Балансовая служба (fb2)

- Балансовая служба 1253K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Игоревич Егоров

Андрей Егоров
Балансовая служба

Меж всевозможных существ, которые дышат и ходят,

Здесь, на нашей земле, человек наиболее жалок…

Гомер (джинн, которого принято считать человеком)

Стоит помнить о том, что раса джиннов представлена тремя основными видами существ: зловещие силаты, могучие ифриты и коварные гулы.

«Тайноведение» Рудольфа Штаммера Краткое введение в курс общемировой истории

* * *

Мир далекого прошлого. Широкие равнины.

Вздыбленная белыми барханами, теряющаяся в мареве за горизонтом пустыня. Подпирающие небеса высокие горы. Глубоководные реки. Зелено-желтое море. Каменные города на скалистых, вылепленных стихией берегах…

Минут тысячелетия, и все, что создали люди, будет разрушено. Серыми руинами врастут в землю города. Дерево и камень, обработанные руками человека, перемелют в труху жернова безжалостной вечности. Время бессловесно и бессердечно, как пустота между мирами. Оно обращает минувшее в пыль, растворяет в быстротечном хаосе мира все, чем веками жили целые народы.

Оставив за спиной тлен и умирание, из минувших эпох, через каменный, бронзовый и железный века, разными дорогами населяющие древний мир расы направятся в будущее.

Одни по воле Черного божества вознесутся к самым вершинам мистических знаний, обретут божественную силу – и в могуществе своем уподобятся богам.

Другие по воле Белого божества пойдут по пути технического прогресса и заплатят за свой выбор жалким существованием в единственном доступном для них материальном измерении, среди множества бессмысленных вещей. Топор каменный, топор железный, седло, колесо, кресло-качалка, телега, поплавок, письменный стол, – радиоприемник, автомобиль, презерватив, самолет, ракета, атомная бомба, мобильный телефон, персональный компьютер…

Все эти предметы – лишь блеклая оболочка пустой жизни.

Вместо стремления переделать мир низшей расой управляют простые, низменные чувства. Главной движущей силой для человека во все времена остается жажда наживы. Забывая об истинных ценностях, люди воюют меж собой за право обладания землей и сокрытыми в ее недрах богатствами. Разобщенные и слабые, простые смертные, впав в отчаяние пустого бытия, воздвигают храмы, чтобы молиться в них придуманным богам, забыв об истинных богах – Черном и Белом, – создателях этого мира.

* * *

На зов тех немногих, кому дано почувствовать несовершенство материального мира и кто взывает с искренним отчаянием или же может применить магическое умение, явится Балансовая служба. Наделенные божественной силой представители победившей в борьбе между Черным и Белым началом расы внимательно следят за равновесием в антропоморфных полях планеты.

Балансовая служба учит:

Никогда не забывай о своем балансовом двойнике.

Если ты достойный представитель своего ограниченного материей мира – помни, твое благополучие может повредить балансовому двойнику.

Брось работу, ибо работа – источник материальных ценностей, нарушающих баланс.

Разрушай свой организм наркотиками и алкоголем и не бойся болезненной дряхлости, ибо здоровый физис может нарушить баланс. Что же касается душевного и физического нездоровья, оно является признаком покорности судьбе и соблюдения верных балансовых норм.

Расстанься с любимой женщиной и живи с самой уродливой и бесчестной девкой, какую только удастся отыскать в единственном доступном для человека измерении материального мира. Мучайся и страдай от измен и скандалов, вспоминай с тоской о своей далекой возлюбленной, пей горькую и будь всем доволен, ибо счастливая семейная жизнь может плохо сочетаться с одиночеством твоего балансового двойника.

Раздай свои накопления бедным, а последнюю рубашку отдай тому, кто в ней нуждается больше тебя. Даже если это сытый налоговый инспектор или воротила теневого бизнеса. Верь, воротник последней рубашки сомкнется на его толстой шее подобно удавке, когда его призовет к ответу Балансовая служба. Тебе же станет дышать много легче.

Помни, ты должен быть бдителен и предупредителен, человек двадцать первого века. Ограничивай собственные амбиции и устремления по мере возможностей. Даже малое благосостояние, даже скудная толика счастья может привести к нарушению баланса.

Приведи свои дела в баланс с делами балансового двойника, и ты можешь быть уверен: равновесие в антропоморфных полях планеты достигнуто, и тебе никогда не придется столкнуться с представителями Балансовой службы.

Помни, человек двадцать первого века, баланс – превыше всего!

Хазгаард 12006 г. до н.э.

Они сошлись в последней битве между прошлым и будущим…

Богочеловек козырьком приложил ладонь к близоруким глазам, в слепящем свете яркого солнца силясь рассмотреть, как будут двигаться враги человечества.

Владыка Саркон вел через перевал легионы. Высокогорье здесь сглаживалось, плавно спускаясь в долину. Джинны шли по пологому склону плотными рядами. Впереди – краснорожие ифриты, чьи глаза отливали небесной синью. За ними силаты, пешие и сидящие в обитых красной бронзой повозках. Головы крепких, словно высеченных из камня эвкусов покачивались в такт движению. Ехали, сохраняя зловещее молчание. Только сотенные время от времени покрикивали, если кто-нибудь из воинов-ифритов мешкал, бросал вожделеющие взгляды вверх, туда, где плыли в лазоревых небесах рыжеволосые, белолицые, крылатые гулы. Их свободные одежды развевались на ветру, лепили тонкое телесное совершенство. Каждая, словно античная статуя – богиня войны Афина, сжимающая в руке небесное копье. Вооружение ифритов составляют громовые молоты. Силаты несли перед собой. подняв к подбородку, огненные мечи. Красные сполохи сияли на плоских лицах, широких плечах…

Богочеловек обернулся. С приближением воинства Саркона люди заметно притихли: умолкли голоса, шорохи. Казалось, они даже дышать боятся, скованные первобытным ужасом. Сказывались сотни лет господства расы джиннов. При одном упоминании имени великого силата Саркона человек падал ниц. А теперь стоит здесь, на своей земле, пришел, чтобы биться с самой могущественной силой в мире за свободу.

Богочеловек нахмурился: хотя никто не показывал врагу спину, защитники свободного человечества представляли собой весьма жалкое зрелище, отвернулся и пробормотал: «Все равно победим!», демонстрируя божественное упрямство и истинно человеческую непокорность судьбе…

На перевале появился сам Саркон. Грозный владыка Хазгаарда восседал на огромном черном эвкусе. Отливающая красным грива, жесткая, как сапожная щетка, топорщилась меж острых ушей благородного животного.

Богочеловек сцепил ладони так, что костяшки побелели от напряжения, и стал проговаривать слова. Затем медленно развел руки в стороны. Его пальцы беспрестанно шевелились, гибкие и быстрые, как лапы пустынного тарантула. Воздух загустел, пошел рябью, и перед богочеловеком формировалась выпуклая линза, в которой ноздреватое, бледное лицо Саркона проявилось совсем близко, словно на экране широкоформатного телевизора.

Выражение лица различить не представлялось возможным – слишком расплывчатым получилось изображение. Богочеловек досадливо поморщился, протянул руку и покрутил невидимое колесико, настраиваясь на резкость. Картинка придвинулась и обрела четкость. Теперь он мог видеть, что его враг улыбается. Происходящее забавляло Саркона!

– Я тебе сейчас Сталинград устрою! – пообещал богочеловек. – Рыдать будешь кровавыми слезами, собака!

Нью-Йорк 2006 г. н.э.

Если вам случалось бывать на окраине ночного Нью-Йорка, где-нибудь в напоминающем город после бомбардировки Бронксе или трущобном сером Квинсе, вам должно быть знакомо то неуютное чувство, какое возникает у всякого, кто волею судьбы оказался в одном из самых неблагополучных районов этого суетливого, шумного города.

Когда темнеет, Нью-Йорк меняется. Деловой шаг одетого с иголочки клерка сменяется вихляющей походкой размалеванной проститутки. На улицы вползает темное облако людей, ведущих жизнь за гранью закона…

Вот стоит в подворотне тощий типчик, крысиными глазками шныряет по полупустой улице, держит руки в карманах мятого пиджака. Ищет подвыпивших прохожих, чтобы тиснуть бумажник, снять часы.

А вот толпа праздной молодежи расселась на ступенях заброшенного здания, каких немало в Нью-Йорке. Передают друг другу плотно скрученные джойнты, отхлебывают коку с возбуждающей примесью из жестяных банок.

Гостиница темнеет рядами выбитых окон. Вокруг свалены в беспорядке черные мешки с мусором, стоит длинный ряд пластиковых контейнеров.

По одному на каждого жильца.

Мелкие шопы уже закрылись. Хозяева задвинули железные жалюзи, украшенные «настенной живописью». Оттирать их бесполезно. С наступлением ночи желающих заняться искусством граффити великое множество. Вот и приходится терпеть цветастый узор из огромных букв и непристойных изображений.

Рядом кузова разобранных автомобилей. Стоят и ждут, пока районные службы позаботятся о том, чтобы убрать их с улицы. Случится это не иначе как ко второму пришествию! А сын божий, как известно, не спешит. Дожидается, пока грехи людей перевесят чашу небесного терпения.

У покосившегося столба несколько разряженных в яркие тряпки девиц, чья профессия очевидна для всякого. Рядом статный молодец – латинос, с зачесанными назад волосами воронова крыла, в черном костюме и ярко-красной рубахе с воротником навыпуск. Похлопывает расческой по открытой ладони. Афроамериканец (не вздумайте назвать его нигером) приторговывает на углу белым порошком.

«Эй, снежок, тебе снежок не нужен?!» Ха-ха-ха.

Смеется только что придуманному каламбуру. Правда, он уже изобрел его однажды. На прошлой неделе. Но после бурного уикэнда успел забыть.

Перспектива появления полицейской машины никого не пугает. Полицейские сюда забираются редко. Что, у нью-йоркских копов других дел нет?

Полиция предпочитает защищать богатых налогоплательщиков. А золотые и платиновые кредитные карточки в трущобы не заглядывают. Небезопасно здесь находиться, если у тебя ботинки дороже десяти долларов.

Вдоль улицы идет какой-то странный тип в линялой широкополой шляпе и сером от пыли костюме, в сопровождении высокого белокожего красавца в черном плаще с пятиконечной серебряной звездой на груди…

Постойте-ка. Эта парочка совсем не вписывается в пейзаж вечернего Нью-Йорка. Бродяга должен в этот час уже порядком принять на грудь – его любимый «Джонни Red Label» на распродаже в супермаркете по доллару за бутылку – и спать, зарывшись в картонные коробки, а красавец допивать вечерний коктейль возле бассейна где-нибудь на Манхэттене или, на худой конец, в Бруклине.

А они шагают вдвоем, будто парочка неразлучных друзей. Удивительно, но никто не обращает на них внимания. Вот они беспрепятственно проследовали мимо сидящей на ступенях молодежи, миновали перекресток (проститутки скользнули по ним безразличным взглядом), свернули на боковую улочку и дошли до сетчатого забора, ограждающего небольшой пустырь.

Раньше здесь стояла деревянная развалюха, где иногда ночевали бездомные и наркоманы, потом власти решили снести заброшенный дом, чтобы освободить участок под застройку. Но, как это часто бывает в Нью-Йорке, бумагами завладело одно предприимчивое агентство недвижимости, желающее получить за место слишком высокую цену. За пять лет, пока велась продажа, пустырь порос сорняками и превратился в свалку отходов жизнедеятельности обитателей трущоб.

– Сюда, – красавец с пятиконечной звездой на груди отодвинул прорванную сетку, выругался и отшвырнул старую велосипедную раму, по-английски он изъяснялся с легким акцентом.

Бродяга кивнул и полез в дыру первым. Его спутник – следом.

Оказавшись на пустыре, парочка повела себя более чем странно. Красавец задрал голову к небесам и, сложив руки на груди, принялся ходить туда-обратно – от забора к каменной стене магазина подержанных драгоценностей. При этом он поминутно наступал в отбросы, спотыкался о пакеты с мусором и ругался на незнакомом языке. Извлек из кармана горсть серого порошка и пошел по кругу, временами покрикивая невнятно, как глухонемой.

Что именно – не различить, даже если специально прислушиваться. Возвысил голос. Теперь резкие, гортанные выкрики прорезали тишину погруженного в сумрак квартала. Но и на эти неуместные в этот час вопли почему-то никто не обращал ровным счетом никакого внимания.

Бродяга пару минут понаблюдал за действиями своего спутника, одобрительно крякнул, уселся на старую покрышку и достал сигареты в мятой бумажной пачке. «Native». Производят в резервации в обход всех государственных законов. Из индейского сырья. Зато двести штук стоят всего шестнадцать долларов. Дешевенькая зажигалка никак не хотела давать огонь, пришлось чиркнуть кремнем не меньше десяти раз, пока наконец не появился слабый язычок пламени. Бродяга с удовольствием затянулся и уставился в ночное нью-йоркское небо.

Он любил вот так просто сидеть, курить и глазеть в небеса. Ему представлялось, что оттуда на него точно так же глазеет какой-нибудь небритый и потрепанный ангел. И когда-нибудь он, возможно, спустится на Землю, хлопнет его по плечу и скажет: «Черт побери! Привет, Джек! Привет, дружище!» Ясная лунная ночь. На черном небе посверкивают разноцветные крупинки. А хорошо!

Хорошо-то как! Бродяга выдохнул дым. Когда сизые клубы рассеялись, он заметил, что среди звезд появилась отчетливая яркая точка. Она стремительно росла, увеличиваясь в размерах. Вспышка яркого света ослепила бродягу, он вскрикнул, прикрыл глаза. А когда отнял ладонь от лица, на пустыре их было уже четверо. Во мраке ночи силуэты пришельцев казались огромными. Они стояли, не шевелясь, плечом к плечу, наблюдали за ним и, казалось, чего-то ожидали. Бродяга почувствовал страх и вскочил на ноги. Сигарета выпала из дрожащих пальцев.

– Все в порядке, – успокоил его медиум, тронул звезду на груди и поклонился пришельцам. – Мы вас ждали. – Кинул многозначительный взгляд на бродягу:

– Возрадуйся, человек, твой зов услышан!

– Хей, а я уже радуюсь, – Джек сорвал с головы мятую шляпу и прижал к груди. – Привет, парни! Вы похожи на диких необъезженных мустангов.

Он считал, что это лучший комплимент, какой ему доводилось слышать в жизни.

– А ты на мешок с дерьмом! – пробасил один из пришельцев.

Повисла пауза.

– Чего это он?! – опешил бродяга.

– Такой уж у них характер, – пояснил медиум, – я же предупреждал.

– А у меня тоже характер, между прочим… – Он хотел добавить крепкое словцо, но тут один из пришельцев шевельнул тяжелой челюстью, и бродяга прикусил язык. В буквальном смысле. Даже вскрикнул от боли.

– Итак, – медиум тронул звезду на груди, – я вызвал вас с тем, чтобы вы привели дела этого человека к балансу.

– Этого пса смердящего? – уточнил пришелец, оглядывая человека маленькими черными глазками.

– Его самого, – кивнул медиум, кинул взгляд на Джека, тот мычал что-то нечленораздельное, зажав язык между большим и указательным пальцами. – Успокойся, – сказал он. – Это сейчас ты смердящий. А в скором времени дела твои поправятся, и будешь благоухать, как розовый куст.

– На… д… эюсь, – выдавил бедняга, разглядывая явившуюся из другого мира парочку с недоверием. Над их широкими плечами клубился мрак, густел вокруг белесых лиц иссиня-черной аурой, расползался вокруг щупальцами, опутывая весь пустырь.

Бродяге почудилось, что два пришельца – гигантские осьминоги, чьи гибкие конечности тянутся к нему, чтобы сжать его тело удушающими, упругими кольцами. И выдавить из него по капле бессмертную душу. Он понял внезапно, что уже поздно что-нибудь изменить, потому что так не бывает, чтобы время обратилось вспять.

Луна полыхнула белым пламенем, пятиконечная звезда на груди медиума сверкнула, как бриллиант на ярком солнце. Отблеск лег на лица пришельцев. Джек увидел маленькие лютые глазки и сжатые в саркастических усмешках тонкогубые рты. Он вскрикнул и отшатнулся, закрываясь от страшных существ ладонью…

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Когда ветер задувает с запада, горячий воздух насыщается сухой песчаной крупой. Острые песчинки колют опаленную солнцем кожу, забиваются в нос и рот, лишают дыхания. Песок скрипит на зубах, режет глаза, от чего они беспрестанно слезятся. И все вокруг обращается в желтое, враждебное марево. И невозможно даже представить, что когда-нибудь проклятый западный ветер сменится восточным, южным или северным собратом.

С запада и с юга песка летит гораздо меньше.

А восточный ветер люди на руднике зовут ласковым – низкая горная гряда не дает ему сделаться порывистым и злым. Восточный ветер ласкает воспаленную кожу теплым дыханием, оглаживает плечи мягкой ладонью. Только он не прилетал уже несколько месяцев…

Ты идешь по горному склону, по протоптанной в камне тропинке, снова и снова поднимаясь и спускаясь к подножию, в руках у тебя тяжелая ноша, ступни стерты в кровь, спина налита свинцом, а в голове совсем не осталось мыслей. Одни только проклятия. Ты проклинаешь солнце, проклинаешь западный ветер, проклинаешь колючий песок и, конечно. Балансовую службу. Ее еще и в помине нет, этой самой распроклятой службы, но именно из-за нее тебя самым невероятным образом занесло на эти богом забытые медные рудники…

* * *

Кнут щелкнул, оставив на тощей спине раба кровавый рубец. Он вскрикнул, выгнулся дугой и уронил тяжелую ношу. Медный поднос ударился о землю, руда рассыпалась. Раб упал на колени и, сжав до боли зубы, уставился в черную, выжженную горячим солнцем землю.

Под ним была насыщенная медью горная порода, над ним – синее небо и уносящиеся за горизонт грязно-серые облака. А между землей и небом застыл он, человек иной эпохи, доведенный до отчаяния, сжался, ожидая нового удара.

Красноглазый надсмотрщик Хазар'ра, родовитый силат, великан двух с лишним метров роста, заворчал. Верхняя губа приподнялась, обнажив ровный ряд сужающихся книзу, похожих на кинжалы белой стали зубов.

– Вставай! – взревел он и ткнул раба кнутовищем.

Тот выдохнул и стал медленно подниматься.

Тощие ноги с трудом держали тело, впалый живот подрагивал слабым дыханием, с выжженного жарким солнцем, темного лица катились капли пота.

– Собери! – приказал надсмотрщик.

Не глядя на мучителя (любой взгляд мог вызвать у него новую вспышку гнева), раб дрожащими руками принялся собирать руду.

– Я тебе еще покажу, – бормотал он едва слышно, – курва красноглазая. Ты у меня узнаешь, как угнетать русского человека, сукин ты сын!

– Быстрее! – рявкнул надсмотрщик. Раб вздрогнул и замер, ожидая нового удара, но его не последовало. – Быстрее! – послышался повторный приказ.

Он заторопился. Собрав темные комья руды с красноватыми вкраплениями металла, с трудом поднял поднос. Вытянулся перед надсмотрщиком, стараясь не смотреть ему в лицо – подбородок упирается в грудь, взгляд направлен на грязные ступни с длинными желтыми ногтями.

– Пшел! – Надсмотрщик пихнул раба, и тот послушно заковылял вниз по склону, усеянному обломками горной породы, затерялся в цепи таких же, как он, худых, измученных непосильным трудом людей.

Вверху гора вся была изрыта ходами. Одни невольники трудились в шахтах, отбивая ценную породу тяжелыми молотками и кирками, другие носили руду вниз, к подножию.

Надсмотрщик лениво наблюдал за рабами, похлопывая кнутом по голенищу сапога. Его глаза постепенно обретали естественный цвет, гневливая краснота уходила, сменяясь иссиня-черным. К низшей расе Хазар'ра не испытывал жалости, одно только холодное презрение. Здесь, на рудниках, люди умирали сотнями. И каждый день синедрион присылал новых рабов. Чаще всего преступников, пойманных на материке и островах Южного моря.

Но случалось, что и простую деревенщину. По приказу синедриона ифриты наведывались в ближайшие деревни и забирали всех мужчин, которые могли работать.

Порой джинны совершали набеги на соседствующие с Хазгаардом земли. Кое-где на территориях, подвластных иным властителям, еще можно было встретить дикие племена людей. Все они находились на самой низшей ступени "развития – охотились с заточенными палками на мелкое зверье, собирали грибы и ягоды.

Если бы власть великого силата Саркона, истинного посланника Черного божества, распространилась на эти земли, он смог бы разумно распорядиться новыми человеческими ресурсами. Привлечь людей к труду на рудниках и в карьерах, обучить ремеслу – строительству, выделке шкур, ковке простого оружия и доспехов. Люди должны работать день и ночь во славу и процветание великой империи Хазгаарда!

С каждым годом всеведущий, обладающий уникальным даром проникать своим взглядом всюду владыка Саркон прибирал к рукам все больше земель. В том, что когда-нибудь в его власти окажется весь мир, надсмотрщик Хазар'ра не сомневался.

Как не сомневался ни один джинн от самого Южного моря до делившей материк надвое высокой горной гряды;

– Ахлан! – услышал он и обернулся.

Расталкивая рабов, щедро раздавая оплеухи, по склону поднимался ифрит-воин. Отряд южного крыла синедриона прибыл на рудники два дня назад.

Посланник синедриона рекрутировал наемников в армию Хазгаарда. Желающих убраться с изрытой шахтами горы всегда находилось в избытке, но на службу брали только самых крепких и выносливых.

Хазар'ра отнесся к новой государственной инициативе с неудовольствием. То, что людей теперь принимают в войско Саркона, не давало ему покоя. Тем самым людей как бы равняли с джиннами. И хотя из бывших рабов формировали легионы смертников – авангард армии Хазгаарда" надсмотрщик не мог подавить раздражения.

Наблюдая за идущим к нему воином, он почувствовал злобу. Но соблюсти ритуал счел необходимым.

– Ахлан, – проговорил он и бросил, не сумев сдержать ярости:

– Чего тебе, ифрит?!

– Мудрейший хочет тебя видеть, – пробасил воин.

– Вот как, – надсмотрщик пробежался взглядом по веренице рабов, тащивших вниз подносы с медной рудой, и счел, что его кратковременное отсутствие вряд ли вызовет остановку работы. – Идем…

Они двинулись к подножию. Рабы торопливо сторонились, опасаясь увесистых кулаков ифрита и жгучего кнута силата.

"Что за дело ко мне у Мудрейшего? – размышлял надсмотрщик. – Разве что он хочет и мне предложить стать воином и вступить в воинство Саркона. Но я никогда не буду воином. Я не обучен тому, чтобы держать в руке огненный меч или небесное копье. Мой отец всю жизнь был надсмотрщиком и загонщиком. И я всегда буду надсмотрщиком и загонщиком. Я никогда не буду носить магическое оружие воинов-джиннов вместо кнута, удлиненного курука^[1] и огненного кинжала.

Никогда!"

Мудрейший поступил предусмотрительно, раскинув шатер в сотне метров от рудоносной горы.

Медная жила на самом верху выходила на поверхность, и отдельные каменные пласты ближе к вершине устойчивостью не отличались. Слишком часто случались осыпи и обвалы, под которыми гибли люди. А порой и джинны.

Конечно, среди силатов таких, кто не способен предугадать приближение обвала, было немного.

И все же несчастные случаи происходили регулярно.

И страшно гневили владыку Саркона. «Неумение пользоваться врожденным даром – жестокий грех, – говорил владыка, – я буду безжалостно карать тех, кто не развивает магическую интуицию. Такие существа недостойны того, чтобы называться джиннами. Это выродки, они обречены на вымирание».

Проницательность самого Саркона была поистине удивительной. Находясь в самом центре страны, он мог предсказать приближение конфликта с соседями на той или иной границе Хазгаарда. Уникальный дар позволял владыке наносить упреждающие удары. И соседи справедливо полагали, что когда-нибудь владыке Саркону станет тесно в своих владениях, и он придет, чтобы забрать их земли. Они заключали между собой союзы, но все кратковременные договоренности быстро нарушались – как известно, ни один силат не станет общаться с равным на равных…

Надсмотрщик Хазар'pa нахмурился. Иногда ему казалось, что владыка забрался в его голову и внушает ему решения, сообщает, как он должен поступить в той или иной ситуации. Хазар'ре очень не нравилось это чувство. Стойкое ощущение присутствия владыки Хазгаарда не оставляло его даже во сне. Иногда, просыпаясь среди ночи, он подолгу не мог уснуть, слышал, как глубокий голос бормочет невнятно в голове, нашептывает слова. И откуда-то издалека приходило осознание: это сам Саркон обращается к нему, заглядывает в душу и требует от него верности и слепого послушания…

Несколько слуг-людей возле шатра Мудрейшего готовили пищу для посланника синедриона – разделывали туши хищных собак, мешали в чанах ароматную навозную жижу. Двое стояли над варевом с опахалами и разгоняли мух. У входа в шатер три ифрита-стража раздували ноздри, поглядывая на чаны с явным желанием разделить трапезу с посланником.

– Здесь я тебя покину! – ифрит-воин дважды ударил сжатой в кулак ладонью в грудь. Надсмотрщик повторил жест прощания.

– Мудрейший ждет меня, – бросил он стражам, которые сдвинулись при его приближении, став плечом к плечу.

– Пусть войдет, – послышался вкрадчивый, напевный голос первого силата синедриона – Каркума, прозванного Мудрейшим за умение так вести государственные дела, чтобы казна всегда была полна и подданные Саркона довольны жизнью. Разумеется, подданными считались только представители высшей расы.

Стража расступилась. Надсмотрщик откинул полог и шагнул внутрь. Каркум сидел в центре шатра, на вышитой золотом циновке. На его безбородом лице блуждала улыбка.

– Ахлан, – сказал надсмотрщик и услышал приветствие в ответ. Он устроился напротив посланника синедриона, скрестил колени, положил на них локти и приготовился слушать.

– Твоего отца ведь звали Лакхам… – проговорил Мудрейший.

Гость не понял, вопрос это или утверждение.

На всякий случай кивнул.

– Его называли Лакхам-загонщик?

– Это так.

– А твое имя Хазар'ра…

– Верно.

– Хазар'ра-загонщик? Отец успел передать тебе секреты ремесла?

– Ремесло загонщиков и надсмотрщиков в нашем роду передается от отца к сыну. Так повелось испокон веков, никто и никогда не нарушал и не нарушит священной традиции, – ответил гость, хмурясь, потому что никак не мог понять, чем вызваны столь странные расспросы Мудрейшего.

– Значит, я не зря прибыл на рудник, – удовлетворенно кивнул Каркум. – Не буду держать тебя в неведении. Перейду сразу к делу. Мне нужно, чтобы ты выследил и убил человека.

– Человека?! – удивился Хазар'ра.

– Не торопись делать выводы. Я знаю, ты привык загонять людей сотнями, как и полагается загонщику высшей ступени, но это – не совсем обычный человек. Точнее говоря, совсем необычный человек. Мироустройство, как утверждал великий мудрец Амуд'ра, непознаваемо и несовершенно.

Сейчас у нас появилось новое подтверждение его несовершенству. На землях Хазгаарда объявился человек, который, по слухам, умеет творить чудеса и обладает присущей только высшему народу, нам, джиннам, интуицией. Люди зовут его посланником Белого божества. Богочеловеком! – Над переносицей благородного носа Каркума появилась глубокая морщина. Те, кто хорошо знал первого силата Хазгаарда, могли бы рассказать, что подобная мимическая особенность выражает крайнюю озабоченность Мудрейшего. – Полагаю, ты можешь себе представить, что произойдет, если истинный богочеловек, наделенной интуицией силата, явился в наш мир…

– Это невозможно, – скривился Хазар'pa, – мистической интуицией могут обладать только силаты. И лишь одного посланника ушедших богов в нашем мире я знаю – владыку Саркона, посланника Черного божества. Того, кому подвластен весь Хазгаард. Того, кому со временем будет подвластен весь мир.

– Я тоже так думал, – медленно кивнул Мудрейший, – но мироздание не строится вокруг наших представлений о нем. У мироздания свои законы. Законы всеобщей логики. Законы всеобщего равновесия. Амуд'ра утверждал, что если среди джиннов есть великий посланник бога, а сила владыки Саркона поистине безгранична, то и среди людей вполне может объявиться он. Тот, кому подвластны тайные силы. Тот, кто обладает тайным знанием и врожденной интуицией джинна. Наделенный магической силой человек. Если тот, кто сейчас ходит по землям Хазгаарда, на самом деле посланник Белого божества, то над нами нависла серьезная опасность. Как ты знаешь, люди плодятся, словно степные крысы, а гулы производят на свет младенцев силатов и ифритов только раз в десятилетие. Уже сейчас численность человеческого стада превышает нашу в десятки раз. Люди ведут себя беспокойно. Их великое множество. Стоит им объединиться, и они будут представлять реальную силу. Мы должны уничтожить богочеловека, чтобы и в будущем перевес был на нашей стороне. Равновесие нас не устроит. Ты понимаешь меня, Хазар'ра?

– Возможно, это всего лишь слухи…

– Это не слухи! – перебил собеседника Каркум, лицо его покраснело от гнева. – Он творил чудеса, которые видели и люди, и джинны. Он создал в пустыне оазис, голубой родник бьет из самых недр земли. Он ходил по воде в окрестностях Южного моря. Он вырастил дивный сад плодоносящих дерев. Все, кто пробовал плоды из того сада, ощущали необыкновенный прилив сил… Я могу и дальше продолжать. Слухами о сотворенных им чудесах полнится весь Хазгаард. Неужели ты до сих пор ничего не слышал о нем? Подумай хорошенько.

– Откуда он взялся? – процедил Хазар'ра сквозь зубы. – Теперь я припоминаю, вроде бы и я что-то такое слышал…

– Где?! Что именно?! – оживился Мудрейший.

– Рабы на руднике болтали о каких-то чудесах, но я не вслушиваюсь в россказни людей…

– А я скажу тебе, о чем они говорят. Они говорят, – Каркум потер подбородок, – будто бы Белое божество прислало своего посланника для того, чтобы передать весь мир в руки людей. Ты это слышал?

– Конечно, нет! – выкрикнул Хазар'ра, возмущенный до глубины души. – В такое невозможно поверить! Чтобы глупые люди владели миром?! Хотите знать, что я думаю, Мудрейший?

Каркум нетерпеливо взмахнул ладонью:

– Говори.

– Я считаю, это простой смертный, – быстро заговорил силат, – которому молва приписывает особый дар. Известно, как люди превозносят своих героев. Конечно, он не обладает никаким интуитивным даром, а умело проделывает фокусы, обманывает толпу…

– Люди зовут его посланником Белого божества, – упрямо повторил Каркум, – а джинны говорят, он пришел из самой бездны… – Мудрейший помолчал:

– Что касается его дара. Как не благодаря врожденной интуиции этому человеку удается скрываться от меня? Он предугадывает каждый мой шаг. И уводит своих последователей от приготовленных для него ловушек. Чтобы его уничтожить, мне нужен кто-то вроде тебя, Хазар'ра, тот, кто получил ремесло загонщика по наследству.

Нам нужен загонщик высшей ступени. Скажи, что ты чувствуешь, в твоей ли власти низвергнуть его обратно в бездну, откуда он явился в наш мир?..

Повисла напряженная пауза. В тишине слышно было, как шумит за стенами шатра северный ветер, как швыряет в тугую ткань песчинки, а где-то вдалеке завывает хищная собака…

– Я услышал странные вещи, – заметил Хазар'ра после недолгих раздумий, – не думал, что первый силат Хазгаарда, тот, кого джинны зовут Мудрейшим, будет так говорить о человеке… Я…

– У меня нехорошие предчувствия, – перебил его Каркум, – а я, как всякий истинный силат, привык доверять своей интуиции. Я не хочу, чтобы некто, будь он даже посланником Белого божества, породил волнения среди людей и отбросил нас назад в познании тайн мироздания! Не скрою, твое высокомерие, граничащее с глупостью, меня раздражает, но если ты настолько хорош в деле, как о тебе говорят, я забуду о твоем поведении, и достойно вознагражу тебя в случае удачи!

Слова Мудрейшего прозвучали резко, как удар кнута.

На сей раз Хазар'ра молчал много дольше. Затем рывком поднялся на ноги и выдохнул:

– Я убью его!

– Отлично! – Мудрейший, все это время терпеливо ожидавший решения, хлопнул в ладоши. – Тебе потребуется помощь…

– Мне не нужна помощь, – объявил Хазар'ра, – мой отец всегда говорил: «Действуй в одиночку, только себе и своим инстинктам ты можешь доверять». Опиши мне этого человека как можно подробнее, о Мудрейший.

– Он очень необычен. Если ты встретишь его, то без труда узнаешь. Он говорит странные слова, которые мало кто понимает. Люди считают, что каждое его слово – послание Белого божества. Он рассказывает истории, в которые невозможно поверить. О неведомом мире, где ему довелось родиться. И откуда он явился в наш мир, чтобы сделать людей счастливее. А на самом деле нарушить равновесие, склонить чашу весов к детям Белого божества, – Мудрейший скривился. – Так они себя называют. Есть и одна внешняя примета. На глазах у него две магические полусферы, которые, говорят, позволяют ему зрить в самую суть вещей.

– Две магические полусферы, – повторил Хазар'ра. – Звучит очень странно. Разве может человек использовать магические предметы?

– Кажется, ты начинаешь понимать. Этот человек – может, о да.

– Что еще ты можешь рассказать о нем?

– Вокруг него всегда множество людей. Он притягивает их, одурманивает речами и использует по своему усмотрению. Он внушает людям подчинение и диктует свою волю…

«Совсем как Саркон», – промелькнуло в голове Хазар'ры. Он поспешно отогнал крамольные мысли, пока не услышал владыка.

– Люди относятся к нему, как к святыне, – продолжал Мудрейший, – когда ифриты подходили слишком близко, слуги бросались защищать его с решимостью безумцев. Его окружение настроено воинственно. Они готовы даже убивать, если их лидер окажется в опасности. Это тебе тоже нужно знать. Его окружения тебе придется опасаться.

– Люди смеют нападать на джиннов?! – Хазар'ра зарычал от ярости, глаза его мгновенно покраснели.

– Потому я и предлагал тебе в сопровождение три десятка ифритов, вооруженных огненными мечами, и еще десяток небесных копейщиков. Может быть, возьмешь их с собой?

– Нет, – отрезал загонщик, – я буду действовать в одиночку. Так будет проще подобраться к нему незамеченным. Будь уверен, по истечении четырех лун я принесу тебе его голову!

– Я не хотел торопить тебя, – заметил Каркум, – но раз уж ты сам заговорил о времени, помни, время – наш главный враг. У того человека все больше сторонников. Я не хочу, чтобы на землях Хазгаарда вспыхнул мятеж. Хотя то, что я вижу сегодня, уже похоже на мятеж.

– Я приступлю к этому делу немедленно! – кивнул Хазар'ра. Он дважды ударил себя кулаком в грудь, склонил голову в знак почтения к высокому сану собеседника, откинул полог и вышел из шатра…

* * *

Снаружи слуги Мудрейшего продолжали варить похлебку в огромном чане, помешивая ее длинными черпаками. Хазар'ра заметил, что они морщатся и зажимают носы. Подобное поведение вызвало у него приступ ярости.

– Эй, ты, – крикнул он ближайшему человеку, – а ну пойди сюда!

Слуга Мудрейшего сжался от страха. Надсмотрщик вытащил из-за пояса кнут:

– Ты что, оглох, пес?!

Человек не решился ослушаться приказа и осторожно шагнул к Хазар'ре. Силат полоснул его длинными ногтями по лицу. Бедняга упал на колени, закрыв рассеченную кожу ладонями. Сквозь пальцы потекла кровь. Хазар'ра приблизился. Ярость рвалась из него, стремилась выбраться наружу, чтобы поглотить жалких людишек. Как посмели они восстать против его могущественного народа, проявить своеволие?! Все, что они могут, – создавать примитивные орудия труда и простейшее, лишенное магии оружие! Силат взмахнул кнутом.

Удар рассек человеку предплечье, он жалобно закричал. Хазар'ра не собирался останавливаться. Он ударил снова… И снова… Потом принялся топтать человека ногами, бить его под ребра, охаживать кнутом, не зная пощады. Люди испуганно жались за чаном, боялись, что ярость этого огромного силата обрушится и на них…

Выместив злобу на слуге Мудрейшего, Хазар'ра сплюнул сквозь зубы, оглядел людей огненно-красными глазами, похожими на два пылающих угля, и пошел собираться в дорогу. Шел, покачивая плечами, и бормотал ругательства. В его переваливающейся походке было столько силы, что, казалось, если бы на его пути оказалась скала, он прошел бы сквозь нее и только каменные обломки легли за его широкой спиной.

На земле остался лежать человек. Песчаная почва впитывала свежую кровь, пила ее. Человек застонал, приподнялся на локте. Слуги Мудрейшего кинулись помогать бедняге. Ифриты-стражи наблюдали за ними, посмеиваясь. Выходка силата-надсмотрщика их здорово позабавила.

– Эй, ты! – рыкнул один из них проходившему мимо рабу, тот нес полный навоза поднос, намереваясь сгрузить его возле медного чана. Услышав окрик, раб вздрогнул всем телом.

– На колени! – прорычал ифрит.

Джинны захохотали еще громче. Привлеченный смехом, из шатра выглянул Мудрейший. Веселье мигом сошло на нет. Ифриты вытянулись, демонстрируя служебное рвение. Бросив взгляд на коленопреклоненного человека, Каркум помрачнел.

– Глупцы, – проворчал он, – как бы ваш смех вскоре не обернулся плачем. Встань, – обратился он к рабу. Тот, опасаясь поднять глаза на посланника высокого синедриона, медленно поднялся. – Иди! – скомандовал Каркум. – Возвращайся на рудник!

Раб попятился, еще не веря в то, что спасен, развернулся и побежал прочь.

Мудрейший наступил носком сапога на пятно крови и обернулся к стражам.

– В ваши обязанности, – проговорил он, тщательно проговаривая слова, – входит не только моя охрана, но и охрана моего имущества. Вы все поняли?

Здоровяки молчали, только пялились со страхом на своего господина.

– В этот раз вы поступили верно, – сообщил Каркум, когда кожа ифритов стала приобретать отчетливый фиолетовый оттенок – выражение ужаса и стыда. – Этот силат нужен мне. – Он провел по земле носком сапога, стирая пятно крови. – Вот так! И только так. Все в этом мире обращается в прах благодаря нашим деяниям и вопреки им.

Последние слова Мудрейшего стали для туповатых ифритов загадкой, как и многое другое, что говорил прежде их господин. Впрочем, стражи и не пытались вникнуть в смысл слов Каркума. Разве можно, будучи в здравом уме, понять, что тем или иным словом хочет донести до тебя сам Каркум Мудрейший – первый силат синедриона Хазгаарда.

Москва 2006 г. н.э.

«Тачки, шмотки из коттона, видеомагнитофоны, ах как было славно той весной», – орал Иван Васильевич Митрохин, развалившись на сиденье личного «Линкольна». Видный банковский деятель, обладатель крупного состояния и владелец пары нефтяных вышек в необъятных сибирских просторах, он имел в финансовых кругах репутацию бабника и гуляки. Впрочем, мнение упершихся в трудовую деятельность коллег его нисколько не заботило. Он считал, что все они ему завидуют.

И ведь было чему. Митрохин Иван Васильевич, тридцати восьми лет от роду, не женат, детей не имеет, был, что называется, счастливчиком от бога.

Все давалось ему легко, по щелчку пальцев. И состояние свое он нажил, не сильно напрягаясь.

И дело развивал, не прикладывая лишних усилий.

Иван Васильевич любил свое устоявшееся, сытое существование и видел себя вписанным в анналы человеческой памяти этаким фартовым балагуром. Впрочем, порой он казался себе человеком не только легким в общении, но и значительным, и даже – во многом уникальным.

Надо ли говорить, что окружающие воспринимали Митрохина несколько иначе. Большинство коллег и знакомых считало Ивана Васильевича личностью пренеприятной, эдаким везучим лотошником с болезненным самомнением и быдловатой манерой ко всем обращаться на «ты».

Внешностью Митрохин обладал самой отталкивающей. К тридцати годам он начал стремительно полнеть и теперь был кругл и мордат, как раскормленный американский бульдог. В одутловатом лице Ивана Васильевича отчетливо читалось презрение к окружающим и пагубное пристрастие к спиртному. Лицо его практически лежало на плечах при почти полном отсутствии шеи. Картину дополняло крепкое бочкообразное туловище и большой, нависающий над ремнем живот. Круглые голубые глазки Митрохина насмешливо смотрели на мир. Он представлялся банкиру простым и ясным, как технология производства подстаканников. Ему, черт побери, фартило по жизни, и он был уверен, что так будет продолжаться вечно.

Его немного заботил лишний вес, но не настолько, чтобы зацикливаться на этой маленькой проблеме. Пару лет назад Иван Васильевич всерьез подумывал о том, чтобы скинуть пару килограммов, и даже начал голодать по очень прогрессивной диете, вычитанной им в Интернете, но уже к вечеру второго дня понял, что добровольная пытка не для него, и обожрался до икоты пельменями.

Митрохин утешал себя тем, что, как говорится, хорошего человека должно быть много.

«Тачки, шмотки из коттона, видеомагнитофоны…»

Иван Васильевич возвращался из ночного клуба «Фламинго», куда в последнее время зачастил. Он отхлебывал «Jack Daniels» из полупустой бутылки и нещадно фальшивил, подражая хриплому голосу Розенбаума.

«Ах как было славно-о-о той весно-ой!»

Ему было сейчас очень хорошо. Ночные развлечения оплачены, и у подъезда его должны дожидаться смазливые девицы – профессионалки в деле безудержного разврата и нравственного разложения. Рот банкира растянулся в масленой улыбке, он в очередной раз приложился к бутылке и прикрыл глаза, представляя сладкое продолжение вечера.

Но когда он выбрался из «Линкольна» и пошатывающейся походкой направился к дому, вместо девиц у подъезда обнаружилось два крепких молодца. Несмотря на зимнее время, одеты парни были в джинсовые куртки, потертые, явно не новые джинсы и легкие кроссовки фирмы «Adidas».

Если молодцы и замерзли, то виду не подавали.

Щеки их покрывал здоровый румянец, крупные лица не выражали ничего.

– Здравствуйте, Иван Васильевич, – поприветствовал банкира один из них.

– Здорово, пацаны, – ответил Митрохин, соболья шапка сползала на глаза и норовила лишить его зрения, – а вы кто такие? Девок моих привезли?!

– Мы из Балансовой службы, – сообщил один из незнакомых молодцов, – наверное, я вас расстрою, Иван Васильевич, но девок сегодня не будет.

– Чего?! – возмутился Митрохин. – Это что еще за ерунда?! Как это девок не будет?! Я ж все проплатил заранее. Да-а-авайте девок! – Он хохотнул басовито.

– Иван Васильич, – крикнул шофер, он вынимал из багажника ящик с импортным шампанским, – куда добро-то?

– Добро? – Митрохин задумался. – Заноси домой добро, Петрович. – И обратился к молодцам:

– Так из какой, вы говорите, службы?

– Из Балансовой, – ответили хором. Ивана Васильевича такое единодушие весьма позабавило, вспомнился старый советский мультфильм «Вовка в тридевятом царстве». Это ж надо, двое из ларца, одинаковых с лица. Он развеселился.

– А я службу эскорта ждал, а вы из Балансовой, а мне Балансовая ну совсем ни к чему… Ой… – Он икнул и прикрыл рот кулаком с зажатой в нем бутылкой. – Икота. Икота. Иди на Федота. С Федота на Якова. С Якова на всякого. А я еще знаете, как говорю иногда? Работа, работа. Иди на Федота… С Федота на Якова. С Якова на… Ну это, чтобы работать поменьше. Отдыхать почаще. Поняли, да?!

Молодцы сохраняли вежливое молчание, выражение плоских лиц при этом оставалось невыразительным. Что-то в их поведении насторожило банкира. Поза эта – общая для всех службистов мира (ноги на ширине плеч, спины слегка согнуты в направлении объекта) – была ему хорошо знакома.

Митрохин внезапно вспомнил, что в прошлом он у – обыкновенный советский человек и что сейчас, по слухам, олигархов активно прессингуют, и что вообще со службистами шутки плохи. Настроение его резко переменилось. Он даже немного протрезвел.

– А я налоги плачу регулярно, – уточнил Митрохин, вспомнив о последней финансовой афере, которую провернул с целью уклонения от налогов.

Вряд ли налоговая полиция могла так быстро докопаться до истины. Впрочем, кто его знает, что в их ведомстве творится?! Поговаривают, к примеру, что сейчас за всеми, у кого деньжата водятся, особый контроль установили…

Тут Митрохин насторожился. Нетрезвый ум принялся лихорадочно искать выход из щекотливой ситуации. Неужели все дело в налогах?! Или нет?! А если это налоговая полиция, как ему поступить в столь щекотливой ситуации?! Сейчас он вряд ли сможет вести разумный диалог…

– Знаем, что платите, – прерывая цепочку нелогичных умозаключений в беспорядке растекающихся мыслей, сообщил один из молодцов, – мы не по этой части. Мы пришли пообщаться с вами о вашей дальнейшей жизни, Иван Васильевич… Если вы согласитесь с нами сотрудничать и не будете препятствовать выполнению нашей задачи, то мы все выполним в кратчайшие сроки и без серьезных потрясений для вас. Конечно, кое-чем вам придется поступиться, но ведь баланс превыше всего.

– Чего? – насторожился Митрохин еще больше. – Сотрудничать, говорите… Так вы что, из органов, что ли, в самом деле?! Вы давайте-ка не очень на меня наседайте. Сейчас не тридцать седьмой год. Кончилось то время. Одна КаПеРеФе от советского времени и осталась. А я вместе со всей прогрессивной частью нашего общества строю демократию. У меня адвокат, между прочим, имеется.

К нему все свои вопросы и адресуйте. Сейчас… – Митрохин полез во внутренний карман шубы и извлек внушительный бумажник. Он порылся в его внутренностях, тщетно пытаясь найти визитку. – Вот, да его все знают. Генри Резник. Он мой адвокат.

Вот к нему и обращайтесь со всеми вопросами.

– Вы нас не правильно поняли, мы не из милиции, – сообщил Митрохину один из молодцов и широко улыбнулся, продемонстрировав такие белые и ровные зубы, что банкир невольно ему позавидовал.

– Ну ясно, что не из милиции, – выдавил он, – ФСБ, ага? Угадал?!

– Ба-лан-со-вая служ-ба, – медленно, почти по слогам, повторил здоровяк название организации, которое Митрохину ничего не говорило. – Мы не относимся к государственным и полугосударственным структурам. Наш заказчик находится даже не в этой стране.

– А где же он находится? – опешил банкир.

– Он проживает по другую сторону антропоморфного поля планеты.

– В Америке, что ли? – буркнул Митрохин.

– Да, – подтвердили «службисты», и опять почему-то хором.

Вот тут Митрохин серьезно струхнул. Уж не киллеры ли к нему пожаловали от бывшего партнера, который, кажется, после того, как Митрохин вышвырнул его из бизнеса, осел как раз где-то в Соединенных Штатах. А он, как последний идиот, после клуба охрану по домам отпустил. Решил проявить человечность. Пусть ребята отдохнут перед его выходными. Лучше будут работать в субботу и в воскресенье. И вот на тебе! Отдохнули! Никогда не знаешь, какая неожиданность подстерегает тебя за очередным поворотом.

– Вы это… чего вам надо-то от меня… – Митрохин попятился к машине.

– Наш заказчик не простой человек, – пояснил службист, – он – ваш, Иван Васильевич, балансовый двойник.

– Кто-кто? – опешил Иван Васильевич, всерьез подумывая о том, чтобы пуститься наутек.

– Соотношение удач и удовольствий регулируется по шкале равновесности всего сущего, – сообщил «киллер» в джинсовой куртке, – наш заказчик, назовем его условно Джон Смит, прислал нас для того, чтобы мы восстановили справедливость.

– Могущественный человек, наверное, да?! – сглотнул Митрохин, окончательно поверив в то, что его собираются убить.

– Безработный пьяница, – поморщился представитель Балансовой службы, – беспринципное, жалкое существо, живущее на Welfare, лично мне он отвратителен. Но вызвать нас ему порекомендовал некто осведомленный, а для нас желание клиента – закон. Баланс – превыше всего!

– Да что это за лажа такая?! – пробормотал Митрохин, чувствуя, что теряет нить беседы, он попятился к машине. – Лажа какая-то, в самом деле… Эй, не подходите ко мне, вы, психи чертовы! – заорал он на молодцев, поскольку они двинулись за ним следом, и крикнул водителю:

– Петрович, вызывай охрану! Скажи, на меня наехал какой-то Джон Смит из Америки!

– Решат, горячка белая, – отозвался Петрович, но послушно достал мобильник и стал набирать номер.

«Киллеры» наблюдали за происходящим, не предпринимая никаких действий, сохраняли отстраненность. А ведь могли бы запросто скрутить банкира вместе с водителем, не дожидаясь приезда охраны. Подобная пассивность убедила Митрохина в том, что службисты не опасны, и к нему вернулась былая храбрость.

– Ну вы у меня узнаете сейчас, психи чертовы! – пообещал банкир и погрозил молодцам кулаком. «Jack Daniels» выскользнул из руки и разбился об асфальт…

Представители Балансовой службы наблюдали за действиями Митрохина, не двигаясь с места, их маленькие черные глазки поблескивали тусклым светом. Ивану Васильевичу вдруг захотелось оказаться от них как можно дальше, может, даже по другую сторону антропоморфного поля планеты, или как они его там назвали.

– Вы, это, не шалите, ребята… – сказал Петрович и на всякий случай отошел за «Линкольн» от этих странных типов, одетых в такой мороз в одну только джинсу и кроссовки. В их плоских, безразличных лицах ему показалось внезапно нечто страшное и вовсе даже нечеловеческое…

* * *

Охрана примчалась через полчаса, что, учитывая глухие пробки на столичных дорогах, явилось настоящим чудом. Парни повыскакивали из машин, окружили банкира и его визави плотным кольцом.

Начальник охраны Сергей Жданов, лысый крепыш (выглядел он так, как и полагается всякому настоящему профессионалу охранного дела), оценил ситуацию как некритическую и решил, что все просто – шеф по пьяному делу умудрился поссориться с парочкой мелких бандюков и вызвал охрану. Раньше такое уже случалось. Оружия заметно не было, а визави Митрохина, хоть и были крепкими и плечистыми мужиками, впечатления опытных бойцов не производили. Лица у них были слишком плоские и простые для серьезных людей. Выглядели бандюки так, словно на днях прибыли в столицу из российской глубинки – завершили сенокос и притащились в Москву дебоширить и ругаться с богатыми банкирами.

И все же было кое-что, что Сергею не понравилось, он заметил, что их шеф, обыкновенно наглый и крикливый, выглядит притихшим и подавленным. Не иначе как запугали его джинсовые куртки.

А когда Митрохин заговорил, начальник охраны окончательно убедился, что ситуация не так проста, как ему поначалу представлялось.

– Вот, – сказал Иван Васильевич, – Балансовая служба какая-то… Пришли, говорят, справедливость восстанавливать. Козлы, е-мое!

– Имена! – потребовал Сергей.

– Двести тридцать седьмой, – представился один из «провинциалов», приложил руку к груди и слегка поклонился.

«Издевается! – с удивлением подумал начальник охраны. – То ли не понимает, с кем дело имеет, то ли настолько в себе уверен».

Жданов огляделся кругом, посмотрел на крышу соседнего дома – не засел ли там снайпер с винтовкой. После Чечни его все время мучило чувство, что на каждой крыше и в каждом окне притаился снайпер. Ведь что такое снайпер? Это сука с винтовкой, которая на любом чердаке может прятаться, на любой крыше. И чтобы защититься от снайпера, надо постоянно контролировать пространство в радиусе полутора километров. А такого способа ни одна спецслужба мира пока не придумала. Даже охрана президента США честно признается, что их главный метод контрснайпинга – это вероятность отлова покушающегося в момент отхода. То есть когда президенту уже каюк настал и спешить ему совсем некуда. А задумай этот самый снайпер сначала охрану положить для верности… Случается такое, конечно, редко, обычно в объект целят. Но в Чечне и не такое бывало. Порой и не поймешь, в кого целят. Словно он всех подряд решил положить. И кто, спрашивается, сейчас поручится, что где-нибудь неподалеку снайпер не залег с каким-нибудь слоновым калибром? Лежит там себе тихонько, в окуляр на них пялится, джинсовых курток прикрывает. Жданов тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– Ты! – он ткнул пальцем во второго «провинциала».

– Тринадцатый, – парень проделал тот же трюк, что и его приятель минутой раньше, – рука к груди и поклон.

– Что это за хрень такая?! – сумрачно изрек Сергей.

– Почему хрень?! – Тринадцатый нахмурился. – Это вовсе не хрень, это наши имена.

– Какие, мать твою, имена, это ж числа.

– Чем меньше число, тем выше ступень в служебной иерархии, – пояснил Двести тридцать седьмой, – назвал имя – и сразу ясно, кто перед тобой – простой служака первого года созыва или вполне зрелый балансировщик с серьезным стажем оперативной работы и повышенным до высокого ранга уровнем способностей.

– Вы из зоны, что ли? – неуверенно спросил один из охранников и пояснил:

– Ну на зоне номера на телогрейки клеят… вроде бы.

– Можно и так сказать, – подтвердил Тринадцатый, – да, мы из зоны.

– Слушайте, а может, это розыгрыш такой?! – выкрикнул Митрохин и воодушевился этой идеей. – Друзья, наверное, заказали меня разыграть.

А, парни?! Что скажете? Ведь розыгрыш это? Да?

Оба покачали головами.

– Это не розыгрыш, – заключил Двести тридцать седьмой, – вы должны согласиться сотрудничать с нами. Позволить нам выполнить заказ, произвести балансировку…

– Значит, так! – начальник охраны взялся за дело. – Вы, похоже, не туда заехали, пацаны. У меня к вам деловое предложение. Вы сейчас отваливаете по-тихому, без вони, обратно в свой Мухосранск. Или в ту нору, откуда вы выползли. И навсегда забываете дорогу к дому Ивана Васильевича.

А если еще раз увижу вас, огребете серьезные проблемы. Ясно?! – Последнее слово Сергей произнес таким тоном, что понять должен был даже дебил.

Но «провинциалы», к его удивлению, понимания не проявили.

– Мы же по-хорошему хотели, – протянул Тринадцатый, – произвести балансировку с согласия балансового двойника. Так всегда делается.

Многие, между прочим, соглашаются.

– Да пошел ты! – выкрикнул Иван Васильевич, окончательно утратив самообладание.

– Значит, сотрудничать не будем?! – Двести тридцать седьмой насупился.

В интонациях его голоса банкиру почудилась угроза.

– Отказываюсь! – он сплюнул и сжал кулаки. – У вас что, уроды, мозги не на месте?! Вы, похоже, из местной психушки сбежали?! И теперь бегаете по улицам и народ пугаете.

– А может, их вернуть обратно, в психушку?! – засмеялся один из охранников и осекся, наткнувшись на холодный взгляд Сергея.

– У меня другое предложение, – сказал Жданов, – я вам даю ровно минуту на то, чтобы убраться отсюда! Потом ясно будет, что ошибку совершили. Может, самую серьезную в вашей жизни.

– У нас имеются инструкции, что нам надлежит делать в случае отказа от сотрудничества, – сообщил Двести тридцать седьмой, – неповиновение Балансовой службе предполагает принудительную балансировку.

– Какие еще инструкции?! – проворчал Митрохин. В присутствии охраны он всегда чувствовал себя уверенно, но сейчас ему почему-то стало очень не по себе. Что-то зловещее было в происходящем.

– Согласно инструкциям теперь мы можем действовать по своему усмотрению, – пояснил Двести тридцать седьмой, – ведь для нас главное, чтобы была выполнена основная задача по балансировке в заданном конкретном случае. Баланс – превыше всего!

– Нет, ну вы видите, – Митрохин обернулся к охране, – что делают, стервецы?! Продолжают на меня наезжать. Совсем страх потеряли.

– А ну вали отсюда! – начальник охраны надвинулся на Двести тридцать седьмого и толкнул его в грудь. – И чтобы я тебя не видел больше! Ты че, не понял, с кем дело имеешь, конь ты педальный?!

Двести тридцать седьмой вздохнул, бросил взгляд на Тринадцатого. Тот пожал плечами. Представители Балансовой службы, не сговариваясь, развернулись и пошли прочь. На оставшихся у подъезда людей они не оглядывались.

– Больные какие-то, – один из охранников покрутил пальцем у виска. – Я такого и не видел никогда… Чего-то странное несли.

– Да из деревни они какой-нибудь, наверное, – откликнулся другой, – просто за базаром не следят. Не привыкли к московским раскладам.

– Может, и больные, может, и из деревни, но что-то мне подсказывает, что это серьезный наезд, – задумчиво проговорил Сергей Жданов, глядя на широкие спины представителей Балансовой службы (парни шли не спеша, переваливаясь из стороны в сторону, как пара морячков, недавно сошедших на берег после долгого плавания). Начальник охраны окинул крыши соседних домов тоскливым взглядом:

– Имена не говорят, только числа у них в ие… рархии. Сдается мне, за ними стоит серьезная группа.

Митрохин побледнел:

– Сереж, так ты что думаешь, они денег хотят?

– Может, и денег, – начальник охраны вздохнул, – но, судя по подходам, они весь ваш бизнес, Иван Васильевич, к рукам собираются прибрать.

Я такое уже видел однажды. Прислали для начала самых безобидных. Якобы с тем, чтобы договориться. А на самом деле…

– Надо найти заказчика! – взвился Митрохин. – Я свой бизнес никому не отдам!

– Найдем… конечно, найдем, – в голосе Жданова прозвучало сомнение. – Вы вот что, Иван Васильевич, идите-ка сейчас домой. Вам теперь без охраны никуда нельзя, парни у входа в квартиру подежурят. И возле подъезда тоже. А мы пока пробьем их по своим каналам. Может, что и прояснится.

– Хорошо, – дрожащим голосом ответил Митрохин. С конкурентами ему сталкиваться приходилось, но серьезный наезд на его бизнес случился впервые. Впрочем, наезд ли?! Может, начальник охраны по обыкновению сгущает краски, ожидая самого худшего. Сам Митрохин к параноидальным настроениям склонности не имел, но представители Балансовой службы почему-то повергли его в почти священный ужас. Виной ли тому была их странная речь, множество непонятных вещей, о которых они говорили, или же их необычный облик – крепко сбитые фигуры, плоские лица, почти. бесцветные волосы и черные, маслянистые глазки – неизвестно. Но страх был. Животный страх.

Почти панический. Хотелось удариться в бега, ломиться через городские джунгли в неизвестном направлении, затеряться в лабиринте улиц, лечь на дно. Тень тревоги омрачила обычно жизнерадостное лицо банкира. Он пожевал губами, кивнул Жданову и зашагал к подъезду.

* * *

В квартире царил сумрак. Свет Митрохин решил не включать по совету начальника охраны. Да и сам опасался снайперов, видел в кино, как ловко они попадают через занавески в темный силуэт жертвы.

Ближе к двенадцати позвонил Сергей. Голос его звучал растерянно:

– Иван Васильевич… – Он помолчал. – Дело плохо, ограблен офис.

– Как?! – ахнул Митрохин и внезапно вспомнил, что большинство налички хранилось в сейфе – операция по укрывательству налогов предполагала обналичивание денег и сокрытие их до поры до времени в офисном сейфе. И вот на тебе!

– Сейф они унесли! – сообщил Сергей, подтверждая самые худшие опасения шефа.

– Ну все! – Митрохин схватился за сердце. – Я погиб! – И заорал:

– А куда охрана смотрела?!

Куда, мать твою, вы смотрели?! Я вам за что деньги плачу?!

– Большинство наших ребят в этот момент были возле вашего дома, – спокойно ответил Сергей. – В офисе дежурило только двое. Их дезактивировали. По их словам, работали профессионалы.

– Проклятье! – выдохнул Митрохин.

– Камеры зафиксировали грабителей, – сообщил начальник охраны и почему-то опять замолчал.

– Ну и… – поторопил его Митрохин.

– Вы будете удивлены, Иван Васильевич, но это наши джинсовые парни с порядковыми номерами вместо имен.

– Вот как?! – Митрохин ощутил жгучую ярость и желание во что бы то ни стало наказать мерзавцев. – Ты должен поймать их, Сергей! И отобрать сейф! Они не смогут его так быстро вскрыть! А там вся наличка.

– Тут есть одна странность… м-м-м, – начальник охраны замычал, не зная, как преподнести очередную новость, – м-м-м, согласно таймеру на камерах офис грабили в восемь вечера… А в это время мы как раз были с ними возле вашего… подъезда…

Повисла пауза.

– Таймер сбился, – предположил Митрохин, но в голове его словно зазвонил колокол. Смутная тревога превратилась в липкий страх, потом стекающий по спине и неприятно щекочущий сердечную мышцу. В груди немедленно заколотило.

– На всех камерах сразу… сомневаюсь, – высказался Жданов.

– Чертовщина какая-то, – Иван Васильевич зашарил рукой по груди и шумно задышал, стараясь унять сердцебиение.

– Вот и я о том же, сейчас прорабатываем версию братьев-близнецов. Я позвоню.

– Хорошо, – откликнулся Митрохин и повторил:

– Версию братьев-близнецов…

Да нет, чушь какая-то! Должно же быть логическое объяснение. Ясно, что сцена у подъезда была отвлекающим маневром. Они хотели, чтобы в офисе дежурило как можно меньше охраны. Но как быстро эти негодяи успели все проделать. Как оперативно они работают… А ведь уходили спокойной морской походочкой, словно никуда не спешат.

Митрохин с тоской посмотрел на привезенное для девиц шампанское. Спиртное сейчас было ему необходимо как воздух…

Откупорил бутылку. Глотнул из горла:.. Помогло.

Сердце отпустило, дышать стало ощутимо легче.

– Семья без детей уже становится в России наследственной традицией, – вещал ровным голосом кто-то в телевизоре…

* * *

Они пришли ночью, когда, прикончив две бутылки шампанского, банкир забылся тревожным сном. Уснул в одежде перед включенным телевизором. Тринадцатый аккуратно уложил у стены двух вырубленных охранников. Двести тридцать седьмой потряс Ивана Васильевича за плечо.

– А?! Что?! – вскинулся Митрохин, увидел, кто к нему пожаловал, и весь сжался, съежился в кресле. Ему захотелось сделаться маленьким-маленьким, чтобы эти два страшных типа в джинсовых куртках никогда не попадались ему на жизненном пути. Но они были здесь, мрачная действительность глубокой ночи.

Тринадцатый улыбнулся и легким движением руки уронил на пол телевизор. Одна из последних моделей Sony с диагональю семьдесят два сантиметра тяжело ударилась углом, экран вспыхнул и погас – что-то нарушилось в хрупких внутренностях телевизора. Банкир вскрикнул и тотчас обрадовался, что не успел приобрести плазменную панель – покупка была запланирована на конец месяца. Лицо Митрохина осветилось радостью и почти сразу перекосилось от страха. Таких двойственных чувств в жизни ему испытывать еще не приходилось.

– Не надо! Не трогайте меня! – закричал он, закрыв лицо руками.

Но представители Балансовой службы вовсе не собирались пытать банкира или причинять ему телесные увечья. Вместо этого парни стали методично уничтожать шикарную обстановку квартиры Митрохина. Двести тридцать седьмой извлек откуда-то топор и с явным удовольствием взялся рубить дубовые двери и дорогущую антикварную мебель. Тяжелый вишневый шкаф, украшенный резьбою по дереву, никак не желал поддаваться ударам топора. Но Двести тридцать седьмой проявил завидное упорство. Топор раз за разом поднимался и опускался. Работал он споро, словно заядлый лесоруб или провел на лесоповале лучшие детские годы. Щепки долетали до Ивана Васильевича. Митрохин наблюдал за вандалом молча, только капли пота выступили на лбу, а глаза налились кровью праведного гнева. Но предпринимать какие-либо действия против вооруженного топором молодчика поостерегся.

Тринадцатый занялся кухней. Микроволновая печь Samsung с грилем и шашлычницей выбила окно и полетела вниз с десятого этажа. Осколки стекла зазвенели на асфальте, послышался глухой удар и вой автомобильной сигнализации.

«Печка – дешевка, – подумал Митрохин, – ничего страшного, куплю себе новую»…

Тринадцатый тем временем присел, обхватил крепкими руками плиту и, издав звериный рык, оторвал ее от пола. Он поднял плиту на вытянутых руках, под самый потолок, а затем швырнул на пол.

Тяжеленное основание расколотило итальянскую напольную плитку, но самое главное – плита (Electrolux, эксклюзивная дизайнерская модель, стеклокерамика) словно взорвалась изнутри, стекло рассыпалось мелкой крошкой по глянцевой плиточной поверхности. Взгляд Тринадцатого уперся в широкий, вместительный холодильник светло-голубого цвета. Lumilandia Green Line. Дверцы с обтекаемыми углами, морозильный шкаф отдельно, вынесенный наружу дисплей с терморегулятором…

Тут Митрохин не выдержал и кинулся к входной двери с криками: «Милиция! Милиция!», но получил удар под дых от Двести тридцать седьмого и осел на пол. Ему оставалось только наблюдать, как представители Балансовой службы расправляются с его собственностью, борясь за какую-то там эфемерную высшую справедливость. Банкир подполз к дверному проему, ведущему на кухню, и затих, с ужасом представляя, что такой здоровяк может сделать с Lumilandia Green Line.

Тринадцатый ограничился тем, что уронил холодильник вместе со всем содержимым на пол и немедленно направился в ванную комнату. По пути он осторожно перешагнул через Митрохина. Тот закрыл голову руками, ожидая удара, но удара не последовало. Зато из ванной комнаты послышался ужасающий скрежет. Иван Васильевич резко развернулся на паркетном полу и посерел лицом от увиденного – даже в страшных снах ему не могло привидеться такое…

Сантехника Duravit никак не желала вырываться из стены, отчаянно цеплялась за бетон и кафель, но Тринадцатый справился с ее жалобным сопротивлением. Унитаз он разбил, орудуя пятнадцатикилограммовой гантелей (банкир иногда поднимал ее по утрам – не чаще двух раз месяц, если говорить откровенно).

– Погляди-ка на эти полотенца, – противным голосом заявил балансировщик. Двести тридцать седьмой протопал из комнаты, отдавив по пути банкиру руку, и остановился на пороге ванной комнаты.

– Видишь эти надписи? – проговорил Тринадцатый.

Митрохин вспомнил, что на каждом из крючков написано черными маленькими буковками:

«For Face», «For Hands», «For Body». И еще один пустой крючок оповещал всякого: «For Ass&Cock».

Митрохина, помнится, очень развеселил тупой американский юмор, когда он увидел в специальном магазине этот набор. Но Тринадцатого в отличие от Ивана Васильевича позабавили вовсе не надписи на крючках. Он позвал коллегу, чтобы поделиться свежим антропологическим замечанием.

– Ты тоже видишь, что полотенца для рук и для лица отличаются по размеру? – поинтересовался балансировщик.

– Да, – кивнул Двести тридцать седьмой.

– Полотенце для лица намного больше, и это означает, что здесь живет настоящий мордулет! – заключил Тринадцатый.

Сразу за этой фразой послышался отчетливый щелчок. Это Тринадцатый хватил гантелей по надписи «For Face». Следом за первым последовали остальные крючки. «For Ass&Cock» балансировщик по какой-то причине оставил. Возможно, потому, что на нем не висело полотенца.

Напоследок представители Балансовой службы достали баллончики с краской и принялись расписывать стены матерными словами (под покраску – нитро, спецзаказ).

Митрохин наблюдал за их действиями с ужасом, но воспротивиться все же не посмел. Да и поздно уже было строить из себя героя.

Тринадцатый дописал длинную фразу, в которой фигурировали сам Митрохин и его ближайшие родственники, затем поднял руки и дернул на себя хрустальную люстру. Творение голландского дизайнера бухнулось на пол, звеня сотней сверкающих подвесок. Тринадцатый затоптался на люстре, фыркая от радости.

Громя квартиру банкира, представители Балансовой службы то и дело заливались счастливым смехом, словно дети, играющие в забавную и увлекательную игру.

Завершив разгром квартиры (если бы в окно залетел торнадо, то и он не причинил бы такого значительного ущерба), службисты пожали друг другу руки. Двести тридцать седьмой сурово поглядел на Митрохина и сообщил:

– Баланс превыше всего!

Затем джинсовые молодцы развернулись и отправились восвояси. Дверь за ними захлопнулась с таким грохотом, что у Митрохина заложило уши.

Сквозь нескончаемый звон он услышал, как кто-то из соседей яростно колотит по батарее.

– О, господи! – банкир всхлипнул. Он зашлепал по текущей из развороченной ванной воде, по изрубленному топором паркету, вдоль разбитой, растрескавшейся плитки, к выбитому кухонному окну…

Представители Балансовой службы вышли из подъезда. Они не спешили. Что-то оживленно обсуждая, джинсовые куртки дошли до угла дома и свернули на соседнюю улицу. Митрохину показалось, что он знает, о чем именно они говорят. «Надо было сначала порубить шкаф, Двести тридцать седьмой, а уже потом распороть обивку дивана!»

«Ну что ты, а вот я уверен, Тринадцатый, что сначала нам следовало заняться ванной комнатой, а затем кухней, и зря ты поступил наоборот».

– Ну погодите же, выродки! – взревел Митрохин. – Это война! Война!

Он кинулся к телефону, зацепился о душевой шланг, едва не растянулся на мокром полу, схватил телефонную трубку, не услышал гудка и только сейчас обнаружил, что шнур великолепного телефона «Bang Olufsen», купленного им на прошлой неделе за семьсот зеленых, вырван из обеих розеток. Митрохин рванулся к поваленному набок стенному шкафу (дверца оторвана, висит на одной петле), нащупал в кармане заляпанной краской шубы мобильный телефон и, вбивая кнопки в аппарат, настучал номер начальника охраны.

– Жданов, они были здесь! – проорал Митрохин. – Да, эти ублюдки! Они все мне тут разгромили! Всю мою квартиру! Это война! Ты понял, Сергей, это война! Я хочу, чтобы ты нашел их!! Найди их, кем бы они ни были! Из-под земли мне их достань! Я… Я хочу их убить!..

– Пока про них ничего не известно, – с тоской в голосе констатировал начальник охраны, дождавшись, когда истерика шефа сама собой сойдет на нет, – это не солнцевские, и не украинская диаспора. Сейчас нам известно только, что каким-то образом пропали деньги с вашего расчетного счета…

– Что?! Деньги?! Как?! Да как такое возможно?! – вскричал Иван Васильевич.

– Извините, что не сообщил сразу. Но вы были так расстроены. В общем, им каким-то образом удалось убедить управляющего петровским филиалом Ющенко… Кажется, они его просто запугали…

Митрохин отнял трубку от уха, чтобы перевести дух. Когда он снова смог дышать, то решил вернуться к разговору. Сергей отсутствия шефа не заметил, продолжая говорить:

– ..слишком уж действуют серьезно ребята. Мы тут с нашими обмозговали ситуацию немного. Как бы не госзаказ это, Иван Васильевич…

– Чего? – не понял Митрохин.

– Госзаказ, – повторил Сергей, – по устранению олигархов, сейчас это сплошь и рядом.

– Да что ты чушь порешь?! – заорал Митрохин. – Какой я тебе олигарх?! Я банкир обыкновенный! Банкир, и все! Какие олигархи… вашу…душу… мать…?! Что у меня, нефтяных вышек сотни? Или скважен газовых туча?! Может, ты знаешь что-нибудь про сотню вышек и скважен?! А?! Всего-то и делов – две вышки. Да еще и малорентабельные.

– Хорошо, хорошо, – сказал Сергей, – я понял. Но нельзя списывать со счетов ни одну версию. Мы должны действовать быстро и осмотрительно. Мы же работаем, Иван Васильевич, спать никто сегодня не уходил. Так что не волнуйтесь.

Сейчас пришлю к вам усиление.

– Да что мне твое усиление?! – рявкнул Митрохин и ткнул одного из охранников ботинком. – Все твое усиление валяется тут у меня кучей мусора. Толку от них никакого…

– Ну, не скажите, Иван Васильевич, – обиделся Жданов, – у нас ребята работают достойные, просто на этот раз мы столкнулись с профи…

– А вы кто?! – разъярился Митрохин. – Вы кто такие, я вас спрашиваю?! За что только деньги вам плачу, говнюкам?! – Он в раздражении нажал на кнопку отключения и только сейчас увидел, что вода из ванной комнаты уже заливает кухню. – Проклятье! – прорычал банкир и стукнул кулаком в стену. Оказалось, зря – руку отбил, да еще весь перемазался в свежей краске, потому как угодил прямиком в сочную букву "У".

* * *

Уладив дело с представителями затопленной квартиры, в сопровождении изрядно озадаченных охранников (до этого происшествия парни были уверены, что так легко справиться с ними просто невозможно), Митрохин направился в ближайший ресторан. Там он собирался перекусить и обдумать нездоровое положение дел.

Ремонт в квартире он, конечно, сделает – не проблема, деньги вернет (пусть управляющий филиалом Ющенко пошевелится), сейф с наличкой охрана уже ищет. Но… его настораживала наглость, с которой действовали преступники. Пугала их уверенность в собственной безнаказанности. Да что они, неуязвимые, что ли, в самом деле?! А что, если бы охрана успела открыть огонь?! Или у него был пистолет, и он начал в них стрелять?! Что, если бы он оказал им сопротивление?! Они действовали так, словно были уверены – Митрохин поведет себя, как и положено беззащитной жертве, будет бегать по квартире и хвататься за сердце, пока они громят интерьер, лишая его ценного имущества и остатков нервной системы…

От воспоминаний о минувшей ночи Ивану Васильевичу стало нехорошо. Он достал из бара бутылку с минеральной водой и выпил ее большими жадными глотками…

Что он, должен был кинуться в рукопашную против двух здоровенных молодчиков, судя по всему, специально обученных для того, чтобы расправляться с людьми?! Конечно, нет.

Но откуда они взялись?! Ясно, что они – члены серьезной группировки. И, конечно, профессионалы. Кто еще мог за один только день разгромить его квартиру, ограбить офис, легко и непринужденно нейтрализовав охрану, перевести в неизвестном направлении деньги с расчетного счета?!

Впрочем, скорее всего все это – часть давней, четко спланированной операции.

А найти, откуда тянется след, между тем так до сих пор и не удалось. Не из Америки же, в самом деле… от этого, как там его, Джонни Смита…

Впрочем, за одну ночь что можно сделать?! На поиски, возможно, уйдет целая неделя. А то и полторы.

Надо бы побеседовать с сотрудниками охраны, которые в момент ограбления находились в офисе.

Как бы ни были они во всем этом замешаны. Может быть, кто-то из них даже является прямым подельником преступной группировки, участвующей в наезде. Надо же, Балансовая служба… Что только не придумают, чтобы запугать достойного человека…

Митрохин хмыкнул и скомандовал охране:

– Стойте тут!

Он успел убедить себя в том, что это охрана виновата в большинстве его нынешних проблем, и ему не хотелось, чтобы эти увальни торчали возле стола, раздражая его своим видом и лишая аппетита…

* * *

Митрохин откинулся на спинку стула. Наконец-то выдалась спокойная минутка среди всей этой безумной суеты и форменного безобразия.

Изящный официант в смокинге принес поросенка в яблоках. Распечатал бутылку. Налил вина в бокал. Банкир наблюдал за действиями официанта с явным удовольствием. Поесть он любил. Потянулся за вилкой…

Балансовая служба появилась внезапно. Так спецназ врывается в захваченное террористами здание. «Джинсовые куртки» промчались через зал к столу банкира. Тринадцатый схватил поросенка и принялся его с неимоверной скоростью пожирать.

Митрохину еще никогда не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь так работал челюстями. Двести тридцать седьмой завладел бутылкой и принялся жадно пить вино. Розовая жидкость побулькивала в горле, текла по подбородку. Потом он залпом осушил бокал. Рыгнул. И похлопал себя по толстым губам ладошкой.

Покончив с трапезой, службисты как по команде поднялись и направились к выходу.

Официант был так поражен происшедшим, что застыл, как каменное изваяние. Только рот открыл и глаза выпучил. Охранник ресторана не растерялся и кинулся нарушителям общественного порядка наперерез, но получил отличный апперкот и опрокинулся на один из столов.

– Мерзавцы! Подонки! Сволочи! – отбросив стул, Митрохин вскочил, он брызгал слюной и размахивал кулаками. Банкир побежал следом за обидчиками, не задумываясь о последствиях этого шага, движимый одной только лютой яростью. К тому моменту, как он сквозь стеклянные двери выскочил на улицу, Двести тридцать седьмой и Тринадцатый уже успели скрыться. То ли свернули за угол здания, то ли прыгнули в автомобиль.

Четырех охранников Митрохина представители Балансовой службы аккуратно сложили у входа в ресторан. Один из них уже начал приходить в себя.

Он застонал, трогая рукой ушибленный затылок…

* * *

В машине Митрохин держался отстранение. На охранников смотреть не хотелось. Те тоже чувствовали себя виноватыми, глядели по большей части в пол, а не на шефа. Один из них было начал говорить что-то вроде «не знаю, как такое вышло», но Митрохин оборвал его резким окриком:

– А ну заткнись!

Настроение у банкира сделалось таким мрачным, что впору в петлю лезть. К тому же желудок бурчал от голода.

Это уже совсем глупость какая-то, ребяческая выходка, рассуждал Митрохин, прийти в ресторан, сожрать моего поросенка, выпить вино. Разве стоило ради еды так рисковать. Или все же стоило?! Что они хотели продемонстрировать этим отчаянным жестом?! И кто такие на самом деле эти ребята?! То, что они отлично обученные профессионалы, не вызывает сомнений. Но кого они представляют?! Кого, черт побери, они могут представлять?!

– Иван Васильевич, – неожиданно закричал Петрович, и столько в этом крике было отчаяния и ужаса, что Митрохин понял – случилось что-то страшное и даже более того – непоправимое, поэтому он тоже заорал в голос, а вместе с ним и перепуганные охранники…

«Линкольн» протаранил ограждение моста и рухнул в Яузу, погасив дружный вопль в мутных водах с бензиновыми разводами на поверхности.

К счастью для Митрохина, на этот раз охрана сработала грамотно. Ребята выволокли пребывавшего в полубессознательном состоянии шефа из тонущей машины и отбуксировали к берегу…

Митрохин сидел на снегу, с его длинной норковой шубы текла грязная вода, он никак не мог прийти в себя, хлопал глазами и чувствовал, что соображает сейчас очень туго, потому что при падении ударился головой о ручку дверцы.

– Кто-то над управлением потрудился! – сказал Петрович и сплюнул. – Не иначе как вас, Иван Васильевич, убить хотят.

– Б…а-a-a-a-a! – закричал Митрохин, в этом крике были заключены и ярость, и отчаяние, и тоска обезумевшего разума, в котором никак (ну никак) не может уместиться осознание того, как столько бед может свалиться на одного человека в течение единственных суток…

* * *

Службисты нагрянули в тот час, когда их никто не ждал. В сопровождении верного Жданова и двух парней из охраны Митрохин направлялся к офису.

Их остановили. В нос Ивану Васильевичу ткнули открытым удостоверением. Он успел заметить только сумрачное выражение лица на фотографии, и в следующее мгновение его взяли под руки.

– В чем дело? – запротестовал он, уже предчувствуя серьезные неприятности.

Жданов дернулся к кобуре, но мрачный тип пресек перестрелку, схватив начальника охраны за руку.

– Не советую, – сказал он, пристально глядя в глаза Жданова. – Могут быть неприятности. Оно тебе надо?

От такого напора начальник охраны оробел.

Проводил глазами шефа, которого посадили в девятку «Жигулей» и увезли. На лице Ивана Васильевича застыло растерянное и даже детское выражение.

Не успели они отъехать от офиса, как на запястьях у него защелкнули наручники.

– Что происходит? – пролепетал Иван Васильевич.

– Прокуратура выдвинула против вас обвинения, – ответил службист. – Мы едем к следователю. В связи с неявкой он выдал ордер на ваш арест.

– Но я не получал никаких повесток, – запротестовал Митрохин.

– Следователь разберется.

Иван Васильевич поглядел на руки, скованные наручниками, и подумал, что легко мог бы освободиться. В двадцать лет он выбил большой палец, и, хотя травма прошла, при желании он мог сместить сустав и выдернуть руку из железного кольца.

Раньше Митрохин неоднократно заключал пари и на спор освобождался из наручников. Для него подобная операция не составляла труда, если, конечно, они не были сильно затянуты. Разумеется, об этом его умении службистам было неизвестно.

Банкир посмотрел на их крепкие, скуластые лица и решил попыток освободиться пока не предпринимать. Кто их знает, что им на ум придет. Говорят, при ФСБ имеется специальное подразделение, устраняющее неугодных. А ну как теперь он, Иван Васильевич Митрохин, сделался для власти лишним членом общества. Нет, лучше держаться с ними вежливо. Тогда, возможно, они разрешат воспользоваться услугами адвоката. Уж он-то его вытащит на свободу. Не таких, говорят, вытаскивал.

После ночи, проведенной в камере, на Митрохина нашла странная апатия. Он все больше погружался в себя. Первоначальная злоба сменилась крайним удивлением. Неужели это еще не все? Неужели теперь его осудят, отправят по этапу? И даже Генри Резник не поможет. Да не может этого быть!

Иван Васильевич вскочил и зашагал из угла в угол.

Нет, он этого так не оставит. Он выведет негодяев на чистую воду. Только бы выяснилось, откуда они взялись, что столько всего успели провернуть. Не иначе как его враг обретается где-нибудь в высших сферах. Как бы не возле самого президента. Нет, нет. О таком и подумать страшно. Но он и из такой ситуации выкарабкается. Если это кто-то из окружения, можно будет его убрать. Шума, конечно, будет – проблем не оберешься. Но разве есть у него другой выход? Теперь, когда он под столь жестким прессингом.

Щелкнул замок. Звякнули ключи. Железная дверь открылась. Два конвоира проводили Ивана Васильевича в кабинет следователя. Оставили стоять посередине. В дальнем углу, загроможденном горшками с неуместной зеленью, сидел человечек с тусклым взглядом в потрепанной одежде, требующей, как отметил для себя Митрохин, не только хорошей чистки, но и починки. Одна из пуговиц пиджака болталась на нитке, а рукав у плеча был надорван. Человечек приподнял голову, мельком глянул на Митрохина и снова уставился в стол.

– Садитесь, – предложил бесцветно.

Иван Васильевич придвинул стул поближе, уселся нога на ногу.

– По какому праву меня задерживают?

– Шуметь будете?! – человечек потер виски. – Напрасно. Голова болит. Не надо.

– Что происходит? Кто вы в конце концов такой?

– Я?! – искренне удивился собеседник банкира. – Следователь прокуратуры. Джинкин.

– Как?! – переспросил Митрохин.

– Меня зовут Павел Олегович Джинкин. Значит, так, вы обвиняетесь, гражданин Ми… Ми… Как вас там?..

– Митрохин, – ледяным тоном отозвался Иван Васильевич. Происходящее начинало его злить.

Этот кретин в потертом костюме не мог даже запомнить его имени. Смешно, в самом деле. Что за дурень?! А туда же. Следователь прокуратуры. Всякая шваль так рвется в начальники. А потом творится в стране черт знает что.

– Вот-вот, гражданин Митрохин. По вашему делу проходит также ваш американский компаньон, с которым вы вместе в девяносто восьмом году устроили дефолт. А народные средства…

– Что такое?! – поразился Иван Васильевич, разом теряя весь боевой настрой. – Кто дефолт устроил? Я дефолт устроил?! Да вы что, с ума сошли?!

– Мы-то не сошли, – забормотал невыразительно Джинкин, – у нас все записано. Разумеется, не вы один. Вы и ваши подельники у власти.

Вы-то, гражданин Митрохин, в тени были. Чистеньким хотели остаться. Делали все руками других людей. Но не выйдет… Не выйдет у вас ничего…

Так вот…

– Тебя купили! – констатировал Иван Васильевич. – Иначе с чего бы ты такую чушь стал нести.

Они купили! Эти. Которые кое-кому служат. Я даже не знаю, за сколько купили. Но думаю, что дешево. Слушай ты, следователь прокуратуры Джинкин. Прокуратор доморощенный. Немедленно пиши приказ о моем освобождении из-под стражи.

Иначе мой адвокат Генри Резник из твоей спины ремней понаделает. А я их потом носить буду.

– Красиво излагаете, господин маньяк, – забормотал опять Джинкин, – ремней он из меня понарежет. Ишь какой! – Глянул на подследственного всего на мгновение по-рыбьи. Митрохину этого взгляда хватило, чтобы понять – шутки шутить этот человечек в потрепанном костюме не станет. Кровавые палачи и наделенные властью самодуры иногда выглядят очень неказисто. А действуют не думая, решительно и бесповоротно. Уж чему-чему, а этому жизнь Ивана Васильевича научила.

Очень о многом ему сказал этот рыбий взгляд. Например, о том, что, если захочет следователь Джинкин – уже завтра не будет его, Митрохина, на этой грешной земле.

– Факты – вещь упрямая, – продолжил страшный следователь. – Ничего у вас не выйдет…

Не выйдет… Не выйдет… Вот заявление господина Резника, в котором он отказывается от вашей защиты, потому что, цитирую, «не имею морального права защищать преступника, поставившего под угрозу жизнь целого народа»… Вам все ясно, господин Митрохин?

Иван Васильевич потянулся к бумаге, но следователь сунул документ в ящик стола и резко его захлопнул.

– Это далеко не все пункты обвинения, – сообщил он, – также нам известно о неуплате налогов, перекачивании денежных средств за рубеж, продаже оружия…

– Оружия?! – вскричал Митрохин. – Да я пацифист со студенческой скамьи.

– А боевиков поддерживаете. Нехорошо изменять своим убеждениям.

– Это… это, – банкир даже не нашелся что ответить.

– Против допроса на полиграфе вы, конечно, протестуете?

– Конечно! – выпалил Митрохин.

– Почему-то я в этом не сомневался, – Джинкин скривился.

– Мой адвокат…

– У тебя нет адвоката! – заорал следователь, хлопнув рукой по столу. – Что ты мне мозги паришь?! Думаешь, все и всех купить можно?! Думаешь, страну засрать можно?! И в роскоши купаться, как на испанской Ривьере?

– Ривьера во Франции, – машинально поправил Митрохин.

– Наши люди на Ривьере не отдыхают, – отрезал Джинкин, – будь она хоть на Северном полюсе.

Один звонок. Опасаясь, что никто не откликнется, Митрохин поспешно набрал номер на мобильном телефоне. Охранник с безразличным видом стоял неподалеку.

– Алло, Сергей.

– Да, – Жданов включился молниеносно, – вы где?! Что мне делать?!

– Адвоката найти. Резник, говорят, отказался.

Купили Резника. Как?! Как?! Почем я знаю? Найди мне кого-нибудь. Да понапористей. Пусть будет циник прожженный. Циник, я говорю…

* * *

В одиночной камере, куда определили банкира, царил спартанский порядок – жесткие нары со свернутым на них трубочкой одеялом и подушкой, серые стены все в надписях, ржавая раковина в углу и видавший виды унитаз. Митрохин впервые попал в тюрьму и теперь озирался с самым несчастным видом.

Как там говорят – от сумы и от тюрьмы не зарекайся?! И почему у него всегда было предчувствие, что финансовыми делами в этой стране ворочать не стоит – сиди себе на грязной кухне, опрокидывай рюмки, и никто не придет за тобой, чтобы поинтересоваться, откуда нечестно нажитые капиталы взялись. Наследие красного прошлого будоражило умы и влияло на развитие бизнеса в России.

Иван Васильевич присел на нары, на противоположной стене заметил размашистую надпись, сделанную явно совсем недавно – она перекрывала многие полустершиеся автографы прежних обитателей одиночки. «Баланс превыше всего! Тринадцатый». А рядом несколько непонятных иероглифов. Митрохина след, оставленный Балансовой службой, не удивил, только вызвал глухую тоску и утвердил в мысли, что они и следователь Джинкин работают в тандеме. Значит, его решили натурально затравить. Как бы не пришлось бежать за кордон. «Как бы там оно ни было, а Россию не брошу!» – решил Иван Васильевич со свойственной ему в самые ответственные моменты храбростью.

Ему мучительно захотелось пить, он поднялся, подошел к ржавой раковине, покрутил вентиль, но вода не полилась, вместо этого послышался громкий свист – кран активно втягивал воздух. Рядом с мойкой стояла пустая пластиковая бутылка. Митрохин, недолго думая, нацепил ее на кран. Бутылку мгновенно перекорежило.

«Неужели кто-то там так сильно хочет пить?» – подумал Иван Васильевич. Ему представилось, как, припав к крану, с шумом втягивает воду, стараясь добраться до вожделенной влаги, Тринадцатый.

Затем Митрохину пришло на ум, что балансировщики собираются откачать из камеры весь воздух, оставив его биться на голом бетонном полу, как выброшенную на берег рыбу. Он поспешно закрутил кран. Бутылка упала, гремя в железной раковине. А Иван Васильевич безжизненной грудой осел на нарах, соображая, что бы ему такое предпринять, чтобы выбраться как можно скорее из этой чудовищной переделки. В голову, как назло, ничего путного не приходило. Только одолевала легкая паника и лезла всякая чепуха. Хотелось кричать – следственный произвол, здесь попирают права человека, долой узурпаторов, свобода, равенство, братство, и еще кучу всякой всячины, которая откуда-то взялась в голове и теперь безостановочно вращалась, не давая четко мыслить и изобрести действительно стоящий план освобождения.

* * *

Звякнули ключи, проскрежетал что-то нечленораздельное старый тюремный замок, тяжелая металлическая дверь нехотя окрылась, и в камеру уверенной походкой вошел молодой человек, в хорошем костюме, с кожаным портфелем в руке. Пожал Митрохину руку, широко улыбнулся:

– Чрезвычайно рад познакомиться с таким человеком!

– Угу, – откликнулся Иван Васильевич, которого длительное пребывание за решеткой тяготило все больше. Проведенная в камере ночь оставила самые неприятные впечатления – ночью из матраса выбрались клопы и вцепились в белое тело банкира, непривычное к пребыванию в подобных местах. Митрохин ворочался, чесался, то и дело вскакивал и вытряхивал матрас. Зуд немного стихал, но, едва ему стоило лечь, все начиналось по новой.

Он, может, и уснул бы, но сразу после полуночи заработал тюремный телеграф – по трубам застучали, передавая послания из камеры в камеру.

Ивану Васильевичу от этих новостей не было ни жарко ни холодно, он все равно ни слова не мог разобрать, только отчаянно разболелась голова.

Бум-бум-бум, бамс – уже через пару часов он ощущал себя тарелкой в джазбанде, вздрагивая после каждого очередного «бамса».

Утром Митрохин вид имел мрачный и помятый.

Красные от бессонной ночи глаза с тяжелыми отечными веками смотрели на адвоката с надеждой. Вытащи меня отсюда, родной, читалось во взгляде банкира.

– Итак, – молодой человек поставил портфель на привинченный к полу стол, извлек белый лист бумаги, положил на него карандаш и присел на стул.

Митрохин нахмурился. Начало оптимизма не внушало. У Генри Резника бумажек сроду не было – всю информацию он предпочитал держать в голове.

– В чем вас обвиняют?

– Говорят, что я дефолт устроил.

– Простите, что… Хм, извините… – молодой человек поправил галстук, задумчиво глядя в зарешеченное окно. За окном чирикали воробьи, и громыхал по рельсам трамвай. – Извините, – повторил адвокат с грустным видом, отрываясь от заоконного пейзажа. – Но я не возьмусь.

– Почему? – поинтересовался Иван Васильевич.

– Слишком сложное дело. Я не справлюсь.

Молодой человек снова извинился, положил белый лист бумаги и карандаш в портфель, поднялся.

– Передай Сергею, – сказал Митрохин, – я им недоволен. Пусть больше не присылает сопливых юнцов.

– Хорошо, – послушно ответил молодой человек и стукнул в дверь. – Выпустите меня!

* * *

Новый адвокат показался Ивану Васильевичу еще бесперспективнее прежнего. Тот хотя бы источал оптимизм и служебное рвение, пока не узнал, с чем ему придется столкнуться. Этот же вошел, шаркая ногами, схватился за грудь и немедленно бухнулся на нары рядом с Митрохиным. Так что банкир даже отпрыгнул, подозревая в адвокате какого-нибудь опасного провокатора. Но тот покашлял немного, посидел, качая головой, и заговорил дребезжащим голосом:

– Не волнуйтесь, голубчик, защиту мы организуем по высшему разряду. Будете довольны…

Все это время Митрохин следил с отвращением, как двигается его кадык на тощей шее – то подпрыгивает к подбородку, то совсем исчезает под тугим узлом галстука. Больше всего Ивана Васильевича угнетал не внешний вид адвоката, а тупость Жданова.

«Где он его нашел?! – думал Митрохин. – Не иначе облазил все дома престарелых в окрестностях».

– Вас что-то смущает? – спросил старичок.

– С чего вы взяли.

– Дело в том, голубчик, кхе-кхе, что вы все время молчите.

– Это потому, что я слушаю вас.

– Но я ничего не говорю.

– Да?

– Да. А между тем нам следовало бы обсудить подробности вашего дела… – Тут адвокат затих, склонил голову, разглядывая что-то на коленке.

Митрохин приблизился, но ничего интересного там не заметил. Зато он услышал тихое похрапывание и понял, что старик прикорнул.

«А если он так в зале суда заснет», – ужаснулся Иван Васильевич и решил поговорить со Ждановым по душам, когда тот ему попадется. – Однако надо будить старика. Другого адвоката он может и не найти. Этот хотя бы с большим опытом. Наверное, защищал кого-нибудь еще до Октябрьской революции".

– Как вы сказали?! – поинтересовался старичок, и Митрохин вздрогнул от неожиданности. – Как вы сказали?! – повторил адвокат. – В чем вас…

– Обвиняют, – подхватил банкир с воодушевлением. – Мне шьют дефолт. Ясно?

– Де-эфолт?

– Да, де-эфолт, – не удержался Митрохин от того, чтобы поддразнить старика. – И дело серьезное. Похоже, этих кретинов наверху купили с потрохами. И они готовы все сделать, чтобы меня засадить. А в это время кто-то приберет к рукам мой бизнес. Смекаешь, юрист?

– Что ж, это вполне возможно, – отозвался адвокат. – Обвинение явно дутое.

– Разумеется. Кто бы спорил.

– Полагаю, мы попробуем прийти к соглашению.

– Что?

– Договоримся с тем, кто всех купил.

– И о чем же я буду с ним договариваться? – поразился Иван Васильевич.

– Не вы, а я, – снова удивил его адвокат. – Я поговорю с ним о хорошем гонораре за то, чтобы вас защищать.

– Не понял… Как это мне… Ты что, старик?! – вскричал Митрохин. – Шутки вздумал шутить?!

Засадить меня хочешь?

– Но у вас всегда есть возможность меня перекупить, – сообщил адвокат. – Собственно говоря, сумму я всегда обсуждаю в первую очередь.

– Ax ты подонок! Да я тебя своими руками зарою!

Для человека столь почтенного возраста старичок проявил поразительную прыть. В считаные секунды оказался у двери и заколотил в нее.

– Выпустите! Убивают!

Продажного адвоката буквально вырвали из рук Митрохина. Банкир успел оторвать ему карман пиджака и стащить с головы седой парик. Старик оказался лыс, как девичья коленка. Уже оказавшись в безопасности, за дверью, он кричал, комкая парик в кулаке:

– Вы за это ответите, клянусь! Не будь я сам Павловский!

К вечеру того же дня Иван Васильевич узнал, что другой кандидатуры не предвидится, и вредный старикашка зарегестрирован в качестве его официального адвоката. Митрохин попробовал оторвать стол, намереваясь запустить им в стену.

Немного попинал нары, пребольно ушибив ногу, рухнул на жесткое дерево и разрыдался.

Жизнь дала трещину. В этот момент для него стал очевиден обрушившийся на него, как из рога изобилия, поток черной энергетики. Он никогда не считал, что мистике есть место в реальной жизни, но сейчас готов был поверить в то, что его кто-то проклял. А иначе откуда все эти неприятности?! Ну откуда?!

* * *

За Митрохиным пришли ночью. Спал он в местных условиях чутко. Проснулся, услышав звук шагов. Привычно уже звякнули ключи, щелкнул замок. В дверном проеме возник силуэт конвоира.

Он поманил арестованного рукой.

«На расстрел?» – мелькнуло в голове. Митрохин поднялся и, заложив руки за спину, вышел из камеры.

– Пошли, – скомандовал конвоир.

Наручники щелкнули на запястьях Митрохина.

По пути конвоир отмыкал решетчатые двери. Пропускал Ивана Васильевича вперед. Миновали последнее помещение и блокпост. Здесь дежурили несколько милиционеров. Провожатый Митрохина кивнул им и вывел банкира на улицу. Иван Васильевич с наслаждением вдохнул свежий после недельного заточения воздух. За воротами их уже ждали. Сергей и несколько охранников.

– Иван Васильевич! – Жданов открыл дверцу «Мерседеса», приглашая шефа садиться. Митрохин сердито посмотрел на начальника охраны, решил разговор об адвокатах отложить на потом, обернулся:

– Ключи! – показал скованные руки.

– Ах ты, забыл, – конвоир хлопнул себя по лбу. – Сейчас сбегаю, принесу.

– Не трудись, – буркнул Митрохин и забрался в машину.

Здесь он ухватил себя за большой палец и с хрустом вывернул его из сустава. Поморщился, вытаскивая руку из наручников. Поставил палец на место.

Больно. Хорошо, что Сергей догадался захватить переносной бар. Отщелкнув крышку, Митрохин извлек бутылку коньяку, хотя всегда предпочитал виски, покрутил в руках и положил на место. Надо сохранить трезвость рассудка, чтобы вычислить тех негодяев наверняка и уничтожить. В поле культурных растений сорнякам не место.

– Как вы меня вытащили? – хмуро поинтересовался Иван Васильевич.

– Пришлось забашлять, – ответил Жданов. – Со следователем было не договориться, но я вышел на его начальство. Генеральный прокурор – мужик что надо. Но и берет немало.

– А следователь еще порыпается.

– Это точно. Упертый. Такие не успокоятся, пока не упокоятся, – Жданов хмыкнул.

– Обойдемся без мокрухи, – сказал Митрохин. – Скажи лучше, что за клоунов ты ко мне подсылал? Я таких мерзавцев в жизни не видел.

– Ах, эти, – Сергей скривился, – самые дешевые адвокаты в Москве. Надо было протянуть время. Джинкин подозревал, что мы что-то затеваем, чтобы вас вытащить. Вот я и нанимал кого ни попадя. Чтобы его пустить по ложному следу. Я что подумал. Пусть лучше Джинкин думает, что мы надеемся на адвоката.

– Ха, – Митрохин почесал подбородок, – молодец. Не ожидал.

– Недооцениваете вы нас, Иван Васильевич, – улыбнулся Жданов, – а я, между прочим, еще не то могу. Вот увидите.

– Ладно, продемонстрируешь как-нибудь при случае. Сейчас главное до офиса добраться, – сказал Митрохин. И сглазил…

На одном из перекрестков в «Мерседес» влетел «КамАЗ» со щебенкой. Банкир успел увидеть испуганную физиономию солдата за лобовым стеклом, прежде чем мгновение спустя вся задняя часть автомобиля представительского класса превратилась в кусок годного только в переплавку металла.

«Мерседес» закрутился на асфальте, как брошенная на лед игрушечная машинка, ударился правым крылом о фонарный столб и остановился.

Митрохин отлепился от бара – ручка дверцы отпечаталась у него на лбу, ударил дверь ногой – раз и еще раз, – пока она не распахнулась, выбрался из машины и, шатаясь, побрел по асфальту.

Упал и остался лежать в нескольких шагах от «Мерседеса». Сознание его помутилось.

Жданов очнулся чуть позже, покрутил головой. в поисках банкира, тряхнул за плечо водителя, тот, лежа на руле, слабо застонал. Начальник охраны открыл дверь, кинулся к шефу.

– Иван Васильевич…

Митрохин приподнял голову. Увидел Сергея.

– Плохо мне, Сережа.

– Сейчас, сейчас… «Скорую» вызовем. Все сделаем, – засуетился Жданов. – Все будет в порядке.

Я вас не оставлю.

Охранники подбежали, обступили лежащего на асфальте банкира.

– Где он?! – заорал Жданов в ярости. – Где эта падла?!

– Как все случилось, он из кабины выскочил и убежал.

– Куда убежал?

– Вон туда, – показал охранник, – по проспекту.

– Догнать, привести… Стой, куда?! Не все сразу. Вы двое останетесь. Поможете загрузить шефа в «Скорую».

– Ублюдки-и-и! – прохрипел Митрохин с асфальта. – Я знаю, это они-и-и! Они-и-и-и!

* * *

По счастью, обошлось. Ни одного перелома.

Только ушибы. Да и те средней степени тяжести.

Через пару дней Митрохина выписали из больницы. И хотя подобная удача – он жив и даже не покалечен, должна была бы, по идее, внушить ему некоторый оптимизм и надежды на счастливое разрешение конфликта, Иван Васильевич впал в депрессивный настрой. Прежней легкости, которую он обычно ощущал, относясь к жизни, как к празднику, который всегда с тобой, больше не чувствовалось. Митрохин ходил по офису, вжав голову в плечи, пребывая в глубочайшей подавленности.

Сейчас он был готов ко всему. Что еще придумают представители этой проклятой Балансовой службы?!

Начальник охраны сидел в кресле и теребил застежку на кобуре. Поскольку рядовые сотрудники явно не справлялись со своими обязанностями, он принял решение охранять шефа лично.

– Сегодня утром в новостях передали, – сказал Сергей, странно посмотрев на Митрохина. – Какой-то парень в Штатах выиграл в лотерею двадцать миллионов долларов. Бинго…

– Что бинго? – не понял Митрохин.

– Лотерея так называется – бинго. Вот я и думаю…

– А ты не думай! – взорвался Иван Васильевич, схватил пресс-папье и запустил его в стену. – Хочешь сказать, мои миллионы он выиграл?! Да?

Хочешь сказать, это Джонни Смит, будь он неладен?!

– Не зна-а-аю, – протянул Сергей, – я вообще-то в мистику не верю…

– Но здесь особый случай, так, что ли?! – накинулся на него Митрохин.

– Да не знаю я! – отступил Сергей. – Сами решайте!

– Ладно, сделай тогда вот что, – Митрохин забарабанил пальцами по поверхности стола, – найди мне бронежилет. Да понадежнее.

– Не поможет, – откликнулся Жданов, – нас в Чечне так учили. От пистолета бронежилет защитит, а если из «калаша» духи шмалять начнут, пули только в теле застрянут. Да и двигаться в нем не так удобно. Особенно, хе-хе, человеку, нашпигованному пулями.

– Да ты что говоришь?! – вскричал Митрохин. – Кто же им по городу с «калашами» даст разгуливать?! Мы все-таки в правовом государстве живем, а не при анархии, прости господи.

– Не скажите, Иван Васильевич. А как террористы на Дубровку с «калашами» проехали? Подмазали кого надо – и привет. А эти вообще то самое… ну, в смысле… я вообще-то в мистику не верю, – повторил Сергей. – Но обстоятельства…

– Значит, так, бронежилет мне все же достань! – нахмурился банкир. – «Калашников» не «Калашников», а мне все ж таки поспокойнее будет. Еще. Найди мне стоящего мага.

– Кого? – переспросил ошалело Жданов.

– Колдуна найди! – рявкнул Митрохин. – Только такого, чтобы знал об этой, черти ее раздерите, Балансовой службе. Только афериста мне не надо.

Настоящего найди.

– Ну ладно, – Сергей пожал плечами, поднялся и выглянул в коридор:

– Виталик, пойди сюда.

Пойди, кому говорят. Дуй-ка быстро к Гаркушеву, пусть распечаточку сделает по всем колдунам Москвы… Ну чего ты не понял?! Ну чего вы тупые такие все сегодня?! По всем колдунам московским из Интернета распечатку сделайте…

Колдунья оказалось длинной и тощей, как палубная доска, но, судя по толщине линз, криво сидящих на носу очков, была очень начитанной.

– Колдунья? – уточнил Митрохин, у него сложилось мнение, что девушка совсем не похожа на мага высшей категории, как ее рекомендовали, скорее на студентку филологического факультета, увлеченную благородной латынью и языкознанием.

– Да, – подтвердила «студентка» с готовностью. С недоверием к своей персоне ей приходилось сталкиваться регулярно.

– Значит, дело у меня к тебе важное.

– А денег у вас хватит, господин толстяк?

Митрохин даже крякнул от такой наглости.

– Можешь не сомневаться, – заверил он. – Тебя в школе не учили, что старшим грубить нехорошо?

– В школе научат, – хмыкнула колдунья, – на всю жизнь психологическим уродом станешь. Садитесь, – предложила она, – только не на стул.

Хлипкий он.

– Не такой уж я и тяжелый, – пробасил банкир.

– Да мне все равно. Вот сюда лучше.

– М-да, характерец, – проворчал Митрохин и уселся на софу, пружины под его внушительным весом скрипнули, из-под софы донеслось недовольное мяуканье.

– Какой есть. Так что у вас?

– Может, предложишь чаю?

– Обойдетесь, – отрезала колдунья. – Я вас внимательно слушаю.

– Тьфу на тебя, – обиделся Митрохин.

– Тьфу на вас, – откликнулась девушка, – попрошу больше эту примитивную форму ментального воздействия не использовать.

– Что?! – удивился Иван Васильевич. – Ты про что вообще?

– Я про «тьфу на тебя». Не люблю. Давайте к делу, пожалуйста. У меня время четко лимитировано. Надеюсь, это ясно?

– Ладно, ладно, – пошел на попятную Митрохин, подумал, что подход у девицы, по крайней мере, серьезный, хоть с обхождением и не все ладно.

Разве ж так можно с клиентом? Эх, Россия, Россия. И в сфере магических услуг никакого сервиса. – Ты про Балансовую службу знаешь что-нибудь? – поинтересовался он.

– Кажется, я понимаю, что именно вас интересует.

– Так, так… – подбодрил ее Митрохин. – И что именно ты понимаешь?

– Я-то все понимаю, а вот вас попрошу заметить, либо вы возьмете более вежливый тон, либо у нас ничего не получится!

– Слушай, ну ты совсем, – возмутился Иван Васильевич, – да я в жизни ни с кем вежливее не разговаривал.

– Оно и видно. Ладно. Так и быть. Я знаю, что…

– Что-о? – протянул Митрохин, подбадривая колдунью.

– Не могли бы вы помолчать, пока я говорю?!

Что все в мире взаимосвязано, и у каждого человека имеется балансовый двойник. А балансировкой занимаются некие потусторонние силы. Можно их и Балансовой службой назвать! – «студентка» улыбнулась. – Хотя звучит по-дурацки. Сами придумали?

– Не сам.

– Ну разумеется.

– Слушай, кончай наезжать, – попросил Митрохин. – Я к тебе все-таки по делу пришел.

– Я вся во внимании, – скептически скривилась колдунья.

– Значит, так, – начал банкир. – Можешь ли ты вызвать для меня Балансовую службу? Очень нужно мне, знаешь ли, балансировочку одну произвести… – И добавил едва слышно:

– Так сказать, в обратном порядке…

– Джиннов вызвать?! – задумалась девушка. – Ну я не знаю даже… Не пробовала никогда джиннов вызывать.

– Значит, джиннов! – сквозь зубы выдавил Митрохин.

«Так вот, значит, Джонни, кого ты на меня натравил…»

– Озолочу! – вскричал он, хватая колдунью за плечи. – Будешь самая богатая магичка во всей России! Сделай только то, что я прошу.

Колдунья осторожно высвободилась, поправила очки и с достоинством сообщила:

– Деньги меня не интересуют!

– А что? Что тебя интересует, родная ты моя?! – взвыл Митрохин. – Хочешь, пиар тебе такой организую, что будешь самой известной магичкой в мире? А? Как насчет пиара?

– Ну… можно, наверное, – девушка поправила очки и залилась краской, тщеславие явно было ей не чуждо.

– Да что наверное! Сделай, да и все! А уж остальное за мной! – проорал Митрохин, словно находился от колдуньи на расстоянии километра, а не в двух шагах. – Внакладе не останешься! Тебя как зовут-то?

– Обойдемся без имен, – холодно откликнулась она, словно какой-нибудь разведчик на встрече со связным.

Митрохин нервно расхохотался:

– Что, боишься, раскрыть могут?

Колдунья обиделась:

– Настоящие маги своих имен никогда не раскрывают!

– Да черт с ним, с именем. Сделай только то, что я прошу. И я уже набираю номер своего человечка с центрального канала. А? Ну как?!

– Ладно, – согласилась колдунья, – так и быть, сделаю. Все равно хотела в этой области как-нибудь поэкспериментировать, да все не было подходящего случая… Сделаю, хоть вы мне и отвратительны.

– Ты тоже не подарок! – вконец обиделся Митрохин. – Чем разговоры разговаривать, начинай экспериментировать!

– Только мне подготовиться нужно, – сообщила колдунья, – почитать кое-что!

– Так читай!

– Что, прямо сейчас?!

– А когда?! Время не ждет!

– У вас, может, и не ждет, а у меня других дел полно.

Ни слова не говоря, Митрохин извлек из кармана специально припасенную пачку долларовых купюр и положил рядом с собой.

– Плачу за срочность наличными!

– Ну, – колдунья растерялась, – ну… даже не знаю.

Митрохин про себя отметил, что хотя «деньги ей не нужны», появление десяти штук баксов заметно ее озадачило. Во всяком случае, она перестала цеплять клиента и начала действовать.

– Ладно. Я сейчас кое-что посмотрю, – сообщила колдунья, прошла к стенному шкафу, немного подумала, достала толстый черный том, озаглавленный «Тайноведение» Рудольфа Штаммера, и углубилась в чтение…

Прошло десять минут. Митрохин начал терять терпение.

– Ну что там?! – поинтересовался он.

– Значит, так, – колдунья пролистнула страницы, – существует всего три основных класса джиннов – гулы, ифриты и силаты. Гулы женского пола – они нас не интересуют, ифриты – джинны обыкновенные, так сказать классические, у них могущества не хватит, чтобы производить балансировку, а вот силаты – как раз и есть, наверное, те, кто осуществляет балансировку. Здесь написано, что их магические навыки весьма значительны.

– А как они выглядят? – поинтересовался Иван Васильевич.

– Двухметрового роста, белые лица…

Глаза Митрохина полыхнули бездымным пламенем, из которого, говорят, Черное божество в незапамятные времена создало джиннов. И гул, и ифритов, и силатов. Всех, без исключения. Иван Васильевич вскочил на ноги.

– Это они! Ну давай, родная моя, скорее организуй мне парочку силатов!

– Спокойнее, пожалуйста, – попросила девушка, – во-первых, я никакая вам не родная. А во-вторых, я еще не все прочитала… так… – Она перелистнула страницу. – Да… так и есть, нам нужны силаты. А может, – задумалась она, – вызвать все же гул?

– Каких еще гул?! – рассердился Митрохин. – Давай мне пару силатов, а гул я себе сам организую потом. У меня вот такие вот гулы есть на примете!

– Вы правы, безусловно, правы, – забормотала колдунья, сильно смутившись, – гулы опасные существа. Очень коварные. И кровожадные. – Она замерла в задумчивости, поправила очки и вздохнула:

– Ладно, хоть это еще опаснее… С гулами проще было бы дело иметь. Они заговору «Наги-наги» поддаются.

– К черту ноги-ноги! – вспылил Митрохин. – Не нужны мне гулы. Давай балансировщиков.

– Так вот тут написано. И вот тут… Некоторые из них довольно свирепы и могут неожиданно повести себя не так, как от них ожидает вызывающий.

– Я тебе риск оплачу по двойному тарифу, – пообещал Митрохин, – пиар-кампанию на телевидении проведем. Будешь по всем каналам рассказывать о себе в прайм-тайм. Идет?

– Идет, пожалуй… – замешкалась колдунья. – Только вы, пожалуйста, договор оформите по всем правилам, что не обманете.

– Чего-о? – банкир смерил «студентку» уничтожающим взглядом. Та решительности не утратила, только задрала подбородок повыше.

– Да, именно так, чтобы все без обмана, пиар-кампания так пиар-кампания!

– Да будет тебе известно, – Митрохин возвысил голос, – что я еще никогда и никого не обманывал!..

Колдунья многозначительно молчала.

– Ладно-ладно, если для тебя это так принципиально, будет тебе договор. По всей форме.

– И к нотариусу поедем? – уточнила она.

– А ты случаем не на юридическом учишься?..

– Нет, я в третьем меде, по стоматологии.

– Значит, и зубы можешь вставить в случае чего, – задумчиво разглядывая девушку, сказал Митрохин. Прозвучало угрожающе, но колдунья лица не утратила, только слегка покраснела и заявила:

– Могу и вам вставить, если потребуется.

И вынуть тоже.

Наглость колдуньи повлияла на Митрохина самым странным образом. Раньше слабины он за собой не замечал. А сейчас сник и весь съежился на краешке софы.

– Слушай, ну помоги ты мне по-человечески, – попросил он, – очень мне нужно эту Балансовую службу вызвать. Сил моих нет!

– Проблемы замучили? – с пониманием отозвалась колдунья.

– Да, – Митрохин взглянул на студентку с надеждой. – Мы же даже, может быть, до этого самого нотариуса доехать не сумеем. Кирпич мне на голову упадет, точнее, уронят… или еще что-нибудь случится со мной… неприятность какая-нибудь страшная. Я же по улице ходить не могу – шарахаюсь от каждой тени. Все жду, еще чуть-чуть, и все, кранты мне. Понимаешь?

– Кранты? – удивилась колдунья, приблизилась к банкиру и поводила вокруг него руками, будто что-то нащупать старалась. – Странно, – сообщила она через некоторое время, – проклятия не ощущается. Аура чистая.

– Ну какая она чистая? Какая?! – устало проговорил Митрохин. – И вообще при чем тут аура?

Если бы ты только знала, как тяжко мне. Не доберемся мы с тобой до нотариуса. Боюсь я. Веришь ли, даже из твоей квартиры выходить боюсь.

– А я на вас защитное заклятие положу, " – предложила колдунья, – такое, что с вами точно ничего не случится.

– Положи! – согласился Митрохин. – А еще лучше вызови мне Балансовую службу. Я тебя не обману. Хочешь, поклянусь?

– Поклянитесь, – согласилась она.

– Хорошо. Клянусь…

– Но к нотариусу все равно нужно съездить.

Митрохин тяжело вздохнул. В ту же секунду комната осветилась небесно-голубым светом. По антенному проводу, протянутому от телевизора над самым плинтусом, пробежала шаровая молния.

Глаза колдуньи расширились настолько, что стали походить на два блюдца. Розетки в разных концах комнаты неожиданно взорвались. Обгорелая, оплавленная пластмасса разлетелась по комнате. Лампочки в люстре под потолком полыхнули и лопнули, забросав банкира и колдунью осколками.

– Вот! – крикнул Митрохин. – Это то, о чем я и говорил… Дождалась, зубодерка?!

Он провел ладонью по лицу. Один из осколков оставил на щеке царапину.

– Мд-а-а! – протянула колдунья, она оглядывалась кругом с легким ужасом, очки сползли на самый кончик носа, но она, похоже, забыла о том, что их необходимо время от времени поправлять.

– Что «мда»?! Что «мда»?! Тут не «мда», а кое-что другое впору кричать! – вскипел Митрохин. – Вызывай скорее джиннов, а не то мы оба тут медным тазом накроемся!

– Хорошо, хорошо, – заторопилась девушка.

– Ага, зашевелилась, как дело жареным запахло, – отметил банкир и наступил в полумраке на хвост какого-то существа. Зверек взвизгнул и метнулся под софу.

– Кеша! – крикнула колдунья.

– Ничего с ним страшного не случилось, – проворчал Митрохин, – хвост только слегка ему прищемил… Выживет твой кошак.

Студентка поглядела на банкира с осуждением, извлекла из шкафа несколько крупных восковых свечей и, установив их в углах комнаты, зажгла.

Свечи, к удивлению Митрохина, занялись странным голубоватым пламенем. Длинные язычки осветили комнату.

– Обои не загорятся?! – поинтересовался он.

– Расстояние четко выверено, – пояснила колдунья.

– Ну-ну… – Иван Васильевич прошелся по комнате и только сейчас заметил, что на паркете то ли фломастером, то ли масляной краской начертаны тонкие линии, а между ними – множество цифр и странных значков. – Ка… кабалистические символы? – поинтересовался он, слегка запинаясь от волнения.

Колдунья поглядела на него с удивлением:

– Да, кабалистические символы. Заметны только при свечах.

– Что, думала, я совсем темный? ан нет. Я в старших классах школы этой чепухистикой, помнится, увлекался, – Митрохин задумался, – любопытно мне было, как мир устроен. Тянуло меня почему-то к этому. Пока в институте выпивать не начал. – Он присел на софу. – Ну и мне, конечно, сразу не до всяких там магий-шмагий стало. Девчонки, гулянки, друзья… А потом работа после института. Опять же не до мистических интересов.

Я как бизнесом начал заниматься, так мне уже ни до чего больше стало. Ты извини, меня чего-то на откровенность потянуло…

– Прощаю, – кивнула колдунья. Митрохина она почти не слушала, металась по комнате, занятая приготовлениями к ритуалу, раскладывала тут и там сухие травяные пучки, сыпала порошок, чертила мелом окружности и прямоугольники поверх множества кабалистических символов.

– А вот ты как думаешь, все колдовство в мире однотипное, да? – заинтересовался Митрохин. – Ну там есть ведь ведьмы, как в Средние века, там помело у них, травки какие-нибудь, а есть шаманы северные, еще жрецы культа вуду – негры, в кино их часто показывают американском, а еще арабские маги есть, джинны эти – шайтаны, как ты говоришь… Я вот думаю, все это – одно и то же. Ну то есть приемы-то одни и те же используются.

– Не-а, – колдунья глянула на Митрохина из-под очков и принялась сдувать с ладони посверкивающую в тусклом свете золотистую пыль. Она осаждалась на полу, покрывая его равномерным сияющим ковром. – Не хочется говорить об этом с дилетантом.

– Не хочешь – не говори! – Банкир помрачнел.

Колдунья ничего не ответила, присела и стала вычерчивать на полу крупные странные символы.

Затем поднялась, отряхивая руки.

– Готово, сейчас установим связь и призовем джиннов.

– А ты уверена, что джинны и Балансовая служба – это одно и то же, – забеспокоился Митрохин, – может, это ты напутала?

– Напутать я просто не могла, – пояснила колдунья, – согласно книгам силаты в настоящее время организовались в то, что условно можно назвать Балансовой службой. Как они себя называют, я не знаю. Знаю только, что благодаря этой могущественной организации в нашем мире все находится в равновесии.

– Они, – решил Митрохин, – силаты, как ты и сказала. И называют себя именно так. Балансовой службой. У-у-у, сволочи! – он погрозил кулаком невидимым врагам.

– Ничего, – успокоила его колдунья, – вы не беспокойтесь, уже очень скоро все будет в порядке.

Если у вас неприятности достаточно серьезные, то балансировщики вам помогут. Сможете уже не опасаться ваших колдунов-недоброжелателей.

– Вот и славно… – кивнул Митрохин.

В стену неожиданно ударило с такой силой, что весь дом дрогнул. Пламя свечей запрыгало на стенах.

– Что это?! – испугался Митрохин и вскочил с софы. Звук такой, будто стенобитным орудием саданули.

– Приступаем, – решилась колдунья и подняла ладони, – отойдите, пожалуйста, в сторону. Здесь будет эпицентр.

– Хорошо, – банкир неуклюже попятился, едва не зацепил ногой свечу, замер у двери.

Девушка все стояла, подняв ладони и прикрыв глаза, коснулась лба и неожиданно заголосила, причем так пронзительно, что Митрохину пришлось заткнуть уши, чтобы не оглохнуть. Но и сквозь пальцы пробивался этот чудовищный, нечеловеческий вопль. Орала колдунья с таким неистовым самоотрешением, что делалось страшно. Она брала ноты, какие не взяла бы даже бензопила. Тон ее голоса постепенно возвысился в такие запредельные высоты, что банкиру показалось, будто он скоро покинет границы человеческого восприятия.

Митрохин уже совсем не рад был, что связался с этой странной высокомерной девицей, которая на деле только выглядит, как девица, а на поверку может вопить нечеловеческим голосом и выводить на незнакомом языке такие рулады, что у любого нормального человека начнут поджилки трястись.

От девичьей фигуры заструилось сияние. В комнате сразу сделалось намного светлее. В исходящих от рук, ног и головы девушки лучах вились черные мушки. Постепенно они окутали все ее тело и попеременно то скрывали колдунью от взгляда перепуганного Ивана Васильевича, то вновь обнажали.

Пыль на полу загустела, набухла и поползла вверх.

Митрохина охватило острое чувство нереальности происходящего, он ущипнул себя за руку, будучи не в силах поверить, что все, что он видит, творится наяву…

Балансировщики появились далеко не сразу.

Сначала в воздухе проступили бледные очертания круглых лиц, потом затянутые в джинсу плечи и колени, а за ними уже все остальное. Парни оглядывались кругом с выражением скуки. Они мало чем отличались от своих коллег, призванных раскулачить московского банкира, – та же внушительная стать и габариты, те же простые черты лица и бесцветные бобрики на круглых головах.

И маленькие, черные глазки, больше похожие на крысиные, нежели человеческие. В общем, выпекали парней в одном хлебобулочном цехе. Так прошедшие школу спецслужб молодцы все чем-то напоминают друг друга.

– Ах, какие молодцы! – обрадовался Митрохин, джиннов он разглядывал почти с любовью. – Как вас зовут, друзья мои?!

– Семнадцатый! – представился один.

– Четыреста двадцать четвертый.

– Семнадцатый! Ух ты! Вот это да! – Митрохин даже присвистнул, потирая ладони. – Ты, должно быть, занимаешь высокое место в вашей тамошней иерархии? А? Я прав?

Семнадцатый кивнул со значением.

– Ну парни! – Митрохин вытер вспотевшие ладони о пиджак, раньше у него такой привычки не было – появилась в последнее время, когда нервы начали сдавать. – У меня есть для вас задание. Прямо сейчас.

– Мы внимательно слушаем, – откликнулся Четыреста двадцать четвертый.

– Отправляйтесь-ка в Америку. Поймайте моего балансового двойника, как там его, Джона Смита, – сказал Митрохин, – и для начала переломайте ему все кости. Украдите его, держите взаперти в подвале, заставляйте работать по двадцать часов в сутки. И регулярно колотите головой о стену. Ему это будет полезно.

– И сколько нам это проделывать?! – поинтересовался Четыреста двадцать четвертый.

– Долгие годы! – Митрохин широко улыбнулся. – Долгие, долгие годы! Пока я не положу миллиард долларов на мое имя в лучший швейцарский банк и не дострою виллу на самых теплых островах мира.

– Будет сделано! – Семнадцатый кивнул.

– Ну все, ребята, можете отправляться! – Иван Васильевич хлопнул в ладоши.

Здоровяки немедленно развернулись и потопали прочь. Митрохина так растрогала их крепкая, почти маршевая походка, что он прослезился, перекрестил их и крикнул им вслед, вспомнив, что джинны – создания из арабских сказок:

– Да поможет вам Аллах!..

Митрохин выбежал следом за Семнадцатым и Четыреста двадцать четвертым в коридор, еще долго глядел им вслед и махал ладонью. – Ушли… – банкир вернулся в квартиру и вдруг засомневался:

– Слушай, а как они его найдут? У них же никакой наводки даже нет. Только имя, да и то, наверное, липовое…

– Найдут, – фыркнула колдунья, – 1 – во-первых, У них есть чутье. Они же джинны, а не люди. А во-вторых, судя по тому, что я читала, этот балансовый двойник – вылитый вы. Может, за небольшими изменениями. Нос у него, к примеру, сломан. Или наоборот – сделал себе пластическую операцию, чтобы стать кинозвездой.

– На меня, говоришь, похож, – Митрохин призадумался. – Был у меня в молодости один знакомец. Самый невезучий, скажу тебе, человек на свете.

Начиная с того, что родители его почему-то Светланом назвали. Что это за имя для мужика – Светлан? И потом все у него так и пошло. Вся жизнь наперекосяк. Хотя человек хороший. А похож был, ты не поверишь, на президента Соединенных Штатов Рейгана. Вот я и думаю сейчас, а может, Светлан балансовым двойником Рейгана был. А что, такое вполне возможно. Нет?

– Примитивно вы мыслите, – отозвалась колдунья, она была занята наведением порядка в комнате, водила ладонями над полом, и лиловая пыль сама собой растворялась в пространстве.

– Тьфу ты! – Митрохин даже задохнулся от возмущения. – Характер у тебя стервозный. Молодая ведь еще. Где только успела нахвататься?

– А я способная.

Иван Васильевич уже собирался ответить что-нибудь резкое, но тут случилось непредвиденное. Громоподобный удар потряс квартиру. Стена вместе с окном рухнула, разрушенная неведомой силой.

Митрохина обдало осколками, отшвырнуло к противоположной стене. Он ударился головой и потерял сознание. Когда через несколько минут он пришел в себя, то вместо колдуньи увидел Тринадцатого и Двести тридцать седьмого. С девушкой заклятые враги не стали церемониться, попросту затолкав ее под софу. В разлом стены врывался холодный осенний ветер. Несмотря на то, что квартира располагалась на девятом этаже, банкир совсем не удивился способу, каким воспользовались представители Балансовой службы, чтобы попасть внутрь. Теперь-то он знал, что от них всего можно ожидать.

– Вы что тут делаете?! – Митрохин с трудом поднялся на ноги, держась за стену:

– Вас тут больше быть не должно?!

– Балансировка! – Тринадцатый пожал плечами. – Идея с подвалом мне кажется весьма перспективной, – обратился он к напарнику.

– Хорошая идея, – подтвердил Двести тридцать седьмой, – бери его!

Тринадцатый сграбастал Митрохина и перекинул его через плечо с такой легкостью, словно он совсем ничего не весил…

– Пусти меня! – Иван Васильевич в отчаянии ударил Тринадцатого по спине, но тот в ответ так тряхнул банкира, что Митрохин решил больше не дергаться и повис на плече у джинна, как тряпичная кукла. Представители Балансовой службы выбили дверь и вышли в коридор.

«Что же это происходит?! – растерялся Митрохин. – И что теперь будет?!»

Он сглотнул и едва не застонал от ужаса, потому что ему показалось, что он знает ответ на этот простой вопрос. Его и Джона Смита (балансового двойника и товарища по несчастью) теперь ожидает бесконечная череда изощренных мучений, которым будут подвергать их представители Балансовой службы в надежде добиться обоюдной балансировки, которая теперь попросту невозможна.

– Заварил же ты кашу, Джонни, – пробормотал Митрохин и всхлипнул:

– И чего бы мне тогда не согласиться с Тринадцатым и Двести тридцать седьмым? Высылал бы Джону пару десятков тысяч долларов ежемесячно и жил в свое удовольствие.

В конце концов это мелочь…

Болтаться на плече у джинна было не только неудобно, но и унизительно до слез. Митрохин пришел в такое отчаяние, что в конце концов разрыдался. Тринадцатый и Двести тридцать седьмой не обращали на слезы жертвы никакого внимания.

Поздние прохожие оборачивались, с удивлением глядя на двух здоровяков в джинсовых куртках, уверенно шагающих по одной из центральных московских улиц, оживленной даже в этот час. Представители Балансовой службы не могли не вызывать удивления. Во-первых, одеты они были совсем не по погоде, а во-вторых, один из них нес на себе, словно охотничий трофей, мордатого толстяка, одетого в заляпанный штукатуркой костюм.

Никто не замечал, что в свете фонарей на тротуар ложится только одна тень – от поминутно всхлипывающей ноши. Напротив памятника Юрию Долгорукому странная парочка свернула в подворотню…

* * *

– Господи, что это было? – колдунья попробовала подняться, но ударилась головой о софу, куда ее запихнули балансировщики. – Почему он меня не предупредил?!

В мозгу крутилось: «Разбалансировка, разбалансировка…»

– Кеша, – позвала она.

Кот выбрался откуда-то из самого дальнего угла, весь в пыли. Перепуганные кошачьи глаза пылали зеленым пламенем.

– Вот так, Кеша, – пробормотала колдунья, выпавшее из очков стекло зазвенело на паркете. – За-амечательно… – протянула она. – Просто прекрасно! Оставлю я эту магию ко всем чертям. Говорила мне бабушка – не надо во всю эту чертовщину лезть, и, кажется, она права.

Девушка вылезла из-под софы. Позвала снова:

– Кеша.

Но кот выходить не спешил. Посматривал на хозяйку из темноты зеленым глазом и трогал лапкой усыпанный золотистой пылью и серой штукатуркой пол.

– Не хочешь вылезать – и не надо, – колдунья поднялась на ноги. – Надо убираться отсюда, пока еще чего-нибудь не случилось.

«И правда, уеду к бабушке в деревню, – решила она, – бабушка – сама мудрость. Обязательно посоветует, что мне дальше делать».

* * *

Кота она отдала подруге. Машка всегда ее выручала, когда нужно было оставить Кешу на пару дней и даже недель. В этот раз тоже не отказала.

Спросила только:

– Когда вернешься?

– Не знаю, может, через пару недель. А может, подольше задержусь. Ничего?

– Да ничего, – ответила Машка, – Вадька любит с ним возиться.

Пятилетний сын соседки Вадька в Кеше души не чаял. При каждом удобном случае норовил зайти – «повидаться с котиком».

– Что-то серьезное, Медей? – поинтересовалась Машка. Вот ведь проницательная душа. Даром что лучшая подруга.

– Да так, даже не знаю… Наверное, нет.

От подруги скрывать собственное имя смысла не было, и все же что-то нехорошо екнуло. Показалось, будто кто-то с черными крыльями, сложенными за спиной, стоит за плечом и ухмыляется.

Медея даже обернулась, чем встревожила Машку еще больше.

– Ну смотри, – сказала она серьезно, – а то, если помощь нужна, я могу и ребят подключить.

У меня же брат в милиции работает. Помнишь?

– Да нет, не надо. Я сама разберусь. Ничего такого серьезного, чтобы в милицию обращаться, – ответила Медея.

– Маш! – донесся голос мужа подруги из глубины квартиры. – Ты идешь?

– Иду, – крикнула Машка. – Пять минут подождать не можешь?!

– Ну ладно, я пойду, – заторопилась колдунья, – как приеду – сразу позвоню…

Она поцеловала подругу на прощание и пошла к лифту.

– Постой, – окликнула Машка.

Колдунья обернулась.

– Слушай, у меня почему-то такое чувство, что я тебя больше не увижу… Чепуха, конечно…

– Ты что, Маш?! Я бы тебе сказала обязательно, если бы что-то серьезное было.

– Медей, а может, ты никуда не поедешь?!

Я Мотьку все же попрошу, он тебе поможет с твоими проблемами.

– Да не надо… Нет, правда, не надо, все в порядке.

Подруга озабоченно покачала головой.

Медея улыбнулась напоследок, закрыла за собой коридорную дверь и ушла навсегда…

* * *

Через несколько дней, когда она тянула руку, собираясь сорвать календулу для целебного отвара, обещанного бабушке, сведенные судорогой пальцы замерли в паре сантиметров от стебля. А затем колдунья попросту растворилась в воздухе. От нее остался лишь туманный силуэт. Некоторое время он висел туманной дымкой, клубами сигаретного дыма и серой меловой пыли. Потом налетел легкий ветерок, и дымка развеялась. В этом мире Медеи больше не существовало.

Хазгаард 12007 г. до н.э.

В середине маленькой деревушки, расположенной на северо-западе Хазгаарда, собралось почти пятьдесят человек, все ее жители. Носатый, худой паренек, повадками напоминающий одержимого духами, вещал высоким голосом:

– Богочеловек говорит, что боги избрали людей единственным народом, который будет править миром. В будущем люди будут сами решать свою судьбу. Еще он говорит, что не надо нам во всем джиннов слушаться, потому что они ничем не лучше нас.

Одержимых по обыкновению выходили послушать всей деревней. Мало ли что полезного духи могут рассказать. Но этот сразу повел разговор странно, а потому вопросы ему задавать никто не спешил, только приглядывались к носатому, прислушивались настороженно к дерзким речам. Вызванную страхом и недоверием паузу прервал ребенок.

– А правда, что богочеловек чудеса творит? – вылез вперед лопоухий мальчишка. Мать дернула его за руку.

– Правда, конечно, правда, – оживился носатый, – да вы что, вообще, не знаете, там такая силища, какой ни у кого нет. Все может! Как бог совсем.

– Ну а если, скажем, с ифритом схлестнется? – поинтересовался старик с морщинистым и темным, иссушенным солнцем лицом. – Кто кого тогда одолеет?!

– Ясное дело, ифрита богочеловек одолеет, – заявил носатый, – потому что не только силу, еще и в голове кое-что имеет. А у ифрита что есть против? Ничего у него нет, только башка пустая. – Он постучал себя по лбу.

В толпе раздались одобрительные смешки.

– А пару ифритов? – не унимался старик.

– Одолеет.

– А трех?

– Да что ты пристал?! – накинулись на старика люди. – Сказали тебе, со всеми управится…

– Ну с Сарконом, положим, не совладает, – усмехнулся тот. – Ох, и не совладает… Это я точно знаю.

На этот раз одергивать его никто не стал. С упоминанием имени владыки Хазгаарда иные начали испуганно озираться, словно джинны могли явиться из ниоткуда и покарать их за крамольные речи, другие предпочли покинуть толпу и поспешили к своим домам. Всем известно, как развита у силатов интуиция и как они относятся к любому проявлению непокорности со стороны людей. О том, что человек может творить чудеса, они слышали не впервые. Каждому хотелось в это верить, но казалось невероятным, что где-то есть человек, которому, как и джиннам, подвластны магические тайны.

– И с Сарконом совладает! – заявил носатый. – Вот увидите. Ведь богочеловек не кто-нибудь, а посланник Белого божества.

– Два посланника Ушедших Богов на одной многострадальной земле Хазгаарда, – с сомнением проговорил старик и добавил самым язвительным тоном:

– Как это небеса еще не раскололись?

– А Саркон – не посланник Бога, – объявил носатый.

В толпе заахали.

– А кто же он тогда?

– Самозванец!

Наступила такая тишина, что, казалось, если прислушаться, можно различить биение сердец.

– В общем, я иду к богочеловеку, чтобы принять истину. Кто хочет, может пойти со мной…

– А ифритов не боисься? – поинтересовался старик.

– За правду не страшно и пострадать!

– Пострадать-пострадать, – передразнил паренька старик, – а я бы за правду лучше порадовался, – он захихикал и обернулся, ища одобрения односельчан. Его никто не поддержал.

– Ладно, прощайте.

Люди расступились, давая носатому дорогу.

Махнув на прощание рукой, он пошел прочь.

– Постой! – крикнул мальчишка. – Я с тобой!

– Куда?! – мать схватила его за ухо. – Не пущу…

Мальчишка вскрикнул от боли и остановился, послушался. Только смотрел, как уходит прочь по необъятной степи, не оборачиваясь, идущий к богочеловеку паренек, узнать истину.

Когда носатый скрылся за горизонтом, началось бурное обсуждение услышанного. Люди разошлись только с наступлением сумерек.

– Добром это не кончится, попомните мои слова, – заметил старик, трогая глаз, куда в порыве спора ему кто-то засадил кулаком. – Саркон этого так не оставит…

– Да помолчи ты! – одернули его. – А то, гляди, совсем окривеешь!

– Ох, и поймают его ифриты, ох, и потерзают… – забормотал старик обиженно, отошел подальше и задрал подбородок к небу.

Там красноватым светом горел неровный, выщербленный слева серп месяца. Небесные часы отсчитывали, сколько осталось жить богочеловеку.

Загонщик Хазар'ра покинул медные рудники. Кнут он оставил в шатре, взяв с собой в дорогу огненный кинжал, более всего подходящий для ремесла убийцы. Удлиненным куруком, которым он владел лучше всех в Хазгаарде, силат намеревался обзавестись в ближайшей человеческой деревне. Каждый знает, нет мастеров лучше людей в деле изготовления простого оружия. А вот вдохнуть в простую вещь особые свойства, наделить ее магической силой – дело, на которое способен только джинн.

* * *

Люди лежали у подножия горы, под открытым небом. После тяжелого дня рабы спали до самого рассвета без сновидений. Словно проваливались в черную дыру, где не было ничего: ни глубокого звездного неба, ни горячей земли, отдающей тепло всю ночь, ни северного прохладного ветра, ни джиннов с кнутами и куруками в крепких ладонях, ни покрытых зеленью медных жил, выдавливаемых на поверхность мощью горы.

В лежбище царила тишина. Краткий миг покоя.

Никому и в голову не приходило охранять рабов. Пустыня тянулась так далеко на запад, что пройти ее может решиться только безумец. В безлюдных землях беглец ощущает себя так, будто он угодил на ладонь Черного божества. Свирепый покровитель высшей расы обязательно заметит и прихлопнет маленького человечка. Блуждающие огни – души умерших – поманят его за собой, внушат мысль, что выведут из пустыни, а сами приведут к зыбучим пескам. А потом и он сам будет бродить, излучая свет, искать путников, в надежде сбить их с дороги, позволить пустыне пожрать еще несколько человеческих жизней.

Не только блуждающие огни представляют опасность. По выжженной солнцем белесой равнине рыщут голодные хищники – дикие собаки, агрессивные пустынные муренги, охотящиеся стаями крысы-ревуны. К тому же округа буквально кишит ядовитыми насекомыми, крупными ящерицами-врана и змеями…

Он дождался, когда лагерь погрузится в тишину и сумрак, поднялся и пошел на запад, переступая лежащие на земле тощие тела. Его никто не остановил. Ни один человек не закричал ему вслед:

«Остановись, безумец!» Ни одной живой душе не было до него дела, никто не поинтересовался, куда он идет и почему хочет умереть в пустыне, а не на руднике. Он мог перенестись в иной мир у подножия этой проклятой горы, и утром, когда рабы, словно муравьи, ползли на рудник, разбирая сваленные накануне бесформенной кучей подносы и молотки, ифриты волокли бы его за ноги, как и трупы многих других, кто не пережил эту ночь.

Он выбрался за пределы лагеря. По правую руку темнел высокий шатер посланника синедриона.

У входа возвышались грузные фигуры – ифриты.

К счастью, в темное время суток они впадали в странное оцепенение и не заметили его. Миновав опасное место, он побрел на запад. Мрак сомкнулся за его спиной, скрыв унылое зрелище – лежбище рабов, шатры надсмотрщиков и проклятые им бессчетное число раз рудоносные горы.

* * *

Самое трудное при побеге с рудников – преодолеть первые километры пути по сухой, выжженной солнцем равнине. Способные услышать даже биение человеческого сердца силаты почти наверняка почувствуют – кто-то из рабов покинул лагерь и теперь, испытывая острейшее, дурно пахнущее чувство – страх, спешит уйти как можно дальше.

У человека интуиция почти не развита, ему не дано ощутить, что по его следу идут громадные краснолицые ифриты, вооруженные огненными мечами и удлиненными куруками загонщиков. Он может только предполагать, что где-то там во мраке ночи несутся, припечатывая широкими ступнями многострадальную землю, охотники-джинны. Настигнув, они не будут слушать мольбы о пощаде, в их планы не входит возвращение беглеца в лагерь, они просто растопчут человека, вобьют его в пыль, как поступают со своими врагами слоны. Они станут сечь беглеца огненными мечами, удерживая его на длинной рукояти курука, а в лагерь у подножия рудоносной горы принесут только его голову, чтобы выставить на всеобщее обозрение. Пусть другие знают, какая участь ожидает тех, кто решился ослушаться владыку Саркона…

Бывший раб (он чувствовал себя свободным человеком с тех пор, как покинул рудник) бежал по темной равнине. В эту безлунную ночь все, что он мог различить – темные силуэты низкой растительности и маячившие по левую руку горные хребты.

Вершины их терялись в черных облаках, сплошной пеленой затянувших небо.

По мере того как он удалялся от рудника, его уверенность в собственных силах крепла. Словно черные горы, изрытые подземными ходами, отнимали у него силы и стремление быть свободным.

Он никак не мог отдышаться – в груди свистело и булькало, и время от времени он сбивался на шаг. Но упорно продолжал двигаться вперед, стараясь держаться между дюнами. Аваров, исконных жителей пустыни, на руднике было довольно много. Один из них поделился с ним ценными знаниями. После песчаной бури пустыня похожа на застывший океан. Так и хочется забраться на гребень, осмотреться кругом. Но нельзя – там ловушка. Гребень расколется, волна придет в движение и проглотит незадачливого путника. Зыбучие пески здесь повсюду. Идти следует только между барханами – и это тоже не дает абсолютной безопасности. Но, по крайней мере, шансов, что выберешься отсюда живым, больше.

Звезды поблескивали холодными глазами. «Хорошо, что ночи в Хазгаарде теплые», – подумал беглец. Даже в необычных драных лохмотьях (одежда являлась для него воспоминанием о прежней сладкой жизни) он совсем не замерз. Однобортный пиджак с оторванными рукавами имел полушерстяную основу. Он приобрел его в московском бутике «Каприз». Модельный ряд «Roy Robson». Сейчас ни один продавец-консультант, из тех, что помогали ему примерять брюки и ласково улыбались богатому клиенту, не смог бы опознать в этой драной ветоши свою вещь. Да и сам Рой Робсон, наверное, опешил бы, увидев, во что превратил брюки и пиджак их нынешний владелец. Точнее, не он сам, а преследующий его злой рок.

Беглец запнулся о камень, ушиб ногу и вскрикнул. Впереди хрустнула ветка. Он остановился, вглядываясь во тьму. На мгновение ему показалось, что вдалеке горят огни. Но тут же пришло осознание, что это вовсе не свет далекой деревни, а глаза хищной собаки, стоящей от него в паре шагов. Пес зашевелился во мраке. Огоньки переместились правее. Собака нырнула во тьму.

Человек облизал губы, оглянулся. Попытка вернуться означала не только признание собственной слабости, но и верную смерть. Сегодня он почувствовал, что еще немного – и разум его оставит, да и физических сил почти не осталось. Эпизод с надсмотрщиком заставил его принять решение.

"Будь что будет, если потребуется – убью и съем проклятую собаку, как джинны делают, – решил беглец, – в конце концов жрут же собак в Китае, и в Таиланде, кажется, тоже. А еще, говорят, на Дальнем Востоке. Там они, правда, не такие.

Поменьше и полохматее. А эти сзади совсем лысые, только пучки рыжей шерсти на задних лапах".

Беглец присел и зашарил по земле, стараясь найти что-нибудь хоть отдаленно похожее на оружие.

Острый обломок камня обнаружился почти сразу.

Словно лежал здесь и дожидался, когда придет человек и возьмет его, чтобы в нужную минуту защитить свою жизнь. Он сжал пальцы на твердой поверхности камня, резко поднялся и двинулся дальше на запад. Шел осторожно. Опасался, что хищный зверь бросится на него из темноты.

Но собака так и не объявилась. Наверное, почувствовала, что с этим человеком лучше не связываться. Что сейчас он способен на все. И если кто-нибудь попробует на него напасть, будет драться за свою жизнь до последней капли крови.

Собака убралась, зато стайка прыгучих крыс-ревунов увязалась за беглецом. Серые зверьки, едва различимые в темноте, преследовали его несколько километров, пока не решились напасть всей стаей.

Человек дрался отчаянно. И хотя маленькие зубки несколько раз впились ему в голень, а один ревун даже укусил его за бедро, нападение он отбил – двух крыс распорол обломком, еще нескольких задушил голыми руками. Ревуны отстали.

Голод творит подлинные чудеса, и бывшие гурманы, прежде отдававшие предпочтение японской и французской кухне лучших столичных ресторанов, способны проглотить самые удивительные предметы. После расправы над крысами беглец устроил себе настоящее пиршество. Пожирал зверьков сырыми. Ел на ходу, не сбавляя шага. Сдирал тощими пальцами шкуру, благо ногти у него за время пребывания в этом жестоком мире сильно отросли, и вгрызался в сочное, жесткое мясо. При этом он даже порыкивал от удовольствия. Теплая крысиная кровь отчасти утолила жажду, а плоть – голод. Беглец даже тошноты не почувствовал, употребив в пищу крыс. Только приятную тяжесть в желудке, а в голове – кружение, какое бывает при легкой стадии опьянения.

Останки крыс он выбросил и потом пожалел об этом: по этому следу джиннам, обладающим замечательным обонянием, проще будет его обнаружить.

К вечеру ему несказанно повезло: он наткнулся на брошенный загон для скота и вырытый пастухами старый колодец. По прикрученной к ограде веревочной лестнице, осторожно ступая на шаткие перекладины босыми ногами, беглец спустился вниз. Почва на самом дне оказалась влажной. Беглый раб копал, врывался в землю изломанными ногтями, пока в углублении не образовалась мутная лужица. Тогда он припал к ней потрескавшимися губами и стал жадно пить воду, сплевывая грязь. На поверхность он поднимался с опаской – кружилась голова. Оказавшись наверху, он в изнеможении упал на песок. Идти не хотелось. Но он пересилил себя. Поднялся и побрел дальше на запад, через кажущуюся бесконечной пустыню.

Перед рассветом следующего дня, едва не падая от усталости и голода, беглец, наконец, достиг человеческой деревни. Он не утратил бдительности, присущей тем, кто жил в эпоху холодной войны между двумя сверхдержавами. Прежде чем кинуться к людям, беглец упал на живот и по-пластунски пополз к домам. Чувствовал он себя при этом партизаном, подбирающимся к деревне, захваченной фашистами.

Солнце еще не взошло, но над горизонтом уже появилось красноватое зарево. И все же в густой траве заметить его будет непросто.

Затянутые воловьими пузырями окна гостеприимно светились. Возле одного из домов один из местных жителей плел веревку. Работал человек споро, сразу видно мастера, ловкие пальцы скручивали кожаные ремешки, сплетали их воедино.

Беглец уже хотел подползти поближе и окликнуть человека, как вдруг различил в полумраке две высокие, кряжистые фигуры. Судя по очертаниям, не люди. Силаты скорее всего. Ифриты и ростом выше, и шире в кости, да и оттенок кожи у них красноватый. Как у Чингачгука Большого Змея.

Беглец припал к земле. Не заметили? Как будто нет. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Колотилось сильнее, чем металлический пресс на Заводе Станколит. Бум! Бум! Бум! Потом стало отпускать. Он осторожно приподнял голову. Пригляделся. Один из силатов ему определенно знаком.

Тот самый надсмотрщик, что сегодня угостил его кнутом, без всякого повода. Беглец сжал кулаки.

Представился бы случай поквитаться, он точно не стад бы ожидать второго пришествия. Отходить бы его кнутом прямо по широченной спине!

Надсмотрщик приблизился к мастеровому, склонился над ним. Что-то проговорил, тот в ответ закивал.

«Следит, сволочь, чтобы работал хорошо», – понял бывший раб. За проведенное на рудниках время он узнал о своих мучителях почти все. Сами джинны не способны создать сколько-нибудь стоящее оружие. С тем, что требуется делать руками, отношения у них не складываются. И хотя сами они мастера отвратительные, от людей требуют особенной точности в исполнении заказов. И ужасно гневаются, если мастеровому случается сделать что-то не так, как они просили. Плата за подобную работу всегда скудная. Если и случится какому-нибудь опытному мастеровому договориться о хорошей оплате, джинны редко выполняют данные человеку обещания – не считают необходимой честность с низшей расой.

– Угнетатели трудового народа, – выдавил беглец сквозь зубы и пополз вдоль домов, стараясь двигаться как можно тише. Если силаты его обнаружат – пощады не жди. Вряд ли надсмотрщик запомнил лицо раба, но его одежда, облик, сбитые в кровь ступни говорят сами за себя. Джинны сразу признают в нем беглеца. И забьют до смерти. С людьми силаты не церемонятся. С беглецами тем более.

– Еще посмотрим, кто из нас низшая раса, – пробормотал бывший раб, вспомнив разговоры Надсмотрщиков на руднике.

Вскоре он рассмотрел повозку с запряженной в нее парой эвкусов. Животные трясли массивными головами, пряли ушами, переступали почти черными, едва различимыми в полумраке ногами. Ясное дело, надсмотрщик и его провожатый прибыли сюда на этой повозке. Второй силат – скорее всего возничий, приставленный к этой сволочи. Силаты очень гордятся своим умением управляться с эвкусами и считают людей совершенно неспособными к тому, чтобы приручать животных.

Бывший раб хмыкнул. Не на того напали. Он по молодости лет даже конным спортом занимался. Пока не стал слишком высоким и массивным для того, чтобы в соревнованиях участвовать. «Понимаешь, слишком ты габаритный для жокея», – говорил тренер. А эти зверушки с рыжей гривой от лошадей почти не отличаются. Разве что покоренастей немножко, ростом пониже и более норовистые.

Он прислушался. Силаты о чем-то тихо переговаривались. О чем, отсюда не различить. Они отвернулись и заговорили с мастеровым.

Подходящий момент! Беглец вскочил на ноги и торопливо побежал к домам. В то же мгновение из-за повозки поднялся человек. Он собирал с земли сухой навоз. Наверное, собирался готовить пищу для джиннов. Взгляд его наткнулся на тощего человека, несущегося из темноты прямо на него.

От неожиданности он выронил плетеную корзину с навозом и вскрикнул.

Беглец, не останавливаясь, сиганул на телегу, схватил повод, засвистел, словно заправский извозчик, и заорал что было сил по-русски:

– Но! Но, пошли, залетные!

Сомнения в том, что животные могут его ослушаться, развеялись в один миг. Эвкусы рванули с места так, что бывший раб едва не вылетел из повозки. Собиратель навоза едва успел отскочить в сторону.

Беглец бросил взгляд через плечо. Силаты кинулись в погоню. Надсмотрщик держал в руке нечто, напоминающее язык пламени. Он бежал широкими скачками и имел все шансы догнать телегу.

– Стой! – заорал возничий, сбавляя бег.

Надсмотрщик времени на окрики не тратил, берег дыхание. Когда почти через километр беглец снова оглянулся, то увидел, что силат продолжает преследовать повозку. «Упорный, гад!» Руки джинна ритмично двигались вдоль широкого туловища.

Язык пламени, зажатый в кулаке, взлетал вверх и опускался вниз резкими рывками. Лицо врага белело в полумраке раннего утра зловещим пятном.

– Проклятье! – выдохнул беглец и подстегнул эвкусов:

– Ходу! Ходу!

Бросил взгляд через плечо. Силат приближался.

Никогда еще ему не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь бегал с такой стремительностью и упорством. Разве что девятикратный чемпион мира Майкл Джонсон. Только бегун раза в четыре тоньше здоровенного силата. Беглец снова прикрикнул на эвкусов: «Быстрее!» Обернулся. С расстояния в пару десятков шагов преследователь метнул в повозку язык пламени. Оставляя в темном воздухе яркую нить, он устремился к повозке и вонзился в задний борт. Полыхнул огонь. Беглеца осыпало снопами горячих искр. В спину пахнуло жаром.

Часть искр осела на мокром, пропитанном потом безрукавом пиджаке. Эвкусы гнали по прямой не останавливаясь. Стараясь не выпустить из рук ускользающие поводья, человек потянулся к торчащему в заднем борту кинжалу. Клинок продолжал пылать. Из заколдованного оружия рвалось наружу пламя. Так не достать. Беглец отпустил поводья, скакнул назад. Обжигая пальцы, схватился за холодную костяную рукоять. Силат бежал в каких-нибудь пяти шагах от повозки. Их взгляды пересеклись. Человек рванул огненный кинжал. Магическое оружие джиннов оказалось в его руках. Он увидел, как расширились гневом глаза силата. Повозка шатнулась и стала замедляться. Эвкусы почувствовали, что ими никто не управляет. Беглец швырнул кинжал в преследователя. Кинжал перевернулся в воздухе, и костяная рукоять врезалась точно в середину лба силата. Джинн замешкался всего на секунду. Этого хватило, чтобы человек успел схватить поводья.

– А ну! – закричал он. – Вперед! Вперед!

Животные ощутили сильную руку и снова прибавили шагу. Кинув взгляд назад, беглец убедился, что джинн отстал. Только вдалеке светился в полумраке раннего утра слабый огонек огненного кинжала. Бывший раб с облегчением выдохнул, он стал обладателем отличной четырехколесной повозки и пары крепких эвкусов.

* * *

Двигаясь неизменно на запад, к полудню беглец увидел нечто напоминающее издали человеческое поселение. Не раздумывая ни секунды, он направил эвкусов туда. По мере приближения монолит на горизонте начал распадаться на отдельные фрагменты – облупившиеся, приземистые постройки с широкими куполами и устремленными в небо стрелами шпилей. «Жреческая капистула, – вспомнил беглец, – или, по-нашему, храмовый комплекс». Однажды он уже видел такой и говорил о нем с местными жителями. Бывший раб понял, что ему повезло. Страждущему в храме никогда не откажут. Он подхлестнул эвкусов, чувствуя, как тяжело ему дышать. Предвкушение воды делало жажду невыносимой.

Приближение повозки заметили. Из храма навстречу беглецу высыпала толпа служителей в серых свободных одеждах. В центре стоял, как водится, верховный жрец – седовласый, длиннобородый старец, тощий, с темной, опаленной солнцем кожей.

Беглец остановил повозку в двадцати шагах и спрыгнул на землю. Он пошел к толпе, встречающей его, попробовал что-то сказать, но из пересушенного горла не донеслось ни звука. Он жестами показал: «Воды!» Старец отдал приказание, и служители принесли кувшин с водой. Бывший раб пил долго, напоследок смочил лицо. Теперь можно было, наконец, поприветствовать гостеприимных хозяев.

– Ахлан, – хрипло проговорил он.

– Ахлан, – откликнулся верховный жрец, – кто ты? И почему едешь на повозке джиннов?

– Нам еще не приходилось видеть такого, – вмешался один из жрецов.

– Мне нужна ваша помощь, – беглец обернулся и показал рукой назад, – я ушел с медных рудников… Но я не преступник, – поторопился он уточнить, заметив тревогу на лицах храмовников, – меня отправили туда по ошибке…

– У тебя странный акцент, – сказал верховный жрец с подозрением, – к тому же ты приехал на колеснице джиннов. Мы не всегда рады незваным гостям, тебе бы следовало об этом знать.

– Колесницу я угнал у джиннов, – заметил беглец, – а акцент у меня такой, потому что я не так давно выучил язык вашего народа. И прибыл в ваш мир издалека. Мне нужна помощь… – повторил он, чувствуя, что его захлестывает отчаяние.

– Хорошо, – решился верховный жрец, – мы пустим тебя под своды нашей капистулы, но знай, что если у тебя дурные намерения, боги покарают тебя за столь тяжкий грех.

– Я просто хочу поесть и выспаться, – ответил бывший раб, – мне нужно немного воды и еды, и я отправлюсь восвояси, а вы сможете и дальше пребывать в покое.

– Мы пребываем в молитвах и стремимся к пониманию этого мира, – возразил верховный жрец, затем повернулся. По мановению его руки храмовники расступились. Беглец вошел в жреческую капистулу, оглядываясь кругом с любопытством советского туриста, которому выпал счастливый случай побывать в резиденции папы римского…

– Смотри прямо перед собой, – услышал он голос верховного жреца, – только так ты сможешь узреть истинный путь.

«Начинаются наставления», – подумал бывший раб, но не стал говорить, что придерживается того же мнения, что и Остап Бендер: «Религия – опиум для народа». Еще обидятся, чего доброго, и выставят.

– Куда идти? – спросил он, потому что перед ним оказалось множество приземистых построек, мало чем отличающихся друг от друга.

– Если ты тот, кого я ждал, ты найдешь путь! – заметил верховный жрец, чем привел беглеца в замешательство.

«Старик явно не в себе, – понял он, – хорошо, попробуем поиграть в эту игру».

– О да, я тот, кого ты ждал, но я надеялся, что путь ты покажешь мне сам!

Тут старик повел себя и вовсе странно, зарыдал и простер к бывшему рабу руки:

– Наконец-то.

Тот смутился. Испытывая неловкость, ляпнул:

– Да ладно те, папаш, показывай уже, где пожрать можно…

* * *

Богочеловек, скрестив ноги, сидел на голой земле. Ел вареную курицу. Вокруг – великое множество людей. Они следили за каждым жестом посланника Белого божества. И им казалось, что вокруг худого тела волнами расходится сияние, что атмосфера вблизи насыщена святостью и магической силой, равной которой нет нигде в мире. Две почти круглые сферы, прикрывающие глаза богочеловека, посверкивают в лучах заходящего солнца.

Так дивна эта картина, так необычайно благостна, что многие впадали в религиозный экстаз, падали перед богочеловеком на колени, плакали, заламывая руки. Одна из женщин рухнула в двух шагах от явленной миру святости и, конвульсивно содрогаясь всем телом, простерла к нему руки:

– Ты… о, это ты… ты!

Богочеловек косился на нее с неудовольствием, отбросил в сторону куриную кость, за которой немедленно кинулись последователи его необычного учения. За долгие годы, проведенные в землях Хазгаарда, богочеловек так привык к проявлениям религиозного фанатизма, что утратил всякую жалость к этим простым людям. Вразумить их не могло ничто. Люди в Хазгаарде слышали о богочеловеке столько небылиц (по большей части, сплошного вымысла), что сходили с ума от одного его взгляда.

– Ну и что ты тут скачешь передо мной? – обратился богочеловек к женщине, которая никак не могла успокоиться и беспрестанно кланялась. – Приди в себя, безумная.

Несчастная замерла, не в силах поверить, что посланник Белого божества обратил на нее свой взор. И не просто обратил – он говорит с ней.

– Приди в себя, дура! – прикрикнул на нее богочеловек.

– О, Белое божество, – она ударилась лбом о землю с такой силой, что все, кто стоял рядом, услышали звук удара. Тут богочеловек не выдержал, вскочил на ноги, схватил фанатичку за предплечье и рывком заставил подняться.

– Я смотрю, тебя так просто к разумности не вернуть! – сердился богочеловек и вдруг поступил очень странно – отвесил себе оплеуху. – Гляди, я тоже из плоти и крови! Я ничем от тебя не отличаюсь. Поняла?

– Я тоже из плоти и крови, – услышал он позади, затем раздался звук смачной оплеухи. И еще одной.

Богочеловек медленно повернулся.

– Я тоже из плоти и крови… я тоже… я тоже… из плоти и крови, – слышалось отовсюду. Оплеухи гремели, как выстрелы. Женщина окончательно впала в религиозный экстаз, она хлестала себя по лицу и вопила на одной ноте, словно атакующая гула:

– Я тоже-е-е и-и-из плоти-и-и-и и крови-и-и-и-и-и-и-и!

– Проклятье! – богочеловек с тоской воздел к небесам многострадальный взгляд. Он вздохнул и снова сел на землю:

– Они неисправимы. Сил моих больше нет, чтобы все это выносить.

Несколько быстрых пассов, и он внутри большого матового пузыря. Белесые стенки оградили его от звуков внешнего мира – выкриков и оплеух, – Тишина! – блаженно выдохнул богочеловек и поправил сидящие на носу магические полусферы, которые, как считал Каркум Мудрейший, позволяли ему зрить в самую суть вещей.

Люди снаружи трогали оболочку пузыря и, восхищенные явленным волшебством, возносили молитвы Белому божеству за то, что оно направило к ним своего посланника.

* * *

Дворец владыки Саркона – упирающаяся в небеса гигантская пирамида, чье основание растянулось на многие километры. Под облаками кружатся пустынные сапсаны, сидят высоко на верхних ступенях пирамиды унылые черные грифы, склонив лысые головы, перекрикиваются в вышине орланы. Кто мог воздвигнуть этот колосс? Человеку построить столь величественное здание не под силу. Слишком слаб и немощен простой смертный, чтобы заложить основание обиталища Саркона, состоящее из громадных каменных блоков. На каждой ступени пирамиды могли бы разместиться целые человеческие деревни. А издалека кажется, что это и не пирамида вовсе, а четырехгранная лестница, по которой Черное божество может спуститься в созданный им в начале времен мир или взбежать по одной из сторон и запрыгнуть на небеса.

Пирамида построена несколько веков назад при непосредственном участии владыки Саркона. Поговаривают, что возводили ее все же люди, но не обошлось без помощи могучей магии. Одному Черному божеству известно, сколько людей полегло при строительстве. Тысячи и тысячи умерших.

Старики рассказывали, будто Саркон вдыхал в рабов нечеловеческую силу, благодаря которой они могли вдесятером поднять громадный каменный блок. Правда, потом сила исторгалась из них потоком, забирая с собой жизненную энергию, и они падали бездыханные на песок, но дело уже было сделано – очередной камень занимал свое место в основании пирамиды. Дворец владыки стоял на костях, каждый из блоков скользил на свое место по густой человеческой крови, и все они скреплены между собой загубленными человеческими жизнями.

На фоне дворца Саркона темнело множество крохотных построек – казармы воинов, шатры гул, магические лаборатории, где наиболее талантливые интуиты – силаты – вдыхали в оружие и предметы магию. Имелись в огромном количестве святилища и алтари, где жрецы приносили жертвы и возносили молитву Черному божеству, просили его не оставлять своих детей, наделить могучей силой его наместника на Земле – великого Саркона. В загонах резвились крепкие эвкусы – за ними ухаживали специально обученные ифриты. Рядом располагались ямы – в них содержались дикие собаки.

Временами ифриты швыряли вниз куски сырого мяса. Собак откармливали на убой – туши их регулярно поставлялись на стол самого Саркона.

На смотровых вышках, установленных по периметру пирамиды, дежурили стражи – ифриты. Чаще всего им приходилось скучать. Им некого высматривать вблизи дворца. Вряд ли кто-то рискнет сунуться в эти пустынные земли, где всецело правят джинны и во всем читается воля владыки Саркона.

Людей внутри пирамиды и рядом с нею совсем мало, только низшая обслуга дворца – те, кому доверено следить за чистотой, выгребать из загонов навоз, заниматься починкой дворцового имущества, а еще следить за исправностью уже вполне совершенных систем водопровода и канализации. Джинны уверены, что человек для того и создан, чтобы следить за порядком и чистотой и обеспечивать комфортное существование высшей расы. Правда, к красоте человеческих женщин силаты крайне неравнодушны. Так что вблизи пирамиды, у казармы с солдатами, да и в самой пирамиде рыжеволосых девиц человеческого происхождения хватает. Нищета заставила их пойти с силатами. Те, что надеялись на роскошное существование, сильно обманулись.

Они живут ради скупой подачки, брошенного, как собаке, куска вяленого мяса. Правда, женщинам приходится быть вблизи дворца Саркона особенно осторожными – гулы самозванок ненавидят, многих располосовали огненными серпами. Девицы приходят сюда с караванами, редко кто возвращается обратно в родные края. Все они ложатся в землю, под тень кровавой пирамиды Саркона.

* * *

Придворный силат пробежал через отделанную зеленым мрамором живописную залу, обогнул фонтан (у воды блуждали пухлые, похожие на индюшек фазаны) и упал на колени перед троном владыки Саркона. Ударился лбом об пол, да так и остался лежать в нелепой позе, ожидая повеления подняться. Владыка медлил. Он любил заставить своих подданных ждать. Однажды один из силатов двое суток простоял коленопреклоненный у подножия трона его владычества. Он ничего не ел и не пил, ему приходилось справлять нужду, не сходя с места, но так и не двинулся, пока от жажды и утомления не потерял сознание и не повалился на бок.

Тогда Саркон поднялся с трона, подошел к силату и пошевелил его закругляющимся кверху носком сапога. Подобный жест явился огромной милостью. Бедняга поднял мокрое от слез лицо. Саркон протянул руку, и вассал со всей возможной страстью поцеловал перстень своего сюзерена (черный аметист в серебряной оправе).

– Встань и говори, – повелел владыка, к счастью для посетителя он был не в настроении для подобных забав.

– Ваше владычество, люди… – силат запнулся и с сомнением поглядел на наложниц Саркона.

Женщины человеческого происхождения возлежали по обе стороны трона, на бархатных коврах. Перед ними в бронзовых чашах стояли угощения – сладости, легкое вино, фрукты. Все, чем питаются люди. Владыка любил побаловать своих наложниц.

У Саркона имелась и законная супруга. Но с ней у владыки сложились непростые отношения.

Рыжеволосая Хазра не спешила подарить Саркону наследника, зато регулярно устраивала скандалы.

Как и у всех гул, характер у Хазры был отвратительный. Во время одной из бурных ссор супруга вцепилась владыке в лицо, от чего на его рябой, бугристой физиономии осталось три длинных шрама. Саркон часто подумывал о том, чтобы уничтожить Хазру или хотя бы избавиться от нее, но государственная политика не позволяла. Благодаря супруге он имел поддержку у всех гул Хазгаарда.

А заодно и у всех ифритов – гулы отдавали громадным краснорожим джиннам предпочтение. Им нравилась их стать, сила и некоторые достоинства, связанные с внушительной физиологией.

– Говори, – разрешил Саркон, – их не интересуют наши дела.

– О великий владыка, – заговорил силат, – люди самозванца заняли крепость на северо-западе Хазгаарда.

– Что-о-о?! – взревел Саркон.

– Об этом сообщили ифриты, которым удалось спастись. Людей уже больше десяти тысяч. Они просто пришли и заняли крепость. Стражи ничего не смогли сделать. Численный перевес был на стороне людей.

– Как это не смогли сделать?! – владыка Хазгаарда вскочил с трона и, преодолев расстояние до придворного одним прыжком, сгреб его за воротник. Рядом с массивный Сарконом двухметровый силат казался подростком. – Люди слабосильны!

Они ничего, слышишь, ничего не могут против нашей мощи! У нас есть магическое оружие! Только мы можем наделять железо силой! Мы чувствуем, как вытекает из них и растворяется в воздухе липкий, вонючий страх! Как получилось, что они подпустили людей достаточно близко? Как получилось, что они не ощутили опасности… – Владыка гневался тем больше, что сам он тоже ничего не почувствовал. Хотя его мысленный щуп буквально вчера проходил вдоль северной границы. Он прозондировал крепость и всех, кто в ней находился.

Никто не выказывал и тени беспокойства. Один медлительный липкий покой и внушенное рвение к службе – гладкая, насыщенная его волей покорность… Этот странный богочеловек, которого он не мог обнаружить и смять, уничтожив его разум, начинал беспокоить владыку все больше. Неужели он в самом деле обладает такой магической силой, что способен противостоять ему?! Нет-нет, это просто неудачное стечение обстоятельств. Не может быть, чтобы кто-то в Хазгаарде, да и за его пределами, противился воле посланника Черного божества. Власть Черного божества простирается всюду, проникает во все предметы и явления этого мира. Если только Белое божество прислало свое чадо?..

Лицо Саркона, пока он размышлял, сложилось в такую страшную гримасу, что придворный силат начал тихонько подвывать от страха и попятился.

– Я… я… – он заикался от волнения. – О, владыка, я прошу прощения за дурную весть! – Он попробовал упасть на колени, но Саркон рывком поставил его на ноги и ударил в лицо массивным кулаком. Силат пролетел по меньшей мере десять шагов и рухнул в фонтан, подняв целую тучу брызг.

Наложницы, привыкшие к проявлениям гнева владыки, с самым безучастным видом продолжали поедать сладости. Лишь одна из них заливисто рассмеялась, но немедленно замолчала, когда Саркон заговорил.

– Люди! – владыка сжал кулаки. – Пусть только посмеют поднять голову…

Ифриты – стражи, стоящие по углам тронной залы, вытянулись в струну, зная, что Саркон имеет обыкновение вымещать на них гнев. В кулаках они сжимали Разящие секиры. Владыка бросил взгляд на одного из ифритов и заметил, что магическое оружие в его руке подрагивает. Это разозлило Саркона еще больше. Он направился к ифриту. Тот сжался в страхе, втянул голову в плечи и затрясся всем телом. На его счастье, владыка передумал устраивать экзекуцию. Развернулся и направился обратно к трону. Силат тем временем зашевелился.

Он шатался, выбираясь из фонтана, трогал разбитое лицо и шатался, и потому придавил хвост фазану. Птица издала возмущенный вопль и рванулась, оставив на мраморном полу несколько длинных, красочных перьев.

– Позови мне Каркума, – распорядился Саркон.

Силат сложился в низком поклоне, с его одежды лилась вода и собиралась на мраморном полу в лужицы.

– Поторопись! – рявкнул Саркон. И тот бегом кинулся выполнять указание владыки…

Мудрейший явился спустя пару минут. Вошел в тронную залу быстрым шагом, всем своим видом демонстрируя, что очень спешил. Он всегда немедленно реагировал на зов владыки Хазгаарда, зная что тот терпеть не может нерасторопность приближенных. Во всех остальных случаях Каркум предпочитал действовать неторопливо, тщательно обдумав все варианты развития событий и последствия своих слов и поступков. Мудрейший прошел через залу, опустился на колени перед троном и коснулся лбом пола. Этикет, принятый во дворце, касался и первого силата Хазгаарда.

– Встань! – милостиво позволил Саркон, вскочил с трона и зашагал из стороны в сторону, заложив руки за спину.

Мудрейший медленно поднялся. Лицо его оставалось непроницаемым, хотя перед гневом владыки испытывали ужас все, кроме разве что его супруги Хазры. Но она была гулой, а гулам неведомы такие чувства, как страх и поклонение. Ими движет лишь слепая страсть и ненависть к соперницам.

– Мне только что сообщили очень неприятную новость, – Саркон вперил в Каркума свирепый взгляд. – Люди имели наглость занять мой форпост на северо-западе Хазгаарда. Они изгнали стражей и объявили себя хозяевами крепости.

– Это правда, о владыка, – кивнул Мудрейший, – я получил вести с северо-запада.

– Ты получил вести с северо-запада? – проворчал Саркон. – Почему же не ты принес мне это известие?

– Разве не я? У тебя неверные сведения, о владыка, ведь это я прислал моего силата сообщить о том, что крепость захвачена.

– Ах, так, – удивился Саркон. – Значит, это ты сообщил мне… Хорошо. Может, в таком случае ты скажешь мне, как могло случиться, что люди заняли крепость, а я об этом ничего не знаю?

– В этом замешан богочеловек, о владыка, – сообщил Мудрейший. Незаметно он тронул желтый амулет на груди – как бы то ни было, а то, что Саркон может быть не в курсе каких-либо происшествий в Хазгаарде, внушило Каркуму с трудом скрываемую радость. Слишком велико было влияние владыки повсюду, и слишком тяжелым бременем являлась его всепроникающая воля.

– Опять этот самозванец, выдающий себя за посланника Белого божества… – проворчал Саркон. – Я и не предполагал, что все настолько серьезно.

– Серьезнее не бывает, – ответил Каркум, – но ты можешь быть спокоен, о владыка, я уже предпринял некоторые шаги, чтобы избавить наш мир от его присутствия.

– Вот как?! – заинтересовался Саркон. Выражение его лица смягчилось. Он взгромоздился на трон и жестом пригласил собеседника сесть напротив:

– Говори.

Каркум опустился на пол, скрестив ноги.

– Мой визит на южные границы и рудники на востоке страны не был продиктован одной только необходимостью пополнить армию Хазгаарда, – сообщил Каркум, – я отправился туда и с иной целью. Я нашел и нанял на службу вашего владычества лучших загонщиков Хазгаарда. Их целью стал тот, кого люди называют богочеловеком. Я уверен, что они найдут и уничтожат его во имя долгих лет процветания вашего владычества раньше, чем на небе сменится месяц!

– И кто же эти загонщики? – поинтересовался Саркон.

– Один из них – сын великого загонщика Лакхама Хазар'ра, имена двух других менее известны, но все они загонщики высшей ступени силы. У меня нет сомнений в том, что они знают свое дело…

– Что ж, надеюсь, ты с толком подобрал убийц, – кивнул Саркон, – ты всегда отличался предусмотрительностью, Каркум. Со своей стороны обещаю, я прослежу лично за тем, чтобы в пути им способствовала удача.

– Я и сам хотел просить тебя об этом, о владыка, но не решался, подозревая, что у тебя великое множество важнейших государственных дел. Ведь на границах Хазгаарда снова неспокойно.

– Да, у меня множество важных государственных дел, – подтвердил Саркон и покосился на наложниц, – но моего дара хватит и на то, чтобы наделить загонщиков удачей. И еще кое-что. Сейчас…

Каркум вскрикнул. В виски ему словно вонзили иглы. Рябое лицо владыки приблизилось. Некоторое время они смотрели глаза в глаза. Только Саркон был спокоен, а Мудрейший весь трясся, едва не сходя с ума от чудовищной боли, разрывающей его мозг. Затем Саркон отвел взгляд. Каркум выдохнул и закрыл уши руками.

– Теперь я знаю о них то же, что знаешь ты, – возвестил Саркон. – Надеюсь, ты не обиделся на меня за то, что я подверг тебя этой процедуре.

– Нет, – выдавил Мудрейший, хотя по лицу его разливалась мертвенная бледность.

– Теперь я без труда найду их по снятому с тебя отпечатку и поведу, – сказал Саркон, – он похож на отпечаток стопы на песке, но гораздо четче.

Благодаря этому отпечатку я всегда смогу отличить одного силата от другого.

– Они знают свое дело, о владыка, – пробормотал Мудрейший.

– Теперь не сомневаюсь… Я в этом убедился.

А поначалу я думал, к кому послал убийц Каркум.

К богочеловеку? Или прямиком ко мне?

– Я…

– Можешь не оправдываться, – – Саркон расхохотался, – я просто пошутил. Если я не буду доверять тебе, кому я вообще смогу доверять. Не так ли?

– Да, да… Это правда, – мысли Мудрейшего путались. В голове после сканирования разума, которому подверг его Саркон, царила мешанина из мыслей и чувств. – Я могу идти, о владыка? – Каркум склонил голову.

– Если это все, что ты хотел мне сказать… – Саркон смотрел пытливо, но Мудрейший молчал. – Хорошо, можешь идти… – решил владыка. – Но будь все время поблизости на тот случай, если ты мне понадобишься.

– Я всегда поблизости… – ответил Мудрейший, с трудом поднялся и поспешил покинуть тронную залу владыки, пока тому не пришло в голову снять с него еще какой-нибудь отпечаток.

Иногда он мечтал оказаться далеко, за границами империи Саркона. Он-то знал истинную причину, почему владыка не завоюет весь мир. И у всепроникающего сознания Саркона тоже имеется граница. Хотя силы его все время росли и поле влияния расширялось. И по мере того, как оно расширялось – росла империя Хазгаарда.

«Это как раз тот случай, – думал Каркум, – когда даже бог не всесилен». И обмирал в страхе. Не слышит ли владыка? Если Саркон и слышал крамольные мысли, то никогда не подавал виду. Каркум был ему нужен, чтобы управлять государством.

Сам Саркон был занят развитием своего магического дара. Если кто-то из старейших джиннов почитал магию величайшим искусством, то владыка полагал ее продолжением себя самого. Он поддерживал постоянную связь со своим духовным отцом. А порой рассказывал Каркуму, как Черное божество направляет его, учит, как стать великим, уподобиться богам и повелевать миром.

Мудрейший осознавал, как важно, чтобы истинное чадо Черного божества обрело власть над всем миром. Тогда джиннов ничто не остановит в своем стремлении к мистическому могуществу.

И хотя правители удаленных территорий не признавали теократию Саркона, Каркум верил, что когда-нибудь они все падут, подчинятся воле Черного божества. И раса джиннов вознесется к вершинам.

Быть может, размышлял Мудрейший, если врожденный дар нашего народа будет расти, то в будущем мы все сделаемся богами. Мы сможем управлять природой вещей, изменять реальность по своему усмотрению, обретем истинное величие, и даже наш язык полностью трансформируется, станет языком мысли. Уже сейчас мы на интуитивном уровне ощущаем, что чувствует собеседник и что именно он хочет сказать. А через много веков мы сможем общаться, не прибегая к помощи слов. Вот тогда мы станем единой величественной расой.

И будем править миром. Всеми мирами.

Вечером Мудрейшему доложили, что какой-то человек украл повозку у загонщика Хазар'ры. Осведомители у Каркума были по всему Хазгаарду. Услышав об этой новости, он призадумался. Где же удача, обещанная Сарконом? Не иначе как владыке сейчас не до убийцы. Мудрейший решил порассуждать о странной природе дара Саркона как-нибудь на досуге. И лучше, когда он будет у самых границ государства. Там владыке будет не так просто услышать, о чем он думает.

Если человек крадет у джинна повозку и может управлять эвкусами – значит, на землях Хазгаарда и впрямь произошли перемены. Не иначе как Белое божество, покровительствующее людям, усиливает свои позиции. А влияние Черного божества на судьбы этого мира ослабло. Вот и дар Саркона как будто померк. Чем еще объяснить тот факт, что обещанная им удача пока себя никак не проявила.

Отослав гонца, Каркум принялся мерить комнату шагами – так ему лучше думалось. Неплохо было бы заполучить пару-тройку непокорных людей, чтобы изучить их, понять, как с ними бороться. Большинство джиннов считали людей чем-то вроде домашнего скота, не способного к самостоятельной деятельности, но Каркум придерживался иной точки зрения. Он наблюдал, как стремительно развиваются люди, как они приспосабливаются к новым жизненным условиям, сколько в них заключено энергии и жажды жизни. И хотя все они, поголовно, не имели способностей к магии и даже интуиции, было в них что-то такое, чего Мудрейший никак не мог понять. Присутствовал в их несовершенной природе особенный дар, недоступный даже пониманию джиннов. А теперь вот еще объявилась новая мятежная порода людей – окружение богочеловека. Люди, вступающие в открытые стычки с джиннами, и этот смертный, посмевший украсть повозку у самого Хазар'ры – загонщика и надсмотрщика высшей ступени силы.

Продолжая размышлять, Каркум миновал лабиринт коридоров и выбрался из пирамиды на воздух. Он направился к казармам воинов. Здесь было шумно. То и дело раздавались громовые раскаты, шумный рев летящих молотов и удар, когда он достигал цели. Пара ифритов развлекалась, устроив поединок. Здоровяки охаживали друг друга громовыми молотами. Били не в полную силу, и все же достигни оружие цели – и кому-то не поздоровится. За тренировочным боем наблюдало несколько силатов-наставников.

Мудрейший свел пальцы и щелкнул ими. Звуковой эффект от щелчка получился таким сильным, что на время заглушил рокот громовых раскатов. Таким простым способом Каркум привлек внимание джиннов. Мудрейший поманил пальцем силата по имени Hop'pa. Он выполнял для него особые поручения.

Hop'pa сорвался с места, кинулся к Каркуму.

Склонился перед первым силатом Хазгаарда в поклоне, припав на одно колено – знак преклонения и покорности.

– Встань, Hop'pa, – проговорил Мудрейший, – у меня есть для тебя срочное поручение. На востоке случилось кое-что необычное. У моего посланника, загонщика Хазар'ры, украл повозку с парой эвкусов человек… Помолчи пока, – Каркум поднял вверх указательный палец, заметив, что силат открыл рот, собираясь что-то сказать. – Выслушай мое поручение. Ты должен отправиться на северо-запад с отрядом ифритов, в сопровождение можешь взять Мактор'ру. Вы должны будете выследить этого человека. Я хотел бы, чтобы вы взяли его живым и доставили ко мне. У меня будет к нему несколько вопросов.

– Доставить живым, – Hop'pa медленно кивнул.

– Мне хотелось бы также, чтобы он мог говорить, когда ты привезешь его, – Каркум сощурился, – ты понял, мне нужно, чтобы ты доставил его ко мне целым и невредимым?

– Будет выполнено, о мудрейший, – ответил Hop'pa.

– Ну что же, – удовлетворенно кивнул Каркум, – если ты действительно все понял, можешь идти.

Силат поклонился, дважды ударил в грудь, развернулся и вышел. В том, что поручение будет выполнено точно, именно так, как он велел, Мудрейший не сомневался. Hop'pa еще никогда не подводил его. Мактор'ра, которого Каркум посоветовал Hop'pe взять с собой в дорогу, был тому младшим братом. Когда-то давно Каркум оказал им услугу – уберег от гнева владыки Саркона. С тех пор Hop'pa и Мактор'ра служили ему, выполняли все поручения, получая щедрую награду и пользуясь неизменно его расположением…

Мудрейший не задержался возле казарм. Он вернулся в пирамиду и прошел в свою опочивальню. Из трех светильников, подвешенных на длинных цепочках, курился травяной дым. Он скапливался под потолком, накрывал комнату светло-зеленым куполом. В этом дыму было так приятно Дышать и плыть в волнах сновидений. В то же время мозг Каркума, окутанный дурманом, продолжал работать. С пробуждением он любил вспоминать явившиеся ему образы, перебирать, как чеканные монеты, новые идеи и вспоминать прошедший день с явленной во время сна магической проницательностью.

Над широким ложем Каркума из кладки камней торчал кинжал. С виду ничего особенного. Самое обычное оружие, какое в огромном количестве куют люди по всему Хазгаарду. Но если бы кто-то попробовал проникнуть в опочивальню, когда Мудрейший спал, кинжал сорвался бы с места и вонзился в грудь незваного гостя. Его тонкое лезвие посверкивало тысячами лиловых искорок магического яда. Небольшая ранка – и враг отправится на тот свет. А еще у кинжала Каркума было одно ценнейшее свойство. Если клинок начинал отливать красным, значит, неподалеку кто-то применяет магию. Во время переговоров с послами соседних держав цены кинжалу не было. Попробовал бы кто-то из них навести на Каркума Мудрейшего чары, клинок мигом выявил бы злой умысел.

В покоях Мудрейшего имелось множество магических предметов, как полезных, так и совершенно бессмысленных безделушек. Некоторыми из них Каркум пользовался регулярно. Другие пылились годами, не будучи востребованными. Иногда к Мудрейшему обращались с просьбами как простые силаты, так и ифриты и даже дикие гулы.

Он старался помочь всем, зная, что, выполнив просьбу, обяжет джиннов на ответную услугу в дальнейшем. Он щедро одаривал просителей магическими предметами, завоевывая все больше сторонников в Хазгаарде. Никто не знал, какие планы вынашивает Мудрейший, и даже владыка Саркон, считающий, что Каркум служит ему верой и правдой, не предполагал, что та аура преданности, которую он чувствовал, на самом деле излучается амулетом Солнца – плодом долгих усердных трудов Мудрейшего. Правда, последнее время амулет начал сбоить.

– Мне не нужна власть над миром. – говорил Каркум. Он помышлял вовсе не об усердной службе владыке Саркону. Его главным желанием было овладеть тайнами мироздания и управлять ими. «Когда я достигну всего, – думал он, – народ джиннов уподобится богам. И будет властвовать над простыми смертными, уже не нуждаясь в покровительстве Черного божества».

Кое-кому устремления Каркума казались истинной ересью, но спорить с первым силатом Хазгаарда не осмеливался ни один джинн. Да и как можно спорить с тем, кому обязаны все высочайшие силаты Хазгаарда. По одному слову Каркума любого могут бросить в темницу или, что еще страшнее, уравнять в правах с человеком. Что может быть хуже, чем стать существом низшей расы, изгоем, сделаться рабом или в лучшем случае слугой какого-нибудь придворного силата. Подносить ему по первому требованию туфли, завязывать шелковый поясок и подтирать задницу специально предназначенной для этих целей пропитанной ароматическими маслами тряпицей. Перед Каркумом заискивали, его звали Мудрейшим и старались ему угодить.

Первый силат государства приблизился к столу, на котором лежал массивный том в кожаном переплете. Распахнув книгу, Каркум провел пальцем по испещренной ровным убористым почерком странице, взял стило из высокой чернильницы и начертал, периодически обмакивая кончик в черную влагу: «Мы можем дать людям возможность развивать техногенную цивилизацию, но обязаны подавлять любое проникновение в тайны мироздания!»

Мудрейший вел записи многие годы, надеясь, что когда-нибудь они будут использованы его преемником для создания могучей силы, способной обеспечивать баланс. Каркум в некотором роде был помешан на идее всеобщего баланса, о котором говорил еще сам великий Амуд'ра.

Стилус лег в углубление возле чернильницы.

Мудрейший закрыл книгу, любовно погладил переплет. Затем он подошел к огромному сундуку, совершил над ним несколько пассов, и массивная крышка со скрежетом распахнулась. Внутри оказалось несколько вещей, на первый взгляд выглядящих абсолютным хламом – рассыпанные в беспорядке кусочки дерева, металла, камушки, и подо всем этим – серая тряпица. Когда Каркум извлек ее из сундука, с тряпицы посыпались комки пыли.

Не обращая на них внимания, Мудрейший расстелил ткань на полу, взял из сундука горсть камушков и высыпал на тряпицу. Камушки легли причудливым спиралевидным узором. Рисунок смешался, обрел объем и над серой поверхностью закрутился маленький смерч, вовлекающий в себя содержимое сундука. Ткань затрепетала и стала вспучиваться в отдельных местах, образуя рельеф. На востоке она поднялась высоко, на юго-западе лежала ровно.

Каркум, многократно наблюдавший эту сложную магию, стоял, сложив руки на груди, и смотрел, как проступает русло полноводной реки Инд.

Она брала начало в горах на востоке и доходила до самого Южного моря. Многократно расщепленные кусочки дерева построились на неровной поверхности, указывая местоположение лесных массивов.

Пыль легла плотным слоем, довершая картину, делая ее реалистичной.

Мудрейший провел над картой открытой ладонью. Три сияющие точки проступили на карте – три загонщика, все высшего предела мастерства, двигались, выслеживали добычу. Смогут ли все они добраться до богочеловека – неизвестно, но Каркум питал надежду, что хотя бы один из них достигнет цели и оборвет жизнь чада Белого божества.

Два огонька двигались с юга на северо-запад. Другой пока находился на востоке. На Хазар'ру Мудрейший возлагал особые надежды. И вовсе не из-за его упрямства и своенравия. Отец Хазар'ры, загонщик Лакхам, прославился умением делать людей безвольными, слепо подчиняться. Мудрейший не сомневался, что дар передался по наследству сыну.

И даже если ему еще не приходилось пользоваться им, то в нужную минуту дар проснется, и Хазар'ра сможет отдать мысленный приказ, заставить богочеловека самостоятельно прийти к нему – на заклание. В конце концов он всего лишь человек.

А значит, его можно убить.

Вот только эта проклятая повозка… Она никак не шла у Каркума из головы. Он долгое время стоял и смотрел на сияющую точку на магической карте Хазгаарда, пока ему не стало казаться, что это зрачок Черного божества, наблюдающего за ним из самых глубин мироздания.

– Помоги нам, – обратился к покровителю расы джиннов Мудрейший, но божество, как всегда, не удостоило его ответом. Оно говорило только с владыкой Сарконом, и это обстоятельство сводило Каркума с ума.

Москва 2006 г. н.э.

Нет ничего хуже неизвестности. А когда неизвестность сопровождается ожиданием чуда, жизнь ваша, и без того нелегкая, становится совершенно невыносимой. В осень две тысячи шестого года банкир Иван Васильевич Митрохин отчаянно мучился неизвестностью, но более всего его сводило с ума промедление судьбы, которая никак не желала меняться к лучшему. Казалось бы, бравые балансировщики уже должны добраться до Нью-Йорка и взяться за того негодяя, из-за которого он испытывает мучения, но по какой-то неведомой причине ничего не происходило. Иван Васильевич уже стал за них беспокоиться – не случилось ли чего-нибудь в дороге. Вдруг самолет, на котором они добирались до далекой Америки, потерпел крушение над территорией Украины? Вдруг в очередной раз доблестные ПВО приняли пассажирский лайнер за учебную цель?..

Все то время, пока вызванные колдуньей джинны добирались до иного континента и искали распроклятого Джона Смита (или как там его звали на самом деле, будь он неладен), мучители Митрохина скрупулезно выполняли возложенные на них «распроклятым» обязанности. А именно – регулярно били Ивана Васильевича. Правда, несильно, скорее для порядка, чтобы он не чувствовал себя слишком комфортно, а Джонни жилось еще лучше.

Явного удовольствия от побоев здоровяки не получали. Выполняли свои обязанности с монотонностью работы на конвейере. Кормили пленника откровенными помоями. Иван Васильевич жестоко мучился. Ежедневно его посещали красочные видения: в них распроклятый балансовый двойник – американская морда – уплетал за обе щеки разносолы и разнообразные копчености.

А еще джинны заставляли Митрохина трудиться, как не трудился он никогда в жизни, будучи баловнем судьбы, склонным к интеллектуальному труду. Покуда Смит нежился на пляже в Малибу, тиская за талии блондинистых фотомоделей, и скалился голливудской улыбкой в объективы фотокамер («встаньте там, вот там, очень хорошо, теперь снимайте»), Митрохина подвергали наказанию ежедневным физическим трудом.

«Ну, ничего, – думал узник, стирая ладони лопатой в кровь, – скоро, дружок, до тебя доберутся Семнадцатый и Четыреста двадцать четвертый, – повторял Митрохин как заклинание, вспоминал их борцовскую стать и злорадно улыбался. – Уж они-то вышибут тебе твои белые зубы. Вот тогда мы похохочем, Джонни. Посмеемся тогда с тобой на славу, сукин ты сын».

Московские заморозки, как это часто бывает в конце ноября, сменились оттепелью. Едва выпавший снег растаял. Стоя по колено в липкой осенней грязи, то и дело поскальзываясь на жирных кусках вывороченной земли, Митрохин день за днем вскапывал огород. Работа эта раздражала его еще и тем, что была никому не нужна. Так, бывает, трудятся в российской армии солдаты-срочники.

В воспитательных целях им дают удивительные задания – вырыть траншею, зарыть траншею, вырыть траншею, зарыть траншею. Знамо дело, тяжело в учении – легко на матобеспечении.

Что касается Митрохина, то он в армии никогда не служил. Практичный до мозга костей в своей тридцативосьмилетней жизни банкир очень редко совершал поступки, лишенные смысла. Чаще всего он действовал, тщательно все просчитав и взвесив.

Не делал ни одного лишнего движения, не разведав обстановку. И сейчас отчаянно мучился. В самом деле, издевательству он подвергался поистине изощренному – не только пытке физическим трудом, но и мощнейшему психологическому стрессу.

Как можно круглые сутки делать то, что никому не нужно, и сохранить здравый рассудок. Солдаты-срочники могли, Митрохин нет.

За его тщетными усилиями, по обыкновению, наблюдал Тринадцатый. Молодчик сидел на лавочке (подстилал под себя полиэтиленовый пакет, стервец) и обсасывал странную вещицу, напоминающую издалека, откуда только и мог его наблюдать пленный банкир, здоровенную кость. Митрохин боялся даже предположить, что это за штука на самом деле. Слишком страшно было об этом думать. Еще окажется какой-нибудь значимой частью человеческого организма. Когда-то давно он читал в одной развлекательной газетенке, где писали о всякой мистической бредятине, что джинны, дескать, согласно древним рукописным источникам, питаются костями и экскрементами животных. Автор ссылался ни много ни мало на Коран и даже приводил соответствующий стих из священной книги мусульман. Доподлинно припомнить стих Иван Васильевич, конечно, не мог, но что-то такое в общих чертах всплывало у него в памяти время от времени. И то, что он помнил, пугало его до нервной икоты.

«Великий Дарвин доказал в свое время, – размышлял Митрохин, – что человек мало чем отличается от животного. Если балансировщики питаются костями и экскрементами животных, как знать, может, они и человечинкой не брезгуют?! Подумать только, жрать говно. В натуральном виде. Даже представить такое противно. Не дай бог, они начнут это проделывать у меня на глазах».

А зрелище, кстати сказать, действительно было не из приятных. Тринадцатый порой так увлекался обсасыванием «куриной кости», что глаза у него закатывались, делались белесыми, как у слепца, и зеленая отчего-то слюна текла по гладкому подбородку.

Стирая со лба трудовой пот (нечасто в жизни ему приходилось так тяжело трудиться), банкир бормотал про себя молитву. Он был совсем не уверен, что «Отче наш» поможет ему избавиться от Балансовой службы. Быть может, их скорее изгнал бы какой-нибудь отрывок из Корана. Но, увы, познания в этой области у Ивана Васильевича были самые поверхностные. «Аллах акбар!» – вот и все знания. Даже обидно.

Митрохин в конце концов решил не обращать внимания на некоторые явные странности в поведении похитителей и думать о Тринадцатом и Двести тридцать седьмом как об обычных бандитах.

Слишком страшно было принять за действительность то, что он находится в плену у мифических существ, которых, в принципе, не должно существовать в природе. Каждый день он бормотал про себя: «Они люди, люди, просто люди!» – стараясь убедить себя в человеческом происхождении балансировщиков, но каждый раз натыкался на что-нибудь указующее на их потустороннее происхождение. Колючий, нечеловеческий взгляд маленьких глазок, зеленая слюна на подбородке жующего «куриную кость» Тринадцатого или какие-нибудь необычные поступки, совершаемые время от времени похитителями. Двести тридцать седьмой, к примеру, следовал четкому ритуалу – два раза в день он забирался на гребень крыши и вглядывался в небо, приложив ладонь козырьком ко лбу. А Тринадцатый любил усесться на усыпанную гравием дорожку и, закрыв глаза, раскачиваться.

В таком положении он мог пребывать долгие часы.

Но чаще всего Митрохин начинал бормотать молитву, когда оба балансировщика выбирались из дома на лужайку и устраивали форменное побоище. В ход шли бревна, доски, кирпичи, строительный мусор. Были у них и излюбленные предметы для драки. Тринадцатый ловко орудовал бетонной плитой, вырванной из фундамента дома – как не завалилась терраса, оставалось загадкой. А Двести тридцать седьмой умело дрался полной гудрона бочкой, которая весила не меньше трехсот килограммов. Разминку джинны устраивали, как правило, после полудня. Все это время Митрохин слушал их дикие вопли, хаканье, звуки ударов и треск досок, копал и молился, молился и копал.

Между собой похитители переговаривались беззвучно. То, что они именно общаются, а не стоят друг против друга, как пара молодых бычков, собирающихся столкнуться лбами, Иван Васильевич понял по причудливой мимике. Обычно невыразительные лица их в этот момент оживали – начинали гримасничать, приподнимать брови, шевелить ртом. Митрохин мог бы поспорить, что они не просто валяют дурака, а передают телепатически информацию. Сам заговорить с джиннами он даже не пытался, испытывая перед ними почти священный ужас. Да и они не удостаивали Митрохина беседой, только командовали: «Вставай, толстая свинья! Пошевеливайся, человечек!»

По вечерам, когда его заставляли вернуться в полутемный подвал, освещенный одной тусклой лампочкой на сорок несчастных ватт, банкир строчил на машинке – шил брючные костюмы для полных женщин, используя выкройки старой «Бурды». Изощренное издевательство со стороны Балансовой службы заключалось еще и в том, что взамен современной электрической машинки (Zinger или Bosh на худой конец) мерзавцы снабдили его допотопным агрегатом. Иллюстрация тяжкого труда белошвеек в дореволюционной России, он представлял собой массивную конструкцию с широкой педалью над полом. Ее надлежало раскачивать, чтобы механизм пришел в движение, и игла пронзала грубую ткань, оставляя за собой ровную нитяную строчку. Машинку Иван Васильевич возненавидел люто и сразу. Что называется, с первого взгляда.

Он перевернул страницы глянцевого еженедельника. Сложный рисунок выкройки пугал, сулил невыполнимую задачу и заставлял ненавидеть балансировщиков все сильнее. Он покрутил журнал в руках, примеряясь, с чего начать. Предстояла работа над брючным костюмом для дам. Получится скорее всего нечто похожее на тюремную робу. Но качество и не требовалось – главное, чтобы от непривычной и унизительной работы Митрохин ощущал собственную никчемность и бесконечное отчаяние. Пленник вздохнул. В животе бурчало.

Хотелось есть. Пить. Да и в уборную не мешало бы сходить. Но он знал, что, если начнет стучать и проситься на двор, его никто не выпустит. Выпускали строго по часам. Фашисты.

Иван Васильевич облизал сухие губы, нажал на педаль, подавая ткань. Стопу ломило, натруженная икроножная мышца отдавалась болью. Когда глубокой ночью Тринадцатый заглядывал в подвал и сообщал, что он может поспать, Иван Васильевич, сильно хромая, ковылял до брошенного в угол полосатого матраса. Из дырок между полосками торчали клочки грязной ваты.

В подвале царили сырость и холод. Всю ночь Митрохина колотил озноб. А еще мучили жажда и голод. За неделю, проведенную в сельском домике, он осунулся и посерел лицом. Ему стало казаться, что жизнь беспросветна, что она представляет собой бесконечный экзистенциальный ужас расплаты за то, что когда-то прежде ему было хорошо. Он начал задумываться о том, что за все в жизни надо платить, что не бывает радости без последующей скорби и не бывает преуспевания без последующего падения.

Но, выкручивая перед сном лампочку, сам он не погружался во тьму и никогда не терял присутствия духа. Другой бы на его месте, может, подчинился обстоятельствам или сделал все возможное, чтобы задобрить похитителей. Но не таков был Иван Васильевич Митрохин. Уже на третий день он стал вынашивать планы мести, замышляя побег и последующие убийства Тринадцатого и Двести тридцать седьмого. Его останавливало от совершения опрометчивых поступков только осознание того, что скоро (уже очень скоро!) Семнадцатый и Четыреста двадцать четвертый доберутся до Америки, и тогда жизнь его снова превратится в сказку – теперь прошлое выглядело волшебно и недосягаемо. К тому же его не оставляло беспокойство, что он чего-то не понимает в общемировом порядке.

Точнее, совсем ничего не понимает. Была во всем происходящем какая-то не правильность, нечто такое, что делало работу Балансовой службы невозможной. Не может же Балансовая служба, в самом деле, бороться сама с собой! И что произойдет, когда джинны начнут создавать неприятности и Джону Смиту, и ему одновременно. Значит ли это, что следом за чередой неприятностей его ожидает необыкновенная удача, а затем снова – неприятности и удача – и так до скончания веков. Или же и для него, и для Джона Смита настанут дни благоденствия?! Или оба они окажутся за бортом современности? Нет, что-то здесь явно не так, но что именно, Митрохин никак не мог для себя уяснить.

И все же он решился на побег…

Это случилось на восьмой день пребывания банкира в дачном домике. Солнце уже клонилось к закату. Митрохин стоял и вяло ковырял лопатой мерзлую землю, когда Тринадцатый вскочил со скамейки и помчался прочь, ломая кусты жасмина.

Иван Васильевич обернулся и увидел, что вдоль забора трусит лохматая собачонка. Тринадцатый схватился за доски, прижался к ним лицом, стараясь дотянуться до ноги животного. Собака отпрыгнула, остановилась в нерешительности. Оскалилась и зарычала. Балансировщик поднялся на ноги, отошел на пару шагов, явно собираясь перемахнуть через забор. Митрохин остолбенел, его колотила дрожь. «Беги! Беги!» – хотелось крикнуть Ивану Васильевичу. Словно услышав его немой вопль, собачонка взвизгнула и помчалась прочь. Тринадцатый взял забор одним махом и ринулся следом.

Только его и видели.

Иван Васильевич мгновенно осознал, что его никто не охраняет. Он воровато оглянулся кругом, понял, что действовать надо быстро. Такая удача не повторится. И кинулся к забору, попытался на него вскарабкаться, но у него ничего не получилось – от низкокалорийной пищи он сильно ослаб. К тому же давали себя знать проблемы с лишним весом. Несмотря на усиленную диету, за неделю не похудеешь. С первой попытки ничего не вышло. Потом нога нащупала опору. Банкир кое-как вскарабкался на забор и, отломив пару досок, спрыгнул с другой стороны. Здесь рос густой ельник, высаженный с тем, чтобы скрыть от лишних глаз участок. Иван Васильевич продрался через колючие ветки, расцарапав лицо и руки. И побежал прочь со всей возможной скоростью, на какую только был способен. О чудо! Впереди он увидел человека! Бодрой походкой со стороны леса шел бородатый местный житель. На нем была военная гимнастерка и вязаная шапочка вроде тех, что раньше носили лыжники.

– Помогите! – заорал Митрохин изо всех сил.

Человек остановился. Иван Васильевич бежал к нему по неровной траектории, шатаясь, словно пьяный. – Помо-о-огите!

– Что случилось?! – незнакомец отступил на шаг.

– Спасите меня! – выпалил Митрохин и схватил человека за плечи, – они… они гонятся за мной. Меня похитили. Бандиты. Двое бандитов.

– Не боись, – мягко проговорил незнакомец.

Иван Васильевич заметил, что смотрит он куда-то ему за плечо, и обернулся. По проселочной дороге, мягко ступая, шел Тринадцатый. Казалось, он никуда не спешит.

– Он! – крикнул Митрохин, прячась за человека. – Он – один из них! Они похитили меня!

– Да не боись ты, сейчас разберемся…

– Вы не понимаете, они – зло! Они – само зло! Это даже не люди!

– Спокойнее, – незнакомец обнял Митрохина за плечи.

– Все нормально, Алексей, – сказал Тринадцатый, – я уже здесь.

– Что? – не понял Иван Васильевич и рванулся, но незнакомец в армейской куртке вцепился в него мертвой хваткой. Тринадцатый в несколько прыжков оказался рядом и ударил Митрохина ребром ладони по шее. Плечо тут же онемело, рука повисла, как плеть. Иван Васильевич грудой осел на землю.

– А я иду, смотрю – бежит, – поделился предатель рода человеческого, – я ажио опешил поначалу. Вы бы поаккуратнее, что ль.

– У нас все под контролем, – успокоил его Тринадцатый, – принес то, что мы просили?

– А як же ж, – Алексей скинул с плеча рюкзак и встряхнул, – вота, все тут, и кости бычачьи, и консервы. У-у, как смотрит…

Митрохин глядел на предателя с лютой ненавистью. Ушибленной шеей он боялся даже пошевелить. И чувствовал, как в нем медленно зреет неудовольствие собой, тем, что он, крепкий мужчина в полном расцвете сил, оказался жертвой. Он, бывший комсомольский активист, затем член институтской партийной ячейки и, наконец, банковский работник, всегда активный, всегда на острие общественного движения, теперь находится в подчинении у каких-то антиобщественных сил, которые и к обществу-то имеют очень далекое отношение. Во всяком случае, к человеческому обществу. Балансировщики, мать их.

– Я тебя найду, – пообещал Митрохин.

– Да я тебя! – Алексей замахнулся, но Тринадцатый остановил его, подняв указательный палец:

– Не надо, это лишнее.

– Да? – предатель сплюнул сквозь зубы. – Ну тогда ладно, а то бы я ему показал, как со мной надо разговаривать.

– Тринадцатый, тебе не кажется, что этому гаду живется чересчур хорошо? – поинтересовался Митрохин, глядя по-прежнему в глаза Алексея.

– А, – вскинулся тот, – чего ты говоришь?

Бредишь, что ли?

– А то, что Балансовой службы на тебя нет! – рявкнул Иван Васильевич. – Будь моя воля, я бы тебя так отбалансировал, что тебе бы мало не показалось!

– Точно, бредит, – поднял брови Алексей. – Умом тронулся?!

– Сам ты умом тронулся! – огрызнулся Митрохин.

Не обращая внимания на разговоры людей, Тринадцатый передал Алексею две извлеченные словно из воздуха бутылки «Столичной». Взвалил банкира на плечо, взял в руку рюкзак, полный костей и консервов, и затопал к дому. Предатель погрозил Ивану Васильевичу кулаком. Тот в ответ презрительно скривился. В жизни ему приходилось встречаться с самыми разными людьми. Подобную породу он хорошо изучил. Сталкивался с такими субчиками еще в институте, а уж когда стал работником банковской сферы, много чего от людей навидался. Эти готовы мать родную продать, если увидят для себя хоть какую-то выгоду. И все же есть на свете высшая справедливость. Как правило, утратив всеобщее доверие и веру в себя, они оказывались за бортом жизни.

Митрохину очень не хотелось думать, что эта высшая справедливость имеет какое-то отношение к Балансовой службе. Тем не менее приходилось принимать ее в расчет. Такая привычная и простая картина мира потерялась за наслоением новых фактов. Действительность отныне воспринималась Иваном Васильевичем как сложная головоломка, плод воображения безумного изобретателя. Многомерная вселенная, антропоморфные поля, колдунья, которая творит подлинные чудеса, и мифические существа из арабских сказок, что называется, во плоти. А один из них даже тащит его на плече, без видимых усилий…

Ивана Васильевича водворили в подвал, на причитающуюся ему территорию, в зловонный отвратительный угол, выбранный для него балансировщиками. Тринадцатый и Двести тридцать седьмой улыбались, покидая место заключения. Митрохин с тоской оглядел серые стены. Взгляд его уперся в цветастые журналы мод. Он взревел и изо всех сил пнул швейную машинку. Напрасно. Только пальцы отбил. Прыгая на одной ноге, Иван Васильевич сдерживал рвущийся наружу крик. Ему не хотелось, чтобы крепкие, здоровые балансировщики торжествовали, наслаждаясь его страданиями.

«Не дождетесь!» – пробормотал Митрохин, сел за машинку и бодро застрочил. Он проводил очередной шов под стук протыкающей ткань иглы и ворчал себе под нос бодрый мотив. В его лице читалась холодная сосредоточенность, только уголки губ подрагивали, выдавая напряжение. На этот раз у него было больше времени до наступления ночи, и он надеялся, что успеет закончить брючный костюм для полных дам. Может, тогда балансировщики накормят его по-человечески и не станут бить?

Впрочем, Иван Васильевич не питал иллюзий. Он уже понял, что такое чувство, как жалость, у его мучителей отсутствует напрочь.

* * *

Утром за ним явился Тринадцатый. Поднял, как обычно пинками. Иван Васильевич закричал, что почти доделал работу, сшил великолепный брючный костюм для полных дам. Джинн глянул на сделанное с неохотой, схватил неумелое творение за брючины и разорвал. Пошел на Митрохина.

Пудовый кулак врезался ему в грудь. Банкир забился в угол. Думал, что Тринадцатый будет продолжать в том же духе, мстить ему за побег, но в подвал спустился Двести тридцать седьмой, вручил пленнику лопату, и джинны повели его по привычному маршруту во двор – вскапывать мерзлую землю.

По дороге они о чем-то спорили не по-русски.

То и дело останавливались, упираясь друг в друга лбами. Один раз даже стали визгливо кричать.

Некоторое время Митрохин мог наблюдать балансировщиков на лужайке. Они стояли, вперив друг в друга неподвижные взгляды, молча. Только ожившие лица беспрестанно меняли выражения. Потом оба развернулись и скрылись за домом. Никто не остался наблюдать за ним. То ли они решили, что после вчерашнего он больше не предпримет попыток побега, то ли у них появилось столь важное дело, что им было не до похищенного банкира.

Митрохин задумчиво поглядел в сторону леса т – не попробовать ли удрать? – не решился, ударил лопатой, вгоняя ее в грунт, и услышал:

– Эй, есть тут кто?

Голос был знакомый. Митрохин на окрик предателя никак не отреагировал. Кто его знает, может, похитители таким образом его проверяют – сидят в доме за занавесками и ждут, пока он кинется в бега.

– Эй, ты! – крикнул Алексей, его лохматая голова показалась над забором. – А где мои парни?

– Пошел ты, – ответил Митрохин. Общаться с мерзавцем не хотелось.

– А ты, стал быть, работаешь.

Иван Васильевич ничего не ответил, только покрепче сжал черенок лопаты.

– Молодец, – продолжил Алексей, подтянулся и уселся на забор, свесив ноги. – А ты не злись на меня. Чего ты злишься-то?

Митрохин вбил лопату в землю, чувствуя, как ноют натруженные за неделю мышцы рук и болью отзывается непривычная к тяжелому физическому труду спина.

– Ты бы на моем месте так же поступил, наверное… Нет, ну ты чего молчишь, а? Я тебе серьезно говорю. Мне денег, знаешь, сколько заплатили, чтобы я ни о чем не спрашивал?.. Нет. Ну до чего злой…

– Пошел ты! – повторил Митрохин и сплюнул.

– А я, промежду прочим, надеялся тебя тут застать, – поделился Алексей.

– Зачем? – Иван Васильевич поглядел на него угрюмо, размышляя: не запулить ли в болтуна комком грязи? Ах, как славно он полетел бы вверх тормашками с забора.

– А слова твои у меня из головы не шли, – сказал Алексей. – Я ведь браткам этим домик не свой сдаю. Приятельский. Приятель меня попросил, пока он в отъезде, последить тут за всем. Ну я и, ить, слежу. Как могу…

– Какое мне до этого дело?! – Митрохин навалился на лопату и вывернул большой кусок земли, правда, при этом едва не сломал черенок.

– Злисся на меня все? Напрасно… Слушай, мил человек. Мое ведь дело маленькое. Мне важно свои деньги получить. А платят они, как я те уже поведал, изрядно. Так что мне и дела никакого нет, за что они тебя поймали. За что держат. Понял?

– Как соучастник пойдешь, – пообещал Митрохин.

– Я-то? – поразился Алексей. – Это с какой такой радости. Я всего лишь домик сдал иродам.

Знать не знаю, что они тут делают. Может, детишек малых живьем солют, а может, бомбу готовят – мавзолей Ленина подорвать. Мне до того дела никакого нету.

– Беспринципный ты человек, – сказал Митрохин, продолжая копать упрямо, не удостаивая предателя даже взглядом.

– Не правда твоя. Я – самый принципный и есть. Только принцип у меня один – главный. Думай поболе о себе да поменьше об окружающих.

И будет тебе спокойно и хорошо.

– Слушай, ты, – Митрохин убрал лопату и уставился на Алексея с ненавистью, – чего тебе от меня надо?! Отвали! Понял?!

– Говорю же, слова твои мне в душу запали, – предатель огляделся кругом и спрыгнул с забора во внутренний дворик. – А где эти-то?!

– Откуда я знаю, – буркнул пленник.

– Странные они какие-то, между прочим, – сказал Алексей, – они мне спервоначала уже странными показались. А как вчера я на них глянул, так еще больше убедился, что они с придурью. Есть такое, да? На наркоте, что ли, сидят? Кто они такие, ты говорил вчера? А то я запамятовал.

– Ты же все равно не поверишь, – банкир глянул на предателя угрюмо.

– А ты попробуй все ж таки.

Митрохин вздохнул, проговорил нехотя:

– Джинны они.

– Так уж и джинны? – скривился Алексей.

– Так уж и джинны.

– А то, что ты тут у них огородик копаешь, это они желание твое исполняют, что ли, да? – Алексей хлопнул по ляжкам. – Вот умора! Ты чего, похищенный, умом тронулся или комедию ломаешь?

Митрохин ничего не ответил. Только скрипнул зубами от злости, оглянулся на дом, откуда за ним предположительно наблюдали балансировщики, и перехватил лопату поудобнее.

– Слышь, похищенный, – не отставал Алексей, – а с чего ты взял, что они джинны? Может, потому, что они джин просроченный хлестают? – Он опять захохотал. – Не, ну умора чистой воды. Оборжаться.

– Ты сюда поизгаляться пришел? – спросил Митрохин. – Или помочь мне хочешь?

Алексей сразу замолчал, оглянулся – никто не слышит, и прошептал:

– Я чего подумал, ты ж небось богатый дядя.

Так? Дык, может, мы с тобой сговоримся. Али как?

– Конечно, сговоримся, – ответил Митрохин, – не был бы ты таким дураком, мы бы с тобой еще вчера в лесу сговорились. Денег у меня много.

Внакладе не останешься.

– Только это дорого тебе обойдется. Сам понимаешь. Я ж на какой риск иду, – Алексей приподнял шапку и почесал лысину. Оглянулся еще раз и перешел на шепот:

– Сколько?

– Сколько ты хочешь?

– Ну-у-у… Сто тысяч.

– Договорились.

– Что, вот так сразу?

– Да, вот так сразу, – с раздражением проговорил Митрохин. – Деньги получишь, как только я окажусь в Москве.

– Ага, как же, – осклабился Алексей, – получишь от тебя деньги, когда ты в Москве будешь…

Как же, как же… Знамо дело. Давай по-другому.

– Как?

– Позвонишь своим людям, я тебе дам телефон, скажешь, чтобы собрали наличные и мне передали…

– И что потом? – выдавил Иван Васильевич.

– Потом я ментам позвоню, и они тебя вызволят. Ну как, по рукам? Этим-то ты небось гораздо больше должен. А так – уйдешь дешево. Только ты меня потом не ищи. Уеду я. На юг уеду. А может, на север, – спохватился он. – Все, кончай разговоры… Идут.

Митрохин обернулся. Балансировщики появились из-за дома. Они явно чем-то были озабочены.

Тринадцатый пребывал в задумчивости, бросил мельком взгляд на пленника и обратился к Алексею:

– Зачем пришел?

– Так я это, думал надо чего, может…

Двести тридцать седьмой приблизился, вперил в человека тяжелый взгляд. Тому под этим взглядом сделалось неуютно, он натянул поплотнее шапку.

– Еще думал, может, вы мне еще одну бутылочку водчанского отсыпете. Я же с этим помог. А?

Тринадцатый приблизился, склонил голову, разглядывая Алексея.

– О чем вы договорились? – поинтересовался тихим, вкрадчивым голосом.

– Че?! Да вы че, подозреваете меня в чем-то?

Меня, который его сам вчера поймал. Ну вы даете!

Вы че, в самом деле?!

Митрохин для себя отметил, что притворяется он замечательно. Привык, должно быть, врать и изворачиваться за жизнь. Настропалился, так сказать. Но балансировщиков он не убедил. Тринадцатый подошел, ткнул Алексея кулаком в солнечное сплетение, и тот отключился. Мгновенно. Только что стоял, таращил голубые глаза, изображая наивное непонимание, и тут же мешком осел на землю.

Двести тридцать седьмой подхватил безвольное тело и потащил к дому.

– Копать! – скомандовал Тринадцатый.

Этот случай произвел на Митрохина самое гнетущее впечатление.

«Они что, и мысли читать могут?! – думал он, всаживая лопату в твердую землю. – Но это же вообще форменный фотофиниш. Я же теперь даже помыслить о побеге не смогу. Они немедленно мои планы вычислят. Может, совпадение? Ну, конечно, – стал убеждать он себя, – простое совпадение. Или подслушали. Кто его знает, какой у них прибор припасен для такого случая. Шпионская аппаратура сейчас совершенна. Спрятали здесь где-то „жучок“, и прослушали весь наш разговор, сидя в доме. Однако что они с ним собираются делать?»

Митрохин с тревогой глянул в сторону дома.

Ему представилось, как сейчас закричит предатель, как под пытками расскажет, что банкир предлагал ему сто тысяч долларов за то, чтобы он организовал его побег. Но все было тихо.

Когда вечером Иван Васильевич спустился в подвал, то застал там Алексея. Тот сидел в углу, на стуле, притихший и подавленный.

– Ты как? – бросил Митрохин, хотя предатель не вызывал у него и тени сочувствия, потому что поплатился за свою жадность.

– Ты был прав, – дрожащим голосом откликнулся Алексей, – они не люди.

– Да? И как ты это понял?

– Я, когда он меня в подвал тащил, в себя пришел и говорю ему: «Отпусти», а он молчит. А когда сюды уже меня затолкал, я в глаза ему глянул. А там ничего – одна пустота, бездна черная.

– Преувеличиваешь, – пробормотал Митрохин, хотя у него в момент первой встречи были те же ощущения.

– А потом он вот так вот рукой сделал, и у меня в груди заболело. И не проходило с тех пор, – сказал Алексей.

– Как сделал?

– Вот так вот, – магический пасс выглядел неуклюже, – и кажется мне, что болит все сильнее.

И чешется.

– Покажи, – попросил Митрохин.

Алексей расстегнул ворот рубашки, и Иван Васильевич увидел, как сквозь кожу проглядывает что-то темное. Затянутое белесой пленкой вздутие заметно пульсировало.

– И сейчас болит?

– Сейчас даже сильнее, – Алексей принялся ожесточенно чесать опухоль. Под его пальцами она упруго вдавливалась, а кожа растягивалась, грозя в любой момент прорваться. От этого омерзительного зрелища Митрохина едва не стошнило. Спасло его только то, что вот уже много дней его желудок был пуст. И хотя его постоянно мучил голод, есть в ближайший час он вряд ли смог бы.

Вскоре в подвале объявился Тринадцатый. Алексей кинулся к нему с криками, но балансировщик отпихнул пленника, швырнул в помещение матрас и захлопнул дверь.

Ночью Иван Васильевич долго не мог заснуть.

Его мучили кошмары. Представлялась странная опухоль на теле предателя. И страшные картины.

Но действительность оказалось еще кошмарнее.

Тишину прорезал душераздирающий вопль.

Митрохин подскочил. Вкрутил лампочку и уставился на Алексея. Тот сидел на матрасе с перекошенным лицом. В глазах его читался немыслимый ужас.

– Оно… оно шевелится…

– Прежде всего успокойся, – сказал банкир. – Не стоит волноваться, поверь мне. – Он вовсе не желал снова видеть чернеющий под тонкой кожей нарост.

– Оно шевелится, – повторил Алексей и резко распахнул ворот рубашки.

На Митрохина глянуло растущее на человеческой груди темное око. Под ним прорисовывались очертания крупного рта. Полные бледные губы напоминали вылепленный из гипса барельеф. Только щель между ними пока не обозначилось. Именно поэтому, наверное, рот до сих пор не заговорил.

Зато обозначились два глубоких слуховых отверстия. Иван Васильевич попятился. Остановился, упершись в стену. Мелькнула мысль: «А не сошел ли я с ума?!» В самом деле, подобное обстоятельство запросто объяснило бы безумную буффонаду, в которую в одночасье обратилась его простая сытая жизнь.

Алексей перевел взгляд вниз, а глаз на его груди напротив – уставился вверх. Некоторое время человек и живущий на нем орган зрения глядели друг на друга, потом бедняга вскрикнул и упал на матрас.

«Потерял сознание», – понял Митрохин. Он и сам был близок к тому, чтобы лишиться чувств.

Подошел и, стараясь не смотреть в сердитое око, запахнул воротник рубашки. Сразу стало легче дышать. Появилась даже возможность соображать.

Что это такое? Зачем все это?! И о чем спорили балансировщики утром, когда выводили его на огород?

Пораскинув мозгами, Иван Васильевич пришел к выводу, что глаз – это происки Балансовой службы. И что Двести тридцать седьмой и Тринадцатый изначально собирались сделать это с ним, но, на его счастье, появился Алексей. И его оставили в покое. Но почему? Неужели он для них чем-то ценен? Или высший приказ руководства – его отбалансировать, но не увечить. При воспоминании о гневном глазе и губах Ивана Васильевича передернуло. Хотя предатель и вызывал у него одно только презрение, по-человечески ему стало жаль беднягу.

«Выберемся отсюда, так и быть – оплачу ему операцию по удалению эдакого уродства, – решил Митрохин, – в конце концов пластическая хирургия сейчас творит чудеса».

Ночь прошла беспокойно. Алексей через некоторое время пришел в себя и начал причитать. Затем кинулся расспрашивать Митрохина о тех, что держат их взаперти. Он окончательно утвердился в мысли, что это не люди, но версию колдуньи о том, что балансировщики – джинны, решительно отверг.

– Они с другой планеты прилетели, точно тебе говорю, – сказал Алексей, чуть не плача, – так и знал всегда, что меня когда-нибудь инопланетяне похитят. Мне это на роду было написано.

Митрохин благоразумно промолчал.

Утром его отправили вскапывать огород, а Алексея увели куда-то. Целый день Иван Васильевич ковырялся в земле. И в этот день его вернули в подвал раньше заката. Второй пленник уже был здесь. Сидел, отвернувшись к стене, и дрожал всем телом.

– Эй, – позвал Иван Васильевич, занимая место за швейной машинкой. – Что вы с ним сделали?! – крикнул он Двести тридцать седьмому. Тот не удостоил его ответом. Хмыкнул и захлопнул дверь.

– Леша, – позвал Митрохин. Поскольку тот молчал, подбежал и положил руку ему на плечо.

Бедняга в ответ вздрогнул всем телом и разрыдался.

Успокоился Алексей через два часа. Повернул к банкиру лицо в красных пятнах. Под глазом у него красовался громадный бланш.

– Хорошо они тебя отделали, – сказал Иван Васильевич. Хотел было добавить, что, по его мнению, предатель заслужил такое обращение, но не стал. К чему проявлять мстительность, когда ему и так досталось.

– Они… через меня… разговаривали с главным инопланетянином, – проговорил Алексей. – Понимаешь, я для них вроде и не человек, а передатчик. – Он всхлипнул:

– Машину из меня сделали.

Не успели прилететь, уже бесчеловечные эксперименты ставят, гады.

– Как это? – удивился Митрохин.

– Он и сейчас нас, наверное, слышит, – несчастный задрожал всем телом, хотел коснуться груди, но резко отдернул руку, – он здесь, во мне… И слышит, и говорит, и даже видит. Я, когда он заговорил в первый раз, испугался очень сильно. Хотел ему рот прикрыть, чтобы так громко не кричал. А они мне по роже кулаком. Я и отключился. А когда в себя пришел, слышу – разговаривают все еще.

– А на каком языке?

– Не знаю на каком, только слова их все у меня в голове отпечатываются, так что я все-все понимаю. Вот это я сразу просек. А разговор, видать, когда я очухался, уже к концу шел. Потому что пробасило у меня в груди что-то вроде того, что все у них под контролем, все будет хорошо, чтобы они не волновались, а делали свое дело, это я так думаю по захвату нашей планеты родной, ну и отключился… Тут я совсем занервничал. Стал кричать, метаться, в общем, плохо помню, что дальше было. Они мне дали водки. Я разом два стакана махнул – и вырубился. Очнулся. Опять подвал. Тут меня и заколотило конкретно.

– А что сейчас? – шепотом спросил Митрохин.

– В смысле?

– Сейчас он ничего не говорит?

– Ты что, не слышишь? Молчит.

– А мне с ним никак нельзя поговорить?

– Да ты что, сдурел?! – испугался Алексей. – Речь о моей жизни идет. Понимаешь?! Я что думаю, если они все ЦУ из центра получили, так я им вроде как и не нужен уже? Так, может, они меня в расход. Или нет? Как ты думаешь?

– Мы должны с ним поговорить! – решил Митрохин. – Ты сам подумай, в кои-то веки выпадает тебе шанс пообщаться с настоящим инопланетянином, а ты его упускаешь.

– Отвали, дурак! – закричал Алексей. – Не позволю! Вдруг для меня это вредно будет?

– Ну как знаешь. Настаивать не буду. – Иван Васильевич выкрутил лампочку, лег на матрас и повернулся на бок. – Спи тогда, завтра утром нас бить скорее всего будут. Меня по утрам всегда бьют.

Сегодня только исключение сделали. Должно быть, очень спешили передатчик настроить.

Наступила тишина, в которой явственно различалось сопение Алексея.

– Ладно, – не выдержал он, – давай попробуем.

– Другой разговор, – Митрохин мигом оказался на ногах, вкрутил лампочку и уселся на пол напротив «передатчика». – Так, ты помнишь, что они делали, что говорили, чтобы этот, что в тебе, ожил?

– Не знаю, вроде ничего особенного. Хотя нет… погоди. Один нажал мне двумя пальцами вот сюда, – Алексей коснулся плеча и крикнул в отчаянии:

– Шишка какая-то. Что же они со мной сделали?!

– Жми, – скомандовал Митрохин.

Едва слышный щелчок возвестил о включении приемника. Под рубашкой загудело. Алексей расстегнул ворот. Лютый черный глаз уставился на Ивана Васильевича. Рот скривился.

– Привет с планеты Земля, – сказал банкир.

Глаза Алексея расширились. Казалось, еще немного, и он снова погрузится в глубокий обморок.

Но сдержался. Только придал лицу умоляющее выражение – будь с ними поласковее.

Рот продолжал кривиться, не произнося ни слова.

– Ну, – сказал Митрохин, – я тебя внимательно слушаю. А ты меня слышишь?

– Что ты хочешь, человечек?! – раскатисто изрекло неизвестное существо.

– Ага, слышишь, – обрадовался банкир. – Значит, так, прежде всего я требую немедленно оставить меня в покое. Ты слышишь, немедленно.

Отзови свою Балансовую службу, пока еще не очень поздно, а не то…

– Ты требуешь?! – прорычал рот. – Ты не в том положении, чтобы требовать, человечек.

– Да? Это мы еще посмотрим. А ты кто такой, между прочим? – поинтересовался Иван Васильевич. – Может, я с какой-нибудь мелкой сошкой разговариваю…

– Что ты такое говоришь, – зашептал Алексей, – нельзя с ними так, нельзя. От этого в конце концов моя жизнь зависит. Я тебя прошу…

– Спокойно, – буркнул Митрохин. – Так кто ты? Я жду.

– Я тот, кто решит созданную тобой проблему в кратчайший срок, – ответил рот. – А если я не успею, ты очень об этом пожалеешь.

– Ага, значит, я создал вам проблему, – искренне обрадовался Митрохин, – ты погоди, урод, я тебе еще не такую…

Договорить он не успел.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

Сеанс связи оборвался. Второй отодвинулся от магической мембраны, освобождая лицо. Упругая поверхность, всхлипнув, приняла прежние очертания. Лицо второго силата Балансовой службы отражало противоречивую гамму чувств. Теперь для него стало очевидно, что непредвиденную ситуацию не удалось уладить своими средствами. Придется ставить в известность Первого. Хорошо, что Тринадцатый и Двести тридцать седьмой почувствовали импульс и вопреки инструкции вышли на контакт. Но Семнадцатый и Четыреста двадцать четвертый до сих пор оставались недоступны. Второй хорошо знал характер Семнадцатого. Старший двойки вряд ли пойдет на неоправданный риск.

В отличие от Тринадцатого он – талантливый исполнитель, и только. Нарушить инструкцию для него то же, что преступить закон балансировки.

Разумеется, о дальнейшей успешной карьере в Балансовой службе ему помышлять не стоит. Чтобы расти в такой организации, как эта, нужно быть гибче, уметь переступить через собственные принципы и постоянно расширять горизонты. Семнадцатая позиция для него потолок, достигнутый благодаря служебному рвению и четкому следованию инструкциям.

Второй уставился на мембрану, размышляя, не попытаться ли возобновить контакт. То, что его выбросило, навевало самые мрачные мысли. Этот человечек, для балансировки которого была отправлена пара Тринадцатый – Двести тридцать седьмой, очень самонадеян. Если все шло означенным порядком, он должен находиться под жестким прессингом почти полторы недели, но при этом, как успел заметить Второй, он не только не утратил силы духа, но даже предпринимает некоторые ответные шаги. Задействовал вживленную в тело связь. А когда ему показалось, что разговор завершился, запросто оборвал связь и освободил другого от внедренной в его тело магии. Или произошло что-то другое? Неизвестно. Ясно одно, такие люди опасны.

Второй по опыту знал, что скажет Первый, узнав о действиях человека. Устранить немедленно!

Тот, кто несет в себе слишком сильный энергетический заряд для человека и обладает несгибаемой волей (встречаются и такие), должен подвергаться не только балансировке, но в отдельных случаях и истреблению.

Порой им приходилось балансировать и уничтожать целые народы, чтобы энергия антропоморфных полей планеты распределялась правильно. Второй отлично помнил колоссальные многоходовки Первого, когда маленькая страна вдруг делалась очагом пожара, пожирающего страны и людей, перераспределяющего человеческие ресурсы и сферы мирового влияния. Германская экспансия двадцатого века – его рук дело. Педантичные немцы, из которых получались отличные солдаты, вообще являлись его любимцами. Последнее время Первый, правда, благоволил Прибалтийским республикам и Соединенным Штатам Америки.

Истинным мастером балансировки был только он один – высший силат Надмирья, руководитель Балансовой службы. Хотя и Третий в последнее время развил бурную деятельность.

Второй скрипнул зубами, вспомнив о том, кто шел за ним след в след. Третий. Заноза, не дающая покоя. Нарыв, от которого ощущается постоянный зуд. Изводящий днем и ночью больной зуб. Кое-кто в Дюжине полагал, что в ближайшее время Третьему удастся развязать третью мировую войну.

Третий действовал иначе, нежели другие балансировщики до него. Им владела идея, что балансировка будущего – это локальные удары по мирному населению, наносимые его любимчиками – религиозными фанатиками из мусульман. Третий развел такую бурную деятельность, что вызывал у Второго серьезные опасения. В истории уже было несколько примеров, когда Второго смещали и его место занимал талантливый балансировщик, стремительно взбирающийся по карьерной лестнице.

Второго успокаивало только то, что Первый терпеть не мог Третьего. Считал его наглым выскочкой, хотя заслуги отмечал. Однако влияние Третьего в Дюжине росло день ото дня, в то время как авторитет Второго все время падал.

Второй даже предпринял отчаянный и глупый шаг, чтобы хоть чем-то ответить на феноменальные успехи Третьего. Путем многолетнего нагнетания энергии ему удалось сдвинуть одну из тектонических плит в районе Атлантического океана. Цунами нанесло значительный ущерб в районе Юго-Восточной Азии. Больше ста пятидесяти тысяч погибших. Огромные разрушения. Боль, ужас и смерть. Второй торжествовал победу. Его, правда, смущали масштабы бедствия. Пожалуй, он немного переборщил. Опасения не замедлили подтвердиться – почти вся Дюжина осудила его поступок.

Четвертый, известный подпевала Третьего, свирепый силат, исполняющий в организации роль дознавателя, высказался в том плане, что действия Второго не отличались изяществом, и много полезного антропоморфного материала кануло в небытие просто так.

Первый вынес своему главному помощнику строгий выговор с занесением в личное дело и повелел по возможности загладить происшедшее, компенсировав волну счастья, что обрушилась на антропоморфных двойников жителей Юго-Восточной Азии. Второму пришлось в срочном порядке формировать двойки и засылать в реальный мир.

Силаты работали не покладая рук, без выходных.

Подобное положение вещей не могло положительным образом сказаться на репутации Второго. Он утратил поддержку не только в первой Дюжине, но и среди рядовых балансировщиков. Его называли за спиной – Цунамщик.

Второй надеялся, что со временем его колоссальный промах сотрется из памяти, но произошла очередная неприятность. Балансируемый с помощью колдуньи задействовал силы Балансовой службы. И хотя в этом не было его вины, Второй питал уверенность, что во всем обвинят именно его.

Он решился. Припал к мембране. Она в мгновение ока облепила его лицо и уши. И он перенесся в реальный мир.

В подвале царила тишина. Сквозь плотную ткань рубашки пробивался тусклый свет. Человек, тело которого использовали балансировщики, не двигался, и Второй заключил, что он без сознания.

Посмотреть бы, что там происходит? Он сделал единственное, что мог в этой ситуации, – вцепился в рубашку зубами…

Нью-Йорк 2006 г. н.э.

Джек Сток нежился в джакузи с Рози (хорошая девочка – если бы не его огромные деньжищи, никогда бы не согласилась на его непристойное предложение), когда охрана сообщила, что какие-то подозрительные типы отираются возле дома. Хозяин с неудовольствием поднялся, чмокнул Рози в белое плечико, накинул халат и, затягивая пояс, направился через дом к парадному выходу. Зрение его в последнее время стало много острее, и он смог без труда различить, что возле пальмовой аллейки, за оградой, маячат два внушительных типа. Парни были одеты в гавайские рубашки и шорты-милитари. Джеку показалось, что он их узнал.

– Все в порядке, – успокоил он охрану, – это мои знакомые… – «Не пойму только что они тут делают», – добавил он про себя и кинул взгляд на окна второго этажа. На подоконнике лежала отлично различимая сквозь стекло его старая, помятая шляпа. Он давно уже не надевал ее, но испытывал к ней необъяснимое теплое чувство и по этой причине не мог с ней расстаться. Ее сменила австралийская шляпа из крокодиловой кожи с широкими полями и целым рядом белых крокодильих зубов. Качественная и дорогая. Из специализированного бутика. Впрочем, со шляпами Джек Сток вскоре собирался завязать, потому что уже обратился в клинику по пересадке волос. Операцию назначили на следующий вторник.

Он погладил гладкую лысину и растянул рот в улыбке. Вставленные на днях зубы посверкивали неестественной белизной. Сток пошел к воротам, махнул охране – оставайтесь на месте. Уже пройдя порядком по засыпанной экологически чистым гравием дорожке, он остановился в недоумении.

Парочка за оградой была очень похожа на вызванных им с помощью медиума представителей Balance Service, и все же это были не они. Один внушительными габаритами превышал всех прежде встречаемых им сотрудников этой небесной компании, а второй улыбался одной стороной рта. Несмотря на то, что Сток видел своих представителей всего один раз, в полумраке нью-йоркской ночи он мог со всей уверенностью сказать, что это не они.

– Хэлло, парни, – вежливо поздоровался Джек.

Хотя к нему пришли явно не те, которых он всего раз в жизни видел на пустыре, Сток решил проявить радушие. В конце концов именно эта контора облагодетельствовала его, дала ему то, что он имеет.

Один из здоровяков припал к ограде, прислонил лицо к прутьям, вглядываясь в хозяина дома холодными черными глазками.

– Мы пришли восстановить баланс, " – сообщил он.

– Я не совсем понимаю, о чем вы, – с достоинством ответил Джек Сток, – может быть, вы пройдете в дом, и мы все подробно обсудим.

– Согласен ли ты, Джек, на восстановление баланса по своей воле и без принуждения? – поинтересовался в ответ здоровяк, игнорируя приглашение.

– Что вы имеете в виду? – у Стока появилось нехорошее предчувствие, он сглотнул.

– Согласен ли ты по своей воле и без принуждения восстановить равновесие в антропоморфных полях планеты, согласен ли расстаться со всем, что имеешь, отдать все это и вести жизнь…

– Ну уж нет! – выкрикнул Джек. Он только сейчас понял, к чему клонит балансировщик. – Разбежались! Мне все это досталось по справедливости! И я никому это не отдам! – Ему представилось, как он возвращается в трущобный район, плетется по улице с коляской – ищет банки и бутылки, думая о том, чтобы насобирать себе на кусок хлеба. – Ни за что!

– Это твое последнее слово?

– Да. Пошли прочь! – с истерикой в голосе крикнул Джек. – Нечего вам здесь делать! Прочь от моего дома, пока я не позвал охрану.

Здоровяк в гавайской рубашке вздохнул, протянул руку и дернул ограду.

Время для Джека Стока внезапно замедлилось.

Он увидел, как целая секция с лязгом отрывается и остается в руках улыбающегося одной стороной рта громилы. Сток развернулся, причем этот разворот дался ему с трудом, и кинулся по тропинке. Одна нога врезается в экологичный гравий, а вторая медленно пролетает вперед. А навстречу ему бежит охрана – пара бывших сотрудников ФБР, незаменимых в экстремальной ситуации. Сток распахнул рот в беззвучном крике. Один из охранников потянулся к кобуре, но достать оружие не успел, что-то странное мелькнуло в воздухе и врезалось ему в голову. Он опрокинулся, перекувыркнулся через себя и остался лежать на земле в нелепой позе. Другой прыгнул в сторону, и это спасло ему жизнь. Прозрачный шар просвистел и врезался в дом, проделав в белых досках аккуратную дыру размером с человеческую голову. Бывший феэбээровец открыл огонь. Звуки выстрелов вернули Джеку Стоку ощущение времени. Он промчался мимо охранника, влетел в дом и заколебался, не зная, что именно предпринять. В голове колотило: «Девять-один-один… девять-один-один», хотя он отлично знал, что Служба спасения ему не поможет. Ему уже никто не сможет помочь, раз они пришли за ним.

Колдун в подробностях описал, как именно они действуют. А жизнь только-только начала налаживаться.

Сток пробежал через несколько комнат, выскочил к джакузи.

– Эй, я уже соскучилась! – махнула ручкой хорошая девочка.

Не останавливаясь, Джек рванулся мимо, успел только заметить ее изумленный взгляд. Лужайка – с другой стороны дома. Садовник оставил здесь газонокосилку, на которую Джек, конечно же, налетел, перевернулся едва ли не через голову. Вскочил.

Продрался через низкую поросль, отделяющую его участок от участка соседей. Исключительно колючие кусты, в которых он почти полностью оставил нижнюю часть халата. Сильно оцарапал ноги. Пара шипов вонзилась в ладони, которыми он прикрывал гениталии.

Милая семейная пара, пожилые миллионеры, сидели в шезлонгах, посасывая коктейли. Старичков разморило на ярком солнце, говорить не хотелось. Им было откровенно скучно. Этот день проходил точно так, как множество предыдущих – никаких происшествий, покой и нега.

Сток едва не опрокинул старичков, в два скачка преодолел шезлонги, обежал по периметру бассейн и одним прыжком перемахнул низкую изгородь.

– Я тебе говорил, он из Голливуда! – обернулся пожилой джентльмен к своей жене.

– О, Грэг, а помнишь, как это было на голливудских холмах… – старушка захихикала.

– Дороти, какой коктейль ты пьешь? Ты хочешь, чтобы мы снова обратились к врачу? – Грэг сдвинул темные очки на нос…

Старушка не ответила, продолжая хихикать. Воспоминания о голливудских холмах, о молодости и страсти захватили все ее существо.

Когда через пару часов в состоянии глубокого нервного срыва ее увозила «Скорая», она все еще хихикала…

Но вернемся к Джеку…

Он преодолел изгородь, оказался на асфальтовой дороге и понесся по ней вниз. С горки бежать было легко и приятно. Его обгоняли сигналящие автомобили. Из одного высунулся пухлый весельчак в красной бейсболке и закричал:

– Завязывай с наркотой, приятель!

– Я тебе не приятель, – пробурчал Сток, тяжело дыша, и резко свернул налево, на улицу, ведущую к реке.

Сзади послышалось мерное урчание двигателя.

Джек постарался прижаться к обочине. Звук нарастал, пока не перешел в нестерпимый гул. Взгляд через плечо заставил бегущего существенно прибавить шагу. Над асфальтом, сидя на невидимых сиденьях в неразличимом человеческим глазом автомобиле, мчались два балансировщика в гавайских рубашках. Тот, что улыбался одной стороной рта, ко всему прочему сжимал невидимый руль. Обливаясь потом, Сток несся по нагретому асфальту, чувствуя, что сотрет пятки до мяса. Невидимый автомобиль обогнал его и, прижав к самой обочине, резко затормозил. Беглец врезался в борт и вскрикнул от боли. Семнадцатый выбрался с водительского места и распахнул перед Джеком Стоком заднюю дверцу. Открывалась она с таким ужасающим скрежетом, что у него даже сомнений не возникло в ее наличии. Жест был более чем красноречив.

Смит колебался всего мгновение, но, взглянув на лица представителей Балансовой службы, сник и забрался на заднее сиденье. Оно оказалось на удивление мягким. Семнадцатый занял водительское место и два раза сжал грушу невидимого клаксона.

Пронзительный и неприятный звук прорезал одну из самых спокойных улиц района Беверли-Хиллз.

Автомобиль тронулся в путь, рев двигателя, снаружи совершенно нестерпимый, здесь звучал на отдалении и почти не беспокоил. Четыреста двадцать четвертый швырнул на заднее сиденье какой-то предмет, точно в руки Джека Стока. Тот вытаращился на свою старую, помятую шляпу с ужасом и тоской.

– Прикрой лысину, – посоветовал четыреста двадцать четвертый.

Сток вздохнул, но ослушаться не посмел, и натянул смехотворный головной убор на плешивую голову. В то же мгновение шляпа взорвалась. Огненная вспышка ослепила Стока, хлопок оглушил.

В душе у него в этот момент что-то оборвалось.

Почему-то представилась Рози, ее белое тело и красный, как бутон розы, рот.

– Не-е-ет, – закричал Сток, ударил ногой дверцу и на полном ходу вывалился из невидимого автомобиля. Перед ним мелькнули деревья, забор, чей-то двухэтажный особняк за ним… Резкая боль ударила по коленям.

Когда он пришел в себя, то увидел над собой озабоченные лица представителей Балансовой службы.

– Открытый перелом обеих ног! – констатировал один.

– То-то заказчик обрадуется, – хмыкнул другой и растянул рот в кривой усмешке.

Москва 2006 г. н.э.

— ..Ага, значит, я создал вам проблему, – искренне обрадовался Митрохин, – ты погоди, урод, я тебе еще не такую…

Договорить он не успел. Ему внезапно почудилось, что он слышит странное жужжание, словно над ухом вьется назойливый комар. Звук все усиливался, пока его не стало слышно по всей округе.

Теперь Митрохин смог четко различить, что непрекращающееся жужжание доносится с небес и напоминает свист, какой бывает, когда взмахнешь резко прутом. Еще так посвистывал старый чайник на газовой плите, когда Иван Васильевич жил в студенческой коммуналке. Что бы это могло быть?!

Иван Васильевич насторожился. Гул между тем нарастал. Затем и вовсе обратился в яростный рокот…

– Что происходит?! – прорычал рот.

Не слушая его, Иван Васильевич поднялся.

Алексей запахнул ворот рубашки, под протестующие крики живущего у него в груди существа. Застегнул на несколько пуговиц.

Потолок подвала обрушился. Митрохина отшвырнуло ударной волной, приложило о стену, забросало обломками досок и обильно засыпало сухой краской и штукатуркой. Поначалу он орал как безумный, потом скулил, как дворовый пес после трепки. Минут через десять, когда контузия стала не столь ощутима, он нашел в себе силы пошевелиться, проверяя, остались ли целые кости в пострадавшем организме. После недолгого обследования он пришел к выводу, что руки и ноги целы.

Болели ушибленные бока, да и дышалось тяжеловато, но, кажется, ребра тоже не пострадали. Что за удивительная удача! Кряхтя, он полез из-под завала, разбрасывал обломки досок, куски шпатлевки и ругался как сапожник. Поднялся на ноги. Огляделся кругом.

Половины дома как не бывало – разнесло вдребезги. Вместе с подвалом. Над головой бледным светом искрились звезды и плыла в вышине белая луна. В самом углу обнаружилась крупная дымящаяся воронка. Алексей, оглушенный, лежал неподалеку. Рот, несмотря на то что человек в отключке, продолжал жить своей жизнью – принялся пережевывать рубашку, должно быть, ему не терпелось дать свободу глазу и как следует рассмотреть все вокруг.

– Вот те нате! – выдохнул Митрохин.

Похоже, в сельский домик угодил самый настоящий метеорит. Во всяком случае, воронка была более чем красноречива. Вероятность того, что небесное тело рухнет именно туда, где балансировщики держали Митрохина, и он при этом останется жив, была столь ничтожно мала, что банкир обрел уверенность – его парни добрались наконец до Америки и прессингуют там Джонни Смита, будь он неладен.

Тут Митрохин сообразил, что надо спешить, и полез из подвала по останкам лестницы. Об Алексее он не думал – «передатчик» как-нибудь сам выберется. В конце концов, если он окажется на воле, то сможет лучше позаботиться о его дальнейшей судьбе – милиция, пластическая хирургия.

Руки все время соскальзывали, в ладони впивались занозы, но он все же справился, выбрался и рухнул на землю, впитывая ее сладкий запах – аромат свободы. С недоверием к обретенной воле Митрохин поднялся на ноги и торопливо побежал к калитке.

Далеко уйти ему не удалось. Из-за старой теплицы выскочил Двести тридцать седьмой. Как будто поджидал его здесь. Бросился Митрохину наперерез и сильно толкнул в грудь. Упав, пленник нащупал на земле кусок штакетника. Поднял голову.

Лицо джинна, обычно лишенное всякого выражения, перекосилось от ярости. Метеорит, рухнувший на дом, явно не входил в планы балансировщиков.

Митрохин медленно поднялся. Перехватил штакетину поудобнее. С одной стороны она была заострена, так что вполне могла сойти за оружие.

Двести тридцать седьмой решительным шагом направился к нему. Иван Васильевич ждал. Когда тот был на расстоянии в пару шагов, банкир метнулся к нему и изо всех сил ударил палкой в грудь, намереваясь пробить ее, как в фильмах осиновым колом. Реакция у балансировщика оказалась отменной. Он отступил на шаг назад и изо всех сил треснул ребром ладони по направленной ему в грудь штакетине, переломив ее пополам. И тут же, не снижая темпа, другой рукой попытался вцепиться банкиру в горло. Тот отпрыгнул как ошпаренный, ткнув Двести тридцать седьмому «рогатиной» пальцев в глаза. Джинн схватился за лицо и согнулся, издав нелепый рык. Замешкавшись всего на мгновение, Митрохин быстро пришел в себя от этой неожиданной удачи и ринулся прочь. Он бежал к задней калитке, пригнувшись, спинным мозгом ощущая, что на плечо ему вот-вот ляжет широченная ладонь балансировщика и развернет его к себе. А потом громадный кулак врежется ему в челюсть. Через калитку Митрохин перелетел одним махом.

Растянулся на земле, но тут же вскочил и кинулся дальше.

Уже в лесу он услышал окрик: «Стой?» и увидел Тринадцатого. Здоровяк спешил схватить беглеца, между деревьями мелькала джинсовая куртка. Митрохин припустил через бурелом, почти не разбирая дороги. Да и как разобрать, куда бежишь, в такой темени. Он перепрыгнул поваленный древесный ствол, наступил в лужу, тонкие ветки хлестко ударили по лицу, он налетел коленом на пень и растянулся в грязи. Тут же позади послышался отчетливый топот – Тринадцатый не отставал. Все, что успел сделать Митрохин, – вжаться в землю, закрыв голову руками. Джинн налетел на тот же пень, что и беглец, но ему повезло куда меньше. Тринадцатый с отчетливым бам-м-мс врезался головой в ствол ближайшего дерева и, оглушенный, остался лежать всего в паре метров от беглеца. Испытав серьезное потрясение оттого, что его враг находился рядом, Митрохин снова быстро сориентировался в обстановке и вскочил на ноги. Он успел подумать о том, что его личный восстановительный период после потрясений существенно сократился, и если так дальше пойдет, то он будет не человек, а кремень. Он шагнул в сторону, раз, еще раз и побежал прочь, все быстрее и быстрее, стремясь оказаться как можно дальше от оглушенного балансировщика.

Он выберется на какую-нибудь оживленную трассу, поймает машину, его подвезут до ближайшего телефона, и он сможет вызвать помощь. Неужели водитель откажется помочь человеку в изорванной дорогой одежде с явными следами побоев на лице и с пальцами, исколотыми иглой допотопной швейной машинки…

На шоссе в этот час было пустынно. Банкир попробовал остановить тяжеловесную фуру, но водитель, увидев на дороге странного человека, вывернул руль и промчался мимо, обдав его бензиновыми парами.

«Странно, – подумал Митрохин, – если мои ребята занимаются Джоном Смитом, то почему этот гад проехал мимо? По всему выходит, он должен был остановиться».

Выяснилось, почему фура не остановилась, через полчаса, когда Митрохин на попутной «Волге» добрался до очередного поворота дороги. Фура лежала на боку. Ее занесло, и она, протаранив ограждение, повалилась в кювет. Кабина при этом изрядно пострадала. Водитель с окровавленной головой сидел на обочине и говорил по мобильному телефону.

– Фу-у-ты ну-у-ты, – выдохнул Митрохин, – я же его едва не остановил.

– Повезло, ангел-хранитель у тебя, наверное, есть.

– Ангелы… хранители, – поведал банкир, помрачнев.

– Чего?

– Ангелы, говорю, хранители, – повторил Митрохин. – Будь они неладны!

Водитель посмотрел на него с удивлением и всю оставшуюся дорогу ехал молча. А чего разговаривать, раз пассажир серьезно не в себе. Порой приходилось подвозить самых странных типов, вроде пары мужиков в клоунских нарядах (цирк сгорел, а клоуны разбежались) или девицы, бритой наголо (она еще попросила, чтобы он называл ее Михаил), но этот с небритым, выпачканным в грязи лицом, в пиджаке с оторванном рукавом и лихорадочно блестящими, воспаленными глазами выделялся даже на фоне откровенных придурков.

«Наверное, пил беспробудно недели две», – решил водитель и невольно посочувствовал Митрохину, он и сам раньше серьезно закладывал, пока не избавился от этого пагубного пристрастия с помощью врачей, жениных упреков и язвы желудка.

* * *

Людочка встретила Митрохина без особого энтузиазма. Отношения у них были сугубо практичные. Он снимал секретарше квартиру, а она одаривала его за это своей благосклонностью. Впрочем, делала это, признался себе Митрохин, всегда без энтузиазма. Словно ее кто-то заставлял. Пламя страсти в ней не пылало. В ней вообще мало что пылало. Пламенем интеллекта девушка тоже не отличалась. Иван Васильевич же относился к девушке с искренней нежностью и когда-то подумывал даже о том, чтобы на ней жениться, но после нескольких эпизодов убедился в ее абсолютной тупости и меркантильности и разочаровался. Теперь холодная Людочкина красота привлекала его в очень редкие моменты. В остальных случаях Митрохин предпочитал иметь дело со жрицами любви из проверенной и надежной службы эскорта.

– Боже, ну у тебя и видок… – брезгливо оглядывая своего благодетеля, сообщила Людочка.

– Меня похитили! – выдавил Митрохин.

Девушка кивнула, не проявив ни тени сочувствия. Даже не удивилась. Поскольку похищения с целью вымогательства с ним случались совсем не часто, Иван Васильевич решил обидеться. Не замечая его настроения, Людочка заявила:

– В холодильнике пусто. Если хочешь, я схожу куплю чего-нибудь.

– Мяса купи, – распорядился Митрохин, – и йогурта фруктового.

Людочка протянула ладошку.

– Ты что, озверела?! Не видишь, я прямо оттуда. У меня денег ни копейки. Меня даже водила бесплатно вез. Ждет внизу. Ему, кстати, тоже заплати.

На гладком личике девушки отразилось разочарование.

– Да я отдам тебе! – взорвался Митрохин. – Вот дура, в самом деле! Я в тебя сколько денег вбухал?!

– А ты не ругайся, – обиделась Людочка, – ты, между прочим, у меня в гостях.

– В гостях?! А за квартиру кто платит?! Пушкин?!

– Фи, ну и мужчина, попрекать женщину копейкой, – девушка встряхнула волосами, но пошла в комнату одеваться.

– Ну вообще все оборзели, – Митрохин покачал головой, подошел к зеркалу, вглядываясь в свое изображение. Из зеркала на него смотрел полный мужчина под сорок, еще крепкий и привлекательный, но уже начавший сдавать. Сказывался разгульный образ жизни, да и недельное заключение на хлебе и воде не прошло для банкира даром.

Темные круги под глазами, набрякшие веки, недельная щетина. Митрохин пригладил темные волосы, провел ладонью по вискам. За неделю появилось несколько седых волос. Решил пока их не выдергивать – так благороднее.

– Слышь, ты идешь или не идешь? – крикнул в сторону спальни.

– Я же должна привести себя в порядок, – откликнулась Людочка.

– Есть хочу, – тихо сказал Митрохин, протопал на кухню и распахнул холодильник.

Людочка не обманула. Есть и вправду было совсем нечего. Иван Васильевич нашел два яйца и луковицу. Выпил их и закусил луком, отчего из глаз тут же полились слезы. Он услышал в прихожей шорох, обернулся. Девушка надевала шубку.

– Ты что, плачешь?

– Плачу?! – удивился Митрохин. – А! Слезы!

Да нет, это лук… Слушай, милая, ты давай поскорее, а? А то я от голода копыта отброшу. Ты не обижайся на меня. Ты же знаешь, страшнее голодного мужчины только лев, которому наступили на хвост.

– Ладно, так и быть, позабочусь о тебе, Митрохин, – Людочка запахнула шубку и повернула замок входной двери, – надеюсь, ты о моей доброте не забудешь…

– Я никогда ничего не забываю, – успокоил девушку банкир и снова откусил луковицу, – ну иди уже… Не томи голодного льва…

Он наблюдал в окно, как она вышла из подъезда, прошла мимо припаркованной возле газетного киоска «Волги», перебежала дорогу и быстро пошла вдоль домов, мимо раскоряченных черных тополей. Ему отчего-то снова стало не по себе. Засосало под ложечкой и захотелось всосать что-нибудь спиртсодержащее, чтобы избавиться от страха.

«Интересно, есть в этом доме что-нибудь выпить», – подумал Митрохин.

Осмотр шкафов ничего не дал. В прихожей, за подзеркальником он обнаружил ополовиненную бутылку шампанского. Это навело его на некоторые грустные размышления. Не иначе Людмила завела себе ухажера. Бутылку, надо думать, собиралась выбросить, но не успела и сунула за подзеркальник. Все бабы одинаковые! Митрохин приложился к бутылке, подошел к окну и едва не вскрикнул.

Люд очка беседовала с балансировщиками. Двести тридцать седьмой и Тринадцатый о чем-то расспрашивали девушку. А она деловито отвечала с улыбочкой, потом повернулась и показала пальцем на окно квартиры. Иван Васильевич едва успел отпрыгнуть.

– Вот ведь! – выдавил он и ринулся на лестницу. Бутылку из рук не выпустил. Держал ее, как утопающий спасательный круг. – Проклятье! Даже ванну принять не успел!

Надеяться оставалось только на то, что с Джоном Смитом произойдет нечто из рук вон выходящее, и ему снова улыбнется удача.

На лестнице Иван Васильевич столкнулся с соседкой. Тетка охнула и отшатнулась. Еще бы не испугаться. Видок у него сейчас не самый представительный. Грязный, порванный пиджак, рубашка не первой свежести. И несет от него, наверное, порядком, как от помойного ведра.

– У-у-у! – зачем-то закричал на нее Митрохин и ринулся вверх по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек. На последнем этаже уперся в металлическую решетку. Рванул на себя. Не заперта. Полез по железной лестнице, толкнул крышку люка, ведущего на крышу. Упал на мокрый от дождя рубероид. Пополз по-пластунски. Вскочил на ноги и помчался, быстро перебирая ногами. Лишь бы во втором подъезде было открыто. Крышка люка. Спустился по металлической лестнице. Несколько ступенек. Железная решетка. Заперто. Все оборвалось. Митрохин заметался в узком пространстве между железной лестницей и решеткой, не зная, что предпринять. Потом в отчаянии разбежался и ударился в решетку. Бесполезно. Снаружи навешен амбарный замок. Помял его в кулаке. Не сломать! Сколько времени потребуется Двести тридцать седьмому и Тринадцатому, чтобы его обнаружить?! Минут десять. Не больше. Недолго думая, Иван Васильевич полез обратно на крышу. Побежал по краю, заглядывая вниз. Сигануть с высоты семнадцатого этажа – безумие. Митрохин услышал, как звенит железная лестница первого подъезда. По ней уже взбирались балансировщики. Он рухнул на живот, чувствуя, что сейчас попросту рехнется от сковавшего все его существо ужаса, и перевалился через край. Приземлился на крышу балкона семнадцатого этажа и застыл, стараясь не шевелиться. Смотреть по сторонам было жутко до невозможности. От пропасти его отделял низкий железный бортик. Вверху послышалось знакомое сопение и топот шагов. Балансировщики пробежали мимо. Митрохин ощутил краткое облегчение и снова – страх! А ну как обнаружат его здесь, на этакой верхотуре. И скинут вниз… Хлопнула крышка люка. Банкир взвился пружиной, подпрыгнул, вцепился в край крыши (и откуда только силы взялись!), подтянулся, совсем как в старые времена, когда был еще молодой и спортивный. Нет, ложь, никогда он не был спортивным. Вот и сейчас – сердце заколотилось, отозвалось болью. Не берег здоровье. Жил на полную катушку. Забросил одну ногу. Далось непросто. Вытянул тело. Легкие уже буквально взрывались, а сердце колотилось о грудную клетку так, что, казалось, еще немного – и выскочит из груди. Пот застилал глаза. Стирая его ладонью на ходу, Митрохин ринулся к люку первого подъезда.

– Вот он! – послышался сзади крик.

Оглядываться было слишком страшно. Все время ожидая, что вот еще чуть-чуть, стоит только секунду промедлить, и его схватят, Митрохин рванул крышку, развернулся – иначе на лестницу было не влезть, и увидел, что балансировщики несутся к нему широкими скачками. Все в тех же джинсовых костюмах. Правда, уже не таких новых, а изрядно выпачканных и рваных. Плоские лица перекосило от ненависти.

Одного из них рвануло назад. Ноги его по инерции пробежали вперед, а руки вскинулись на уровень груди. С ужасающим воплем здоровяк рухнул на спину.

«Зацепился за антенный провод», – понял Митрохин. На одних руках, почти не касаясь ногами перекладин железной лестницы, Митрохин слетел вниз и помчался прочь.

С предательницей Людочкой он столкнулся у подъезда. Она открыла рот в изумлении. Уже не ожидала стерва, что когда-нибудь его увидит. Женщин бить нехорошо, поэтому, пробегая мимо Людочки, Иван Васильевич не смог удержаться от того, чтобы не заключить ее в жаркие объятия. Бедняжка заверещала, как заводная кукла. Грязь, стекавшая с костюма Митрохина, мигом облепила ее песцовую шубку. Митрохин отпустил Людочку, послал ей воздушный поцелуй, скривив рот в злорадной гримасе, и побежал прочь. Девушка попробовала ударить его сумочкой по затылку, но, разумеется, промахнулась.

Водитель ждал там же, где его оставил Иван Васильевич. Людочка так и не удосужилась с ним расплатиться. Поэтому он был порядком на взводе.

Митрохин запрыгнул в машину, тяжело дыша. Водитель бросил на него сердитый взгляд. Ну ладно бы пил пассажир две недели с другом в сельской местности, а потом решил домой добраться на попутке. Так ведь вернулся еще грязнее, чем уходил. Свин, а не человек!

– Проблемы у меня, мужик, – сообщил свин Митрохин срывающимся голосом, – гони скорее в офис. Там с тобой за все расплачусь. Дам тебе сверх того, что должен, три сотни баксов. Идет?

Шофер замотал головой. Предложение «подвыпившего пассажира» ему совсем не понравилось.

Решил, что тот планирует его обмануть. Странный тип, к тому же разговаривал, как законченный сумасшедший. Орал с истерикой в голосе. Может, там и офиса никакого нет. Пивная, где его друзья дожидаются. Дадут по шее и попросят за деньгами прийти в следующий раз.

Размышления шофера были прерваны самым бесцеремонным образом. Громила в джинсовом костюме нарисовался с правой стороны от машины, вырвал дверь и заревел дурным голосом.

– Поехали! Поехали! – вскричал пассажир, и шофер почти машинально нажал на газ. Машина тронулась. Джинсовый костюм вцепился в основание двери. Пыхтел и тянул руки к пассажиру. Шофер крутанул руль, великан кувыркнулся и врезался головой в газетный киоск. Послышался звон разбитого стекла. Завизжала киоскерша. Машина остановилась.

Митрохин даже в ладоши захлопал от восторга, потом лицо его задергалось, и он в беспокойстве принялся озираться.

– Скорее гони отсюда, – проговорил он, – там где-то еще один. Наверное, уже пришел в себя!

Водитель покосился сердито, но ничего не сказал.

– Давай в офис, – скомандовал Митрохин, – Каширское шоссе, дом тридцать два.

– Как я без двери тебе поеду?! – взорвался шофер. – И вообще, мне чужие проблемы ни к чему.

Вылезай из машины!

– Штука! – выдохнул пассажир. – Плачу штуку баксов. Не видишь, у меня неприятности.

Шофер оглядел удивительного чудака с сомнением.

– Я банкир! – зашелся в крике Митрохин. – А это… это бандюки! Ты же мне жизнь спасешь, если увезешь отсюда! Неужто не можешь единственный благородный поступок в жизни совершить?

– Почему единственный? – обиделся водитель. – Я раз тещу на кладбище отвез. Бесплатно.

– В последний путь, что ли?

– Ага. В последний путь. Ладно, – решился он. – За полторы штуки так и быть. Отвезу тебя в память о теще. Поедем переулками. Там гаишников меньше. И садись назад.

Митрохин рванулся через спинки передних сидений, ногой едва не заехав водителю по лицу.

– Ну ты вообще, – тот покрутил пальцем у виска, – что, обойти нельзя было?

– Поехали! – заорал Митрохин и ткнул пальцем куда-то за окно. – Бежит уже!

Упрашивать водителя не пришлось, он газанул, и «Волга» рванула с места. Из-под колес полетели ошметки грязи. Митрохин припал к стеклу. Тринадцатый несся со стороны Людочкиного дома со скоростью пули. Двести тридцать седьмой уже начал приходить в себя, сидел на асфальте и тряс ушибленной головой.

Машина вывернула на шоссе и, набирая скорость, умчалась от балансировщиков. Митрохин вздохнул с облегчением и откинулся на сиденье.

– У тебя курить есть? – спросил он водителя.

– Не курю! – буркнул тот. – Хотя сам бы сейчас не отказался… Зря я во все это влез.

– Ничего, не пожалеешь, – пообещал Иван Васильевич, – я твой вечный должник.

– Вечный?! Не, не надо, деньги лучше отдай.

– Да отдам, конечно, не вопрос. Это я фигурально. – Митрохин глянул в заднее стекло. Оторвались. Ненадолго, конечно, но все же оторвались.

Сейчас бы водки накатить, подумал Иван Васильевич и одернул себя – нельзя, напротив, надо собраться, приготовиться к решительным действиям. Это война. Либо они его, либо он их.

* * *

Добрались почти без происшествий. Правда, пришлось подмазать сотрудника ГИБДД. Водитель заплатил из своих, но только после того, как Митрохин пообещал, что отдаст потом в тройном размере. Напоследок вышел неприятный инцидент, Указывающий на то, что, хотя удачи стало гораздо больше, неприятности вполне могут случиться в любой момент.

– И все же, что случилось с дверью? – с подозрением поинтересовался постовой.

– А тебе не все равно, – Митрохин смерил его презрительным взглядом, – тебе «капуста» для чего дадена? Чтобы ты забыл про нас тотчас, как ее увидел.

Подобное отношение к представителю власти стало ошибкой со стороны банкира.

– «Капусту» я могу ведь и вернуть, – обиделся постовой, – а за козла ответите…

– Какого еще козла? – не понял Митрохин.

– Капусту козлики жрут.

– Слушай, ты…

– Ты мне не «тыкай», – постовой полез в карман, намереваясь кинуть деньги в лицо нарушителю. Но тут вмешался водитель:

– Шеф, не надо конфликта. У него сегодня день рождения жены. Ну принял лишку на грудь, с кем не бывает.

– Да? – гибэдэдэшник глянул на Митрохина неодобрительно. – Ладно, езжайте, козлики. Жрите себе капусту.

– Да я тебя…

Водитель предусмотрительно схватил банкира под руку и запихнул в машину. Газанул так, что только его и видели.

– Вот негодяй! – выдавил Митрохин. – Знал бы, с кем разговаривает, подлец!

Припарковались на стоянке за домом, на специально отведенных для фирмы местах. Из будки выглянул охранник. Рука его дрогнула – привык, что Иван Васильевич всегда дает на лапу со словами «На опохмел, Федорыч». Федорычу было на самом деле всего сорок два года, но по случаю нелегкой жизни выглядел он на все шестьдесят пять. От внешнего вида банкира он пришел в совершеннейшее недоумение и вытаращился на Митрохина так, словно на нем был наряд Деда Мороза, а не выпачканная в грязи домашняя одежда. Раньше ему Ивана Васильевича в таком виде наблюдать не приходилось – хозяин офиса осенью всегда ходил в темном костюме, синем пальто, при галстуке, благоухал дорогим импортным парфюмом, и, даже будучи подшофе, внушал уважение обстоятельным внешним видом.

– Придется помучиться, Федорыч! – буркнул Митрохин и проследовал мимо. Чужой водитель, с которым он приехал, с подозрением зыркнул глазом и пошел за банкиром к офису, говоря по дороге что-то о ценах на бензин и комплектующие, которые с каждым годом все выше и выше, а между тем Он старался, доставил его в целости и сохранности…

О как, подумал Федорыч, не иначе как поприжали нашего Ивана Васильевича те, кто над олигархами сидят, да за делами их темными наблюдение ведут. Как говорят в народе, был бы олигарх, а статья найдется.

Если бы этот сорокадвухлетний старик знал, как недалек он от истины, то сильно бы, наверное, удивился. Наверху, в Надмирье, в этот час и вправду было неспокойно. Второй понял, что непредвиденную ситуацию, требующую разрешения, так просто не уладить. Он спешил по коридору, с докладом к Самому, уже представляя себе, как рассердится Первый, услышав, что многолетний механизм балансировки, всегда работающий без сбоев, подвергся по злому умыслу балансируемого человека искажению. И случилось множество непредвиденных событий. И сколько еще случится.

Страшно помыслить.

А в земном офисе Митрохина по случаю выходного было тихо. Дисциплина в отсутствие руководства порядком разладилась. На посту вместо двух охранников сидел всего один, да и тот открыл дверь только после пятого звонка. При виде шефа он заметно побледнел. Иван Васильевич заподозрил неладное и надвинулся на охранника:

– А ну дыхни!

Тот судорожно сглотнул и слабо выдохнул.

Митрохин ощутил свежие пары алкоголя.

– Уволен, – сообщил он, немного подумал и буркнул:

– С завтрашнего дня. Сегодня получишь расчет. Так, – он обернулся к водителю, – присядь на стул и подожди меня, я сейчас. Где второй? – обратился он к охраннику.

– З… за пивом побежал.

– Ясно, терять вам обоим уже нечего, можно резать правду-матку, – Митрохин мрачно усмехнулся, – звони Сергею, пусть трубит общий сбор.

Все здесь, и как можно скорее.

Раньше вместо офиса в этом помещении располагалась жилконтора. По этому случаю здесь имелось целых два туалета, один из которых по велению Митрохина перестроили в душевую. Иван Васильевич прошел в свой кабинет, чувствуя, что снова обретает уверенность в собственных силах. То ли родные стены ему помогали, то ли ссора с проклятым гибэдэдэшником, то ли жалкое положение Джона Смита, вызывающее необратимые изменения к лучшему в делах его балансового двойника из России. Появилась уверенность и спокойствие.

Война – значит, война! А на войне раненых не считают.

В одном из стенных шкафов висело два выходных костюма, дюжина рубашек и множество шелковых галстуков. После недолгих раздумий Митрохин выбрал зеленый костюм «Roy Robsoh» (черный выглядел слишком траурно), светлую рубашку и красный в черную полоску галстук. Одежду повесил отдельно. Затем прошел в душевую, где с наслаждением вымылся.

Уже через полчаса Иван Васильевич нарисовался на пороге своего кабинета в обновленном виде.

В этом холеном представителе российской финансовой элиты сложно было признать склонного к алкоголизму преподавателя бизнес-теории для ПТУ, каким Митрохин выглядел совсем недавно.

– Мне это… ехать пора уже, – поднялся со своего места водитель, несколько сконфуженный произошедшей с его недавним пассажиром метаморфозой.

– Скоро поедешь, – властно объявил Митрохин и увидел, что второй охранник успел присоединиться к первому. Вид парень имел бледный, зато морду красную, как спелый помидор. Большую, мясистую, наглую морду.

– Явился субчик, – хмыкнул Иван Васильевич, – и пиво принес?

– Я только, э-э…

– Пришел, а теперь пойдешь обратно. Купи еды, и побольше. Может, оставлю на работе. Понял?

Охранник торопливо закивал.

– А я, можно я тоже? – вскинулся другой.

– Ты что, обалдел?! – Митрохин смерил его презрительным взглядом. – А офис кто будет охранять? Пушкин?! Александр Сергеевич…

Охранник заметно сник. Второй любитель пива открыл дверь и выбежал на улицу.

– Так, – банкир обернулся к водителю, – теперь с тобой. Денег у меня наличных в офисе нет.

Но есть вот это. – Он продемонстрировал водителю карточку и прочитал:

– «Cirrus/Maestro». – Сбербанковская. Самое надежное вложение денег в нашей стране. Но я тебе этого не говорил. Кстати, ты знаешь, что такое Cirrus?

– Ну, – замялся водитель, – наверное, нет.

– Цирус – это совокупительный орган у простейших, – широко улыбнулся Митрохин и тут же помрачнел:

– Но ты не думай, это не значит, что тебе х… Деньги я тебе обязательно отдам. Митрохин свое слово держит.

– А еще цирус по-английски – это перистые облака, – влез охранник.

– Ты что, знаешь английский? – обернулся к нему Митрохин.

– Ага, – кивнул охранник, – меня вообще-то с третьего курса иняза отчислили.

– А за что? – заинтересовался Иван Васильевич.

– С деканом подрался…

– Ну тогда ты правильно сделал, что в охранники пошел, – кивнул Митрохин, – драчливый и тупой – самое то, что нужно.

Парень покраснел и заметно обиделся.

– Ладно, беру тебя за такие ценные профессиональные качества обратно, – сообщил Митрохин, – но чтобы на работе больше ни-ни. Дай-ка сюда пиво. Что за марка? – Иван Васильевич покрутил в руках бутылку:

– Оболонь. Эх вы, дебилы. Опять поддерживаете хохлятского производителя. Сколько раз вам говорил. Берите наше, отечественное.

Учишь вас, учишь.

Открыв пиво о край стола (он посчитал, что беречь офисную мебель в нынешней ситуации нелепо), Иван Васильевич присосался к бутылке. И не выпускал ее из рук, пока не допил до дна… Поставил бутылку, выдохнул и, захваченный новой мыслью, уставился на охранника.

– Так, дай-ка сюда ствол, – потребовал Митрохин.

– Зачем?

– Ты что, озверел, – взвился Иван Васильевич, – кто тебе разрешение на ношение оружия пробивал, кто деньги на покупку пистолетов для нашего офиса давал?

– Сталин, – пробурчал мстительный охранник, – Иосиф Виссарионович. – Но оружие выдал.

– Совсем обнаглели, – сказал Митрохин, смерив нахала долгим и уничижительным взглядом.

Сунул пистолет за пояс. Вспомнил, что удача не всегда на его стороне, покрутил в руках и вернул охраннику:

– Ладно, держи пока у себя. В нужную минуту отдашь.

– У меня так друг один начисто себе все отстрелил, – заметил водитель.

– Ужас, – отозвался охранник, пряча пистолет в кобуру.

* * *

Через пару минут в офис ворвались Сергей Жданов и несколько охранников.

– Иван Васильевич, – с порога закричал начальник охраны, – мы вас искали везде! Всю Москву и Подмосковье на уши поставили! Я лично…

– Значит, плохо искали, – отрезал Митрохин. – Так, поедем сейчас в Сбербанк. Мне надо денег снять и с этим человеком рассчитаться. Он мне очень помог.

– Хорошо, – кивнул Сергей, – вы теперь не беспокойтесь. Мы их отыщем в любом случае…

– Я уже сам о них позаботился, – сообщил Митрохин, – таких ребят вызвал, что не поздоровится им точно…

– Иван Васильи-и-ич, – протянул Сергей, но чувствовал себя виноватым – замолчал. Понял, что доверия не заслуживает после ФСБ и удачного похищения.

– Вот так вот, – Митрохин поглядел на охранников холодно, давая понять, что работой их совсем недоволен, – пока буду есть, обеспечьте мне охрану. В случае чего, если те двое появятся да вы их хорошо помните, должно быть, открывайте огонь без предупреждения.

– А…

– В органах никто их судьбой не озаботится.

Убивать к чертовой матери ублюдков. И чтобы больше никакой осечки.

– Будет сделано, – отрапортовал Сергей и сурово оглядел своих подопечных, – все ясно?

В дверь позвонили. Все, как по команде, повернули головы. На экране видеонаблюдения маячил охранник с целлофановым пакетом.

– Еда пришла, – удовлетворенно сказал Митрохин, – впустите его.

Щелкнула кнопка открывания замка. Запыхавшийся охранник ввалился в офис.

– Вот, купил все, как вы сказали! – выпалил он. – Взял еще чизбургер и картошечки. На свои.

Так сказать, от меня.

– Давай сюда, – Митрохин выхватил из его руки пакет. – Жданов, я пошел есть, а ты пока обсуди с подчиненными свои действия. Промашек больше быть не должно.

Банкир скрылся за дверью кабинета. Начальник охраны поманил водителя за собой и, отведя в сторону, поинтересовался:

– Ты где его подобрал?

– На Дмитровском шоссе, пятидесятый километр где-то, – ответил водитель.

– А поточнее нельзя?

– Ну я мимо ехал… Там вроде деревня какая-то имеется?

– Какая?

– Да что я, вспомню, что ли? – водитель нахмурился.

– Ты меня пойми правильно, – после короткой паузы сказал Сергей, разглядывая собеседника в упор, – тебя лично я ни в чем не подозреваю. Но ты же сам видишь, что происходит. Шефа похитили, под бизнес наш подкапываются. Он в расстроенных чувствах. Ну и я тоже. Сколько дней уже на ногах…

– Да я все понимаю, – буркнул водитель, – только я-то тут при чем?! Я ж только подвезти хотел. А тут такая история.

– Какая история? Говори, говори, – впился в него Жданов, как клещ, даже ухватил за рукав.

– Да, напали на него, вроде как… пока он домой ходил. Один гад здоровый как вцепится, да и оторвал мне дверцу напрочь. Ну я газанул, он в киоск газетный и впилился башкой. Грохоту было.

– Насмерть?

– Ну прямо скажешь тоже… насмерть. Но приложился сильно, конечно. Не скоро теперь оклемается.

– Это хорошо… это очень хорошо, – Сергей задумался. – Ну опиши его поподробнее, что ли.

Как он выглядел?

– Да я его толком и не разглядел. Здоровый такой, как два меня. В куртке джинсовой.

– Он, – кивнул Жданов, – точнее, один из них. Второго ты не видел?

– Сначала он вроде как один был. А потом этот… ну шеф ваш… сказал, что вроде бы кто-то бежит. Ну мы уже сговорились к тому моменту, и я оттуда уехал. Вот, в общем, все. Больше мне нечего добавить.

– Ладно, – начальник охраны пожевал губами, – кто его знает, может, все и обойдется? Ты подожди пока здесь. А я Ивана Васильевича расспрошу поподробнее. Может, он станет со мной разговаривать.

Жданов постучал в дверь кабинета.

– Чего надо? – крикнул Митрохин.

– Иван Васильевич, – Сергей сунул в кабинет голову, – это я. Если можно, спросить кое-что хотел.

– Вха-ади, – сказал Митрохин, с трудом проговаривая слова набитым ртом. На столе разложена была холодная копченая курица, салат оливье в пластиковом боксе, несколько гамбургеров из ближайшей забегаловки.

Начальник охраны прошел в кабинет, аккуратно прикрыл за собой дверь и уселся в кресло. Так он сидел, выслушивая наставления шефа, множество раз. Обычно Иван Васильевич к нему благоволил. Жданову нравилась мысль, что Митрохин считает его кем-то вроде своего ангела-хранителя. А он не оправдал себя в этом качестве, подвел шефа. От осознания того, что он оказался так бесполезен, хотелось локти кусать.

– Иван Васильевич, – заговорил Сергей, – мне нужно, чтобы вы поподробнее рассказали о вашем похищении. Вполне возможно, что эти сведения…

– А что толку? – перебил его Митрохин. – Ты мне не поможешь.

У Жданова все оборвалось внутри. Словно пощечину получил. Шлеп. Прямо по душе. Лицо его залилось краской. Он сглотнул комок в горле и заставил себя снова заговорить:

– Я… я считаю, что мы должны и можем сделать все возможное…

– И невозможное, – подсказал Митрохин.

– И невозможное, – согласился Жданов, – все, что в наших силах…

– И все, что не в ваших силах.

Сергей замолчал.

– Знаешь что, Сережа, – Митрохин поглядел на него в упор, – иди-ка ты лучше в коридор, к баранам своим.

Жданов поднялся, на негнущихся ногах дошел До двери, взялся за ручку, хотел развернуться и что-то сказать, но передумал…

Митрохин доел копченую курицу, оглянулся в поисках салфеток, полез в пакет. Охранник, конечно; не догадался купить. Обернулся, улыбнулся и вытер руки о занавески. Когда рыгающий банкир возник на пороге своего кабинета, поправляя узел галстука, в коридоре уже все были готовы к выходу.

– На двух машинах поедем, Иван Васильевич? – Сергей посмотрел на водителя с сомнением.

– Как скажешь, ты же у нас профессионал, – хмыкнул Митрохин.

– Иван Васильевич, – протянул Жданов.

– Ладно, ладно, – отмахнулся от него Митрохин, – давай действительно руководи действиями.

Только учти, что я на «БМВ» еду. Меня трехдверная модель «Волги» как-то не слишком впечатляет.

А так я тебе доверяю. Руководи.

Сергей просиял и принялся раздавать команды:

– Значит, так, вы двое пойдете сзади. Ты, Куцый, пойдешь впереди, вместе со мной. И чтобы держали точки, будто вы с Иваном Васильевичем капроновыми нитями связаны. Если что – стрелять на поражение. Такой приказ командира. Объекты угрожают его и нашей безопасности, настроены они самым серьезным образом. Ясно или нет?

Охранники закивали, демонстрируя понимание.

– Ты на своей машине поедешь за нами, – обратился Сергей к водителю. Тот тоже угрюмо кивнул в ответ, происходящее ему нравилось все меньше и меньше. Он уже понял, что угодил в центр бандитской разборки, и старался вести себя тихо, сохраняя достоинство и надеясь, что обещанный куш ему все же перепадет. В конце концов мордатый бизнесмен обещал, что деньги будут.

– Ну вперед, пошли-пошли! – крикнул Жданов и вспомнил, как в Чечне сержант гнал их такими окриками в атаку, под пули боевиков.

Они открыли дверь и направились к машине.

Водитель с самым мрачным видом плелся сзади.

«БМВ», на котором прибыл Жданов (автомобиль, купленный для нужд главного офиса), стоял припаркованный в каких-нибудь десяти шагах от подъезда.

– Проверьте, что все в порядке! – скомандовал Сергей. – Куцый, давай ты.

Охранник обошел вокруг машины, присел, заглянул под днище.

– Нормально.

– Заведите ее, – потребовал Митрохин.

– Хорошо, – Жданов махнул Куцему – мол, вернись на позицию, а сам пошел к машине, вынимая на ходу ключи. Он нажал кнопку брелока.

Услышал, как шеф выкрикнул: «Они здесь!» Сергей развернулся всем корпусом. Парни в джинсовых куртках с плоскими белыми лицами из бригады похитителей бежали по смежной улице. Жданов успел отметить для себя, что вид у них совсем не такой цветущий и спокойный, как прежде. На лицах читалась ярость, а одежда была заляпана грязью.

– Огонь! – рявкнул начальник охраны, выхватывая из кобуры «беретту». Упал на колено и вскинул ствол на уровень груди. Его подчиненные не растерялись. Закрыв шефа, они стали теснить его и водителя к бронированной двери офиса. Митрохин ощущал страх и вместе с тем совсем новое для себя чувство – азарт от близости опасности. Такого с ним раньше не случалось. Иван Васильевич отступал с большой неохотой, чем затруднял работу охраны, – ему хотелось броситься в бой. Водитель напротив, скребся в дверь и кричал: «Пустите, мать вашу! Убивают!»

Жданов выстрелил. Первый из балансировщиков на ходу мотнул головой, уворачиваясь от пули.

«Беретта» снова рявкнула. И на сей раз тоже безрезультатно. Враг отпрыгнул в сторону. И в это мгновение с ним что-то случилось. Он остановился, в недоумении глядя вниз. Рванул ногу, но безуспешно. Старая сливная решетка надежно держала его ступню. Она угодила как раз между двух сломанных давным-давно прутьев. Начальник охраны не преминул воспользоваться моментом, нажал на курок и с удовлетворением увидел, как лопается джинса в левой половине широкой груди похитителя. Вторая пуля угодила ему в живот.

Тринадцатый в недоумении опустил голову.

Под подбородком расплывалось темное, почти черное пятно. Кровь стекала по животу, пропитывая джинсы.

Хлопнула дверь. Упирающегося и орущего «Мочить гадов!» Ивана Васильевича удалось наконец впихнуть в офис.

Двести тридцать седьмой несся широкими скачками, постоянно меняя направление движения.

Сергей выпустил в него целых три пули, но так ни разу и не попал. Балансировщик ухватил начальника охраны за голову и резко повернул ее. С хрустом сломались шейные позвонки, и, уронив бесполезный пистолет, Жданов повалился на асфальт.

– Ох, черт! – охранник в офисе отшатнулся от монитора.

– Что там? – Митрохин кинулся к экрану.

– Они, кажется, Жданова убили.

– Проклятье, почему наши не стреляют? – взревел Иван Васильевич.

Двести тридцать седьмой исчез с экрана монитора. От двери послышались крики, звуки борьбы.

Один из охранников в помещении дернулся.

– Куда? – Митрохин схватил его за плечо.

– Так надо помочь…

– Себе помоги, – заявил Иван Васильевич, – давай-ка пистолет, нужная минута подошла.

– А вы уверены?

Не желая потакать своенравному охраннику, бывшему студенту иняза ко всем прочим недостаткам, Митрохин выхватил пистолет из его руки. Реакция у парня оказалась недостаточно быстрой.

Иван Васильевич отступил с пистолетом в глубь офиса. Возня за дверью продолжалась.

– Я-то тут при чем? – крикнул водитель.

Не удостоив его даже словом, Митрохин скрылся в глубине офиса и метнулся к мониторам. Вторая видеокамера как раз была направлена на подъезд. Сейчас там творилось нечто несусветное. Рукопашная напоминала скорее избиение троицы беззащитных малышей воспитателем детского сада.

Охранники тщились попасть по мечущейся с бешеной скоростью фигуре. Бил их Двести тридцать седьмой так долго не оттого, что не мог уложить сразу, а просто потому, что ему необходимо было выместить накопившуюся злобу. Его напарник лежал на асфальте с простреленным телом, и он плохо представлял, чем для него обернется это досадное происшествие. Собственно говоря, с подобным развитием событий Двести тридцать седьмому приходилось сталкиваться впервые. Он был огорошен этим происшествием, сведен им с ума и не знал, что предпринять. Не может же так случиться, чтобы глубокая магическая поддержка и прикрытие, которую осуществляла Балансовая служба для всех своих агентов, неожиданно дала сбой. Наконец, ему надоело молотить охранников, и он уложил их меткими ударами одного за другим. Затем врезался плечом в железные двери с такой силой, что на металле осталась вмятина. Глазок видеокамеры наблюдал за Двести тридцать седьмым до тех пор, пока джинн не выдрал его вместе со всей электронной начинкой, не швырнул на асфальт, где жестоко растоптал.

– Так, отлично, – выдавил Митрохин и поднял вверх указательный палец. – Я кое-что придумал…

Ты со мной? – бросил он водителю.

Тот отрицательно замотал головой.

– Как знаешь! – банкир пожал плечами и ринулся прочь.

– А деньги?!

– Возьми что-нибудь в офисе, – на ходу бросил Митрохин.

Все окна в помещении были забраны железными решетками. Казалось, единственным выходом является дверь, за которой находился страшный балансировщик, но Иван Васильевич в минуту нависшей над ним смертельной опасности вспомнил, что на балконе имеется люк, ведущий на второй этаж. Правда, лестницу по его приказу отпилили, а на лючок приварили петли и повесили замок, но сбить его труда не составит.

Митрохин притащил на балкон стремянку (при этом грохот поднял чудовищный), полез вверх по ступеням и принялся рукоятью пистолета сбивать замок. Замок оказался настоящей дохлятиной – слетел после третьего удара. Митрохин ткнулся в люк. Он не поддался. Тогда Иван Васильевич поднялся на верхнюю ступеньку и уперся в люк плечами. Напрягся изо всех сил, так что в шее затрещало. Зато крышка приоткрылась! Митрохин еще поднажал и вскоре сумел вылезти в лючок, протолкнул увесистый живот и выбрался на балкон соседей сверху. Из пистолета выскользнула обойма и зазвенела на первом этаже.

– Тьфу ты! – выругался Иван Васильевич и швырнул пистолет следом за ней. Толкнул балконную дверь. Заперто. Походил вдоль двери и окна, вглядываясь в очертания комнаты за занавеской.

Времени совсем не было, поэтому Митрохин вздохнул, предчувствуя реакцию жильцов этой злополучной квартиры, и постучал в стекло. Ответа не последовало. Постучал снова. Тишина. Он припал к двери, начав ощущать раздражение. И тут заметил, что узкая форточка окна, ведущего на кухню, приоткрыта. Прикинул свои габариты. Понял, что ни за что не пролезет. Решил, что попытаться открыть окно через форточку все же стоит. Промучился почти минуту, пока не понял, что у него ничего не получится – верхний шпингалет он отодвинул сразу, а вот до нижнего не смог дотянуться при всем желании.

Размахнулся с досадой и саданул по стеклу, вставленному в балконную дверь. Оно со звоном раскололось, по какой-то странной случайности не причинив банкиру никакого вреда. Потом, пожевывая губами, Митрохин направился через комнату к входной двери. В ванной шумела вода и звучал глубокий баритональный тенор. Хозяин квартиры заливался соловьем, даже не подозревая, что только что лишился стекла в балконной двери, а через его квартиру топает владелец офиса с первого этажа, обладатель безумного, мечущегося взгляда и костюма от Роя Робсона.

Иван Васильевич без труда открыл дверь, вышел в коридор и пошел к лифтам. Он немного подумал и решил, что разумнее всего уйти просто, через подъезд, не прибегая к трюку с крышей. Потом вспомнил, что в этом доме подъезд всего один. Так что выхода нет. Спустился по лестнице. С замирающим сердцем открыл подъездную дверь. Выглянул наружу. На улице было тихо. Ни криков борьбы, ни ругани. Только трупы на мостовой напоминали о недавнем происшествии. Неподалеку лежал, раскинув руки, Тринадцатый. Под ним натекла целая лужа черной крови, больше всего похожей на застывший битум.

Дверь офиса находилась за поворотом. Митрохин сунул руки в карманы пиджака и, ежась от холода, зашагал через двор. Миновав первый же дом (гастроном и обувной магазин), он метнулся за угол и побежал прочь, чувствуя в себе силы и дальше бороться с Балансовой службой…

* * *

Пару часов Митрохин катался в автобусах. Почему-то ему казалось, что если он будет среди людей, то с ним ничего не случится. Разумеется, это была всего лишь иллюзия, но так ему было спокойнее.

К тому же Иван Васильевич просто не знал, куда податься.

– Ваш билетик! – здоровенный детина в джинсовой куртке склонился над Митрохиным, демонстрируя удостоверение.

Иван Васильевич взвился пружиной, ухватил парня за грудки, встряхнул как следует.

– Билетик?! Какой к чертям собачьим билетик!

Оставьте меня в покое!

Ринулся, едва не сбив его с ног, по проходу, выскочил из автобуса и помчался по улице. Одетый в джинсу контролер перепугал его до икоты.

Митрохин нырнул в первый попавшийся подъезд, затаился на время, прислушиваясь к стуку сердца. Кто-то вызвал лифт, и он с грохотом полез наверх. Банкир выскочил из подъезда и побежал прочь, судорожно соображая, как спастись от мистической опасности, которая подстерегает всюду.

За каждым углом ему мерещился Двести тридцать седьмой с перекошенной злобной физиономией.

«Теперь пощады не жди, – думал Иван Васильевич, – найдет, убьет точно! А может, изобретет что-нибудь пострашнее смерти. От них всего можно ждать».

* * *

Митрохин снял комнату в гостинице. Ничего особенного, небольшая кровать, пара тумбочек, двустворчатый шкаф, стул. Прошелся по комнате, достал свой паспорт, осмотрел. Пересчитал оставшиеся купюры. Подошел к окну, осторожно выглянул из-за штор. Дурные предчувствия не отпускали. Сунулся было в карман за мобильником, чтобы привезли водки, а то совсем стало невмоготу, но вспомнил, что выбросил сотовый в урну. Слышал как-то по телевизору, что по мобильному телефону запросто можно вычислить местонахождение владельца. Вот и подстраховался. Хотя где гарантия, что его местонахождение эти типы не могут вычислить без мобильника?

«Могли бы, так уже вычислили бы», – успокаивал себя Митрохин.

Вздохнул, пощупал купюры в кармане, подумал, а не спрятать ли деньги где-нибудь в номере, но решил, что лучше носить с собой – целее будут.

Спустился вниз – на первом этаже находилась грязная, дешевая столовая и весьма приличный бар. С ночным клубом «Фламинго» этой гостиничной забегаловке, конечно, было не сравниться, но, чтобы поправить нервную систему, вполне сойдет.

В этот час в баре было пусто. Гостиничных постояльцев отпугивали цены. Митрохин взял сто пятьдесят водки и бутылку пива. Сел за столик, воровато оглянулся. Ему все время казалось, что потусторонние силы выследили его и вот-вот схватят.

Бармен с безразличным видом пялился в маленький телевизор, привешенный под самым потолком. Когда стакан посетителя со звоном упал на пол и разбился, он поморщился с неудовольствием и обернулся. Тут глаза его заметно расширились.

Посетитель, минуту назад мирно сидевший за столиком, взял да и исчез. Не иначе как швырнул стакан на пол и стремглав выбежал из бара. Вот только незадача – колокольчик над дверью почему-то не зазвонил. Бармен подошел к двери, открыл.

Дзинь! – отозвался колокольчик с готовностью.

«Может, за шторой спрятался?!» – мелькнула мысль. Бармен резко обернулся, прошел через зал и отдернул штору. За ней никого не обнаружилось.

На полу дымилась недокуренная сигарета. Рядом лежал разбившийся стакан, а любитель «Абсолюта» бесследно исчез.

– Нормально так… – проговорил бармен, поднял сигарету аккуратно, двумя пальцами, словно она таила неведомую опасность, и затушил в пепельнице.

Происшедшее ему так не понравилось, что он решил возобновить визиты в общество анонимных алкоголиков. Но сегодня накатить как следует.

В последний раз.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

В голове прояснялось медленно. Слишком медленно… Митрохину все время казалось, что он идет по бесконечному, полутемному коридору, ограниченному расплывающимися стенами, как это бывает только в сновидениях. Он поднимал руки, трогал их мутную поверхность, и пальцы погружались в нее, утопали. Водоворот, возникающий от. каждого прикосновения, тянул Митрохина нырнуть в стену с головой. Испытывая острый приступ ужаса, он всякий раз отпрыгивал и старался сбросить оцепенение, избавиться от гладких, вымученных движений. Он терял равновесие, и снова его находил, и продолжал медлительное путешествие по потусторонней реальности. Ноги ступали по гладкому полу, усеянному острыми осколками. «Возможно, это камни, – думал Иван Васильевич, – а может, и стекло. Кто знает…» Он шагал очень осторожно и слышал хруст под ногами – осколки под весом его тела превращались в мелкое крошево. Его качало из стороны в сторону, и он представлял себя матросом на палубе «Летучего Голландца» или «Марии Селесты».

Тягостное это и бесцельное путешествие продолжалось довольно долго. До тех пор, пока Митрохин вконец не возненавидел ведущий в неизвестном направлении бесконечный коридор. Он сделал последнее усилие и, распахнув рот в беззвучном крике, рванулся вперед, почти побежал.

Впереди забрезжило что-то неясное. Иван Васильевич заспешил, заторопился, замахал руками в густом киселе воздуха. Вскоре он уже смог различить отдельные составляющие хора и яркой картинки. Сияние и шум голосов приближались все еще слишком медленно, и он отчаянно торопился, чтобы поскорее оказаться в каком-нибудь более понятном месте. Потом картинка дрогнула и понеслась на Митрохина со скоростью торнадо. Он вскрикнул, и сияние в одночасье поглотило его.

Митрохин оказался внутри картинки. Звуковое сопровождение нахлынуло разом, разноголосицей бормочущих что-то низких голосов – полушепот и басовитое рокотание. Ослепленный и растерянный, он моргал, стараясь приучить глаза к яркому свету. Как только зрение вернулось к нему, Иван Васильевич увидел огромного краснорожего демона, тянувшего к нему лапы. Митрохин закричал, в ужасе отпрянул, но демон сграбастал его массивными пятернями, развернулся всем телом, перевернул свою жертву в воздухе и, ухватив Ивана Васильевича за голень, вытянул лапы. В перевернутой проекции мира Митрохин узрел лысого типа с белым, будто вымазанным мелом лицом и густыми, кустистыми бровями над маленькими, близко посаженными глазками. Во внешности легко угадывался представитель Балансовой службы. Тот же массивный и маловыразительный типаж. Джинн рассматривал его с плохо скрываемой брезгливостью.

– Поставь его на ноги! – скомандовал он.

Демон качнул Ивана Васильевича, перехватил и опустил на пол. Потирая сдавленное массивной лапищей плечо, Митрохин испуганно озирался.

В комнате, помимо этих двоих, никого не было.

С потолка лился мягкий свет, словно он был выкрашен флюоресцентной краской. На стенах висели странные гобелены – непонятные рисунки и символы. Ни дверей, ни окон Иван Васильевич не обнаружил. Замуровали, что ли?! Да нет, не может быть. Наверное, просто дверь так хорошо подогнана, что щели не видно. Он принялся озираться в поисках мастерски выполненного дверного проема.

– На меня, – лысый щелкнул пальцами, и Митрохин против своей воли уставился на джинна, его голову словно повернули стальными клещами, а зрение зафиксировали на одной точке. Иван Васильевич попробовал закрыть глаза, но понял, что не может даже моргнуть. Что за черт?

– Ты кто такой? – поинтересовался Митрохин.

Можно, конечно, было промолчать. И не только можно – нужно. Целее будешь. Но следом за страхом пришло раздражение, и Иван Васильевич уже не мог сдержаться, его, что называется, понесло.

– Ты балансировщик, да? – брякнул он, недобро разглядывая лысого. Джинн походил на Тринадцатого и Двести тридцать седьмого, как родной брат.

– Я дознаватель, – сообщил лысый, – таково мое профессиональное предназначение. Ты понял меня, человек?!

– А чего с таким пафосом? – скривился Иван Васильевич. – Гордишься собой сильно?!

– Ода!

От такого заявления Митрохин несколько опешил, но счел своим долгом поинтересоваться:

– А номер у тебя есть? – должен же он был узнать, с кем имеет дело.

Лысый замолчал, буравя пленника глубоко посаженными черными глазами.

– Есть, – ответил он, наконец, – я – Четвертый.

– Понятно, – удовлетворенно кивнул Иван Васильевич.

– Что именно тебе понятно, человек?

– Что ты тоже имеешь отношение к проклятой Балансовой службе. А еще что ты занимаешь в вашей иерархии весьма высокое положение. Так, да?

– Вопросы здесь задаю я, – уточнил Четвертый.

– Не сомневался, что ты это скажешь, – Митрохин кивнул.

– Почему? – удивился лысый.

– Ты сказал, что следователь…

– Не следователь, а дознаватель…

– Ну дознаватель. Какая разница. Так все следователи говорят, когда подозреваемый слишком разговорчивый.

– Тебе не откажешь в проницательности, – Четвертый смерил Митрохина внимательным взглядом, – это доказывает твою вину.

– Ничего себе. Ты прямо как фашист рассуждаешь. Слишком сообразительный – в лагерь его, на каторгу. Ты не фашист случайно, нет?

– Нет, я – дознаватель. Моя задача подтвердить твою вину.

Лицо у него приняло такое жестокое выражение, что Митрохин порядком струхнул. А ну как захочет этот дознаватель выбить из него признание вины под пытками. Он же не знает, какие у них тут порядки заведены. Может, они лютуют по-черному. Иван Васильевич решил, что на всякий случай сознается во всем, о чем попросят. К пыткам он совсем не готов.

– Послушай, – Иван Васильевич покосился на краснорожего монстра, – я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Могу сказать только, что ваши парни явились ко мне сами, наломали дров, лишили меня бизнеса. И то, что с одним из ваших случилась досадная неприятность, не моя вина.

– Значит, будешь отпираться? – поинтересовался дознаватель.

– Нет, нет, что вы…

– Настаивать на судебном разбирательстве, – продолжил он.

– Судебном разбирательстве?.. – встрепенулся Митрохин. В голове его замелькали множественные предположения и догадки. Не является ли здесь суд последней инстанцией, после которой следует суровое наказание. Не лучше ли попробовать договориться с этим следователем Балансовой службы, не доводя дело до суда. Только вот вопрос – захочет ли он его выслушать? И тем более помочь? – Вы меня не правильно поняли, – заговорил Иван Васильевич, – если бы можно было обойтись без суда, я был бы очень рад… Нельзя ли?..

– Сперва надо выяснить основные вопросы, человек, – перебил его лысый.

– Ну что вы все человек, да человек, – улыбнулся Митрохин, – меня, между прочим. Иваном зовут. А вас?

– Четвертый.

– Ax да, Четвертый. Прошу прощения, совсем забылся. Так что выяснять? Я, откровенно говоря, даже не понимаю, о чем речь. Ваши ребята, должно быть, превысили полномочия. Вели они себя, скажу я вам, совершенно не по-джентльменски.

Похитили меня, держали в подвале. Заставляли шить, копать. Регулярно били. Но… Но я на них зла не держу. Тем более что один уже того… – Тут Митрохин запнулся, наткнулся на кроваво-красный гневливый взгляд дознавателя, понял, что наговорил лишнего. – Они это сами… Вот. А я готов сотрудничать. Да.

– Хорошо, – кивнул лысый, вытащил из-под стола какой-то прибор, немного поколдовал над ним – в прямом смысле, делая пассы и бормоча под нос, и над полом появилось крупное голографическое изображение. Картинка демонстрировала спину худенькой девушки, одетой в домашний халат с сердечками и тапочки в виде пары меховых собачек. Девушка висела в воздухе, держа руки на ширине плеч, и медленно поворачивалась вокруг своей оси. На лице ее застыло напряженное выражение. Вот она оказалась к Митрохину в профиль.

И продолжила вращение.

– Это она, – прошептал он.

– Она тебе знакома?! – задал вопрос дознаватель.

– Кто? – поинтересовался Иван Васильевич, стараясь ничем не выдать волнения.

– Медиум по имени Медея?

– Ну… – Митрохин нахмурился. Не хотелось сдавать колдунью этому злобному следователю.

Русские так не поступают. С другой стороны, если эта девчушка, которую, как выяснилось, зовут Медеей, виновата в том, что он здесь оказался, да еще разыскивается Балансовой службой за какие-то иные преступления, почему он должен за нее отдуваться. Митрохин погрузился в тяжкие раздумья.

– Я требую ответа, – проворчал дознаватель.

Иван Васильевич решил, что большого вреда не будет, если он скажет правду.

– Ну да, – проговорил он, – я ее знаю. И что?

Познакомились совсем недавно. А что она натворила?

– Вопросы здесь задаю я, – повторил Четвертый.

– Вот ведь заладил, – проворчал Митрохин, – раз ты такой страшный, то я больше ни слова не скажу. Понял?

– При каких обстоятельствах вы познакомились? Было ли это знакомство продиктовано какой-либо общей целью или явилось случайным стечением обстоятельств?

– Пошел ты! Сказал – ничего не скажу, значит, не скажу. Думал, я шучу? Так?

Лысый обернулся к краснорожему и что-то сказал чуть слышно. Тот поглядел на Митрохина свирепо и медленно кивнул.

– Эй, – забеспокоился Иван Васильевич, – об чем речь-то?! Ладно, ладно. Я пошутил. Расскажу все, что знаю.

– Не надо, – приказал дознаватель громиле и повернулся к Митрохину, – я слушаю, человек.

– В общем, я сам к ней пришел, – заговорил Иван Васильевич, – когда ваши братки прессинговать меня начали и мне невмоготу стало. Ну и пошел к ней за помощью. Она вызвала ваших, и они… – Тут до Митрохина кое-что стало доходить.

А вдруг колдунья не имела права так поступать.

Это же получается, что она своих на своих же натравила? Но ей-то откуда было знать. Она колдунья, одернул себя Иван Васильевич. Должна знать, что вытворяет. Чай, не первый день в этих сферах вращается. – Я только от ваших хотел избавиться, – заговорил он, глядя на дознавателя, – а что да как – этого я не знаю. Совсем не знаю.

– Суд разберется, – ответил Четвертый, разом утратив интерес к человеку.

– Зачем суд? – заюлил Митрохин. – Может, мы без суда как-нибудь разберемся. А? Ну что мы, в самом деле, ведь два разумных… э-э… существа.

Всегда сможем понять друг друга. А, ну, может, как-то все же договоримся. Ты мне – я тебе. Закон жизни, а?

Дознаватель смерил банкира презрительным взглядом и сказал голосом, в котором трудно было уловить хоть какие-то интонации:

– Здесь не первичная реальность. Никакие твои материальные ценности меня не могут заинтересовать, человек. – И обратился к краснорожему монстру:

– Монтгомери, поджарь ему пятки.

Я хочу, чтобы он понял, где оказался.

– Эй, – закричал Митрохин, – не надо!

Здоровяк подхватил его, закинул на плечо и потащил прочь. Дверца открылась перед ним сама по себе. Иван Васильевич успел заметить, что дознаватель поднялся, задумчиво побрел к стене и прошел через нее без видимых усилий.

Краснорожий двинулся вниз по винтовой лестнице, поминутно стукая пленника обо все уступы.

Митрохину пришлось сосредоточиться на том, чтобы не размозжить лоб о каменную кладку. Он крутил головой, чувствуя, как наливается свинцом шея.

Они проследовали заваленным хламом коридором в грязную вонючую комнату, всю поросшую мхом. На сырых стенах ползали мокрицы. Посредине комнаты стоял ржавый металлический стол с зажимами для рук и ног. Джинн действовал деловито. Бухнул банкира на стол, щелкнув замками.

Улыбнулся, глядя на искаженное от ужаса лицо Ивана Васильевича.

– Слышь, ты! – выкрикнул банкир. – Морда!

Ты за это ответишь. Ой-йо-о-о!

Митрохин приподнял голову, наблюдая за чудовищными приготовлениями. Краснорожий развел огонь в настенной нише и принялся раздувать его мехами, положил на угли кусок ржавой железки.

Крякнул с удовольствием и повернулся к банкиру.

– Не надо, – попросил Иван Васильевич, – или я за себя не ручаюсь!

Джинн сдернул с его ног туфли по триста долларов за штуку, между прочим, и швырнул в топку.

Немного поработал мехами, чтобы обувь пленника поскорее занялась голубоватым пламенем. Некоторое время они оба с интересом наблюдали, как горят туфли. Ифрит, присев рядом с нишей на корточки, а Митрохин, оторвав затылок от ржавого стола.

– Не-е-е-ет! – вскричал он.

– О да-а-а, – ответил джинн. Подошел к Ивану Васильевичу и аккуратно снял с его ног носки.

Они последовали за обувью.

Кусок раскаленной железки лег в ладонь краснорожего. Он повернулся к банкиру. Тот отчаянно забился в креплениях, стараясь освободиться.

– Не надо! Пожалуйста, не надо…

Джинн в ответ растянул морду в омерзительную усмешку, хохотнул и собирался уже прижечь Митрохину пятки, когда из стены появился дознаватель. Вошел легко, словно через дверь.

– Не надо! – проговорил он, дождался, пока здоровяк опустит железку, и пояснил:

– Совет не одобрил пытку. До суда этого приказано не трогать… Очень жаль. – Дознаватель посмотрел на Митрохина так, что тот немедленно понял – если бы он оказался в руках Четвертого, то умер бы в страшных муках.

– Да что я тебе такого сделал? – пробормотал Иван Васильевич.

Ответом его не удостоили. Дознаватель махнул рукой краснорожему, и они удалились. Громила некоторое время оглядывался на прикованного к столу пленника с явным сожалением. По всему было видно, как ему хочется прижечь пятки Ивана Васильевича.

– Идите, идите! – крикнул он вслед мучителям. – Палачи!

* * *

Через несколько часов джинны в свободных, ниспадающих одеждах отстегнули Митрохина от стола и повели куда-то по заваленным всяким хламом коридорам. В представлении Ивана Васильевича именно так должен был выглядеть внутри дом под снос, в котором поселились бомжи. Обитатели сего здания на бомжей не походили, но чудовищная обстановка их, должно быть, устраивала. Ко всему прочему всюду царил отвратительный запах – пахло сероводородом и органическим удобрением. У Митрохина даже возникло такое чувство что воняет здесь все, без исключения, – стены, пол, потолок, а уж от его провожатых разило так, что он извлек из кармана платок и стал дышать через него.

Путешествие начало его порядком утомлять.

Наконец они оказались у старых резных дверей, покрытых облупившейся краской. Из иссохшегося от времени дерева торчали головки ржавых гвоздей.

Один из провожатых открыл дверь, и Иван Васильевич прошел в темную залу.

– Иди вперед, не останавливаясь! – проговорил голос за спиной, и Митрохин пошел. Выставил перед собой ладони для верности и, ощупывая гладкий пол босыми ступнями, шаг за шагом стал продвигаться вперед. Мрак здесь царил такой, что он не мог различить ни одной детали. Зато в тишине отчетливо было слышно, как вместе с ним кто-то двигается, ступает осторожно. У него сложилось ощущение, что комната полна существ, которые могут видеть в темноте. И все они сейчас смотрят на него, следят за тем, как он слепо перемещается, не решаясь даже остановиться.

– Стой! – скомандовал голос. Иван Васильевич остановился. В ту же секунду вспыхнул яркий свет. На Митрохина словно направили прожектор.

Он стоял в центре светового луча. А рядом с ним Щурилась и прикрывала глаза ладошкой какая-то Девушка.

– Эй, – Митрохин тронул ее за руку. Девушка обернулась, и Иван Васильевич с неудовольствием узнал колдунью. Правда, выглядела нахальная пигалица сейчас совсем не так, как прежде. От былой уверенности не осталось и следа. Она вся осунулась, подобралась, и выражение лица у нее было такое, словно ее только что заставили прожевать и проглотить пару лимонов.

– И вы здесь… – пробормотала она. – Ну конечно… Как же иначе? Это же все вы! Все вы!

– Ты в своем репертуаре, козявка, – отмахнулся Митрохин.

Световое пятно вокруг них стало стремительно разрастаться и вскоре захватило все вокруг. При виде открывшейся его взору диковинной картины Иван Васильевич ощутил учащенное сердцебиение и дрожание в конечностях. Они оказались посреди большой округлой залы. В красно-розовый потолок, украшенный фактурной лепниной, упирались массивные колонны. Мифические существа скалились с громадных фресок, занимающих пространство между высокими окнами в ажурных переплетах. Жутковатые твари щерили пасти и грозили когтистыми лапами. Громадное помещение освещалось множеством голубых светильников, расставленных и развешанных буквально всюду. Особенно много их было под потолком. Они болтались на тонких золотистых цепях, стояли на массивных треногах, и в нишах стен, и на полу. И хотя все они горели, неяркий свет, тем не менее режущий глаза, поступал не от них, а неизвестно откуда. Его словно излучали сами стены.

Иван Васильевич успел также заметить, что на всем лежит толстый слой пыли, мрамор местами потрескался, часть цветных стекол выбита, фрески потемнели и истерлись, а в углах залы скопились большие груды мусора.

«Уборщицу, что ли, не могли нанять?» – с недоумением подумал он. Неприятный запах здесь ощущался еще явственнее.

По правую и левую руку от раскрасневшегося Митрохина и испуганной колдуньи, бледной, словно классическая модель унитаза Gustavsberg, возвышались высокие ряды трибун. На каждой сидело не меньше пятидесяти лысых плоскомордых джиннов. Облачение тех, кто находился на левой трибуне, составляли белоснежные тоги. На правой – черные. Картина сама по себе была столь необычной, что могла кого угодно заставить волноваться, а джинны, ко всему прочему, разглядывали людей, стоящих в центре залы, с явным неодобрением, да еще перешептывались между собой, обсуждая, должно быть, их внешний вид и поведение.

Под перекрещивающимися на них взглядами державных силатов банкир в очередной раз ощутил себя маленьким, ничтожным представителем жалкого человечества. У него на какую-то секунду промелькнула надежда – а может, все это сон, но на сон происходящее не было похоже хотя бы потому, что Митрохину отчаянно хотелось отлить, да еще мучила почти африканская жара. Мрамор на полу нагревался по мере того, как в зале становилось все светлее, и теперь босые ноги припекало так, словно он стоял на сковородке. Он вспомнил, как краснорожий монстр стащил с него ботинки, и поежился. Наверное, не стали жарить ему пятки, потому что решили, что здесь они прожарятся сами собой.

– Где это мы? – Митрохин обернулся к колдунье. – Где мы оказались?

– Полагаю, это центральный офис Балансовой службы, – дрожащим голосом отозвалась девушка, – мы нарушили заведенный у них порядок… и они перенесли нас сюда. Что они теперь намерены делать, я не знаю…

– Ты нарушила, – уточнил Митрохин, – я колдовать не умею… Ты нарушила, тебе и отвечать.

– Я в вас и не сомневалась. Видела я таких, как вы. У тех, кто с большими деньгами дело имеет, нутро всегда гнилое.

– А ты деньги не любишь, можно подумать?! – вспылил Иван Васильевич. – Вон как обрадовалась, когда я о раскрутке по радио и в телевизоре заговорил. Небось не по доброте душевной мне помочь решила, а из-за денежек тех самых, к которым ты с таким презрением относишься. А?

– Тише вы, – одернула его девушка, – хотите, чтобы наше положение еще ухудшилось?

– Твое положение, – уточнил Митрохин. – Я тут решительно ни при чем. Я вот и дознавателю то же самое сказал. Сейчас разберутся и отпустят меня А ты, хе-хе, попала, козявка.

Колдунья собиралась ответить ему что-нибудь грубое, но не успела. С правой трибуны поднялся громадный джинн в черной мантии. Взгляд его был суров, над переносицей пролегла глубокая морщина. Глядя на людей с яростью и презрением, он изрек:

– Подобное преступление на моей памяти совершено впервые…

– Эй, – Митрохин поднял руку, прерывая оратора, – можно спросить?.. Я, честно говоря, не понял? А в чем мое преступление? Я хочу сказать, что я тут – сторона потерпевшая, и только-то.

Обвинитель поглядел на банкира с таким вит дом, что ему мгновенно стало ясно – преступление совершил именно он, и преступление его – чудовищно. Ему вспомнился Тринадцатый, лежащий на асфальте, раскинув руки, и сразу стало очень нехорошо. Митрохину почудилось, что он находится в самом центре зарождающегося черного вихря, который поднимается, чтобы поглотить его.

– Вы препятствовали действиям Балансовой службы, – загрохотал голос обвинителя, – вы пытались самостоятельно сместить баланс. И самое главное, по вашей вине и при вашем участии погиб один из молодых, перспективных балансировщиков.

Колдунья вскрикнула и прикрыла рот ладошкой. Митрохин покосился на девушку. На лице у нее был написан такой ужас, что ему стало еще больше не по себе.

– Кончайте ломать комедию! – крикнул Иван Васильевич. Как обычно, в минуты, когда ему угрожала опасность, он действовал импульсивно.

И обычно всегда выигрывал. Но не в этот раз.

– Комедию? – переспросил обвинитель, в его голосе прозвучал зловещий сарказм. Он выдержал недолгую паузу и проговорил:

– Вы подлежите дисбалансированию и аннигиляции. Полагаю, – он приподнял одну бровь и бросил взгляд на соседнюю белую ложу, – мои коллеги со стороны защиты со мной согласятся.

«Защиты!» Митрохин с надеждой уставился на левую трибуну. Но джинны в белых мантиях и не Думали помогать людям. Они молча кивали, подтверждая слова обвинителя.

– Только не это! – прошептала девушка. – Я же не знала. Меня ввели в заблуждение… Откуда я могла знать, что это преступление?

– Да, откуда нам было знать, – растерянно буркнул Иван Васильевич, термин «аннигиляция» ему ничего не говорил, хотя и показался угрожающим, зато дисбалансирование напугало не на шутку. Хотя в их ситуации о справедливой балансировке, похоже, помышлять не приходилось. – Я требую пересмотра приговора! – выкрикнул Митрохин. – Нам не было известно о том, что действиям Балансовой службы нельзя препятствовать. Так ведь? – обратился он к колдунье. Та в ответ оживленно закивала. – И вообще, – продолжил Иван Васильевич, – странное тут у вас судопроизводство, как я погляжу. Я бы хотел защиту выслушать. Какие у них аргументы? Почему наши защитники молчат?

Вот тот лысый, слева, ему наверняка есть, что сказать…

Колдунья вздохнула, наблюдая за распаляющимся Митрохиным. Его слова и действия все больше напоминали истерику. Иван Васильевич ринулся к трибуне, шлепая босыми ступнями по благородному мрамору.

– Лысый, что ты сидишь? Скажи хоть что-нибудь?! А вы что молчите, гады плоскомордые?! Вас сюда для чего посадили?! Для видимости, что ли?!

Говорите! Говорите!

Он метался вдоль трибуны как полоумный, пока не заметил, что из глубины залы к нему движется массивный силуэт – очертаниями фигура напоминала человеческую, но людей подобных размеров в природе не существует. Митрохин попятился назад и вскрикнул, когда из тени выступило еще одно человекообразное создание трехметрового роста. Краснорожий гигант, подобный тому, что недавно собирался поджарить банкиру пятки, хмурился. Голубые глаза глядели сосредоточенно, а ноздри широкого носа подрагивали. Иван Васильевич обернулся на колдунью, но у той был такой перепуганный вид, словно она собирается грохнуться в обморок, и Митрохину стало очевидно, что помощи от нее ждать не приходится.

– Это ифрит, – прошептала она.

– Все, все, – Митрохин выставил перед собой ладони, – я уже успокоился… И все-все понял.

Честно.

Он продолжал отступать, пока не уперся в массивную колонну. Здесь Краснорожий ифрит настиг Ивана Васильевича, сгреб за плечо и как следует встряхнул, так что зубы клацнули, а в голове помутилось. Повторив эту процедуру еще пару раз для верности, чудовище отпустило пленника, но осталось стоять рядом немым напоминанием о том, что перед лицом высшего суда Балансовой службы следует держать себя в руках.

Водруженный обратно на горячий пол, Иван Васильевич не удержался на ногах и встал на корточки. Так он простоял пару минут, пока ему не стало лучше. Приподнял голову, исподлобья глядя на ифрита, но вставать поостерегся. Так и остался стоять на корточках, похожий на актера детского театра, играющего добродушного бобика. Только выражение лица у банкира было такое, что все дети разбежались бы еще до антракта.

– Мы не виноваты, – пробормотала Медея, – мы же не знали!

Она покосилась на ифрита, ожидая, что подобная экзекуция ожидает и ее.

– Неведение не освобождает от ответственности! – отрезал обвинитель. – Единственное, что я могу вам обещать, это то, что аннигиляция, которую я предлагаю к вам применить, будет быстрой и безболезненной…

– Защита! – пробормотал Иван Васильевич.

Его голос, усиленный эхом, показался ему чрезмерно громким, и он отпрыгнул в сторону, подальше от кошмарного краснорожего монстра.

– Ну хорошо… – с презрительной миной на лице выдавил обвинитель и обернулся к левой трибуне. – Что у вас есть сказать по этому вопросу?

– Я скажу, – с левой трибуны поднялся полноватый джинн с раздвоенной бородой.

В зале зашумели, выражая неудовольствие тем, что он решил выступить, но защитник поднял руку, и почти сразу наступила тишина.

– Мне эта ситуация вовсе не кажется такой же простой, как представителям обвинения. О да, мы говорим о вопиющем случае, когда Балансовая служба оказалась в ситуации балансового столкновения. И такое уже случалось, как вы помните, триста лет назад. Да, да. Уважаемый обвинитель молод и не может об этом помнить… – Джинн в черной тоге скривился, напоминание о возрасте ему сильно не понравилось. – Но не стоит забывать, – не обращая внимания на неудовольствие оппонента, продолжил защитник, – что и тогда, и ранее внутренний баланс пытались нарушить медиумы, действующие исключительно по злому умыслу. В данном же случае мы имеем дело не со злонамеренным преступлением, а лишь с недомыслием.

Эти несчастные люди… – защитник посмотрел на девушку и стоящего на четвереньках банкира, – стали жертвой собственного невежества. Откуда им было знать о восьмицикличном мироустройстве и единомерной балансировке, завещанной нам отцами-основателями Балансовой службы? Вам не приходило в голову, что неведение, о котором они говорят, настолько глубоко, что даже медиум, способный призвать Балансовую службу, ничего не знает о правилах и установлениях оной?

– Этого не может быть, – послышались голоса с трибун. – Бред… Не надо оправдывать виновных!

– Давайте спросим их самих, – сказал защитник.

– Это так? – поинтересовался обвинитель, с подозрением разглядывая людей. – Вам ничего не известно о восьмицикличном мироустройстве?

Митрохин энергично закивал:

– Я же вам об этом битый час толкую!

– Невежество людей глубже, чем я думал, – обвинитель покачал головой. – Можно ли было предположить, что они постоянно будут утрачивать даже малые крупицы обретенных знаний. Что за глупцы… И тем не менее, – он вновь возвысил голос, – я настаиваю на их разбалансировке и аннигиляции. Ведь погиб молодой, перспективный сотрудник Балансовой службы. Только представьте, что начнется, если каждый станет посягать на внутренний баланс… Хаос. Абсолютный хаос. Мы как служба, призванная следить за всеобщим равновесием, просто не можем допустить подобного развития событий. Эти люди, – обвинитель перевел суровый взгляд на Митрохина и Медею, – Должны быть наказаны!

Слова обвинителя нашли одобрение. Как на правой, так и на левой трибуне. Послышались одобрительные реплики, и Митрохин почувствовал, что дело для них снова запахло жареным.

– Нет, нет, – затараторила Медея, – это же все от невежества. Но я буду лучше учиться. Я еще ничего не успела… По-о-ожалуйста… Я только-только начала осваивать книги по равновесию, я сейчас учу таблицу кабалистического счета…

– Заткнись! – не выдержал банкир. – И без тебя тошно. – Опасливо поглядывая на краснорожего здоровяка, он поднялся на ноги, отряхнул ладони, черные от пыли, и выкрикнул:

– Товарищи! – Почему на ум пришли именно «товарищи», он даже самому себе не смог бы объяснить – этим обращением в последний раз он пользовался в начале восьмидесятых. – Послушайте меня, да это же просто ерунда какая-то… Я же только хотел, чтобы от меня отстали. И все. Хотел, чтобы мне дали жить спокойно. И все.

– На предложение о сотрудничестве обвиняемый ответил отказом! – проговорил кривой рот обвинителя. – Не трудись! Нам все известно!

– Да они же мою квартиру порушили, деньги у меня со счетов украли да еще офис ограбили… – Митрохин замолчал, заметив, что лица джиннов сделались уже не просто суровыми, но нестерпимо свирепыми, такими, словно они с трудом сдерживаются, чтобы не вскочить с места и не разорвать наглеца в мгновение ока.

Медея тоже притихла. Она с тоскливым видом изучала ногти, как будто они могли помочь ей выпутаться из этой ситуации.

Обвинитель снова взял слово.

– Люди – неблагодарные, темные существа, – изрек он. – Они никак не могут понять, что лучшее, к чему можно стремиться в простой человеческой жизни, – норма, внутренний баланс, и баланс по отношению к миру. Лучшие люди всегда нормальны, сбалансированны. Возьмем простой материальный пример. Если человек богат, он вызывает зависть у окружающих, порождает ненависть народа, навлекает на себя множество бед. Об этом говорили еще древние мудрецы. Ни одно богатство не приводило к счастью. Что движет таким человеком, как наш обвиняемый? Одна только жажда наживы. Заработать как можно больше денег.

Еще и еще, пока его балансовый двойник не погрязнет в бедности и нищете. Посмотрите на этих несчастных – что стало с их душой. Иногда окружающим кажется, что у них вовсе нет души. Их души черствеют, ибо нет духовности там, где есть деньги. Бедность – не порок? Это не правда, бедность отвратительна. Помимо того, что бедность обычно плохо пахнет, как бы ни была она аккуратна, бедность – это болезни, это пресмыкательство, это подавленная воля. Человек бедный всегда озадачен тем, чтобы где-то добыть средства на пропитание. От отчаяния он способен на любое преступление. Он обуреваем жгучей завистью к человеку богатому, ведь ему не дает покоя надежда стать когда-нибудь богаче. Что же касается человека нормального, то к нему нельзя предъявить никаких претензий. Посмотрите на него внимательно. Он спокоен, потому что за его спиной не стоят с занесенным топором толпы бедного люда, грозя в любую минуту отнять нажитое. Ему не нужно думать о том, что он и его родные будут есть завтра. Он никому не завидует. Потому что его материальные дела находятся в балансе, и внутренний мир четко сбалансирован между материальными и духовными потребностями. Такой человек счастлив. Точнее, должен быть счастлив… – Обвинитель забарабанил пальцами по поверхности стола, а когда заговорил, голос его зазвучал громовыми раскатами:

– Но нет. Что бы мы им ни дали, как бы ни пытались обеспечить баланс и золотую середину, все им мало. Их обуревают страсти! Само это слово – страсти… – процедил обвинитель сквозь зубы, – омерзительно… Они пребывают в извечной суете.

Им некогда подумать о добродетели. А добродетель всегда происходит от баланса. Возьмите этих двоих. Они оказались здесь, перед высшим судом Балансовой службы. По какой причине, как вы думаете? Потому что нарушили закон, пребывая в неведении? Нет, причина проста. Эти двое – сорняки в поле культурных растений. Они ненормальны. И своей ненормальностью они могут заражать других людей. Посмотрите на этого банкира, одержимого жаждой наживы и удовольствий. Посмотрите на его тело. Это тело – сластолюбца, любителя порока. Он расплылся, как мыльный пузырь, и сам не замечает этого. А эта девушка – такая маленькая и с виду такая безобидная. На самом деле – это ядовитый плющ. Вглядитесь в ее лицо.

С малых лет она грезила о том, чтобы стать колдуньей, овладеть потусторонними тайнами. Почему она стремилась к этому? По-вашему, она хотела принести пользу людям? Нет. Ею двигала гордыня и честолюбие. Все, чего она добивалась, она обращала на то, чтобы получить что-то для себя. И даже помощь этому банкиру она оказывала небезвозмездно. Ее прельщали слава, известность, деньги.

Но больше всего она хотела власти. Она полагала, что магия даст ей власть. Не так ли?

– Не так! – выкрикнула Медея и закрыла лицо ладонями, чтобы никто не видел, что она плачет.

– Это так… это именно так… – голос обвинителя звучал, словно набат, слова проникали прямо в душу. В судебном зале повисла гробовая тишина.

Она все тянулась и тянулась, и разорвать ее никто не торопился.

Митрохин, как громом пораженный, стоял и смотрел в лицо обвинителя, не в силах отвести от него взгляда. Вся его жизнь вдруг предстала перед ним совсем в ином свете. Этот плоскомордый лысый джинн говорил с позиций обвинителя, говорил от имени Балансовой службы, но была во всем сказанном такая беспощадная правда, столь очевидная и пугающая, что она потрясла Ивана Васильевича до глубины души. Словно кто-то рывком отдернул завесу воспоминаний, и мир прошлого со всеми его поступками, надеждами и свершениями, представлявшийся дивным садом, оказался похож на заброшенный чердак. Митрохин осознал, что где-то по пути наверх, к счастливому будущему, он утратил нечто ценное, составлявшее его значимую часть, что с течением времени он превратился из целеустремленного светлого человека в стяжателя и сластолюбца и что его давно Уже ведут по жизни не великие цели, а жажда накопительства и стремление к низменным удовольствиям. Его ведь даже никто не любил, если призадуматься. Только терпели, находясь от него в финансовой зависимости. Все до одного. Друзья, партнеры, любовницы. Все, включая Людочку, которая продала его при первой же возможности.

Ивану Васильевичу сделалось невыносимо стыдно своей полноты, расплывшегося тучного тела, круглого лица в красных пятнах. Сегодняшнего Митрохина в Митрохине двадцатилетней давности сложно было разглядеть. Иногда ему казалось, что в старом советском паспорте вклеена фотография кого-то другого. На той фотографии был изображен худой молодой человек с умными глазами и твердым, волевым подбородком. А что теперь?

Иван Васильевич тронул висящую под подбородком складку и ужаснулся.

Еще он вспомнил, как умерла его мать. И он не сумел отложить «важную» встречу. Примчался на кладбище, безбожно опоздав. Осуждающего взгляда так и не смог простить отцу. На поминках напился и сказал ему много обидных слов. Сказал, что он неудачник и у него никогда не будет столько денег, сколько есть у него… Потом, конечно, извинялся, пытался сунуть две штуки баксов, да отец не взял. Говорил, что ему не нужно. Иван Васильевич всхлипнул. Раз и еще раз. Так и стоял перед этим собранием и хлюпал носом.

А рядом с ним навзрыд рыдала одержимая жаждой власти юная колдунья Медея. Ей было мучительно стыдно за свои устремления.

"И чего это она так разошлась? – подумал он. – Ну жажда власти? Ну хочет девочка на всех произвести впечатление. Поруководить коллективом. Что тут такого? Да это же гипноз! – дошло до Митрохина. Он затряс головой, стремясь отогнать наваждение. Туман рассеялся, и звуки внешнего мира мигом придвинулись. Оказывается, все это время обвинитель продолжал говорить.

– ..Раскаяние, которое мы сейчас наблюдаем, – лишь следствие действий, которые обвиняемые совершили по злому умыслу или же без оного.

В любом случае я не считаю, что речь может идти о снисхождении. Я считаю, что сорняки надо беспощадно выпалывать. Именно поэтому я настаиваю на разбалансировке и аннигиляции! – Обвинитель замолчал.

Теперь настроения в зале были всецело на его стороне. Защитник с раздвоенной бородой поднялся с «белой» трибуны и сказал:

– Я согласен с приговором…

Рыдающую колдунью и обалдевшего от обилия впечатлений Митрохина вывел из зала краснорожий здоровяк. Подсудимых ожидала аннигиляция и разбалансировка.

* * *

За пределами зала судебных заседаний Медея быстро пришла в себя. Всхлипнув пару раз, она вытерла слезы и пошла молча.

– Крепко зацепило? – сочувственно поинтересовался Иван Васильевич.

– О чем вы?! – резко ответила девушка.

– Это же гипноз, – зашептал Митрохин, – я все понял. Этот лысый гад – прокурор – нас загипнотизировал, чтобы мы возражать не могли, да еще раскаяние изобразили, и он нас так тихой сапой под обвинительный приговор подвел, падла.

– Сильно сомневаюсь, – ответила Медея.

– Тьфу ты… Что за характер у тебя такой?! Неужели на тебя никак его гипноз не повлиял?!

– Нет. Я просто вспомнила кое-что.

– Что?

– – Много всего… Не важно.

– Лучше бы ты что-нибудь полезное вспомнила.

– Я и полезное тоже вспомнила. Только не знаю, помогать вам или нет после того, как вы всю вину на меня переложить хотели.

– Эх ты, – возмутился Митрохин, – это ж я в сердцах. А так я с самого начала думал – не виновата Медейка, это все я, злодей, учинил не пойми что.

– Врете вы все, – сказала колдунья, – ну да ладно. Вы мне почему-то симпатичны, поэтому я вам помогу.

– Симпатичен? – удивился банкир. – Я?!

Таких слов ему давно не приходилось слушать, и он даже растерялся от того, что кому-то может быть симпатичен. Его называли акулой, мерзавцем, кровососом. Симпатии, во всяком случае, он не вызывал.

«Ей что-то от меня нужно, – настороженно подумал Митрохин, – иначе с чего бы она стала говорить такие вещи».

– Только не думайте, что мне что-то от вас нужно, – словно прочитав его мысли, заметила Медея. – Я вам так помогу. Просто потому, что никогда людям по-настоящему не помогала. Верно он сказал. Все ради себя да ради себя.

– Вот это правильно, – одобрил Митрохин, – иногда и для других нужно что-нибудь сделать. Я и сам время от времени думал – надо бы какую-нибудь благотворительную акцию учинить, чтобы сироток малых порадовать или инвалидов каких-нибудь умственных. Ведь если для кого-нибудь безвозмездно что-нибудь сделаешь, оно для души хорошо. В смысле почувствуешь себя иначе.

– Я кое-что придумала, – сообщила колдунья.

– Ага, – встрепенулся Митрохин и покосился на монстра, который шел позади, медленно переставляя ноги, и с увлечением ковырял в носу, временами вынимая палец и рассматривая его с интересом.

– Значит, так, – зашептала девушка:

– Как только я дам команду, сбивайте ифрита с ног…

– Ифрита? – переспросил Митрохин. – Я?!

– Да. Этот урод называется ифритом.

– Ага, это я уже понял.

– Как собьете его – хватайте меня за руку. Может, удастся отсюда убраться, есть у меня в запасе одно непроверенное… – она замолчала, увидев, что ифрит склонился к пленным и оттянул мочку огромного уха, прислушиваясь к разговору.

Митрохин утвердительно кивнул, глядя на краснорожего с ненавистью и отвращением:

– Я тебя понял, подруга. Ты, должно быть, немного того… сбрендила? Ты посмотри на этого хрена и на меня…

– Только бы получилось, – пробормотала Медея.

– Ты меня совсем не слушаешь? Где я и где он?! У нас весовая категория разная.

– Вы должны постараться, – девушка сделала умоляющие глаза, – иначе совсем ничего не получится. Ну нас же уничтожат. Как вы не понимаете, У нас один только шанс и остался…

Митрохин крякнул:

– Чувствую я, добром это не кончится… Пристукнет он меня.

– Не успеет, – уверенно сказала Медея.

Митрохин покосился на нее с недоверием:

– Слушай, а ты, правда, о власти мечтаешь?

– А что? – скривилась колдунья.

– Да ничего, интересно просто…

– Думайте лучше о деле.

– М-да, характер у тебя еще тот, – повторил Иван Васильевич и подумал, что, хотя она и считает его симпатичным, лично он не хотел бы с такой девушкой иметь ничего общего. Только настроение и умеет портить. Да еще истеричка в придачу. Вон как в зале суда разрыдалась. А казалось бы, чего рыдать. Всего лишь приговорили к разбалансировке и аннигиляции. А впрочем… Митрохин глянул на Медею исподлобья. Симпатичная. И очки на курносом носике ее не портят. Только молодая больно. Сколько ей – восемнадцать, двадцать? Может, выглядит моложе?!

Впереди замаячили металлические двери. Митрохин вытер пот со лба. И в зале суда, и в коридоре, по которому их вел ифрит, царила ужасная жара. В Москве такой не бывает. Только на югах, в разгар сезона.

– Давайте! – крикнула Медея.

Митрохин рванул с места и врезался головой в массивный живот. Ощущение было такое, словно он боднул каменную статую. Ифрит даже не покачнулся, зато Ивана Васильевича будто оглушили. Он замотал ушибленной головой, попятился, краем глаза успел заметить, что девушка совершает странные пассы и кричит в голос.

Ифрит замычал свирепо и пошел на нее.

– Руку! – крикнула Медея. Митрохин поймал ее ладошку. Их подбросило вверх, протащило через что-то густое, как кисель.

– Держитесь!

Это было последнее, что услышал Иван Васильевич. Рука девушки выскользнула. Медею унесло куда-то, а его ударило о железные двери. Он поднялся, пошатываясь, держась за стену. Ничего себе – приложился. Так недолго все внутренности отбить.

Джинн лежал неподалеку, раскинув руки. Оглушенный. Из дырок плотного короткого носа текла кровавая слизь, а на широких губах набухали и лопались розовые пузыри.

«Неужто это я его так?!» – удивился Митрохин, но уже в следующее мгновение происшедшее стало для него очевидным. Это Медея подняла их в воздух и швырнула сквозь стену. Ифрит, должно быть, кинулся за ними и впечатался в каменную кладку мордой.

– Во дает девчонка! – выдохнул Митрохин и обернулся с недоумением. Колдунья исчезла. Значит, в отличие от него ей удалось преодолеть стену.

А ему, наверное, надо было крепче держать ее за руку. Хотя как удержишь, когда так приложило.

«Фуф», – выдохнул Иван Васильевич, пощупал ребра – вроде бы все цело. Хотя гарантировать точно может только рентген.

Ифрит зашарил рукой по полу и захрипел.

Митрохин сразу заспешил, осознав внезапно, что у него появилось очень важное дело – во что бы то ни стало избежать аннигиляции и разбалансировки. Он побежал по коридору, задыхаясь от жары.

Рубашка вылезла из брюк, галстук врезался в распухшую толстую шею. Иван Васильевич рванул узел, ослабляя. Свернул налево. И увидел вдалеке выход. Железные двери, все в разводах ржавчины, призывно манили. Одна из створок хлопала на ветру. В ее металлическом скрежетании Ивану Васильевичу почудился голос, шепчущий бесконечно:

«Беги!.. Беги!.. Беги!..» Митрохин рванул что было сил, ударился в створки дверей. Они распахнулись, и он замер на пороге, будучи не в силах даже пошевелиться, пораженный открывшимся его взору необычайным зрелищем.

Несомненно, это была Москва, но Москва, превратившаяся в жутковатый сумеречный гротеск, словно над городом, где он добился финансового успеха, поработал адский дизайнер: черные громады коробок-домов, серый асфальт, изборожденный черными трещинами, украшенные готической вязью высокие фонари взамен бетонных столбов линий электропередачи, бордюрный камень сменил все тот же черный мрамор. А надо всем этим благолепием раскинулось ослепляющее черной глубиной небо, на котором отлично уживались и ярчайшее, огромное солнце, и кровавая, пугающая луна.

Иван Васильевич обернулся, перевел взгляд на фасад здания, откуда он выбрался, и вконец лишился рассудка. Между двух небесных светил возвышалось подпирающее небеса строение – жуткая помесь сталинской высотки и древнего восточного дворца. Острые грани величественного здания венчали округлые купола. На них сияли бледным светом перевернутые рубиновые звезды. «Центральный офис Балансовой службы», – вспомнил Митрохин слова Медеи и ощутил себя персонажем фильма ужасов. Он быстро сбежал по ступеням, не без страха ступил на черный асфальт и помчался прочь что было мочи. Не оглядываясь, не обращая внимания на плосколицых, одетых в джинсу прохожих. Все они оборачивались на несущегося вдоль улицы человека с удивлением. Некоторые кривили рты в улыбках. Как будто все о нем знали – беглец от принудительной балансировки, как же, как же…

Недолго тебе осталось бегать.

Сказать, что увиденное поразило Митрохина, значило ничего не сказать. Даже подготовленный разум такая картина потрясла бы до невозможности, а уж обычный человек, обладающий рядовым опытом в делах путешествия между реальностями, непременно подвинулся бы рассудком. Митрохин закричал, вращая головой. То тут, то там висели натянутые между темных домов красочные транспаранты, совсем как в советский Первомай – «Балансовая служба делает мир упорядоченным!», «Балансировка – светлое будущее человечества!», «Без баланса – нет аванса!».

– Хе-хе-хе, – разразился дребезжащим, как кашель, смехом сутулый тип с бледным лицом силата, ткнул в Митрохина указательным пальцем, – что, заблудился?

Иван Васильевич в панике ринулся к домам, надеясь укрыться в каком-нибудь тихом дворике от пристальных взглядов и спешащей по следу (он был в этом уверен) Балансовой службы. И словно в современной Москве увидел возле подъездной двери доску под стеклом, а на ней множество красочных объявлений. Окинул взглядом. Поразило столь распространенное в Москве настоящего: «Избавим от лишнего веса». И чуть ниже огромными буквами – «Ампутационный центр». «Баня. Запарили Друзья и знакомые? Давайте запарим их вместе до смерти». «Сдавило грудь? Не можете дышать? Беспокоят почки? Пошаливает печенка? Соглашайтесь на принудительную балансировку». На плечо его легла тяжелая пятерня, и глубокий бас проговорил:

– Попался, человек!

Сразу, с разворота, как не бил никогда в жизни, Митрохин вломил незнакомцу между ног. Ощущение было такое, будто тот специально, на всякий случай (разные, знаете ли, бывают случаи) подложил туда чугунную сковородку. Бамс! Показалось, даже звон услышал! Ступня взорвалась болью. Но подействовало. Джинн охнул и присел на тротуар, держась за промежность скрюченными от напряжения пальцами. Выдавил басовито:

– Мерзавец!

– Ага! – крикнул Митрохин. – Получил, скотина!

К нему уже тянулись белесые пальцы прохожих.

Бежали от центрального офиса крепкие балансировщики в джинсовых куртках.

Он помчался прочь, почти не разбирая дороги, кинулся в темную подворотню, миновал небольшой переулок, пронесся через заполненный грохотом странных агрегатов двор, влез в дыру в деревянном заборе, повалил какие-то ящики, наполненные отбросами… и вдруг оказался лицом к лицу с красивейшей из женщин, что ему доводилось видеть в жизни. Рыжеволосая, с белым, как снег, лицом, она стояла посреди пустынного двора, смотрела в черную бездну неба и, казалось, мечтала.

Увидев беглеца, женщина распахнула изумрудные глаза. Банкир отпрыгнул, но она проворно метнулась к нему и обхватила руками, припала к Митрохину всем телом.

– Откуда ты взялся?! – выдохнула она. – Здесь?!

Голова у банкира закружилась, он почувствовал себя мелким зверьком в когтях крупного хищника и забился, пытаясь освободиться. Как набат ударили в памяти слова Медеи – «гулы – существа женского пола».

– Пустите, – жалобно попросил Митрохин, освободиться никак не удавалось, – пожалуйста, пустите меня.

– А вот и нет, – ответила гула, – я, может, тебя всю жизнь искала, всегда к тебе рвалась, да кто же меня к тебе пустит. Я же не там, на самом верху, в их распроклятой службе. Я же здесь. Простая гула. А ты вот как… Сам ко мне пришел…

Чувствуя, что окончательно теряет рассудок, Митрохин дернулся сильнее, крепкая ткань пиджака не выдержала и порвалась, лацкан остался в руках красивейшей из женщин, а банкир метнулся через небольшую рощицу, вдоль черного здания, мимо ряда темных окон и неизменных бетонных фонарей. Он споткнулся, растянулся на асфальте, угодив локтями в лужу, поднялся и побежал дальше, обогнул здание, поднырнул под нагромождение металлических конструкций и пребольно ударился об одну головой… Увидел, как, увеличиваясь в размерах, растет над ним чудовищная крылатая тень. Митрохин затравленно обернулся, задрал голову и снова увидел ее, белолицую и рыжеволосую.

Она падала на него с неба, разбросав руки для объятия, черные кожистые крылья трепетали за спиной женщины.

– А-а-а-а-а-а-а! – закричал Митрохин, его обхватили под мышками мягкие руки и вознесли в небо. В лицо пахнуло ветром и запахом сладких духов, и он потерял сознание от ужаса, успев напоследок увидеть, как его босые ноги, едва не задев угол крыши, болтаются над стремительно удаляющейся землей…

* * *

Очнулся Митрохин от боли в запястьях. Сердце забилось тревожно. Предчувствуя, что сейчас увидит нечто страшное, он открыл глаза. И точно, в зеркальном потолке отражался толстый человек с перекошенным от ужаса лицом, лежащий на широкой кровати. Веревки растянули его, словно на пыточном столе инквизитора. Саднило запястья и лодыжки, прикрученные к ножкам кровати.

Гула обнаружилась неподалеку. Она сидела на полу и, подперев щеку кулачком, рассматривала Ивана Васильевича. В глазах читался неподдельный интерес.

– Очнулся? – поинтересовалась она.

– А что, незаметно! – проворчал Митрохин. – Где я, черт тебя дери?

– Если будешь дерзить, ни за что не узнаешь.

– Дерзить?! Совсем сбрендила, дура бледнолицая? Говори, где я. Ну, быстро.

– Фи, какой противный… Ну хорошо. Ты в моем обиталище.

– В твоей квартире? – уточнил Митрохин.

– Можно и так сказать, – гула наморщила маленький носик и засмеялась. – Ка-вар-ти-ра… Хорошее слово. Напоминает ка-вар-дак. Это потому, что у вас в жилищах всегда царит хаос?

Митрохин отметил, что смех ее звучит довольно противно. Иногда так бывает. Встретишь женщину, и кажется она тебе самой прекрасной на свете.

А потом засмеется, и понимаешь, что иллюзия красоты развеялась, как дым, потому что смеется она мелко-мелко: «хи-хи-хи-хи», да еще трясет головой по-козлиному. Гула смеялась басовито, раскатисто, совсем не женским смехом, со свистящим придыханием, словно чахоточный оперный певец, вышедший на пенсию по состоянию здоровья.

– За мной гнались… – он запнулся.

– Знаю, можешь не бояться. Здесь тебя найдут нескоро.

– Почему ты меня привязала? – пленник ощутил укол страха и задергался. Веревки натянулись, врезались в запястья.

– Чтобы ты не убежал.

– Я и так не убегу. Мне больно. Развяжи меня.

– Пока не могу, – она снова захохотала. – Хо-хо-хо. Фу-уф. Хо-хо-хо.

«Экая гадость», – промелькнуло в голове Митрохина.

– Чего тебе нужно? – рявкнул он.

– Почти ничего, – откликнулась женщина. – Кстати, меня зовут Лилит…

– Я почему-то так и думал! А я – Люцифер!

Приятно познакомиться.

– Не может быть, – удивилась женщина, – надо же, какое странное совпадение. Ты знаешь, наверное, что главу нашей Балансовой службы тоже зовут Люцифером.

– Что-то в этом духе я и предполагал! – Митрохин почувствовал, что сейчас окончательно рехнется. – И что, ваш Люцифер, сильно похож на меня?

Лилит рассмеялась и захлопала в ладоши:

– Ну что за прелесть эти люди. Знаешь, прежде мне таких, как ты, видеть не приходилось. Ведь я Родилась уже здесь, в Надмирье. Но я столько всего о вас слышала. Вот только не знала, что у вас те же имена, что и у нас.

– У нас другие имена, – выдавил Митрохин.

– Но ты же сказал…

– Имя Люцифер у нас крайне непопулярно.

Впрочем, некоторые сумасшедшие родители могут так назвать своих деток. Не думаю, что у них будет счастливая судьба.

– Зачем ты так говоришь? – обиделась Лилит. – Уж наш первый силат Люци позаботился бы, чтобы для малюток, нареченных его именем, чаша весов удачи кренилась в их сторону, а не наоборот. Ты знаешь, я так надеялась, что когда-нибудь мне тоже дадут возможность балансировать вас. Но я, видишь ли, не прошла по конкурсу в Балансовую службу. Сказали, что я не очень умная.

Да и вообще, гул редко пускают в первичную реальность. Говорят, там очень опасно. И тут ты…

Такая удача… Мне и во сне не могло присниться, что в Надмирье я когда-нибудь встречу человечка.

И такого милого, такого симпатичного…

– Хотел бы разделить твою радость, но не могу, – заметил Митрохин и выкрикнул, будучи не в силах терпеть издевательства:

– Немедленно развяжи меня, стерва паршивая!

– Я бы развязала тебя с удовольствием, но, боюсь, ты будешь доставлять мне неприятности. Я и так, между нами, девочками, говоря, из-за возможности обладать тобою преступила закон.

– Я никому не принадлежу! – выкрикнул Митрохин. – Я сам по себе. Ясно?

– Ты такой смешной, Люци, – Лилит всплеснула руками, – и обидчивый. Можно, я тебя Люци буду называть, или ты опять кричать начнешь?

– Нет, нельзя! И вообще я тебя обманул, меня зовут вовсе не Люцифер. У меня нормальное, человеческое имя.

– А как тебя зовут?

– Неважно, – буркнул Митрохин, – и вообще, почему у главы Балансовой службы имеется имя, а у его подчиненных одни сплошные числа?

– А Люцифер и означает первый, – пояснила Лилит. – Разве ты не знал?! Ой, у меня к тебе столько вопросов. Прежде всего как ты здесь оказался? И еще. Признайся, ты, наверное, знал, что здесь буду я? Потому и забрался в Надмирье. Ой, что я говорю. Ты же не мог бы забраться сюда сам.

Но как ты здесь тогда оказался?

– Перестань тараторить! – вконец рассвирепел Митрохин. – Заткнись! Заткнись! Заткнись! Я вообще уже ничего не понимаю! Я не понимаю, как я здесь оказался! Я не понимаю, что это за место!

Я не понимаю, как устроен мир! Я ничего не понимаю. Ничего!!! – Последние слова он проорал с такой силой, что у него зазвенело в ушах.

– Может, тебе рассказать что-нибудь интересное? – вкрадчиво спросила Лилит, не обращая внимания на вопли пленника. – Чтобы ты хоть что-нибудь начал понимать.

– Сначала развяжи, – попросил Митрохин.

– Пока не могу.

Иван Васильевич выгнулся дугой и затих. Из уголка его глаза покатилась слеза. Гула в мгновение ока оказался рядом и слизнула соленую влагу Длинным влажным языком.

– Какая сладость! – проговорила она, и пленник с ужасом заметил, что ее глаза на миг вспыхнули огнем.

Побыв еще некоторое время рядом с Митрохиным, осторожно касаясь его тела (Иван Васильевич от ужаса весь вспотел), Лилит отошла и уселась на пол.

– Итак, задавай вопросы. Что именно ты хотел бы узнать?

– Что это за место?

– А ты разве не знаешь?! Надмирье. Высшая реальность. Она находится над первичной реальностью. После того как наши предки достигли вершин магического совершенства, мы перенеслись сюда, став божественной силой. Здесь наше обиталище. Здесь наша царство. А в вашей первичной реальности мы почти всесильны. Именно потому, что находимся здесь. В общем, это сложно объяснить. Но мы для вас словно боги. Мы управляем вашими жизнями. Верим, что в этом наше предназначение. Следить за тем, чтобы вы ничего не сделали с миром.

– Ага, конечно, – пробормотал Митрохин, – следите вы хорошо, как я погляжу.

– Ты чем-то недоволен? – удивилась гула.

– Что такое Балансовая служба? – спросил пленник, проигнорировав ее вопрос.

– Изначально в первичную реальность мог перенестись любой из наших. Но потом начались неприятности. Джинны гибли в схватках друг с другом, оказывая помощь тому или иному своему подопечному. Много безответственных и нечистых на руку наших переносились туда. Дошло даже до того, что первичную реальность наводнили ифриты.

Кстати, о них люди знают больше всего. Скажи им, джинн – сразу представляют какого-нибудь ифрита. В общем, Люцифер решил урегулировать этот вопрос и создал Балансовую службу. Чтобы все было организовано как надо, и к вам отправлялись только самые достойные и умные для регулировки антропоморфных полей.

– Какие еще антропоморфные поля?! – не сдержался и заорал Митрохин. – Что это, черт их дери, такое?!

– Ты такой аппетитный, когда злишься, – Лилит облизнулась.

– Это еще что значит? – насторожился пленник.

– Так бы и съела тебя целиком.

– Эй-эй, – прикрикнул на гулу Иван Васильевич, – надеюсь, людоедством мы не увлекаемся?!

– Что ты, конечно, нет. Просто я выразила восхищение твоими формами. Наши мужчины все такие жилистые, каменные, а ты на ощупь мягкий и нежный, – Лилит ухватила пленника за бок, и он вскрикнул тоненьким голоском «ой-ой-ой», – ух, какой же ты сладенький.

– Оставь меня в покое… Расскажи лучше, что такое антропоморфные поля.

– Оставить тебя? Ну уж нет…

– Поля! – проорал Митрохин.

– Как хочешь! – обиделась Лилит. – Как бы тебе объяснить…

– Объясняй по-человечески.

– Ну хорошо, антропоморфные поля, как у нас говорят, – это поля человеческого стада. Вообще-то мистикократические сложности мне никогда не Давались. Давай я лучше расскажу тебе, какая у нас бывает любовь. Тебе это, наверное, очень интересно?

– Нет! – отрезал Иван Васильевич. – Мне интересно, когда ты меня наконец отвяжешь!

– Разумеется, после того, как вдоволь тобой наиграюсь, хо-хо-хо, фу-уф. – Ладонь гулы упала на живот пленника. Митрохин непроизвольно дернулся и закричал, потому что Лилит запустила руку ему под рубашку и принялась царапать его тело острыми, как бритвы, ногтями. – Нет, ну какой же мягкий. Какой податливый. Это просто восхитительно.

– Не надо! – закричал Иван Васильевич. – Пусти меня, стерва!

Но Лилит и не думала отпускать пленника.

Вместо этого она забралась на кровать, села на него верхом, обхватила ногами и прижалась к нему всем телом.

– Я знаю, чего ты хочешь, – поведала гула и укусила Митрохина за ухо, так, что он вскрикнул от боли и задергался. На шею закапала кровь из прокушенного органа слуха.

И пришлось бы банкиру совсем несладко. Но как раз в то мгновение, когда он взывал ко всем богам, умоляя сохранить ему жизнь, могучий удар сорвал дверь в обиталище рыжеволосой Лилит с петель. Митрохин вздрогнул всем телом, ожидая увидеть на пороге плечистых балансировщиков.

Но, к его удивлению, в помещение никто не вошел. То есть совсем никто. Зато гула взвилась с кровати с такой яростью, словно ее подбросила вверх магическая сила. И ринулась к двери.

«Не любит, когда прерывают», – понял Иван Васильевич.

Последующего развития событий он ни за что не смог бы предугадать. Едва его мучительница сделала шаг за порог, послышался свистящий звук, и чьи-то ладони втолкнули в дверной проем большой стеклянный сосуд, внутри которого, беззвучно разевая рот, как рыба на берегу, оказалась гула.

Сосуд повалился на бок, и Лилит вместе с ним.

Ударилась о плотное, полупрозрачное стекло и заметалась внутри, заколотилась о стенки.

В комнату шагнула Медея и кинулась к Митрохину.

– Ты?! – выкрикнул Иван Васильевич.

– Тихо, – девушка приложила палец к губам, – если бы вы только знали, чего мне стоило вас найти. Отсюда срочно надо убираться.

Медея тронула веревки и от ее прикосновений в считаные секунды они ослабли настолько, что пленник сумел освободиться.

– Я вообще не знаю, что это за место, – Митрохин едва не пустил слезу, – еще немного – и я бы свихнулся. Это не Москва. Это… Это Надмирье.

Она сказала. И здесь людей нет… Здесь одни только джинны.

– Насколько я понимаю, это похоже на проекцию нашей реальности. Здесь живут существа подобные этому, – Медея бросила быстрый взгляд на гулу.

Рыжеволосая Лилит снова ударилась в стекло и заверещала. Голос ее из глубины сосуда звучал глухо. Потом гула замерла, подняла руки и быстро зашевелила пальцами. Между фалангами засверкали искристые молнии. Из глаз полыхнуло светом.

В стекло ударил со звоном сгусток огня и, ярко вспыхнув, погас.

– Кажется, она пытается выбраться, – проговорил Митрохин дрожащим голосом, на пленницу он смотрел с ужасом и все еще не верил, что ему посчастливилось уцелеть. На пухлом животе наливались кровью глубокие царапины – следы когтей гулы.

– Не волнуйтесь, – заметила Медея, – я тут придумала кое-что, пока скрывалась от погони.

Печать придумала. Она заключила ее в сосуд и блокировала магию. Пойдемте.

– Куда? – испугался Митрохин, он тер затекшие запястья.

– Надо найти пустынное место, – пояснила девушка, – здесь они нас скоро найдут. Печать ведь сработала. А магию они чувствуют. Интуиты все, как один.

Сразу за порогом Иван Васильевич увидел заметный знак, начертанный на бетонном полу чем-то черным.

– Уголь, – сказала Медея, – его тут много. – И первой побежала по коридору. – Не отставайте!

Митрохин оглянулся напоследок на гулу, та, припав к стеклу, пожирала его жадным взглядом, и поспешил за колдуньей.

Первая встреча с джиннихой оставила в его душе неизгладимый след. Пожалуй, дамочки эти идеально подходят молодцеватым парням в джинсовых куртках. Ивану Васильевичу представилась статная пара – массивный жених с плоским лицом и лютыми черными глазками, облаченный в темный джинсовый костюм, и невеста с безумным взглядом и рыжими волосами, лезущими из-под кроваво-красной фаты. Бр-р-р! Таких брачующихся хотелось обойти за версту, проигнорировав приглашение на свадьбу.

Медея побежала к лестнице. Глянув в пустую шахту – лифт, похоже, здесь не ходил никогда, – Митрохин заторопился. Ему показалось, что снизу летит еще одно рыжеволосое создание, от которого не стоит ждать ничего хорошего.

– Погоди! – крикнул он девушке, но та неслась стрелой, не желая задерживаться даже на секунду. Ее можно было понять – в этом мире все так и дышало опасностью.

Заколоченная дверца болталась на одной петле.

Митрохин ударил ее плечом, и они вывалились под бледный дневной свет Надмирья из подъезда черного хода. Заторопились пересечь узкий дворик.

Вдалеке маячили фигурки нескольких прохожих, но они не обратили на беглецов никакого внимания. Миновав дворик, выбежали к заброшенному старому дому с выбитыми окнами. Перед домом раскинулся пустырь, темнела черным обширнейшая свалка, распространяющая по округе отвратительный смрад. Над кучами отбросов кружили большие существа, похожие на летучих мышей.

Несколько особей сидели на кусках металлоконструкций и что-то жевали, медленно двигая челюстями. У одного из животных торчал из пасти лысый крысиный хвост.

– Ну вот, – Медея огляделась кругом и вздохнула, – здесь вроде бы никого нет.

– И что дальше?!

Иван Васильевич тяжело дышал, с красного лица катились капли пота. Больше всего на свете он не любил легкую атлетику. Все это беганье и прыганье представлялось ему занятием праздным и малоинтересным. В отличие от того же бокса. Любо-дорого поглядеть, как здоровяки отточенными движениями молотят друг дружку почем зря, норовя отправить в нокаут. Если бы Митрохину еще недавно кто-нибудь сказал, что ему предстоит бегать часто и помногу, он бы только рассмеялся. Если бы этот кто-то сказал, что сейчас он бегает часто и помногу, Митрохин нахмурился бы. Если бы этот же тип сообщил Ивану Васильевичу, что в будущем ему предстоит бегать еще больше, Митрохин схватил бы его за грудки и как следует встряхнул. И напрасно, потому что этот кто-то поведал бы ему абсолютную правду.

– Нам придется переместиться во времени, – сказала Медея. – Иначе нам просто не скрыться от Балансовой службы.

– Во времени?! – удивился Митрохин. – Круто берешь, девчонка. Ты и на такое способна?

– И не только, – с гордостью сообщила колдунья.

– Но-но, не важничай. А куда ты нас собираешься закинуть? В будущее? Я б не отказался на будущее посмотреть.

– Будущего не существует, – отрезала Медея. – Это азы. Только в прошлое.

– И куда в прошлое?

– В том-то и дело, что я не знаю, куда именно.

Мне известно только одно заклинание перемещения во времени, но действует оно одновременно на перемещение и во времени, и в пространстве.

– Так что же нам делать?! – Митрохину внезапно показалось, что он слышит тяжелый топот ног балансировщиков. – Соображай скорее! – выкрикнул он и принялся крутить головой.

– Полагаете, имеет смысл попробовать?! – колдунья поправил очки. – Или все же нет? Очень рискованно.

– Рискнем! Давай убираться отсюда побыстрее.

Ты что, хочешь, чтобы нас схватили?

– Ладно, только учтите, направление я буду давать на вас.

– Если бы я еще понял, о чем ты говоришь. Делай, что должна, и все.

Медея вскинула руки и нараспев прокричала в черное небо:

– Крептоне – стороне – квинте – стороне – видаре – тезарус… Не получается… – Она в отчаянии посмотрела на руки и повторила:

– Не получается!

– Пробуй еще! – рявкнул Митрохин и заметил, что от здания в отдалении отделились две темные фигуры и уверенным шагом направились к ним. – Пробуй! Они идут. Может, ты что-то не то говоришь?

– Слова – это только вспомогательная функция, и я…

– Скорее, тебе говорят.

– Эй, вы… – послышался крик, – стойте, где стоите… Не предпринимайте никаких действий, и вам ничего не будет.

– Как бы не так, – скривился Иван Васильевич, – знаю я ваши уловки. Нас так просто не возьмешь…

Слова его потонули в шуме ветра.

Темный вихрь поднялся с асфальта и закружился вокруг двух людей, одиноких в сером потустороннем городе. Послышался громкий свист. Вихрь стремительно набирал силу, втягивал в себя, собирая отовсюду пыль, листву, обрывки газет, черные пакеты и даже крыс и хищных созданий, похожих на летучих мышей. Кружась, в дьявольском хороводе, они поднимались к небу.

– Ты ничего не напутала? – силясь перекричать завывания ветра, проорал Митрохин.

– Нет как будто, – отозвалась Медея, сняла очки с курносого носа и сунула их в карман, чтобы не разбились.

Джинны остановились поодаль, не решаясь приблизиться к урагану, в эпицентре которого теперь уже с трудом можно было различить две смутные человеческие фигурки.

В вихре обнаружились темные сгустки. Они вращались вместе с мусором, норовя зацепить Митрохина. На всякий случай он сделал пару шагов назад, подозревая, что в этом потустороннем явлении таится опасность. Еще врежет такой черной штуковиной по голове, и будешь потом выяснять у горе-колдуньи, собирая мозги по асфальту, как такое могло получиться. Газетный лист влепился ему в лицо и лишил зрения. Иван Васильевич стал отдирать навязчивую, пахнущую гнилью бумагу, присел, опасаясь, что его зацепит одним из темных сгустков, на корточки.

– Что-то не так! – крикнула Медея и с тоской оглянулась на Митрохина. Тот, наконец, справился, с газетой. Скомкал ее и отбросил в сторону.

– Ну что там у тебя?! – прорычал Иван Васильевич. – Еще немного, и я тебя окончательно возненавижу.

– Похоже, мое заклинание зацепило вневременной вихрь.

– И что теперь будет?! Что, черт тебя дери, теперь будет?! А?!

– Н-не знаю, – проговорила колдунья, от волнения начав заикаться.

– Ты только меня сразу предупреди, если нам что-то смертельно опасное угрожать будет, хорошо?.. Только сначала предупреди, а не наоборот.

Когда погибнем, поздно будет. Поняла меня-а-а?! – Ветер выл, лишал дыхания, трепал волосы и полы пиджака, забирался холодной рукой за пазуху. – Ты почему не отвеча-аешь?..

Колдунья торопливо двигалась, выбрасывала руки вверх в судорожной попытке исправить то, что натворила.

– Что толку говорить… теперь, – выдавила едва-едва одними губами, да и не расслышать ее было в яростных завываниях.

Митрохин хотел сказать, что предполагал нечто подобное и что ее колдовство никогда ему не внушало доверия, но тут один из сгустков врезался в банкира, и он с ужасом узрел, как исчезает целый кусок его плеча. Словно хищные птицы, его атаковали другие темные сгустки. Прошло всего мгновение, и весь он с головы до ног покрылся черными дырами, поглощающими его тело. Иван Васильевич ощутил, что его вытягивает куда-то в иную реальность. Он закричал. Увидел, что с Медеей происходит то же самое. Придерживая рукой карман куртки с очками, девушка поднималась в воздух.

Волосы ее трепал ветер. А вокруг тоненькой фигурки вились темные объекты, впивались в нее, растворяли целые куски тела.

Больше Иван Васильевич ничего не смог рассмотреть, потому что его голова исчезла вместе с шеей, и он оказался в черной пустоте.

Сталинград 1943 г. н.э.

Просветлело внезапно. И ясный день обрушился на Митрохина бешеным шквалом грохота, так что ни вздохнуть, ни закричать. От ужаса сдавило грудь и заколотило в висках. Кругом гремела канонада, рвались снаряды, летели в лицо пыль и крупные земляные комья.

– Твою налево, – испугался Иван Васильевич и, щурясь, побежал зигзагами по сухой, взрыхленной взрывами и гусеничной техникой земле. Увидел, что в окопе прячется, глядя с ужасом на ползущие по полю немецкие танки, столь неуместная здесь тоненькая девчушка в изящных очках.

Митрохин рухнул рядом с колдуньей, схватил ее за плечо.

– Ты что наделала?! – зашептал резко, дергая ртом. – Я ж… я жить хочу! Очень хочу!

– Это все вы, – ответила Медея и оттолкнула Митрохина, – я же на вас направление задавала.

– Какое еще направление, черт тебя раздери?!

Думаешь, я понимаю хотя бы слово из того, что ты несешь?! Да ни черта я не понимаю! НИ ЧЕРТА!!!

Взрыв ударил совсем рядом. Земля содрогнулась, и Иван Васильевич едва не потерял равновесие. Пальцы утонули в глиноземе. Но на ногах удержался. Поднял голову, увидел неподалеку солдата в темно-зеленой гимнастерке. Тот лежал в глубокой воронке и передергивал затвор винтовки.

А правее еще один. Их много скрывалось там, в пороховом дыму, что стелился над землей и затягивал позиции белесой пеленой, укрывая советских солдат от вражеских снайперов.

– Вперед, робяты, – заорал воин с перебинтованной головой, – за Родину, за Сталина-а-а! Ура-а-а!

В дыму и не разглядеть было, кому он кричит.

Но из ниоткуда поднялась целая цепь солдат и побежала вперед. Матово поблескивали примкнутые к винтовкам штыки.

– Убираться надо! – крикнул Митрохин. – Иначе нам каюк!

По взгляду Медеи он понял, что-то не так. Резко обернулся и обомлел. На него смотрел широко открытыми глазами молоденький солдат. Лет восемнадцать, не больше. В руках парень сжимал немецкий автомат, нацеленный Ивану Васильевичу в беззащитную грудь.

– Эй, парень, – проговорил Митрохин, – ты не дури. Мы гражданские лица. А я тут вообще случайно оказался… Я к этой войне никакого отношения не имею… Не имею… Ты слышишь?

По глазам солдата прочитал, тот сейчас выстрелит. Слишком напряженный момент. Слишком стремительно развивались события, чтобы он осознал, что ему говорят, и поступил правильно.

– Да ты хоть дочку мою пожалей, – нашелся Митрохин, хотя разница в возрасте с Медеей у них была не больше десяти лет. – Маленькая она еще.

Русские мы! Русские…

Солдат скривился, палец его дрогнул на курке.

Послышался протяжный свист, и позади бабахнуло. Да так, что бедолагу перекинуло через окоп, где прятались банкир и Медея. Он ударился о землю и остался лежать на месте падения оглушенный. Автомат отлетел едва ли не в руки Ивана Васильевича. Тот заплясал, хватая непослушными пальцами горячий металл, наконец, поймал оружие, сжал его покрепче и уставился на Медею с тем особым видом, какой у него бывал, когда он собирался устроить разгон подчиненным в банке.

– Я сейчас…

Колдунья поняла его без слов и принялась творить заклинание.

Митрохин взмахнул кулаком, собираясь выругаться, но передумал – в конце концов девчонка делом занялась. Он отвернулся от нее, осторожно выглянул из окопа и прицелился в черные фигурки на горизонте. Фашисты шли за танками. Растянулись цепью по всему полю боя. Автоматы с такого расстояния казались игрушечными. Тра-та-та – стрекотали выстрелы. И ярко полыхали в дыму огненные вспышки. Танки перемещались нарочито медленно, давая пехоте возможность наступать вместе с тяжелыми боевыми машинами.

– Надеюсь, вы стрелять не собираетесь? – поинтересовалась Медея, отвлекаясь от колдовства.

– Тебе-то что?! – отозвался Иван Васильевич. – Занимайся своим делом. А взрослых дядь не беспокой понапрасну.

– Как вы не понимаете, вы же можете весь ход мировой истории нарушить. Пожалуйста, ни в кого не стреляйте.

– Да это ж фашисты, – Митрохин смерил ее презрительным взглядом, – поди, знаешь, что они с людьми вытворяли, а туда же. Гуманистка выискалась. Они ж геноцидом целых народов занимались! Евреям от них знаешь как досталось. А ты их защищаешь. Ну ничего, коммунисты им показали, что такое настоящий гуманизм. Дали им, понимаешь, по ж…

– Между прочим, сталинский режим, который вы сейчас представляете, ничуть не лучше гитлеровского. Отличается он только тем, что Гитлер уничтожал людей избирательно, а Сталин устроил геноцид собственного народа, – отчеканила Медея, – Я настоятельно прошу, нет, я просто требую, чтобы вы не вмешивались в ход мировой истории.

– Ах, ты требуешь, а вот я… – Шальная пуля свистнула над головой Ивана Васильевича, разом лишив его воинственного настроя. Банкир отбросил автомат подальше, сжался на дне окопа. – Да на кой мне все это нужно?! Ладно. Все, завязываю с войной. Убедила. А ты чего филонишь?! Давай-ка отправляй нас, пока немцы или свои же не ухайдокали…

Медея выбросила перед собой левую руку, правой совершая быстрые пассы.

– Что-то я ничего не чувствую, – пожаловался Митрохин. – Похоже, ты чего-то опять перепутала.

– Еще мгновение, – отозвалась девушка, – энергия прибывает.

– Ага, вроде пошло. Волосы на голове шевелятся. И пятки щекочет.

Тут Митрохина подхватила неведомая сила и подбросила в воздух сразу на несколько метров.

Солдаты неприятеля и, что самое обидное, свои же советские воины заметили парящего над полем битвы толстого человека в черном костюме и немедленно открыли по нему огонь. Но Ивана Васильевича на пути полета пуль уже не было. Его и Медею поглотил, щелкнув, черный зев. Вместе с парочкой путешественников во времени и пространстве в пустоту между мирами отправился огромный пласт земли. А на поле боя осталась глубокая яма с округлыми ровными краями. Может, в другое время и в другом месте такое удивительное углубление в земле стало бы предметом пристального внимания уфологов всего мира, но в условиях военного конфликта удивительные ямы мало кого интересуют. Так что ее попросту не заметили.

Правда, пока один из немецких танков объезжал яму, подставив левый борт под обстрел, в него попали из противотанкового ружья. За тяжелой машиной потянулась перебитая гусеница, ход замедлился. Вовремя брошенная советским солдатом граната угодила в самое основание башни…

Петроград 1918 г. н.э.

Ивана Васильевича крутило и болтало, словно угодивший в песчаную бурю аэроплан. Он ощутил дурноту и головокружение. И хотел закричать от ужаса, когда под ним объявилось что-то похожее на черно-белую расплывающуюся фотографию, и его швырнуло внутрь нечеткого дагерротипа. Митрохин успел испугаться, вскрикнул, когда перед ним оказалась лента реки, и понял, что сейчас бухнется в воду. В последний момент он успел вцепиться в железную ограду. И повис на ней, держась за металлические завитушки. Рывок получился такой силы, что Иван Васильевич едва не разжал пальцы, но все же удержался.

Разом нахлынули чувства. Прежде всего страх перед неизвестностью. Следом раздражение на бестолковую девицу, которая учудила черт знает что, закинув их в какое-то непонятное место, а ко всему прочему едва не бултыхнула его в реку.

«А здесь прохладно», – подумал Митрохин. Дул ледяной, порывистый ветер, забирался за воротник, холодил торчащий из-под задравшегося пиджака живот. Иван Васильевич засучил ногами по гранитному камню и потянул тело вверх. После нескольких неудачных попыток ему, наконец, удалось перелезть через перила. Оказавшись на твердой земле, банкир шумно выдохнул и огляделся.

Медея обнаружилась неподалеку. Она стояла спиной к Митрохину и задумчиво смотрела вдаль.

Иван Васильевич решительным шагом направился к девушке, намереваясь высказать ей все, что он о ней думает.

– Ты?! – ткнул Митрохин в колдунью указательным пальцем. – А ну быстро говори, где мы?!

– Не знаю, – призналась Медея, чем привела банкира в еще большее раздражение.

– Как это не знаешь?! – выпалил он. – Ты же нас сюда заслала?! Или я что-то упустил?

– Упустили, как обычно, – парировала девушка.

– Да я тебя! – разозлился вконец Иван Васильевич. – Говори, где мы… Или я не знаю, что с тобой сделаю.

Он покраснел, налился праведным гневом, и замахал перед лицом колдуньи растопыренной пятерней:

– А ну говори!

– Теперь не все ли равно?! Да и не знаю я.

– Не знаешь? Как это… как это не знаешь? – Иван Васильевич сразу заметно сник. Облокотился правой рукой о железную решетку, а левой потянул галстук, ослабляя узел:

– Действительно. Теперь уже все равно. Сил моих больше нет. Боже, почему ты ко мне так жесток?! Чем я такое заслужил? Ну чем? Балансировщики эти… Суд. Дисбалансировка. Баба эта. Да еще ты. Училась, наверное, плохо, да? Вместо того чтобы помочь, как я просил, окончательно втравила меня в неприятности.

– Это вы сами, – Медея замотала головой, протестуя, – если бы вы мне с самого начала сказали, что против вас уже балансировка задействована, то ничего этого не было бы.

– А догадаться нельзя?! – рявкнул Митрохин. – С чего бы у меня, по-твоему, такие неприятности были?! Я ж тебе сказал, что преследуют меня. Что в любой момент что-нибудь случиться может.

– Откуда же я могла знать, что это именно Балансовая служба вас преследует. Я думала, бандиты какие-нибудь.

– Они и есть бандиты, самые что ни на есть натуральные… Холодно, – Митрохин поджал ногу. – На лето непохоже. Скорее уж осень. Точно осень. – Он покосился на сырую мостовую. Порывистый ветер гнал по бетону обрывки газет и листья. В отдалении стояла темная раскоряка – обнаженное дерево. – Поздняя осень! – уточнил Иван Васильевич. – Заболеем теперь. Ты бы подумала, что ли, где тут ботинки можно раздобыть. А то босиком нехорошо.

– Эй, вы! – послышался грубый окрик. Митрохин обернулся. Перед ними стояло несколько одетых в поношенное, грязное тряпье людей. Один в затертой кожанке с затянутой поверх нее портупеей. Другой в бескозырке, коротких брюках, из левого ботинка торчит неудачно намотанная портянка. Третий и вовсе в одной рубахе без пуговиц.

Но к этому последнему, несмотря на костюм голодранца, сразу хотелось отнестись со всей серьезностью, потому что за ухом он почесывал дулом нагана.

– Ты курсистка, че ли, али как? – поинтересовался он вальяжно у Медеи.

– Нет, студентка, в университете учусь, – дрожащим голосом сообщила она.

– Папка с мамкой богатые? – с пониманием отозвался голодранец.

– Нет, у меня нет родителей, – ответила девушка, – только бабушка, в деревне… Она в деревне живет.

– Брешет небось, – заметил тот, что был в бескозырке, и сплюнул на мостовую, низко наклонив голову. Слюна растянулась до самой земли.

– Нет, не брешу, честное слово… – попыталась оправдаться Медея.

– Значит, кулаковское племя, – бескозырочник скривился, – я от таких, как бабка твоя, пострадал сильно. Поняла, курсистка? Погорельцы мы. А ваши помочь не захотели. Говорят, водку не надо было пьянствовать, работали бы – ниче бы не сгорело у вас. Вот оно как, ага.

– А ты че, буржуй небось, да? – поинтересовался Наган у Митрохина. – Вона костюмчик какой на те. Такой тока буржуи носють. Или я не прав?

Ивана Васильевича охватило жуткое безразличие к своей судьбе и какая-то тупая, почти звериная злость. До встречи с представителями Балансовой службы он таких качеств в себе не замечал. Но теперь его проняло.

– А ты кто такой, падла? – тихим голосом проговорил он. – Чтобы мне вопросы задавать?! – И пошел на троицу, сунув руки в карманы фирменного пиджака. – Кто такой?! – повысил он голос. – Отвечать, когда с тобой офисный пролетарий разговаривает! – И даже сам испугался того, что ляпнул. Откуда этот офисный пролетарий вылез?!

– Чего-о? – протянул Наган. – Какой еще офисный пролетарий… – И вдруг осекся, глядя на Митрохина почти со страхом. – Да не может быть того. Я ж всего один раз. И то на старом портрете…

– Да чего ты его слухаешь? – заговорил тот, что был в кожанке. – Шлепнуть контру, да и…

– А ну заткнись! – цыкнул Наган. – Дай к человеку присмотреться… Ладно, – решил он, – пусть идут своей дорогой. – Взял своих спутников за плечи и торопливо повел прочь. Только оглянулся напоследок и покачал головой недоверчиво.

– Чего это он? – Митрохин оглянулся на Медею. – Будто призрак увидел.

– За кого-то вас принял, повезло…

– Ах, повезло?! – рассердился Иван Васильевич. – Давай вытаскивай нас уже из советской России. Мне это время, знаешь ли, как-то не очень. Буржуем объявят, как вот эти давеча, и пустят в расход. Да и зябко тут… – Он передернул плечами и добавил уже мягче:

– Давай, милая, убирай нас отсюда. Шлепнут нас здесь. Чую. У меня когда вот тут начинает посасывать – значит, все, жди беды, – Митрохин показал пальцем на свой порядком уменьшившийся в размерах благодаря встрече с Балансовой службой живот.

– А если посреди океана где-нибудь окажемся, – Медея сглотнула, – не нравится мне это заклинание. И потом, оно только назад работает. А чем дальше, тем хуже. Такими темпами мы в мрачном Средневековье окажемся.

– Ну почему же хуже, – не согласился Иван Васильевич с колдуньей, – были же и цивилизованные времена.

– Да? Какие, например? – язвительно поинтересовалась Медея.

Иван Васильевич растерялся.

– Ну если о России говорить… То…

– О какой России?! – надвинулась на него Медея. – Я же говорю, заклятие действует и во времени и в пространстве. Может зашвырнуть куда-нибудь, где не то что России, даже о славянах слыхом не слыхивали. К австралийским аборигенам не хотите, к примеру? Или к индейским племенам?

А если…

Ее слова прервал топот множества ног. По набережной пробежал отряд матросов. Они держались ближе к домам и на пришельцев из будущего не обратили внимания. Вдалеке послышалась стрельба и крики. Засвистели пули, и неподалеку с грохотом лопнул плафон фонаря. Осколки зазвенели на мостовой.

– Отправляй нас отсюда, – Митрохин озирался с диким видом, вжав голову в плечи, – хоть в Киевскую Русь, хоть на цивилизованный Восток, хоть на острова Кука. Мне уже все равно. Киевская Русь лично мне подошла бы. Я бы там развернулся.

– Постоянные войны, междоусобицы Киевской Руси привели к появлению феодальной раздробленности, – тоном лектора заметила Медея. – К чужеземцам мелкие феодалы всегда относились настороженно, предполагая в каждом шпиона. Боюсь, что там ни мне, ни вам хорошо не будет. Что касается цивилизованного Востока, как вы его охарактеризовали, то он был, конечно, прекрасным местом в представлении путешественников того времени. Но это только потому, что сами они были дикарями. И ко всему прочему представителями правящей элиты. Ну а острова Кука – это вообще глупость. Населены туземцами. Если нас и не съедят сразу, то все равно там нас ожидает жалкое существование в соседстве с дикими племенами людоедов.

Выстрелы загрохотали ближе, чей-то дикий вопль разнесся по округе.

– Слушай, ты, зануда, – Митрохин погрозил Медее кулаком, – если будет нужно, в Киевской Руси я сам стану удельным князем. На востоке выдам себя за посланника великого славянского царя.

А что касается островов Кука, то я всегда мечтал туда в отпуск съездить, чтобы экзотикой насладиться. Да вот не случилось. Так что применяй свое заклинание, не думай.

– А вы упрямый, – констатировала девушка, с интересом разглядывая Ивана Васильевича, – потому, наверное, хорошую карьеру и сделали.

– Нет, – с нажимом сказал Митрохин, – хорошую карьеру я сделал только потому, что мне всегда везло.

Еще одна пуля с визгом отскочила от перил в нескольких шагах от них…

– Но я, – заговорил Митрохин нервным тенорком, – карьеру предпочитаю делать в спокойной обстановке. Ясно тебе, курица?!

– Расстрелять! – донеслось с другой стороны реки, грянул залп.

– Помогите, братцы! – крикнул кто-то из ближайшего проулка. Пришельцы из другого времени обернулись и увидели израненного солдата, который полз к ним, протянув скрюченную пятерню. – Братцы, помогите, а не то конец мне. Преследуют меня. В ногу попали. – Раненый захрипел натужно, как один из постоянных клиентов банка во время посещения офисного туалета. Ивана Васильевича эта его манера каждый раз заходить в сортир и натужно там кряхтеть раздражала до невозможности.

– Не братцы мы тебе, – заключил он, глядя на раненого с брезгливостью, – мы вообще не отсюда. Мы – сон. И скоро мы исчезнем. А я, между прочим, – он ткнул себя в грудь, – вообще буржуй недобитый.

– Что вы такое говорите, – Медея дернула его за рукав, – вы что, солдат не видите?

– А? Что? – Иван Васильевич обернулся и увидел группу марширующих мимо солдат. Все лица после его громкого заявления оказались обращены в их сторону. – Ну вот, говорил же я тебе, что в этом времени нам не место, – с несчастным видом промычал Митрохин.

– Стой, – скомандовал один из солдат, с красной лентой на рукаве. – Это шо тут такое происходит?

Выползший из переулка бедолага затих, обгоревшую шинель на всякий случай накинул на голову. И попытался прикинуться мертвым. Солдат поглядел на него, перевел взгляд на Митрохина, глаза его обратились в узкие щелки.

– Это не я! – вырвалось у Ивана Васильевича. – В него кто-то другой стрельнул. Да у меня и оружия нет. Вот. – Митрохин продемонстрировал пустые ладони.

– Кто такой?! – поинтересовался солдат тихим голосом и скинул с плеча винтовку.

Митрохин понял, что сморозил глупость, называя себя буржуем недобитым, оглянулся на колдунью, но от той поддержки ждать не приходилось.

Она застыла с открытым ртом, обозревая суровых мужчин, которые все, как один, глядели на них и, судя по всему, при малейшей оплошности с их стороны, стали бы стрелять.

В переулке тем временем послышались крики.

Выстрел. Солдат с красной повязкой обернулся.

Митрохин тоже заинтересовался происходящим.

Вытянул шею. К реке стремительно приближалась разношерстная толпа. Человек тридцать. Все вооружены пистолетами и винтовками. Верховодил толпой высокий человек с бородкой клинышком.

Его худое лицо отражало свирепую решительность.

– Вы кто такие? – заорал человек с красной повязкой. Предводитель толпы в ответ поднял револьвер и несколько раз выстрелил. Пуля попала в одного из солдат, и он упал. Остальные немедленно открыли ответный огонь.

Во всеобщем грохоте и хаосе было слышно, как кричит раненый, над головой которого свистели пули.

– Сумасшедший дом, – пробормотал Митрохин, уползая по-пластунски подальше от места схватки. – Свои же в своих стреляют… Они же вместе должны быть или нет?

– Назад! – закричала Медея.

Иван Васильевич поднял голову и увидел, что со стороны моста к ним бегут могучей поступью целых три балансировщика. Одеты они были во все те же джинсовые куртки – то ли не было времени переодеться в соответствии с духом эпохи, то ли в их ведомстве что-то перепутали, сочтя, что двадцатый век от двадцать первого никак не отличается.

Митрохин затравленно обернулся. Перестрелка продолжалась. Правда, сдвинулась в сторону проулка. Солдаты теснили разношерстную толпу. Их предводитель орал как безумный: "Ни шагу назад!

Они нам ответят за наших братьев, скоты!" Медлить больше было нельзя. Иван Васильевич вскочил и со всех ног припустил прочь по набережной.

Медея уже бежала впереди, время от времени оглядываясь через плечо.

К счастью для беглецов, солдаты заметили балансировщиков. Лицо одного из стрелков вытянулось от изумления. Он резко развернулся, собираясь выстрелить по странным незнакомцам, но один из них метнул прозрачный шар, и бедняга, вскрикнув, уронил винтовку и повалился на своих товарищей. Заметив, что атакованы с двух сторон, солдаты перевели огонь на балансировщиков. Тем пришлось замедлить бег, выставить щиты и медленно перемещаться.

– Давай… уберемся… отсюда! – проорал Митрохин.

– Сейчас, – ответила Медея, обернулась и ткнула сведенными ладонями ему в лицо.

У Ивана Васильевича закружилось в голове. Он ощутил, что отрывается от земли. Потом перевел взгляд вниз и увидел, как прыгает балансировщик.

В белом лице его не было ни кровинки. Оттолкнулся от мостовой и взвился в воздух, протянув к нему две массивные пятерни. Промахнулся всего на несколько сантиметров. Митрохина подхватил могучий воздушный поток и по спирали понес вверх, так что дух захватило. Его дикий вопль унесся вместе с ним в серые дождливые небеса.

Германия. Кельн 1849 г. н.э.

Кратковременный полет оборвался внезапно.

Митрохин оказался посреди обширного парка, на куче прелой листвы и замахал руками, стараясь сохранить равновесие. Упал, ткнулся локтями в сырость и пополз, разгребая листву и проклиная колдунью.

– Вовсе ни к чему так ругаться! – проговорила Медея, она оказалась рядом.

Иван Васильевич уставился на нее с самым разгневанным видом.

– Между прочим, благодаря мне мы спаслись, – сказала девушка.

– Спасибо, – буркнул Митрохин, отряхивая костюм.

В новой реальности, куда их забросило колдовство, было намного теплее. Должно быть, здесь было лето. Пошевелив пальцами на ногах, Иван Васильевич подумал, что их, чего доброго, могло занести в самую настоящую зиму. И вот тогда он уже не смог бы разгуливать босиком.

Тенистая вязовая аллея уходила вдаль. Господа самого благообразного вида прогуливались с собаками. Одна из них, жизнерадостно виляя хвостом, отняла у слепого палку и побежала к хозяину. За что немедленно получила палкой по морде и обиженно взвизгнула. Хозяин вернул стоящему с протянутой рукой ошарашенному слепому вещь, и тот, выдавив «Scheisse», деловито зашагал прочь, шлепая палкой по гравию.

Вдоль дорожки стояли белые скамеечки. На одной из них сидел бородатый человек в сюртуке и читал газету, делая в ней заметки карандашом на полях. Митрохин напряг зрение и сумел прочитать название: «Neue Rheinische Zeitung».

– Эй, – Иван Васильевич обернулся к девушке, – ты куда нас притащила? Это не фашистская Германия, часом?

– Не знаю, – ответила Медея, – я ничего уже не знаю. Нет, фашистская Германия быть не может. – И напомнила:

– Заклинание работает назад.

– Гляди, как на молодого Карла Маркса похож, – проговорил Иван Васильевич шепотом, продолжая приглядываться к незнакомцу, – видишь, газету на немецком читает.

– «Новая рейнская газета», – перевела Медея.

– Ты немецкий знаешь?

– Немного. Нужно было для изучения древнегерманских заговоров. Если это «Новая рейнская газета», то мы скорее всего в дореволюционной Германии. Точнее, в Пруссии.

– Ну надо же, а я немецкого языка не знаю.

Будешь общаться за нас.

– С общением все не так просто, – покачала головой Медея. – Язык – структура динамичная.

Знаете ли вы, например, что термином «распущенный подонок» в сочинениях химиков восемнадцатого века обозначался растворенный осадок?

– Всегда предполагал что-то такое, – кивнул Митрохин. – Значит, общаться по-немецки ты не можешь?

– Но тут, по крайней мере, не стреляют.

– Полиглотка, елки зеленые. Знал бы, что такое случится, тоже языки бы учил. А что не стреляют, так это неважно. Все равно скоро Балансовая служба объявится, – Митрохин вздохнул, – и придется нам убираться отсюда.

«Пообщаться, что ли, с этим типом, похожим на Карла Маркса, – пронеслось у него в голове. – Узнать, что он думает о торжестве мировой революции».

Немного смущало незнание немецкого языка, но Иван Васильевич счел это обстоятельство досадной и незначительной помехой. Если два интеллигентных человека желают объясниться, языковой барьер не станет препятствием.

– Гутен таг! – выкрикнул он, приближаясь.

Бородатый субъект на скамейке посмотрел на Митрохина с удивлением и на приветствие никак не отреагировал.

«А может, это и вправду Маркс, – подумал Иван Васильевич, – хотя вряд ли, мало ли в Германии бородатых субъектов, похожих на Карла Маркса».

– Маркс? – уточнил он.

– Я, – ответил незнакомец и отложил газету.

– Ну конечно, ты, – обрадовался Митрохин, – а я тебя, как увидел, так сразу и признал. Ну, думаю, сам Карл Маркс! Хе-хе.

– Я-я, – откликнулся немец, приподняв брови.

– Ты-ты, конечно, ты… Кто же еще. А я Иван Васильевич, Митрохин моя фамилия.

– Что вы делаете? – Медея попыталась остановить банкира. – Нам нельзя с ним разговаривать.

– Это еще почему?

– Потому что если он Карл Маркс, то мы можем невольно изменить весь ход мировой истории.

Вы что, фантастику не читаете?

– Нет, конечно. Я читаю балансовые отчеты. И «Плейбой».

– Скорее всего это не он, – Медея оглянулась на удивленного господина на скамейке. – Но я вас очень прошу, не приставайте к местным жителям.

Я вас просто умоляю. Вы даже не представляете, что можете натворить.

Митрохин взглянул на Маркса с сожалением.

– Слушай, ну неужели нельзя с ним даже поговорить? Я так мечтал всегда с этим типом поболтать, который политэкономию придумал. Нас этой политэкономией знаешь как донимали. Хотел спросить его, что, ему вообще делать больше нечего было? Пил бы себе пиво немецкое. С девками немецкими развлекался. Вот я его сейчас и спрошу.

– Нельзя, – отрезала Медея, – мы и так устроили настоящий кошмар в том времени. Да и насчет фронтового эпизода у меня дурные предчувствия. Боюсь, выйдет нашей стране это боком.

– Да ладно, – махнул рукой Митрохин, – так уж и боком. С Россией коммунисты что только ни делали, а она как стояла, так и стоит. И будет стоять вечно. Как знать, может, я сейчас Карлу Марксу втолкую, во что лучше капитал вкладывать, он и займется делом. А потом Ленин без его трудов не лишится рассудка и не возомнит себя «вождем мирового пролетариата». Глядишь, и России лучше будет, если ее разворовывать не станут, как разворовывали семьдесят с лишним лет коммунисты.

Как думаешь?

– Я ничего об этом не думаю. Я вас только очень прошу, оставьте в покое местных жителей.

Мы должны быть предельно аккуратны в наших Действиях.

– Ишь ты, предельно аккуратны…

«Карл Маркс» тем временем поднялся, косо поглядывая на парочку странных субъектов, свернул газету в трубочку и поспешил прочь.

– Ну вот, гляди, уходит, – расстроился Иван Васильевич. – А так поговорить хотелось. Мне в университете знаешь сколько пришлось его изучать.

– «Капитал»? – поинтересовалась Медея.

– Если бы только «Капитал». А то и «Святое семейство», и «Нищету философии», и кучу статей всяких, как ранних, так и поздних. Если ты все это почитаешь, у тебя голова от напряжения опухнет.

Между прочим, головастый мужик…

Маркс обернулся вдалеке, словно почувствовал, что говорят о нем, свернул за угол и скрылся из вида.

– Между прочим, это вы виноваты, что нас все время к революционным деятелям и в революционные эпохи тянет, – возвестила Медея.

– Я? – удивился Митрохин.

– Именно, я даю ориентировку на ваше восприятие. В надежде, что вы нас куда-нибудь в нормальное место направите, а получается неизвестно что…

– Ты, видно, очень глубокую ориентировку даешь, – Иван Васильевич пожал плечами, – потому что мне ни до революции, ни до Маркса с его «Капиталом», ни до прочих коммунистов дела никакого нет. Давно уже.

– Значит, в вас это сидит, – не унималась Медея, – иначе с чего нас в революционную эпоху занесло. Теперь вот в Пруссию.

– Почем мне знать? – пожал плечами Митрохин. – Может, ты что-то делаешь не так. Но мне до материалистического понимания истории никакого дела нет.

– Что-что? – переспросила Медея.

– Что?

– Что вы только что сказали?

– А что я такое сказал?

– Ну, что-то про понимание истории…

– Ну да, материалистического понимания истории, согласно обоснованию Карла Маркса. Да это же основы. Исторический материализм… Хм, – Митрохин замолчал, понимая, что из него почему-то лезут штампы научного коммунизма, предмета, который в свое время немало крови ему попортил в университете. Правда, он все равно получил в результате пятерку, но от ежедневной и еженощной зубрежки едва не подвинулся рассудком.

– Вот видите, – Медея вздохнула, – и как на вас теперь производить ориентировку?!

– А ты на меня не производи, – огрызнулся Митрохин. – На себя производи.

– Так не получится, к сожалению, – сообщила Медея, – обязательно должен быть объект, желающий переместиться во времени и пространстве.

Это объектная магия.

– Что-то у тебя самой с магией неладно. Нечего на других валить, если книжек недостаточно прочитала…

– Зато вы, как я погляжу, достаточно, – не осталась в долгу колдунья. – Только не тех книжек.

– Много ты понимаешь, – фыркнул Митрохин, – тогда время такое было. И меня, если хочешь знать, чуть из университета не поперли. Не выучи я тогда этот распроклятый предмет, эту гидру о трех головах – философию, политическую экономию и научный коммунизм, – меня бы точно тогда вышибли. И не видать бы мне тогда диплома о высшем образовании, а с ним и успешной карьеры в дальнейшем. Это сейчас дипломы у нас продаются и покупаются на каждом углу, а раньше, чтобы стать большим человеком, надо было хорошо учиться.

– А вы всегда об успешной карьере мечтали? – поинтересовалась Медея.

– Намекаешь, что о другом мечтать нужно было?! – сощурился Митрохин. – Вот только не надо моралите. Да, я всегда мечтал об успешной карьере. И о больших деньгах мечтал. Хотя в советское время сложно с большими деньгами было. Могли привлечь к ответственности. И о семье тоже мечтал… Последнее – единственное, что у меня в жизни не получилось. В остальном – все есть, полный порядок. А чего нет – купим. Усекла?

– Усекла, – ответила Медея. – Ну что, пошли?

– Куда? – удивился Иван Васильевич.

– В город. Устраиваться будем.

– Ты думаешь, Балансовая служба нас здесь не найдет.

– С каждым прыжком нас все труднее отследить. Это я знаю наверняка. Так что пока они появятся, может не один месяц пройти. Нам же надо что-нибудь есть. Поищем работу.

– Жалко, Маркса отпустили, – заметил Митрохин, – прижали бы его к стенке – он бы супом нас накормил.

– Откуда у вас такие уголовные наклонности? – Медея поправила очки. – Вы же банкир.

– Я тебе по секрету скажу, банкиры – те же уголовники, – махнул рукой Иван Васильевич, – акулы. Будешь мелко плавать – сожрут, даже хвоста не оставят! Ну пошли…

– Пошли…

Они двинулись через парк и вскоре выбрались к домам. Уютный городок, словно припорошенный пылью, встретил их оживленным движением. Пешеходы и конные экипажи спешили по мощенным серым камнем улочкам. Неподалеку возвышался устремленный к небу собор в красно-коричневых тонах. К основной башне, увенчанной шпилем, примыкало длинное строение с остроугольной крышей.

Митрохин загляделся на величественное, хоть и небольшое здание, поскользнулся, наступив в большую кучу пахучего навоза, и выругался по-русски, чем немедленно привлек внимание окружающих.

Немцы оглядывались на удивительных незнакомцев с интересом. Еще бы, помимо того, что для середины девятнадцатого века одеты они были весьма непривычно, Митрохин к тому же стоял на гладком камне босыми ногами.

– Надо раздобыть ботинки! – объявил он зловещим голосом и двинулся вперед.

По мостовой прогрохотала конка с запряженной в коляску каурой лошадкой. Человек в котелке, пошатываясь, вышел из ближайшего подъезда и уставился на странных незнакомцев с отчаянным страданием во взгляде. Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, и на Митрохина пахнуло такой отвратительной вонью, что он зажал нос двумя пальцами. Во рту у этого несчастного творилось нечто совершенно невообразимое. Торчало в беспорядке несколько чудом уцелевших гнилушек, и среди них темнело что-то черное.

– Уйди, уйди от меня, – замахал Иван Васильевич руками.

Несчастный метнулся в сторону и быстро пошел вдоль улицы.

– Видал? – спросил Митрохин. – Вот чудовище! Что это у него с зубами?

– Стоматит в запущенной стадии, – пожала плечами Медея, – в это время, по-моему, зубы не лечили, а только драли, а для обезболивания давали собачью мочу.

– Да ты что? – изумился банкир. – То-то я смотрю, у него из пасти так смердит. Да как же вынести-то такое?

– Да, туго им приходилось, – вздохнула колдунья, – им еще мазали десны дегтярной мазью.

– Так это она у него чернела.

– Не знаю, – повторила Медея, – я вообще уже ничего не знаю. Но предчувствия у меня самые неважные. Кажется, все это закончится плохо. Я бы здесь жить, наверное, не смогла.

– Теперь мне кажется, что и я тоже, – заметил Митрохин, – что ж ты сразу не рассказала о том, как тут зубы лечат?

– Не было повода.

– Ноги мерзнут, – пожаловался Иван Васильевич.

– Теперь это уже неважно, – заметила Медея и подняла руки. – Джинны здесь.

– Так быстро нашли? – ахнул Митрохин.

– Наверное, очень старались.

Балансировщики бежали со стороны парка, похожие на пару охотничьих псов, идущих по следу.

Заклинание на этот раз сработало мгновенно.

Колдунья положила ладонь на лоб Ивана Васильевича, и мир для него померк.

«Будто наркоз», – успел подумать Митрохин и исчез из этого времени навсегда. Медея пропала сразу за ним во вспышке голубоватого пламени.

Балансировщики подбежали и засуетились вокруг того места, где только что находились беглецы. Один из них делал широкие взмахи руками и прислушивался. Другой ходил с самым озабоченным видом по кругу и втягивал воздух ноздрями.

Вокруг балансировщиков стала собираться толпа зевак. Они еще немного покрутились среди улицы, предпринимая самые странные действия, с точки зрения обычных людей, затем, как по команде, сорвались с места и побежали в сторону парка, сбив несколько человек. Преследователи собрали всю возможную информацию о беглецах и теперь спешили к порталу, чтобы вернуться в Надмирье с подробным отчетом о проваленной операции.

Рим 60 г. н.э.

Митрохин вскрикнул. Только что он стоял посреди мощенной булыжником мостовой, а теперь падал с весьма внушительной высоты. Он приземлился на колени, да так и остался стоять, похожий на серую, припорошенную пылью веков статую – вокруг их было в избытке. По большей части площадку украшали застывшие в гордых позах атлеты и девы в едва прикрывающих наготу простынях.

Но имелся здесь и целый пантеон грубо вылепленных голов и бюстов: многие скульптуры были совершенно неотличимы друг от друга. То ли скульптор не слишком заботился о сходстве с оригиналом, стараясь придать облику изображаемого как можно больше благообразия, то ли ему просто не хватило мастерства, чтобы создать оригинальное произведение искусства.

Как только Иван Васильевич обрел слух, он услышал, как где-то вдалеке безостановочно кричит ребенок и гомонит на странном наречии толпа. Затем в нос ему ударило такое стойкое зловоние, что он прослезился, застонал и свалился.

Медея возникла в новой реальности с некоторым опозданием. Нарисовалась в десятке шагов от Митрохина и сшибла метровую колонну, на которой стояла круглая шишковатая голова. Голова слетела с постамента и с грохотом раскололась. Колдунья с самым озабоченным видом кинулась собирать осколки, как будто это была голова ее покойной бабушки. Потом заметила стонущего Митрохина и поспешила ему на помощь. Иван Васильевич приходил в себя тяжело. На ноги он смог подняться только после того, как Медея сотворила какое-то простое колдовство. И все равно каждый малый шажок давался ему непросто. Медее пришлось взять Митрохина под руку. Она довела его до ступеней какого-то дома и помогла сесть на них.

– Кошмар! – подал голос Иван Васильевич и сердито глянул на Медею. – Не скажешь, как получилось, что я едва вдребезги не разбился?..

– Такое бывает при перемещении, я же предупреждала, – начала оправдываться колдунья и вдруг замолчала.

Митрохин обернулся. Неподалеку разворачивалась отвратительная сцена. Какой-то толстяк с грубым лицом в ярости охаживал дубинкой маленькую девочку. На шею бедняжки был надет ошейник. Иван Васильевич вскочил, забыв о боли в отбитых коленях, и крикнул возмущенно:

– Ты что делаешь?!

Русская речь возымела совсем иной эффект.

Пара вооруженных мужчин, шедших вдоль улицы по каким-то своим делам, остановилась, переглядываясь. Толстяк отпустил девочку и уставился на Митрохина во все глаза. Он смотрел настороженно, но при этом не выказывал и тени страха. Затем проговорил что-то на своем языке и погладил малышку по голове.

– Кажется, он предлагает нам ее купить, – заметила Медея.

– Ты что, его понимаешь? – удивился Иван Васильевич.

– Это латынь, я в институте учила немного. Он понял, что мы чужестранцы, и решил объяснить нам местные законы. Он сказал, что имеет полное право бить свою рабыню. Она сбежала из его лупанария. Еще он говорит, на ошейнике написано, что каждый, кто ее поймает, должен вернуть законному владельцу. Именно так следует поступать, если мы не хотим оказаться за решеткой.

– Откуда она сбежала? – переспросил Митрохин.

– Лупанарий – это что-то вроде публичного дома, – просветила Медея банкира скорбным голосом.

– Да она же совсем маленькая! – Иван Васильевич глянул на толстяка с отвращением, девочке на вид было не больше десяти.

Толстяк снова заговорил. На этот раз голос его звучал увереннее и громче.

– Он что, угрожать нам взялся? – мрачно поинтересовался Митрохин.

– Говорит что-то о заключении под стражу.

– Вот негодяй. Спроси его, не хочет ли он получить люлей от одного очень сердитого банкира?

– Вы этого не сделаете.

– Конечно, сделаю… Что за порядки в этой чертовой стране.

– Судя по всему, мы в какой-то очень давней эпохе. Похоже на Древний Рим, – с тоской заметила Медея, – не знаю, сколько мы тут сможем оставаться, но давайте-ка лучше двигать отсюда, а то как бы нам самим в рабство не угодить. Рабы в Риме лишены всех привилегий.

Толстяк тем временем громкими криками привлек внимание парочки прохожих. Вооруженные короткими мечами мужчины в тогах и плащах, скроенных из козьих шкур, решительно направились к чужакам. Вид у них был весьма угрожающий. Иван Васильевич одернул пиджак и принялся засучивать рукава.

– Что вы делаете?! – уставилась на него Медея.

– Надоело мне бегать! – коротко пояснил Митрохин. – Это ж не балансировщики. Обычные люди. Драться буду!

– Не надо… – у колдуньи из горла вырвалось что-то похожее на стон, очки сползли на самый кончик носа. – Они же подготовленные бойцы.

И, кажется, гладиаторы. Прирежут за милую душу.

– А что ты предлагаешь?! – спросил Иван Васильевич.

Мужчины тем временем остановились возле разбитой головы. Один из них выдал какую-то длинную тираду, из которой Митрохин различил одно только слово – «Сенека», затем оба обнажили мечи и пошли на них. Владелец девочки злорадно скривился, схватил рабыню за ошейник и потащил прочь, время от времени охаживая ее дубинкой.

– Ну вот, – сказала Медея, – не успели перенестись, а уже попали в неприятности.

– Это мы еще посмотрим, у кого неприятности, – откликнулся Митрохин, – делай, как я!

Он схватил с постамента каменную голову и запустил ею в нападающих. Голова не долетела до римлян, разбившись о камень. Подобное поведение чужеземцев вызвало у воинов временное замешательство, что позволило Ивану Васильевичу сграбастать мраморный бюст. Этот был много меньше каменной головы, и метать его было удобнее. Римляне ринулись в бой, и бюст угодил одному из них в лоб. Медея не растерялась, толкнула изо всех сил колонну, которая завалилась на второго. С ее верхушки слетела голова лобастого философа и ударила врага по макушке. Меч выпал у воина из ослабевшей руки, и Митрохин немедленно завладел оружием.

Некоторое время озадаченные воины стояли напротив вооруженного мечом Ивана Васильевича и Медеи. Потом один из них выкрикнул на латыни какое-то ругательство.

– Валите отсюда, – угрожающе сказал Митрохин, – пока я добрый…

Воины посовещались между собой и попятились назад. Тот, которому досталось по макушке, что-то угрожающе процедил сквозь зубы.

– Валите, я сказал, – банкир нахмурился.

Римляне побежали прочь и скрылись за мрачными каменными постройками, окрашенными белой известью.

– Испугались, гады, – проворчал Иван Васильевич с гордостью.

– Нам это дорого будет стоить, – предупредила Медея.

– Ничего, прорвемся, – ответил Митрохин, стараясь засунуть короткий меч за ремень. – Не на тех напали! У-у-у-уроды!

– Лучше нам оказаться отсюда подальше, пока они не вернулись с толпой единомышленников, – заметила колдунья.

– Так пошли, – Митрохин потрогал отбитые колени и констатировал:

– Да ты просто волшебница, Медея, почти не болят…

– Я рада. Последний раз, когда я пробовала лечить колени, человек не мог ходить несколько дней.

– Что, серьезно, что ли?! – опешил Митрохин.

– Нет, шучу, – колдунья улыбнулась.

– Хе-хе, шутница. Ну вперед, что ли? – Иван Васильевич решительно зашагал по одному из проулков. Медея поспешила за ним.

За причудливо одетыми пришельцами из далекого будущего увязалась целая толпа зевак. Вслед им кричали непристойности. Мальчишки швыряли камни в спину и разбегались, как только Митрохин, выходя из себя, принимался орать и грозить кулаком. Чтобы избавиться от праздношатающихся римлян, они прибавили шагу. Но толпа не отставала, продолжая разрастаться. Необычная одежда привлекала всеобщее внимание.

– Лучше бы нам куда-нибудь свернуть, – сказала Медея. Митрохин насторожился. Впереди и в самом деле что-то происходило. Довольно бесцеремонно расталкивая толпу, по улице спешили несколько крепышей в металлических нагрудниках поверх кожаных жилетов. Диковато выглядела юбочка из кожаных ремней, из-под которой выглядывали голые ноги. Картину дополняли тяжелые сандалии на ногах. Головы защищало подобие немецкой каски времен Второй мировой войны, только с массивным красным гребнем – от затылка ко лбу.

– Это что еще за клоуны-трансвеститы? – буркнул Иван Васильевич.

– Легионеры, – сказал Медея.

Рука одного из солдат взметнулась в воздух, он что-то закричал.

– Он нас заметил, бежим, – Медея подтолкнула Митрохина, и они поспешили прочь. Свернули на боковую улицу и побежали по ней. Толпа за их спинами взревела, предвкушая отличное зрелище.

Но колдунья сделала легкий пасс руками, и воздух за ними сделался серым и совсем непрозрачным.

Римские граждане бродили в густом киселе, наталкиваясь друг на дружку.

А Митрохин и Медея миновали несколько двориков и выбежали на узкую улочку. Римской публики здесь было гораздо меньше.

Иван Васильевич на бегу обернулся и увидел, что погони нет.

– Бежим, бежим! – подбодрила его девушка.

– Так нет же никого, – откликнулся Иван Васильевич, сбавляя темп.

– Бежим! – прикрикнула на него Медея и Щелкнула пальцами.

Митрохин против своей воли прибавил шагу, сиганул за очередной поворот и налетел на огромную вазу, стоящую посреди улицы. Ваза покачнулась и плеснула содержимым в Ивана Васильевича.

Тот едва успел отпрыгнуть, изрыгая всевозможные проклятия. Вокруг расползалась устойчивая фекальная вонь.

Какой-то тип с толстой лоснящейся мордой проговорил что-то на благородной латыни (судя по тону, решил пожурить чужестранца), потом задрал подол светлой тоги и начал, как ни в чем не бывало, мочиться в вазу. Медея поспешно отвернулась.

– Ох и мерзкое место, – проворчал Митрохин, критично оглядывая едва не пострадавшие брюки. – И, кстати, почему здесь так воняет?

– Потому что это нижняя часть города, – назидательно заметила девушка, – состоятельные люди живут на холмах. Вон там, погляди.

– Ясное дело, – Митрохин крутанул головой. – Ждут там небось, пока ветерок подует, и они смогут дышать не только ртом, но и носом.

Мерзкое место! – повторил он. – Я от своих слов не отступлюсь! Пакостное, убогое государство! Не могу от отвращения даже говорить – такое чувство, что прямо сейчас в рот кошки гадят.

– Это же история человечества, – возразила Медея, – и я, к примеру, не считаю, что имею право порицать этих людей, если они ведут себя несколько грубо по нашим меркам. Взять, к примеру, того толстяка, что ловил сбежавшую рабыню.

Наверное, нам не стоило встревать. Это их личное дело. Я хочу сказать, нельзя порицать его за то, что он привык поступать так, как здесь принято.

– А я считаю, что имею право его порицать.

Да, я осуждаю его. Извращенец – он и в Африке извращенец, а мерзавец – всегда мерзавец. В каком бы времени мы ни находились, нравственные законы едины.

– Для вас едины.

– Для всех едины! – заупрямился Иван Васильевич. – И не надо меня переубеждать. А то я решу, что ты гадкая, испорченная девчонка.

– А вы, должно быть, в своем времени служили эталоном нравственности?! – подколола его Медея.

Митрохин покраснел до корней волос, вспомнив службу эскорта и распутных девиц, с которыми он обычно имел дело.

– Я, может, и не служил эталоном нравственности, но за детьми с дубинками не бегал.

– Если бы вы не вмешались, возможно, те двое не стали бы на нас нападать, – заметила Медея.

– Этих негодяев давно следовало проучить, – Митрохин сжал рукоять меча, – к тому же они оказались не такими уж храбрецами.

– Чувствую, нам еще придется об этом пожалеть, – вздохнула Медея, – нам ведь предстоит здесь задержаться. Не хочется больше рисковать.

– Среди этих уродов я не останусь, – объявил Митрохин, вглядываясь в толпу оборванцев. Они стояли в отдалении и наблюдали за ними. Самый высокий ковырял в носу с такой настырностью, словно надеялся отыскать в его недрах несметные сокровища. – Ну и уроды! – проговорил Иван Васильевич. – Нет, мне здесь решительно не нравится. Пора отсюда валить. Давай-ка, отправляй нас куда подальше.

– Куда подальше я могу вас отправить в любой момент! – парировала Медея.

– Ты, стервоза, не хами старшим, а делай что тебе говорят, а то я здесь брошу – и вон те типы будут решать, кому ты достанешься на завтрак, обед и ужин.

– Не понимаю, – сказала Медея, – как вам вопреки вашему мерзкому характеру удалось занять такое высокое социальное положение в России. Вы же всегда всем недовольны.

– Не вопреки моему мерзкому характеру, а благодаря, – ответил Иван Васильевич, – с таким характером, как у меня, знаешь ли, города можно брать. Москву, к примеру, можно взять только наглостью. Чем и пользуются многочисленные приезжие. И я тоже, между прочим, из Белгорода в Москву приехал. Правда, у меня к тому времени все уже на мази было – и деньги крутились, и дело росло, и вышки нефть качали…

– Не понимаю, – повторила Медея.

– Не понимаешь – и не поймешь! – отрезал Митрохин. – И вообще думай лучше, что нам теперь делать. Я в Риме жить не хочу. Тут такие нравы царят, что ой-ой-ой… Я тоже, между прочим, кое-что читал о местных укладах. Не серость какая-нибудь. Университет кончал. Они тут любят друг дружку всеми возможными способами. А я, между прочим, человек православный, – вспомнил Иван Васильевич, – нечего мне тут среди грязных язычников обретаться. И вообще я гомофоб.

– Между прочим, Римская империя – не худшее место, куда нас могло занести, – сообщила Медея, – надо только выяснить, в правление какого из Цезарей мы попали – и тогда я решу, что делать дальше.

– А какая разница? – буркнул Митрохин, раздосадованный, что не может похвастаться подобной эрудицией, – по Цезарю она, понимаешь ли, определит, эпоху и как им действовать, ишь ты. – Древний Рим – он и есть Древний Рим, – проворчал банкир.

– Не совсем так. Власть менялась, и вместе с ней менялись устои.

– И откуда только ты все знаешь?! – вконец разозлился Митрохин.

– Читала много умных книжек.

– Это я уже слышал. Когда только успела, не пойму. Сама пигалица вон какая, а про местные устои все знает.

– А про Древний Рим я читала особенно много, – поделилась колдунья. – Вряд ли вам это известно, но здесь обитали очень сильные ведьмы и колдуны… Точнее, обитают, – поправилась она. – Правда, магия их – исключительно темная. Они используют в своих ритуалах внутренности жертвенных животных, а еще кровь и органы невинно убиенных детей.

– Невинных младенцев? – уточнил Митрохин. – Слышал… знаю…

– Нет, не младенцев. Как правило, детей трех-четырех лет. Для колдовства важно, чтобы некоторые компоненты в теле успели дозреть. Дойти до нужной кондиции. Только тогда колдуны могут выдать точное предсказание и использовать эти компоненты для приготовления зелий.

Иван Васильевич сердито посмотрел на Медею.

– И что, все эти вещи ты изучала?

– Да, – девушка кивнула, – чтобы быть сильным практикующим магом, нужно принимать к сведению любой опыт, каким бы темным он ни был. Теория очень важна. Не менее, чем практика.

Теория – это основа. Обладая большим количеством теоретических знаний, я могу самостоятельно развивать практические навыки, не прибегая к помощи специальной литературы.

– Мог ли я раньше подумать, что весь этот бред существует, – покачал головой Иван Васильевич, – мне и сейчас иногда кажется, что все это мне только снится. И что вот сейчас я проснусь и окажусь в Москве. Поеду на работу, в офис.

– Все это правда, – вздохнула Медея и шмыгнула носиком, – а мне ведь бабушка говорила: не занимайся ты этой магией, не доведет она тебя до добра. А я не слушала, делала то, что считала нужным. И вот…

– Да ладно, не унывай, – решил Митрохин приободрить колдунью, – ты и не потеряла почти ничего, потому что у тебя ничего и не было. А мне, знаешь, как тяжело лишиться всего, что у меня было! Я же все это потом и кровью получил. Вот этими вот трудовыми руками… – Иван Васильевич вытянул перед собой ладошки. – Работал, работал… А они явились, понимаешь, баланс наводить в антро…попа… тьфу ты…

– Антропоморфных, – помогла Митрохину Медея, – есть теория, что существуют такие поля, от которых зависит равновесие нашей планеты.

Некое общее излучение человечества. Есть предположение, что излучение это как-то связано с гравитацией. Планета сама дает людям возможность селиться в определенных местах, чтобы повысить равновесность. Эта теория перекликается с другой теорией.

Якобы все во вселенной взаимосвязано. И каждый человек – частичка вселенского цикла. Своего рода – гравитон.

– И откуда ты этого нахваталась?

– Книжки умные читаю.

– А что это ты таким тоном это повторяешь, словно я ничего не читаю?! У меня дела, знаешь, сколько времени занимают… – Митрохин замолчал, осознав, что зачем-то пытается оправдаться перед девчонкой. А ну ее вместе с ее нахальством и явным презрением к тому, чем он занимался в жизни! Главное, чтобы помогла ему выкарабкаться.

Остальное его не волнует.

– Нечестно это, – угрюмо буркнул Иван Васильевич, – не заслужил я того, чтобы бегать от них. И все так хорошо было, так славно. Ну чего я им сдался. Чего?!

– Их ваш балансовый двойник вызвал, – напомнила Медея.

– Да знаю я, будь он неладен. Джон Смит распроклятый. Надеюсь, балансировщики его крепко потрепали. Да и не может быть такого, чтобы не крепко. Я же выбрался с той дачи, где меня пытали швейной машинкой.

– Швейной машинкой?! – ужаснулась колдунья.

– Да ладно, – отмахнулся Митрохин, – что было, то было… Сейчас мы, по крайней мере, на свободе. И то хорошо. А страха у меня больше нет.

Ты не думай. Поначалу я очень боялся, а сейчас как отрезало. И даже злость появилась. Любому готов в глотку вцепиться, как питбуль.

– Это я заметила, – Медея усмехнулась.

Они вышли на площадь, где на расстеленных на земле циновках полулежали взрослые и дети. Римские граждане смотрели вверх, все, как один. Митрохин поднял голову и увидел, что на привешенной к башне платформе выплясывает странный человек. К рукам его было привязано нечто отдаленно напоминающее крылья.

– Вот видите, – заметила Медея, тронув Ивана Васильевича за рукав, – здесь тоже много хорошего. Театр, например. Актер показывает детям миф об Икаре.

– Так они детишек обучают, – понял Митрохин, – заба…

Договорить он не успел. Актер раскинул руки и шагнул с платформы. Тело врезалось в землю с тошнотворным шлепком.

– Мать твою! – выкрикнул Иван Васильевич, самоубийца лежал в каких-нибудь десяти шагах от него. Под ним растекалась кровавая лужа.

– Что… что это? – забормотала пораженная колдунья, глядя, как организаторы назидательного зрелища уже приковывают к стене новую жертву, рядом стоял человек с орлом. – Пойдемте отсюда, – Медея потянула Ивана Васильевича за рукав. – Это не театр, это кошмар!

– А?! – очнулся Митрохин, он никак не мог прийти в себя, глядя на останки того, кто еще недавно стоял наверху, демонстрируя сделанные им крылья.

– Пойдемте отсюда, сейчас они будут показывать детям миф о Прометее…

– Не понимаю, – проговорил Иван Васильевич.

– Орел будет выклевывать у человека печень.

– Да что же это?! – вытаращился Митрохин. – Зачем они все это детишкам показывают?

– Наверное, считают, что так мифы лучше усваиваются, – сказала колдунья с отвращением.

Митрохин посмотрел на детей, сидящих на площади. Большинство в голос рыдали, но были и такие, что смотрели на разворачивающееся действо с нескрываемой жадностью. Их внимание в основном привлекал крупный орел-людоед.

– Прочь отсюда, – скомандовал Митрохин и первым поспешил с площади. Медея направилась за ним. Сзади слышались крики прикованного к «скале» «Прометея» и орлиный клекот.

– Куда мы идем? – поинтересовалась Медея.

– Куда подальше из этого поганого места.

Митрохин хмуро оглядывался по сторонам. Во взгляде Ивана Васильевича читалось неодобрение – Рим ему решительно не нравился. Хотя прежде после прочтения пары-тройки приключенческих романов у него были довольно идеалистические представления о жизни в древнем мире. Во всяком случае, о жизни людей состоятельных, имеющих отношение к финансовым сферам.

– Нет, не зря Спартак восстал против угнетателей, – буркнул Митрохин и обратился к Медее:

– Что, по-прежнему считаешь, мы не вправе их осуждать?

Медея обреченно кивнула, предчувствуя, какую бурю возмущения вызовет у нетерпимого к отклонениям от общепринятой нормы двадцать первого века банкира.

– Наверное… нам надо достать местную одежду! – на бегу проговорила она.

– Ты со своими очками все равно в глаза бросаешься, надо бы нам лучше еды какой-нибудь раздобыть. А то у меня в животе тоже скоро восстание Спартака начнется.

– Здесь должны быть таверны, – сообщила Медея. – Мы могли там перекусить, если бы только у нас были местные монеты.

– С местными монетами у нас туго, – Иван Васильевич хмуро оглядел одетых в длинные тоги римских граждан. Некоторые из них показывали на пришельцев пальцами и смеялись.

– Не хотите же вы?… – Медея поймала взгляд Митрохина и ужаснулась.

– Именно, – ответил он и сплюнул в пыль. – А что прикажешь делать, когда у нас ни копейки, а жрать охота?

– Может быть, мы сможем найти другой способ заработать денег и купить себе платье.

– Какой именно? – Митрохин смерил колдунью презрительным взглядом. – Будешь фокусы показывать?

– Почему бы и нет, это лучше, чем грабеж.

– Некоторых не грех и пограбить, – Иван Васильевич нахмурился, вглядываясь с ненавистью в толстого, напомаженного гражданина, облаченного в светлую тогу и сандалии с изящной тонкой шнуровкой – этот заливался громче других, да еще тыкал в них толстым, как сарделька, пальцем. – Ну и мерза-а-авец! – протянул Митрохин, сжимая кулаки. – Сейчас я его потрясу на предмет пары римских рублей!

– Пойдемте, – Медея ухватила Ивана Васильевича под руку и потащила прочь, стремясь как можно скорее увести подальше от веселого толстяка. Митрохин нехотя подчинился.

– У меня маковой росинки во рту не было почти сутки, а он ржет, – ворчал он, перемежая свою речь грязными ругательствами, – вот ить извращенец проклятый. Учить таких надо! Нет, ну какая наглость!

Они дошли до площади, окруженной колоннами, подпирающими пустоту.

– Гляди-ка, совсем как у нас в России. Только построили зданьице, а крышу уже скоммуниздили, – заметил Митрохин. – Времена меняются, а нравы те же… Хе-хе.

– Это амфитеатр, – уточнила Медея. – Крыша здесь не предусмотрена.

– Ух ты, любопытно, – Ивана Васильевича заинтересовали вовсе не историко-архитектурные познания колдуньи, а разворачивающееся на площади действо.

Там под тонкую, изысканную музыку флейт ватага мужиков устроила форменное побоище. Иван Васильевич заметил, что на кулаках у бойцов свинцовые накладки. Челюсти соперникам мужики крушили с диким хрустом. Звуки яростной схватки вкраплялись в музыку и делали мелодию зловещей.

Вокруг стояло множество зрителей. Все подбадривали бойцов одобрительными криками, свистели и улюлюкали.

– А вот это настоящий театр, – сообщила Медея.

– Театр? – удивился Митрохин. – Да это же форменное безобразие.

– Другие пьесы пользуются гораздо меньшим успехом, – заметила Медея. – Римскую публику интеллектуальной не назовешь. Каждому времени свои вкусы.

Один из бойцов получил мощный удар по голове и отлетел, рухнув под ноги Митрохину. Тот хотел ему помочь, но Медея остановила его окриком:

– Нет, не делайте этого, зрители нам этого не простят!

Иван Васильевич огляделся кругом и заметил, что театральная публика и впрямь поглядывает на них с подозрением…

– Вот черт! – выдохнула Медея. – Быстро они нас нашли…

– Что?.. – начал Митрохин и увидел: два балансировщика с противоположной стороны импровизированной арены проталкиваются к ним. На парнях были все те же джинсовые куртки, что и на московских агентах, действовали они слаженно и уверенно.

Медея попятилась.

– Куда? – схватил ее за локоть Митрохин. – Давай вперед! Вызовем недовольство публики и всеобщую свалку! Всегда мечтал замутить что-нибудь эдакое, да все повода не было!

– Вы что?! – отшатнулась от него колдунья. – Я туда не пойду. Меня же затопчут.

– Не затопчут, вперед давай, курица, – Митрохин подхватил выпавший из руки бойца свинцовый кастет и ринулся во всеобщую свалку.

– Сами вы курица… – пискнула Медея, ее слабенький голосок утонул в диких криках.

Публика вопила и стенала, как хор безумцев.

Рядом раздавались хлесткие звуки ударов, вопли и хрип. Чья-то оскаленная морда вынырнула перед Митрохиным. «Ы-ы-ы-ы-ы-ы!» Из перекошенного рта летели брызги слюны. Не потратив и секунды на раздумья, Иван Васильевич двинул гаду в сопатку. Тот, взбрыкнув, повалился в толпу. Митрохин обернулся. Смертельно перепуганная Медея маячила позади.

– Не отставай, не отставай!

Не успел он это проорать, как увидел балансировщиков. Здоровяки бежали к месту побоища, не иначе как собирались извлечь их из общей сутолоки и вернуть в Надмирье. Тот, что бежал впереди, смотрел прямо на Митрохина.

– Не выйдет! – буркнул банкир и сцепился со здоровенным, как слон, бойцом. Тот почему-то выбрал его своей целью и попытался ударить в челюсть. Иван Васильевич отпрыгнул, и кулак со свистом рассек воздух перед его лицом. Он выбросил вперед левую ногу и угодил бойцу в пах. Тот крякнул и, наливаясь краской, сполз вниз. Митрохин перепрыгнул через скорченное тело и побежал дальше.

– Извините, – Медея наступила поверженному воину на живот, так что тот выгнулся и зашипел змеей, и, не останавливаясь, последовала за Иваном Васильевичем. – Это какой-то кошмар! Просто ужас!

– Могла бы не извиняться, – выдавил Митрохин, он хрипел, как кабан, по лбу катились капли, рубашка вся взмокла от пота, давно уже ему не приходилось подвергать свой организм таким тяжелым нагрузкам. Из всех спортивных развлечений на протяжении вот уже многих лет он предпочитал литрбол. – Вон они! Вон они! – закричал Митрохин, увлекая Медею за собой.

Девушка завертела головой, стараясь понять, куда показывает Митрохин, и почти тотчас увидела, как прыгает и летит балансировщик, тянется к нему растопыренными пальцами. Медея рванула прочь с такой скоростью, что опередила Митрохина. Тот уже вполне освоился на арене и раздавал свинчаткой звонкие удары направо и налево, получая от этого действа истинное удовольствие. Хрясь, шлеп, бамс! В глазах Ивана Васильевича зажегся небывалый доселе огонек. Медея оглянулась и с ужасом заключила, что ее спутник почти свихнулся на почве массовой драки. Между тем первый из балансировщиков почти настиг Митрохина. Еще один шаг, и он его схватит… Тяжелый кулак одного из бойцов влетел силату в висок и сшиб его с ног. Здоровяк издал изумленный вскрик и скрылся за фигурами дерущихся. Воины принялись пинать его ногами – им не понравилась странная одежда и габариты нового бойца – таких лучше сразу вывести из строя. Не теряя времени даром, Медея схватила Ивана Васильевича за руку, занесенную для нового удара.

– Бежим! – взмолилась она. – Или нам конец.

– А… а да! – Митрохин немного пришел в себя, развернулся и ринулся прочь. По пути он все же успел пару раз влепить кое-кому по мордам. – Эх, хорош-шо! – гаркнул Иван Васильевич на всю площадь.

Каким-то чудом им удалось выбраться из всеобщей свалки. Миновав колоннаду, они устремились вверх по улице. Звуки побоища и музыка флейт вскоре остались позади. А впереди слышался дикий хохот и звон оружия.

– Что там такое? – крикнул Митрохин. – Не иначе еще какое-нибудь веселье.

– Если бы я знала, – ответила Медея и предложила:

– Свернем налево.

– Давай!

Они забежали на какую-то улочку, где едва не угодили в целую реку с нечистотами. Беглецы пробежали совсем немного, задыхаясь от удушливой вони, и уперлись в тупик. Улочка заканчивалась каменным забором, за которым возвышался красивый трехэтажный дом с колоннами и витыми лесенками. Иван Васильевич развернулся, не зная, что предпринять, и увидел, что из-за угла, отрезая им путь к отступлению, выбегают балансировщики. У одного из них правая половина лица превратилась в большой синяк.

– Отправляй нас дальше, – сказал Митрохин, – отправляй немедленно, пока еще не слишком поздно.

– А если мы попадем куда-нибудь…

– Нас аннигилируют, – напомнил Иван Васильевич, – главное, чтобы не к динозаврам. А то сожрут нас, как в «Парке Юрского периода».

Балансировщики надвигались. Шли медленно, словно чего-то опасались.

– Иван Васильевич, – сказал один из них, напомнив Митрохину первую встречу с Балансовой службой. Тогда его жизнь шла по накатанной колее, и он даже в страшном сне не мог себе представить, что с ним случится что-нибудь настолько необычное. – Хватит дурить, вы должны подчиниться…

Почему они так медлят? Иван Васильевич бросил взгляд на Медею и внезапно понял, почему не спешат балансировщики. Они боялись. Боялись этой девочки в очках, творящей заклятие перемещения. Боялись, что колдовство зацепит и их тоже и перекинет во времени туда, где Балансовая служба не сможет их защитить. Было что-то величественное и жутковатое в тощей фигурке юной колдуньи. Она стояла, выписывая руками округлые фигуры. В ее очках Митрохину почудилось сияние белого огня.

Балансировщики остановились.

– Именем Люцифера приказываю остановиться, – воззвал один из них, – баланс должен быть восстановлен. Прекратите свои действия, и, возможно, вы будете помилованы.

Не обращая внимания на их слова, колдунья продолжала творить магию. Она хмурилась, проговаривая слова, рассеянно поглядывая на Ивана Васильевича, и снова говорила невнятную заклинательную тарабарщину. На частоту мою настраивается, понял Митрохин и решил думать о каком-нибудь светлом времени, когда Балансовой службы еще в помине не было, и где она не сможет до них дотянуться. И у него получилось.

На город опустилась тьма. В ней что-то беззвучно кричали балансировщики, потускнев лицами.

Очертания их крупных тел оплыли, они размазались по городскому пейзажу. Небо опрокинулось, и ярчайший белый свет залил все вокруг.

Это последнее перемещение выглядело очень странно. В отличие от предыдущих раз Митрохин мог все видеть и осязать. Они летели куда-то сквозь сияющий, удивительный мир, наполненный разнообразными объектами. Что-то похожее на огромные капли растягивалось в пространстве, делилось на части и уносилось прочь. Неохватные колонны проносились мимо со свистом. Плоские, напоминающие линейки полосы кружились вокруг, норовя задеть Ивана Васильевича. Он старательно уклонялся от соприкосновения со странными предметами. А потом впереди появилась стена от земли и до самого неба. И они с огромной скоростью неслись к этой стене.

– Мы разобьемся! – крикнул Митрохин.

– Сейчас, я сейчас, – голос Медеи донесся до него издалека, хотя она была совсем рядом. Творила заклинания, шевелила пальцами и кричала, потом сделала козу и несколько раз ударила себя по лбу. После чего случилось что-то очень странное.

Митрохин почувствовал, что превращается в стрелу – в целенаправленный снаряд. Он мчался к цели и испытывал одно только желание – поразить ее. Иван Васильевич врезался в преграду. От страшного удара помутилось в глазах. Но стена пропустила. Он провалился сквозь нее и стал падать вниз. Только тут он заметил, что Медея куда-то исчезла. Потом он увидел, что колдунья тоже преодолела преграду и теперь летит в отдалении, раскинув руки, но по той же траектории, что и Митрохин. Она что-то кричала, но слышно не было.

Потом опять объявились колонны и громадные капли. Митрохин успел подумать, что, пойди такой дождик, немало людей превратилось бы в лепешку.

Он зацепился об одну из капель и закружился, как фигурист на льду. Тело его вращалось все быстрее и быстрее в заданном столкновением направлении.

Вскоре он почувствовал острую дурноту. Желудок подкатил к горлу. Его стало рвать желчью. Он просто не мог больше выдерживать эту небывалую, сумасшедшую скорость и потерял сознание.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

В кабинете Первого традиционно царила духота и распространялся нестерпимый жар от нескольких электрокаминов. При желании тот, кого звали Люцифером, мог обретаться в помещении любого Размера, но предпочитал маленький уютный офис в кроваво-красных тонах. Здесь он принимал посетителей. Здесь же проходили совещания первой дюжины Балансовой службы и решались важнейшие организационные вопросы.

В остальное время Первый сидел здесь, вытянув ноги к электрокамину и наблюдал за людьми, за их унылым шевелением, суетливым существованием насекомых, бессмысленным и жалким.

– У меня дурные новости, – сообщил Третий, он сидел в глубоком кресле, положив ногу на ногу, и раскуривал длинную сигариллу.

Его склонность к курению сигарилл из листьев рододендрона раздражала многих, но Третий и не думал отказываться от вредной привычки, даже напротив – бравировал ею. Мол, поглядите, я могу делать то, что вас раздражает, и не испытывать никаких неудобств.

Вонючий дым постепенно заполнял помещение, все больше раздражая Люцифера.

– Насколько дурные? – Первый расположился на высоком, как трон, металлическом стуле и хмурился, глядя на сигариллу подчиненного. По левую руку от Первого висела в воздухе выпуклая линза для наблюдения за первичной реальностью – быстро настраивающийся на цель проекционный прибор. По правую – планомер, включающий по желанию владельца балансовую ведомость и надмировые балансовые вести с полным набором функций. Над головой главы Балансовой службы вращался темный магический шар. Вещь для организационных дел бесполезная, но помогающая Люциферу бороться с головной болью.

– Они предприняли весьма странные скачки через время и пространство, перемещаясь, впрочем только в границах первичной реальности. То, что двигались они хаотично, вызвало сложности в работе наших агентов. Проще говоря, схватить их нам не удалось. – Третий замолчал и выдохнул очередную порцию клубящегося смрада.

– Так продолжайте попытки!

– Невозможно. Отодвигаясь все дальше во времени, они упали за временной чертог. В том отрезке у нас отсутствуют темпоральные маяки.

– Что?! – Первый настолько опешил, что даже рот открыл.

– Да. Так показывают графики перемещений.

Вот… – Третий хлопнул в ладоши. Перед ним возникла темпоральная диаграмма, на которой четко прослеживался след, оставленный Митрохиным и Медеей. Конечной точкой их путешествия на диаграмме стал шестьсот двадцать четвертый год до нашей эры. Год создания первого темпорального маяка. Вот только кривая перемещения находилась намного выше шестьсот двадцать четвертого года, что могло означать только одно – преследуемые скрылись в куда более древней эпохе. Во вневременной эпохе, как называли ее в Балансовой службе…

Люцифер выпрямился во весь свой огромный рост, стул при этом плавно переместился за спину, и ткнул в Третьего пальцем:

– Я уже предчувствую, что ты мне скажешь.

Все произошло слишком быстро, чтобы мы могли что-либо предпринять! Не так ли? – голос Первого превратился в змеиное шипение.

– Как я уже сказал, они скакали через время и пространство абсолютно хаотично. В их перемещениях не прослеживалось никакой логики. Мы пытались ее нащупать, чтобы поймать их в следующем временном отрезке, но они…

– Проклятье! – рявкнул Первый. – Ты хочешь сказать мне, что за нашей спиной в далеком прошлом оказался человек, владеющий магией. Медиум. Не шарлатан, каких великое множество. А медиум, – повторил он, – и талантливый интуит, судя по тому, что ей удалось сбежать.

– Не вижу проблемы, мессир, – отозвался Третий. – Ну и что же с того, что они попали за временной чертог. Там они теперь и останутся. Мы проверили их по своим каналам. Девушка весьма талантлива. Она действительно интуит. И на самом деле медиум. Но сравниться величиной дара с кем-то из силатов ей не удастся… – Он хмыкнул и на мгновение вызвал фантом – Медея, поправляющая очки. Джинн щелкнул девушку по кончику носа, и фантом с громким хлопком исчез. – Вот так! – удовлетворенно заметил Третий. – Набор заклинаний, которыми она владеет, беден. Собственно, именно по этой причине они и перемещались столь хаотично. То, что им удалось преодолеть временной чертог – скорее всего случайность.

И уж, конечно, они не вернутся обратно. – Третий самодовольно усмехнулся. – Таким образом, что мы имеем… Избавление от проблемы. Мы собирались учинить нарушителям разбалансировку и аннигиляцию, но выходит – они сами себя наказали.

– Вот потому тебе никогда не быть Первым и даже Вторым! – сказал Люцифер.

– Почему? – насторожился Третий.

– Потому, что любое пребывание человека, владеющего магией, за временным чертогом может повлечь за собой самые непредсказуемые последствия; – прорычал Люцифер. Некоторое время они пристально смотрели глаза в глаза, потом Третий не выдержал огня, исходящего из глаз верховного силата, и опустил взгляд.

– Простите, мессир, – пробормотал он. – И все же я не понимаю, если даже мы не можем переместиться за эту временную отметку и поймать их, то как… как это может повлиять на нашу организацию?..

– Вон, пошел вон! – заорал Первый, меняясь в лице, и затопал ногами. – При чем здесь наша организация?! Речь идет о нашей расе. О нашем господстве над мирозданием! И выбрось эту чертову штуку. Ты ей все уже здесь провонял!

Третий покрутил сигариллу в пальцах, затушил о ладонь, сжал кулак и высыпал оставшийся от сигариллы прах на пол.

– Как мне достать этих пронырливых людишек?.. – рыкнул Люцифер, он задрал к шару над головой искаженное страшной гримасой лицо. – Гадкие черви. Грызут наш мир, будто яблоко. Проникают в самую его сердцевину и стремятся уничтожить завещанный высшей расе плод! И вы, тупые кретины. – Первый пошел на подчиненного, сжимая кулаки. – Что вы знаете о происходящем?

Что вы понимаете в мироустройстве? Вам, первой дюжине, завещан высший устав Балансовой службы. Но кто хранит его в памяти?

– Ну…

– Молчать! Ты хотя бы можешь представить, что может случиться теперь, когда они оказались там, за временной отметкой?! Мы, Балансовая служба, не сможем их там достать! Не сможем! Потому что у нас нет маяков!

Тут Третий испугался не на шутку. Он впервые видел руководителя Балансовой службы в таком возбужденном состоянии.

– Успокойтесь, мессир, – начал он и предложил:

– А может быть, нам достать их здесь?! Убрать их из реальности раньше, чем они осуществят разбалансировку?!

Первый больше не мог сдерживаться, он налетел на подчиненного с кулаками и вытолкал прочь из своих апартаментов.

– Вон! – орал он что было сил. – Вот отсюда!

Чтобы я тебя здесь больше не видел! Действуйте немедленно! Немедленно! Пока волна искажений не настигла нас.

Когда металлическая дверь с сухим скрежетом замкнулась, Люцифер привалился к ней, стараясь перевести дух. Он отчетливо помнил записанные в уставе Балансовой службы когда-то давно кем-то очень мудрым и проницательным слова: «Дать людям возможность развивать техногенную цивилизацию, но подавлять любое проникновение в тайны мироздания!» Соблюдаемый сотни лет завет сегодня оказался нарушен. За временной чертог проник человек, обладающий мистическим знанием…

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Первое, что почувствовал Митрохин, когда пришел в себя, – дикая, невыносимая жара. Он приподнял голову, открыл глаза и едва не ослеп от яркого солнца. Оно стояло в самом зените и припекало совершенно невыносимо. Полушерстяной пиджак «Roy Robson» уже успел пропитаться потом вместе с рубашкой от «Armani» и простой белой майкой московской фабрики «Большевичка», купленной в универсаме неподалеку от дома.

Прикрыв глаза ладонью, Иван Васильевич поднялся на ноги, машинально расстегнул пиджак и различил в отдалении каменный город, вросший в высокую скалу. Цвет города казался коричневым.

Что было совсем необычно после серо-белых городов России и черно-красного города джиннов.

Под ногой что-то зашевелилось. Митрохин приподнял ступню и вскрикнул от неожиданности.

В следе от его босой стопы копошился крупный скорпион. Иван Васильевич аккуратно отступил назад. Скорпион побежал прочь, издавая едва слышный шелест.

Митрохин стер со лба пот и пошел, старательно глядя под ноги, к коричневому городу. Уверенности в том, что он поступает правильно, у него не было. Но не оставаться же в пустыне («Точнее, полупустыне», – прикинул Митрохин), где повсюду шныряют ядовитые скорпионы, а наверное, и пауки, и змеи. За последнее время ему столько пришлось бегать и прыгать, что он существенно сбросил вес, но одышка все равно стала одолевать Ивана Васильевича, стоило ему пройти по такой жаре сотню шагов.

Он почувствовал, как возвращается отчаяние.

Захотелось лечь и лежать, пока он не соберется с силами. Он уже было собирался развалиться посреди пустыни, когда откуда-то прилетели два рыжих стервятника и принялись кружиться над человеком – тихие вестники смерти, способные кому угодно придать бодрости. Митрохина пробрал озноб, он прибавил шагу. В конце концов до людей недалеко. Главное, дойти до этого вросшего в скалу города – и он спасен.

Но город никак не желал приближаться. От раскаленной земли поднимался горячий воздух, и очертания каменных построек на горизонте расплывались.

Вскоре Митрохина стала мучить жажда. Стервятников в небе прибавилось. Он принялся проклинать Медею, которая мало того, что втравила их в эту историю с судом Балансовой службы, так еще и оказалась совершенно бестолковой колдуньей – швыряла по эпохам, пока не закинула куда-то на самый край света. Да еще бросила здесь в одиночестве. Как будто он знает, что теперь делать. А ну как объявятся балансировщики? Что тогда?!

– Тогда я буду драться! – сказал Иван Васильевич вслух и сам подивился своей решительности.

Вблизи город оказался обнесен каменной стеной. Чтобы попасть в ворота, Митрохину пришлось пройти не меньше километра вдоль тянущейся до бесконечности облепленной глиной несуразной уродливой постройки. У стены он несколько раз встречал людей, но те при виде Митрохина отчего-то разевали рты и стояли как вкопанные.

По-русски они не понимали, английский Митрохина находился в самой зачаточной стадии. В работе он всегда пользовался услугами переводчика. Но попробовать пообщаться с аборигенами все же стоило. Первая же сказанная им на иностранном языке фраза: «Парлеву ю шпрехен зи инглиш?!» – убедила его в том, что по-английски аборигены не понимают. «Ну и черт с вами», – подумал Митрохин и решил пользоваться языком жестов. Он размахивал руками, тыкал указательным пальцем в открытый рот и хватал себя за горло, но местные жители при виде этой странной пантомимы спешили убраться восвояси. Бежали быстро, только пятки сверкали. Иван Васильевич орал им вслед на простом русском наречии и бил по изгибу локтя. Пить хотелось все сильнее, и тупость жителей коричневого города начала его не на шутку раздражать.

В ворота он прошел беспрепятственно. Их никто не охранял.

«Значит, войны нет, – обрадовался Митрохин. – Или наоборот, – подсказал ему внутренний голос. – Город недавно захвачен. Только что-то непохоже».

Миновав ворота, он сразу оказался посреди шумного восточного балагана. Густонаселенный город шумел пчелиным роем. Митрохин столкнулся с четверкой людей, что-то тащивших в паланкине, его толкнул и тут же скрылся в толпе какой-то крепкий горожанин с головой, обмотанной тряпками. Затем на Ивана Васильевича налетели двое, тащившие целые связки длинных палок с петлями на концах. Вся эта сутолока и бешеная кутерьма повлияли на пришельца из другого мира самым неблагоприятным образом. Он схватился за голову и стал проталкиваться в неизвестном направлении в поисках места, где можно присесть и спокойно обдумать свое положение. На него кричали, толкали в спину, но он упорно пробирался сквозь толпу, пока не оказался перед входом в самый узкий проулок, какой ему доводилось видеть в жизни.

Митрохин обернулся напоследок и увидел, что на площади, которую он только что миновал, помимо людей, присутствует и несколько силатов. Их можно было отличить по высокому росту и крупным плоским физиономиям. Также он заметил одного ифрита. Троица следовала к воротам, с лютой яростью оглядываясь кругом. Иван Васильевич, не раздумывая ни секунды, нырнул в проулок и, пригибаясь под низкими балкончиками и скатами крыш, побежал прочь.

Дома сдвигались все ближе. Между ними кое-где натянуты были веревки, болталось белье, больше напоминающее тряпки. Митрохин влетел головой в сырую рубаху, отбросил ее в сторону, на голову ему плеснули мыльной водой. Он поднял глаза и столкнулся взглядом с девушкой в бесформенном тюрбане. Она испуганно глядела на него, сжимая в изящных ладонях медный таз, потом спряталась в окне. Иван Васильевич бросил взгляд вперед и понял, что дальше не пройдет, стены домов сходились вплотную.

Он подхватил с земли нечто похожее на сделанный пятиклассником-двоечником на уроке труда табурет, встал на него (конструкция качалась, грозя в любой момент опрокинуться) и полез в окно.

Женщина увидела его сразу и открыла рот, собираясь кричать, но Митрохин приложил палец к губам, а потом сложил руки в умоляющем жесте.

Глядя в его голубые, наполненные слезами глаза, женщина проявила милость – кричать не стала.

Иван Васильевич спрыгнул на застеленный ковром пол и огляделся. Обстановка в комнате была очень бедной. На стенах висели такие же грубые, крупной вязки ковры, в углу болтался привешенный на две цепочки светильник. Над ним на потолке обозначилось пятно копоти. В другом углу стояла огромная кровать, занимая едва ли не половину комнатушки. На низеньком столике покоился медный таз, теперь уже без мыльной воды, лежали цветные тряпки.

Хозяйка глядела на гостя с беспокойством.

Митрохин сглотнул. Для того чтобы выжить, ему нужно немедленно внушить этой простой, примитивной бабе, судя по всему, прачке или вообще проститутке (его навела на такую мысль огромная кровать), доверие. Если он сейчас заговорит по-русски, она испугается и закричит. Иван Васильевич размышлял недолго, деловая смекалка его не подвела. Он сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда несколько мелких монеток – две по десять копеек и одну – пятьдесят. Завалялись с незапамятных времен, хотя мелочь он обычно сгружал в ящик рабочего стола. Была там еще пятирублевая монета, но отдавать ее Митрохин пожалел.

«На пятирублевку можно даже мороженое купить или воды газированной», – подумал он. Были и другие соображения. Пятьдесят и десять копеек могут сойти за золото, а пятирублевка – серебро, платина тут вряд ли в ходу. Хотя кто его знает. «Если эти монетки не возымеют действие, отдам ей пятирублевку», – решил Митрохин. Возымели!

Женщина заметно подобрела, приблизилась, взяла монетки и, не глядя, бросила их в глиняную посудину, стоявшую возле кровати. Потом опустилась на кровать, жеманно улыбнулась и поманила Ивана Васильевича пальцем. Он затряс головой и показал на горло – мол, нет, пить давай. Но женщина не понимала, продолжая призывно двигаться и Делать недвусмысленные жесты руками. «Ну совсем дурная», – понял Митрохин и, постепенно выходя из себя (жажда уже мучила его так, что хотелось кричать), сказал:

– Воду давай, дура!

Видя, что «местная красавица» и на этот призыв не реагирует, Иван Васильевич собирался было ринуться на поиски воды сам, когда дверь неожиданно распахнулась от сильного удара. На пороге стоял высокий мужчина. Глаза его сверкали лютой яростью. В руке незнакомец сжимал тонкий кривой нож.

– Это еще кто? – пробормотал Митрохин и попятился. Несмотря на то, что в последнее время решительности у него заметно прибавилось, вид этого типа показался ему довольно угрожающим.

Намерения его читались в глазах – прирезать, да и дело с концом.

– О, хазгара мезге ликарака! – закричала красавица, заламывая руки, но с кровати не поднялась.

– Ликарака, – сказал Митрохин в подтверждение ее слов и оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого. На глаза ему попался только медный таз. Как раз вовремя. Издав нечленораздельный вопль, полный злобы, убийца метнулся вперед.

Иван Васильевич подхватил таз и закрылся им как щитом. Острие ножа вонзилось в таз, пробив его насквозь. К счастью для Митрохина, он успел отвести «щит» подальше от тела. Нож застрял в металле, а атакующий несколько замешкался. Глянув мельком на лезвие, застывшее в миллиметре от его беззащитного живота, Иван Васильевич рванул таз вверх и врезал им по лицу нападавшего. Рукоятка ножа при этом пришлась тому точно под подбородок. Агрессивный абориген сделал несколько шагов и сел на пол с громким «бамс». Не желая терять времени, Митрохин перевернул таз, вытащил рывком нож И собирался уже выбежать прочь из этого «сумасшедшего дома». Но женщина, не правильно истолковав его намерения, с рыданиями кинулась ему под ноги, норовя обхватить колени.

– Да не собираюсь я его убивать, дура! – рявкнул Митрохин, с трудом оторвал от себя продажную девку, готовую отдаться за пару копеечных монет, и выскочил на улицу. Сбежав по сбитым ступеням, он опять оказался в толпе народа, что было совсем неудобно, поскольку кривой нож все еще оставался зажатым у него в кулаке. Как назло, толкучка в этом месте достигла апогея. В двух шагах маячил огромный ифрит. А слева проталкивался, покрикивая, тощий абориген с тачкой, на которой возвышались пустые птичьи клетки. Митрохин с ужасом понял, что его оттесняют к ифриту. Он попытался спрятать нож под одежду, но не успел. Его толкнули под руку, и острие ткнулось в затянутую синей тканью ягодицу. Ифрит взвился, как иные спортсмены, претендующие на олимпийскую медаль по прыжкам в высоту, не могут прыгнуть за целую жизнь, и совсем по-балетному задрыгал в воздухе ногами. Да еще заревел так страшно, что все ринулись врассыпную, образовав вокруг Митрохина и его визави пустынный пятачок.

Джинн обернулся. Уткнулся взглядом в скорчившуюся перед ним человеческую фигурку. В руке человечек сжимал кривой нож. Да еще поднял его перед собой, защищаясь от этой чудовищной громадины.

Одним ударом ифрит выбил нож из руки Митрохина. А вторым отправил его в такой глубокий нокаут, что несчастный пришел в себя только поздно вечером. Открыл глаза и увидел, что над ним скалится беззубым ртом отвратительная рожа.

А неподалеку маячит несколько таких же.

– Вы кто? – спросил Митрохин. Рожи отпрянули. Над головой Иван Васильевич узрел решетчатое окошко и белую, как кожа рыжеволосой гулы, луну.

– Где я? – пробормотал он и сел, оглядываясь.

В полумраке шевелились темные фигуры, здесь стояла такая вонь, что воздух проходил в ноздри со свистом, а в горло будто грязных тряпок натолкали…

Следующие месяцы пронеслись, словно в пьяном бреду. Впоследствии Митрохин вспоминал жуткий, постоянно мучивший его голод. Отвратительную вонь. И еще вшей, которые так и норовили перебраться с местных обитателей на нового, более упитанного узника. Время от времени в яму, где и так было полно народу, джинны подбрасывали нового заключенного. Люди встречали его явление руганью, потрясали кулаками – места было так мало, что для того, чтобы присесть, приходилось подвинуть чью-то дурно пахнущую конечность.

Первые дни заключения Иван Васильевич провел в тягостном молчании. Он ни с кем не разговаривал. Не имел желания, чувствуя глубочайшую подавленность. О том, чтобы притронуться к отвратительной жиже, которую тюремщики почему-то считали пищей, пригодной к употреблению, он не мог даже помыслить.

Затем Митрохин стал привыкать к вони и отсутствию личного пространства. Начал прислушиваться к разговорам людей. Наречие у заключенных было самое примитивное – отдельные слова многократно повторялись, что указывало на лексическую бедность языка.

Через неделю, перестегнув ремень на брюках на две дырочки, Митрохин решил, что, если он хочет выжить, ему придется освоить местное наречие.

Впереди маячили самые смутные перспективы.

А жить все же очень хотелось. Хотя предпосылок к тому, что все закончится хорошо, по правде говоря, не было никаких. Бывший банкир вовсе не был уверен, что когда-нибудь ему удастся выбраться из этой помойной ямы на свет. Не был он уверен и в том, что его не казнят по прихоти какого-нибудь джинна. К примеру, того страшного ифрита, которого он по чистой случайности ткнул ножом в ягодицу.

Для начала Иван Васильевич заговорил с беззубым стариком, который по ночам храпел неподалеку. Тот отрицательно замотал головой, демонстрируя, что не понимает ни слова из того, что пытается ему сказать Митрохин. Потом дело потихоньку пошло на лад. Старик понял, что чужеземец желает выучить их язык, и, к удивлению Ивана Васильевича, проявил изрядное рвение, чтобы помочь ему в этом начинании. К учебному процессу постепенно подключилась вся выгребная яма. Сначала Митрохин освоился со всеми частями тела, включая голову, затем узнал, как называется тот или иной предмет одежды, еда и прочие вещи. С абстрактными понятиями оказалось намного сложнее, но Иван Васильевич не сомневался, что если будет стараться, то постепенно сумеет освоить и их тоже. По крайней мере, как на языке местного народа называется холод и тепло, он узнал очень быстро…

Через пару месяцев заключения Иван Васильевич мог понимать речь местных жителей настолько, что старик сумел рассказать ему, что город, куда он попал, называется Харкарат, и это крупнейшее поселение людей во всем Хазгаарде, а возможно, что и во всем мире. Старик сказал также, что город джиннов Басра находится в самом центре страны, там же, где и дворец великого владыки Саркона, но туда людям вход воспрещен. Даже подходить ближе чем на три тысячи шагов человеку запрещено. Басру охраняют патрули ифритов.

Вокруг нее на расстоянии тысячи шагов стоят несколько караульных башен, но большинство из них заброшено, потому что люди и так никогда не нарушали границ священного города.

На вопрос Митрохина, какой сейчас год, старик продемонстрировал три пальца, и Иван Васильевич понял, что скорее всего никогда не узнает, куда его забросила магия. А колдунья, похоже, и сама попала в серьезный переплет, что-то перепутав. Митрохин поразмыслил и пришел к выводу, что его зашвырнуло в какую-нибудь отдаленную эпоху, а может, и вовсе – в иной мир.

Ужасающие условия содержания узников заставили Митрохина с теплотой вспомнить, как относились к нему во время похищения Тринадцатый и Двести тридцать седьмой. Они, конечно, держали его в подвале и иногда били, но, по крайней мере, давали каждый день дышать свежим воздухом и смотреть на небо. А еще они набирали бочку с водой и позволяли ему мыться. Здесь же мыться узникам не полагалось. От невыносимой жары и отсутствия гигиены у непривычного к таким условиям Митрохина по всему телу пошла сыпь. Кожа зудела, он отчаянно чесался. Но, к его удивлению, с наступлением четвертого месяца заключения сыпь прошла сама собой. К тому времени он уже свободно изъяснялся на местном наречии, а ремень пришлось завязывать, как пояс от банного халата, чтобы не уронить брюки.

В конце концов наступил тот день, когда их вывели наружу. Заключенные щурились от яркого света, держались друг за друга, чтобы не упасть.

– Сегодня вам повезло, – сообщил силат, который встречал их возле «ямы», – великий владыка Саркон дарует вам жизнь. За это вы на веки вечные станете служить ему верой и правдой. Я поведу вас на медные рудники…

– Лучше убейте! – угрюмо проговорил один из узников.

– Посадите его обратно, – распорядился силат.

Пара ифритов немедленно выполнили его указание, подхватили упирающегося человека под руки и скинули в яму.

– Думаю, еще через четыре месяца он будет сговорчивее, хотя вряд ли доживет, – силат засмеялся. Ифриты поддержали его дружным хохотом.

– Сейчас все вы отмоетесь от грязи, вас накормят, и мы тронемся в путь, – поведал силат. – Есть кто-нибудь, кто боится воды?

– Я, – откликнулся один из людей, с безумным взглядом и всклокоченной, торчащей колом бородой.

– Ты будешь мыться первым, – обрадовался силат. – Возьмите его и киньте в реку!

Ифриты потащили орущего не своим голосом безумца к реке. Остальные узники двинулись следом. Митрохин шел, тяжело переставляя ноги. Он был истощен до крайности и думал только об одном – сейчас их накормят, сейчас их накормят, им Дадут еду, настоящую еду. Он вымылся в реке, даже потер тело плоским камнем, похожим на пемзу, на берегу реки их валялось в избытке. Затем новоявленный раб прополоскал в реке костюм. В карманах к тому времени уже ничего не осталось – монетки, зажигалку, носовой платок он выменял на еду и крепкие кожаные сандалии у карауливших яму ифритов (надоумили другие заключенные). Рукава от пиджака Митрохин оторвал. Из одного получился головной убор. Другой пошел на перевязку для раненых. Среди тех, кого притаскивали джинны, таких было немало…

Для узников устроили богатую трапезу. Голую землю застелили тканью, на которой стояла глиняная посуда с мясной похлебкой, лежали лепешки, виноград, сыр. Иван Васильевич вспомнил, что много есть нельзя. Если набить отвыкший от сытной пищи желудок под завязку, то самое легкое, чем отделаешься, – вывернет наизнанку. В худшем – можно потерять сознание, а то и вовсе умереть.

Иван Васильевич упал на колени, схватил лепешку и, отломив от нее маленький кусочек, положил на язык. Узники совсем обезумели при виде еды и принялись поедать мясную похлебку, пихать в рот виноград, сыр. Некоторые передрались между собой.

– Не ешьте много! Не ешьте! – закричал Митрохин, но его никто не слушал. Людей занимало только желание поскорее наесться до отвала. Иван Васильевич схватил одного из узников за плечо, желая помочь ему. Но тот зло оттолкнул Митрохина, комкая в кулаке виноград и лепешку. Он запихивал получившуюся массу в рот, давился, но продолжал есть. Сок тек по его подбородку.

Джинны наблюдали за людьми с презрением.

Один из силатов приблизился к Митрохину и ткнул кнутовищем в плечо:

– Почему не ешь?!

– Не хочу!

– Не хочешь?! – выплюнул силат сквозь сжатые зубы. – Тебе нужно набраться сил перед переходом.

– Мне хватит сил!

– Ешь! – рыкнул джинн.

Митрохин в ответ промолчал. Только твердым взглядом смотрел на силата, словно бросал ему вызов.

Упрямство человека в странной одежде джинну не понравилось, но он решил оставить его в покое.

Что-то в его облике и манере поведения насторожило силата. Раньше ему не доводилось видеть людей, которые вели бы себя подобным образом.

Вскоре узников стало тошнить. Они стояли на четвереньках и исторгали из себя куски непереваренной пищи. Другим стало совсем худо. Люди лежали на земле и конвульсивно содрогались.

Митрохин отполз подальше. Во внутреннем кармане пиджака он спрятал две лепешки – этой пищи должно было хватить для перехода. Облизал потрескавшиеся губы. Силат наблюдал за ним внимательно, маленькие маслянистые глазки светились нехорошим огнем.

– Вы тоже небессмертны, – пробормотал Митрохин и отвел взгляд – он вспомнил, как лежал Тринадцатый на асфальте, там в далекой Москве, беспомощный, умирающий. А вокруг него растекалась лужа темной крови. Митрохина охватило темное торжество. – Мы еще поборемся…

По пустыне их вели, разбив на пары. Ивану Васильевичу достался в напарники тощий узник с длинной, поросшей черными волосами шеей и почти бесцветными глазами. Он прихрамывал на левую ногу, а время от времени начинал шарить вокруг себя руками, ища опору. В такие минуты Митрохину приходилось подставлять ему плечо.

Впереди шел силат с мечом на поясе. Рядом с ним вышагивали два здоровенных ифрита, вооруженных копьями. Замыкали цепь ифриты с куруками и необыкновенными молотами. Тяжелый металлический наконечник на длинной рукоятке отливал красным и посверкивал белыми искрами.

Митрохин шел, глядя в землю. На него нашло странное оцепенение. Их было не меньше пятидесяти, изможденных, измученных неволей людей, попавших в рабство. Их не удосужились даже связать. Если бы они сейчас кинулись на джиннов, у них был бы шанс обрести свободу. Но Митрохиным владела уверенность, что ничего не случится.

Если он проявит инициативу и попробует напасть на ифритов, то просто погибнет. Людьми, которых джинны вели по пустыне, владело одно только чувство – покорность. Они шли, низко склонив головы, и он вместе с остальными. Они боялись поднять глаза из страха, он – от стыда. Человек из другой эпохи, привыкший раздавать указания и вести свои дела уверенно и жестко, обращенный в бесправного раба.

Иван Васильевич брел, сбивая ноги об острые камни, и размышлял о том, что никогда, в сущности, не знал, что такое истинная свобода. Тогда, в две тысячи шестом году, он, наверное, был подлинно свободен. Свободен даже от какой-либо назидательности в отношении себя. Он вел распущенный образ жизни, в бизнесе помышлял только о своих интересах, никогда не занимаясь благотворительностью, и к тридцати восьми годам даже семьей не обзавелся. А все оттого, что рассуждал об этой проклятой свободе. Как будто тогда он понимал, что такое свобода…

Хазгаард 12007 г. до н.э.

На востоке занималась красная заря. Медлительные тени, поглощаемые рассветом, ползли на запад. Ветер трепал обрывки сухой травы. Из трещины в земле выглянула зеленая ящерка и спряталась – испугалась людей. Они сидели на камнях и наблюдали, как солнечные лучи проникают в мир, окрашивая его золотистой охрой.

– Есть ли такая красота в том мире, откуда ты пришел, Айван? – поинтересовался верховный жрец, глянув из-под кустистых бровей.

Бывший раб в ответ коротко кивнул. Старик неодобрительно нахмурился, согнул крючком указательный палец перед кончиком длинного носа.

Айван успел привыкнуть и к этому несуразному жесту, и к тому, что жрец постоянно требует развернутых ответов на самые простые вопросы. А вопросов у старика было столько, что Айван устал на них отвечать. В иной ситуации он, наверное, не стал бы потакать любопытству старика, но сейчас он испытывал благодарность, этот человек не прогнал его, когда он явился под стены жреческой капистулы, а помог в трудный час, дал глоток воды и, возможно, этим спас ему жизнь.

– В моем мире всего навалом… – бывший раб замолчал. Взгляд жреца был более чем красноречив, и ему пришлось продолжить:

– У нас много чего есть – солнце, земля, воздух, – все как здесь.

Еще есть большие каменные дома. Они намного больше ваших. Потому что строят их специально обученные люди. Их так и называют строители.

Еще дороги у нас есть. Обыкновенные. И железные. Аэродромы. Больницы там разные… Булочные, – почему-то пришло ему на ум. – Рюмочные, пельменные… – Айван засмеялся.

– Та-а-ак… – подбодрил жрец, только теперь разогнув крючок указательного пальца.

Айван был уверен, что половину сказанного старик не понимает. С его точки зрения, он наверняка нес совершеннейшую чепуху, к тому же мешал слова местного диалекта и лексемы, знакомые ему по прежней жизни.

– Профилактории, – вспомнил бывший раб, заметив, что палец опять начинает сгибаться, – банки…

Он сглотнул, его захватили воспоминания, на глаза навернулись слезы. Чтобы не расплакаться на глазах у старика (под воздействием суровых обстоятельств он сделался чертовски сентиментален), Айван стукнул себя кулаком в грудь и сделал вид, что закашлялся.

– Ты ощущаешь тоску? – поинтересовался жрец, проявив редкую проницательность, и с пониманием добавил:

– Тебя мучает тоска по твоему миру, который ты покинул.

– Да, – выдавил Айван и, кашлянув еще раз, стер появившуюся в уголке глаза слезу.

– Как тебя звали в твоем мире? Ты можешь не говорить, – поспешил уточнить старик, – если считаешь, что мое знание о твоем имени может причинить тебе какой-нибудь вред.

– Да нет, я не суеверен. Митрохин я, Иван Васильевич.

– Митрохин Я Айван Василеч, – повторил верховный жрец. – У тебя длинное, сложное имя, – констатировал он.

– Нормальное. В моем мире у всех такие имена.

– Твой мир, как и наш, стоит на трех китах?

– Да, – вздохнув, ответил Митрохин. Пару раз он пытался рассказать старику, как, по мнению ученых «из его мира», устроена вселенная, но каждый раз получал столь яростный отпор, составленный сплошь из суждений религиозного толка, что оставил всякие попытки использовать научный подход в общении с этим отсталым служителем культа Белого божества. В конце концов далеко не все религиозные мыслители даже в прогрессивные эпохи были уверены, что Земля вращается вокруг Солнца. – Наш мир покоится на трех китах, – подтвердил Айван, – а над нами раскинулось темное полотнище, в котором кто-то понаделал кучу дырок.

– Ты на правильном пути, – удовлетворенно кивнул старик, – раньше ты уверял меня, что ваш мир болтается в пустоте.

– Мне так казалось… – заметил Айван Васильевич, – но потом на меня просветление… э-э-э… Рухнуло. И я понял…

– Что он покоится на трех китах… – подсказал жрец. – Что касается полотнища, то здесь твои представления о мироустройстве все еще далеки от истины.

– Ну конечно, – скривился Митрохин, ему тяжело было скрыть нашедшее на него раздражение.

Жрец нахмурился:

– Ты горяч и самонадеян, путешественник между мирами. Неужели ты полагаешь себя умнее всех?

– Все возможно.

– Не стоит понимать все, что я говорю, именно так, и только так, как тебе это слышится.

– Это еще что значит – «не понимать буквально»?

– Не разумею, что ты понимаешь под словом «буквально».

– А я не разумею, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не стоит все понимать так, как мне слышится.

– Ф-уф, – выдохнул жрец, – говорить с тобой не просто…

– Ладно, в том, что ты говоришь, есть рациональное зерно, – согласился Митрохин, решив проявить терпимость. И все же не сдержался и добавил:

– Правда, никак не пойму, какое…

Жрец погрозил ему загнутым в крючок указательным пальцем:

– Будь яснее рассудком. Может, ты еще не заключил для себя простую истину, что я несу тебе свет. И от тебя я жду, что ты не станешь противиться просветлению.

– Я понял, понял… – отмахнулся от него Митрохин.

– Хорошо, если ты понял, ответь мне на простой вопрос.

– Какой?

– Есть ли у тебя заветная мечта?

– Ничего себе вопросики. Попробую ответить…

В молодости, помнится, я тогда жил в общаге, у меня было целых две мечты: чтобы сосед-меломан оглох на оба уха и переехать из общаги в личную квартиру, конечно. Пусть даже в коммуналку. И то дело. Хотя, с другой стороны, если бы я переехал в личную квартиру, зачем ему глохнуть. – Айван засмеялся.

– Выходит, ты желал зла ближнему? – нахмурился жрец.

– Какой он мне ближний?! Хотя ближний, конечно. В один сортир с ним ходили несколько лет по очереди. Как не постучишься, «занято» кричит.

Я порой даже думал – живет он там, что ли? Мне его голос по ночам даже потом снился, когда я уже в личную квартиру переехал. Просыпаешься в холодном поту, а в ушах звенит: «Занято! Занято! Занято!» – Митрохин замолчал, углубившись в воспоминания…

– Не разумею твою речь, – сообщил жрец после недолгих раздумий, – но ведаю, что в твоем сердце скопилось много скорби и ненависти. И к людям ты питаешь ненависть тоже.

– Вполне возможно…

– Ты должен очиститься от этой грязи, обрести душевный покой. Только тогда ты сможешь исполнить свое предназначение.

Подобные речи старик заводил не впервые.

Бывший раб и работник финансовой сферы поежился, как от холода. От слов жреца веяло религиозной жутью, которая, учитывая опыт последнего года, вполне могла оказаться реальностью. Тем не менее он вовсе не собирался исполнять чью-то прихоть, пусть даже прихоть божества – ему бы только устроиться в этом мире и жить спокойно, не опасаясь за собственную жизнь. Пока же он – беглец от правящей миром расы джиннов. Его ищут и непременно найдут, если он ничего не предпримет, не придумает, как скрыться. Прятаться в жреческой капистуле вечно не будешь. Участь монаха-затворника его совсем не привлекала. Хотя и она, конечно, лучше, чем лежать в земле или таскать руду от рассвета до заката на забытых всеми богами (и Черным, и Белым) рудниках…

– Я стараюсь быть терпимее к людям, – поведал Митрохин, – борюсь с ненавистью в своем сердце и уже делаю кое-какие успехи. Бывший сосед, к примеру, меня больше не раздражает. И даже более того, мне плевать на него с колокольни Ивана Великого.

– Мне кажется, ты на верном пути, – с самым серьезным видом заметил жрец, – если, конечно, ты не собираешься на самом деле плевать на него…

Митрохин даже поперхнулся. Ирония? Но, приглядевшись к старику, понял, что тот действительно собирается выяснить, не будет ли он разыскивать бывшего соседа по комнате в общежитии, чтобы оплевать с ног до головы.

– Это я фигурально выразился, – пояснил он во избежание дальнейших недоразумений. Впрочем, беседа все равно не клеилась. Да и как она может клеиться, если они представляли не только различные социальные слои и различные точки мировоззрения, но даже разные времена? Не говоря уже о нравах.

Жрец нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл незнакомого слова. Лицо его все больше собиралось в складки, в глазах засверкали недобрые искорки.

– Скажи мне, – потребовал он, – тот благословенный край, о котором ты так много говоришь – порождение твоей фантазии или он и вправду существует?

– Правда, конечно, – Митрохин поглядел на старика с осуждением, – зачем мне врать?

– Есть ли у тебя какие-нибудь вещи, подтверждающие твои слова? Я верю тебе и так, но мне хотелось бы убедиться, что ты действительно посланник Белого боже…

– Да ну! – перебил его бывший раб, откровения о Белом божестве ему порядком надоели. – Не верю я, что я какой-то там посланник… Самый обычный человек, просто пришел из другого мира.

Жрец ничего не отвечал, только смотрел на него выжидающе. Митрохин задумался, что бы такого продемонстрировать, что могло бы разом убедить старика, что его мир не выдуман им, а действительно существует. Он скинул грязный пиджак с оторванными рукавами и вывернул его подкладкой наружу:

– Гляди.

Жрец приблизился, всматриваясь с жадным любопытством в цветную картинку, вышитую красной шелковой нитью. Затем поднял на Митрохина удивленное лицо.

– Что это?

– Рой Робсон, – поведал он, – в смысле, костюмчик на его фабрике пошит. Отличная вещица.

Качественная. У вас таких Рой Робсонов днем с огнем не сыщешь. – Он взялся пальцами и помял материал жреческой тоги. – В чем вы только ходите? Это же рванина. – А вот это, – он продемонстрировал пиджачную ткань, – отличное сукно!

Если бы оно не было таким отличным, от этого пиджачка бы уже совсем ничего не осталось…

– В этой тоге ходил еще мой учитель, – обиделся жрец.

– И я о том же. Преемственность хороша в науке, ремеслах, искусстве, но только не в одежде.

Развели тут, понимаешь, сплошной секонд-хенд.

– Снова не разумею я твои речи, – помрачнел старик.

– Это ничего, – успокоил его Митрохин, – не всем же быть семи пядей во лбу. К тому же с возрастом извилины уже не так хорошо работают, как в молодости. Это всем известно.

– Скажи, нет ли у тебя какого-нибудь иного предмета из твоего мира? – осведомился жрец. – Шитая золотой нитью ткань, безусловно, красива, но не настолько, чтобы я уверовал в чудо.

– Ну ты даешь, – обиделся Митрохин, – шитая золотой нитью… Нет у меня больше ничего.

Даже паспорт и то потерял. Джинны у меня отняли и разодрали на клочки.

– Ну хорошо, – успокоился жрец, – тогда расскажи мне еще больше, чем уже рассказал.

– Давай, – согласился бывший раб, воспоминания о России были ему приятны. В мире, конечно, доставало нестабильности, но все же прежний мир даже сравнить нельзя было с тем, что он застал тут. Угнетенная бесправная кучка людей под властью могучих джиннов. И никаких перспектив на благополучное разрешение от бремени единовластия силатов, ифритов и их диких рыжеволосых подруг гул.

Жрец поправил под собой маленькую деревянную табуреточку. Он всегда подкладывал ее под себя когда возносил молитвы Белому божеству или беседовал с бежавшим с рудников рабом.

– Итак, расскажи мне, что за жизнь в стране, откуда ты родом, – попросил жрец.

– Хорошая жизнь, – откликнулся Митрохин и задумался, – сейчас, может, и не такая хорошая, как раньше была. А раньше очень хорошо было.

Спокойно. До того, как перемены наступили.

– Перемены? – оживился жрец.

– Вроде как переворот у нас был. Перестройка.

Тихий переворот. Не то что раньше с Лениным.

С Лениным целая революция случилась. Ленин – это вроде нашего вождя.

Митрохин старался излагать как можно доступнее. Получалось странно и нелогично. Жрец закивал – понял.

– А с чем ваш вождь боролся?

– Ну не знаю сейчас даже, – Иван Васильевич пожал плечами, – наверное, хотел, чтобы народ жил хорошо. А вообще теперь уже трудно сказать, что именно он там хотел. Скорее всего хотел, чтобы жизнь в России и во всей Европе была устроена в соответствии с его идеями. Как бы тебе объяснить поточнее. В нашем мире лучшим общественным устройством многими прогрессивными деятелями той эпохи считался коммунизм. Мы вот в нашей стране вместе с Лениным, а потом и другими вождями всех народов прямой дорогой шли к коммунизму. Но так и не дошли… Мда.

На лице жреца отразилось недоумение.

– Тебя интересует, почему не дошли?

– Меня интересует, почему по велению великого вождя не наступил коммунизм в тот же день.

– Э, нет, – помрачнел Митрохин и вспомнил теорию научного коммунизма, которую едва не завалил в вузе, – да и вообще, все непросто было.

Я и сам многого не понимаю и тогда не понимал.

Зачем то было делать, зачем это. И почему, если хотели, чтобы всем было хорошо, получилось так, что почти всем стало плохо. Зато, пока шли к хорошей жизни, весело было жить. Я тогда студентом был… школяром то есть… – По лицу жреца он понял, что тот не понимает ни слова. – Потом простым инженером работал, правда, тоже по финансовой части, но денег получал столько же, сколько и все. Правда, еще председателем партийной ячейки состоял. Да лучше раньше жилось, лично мне лучше… Чище как-то, честнее.

– Значит, ты такой человек, что тебе нравится дорога, – заключил жрец.

– Дорога к коммунизму? – переспросил Митрохин. – Ну пожалуй, да! Я тогда счастливей как-то был… Да и вообще, идеи-то хорошие были.

Равенство, братство. Хотя наш вождь вроде бы сам так и не думал. Говорил только. Вот если бы коммунизм удалось построить, вот тогда мы зажили бы.

– Да. Теперь я уверен, ты такой человек, что тебе нравится дорога, – повторил жрец.

– Мне бы и коммунизм понравился, – заверил его Митрохин, – а то мы шли к нему, шли, вдруг бац – и все оказались в озверелом капитализме… Да ладно, ты все равно меня не понимаешь. Только грустно мне тогда было, что все так повернулось, и что от меня ничего не зависит, и что того времени уже не вернуть.

– Тоска по ушедшим дням, – сказал жрец, – она свойственна всякому человеку и совсем неизвестна джиннам. Тоска и сопереживание себе подобным – вот что отличает нас от них. Я видел столько несправедливости, что утратил веру, – в глазах жреца заблестели слезы. – Я знаю, что вера не сможет помочь нам, нам может помочь только учение, утверждающее высшую власть человека над своей судьбой, а не бога.

– Неслабо завернул, – одобрил Иван Васильевич.

– Я ясно вижу, какой путь нам следует избрать, чтобы быть впереди.

«Еще классики марксизма учили нас, – вспомнил Митрохин, – что взгляд на мир может быть двух основных типов: материалистический и идеалистический. В первом случае материя и связанные с ней законы первичны, сознание является производным от материи и подчинено ей, мир образовался сам по себе, без участия каких-либо одушевленных сил. Идеализм же постулирует первичность духа, сознания, идеи: то есть сознание способно непосредственно влиять на материю и физические законы мира. А отсюда недалеко уже до мысли о Творце, этот мир создавшем… Этот старик явно из тех, кто отвергает идеалистический взгляд ради материалистического, с которым религиозные установления не слишком вяжутся. Но почему он тогда до сих пор является главным жрецом храма, а не ушел в мир? Ничего не понимаю».

– Ты должен возглавить борьбу! – объявил жрец. – Ты будешь нести учение своего вождя людям и возглавишь борьбу, хочешь ты этого или нет.

Время придет!

– Ты что? – отшатнулся от безумца Митрохин. – Я тебе что, Владимир Ильич, борьбу против угнетателей возглавлять?! Скажешь тоже. Я вообще, – он неопределенно махнул рукой, – еще недавно, между прочим, строил вместе со всеми остальными гражданами нашей великой родины капиталистическое общество. Меня никакая борьба не интересует. Только собственная выгода. Я за частную собственность и накопление капитала. Понял?

– Прозрей, – нахмурился жрец, словно мог понимать, что такое «капиталистическое общество» и «накопление капитала», – имеющий глаза да увидит. Имеющий уши да услышит.

– Имеющий… да полюбит, – поддержал его Митрохин.

Старик нахмурился.

– Ты бежал с рудников, – сказал он. – Тебя так и не смогли настичь преследователи. В тебе живет мятежный дух, ты полон сил и решимости бороться.

– Это ты меня убедить пытаешься или себя убеждаешь?!

– Задумайся о высшем смысле! – выкрикнул старик. – Что дало тебе такие силы? Почему ты сбежал, когда другие остались умирать?

– Да мне просто повезло. И если бы не это необычайное везение, где бы я сейчас был?..

Он задумался. И в самом деле. А где бы он сейчас был? Сидел бы скорее всего в выгребной яме с кучей разнообразного сброда, а может, уже гнил бы в сырой земле, пожираемый червями и жуками-трупоедами.

– Нужно обладать могучей силой духа, чтобы решиться на побег с рудников. Я скажу, что тебе следует делать. Ты должен будешь присоединиться к богочеловеку. С северо-запада идут слухи, что сила его крепнет. Люди хотят свободы. Но люди боятся. Им нужен кто-то, кто поможет им поверить в свои силы.

– К богочеловеку?! – насторожился Иван Васильевич. – Слушай, нестыковочка тут какая-то.

Вообще-то наш Ленин материалистом был. И ты тоже к материалистическому взгляду на мир склоняешься, как мне кажется. А тут богочеловек?! Но, с другой стороны, – Митрохин нахмурился, – после всего, что мне довелось увидеть, я материалистом никак не могу быть. Хотя и религиозным деятелем тоже что-то не хочется. Ты уж не обижайся.

– Прекрати, – поморщился жрец, досадуя на непонятливость собеседника. – Богочеловек – существо сугубо материальное, хотя и посланник Белого божества. Ты вот, Айван, того понять не можешь, что в том случае, если ты возле богочеловека окажешься, вместе вы силу великую составите. Такую, что измывательства джиннов над людьми прекратить сможет. Я даже думаю, – жрец нахмурился, вглядываясь в лицо бывшего раба столь пристально, что тот смутился, – вы специально из Другого мира нам посланы. Там вы были наделены великим знанием о свободе, награждены им, дабы отправиться в дальнюю дорогу.

– Это научный коммунизм – великое знание? – опешил Митрохин.

Жрец кивнул с самым значительным видом:

– Учение о свободе человека не может не быть значительным.

– Да ну, – смутился Иван Васильевич, – вряд ли все так, как ты говоришь… Я же его изучал. Бреда там хватает, это да…

– Не говори так! – вскричал жрец. – Ты понесешь это знание в народ. Ты будешь говорить людям об их силе и безграничных возможностях. Ты и богочеловек – посланники иного мира, наделенные великим знанием. И я больше не хочу слышать от тебя никаких возражений!

– Я не знаю, – вконец растерялся Митрохин, чувствуя себя очень неловко оттого, что его принуждают стать адептом марксистского учения, и не кто-нибудь, а человек из далекой эпохи, главный жрец храма. – Ты и сам, похоже, не знаешь, о чем меня просишь, любезный, – заметил он после долгих раздумий. – Если бы ты видел, к чему привело это учение в отдельные моменты российской истории…

– Молчи! – прикрикнул на него жрец, лицо его покраснело от гнева. – Не сметь хулить при мне светлое знание. Если снова на ум тебе придут греховные мысли, прежде чем произнести слова, вдумайся в смысл сказанного, и только потом можешь дать волю языку.

– Ну ладно, – выдавил Митрохин. – Только я…

– Молчи!

Ивану Васильевичу показалось, что жрец сейчас бросится на него с кулаками, и он, пожав плечами, проговорил:

– Хорошо, хорошо. Оставим марксизм в покое…

– Другое дело. Всегда помни о том, что сомнение в собственной не правоте – половина пути к обретению мудрости. Напомни-ка мне основные постулаты великого учения о свободе.

– Научного коммунизма, что ли? – осторожно переспросил Митрохин.

Жрец медленно кивнул.

– Ну, – задумался Иван Васильевич, в голову, как назло, лезла одна политэкономия. – При капитализме экономика государства стихийная, – пробормотал он, поскольку жрец смотрел на него, не отрываясь, и начал проявлять признаки нетерпения, сначала теребя собственное ухо, а затем и ухо своего собеседника, – а при социализме – плановая. То есть никакие законы свободного рынка на нее не действуют. Или, точнее, не должны действовать…

– Так-так! – подбодрил его жрец, хотя Митрохин мог бы поклясться, что он не понимает ни слова.

– Но на самом деле законы свободного рынка на социалистическую экономику действуют, конечно, – испортил все впечатление Митрохин. – Я очень хорошо это знаю, – он потер ладошки, – да уж. Я, когда к нам свободный рынок в страну пришел, не растерялся. – Когда он взглянул на жреца, ему показалось, что тот впал в такую ярость, что сейчас попытается его загрызть. – Ну… что я поделать-то могу, если они действуют. – И решил исправиться:

– Тут важно другое. То, что я излагал, – это политическая экономия. Она тесно связана с научным коммунизмом и марксистской философией.

– Очень хорошо, – заметил жрец, – обрати внимание, тайное знание ты сохранил почти в полной мере. И излагаешь учение о свободе очень хорошо. Только я пока не услышал главного…

«А ведь, и правда, все помню, – подумал Митрохин и даже испугался этого откровения, – стоило копнуть поглубже, и три кита социалистического образования, попившего столько кровушки в вузе – марксистская философия, научный коммунизм и политическая экономия – всплыли на поверхность из глубин памяти. Он вспомнил очень многое из того, что учил накануне экзаменов, зазубривал, записывал убористым почерком на длинные шпоры – гармошки. Он помнил даже основные определения, которые порой представляли собой совершенно дикие лексические конструкции, и совсем уже общие слова лекторов о том, как важен на современном этапе развития советского общества всесторонний анализ перерастания социализма в коммунизм». У бывшего раба рудников Хазгаарда, борца с балансовой службой, банкира и студента советского вуза голова пошла кругом.

– Знание не просто сохранилось в тебе, оно созрело, – сообщил жрец, чем вызвал у Митрохина еще большую растерянность. – Теперь ты и сам можешь идти по свету и проповедовать, – напутствовал он, – ты не имеешь права поступить иначе.

Люди давно ждали, что придет кто-то вроде вас, обладателей тайного знания, полученного в ином, отличном от нашего мире.

Внимательно поглядев в лицо старого жреца, Иван Васильевич почувствовал обреченность… и желание подкрепиться – организм его быстро шел на поправку. Ему требовались питательные вещества и витамины. А еще, как можно меньше слышать о научном коммунизме и марксистской философии. Все, что связано с социалистическим строительством и соответствующим общественным устройством, он люто ненавидел. Переход к свободному рынку дал ему финансовую свободу и позволил жить в свое удовольствие. Он всегда считал себя человеком новой формации, а тут такое…

– Слушай, что я поведаю тебе, Айван, – сказал верховный жрец, заметив тоску и отвращение в лице собеседника, – я хочу, чтобы и ты услышал основы нашего учения. То знание об Ушедших Богах, которое мы передаем из поколения в поколение. То, что составляет основу нашей веры, и то, во что я все еще верю, хотя утратил веру в то, что нам может помочь кто-то, кроме нас самих.

«Идеалист все-таки, – подумал Иван Васильевич, – слава тебе… кто?»

– Согласно нашей вере Богов было двое, – начал вещать жрец, – один из них олицетворял Черное начало, другой – Белое. Черный был составляющей Хаоса, хранил Хаос в себе, и Хаос выплескивался из него наружу при каждом удобном случае.

Поскольку весь наш мир представляет собой Хаос и возник из Хаоса – эта часть создания мира принадлежит ему. Белый являлся частью Порядка. Он имел упорядоченную сущность и умел одним прикосновением проникать в самую суть вещей. Поскольку весь наш мир овеществленный – эта часть создания мира принадлежит ему. Черный бог олицетворял собой интуитивное, то есть чувственное, начало и мистическое, то есть необыкновенное, начало. Белый – физическое, то есть телесное, и материальное, то есть предметную сферу, сферу вещей. Черный и Белый боги были так непохожи, что когда они создали мир, частично хаотичный и частично упорядоченный, и решились создавать существо по образу и подобию своему, то к общему мнению они так и не смогли прийти. Тогда Боги породили два народа-антагониста. Черный создал Джиннов. Расу, склонную к мистицизму, обладающую могучей интуицией. Белый создал людей. Существ, склонных к физическому и материальному началу. И если джиннов, по замыслу Черного, путь в будущее вел через магию и осмысление мира с помощью интуиции, то человек должен был раскрывать природные тайны с помощью собственного опыта. Но поскольку мир един для этих существ, то, по замыслу Богов, только одну из этих рас должно ждать возвышение и власть над миром.

Другую же – существование в единственном для них доступном измерении под властью возвысившейся расы.

– Интересная теория, – отметил Митрохин.

– Это не теория, – рассердился верховный жрец, – это основа нашего учения. И это правда от первого и до последнего слова.

– Хорошо, хорошо. Только не надо так волноваться… – Иван Васильевич подумал, что с нервной системой у старика далеко не все в порядке.

Ему бы на курорт съездить на пару недель, в Анталию, на полный пансион, нервишки подлечить, в бассейне понежиться возле отеля. А то хватит удар, и привет. Не мальчик уже.

Свои мысли Митрохин озвучить не решился.

Оставил их при себе, продолжив выслушивать откровения жреца.

Солнце уже окончательно поднялось в небосвод и утвердилось там, заливая все вокруг яростным жаром. А старик все говорил и говорил, поверяя Ивану Васильевичу легенды древнего мира, требуя от него иногда повторить сказанное, чтобы удостовериться, что Митрохин все запомнил правильно.

Через пару часов Иван Васильевич попробовал задремать, за что получил сухим кулачком по лбу.

Жрец отпустил его только к полудню, когда жара сделалась невыносимой.

– Джинны идут! – крикнул кто-то. Храмовый комплекс ожил. Люди забегали, суетясь.

– Что происходит? – схватил Митрохин за рукав пробегавшего мимо жреца.

– Джинны, – коротко бросил тот.

– Ну и что, что джинны?

– Как что, если хотя бы один джинн окажется вблизи капистулы, мы должны выйти, построиться перед храмом, принести джиннам воду и дары.

– Ясно, – Иван Васильевич коротко кивнул и тоже заспешил. Ему хотелось посмотреть, что за джинны приближаются к храмовому комплексу и сколько их всего. В душе уже поднималось нехорошее чувство, пока весьма смутное. Необъяснимая тревога. Чего ждать от этого визита? Может ли так случиться, что это его ищут? С тех пор, как он угнал повозку, минуло уже четыре недели.

Впрочем, не он один испытывал трепет. Жрецы вели себя так, словно от того, насколько они окажутся расторопны и предупредительны, зависит их жизнь.

Митрохин забрался по приставной лестнице и выглянул из-за стены.

Джиннов везли низкобортные повозки, вроде той, какую он угнал. Их было не меньше двух десятков. Почти все ифриты, но была среди них и парочка силатов. Тут Митрохина прошиб холодный пот. Он вспомнил, что угнанная повозка стоит во дворе капистулы. Он спрыгнул вниз и помчался разыскивать верховного жреца. Пока еще не поздно, надо что-то предпринять. Во дворе он остановился как вкопанный, обалдело озираясь, – и привязанные к низкой изгороди эвкусы, и сама повозка таинственным образом исчезли.

– Айван, – услышал он и обернулся. Верховный жрец кивнул ему:

– Не беспокойся, мой друг, мы позаботились об этом.

Митрохин выдохнул с облегчением.

– Тебе надо облачиться в тогу, – сообщил старший жрец, – поторопись. – Он остановил одного из братьев:

– Вот, брат Вакрен поможет тебе с тогой. Так, брат Вакрен?

– Но я… – Воспротивился было жрец.

– Брат Вакрен даст тебе тогу покойного брата Тектера. – Верховный жрец смерил брата Вакрена суровым взглядом. – Или брату Вакрену не поздоровится. Так, брат Вакрен?

– Так, – кивнул тут, мигом ощутив смирение.

– Покойного не надо, – воспротивился Айван Васильевич, – что-то мне не по душе эта идея.

– Если ты хочешь встретить рассвет следующего дня живым, тебе придется облачиться в тогу брата Тектера. Разумеется, ты свободен в своем выборе. Но я хочу, чтобы ты знал. Твой отказ повлияет не только на твою судьбу, он отразится и на всех нас…

– Проклятье, – выдохнул Митрохин, – ну хорошо, я согласен.

Тогу с покойного брата Тектера снимали в его присутствии. Для этого пришлось спуститься в храмовую усыпальницу. Благодаря висящим под потолком душистым травам пахло здесь не только гниющей человеческой плотью, но Митрохина все равно едва не вывернуло наизнанку. Он прикрыл рот, подавляя рвотные позывы. Брат Вакрен поглядел на брезгливого гостя с осуждением. И принялся торопливо раздевать лежащего на возвышении покойника. На то, чтобы одеть брата Тектера в костюм от Роя Робсона, не оставалось времени.

Пришлось оставить труп в непотребном виде.

Парочка жрецов, облаченных в тоги (один с самой перекошенной физиономией, какую только можно представить), выбралась на свет божий. Здесь Митрохин вдохнул полной грудью свежий воздух и зашелся в кашле.

– Скорее! – его уже тянули за рукав.

Он последовал за остальными, миновал узкий дворик и распахнутые настежь ворота. Жрецы построились перед капистулой. В центре стоял верховный жрец. Рядом с ним – молодой служитель Белого божества. Он держал в руках медный поднос, полный костей. Другой бережно сжимал глиняный кувшин со свежей водой.

Жрецы едва успели выполнить необходимый обряд. Джинны уже подъезжали к храмовому комплексу. Крепкий силат на ходу спрыгнул с телеги, сверля стоящих перед ним людей свирепым взглядом маленьких черных глазок. Митрохин уже знал, что, когда силаты гневаются, в глазах у них начинают плясать языки пламени. Этот джинн внешне был спокоен. Зато второй находился в самом свирепом настроении. Красный огонь его взгляда обжигал.

Спешились все, без исключения. Джинны тоже приняли определенный порядок. Ифриты остались позади, пожирая голодными взглядами кости на подносе. Силаты вышли вперед и приблизились.

Один из них принял из рук молодого жреца поднос и резким жестом – рука с подносом метнулась над головой – швырнул угощение ифритам. Краснорожие гиганты кинулись подбирать кости.

Второй силат взял кувшин и стал жадно пить.

Митрохин видел, как губы джинна самым неестественным образом облепили края кувшина, а острый кадык на толстом горле ходит вверх-вниз. Он ощутил острый приступ ненависти и опустил голову, опасаясь, как бы сильное чувство не выдало его. Силат и вправду прекратил пить, бросил быстрый взгляд в его сторону, передал кувшин соплеменнику и направился прямиком к Айвану. Встав напротив человека, джинн внимательно оглядел его с головы до ног.

– Смотри на меня, – потребовал силат.

Митрохин поднял голову.

– В тебе мало покорности, – сказал джинн. – Почему так?

– Он только недавно присоединился к нам, – выступил вперед верховный жрец.

– Молчать! – одернул его силат. – Мы прибыли сюда по делу. Человек имел наглость украсть повозку у посланника самого Каркума Мудрейшего. Мы ищем вора повсюду. И найдем во что бы то ни стало. Насколько нам известно, он направился в эту сторону…

Митрохин почувствовал, как течет по спине струйка пота.

– Когда этот человек присоединился к вам? – поинтересовался силат у верховного жреца.

Тот склонил голову в покорном жесте:

– С тех пор минуло не меньше двух месяцев.

Он – сын моих дальних родственников.

Джинн замер, будто прислушивался к чему-то, потом пошел вдоль строя жрецов, пожирая глазами старика.

– Ты солгал мне, – заявил он.

– Нет, – возразил старик, – прислушайся к тому что я думаю, и ты поймешь, я говорил правду.

– Ты солгал мне, – повторил джинн.

– Великий силат, – брат Вакрен рухнул на колени, – простите мне мою дерзость и заблуждения нашего учителя. Этот человек прибыл…

– Молчать! – Окрикнул храмовника верховный жрец и захрипел – крепкой пятерней силат ухватил старика за горло и почти поднял над землей. Жрец стоял на мысках, пытаясь глотнуть воздуха.

– Не трогай его, – Митрохин выступил вперед, – это я забрал повозку. Они просто хотели мне помочь.

Силат отпустил старика и уставился на Ивана Васильевича с таким видом, словно увидел призрака в жреческих одеждах. Потом пылающий взгляд померк, на лице появилось извечное, свойственное силатам безразличное выражение. Он щелкнул пальцами:

– Возьмите его!

Пара ифритов метнулись к Митрохину, ухватили за плечи и потащили к одной из повозок.

– А старика и предателя убейте! – скомандовал джинн.

– Но я хотел… – крикнул Вакрен и захлебнулся криком, один из ифритов вонзил в его тело огненный кинжал. Запахло паленым. Жрецы кинулись вперед, закрывая своего учителя от убийц.

Расправа получилась короткой и жестокой. Невооруженных служителей Белого божества секли мечами и кололи копьями.

– Помни о нашем разговоре! – крикнул верховный жрец. Громадный ифрит, обхватил широченной пятерней седую голову и одним махом свернул старику шею.

Митрохин зажмурился и сжал до боли зубы. В нем поднималась, разрастаясь в кровавое неистовство, лютая ненависть к джиннам.

Когда он открыл глаза, то увидел, что спиной к нему на телегу садится один из силатов, продолжая раздавать указания о том, как поступить с телами.

Должно быть, пленника он не считал опасным противником. Из-за бедра джинна торчала черная рукоять огненного меча. Когда к тебе приходит озарение и ты понимаешь, что судьба дает тебе шанс осуществить возмездие, раздумывать не приходится. Митрохин метнулся вперед, как хищный пес в смертельном прыжке, и рванул огненный меч из ножен… Он успел увидеть лицо силата – оскаленный бледный профиль и один удивленный черный глаз, в который и всадил магический клинок.

С ужасающим ревом джинн рванулся в сторону, схватился за охваченную огнем голову и рухнул в пыль. В следующее мгновение тяжелый кулак ифрита врезался Ивану Васильевичу в грудь. Воздух вышибло из грудной клетки. Силясь вздохнуть, Митрохин открывал рот, как рыба в воде, потом мир стал меркнуть, наполняясь среди белого дня густыми тенями. Иван Васильевич потерял сознание.

* * *

Иван Васильевич очнулся от тряски. Головой он всю дорогу бился о жесткие доски, и сейчас ему казалось, будто в череп ему забивали гвозди. Митрохин застонал, приоткрыл глаза и зажмурился, ослепленный ярким солнцем. С трудом, почти со скрипом он повернул голову и уперся взглядом в борт повозки. Болезненный гонг перестал бить в мозгу, и все на некоторое время встало на свои места.

Вспомнилась жреческая капистула, убийство добродушного старика и то, как он, поддавшись внезапному порыву, всадил меч в глаз одного из силатов. Чувство глубокого удовлетворения заполнило все существо бывшего раба Митрохина. Он ощутил такой восторг, что не смог сдержаться, и рассмеялся.

Тут же его ткнула в бок грубая кроваво-красная пятерня.

– Очухался! – прорычал голос над ухом.

– Так выруби его. Пока рано ему приходить в себя, мы еще не приехали.

– Боюсь, стукну его слишком сильно, и голова у него расколется, как земляной орех, – поведал ифрит.

– Тогда не обращай на него внимания, – ответил силат. Лицо его возникло над Иваном Васильевичем. Маленькие масленистые глазки уставились на пленника внимательно и свирепо. Ему стало очень не по себе. Но он собрал все силы, пошевелил в пересохшем рту языком и высунул его наружу.

– Ты что это делаешь? – поинтересовался джинн.

– Это я тебе язык показываю, – пояснил пленник, – дразнюсь…

– Ты что, не боишься смерти?! – удивился силат.

– Очень боюсь, – сознался Митрохин, – но очень хочется подразниться напоследок.

– Он сумасшедший, – возвестил силат, поворачиваясь к ифриту, который правил эвкусами, – не могу понять, зачем он понадобился Мудрейшему. По-моему, его нужно прикончить прямо сейчас. – Он поглядел на пленника с лютой яростью:

– Ты убил моего брата!

– Бывает, – заметил Митрохин.

Джинн еще некоторое время сверлил его свирепым взором, затем с отвращением отвернулся – этот червь не достоин, чтобы к нему было приковано внимание существа высшей расы.

Пленник успел заметить, что руки силата дрожат от напряжения. По всему было видно, что ему не терпится придушить убийцу брата.

Митрохин сел рывком и огляделся. Ифрит немедленно схватил его за плечо и швырнул обратно, на дно повозки. Но пленник успел различить тянущуюся до самого горизонта пустыню и ползущую по ней длинную вереницу повозок. Малочисленный отряд джиннов присоединился к каравану. На повозках сидели в основном вооруженные ифриты.

Сваленные в кучи мечи отливали огнем. Пылали ярко-голубым небесные копья.

«Куда это они такой толпой направляются? – удивился пленник. – Оружия набрали, словно на войну едут».

– Эй, – окликнул он ифрита, – мы воевать едем?

– Прикуси язык, – проворчал широченный возница, – а то я достану его из твоего рта и обмотаю вокруг шеи.

– Неплохой шарфик получится, – заключил пленник.

– Шарфик… – повторил силат незнакомое слово и сообщил с сожалением:

– Мудрейший хочет, чтобы он мог говорить.

– Да?! – искренне расстроился ифрит и скосил на человека голубой глаз. Потом обернулся к силачу:

– А он странный, этот человек.

– Обыкновенный безумец, – откликнулся он, – надеюсь, Мудрейший отдаст его мне, когда услышит, что он убил Мактор'ру. А я уж постараюсь его вылечить.

Силат скорчил такую зверскую физиономию, что Айвану даже взгрустнулось на мгновение. По подбородку джинна потекла слюна, а в глазах заплясали дьявольские огоньки.

– Ну и урод же ты, приятель, – сообщил пленник и заорал во всю глотку по-русски:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», победа теперь уже близко…

– Заткнуть его? – спросил ифрит.

– Не надо, – усмехнулся Hop'pa, – я попрошу его спеть эту странную песню, когда размотаю его кишки по песку…

Митрохин осекся. Ненависть к джиннам рвалась наружу, но вести себя следовало осмотрительно. Еще исполнит угрозу! Он попробовал освободить руки, но веревки держали крепко.

– Мы еще вам покажем, кони педальные, – пообещал Иван Васильевич, – вы, уроды, наверное, и знать не знаете, что такое натуральная классовая ненависть?

– Говорит он как-то странно, – заметил ифрит, – я таких людей прежде не встречал.

– Я человек новой породы, – сообщил Митрохин, – ты про меня еще услышишь. Зуб даю.

– Зуб да-ю, – пробормотал джинн и покосился на пленника, – это что значит?

– Не скажу! – объявил тот. – Хоть пытайте меня, ничего вам не скажу!

– Пытать, говоришь. Это обязательно, – пообещал силат, – сначала Мудрейший поговорит с тобой, а потом поговорю я. – Он потер ладони. – Не думаю, что наш разговор тебе понравится. Ты мне все расскажешь, человечек. Откуда пришел, куда шел, зачем шел. Когда утратил рассудок и почему. Все, все расскажешь.

– Сам ты утратил рассудок! – прорычал Иван Васильевич. – Психопат бледнолицый!

Силат не удостоил пленника ответом. Только усмехнулся недобро.

Телега покачивалась, подпрыгивала на ухабах, ехали почти все время по бездорожью, определяя короткий путь по наитию.

Айван некоторое время извивался, стараясь освободиться, потом затих в изнеможении. Враги удовлетворенно переглянулись – наконец-то беспокойный человечек понял, что дергаться бесполезно. Но причиной спокойствия пленника была не только усталость. Под пальцами он нащупал торчащий из досок гвоздь и, опасаясь упустить столь ценную добычу, начал аккуратно и планомерно перетирать веревку. Действовал он в тишине, изображая покорность судьбе, то есть почти не шевелился, поэтому работа двигалась медленно.

Грубая веревка оказалась очень прочной.

Джинны забеспокоились. Силат задрал лицо к небу. Ифрит заулюлюкал и зацокал языком.

– Ух ты!

Привлеченный странными звуками, напоминающими хлопанье крыльев, Иван Васильевич приподнял голову и увидел, что над ним кружит в причудливом танце тонкая женщина в темных одеждах.

Рыжие волосы, отпущенные на свободу, растекались в воздухе, рябили, контрастируя с бледным, как снег, лицом. За спиной у женщины трепетали два широких крыла.

«Гула», – понял пленник. Удивительное создание кружило над телегой, складки одеяния трепетали на ветру, облепляли восхитительную фигуру, полную грудь с парой крепких сосков, проступающих сквозь одежду. Точеные бедра. Длинные ноги.

Митрохин повернул голову и увидел, что в небе кружит не меньше сотни гул. Они то опускались ниже, то поднимались вверх, будто намеревались рассмотреть караванщиков во всех деталях или демонстрировали себя.

Hop'pa бросил взгляд на пленника. В нем явственно читалась досада.

– Ничего, я полежу тут, развлекайтесь, – ухмыльнулся Митрохин, представляя, как разделается с веревкой и сбежит.

– Заткнись, – буркнул Hop'pa.

– Хороша-а-а, – мечтательно протянул ифрит.

– И ты заткнись. Мы должны доставить его Мудрейшему. И доставим.

– А я разве против?.. Ой, гляди, какая. Ух-х.

Гулы пошли на посадку. Они приземлялись, складывая крылья за спиной. Некоторые призывно манили ифритов пальчиками.

– Гулы, как всегда, некстати, – проворчал Hop'pa.

– Да ты что?! – вытаращился на него ифрит. – Когда это гулы были некстати?

– Да ладно тебе, – вмешался Айван, – куда я Денусь? Я же связан… Идите развлекайтесь…

Он запнулся, потому что гула, еще недавно парившая в вышине, приземлилась в нескольких шагах от телеги. Вблизи она выглядела очень привлекательно. Большие зеленые глаза излучали страстное желание. Гула облизала полные губы, подошла ближе и провела длинным ногтем по деревянному борту телеги.

– Как тебя зовут? – спросил Hop'pa.

– Ракша, а тебя?

– Я Hop'pa.

– А он? – гула лукаво посмотрела на ифрита, и тот выпалил, таращась с восхищением на совершенное тело:

– Меня зовут Шмаакс.

– Мы везем пленника к самому Каркуму Мудрейшему, – сказал Hop'pa, – и не можем оставить его без присмотра.

– Куда он денется из этой повозки? – гула надула губки. – Мы ведь разобьем лагерь прямо здесь.

– Не знаю, – хмуро ответил Hop'pa, – он очень прыткий. И потом, я надеялся, что мы будем в центральной части Хазгаарда уже сегодня.

– Сегодня ты там не будешь, – сообщила Ракша, – посмотри вокруг.

Силат оглянулся и увидел, что караван распался. Обозы разъезжались по степи. Ифриты сгружали поклажу, снимали седельные сумки с эвкусов.

С появлением вольных гул большинство джиннов решили, что дальше не пойдут.

– Да что тут думать?! – заявил Шмаакс. – Останемся тут до завтра. Ничего с ним за это время не случится.

– Только развяжите меня, – попросил Айван, – а то у меня уже руки затекли. Если не развяжете, я кони двину, и не получится у меня тогда с вашим мудрейшим хреном побеседовать.

– У него необычная речь, – заметила Ракша, с интересом разглядывая пленника, – где вы его нашли?

– В одном священном месте, которое больше не существует, – ответил Hop'pa и решился:

– Ладно, останемся тут до утра.

– Вот это дело! – одобрил Шмаакс. – А что с этим делать?

– Привяжем его к колесу телеги и будем по очереди за ним следить.

– Да ладно, куда он денется?!

– Выполняй, – бросил Hop'pa, – потом поставишь шатер.

По всей степи росли полотняные купола. Лагерь стремительно разворачивался. Возбужденные присутствием гул джинны спешили обосноваться как можно скорее, чтобы воспользоваться их благосклонностью Ифрит сграбастал Митрохина за воротник и швырнул через борт телеги. Тот шмякнулся на землю, как мешок с картошкой, и отбил плечо.

– Я тебе все зубы выбью при случае, – пообещал пленник, кривясь от боли.

Шмаакс хмыкнул и несильно пнул его под ребра.

– Эй, – прикрикнул на ифрита Hop'pa, – он мне живым нужен!

– Да я же слегка, только чтобы заткнулся.

– Ставь шатер и сам помалкивай.

Ифрит оскалился, собрался сказать что-то резкое, но передумал вступать с силатом в перепалку – себе дороже, скинул с телеги скарб и принялся распаковывать шатер. Гула все это время щекотала ноготками грудь Нор'ры и ворковала едва слышно:

– Какой ты огромный. Я таких больших силатов давно не видела.

– Это точно! – пробормотал Hop'pa, ощупывая бедро гулы крепкими пальцами. – В нашем роду все большие.

Митрохин быстро пополз прочь, извиваясь, как уж. У него довольно ловко получалось действовать связанными руками и ногами, но далеко ему уйти не удалось.

– Эй! – возмутился Hop'pa, подбежал и пихнул Шмаакса в плечо, тот разглядывал гулу, застыв с раскрытым ртом. – Ты что, собака, не видишь, он же уходит?!

– Да куда он денется, – с досадой буркнул ифрит, кинулся к пленнику, подтащил к телеге и принялся прикручивать к колесу. Айван попробовал укусить джинна за толстую руку, но не преуспел в этом начинании.

– У, какой! – сказал напоследок Шмаакс, погрозил пленнику и отправился ставить шатер…

Сумерки опускались на долину подобно черному одеялу. Темнело в Хазгаарде всегда стремительно. Ветер гнал по небу серые клочья облаков.

Сквозь них проглядывала белая луна, серебрила верхушки шатров, клочья травы и низкий кустарник.

Hop'pa давно укрылся с гулой в шатре и даже не думал выходить наружу. Шмаакс бродил по окрестностям с перекошенным тоской и вожделением лицом.

– Эй, краснорожий, – окликнул его Айван, – хороша стоянка получилась. Да?! Только тебе, похоже, ничего не перепадет.

– Заткнись! – ифрит уставился на него исподлобья. – Скажешь еще слово, человечек, припечатаю тебя к земле.

Он поднял широкую ступню и впечатал ее в землю, демонстрируя, как расправится с пленником.

– Кишка у тебя тонка, – откликнулся Айван, – тебе хозяин приказал обращаться со мной бережно, так что ты меня даже пальцем не можешь тронуть.

– Молчать! – с лютой яростью выдохнул Шмаакс, кровь ударила ему в голову, и он кинулся к пленнику.

– Что тут происходит?! – послышался окрик Нор'ры.

Ифрит резко остановился в двух шагах от человека. И обернулся, тяжело дыша. Силат смотрел на него, не говоря ни слова. Только глаза поблескивали холодным огоньком.

– Он… – смешался Шмаакс, – он оскорблял меня!

– Если я снова услышу шум… – Hop'pa поморщился. – Если ты будешь испытывать мое терпение, гляди – мне придется наказать тебя…

Он развернулся, откинул полог и скрылся в шатре. Шмаакс весь вытянулся, чтобы хоть как-то разглядеть, что там. В приоткрытый полог ему удалось различить блеск рыжих волос и высвеченное лунным светом округлое бедро. Ифрит затряс занесенными над головой кулаками, забегал из стороны в сторону. Обежал несколько раз вокруг телеги.

– Эй, ты! – окликнули его из темноты.

Шмаакс резко обернулся на крик и увидел несколько темных, громоздких фигур. Собратья-ифриты вознамерились устроить дружескую попойку.

– Иди, выпей с нами, – позвали его, – до рассвета все равно далеко.

– Не могу, – выдавил Шмаакс с самым несчастным видом, – у меня тут пленник.

– Ну… пленник… Да куда он денется? Иди, напьемся. Только свяжи его покрепче.

Шмаакс оглянулся на человека с сомнением.

Действительно, куда он денется, прикрученный веревками к колесу телеги.

– Слушай, ты, – ифрит приблизился к пленнику, – я ненадолго оставлю тебя. Но хочу, чтобы ты знал. Я все время буду рядом. И буду следить за тобой. Ты понял?

Айван ничего не ответил. Только смотрел, не мигая, на джинна. Шмааксу показалось, что его глаза, поблескивающие в свете звезд, излучают веселье. Ифрит подумал, что такого человека ему и в ""самом деле встречать еще не приходилось. Неспроста Каркум Мудрейший послал за ним целый отряд. Мелькнула мысль оглушить пленника, чтобы лежал спокойно до самого рассвета, но Шмаакс здраво рассудил, что может перестараться. А если Hop'pa найдет человека утром с проломленным черепом, ему самому головы не сносить. Ифрит проверил веревки, развернулся и зашагал в темноту.

Как только он скрылся, Митрохин начал действовать. Повернулся удобнее. Хрустнул гуттаперчевым суставом, почувствовал, что палец сместился. Больно, конечно, было жутко. По пьяной лавочке вынимать руку из наручников на удивление друзьям-собутыльникам получалось куда как проще и менее болезненно. Алкоголь вообще притупляет чувства. Иван Васильевич потащил руку из веревочной петли. Медленно, опасаясь причинить себе еще большие страдания. Наконец рука выскользнула. Он зашевелился всем телом, освобождаясь от веревок. Выдернул вторую руку. Вправил палец. Тот встал на место легко, только отозвался напоследок такой болью, что Митрохин чуть не закричал. Кто-то хрипло захохотал в темноте. Иван Васильевич застыл испуганным зверьком, вслушиваясь в разноголосицу неподалеку. Потом пополз, забрался под повозку. Выбрался с другой стороны.

Преодолел несколько метров по-пластунски. Вскочил и припустил прочь. Огни лагеря вскоре остались позади, и он оказался один в ночном мраке.

Митрохин продолжал бежать, размышляя о том, что, должно быть, такова его судьба – вечно бегать и скрываться, подобно трусливому зайцу. Нутро бывшего банкира жгла ненависть. Он мечтал о том, что когда-нибудь остановится, перестанет убегать от проклятых джиннов и даст им бой. Вот только разум говорил – ты один, тебе никто не поможет, и никто не прочтет заупокойную молитву, когда джинны прикончат тебя где-нибудь на обширных равнинах Хазгаарда.

Его посетило острое чувство дежавю, когда он удалился от каравана достаточно далеко. Снова ночь, пустыня, и он абсолютно один, беглец, которому некуда податься в этом чужом враждебном мире. Впрочем, теперь все было не так, как прежде. Теперь у него появилась цель – найти богочеловека и присоединиться к нему. Он слишком многим обязан старому жрецу, чтобы обмануть его ожидания. Надо выполнить его последнюю волю.

Он обязательно разыщет богочеловека. А потом, отдав этот последний долг, сможет делать все, что посчитает нужным.

Митрохин старался ориентироваться по звездам, нашел на небе яркий треугольник и следил за тем, чтобы строенное путеводное созвездие всегда было чуть правее и впереди. Вокруг царил мистический голубоватый свет. Дымка скрывала горизонт, только очертания низких холмов, сплошь состоящих из черных камней, выплывали из сумрака.

Беглец огибал их и следовал дальше. Он почти все время глядел под ноги и только время от времени бросал взгляд наверх, чтобы убедиться, что не сбился с пути.

Двигаясь в том же направлении, он вскоре набрел на пересохший колодец и два занесенных песком трупа – эвкуса и силата. Обтянутые пергаментной кожей кости джинна, ввалившаяся шкура животного на тощих боках торчали нелепым островком среди безмолвия ночной пустыни.

Митрохин сглотнул. Его уже начинала мучить жажда. И он надеялся, что ему удастся обнаружить оазис или хотя бы колодец перегонщиков скота.

А вместо этого – перед ним открылось зрелище чужой страшной смерти. Силат загнал эвкуса и умер от жажды – не иначе как с водой в этом районе совсем плохо.

Иван Васильевич присел на колени, тронул седельную сумку, она оказалась дырявой и пустой.

Зато возле крупа эвкуса обнаружился припорошенный песком дивной работы меч. Когда он взял оружие в ладонь, лезвие засеребрилось ярким светом.

А руку до самого локтя обожгло – в нее словно вливалась сила. Магия! Митрохин подержал меч, взвешивая на ладони, стараясь понять, нравится ему это чувство или нет. Пришел к выводу, что нравится. Он соорудил себе перевязь из обрывков рубашки мертвеца и повесил на нее магический меч. Странное дело, ноша совсем не тянула.

Предчувствуя мучительную смерть, Митрохин потащился куда-то к призрачной линии горизонта.

Песок посверкивал крупинками звезд. Казалось, кто-то зачерпнул горсть драгоценных камней и разбросал по небесам. Ноги шагали сами по себе, а Иван Васильевич все глазел на небо… пока не уперся в колючий кустарник. Только тогда Митрохин остановился и огляделся кругом. Вокруг была все та же пустыня, но посреди нее таинственным образом возникли чернеющие во мраке низкие кустики с мелкими мясистыми листьями. Иван Васильевич машинально сорвал несколько листьев и отправил в рот. Пожевал их, надеясь выдавить хоть капельку живительной влаги. Почувствовал, что язык онемел, и только в этот момент очнулся. Поспешно сплюнул зеленую кашицу. Но было уже поздно. Следом за языком окаменело небо, потеряла чувствительность вся нижняя челюсть.

«Зубы можно драть без анестезии», – подумал Митрохин. Звезды на небе внезапно стали крупнее, ярче и заиграли разноцветными огнями, как ограненные алмазы на витрине ювелирного. Реальность таинственным образом трансформировалась – там, где только что была пустыня, вырос до небес сосновый лес, зазеленела высокая трава, запели птицы и пошел освежающий грибной дождик. Солнце косыми лучами просвечивало сквозь хвойные ветви. Иван Васильевич задохнулся от счастья. Его будто что-то толкнуло в спину, и он помчался через лес, крича во весь голос: «Ау, люди, я вернулся!» «Это ж средняя полоса России», – мелькнуло в голове. Вот сейчас он пробежит по прошлогодней хвое, минует лесок и выбежит на высокий песчаный откос, откуда видна Волга. А на другом берегу непременно будет город – Кинешма или Самара.

Митрохин все бежал и бежал… А лес все не кончался. Мелькали рыжеватые стволы, зеленые полянки, сплошь поросшие крупными подосиновиками, пару раз ему пришлось перебираться через поваленные деревья, ветка оцарапала щеку…

Внезапно он пришел в себя. Болела щека и еще висок. Митрохин приподнял набитую под завязку звенящей пустотой голову и понял, что лежал лицом на острых камнях. Что-то мешало, упираясь в бок. Он повернулся, тронул непонятный предмет.

Магический клинок. Приподнялся на локте, огляделся кругом. В теле ощущалась странная легкость.

А голова гудела и соображала плохо. Будто вчера пребывал в счастливой бессознанке. Давно, ох и давно он не ощущал тот самый похмельный синдром, сейчас воспринятый ностальгически и потому отозвавшийся в сердце приятной истомой.

Солнце явственно клонилось к закату. Митрохин покрутил головой и понял, что лежит у кромки дороги. Едва заметной светлой полосой она с трудом читалась в каменистом пейзаже, теряясь между дюнами на горизонте. У дороги примостилась странно огромная агава. Такая же, только маленькая, стояла в московском офисе на окне. Эта же была больше самого Митрохина. К тому же из середины ее торчала замечательно большая сухая колючка.

– Хорошие листики, – пробормотал Иван Васильевич, трогая ничего не чувствующий язык, – эк меня расколбасило. Кому расскажи, не поверят.

Митрохин встал на колени, затряс головой, как молодой баран при виде соперника. Кряхтя, поднялся на ноги. Ощупал себя. Вроде бы все цело.

И даже ничего не болит. Только печень отчего-то ноет. Давно не давала себя знать. С тех пор как спиртсодержащие напитки покинули его ежедневный рацион. Иван Васильевич вышел на дорогу, встал посередине. Направление выбрать никак не мог.

«Направо пойдешь – от жажды загнешься, – подумал он, – налево – от обезвоживания организма».

– Всегда любил ходить налево, – пробормотал Митрохин и, шатаясь, побрел по дороге навстречу закатному светилу.

Темнело быстро. Молодой месяц, чей бледный серп болтался в голубых небесах напоминанием о том, что ночь близко, всплыл повыше и принялся сеять свет на земные просторы. Звезды поблескивали хитрыми разноцветными глазками, сквозь которые поглядывали с небес на передвигающего с трудом тяжелые ноги похмельного человека. Митрохин шел, положив правую руку на рукоять магического меча, левой он взмахивал – отмеряя ритм по-военному – раз-два, раз-два… еще немного пройду, а там обязательно будет место, где я смогу устроить привал и отдохнуть, раз-два, раз-два… дотянуть бы только до вон той горки, а от нее уже недалеко до спасения… Но дорога все также вилась меж каменистых гор по пепельному в сумраке песку и россыпям крупных булыжников, а что-нибудь, что могло бы сохранить человеку жизнь, и не думало появляться.

Он уже был близок к отчаянию, когда внезапно повеяло ночной прохладой и сильный ветер задул в спину, будто специально помогал Ивану Васильевичу переставлять одеревеневшие от долгого перехода ступни. А затем на горизонте блеснула искорка. Зажглась на мгновение и пропала. Но Митрохину отчего-то примерещилось, что это добрый знак, посланный свыше. Взялась ниоткуда в тяжелой голове такая мысль, и все тут. Он сделал над собой усилие, прошел еще несколько километров и наткнулся на человеческое поселение – деревеньку в сорок-пятьдесят дворов…

* * *

Народ в деревне жил беспокойный, среди людей наблюдалось то, что Митрохин охарактеризовал емко – брожение умов. Люди обсуждали деяния богочеловека и его присутствие на землях Хазгаарда во весь голос, без страха перед гневом владыки Саркона.

Кое-кто пока порицал тех, кто решил присоединиться к богочеловеку, но большинство и сами собирались отправиться на северо-запад, где тот, по слухам, обосновался, чтобы посмотреть, действительно ли он творит чудеса и на что он еще способен. Слухам об удивительном волшебстве Митрохин не доверял. А потому решил разузнать все поподробнее, прежде чем присоединиться к этому самому богочеловеку. Да, он чувствовал себя обязанным убитому джиннами жрецу, но не спешил кидаться из огня да в полымя очертя голову.

К чужакам в селении относились с подозрением – поговаривали, что кое-кто из людей продался и состоит на службе Саркона. Митрохин всегда отличался сообразительностью, в подобных ситуациях он действовал умело. Он быстро смекнул, кто в деревне главный, и втерся к нему в доверие. Всего-то и дел поговорить со старостой, рассказать ему, что бежал с рудников и идет на северо-запад, чтобы присоединиться к богочеловеку. Услышав историю об угнанной повозке с эвкусами, староста пришел в восторг. И устроил путника на ночлег в одном из домов, где тот получил пищу, пусть скудную, но после стольких дней пути он был рад и этому.

Через несколько дней Митрохин стал в деревне своим, помогал вдове, у которой квартировал, выправил изгородь возле дома, а вечерами делился с местными мужиками историями, которые слышал еще в яме и на рудниках. Они сидели, хлебали вино из чаши, передавая ее по кругу, прикладывались к трубочке и беспрестанно мололи языком. К посиделкам этим Иван Васильевич относился с неодобрением, воспринимал их как занятие бестолковое. Однако в результате пустого ежевечернего трепа он разузнал, что на следующей неделе к богочеловеку отправится группа из десяти мужчин и трех женщин. Причем двое из них пришли в селение накануне и пребывали здесь в качестве гостей.

Один из чужаков вызвался быть проводником – он уже был прежде в лагере богочеловека и вернулся, чтобы привести в ряды его сторонников брата. После недолгих переговоров Митрохину удалось убедить местных, что он достоин того, чтобы присоединиться к группе. На собраниях паломников Митрохин вел себя осмотрительно, сам на вопросы отвечал осторожно, тщательно обдумав свою речь, знал, что любое лишнее слово или упоминание о прежней жизни может вызвать у них ненужные подозрения. Еще сочтут его опасным безумцем, который по какой-то причине решил, что пришел из Другого мира и может причинить вред их святому.

Иван Васильевич выдумал для себя нехитрую историю жизни – якобы родился он в одном из кочевых племен руссов, живущих на диких территориях за границей Хазгаарда. Пару лет назад племя захватили джинны, и его отправили на рудники. Он бежал. Вот и все. Легенда была хороша своей простотой, она не вызывала лишних вопросов, кроме того, объясняла его недостаточно умелое владение местным диалектом. Раз или два его попросили сказать пару слов на языке племени руссов. Он без зазрения совести проговорил несколько ругательств, которые, к его удивлению, вызвали всеобщее одобрение. Особенно понравилось местным известное слово из трех букв. Митрохин сообщил, что в его племени принято было здороваться и прощаться, произнося именно это слово. Теперь один из местных взял в привычку приветствовать его на «родном языке». Едва завидев Ивана Васильевича, он кричал из другого конца деревни:

«…!» – "…", – с обреченным видом откликался представитель неведомого племени руссов. Слово быстро прижилось.

Чем ближе становилась перспектива встречи с богочеловеком, тем большее волнение испытывал Митрохин. Слова верховного жреца никак не шли у него из головы. Он вспоминал, как джинны убили упрямого старика, и кривился от гнева. Больше всего на свете ему хотелось отомстить за его смерть.

Картинки кровавой расправы над силатами будоражили ум. Раньше он не замечал за собой такой ярости и призадумался. Конечно, идеалы добра – это прекрасная и очень симпатичная ему идеология.

Но если бы он руководствовался этой идеологией, то давно бы уже умер. Ненависть помогала ему выживать. Если бы не это чувство, которое делало его похожим на дикого пса, он бы не смог выдержать долгие месяцы тяжкого труда и скудной пищи, не убежал бы с рудников и не добрался до людей. Его гнала вперед злость, желание отомстить. Он ненавидел Балансовую службу и джиннов. Только попав в Хазгаард, он узнал, кто истинные хозяева жизни и кто для них люди. "Тоже мне, благодетели, – думал Митрохин. – Баланс они, видите ли, поддерживают в антропоморфных полях планеты.

Хозяева и рабы!" За многие века ничего не изменилось. Разве что джинны теперь жили в какой-то иной реальности, которую сами для себя создали.

– Когда выходим? – поинтересовался он у проводника. Они сидели в сумерках, у костра. Митрохина тяготило то, что его встреча с чадом Белого божества постоянно откладывается.

– С рассветом, – ответил проводник. – Будь готов.

– Хорошо, – Митрохин улыбнулся, – пойду спать. Только не забудьте меня.

Спал в эту ночь он крепко, без сновидений. Как и говорил проводник, вышли с рассветом. Двигались быстро, почти не делая привалов. Митрохин успел привыкнуть к длительным переходам и почти не страдал под палящими лучами солнца от жажды. Его организм успел адаптироваться к местному климату. Тех малых порций живительной влаги, что позволяли себе паломники, вполне хватало, чтобы идти.

К богочеловеку отряд пришел уже к вечеру следующего дня. Сначала им встретились рассыпанные по пустыне стоянки. Люди цепью растянулись до самого сердца лагеря, чтобы предупредить посланца Белого божества в случае появления опасности. Была и другая причина такого расположения сторонников богочеловека. На стоянках паломникам указывали верное направление.

Пожимая руки сородичей, которые встречали новых людей приветливо, как и полагается братьям, Митрохин ощутил радость. Его любопытство к этому моменту стало совершенно нестерпимым.

Больше всего на свете он желал увидеть богочеловека. Интересно, как он выглядит. Похож ли на обычного человека, или излучает свет, как о нем рассказывают. И правда ли то, что он может творить чудеса.

Лагерь оказался огромным. Сотни и сотни людей селились под натянутыми от палящего солнца балдахинами. Они называли их балдаки. Женщины, мужчины, множество маленьких детей. Чем ближе они продвигались к центру лагеря, тем гуще становилось скопление народа. Кудахтали куры, мекали согнанные в загоны за плетеные веревки овцы.

– Скоро мы увидим его, – проговорила, задыхаясь от волнения, одна из женщин, которая пришла сюда вместе с Митрохиным – Он там, – указал куда-то пальцем худой мужчина. Смуглость его лица подчеркивала яркую белизну улыбки.

Митрохин резко обернулся. В первый момент от неожиданности не мог вымолвить ни слова.

– Медея! – заорал он. – Медея! – Расталкивая народ, он ринулся к богочеловеку. – Это ты! Не может этого быть… Ты!

Девушка проявила сдержанность. Ее губ коснулась улыбка, но в то же мгновение она взяла себя в руки и проговорила строго:

– Рада приветствовать тебя!

– Ты что, Медея?! – Иван Васильевич даже покраснел от негодования. – И это вся радость?!

Ты совесть имеешь?! Мы ведь нашлись. Милая ты моя. – Он обернулся и поведал всем сторонникам богочеловека на местном наречии:

– Это ведь землячка моя. По ее вине я тут очутился.

Люди глядели на него с сочувствием. Тех, кто свихнулся на почве пришествия на землю Белого божества, здесь было великое множество. А этот ко всему прочему кричал, что и он тоже явился с небес. Ну явный сумасшедший.

– Я не сомневалась, что мы когда-нибудь встретимся, – сообщила Медея, – мне поведало об этом Белое божество.

– Ах, Белое божество! Ну славно! Ох, и славно!

А теперь скажи-ка мне, любезная колдунья, когда я отсюда свалю…

– Присядь, – предложила Медея и протянула Митрохину яблоко, – поешь!

В голосе ее звучало такое олимпийское спокойствие, что Иван Васильевич на мгновение опешил.

Он пробирается сюда, претерпевая лишения и подвергаясь смертельной опасности, смывается от джиннов, жрет наркотические листья, втирается в доверие к старостам поселений, а эта девица предлагает ему жевать какой-то зеленый фрукт, вместо того чтобы рассказать, как отсюда смыться. Как попасть домой, в Москву. В Россию. Вернуться в Цивилизованные времена.

О такой удаче, чтобы когда-нибудь разыскать Медею, Митрохин и не мечтал. Помышлял только о мести джиннам за убийство старика, за все страдания, которые причинила ему Балансовая служба.

Но теперь, после встречи с колдуньей, все его кровожадные желания разом уступили место надежде на возвращение.

– Что это, черт возьми, значит?! – рявкнул Митрохин и выбил яблоко из руки Медеи.

Колдунья смерила Ивана Васильевича осуждающим взглядом. Толпа возмущенно зароптала.

Некоторые мужчины двинулись вперед с явным намерением оттащить ненормального от их святой, но Медея сделала недвусмысленный жест – оставьте нас в покое. Они остановились. Митрохин тем не менее ощутил серьезное беспокойство. Сторонников богочеловека насчитывались сотни, и они при желании могли сделать с ним все что угодно – зарыть, к примеру, в песок, оставив на поверхности только голову. Иван Васильевич затравленно обернулся:

– Хорошо устроилась, – сообщил он и растянул губы в улыбке. – Они по твоему приказу любого на углях зажарят?

– Они – преданные слуги Белого божества.

Они со мной потому, что такова его воля.

«Фанатичка, – понял Митрохин, разглядывая колдунью с интересом, – и как она умудрилась так измениться за то время, что мы не виделись. Оставлял нормальную… ну, не совсем нормальную, – одернул он себя, – но все же вполне себе ясно мыслящую девушку, а нашел черт знает кого… Религиозную фанатичку. К тому же вообразившую, похоже, что она наместник божества на земле. Надо с ней поаккуратнее. Кто его знает, что фанатичке в голову взбредет».

– Так ты это… меня обратно отправишь или нет? – поинтересовался Митрохин, стараясь говорить мягко, чтобы ничем не задеть болезненное сознание.

– Сейчас ничего не выйдет, – сообщила Медея и поправила очки.

– Это еще почему?! – взорвался Иван Васильевич.

– Звезды расположены неподходящим образом, да и пространственный вихрь с учетом отклонения к сириусовой туманности вряд ли…

– А ну кончай эту хренотень! – рявкнул Иван Васильевич. – Ясно можешь сказать?

– Ну, в общем, сейчас точно ничего не выйдет.

Это все, что тебе нужно знать.

– Ах, не выйдет! – Иван Васильевич сжал кулаки. – Не выйдет?! – повторил он почти с волчьей тоской. – Не выйдет… – выдавил сквозь зубы.

И сел на песок. – А что же мне делать?

– Не стоит так расстраиваться, – сказала Медея, – прежде всего я рада, что ты жив. Хотя с тех пор, как мы виделись, минуло десять лет.

– Как это десять?! – опешил Митрохин. – Быть того не может. Я тут от силы год. Может, полтора. – Он растерялся. Невозможность вести счет времени являлась одним из неудобств, которые его всерьез заботили. Он действительно потерялся в счете дней… Но десять лет! Да нет. Немыслимо.

Чтобы рассеять его замешательство, колдунья пояснила:

– Десять лет прошло для меня. Я проводила некоторые расчеты с тем, чтобы понять, куда мог попасть ты… И поняла, что ты окажешься рядом со мной, но почти десятилетие спустя. Пространственный вихрь выкинул тебя гораздо ближе во времени.

– Вот почему ты не удивилась нашей встрече, – понял Митрохин, – значит, ты все рассчитала?

– Не совсем, но многое мне было ведомо. Явилось в беседах с Белым божеством. Раскрылось в собственных изысканиях.

– Вот, значит, как, – скривился Митрохин, – нет, ничего не хочу сказать. Я, знаешь ли, тоже времени не терял. Выучил язык, который в моем времени никому на хрен не нужен. А медную породу теперь отковыриваю – любо-дорого поглядеть.

– Я все знаю о тебе, – сообщила колдунья.

– Так уж и все?

– Мой магический и интуитивный дар значительно вырос с тех пор, как мы виделись последний раз. Я стала значительно старше и многое поняла.

– Что, например? – не удержался и съязвил Митрохин.

– Что иногда необходимо корректировать движение человека вопреки его воле, чтобы он понял свое истинное предназначение.

Иван Васильевич насторожился – слишком сильно эта фраза смахивала на разговоры с погибшим жрецом. Снова речь о предназначении. Но о чем идет речь? Не его ли она имеет в виду.

– Я тебя не понял, – сказал Митрохин. – Надеюсь, ты объяснишься.

– А ты изменился! – вместо ответа произнесла Медея.

– Ты об этом? – Иван Васильевич похлопал по мускулистому животу. – Да уж. Лучшую диету предлагают рудники Хазгаарда. Скудный рацион – червивая похлебка и вода. Работа на свежем воздухе с раннего утра до позднего вечера под палящими лучами живительного солнца. Все балансировщики, чтоб им пусто было. Ты, кстати, тоже сильно изменилась. – Он с интересом разглядывал ее оформившуюся фигуру, округлившееся лицо и тело, в котором не было теперь подростковой резкости, а проявилось гладкое совершенство зрелой женщины. «Хороша-а!» – Митрохин едва не причмокнул языком. Хорошо, вовремя спохватился, что его поведение может быть истолковано не правильно, точнее, как раз правильно… неизвестно только, как его расположение воспримет колдунья – а ну как обидится и отдаст своим сторонникам приказ зарыть его в песок. «Стреляли?» Грустная физиономия актера Мишулина, жадно лакающего воду из алюминиевого чайника, вызвала у Ивана Васильевича приступ беспокойства.

– Так… я так и не понял… – начал он. – Что ты имела в виду?

– Белое божество сказало мне, ты отмечен его дланью, что ты тот человек, который призван помочь мне. И возглавить борьбу.

– Борьбу? Какую еще борьбу? – пробормотал озадаченный Митрохин. В голове у него царил настоящий хаос. Ветер носил обрывки воспоминаний, случайных фраз и образов. И среди всей сумасшедшей мешанины бил в колокол ныне покойный верховный жрец и вещал: «Ты будешь нести свое учение людям. И возглавишь борьбу, хочешь ты того или нет».

– Ты должен быть рядом, – повторила Медея, голос ее зазвучал в унисон со словами жреца, обитающего в голове Митрохина. – Это наш путь. Наше предназначение. Для этого мы направлены Белым божеством в эту отдаленную эпоху.

– Я не ослышался? – Иван Васильевич уставился на колдунью. – Ты сказала – направлены Белым божеством?.. Это что еще за бред? Я же отлично помню, как ты путала заклинания, и нас носило по эпохам, пока не занесло в этот чертов Хазгаард.

– Это правда, – согласилась колдунья, – я была не слишком сведуща в применении того опасного заклинания, которое в силу своего несовершенства неизменно цепляло пространственно-временной вихрь…

– Во-во, – поддержал ее Иван Васильевич. – Правда, мне казалось тогда, ты знаешь, что делаешь. Видимо, я заблуждался. И нас Белое божество кидало из времени во время, пока не занесло сюда.

– Любые наши действия в этом мире являются частью божественного замысла. Это Белое божество перемещало нас в пространстве и времени, внушая нам свою волю…

– Бред какой-то, – пробормотал Митрохин.

Потом вспомнил, что имеет дело с опасной фанатичкой, и замолчал. «Наверное, она головой треснулась при приземлении, – решил он. – А что, такое сплошь и рядом происходит. Впилилась, допустим, девчушка в городскую стену. И стал ей после этого везде мерещиться божественный замысел».

– Не подвергай сомнению мои слова! – громко проговорила Медея. – Они правдивы, и ты в этом убедишься.

Тут Митрохин порядком струхнул, тем более что сторонники богочеловека снова вскочили на ноги и придвинулись к ним. Иван Васильевич заметил, что один из них тянет из-за пояса здоровенный кривой нож.

– Вот и жрец мне то же говорил перед тем, как его джинны убили… – проговорил Митрохин, чтобы задобрить колдунью, и добавил уже тише:

– Знаешь что, ты меня избавь, пожалуйста, от этого.

Ну какой я герой, в самом деле? Ни в какую борьбу я ввязываться не собираюсь. Увольте! Не до этого мне! И вообще, я жить хочу.

– Саркон посылает отряды джиннов, чтобы уничтожить меня, – сказала Медея, – а еще загонщиков – наемных убийц. Два из них мертвы. Я получила сведения об их приближении заранее. Третьего я пока не видела. Но он где-то рядом.

– Вот именно. Ты в постоянной опасности, – подтвердил Иван Васильевич, – даже представить не могу, как ты можешь все время жить под страхом смерти. Может, у тебя сила воли большая. А я человек с тонкой нервной организацией. Можно даже сказать, трусливый. Ты знаешь, мне погибать очень не хочется. Так что увольте, извиняйте и отпустите…

– Я тоже боюсь, – сообщила Медея, – но я знаю, что мое предназначение свершается здесь и сейчас, в эту самую минуту. Я должна быть с людьми. Должна помочь им. Сделать их сильнее. Наделить мужеством.

– Я видел огромный отряд в пустыне, – сообщил Иван Васильевич, – похоже, они шли за тобой.

– Эти мне не страшны, – отмахнулась колдунья, – они рыщут в пустыне долгие месяцы, но мой покровитель отводит им глаза. Они никогда не найдут наш лагерь.

– И кто же твой покровитель? – спросил Митрохин, хотя он и так знал ответ на вопрос.

– Белое божество… – Медея вытянула перед собой правую руку, медленно перевернула ее, и он увидел, что в лодочке ладони плещется туманное ярко-белое облачко, – он наделил меня силой. Он и сейчас здесь… Следит за нами. Определяет нашу судьбу. Ты теперь понимаешь?

– Я понимаю, что ты немного не в себе, – Иван Васильевич хмыкнул, – хотя фокус мне понравился. Слушай, все, о чем я сейчас мечтаю – свинтить отсюда и больше никогда здесь не показываться. Это самое паршивое место на всем белом свете.

– Белом, – кивнула колдунья, подтвердив в глазах Митрохина свою неадекватность.

– В общем, я не хочу больше здесь оставаться, – отрезал он. – Ты должна отправить меня обратно. Ищи способ. Ничего не хочу знать о туманностях и прочей ерундистике. – Тут он едва не прослезился:

– Я домой хочу…

– Решается судьба человечества. И в этот час, – голос колдуньи зазвучал патетично, – твое предназначение – быть рядом со мной. Ты будешь вдохновлять людей. Формировать армию освободителей человечества.

– Кто? Я?! – обалдел Иван Васильевич и покрутил пальцем у виска. – Вдохновлять?! Ну ты ваше. Раньше в тебе вроде бы было больше благоразумия. Как это – вдохновлять?! Я кто, по-твоему?

– Раньше я не обладала теми знаниями и силой, какими обладаю теперь. И я говорю тебе, что ты станешь лучшим идейным вдохновителем из всех. Люди пойдут за тобой.

– Слушай, ну какой из меня вдохновитель? – попытался Митрохин воззвать к голосу разума. – Сама посуди. Да я всю жизнь только и делал, что о собственной выгоде пекся. Я же даже партнера, с которым мы вместе начинали, кинул, только чтобы побольше денег загрести. И все, о чем я мечтал, – бабки и развлечения. Я и сейчас только об этом думаю. – Он окинул фигуру Медеи плотоядным взглядом, закашлялся. – В общем, никакой из меня вдохновитель. И мужества у меня вот столько.

Да, я всего боюсь, буквально всего…

– Я и сама вижу, что ты за человек, – ответила Медея, – но он сказал, что ты, именно ты будешь формировать армию освободителей человечества.

– Вот ведь ексель-моксель, как он тебе, интересно, это сказал? Наверное, он все-таки не меня имел в виду, а кого-нибудь другого. Ты ошиблась просто.

– На тебе его печать, – спокойно ответила колдунья.

– Как это?! – поразился Митрохин.

– Ты отмечен божественной дланью. Ты – воин света.

Последние слова Медея проговорила с особой интонацией. Они прозвучали патетично и величественно. После чего воин света захлопал себя по ляжкам и хрипло захохотал. Смех его, несмотря на некоторую истеричность, звучал столь заразительно, что многие сторонники богочеловека, поначалу настроенные настороженно, заулыбались. О чем говорил этот странный пришелец и богочеловек, они не знали, но за настроением беседы следили внимательно. Губы Медеи тоже дрогнули, уголки их поползли вверх. Она разглядывала Митрохина с удивлением, как будто видела впервые, и думала, что он не лишен определенного обаяния, присущего закоренелым циникам, и мужской привлекательности. Внешность у бывшего банкира после того, как он скинул лишний вес, сделалась брутальной. На темном от загара лице сияла белозубая улыбка.

«Наверное, это оттого, что у меня давно никого не было, – подумала Медея, – богочеловек я или нет, а природа берет свое. Да, он красив. Определенно красив. Это решительное выражение глаз, которое мне так нравится. Волевой подбородок с едва заметной ямочкой».

Митрохин заметил, как смотрит на него колдунья, и резко перестал смеяться. Оба они смутились и залились краской. Воин света почувствовал, что надо что-нибудь сказать:

– Так где мне расположиться? – поинтересовался он. – У меня же ничего нет… Даже балдахина дорожного. Если я теперь идейный вдохновитель целой расы, так мне, наверное, апартаменты достойные полагаются, в смысле шатер, ну и бесплатная жрачка, конечно.

– Я распоряжусь обо всем, – ответила Медея. – В еде недостатка не будет.

– Можно и винца немного, горло промочить.

Пару бурдюков, не больше.

– Спиртное мы не пьем, у нас это не принято.

– Плохо, – расстроился Митрохин, – куда веселее вдохновлять народ под хорошее винишко. Ну да ладно. Обойдусь как-нибудь.

Колдунья подозвала к себе нескольких приближенных и раздала им указания. Вскоре специально для Митрохина воздвигли богатейший полотняный шатер в голубых тонах. Съев винограда, сыра и мяса, он разлегся на подушках, размышляя о том, что жизнь, в сущности, не так плоха, если уметь устроиться. Вот ведь какая штука, думал Митрохин засыпая, разные времена и культуры, а закон социального благополучия тот же самый. Если ты человек общительный и у тебя есть высокий покровитель, то ты на коне. Мой покровитель – Медея, а у нее покровитель – сам Бог. Эх, и заживем теперь.

Только бы она перестала помышлять о войне. Лучше подумала бы, как нам здесь устроиться, если нет способа отправиться обратно, в наше время…

На этом ход его мыслей прервался. Митрохин заснул. Ему приснился дворец, полный прекрасных наложниц, и среди них самая волнующая – Медея в белоснежном нижнем белье.

– Боже, какая ты красивая, – проговорил владыка Митрохин, вскочил с трона и кинулся к ней…

* * *

Каркум Мудрейший сидел перед картой. В помещении горел всего один масляный светильник.

На лице первого силата Хазгаарда лежала глубокая тень. Глаза его в полумраке светились лихорадочным блеском. Прошли уже целые сутки с тех пор, как огонек Хазар'ры замер на одном месте. Мудрейший не сомневался, что загонщик выследил богочеловека и теперь подбирается все ближе, осторожный, как дикая кошка. Он с нетерпением ждал развязки. Надеялся, что настанет миг, и огонек отправится в обратный путь. Медленно, но верно двинется в глубь страны, ко дворцу владыки Саркона. Хазар'ра вернется за причитающейся ему наградой и принесет с собой голову богочеловека. Но огонек и не думал трогаться с места, испытывая терпение Мудрейшего…

– Да что же это, – пробормотал он, забарабанил пальцами по поверхности стола, – почему он медлит?

«Если бы иметь силу и прозорливость Саркона, – подумал Каркум, – я бы узнал, что там происходит. Если он сидит в засаде, я бы помог ему выбрать нужный момент для удара. Только справься. Убей его. И я озолочу тебя».

* * *

Митрохин искупался в реке, выбрался не берег и растянулся на теплом песке. Некоторое время он просто лежал, наслаждаясь жизнью. Потом перевернулся на живот, взял в руку палочку и нарисовал на песке знак доллара. Что тоже доставило ему приятное чувство. Последнее время он только и делал, что думал о деньгах. Местные средства расчета – треугольные кусочки керамики вызывали у него стойкое отвращение. В них не было силы.

Все, что на них можно купить, – незатейливая еда, грубая одежда, любовь продажной девки. Когда же он вспоминал зеленые ассигнации, в его мозгу рождалось сладостное чувство, а по позвоночнику пробегал холодок. Вот он заходит в свой кабинет, открывает сейф и видит аккуратные ряды пачек.

Любую можно взять, подержать в руках. От нее распространяется фосфорическое сияние и льется из ладони в организм нектар жизненной силы.

Можно сжать пачку в руке и провести по краю ассигнаций большим пальцем, чтобы услышать волнительный треск. Можно сорвать банковскую ленту и загрузить доллары в счетчик купюр или, что еще приятнее, пересчитать деньги лично. На ощупь они вовсе не такие гладкие, как может показаться, – если пальцы достаточно чувствительные, можно даже ощутить, какая рифленая у них поверхность. Иван Васильевич досконально знал, какие на ощупь доллары, и мог различить номинал любой купюры с закрытыми глазами.

Любовь к деньгам поселилась в его сердце рано.

В детстве ему вечно их не хватало. Родители жили небогато и не считали нужным снабжать ребенка деньгами. Давали только сорок копеек на завтраки.

Иногда – на мороженое.

Все началось с увлечения нумизматикой. Первую свою монету Ваня Митрохин нашел на улице.

Он и сейчас помнил тот день. Вот он идет в школу вдоль железнодорожного полотна, помахивая сумкой со сменкой, и неожиданно видит у кромки асфальта в луже стаявшего снега маленький серебристый кружок. Монетка хорошо сохранилась и после чистки зубной пастой заблестела, как новая.

Австро-Венгрия. 1910 год. Натуральное серебро, между прочим. Вторую монету он выменял у приятеля за мешок солдатиков. Разумеется, с цветными ковбоями, привезенными из Венгрии дядей Володей, и кавалеристами отечественного производства расставаться было очень грустно, но американская денежка с профилем бородатого мужика и домом с колоннами интриговала его куда больше.

И потом пошло-поехало. В родном Белгороде обнаружился небольшой развал, где по выходным собирались подпольные коллекционеры. В советское время это хобби не считалось безобидным, подпадая под грозную статью. Поэтому Ваня скрывал свое увлечение, сообразив, что может нажить крупные неприятности. Коллекцию он прятал в старом табурете, валяющемся с незапамятных времен в кладовке. Табурет этот был особенным, потому что имел секретный ящичек. Сиденье запиралось на засов и откидывалось при желании, открывая доступ к небольшой нише. Туда Ваня и прятал заветный альбом. Митрохин обожал пересчитывать монеты, взвешивать их в ладони, ощупывать выпуклость рисунка. Его коллекция росла день ото дня. Постепенно в ней появились настоящие раритеты, составлявшие его гордость. Пара дореволюционных медных пятаков редкой серии. Они вызывали у него ассоциации с охваченным огнем революционных волнений Петроградом. Германская юбилейная марка прошлого века. Глядя на монету, Митрохин переносился в маленький баварский городок с каменными мостовыми и белыми домиками в немецком стиле. Была в его коллекции даже одна римская истертая монета с точеным профилем Цезаря. Он отдал за нее целое состояние, копил на завтраках несколько месяцев, и только через много лет, будучи уже студентом Белгородского университета, узнал, что монета – подделка. Тот тип с прозрачными голубыми глазами и редкими усиками попросту обманул мальчишку. Митрохин видел потом, как обманщика забирала милиция.

Больше на развале он не появился. Мужики говорили, что ему впаяли статью за валютные операции и отправили на север валить лес.

Что такое «впаять статью» Ваня знал не понаслышке. Отец его служил в милиции и часто рассуждал вечерами, опрокидывая рюмку после ужина, что по такому-то тюрьма плачет, а вот этого он бы расстрелял лично. Митрохин отлично помнил, как отец приходил с работы, брал сына крепкими руками под мышки и поднимал к самому потолку, дыша устойчивым запахом перегара. Потом снимал портупею, убирал ее в шкаф и кричал: «Мать, ну ты где?! Встречай мужа, что ли?»

Однажды маленький Ваня подложил в отцовскую кобуру игрушечный пистолет, а настоящий спрятал. Подмену отец заметил только на работе, став посмешищем для сослуживцев, когда во время беседы с подозреваемым достал из кобуры маленький пластмассовый «люгер». От начальства ему не досталось на орехи только потому, что подозреваемый этой игрушечной модельки почему-то испугался до нервной икоты и немедленно раскололся.

Зато Ване досталось по полной. Придя домой, разъяренный отец ворвался в кухню, схватил сына за ухо и потащил в комнату – пороть, приговаривая: «Говори, стервец, куда дел табельное оружие!»

Ваня, плача от страха, ткнул пальцем на кладовку:

«Папка, там!»…

Воспоминания прервались внезапно. Митрохин услышал плеск воды и поднял голову. В паре десятков шагов он увидел Медею. Колдунья входила в реку. При этом она даже не думала о том, чтобы подобрать полы свободной одежды. Двигалась, как во сне. Люди шли за ней, собрались на берегу и наблюдали, как их святая заходит все глубже и глубже. Когда вода дошла ей до подбородка, Медея легла на воду и поплыла. Последовать за ней никто не решился. В самом деле, посланница Белого божества на земле часто вела себя необычно, и помешать ей в каких-либо действиях значило пойти против Бога.

Митрохин был единственным, кого встревожило поведение колдуньи. Странности странностями, но это уже слишком. Он торопливо стер знак доллара с песка, поднялся. Кусты на том берегу шевельнулись. И Митрохин отчетливо увидел, что там, за завесой листвы, сверкает огнем, будто кто-то зажег факел и прячется за кустарником, скрывая пламя, чтобы люди не заметили. Только это не факел, понял Иван Васильевич, а огненный кинжал.

– Стой! – закричал он и рванул с места. Прыгнул в воду и поплыл наперерез Медее. – Стой!

Колдунья его не слышала. Завороженная зовом загонщика, она направлялась прямиком в расставленную им западню. Хазар'ра медитировал. Глаза его были полуприкрыты, из горла исторгался зов, недоступный для человеческого уха, но проникающий прямо в затуманенный разум.

Митрохин спешил, яростно работая руками и ногами. Теперь он мог видеть, кто скрывался за кустами. Силат с огненным кинжалом в руке. Он полинял голову к небу, закрыл глаза и что-то безостановочно шептал, иногда растягивая рот в дьявольское подобие улыбки. С другого берега его было не рассмотреть – крепкую фигуру скрывали кусты. Но некоторые люди почувствовали тревогу и вошли в реку, собираясь плыть за богочеловеком. Митрохин понял, что знает силата – это же тот самый джинн с рудника, у которого он украл повозку. Кто-то на самом верху играл их судьбами, заставляя снова и снова встречаться.

Медею Иван Васильевич настиг, когда она уже ступила на берег. Бесцеремонно схватил за предплечье и отшвырнул в воду. В то же мгновение кус ты затрещали. Силат ринулся вперед. Митрохин не двигался. Искаженное яростью, бледное лицо возникло перед ним. Черты силата дрогнули в изумлении. Хазар'ра узнал беглого раба. Он вскинул руку с огненным кинжалом, целясь Митрохину в горло.

Но промахнулся. Иван Васильевич присел и с диким воплем кинулся на силата. Тот никак не ожидал столь резкого отпора от человека и растерялся.

Митрохин врезался лбом в каменный подбородок врага. Хазар'ра мотнул головой, почувствовал, что теряет равновесие, и упал на спину, ломая кусты.

Огненный кинжал отлетел в сторону. Наглый человечек прыгнул и уселся ему на грудь. Митрохин отчаянно замолотил силата по лицу. Бил изо всех сил, отбивая костяшки о крепкие скулы и выпирающие надбровные дуги.

Джинн ударил один только раз, кулаком в плечо. Человек, кувыркаясь, покатился по земле. Нашаривая кинжал, Хазар'ра сел и увидел, что та, кого называют богочеловеком, стоит на берегу реки и пристально на него смотрит. Загонщик рывком встал на ноги, пораженный тем, что дичь так быстро пришла в себя. Он нанес ментальный удар, намереваясь подавить волю жертвы. Но выпад разбился о толстый щит. Да еще вызвал сильную отдачу.

В загонщика врезался столь мощный поток энергии, что он разом ослеп и оглох. Но на ногах удержался.

Медея пошла вперед, свела указательный и средний пальцы и подняла ладонь. Ощерившийся иглами огромный разящий знак устремился к силату. Тот не успел ничего предпринять. Только вскрикнул… Ему разворотило грудную клетку. Ошметки сырой плоти раскидало вокруг. Несколько капель крови упали на одежды колдуньи и, шипя, унеслись ввысь, не оставив и следа на белоснежной ткани. Тело загонщика отшвырнуло шагов на двадцать, сквозь пылающие огнем кусты.

Митрохин подобрал огненный кинжал и на шатающихся ногах побрел куда-то, не слишком понимая, куда направляется. Левую руку он почти не чувствовал, только боль пульсировала в ушибленном плече. Шея онемела. В глазах пылали радужные пятна. Он приблизился к силату. Тот еще шевелился. Шарил по траве. Хрипел. Митрохин упал на колени и вонзил огненный кинжал в горло врага. Послышалось шипение, кровь запузырилась на клинке. Хазар'ра дернулся и затих.

Иван Васильевич попытался подняться. Но в голове у него помутилось. Упасть ему не дали – заботливые руки подхватили спасителя богочеловека и понесли.

– Осторожнее, – командовала Медея, – несите к броду. Я лично займусь его излечением.

* * *

Огонек на карте погас, словно кто-то перерубил свечу кинжалом. Мудрейший страшно закричал, вскочил, потрясая кулаками. Бледное лицо его сделалось пунцовым от гнева. Жизнь последнего из загонщиков – убийц богочеловека – оборвалась.

Все кончено. Он не выполнил данное Саркону обещание. С его проницательностью владыка будет знать о промахе уже очень скоро. Стараясь отогнать мысли о поражении, Каркум заспешил из своих покоев, где провел больше суток.

Он шел вдоль опоясывающей дворец стены и раздавал указания слугам: «Пятьдесят небесных копейщиков, живо. Сорок вооруженных огненными мечами ифритов. Двадцать воинов с громовыми молотами. И чтобы все в полном боевом облачении»…

– Эй, ты! – крикнул он. Огромный ифрит стоял неподалеку, сжимая в руке тарелку с дымящимся варевом. – Пойди сюда!

Тот поспешил приблизиться, справедливо опасаясь гнева Каркума.

– Собирайся, – скомандовал Мудрейший, – пойдешь с отрядом.

– Хорошо, – пробасил тот.

– Ну где они, где эти уроды?! – заорал Каркум и зашагал к казармам, крайне возмущенный нерасторопностью слуг. – Я их заставлю шевелиться…

* * *

Он и не заметил, как миновал этот час. Казалось, прошло всего одно мгновение, и вот он уже покачивается на спине эвкуса, направляясь на северо-запад, туда, где обосновался богочеловек со своими сторонниками.

Каркум боялся признаться себе, что не знает, как именно будет действовать. У него не было конкретного плана. Если задуматься глубже, то им двигало одно лишь стремление – оказаться как можно дальше от дворца Саркона, укрыться от его гнева. Может быть, владыка пощадит его, если он выполнит свое предназначение и уничтожит богочеловека. Уж он-то проследит за тем, чтобы чаши равновесия склонялись на сторону джиннов. Если его не будет в живых, что произойдет? Мудрейший считал, что страну охватит смута и люди выйдут из-под контроля. Жаль, что Саркон не разделял его убеждений, полагая людей не способной к бунту низшей расой.

Они успели миновать холмы Беспечности и перейти вброд иссушенную солнцем реку, берущую здесь свое начало, когда их настиг всеведущий владыка Хазгаарда. Послышалось тихое жужжание, словно навязчивое насекомое кружилось поблизости. Каркум насторожился. Тронул висящий на шее амулет солнца – защиту. Тот оказался таким горячим, что ему пришлось отдернуть руку. Затем амулет рвануло вверх, цепь разорвалась, и он полетел прочь. Мудрейший вытянул руку, силясь поймать драгоценный магический предмет. Слишком поздно. Пальцы его схватили пустоту. Солнечный диск, блеснув напоследок, зарылся в песок. И голова силата взорвалась дикой болью. Он вскрикнул, схватился за виски и оказался в абсолютной пустоте, где не было никого и ничего, только он один и терзающая его сознание боль. Голос Саркона отчетливо произнес:

– Принеси мне его голову, Каркум!

– Клянусь! – прошептал Мудрейший. – Клянусь, что сделаю это. Я вернусь к тебе с его головой. Только не убивай меня.

Боль ушла столь же внезапно, как и появилась.

Во рту остался соленый привкус крови. Мудрейший зашевелился и почувствовал под пальцами песок. Открыл глаза и понял, что упал со спины эвкуса и лежит на земле. Вокруг столпились ифриты с озабоченными лицами.

– Что встали? – проворчал Каркум. – Помогите мне!

Сильные руки подняли его и усадили в седло.

Мудрейший с содроганием вспомнил страшное чувство пустоты, в которой он оказался. И кошмарной слабости, беспомощности мелкого травоядного зверька перед неимоверной силой крупного хищника, которому ничего не стоит растерзать тебя, была бы охота.

Непомерные магические способности Саркона и маниакальный склад его личности всегда пугали первого силата Хазгаарда. А сейчас он ощутил со всей отчетливостью – стоило владыке только захотеть, и он лишился бы разума, обратился в мгновение ока в дряхлого безумца, с блеклым взглядом и ниткой слюны, тянущейся из уголка рта. Так, говорят, выглядел великий мудрец Амуд'ра в конце своей долгой жизни. По слухам, Саркон отнял у него разум. Каркум хотел умереть на вершине славы, оставив соплеменникам образ мудрого, влиятельного силата, а не выжившего из ума жалкого старика. Какая глупая иллюзия – что его защищает амулет. Владыка мог в любой момент отнять у него бесполезную детскую игрушку. От нее никогда не было толка. Просто владыке удобно держать его на коротком поводке, давая почувствовать в себе иллюзорную силу…

"Интересно, сколько лет Саркону? – подумал Каркум. – Если он знал великого Амуд'ру. Черное божество поддерживает его тело, не дает стареть.

А магическая мощь его все крепнет день ото дня.

Кто-нибудь пробовал когда-либо убить Саркона?.."

Мудрейший заметался мыслью, попытался думать об отвлеченных вещах, но сознание неизменно возвращало его к этой опасной идее, пока он не понял, что у него остался единственный шанс спастись – принести голову богочеловека. Возможно, тогда владыка простит ему крамольные мысли. В конце концов любое разумное существо – слабо, ему сложно контролировать процесс мышления. Столь часто проникающий в сознание своих подданных силат должен знать, что злоумышляющий не всегда является врагом, а думающий о фиалках – другом.

Когда Митрохин очнулся, Медея сидела рядом.

– Ты меня спас, – сказала она, заметив, что Иван Васильевич пришел в себя.

– Хм-м, – выдавил Митрохин, не зная, что нужно говорить в таких случаях, – у меня были к нему свои счеты.

– Это неважно, главное то, что теперь ты знаешь – мы неразрывно связаны.

Митрохин приподнял голову, вглядываясь в черты лица Медеи: не шутит ли? Нет, не шутит.

Говорит абсолютно серьезно. Она очень изменилась с тех пор, как он ее видел в последний раз. За то время, что Иван Васильевич провел в Хазгаарде, девочка-студентка повзрослела и словно обрела некое особенное знание, не доступное простым смертным.

В ней появился внутренний свет, думал Митрохин.

Она и правда похожа на богочеловека. У Ивана Васильевича потеплело в груди. Он ощутил нечто похожее на священный страх. И еще предчувствие того, что грядут перемены в его судьбе.

– Ты богочеловек? – шепотом поинтересовался Митрохин.

– Вряд ли, – засмеялась Медея, – когда я только здесь появилась, меня довольно сильно раздражало, что все меня так называют. Потом поняла, что в этом что-то есть. Вдруг все предопределено кем-то свыше, и мы совсем не те, кем себя ощущаем?..

– И кто же я такой, если не Митрохин Иван Васильевич?! – он замолчал, почувствовав, что слова прозвучали глупо.

– Не знаю, – пожала плечами Медея, – я ведь, если вдуматься, совсем ничего о мире не знаю. Делала все интуитивно, словно мне кто-то сверху диктовал. Кто знает, может, Белое божество.

И еще, мне почему-то кажется, что наше предназначение избавить этот мир от джиннов…

– И Балансовой службы, – пробормотал Митрохин и спохватился:

– Что, наше? Э-э нет. Я на избавление мира от джиннов не подписывался.

– За нами люди, – просто сказала Медея, и в этих словах Ивану Васильевичу почудилась не человеческая речь, а чей-то потусторонний голос, звенящий тысячей серебристых колокольчиков. Он зазвучал в его голове долгим, звучным эхом: «За нами люди… Люди… Люди…» Митрохин ужаснулся и глянул в глаза девушки. Оттуда на него смотрела такая прозрачная глубина, что его проняло до дрожи.

– Это что это… что это такое, – забормотал Иван Васильевич и выставил перед собой руку, – ты что, вправду не та, за кого себя выдаешь?

– Выслушай меня и успокойся, – попросила девушка.

– Хорошо, – резко согласился Митрохин.

– У нас совсем немного шансов одержать победу, но если мы не одержим эту победу, то уже никогда не вернемся в наш мир.

– Достойный аргумент, – одобрил Иван Васильевич, в его ушах зазвучал хруст банковских ассигнаций и хлопок, с каким закрывается тяжелая крышка банковского сейфа. Славные эти звуки он очень хотел когда-нибудь услышать снова.

– Не в моих силах перебросить нас за барьер, отделяющий эту эпоху от наших веков.

– А помню… – проговорил Митрохин. – Здорово мы тогда об какую-то стенку стукнулись. Нас даже раскидало по этому миру.

– И по времени, – уточнила Медея.

– Ну да, ну да, – улыбнулся Иван Васильевич, – ты намного старше стала. Раньше девочка совсем была, угловатенькая, длинная. А теперь оформилась… – Он осекся, наткнувшись на осуждающий взгляд. – Все, молчу, молчу… Это я к тому, что ты хорошо выглядеть стала. И характер тоже…

– Что с моим характером?

– Вроде помягче стал. У женщин с возрастом характер смягчается, иногда…

– Предлагаю оставить эти разговоры! – отрезала колдунья. – Пока я совсем не рассердилась.

– Оставить так оставить, – немедленно согласился Иван Васильевич, – хотя, когда ты вот так говоришь – оставить эти разговоры, и все тут, – я сразу тебя прежнюю вспоминаю. Помнишь, как в суде-то оказались. И в Риме тоже…

– Сейчас все иначе, – отрезала Медея, – сейчас у меня есть цель.

– Вернуться, – с пониманием ответил Митрохин, – эх, и я тоже этого хотел бы. Только как насчет Балансовой службы? Пропали они куда-то, не ловят нас.

– Здесь они нас не побеспокоят, – сообщила колдунья.

– Это еще почему?

– За барьером они не властны над временем.

Насколько я понимаю, чтобы попасть в прошлое, им нужна специальная метка. А ставить они их начали лишь через несколько веков.

– Да? А как же мы сюда попали?

– Не думаю, что это простая случайность. Таково наше предназначение. Нас привело сюда Белое божество.

– Снова ты говоришь «нас», – насупился Митрохин, – не знаю, как насчет тебя. Может, у тебя есть какое-то там предназначение. А я явно лишний на этом празднике жизни. И вообще, гляди, как интересно получается. Меня тут мордуют активно, на рудники отправляют. Я тут пятьдесят кило веса, между прочим, оставил. А тебя богочеловеком объявляют, поклоняются тебе, слушают во всем. Несправедливо это…

– Таков наш путь.

– Так и знал, что ты это скажешь. Ты мне лучше скажи, что насчет возвращения? Я домой хочу.

Очень.

– Я не думала об этом, – ответила Медея.

– Ты что же, здесь торчать собираешься? – удивился Митрохин, потом хмыкнул. – А, понял.

Правду, видно, нам тогда прокурор сказал. Помнишь, наверное? Там ты кто была, в нашем мире?

Специалист по снятию порчи. А здесь, гляди-ка, сам богочеловек. Властью упиваешься, наверное.

Так, что ли?

– Дурак! – коротко ответила колдунья.

– Сама ты дура! – откликнулся Митрохин обиженно:

– Вот и поговорили!

– Пойми, ты крайне важен для того, чтобы повернуть весь ход мировой истории.

– Ну, конечно, – усмехнулся Иван Васильевич, – так уж и важен.

– Люди не могут владеть магическим оружием, а ты можешь.

– Это я замечал, – согласился Митрохин.

И вспомнил, как один из сподвижников богочеловека попытался взять огненный кинжал. Едва коснулся рукояти и отдернул руку. На пальцах остался ожог. Митрохин брал магическое оружие спокойно, не чувствуя никакого дискомфорта. Это его особое умение вызывало всеобщее уважение.

Ивана Васильевича и самого удивляло, что он может брать огненный кинжал и небесное копье, а другие люди нет. В этом была некая странность.

И теперь, когда Медея указала на нее, для Митрохина стало очевидно, что странность эта определенно демонстрировала его особый статус в этом мире. Его не просто наградили неким умением, его выделили из толпы. Не для того ли, чтобы он исполнил свое предназначение?! Неужто и он избранник?

Митрохин медленно кивнул, озадаченный новыми умозаключениями. Кто-то наверху управляет его судьбой. Решает, кем ему быть и что делать в этой жизни. В его душе зрел протест, который вылился в несколько слов:

– К черту все это! Хочу обратно.

Медея вздохнула.

– А я хочу, чтобы ты подумал и сам решил, в чем твое предназначение. Об одном прошу тебя – оставайся пока поблизости.

– Об этом ты могла бы и не просить, – ответил Митрохин, – я не собираюсь подохнуть от жажды и голода в этой пустыне. И так чуть не отправился на тот свет. – Он замолчал. – Послушай, а как это Белое божество допустило, что ты едва не погибла?

Меня, признаться, здорово заботит этот вопрос…

Значит, оно не всесильно?

– Наверное, оно хотело дать тебе шанс проявить себя.

– Вот спасибо, – Митрохин крякнул. – А если бы я не успел?

– Ты бы обязательно успел. Поверь, оно не подвергло бы меня пустому риску. Силаты владеют клановой магией – ремеслом, которому обучаются с рождения. Этот силат был загонщиком. Знаешь, что это означает?

– В общих чертах.

– Он отточил до предела врожденный дар охотника на людей. Его мастерство заключалось в том, чтобы лишать человека воли.

– Но как такое случилось с тобой? Ты же не обычный человек, или я ошибаюсь?

– Физически я самый обыкновенный человек.

Хоть и обладаю магическим даром. Полагаю, он застал меня врасплох.

– Об этом я и говорю, – вскричал Митрохин, – если тебя можно застать врасплох, значит, твое хваленое Белое божество плохо о тебе заботится. И вообще мне не нравится, что тебя можно застать врасплох. Как бы для нас все эти игры высших сил не закончились плохо. У меня дурные предчувствия.

– Ты всегда можешь уйти, – ответила Медея, – но это ничего не решит. Я знаю, что тебя будет вести твое предназначение. Рано или поздно ты ощутишь, что все к лучшему. Порой пути, которыми ведет нас Белое божество, неисповедимы, но они все равно приведут нас на наш путь.

– Ну вот, понесла, – Иван Васильевич махнул рукой, – не верю я во все это. Все мы живем в хаосе мира. Из хаоса пришли и в хаос обратимся.

* * *

Ивана Васильевича разбудили еще до рассвета.

Рука друга тронула его за плечо. Он открыл глаза, ожидая увидеть яркое солнце, но небо было черным и кругом царил мрак.

– Мы должны идти, – проговорил один из сторонников богочеловека по имени Атон. По просьбе Медеи он всегда дежурил возле Митрохина.

Атон происходил из диких племен востока, носил длинную бороду и медные серьги в ушах. В последний месяц они подолгу разговаривали. Язык Атона был беден, и Митрохин отлично его понимал. Его интересовало, как происходит экспансия джиннов, как им удается распространять свое влияние все дальше и дальше. Почему люди не воспротивятся тому, что их фактически делают рабами. Он узнал, что многие ощущали странное оцепенение, прежде чем к ним приходили враги.

– Сначала был страх, – говорил Атон, – мне казалось, что злой дух поселился на наших землях.

Потом все для меня стало безразличным. И когда явились они, я не противился их приходу. Когда я понял, что наши земли принадлежат им, было слишком поздно, чтобы сопротивляться.

Джинны забирали в первую очередь сильных мужчин. Их интересовали и женщины детородного возраста. Рыжеволосые в первую очередь – все они становились наложницами, потому что походили на гул. Предназначением остальных становилось рождение новых крепких рабов. Стариков и больных убивали на месте.

– Моему отцу было больше пятидесяти лет, – сказал Атон, на глазах его выступили слезы, – они сочли, что он недостаточно силен, и проткнули его грудь копьем. Я ненавижу себя за то, что ничем не помог ему.

– Ты не мог ему помочь, – ответил Иван Васильевич, – они подавили твою волю. Они это отлично умеют делать. Когда я трудился на руднике, то видел сотни людей, в которых не осталось сил сопротивляться.

– Ты был на руднике?

– Да, я был на медном руднике. И я бежал оттуда.

– Ты очень сильный, – Атон вглядывался в Митрохина с восхищением, – ты излучаешь силу.

Ты умеешь противиться джиннам. И ты можешь использовать магическое оружие. Может быть, ты тоже чадо Белого божества?

– Не думаю, – отвечал Иван Васильевич, – скорее всего я послан сюда, чтобы оберегать вашу святыню.

– Ты – божественный воин, – констатировал Атон. – Для меня честь служить тебе.

– Ты мне не служишь, – возражал Митрохин, – мы с тобой друзья и помогаем друг другу.

– Для меня честь быть твоим другом.

Так он говорил затем не один раз, словно не мог поверить, что обрел такого друга…

– Еще даже солнце не встало, – проворчал Митрохин, поднимая голову. Огляделся и увидел, что лагерь стремительно сворачивается. Люди успели приспособиться к поспешным сборам и долгой дороге.

Митрохин сложил балдахин, сунул в дорожный мешок, закинул его на плечо и побежал искать богочеловека. Хотелось узнать лично, что заставляет всех так спешить, что они даже не дождались рассвета. Не то чтобы они никогда не совершали ночных переходов, такое случалось, и довольно часто, но сейчас Ивана Васильевича охватило странное предчувствие, словно смертельная опасность в двух шагах.

В небе мелькали быстрые тени летучих мышей.

В воздухе витал запах дыма от наспех потушенных костров. В темноте одежды Медеи отливали белым.

Их яркое свечение слегка приглушал накинутый на плечи серый плащ из ткани, напоминающей джутовую мешковину. Впервые Митрохину пришло на ум, что сияние исходит вовсе не от платья, а от самой колдуньи. Она обернулась. Глаза небесной сини одарили Ивана Васильевича нежным взглядом.

И вдруг поразили в самое сердце.

«Какая она красивая, – подумал Митрохин и тут же отмахнулся от этих мыслей. – Не время сейчас о ерундистике думать».

– Что происходит? – спросил Иван Васильевич и покашлял, смущенный неуместным проявлением чувств.

– Нам надо спешить, – ответила Медея, – с юга надвигается опасность. На этот раз все гораздо серьезнее, чем прежде.

– Это еще почему?

– На этот раз у нас очень сильный противник.

– Кто?

– Один из приближенных Саркона. Его называют Мудрейшим.

– Ха, я тоже о нем что-то слышал… Он что, и правда очень умный?

– Полагаю, да. К тому же он – один из сильнейших магов Хазгаарда. О его искусстве слагают легенды.

– Ясно, – кивнул Иван Васильевич.

– Что-то не так? – поинтересовалась Медея, от ее взгляда не укрылось странное поведение Митрохина.

– Да нет, все в порядке, – встрепенулся он, стараясь не смотреть на колдунью.

Несколько человек подкатили повозку с низкими бортами с запряженными в нее низкорослыми лошадками карликовой породы. С эвкусами люди пока не освоились. Хотя Митрохин неоднократно демонстрировал, как надо обращаться с этими дикими, своенравными животными. Странное дело, его эвкусы слушались, принимая за своего, но, как только их пытался оседлать кто-то другой, нервничали, били копытами, норовили укусить.

– Поедешь со мной? – предложила Медея.

– Хорошо, – Иван Васильевич помог колдунье забраться на повозку, а сам устроился рядом. Верный Атон пошел позади.

Возница отпустил поводья, коротко выкрикнул команду, и лошади потащили повозку по пустыне.

Позади толпой следовали сторонники богочеловека. Шли быстро, торопились.

Митрохин ощущал всеобщую тревогу – ему тоже хотелось поскорее покинуть этот район, где им угрожает неизвестная опасность. Он хотел расспросить Медею о приближающемся слуге владыки Саркона подробнее, но сразу после отправки колдунья впала в транс. Сидела, подложив под себя ноги, и покачивалась из стороны в сторону. Лодочки ладоней с пульсирующими в них белыми облачками силы лежали на коленях. Иван Васильевич понял, что происходит что-то важное и лучше не мешать.

Ему было стыдно в этом сознаться, но с некоторых пор он тоже испытывал робость перед Медеей и даже некоторый экзистенциальный ужас – еще бы, бывает по-настоящему страшно, когда кто-то наяву общается с потусторонними силами. Кто его знает, какие мысли боги могут вложить в эту симпатичную головку. Вот она все бормочет полными губками «бе-бе-бе» да «бе-бе-бе», а что именно бормочет, никак не разберешь. Может, она повторяет следом за кем-то с той стороны реальности: «Убей Ваню Митрохина, убей Ваню Митрохина, убей его во имя высшей справедливости». А сила в этой хрупкой с виду женщине заключена такая, что всякому ее врагу можно только посочувствовать. Уж в чем в чем, а в этом у него было время убедиться.

Как она, помнится, лихо швыряла их по эпохам, настраиваясь на его зараженный коммунистической идеологией разум. А теперь повзрослела и излучает столько силы, что порой становится очень не по себе…

– О да! – проговорила вдруг Медея вполне отчетливо и подняла к небу крепко сжатый кулак.

Митрохин вздрогнул всем телом и сплюнул.

– Тьфу ты, все бы тебе меня пугать, – обратился он к пребывающей в трансе колдунье.

* * *

Каркум свел ладони, над ним вспыхнул яркий огненный факел. Он припал на колено и бросил кости. Знаки сложились в правильный узор редкого свойства – они следуют правильной дорогой, и их ожидает успех. Мудрейший поднялся, забрался на спину эвкуса, и отряд двинулся дальше, через пустыню.

Каркум посмотрел в небеса. Черный сапсан сопровождал их. Он призвал хищную птицу в самом начале пути, полагая, что помощь соглядатая окажется кстати. Время от времени сапсан исчезал – уносился вперед разведать путь, а затем возвращался к отряду.

Ифриты, тяжело топоча, бежали за эвкусом Мудрейшего. Дыхание с шумом вырывалось из широких ноздрей и открытых ртов. Огненные мечи болтались, привешенные к поясу. Клинки светились красным, готовые в любой момент, стоило воину взяться за рукоять, заняться ярким пламенем. Небесные копейщики держали свое оружие на плече.

По металлическим наконечникам время от времени пробегали голубоватые искры – посланники живущей в копьях магической силы. Громовые молоты освещались сверканием молний.

К седлу Мудрейшего был приторочен кинжал, нареченный Кровопийцей. Стоило нанести любому живому существу даже маленькую ранку, и кинжал мгновенно вытягивал из несчастного все жизненные силы. Каркуму магическое оружие досталось много лет назад, от заклинателя клинков, который и сам, похоже, не понял, как у него получилось подобное оружие вместо обыкновенного огненного кинжала. Иногда так бывает – магический оружейник стремится создать одно, а получается совсем другое. Такова природа магии, что она своей неясной сущностью имеет свойство проникать через ткань времени и наделять силой вещи, которым надлежит в далеком будущем сыграть особую роль. Мудрейший покачивался на спине эвкуса, думая о том, что Кровопийца появился на свет с одной только целью – убить богочеловека. Все эти годы он терпеливо дожидался своего часа, чтобы теперь, когда потребуется его помощь, высосать жизненную силу из того, для кого нет места в этом мире. Один удар, размышлял Каркум, и врага не станет. Чаша весов вновь качнется в нашу сторону, и через много веков потомки оценят великие завоевания. В далеком будущем они сами станут богами, обретут божественную силу, уподобятся создателям этого мира, и власть их будет поистине безграничной. Он тронул кинжал, и тот отозвался дрожью. Клинок всегда желал крови.

Не иначе как само Черное божество вдохнуло в него эту яростную жажду…

Каркум насторожился, повел носом – запах дыма. Значит, они уже рядом. Теперь надо правильно выбрать направление, чтобы застать врага врасплох. Они ворвутся в лагерь и, убивая всех, кто встанет у них на пути, схватят богочеловека. А потом он нанесет ему удар кинжалом – смертельный укол Кровопийцы.

«Куда делась эта проклятая птица? – подумал Мудрейший, вглядываясь в небеса. – Да еще именно сейчас, когда она мне так нужна…».

* * *

На вытянутый к небу кулак богочеловека приземлился черный сапсан. Спикировал с неба и замер, кося на Митрохина темным глазом. Медея поднесла птицу к губам и быстро зашептала что-то. При этом она продолжала покачиваться из стороны в сторону и не открывала глаз. Сапсан заклекотал и взвился в воздух. Одно мгновение – и он скрылся за горизонтом.

Иван Васильевич провожал птицу удивленным взглядом. Несмотря на то, что с тех пор, как Балансовая служба вмешалась в его жизнь, он всякого навидался, такие простые чудеса, как это, поражали его до глубины души. Так ребенок порой удивляется трюкам иллюзионистов. Затем Митрохин заметил, что когти птицы поранили нежную кожу колдуньи. Он поспешно оторвал от подола своей рубахи тряпку, приблизился и осторожно промокнул кровь.

Иван Васильевич подумал, что кто-нибудь может усомниться в божественном происхождении Медеи, увидев, что кровь у нее такая же красная, как у остальных. Он обернулся. Люди продолжали покорно брести за повозкой, сохраняя молчание.

Никто не пытался вмешаться в происходящее, никто не интересовался пораненной рукой богочеловека. Только сейчас Митрохин понял, что имела в виду колдунья, когда просила его стать их предводителем. С этой ролью не справится никто из них.

Века слепого подчинения сделали их покорными.

* * *

Каркум заставил эвкуса остановиться. Несколько долгих минут он вглядывался в пронизанный силовым полем внутреннего зрения горизонт, пока там не появилась его птица. Сапсан стремительно несся к отряду, спешил присоединиться к ведомым. Мудрейший нахмурился. Интуиция никогда прежде не подводила его. Птица обладала той же фиолетово-красной аурой, что и раньше, но что-то в ней неуловимо изменилось. Как будто компоненты мозаики передвинулись и, хотя изменения невозможно заметить невооруженным взглядом, рисунок изменился кардинальным образом.

Ифриты радовались, глядя, как возвращается к отряду их крылатый проводник, щурились под лучами яркого солнца. Их предводитель привстал в стременах, выставил перед собой ладонь в кожаной перчатке и взялся за рукоять кинжала. Едва птица опустилась на руку, Каркум ткнул клинком в черные перья. Послышался едва слышимый звук. Под ноги эвкуса упала иссушенная тушка.

Мудрейший обернулся к джиннам и скомандовал отправление. Теперь они следовали по различимому не без труда туманному следу, оставленному измененной птицей. Один из ифритов поотстал, поднял птичий трупик, подержал на ладони, задумчиво разглядывая, отбросил прочь и поспешил за отрядом.

* * *

Медея пришла в себя. Коснулась пораненной руки.

– Я замотал тряпкой, – проговорил Митрохин.

– Птица, – кивнула колдунья, – я помню.

– Мне казалось, ты в трансе.

– Я и была в трансе, но это вовсе не значит, что я спала. Я все ощущаю, только совсем не так, как обычно. И мои способности многократно повышаются.

– Ага, ясно, – кивнул Иван Васильевич, – знаешь что, я много думал и кое-что надумал…

– Что именно?

– Я с тобой, Медея. Эти, – он махнул рукой, – вряд ли тебе чем-нибудь помогут. Их надо подготовить для борьбы.

– Ты знаешь как?

– Кажется, да…

– Прости, – проговорила колдунья, – я чувствую приближение транса. Наш враг близко, нам не удалось сбить его со следа.

– Нам?! – переспросил Митрохин. – Эй, а что мне делать?

Медея не ответила. Глаза ее медленно закрылись, она качнулась в сторону, словно маятник больших часов.

– Ни черта себе, – пробормотал Иван Васильевич и огляделся кругом. Они продолжали двигаться в заданном в самом начале направлении. Рассвет обнажил все те же земли мрачной полупустыни. Сухие пучки иссушенной травы торчали между желто-серых дюн. На синем небе сегодня не было ни облачка. Уже начинало парить. Неизвестного врага, которого так опасалась Медея, пока не было видно.

* * *

Внимание Каркума привлек один из ифритов.

В то время как остальные шагали в ногу, этот выбился из строя, брел, то прибавляя шаг, то отставая. При этом он крутил головой, словно что-то искал в округе.

– Эй, ты! – крикнул ему Каркум, не останавливаясь.

Ифрит ничего не ответил, только кинулся догонять своих товарищей, от которых порядком отстал. Подобное поведение насторожило Мудрейшего еще больше. И даже немного напугало. Не мог же враг завладеть сознанием джинна?! Это уже ни в какие ворота не лезет. Осуществить проникновение в разум не по силам даже ему. Подобное может проделать разве что владыка Саркон.

«А может, это он и есть, – спохватился Каркум, – не доверяет мне. Вселился в разум одного из моих воинов и таким образом участвует в операции».

Вглядываясь внимательно в ифрита – не проглянет ли в поведении черточка владыки, – Мудрейший притормозил бег эвкуса и поехал рядом с ним. Красный великан, вооружение которого составлял громовой молот, тряс головой и мычал нечто нечленораздельное, проявляя все признаки одержимости, но упорно продолжал следовать вместе с отрядом.

«Сопротивляется вторжению в разум, – понял Каркум. – Крепкий парень. Я не продержался бы так долго против экспансии Саркона. Если, конечно, это владыка».

Он приблизился. Глаза его сузились, внимательнейшим образом изучая одержимого. Походка.

Жесты. Жилка над ушной раковиной…

С диким воплем ифрит ринулся на Каркума.

Замахнулся громовым молотом, собираясь обрушить его на тело первого силата Хазгаарда. И не успел. Готовый к такому развитию событий, Мудрейший метнул приготовленную заранее разящую сферу. Полупрозрачный шар рассек воздух и врезался в грудь ифрита. Тот с воплем отлетел на несколько шагов и рухнул в песок.

Отряд в очередной раз остановился. Воины смотрели с удивлением на своего убитого товарища, как раньше с удивлением наблюдали за убийством проводника-сапсана.

Мудрейший оглядел ифритов. Сказать им, что разумом убитого завладел враг, значило посеять панику. С их небольшой сообразительностью они способны на самые дурацкие поступки, поэтому Каркум коротко бросил:

– Он был предателем!

Отряд двинулся дальше. Но, к пущему сожалению Мудрейшего, обнаружить в небе след птицы не удалось – времени, затраченного на поединок с одержимым, как раз хватило, чтобы след испарился окончательно. Каркум заскрежетал зубами от ярости. Ему противостоял достойный противник.

Но сила богочеловека не напугала, а только распалила Мудрейшего. Все равно пути назад нет – либо Кровопийца возьмет жизнь посланца Белого божества, либо Саркон покарает своего верного слугу. И кинжал, и владыка Хазгаарда – оба не знают, что такое жалость.

Действовать дальше следовало осмотрительно, разумно расходовать магическую силу. Мудрейший раскинул над отрядом ментальный полог. Чтобы захватить всех, ему пришлось построить ифритов в правильный четырехугольник. Едва невидимый покров накрыл отряд, Каркум почувствовал, как заползает с неба мысленный щуп, ищет брешь в его защите, пытается проникнуть внутрь, чтобы дотянуться до разума одного из ифритов. В этой магической атаке было столько холодной уверенности, что Мудрейший усомнился в том, что против него может действовать человек, обладающий небогатым опытом в магической практике. В сознании его возникла вполне ясная картина – огромный купол, сотканный из фиолетово-черной ткани, и блуждающий по нему белый луч, такой яркий, что едва не прожигает купол насквозь. Чтобы враг не сумел проникнуть внутрь, плотность ментального полога пришлось увеличить. Вскоре Каркум почувствовал неуверенность в своих силах – если нападение продлится слишком долго, мощь его иссякнет. По счастью, луч начал постепенно меркнуть и, полыхнув напоследок ярчайшим белым светом, исчез. Мудрейший выдохнул – напряжение последних минут схлынуло. Враг отступил. Не пора ли нанести ответный удар?

Отряд продолжал идти вперед. В небе снова появился след черного сапсана, но Каркум не обратил на него никакого внимания, понимая, что это пустая уловка. Он положил ладони тыльной стороной на жесткую гриву эвкуса, направив потоки энергии себе на грудь. Теперь они свободно перетекали в его тело, составляя на выходе из макушки громадный черный палец – невидимый, но вполне осязаемый. Этим пальцем Мудрейший зашарил по равнине, поминутно натыкаясь на мелких млекопитающих. Все они ощущали смертельную опасность и в страхе спешили прочь. Вскоре пустыня наполнилась повизгиванием и шумом.

Первого человека Каркум нащупал очень нескоро.

Бедняга заболел и чувствовал себя плохо. Ему помогали идти двое других, едва ли не тащили его вперед. Силату пришла в голову веселая шутка – если бы он мог проникнуть в разум больного, то заставил бы его накинуться на своих благодетелей и задушить их. Но ему, увы, не дано было овладевать разумом живых существ. Это дар доступен только богочеловеку. Поэтому Каркум сделал так, что они сбились с дороги – потеряли ориентировку в пространстве. Остались стоять посреди пустынной равнины, вглядываясь с ужасом в залитую ярким солнечным светом даль. Мудрейший потянулся дальше, нащупывая черным пальцем одну за другой разрозненные группы людей. Люди начинали озираться, испытывая необъяснимую тревогу.

Вот-вот, сейчас, еще немного, и он доберется до богочеловека. Каркум ощутил его присутствие очень отчетливо. Он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону в повозке, и от него распространялись волны силы, а в его яростном сиянии тонул человек, на котором, Мудрейший увидел это со всей отчетливостью, пылал знак Белого божества.

Точка благословения на лбу. И две линии на запястьях – веление к действию. В следующее мгновение Каркум понял, что именно делает богочеловек.

Все то время, что Мудрейший шарил по равнине, враг разрушал его полог. Мудрейший закричал, метнулся обратно. Но было уже слишком поздно.

Истончившийся купол растрескался и рухнул. В то же мгновение из-за горизонта вытянулся белый луч и ударил в отряд.

Каркум разом вышел из транса. И заорал:

– Все назад, бегите прочь!

В ту же секунду ифрит в самом центре прямоугольника взревел и принялся расшвыривать своих товарищей. Он орудовал огненным мечом. Летели искры, полыхало жестокое пламя. С оскаленной физиономии безумца падали в песок клочья белой пены. Взмах меча – и один из ифритов лишился кисти, другой получил укол в горло и, хрипя, упал, выронил громовой молот.

Мудрейший выпустил несколько разящих сфер, одну за другой, так быстро, что даже ощутил легкое недомогание – качнулся и пару раз хватанул ртом воздух, чтобы удержаться в седле. Одна из сфер пролетела мимо цели и зацепила воина с молотом.

Он опрокинулся, повалив несколько других. Вторая угодила в голову подвластного врагу ифрита и размозжила ее.

В то же мгновение другой воин-ифрит атаковал своих, действуя с не меньшей яростью и проворством. Завязалась схватка.

Мудрейший понял, что, если так будет продолжаться, богочеловек истребит всех ифритов, одного за другим. И почему ему, Каркуму, не дана такая же черная сила, как владыке Саркону? Потому, что Саркон – чадо Черного божества, одернул себя Каркум, а ты простой смертный. Он принял решение – необходимо отъехать на безопасное расстояние и оттуда попробовать заманить врага в ловушку – сбить богочеловека, создать морок, да все что угодно, лишь бы он оказался поблизости, на расстоянии удара.

Мудрейший повел эвкуса в пустыню, подальше от бушующей на равнине схватки. Он только-только начал формировать ментальный палец, когда яростный луч настиг его и ворвался в разум. Дальше Каркума ждал кошмар. Крик боли заглушил все звуки внешнего мира. Яркий свет сделал его слепцом. Он ощущал, что делает нечто против своей воли. Что вся его сила и вся энергия уходят куда-то, обращаясь в прах, что тело его подвергается разрушению, что он совершает нечто чудовищное и не может остановиться…

Кошмар закончился внезапно. Каркум сидел на коленях посреди пустыни. Вокруг не было ни души. Завывал ветер. И нес по пустыне пучки сухой травы. Сколько времени прошло с тех пор, как он оказался здесь? Что он творил? Куда пропал кинжал Кровопийца? Наверное, он обронил магическое оружие в часы беспамятства. Мудрейший попытался встать и вскрикнул от боли – ступни его ног были стерты до мяса, словно он бродил по пустыне многие дни и ночи. Его богатая одежда обратилась в лохмотья, борода висела спутавшимся комком. Он с тоской глянул в небеса, прощаясь с ними. Потому что понял, что проиграл. Богочеловек пощадил его, отпустил, вернув разум, а владыка Саркон не пощадит – слабости он не прощает.

Скоро он будет здесь. Его сознание вынырнуло из небытия безумия, владыка без труда узнает его.

Но, может быть, что-то еще можно сделать?

Каркум попытался создать над собой ментальный полог, закрыться от проникновения извне. Но у него ничего не получилось. Богочеловек вычерпал из него все силы, до дна. И оставил одного посреди пустыни. Вот оно, милосердие богов. Вот она, хваленая доброта Белого божества – покровителя человеческой расы.

Мудрейший заметил, что в отдалении скачут с места на место нетерпеливые попрыгунчики. А в небесах кружат спокойные черные птицы. Падальщики собирались для того, чтобы отведать его мяса.

Если бы он только мог добраться до границы Хазгаарда, пересечь ее, укрепиться в одном из неподвластных воле Саркона регионов. Возможно, там его силы и разум пригодились бы. Надо было бежать давным-давно, когда еще была такая возможность. Каркум поднялся на ноги. Испытывая жуткие страдания, он двинулся в путь. Проблема заключалась в том, что он не знал, где находится.

Не мог даже воспользоваться простейшей ориентировкой – силы оставались только на то, чтобы поддерживать в себе малую искру жизни. Тело его, истощенное многодневным голодом и жаждой, отзывалось на каждый шаг всплесками дурноты. Оно угрожало погрузить сознание в спасительную дремоту, из которой только один выход – смерть.

Каркум увидел впереди несколько соломенных хижин и направился к ним. Он торопился, но, как ни старался, быстрее идти не получалось, лишь скорее расходовались остатки сил. Первая хижина оказалась пустой. Толкнув дверь второй, он увидел седого человека, который ел лепешку, сидя на брошенной на песок циновке. Мудрейший направился к нему, протянул костлявую ладонь и просипел повелительно:

– Дай мне поесть! Немедленно!

Человек глянул на гостя из-под кустистых бровей и протянул обглоданную корку. Каркум жадно вцепился в лепешку. Подавился сухим хлебом.

– Воды!

Человек протянул силату деревянную чашу.

Каркум припал к ней, глотая животворную влагу.

Он ощущал всем естеством, как вода проникает в его тело, как оно становится сильнее.

Человек наблюдал, как жадно пьет силат, как дрожит его сухая белесая рука, как блестят лихорадочно черные глаза.

Вдруг что-то произошло. Гость вскрикнул. Уронил чашу, схватился за голову. Глаза его налились кровью, стали похожи на спелые вишни. Он закричал, упал на колени и повалился набок. Кровь хлынула из ушей, орошая белый песок и циновку.

Человек ощутил присутствие темного духа в своем жилище. Ему стало страшно. Он поспешно вскочил. Выбежал наружу.

В привычном безмолвии горячей пустыни он через некоторое время успокоился и решил вернуться в хижину. Откинул полог, действуя очень осторожно – как знать, может, темный дух все еще здесь и сделает ему что-нибудь плохое. Силат лежал там же, где он его оставил. Вокруг головы мертвеца песок пропитался кровью.

Человек зарыл тело подальше от хижин, за дюнами. Забросал песком и решил не возвращаться.

Как и другие, он отправился искать богочеловека, прихватив с собой бутыль с водой, мешок с лепешками и дорожную палку.

* * *

Следующие месяцы прошли в бесконечных переходах. Без объяснения причин Медея поднимала своих сторонников и заставляла отправляться в путь. Люди шли густой толпой, несли на себе весь имеющийся скарб, гнали овец.

Митрохин полагал, что таким образом колдунья надеется уберечь людей от опасности. То и дело перемещая лагерь, она действовала интуитивно. На вопросы Медея отвечала весьма неохотно. У Ивана Васильевича в определенный момент возникло ощущение, что она сама не знает, что делать. Он даже высказал свое возмущение по поводу безответственности, с которой действуют некоторые дамочки, совсем не думая о людях. Колдунья поглядела на него с осуждением.

– Меня направляет Белое божество.

– Ах вот как, это все объясняет, – кивнул Митрохин. Несмотря на многие удивительные события, плохо поддающиеся осмыслению с точки зрения простого обывателя, скептического отношения к мистике он не утратил. В существование Черного и Белого богов, создателей этого мира, решительно отказывался верить, считая религиозные представления обитателей Хазгаарда красивой легендой, придуманной кем-то для собственного блага. Может, изобретенной самим владыкой Сарконом. Не зря же он объявил себя сыном Черного божества, а почти позабытое Белое божество окрестил покровителем разобщенного и слабого человечества.

– Ты не веришь в существование Белого божества, – констатировала Медея, склонила голову, разглядывая Митрохина ясными синими глазами.

– И Черного тоже, – ответил Иван Васильевич. – Вот что скажу тебе. Люди устали от бесконечных переходов. Им хочется наконец остановиться. Разбить лагерь основательно, а не сидеть на тюках, ожидая, когда ты снова позовешь их в дорогу.

– Думаешь, я не вижу, что людям тяжело?! – колдунья вздохнула. – Но если мы не будем перемещаться, нам не избежать схватки с врагом. А к полномасштабному конфликту мы пока не готовы.

– Но мы постоянно сражаемся, – возразил Митрохин.

Несколько раз действительно происходили серьезные стычки с джиннами. Присылаемые Сарконом вооруженные отряды натыкались на яростное сопротивление со стороны людей. И ни разу у врагов не получилось застать их врасплох. Всякий раз нападающая сторона оказывалась в худших условиях. И всегда люди уходили победителями, унося с собой многочисленные трофеи – магическое оружие и доспехи.

– Мы сражаемся только тогда, когда в этом есть необходимость. Только тогда, когда Белое божество говорит мне, что мы можем принять бой.

– Долго так продолжаться не может, – буркнул Иван Васильевич, он уже жалел, что затеял этот разговор: слишком гладко все выходило со слов Медеи. Возможно, она была права. И, действительно, там наверху есть какое-то высшее существо, способное подсказать верное решение.

Сила объединенного человечества крепла день ото дня. Поток желающих присоединиться к посланнику Белого божества на земле не иссякал.

Людей словно вела в лагерь высшая сила. Любой желающий стать одним из братьев встречал в пути множество тайных знаков, какой дорогой ему надлежит следовать, чтобы как можно скорее достичь цели. Косяки белых птиц летели к лагерю богочеловека, камни в степи слагались в указующий перст, ветер подгонял идущего в спину, а облака на небе плыли прочь от лагеря – здесь всегда стояла ясная погода.

Джиннов, желающих обнаружить местонахождение богочеловека, напротив, ждали в пути многочисленные препоны – песчаные бури, проливные дожди, каменные обвалы в насыщенных железом горах. И даже звезды на небе складывались в причудливые картины, не позволяя ориентироваться на местности.

– Интересно, – задумался Митрохин, – Черное божество дает указания Саркону, как ему надлежит действовать?

– Полагаю, что он может говорить с ним, – кивнула Медея.

– И как же это происходит? То есть, я хочу сказать, в какой момент ты понимаешь, что с тобой заговорило высшее существо.

– Не знаю, какой практикой пользуется Саркон. Что касается меня, то я вхожу в транс и слышу тихий шепот. Иногда мне удается разобрать слова. Но, чаще всего, я ориентируюсь по интонации.

– То есть ты даже не можешь понять, что именно он бормочет тебе на ухо? – не поверил Иван Васильевич.

– Я трачу очень много времени, чтобы правильно его услышать.

И это тоже было правдой. Большую часть времени колдунья проводила в медитации, активно занималась теорией магии, вычерчивая на песке странные символы и открывая для себя все новые тайны мироздания. В действительности далекого прошлого магия давалась ей много легче, чем в Москве двадцать первого века. Неведомая высшая сила вела ее по пути мистического знания, задавала ей вопросы и наталкивала на все новые решения. Временами Медее казалось, что она становится всесильной. Стоило ей лишь задуматься о чем-то, и идея осуществления того или иного магического действа являлась сама словно из ниоткуда. Помимо теории колдунья немало внимания уделяла практике, ибо ни одно заклятие не может стать совершенным, пока оно многократно не опробовано, а движения и слова не доведены до абсолютного автоматизма.

Над лагерем то и дело взвивались в небеса огненные шары, с грохотом разрывались на части, и ночь делалась светлой, как день, все вокруг расцвечивалось яркими красками белого колдовства. Из шатра колдуньи раздавался громкий шепот, слышались голоса, и звучала музыка красивейшей гармонии.

Митрохин тоже нашел себе занятие по душе.

Пока девушка копила силу, подключившись к потустороннему источнику, он сочинял стихи. Поначалу получалось коряво, да и как может быть иначе – раньше единственным творчеством для бывшего банкира являлось соавторство в деле сочинения финансовых отчетов. Основную часть готовила бухгалтерия, а он проверял документ, вносил коррективы и подписывал. Постепенно Иван Васильевич почувствовал, что преуспел в стихосложении.

Если бы раньше ему кто-то сказал, что он, практичный до мозга костей человек, финансист и бизнесмен, увлечется поэзией, он бы просто не поверил. Но теперь он неожиданно для себя почувствовал красоту слова, радовался удачной рифме. Митрохин иногда задавал себе вопрос, зачем ему стихосложение? Ответ пришел сам собою – чтобы выжить. Благодаря стихосложению Иван Васильевич еще чувствовал принадлежность к тому, другому миру, который давно покинул. Правда, лирика у него выходила весьма специфической и не слишком удачной с профессиональной точки зрения, но зато душевной.

Конечно, в лагере богочеловека Митрохин занимался не только поэзией. Большую часть времени он упражнялся с магическими предметами.

Правда, владение оружием джиннов ему давалось гораздо хуже, чем игра в слова. Но и в упражнениях с копьем и мечом были свои плюсы – мышцы его за долгие часы тренировок окрепли, налились силой, походка сделалась пружинистой. Он почувствовал себя намного увереннее, чем раньше. А однажды поймал себя на мысли, что не прочь померяться силой с ифритом. Правда, у ифритов имелись существенные преимущества перед любым человеком – рост и неимоверная физическая сила, но Митрохин не сомневался, что если он будет двигаться проворнее джинна и наносить удары, не рискуя понапрасну, то имеет все шансы на победу.

Излюбленным оружием Митрохина стал магический меч, найденный в пустыне. Судя по ощущениям, он делал своего владельца сильнее. Стремительные выпады и удары, которые предпринимал Иван Васильевич с клинком-найденышем, могли бы сделать честь любому фехтовальщику.

Хотя временами ему казалось, что это не он владеет мечом, а меч управляет его рукой и телом. Но гордость от собственного мастерства пересиливала все опасения.

Вечерами он подолгу размышлял. Кочевая жизнь порядком раздражала Митрохина, склонного к оседлости и отчаянно скучающего по цивилизации. Что будет дальше? Или Медея собирается водить их по северо-западу страны до бесконечности.

Не разумнее ли дать джиннам бой, изгнать их прочь из Хазгаарда? С одной стороны, Иван Васильевич страстно желал этого столкновения, руководствуясь не столько отсутствием комфорта, но и жаждой мести – он считал, что джинны задолжали ему по счетам. За все, что произошло с ним в этой и прошлой жизни. С другой стороны, Митрохин боялся сражения. Ему никогда в жизни не приходилось принимать участия в крупных битвах. Короткие стычки с отрядами ифритов, присылаемых Сарконом, он в расчет не принимал. Пока он успевал подоспеть с обнаженным мечом к месту атаки, все, как правило, уже было кончено. Ивану Васильевичу казалось очень подозрительным, что именно он всегда оказывается слишком далеко от места прорыва обороны. Не иначе это происки Медеи. Митрохину было известно, что она отдала указание беречь его во время тренировочных поединков.

В конце концов Иван Васильевич ощутил настоящее раздражение. На его вопросы Медея продолжала отвечать уклончиво, все больше рассказывая о воле Белого божества, и он сделал вывод, что «богочеловечинка», как с недавнего времени он ее называл, и сама не знает, как быть, предпочитая войне пустое бездействие.

– Долго это будет продолжаться?! – рычал Митрохин, в очередной раз заведя старый разговор. – Или ты мне говоришь, что задумала, или лично я сваливаю. Ясно?!

Митрохин кривил душой. Идти ему, в общем-то, было некуда. Медея прекрасно это понимала, но проявила тактичность и проговорила мягко:

– Ну, хорошо, Ваня. Я скажу тебе. Столкновение неизбежно. Я только хочу, чтобы пролилось как можно меньше крови.

– Если оно неизбежно, почему не пойти прямо сейчас и не взять дворец Саркона?! – выкрикнул Иван Васильевич и взялся за рукоять меча, демонстрируя решимость хоть сейчас разделаться с владыкой Хазгаарда.

– Ты стал очень воинственным, – ответила Медея, разглядывая его так, словно только сейчас увидела в первый раз.

– А ты стала инертной, – отозвался Митрохин. – И не знаешь, чего хочешь…

– Да, я стала намного старше. И мудрее…

– Да я не об этом… – отмахнулся Иван Васильевич.

– И я не об этом. Поверь мне, еще не время.

Но ждать осталось недолго.

– Нас больше! Мы победим! Надо действовать!

– На их стороне – магическая сила. У них есть оружие, которое мы не можем использовать. В душах людей живет многовековой страх. Они пока не готовы. Они постепенно укрепляются духом, и с каждым днем они все тверже, но пока я совсем не уверена, что, встретив легионы Саркона, люди не побегут.

– Они не побегут, – пообещал Митрохин, – они ненавидят джиннов так же, как и я. Они слишком долго распоряжались нашей судьбой. Моей судьбой. Они отняли у меня все, что я имел. А теперь моя, наша, очередь распорядиться их жизнями.

– Ваня, Ваня, – Медея покачала головой, – я вижу, что нас ожидает. Крови прольется много.

Очень много…

– И пусть прольется, – тряхнул головой Иван Васильевич, – если это неизбежно. Я готов биться.

– Это безрассудство…

– Безрассудство – вот то, что во все времена являлось главной движущей силой. Вот то, что толкало прогресс. И во мне всегда жило это самое безрассудство, способность идти на риск и побеждать.

– Мы не можем позволить себе быть безрассудными, – колдунья приложила ладонь к груди, – нас ведет высшая сила, которая говорит, что все свершится в свое время. Так, и только так… Присядь рядом со мной.

Это было так неожиданно, что Иван Васильевич растерялся.

– Присядь…

Митрохин опустился на циновку, сел, привычно сложив ноги.

– Тебе надо успокоиться! Все произойдет в свое время.

– Да?

– Да… – Иван Васильевич замолчал, пребывая в задумчивости. Решил поделиться, выдержав короткую паузу:

– А я стихи стал сочинять мистического содержания.

– Прочитаешь? – заинтересовалась Медея.

– Ну, если тебе интересно… – смутился Митрохин. – Я вообще-то стихи раньше никогда не писал. Но тут с душой что-то странное творится.

Захотелось поэзии. На память я мало кого помню.

И вот сам сочинил.

– Прочти, – попросила колдунья.

– Хорошо… – согласился Митрохин и начал читать на память:

– Что это за институт? – поинтересовалась Медея.

– БелНИИ, я там работал на кафедре милиорации. Ну это еще перед тем, как в Москву приехать.

Правда, там никакой мистики не было. Обычная работа. Это я уже сейчас придумал. Наверное, на меня так все эти события повлияли. Балансовая служба. Магия. Ну и так далее…

– Хорошее стихотворение, – одобрила колдунья, – смешное.

– Правда?

– Правда. Я бы на твоем месте продолжала.

– Хорошо, – согласился Иван Васильевич, – напишу еще что-нибудь, как только вдохновение придет. Оно меня не каждый раз посещает. Чаще всего какая-нибудь ерунда в голову лезет…. Ты знаешь, раньше со мной такого никогда не было.

– А все потому, что ты сильно изменился.

– Я и сам об этом думал, – признался Митрохин, – говорят, есть люди, которым тяжкие испытания идут на пользу. Наверное, я из таких. И мне нужно было побывать на рудниках, чтобы понять многое в себе и в окружающем мире.

– Это опыт, предначертанный тебе свыше. Не мы выбираем наш путь. Наш путь выбирает нас.

– Опять заговорила, как умалишенная, – Иван Васильевич покосился на колдунью с неудовольствием, – неужели нельзя изъясняться проще…

Грубостью он старался компенсировать тот хаос, что творился в душе. Сердце, когда он находился рядом с Медеей, начинало биться учащенно. А когда писал стихи, ее образ так и лез в голову. В результате получалась одна любовная лирика. Причем насыщенная таким яростным эротизмом, что он не рискнул бы поделиться ею даже с ближайшими друзьями. Что уж говорить о Медее! Митрохин пребывал в уверенности, что, если бы она увидела проникнутые горячим желанием неровные ямбы, отношения их стали бы совсем другими – колдунья не на шутку оскорбилась бы, а может, и вовсе выгнала бы эротомана из лагеря. Поэтому он тщательно скрывал основное направление своего творчества. Хотя в голове, когда он смотрел на «богочеловечинку», все время крутилось ранее сочиненное: «по циновке распластав тазобедренный сустав», «белой грудию своею, от которой я балдею», «а глаза, как два агата, смотрят, смотрят виновато» – строки, сочиненные в моменты самых ярких поэтических озарений.

Поэтические упражнения Митрохина в дальнейшем продолжились. Тем более что вскоре и погода стала под стать лирическому настроению Ивана Васильевича. Над всем северо-западом страны нависли тяжелые тучи, и пошли затяжные дожди.

Ночью и днем с неба лило нескончаемым потоком, как будто Черное божество задумало утопить защитников человечества, понатыкав дырок в небосводе. Возле лагеря текли полноводные мутные реки, заполнив пересохшие русла.

Больше всего Митрохина раздражало, что от всепроникающей влаги невозможно было укрыться. Шатер не спасал – даже пропитанная специальным составом ткань, считающаяся в отсталом Хазгаарде непромокаемой, не могла удержать воду.

Иван Васильевич дрожал от холода и отчаянно злился на Медею за то, что она потребовала оставить форпост Саркона – занятую ранее людьми крепость. Как хорошо было бы сейчас укрыться под ее каменными сводами, развести огонь, просушить одежду.

Он стоял, задрав голову, и смотрел, как летит липкая холодная морось. Серое беспросветное небо затянуто тучами до самого горизонта. Ветер, сопровождающий непогоду, рвет балдахины, налетает порывами на немногочисленные шатры. Капли собирались на лице, текли по щекам, забирались за воротник.

Отложив стилос и деревянный брусок, на котором он выцарапывал буквы стихотворений, Митрохин брал магический клинок и отправлялся упражняться, чтобы хоть немного согреться. Тренировочную площадку сделали в южной части лагеря.

Здесь всегда занимались несколько копейщиков и мечников. Тренировали их дезертиры из армии Саркона. Таких насчитывалось не меньше сотни.

В том числе несколько командиров наступательных отрядов, которых специально готовили к тому, чтобы вести воинов на убой – в лобовую атаку, забрав с собой перед смертью как можно больше солдат неприятеля. Воины из легионов Саркона действительно многому научили людей – они знали множество приемов владения холодным оружием. Митрохин советовался с ними насчет наступательной тактики, его интересовало, как будут действовать джинны на поле боя, он планировал ответные действия людей.

Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Сквозь тучи проглянуло солнце, залив долину ярким светом, и на душе у Митрохина потеплело.

Он кинулся к колдунье. Медея встретила его улыбкой.

– Пора выполнить свое предназначение! – сказала она. – Ты должен воодушевить люде" на борьбу.

– Но как?! – поразился Иван Васильевич. – Они и так стараются, тренируются.

– Поговори с людьми. Я сделаю так, что все они соберутся и выслушают тебя.

– Ну… ладно, – согласился Митрохин. – Только давай завтра.

– Хорошо. Будь готов!

* * *

Утром люди выбрались из шатров и из-под балдахинов и столпились, ожидая выступления оратора. Митрохин забрался на возвышение, с сомнением оглядел притихший народ. Конечно, необходимость толкнуть речугу, очевидно, назрела, но что именно говорить, чтобы вызвать всеобщее воодушевление, он не знал. Нет, разумеется, он размышлял на досуге над этим вопросом и даже набросал в уме кое-какие тезисы. Но сейчас все они таинственным образом улетучились, оставив в голове зияющую пустоту.

– Значит, так, граждане Хазгаарда, – сказал Митрохин, с трудом подбирая слова, – задача у нас, с одной стороны, очень сложная, с другой – мнэ-э-э, очень простая – мы должны дать отпор угнетателям трудового народа… – Он запнулся, почувствовав, что похож на известного политического деятеля, который задвигал что-то подобное, стоя на броневичке. Впрочем, ситуация похожая, одернул себя Иван Васильевич, вот и слова те же.

Правильно мужик говорил. Так что отбросим лишние рефлексии и будем просто толкать речугу.

– Правильно говоришь! – выкрикнул кто-то из толпы, подтверждая мысли Митрохина, что всех ораторов и борцов за свободу объединяет единая лексика и стесняться ее не стоит.

– Правильно… ну, хм… Вся власть народу, – объявил бывший банкир, воодушевленный успехом, – а землю… землю, конечно, крестьянам.

– Да-а-а! – волной прокатилось по полю.

«Поддерживают», – отметил для себя Митрохин не без удивления и, заражаясь от толпы энтузиазмом, заорал:

– Каждому по способностям, от каждого по возможностям… – Напряг мозги и припомнил:

– Для нас важнейшим из искусств является кино.

После этого откровения народ притих, но Митрохин этого уже не замечал:

– Бесплатная медицина, товарищи, бесплатное образование, повесить всех кулаков, непременно повесить, разрешить крестьянам продавать излишки зерна, мы создадим трудовые коммуны и обеспечим для пролетариата такую жизнь, такую жизнь… Диктатура пролетариата, товарищи, – вспомнил Митрохин известную цитату из Владимира Ильича Ленина, – это завоевание пролетариатом такой политической власти, которая позволит ему подавить всякое сопротивление эксплуататоров. И мы это сделаем, товарищи! Ура! у Тут он почувствовал, наконец, что серьезно перегнул палку, и смущенно замолчал. Речь не могла дойти до слушателей хотя бы по причине того, что таких слов, как «пролетариат», «диктатура», «политика», и прочих в языке народа Хазгаарда попросту не было, ему пришлось заменить их русскими. Хотя для слова «кулак» он нашел замечательный аналог, да и такое понятие, как «эксплуататоры», тут же на месте, по горячим следам, он разъяснил «трудовому народу».

– Ну, в общем, – пробормотал напоследок Митрохин, для которого это выступление было первым ораторским опытом («первый блин всегда комом», – успокоил он себя), – я вот что хотел сказать. Нам следует сбросить многовековое иго и стать свободным народом. Потому что мы все этого достойны. И я достоин, и ты достоин, и вот он достоин.

– И я? – закричал кто-то.

– И ты! Все мы – братья и сестры. И все мы достойны свободы. Долой господство расы джиннов! Докажем человеческое превосходство!

– Ура, – Медея захлопала в ладоши. Впрочем, на лице ее читались смешанные чувства.

Народ Хазгаарда безмолвствовал, пораженный странной речью.

Как выяснилось впоследствии, ораторские способности Митрохина вызвали у людей культурный шок. После этой речи Иван Васильевич прослыл величайшим мудрецом мира. Его стали называть не просто Айван, как раньше обращались к нему буквально все. Теперь Митрохин получил прозвище Великого учителя Ливана.

«Молчат, – думал „Великий учитель Айван“, слезая с телеги, – а российскому народу нравилось, когда Ленин эти лозунги толкал, вот она – разница менталитетов. Следует все же в дальнейшем делать поправки на особенности эпохи».

– Отойдем, – предложила Медея, новоиспеченного оратора она рассматривала с явным скептицизмом.

Они отошли, и колдунья поинтересовалась шепотом:

– Ты уверен, что говорил то, что нужно?

– Не знаю, – честно ответил Митрохин, – что из института помню, то и говорю. А что еще говорить? Ленин вот поднял своими речами массы на борьбу? Поднял. А нам что нужно? То же самое.

Вот я и пытаюсь их на борьбу поднять.

– С помощью марксизма-ленинизма? – поморщилась Медея. – Ну, не знаю, мне как-то это не близко. Хотя ты и прав, наверное. У меня прадедушка двоюродный ленинизмом очень увлекался…

– Ну, вот видишь, – заметил Митрохин. – Тоже звал народ на борьбу?

– Да ты о нем, наверное, слышал. Фамилия, в общем-то, известная.

– И какая же?

– Троцкий.

– Что?! – у Митрохина глаза на лоб полезли. – Кто, ты сказала, твой двоюродный дедушка?

– Не дедушка, а прадедушка. Лев Троцкий. У нас в семье как-то не афишировалось, что он с нами в родственных связях состоит, а потом мне бабушка по секрету рассказала. И еще множество других подробностей. После революции ведь красный террор по всей стране начался. Прадедушка, как в древнем Риме, каждого десятого расстреливал, чтобы дух армии поддержать. Голод был страшный, разруха. И прочие ужасы в стране творились.

– А что, в этом что-то есть, – задумался Митрохин, – каждого десятого, говоришь?..

– Ты что это?! – нахмурилась Медея. – Я террор устроить не позволю.

– Да пошутил я, – успокоил ее Митрохин, – я и сам против террора. Вдолбили мне, понимаешь, марксистско-ленинскую теорию в БелНИИ намертво. И потом мне верховный жрец храма сказал, что это, дескать, то самое учение, которое приведет к освобождению людей и сделает их первой расой.

Вот я и…

– Жрец?.. – Медея недоверчиво посмотрела на Ивана Васильевича.

– Честное слово, – буркнул Митрохин, – я бы сам никогда не додумался. Может быть. Да и потом, ну что им еще сказать, если ты говоришь, что их нужно на борьбу поднять. У меня и слов-то других в арсенале нет. Как про массы и борьбу, так сразу на ум фильмы приходят «Ленин в Октябре», «Человек с ружьем». А насчет террора я, конечно, пошутил.

– Плоский у тебя юмор.

– Зато складывать удобно, – парировал Митрохин.

– Я в советское время совсем маленькая была, – сказала Медея, – и фильмы эти я не смотрела.

– Так и я тоже не смотрел, так, одним глазом, когда время было.

Митрохин вспомнил, как давным-давно, еще в студенческие годы, сидели они с другом Стасом Куницыным, пили водку, закусывая ее квашеной капустой и солеными огурцами, а по телевизору шел очередной «шедевр», в котором Ленин фигурировал в качестве главного героя. Понять, что именно планирует Ильич сотворить с очередной компанией «белогвардейской сволочи» и «зажиточного кулачья», было сложно, но мелькание кадров и картавая речь, знакомая с детства, внушали приятное чувство. Шутить на политические темы они, конечно, не шутили. Как-то не принято было в то время, и потом оба они были комсомольцами. Но вот веселым смехом время от времени заливались.

Забавных моментов в фильме хватало. «…А кулаков непременно повесить. Сначала забрать все. А потом непременно повесить!» Главное тут не перепутать, у повешенных как все заберешь?!

Если бы кто-то увидел, как развлекаются перспективные комсомольцы под идеологическое кино, как откровенно смеются над вождем мирового пролетариата, дело для них могло кончиться очень плохо. Пронесло. Стае потом пошел по партийной линии. А Митрохин вот по финансовой. Вроде бы в Белгороде Куницын во время перестройки возглавлял какой-то смутный партийный комитет. Но жизнь их уже к тому времени развела – Ваня Митрохин перебрался в Москву и начал ворочать такими делами, что все старые друзья-приятели остались далеко в прошлом. Бизнес к дружбе, как известно, не имеет никакого отношения.

Встретились всего однажды. Снова взяли водки, как в старые времена. И Стае начал рассуждать:

– А ты знаешь, что в России постоянно падает производство водки? Перекормили потребителя.

Народ предпочитает работать. По мне, так надо повышать пиар продукта. Допустили бы меня к рулю, в 2010 производство водки вышло бы на принципиально иной уровень. Пили бы все – даже старики, женщины и дети. Я уж не говорю о домашних животных и растениях. Экономика бы значительно укрепилась – как известно, она во многом завязана на производстве и продаже алкоголя. Не дадут, как обычно. Зажмут инициативу. – Куницын махнул рукой. – Сволочи!

После той памятной встречи больше и не виделись. Куницын занялся «пиаром продукта» и сгинул где-то на необъятных просторах родины. А Митрохин вместе с одним приятелем, директором научно-исследовательского института, приватизировали здание института и стали сдавать площади. Часть помещений продали с молотка, приобрели нефтяную вышку. Деньги потекли рекой. А чтобы они не оседали у конкурентов, Митрохин основал собственный банк. Если у тебя крупное дело – свой кошелек просто необходим. Оказалось, что к финансовым делам у него талант, хоть нигде специально этому и не учился. Приятель к тому времени стал Митрохина тяготить. Неподходящий у него был интеллект для того, чтобы ворочать такими деньжищами. Вместо того чтобы пускать деньги в оборот, бывший директор стал все подгребать под себя, потихоньку изымал финансы из бизнеса и переводил в крупный американский банк. Да еще жадничал, хапал не понемногу, а целыми кусищами. Ивана Васильевича подобное хапужничество и наплевательство на дела компании порядком разозлили. Пришлось компаньона банально кинуть. За рубеж он отправлялся, правда, в полной уверенности, что все наворованное – его законный капитал и он заживет по другую сторону океана по-королевски. Не вышло. Америка – это все ж таки не Швейцария. А страна неограниченных возможностей. Чем Митрохин и воспользовался. Деньги по договоренности между известными комитетами (госбезопасности, разумеется) к тому времени были уже недоступны для компаньона, счета заморожены, и всем участникам мероприятия выплачены премиальные за успешно проведенную операцию.

Часть этих денег осела в бизнесе Митрохина, который все продолжал набирать обороты, часть в карманах одного крайне предприимчивого генерала ФСБ. А компаньон Ивана Васильевича поначалу возбухал, а потом очень радовался, что уцелел в столь серьезной передряге. Чтобы успокоить, его взяли копы и мурыжили несколько суток. Потом отпустили на все четыре стороны. Даже на родину не экстрадировали. И слава богу. А то непременно нарисовался бы на горизонте и начал клянчить у Митрохина подачки с барского стола. А так – пополнил армию американских безработных граждан.

Хотя теперь вот – какая к черту разница, где обретался его компаньон.

"Интересно, что там с моим бизнесом, – подумал Митрохин. – Хотя что это я, нет пока никакого бизнеса. Да и я сам еще не родился. – Осознать этот факт было довольно сложно. – Постойте-ка, но я же существую, – Иван Васильевич пощупал твердый щетинистый подбородок, ущипнул крепкий бицепс на правой руке, – следовательно, и бизнес мой где-то существует. И ведь, наверное, поделили на части, шакалы, когда я исчез, все, что нажито честным трудом. Растащили самые лакомые кусочки. Вышки мои присвоил какой-нибудь деляга из аппарата правительства – у них, как известно, что политика, что бизнес – все одно. А остальное списали по балансовым ведомостям. Как и меня тоже списали по балансовой ведомости.

Все – нет больше Митрохина. Постаралась Балансовая служба…"

– О чем ты задумался? – поинтересовалась Медея.

– Да все о том же, – ответил Иван Васильевич, – думаю, что кое-кто крупно мне по счетам задолжал. – Он положил руку на рукоять меча. – И теперь кое-кому круто не поздоровится.

Хазгаард 12006 г. до н.э.

Противостояние между джиннами и людьми со смертью Каркума Мудрейшего усилилось необычайно. Слухами о том, что богочеловек погубил первого силата Хазгаарда, полнилась вся страна. И хотя правда заключалась в том, что его убил сам Саркон, люди поверили, что теперь сила на стороне чада Белого божества. Повсюду в Хазгаарде вспыхивали восстания, жестоко подавляемые наместниками Саркона. На севере страны бунт охватил целую провинцию, но захлебнулся в крови. Владыка безжалостно карал людей за неповиновение. Части повстанцев удалось избежать наказания, бежать и присоединиться к богочеловеку, большинство же жестоко казнили – с людей сдирали кожу, варили заживо, сажали на колья. Изощренная фантазия Саркона не знала пределов. К пленным применяли жестокие пытки, заставляя их отречься от Белого божества. Они умирали с именем богочеловека на устах.

До лагеря доходили вести из всех уголков Хазгаарда. Люди больше не желали слепо подчиняться воле джиннов. Они хотели иной доли для себя – свободы, права говорить в полный голос. Встать во весь рост, посмотреть в глаза угнетателям. На востоке случился массовый побег с рудников. Погоне удалось настигнуть далеко не всех. Следом за Митрохиным беглецы пересекли пустыню и воссоединились с основными силами свободного человечества. Так теперь называли себя те, кто примкнул к богочеловеку.

Саркон слишком поздно осознал, что совершил ошибку, убив Каркума. Но его не оставляла уверенность, что все еще можно исправить. Некоторое время он тщетно пытался напасть на след богочеловека, но тот неизменно уходил от его отрядов, словно действовал даже не по наитию, а по воле самого Белого божества. Он пошел по пути Каркума, послав загонщиков, но все они таинственным образом исчезли. Собственное бессилие вызывало у владыки приступы ярости. Злобу он срывал на придворных.

Затем повелел разрушить храмы Белого божества по всему Хазгаарду. Религию людей объявили вне закона. Отряды ифритов направлялись туда, где бытовали белые культы. Саркон не учел настроения в народе. Его воинов встречали уже не те покорные священнослужители, что выходили из жреческих капистул, выстраивались в ровную линию и протягивали угощение. Как только прошел слух о разграблении храмов и убийстве жрецов, храмовые комплексы превратились в укрепленные крепости. За каждую шло настоящее сражение.

Вскоре по всему Хазгаарду вспыхнули очаги войны. Точное местонахождение лагеря богочеловека определить стало совсем несложно. Он располагался ближе к горам. Ирония заключалась в том, что теперь посылать отряды являлось делом бесполезным – богочеловек стал настолько силен, что мог отбить любое нападение. Он скопил такие силы за своей спиной, что вполне мог показаться врагу. Несколько отрядов ифритов, направленных в тот район, были разбиты наголову. Саркон осознал, что на теле его государства выросла громадная злокачественная опухоль, которая может отравить и поглотить весь организм, если немедленно не предпринять срочных мер. И действовать надо было незамедлительно. Иначе богочеловек сам пойдет на штурм и будет поздно вести рекогносцировку. Саркон начал стягивать войска к столице. Он сознательно ослаблял границы и регионы, полагая, что, как только джинны разобьют врага и голова богочеловека окажется на шесте, можно будет возобновить прежний порядок. Владыке пришлось приложить немало усилий по реформированию армии.

Большинство подразделений насчитывали несколько десятков единиц человеческой силы. Люди нужны были Саркону для создания атакующего вала – первой волны пехоты, которая призвана ослабить защиту неприятеля. Как правило, все они гибли в первой же атаке. Проблема заключалась в том, что в настоящий момент все подразделения были укомплектованы на случай войны с соседями. У владыки не было уверенности, что солдаты человеческой расы не повернут мечи против джиннов, когда придет время вступить в бой. Поэтому он вывел людей в спешном порядке из состава подразделений и направил на дальние рубежи – охранять границы. Не успели они отправиться в путь, как пришла недобрая весть – два сформированных накануне человеческих отряда расправились с сопровождением и скрылись в неизвестном направлении.

Владыка только зубами заскрипел от этой нелепой формулировки. Подумать только, «в неизвестном направлении». Дураку понятно, куда именно они отправились. Разумеется, к богочеловеку. Да еще притащат с собой новенькое вооружение и весть о том, что владыка Саркон реформирует армию, а значит – готовится к скорым боевым действиям.

«Все моя доброта, – размышлял владыка Хазгаарда, меряя шагами тронную залу, – если бы я не отправил их на дальний рубеж, а казнил, ничего бы не случилось. И мне сейчас было бы много спокойнее».

Едва Медея почувствовала, что у нее достаточно сил, чтобы закрепиться на окраинных территориях, она отдала приказ своим сторонникам – вооружаться. Обеспечение воинов оружием и доспехами взял на себя Митрохин. К организации производства он подошел со всей тщательностью, свойственной крупным бизнесменам. Первоначально он планировал наладить производство боевых машин – катапульт и баллист, но, подсчитав трудовые затраты, пришел к выводу, что выгоднее и что гораздо важнее быстрее будет делать обыкновенное оружие – мечи, топоры и копья и простые пластинчатые доспехи, прикрепляемые на одежду. А еще шлемы и щиты – но их Иван Васильевич планировал делать в последнюю очередь, если позволит время. Нападения Саркона ожидали со дня на день, поэтому люди спешили.

Между тем нападения на лагерь, которые поначалу происходили регулярно, внезапно прекратились. С одной стороны, отсутствие атак позволило людям сконцентрироваться на экипировке армии.

С другой стороны, пассивность Саркона указывала на то, что он что-то задумал, и вызывала у Митрохина опасения. Весь северо-запад страны уже принадлежал людям, джинны сюда и не совались, а владыка не спешил перейти в наступление.

– Он копит силы! – сказала Медея, когда Иван Васильевич поделился с ней своими опасениями. – Я чувствую, в самом центре Хазгаарда разрастается пятно – средоточие темных сил. Джинны стекаются туда со всей страны, спешат присоединиться к Саркону. Его мощь крепнет день ото дня.

– Может, он боится, что мы пойдем на штурм его дворца? – Митрохин засмеялся. – Правильно делает. Я бы его прищучил. Вот бы окружить дворец и перебить их всех.

– Нет. Он собирается нанести удар первым. Он хочет одним ударом покончить с нами. Жаждет убить меня. Я чувствую его злую волю почти все время.

– Зубы обломает, – уверенно сказал Митрохин, обернулся, обвел рукой огромный лагерь. – Вон нас теперь сколько. Пусть попробует взять!

– Не стоит недооценивать Черное божество, – Медея нахмурилась, – боюсь, для нас приготовлены серьезные неприятности!

– Подавится! – Иван Васильевич ударил кулаком в ладонь левой руки.

Следуя его указаниям, люди разворачивали на вольном воздухе многочисленные кузницы. Из страны потекли караваны, везущие в лагерь сырье для производства оружия – железную руду, разогреваемую на горнах керамику, древесный уголь, глиняные кирпичи для обкладки решетки горна.

Мехи делали из овечьей кожи. Идеально гладкие массивные наковальни отливали и водружали на заполненные песком металлические основания.

Митрохин позаботился и о том, чтобы к кузницам подавалась вода. Для этого пришлось рыть отдельный колодец. Работали посменно, даже ночью. До воды добрались только на четвертые сутки. Зато удалось обеспечить кузнецов всем необходимым.

В качестве эксперимента Митрохин лично поработал молотобойцем в течение нескольких часов, вымотался и дал указание – сменяться чаще. Сам он, развернув производство, углубился в подсчеты, сколько оружия и доспехов удастся выковать за одну неделю. Расчеты его удовлетворили. Даже с учетом того, что армия богочеловека будет расти в геометрической прогрессии, к концу месяца они обеспечат воинов всем необходимым. Главное, чтобы поставки сырья не прекращались.

Если бы наладить контакт с отдаленными поселениями, размышлял Митрохин, можно было бы увеличить производственные мощности. Тогда Саркона мы встретим во всеоружии, проще говоря – вооруженные до зубов. Ему представился воин-человек, закованный в броню с головы до ног, с тяжелым мечом в металлической руке и арбалетом страшной убойной силы в другой.

Он предпринял попытку отправить караван дальше на юг, но попытка завершилась неудачей.

Вскоре до лагеря дошло известие, что караван перехвачен джиннами, и все люди перебиты. В ближайших поселениях ситуация тоже складывалась не лучшим образом для сторонников богочеловека.

Узнав, что одна из деревень поставляет сырье для производства оружия, Саркон пришел в ярость и направил туда отряд ифритов. Деревню попросту сожгли. Часть ее жителей убили, остальных угнали в рабство.

Благодаря восстанию на одном из рудников сторонники богочеловека завладели большими запасами железной руды. Несколько вооруженных столкновений с результатом отнюдь не в пользу джиннов убедили Саркона, что настало время для серьезного сражения. Он отказался от попыток вернуть рудник и стал еще активнее концентрировать войска в центре Хазгаарда, намереваясь нанести один точный удар и вернуть себе власть над страной.

Вокруг лагеря все чаще вились черные сапсаны, похожие на немых наблюдателей. Митрохин отдал приказ людям из охранения сбивать птиц, как только они подлетят слишком близко. Что сапсаны – глаза Саркона, ему поведала Медея. Но богочеловек не мог отдать жестокий приказ. А он мог.

Митрохин ощущал в себе право отдать любой приказ, лишь бы он служил великому делу и привел человечество к свободе. Он противостоял не Саркону. Он воевал с Балансовой службой и в своем стремлении уничтожить превосходство расы джиннов готов был действовать со всей агрессивной прямотой. Он и сам не заметил, как превратился в жесткого лидера, склонного к непопулярным решениям. Но к нему прислушивались. Когда он говорил, люди замолкали, ловили каждое слово.

* * *

Митрохин навестил Медею, когда на лагерь опустились сумерки и в небесах засверкали звезды, просвечивая сквозь серые перистые облака. Серп месяца, обнажив неровный край, резал одеяло небес надвое. Вокруг разливался мягкий серебристый свет.

Колдунья скрывалась в своем шатре, предаваясь медитации, копила силы перед большой битвой.

Митрохина пропустили внутрь, исполняя ее личный приказ. Остальным запрещено было входить в шатер богочеловека без приглашения.

Иван Васильевич вошел, присел на подстилку, положил рядом магический меч, с которым не расставался. С недавних пор он стал ощущать клинок неотъемлемой частью себя, уйти куда-либо без оружия представлялось ему немыслимым.

Медея открыла глаза, губы ее дрогнули в улыбке.

– Ты?

– Я…

Последнее время между ними возникла такая близость, что они могли общаться даже не раскрывая рта. Вызвана ли эта странность была магическим даром колдуньи или же их общим происхождением, тем, что в этом мире – они чужаки, пришельцы из далекого будущего, Митрохин не знал.

Только знал, Медея – родная душа, всегда поймет, что он чувствует, какие сомнения его одолевают.

Порой она даже угадывала его мысли, отвечая на незаданный вопрос.

– Что сегодня говорило Белое божество? – поинтересовался Митрохин. – Наконец наступили достаточно благоприятные условия для того, чтобы разделаться с Сарконом?

– Божество молчало, – ответила Медея.

– Молчало?! – удивился Иван Васильевич. – Шутить изволите?

– Нет.

– Ты хочешь сказать, что высшее существо, на которое ты все время полагалась, покинуло нас в тот самый момент, когда оно нам нужнее всего?

Так, что ли?!

– Оно не покинуло нас, – ответила Медея, – полагаю, оно не считает нужным говорить что-либо. Не хочет вмешиваться.

– Но почему?! Ведь это и его дело тоже.

– Возможно, потому, что от исхода этой битвы слишком многое зависит. И еще, наверное, потому, что Белое божество само не уверено в исходе битвы.

– Просто прекрасно, – помрачнел Митрохин. – Именно тогда, когда ему бы надо отслеживать каждый наш шаг, оно, видите ли, испытывает неуверенность. А может, у него просто несварение желудка? Сидит себе где-нибудь на небесном толчке в райском чертоге, кряхтит от натуги и думает: жалко людишек, но что поделаешь…

– Не надо кощунствовать, – нахмурилась Медея. – То, что я сказала, всего лишь предположение.

– А я и не кощунствую, – отозвался Митрохин, – то, что я сказал, это всего лишь мое предположение.

– Не стоит воспринимать мои слова буквально, – проговорила колдунья. – Я ведь чувствую – оно надеется на нас. От нас зависит слишком многое. Мы не должны его подвести.

– Ну конечно, – Митрохин ухмыльнулся, – отважные герои должны в очередной раз спасти мир.

– Именно так. И мы должны верить, что Белое божество не оставит нас в тот час, когда его вмешательство будет нам нужнее всего.

– С недавних пор я верю только в собственные силы, – Иван Васильевич продемонстрировал мозолистые ладони, – вот этими самыми ручками я буду завтра душить проклятых угнетателей. И видит Бог, каким бы он ни был – Белым, Черным или фиолетовым в желтую полосочку, я пойду до конца. С его поддержкой или без поддержки вовсе.

– Спасибо, Ваня!

– Что?!

– Я передаю тебе его слова. Он говорит тебе «спасибо», – колдунья улыбнулась, – думаю, завтра он все же будет с нами.

Они сошлись в последней битве между прошлым и будущим…

Медея козырьком приложила ладонь к близоруким глазам, в слепящем свете яркого солнца силясь рассмотреть, как будут двигаться враги человечества.

Владыка Саркон вел через перевал легионы. Высокогорье здесь сглаживалось, плавно спускаясь в Долину. Джинны шли по пологому склону плотными рядами. Впереди краснорожие ифриты, чьи глаза отливали небесной синью. За ними силаты, пешие и сидящие в обитых красной бронзой повозках. Головы крепких, словно высеченных из камня эвкусов покачивались в такт движению.

Ехали, сохраняя зловещее молчание. Только сотенные время от времени покрикивали, если кто-нибудь из воинов-ифритов мешкал, бросал вожделеющие взгляды вверх, туда, где плыли в лазоревых небесах рыжеволосые, белолицые, крылатые гулы.

Их свободные одежды развевались на ветру, лепили тонкое телесное совершенство. Каждая словно античная статуя – богиня войны Афина, сжимающая в руке небесное копье.

Вооружение ифритов составляли громовые молоты. Силаты несли перед собой, подняв к подбородку, огненные мечи. Красные сполохи сияли на плоских лицах, широких плечах…

Медея обернулась к людям. С приближением воинства Саркона все заметно притихли: умолкли голоса, шорохи. Казалось, люди даже дышать боятся, скованные первобытным ужасом. Сказывались сотни лет господства расы джиннов. При одном упоминании имени Саркона человек падал ниц и не смел поднять взгляда. А теперь стоит здесь, на своей земле, пришел, чтобы биться с самой могущественной силой в мире за свободу.

Медея нахмурилась: хотя никто не показывал врагу спину, защитники свободного человечества представляли собой весьма жалкое зрелище. От них исходило хорошо различимое внутренним зрением бледно-голубое свечение – страх, неуверенность в своих силах, желание остаться в живых. Колдунья отвернулась и пробормотала: «Все равно победим!», демонстрируя поистине божественное упрямство и исключительно человеческую непокорность судьбе…

На перевале появился сам Саркон. Грозный владыка Хазгаарда восседал на огромном черном эвкусе. Отливающая красным грива, жесткая, как сапожная щетка, топорщилась меж острых ушей благородного животного.

Медея сцепила ладони, так что костяшки побелели от напряжения, и стала проговаривать слова.

Затем медленно развела руки в стороны. Ее пальцы беспрестанно шевелились, гибкие и быстрые, как лапы пустынного тарантула. Воздух загустел, пошел рябью, и перед богочеловеком сформировалась выпуклая линза, в которой ноздреватое, бледное лицо Саркона проявилось совсем близко, словно на экране широкоформатного телевизора. Выражение лица различить не представлялось возможным – слишком расплывчатым получилось изображение. Медея досадливо поморщилась, протянула руку и покрутила невидимое колесико, настраиваясь на резкость. Картинка придвинулась и обрела четкость. Теперь она могла видеть, что враг улыбается. Происходящее забавляло Саркона!

– Я тебе сейчас Сталинград устрою! – пообещала колдунья. – Рыдать будешь кровавыми слезами, собака!

Саркон между тем остановил продвижение армии. Джинны застыли на перевале слаженно и быстро, словно Черное божество нажало кнопку «Пауза» на небесном DVD-проигрывателе. Разумеется, божественное вмешательство здесь было ни при чем. Джиннов связывала интуиция, они могли действовать согласованно, ощущая мысленные импульсы владыки Хазгаарда. Его воля ощущалась даже здесь, внизу. Словно невидимые нити пронизали все вокруг, и каждый из джиннов был одним из звеньев огромной цепи, составляющей единый порядок на холме – могучий организм, призванный сокрушить любого противника. Мощь Саркона, его необоримая сила ощущались в воздухе, звенящем напряжением вторгались в нервную систему, заставляли сердце биться учащенно, мысли разбегаться. Прямо в душу проникал холодный страх…

– Все в порядке, – Митрохин опустил руку на плечо Медеи. Она обернулась с благодарностью. – Мы справимся! – Иван Васильевич улыбнулся. – Нужно верить…

Медея хотела что-то сказать, но закусила губу и отвернулась. Если бы он только мог видеть то, что видела она. Над обеими армиями висели громадные ментальные щиты – над джиннами толстый, как броня тяжелых танков. Над защитниками человечества сиял белый полог, кажущийся тонким и хрупким. Щит Саркона напоминал в магическом спектре черное облако. Клубы дыма и серой пыли плыли к небесам, растекались там грозовой взвесью, бурливым озером над головами высшей расы.

Медея испытывала сильное напряжение, поддерживая защиту над таким количеством людей.

Саркон же чувствовал себя спокойно и уверенно.

Для него создание щита такого размера и толщины словно не составило никакого труда. Он играл с людьми в забавную игру – перемещал фигуры по игральной доске, диктовал свою волю и все вокруг заражал темной энергией.

По мановению его руки вперед выдвинулись ифриты, вооруженные небесными копьями, и застыли, держа их на изготовку в отведенных назад ладонях.

– Разве мы уже на расстоянии броска? – спросил Митрохин. Поскольку «богочеловечинка» ничего не ответила, напряженно вглядываясь в вершину холма, он решил больше не докучать ей, отошел поближе к людям. На сердце у него было неспокойно.

– Они готовятся к броску, – пробормотал Атон.

– Далеко, – отозвался Митрохин, – не докинут. На что надеются – непонятно.

– Докинут, – уверенно сказал Атон, – это копьеметатели, гордость Саркона.

– Подумаешь, говнометатели… – проворчал Иван Васильевич, но сердце предательски заныло – чувствовал, что владыка не станет действовать наугад.

По отмашке Саркона ифриты метнули небесные копья. Они уносились вверх по почти отвесной траектории и за считаные мгновения скрылись из виду. Затем в небе засверкали тысячи искр, и тонкие яркие нити потянулись к наконечникам копий. Оружие ифритов повисло между землей и небом, но продолжало свой полет навстречу войску людей.

Митрохин даже сплюнул в сердцах. Броски небесных копий он наблюдал не раз, но никогда ему еще не приходилось видеть, как бросает копья один из передовых отрядов Саркона. Не иначе сам владыка поддержал их темным колдовством.

Иван Васильевич, как и многие другие, взял поудобнее окованный медью тяжелый щит и вздохнул. Небесное копье – это тебе не обычная стрела.

Упадет такая штуковина с неба – от нее щитом не закроешься. Разве что какой-нибудь чугунной ванной, идеально подходящей для защиты от воздушных атак. Поскольку налаживать производство бронированных ванн Митрохин не догадался, то чувствовал он себя очень неуютно.

– Ну что, друг Атон, – обернулся Иван Васильевич, – страшно тебе?

– Да.

– Есть такая хорошая русская пословица – двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Сдюжим, не бойся! Выстоим!

Медея подняла руки к небу. И стала стремительно крутить ими над головой. От облаченной в белое тонкой фигурки отделился широкий вращающийся предмет, подозрительно напоминающий самолетный винт. Поднимаясь все выше и выше, винт увеличивался в размерах. А затем врезался в хищную стаю небесных копий. Часть их разлетелась в щепки, другие винт не достал, и они продолжили полет. Над головами людей сверкание прекратилось, нити исчезли, и копья смертоносным дождем устремились вниз. Над полем послышался низкий свист.

– Щиты! – заорал Митрохин, пригнулся к земле, почти упал на колени, закрывая голову деревом и медью. Следом за ним выставили щиты другие защитники человечества.

Небесные копья обрушились на людей. Все вокруг наполнилось ударами магического металла в твердое дерево, хрустом ломаемых костей, воплями раненых и предсмертными хрипами.

По телу Ивана Васильевича пробежала дрожь.

Вот сейчас народ Хазгаарда усомнится в могуществе богочеловека, и люди побегут, влекомые многовековым страхом перед господствующей расой джиннов.

Он опустил щит и выпрямился в полный рост.

Вся степь была усеяна телами убитых, но люди уже поднимали головы. И вставали с колен, готовые биться до последнего. Митрохин огляделся кругом, кивнул удовлетворенно. Напрасно он усомнился в человеческой силе духа. Они еще не то могут. И дадут джиннам прикурить.

Между тем войско Саркона уже двигалось через перевал. В авангард выдвинулись ифриты с громовыми молотами и силаты, вооруженные огненными мечами. Гулы раздвинулись в небе полумесяцем, намереваясь напасть на противника с востока и запада.

Легионы владыки Хазгаарда все шли и шли, а люди стояли, не двигаясь, не предпринимая никаких ответных шагов. И хотя воздух буквально звенел напряжением, никто так и не тронулся с места.

Митрохин намеренно медлил с приказом стрелять, ожидая, когда воины Саркона окажутся на расстоянии полета стрелы. У людей не было на вооружении небесных копий, они не имели возможности атаковать противника издалека и с небес. Зато им удалось наладить производство отличных луков со сдвоенной тетивой и стрел с острыми металлическими наконечниками, пробивающих даже железный доспех.

Время в минуту смертельной опасности имеет свойство растягиваться. Никогда еще оно не было для Митрохина таким тягучим и медлительным.

Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем он решился отдать приказ поднять луки. Все это время джинны надвигались. Уже можно было различить черты бледных лиц силатов, оскаленные пасти краснорожих ифритов и миниатюрные злые личики гул. Воинство джиннов излучало такой угрожающий фон, что хотелось кричать в голос, бежать без оглядки. Но Митрохин стоял не шевелясь, ноги его словно вросли в землю. Он поднял правую руку, сжатую в кулак, готовясь к тому, чтобы опустить ее – и дать команду к атаке.

Увидев, что люди готовят ответный залп, Саркон приподнял подбородок и совершил какой-то магический пасс, но так и не отдал приказа остановиться. Джинны продолжали идти, когда Митрохин закричал: «Пли!» Он подумал, что всю жизнь мечтал крикнуть что-нибудь эдакое. В детских грезах ему почему-то представлялось «На абордаж!», но «Пли!» тоже звучало неплохо. Защелкала спускаемая тетива, и сотни стрел взвились в воздух.

– И снова! – проорал Митрохин. Надо успеть сделать еще один выстрел, пока они не спохватились.

Между армиями людей и джиннов вдруг что-то произошло – появилась полупрозрачная темная стена, а затем с треском раскололась, когда в нее влетел огромный сверкающий белыми бликами шар. Митрохин успел заметить, что Медея опускает руки – и сделал вывод, что шар вызвала колдунья. Значит, преграду воздвиг владыка Хазгаарда.

Саркон закричал что-то гневное, подпрыгивая в седле и потрясая кулаком.

Гулы предпочли отлететь назад. Ифриты замедлили шаг. Джинны, у которых на вооружении не было щитов, с тоской пялились на несущийся к ним смертоносный рой. Первый же залп нанес значительный урон армии Саркона. Пришелся он на первые ряды – поразил джиннов с огненными мечами и громовыми молотами. Стрелами сбило и несколько недостаточно расторопных гул. Одной пробило крыло, и она закружилась, теряя высоту.

Некоторое время раненая гула пыталась лететь, потом опустилась в толпу ифритов. Другой стрела угодила в грудь, и она камнем полетела к земле. Безвольные крылья изгибались и хлопали. С глухим шлепком она приземлилась между армиями людей и джиннов и осталась лежать без движения.

Второй залп оказался не менее удачным. На сей раз армия джиннов остановилась. Никому не хотелось оказаться в первых рядах, где простые немагические стрелы, снабженные металлическими наконечниками, сеяли смерть среди представителей высшей расы…

– Вот так, – удовлетворенно сказал Иван Васильевич, – знай наших, сволочь басурманская.

Саркон приподнялся в стременах, махнул рукой, призывая воинов двигаться дальше. Зашумели предводители отрядов, погнали джиннов в бой.

Медленно, медленно лавина двинулась вперед, пошла, набирая ход.

Люди зашумели. Митрохин решил, что беспокойство вызвано стремительным приближением армии Саркона, но оказалось, что он ошибся.

– Смотри! – Атон тронул его за плечо. Иван Васильевич обернулся. Судя по взволнованным выкрикам людей, на востоке явно происходило что-то необычное.

Медея быстро пошла через расступающуюся перед ней толпу, вглядываясь в даль. С востока по реке, огибая горы, плыли широкие плоты. Один за другим они появлялись из-за возвышенности. Плоты шли против течения, но двигались при этом с отличной скоростью. Даже с такого расстояния можно было разглядеть белые буруны под бревнами. На каждый плот Саркон посадил не меньше двадцати ифритов, вооруженных огненными мечами и небесными копьями.

Медея только сейчас поняла замысел владыки Хазгаарда. Отвлечь их лобовой атакой с перевала и вывести по реке дополнительные силы, которые, высадившись на берег за их спинами, отрежут людям путь к отступлению.

– Идем на запад! – закричала колдунья и побежала вдоль воинства, задавая направление.

Митрохин запоздало крикнул:

– На запад! На запад! Все на запад!

Медея протолкалась через толпу к реке и остановилась на берегу. Она протянула ладони к водной глади, прикрыла глаза и стала покачиваться.

Обутые в мягкие туфли ноги мягко ступали по берегу. Со стороны могло показаться, что она танцует.

Но если приглядеться внимательнее, становилось заметно, что она испытывает сильное напряжение.

На лбу колдуньи выступила испарина, простертые к глади реки руки заметно дрожали. Сил на полноценную магическую атаку у нее почти не оставалось. Слишком много их забирал магический купол и погашение ментальных выпадов Саркона.

И все же она должна предпринять атаку, в противном случае у людей не будет никаких шансов.

По земле пробежала волна, сбив многих с ног.

Прибрежные заросли зашумели, и из реки выдвинулась гигантская ладонь. Она пролегла от берега до берега. Отставленный вверх большой палец слегка подрагивал. За этой магической преградой плоты неприятеля стали почти неразличимы. Только в щель между мизинцем и безымянным пальцем можно было увидеть, как суетятся и размахивают небесными копьями силаты на бревнах. Ладонь стремительно поползла к плотам, вздымая огромный водяной вал, который по мере приближения делался все массивнее. Джинны в спешке покидали плоты – прыгали в воду, спасались бегством на другом берегу реки. Некоторые попытались выбраться на берег, где стояла армия человечества, но их встретили дружным залпом из луков и пращей.

Некоторые джинны не успели даже покинуть плоты.

Ладонь придвинулась и опрокинула их, как разгневанный океан поступает с утлыми суденышками рыбаков. Разбросав войска Саркона, водяной вал двинулся дальше и рассеялся только возле холмов.

Владыка наблюдал за магией богочеловека, время от времени предпринимая попытки оказать поддержку джиннам. Над рекой то и дело слышались громкие хлопки, яркие вспышки озаряли окрестности. Но ни одна из атак не увенчалась успехом, все они разбились о возведенный Медеей купол.

Армия людей все то время, что водяная ладонь шла по реке, сдвигалась западнее.

С перевала до людей донесся едва различимый торжествующий вопль, исторгнутый тысячами глоток. Митрохин презрительно сплюнул. То, что со стороны напоминало бегство, на самом деле было простой сменой позиции. Оказаться как можно дальше от несущей опасность реки, и иметь пространство для маневра в бою. Иван Васильевич полностью одобрял действия Медеи. «Такая еще молодая девица, а уже почти маршал Жуков, – думал он, – раньше я не замечал в ней такой решительности. Впрочем, я тоже мало похож на себя прежнего… стихи эти… странные мысли… наверное, я ее люблю».

Митрохин оглянулся. Колдунья успела в очередной раз пробежать через толпу и теперь стояла в самом авангарде войска. «И откуда только силы берутся?»

Между тем по приказу Саркона армия джиннов временно остановилась. Владыка Хазгаарда решил продемонстрировать силу и нанести магический удар.

На перевале что-то происходило. Джинны отошли шагов на двадцать, а над горами небо потемнело, загустело свинцовыми тучами. Саркон вытянул руки над головой, затем перевел их, направляя на армию людей. Тучи двинулись вперед, повинуясь приказу владыки Хазгаарда. Затем они излились чудовищным дождем – с небес хлынул нескончаемый поток черных насекомых.

– Скорпионы, – проговорил Атон.

Митрохин с ужасом наблюдал за тем, как пространство между воинством людей и армией джиннов быстро заполняет смоляная, шевелящаяся масса. Сказать, что ему стало не по себе, значило ничего не сказать. Его обуял почти священный ужас перед первородной магией. Владыка Саркон нес в себе колдовство, с которого началось владычество его расы над миром. Он – истинный посланник Черного божества на земле. Митрохин вовсе не был уверен, что волшба Медеи сможет противостоять силе Саркона.

Скорпионы лавиной покатились с перевала.

Долину наполнило омерзительное пощелкивание и высокий скрип. За собой полчища насекомых оставляли пустынную, словно выжженную пожаром равнину. На взрыхленном теле земли во многих местах виднелись черные пятна – задавленные своими же сородичами насекомые.

Медея вскинула руки. Волна огня поднялась и двинулась навстречу посланникам Саркона. Одно мгновение – и жестокий жар настиг насекомых.

До людей донеслось нечто, отдаленно напоминающее визг. При этом стрекотание и щелчки звучали все громче. Воздух наполнился запахом горелой жучиной плоти.

Медея отошла назад и совершенно обессиленная упала на руки своих сторонников. Глаза ее продолжали пылать неугасимым огнем. И вместе с этим огнем двигалась на врага стена пламени. Она прошла через полчища скорпионов, испепелила их и двинулась дальше.

Митрохин увидел, как, впав в суету, забегали фигурки на перевале, как поднялись высоко-высоко гулы и как привстал в седле сам Саркон. Мощь, которую продемонстрировал человек, вызвала у владыки трепет. Он спешился и принялся творить колдовство. Через некоторое время ему удалось унять буйство пламени. Стена пошла на убыль и совсем исчезла, не дойдя до войска джиннов пару десятков шагов.

Саркон отдал резкий приказ, переданный по цепочке предводителями отрядов.

Стремительная атака, сопровождаемая ревом тысячи глоток, покатилась на людей. Гулы опустились ниже и выдвинулись вперед. Они неслись по небесам, обнажая тонкие серпы, а сотни ифритов с огненными мечами уже топтали выжженную волной огня землю.

Митрохиным овладело отчаяние. Теперь понятно, у людей нет ни единого шанса. Медея лежала с закрытыми глазами и, кажется, потеряла сознание, окончательно обессилев, а через минуту они столкнутся с врагом. Он вспомнил свое простое и часто пустое бытие в далекой московской действительности, и ему захотелось вернуться в то время, в свое время, чтобы не видеть хищный оскал краснолицых ифритов и ужасающий, проникающий в душу взгляд маслянистых глазок плоскомордых силатов.

Он и сам не заметил, как рукоятка меча легла в его руку.

Магический клинок придал ему силы. Иван Васильевич нацелил меч на врага и закричал что было сил: «Вперед!» Крича во все горло, люди ринулись в бой.

Митрохин сначала бежал впереди, но, к несчастью, запнулся и растянулся на земле. Когда он вскочил, многие уже обогнали его. Впереди маячили спины сторонников богочеловека. Столкновение выглядело ужасно. Послышались отчаянные вопли людей. Лязг металла смешался с криками убитых на месте. Левее Митрохин видел возвышающегося над толпой огромного ифрита. Тот взмахивал громовым молотом, и несколько человек разом взмывали в воздух под раскаты грома. Рядом силаты секли людей огненными мечами. Действовали они методично и жестоко.

Все это Иван Васильевич успел заметить за одну только секунду и уже в следующее мгновение оказался вовлечен в настоящую мясорубку. Какому-то несчастному в двух шагах от него снесли голову громовым молотом. Забрызганный его кровью и мозгами, Митрохин оказался лицом к лицу со здоровенным ифритом. Тот махнул молотом, но промахнулся. Иван Васильевич отпрыгнул в сторону и полоснул ифрита по ребрам. Джинн взревел, неловко отмахнулся молотом. И получил укол в бедро. Кровь мигом пропитала ткань до самого колена. Митрохин переступал с ноги на ногу, не спуская глаз с раненого ифрита. Тот не спешил нападать. В его глазах Иван Васильевич прочитал то, что ему очень понравилось. Страх.

– Сейчас я тебя отбалансирую, дружок, – пообещал он. – Как вы меня когда-то.

Ифрит атаковал первым. Ударил молотом с замаха. Митрохин отскочил, и разряд громового молота ушел в землю, породив низкий гул. Скакнув вперед, он вонзил меч врагу в пах. Джинн завизжал, уронил молот и стал крениться на Ивана Васильевича. Тот отскочил в сторону. Как раз вовремя. Там, где он только что находился, просвистел тонкий кривой клинок. Упал с небес, как нож маленькой гильотины. Митрохин вскинул голову.

Всклокоченная, злобная гула, раскинув крылья, заходила на новую атаку. Не иначе вознамерилась прикончить его во что бы то ни стало. В ее кулаке был зажат острый серп.

Слишком опасно защищаться от гулы и наблюдать за тем, что происходит на земле, – Иван Васильевич счел за благо отступить. Побежал прочь, стараясь не попасть под удар громового молота или огненного меча. То и дело он спотыкался о трупы, поскальзывался на лужах крови.

Все вокруг обратилось в кромешный ад. Люди сражались яростно и походили на диких зверей.

Мокрые от пота перекошенные лица, все в кровавых подтеках, напоминали языческие маски. Ифритов атаковали толпой, кололи копьями, разили мечами. Все чувства растворились в лютой ненависти, оставив только одно ощущение – сладости мести. Голос многих поколений звучал в ушах восставших. Сегодня умершие предки говорили хором: «Убей их! Отомсти за нас!»

Яростно визжа, гула настигла бегущего Митрохина. Он неуклюже отмахнулся мечом и попал джиннихе в лицо. Гула, причитая, метнулась в сторону. К несчастью для себя, она летела слишком низко. Один из людей подпрыгнул и сбил ее точным ударом меча. Подоспевшие на помощь люди окружили ее плотным кольцом. Насаженную на острие копья, отчаянно вопящую джинниху пригвоздили к земле. Иван Васильевич увидел, как поднимаются мечи и копья и падают вниз… Послышался тошнотворный хруст, и верещание гулы оборвалось.

«Где Медея? Где она?! – колотилось в голове. – Я должен найти ее. Она где-то там, лежит обессиленная, беззащитная. Если, конечно, еще жива. Как я мог потерять ее».

Иван Васильевич не уставал укорять себя. В этом аду чувство вины выглядело абсолютно неуместным, и все же оно все сильнее охватывало его.

Пытаясь разыскать в беспорядочной свалке Медею, Митрохин оказался в двух шагах от широкой спины силата. Это случилось для него совсем неожиданно, но вокруг царила такая неразбериха, что если бы он встретил Саркона, то и тогда бы, наверное, не удивился. Силат орудовал огненным мечом.

Вокруг валялась целая гора обожженных трупов, воняло горелой плотью. Недолго думая, Митрохин вонзил меч в середину спины. Силат вскрикнул.

Дернулся, намереваясь повернуться. Но Иван Васильевич вырвал клинок из спины и рубанул врага по шее. Тот упал на колени, из перерубленной артерии хлестала кровь, заливая землю вокруг, но силат (вот ведь могучая физиология) пытался подняться на ноги. Люди подоспели на помощь Митрохину и довершили дело, насадив врага на копья.

Иван Васильевич рванулся в сторону, ушел от пикирующей на него гулы, подрубил ногу ифрита с громовым молотом. Тот промахнулся, но Митрохина задело и оглушило раскатом грома. Хлопки громовых молотов, свист мечей, звон стали, ржание эвкусов, крики, хрипы, стоны – все смешалось воедино. Ивану Васильевичу захотелось зажать уши ладонями и бежать прочь из этого хаоса, от этого безумия. Он ощутил внезапно, что весь мокрый, что с ног до головы пропитался чужой черной кровью. Она покрывала его кожу, не давала дышать и видеть. Митрохин почувствовал, как накатывает тяжелая обморочность. У него потемнело в глазах…

И тут он увидел Медею.

Она стояла одна среди страшного побоища. Ее атаковали сразу четыре ифрита. В руках Медея сжимала магическую плеть. Сияющие хвосты извивались, как змеи. Они оплетали опасные клинки, устремленные к ней, отводили их в сторону. Медея взмахнула плетью. Сияющие хвосты прошлись по широкой груди ифрита и рассекли его тело, как бритвы. Брызнула черная кровь, он уронил молот и повалился назад. Трое других продолжали атаковать Медею, но плеть уже плясала вокруг тоненькой фигурки в белом, отводя сталь в стороны. Несмотря на то что девушка действовала весьма успешно, было заметно, как смертельно она утомлена. Бледное лицо осунулось, порывистые движения выдавали напряжение. Если сейчас же не прийти ей на помощь, все может закончиться плачевно.

Иван Васильевич ринулся в бой. Один против трех ифритов. О себе он не думал, им двигало только желание спасти Медею. Он подрубил ноги одного из ифритов, ринулся на второго. Громовой молот ударил рядом, в землю. Краснорожий прыгнул, Митрохин увернулся. Тяжелый железный наконечник просвистел у самого лица. Ба-ах! Воздух колыхнулся, и Ивана Васильевича, оглушив, отбросило в сторону. Тряся головой, он беспорядочно замахал мечом. Ифрит занес над головой молот, собираясь обрушить его на человека, и вдруг замер.

Резко повернулся, стало видно, что в спине у него торчит трезубец, за который держится обеими руками худенький человечек. Митрохин узнал Атона.

И ринулся другу на подмогу. Сунув пятерню за спину, ифрит с ревом вырвал трезубец. Магический меч вонзился ему в живот. Митрохин держался за рукоятку обеими руками. Вырвал оружие и вогнал его в упругую плоть снова. Джинн зарычал, закашлялся. Кинулся на людей, замахиваясь молотом, споткнулся о тело собрата и растянулся во весь гигантский рост. Митрохин подскочил и рубанул его по лицу. Кровь хлынула фонтаном, окатив Ивана Васильевича с ног до головы.

Атон перехватил трезубец.

– Я буду рядом!

Митрохин хотел ответить, но не успел. На него мчался силат, вооруженный небесным копьем.

Прыгал, едва не взлетая над землей. После громадных ифритов воин казался маленьким, хотя был много шире человека в плечах и выше ростом. Находясь от него в паре десятков шагов, он швырнул небесное копье. Бросок был настолько сильным, что Иван Васильевич даже не видел летящий к нему предмет. Только услышал громкий свист. Сияющие хвосты плети мелькнули перед лицом Митрохина, и на землю попадали обломки небесного копья. Наконечник вонзился рядом со стопой Ивана Васильевича, и он поспешно отдернул ногу. Он даже понять не успел толком, что произошло, а Медея уже раскручивала над головой магическую плеть, тесня сразу нескольких ифритов. Один из них лишился оружия и прикрывал лицо бесполезной рукоятью огненного меча. Другие, поняв, что плеть режет метал, как воск, поспешно отступали, опустив молоты и мечи.

Силат приближался, держа перед подбородком огненный кинжал. Сделал выпад. Митрохин отвел направленный ему в голову клинок мечом, попробовал уколоть противника в грудь. Но тот действовал умело. Уклонился. И прикрываясь кинжалом, предпринял быструю атаку. Целил в пах. Человек прижал кинжал к земле. И, резко рубанул снизу вверх. Силат не успел убрать голову и получил сильный удар под подбородок. Хлынула кровь. Закрывая рану, он махнул перед собой кинжалом.

Этого хватило, чтобы Митрохин проворно сделал выпад и вонзил острие меча в правое плечо врага…

Затем вокруг оказалось неожиданно много врагов.

Все они атаковали его. И он почти утратил всякое здравое восприятие действительности. Ставший продолжением его руки, клинок разил вражескую плоть. Ифриты орали от боли, а Иван Васильевич метался по полю боя, ревел как безумец и скалился по-звериному. Его глаза застилала кровь, и все, что он мог сейчас видеть – брызги крови, искаженные ненавистью лица врагов и мелькающий магический клинок.

Если бы он мог сейчас глянуть в небеса, то обомлел бы от диковинного зрелища. Там, в вышине, проступили два величественных лика – темный, свирепый над горами, и светлый, похожий на облако над долиной реки. Глаза на округлых физиономиях светились интересом. Боги не смотрели Друг на дружку, только вниз, где смертные убивали смертных. Там, под их спокойным взором, бурлила муравейником кровавая сеча, слышались раскаты грома, мечи со свистом рассекали воздух и рубили тела, наконечники копий застревали в межреберье, булавы дробили кости и черепа. И два могучих колдуна, два божественных чада, стояли по краям кровавого побоища, застыв в немом противоборстве, сцепив мысленные щупальца, разбросав кругом сотни ловушек. Они стали единым существом, собирающимся пожрать самое себя. Саркон содрогался, выгибался всем телом, делал руками немыслимые пассы, пытаясь всеми возможными способами достать врага. Медея вращала головой, извивалась, как змея, визжала дикой кошкой. Из нее плескала, растекаясь кругом, светлая энергия, поглощаемая владыкой Хазгаарда. И втекала в нее черной смолой его жгучая, неистовая сила.

Если бы Митрохин мог видеть глазами божественных существ, он бы узрел, что ближе к горам в небе царит кромешная ночь, лишенная даже звезд и луны, а в долине все залито ярким солнечным светом. И что сражающиеся опутаны тонкими нитями – полыхающими пламенем и чернеющими мраком. Иван Васильевич открывал рот. Ревел от ярости, совершая новый выпад. И из его рта в этот момент исходило ослепительное сияние. А его враги все были охвачены клубами черного дыма. Силаты атаковали очередного противника, и густая серая взвесь устремлялась к врагам-людям, облепляя их тела серым туманом.

– Ы-ы-ы! – стенал Митрохин. Он видел неподалеку спину верного Атона. Тот сражался из последних сил, из пробитого плеча хлестала кровь. – Всех прирежу-у-у! – вопил бывший банкир.

Если бы кто-то раньше сказал ему, что он будет рубить джиннов на поле брани, он бы просто покрутил пальцем у виска, счел это неудачной шуткой впавшего в мистику индивидуума. Но теперь он чувствовал, что его место здесь. В нем пробудился древний, дремавший раньше инстинкт, жестокость воина, не знающего пощады к врагу.

Безжалостный берсерк Иван Васильевич Митрохин сбил на лету гулу, отсек ей голову и громогласно расхохотался. Затем он увидел, как разбегаются люди и шагают по трупам громадные ифриты с громовыми молотами. Он собирался отступить, было бы безумием ввязываться в схватку с таким количеством противников, но джинны внезапно оказались повсюду. Они перешли в массированное наступление по всей линии фронта. Иван Васильевич не успевал отражать удары, которые сыпались на него со всех сторон.

Рядом ним сражался вооруженный дубиной, утыканной гвоздями, и коротким мечом крепкий высокий воин. Один из ифритов нанес ему сокрушительный удар. Громовой молот угодил воину в плечо, с хрустом раздробив кости и превратив плоть в кровавое месиво. Человек издал короткий вскрик, и его не стало – вторым ударом джинн сшиб ему голову. И взревел, торжествуя, продолжая раскручивать молот.

Митрохин увернулся от наконечника молота и прыгнул, почти полетел по воздуху, вонзив острие магического клинка в живот ифрита, над набедренной повязкой. Тот завизжал. Молот выпал из красной лапищи. Иван Васильевич обернулся. От обилия врагов у него зарябило в глазах. Показалось, еще мгновение – и его просто сомнут. Размахивая громовыми молотами, они приближались.

Неожиданно подоспела помощь, появились люди.

Выбежали из-за спины Митрохина и кинулись на джиннов, отрезая его от врагов.

Получив краткую передышку, он остановился, вздохнул и вдруг ощутил такую слабость, что едва не упал. А еще почувствовал, как просачивается в сердце необъяснимая тревога. Возникает на глубоком интуитивном уровне и в мгновение ока исчезает. Появляется и тут же растворяется в биении сердца. Митрохин понял, что тревогу пытается вызвать в нем воля Саркона. А Медея не позволяет.

Гасит магические импульсы. Только бы она справилась. Иван Васильевич сжал покрепче рукоять магического меча и ринулся в бой…

Между тем джиннов не становилось меньше.

Все новые отряды небесных копейщиков и громовых молотобойцев двигались с перевала навстречу людям, топтали выжженную огнем землю, несли перед собой магическое оружие. Саркон наделял их уверенностью фанатиков, и они шли нескончаемым потоком, способным разнести любую преграду на своем пути. Ослабленные защитники человечества не являлись для них серьезными противниками. Враги надвигались все стремительнее и несли с собой неизбежное поражение.

Митрохин орудовал мечом из последних сил.

Выявилась слабая сторона магического клинка. Он давал владельцу силы для кратковременного поединка, но выматывал в длительной битве. Ивана Васильевича мотало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Он еще держался на ногах, но чувствовал, что для него битва уже проиграна. Джинны теснили людей все стремительнее. Но, осознавая поражение, он не опускал руки, а продолжал сражаться, хотя в груди зрело отчаяние. Неужели все напрасно?! И он встретит смерть в этой предгорной долине? И люди никогда не будут свободны от власти джиннов?! А в далеком будущем Балансовая служба также станет распоряжаться судьбами порабощенного человечества?..

– Не бывать этому! – Митрохин издал звериный рык и ринулся вперед, увлекая за собой людей. Сияющий белыми искрами меч взлетал над его головой и падал вниз, как жало, пронзая крупные тела врагов.

«Сколько бы ни удалось продержаться, – думал Митрохин, – это будет временем свободы, расплатой за все, что они сделали со мной, с моей жизнью… и моим бизнесом».

– Волки позорные!!! – орал он по-русски, не помня себя от ярости. – Жлобские хари! Будьте вы все прокляты!

Со лба, лишая зрения, лился пот, смешанный с кровью джиннов. Саднили порезы на руках, ломило правое запястье и ступни – по ним колотила отдача от ударов громовых молотов.

Движения Митрохина сделались резкими и точными. Он почти утратил разум от усталости и сражался уже не как человек, а как высокотехнологический механизм. Ни шагу назад, только вперед!

Руби, коли, режь! Он ощутил, что теряет контроль над телом. Магический клинок полностью подчинил Ивана Васильевича, овладел его сознанием и координацией движений. Он испугался на мгновение, что меч доведет его до смертельного изнеможения, попробовал сопротивляться, но клинок переборол, и Митрохин подчинился – отдался полностью во власть яростного меча, решив – пусть будет как будет. Если ему суждено погибнуть, он умрет в бою. И в этом безумном стремлении победить любой ценой он утратил все человеческое – сделался машиной убийства. Он словно наблюдал за собой со стороны и восхищался безупречной техникой. А черная кровь лилась нескончаемым потоком, пропитав уже всю одежду, сделав его лицо похожим на маску, только выделялись на темном фоне белки горящих яростью глаз.

По толпе пронесся удивленный возглас. Впереди что-то происходило… Митрохин прикончил сплошь истыканного копьями силата, стоящего на коленях, – перерезал врагу горло и перевел взгляд на склон холма. Там действительно было на что посмотреть. Большая часть армии Саркона оказалась заключена в громадный стеклянный сосуд, чье тонкое водочное горло упиралось в клубящиеся мраком небеса. Джинны внутри сосуда метались в беспорядочной свалке, бились в матовую поверхность, силились расколоть толстые стенки сосуда.

Следом за первой бутылью возникли еще несколько – поменьше, заключив в себя все ползущие с плоскогорья резервные силы. Лишь сотня-другая воинов Саркона остались свободны. Магия богочеловека вызвала у них шок. Они ринулись обратно вверх, опасаясь, что тоже попадут под удар колдовства.

Все случилось в считаные секунды. Еще мгновение назад джинны уверенно атаковали, заставляя людей сдавать позиции, и вот оказались в ловушке.

Саркон приподнялся в седле. Эвкус под ним заволновался, почувствовав тревожное настроение всадника, затанцевал, увязая копытами в земле.

Владыка Хазгаарда потянул левой рукой повод, ладонью правой покрутил в воздухе и швырнул в ближайший сосуд массивную разящую сферу. Она с хрустальным звоном разбилась о стену ловушки, не причинив ей ни малейшего вреда. Саркон повторил попытку. И снова без всякого результата.

Владыка вдруг вжал голову в плечи. Перевел взгляд вверх. Над ним полыхало белесое сияние – Медея атаковала силовой щит.

Противоборство между чадами Белого и Черного божества возобновилось с новой силой. Колдунья теперь находилась в арьергарде битвы, в окружении своих верных соратников. Она получила возможность отойти с опасного рубежа благодаря заминке, вызванной появлением на поле боя магических ловушек. Люди окружили богочеловека плотным кольцом, через которое не смог бы пробиться никакой враг.

Митрохин, напротив, сражался сейчас на самых передовых позициях. Спиной к спине с верным Атоном. Люди теперь теснили армию джиннов, добивали врага, прижимая его к первому, самому крупному сосуду. Ифриты и силаты сопротивлялись отчаянно. Часть гул покинула поле боя – унеслись в небеса. Саркон временно отозвал их – не хотел, чтобы потери среди гул были слишком большими. Несмотря на серьезный удар, нанесенный магией богочеловека, Саркон не желал отступать. Владыка никак не мог поверить, что столкнулся с кем-то, кто обладает силой, равной его силе, а возможно, даже превосходит его в магическом мастерстве. Свою мощь он копил веками, а эта выскочка объявилась и в мгновение ока скопила внутри себя такой арсенал, что способна стала противостоять ему, чаду Черного божества, его наместнику на Земле.

Несколько силатов, отступая, ткнулись в магическую стену, и она всосала их, бросила внутрь сосуда. Обратно выбраться им уже не удалось. Заметив, что бутыли представляют опасность, джинны постарались обойти их, пробиться на свободное пространство. Но их продолжали теснить, прижимая к сосудам. Вскоре многие оказались внутри ловушек. Попало туда и несколько людей. Их мгновенно растерзали.

Саркон отчаянно боролся. Испытывая черный ментальный щит на прочность, богочеловек предпринимал атаки на тех воинов, что сражались за его пределами. Владыка по мере возможностей старался оградить их, в свою очередь насылая на людей панический ужас и желание прикончить себе подобного. Действовало не на всех, но некоторые все же обратились в бегство, а кое-кто кинулся на ничего не подозревающего соплеменника. Митрохин увидел, как один из людей с обезумевшими глазами бросился к Атону, намереваясь вонзить меч ему в спину. Иван Васильевич успел остановить безумца, стукнув рукоятью в лоб.

На поле боя вскоре воцарился такой хаос, что сложно было понять, кто одерживает победу.

Джиннов явно было меньше, но сражались они отчаянно, умирая один за другим. Ифриты и силаты, припав к стенкам сосудов, наблюдали, как расправляются с их соплеменниками люди, но ничего не могли предпринять.

Саркон понял, что богочеловек действует гораздо успешнее, завладевая разумом джиннов. Он принял решение накрыть все поле битвы ментальным щитом. Для этого ему самому надлежало передвинуться ближе к театру военных действий.

Владыка Хазгаарда повел эвкуса вниз по склону. Он спускался на равнину не только для того, чтобы спасти больше воинов, но и намереваясь лично убить как можно больше людей. Его сопровождала толпа ифритов – могучее охранение, личная гвардия владыки, отборные воины, отменно владеющие магическим оружием. Саркон двигался не напрямик, а по широкой дуге, обходя ловушки – он долго перебирал зрительные спектры, пока не обнаружил то, что искал, – на земле в некоторых местах можно было различить крупные письмена. Печати. Действуют, как капканы. Разрушить их чары почти невозможно. Потому что ставящий печати запирает их на замок. Они сами резвеются.

Правда, разрушение может занять довольно продолжительное время – от пары суток до нескольких веков. Создать печать под силу только очень могущественному магу. Сам Саркон однажды создал двухнедельную печать небольшого диаметра и поймал в нее одного из своих слуг. Ради развлечения. Бедняга умолял отпустить его в течение целой недели, жестоко страдая от жажды. Пока не умер.

Саркон трудился тогда над созданием печати почти три дня. Но чтобы создать ловушку за короткое время, да еще не одну, а несколько, громадного размера – на такое, по мнению владыки, способен был только Бог. Разглядывая тонкую вязь символов, Саркон хмурился. Могущество богочеловека впервые вызвало у него трепет. Ради интереса он выдвинул палец и ощупал печать – ее орнамент нес такой мощный заряд энергии, что владыка испугался, как бы его ментальный щуп не увяз в ней, и поспешно отдернул палец.

Саркон решил действовать наверняка. Он оста-, вил богочеловеку возможность резвиться на поле, а сам перенес все усилия на разрушение его личного щита и двинул эвкуса прямиком к полю боя.

Медея почувствовала мощнейший удар сверху.

Купол над ней прогнулся, но выдержал. Она уплотнила его. Давление усилилось. Саркон и не думал отступать. Он твердо решил, что продавит защиту и уничтожит богочеловека. После этого битва пойдет совсем по другому сценарию. Без магического прикрытия богочеловека люди не смогут сопротивляться и двух ударов сердца. Он нашлет на них такой ужас, что они побросают оружие и разбегутся.

Ифриты Саркона придвинулись к линии обороны и принялись раскидывать людей громовыми молотами. Сам он не видел вокруг ничего, продолжая вдавливать ментальный кулак в купол над головой богочеловека. Никогда прежде он не ощущал такого сопротивления, но не чувствовал и такой уверенности. Главное – сломить эту ошибку небесных сил, эту выскочку, которую прислало Белое божество, чтобы оспорить власть Черного начала над миром. Купол подался. Еще и еще немного. Шажок за шажком он прогибался. Колдунья оставила наблюдение за полем боя и кинула все свои силы на поддержание щита. Ее сторонники могли видеть, как она побледнела и погрузилась в землю по щиколотку. Скрещенные руки она держала над головой, закрываясь ими от давящей ее темной на силы.

Воодушевленные присутствием Саркона, джинны снова взяли верх и принялись теснить защитников угнетенного человечества. Люди гибли под ударами громовых молотов один за другим. Многие утратили остатки мужества и обратились в бегство.

Митрохин заметил лежащее от него в двух шагах небесное копье. И понял, что это его шанс. Ему дано исполнить свое предназначение сейчас. Древко легло в ладонь как влитое. Иван Васильевич размахнулся и метнул оружие по дуге, метясь в грудь Саркона. Небесное копье подхватили протянувшиеся к небу голубые нити, и оно понеслось к цели с огромной скоростью. Саркон продолжал спускаться с перевала, продолжая разрушать защиту богочеловека. Взгляд его блуждал далеко. Опасность он ощутил в последний момент. Вскинул голову – и наконечник копья вонзился ему в рот.

Дробя челюстные кости, прошел через горло и погрузился глубоко в тело. Чадо Черного божества повалилось из седла и с глухим стуком ударилось о землю.

Над полем боя послышался отчетливый звук «фюи-ить», это сворачивался энергетический щит.

Ифриты владыки остановились как вкопанные, не зная, что делать. Воины-джинны на поле боя разом ощутили беспокойство. Они уже не бились с тем неистовством, что раньше. В их разум ворвался одной визгливой нотой страх. Медея не теряла времени даром. Войско Саркона дрогнуло.

Митрохин крепко держал магический клинок. Противник, который пару минут назад хотел нанести удар громовым молотом, попятился.

– Вперед! – заорал Иван Васильевич.

Те, кому посчастливилось уцелеть в предыдущей свалке, перешли в наступление. Людям уже довелось отведать крови. Они шли в атаку совсем с иным настроением, чем в самом начале битвы, – они знали, что человек может и умеет побеждать.

По всей линии закипели яростные схватки за каждую пядь земли. Джинны отступали. Некоторые, утратив боевой пыл, кинулись бежать. Другие еще сопротивлялись. Но Митрохин физически ощутил, как угасает их уверенность, как содрогается и провисает защита войска джиннов. И в следующее мгновение она прорвалась. В образовавшиеся бреши устремились воины свободного человечества. Покидающих поле боя джиннов разили стрелами, секли мечами, втыкали в спины копья.

Гулы в спешке разлетелись в разные стороны. Часть их сбилась в клин и напала на людей справа, но лучники и метатели копий быстро расправились с ними. Вскоре битва кипела уже за сосудами. Заключенные в них воины Саркона в ужасе наблюдали, как гибнут их собратья. На склоне холма наступление немного замедлилось, но продвижение армии людей было уже не остановить. Вскоре защитники позиций Саркона обратились в паническое бегство. Магия Медеи вызвала у джиннов дикий ужас. Они вопили, бросали оружие и устремлялись прочь.

В течение получаса все было кончено. Часть людей отправилась преследовать джиннов. Остальные вернулись к реке.

Митрохин ходил вокруг сосудов и скалился.

В схватке он уцелел и даже не был ранен. Пойманных в ловушку врагов рассматривал с довольным видом. В каждом силате ему виделся потенциальный балансировщик, а в каждом ифрите – их немногословный помощник, любитель поджаривать пленникам пятки.

Теперь никто из джиннов уже не рвался на волю. Все они сгрудились в сосудах в молчаливую толпу, наблюдали за победителями, ожидая своей участи. Кое-кто из людей уже предлагал достать их из ловушек и прикончить. Ожидали, что решит богочеловек.

Медея между тем впала в медитацию. Сидела внутри очерченного круга и покачивалась из стороны в сторону. Митрохин наблюдал такое множество раз. Он подошел, присел рядом, за чертой круга, и стал ждать, когда колдунья придет в себя.

«Еще бы, – размышлял он, – после такой победы надо доложиться Белому божеству. Оно, наверное, ее похвалит и от щедрот отвалит медальку какую-нибудь, а может, орден. Носи, дескать, с честью. А что Ваня Митрохин Саркона завалил – так это само собой разумеется. Нас оно даже словом не удостоит».

Медея завершила медитацию только к вечеру.

Вскочила и засмеялась заливисто. Митрохин к тому времени задремал. Смех колдуньи его разбудил.

Он поднял голову и уставился на нее с недоумением. А Медея кружилась вокруг него, радуясь чему-то неведомому.

– Ах, Ваня, Ваня, мы победили!

– Ты не устала?! – вырвалось у Митрохина.

– Он в меня столько сил вдохнул, если бы только знал. Я теперь все могу. Даже больше, чем раньше… – Она схватила Ивана Васильевича за руки и вместе с ним вознеслась вверх.

– Эй-эй-эй, – закричал Митрохин, напуганный, что может сверзиться с высоты. Не хватало еще напоследок, после всех тяжких испытаний, ноги переломать.

– Не бойся, Ваня, я тебя не уроню, – Медея склонила голову, и он подумал, что происходящее больше всего похоже на сон, – я тебя беречь буду.

Ты ведь мне очень нужен. Разве я тебе не говорила?..

– Н-нет, – заикаясь от волнения, откликнулся Митрохин, – слушай, может, ты меня все же опустишь на землю? Да и перед людьми неудобно… – Иван Васильевич глянул вниз, туда, где толпы граждан Хазгаарда стояли, задрав головы, и смотрели, как в небе летает их богиня, и он вместе с ней.

– Хорошо, – согласилась Медея и снова заливисто засмеялась, – какой же ты смешной. Если бы ты только видел себя со стороны…

Они медленно поплыли к земле и опустились внутрь круга, где колдунья медитировала.

– Что он хотя бы тебе сказал? – поинтересовался Митрохин, крайне довольный, что, наконец, стоит на твердой поверхности.

– Я тебе ни за что не скажу…

Вскоре вернулись отряды преследователей. Большинство джиннов убили, силаты и ифриты бились до последнего, предпочитая смерть, но несколько десятков все же удалось взять в плен.

– Зачем они вам? – спросил Митрохин одного из людей.

– Будут нашими рабами, – ответил тот. – Вот этот, – он ткнул пальцем в залитого кровью с головы до ног силата с лютыми черными глазами, – будет мне служить. Будет делать так, чтобы у меня овцы хорошо плодились и чтобы шерсть у них была богатая.

Иван Васильевич покачал головой. Он полагал, что заключенных в сосуды пленников ожидает та же участь.

Колдунья поднялась на холм. Она шла медленно, но от ее фигуры, казалось, распространяются волны силы. Медея повернулась. Оглядела людей.

Митрохин поднял над головой меч и закричал во весь голос:

– Ура! Ура-а-а, Медея-а-а!

Глядя на колдунью, он испытывал восхищение.

Не мог оторвать от нее взгляда. Все смотрел и смотрел на ее лицо, на то, как она держит голову, какая у нее легкая, совершенная фигура.

«Разве может быть человек так прекрасен? – подумал Митрохин. – Нет, нет. В ней заметно божественное происхождение. Она – настоящая богиня. Моя богиня».

Ему захотелось оказаться рядом, обнять Медею, прижать к груди. Он испугался этих чувств, осознав, что буквально грезит наяву, мечтает обладать ею.

Его затихающий крик подхватили остальные.

Медея прервала всеобщее ликование, подняв ладонь, призывая сынов освобожденного человечества к тишине.

– Это только первая наша победа, – сказала она, – севернее Хазгаарда лежат равнины Месрисхаата, где люди томятся в рабстве. На востоке – огромное царство Берберии, и там тоже людям живется несладко. Но теперь по всей земле разнесется весть, что в Хазгаарде к власти пришел человек, что мы правим огромной страной. Что все здесь принадлежит людям. И тогда другие народы поднимутся на борьбу против джиннов, и мировой пожар разгорится и поглотит всех врагов человечества в своем жарком пламени.

– Ты – наша царица, Медея! – крикнул кто-то в толпе, люди подхватили этот крик, и он разнесся гулким эхом.

– Я буду с вами! Я поведу вас! Человек будет свободен. Он будет познавать тайны мироздания!

Будет решать судьбы своего мира!

– Ура-а-а! – снова закричал Митрохин и затряс над головой мечом, вглядываясь в небеса.

Где-то там скрывался грозный покровитель расы джиннов, их Черное божество, создатель Балансовой службы. Ему, и только ему был адресован этот крик. Против него восстал человек и победил его.

* * *

Вечером люди праздновали большую победу.

В самом сердце лагеря пылали жаровни, на которых жарилось угощение для пиршественного стола.

Ароматный дым, пробуждая аппетит и желание жить, расползался вокруг. Со всей страны свозили Дары для освободителей человечества – кувшины, полные вина, фрукты, мясо, разнообразные сыры и разносолы. Виночерпии разливали вино по кубкам и чашам.

И хотя сегодняшний день сделал людей свободными, праздник получился невеселым. Слишком многие остались на поле боя. Почти каждая семья оплакивала потерю близких. Женщины сидели, опустив головы, возле пустых шатров. Дети, глядя в скорбные лица матерей, плакали. Те, что постарше, обнимали их, старались утешить.

Митрохин прошел по лагерю, наблюдая, как торжество медленно, но верно обращается скорбью, на душе у него стало тяжко, и он решил выступить с речью, чтобы хоть немного поправить положение. Иван Васильевич забрался на возвышение и поднял руку, призывая победителей к тишине. Люди собирались вокруг него, подходили ближе, чтобы ловить каждое слово того, кто привел их к победе.

Вскоре Митрохин заговорил. Он и сам удивился тому, что его речь стала такой точной, лишенной всякой чуждой идеологии, словно язык Хазгаарда стал для него родным или просто кто-то могущественный вложил в его уста нужные слова. Он призывал живых вечно помнить тех, кто пал за свободу. Но в этот светлый день не предаваться грусти.

Ведь сегодня они одержали самую главную победу.

Об этой победе будут слагать легенды, о ней будут помнить их дети и дети их детей.

Он намеренно не употребил слово «потомки», потому что совсем не был уверен, что в далеком и счастливом будущем кто-нибудь вспомнит об этой давней кровавой истории. А также о тех, кто отдал свои жизни за то, чтобы человеческая раса господствовала на земле. Но это совсем даже неважно.

Важно то, что они совершили это.

«Время бессердечно, – думал Митрохин, – оно обращает минувшее в пыль». Эта мысль тоже пришла к нему откуда-то из иной реальности, следом за нужными словами. Он ощутил, что разум его стал иным, и подивился, как много теперь знает о мире, как тонко чувствует его удивительную многомерную природу.

Он продолжал говорить, находя все новые точные слова для того, чтобы поддержать людей. А когда замолчал, то почувствовал, что наконец ушло и из его души чувство ненависти, оставив за собой одну только минорную ноту – грусть.

Речь возымела действие. Вскоре зазвучал искренний смех, громкие голоса людей. Конечно, были среди людей и такие, кто после его слов замкнулся еще больше, кое-кто даже говорил – мол, конечно, ему-то нечего терять, но большинство поддались призыву не предаваться скорби и праздновать победу.

Сжимая в руке кубок – ему поднесли вино, едва он спустился с возвышения, – Митрохин брел по лагерю и вглядывался в лица людей.

Его снова охватило желание вернуться в будущее.

«Совсем как в глупом голливудском фильме, – подумал Иван Васильевич, – опять хочу назад в будущее. Только это не кино. И я останусь здесь навсегда. Если чудеса и случаются в моей жизни, то почему-то только для того, чтобы сделать ее еще невыносимее».

Он подошел к шатру богочеловека и присоединился к Медее – новопровозглашенная царица Хазгаарда занимала место на специально воздвигнутой для нее насыпи, под лиловым балдахином.

Она окинула Митрохина проникновенным взглядом:

– Все еще мечтаешь отправиться в будущее, Ваня?

– Конечно, – кивнул он и поглядел на нее.

Красота Медеи в очередной раз вызвала у него дрожь. – Как ты догадалась? – поинтересовался он уныло, размышляя отнюдь не о путешествии в будущее, а совсем о других вещах.

– Нетрудно было… Ну что ж. Сегодня праздник… – Медея вздохнула. – Пожалуй, я могу сделать для тебя один подарок.

– Очень кстати, – откликнулся Иван Васильевич и отхлебнул вина, – ты знаешь, я только что понял, что сто лет не видел подарков. С тех пор как мои пути пересеклись с Балансовой службой, вместо подарков я получал только пинки под зад.

А что за подарок? Что-нибудь в том же духе?! – Он грустно улыбнулся.

– Дело в том, что я нашла способ отправить тебя в будущее, – сообщила Медея, внимательно наблюдая за реакцией Митрохина.

– Ну да?! – вскричал он.

Колдунья кивнула.

– Ты можешь уйти, как только захочешь, Ваня.

Притом в моих силах отправить тебя в любое время по твоему собственному выбору.

– Любое-любое? – спросил Иван Васильевич, и подумал: «Ну, конечно, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Ясно, как божий день, не нужен больше Ваня Митрохин, и точка».

– Да, – подтвердила колдунья.

– Вот так-так. Не ожидал. Ну отлично…

В голосе его звучала явная обида, но колдунья, казалось, ничего не заметила. Митрохин снова припал к бокалу, судорожно соображая:

«Значит, снова такая жизнь, какую я всегда любил, банковское дело, ночные клубы до утра, девицы легкого поведения». Лицо его вытянулось:

– А ты… как же ты? В смысле, ты здесь останешься или…

Он замялся, ощутив, что говорит что-то не то.

В конце концов кто он такой? Простой банкир из будущего, которому выпала судьба, полная лишений и опасностей. Никакого особого дара, кроме как наживать капитал и сорить деньгами, у него нет. А она – богочеловек, царица Хазгаарда. К тому же обладает такой магической силой, что и представить невозможно. Вон как на поле боя с джиннами обошлась. Сунула их в бутылки, и вся недолга.

– Я останусь здесь, – ответила Медея, подтверждая худшие опасения Митрохина. – Я должна помочь людям покончить с господством джиннов. Надо довершить начатое. – Она сделала пространный жест. – Да, Саркона больше нет. И без его магической мощи сопротивляться джинны смогут недолго. Я верю, что скоро весь этот мир будет принадлежать людям и Белому божеству.

– Послушай, – выдохнул Митрохин, – может быть, хватит уже? Сколько ты уже сделала для них?

Может, пора уже и о себе подумать?! Вспомни хотя бы о тех, кто тебя там ждет. Неужели ты не хочешь вернуться назад, в будущее? Тьфу ты. – Иван Васильевич сплюнул – проклятый голливудский фильм никак не шел из головы.

– Ты забываешь о том, что я прожила здесь больше десяти лет. Для меня все, что было там, в той жизни, уже далеко. Слишком далеко… Мое место – здесь.

– Просто тебя там никто не ждет, – отозвался Митрохин. – Потому ты так и говоришь. Одинокая ты. Вот… – Он покраснел, осознав, что, кажется, выдал свои сокровенные мысли.

– А тебя кто-то ждет? – спросила колдунья.

Иван Васильевич даже не заметил, что в этом вопросе содержится искренний интерес, на что он не смел даже надеяться.

– Меня?! – он задумался. Людочка? Нет. Эта стерва только рада будет, если он исчезнет. Правда, за квартиру платить будет некому. Но она быстро найдет себе нового папика. Содержанка – она и есть содержанка. Так и будет переходить из рук в руки, пока старость не возьмет свое. Родители?! Он похоронил их давным-давно. Если только вернуться в то время, когда отец с матерью еще были молодыми и постараться окружить их такой заботой и вниманием, чтобы они смогли прожить как можно дольше. В той прежней жизни он никогда не был хорошим сыном. А теперь мог бы им стать…

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Медея. – Хочешь отправиться в то время, когда ты еще не знал Балансовой службы? Вернуться назад – и все исправить…

– Не совсем, – ответил Митрохин, – но в целом все верно. Я думаю, что смог бы жить счастливо один… – Он едва не заплакал от накатившего на него отчаяния, если бы она только знала, как он к ней относится. И ведь давно уже. Очень давно.

– Думаешь, твое место здесь? – поинтересовался он.

– Скажи, ты слышал когда-нибудь о печати Медеи?

– Что еще за печать Медеи?!

Он ее о деле спрашивает, а она думает о своих магических игрушках.

– Этот факт зафиксирован в истории. Внесен в магическую летопись. Упомянут во многих оккультных книгах.

– У меня и с магией, и с историей не очень хорошо. Ты же знаешь! – Его раздражение нарастало.

– Я изобрела эту печать, – сообщила колдунья, – этой печатью, если помнишь, я впервые остановила гулу в Надмирье. Ту самую, которой ты так понравился…

– Да уж, – проворчал Митрохин, воспоминания о рыжеволосой Лилит до сих пор вызывали у него дрожь в коленках.

– Благодаря этой печати нам удалось одержать победу сейчас. Эта печать заковывает джиннов в некое подобие стеклянного сосуда. Джинны, заточенные в сосуд… Неужели тебе ничего не говорит эта мифологическая подробность?

– Ты хочешь сказать… – Митрохин запнулся, пораженный догадкой, – что ты придумала, как запечатывать злых духов в бутылки, о чем говорится во всех восточных сказках?

– Именно!

– Ну и дела! – поразился Иван Васильевич. – Так ты думаешь, что все с самого начала было предопределено? И появление Балансовой службы в нашем мире? И мои злоключения потом? И то, что ты будешь швырять нас по эпохам, изобретешь эту печать и останешься в прошлом?

– Мне кажется, многие вещи действительно предопределены и остаются неизменными при любых условиях, другие могут меняться. Несомненно то, что все мы реализуем высший замысел кого-то мудрого, кто властвует над миром. Белого божества, если хочешь. И я свято верю, что оно с нашей помощью приведет человечество к процветанию и власти над миром. С нашей помощью. Ты понимаешь?!

– Ну ладно, хорошо. Ты – великая Медея.

Изобретательница печати от злых духов. Ты придумала, как пихать джиннов в бутылку. Благодаря тебе мы одержали победу. А я тут при чем?

– Я уверена, что, если бы не ты, нам ни за что не удалось бы победить. Подумай об этом. Саркона убил именно ты.

– Ну, – тут у Митрохина не нашлось возражений, – вообще я молодец, конечно. Ловко я его.

Что и говорить. Крутой я мужик. Всегда знал, что буду спасителем мира. Не думал только, что для этого придется сокрушить толпу джиннов.

М-да… – Он замолчал, задумался о странных превратностях судьбы и божественной воле, потом с подозрением уставился на колдунью:

– Слушай, а когда ты нашла способ отправить меня обратно?

Медея замялась:

– Мне не хотелось бы говорить об этом.

– А ну говори… – Подозрения Ивана Васильевича усилились.

– Тебе не понравится мой ответ.

– Говори, я сказал! – выкрикнул он. – Богочеловечинка!

– Видишь ли, – вздохнула Медея, – что бы ты о себе ни думал, Ваня, таких людей, как ты, мало.

Я в этом уверена. Ты можешь возражать, но в действительности ты был очень нужен человечеству.

Нужен Белому божеству. Нам не хватало именно такого человека, как ты… настоящего лидера, который может повести за собой народ и возглавить борьбу.

– Это я-то настоящий лидер? – смутился Митрохин. – А я считал, что именно ты командуешь парадом, а я тут так… на вторых ролях. Что-то вроде адъютанта при главнокомандующем.

– Я представляла духовную сущность – связь с Белым божеством, а ты явился символом свободного человека, воплощением всего того, что они никогда не знали. И ты, и я, мы оба многого не ведали в себе до того, пока не стали теми, кем являемся сейчас. Я очень хотела, чтобы ты сам ощутил свое предназначение и остался с нами в той битве по собственной воле. Теперь я считаю, что поступила не правильно. Каждый волен сам выбирать свою судьбу. Быть может, тебе плохо рядом со мной. – В глазах колдуньи снова промелькнул огонек, который Митрохину следовало заметить, но он как раз в этот момент отвлекся, провожая взглядом быструю птицу и размышляя о том, что для него все кончено – она, конечно, хочет от него избавиться. – Поэтому я говорю тебе – я знаю способ, чтобы вернуть тебя обратно. Я нашла его несколько лет назад.

– Несколько лет назад?! – вскричал Митрохин, разом возвращаясь к реальности. – Ну ты и… – он зажал себе рот ладонью, чтобы не сказать какую-нибудь грубость.

– Я не хочу, чтобы ты уходил с обидой в сердце, – мягко проговорила Медея, – поверь, так было нужно. Без тебя мы бы не справились с Сарконом.

– Ага, я тебе очень помог, – язвительно заметил Иван Васильевич, – интересно, что бы ты сказала, если бы мне по кумполу дали громовым молотом, и я лежал бы сейчас тихонько, присыпанный песочком. Все, не хочу больше ничего слушать, отправляй меня обратно, раз так.

– Есть еще одно обстоятельство, – вздохнула Медея.

– Еще одно?! – вытаращился Митрохин. – Что еще?!

– Тебе следует знать, что наш мир изменился, – сообщила девушка, – скорее всего там больше нет ничего, что ты помнил и знал. Нет привычных границ государств. Нет той реальности, которую ты помнишь. В том времени ты можешь быть вовсе не банкиром, а, например, парикмахером.

– Что за дикая идея! – выкрикнул Митрохин. – Что все это значит?!

– Повторю еще раз, – терпеливо проговорила колдунья. – Того мира, каким ты его знал, больше не существует. Возможно, в том мире и тебя больше не существует. Изменив прошлое, мы изменили всю мировую историю. И последствия эти необратимы.

– И что же мне теперь делать? – помрачнел Митрохин.

– Есть новый мир, в котором ты можешь попытаться найти себя. И еще есть этот мир, где в тебе нуждаются люди. И… и… – Медея так и не решилась договорить, что она тоже нуждается в Митрохине, и замолчала.

– Что, все так сильно поменялось?

– Это всего лишь мое предположение. Возможно, многие вещи остались неизменны. Но утверждать наверняка я не могу.

– Все равно отправляй меня, – твердо сказал Митрохин. Он решил, что навязываться не будет.

Не по-мужски. Да и потом, все равно, это невозможно – простой банкир и «богочеловечинка».

– Ну если ты так настаиваешь, пойдем…

– Куда пойдем?

– Мы должны отойти подальше от людей, чтобы в будущее перенесся только ты один…

– Идем, – кивнул Митрохин, представляя, как поднимется с земли темный вихрь, как его будет крутить и болтать. Что и говорить, ощущение не из приятных. Мало того что его будет крутить и болтать, так еще уносить от нее…

Несколько человек хотели было последовать за ними, но колдунья остановила их повелительным жестом.

– В какой год ты хотел бы попасть? – поинтересовалась она.

Митрохин задумался. Действительно, в какой бы год он хотел попасть. Вернуться в Россию, какой она была до революции, или во время правления коммунистов? А может быть, предпочесть недалекое будущее, чтобы посмотреть, в какую сторону движется технический прогресс – основной продукт материалистического сознания человека.

Потом он осознал, что все его размышления не имеют никакого смысла.

– Ты же сказала, что мир изменился?

– Увы, это так.

– Так какая разница. Давай две тысячи шестой.

Медея снова вздохнула.

– Не буду тебя больше отговаривать. Помни только, что вернуться назад, в Хазгаард, ты не сможешь. Тебе придется доживать свой век в той далекой эпохе. Куда бы ты ни попал.

– Вот и прекрасно, – осклабился Митрохин и запел: «Тачки, шмотки из коттона, видеомагнитофоны, ах как было славно той весной». Он вел себя нарочито грубо, потому что хотел заглушить разрастающуюся в душе тоску, от которой, он знал, невозможно будет скрыться. Были и другие эмоции, наполняющие его радостью. Он потирал ладони, предчувствуя, как вытянется лицо Люд очки, когда она увидит его живым и невредимым в Москве. Как поражены будут ненавидящие его, улыбающиеся в лицо и кривящиеся в спину знакомые и коллеги по бизнесу, когда он объявится, посвежевший, сбросивший пятьдесят кило, с потрясающим загаром, словно провел пару месяцев в Анталии. Как рассмеется он, глядя на их холеные физиономии, как будет потешаться над ними, ограниченными и пустыми, живущими в своем узком, унылом мирке, даже не подозревая о том, что рядом существуют другие измерения, целые вселенные, что есть прошлое, куда можно попасть благодаря магии, и будущее, которое при желании можно изменить…

Митрохин обеспокоенно обернулся.

– Постой, Медея, – сказал он, – я не могу… просто не могу…

Но колдунья уже завершила заклятие. Она стояла, вытянув руки, и прощалась с Митрохиным, говорила что-то, но он не слышал ни слова. Мир вокруг Ивана Васильевича размазался, поплыл намокшей акварелью с холста реальности. Он почувствовал, как какая-то упорная сила мягко подталкивает его в спину, предлагает сделать шаг. И он уже собирался его сделать, нырнуть в черную дыру, чтобы провалиться в далекое будущее…

Но в последний момент что-то остановило Митрохина. Может быть, было это простым воспоминанием о собственном скотстве, в котором он, толстый, с масленой улыбкой на пухлых губах, полулежал на сиденье личного «Линкольна» с бутылкой «Jack Daniels» в руке и представлял свою встречу со службой эскорта. А может, ему показалось в этот миг, что Медея испытывает не только сожаление, прощаясь с ним. Он близко-близко увидел ее грустные глаза, в которых стояли слезы, и в душе у него родилась надежда. Иван Васильевич решил, что просто обязан остаться. Вместо того чтобы сделать шаг в будущее, он решительно отпрыгнул.

Расплывающийся мир в одно мгновение обрел четкие очертания, и лицо Медеи оказалось прямо перед ним. Митрохин сцапал девушку за руку и залепетал, чувствуя, что несет совершеннейшую ересь:

– Если бы не ты, я бы точно ушел. Но я не могу… Знаешь, мне плевать на Хазгаард, свободу человечества и все остальное. Но ты… Если бы мы…

Я уже не молод, конечно… Но у меня богатый опыт. Я сделал выводы. И мы могли бы…

Медея прервала поток изъявлений самых простых и естественных чувств, приложив два пальца к его губам.

– Тише, – сказал она едва слышно, – можешь ничего больше не говорить…

– Но я ведь только хотел…

Колдунья прильнула губами к его губам, отчего в голове бывшего банкира разом помутилось. На поцелуй он ответил страстно, обхватил девушку руками и прижал к себе.

Слова им понадобились очень не скоро.

* * *

Через несколько дней силы объединенного человечества двинулись через земли Хазгаарда ко дворцу Саркона. Всюду по стране полыхал огонь массового восстания. Лишенная голов, гидра власти джиннов над миром упиралась, не желая умирать, но дни ее были сочтены. Кое-где силаты и ифриты еще сопротивлялись людям, но в основном бежали за границы Хазгаарда, чтобы примкнуть к иным темным владыкам. Правители сопредельных государств хоть и сохраняли власть, но представляли небольшую угрозу для объединенного человечества, ведь ни один из них не был избранником, наделенным божественной силой.

Пирамиду Саркона в центре опустевшей Басры богочеловек и его сторонники застали покинутой.

Только ветер завывал, вгрызаясь в громадные камни. Величайший памятник Черному божеству поражал спокойным величием. В каждом камне читался почерк покровителя расы джиннов. Пирамида излучала темную энергию. Чем ближе они подходили, тем тревожнее становилось на душе, обострялись все страхи и сомнения, хотелось развернуться и бежать без оглядки.

– Она должна быть разрушена, – сказал Митрохин, не сводя глаз с колосса дворца Саркона.

Медея кивнула, улыбнулась едва заметно.

– Ты читаешь мои мысли, Ваня. Приглядись к ней внимательнее.

– О чем это ты?

– Смотри…

Иван Васильевич прищурился и только сейчас заметил, что порывы ветра уносят от величественной постройки целые горсти песка, а грани камней под солнцем оплывают, словно восковые, делаются гладкими. Дворец Саркона стремительно старился, сотни лет проносились для него за считаные секунды.

– Скоро от пирамиды ничего не останется, – сказала Медея, – на ее месте будет только пустыня. Время власть Черного божества в нашем мире закончилось. И это сделали мы.

Митрохин кивнул. Он прислушался к себе и понял внезапно, что по-настоящему счастлив. Его заполняло ощущение удовлетворенности содеянным.

Вот оно, его истинное предназначение в жизни – бороться за счастье всего человечества и быть рядом с Нею. Странно, конечно, что его настоящее бытие началось только здесь, в Хазгаарде, вдалеке от его времени. Правильно говорят, неисповедимы пути Господни. Белое божество привело его сюда, открыло глаза на пустоту прежней жизни, научило добиваться цели во имя воцарения добра и справедливости в мире, а не только ради собственной выгоды. Оно изменило его, подарило Любовь и сделало счастливым.

Он крепко обнял колдунью и проговорил, жмурясь под ярким солнцем Хазгаарда, как объевшийся сметаны кот:

– А хорошо-то как, Медейка. Нет, без балды, хорошо!

И заорал во все горло:

– Мне хорошо-о-о-о!

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

Когда металлическая дверь с сухим скрежетом закрылась, Люцифер привалился к ней, стараясь перевести дух. Он отчетливо помнил записанные в уставе Балансовой службы когда-то давно кем-то очень мудрым и проницательным слова: «Дать людям возможность развивать техногенную цивилизацию, но подавлять любое проникновение в тайны мироздания!» Соблюдаемый сотни лет завет сегодня оказался нарушен. За временной чертог проник человек, обладающий мистическим знанием.

– Мы, конечно, можем предпринять что-нибудь предотвращающее их действия, но только в том случае, если они не успеют предпринять что-нибудь предотвращающее наши, – забормотал он, накручивая на палец белесый локон… И завизжал, увидев внезапно, что и локон, и палец пошли лиловыми трещинами, а на потолке стремительно разрастается несколько белых пятен с явным намерением поглотить все вокруг…

* * *

Расходясь по времени, волны искажения стремительно пожирали выстроенную в Надмирье темную проекцию первичной реальности. Исчезали высотные здания, рушились мосты, по дорогам пробегали лиловые трещины, размалывали ненастоящий камень, возвращая его пустоте. Всюду ширились, росли белые пятна. Они уничтожали ткань иной реальности, всасывали в себя то, что существовало благодаря могучей магии прошлого, обращали в ничто мечущихся по исчезающему миру существ высшей расы. Слышались вопли ужаса, хрип, визжали гулы. Некоторые пытались укрыться за гранью темной реальности Надмирья, но все выходы разом оказались закрыты. Ловушка захлопнулась.

Дворец, где обитала Балансовая служба, дрогнул, покрылся длинными, змеистыми трещинами.

Купол почернел, съежился, словно высохшее на жарком солнце яблоко. Тлен и умирание охватили древнее здание и полыхающий белыми огнями красно-черный город.

Примечания

1

Курук – традиционное оружие загонщика. Аркан в виде длинного шеста с петлей на конце

(обратно)

Оглавление

* * *

Балансовая служба учит:

Хазгаард 12006 г. до н.э.

Нью-Йорк 2006 г. н.э.

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Москва 2006 г. н.э.

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Москва 2006 г. н.э.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

Нью-Йорк 2006 г. н.э.

Москва 2006 г. н.э.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

Сталинград 1943 г. н.э.

Петроград 1918 г. н.э.

Германия. Кельн 1849 г. н.э.

Рим 60 г. н.э.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Хазгаард 12007 г. до н.э.

Хазгаард 12006 г. до н.э.

Надмирье. 1 уровень 2006 г. н.э.