Марш одиноких (fb2)

- Марш одиноких 163K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Донатович Довлатов

Довлатов Сергей
Марш одиноких

Сергей Довлатов

Марш одиноких

ВОЗВЫШЕНИЕ И ГИБЕЛЬ

"НОВОГО АМЕРИКАНЦА"

(Вместо предисловия)

Эти заметки напоминают речь у собственного гроба. Вы только представьте себе - ясный зимний день, разверстая могила. В изголовье белые цветы. Кругом скорбные лица друзей и родственников. В бледном декабрьском небе тают звуки похоронного марша...

И тут - поднимаетесь вы, смертельно бледный, нарядный, красивый, усыпанный лепестками гладиолусов. Заглушая испуганные крики толпы, вьг произносите:

- Одну минуточку, не расходитесь! Сейчас я поименно назову людей, которые вогнали меня в гроб!..

Велико искушение произнести обличительную речь у собственной могилы. Вот почему я решил издать этот маленький сборник.

Этот сборник - для тех, кто знал и любил "Новый американец" в период его расцвета. Кто скорбит о былом его великолепии. В ком живет ощущение потери.

Парадокс заключается в том, что "Новый американец" - жив. Он жив, как марксистско-ленинское учение. При всех очевидных чертах его деградации и упадка.

Умер-то, собственно, я. "Новый американец" всего лишь переродился.

Хотя в нем по-прежнему работают талантливые люди. Сохраняются привлекате.шше черты институтского капустника. И газета по-прежнему оформлена со вкусом.

Но главное - исчезло. То, ради чего и создавался "Новый американец". Что принесло ему какую-то известность.

"Новый американец" утратил черты демократической альтернативной газеты. Он перестал быть свободной дискуссионной трибуной.

Умирание "Нового американца" - пышно и безвозвратно. Так уходит под воду большой океанский корабль. Но мачты - видны...

Историей "Нового американца" займутся другие. Для этого я чересчур субъективен. Тем более, что многие помнят, как это все начиналось.

Кто-то помнит хорошее. Кто-то - плохое. Наша память избирательна, как урна...

Поэтому я лишь бегло коснусь исторических вех. Оставаясь в рамках скромной гражданской панихиды...

Как я теперь сознаю, газета появилась в исключительно благоприятный момент. Эмиграция достигла пика. С авторами не было проблем. (Как нет и теперь. Грамотеев хватает. Из одних докторов наук можно сколотить приличную футбольную команду.) Потребность в новой газете казалась очевидной. Существующая русская пресса не удовлетворяла читателя. "Новое русское слово" пользовалось языком, которым объяснялись лакеи у Эртеля и Златовратского...

В общем, дело пошло. Мы получили банковскую ссуду - 12 тысяч долларов. Что явилось причиной немыслимых слухов. Относительно того, что нас субсидирует КГБ.

А мы все радовались. Мы говорили:

- Это хорошо, что нас считают агентами КГБ. Это укрепляет нашу финансовую репутацию. Пусть думают, что мы богачи...

Газета стала реальностью. Ощущение чуда сменилось повседневными заботами. Мы углубились в джунгли американского бизнеса.

Идеи у нас возникали поминутно, И любая откры-вала дорогу к богатству.

Когда идей накопилось достаточно, мы обратились к знакомому американцу Гольдбергу. Гольдберг ознакомился с идеями. Затем сурово произнес:

- За эту идею вы получите год тюрьмы. За эту - два. За эту - четыре с конфискацией имущества. А за эту вас просто-напросто депортируют...

Пришлось начинать все сначала.

Одновременно вырабатывалась творческая позиция газеты. Мы провозгласили:

"Новый американец" является демократической .свободной трибуной. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам...

Мы называли себя еврейской газетой. Честно говоря, я был против такой формулировки. Я считал "Новый американец" "газетой третьей эмиграции". Без ударения на еврействе.

Начались разговоры в общественных кругах. Нас обвиняли в пренебрежении к России. В местечковом шовинизме. В корыстных попытках добиться расположения богатых еврейских организаций.

Старый друг позвонил мне из Франции. Он сказал:

- Говорят, ты записался в правоверные евреи, И даже сделал обрезание... Я ответил:

- Володя! Я не стал правоверным евреем. И обрезания не делал. Я могу это доказать. Я не могу протянуть тебе свое доказательство через океан. Зато я могу предъявить его в Нью-Йорке твоему доверенному лицу...

Параллельно с еврейским шовинизмом нас обвиняли в юдофобаи. Называли антисемитами, погромщиками и черносотенцами. Поминая в этой связи Арафата, Риббентропа, Гоголя.

Один простодушный читатель мне так и написал:

- Вы самого Гоголя превзошли! Я ему ответил:

- Твоими бы устами...

В нашей газете публиковались дискуссионные материалы о Солженицыне. Боже, какой это вызвало шум. Нас обедняли в пособничестве советскому режиму. В прокоммунистических настроениях. Чуть ли не в терроризме.

Распространилась легенда, что я, будучи тюремным надзирателем, физически бил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию...

И все-таки дела шли неплохо, О нас писали все крупные американские газеты и журналы. Я получал вырезки из Франции, Швеции, Западной Германии. Был приглашен как редактор на три международных симпозиума. Вещал по радио. Пестрел на телевизионных экранах.

У нас были подписчики даже в Южной Корее...

Я мог бы привести здесь сотни документов. От писем мэра Коча до анонимки на латышском языке. Но это - лишнее. Кто читал газету, тот знает...

Годовой юбилей мы отмечали в ресторане "Сокол". По территории он равен Ватикану. В огромном зале собралось человек девятьсот. Многие специально приехали из Филадельфии, Коннектикута и даже Техаса.

Видимо, это был лучший день моей жизни...

Дальнейшие события излагаю бегло, пунктиром.

Ощущение сенсационности и триумфа не пропадало. Хотя проблем было достаточно. Во-первых, не хватало денег. Что расхолаживало при всем нашем энтузиазме.

Нужен был хороший бизнес-менеджер. Попросту говоря, администратор. Деловой человек. Да еще в какой-то степени - идеалист.

Уверен, что такие существуют. Уверен, что деньги не могут быть самоцелью. Особенно здесь, в Америке.

Сколько требуется человеку для полного благополучия? Сто, двести тысяч в год? А люди здесь ворочают миллиардами.

Видимо, деньги стали эквивалентом иньїх, более значительных по классу ценностей. Ферментом и витамином американского прогресса.

Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак.

Не к деньгам стремится умный бизнесмен. Он стремится к полному и гармоническому тождеству усилий ц результата. Самьгм убедительным показателем которого является цифра.

Короче, нужен был администратор. Я считал, что все несчастья из-за этого.

К тому же монопольная пресса давила нещадно. Обрабатывала наших рекламодателей. Терроризировала авторов. Распускала о нас чудовищные слухи.

Со временем мне надоело оправдываться. Пускай люди думают, что именно я отравил госпожу Бовари...

Когда-нибудь Седых окажется в раю. И скажут ему апостолы:

- Всем ты хорош, дядя Яша! А вот Серегу Довлатова не оценил...

Шло время. Обстановка в редакции была замечательная. С легкой поправкой на общее безумие.

Помню, Наталья Шарьтова собиралась в типографию. Дело было вечером. Район довольно гнусный. Я сказал бородатым мужчинам Вайлю и Генису:

- Нехорошо, если Шарьтова поедет в типографию одна.

На что красивый плотный Генис мне ответил:

- Но мы-то с Петькой ездим...

Обстановка была веселая и праздничная. Хотя давно колебалась земля у меня под ногами.

Я проработал в "Новом американце" два. года. Был, пышно выражаясь, одним из его создателей. И - наемным редактором. Правда, без зарплаты. Совладельцем не был. Акций не имел.

Парадокс заключался в следующем. У газеты было три хозяина. И с десяток наемных работников. Хозяева работали бесплатно. Как и положено владельцам нового бизнеса. В расчете на грядущие барыши.

Наемные работники зарплату получали. Хорошую, но маленькую. Вернее, маленькую, но хорошую.

Итак, хозяева получали моральное удовлетворение.

Наемники - скромную зарплату.

Я же был личностью парадоксальной. Психологически - хозяином. Юридически - наемником. Хозяином без собственности. Наемником без заработной платы.

Держался соответствующим образом. Требовал у хозяев отчетности. Давал советы руководству. Изнурял Бориса Меттера соображениями дисциплины.

И меня уволили. 5ез всяких затруднений. Поскольку я был в юридическом смысле - никто.

Я ушел. Ко мне присоединился творческий состав. Мы уговорили господина Дескала из "Руссика" финансировать "Новый свет". Газета просуществовала месяца два.

Затем господин Дескал купил "Новый американец". Предложил нам вернуться. Обещал творческую свободу. И я вернулся.

Вы скажете:

- Хорош! Его обидели, а он вернулся. Где же твое чувство собственного достоинства? Я отвечу:

- "Новый американец" был моим любимым детищем. Предметом всех моих надежд. Пышно выражаясь - делом жизни. Известен ли вам предел, где должен остановиться человек, цепляющийся за свою жизнь?!..

Дальше все было очень просто. Творческая свобода оказалась мифом. Все остальное не имело значения.

Зарплату наконец платили. Из песни слова не выкинешь.

Повторяю, для меня это значения не имело. К этому времени я уже что-то зарабатывал литературой.

И я ушел, на этот раз по доброй воле.

Господина Дескала я не виню. Он бизнесмен. Плевать ему на мировую культуру. На русскую - тем более. Он зарабатывает деньги. Это его право.

Он мне даже чем-то симпатичен. Такой откровенный деляга. Глупо было надеяться, что средний американец - Воннегут.

Мы предъявили Дескалу ультиматум. Свобода - или уходим.

И я ушел. Это все...

Газета стала этнической, национальной. Через месяц сотрудникам запретили упоминать свинину. Даже в статьях на экономические темы. Мягко рекомендовали заменить ее фаршированной щукой...

Лишь Вайль и Генис по-прежнему работают талантливо. Не хуже Зикмунда с Ганзелкой. Литература для них - Африка. И все кругом - сплошная Африка. От ярких впечатлений лопаются кровеносные сосуды... Но пишут талантливо. Из песни... Впрочем, я это уже говорил...

С газетой покончено. Это была моя последняя авантюра. Последняя вспышка затянувшейся молодости. Отныне я - благоразумный и нетребовательный литератор средней руки.

("Средняя рука" - подходящее название для мужского клуба...)

Два года я писал свои "Колонки редактора". Мне кажется, в них отразилась история третьей эмиграции. Если не история эмиграции, то история газеты. Если не история газеты, то история моей взыскующей души.

Переписывать их я не решился. Ведь наши глупости, срывы, ошибки - это тоже история. Так что печатаю все как есть,

О некоторых высказываниях я сожалею. Иные готов вытатуировать у себя на груди...

Я назвал свою книжку - "Марш одиноких". К сожалению, мы были одиноки даже в нашу лучшую пору. Одиноки мы и сейчас. Только каждый в отдельности...

Предисловие мое затянулось. Скоро утро. Как сказал бы Моргулис:

"Дымчато-серым фаллосом мулата встает под окнами заря..."

Отпирает свою лавочку торгующий газетами индус. Даже он, представьте себе, знает, что я - бывший редактор "Нового американца".

МЕСЯЦА ТРИ НАЗАД...

Месяца три назад я посещал ювелирные курсы. Там же занимался и английским языком. Преподавательница Кэтрин любила задавать неожиданные вопросы. Помню, она спросила:

- Как ты думаешь, будет война? Я ответил:

- Война уже идет. Только американцы этого не знают.

- То есть как?

- Очень просто. В Тегеране захватили американское посольство. А это юридически - территория США. Кроме того, имеются 50 военнопленных.

- Что же нам остается делать? - спросила Кэтрин...

Я не дипломат, не политик и не генерал. И даже не американец. Я пытаюсь взглянуть на это дело с житейской точки зрения.

Поведение человека и поведение государства- сопоставимы. Самозащита и обороноспособность - понятия идентичные, разница в масштабах, а не в качестве.

Мои представления о самозащите формировались в лагерях. Там я понял раз и навсегда:

Готовность к драке означает способность ее начать. Если к этому вынуждают обстоятельства.

Можно и воздержаться. Уйти с побитой физиономией. То есть-капитулировать...

Увы, поражение в драке не означает ее конца. Тебя будут избивать систематически. И наконец уничтожат в тебе человека.

То же происходит и с государством.

Готовность к войне означает способность ее начать. Если к этому вынуждают обстоятельства.

Тито говорил:

- Мы будем сражаться до последнего!

Его не тронули. Прожил жизнь уважаемым человеком.

Нечто подобное выкрикнул и Чаушеску. Или намекнул. Его не трогают...

Я слышу разумные трезвые доводы:

- А если - война?! Это значит - конец?! Что может быть ужасней смерти?!

Ужасней смерти - трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим рабство.

Да и не рано ли говорить о смерти? Вон евреи освободили своих заложников, и ничего. Живы-здоровы.

Уметь надо...

НАМ ЧАСТО ЗАДАЮТ ВОПРОС...

Нам часто задают вопрос:

- Какой национальности ваша газета? Русской, американской или еврейской?

Вопрос довольно сложный. Хотя когда-то, в Союзе, он решался элементарно.

У каждого был паспорт. В нем-пятая графа. И в этой графе недвусмысленно указывалось: русский, еврей или, скажем, - татарин.

Я, допустим, был армянином - по матери. Мой друг, Арий Хаймович Лернер, - в русские пробился. Даже не знаю, как ему это удалось. Говорят, теща русская была.

Мой приятель художник Шер говорил:

- Я наполовину русский, наполовину-украинец, наполовину-поляк и наполовину-еврей...

Вот какой был уникальный человек! Из четырех половин состоял...

В общем, устраивались как могли. Кто в греки шел, кто в турки подавался...

Затем началась эмиграция. И повалил народ обратно, в евреи. Замелькали какие-то бабушки из города Шклова. Какие-то дедушки из Бердянска. Мой знакомый Пономарев специально в Гомель ездил, тетку нанимать... Еврейские женихи и невесты резко подскочили в цене...

Начинающего эмигранта Кунина спросили:

- Ты хоть Жаботинского читал?

- Да вы путаете, - удивился Кунин, - это Юрий Власов книгу написал, а Жаботинский, говорят, и читает с трудом...

И наконец - мы здесь, И кончился весь этот дурацкий балаган.

Да будь ты кем хочешь! Кем себя ощущаешь! Русским, евреем, таджиком!..

Теперь о газете.

Мы говорим и пишем на русском языке. Наше духовное отечество многострадальная русская культура.

И потому мы - РУССКАЯ ГАЗЕТА.

Мы живем в Америке. Благодарны этой стране. Чтим ее законы. И, если понадобится, будем воевать за американскую демократию.

И потому мы - АМЕРИКАНСКАЯ ГАЗЕТА.

Мы - третья эмиграция. И читает нас третья эмиграция. Нам близки ее проблемы. Понятны ее настроения. Доступны ее интересы.

И потому мы - ЕВРЕЙСКАЯ ГАЗЕТА.

Вот так обстоят дела.

Кто-то недоволен?

Переживем,

Ведь свободу, кажется, еще не отменили!

МЫ ЧАСТО ЗАДАЕМ СЕБЕ ВОПРОС...

Мы часто задаем себе вопрос:

- Каков наш гипотетический идеальный читатель? Кто он? Чем занимается? Насколько высок его культурный уровень?

Одни доброжелатели рекомендуют:

- Газета ваша слишком умная. Культура да политика... Пишите больше о спорте... О фудстемпах... О том, где кого зарезали...

Другие, наоборот, советуют:

- Зачем нам спорт? Зачем эти кулинарные рецепты и голливудские сплетни? Пишите больше о духовном, о возвышенном...

Положение наше довольно сложное. И вот почему. В моем родном Ленинграде издавалось около двухсот газет. Была, например, газета - "За культуру торговли". Или, допустим, - "Мясной гигант". (Орган ленинградского мясокомбината.) Выходила газета "Моряк Балтики". (В которой одно время работал наш президент Борис Меттер.) "Строительный рабочий". (Где начинал Алексей Орлов.) Или - "За кадры верфям", (Где начинал я сам.)

Имелся даже такой печатный орган - "Голос бумажника". (Газета писчебумажного комбината.)

В общем, много было газет. На любой вкус. Все, что угодно, можно было там прочесть. Все, кроме правды...

Здесь - положение иное. Круг читателей довольно узок. Аудитория сравнительно небольшая.

Вот и получается, одна газета должна удовлетворять многим требованиям.

Когда-то, я уверен, здесь будут выходить десятки изданий. Но сейчас об этом рано говорить...

А следовательно, наша газета должна быть разнообразной, многосторонней, универсальной.

Таким же мы представляем и нашего гипотетического читателя.

Это человек любого вероисповедания, ненавидящий тиранию, демагогию и глупость.

Обладающий широким кругозором в сфере политики, науки, искусства.

Отдающий должное как высокой литературе, так и развлекательному чтению.

Чуждый снобизма, интересующийся шахматами и футболом, голливудской хроникой и астрологическими прогнозами.

Это человек, озабоченный судьбами заложников, но готовый увлечься и кроссвордом.

Это человек, уяснивший главное - мир спасут отвага, доброта и благородство.

Короче, это - обыкновенный человек, простой и сложный, грустный и веселый, рассудительный и беспечный...

Надеюсь, ты узнаешь себя, читатель?

С ДЕТСТВА НАМ ТВЕРДИЛИ...

С детства нам твердили:

- Бога нет... Материя первична... Человек произошел от гориллы...

Атеистическая пропаганда достигала своей цели. Ее доктрины воспринимались как нечто бесспорное.

Да и сама жизнь отчасти к этому подталкивала. Взглянешь на иного соотечественника - действительно, от гориллы. Причем недавно...

Атеистическая пропаганда достигала также и обратной цели. Значительная часть интеллектуалов пришла к религии. И в этом не только оппозиция государственному материализму. В этом - тоска по утраченной духовности, жажда непосредственных чувств...

И вот мы здесь, на свободе. Утихла борьба за коммунистические идеалы. Спали оковы материалистических доктрин. Отринуты насильственные догмы. Забыты принудительные верования.

Мы сыты, одеты, здоровы. Мы почти так же элегантны, как наши автомобили. Почти так же содержательны, как наши холодильники.

Может, обойдемся вообще без идеалов? Заменим государственный материализм - бытовым, ежесекундным, обыденным? Разрушим ложные идеи, и да здравствует безыдейность?!..

Трудна дорога от правды к истине. Альтернатива правды - ложь. Альтернатива истины - другая истина, более глубокая, более жизнеспособная.

Философский материализм принадлежит к числу глубочайших истин.

Веками противостоит ему истина религии, истина Бога.

Мы, я думаю, находимся где-то посередине...

Среди моих друзей немало обращенных христиан. Есть также обращенные иудаисты. Увы, я не заметил, чтобы они были милосерднее, сострадательнее, а главное - терпимее других людей.

Видимо, такое приходит не сразу.

При этом, я знаю, в лагерях так называемые "религиозники" держались с исключительным мужеством. В тягчайшие минуты они проявляли бодрость духа и готовность к самопожертвованию. Было заметно, что вера дает им силу противостоять невыносимому гнету.

Заключенные, да и надзиратели, относились к верующим с большим уважением.

Помню, в бараке разоблачили одного стукача. Некто Бусыгин, потомственный скокарь, человек, далекий от религии, воскликнул:

- Может, Бога и нет! Но Иуда-перед вами!..

Сам я, увы, человек нерелигиозный. И даже-неверующий. Разве что суеверный, как все неврастеники.

И все-таки часто задумываюсь. Я ведь уже далеко не юноша. Придет когда-то смерть и вычеркнет меня.

И что же в результате - лопух на могиле? Неужели это - все, предел, итог?!

Или наши души бессмертны? Но тогда мы обязаны дорожить каждой минутой.

ЭТО ПРОИЗОШЛО В ЛАГЕРЕ...

Это произошло в лагере особого режима. Зэка Чичеванов, грабитель и убийца, досиживал последние сутки. Наутро его должны были освободить. За плечами оставалось двадцать лет срока.

Ночью Чичеванов бежал. Шесть часов спустя его задержали в поселке Иоссер. Чичеванов успел взломать продуктовый ларь и дико напиться. За побег и кражу ему добавили четыре года...

Эта история, буквально потрясла меня. Случившееся казалось невероятным, противоестественным. Но капитан УВД Прищепа мне все объяснил. Он сказал:

- Чичеванов отсидел двадцать лет. Он привык. На воле он задохнулся бы, как рыба. Вот и рванул, чтобы срок намотали...

Нечто подобное испытываем мы, эмигранты. Десять, тридцать, пятьдесят лет неволи, и вдруг - свобода. Рыбы не рыбы - а дыхание захватывает...

Восемь эмигрантов из десяти мотивируют свой отъезд нравственными причинами. Мы выбрали - свободу.

А получили - свободу выбора.

Как это непривычно - уважать чужое мнение! Как это странно- дать высказаться оппоненту! Как это соблазнительно - быть единственным конфидентом истины!

Казалось бы, свобода мнений - великое завоевание демократии. Да здравствует свобода мнений! С легкой оговоркой - для тех, чье мнение я разделяю.

А как быть с теми, чье мнение я не разделяю? Их-то куда? В тюрьму? На сто первый километр? Может, просто заткнуть им глотку? Не печатать, не издавать, не экспонировать?..

Появляется в газете спорный материал. На следующий день звонки:

- Вы посягнули на авторитеты! Вы осквернили святыни! Нарушили, затронули, коснулись...

Еще раз говорю - нет святых при жизни! Нет объектов вне критики! Нет партийных указаний! Нет методических разработок! Нет обкомовских директив!

Читатель делает выводы-сам. И другого пути- нет. Вернее - есть. Через советское посольство и кассы "Аэрофлота".

Дальнейшее прошу напечатать жирным шрифтом:

Газета является независимой и свободной трибуной.

Эта трибуна предоставляется носителям разных, а зачастую и диаметральных мнений.

Редакция не всегда разделяет мнения авторов и несет ответственность лишь за уровень дискуссии...

В остальном-дело за читателем!..

Нелегкое это благо - свобода выбора. Помню, зашел я с матерью в кондитерскую лавку на Бродвее. Что-то ей не понравилось. Она и говорит:

- Хорошо бы в жалобную книгу написать. Или позвонить куда-нибудь...

- А может, - говорю, - просто зайти в другую лавку?..

"НОВЫЙ АМЕРИКАНЕЦ" - МОЛОДОЕ ИЗДАНИЕ...

"Новый американец" - сравнительно молодое издание. У нас есть масса проблем: финансовых, творческих, организационных...

Что нас поддерживает? Уверенность в правоте начатого дела. Любовь к газетной работе. Доверие и энтузиазм читателей. И разумеется - благородная помощь коллег-журналистов.

Нас поддержали - "Континент", "Эхо", "Третья волна", "Русская мысль". Я мог бы назвать десятки славных имен...

В этой связи несколько обескураживает позиция, занятая руководством "НРС". Казалось бы, уважаемый печатный орган с многолетней высокой репутацией. Самая популярная русская газета в Америке. Процветающее коммерческое учреждение с миллионными оборотами...

Так логично и естественно было бы поддержать молодое издание. Или, как минимум, не препятствовать его свободному развитию.

Ведь читательские души - не картошка. А газета - не овощная лавка. Рассуждения вроде: "Это мои покупатели! Уходите из моего квартала!" - здесь неуместны...

Сначала руководство "НРС" отказалось дать условия нашей подписки. (Что, кстати сказать, незаконно.) После этого всем авторам "НРС" было объявлено:

"Тем, кто содействует новой газете, печататься в "НРС" запрещается!"

В общем: либо - либо! Кто не с нами, тот против нас! Долой инакомыслящих, к стенке, на рею!..

Тут хочется вспомнить момент из прошлого. В 76 году меня напечатал "Континент". Затем-"Время и мы". Радио "Свобода" неделю транслировало мою повесть... Я тогда жил в Ленинграде. Исполнял мелкую безымянную халтуру для крупнейшего партийного журнала. Редактор (негодяй высшей марки) знал, что я печатаюсь в "Континенте". Он сказал:

- Пока нет указания из Смольного - работай!

И я еще в течение года продолжал халтурить. Печатался одновременно в СССР и на Западе. Будучи выгнан из Союза журналистов. Будучи лишен всех иных заработков...

Вспоминается еще один эпизод. Когда-то я работал в партийной газете. Каждую неделю в редакцию приходил человек из обкома. Вынимал из портфеля список. Это был список тех, кого нельзя печатать. И кого нежелательно упоминать. "Булгаков, Ахматова, Мандельштам, Гумилев..."

Я не знаю фамилии этого человека из обкома. А имя Мандельштам будет жить, пока жив русский язык!..

И последнее. Когда-то я писал заявку на документальный фильм о Бунине. В числе других исходных материалов упоминались записки Андрея Седых 1. Сценарий был запрещен. Редактор "Леннаучфильма" заявил:

- Вы бы еще Милюкова упомянули!.. Мне кажется, тут есть над чем подумать. Не правда ли?

Эх, Бунина нет. Вот бы ему пожаловаться...

НАШИ ДЕТИ ТАК БЫСТРО РАСТУТ...

Наши дети так быстро растут.

Я вспоминаю детские ясли на улице Рубинштейна. Белую скамью. Подвернувшийся задник крошечного ботинка...

Мы идем домой. Вспоминается ощущение подвижной маленькой ладони. Даже сквозь рукавицу чувствуется, какая она горячая...

Меня поражала в дочке ее беспомощность. Ее уязвимость по отношению к транспорту, ветру...Ее зависимость от моих решений, действий, слов...

Дочка росла. Ее уже было видно из-за стула. Помню, она вернулась из детского сада, Не раздеваясь, спросила:

- Ты любишь Брежнева? Я сказал:

- Любить можно тех, кого хорошо знаешь. Например, маму, бабушку. На худой конец - меня. Брежнева мы не знаем. Хотя часто видим его портреты. Возможно, он хороший человек. А может быть, и нет...

- Наши воспитатели его любят, - сказала дочка.

- Вероятно, они хорошо его знают.

- Нет, - сказала дочка, - просто они воспитатели. А ты - всего лишь папа...

Наши дети так быстро меняются. Английский язык им дается легко. Они такие уверенные, независимые, практичные...

Мы были другими. Мы были застенчивее и печальнее. Больше читали. Охотнее предавались мечтам.

Мы носили черные ботинки, а яблоко считали лакомством...

Я рад, что нашим детям хорошо живется. Что они едят бананы и халву. Что рваные джинсы у них - крик моды.

Для того мы и ехали.

Только я не знаю, как это связано - витамины и принципы, джинсы и чувства... Какая тут пропорция, зависимость? Хорошо, если прямая. А если, не дай Бог - обратная?

Надеюсь, все будет хорошо.

Отношения у меня с дочкой прежние. Я, как и раньше, лишен всего того, что может ее покорить.

Вряд ли я стану американским певцом. Или киноактером. Вряд ли разбогатею настолько, чтобы избавить ее от забот. Кроме того, я по-прежнему не умею водить автомобиль. Совершенно равнодушен к частной жизни знаменитой актрисы Лорен Бокал. (Такая фамилия подошла бы неопохмелившемуся флотскому офицеру.) И главное-плохо знаю английский. Что делает меня иногда совершенно беспомощным...

Недавно она сказала... Вернее, произнесла... В общем, я услышал такую фразу:

- Тебя наконец печатают. А что изменилось?

Короче, у нас все по-прежнему. И я всего лишь - папа...

ЕСТЬ В СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЕ...

Есть в советской пропаганде замечательная черта. Напористая, громогласная, вездесущая и беспрерывная - советская пропаганда вызывает обратную реакцию.

Критикуют фильм- значит, надо его посмотреть. Ругают книгу-значит, стоит ее прочитать. На кого-то персонально обрушились- значит, достойный человек...

Один знакомый лектор (из прогрессивных) жаловался мне: "На тысячу вопросов готов ответить. Есть два, которые меня смущают. Хоть с работы увольняйся!.. Первый вопрос. Отчего в дружественном Египте нет коммунистической партии? А во вражеском Израиле есть? И притом целых две... И второй. Насчет Сахарова. Правда ли, что он - герой социалистического труда? Да еще трижды?.."

Десятки раз я слышал:

"Вот напишу академику Сахарову! Поеду в Москву к академику Сахарову!"

И адреса-то человек не знает. Да, может, и знал бы - не поехал. Русский человек и в жалобную-то книгу не пишет. Душу отведет, востребует книгу, а писать не станет...

Тут важно другое. Появилось ощущение новой инстанции. Раньше было что? Партком? Где сидят знакомые лодыри и демагоги? Местком? Где те же лодыри и демагоги бегают шестерками перед начальством? Милиция, прокуратура? Да разве они защитят? От них самих защита требуется...

Вот и раздается повсюду:

"Напишу академику Сахарову!"

Тут мне хочется вспомнить один случай. Был я в командировке. Рано утром оказался на Псковском автовокзале. В прибежище местных алкашей. Разговорился с одним. Лицо сизое, опухшее, руки трясутся. Сунул я ему два рубля. Алкаш выпил портвейна, немного отошел. Каким-то чудом распознал во мне интеллигента, Видимо, захотел мне угодить. И рассказал такую историю:

"Был я, понимаешь, на кабельных работах. Натурально, каждый вечер поддача. Белое, красное, одеколон... Рано утром встаю - колотун меня бьет. И похмелиться нечем. Еле иду. Мотор на ходу вырубается. Вдруг навстречу мужик. С тебя ростом, но шире в плечах. Останавливает меня и говорит:

- Худо тебе?

- Худо, - отвечаю.

- На, - говорит, - червонец. Похмелися. И запомни - я академик Сахаров..."

...Я понимаю, что это - наивная выдумка опустившегося человека. И все-таки... Если оставить в стороне убогую фантазию этого забулдыги... Да это же сказка о благородном волшебнике! Ведь именно так создается фольклор! В наши дни. Вокруг конкретного живого человека...

Пусть наивно, смешно. Но ведь это прямая трансформация мечты о справедливости...

Сахаров выслан. Живет в Горьком. Вокруг него - люди. Инстанция существует!

НАЦИОНАЛЬНУЮ ГОРДОСТЬ ПРОБУДИЛА ВО МНЕ...

Национальную гордость пробудила во мне эмиграция. Раньше я этого чувства не испытывал.

Ну, полетел Гагарин в космос. Ну, поднял Власов тяжеленную штангу. Ну, построили атомный ледокол. А что толку?..

Меня удручала сталинская система приоритетов. Радио изобрел Попов. Электричество - Яблочков. Паровоз - братья Черепановы. Крузенштерн был назначен русским путешественником. Ландау - русским ученым. Барклай де Толли - русским полководцем. Один Дантес был французом. В силу низких моральных качеств.

Теперь все изменилось. Нахамкин дом купил. И Никсон дом купил. К Никсону я равнодушен. За Нахамкина - рад.

Бродскому дали "премию гениев". К Солженицыну прислушивается весь мир.

Портреты Барышникова я обнаруживаю в самых неожиданных местах. Например, в здании суда. О Ростроповиче и говорить нечего...

В Нью-Йорке обосновались три бывших московских саксофониста. Сермакашев, Пономарев и Герасимов. Нелепо брать в Тулу - самовар. А в Нью-Йорк - саксофон. Однако Сермакашев играл у Мела Льюиса. Пономарев - у Арта Блейки. Герасимов записал пластинку с Эллингтоном.

Мы гордимся Зворыкиным и Сикорским. Аплодируем Годунову и Макаровой. Мы узнаем поразительные вещи. Оказывается, Керк Дуглас - наш. Юл Бриннер наш. Приятель Фолкнера, кинорежиссер Миллстоун оказывается Мильштейном с Украины.

Говорят, Радзиевский стал миллионером. Чем мы хуже господина Рокфеллера!

Недавно я беседовал с фотографом Львом Поляковым. Его работами заинтересовался крупнейший в мире аукцион - "Сотби Парк Вернет". Давно пора. Я ими восхищаюсь двадцать лет.

Честно говоря, я даже за Наврозова обрадовался. Шутка сказать, первый американский журналист из наших...

Происходит что-то неожиданное в сознании. Допустим, я не восхищаюсь прозой Аркадия Львова. Вдруг показывают мне его французскую книгу. Громадный том страниц на восемьсот. И рецензии, говорят, превосходные. Поневоле обрадуешься...

Лимонова проклинаем с утра до ночи. А между тем в ФРГ по Лимонову кино снимают. И заработает ужасный Лимонов большие деньги. Чему я буду искренне рад.

Потому что это - наши. Хорошие или плохие - разберемся. А пока - удачи вам, родные, любимые, ненавистные, замечательные соотечественники. Вы - моя национальная гордость!

С КАЖДЫМ ГОДОМ...

С каждым годом она все больше похожа на человека. (Не в пример большинству знакомых журналистов.)

Принес я ее домой на ладони. Было это двенадцать лет назад. Месячный щенок-фокстерьер по имени Глаша. Морда кирпичиком. Хвост морковкой. Короче, Глаша была неотразима...

Воспитывали мы ее довольно невнимательно. Кормили чем попало. Зато подолгу с ней беседовали. И я, и мама, и жена. А потом и дочка, когда сама научилась разговаривать...

Глаша росла толковой и мужественной. К трем годам она совершила несколько подвигов. Во-первых, спасла щенка, который тонул. Вытащила его за хвост из лужи. Кроме того, побывала с моим братом на охоте. Первая отыскала след медведя-шатуна.

Очередной подвиг Глаша совершила в Таллине. Я уехал в командировку. Отдал Глашу знакомой машинистке из ЦК. Машинистка затопила печь. Раньше времени закрыла трубу. И уснула.

В квартире запахло угарным газом. Все спали. Но проснулась Глаша и действовала разумно. Подошла к хозяйскому ложу и стащила одеяло. А потом громко залаяла...

Днем ей принесли из буфета ЦК четыреста граммов шейной вырезки. Случай уникальный. Может быть, впервые партийные льготы коснулись достойного объекта.

Глаша не интересовалась политикой. Однако лаяла на милиционеров, когда они являлись без приглашения.

Консервы "Завтрак туриста" вызывали у нее аллергию. Как и у меня...

Наконец, мы собрались уезжать. За Глашу пришлось уплатить небольшой выкуп. По три рубля за килограмм. Глашу оценили чуть дешевле нототении. И чуть дороже постной свинины...

В Америке Глаше нравится. Она помолодела и готова выйти замуж. (Скоро дадим объявление в "НРС"...)

Говорят, все эмигранты перессорились. Это не так. Глаша одинаково симпатизирует Вагину и Янову, Бернштаму и Эткинду. Рафальскому и Парамонову...

Глаша часто спит у моих ног. Иногда тихонько стонет. Возможно, ей снится родина. Например, мелкий частик в томате. Или сквер в Щербаковском переулке...

Не печалься, Глаша, все будет хорошо.

И прости, что у меня нет хвоста. (В Союзе был, и не один.)

Прости, что у меня есть ботинки и сигареты. И еще - работа по специальности.

В остальном мы похожи. И судьба наша - общая.

ВСЕ МЫ ОЧЕНЬ ЛЮБИМ ДАВАТЬ СОВЕТЫ...

Все мы очень любим давать советы. Такое уж государство нас воспитало советское.

Мы даем советы, потому что всё знаем. Мы знаем, как управлять страной. Как бороться с преступностью. Как вести международную политику. В общем, знаем, как жить.

Хотя сами живем отвратительно. Хуже всех на свете. Хуже китайцев. Те хоть судили вдову председателя Мао. А наш товарищ Молотов, выродок и убийца, разгуливает по Садовому кольцу...

Наконец, мы приехали. В чужую непонятную страну. Научились пользоваться туалетной бумагой. Перестали в ужасе шарахаться от кондиционера. Запомнили пятнадцать английских слов от "чека" до "кеша" включительно. Стираные бюстгальтеры на пожарную лестницу уже не вывешиваем. Короче - осмотрелись.

Америку мы сдержанно похваливаем. Снабжение, мол, хорошее, дубленки, растворимый кофе...

Хотя имеются, конечно же, отдельные недостатки.

Бензин дорожает. От чернокожих житья не стало. А главное - демократия под угрозой. Совсем ослабла. Того и гляди - пошатнется да рухнет. Что делать? А вот что!

Цены на бензин понизить. Велфейр у пуэрториканцев отобрать. Чернокожих-по лагерям и тюрьмам!.. Что, нету лагерей? Значит, надо это дело в стахановском порядке организовать. Кубу-оккупировать немедленно! По Тегерану водородной бомбой - раз!

Иначе-демократии конец!..

Дорогие мои земляки! Советчики и реформаторы! Энтузиасты и преобразователи!

Ради Бога, успокойтесь! Американской демократии двести лет. И все эти годы американская демократия слабеет. Все эти годы ей предсказывают скорейшую гибель. Все эти годы дорожает жизнь. Все эти годы чернокожие пугают нас до смерти.

А магазины по-прежнему ломятся от жратвы. А миллионы книг по-прежнему распродаются. И по-прежнему звучит гениальная музыка, И тысячи картинных галерей ежедневно распахивают двери. И мчатся потоком роскошные автомобили. И по-прежнему количество беженцев со всего мира - растет.

И жить по-прежнему можно только здесь. И не только жить. Но еще и учить американцев - демократии!

Я ЗНАЮ, ЧТО ВСЕ НАРОДЫ РАВНЫ...

Я знаю, что все народы равны. Знаю, что все они достойны счастья и благоденствия. Да и вообще, какие тут могут быть сомнения?..

Разумом все понимаю. А в сердце живут какие-то необъяснимые пристрастия. И что гораздо хуже - неприятные мне самому антипатии.

Мне трудно избавиться от предубеждения к немцам. Может быть, фашизм тому виной. Хотя фашизм вообще-то итальянское блюдо. А предубеждения к итальянцам-нет. Вот и разберись...

Видимо, есть такое понятие - лицо народа, облик народа. А лица бывают разные. Бывают обаятельные лица, бывают - так себе.

Что же такое - обаяние? Откуда эта способность - без всяких усилий привлекать человеческие души?..

Поляки мне нравились с детства. Даже не знаю - почему. Возможно, благодаря Мицкевичу, Галчинскому, Тувиму...

Что еще вспомнить? Мазурки Шопена? фильмы с Цыбульским? Смешные карикатуры в журналах? Не знаю. Очевидно-все разом. Обаяние нации...

Рассказывали мне такую историю. Приехал в Лодзь советский министр Громыко. Организовали ему пышную встречу. Пригласили видную местную интеллигенцию. В том числе знаменитого писателя Ежи Ружевича.

Шел грандиозный банкет под открытым небом. Произносились верноподданнические здравицы и тосты. Громыко выпил польской сливовицы. Раскраснелся. Наклонился к случайно подвернувшемуся Ружевичу и говорит:

- Где бы тут, извиняюсь, по-маленькому?

- Вам? - переспросил Ружевич. Затем он поднялся, раскинул ладони и громко воскликнул:

- Вам?! Везде!..

Есть у поэта Бориса Слуцкого такая метафора:

Для тех, кто на сравненья лаком, Я истины не знаю большей, Чем русский стих сравнить с поляком, Поэзию родную - с Польшей!

Так до поры не отзвенело, Не отшумело наше дело, Оно, как Польска, не сгинело, Хоть выдержала три раздела...

Действительно, есть что-то общее в этих трагических судьбах. Уж как душили русскую поэзию! Как только ее не увечили! Дуэли, войны, лагеря, цензура... Казалось бы, уже и нет ее. И вдруг рождается Бродский!

Так и с Польшей. Делили ее, калечили, топтали. Казалось, сломлен польский дух. Все безнадежно, серо и мертво.

И вдруг такое дело...

КОЛОНКИ РЕДАКТОРА ВЫЗЫВАЮТ...

Колонки редактора вызывают у моих знакомых самые неожиданные чувства. От безумного восторга до заметного испуга. То и дело я выслушиваю наставления, советы, рекомендации.

Например:

- Пиши о чем-нибудь серьезном. О налоговой системе, О ливанском кризисе. О преследовании христиан-баптистов... Зачем ты написал про дочку? И тем более - про собаку? Может, завтра и про таракана напишешь?..

Люди всю жизнь читали передовые статьи. Они привыкли. Им хочется получать ценные руководящие указания. Им без этого неуютно.

Что же делать?

Политикой у нас занимается Гальперин. Нравственными вопросами Рыскин. Руководящие указания дает Борис Меттер. Да и то неохотно...

Что же это за колонки такие? Во имя чего существуют?

Колонки редактора появились не от хорошей жизни. Необходимо было что-то доказывать уважаемой публике. О чем-то просить. Освещать какие-то подробности редакционного быта. Короче - быть посредником между читателями и газетой.

Постепенно отношения с читателями наладились. А колонки, тем не менее, сохранились. Речь в них шла о чем угодно. В том числе и о моей собаке. Точнее, о ее самочувствии в эмиграции. Разве это не интересно?..

В старой русской журналистике бытовало понятие

- фельетон. Причем отнюдь не в теперешнем его значении.

Нынешний фельетон - это сатирическая корреспонденция. По идее смешная, бичующая всевозможные недостатки.

Старинный фельетон был иным. Это было короткое сочинение на вольную тему. Иногда веселое, иногда печальное. Как говорится-взгляд и нечто... Речь без повода... Случайный разговор на остановке...

Встречаются утром два человека:

- Как поживаешь?

- Да ничего. А ты?

- А у меня, брат, произошла такая история...

Поговорили и разошлись. Впереди наполненный событиями день. Содержательные разговоры, деловые встречи, ответственные заседания...

Потом неожиданно задумываешься:

"А вдруг самое главное было произнесено утром? В этом случайном разговоре на троллейбусной остановке? В грохоте нью-йоркского метро?.."

Возможно, чересчур серьезные люди будут разочарованы. Им я могу рекомендовать для чтения "Большую советскую энциклопедию"

А нормальным людям мне хочется сказать:

- Здравствуйте. Как поживаете? " У меня произошла такая история...

И следующую колонку я принципиально напишу о тараканах в эмиграции!

В АМЕРИКЕ НАС ПОРАЗИЛО МНОГОЕ...

В Америке нас поразило многое. Супермаркеты, негры, копировальные машины, улыбающиеся почтовые работники... Чему-то радуемся, чему-то ужасаемся. Ругаем инфляцию, нью-йоркский климат, грязь в метро, чернокожих подростков с транзисторами...

И, конечно же, достается от нас тараканам. Эти усатые насекомые занимают среди язв капитализма весьма достойное место.

Вообразите себе шкалу негативных эмоций. На этой шкале тараканы располагаются, я думаю, между преступностью и бумажными спичками. Чуть пониже безработицы. И чуть повыше марихуаны

Кто скажет, что мы выросли неженками? Дома было всякое. Дома было хамство и лицемерие. Консервы "Завтрак туриста" и ботинки "Скороход". КГБ и цензура. Коммунальные жилища и очереди за мылом.

А вот тараканов не было. Я их что-то не припомню. Хотя жить приходилось в самых разных условиях.

Однажды я снял комнату во Пскове. Ко мне через щели в полу заходили бездомные собаки. А тараканов, повторяю, не было. Может, я их просто не замечал? Может, их заслоняли более крупные хищники? Не знаю.

Короче, приехали мы, осмотрелись. И поднялся ужасный крик:

- Нет спасения от тараканов! Так и лезут из всех щелей! Ох, уж эта Америка! А еще - цивилизованная страна!

Начались бои с применением химического оружия. Заливаем комнаты всякой ядовитой дрянью.

Вроде бы и зверя нет страшнее таракана! Совсем разочаровал нас проклятый капитализм!

А между тем - кто видел здесь хотя бы одно червивое яблоко? Хотя бы одну подгнившую картофелину? Не говоря уже о старых большевиках

И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство? Ведь нет же...

Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького гоночного автомобиля.

Таракан не в пример комару-молчалив. Кто слышал, чтобы таракан повысил голос?

Таракан знает свое место и редко покидает кухню.

Таракан не пахнет. Наоборот, борцы с тараканами оскверняют жилища гнусным запахом химикатов...

Мне кажется, всего этого достаточно, чтобы примириться с тараканами. Полюбить - это уже слишком. Но примириться, я думаю, можно!

Я, например, мирюсь.

И, как говорится, - надеюсь, что это взаимно!

УГРОЖАЕТ ЛИ НАМ ТЕРМОЯДЕРНАЯ ВОЙНА...

Угрожает ли нам термоядерная война? Эта тема живо интересует любого психически вменяемого человека.

В "Новом русском слове" опубликована (29 августа) заметка Юрия Мейера. Она называется "Люди, способные вызвать апокалипсис".

Мейер исследует документы советской прессы. В частности, статью маршала Огаркова. (Июньский номер журнала "Коммунист".)

Статья Огаркова действительно производит жуткое впечатление. Маршал говорит, что большевики способны нанести Америке превентивный термоядерный УДар.

По его мнению, такая война не означает гибели человечества. Огарков думает, что в этой войне можно победить.

Далее Мейер успокаивает читателя. Говорит, что Огарков не всесилен. Что у него есть влиятельный, оппонент. А именно-министр оборины Устинов. На заявление Огаркова министр реагировал в "Правде". Написал, что термоядерная война повлечет за собой колоссальные жертвы. Что контролировать ее ходневозможно. Что победителей не будет...

Короче, выказал некоторую долю здравого смысла.

Сопоставляя эти документы, Мейер делает выводы о кремлевском разброде. О разногласиях между коммунистическими лидерами.

Выводы эти смешны и наивны.

Юрий Мейер, как говорится, попался на удочку. Устинов и Огарков разыграли совершенно банальный трюк. Использовали прием, давно разработанный госбезопасностью.

Допустим, вы находитесь у следователя КГБ. Следователь кричит и топает ногами. Называет вас агентом ФБР. Угрожает вам тюрьмой и мордобоем.

Вдруг отворяется дверь. В помещение заходит еще один работник КГБ. Как правило, более высокого ранга. Заходит и тихо говорит первому следователю:

- Нехорошо, товарищ Сидоров! Времена Ежова прошли. Зачем же вы топаете ногами?! Товарищ Довлатов уже готов чистосердечно все рассказать...

По идее, слушая это, вы должны рассуждать так:

- Первый следователь - негодяй. А второй - либерал. Надо держаться поближе ко второму. А то ведь и по физиономии схлопотать недолго...

На эту удочку попадаются только дураки. Оба работника КГБ действуют согласованно. В расчете на твою пугливость, глупость, доверчивость.

Советские лидеры единодушны, как волки, преследующие жертву. Их мнимые разногласия-дешевый спектакль. "Коммунист" и "Правда" топчутся возле одной лохани. Получают указания в одном и том же месте. Ловко жонглируют для виду кнутами и пряниками...

Нам бы, гражданам свободного мира, хоть каплю этого единодушия!

ИНТЕЛЛИГЕНТАМИ СЕБЯ НАЗЫВАЮТ ВСЕ...

Интеллигентами себя называют все. Человек порой готов сознаться в тягчайших грехах. Он готов признать себя неаккуратным, злым, ленивым, черствым и жестоким. Он даже готов признать себя неумным.

Но где вы слышали, чтобы кто-то заявил:

- Я - человек неинтеллигентный! В лагере особого режима карманник Чалый повторял:

- Я-интеллигентный вор. Мокрыми делами не занимаюсь...

В Канавине, где я снимал жилье на лето, хозяин дома уважительно твердил:

- Серега у нас - интеллигент. Политуры и одеколона не употребляет. А только -белое, красное и пиво...

Следователь эстонского КГБ товарищ Зверев говорил мне:

. - Вы должны нам помочь. Вы же интеллигентный человек. Вот карандаш и бумага...

Короче, все интеллигенты. И царит в этом деле невероятная путаница.

Интеллигентность путают с культурой. С эрудицией. С высшим образованием или хорошими манерами. Даже с еврейским происхождением:

- Скажите, вы - еврей?

- Нет, просто у меня интеллигентное лицо...

В эмиграции дело запутывается еще больше.

Интеллигенты вынуждены менять свои профессии. Музыковеды становятся бухгалтерами. Кинорежиссеры - агентами по недвижимости. Художники лифтерами и охранниками.

Многие интеллигенты работают в такси. Некоторые занимаются физическим трудом.

Интеллигентные люди открывают магазины, рестораны, прачечные.

Так кто же интеллигент?

Интеллигентен ли бизнесмен, обманывающий своего партнера?

Интеллигентен лабух, называющий себя звездой международной эстрады?

Вот и разберись! Если человек сел за руль, то продолжает ли он быть интеллигентом? Не абсурдно ли такое выражение - бывший интеллигент? Не звучит ли оно так же глупо, как бывший еврей? Бывший отец? Или - бывший автор "Капитанской дочки"?

Интеллигент за баранкой остается интеллигентом.

Хам остается хамом.

Но все-таки - кто же интеллигент?

Спорное, но выразительное определение интеллигентности дал Борис Меттер:

- Интеллигент-это тот, кто выписывает газету "Новый американец"!

ТАК КТО ЖЕ МЫ НАКОНЕЦ...

Так кто же мы наконец? Евреи или не евреи? В Союзе нам жилось легко и просто. Еврейство было чем-то нехорошим, второсортным. В лучшем случае простительным. Так бессознательно рассуждали даже приличные люди.

Мой школьный учитель, добродушный, тихий человек, говорил про озорного еврейского юношу:

- Еврей, а хулиганит...

Усматривая здесь двойное преступление...

В лагере я спросил оперуполномоченного:

- Почему среди евреев нет осведомителей? Тот ответил:

- Сам посуди. Еврей, и к тому же - стукач! Это слишком. Знакомый деревенский паренек рассказывал:

- К нам в МТС прислали одного. Все говорили - еврей, еврей... А оказался пьющим человеком...

Еврей - знай свое место! В школе добивайся золотой медали. В институте будь первым. На службе довольствуйся второстепенной ролью.

А не еврей-докажи! Предъяви документы. Объясни, почему ты брюнет? Почему нос горбатый? Почему "эр" не выговариваешь? Почему ты Наумович? Или даже Борисович? Про Абрамовичей я уж и не говорю...

Бывало, что люди утаивали свое еврейство. Можно ли их осуждать? По-моему - нет.

Нормальные люди действовали разумно. Не орали без повода - я еврей! Хоть и не скрывали этого.

И вот мы приехали. Евреи, русские, грузины, украинцы... Русские дамы с еврейскими мужьями. Еврейские мужчины с грузинскими женами. Дети-полукровки...

И выяснилось, что евреем быть не каждому дано. Что еврей - это как почетное звание.

И вновь мы слышим-докажи! Предъяви документы. Объясни, почему ты блондин? Почему без затруднения выговариваешь "эр"? Почему ты Иванович? Или даже Борисович?..

Между прочим, это и есть расизм. Ненавидеть человека за его происхождение - расизм. И любить чело" века за его происхождение - расизм.

Будь евреем. Будь русским. Будь грузином. Будь тем, кем себя ощущаешь. Но будь же и еще чем-то, помимо этого...

Например, порядочным, добрым, работящим человеком. Любой национальности...

Спорное, но выразительное определение еврейства дал Борис Меттер:

- Еврей - это тот, кто выписывает газету "Новый американец"!

ИНОГДА МЫ ПОДОЛГУ СПОРИМ В РЕДАКЦИИ...

Иногда мы подолгу спорим в редакции- кто же наши читатели? Эти споры не утихают полтора года... Одни говорят:

- Нас читает и поддерживает Брайтон. Там живут энергичные, предприимчивые люди. Их не волнуют отвлеченные, литературно-философские проблемы. Им нужны практические сведения, реклама, хроника, бизнес. Ну и конечно - спорт. И больше ничего... А мы им предлагаем какие-то дискуссии...

Другие утверждают:

- Нас любит рафинированная интеллигенция. То есть сравнительно небольшой процент эмигрантов. Те, кого волнуют проблемы искусства, философии, религии... А всяческие кроссворды и бейсболы им не требуются...

Третьи подчеркивают:

- Нас читают евреи. И газета наша-еврейская. Поэтому надо увеличить количество еврейских материалов. Больше писать о еврейской истории. Подробнее рассказывать о жизни в Израиле. А мы зачем-то печатаем христианина Солженицына. Боремся за чистоту русского языка...

Четвертые просят слова:

- Наши подписчики - бывшие советские граждане. Им хочется знать, что происходит на родине. Как обстоят дела с экономикой? Что нового в правозащитном движении? Возможны ли какие-то демократические перемены? А мы им подсовываем эмигрантскую тематику...

Пятые высказываются следующим образом:

- Что значит - "Новый американец"? Кто придумал такое узкое наименование? У нас сотни подписчиков вне Америки. Кроме того, нас читают американские слависты. Нас читают старые американцы русского происхождения. И уж, конечно, представители трех эмигрантских волн...

Разобраться в этих спорах очень трудно.

Допустим, нас читают "простые люди". Тогда почему интеллектуальная дискуссия о еврействе вызвала столь бурную читательскую реакцию?

Предположим, нас читает только рафинированная интеллигенция. Чем же тогда объясняется шумный успех спортивных материалов?

Оказывается, все не так просто.

Оказывается, евреи любят русские стихи. Православных волнует судьба Израиля. Бывшие советские граждане живо интересуются западным кинематографом. А у трех эмигрантских волн - масса общих проблем. И сходства между ними больше, чем различий...

И все-таки, кого считать новым американцем? Может быть, необходим кандидатский стаж-год, два, три? Или соответствующая прописка? Непонятно...

И опять - спорная, но выразительная формулировка принадлежит Борису Меттеру:

- Новый американец - это тот, кто выписывает газету "Новый американец"!

ЭТО ПИСЬМО ДОШЛО ЧУДОМ...

Это письмо дошло чудом. Его вывезла из Союза одна поразительная француженка. Дай ей Бог удачи!..

Из Союза француженка нелегально вывозит рукописи. Туда доставляет готовые книги. Иногда по двадцать, тридцать штук. Как-то раз в ленинградском аэропорту она не могла подняться с дивана....

А мы еще ругаем западную интеллигенцию...

Вот это письмо. Я пропускаю несколько абзацев, личного характера. И дальше:

"...Теперь два слова о газете. Выглядит она симпатично - живая, яркая, талантливая. Есть в ней щегольство, конечно, - юмор и так далее. В общем, много есть хорошего.

Я же хочу сказать о том, чего нет. И чего газете, по-моему, решительно не хватает.

Ей не хватает твоего прошлого. Твоего и нашего прошлого. Нашего смеха и ужаса, терпения и безнадежности...

Твоя эмиграция-не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъемщик. И несущественно - где, в Америке, в Японии, в Ростове.

Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своем прошлом. Все остальное мелко и несущественно. Все остальное лишь унижает достоинство писателя! Хотя растут, возможно, шансы на успех.

Ты ехал не за джинсами и не за подержанным автомобилем. Ты ехал-рассказать. Так помни же о нас...

Говорят, вы стали американцами. Говорят, решаете серьезные проблемы. Например, какой автомобиль потребляет меньше бензина.

Мы смеемся над этими разговорами. Смеемся и не верим. Все это так, игра, притворство. Да какие вы американцы?! Кто? Бродский, о котором мы только и говорим?

Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Старо-Невского до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать...

Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебя окружают небоскребы... Тебя окружает прошлое. То есть-мы. Безумные поэты и художники, алкаши и доценты, солдаты и зэки.

Еще раз говорю-помни о нас. Нас много, и мы живы. Нас убивают, а мы живем и пишем стихи.

В этом кошмаре, в этом аду мы узнаём друг друга не по именам. Как-это наше дело!.."

ВООБЩЕ ЭТО НЕПРАВИЛЬНО...

Вообще это неправильно, что я болею за Корчного. Болеть положено за того, кто лучше играет.

Либо положено болеть за своих. За команду своего родного города. Своего государства. Своего пионерского или концентрационного лагеря. За борца или штангиста, который живет в соседнем доме. И так далее.

Но я болею по-другому. И всегда болел неправильно. С детства мне очень нравилась команда "Зенит". Не потому, что это была ленинградская команда. А потому, что в ней играл футболист Левин-Коган. Мне нравилось, что еврей хорошо играет в футбол.

В шестидесятом году Мохаммед Али нокаутировал Петшиковского. Чуть раньше - Шаткова. Мне это не понравилось. И я не стал болеть за Мохаммеда Али. Он был чересчур здоровый, самоуверенный и победоносный. Потом у него выиграл Джо Фрезер. С тех пор все изменилось. Я болел за Али до конца. И болею сейчас...

Левин-Коган часто играл головой. Мне и это нравилось. Хотя еврейской голове можно было найти и лучшее применение...

Мне говорили, что у Корчного плохой характер. Что он бывает агрессивным, резким и даже грубым. Что он недопустимо выругал Карпова. Публично назвал его гаденышем.

На месте Корчного я бы поступил совсем иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя я знаю, что это не спортивно. И даже наказуемо в уголовном порядке. Но я бы поступил именно так.

Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод. За то, что он прекрасный шахматист. За то, что у него все хорошо. За то, что его окружают десятки советников и гувернеров.

Вот почему я болею за Корчного. Не потому, что он живет на Западе. Не потому, что играет лучше. И разумеется, не потому, что он - еврей.

Я болею за Корчного потому, что он в разлуке с женой и сыном. Потому, что ему за сорок. (Или даже, кажется, за пятьдесят.) И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова шахматной доской. Полагаю, он этого желал не менее, чем я. А я желаю этого - безмерно...

Конечно, я плохой болельщик. Не разбираюсь в спорте и застенчиво предпочитаю Достоевского - баскетболисту Алачачяну.

Но за Корчного я болею тяжело и сильно.

Только чудо может спасти Корчного от поражения. И я, неверующий, циничный журналист, молю о чуде...

НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ...

На английском языке вышла замечательная книга Солженицына - "Бодался теленок с дубом".

Произведение это - документальное, автобиографическое. Перед нами-хроника духовной и литературной борьбы с тоталитаризмом, цензурой, госбезопасностью и функционерами ССП.

Мы узнаем, чего достигает великий писатель, единственное оружие которого - слово. Единственное преимущество - вера. Единственное достояние - мужество. Единственная ставка - жизнь...

Вот уже шесть лет Солженицын на Западе. На множестве языков изданы его книги. Широко обнародована его нравственная программа.

Исключительный художественный талант Солженицына не вызывает разногласий. Идеи Солженицына, его духовные, нравственные, политические установки вызывают разноречивую обоснованную критику.

Что может быть естественнее и разумнее? Ведь предмет дискуссии-будущее нашей многострадальной родины.

Солженицын не одинок. У него имеются значительные, талантливые, влиятельные единомышленники. Его позициям во многом следует лучший русский журнал "Континент"^

Голос Солженицына звучит на весь мир. А значит, голоса его критиков и оппонентов тоже должны быть услышаны. Этому принципу следует наша газета...

Всякое большое явление обрастает суетой и мелочной накипью. То и дело раздается бездумный писк бездумных и угодливых клевретов Солженицына:

- Кто посмел замахнуться на пророка?! Его особа священна! Его идеи вне критики!..

Эти люди привыкли молиться очередным богам. (Неизменно расшибая при этом свои узкие лбы.) И менять убеждения, прочитав свежий номер газеты.

Десятилетиями они молились Ленину. А теперь готовы крушить его монументы, ими самими воздвигнутые.

Мы устроены по-другому. Слишком горек наш опыт, чтобы бездумно разделять любые идеи. Принимать на веру самые убедительные доктрины. Поспешно обожествлять самые яркие авторитеты.

Мы прозрели и обрели слух. Переиначивая буквари, нам хочется сказать:

МЫ - НЕ РЫБЫ! РЫБЫ - НЕМЫ!

А у нас есть право голоса. Право на критику. Право на собственное мнение.

Мы восхищаемся Солженицыным и потому будем критически осмысливать его работы.

Слишком ответственна функция политического реформатора. Слишком дорого нам будущее России!

ЭТО ПИСЬМО Я ОТПРАВЛЯЮ В ЛЕНИНГРАД...

Это письмо я отправляю в Ленинград. Повезет его все та же благословенная француженка.

Дорогие мои!

Извините, что пишу так коротко и сумбурно. Отсутствие времени стало кошмаром моей жизни. Беллетристику давно забросил, что, возможно, и к лучшему...

На свободе жить очень трудно. Потому что свобода одинаково благосклонна и к дурному и к хорошему. Разделить же дурное и хорошее не удается без помощи харакири. В каждом из нас хватает того и другого. И все перемешано...

Об Америке писать невозможно. Все, что напишешь, покажется тусклым и убогим. Мы живем здесь почти три года и все еще удивляемся.

Можно долго перечислять ее замечательные и ужасающие черты. Затем написать - "и так далее". То есть главное все равно останется за чертой. Америка всегда - и так далее. Ее не перечислить.

Кубизм зародился во Франции, и это - неправильно. Место ему-на Бродвее. Чувствуешь себя здесь как в магазине детских игрушек. Многие из которых неожиданно стреляют...

Я рад, что вам нравится газета. Жаль, что получаете лишь разрозненные номера. Если читать пунктиром, впечатление искажается.

Передайте Севостьянову, Чирскову, Долиняку, Губину, Лурье - мы нуждаемся в рукописях. Поговорите с Шефом и Ридом Грачевым, если это возможно. Попробуйте что-то объяснить Горбовскому. Дайте знать Валерию Попову.

За каждый хороший рассказ полагаются джинсы.

Я уже писал, что работать нам трудно. Рынок узкий, публика инертная. Колбаса идет лучше Набокова.

Да и подонков хватает. В процентном отношении их здесь не меньше, чем дома. Только одеты получше. И то не всегда...

Стоит ли говорить, что я вас не забыл и постоянно думаю о Ленинграде. Хотите, перечислю вывески от "Баррикады" до "Титана"? Хотите, выведу проходными дворами от Разъезжей к Марата?

Я знаю, кто мы и откуда. Я знаю-откуда, но туманно представляю себе куда. И вы, я думаю, не представляете. А может быть, представить себе этого и не дано... И слава Богу!

Мы живы, и одно это уже - показатель качественный.

И помните, не каждый соотечественник-Друг. И далеко не каждый говорящий на русском языке понятен. Иногда, как писал Марамзин, говорит человек, а слушать нечего...

Зовут меня все так же. Национальность - ленинградец. По отчеству - с Невы.

БОЖЕ, В КАКОЙ УЖАСНОЙ СТРАНЕ МЫ ЖИВЕМ...

Боже, в какой ужасной стране мы живем!

Можно охватить сознанием акт политического террора. Признать хоть какую-то логику в безумных действиях шантажиста, мстителя, фанатика религиозной секты. С пониманием обсудить мотивы убийства из ревности. Взвесить любой человеческий импульс...

В основе политического террора лежит значительная идея. Допустим, идея национального самоопределения. Идея социального равенства. Идея всеобщего благоденствия.

Сами идеи-достойны, подчас-благородны. Вызывают безусловный протест лишь чудовищные формы реализации этих идей.

В политическом террористе мы готовы увидеть человека. фанатичного, жестокого, абсолютно чуждого нам... Но - человека.

Мы готовы критиковать его программу. Оспаривать его идеи. Пытаться спасти в нем живую, хоть и заблудшую душу.

Любое злодеяние мы стараемся объяснить несовершенством человеческой природы...

То, что происходит в Америке, находится за объяснимой гранью добра и зла.

Во имя чего решился на преступление Джон Хинкли?

Мотивы, рассматриваемые следствием, неправдоподобно убоги.

Нам известно заключение психиатрической экспертизы. Джон Хинкли оказался вменяемым, то есть - нормальным человеком.

Американский юноша стреляет в президента, чтобы обратить на себя внимание незнакомой женщины! Беда угрожает стране, где такое становится нормой.

Кроме всего прочего, Рэйген старый человек. Кроме всего прочего, отец большого семейства. Кроме всего прочего, случившееся - акт хладнокровной, небывалой, а главное - бессмысленной жестокости.

Что-то главное нарушено в американской жизни...

Человек может стать звездой экрана или выдающимся писателем. Знаменитым спортсменом или видным ученым. Крупным бизнесменом или политическим деятелем. Все это требует ума, способностей, долготерпения.

А можно действовать иначе. Можно раздобыть пистолет и нажать спусковой крючок.

И все! Твоя физиономия украсит первые страницы всех американских газет. О тебе будет говорить весь мир. Правда, недолго. До следующего кровавого злодеяния.

И я, человек неверующий, повторяю:

Боже, вразуми Америку! Дай ей обрести разум, минуя наш кошмарный опыт. Дай ей обрести мудрость, не пережив трагедии социализма! Внуши ей инстинкт самосохранения! Заставь покончить с гибельной беспечностью!

Не дай разувериться, отчаяться, забьггь-в какой прекрасной стране мы живем!

КНЕССЕТ ПРИНЯЛ ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ...

Кнессет принял важное решение об аннексии Голанских высот.

Решение кнессета вызвало единодушное осуждение большинства мировых правительств. В том числе и правительства США.

Все это порождает довольно грустные мысли. Я уже говорил, поведение государства и поведение человека - сопоставимы. Самозащита и обороноспособность - понятия адекватные. Разница в масштабах, а не в качестве.

Попробуем взглянуть на это дело с житейской точки зрения.

Я учился в послевоенной школе. К тому же - в довольно бандитском районе.

Времена были жестокие. Окружающие то и дело пускали в ход кулаки.

Меня это не касалось. Я был на удивление здоровым переростком.

А теперь вообразите хилого мальчишку, наделенного чувством собственного достоинства. К тому же - еврея в очках. Да еще - по фамилии Лурье.

Лурье приходилось очень туго. Местная шпана буквально не давала ему прохода.

Раза три Лурье уходил домой с побитой физиономией. На четвертый раз взял кирпич и ударил по голове хулигана Мурашку. Лурье выбил ему шесть зубов "от клыка до клыка включительно". (Так было сказано в милицейском протоколе.)

Я знаю, что драться кирпичом - нехорошо. Что это не по-джентльменски. С точки зрения БУКВЫ Лурье достоин осуждения. Но В СУЩНОСТИ Лурье был прав.

От Израиля ждут джентльменского поведения. Израилю навязывают БУКВУ международного права...

Я вспоминаю семьдесят третий год. Мы служили тогда в журнале "Костер". Однажды Лосев (нынешний дартмутский профессор) раздобыл карту Ближнего Востока. И повесил ее в холле комсомольской редакции.

Я взглянул и ужаснулся. Микроскопическая синяя точка. Слово "Израиль" не умещается. Конец - на территории Иордании. Начало - в Египте. А кругом внушительные пятна - розовые, желтые, зеленые.

Есть такая расплывчатая юридическая формулировка - предел необходимой самообороны. Где лежит этот злополучный предел? Нужно ли дожидаться, пока тебя изувечит шайка бандитов? Или стоит заранее лягнуть одного ногой в мошонку?

Казалось бы, так просто. Тем не менее прогрессивное человечество с дурацким единодушием осуждает Израиль. Прогрессивное человечество требует от Израиля благородного самоубийства.

ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОЛИЦИЯ НЕ БЕЗ ТРУДА...

Итальянская полиция не без труда освободила генерала Дозьера.

Америка ликует... Нам вернули боевого генерала...

Что происходит?! В Иране студенты хватают заложников, держат в тюрьме, подвергая немыслимым унижениям. Американское правительство вырабатывает какие-то непонятные санкции. Проводит боевую операцию.

Операция с треском проваливается. Самолеты не желают взлетать. Связь нарушена. Карта местности составлена небрежно...

Ведется унизительный торг. Наконец измученных заложников почти выкупают. Американцы устраивают им потрясающую встречу. Ликованию нет конца. Шампанское льется рекой...

До чего же низко упал престиж Америки! Дипломаты радуются, что их не перестреляли как уток. Генерал Дозьер сообщает жене:

- Я чувствую себя прекрасно. Риали вандерфул!.. А я в эту минуту чувствовал себя ужасно. Горе той

стране, у которой воруют полководцев. Генерал-не

пудель. Генералов надо охранять...

Видит Бог, мы покорены Америкой. Ее щедростью

и динамизмом. Благородством и радушием. И все-таки...

Что-то неладное происходит в этой стране. Ехали мы в сабвее, приятель и я. Рядом стояла

молодая женщина. Вдруг она побелела. Ей стало плохо.

Ее начало тошнить.

Платка у женщины не оказалось. Я протянул ей

свежую газету. Все расступились. Сидящие пассажиры

отвели глаза.

- Уступите место женщине, - сказал приятель. Никакой реакции.

Мой друг почти кричит в лицо широкоплечему бородатому янки:

- Эй ты, животное, встань!

Тот нехотя встает, улыбается...

Что-то неладное происходит в этой стране...

Женщина тонет в реке Потомак. Некий отважный господин бросается с моста и вытаскивает утопающую. Герой, молодец, честь ему и хвала!

Дальше начинается безудержное чествование героя. Газеты, телевидение поют ему дифирамбы. Миссис Буш уступает ему свое кресло возле Первой леди. Говорят, скоро будет фильм и мюзикл на эту тему...

Из-за чего столько шума? Половина мужского населения Одессы числит за собой такие же деяния.

Так что же происходит в Америке? Равнодушие становится нормой? Нормальный жест воспринимается как подвиг?

А может, я сгущаю краски?..

Я ВСЕГДА ГОРДИЛСЯ...

Я всегда гордился своей аккуратностью. Хотя гордиться тут особенно нечем. Известно, что повышенная аккуратность - свойство заурядных натур.

И все-таки я гордился. Гордился тем, что своевременно возвращаю долги. Тем, что редко опаздываю. Тем, что, как правило, выполняю свои обещания.

Это готова подтвердить даже моя собака. Уже десять лет я гуляю с ней в одни и те же часы...

Короче - педант, аккуратист, бескрылая личность... Чем и горжусь.

И больше всего горжусь тем, что сразу отвечаю на письма. Вернее - так было раньше. А теперь - все иначе...

Ежедневно мы распечатываем сотни писем. Значительная часть приходится на мою долю. Письма - самые разные. Деловые и личные. Восторженные и негодующие. Есть и анонимные письма. Это нормально. Это даже приятно. Поскольку можно не отвечать...

Когда газета начала выходить, писем было мало. Три-четыре в день. Через несколько месяцев они хлынули бурным потоком. Затем обрели мощь Ниагарского водопада.

Возникла довольно серьезная проблема. Как быть? Секретарша и без того завалена работой. Объем газеты увеличивается. Нагрузка у каждого сотрудника редакции огромная. Времени совершенно не хватает.

А письма все идут. Приблизительно их можно классифицировать следующим образом:

1. Деловые. 2. Творческие. 3. Личные.

На деловые письма мы отвечаем сразу. Конструктивные предложения обсуждаем на собраниях. Критические замечания стараемся учитывать.

Резкость формы при этом нас мало смущает. Лишь бы критика обусловливалась доброжелательным чувством.

Шипение злобствующих неудачников - игнорируем. Ведь зависть способствует любому успешному начинанию.

С творческими письмами хлопот гораздо больше. Нам шлют стихи и прозу. Фотографии и рисунки. Статьи и корреспонденции. Документы и вырезки. Мемуары и анекдоты.

Лучшие вещи мы печатаем. Неудачные произведения - отвергаем. Обсуждать и рецензировать - не считаем целесообразным.

Возвращать отвергнутые рукописи - не принято. (Снять копию здесь - не проблема.)

Все это - обычные редакционные правила. Принятые как в Союзе, так и на Западе...

А вот с личными письмами - катастрофа. Они загромождают мой письменный стол. И за каждым безответным письмом - обида, горечь, требовательное недовольство. Что мне делать - не знаю...

Друзья мои! Вообразите лист бумаги размером с озеро Мичиган. И авторучку с корабельную мачту. Этой громадной воображаемой авторучкой на этом громадном воображаемом листе бумаги я пишу:

- БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, МОИ ДОРОГИЕ, В НАСТУПАЮЩЕМ НОВОМ ГОДУ! СПАСИБО ЗА ВСЕ. И ПРОСТИТЕ МЕНЯ...

ЖИЗНЬ АКАДЕМИКА САХАРОВА...

Жизнь академика Сахарова - в опасности. Это значит, в опасности - сама идея цивилизации. Значит, советские власти готовы перешагнуть рубеж нравственного одичания.

Репутация Сахарова-уникальна. Он внушает любовь даже своим идейным противникам. Более того, своим заклятым врагам.

В эмиграции много замечательных людей. Огромным уважением пользуются Солженицын и Григоренко, Максимов и Буковский, Чалидзе и Турчин, Зиновьев и Копелев. Между ними глубокие, сложные, иногда довольно неприязненные отношения.

Но Сахарова любят все. Мрачноватые русские патриоты и запальчивые сионисты. Убежденные демократы и приверженцы сильной власти. Глашатаи плюрализма и сторонники авторитарных форм...

Говорят, академика Сахарова уважает даже Павел Леонидов.

Уважение к Сахарову - может быть, единственное, что объединяет всех русских эмигрантов...

В Ленинграде есть такой журнал - "Аврора". В шестьдесят седьмом году его редактировала Нина Косырева. Косырева была обыкновенной партийной чиновницей. И делала все, что положено делать номенклатурному советскому редактору. Отклоняла талантливые рукописи, печатала всякую халтуру, горячо и лицемерно выступала на юбилейных и партийных собраниях.

Неожиданно в "Авроре" появился материал, где упоминали крамольного Сахарова. Упоминали как ученого, в положительном смысле.

Это был страшный, недопустимый идейный промах.

Косыреву потащили в обком. Начали прорабатывать. Нина Сергеевна упрямо твердила:

- Не знаю, не знаю, я смотрела в энциклопедии...

Что-то с ней произошло. Видимо, на Сахарове кончилось ее терпение.

Косыреву сняли...

Мне кажется, главное в академике Сахарове - доброта. Его отношение к миру поражает снисходительностью и беззлобием. Надо же было так изощриться властям, чтобы принудить Сахарова объявить голодовку. Толкнуть его на эту крайнюю меру, на этот последний шаг.

Мне кажется, его должны спасти. Иначе просто быть не может. Иначе жить на этой планете будет совершенно отвратительно.

Если убьют Сахарова, то не пощадят и вас!

Когда номер был готов, пришло известие, что требование академика Сахарова - удовлетворено.

МЫ ЖИВЕМ СРЕДИ ЦИФР...

Мы живем среди цифр. Память хранит их в необозримом количестве. В цифрах можно изобразить любую, самую причудливую биографию. От фиолетовых каракулей на бирке родильного дома. До скупой информации на могильной плите.

Можно написать роман в цифрах. И эта штука будет посильней, чем "Фауст" Гете.

Все даты жизни одного моего партийного родственника- 1917-1938. По-моему, это законченный трагический роман...

Мы любуемся первым снегом... Обретаем второе дыхание... Называемся третьей волной... Подлежим четвертому измерению... Тяготимся пятой графой... Испытываем шестое чувство... Оказываемся на седьмом небе...

Мы помним номера телефонов и даты рождений. Размеры наших брюк и шапок, Бесчисленные адреса и цены на товары широкого потребления.

Мы переводим доллары в рубли. Меняем Цельсия на Фаренгейта.

Мы любим подсчитывать чужие доходы. Мы хорошо считаем, когда надо...

Перед вами сотый номер газеты. Сто недель пролетело. А ведь еще вчера мы совещались у "Натана". (Угол 53-й и Бродвея.)

За эти сто недель мы двадцать раз горели. Пятнадцать раз закрывали лавочку. Четырежды умирали и возрождались. Мы, как Польша, выдержали три раздела.

Когда-то мы были великолепной семеркой. Затем приходили все новые и новые люди. (Не превратиться бы в черную сотню!)

И все-таки каждая неделя завершается праздником. Выходит "Новый американец". А ведь это-двести машинописных страниц. Объем "Капитанской дочки". Пятьдесят две "Капитанских дочки" в год!..

Я не хочу сказать, что мы всегда работали замечательно. Всякое бывало. Но мы работали честно. И если делали глупости, то не со зла. А потому, что не хватало опыта. Потому что не боги горшки обжигают. Боги только советы дают и критику наводят.

И еще потому, что лишь серость застрахована от неудач...

Рано утром позвонил Вайль:

- Ты помнишь, что мы выпускаем сотый номер?

Конечно, помню. Я только обиды забываю. Я думаю, это профессиональное качество.

Да ради такого звонка я готов помириться с шестьюдесятью Наврозовыми. Я забыл больше, чем вы когда-нибудь сможете узнать...

Сотый номер почти готов. Читайте, критикуйте, - это ваша газета.

Вроде бы мы затеяли нужное дело. Увидите. Поговорим через сто лет.

В НАШЕМ ДОМЕ...

В нашем доме протекает крыша. С потолка каплет. На стенах мерзкие разводы.

Помимо этого - не топят. Вернее, топят, но редко. Короче, температура низкая. Градусов шестнадцать по Цельсию.

И еще - всякие мелочи. Выключатель не действует. Рамы прогнили и так далее.

Все хорошо. Район хороший. Квартира большая. Но довольно паршивая.

Наш супер Габриэль живет и работает по-коммунистически. Вид у него бодрый. Глаза поблескивают. Работать не хочет. Топить как следует не хочет. Крышу чинить не хочет. Но здоровается - вежливо. Это у него, видимо, пережиток капитализма.

Прямо не знаем, что делать.

В Ленинграде я годами боролся с домоуправлением. Чего-то добивался, просил, скандалил, угрожал.

Как-то раз пришел сантехник. Пришел и все испортил. Отвинтил краны. Перекрыл газ. Вывел из строя уборную. Затем попросил шесть рублей и ушел. Ушел и, естественно, запил. А мы остались без воды и без удобств.

Я терпел четыре дня. Затем разыскал пьяного водопроводчика. Втащил его на пятый этаж. Достал охотничье ружье. Сел на табуретку и говорю:

-Шаг в сторону-побег! Стреляю без предупреждения!

Два часа трудился водопроводчик. Кран починил. Газ починил. Потом говорит:

- Пусти в уборную, начальник!

- Починишь - сходишь.

Так он все и починил. И только в самом конце задумчиво произнес:

- Надо было тебя сразу же монтировкой перетянуть!

- Верно, - говорю, - но поздно...

Так было в Союзе. Один раз добился справедливости. С оружием в руках.

А что делать здесь? Видимо, существуют какие-то нормы. Какие-то легальные методы борьбы.

Говорят, есть специальная комиссия по отоплению. Еще, говорят, можно депонировать квартплату. И так далее. В общем, есть пути.

Может, кто-то из читателей поделится опытом? Расскажет, как действовал? Чего добился? Мы бы постоянную рубрику открыли для таких советов...

Ведь Габриэль не один. Ударников коммунистического труда везде хватает. Так что пишите.

Ждем!

ШЕФА ПОЛИЦИИ ОХВАТИЛО...

Шефа лос-анджелесской полиции охватило неожиданное служебное рвение. Он заявил, что русский Брайтон - это филиал КГБ. Что с Брайтона тянутся нити заговора против Олимпийских игр. Что Москва под видом беженцев засылает сюда шпионов и террористов.

Калифорнийский шерлок холме перестарался. Его безответственное заявление говорит о профессиональной некомпетентности. О явном непонимании природы третьей эмиграции. Об элементарном незнании людей.

Именно такие заявления вызывают расовую отчужденность. А в сумасшедшем Нью-Йорке они чреваты и более тяжелыми последствиями.

Тем обиднее сознавать хотя бы едва уловимую долю правоты в измышлениях калифорнийского шефа. Тем досаднее сознавать, хотя бы частично, справедливость выдвинутых им обвинений.

Филиал КГБ - это слишком. Мафия - это слишком. Но мошенники среди нас попадаются. Есть и примитивное ворье...

Канает местная дама в провинциальный супермаркет. Туда заходит в бросовом пальто. А появляется - в дубленке. Чистая Золушка!..

Есть хулиганы. Есть вымогатели. Есть фиктивные холостяки и липовые вдовы. Все у нас есть.

Я не говорю о случаях банального мордобоя. О неутихающей карточной игре. Об импортном советском пьянстве...

Есть, говорят, на Брайтоне тайный публичный дом. По мне, так уж лучше - явный. Меньше риска, больше гигиены. Здесь это разрешается. Правда, лицензия дорогая...

Партнеров обманываем. Документы подделываем. Контрабандными сигаретами торгуем.

Одному рижанину на Брайтоне машину продали. Машина замечательная фары, например. Запасная покрышка. Насос. Тормоза...

Правда, ездит медленно. И только лишь под гору. А в гору без кардана никак...

Я знаю, что основное население Брайтона-предприимчивые, толковые и весьма достойные люди. Честные труженики, законопослушные граждане, отцы семейств. Есть здесь и своя интеллигенция. Есть инженеры, рабочие, программисты. Есть в том числе и сотрудники "Нового американца". Но и погани хватает. Она-то и бросается в глаза.

Жалуюсь тут одному брайтонцу на калифорнийского шефа полиции. А он и говорит:

- Пусть заглянет в наш ресторан. Мы его живо переубедим. Мы ему, гаду, рожу начистим...

Что ж, милый способ понравиться должностному лицу...

К НИЩИМ Я ВСЕГДА ОТНОСИЛСЯ С ПОЧТЕНИЕМ...

К нищим я всегда относился с почтением. Или, как минимум, с любопытством. Еще бы, ведь это люди совершенно не такие, как мы. Они игнорируют всяческие приличия. Ходят в рубище. Не служат. На общественное мнение - плюют.

Раньше я не всегда подавал им милостыню. Иной раз быстро проходил мимо. Одно дело-старый человек, инвалид. Однако чаще попадаются здоровые, нахальные и без малейших следов увечья. Говорят, они тайно строят дачи. И вообще неплохо зарабатывают своим ремеслом.

Раньше я не всегда им подавал. А теперь подаю. Всем без исключения.

На меня очень сильно подействовал рассказ Тараса Шевченко, записанный в его дневнике. Рассказ такой:

"Шел я в декабре по набережной. Навстречу босяк. Дай, говорит, алтын. Я поленился расстегивать свитку. Бог, отвечаю, подаст. Иду дальше, слышу плеск воды. Возвращаюсь бегом. Оказывается, нищий мой в проруби утопился. Люди собрались, пристава зовут... С того дня, - заканчивает Шевченко, - я всегда подаю любому нищему. А вдруг, думаю, он решил измерить на мне предел человеческой жестокости..."

Я не случайно вспомнил эту историю. Сегодня иду по Манхэттену. Навстречу оборванец. На плечах женская кофта. На голове - абажур. Подходит и говорит:

- Дай мне квотер!

Не то чтобы он потребовал квотер. Хотя и не скажу, что попросил. Он сдержанно предложил мне дать ему квотер.

Я дал. Я дал, но морально осудил этого человека. После чего хотел было идти своей дорогой.

Но тут произошло чудо. Босяк отбежал в сторону. Он стал как будто выше ростом. Затем вдруг изобразил мою походку. Надо сказать - очень похоже и талантливо. В общем, он честно заработал свой квотер...

Значит, он был артистом. И я решил не осуждать его. У меня своя дорога, у него- своя.

И я в хорошем настроении пошел своей дорогой... А он- своей...

Говорят, экономическая политика Рэйгена затрагивает интересы беднейших слоев населения. Дай Бог, чтобы она пощадила моего нового знакомого...

КОГДА-ТО НАМ ВНУШАЛИ...

Когда-то нам внушали:

- Советское - значит, отличное! И все у нас замечательно! А вот у них-кошмар и дикость! С голоду дохнут, негров линчуют, морально разлагаются...И прочее, и прочее...

Приехали, осмотрелись. Не голодаем. Мораль на прежнем уровне. И негры целы (даже слишком)...

Короче, обманывала нас советская пропаганда. Мы ей больше не верим. Мы теперь рассуждаем по-другому.

- Запад- это прекрасно! И все у нас замечательно! А вот у них действительно-кошмар! С голоду дохнут, евреев линчуют... И так далее... И тому подобное...

Я не спорю. Советское государство-не лучшее место на земле. И много там было ужасного. Однако было и такое, чего мы вовек не забудем.

Режьте меня, четвертуйте, но спички были лучше здешних. Это мелочь, для начала.

Продолжим. Милиция в Ленинграде действовала оперативней.

Я не говорю про диссидентов. Про зловещие акции КГБ. Я говорю о рядовых нормальных милиционерах. И о рядовых нормальных хулиганах...

Если крикнуть на московской улице "Помогите!" - толпа сбежится. А тут - проходят мимо.

Там в автобусе места старикам уступали. А здесь - никогда. Ни при каких обстоятельствах, И надо сказать, мы к этому быстро привыкли.

В общем, много было хорошего. Помогали друг другу как:то охотнее. И в драку лезли, не боясь последствий. И с последней десяткой расставались без мучительных колебаний.

Не мне ругать Америку. Я и уцелел-то лишь благодаря эмиграции. И все больше люблю эту страну. Что не мешает, я думаю, любить покинутую родину...

Спички - мелочь. Важнее другое. Есть такое понятие - общественное мнение. В Москве оно было реальной силой. Человек стыдился лгать. Стыдился заискивать перед властями. Стыдился быть корыстным, хитрым, злым.

Перед ним захлопывались двери. Он становился посмешищем, изгоем. И это было страшнее тюрьмы.

А здесь? Перелистайте русские газеты и журналы. Сколько ненависти и злобы! Сколько зависти, гонора, убожества и притворства!..

Молчим. Привыкли...

Глупо делить людей на советских и антисоветских. Глупо и пбшло.

Люди делятся на умных и глупых. Добрых и злых. Талантливых и бездарных.

Так было в Союзе. И так будет в Америке. Так было раньше. И так, я уверен, будет всегда.

К СОЖАЛЕНИЮ, Я НЕ ЗНАЮ...

К сожалению, я не знаю их фамилий. Лишь немногих знаю по именам. Но здороваюсь почти со всеми. И почти все они здороваются со мной.

Они - это наши старики из Форест Хиллса. Вспомните раздражительных советских пенсионеров. Вспомните их усталые, хмурые лица. Их дешевые папиросы. Их черные пальто и бесформенные скороходовские туфли. Их возбужденные, недовольные голоса:

- Я, мамаша, Перекоп брал! А ты мне чекушку без очереди не даешь...

А теперь пожалуйте к нам в Форест Хиллс. Вы только посмотрите, как одеты наши старики! Как они моложавы и элегантны! Как доброжелательны и бодры!

Среди молодежи еще попадаются наглецы и грубияны. Старики же неизменно вежливы и корректны.

Люди нашего возраста порой ругают Америку. Пожилые люди оценивают ситуацию гораздо трезвее. Хотя перестройка им стоит куда больших усилий. Язык дается с ббльшим трудом. И пережитое напоминает о себе более властно...

Старики веселее, оптимистичнее нас. Среди молодежи больше распространено уныние. (Которое лишь издалека напоминает величие духа.) Пожилые люди знают:

Уныние страшнее горя. Ибо горе есть разновидность созерцательного душевного опыта. Уныние же - сон души. Старики не меркантильны. Они звонят мне в редакцию:

- Материально я вполне обеспечен. У меня есть все и даже больше. Но знаете, хочется чего-то еще... Вот и написал о том, что пережил...

Так попала к нам глава из повести Лейзера...

От пожилого человека не услышишь:

- А что я с этого буду иметь?..

Старикам важнее давать, а не брать.

И еще одно соображение. Именно старики - наиболее требовательные, дотошные и взыскательные читатели газеты. Именно старики нам пишут чаще других. Чаще других звонят в редакцию.

Старики поддержали нас в трудные месяцы. Старики нас ругают за промахи и ошибки...

Вчера я спешил на работу. Спустился в метро. Заметил отходящий поезд. И поленился ускорить шаги.

- Ну вот, - подумал я, - старею...

Подумал и обрадовался.

Куплю себе розовые брюки. Куплю рубашку с попугаями. Выпишу газету "Новый американец". Буду умным, веселым, добродушным стариком из Форест Хиллса.

ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ...

Человек умирает не в постели, не в больнице. Не в огне сражений и не под гранатами террористов.

Человек умирает в истории.

Пусть ему дана всего лишь минута. Порой этой минутой завершается час. А этим часом - год. А годом - столетие, эпоха.

Такая минута соединяет века.

Господин Садат - убит и похоронен в истории.

Он был сильным, разумным и миролюбивым человеком. Мир на Востоке - его личное достижение.

Мы говорим о роли личности в истории. Полагаем, что историю делают народные массы. То есть-все и никто. Я думаю, это говорится, чтобы избежать ответственности.

"Илиаду" написал Гомер. Паровую машину изобрел Джеймс Уатт. Крылья дали человечеству - братья Райт. А Ватерлоо проиграл Наполеон.

Русскую литературу создал Пушкин. Выволакивают ее из провинциальной трясины Бродский с Набоковым. А роман "Я шел на связь..." - произведение господина Любина. И массы тут ни при чем...

Часто пишут: "Музыка и слова народные". Затем выясняется, что народные слова принадлежат Алешковскому. Да и музыка - ему же...

Впервые евреи оплакивают смерть араба. Это не случайно.

Президент Садат добился консолидации власти. Остановил напор фанатиков ислама. Слегка приструнил Каддафи. Выдворил советских шпионов, да еще отобрал у них любимую Асуанскую плотину.

Вспоминается такая песня:

Жар пустыни мне очи щипет (?!), И глаза застилает пот... Напиши мне, мама, в Египет, Как там Волга моя течет.

Эта песня - вершина экспансионистского нахальства. (Где уж там Киплингу с его африканскими маршами!) Садату она не понравилась...

У него было много врагов. Как у всякого миролюбивого человека. Потому что мир требует жесткой и целенаправленной воли.

Садат добился мира на Востоке. Мира, от которого зависит жизнь сотен тысяч людей. И который может рухнуть с гибелью одного-единственного человека.

Потому что мир - неустойчив. Люди злы. И нет конца человеческому безумию.

Садат творил добро неумолимо и жестко. Очевидно, не знал, не увидел другого пути.

Сердце такого человека открыто пулям.

БЫВАЮТ СИТУАЦИИ, КОГДА...

Бывают ситуации, когда все правы. И те, кто за. И те, кто против.

Израиль решил не оказывать помощи тем эмигрантам, которые едут в Америку. Решение это продиктовано отнюдь не жестокостью израильских властей.

Израиль-маленькое, воюющее государство Ему необходимы военные и профессиональные кадры. Ему дорога идея объединения, монолитности своего народа. Значит, Сохнут будет помогать лишь тем, кто намерен жить в Израиле.

Решение, конечно, волевое, но психологически объяснимое. Сохнут руководствуется государственными интересами.

Хотя вряд ли это решение достигнет цели. Много ли проку от беженцев, которых заполучили насильственно?.. Нелегко будет превратить этих людей в героев даже капиталистического труда. И тем более - в доблестных солдат...

Однако решение принято. Американский госдепартамент высказался на эту тему критически. ХИАС заявил, что будет и дальше оказывать помощь тем, кто намерен ехать в Америку, Затем поползли тревожные слухи. Якобы господин Шафир взял свое заявление обратно. Видимо, не без давления Сохнута...

Все это довольно грустно. Грустно потому, что компрометирует саму идею демократии.

Безграничного уважения достоин тот, кто едет созидать молодое израильское государство. Но лишь в том случае, если он проделывает это добровольно.

История на этот счет богата разнообразными примерами. Остановимся на самых крайних.

Русского человека Солдатова посадили как борца за независимую Эстонию. Причем оккупированную его соотечественниками. А продал его на суде эстонец Варату. Националистам тут есть о чем задуматься...

Лорд Байрон погиб, сражаясь за независимость Греции. А Фаддей Булгарин сражался в частях Наполеона против русских. Байрон - замечательный человек. Булгарин - негодяй. Но оба были свободными людьми, и это важно.

Свобода, как известно, неделима. Она нужна хорошим и плохим. И уж тем более - нормальным людям. Вроде нас...

Нельзя предоставить свободу одним лишь героям. Как нельзя предоставить возможность жениться одному Барту Рейнольдсу...

Куда ехать?.. Для меня такой проблемы не существовало. Мой выбор был предрешен семейными и творческими обстоятельствами. И я осуществил его. И такое же право для каждого - неоспоримо!

Хочется верить, что Соединенные Штаты найдут возможность помогать беженцам и дальше. Потому что Америка - страна классической демократии.

Не зря мы приехали именно сюда...

НЕДАВНО МОЙ ДРУГ...

Недавно мой друг Соломон Шапиро побывал в Испании. Видел чертову корриду. Объездил средневековые испанские города.

В конце, говорит, домой потянуло.

Домой - это значит в Нью-Йорк. Точнее - в Форест Хиллс. Где по утрам неутомимый Моня раскладывает свой товар. Где на площадке у "Вальдбаумса" до самой темноты хлопочут автолюбители. А в магазине "Брукс" торгует девушка необычайной красоты...

Как быстро это случилось! Как быстро мы привыкли считать фантастическую Америку-домом...

Я давно уже замечаю в себе крикливые черты патриотизма. Злюсь, когда ругают Нью-Йорк. Начинаю спорить. Я говорю, что преступность здесь не так уж велика. Что газеты умышленно раздувают эту тему. Что шанс быть ограбленным - ничтожен.

Я лгу, что каждый день бываю в Гарлеме и тем не менее - жив...

Допустим, кто-то утверждает, что в Нью-Йорке грязно.

- Грязь?! - кричу я. - Что значит - грязь! Это вовсе не грязь! Это-неорганизованная материя...

За этой нелепой формулировкой скрывается простое ощущение. Мне грустно, что Нью-Йорк захламлен и посторонние это видят...

Помню, Некрасов поинтересовался:

- Сколько вы платите за квартиру?

И я почему-то сказал - двести восемьдесят. Хотя мы платим значительно больше. Просто мне хотелось, чтобы Нью-Йорк выглядел как-то доступнее...

В разговоре с приезжими я тороплюсь изложить главное:

Здесь ты не ощущаешь себя чужим. Здесь половина населения говорит с чудовищным акцентом...

Таковы явные симптомы патриотизма. Нью-Йорк ужасен, и все же это - мой город. И люди здесь живут, в основном, симпатичные. Хотя и с легкими чертами безумия. От последнего Моргулиса до Эдварда Коча.

В Ленинграде я жутко гордился Эрмитажем. Хотя не был там лет двадцать пять. А здесь горжусь Музеем современного искусства, Даже издали его не видел, а горжусь!

Видимо, это и есть патриотизм - гордиться неизвестно чем...

И меня глубоко волнует сознание того, что русские живут по всей Америке. Что Ефимов не собирается покидать Мичиган. Что Лосеву нравится Гановер. А Роме Левину-отсутствующий на карте Холиок...

Рано утром я выхожу за газетой. С кем-то здороваюсь. Покупаю горячие бублики к завтраку.

Начинается день. И я к нему готов. А потом неожиданно вспоминаю:

"В Пушкинских Горах закончился сезон. В Ленинграде дожди..."

ВЫБИРАЯ МЕЖДУ ДУРАКОМ И НЕГОДЯЕМ...

Выбирая между дураком и негодяем, поневоле задумаешься. Задумаешься и предпочтешь негодяя.

В поступках негодяя есть своеобразный эгоистический резон. Есть корыстная и низменная логика. Наличествует здравый смысл.

Его деяния предсказуемы. То есть с негодяем можно и нужно бороться...

С дураком все иначе. Его действия непредсказуемы, сумбурны, алогичны.

Дураки обитают в туманном, клубящемся хаосе. Они не подлежат законам гравитации. У них своя биология, своя арифметика. Им все нипочем. Они бессмертны...

Наша газета существует четырнадцать месяцев. Я не говорю, что все идет замечательно. До сих пор нет хорошего экономиста. Нет странички для женщин. О юном поколении совсем забыли...

Мы все это знаем. Что-то делаем, пробуем, ищем.

И мешают газете вовсе не агенты КГБ. Не палестинские террористы. Не американские либералы. А мешают ей старые знакомые, жизнерадостные и непобедимые -дураки.

Возникла у нас дискуссия о смертной казни. Вопрос освещался по-разному. С юридической позиции (Лейкин), с этической (Шрагин), с общедуховной (Рыскин).

Умные люди поделились своими раздумьями. Высказали печальные истины. Попытались выдвинуть конструктивные идеи.

Тут же взял слово дурак:

- Чего это вы пишете?! Зачем вы нас расстраиваете? ! Какая еще преступность?! Я четыре года в Америке, и меня до сих пор не ограбили! А вы говорите...

Появилась у нас статья о местном антисемитизме. С фотографиями, цифрами, документами.

И снова дурак выступает:

- Какой там антисемитизм?! У нас все хорошо!..

Что дураку ответить? Вот разрисуют тебе свастикой физиономию, тогда узнаешь...

То и дело появляются у нас критические статьи. Иногда довольно резкие.

И снова дурак недоволен:

- Зачем вы критикуете бездарных писателей?! Вы лучше критикуйте талантливых, чтобы не зазнавались.

Состоялся в газете разговор на тему: "Что это значит - быть евреем?"

И снова дурак карабкается на трибуну:

- Какая разница, евреи мы или не евреи? Грин-карта есть, машина есть, сосисок хватает... Какие могут быть дискуссии?!.

Что с дураком поделаешь? Дурак вездесущ и активен. Через ОВИР прорвался. Через океан перелетел. И давит почище Андропова.

Поневоле задумаешься, выбирая между дураком и негодяем. Задумаешься и все-таки предпочтешь негодяя.

Но самое ужасное, когда он еще и дурак в придачу...

НА РОДИНЕ...

На родине государством управляли мистические существа. Ну, что мы знали о Сталине? Что он курил. трубку и был лучше всех. Что мы знали о Ленине? Что он носил кепку и тоже был лучше всех, О Брежневе мы даже этого не знаем. Известно только, что у него есть брови...

Вспоминается, как я был изумлен, узнав, что Ленину нравилось холодное пиво. В этом заурядном факте проглядывало нечто человеческое...

И еще одна важная деталь. У Ленина был незначительный дефект речи. У Сталина-рыночный акцент торговца гладиолусами. У Брежнева во рту происходит что-то загадочное. Советские лингвисты особый термин придумали для этого безобразия - "фрикативное Г".

Все это не случайно: и "F", и "Р", и цветочно-фруктовый акцент. Ведь у инопланетян должны быть какие-то этнические особенности. Иначе на людей будут похожи. А это - нельзя.

Вспомните день 1-го Мая. На трибуне мавзолея вереница серых глиняных изваяний. Брежнева и Косыгина еще можно узнать. Пельше и Суслов однотипны и взаимозаменяемы. Остальные неотличимы, как солдатское белье.

: Здесь государством управляют живые люди. Мы знаем, что Картер набожен, честен и благороден. Мы знаем, что Рэйген тверд, принципиален и бережлив.

Дома мне было абсолютно все равно, за кого голосовать. Я раза четыре вообще не голосовал. Причем не из диссидентских соображений. А из ненависти к бессмысленным действиям.

Здесь, повторяю, все иначе. Здесь мы гораздо ближе к политике. Пусть мы еще не американские граждане. Пускай голосовать будут другие - не важно. Результаты президентских выборов близко касаются и нас. Ведь за ними стоит реальный жизненный и государственный курс.

Я убежден в том, что личность государственного деятеля есть продукт эпохи. Что время, исторический момент, определяет тип главы правительства. Сталин, Гитлер и Трумэн были очень разные люди. Но было в этих фигурах и что-то общее. Может быть, жесткость... Такая эпоха - Хрущев, де Голль и Кеннеди тоже отнюдь не близнецы. Но что-то общее сквозило и в этих деятелях. Может быть, артистизм... Дань времени...

Затем наступила довольно серая и безликая эпоха разрядки. Она же породила довольно серых и безликих вождей. Мир был в относительном покое.

Сейчас этому затишью приходит конец. Афганская трагедия знаменует новый исторический этап. Увы, американскому народу приходится выбирать между твердостью и катастрофой.

Я не политический обозреватель. И не буду взвешивать шансы кандидатов. Но я уверен, что президентом будет Рэйген. Мне кажется, именно такого президента требует эпоха.

Возможно, я ошибаюсь. На то и колонка редактора, чтобы помечтать.

ЛЮДЬМИ НАУКИ УСТАНОВЛЕНО...

Людьми науки установлено, что время имеет форму, цвет, объем...

Год нашей жизни был окрашен в самые разнообразные тона. Анилиновое зарево надежды то и дело сменялось пыльным колером уныния. Над зелеными побегами творчества сгущались черные облака догматизма. Кумачовый мираж вседозволенности уводил нас с благородного пути.

Шло время.

Серебристый ручеек инициативы орошал бесцветные пространства человеческой косности.

Мы чувствовали себя все более уверенно...

Год нашей жизни позади. Год жизни - это так много! Это- 52 бурных редакционных совещания. Это 47 196 часов совместного напряженного труда. Это 2 831 760 минут дерзости и бесстрашия...

Год жизни - это так мало. Это - первые робкие шаги в нескончаемых лабиринтах американского бизнеса. Это - невнятный лепет освобожденной младенческой речи. Это - слабые, едва уловимые толчки независимого сознания.

Мы не заблуждаемся относительно своих достижений. Мы только заявили о себе. Обозначили свое присутствие в этом безумном мире.

Волею обстоятельств нам была предопределена сложнейшая миссия. Мы создали первую либерально-демократическую газету на русском языке.

Нас часто спрашивают:

Какова ваша идеологическая платформа? Каковы ваши принципы? С кем вы? И против кого?..

Наши принципы ясны и однозначны:

Газета является независимой свободной трибуной.

Эта трибуна предоставляется выразителям самых разных, зачастую диаметральных мнений.

Редакция отнюдь не выдает себя за единственного конфидента истины. Редакторское кресло, повторяем, не есть вершина человеческой мудрости. Читатель, получая широкую объективную информацию, делает выводы - сам.

Едва достигнув годовалого возраста, редакция не осмеливается считать читателей беспечными младенцами. Газета доверяет своим читателям. Мало того, она доверяет им больше, чем себе...

Нас часто спрашивают:

- Чьи интересы выражает газета? Кто стоит за вами?..

Мы выражаем интересы шестидесяти тысяч беженцев из Союза. Наиболее жизнестойкой части советского еврейства. Всех тех, кого благородно приютила загадочная и непонятная Америка.

За нами стоят десятилетия уникального горького опыта. Общие с читателями трудности и проблемы Общие слабости и грехи.

Ведь читатели - та единственная инстанция, от ко торой мы добровольно и безоговорочно зависим.

В ЭМИГРАЦИИ НА КАЖДОМ ШАГУ...

В эмиграции на каждом шагу дают о себе знать черты матриархата. Я знаю десятки семей, в которых именно женщине принадлежит главенствующая роль.

Женщины более добросовестны и непритязательны. У них в большей степени развито чувство ответственности. Они даже физически выносливее.

Поэтому женщины быстрее и легче адаптируются. Успешнее преодолевают языковой барьер. Лучше приспосабливаются к новым условиям.

Вполне обычной представляется такая картина. Женщина работает по восемь часов. Три часа проводит в сабвее. (Где час считается за три, как на войне.) Вечером-дети, прачечная, супермаркет. И так далее...

А мужчина тем временем размышляет о судьбах планеты. О будущем России. О путях демократии. Об издержках и преимуществах свободы.

Мужчина вещает и пророчествует. Сеет разумное, доброе, вечное...

Мужчина сеет, а женщина - пашет. На фабриках и в пиццериях. За три пятьдесят в час...

Лично я пролежал на диване ровно год. Моя жена работала с утра до ночи. За ужином она дремала под мои рассуждения на тему свободы и автократии.

Мне вспоминаются дни перед отъездом. И мои решительные заявления:

- Главное - обрести свободу. Остальное не имеет значения... Буду мыть посуду в ресторане. Или таскать мешки...

Ленинградцы всхлипывали, слушая мои предотъездные речи.

Однако выяснилось, что мыть посуду в ресторане - тяжело и неприятно (я и дома-то мою ее без энтузиазма)...

Короче, обрел я свободу и лег на диван. А жена работает. Так прошел год...

Наконец мы решили издавать газету. Моя жена сказала:

- Ничего, я привыкла. Ты и в Союзе был нестандартной личностью.

Прошел год. "Новый американец" крепнет и обретает стабильность. В Форест Хиллсе я стал не менее популярен, чем Консон.

Хотя на доходах все это отражается слабо...

Тем не менее я хочу сказать:

- Ирина, Галя, Таня, Рая, Лена! Еще немного, и мы заживем по-человечески! Простите нас! И пожелайте нам удачи!

ЭМИГРАЦИЯ ИЗ СОЮЗА...

Эмиграция из Союза продолжается. Хоть и в замедленном темпе. Приезжают друзья и знакомые. Мы, разумеется, спрашиваем:

- Ну, как?

В ответ раздается:

- Хорошего мяса в Ленинграде не купить. За фруктами-очередь. Недавно мыло исчезло, зубная паста...

И так далее.

Смешанное чувство охватывает нас. Приятно сознавать, что тоталитарная машина дает перебои. Горько от мысли, что твоя страна голодает...

Западные государства объявили Союзу частичное хлебное эмбарго. Выражаясь человеческим языком - сократили продажу зерна. К этому их настоятельно призывали видные русские диссиденты: Солженицын, Марченко, Буковский.

Некоторым казалось, что это слишком жесткая мера. И рассуждали они примерно так:

- В политике можно и нужно использовать силу. Можно и нужно диктовать Советам жесткие условия. Тем более, что они признают лишь силу и жесткость.

Однако сокращать продажу хлеба-неблагородно. И призывать к этому грешно. Разве можно, чтобы народ голодал?..

Наивные люди!

Они думают, что американский хлеб попадет на стол русского человека! Аргентинское мясо зашипит на его сковороде!

Какая глупость!

Народ голодает по вине собственного руководства. Экономика и сельское хозяйство безобразно запущены. Колоссальные средства расходуются на военные цели.. Коммунистическая экспансия обходится Советам в миллиарды рублей.

Наряду с этим партийные функционеры живут отлично. Разъезжают в заграничных автомобилях. Возводят роскошные дачи. Нежатся под солнцем южных курортов.

Через распределители их снабжают всем необходимым.

Западный экспорт хлеба и мяса лишь укрепляет тоталитарную систему. Обогащает партийную верхушку. Освобождает новые средства для подготовки к войне.

Печально, что советские руководители и крупные американские торговцы временами действуют заодно.

Обидно, что призывы русских диссидентов заглушаются голосами сторонников разрядки.

Лишь перед единством демократии Союз будет вынужден отступить!

ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД...

Месяца четыре назад в редакции произошло знаменательное событие. Я бы даже назвал его - историческим. А именно - у нас восторжествовали принципы коммунистического труда.

Вот как это было.

Мы переживали очередные финансовые затруднения. Мучительно выискивали пути дальнейшей экономии. Урезали расходы по всем без исключения статьям.

Наконец были исчерпаны все мыслимые средства. Меттер стал изысканно любезным, что выражает у него крайнюю степень подавленности.

Цифры упорно не желали сходиться. Каждый номер газеты обходился в четыре тысячи. А выручали мы за него - три с половиной. Орлов засыпал и просыпался с калькулятором в руке.

А дефицит неумолимо возрастал. В голосах кредиторов звучали металлические нотки.

Мы решили назначить экстренное совещание. Долго молча/л с вытянутыми физиономиями.

И вдруг прозвучало грозное, загадочное слово - мораторий,

Я забыл, кто его произнес. Наверное - Вайль. Он у нас самый решительный.

Что означает это слово, я тогда не знал. Да и сейчас плохо знаю. Но общий смысл-доступен. Мораторий - это когда тебя лишают заработной платы. Частично или полностью.

- Необходим мораторий! - твердо произнес Вайль.

И тут началось самое поразительное.

Сотрудники "Нового американца" поднимались один за другим. Коротко обрисовывали свое материальное положение. Честно раскрывали дополнительные источники существования. Затем назначали себе прожиточный минимум. Или совсем отказывались получать зарплату.

Выявилась такая картина. Кое-кто подрабатывает на радио "Либерти". У кого-то жена имеет нормальную человеческую профессию. (О женах я еще напишу в ближайшей колонке редактора.) У кого-то - стипендия. Батчан, например, вегетарианец. Люба Федорова - на диете. И так далее.

Соответственно были понижены оклады. В следующих жестких пределах: от нуля до категорического минимума.

Честно признаюсь, в ту минуту я испытал огромное душевное волнение.

Газета в очередной раз была спасена...

Это было четыре месяца назад. Прошли времена финансовых катастроф. Положение необратимо стабилизируется. А мне не дает покоя курьезное соображение:

Так ведь можно невзначай и коммунизм построить!. Назло советским товарищам...

К СПОРТУ Я АБСОЛЮТНО РАВНОДУШЕН...

К спорту я абсолютно равнодушен. Припоминается единственное в моей жизни спортивное достижение. Случилось это на чемпионате вузов по боксу. Минут сорок пролежал я тогда в глубоком обмороке. И долго еще меня преследовал запах нашатырного спирта...

Короче, не мое это дело.

А вот начала Московской олимпиады - ждал. И следил за ходом подготовки. Оно и понятно. Все прогрессивное человечество обсуждало идею бойкота.

В результате кто-то едет, кто-то не едет. Не будет японских гимнастов. Не будет американских метателей. Не будет кого-то из ФРГ...

Вот так прогрессивное человечество реагировало на захват Афганистана. Плюс-частичное зерновое эмбарго. Да еще какой-то научный симпозиум отменили. Или перенесли. Какой-то шведский джаз (саксофон, рояль, ударные) в Москву не едет...

Короче, дали отповедь захватчикам. Рубанули сплеча. Ответили ударом на удар. Прихлопнули бандитов моральным остракизмом.

У писателя Зощенко есть такая сцена. Идет по улице милиционер с цветком. Навстречу ему преступник.

- Сейчас я тебя накажу, - говорит милиционер, - не дам цветка!..

Вот так и мы сидим, гадаем, как они там без нашего цветка?..

Да советские вожди плевать хотели на моральный остракизм!

Советские вожди догадываются, что их называют бандитами. Они привыкли. Они даже чуточку этим гордятся. Им кажется, лучше быть сильным, чем добрым. Сильного уважают и боятся. А добрый - кому он нужен, спрашивается?

Тем более, что слабость издали неотличима от доброты...

Советские начальники знали, во что им обойдется Афганистан. Уверен, что заранее подсчитали цену этой акции. И знают теперь, во что им обойдется следующая. Их устраивает такая цена.

Хапнут завтра Советы какую-нибудь Полинезию. А мы в припадке благородного негодования отменим симпозиум. Какой-нибудь биологический форум по изучению ящериц. Да что там - экспорт устриц приостановим. В общем, не дадим цветка! Пусть мучаются...

С унынием гляжу я на прогрессивное человечество. Паршивую олимпиаду бойкотировать-и то не могли как следует договориться. А если война?

ЗИМА К НЬЮ-ЙОРКУ ПОДСТУПАЕТ...

Зима к Нью-Йорку подступает осторожно. Еще вчера было душно на остановке сабвея. Позавчера я спускался за газетами в шлепанцах. Три дня назад оставил в ресторане свитер...

А сегодня утром задаю вопрос ближайшим родственникам:

- Где моя вязаная шапка?..

Дома было все иначе. Сначала - дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром- пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок. Нелегко было шагнуть с крыльца в первый зимний день. Я хорошо запомнил ощущение решимости, которое требовалось, чтобы ступить на это белое полотно...

А помните, друзья, кальсоны? Трикотажные импортные кальсоны румынской фирмы "Партизан"? И ощущение неловкости при ходьбе. И стянутые манжетами щиколотки. И загадочные белые пуговицы, которые внезапно таяли от стирки... Куда это все подевалось?

Того и гляди, заговорю как охваченный ностальгией патриот:

- А на Тамбовщине сейчас, поди, июнь... Малиновки поют... Выйдешь, бывало, на дальний плес...

Нет Тамбовщины. Нет дальнего плеса. Нет малиновок. Июня тоже нет. И не было...

Зима в Нью-Йорке лишена сенсационности. Она - не фокус и не бремя. Она - естественное продолжение сыроватого, теплого бабьего лета. Те же куртки и джинсы. Те же фрукты под открытым небом...

Так чего же мне не хватает? Сырости? Горечи? Опилок на кафельном полу Соловьевского гастронома? Нелепых скороходовских башмаков? Телогреек и ватников?

Как это сказано у Блока:

...Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне...

Тяжело заканчивать разговор этой печальной нотой. Правильно написал Григорий Рыскин:

"У нас была судьба. Не биография, а судьба. И мы не сдались..."

Конечно, Рыскин-не Блок. Так ведь и мы-не прекрасные дамы...

ИЗ РОССИИ ДОЛЕТАЮТ...

Из России долетают тревожные, мрачные вести. Одному кандидатскую не утвердили. Другого с работы уволили. Третий отказ получил... Очереди за колбасой... Зимней обуви не купить... И так далее.

В общем, нечему радоваться. Тоска, уныние и горечь.

И все-таки сквозь этот мрак доносится порой живая, язвительная, неистребимая шутка.

Вообразите себе приемную какого-нибудь Львовского ОВИРа. Табличка с фамилией инспектора. Публика терпеливо ждет своей очереди.

Распахивается дверь. Выходит очередной посетитель. На лице его скорбь и разочарование. В зале- полная тишина.

И вдруг какой-нибудь Фима, Боря или Лазарь Самуилович тихонько произносит:

- ДАН ОТКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД...

Раздался первый неуверенный смешок. Через минуту смеются все. Включая дежурного милиционера. А значит, жизнь продолжается. Значит, есть силы для борьбы.

Вообразите провинциальный город. Воронеж, Тулу, Сестрорецк...

Утро в продовольственном магазине. На витрине - мелкий частик, завтрак туриста... Одиноко желтеет прямоугольник голландского сыра.

Возле кассы очередь. Лица - неприветливы и суровы. Неожиданно кто-то вполголоса декламирует:

- В ВОРОНЕЖ ГДЕ-ТО БОГ ПОСЛАЛ КУСОЧЕК СЫРА...

И вновь раздается смех. И жизнь кажется не такой уж безнадежной...

Вспомним недавнее прошлое. Наши танки движутся к афганской границе. Солдаты удручены и подавлены. В грохоте машин тишина становится еще заметнее.

И вдруг происходит чудо. Кто-то саркастически роняет:

- НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ! В КАБУЛЕ ОСТАНОВКА...

Значит, чувство справедливости еще не потеряно. Значит, эти люди еще способны возродиться.

Юмор - украшение нации. В самые дикие, самые беспросветные годы не умирала язвительная и горькая, простодушная и затейливая российская шутка.

И хочется думать-пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!

ПИСАТЬ О КОСМОСЕ ТРУДНО...

Писать о космосе трудно. Вообразить его себе - невозможно. Поскольку космос есть - отсутствие, ничто...

Я хорошо помню день гагаринского триумфа.

Мы, студенты Ленинградского университета, шагаем по Невскому. Размахиваем самодельными транспарантами. Что-то возбужденно кричим.

И только мой друг, знаменитый фарцовщик Белуга, язвительно повторяет:

- Ликуйте, жлобы! Динамо в космосе!.. "Динамо" по-блатному означает-жульническая махинация. Причем с оттенком дешевого шика.

Видимо, Белуга раньше других ощутил наступление грандиозной пропагандистской кампании. Увидел первые гримасы советского космического блефа...

У Гагарина было на редкость симпатичное лицо. Его наградили, увенчали и возвеличили. Превратили в одушевленный символ. В улыбающуюся политическую идею.

Временами Гагарин становился человеком. И тогда он сильно запивал. Видно, ему не хотелось быть идеей. И он пил все больше.

Сначала разбился в машине. На лице его, которое продолжало быть общественным достоянием, возник глубокий шрам.

Затем Гагарин угнал самолет и разбился окончательно...

Космическая эра продолжалась. Летающих идей становилось все больше. Для их бесчисленных портретов уже не хватало кремлевской стены.

Число космонавтов росло и росло. У них возникла своя футбольная команда.

Затем произошла трагедия. Несколько космонавтов погибло. (Не помню трое или четверо.) Это был печальный, траурный день. Моя дочка спросила:

- Отчего ты не плачешь? Я ответил:

- Плачут те, кто их знал. Для меня они были летающими идеями. Я не могу рыдать о погибших идеях.

Прошло много лет. В космос по очереди слетали народные демократы. Вьетнамец, болгарин, поляк. Честно говоря, я перестал интересоваться этими делами. Я давно уже не интересуюсь пропагандой. Давно уже пытаюсь руководствоваться не чужими, а собственными идеями...

И вот мы узнали про космический челнок. (Можно назвать его космическим автобусом. Космическим маршрутным такси.)

Машина вернулась на Землю. Вернулись затраченные миллионы. Вернулись потрясающие механизмы. Вернулись люди.

Читая газетные сообщения, мы думаем не об идеях, летающих в космосе. Мы думаем о космических заводах. О космическом туризме. То есть - о космической перспективе.

Мы убеждаемся - человечеству есть куда идти, куда лететь, куда стремиться. Более того:

Если Запад полностью уступит Советам, будет куда эмигрировать дальше...

ВСЕ МЫ ГОТОВИЛИСЬ...

Все мы готовились к отъезду на Запад, Каждый по-своему.

Самые дальновидные занимались английским. Самые практичные обзаводились кораллами и Хохломой.

Кто-то учился водить автомобиль. Кто-то фотографировал свои рукописи...

Мой сосед Григорович вывез два ратиновых отреза на пальто. (В результате, говорят, сшил из них чехол для микроавтобуса...)

Лично я собирал информацию. Мне хотелось трезво и объективно представлять себе будущую жизнь.

Я знал, что литература в Америке источником существования не является. Что тиражи русских книг - ничтожны. Что людям моего склада очень трудно найти работу. Что американская преступность достигла устрашающих размеров...

Мне хотелось знать правду. Я желал навсегда покончить с иллюзиями.

Многое из того, что я узнавал, внушало ощущение страха. Я боялся одиночества и немоты. Меня ужасала перспектива второго рождения. Пугала неизбежная языковая изоляция.

Я не был уверен, что смогу писать. А тогда все остальное не имело бы значения.

Кроме того, я опасался ностальгии. Я так много слышал об этом. Я читал письма Бунина, Цветаевой, Куприна. Я не мог сомневаться в искренности этих писем...

Конечно, мне и раньше случалось надолго покидать Ленинград. Но тогда я знал, что могу вернуться. И все равно умирал от тоски...

В армии у нас было такое печальное развлечение. Собирались бывшие ленинградцы и начинали вспоминать... дома. По улице Ракова, скажем. Один за другим. Какого цвета, сколько этажей?.. Что там было внизу- закусочная, ателье проката?..

Заканчивалось это дело мрачной попойкой, слезами, бессонницей...

И вот мы приехали. Испытали соответствующий шок. И многие наши страхи подтвердились.

Действительно, грабят. Действительно, работу найти трудно. Действительно, тиражи ничтожные.

А вот ностальгия отсутствует.

Есть рестораны для собак. Брачные агентства для попугаев. Резиновые барышни для любовных утех. Съедобные дамские штанишки. Все есть. Только ностальгия отсутствует. Единственный фрукт, который здесь не растет...

Лишь иногда, среди ночи... В самую неподходящую минуту... Без причины... Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!

Но это так, иногда... И говорить не стоит... Да и газета наша принципиально оптимистическая...

С ДЕТСТВА НАС УБЕЖДАЛИ...

С детства нас убеждали, что мы - лучше всех. Внушали нам ощущение полного и безграничного совершенства.

Советское - значит, отличное! Наше учение - самое верное! Наши луга-самые заливные! Наши морозы - самые трескучие! Наша колбаса - самая отдельная! И так далее...

Самовлюбленный человек производит жалкое впечатление. "Я-умный, добрый и хороший!"-звучит неприлично.

Коллективное самолюбование выглядит не менее глупо, чем персональное. "Мы - умные, добрые и хорошие!" - тоже не звучит.

Видимо, многие думают иначе. Кричать о себе: "Я - хороший!"-не решаются. А вот утверждать: "Мы- хорошие!" - считается нормальным...

Народ - есть совокупность человеческих личностей. История народа совокупность человеческих биографий. Культура, религия - необозримая совокупность человеческих деяний и помыслов.

Повышенное расположение к себе - есть нескромность. Повышенное расположение к своему народу - шовинизм.

Заниматься самовосхвалением - непристойно. Восхвалять свой народ, принижая другие, - так же глупо и стыдно.

Прославить человека могут лишь его дела. Так и слава народа - в его деяниях. В его истории, религии, культуре...

Мы создали первую в Америке еврейскую газету на русском языке. Не потому, что мы - лучше. И не потому, что мы - хуже. А потому, что мы есть. И будем...

В Ленинграде у меня был знакомый - Гриша Певзнер. При слове "еврей" лез драться. Гриша считал, что "еврей" - оскорбление.

Например, его спрашивали:

- Вы - еврей?

И Гриша становился в позицию. На его лице вспыхивали багровые пятна. На скулах появлялись желваки. Он говорил:

- Что ты хочешь этим сказать?!.

Гриша был уверен, что защищает свое национальное достоинство. Расписываясь при этом в своей неполноценности.

У мировых знаменитостей Гриша выискивал наличие еврейской крови. Считал евреями Пушкина и Блока. Но при этом утверждал, что марксизм выдумал Энгельс - гой и забулдыга...

Гришу можно понять. Гриша настрадался от антисемитизма.

Но ведь мы-то уехали. (Кстати, Гриша тоже.) Так давайте чуточку расслабимся. Давайте при слове "еврей" не размахивать кулаками.

Любовь к своему народу - естественное чувство. Да и любовь к себе естественна. Люби на здоровье. Люби, но помалкивай...

Чтобы не получилось - "Еврейское - значит, отличное!"...

Я ДУМАЮ, РЭЙГЕН...

Я думаю, Рэйген очень популярен среди новых эмигрантов. Я не имею специальных данных, просто мне так кажется.

Мы знаем, что на коммунистических лидеров оказывает воздействие только сила. Что любые мирные переговоры они используют в корыстных и неблаговидных целях. Что любое соглашение может быть нарушено в удобной для большевиков позиции.

Кремлевские правители уважают только силу. Рэйген производит впечатление сильного человека. Недаром ему так хорошо удавались роли ковбоев.

Рэйген тверд и практичен. Он последовательно внедряет свои идеи. Уверенно навязывает свою волю конгрессу. На международном уровне высказывается твердо и жестко.

И вдруг - неожиданная отмена зернового эмбарго. Признаюсь, меня несколько озадачило это решение.

Рэйген мотивирует его следующим образом:

"Эмбарго затрагивает интересы американских фермеров. Желая наказать большевиков, мы наказываем себя, И наконец, коммунисты покупают зерно в других странах. То есть эмбарго не достигает своей цели".

Мне кажется, в этом случае здравомыслие Рэйгена граничит с цинизмом.

Да, американские фермеры заинтересованы в том, чтобы продавать излишки своего хлеба. Эмбарго действительно причиняет им некоторый материальный ущерб.

Но ведь существует и этическая сторона дела. Существует понятие гражданского и нравственного долга.

Американское зерно в данном случае - понятие условное. Это вовсе не блины и пампушки для советских людей.

Обеспечив себя зерном, большевики увеличат военные расходы. Высвободят средства для осуществления новых милитаристских планов.

Зачем же укреплять позиции врага, не скрывающего своих глобальных экспансионистских целей.

Возможно, Рэйген считает эмбарго не принципиальной мерой. Рассматривает его как побочный и несколько женственный дипломатический ход в манере господина Картера. Собирается противопоставить ему какие-то более жесткие и недвусмысленные методы давления. Компенсировать отмену зернового эмбарго более действенными политическими акциями.

Возможно, это так. Будем надеяться, что это так.

И все-таки остается чувство досады. Этика и мораль начинаются с готовности жертвовать личными интересами ради достойной цели. А государственные принципы требуют определенных и неизменных критериев.

Не всякое дело может быть предметом компромисса.

В СОЮЗЕ НАМ КАЗАЛОСЬ...

В Союзе нам казалось, что мы - демократы. Еще бы! Ведь здоровались с уборщицами. Пили с электромонтерами. И как положено-тихо ненавидели руководство...

Тоталитарный строй нам претил. Мы ощущали себя демократами.

И наконец сделали окончательный выбор. Подали документы на выезд.

Приехали. Осмотрелись.

И оказалось, что выбрать демократию - недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.

Профессией надо овладеть. То есть-учиться. Осваивать навыки. Постигать законы мастерства.

Мы учимся демократии подобно тому, как учились ходить. Робко и неуверенно делаем первые шаги. Естественно, не обходится без падений и ушибов...

Скоро мы будем отмечать юбилей "Нового американца". За это время газета изменилась самым радикальным образом.

Я говорю не о количестве страниц. Не о принципах верстки. И даже не о качестве публикуемых материалов.

Произошло нечто более важное. Изменились мы сами.

Чего только не происходило за эти месяцы в редакции! То делались попытки установить непререкаемое единовластие. То, наоборот-увести газету в дебри анархии и безответственности.

Часы напряженных дискуссий сменялись периодами расслабленного умиротворения. Турниры уязвленных амбиций чередовались с припадками взаимного обожания.

Шаг за шагом мы избавлялись от пережитков тоталитаризма. И процесс этот далеко не завершен. Но уже сейчас можно говорить о торжестве демократических принципов.

Есть обязанности у президента корпорации. И есть обязанности у наборщицы. Спорные вопросы обсуждаются на редакционных летучках. Если не удается прийти к общему мнению - голосуем. Последняя статья Глезера обсуждалась четыре раза. И все-таки была отвергнута. Большинство голосовало против. За-только двое. Президент и главный редактор...

Разумеется, количественный принцип - не идеален. Истина далеко не всегда принадлежит большинству. Но меньшинству она принадлежит еще реже...

Любое учреждение представляет собой крошечную модель государства. У тоталитарной модели есть свои преимущества - оперативность, дисциплина, безоговорочная исполнительность. Но во имя этого приходится жертвовать главным - человеческим достоинством.

И потому мы - убежденные демократы...

Конечно, мы - не только сослуживцы. Не только - единомышленники. Есть у меня в редакции близкие друзья. Люди, которыми я восхищаюсь. Мнением которых чрезвычайно дорожу.

Стоит ли выделять их фамилии? Пожалуй-нет. Ведь это будет не демократично...

ЕЩЕ В ЛЕНИНГРАДЕ...

Еще в Ленинграде мне часто приходилось слышать:

"Все русские на Западе жестоко перессорились! Евреи с православными. Монархисты с демократами. Либералы с почвенниками. Первая эмиграция с третьей. И так далее..."

Наконец я приехал и убедился: действительно, ругани хватает. И в прессе, и на частном уровне...

Поводов бесчисленное множество. Эстетические, политические, философские, религиозные... Цель одна

- скомпрометировать идейного противника как личность. Повторяю: не убедить, не опровергнуть, а именно

- скомпрометировать...

В какой-то степени нас можно понять. За спиной - десятилетия вынужденной немоты. Печать на устах. Кляп во рту. Амбарный замок на губе.

Десятилетия мы безмолвствовали. Раскланивались с негодяями. Улыбались стукачам. Мирились с любыми гнусностями.

И вот мы здесь. Кругом свобода, демократия и плюрализм!

Нам скомандовали - можно! Можно все. Можно думать, читать, говорить!

Какое это счастье - говорить что думаешь! Какая это мука - думать что говоришь! Говорить умеет всякий. (На Четырнадцатой улице есть попугай в зоомагазине. Говорит по-английски втрое лучше меня.)

А думать - не каждый умеет. Слушать - и то разучились.

Казалось бы-свобода мнений! Очень хорошо. Да здравствует свобода мнений! Для тех, чьи мнения я разделяю.

А как быть с теми, чье мнение я не разделяю?! Заткнуть им рот! Заставить их молчать! Скомпрометировать как личность!..

Дома бытовало всеобъемлющее ругательство "еврей". Что не так - евреи виноваты.

Здесь - "агенты КГБ". Все плохое - дело рук госбезопасности. Происки товарища Андропова.

Пожар случился-КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло-под нажимом КГБ. Жена сбежала - не иначе как Андропов ее ублудил. Холода наступили - знаем, откуда ветер дует!

Слов нет, КГБ - зловещая организация. Но и мы порой бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны, то Андропов ни при чем. У него своих грехов достаточно. Так давайте же взглянем на себя критически И беспристрастно. Будем учиться выслушивать своих противников. Терпимо относиться к чужому мнению. Соблюдать элементарные приличия.

Давайте учиться жить по-человечески! И учтите, если кто-то возражает, я буду считать этого человека агентом КГБ...

Я ЧАСТО ВСПОМИНАЮ...

Я часто вспоминаю лагерную зону под Иоссером, Перекур на лесоповале. Потомственный скокарь Мурашка рассуждает у тлеющего костра:

- Хорошо, начальник, в лагере! Можно не думать. За нас опер думает...

А теперь мне хочется задать читателям вопрос:

- Не уподобляемся ли мы этому тюремному философу? Живем мы или тянем срок?

И вообще, кто мы такие? Безответственные малолетки или взрослые люди? Способны ориентироваться в мире идей? Или нужен милиционер-регулировщик? Желаем думать самостоятельно? Или пусть думает начальство?..

Мы объявили газету независимой и свободной трибуной. Стараемся выражать различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Доверяем читателю. Предоставляем ему возможность думать и рассуждать.

В ответ то и дело раздается:

- Не хотим! Не желаем свободных дискуссий! Не интересуемся различными точками зрения! Хотим единственно верное учение! Единственную правильную дорогу! Хотим нести единственный, идеологически выдержанный транспарант!

Зачем нам яркие, праздничные одежды самостоятельной мысли? Хотим быть серыми и одинаковыми, как новобранцы...

Зачем нам колебаться, меняться и перестраиваться?! Хотим быть твердыми, как шанкр!

Хотим, чтобы все было просто.

Были коммунистами, стали антикоммунистами. Сменили ворота, как на футбольном поле.

А если мир сложнее таблицы умножения? Если кроме "дважды два - четыре" существуют логарифмы?

Нет! Не желаем споров! Не хотим разногласий! Отказываемся выражать собственное мнение! За нас думает академик Сахаров.

Не желаем спорить и возражать. Пусть все будет чинно и спокойно. Как в морге...

Видел я раз случайно пекинскую кинохронику. Торжественный митинг, центральная площадь. Полмиллиона китайцев в одинаковых синих робах. Главный что-то пискнул, и китайцы дружно пискнули в ответ. И одновременно протянули вверх сжатые кулаки.

Тут я, честно говоря, перепугался. Вот это машина! Полмиллиона шурупов и винтиков! И все заодно. Да это пострашнее водородной бомбы!..

Настанет ли конец бараньему единодушию?! Проснется ли в нас думающий, колеблющийся, свободный человек?!

ПРОТИВ МОЕГО ДОМА...

Против моего дома есть небольшой супермаркет. Вы заходите, накладываете продукты. Затем рассчитываетесь у прилавка.

Миловидная девица укладывает содержимое тележки в коричневый бумажный пакет.

Вы слышите приветливое:

- Thank you! Have a nice day!

Там же имеются в продаже целлофановые мешки. Стоят - десять центов.

Вы покупаете этот мешок. Платите десять центов. Однако в целлофановый мешок девица содержимое тележки не укладывает. Протягивает этот самый мешок, и все. А положить в мешок товар не удосуживается. И уже не говорит вам приятных слов.

Потому что это - лишняя работа. Лишнее движение. Не предусмотренное стандартами здешнего обслуживания.

Меня это, честно говоря, поразило. Казалось бы, так естественно оказывать пустяковую дополнительную услугу. Так - нет.

В бумажный мешок - пожалуйста! А в целлофановый - ни за что!

Ну что ты скажешь?! Может, действительно - хваленая американская вежливость формальна. И дружелюбие - формально. И благородство. И любовь к свободе...

Еду в метро, охваченный грустными размышлениями. Обращаюсь к прилично одетому господину. Спрашиваю нужную остановку.

-А куда вы направляетесь? - интересуется господин.

Я объяснил.

Так он, представьте себе, вылез из метро раньше, чем ему было нужно. Отправился меня провожать. Всю дорогу звал мое семейство пожить у него. Прощаясь, сунул мне визитную карточку.

- Я, - говорит - адвокат. Понадобится консультация-звоните...

Ну что ты будешь делать с этой Америкой?! Любить ее или ненавидеть?!

ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД...

Четыре года назад японский журналист задал академику Сахарову вопрос:

- Может ли измениться советский режим? Реально ли это в обозримом будущем?

- Боюсь, что нет, - ответил Сахаров. Тогда журналист спросил:

- Значит, все безнадежно? Ради чего же вы занимаетесь правозащитной деятельностью? Зачем рискуете собой?

Сахаров ответил:

- Тогда вообще не стоило бы жить. Без надежды жизнь лишается смысла. Я не верю... И все-таки надеюсь.

Это соображение может показаться наивным. Однако - лишь на первый взгляд. Правда существует во имя правды. Не преследуя каких-либо иных, материальных целей.

Надежда существует во имя надежды.

Пусть все ужасно. Газету утром раскрывать боимся. Военная угроза, Польша, терроризм...

Казалось бы, семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились... И впереди-конь бледный... И всадник, которому имя - смерть...

И все-таки мы говорим друг другу:

- Счастливого Нового года!

Все было. Всякое бывало. Но дружба уцелела. Хоть и сокращается порою круг друзей. Но телефон звонит. И почтальонам есть работа. И вечно рядом какие-то симпатичные люди...

- Надейтесь, друзья! Врагам мы тоже говорим:

- Счастливого Нового года!

Чем бы их таким порадовать, врагов? Может, окочуриться им на радость?

Что ж, со временем, как говорится, - не исключено.

Надейтесь, враги!

Я все еще надеюсь. Не от слепоты. Не от бессилия. Во имя самой надежды. Без каких-либо иных материальных целей.

Сама надежда является целью. Она же является средством.

БЫЛ У МЕНЯ В ЛЕНИНГРАДЕ...

Был у меня в Ленинграде знакомый фарцовщик. Громадными партиями скупал у иностранцев всяческое барахло. Занимался также валютой и антиквариатом...

Позавчера встречаю его на Квинс-бульваре. Обнялись, разговорились.

- Ну как, - спрашиваю, - чем занимаешься?

- Кручу баранку, - отвечает, - вкалываю с утра до ночи.

Я удивился:

- Ты же был деловой, предприимчивый?! Мой друг усмехнулся:

- Америка показала, кто деловой, а кто не очень. Действительно, Америка многое заставила пересмотреть в себе и в жизни.

Здесь все по-другому. Здесь понятия "бизнесмен" и "мошенник" не совпадают. Говоря проще, здесь надо работать.

Вот мой знакомый и превратился в честного труженика...

Мне возразят:

"Ну, хорошо - ремесленники, инженеры, ученые. А как быть с музыкантами и литераторами?"

Хорошие музыканты играют. Я не говорю о Ростроповиче. Пономарев играет. Сермакашев играет. Батицкий играет. (Причем речь идет только о моих личных знакомых.)

Литераторов поддерживает государство. У Поповского - стипендия. У Парамонова - стипендия. У Соловьева, Клепиковой - такая же история. Даже Алешковский грант получил...

Мне возразят:

"А как же быть с писателями на велфейре? С музыкантами за баранкой? С кинорежиссерами, переквалифицировавшимися в управдомы?"

А вы присмотритесь. Может, они большего и не стоили. Может, это их настоящее призвание?!

Короче, либо это временно, либо справедливо...

Америка - не рай. И не распределитель ЦК. Америка не только вознаграждает одаренных и работящих. Америка жестоко отрезвляет самонадеянных и заблуждающихся.

Причем выигрывают и те, и другие. Одаренным и работящим воздается по заслугам. Самонадеянные и заблуждающиеся утрачивают вредные иллюзии. И то, и другое - благо.

Мои товарищи Вайль и Генис сменили десятки профессий. Насколько я знаю, вершина их советской биографии - пожарная команда. А теперь уважаемые люди. Критики. Попробуй тронь!

Меттер заведовал поломанной радиостанцией и сочинял телепередачи о животноводах. А теперь, что ни говори, - президент корпорации.

И так далее.

Лично я стал тем, кем был, наверное, и раньше. (Просто окружающие этого не знали.) То есть-литератором и журналистом. Увы, далеко не первым. И, к счастью, далеко не последним.

КАК-ТО БЕСЕДОВАЛ Я...

Как-то беседовал я с приятелем. Приятель выпил, закусил и говорит:

"С американцами дружить невозможно. Это холодные, черствые, меркантильные люди. Главное для них - практический расчёт...

Помнишь, как было в Союзе? Звонит тебе друг среди ночи:

"Толик! У меня-депрессия! С Алкой полаялся!"

Ты хватаешь пузырь - и к нему. И потом до утра керосините... Он для тебя последнюю рубаху снимет... И ты для него... Вот это дружба! Навзрыд! До упора!.."

Все это мой приятель говорил абсолютно серьезно. И я задумался...

Есть в Ленинграде писатель. Общительный, способный, добродушный человек. Как выяснилось - давний осведомитель ГБ. Взял и посадил своего друга Михаила Хейфеца. А ведь дружили. И до утра беседовали. И последними рубахами торжественно обменивались...

Есть в Союзе такой романист-Пикуль... Размашистый, широкий человек. И водку пить мастак, и драться лезет, если что... Взял и посадил своего (и моего) друга Кирилла Успенского...

И так далее.

Есть в российском надрыве опасное свойство. Униженные, пуганые, глухонемые-ищем мы забвения в случайной дружбе. Выпьем, закусим, и начинается:

"Вася! Друг любезный! Режь последний огурец!.."

Дружба - это, конечно, хорошо. Да и в пьянстве я большого греха не вижу. Меня интересует другое. Я хочу спросить:

- А кто в Союзе за 60 лет написал 15 миллионов доносов?! Друзья или враги?

Да, американцы сдержаннее нас.

В душу не лезут. Здесь это не принято.

Если разводятся с женой, идут к юристу. (А не к Толику - водку жрать.)

О болезнях рассказывают врачу.

Сновидения излагают психоаналитику.

Идейного противника стараются убедить. А не бегут жаловаться в первый отдел...

Да и так ли уж они практичны?

Часть моих рукописей вывез из Ленинграда американец Данкер. Кстати, интеллигентный негр. Совершенно бескорыстно. Более того, с риском для карьеры. Поскольку работает в американо-советской торговле.

Издал мою книгу американец Проффер. И тоже - совершенно бескорыстно. Более того, претерпевая убытки на многих русских изданиях.

Переводят мои сочинения две американки. И обе работают бесплатно. В сомнительном расчете на грядущие барыши.

В одном мой друг прав. Последней рубашкой здесь со мной не делились. И слава Богу! Зачем мне последняя рубашка? У меня своих хватает.

Я уж не говорю про огурцы...

В ДЕТСТВЕ Я БЫЛ...

В детстве я был невероятным оптимистом. В дневнике и на обложках школьных тетрадей я рисовал портреты Сталина. И других вождей мирового пролетариата. Особенно хорошо получался Карл Маркс. Обыкновенную кляксу размазал-уже похоже...

Маршируя в пионерских рядах, я не щадил голосовых связок.

Я рос оптимистом. Мне говорили:

"Жить стало лучше, жить стало веселее!"

Я верил.

Вспоминается такой задорный марш:

Мы будем петь и смеяться, как дети, Среди всеобщей борьбы и труда...

Эти слова я выкрикивал десятки раз. Выкрикивал, выкрикивал, а потом задумался. Что же это получается? Все кругом работают, а мы поем и хохочем, как слабоумные...

В общем, стал мой оптимизм таять. Все шло - одно к одному. Деда расстреляли. Отца выгнали с работы. Потом меня - из комсомола. Потом - из университета. Потом - из Союза журналистов. И так далее. Потом оказалось, что далее-некуда... И пессимизм мой все крепчал.

Окружение мое тоже состояло из людей печальных. Весельчаков я что-то не припомню. Весельчаков мои друзья остерегались - не стукач ли?..

Наконец мы эмигрировали. Живем в Америке. Присматриваемся к окружающей действительности. Спросишь у любого американца:

- Как дела?

- Фаин! - отвечает.

Вроде бы - не дурак. И уж, как минимум, - не стукач.

Может, у него и в самом деле - файн? Почему бы и нет? Говорит, что думает. Живет, как считает нужным. Молится, кому хочет. Сыт, одет, обут... Каждому, что называется, по труду...

Так наметился у меня поворот к оптимизму. Теперь уже на мрачных людей смотрю подозрительно. Чего это они такие мрачные? Как бы галоши не украли? А может, КГБ их сюда засылает для увеличения напряженности?..

И коллеги у меня подобрались соответствующие. То и дело - улыбаются. Порой смеются. Изредка даже хохочут.

И газету делают - принципиально оптимистическую!

Конечно, бывают и у нас огорчения. То анонимное письмецо от какого-нибудь уязвленного дурака. То из Союза придут дурные вести. Или дочь презрением обдаст за то, что не умеешь водить автомобиль...

Но главная проблема решена. Будущее наших детей - прекрасно. То есть наше будущее.

Поэтому наша газета взывает к мужеству и оптимизму.

А истинное мужество в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду!

ОДНАЖДЫ МЫ ЕХАЛИ В САБВЕЕ...

Однажды мы ехали в сабвее. Я был с женой и дочкой. Сижу, читаю газету.

На остановке ворвались молодые люди. А может, перешли из другого вагона. Человек пять. Один с гитарой, у другого-транзистор... Куртки, сникерсы...

Это были нехорошие, дурно воспитанные молодые люди. Они шумели, толкались, вероятно - сквернословили. Они, как говорится, нарушали...

Публика вела себя не лучшим образом.

Один газету читает. Другой в окошко загляделся. (Благо за окном сплошная тьма.) И так далее.

В Союзе я бы знал, как поступить. Я бы подошел к этим молодым людям и сказал:

- Заткнитесь! И добавил бы:

- Вон отсюда!

А если надо, треснул бы кого-то по затылку...

А тут я испугался. Языка толком не знаю. Порядков не знаю. Скажут что-то - не пойму. То ли извиняются, то ли дальше оскорбляют. А вдруг стрелять начнут? Может, у каждого - по нагану? Или - бритвой по физиономии...

Советский хулиган-он родной и понятный. Он если бьет, то монтировкой. Или трубой. Или доской от забора. Или пивной кружкой. Или вилкой, на худой конец. То есть - знакомыми, полезными вещами.

А у этого что на уме?..

Короче, сижу, читаю газету. А молодые люди продолжают нарушать. Старуху толкнули. Из горлышка выпили. Транзистор завели на полную мощность. В общем-ничего хорошего...

Читаю газету.

Вдруг поднялся мужчина средних лет. Американец. Худой такой. И ниже меня ростом. Подошел к хулиганам и говорит:

- Заткнитесь! И затем:

- Вон отсюда.

Чувствовалось, если надо, он может кого-то и по затылку треснуть.

И молодые люди заткнулись. И на остановке - вышли.

А мужчина сел и задремал.

К чему я все это рассказываю? А вот к чему. Я знал все английские слова, которые он произнес. И сам все это мог произнести без акцента.

Однако - не произнес. Я газету читал.

Как вы сейчас...

КОГДА-ТО Я РАБОТАЛ НА ЗАВОДЕ...

Когда-то я работал на заводе. Точнее - в заводской многотиражке.

На этом заводе произошел удивительный случай. Один мой знакомый инженер хотел поехать в Англию. Купил себе туристскую путевку. Начал оформлять документы. Все шло хорошо. И вдруг-отказ. Партком отказался выдать моему знакомому необходимые рекомендации.

Я спросил парторга:

- В чем дело? Ведь мой знакомый - не еврей?

- Еще бы! - сказал парторг.

- Кроме того, он член партии.

- Естественно! - сказал парторг.

- Так в чем же дело? Чего вы его не отпускаете?

Парторг нахмурился и говорит:

- Ваш знакомый слишком часто улыбается. И даже смеется. В том числе и на партийных собраниях. Есть свидетели...

- А, - говорю, - тогда понятно...

Улыбающийся человек неугоден тоталитаризму. Смеющийся - опасен. Хохочущий - опасен втройне.

Дома нас окружала тотальная безвыходная серьезность. Вспомните лица парторгов, милиционеров и заведующих отделами. Вспомните лица домоуправов, торговых работников и служащих почты. Вспомните лица членов Политбюро ЦК. Вспомните, например, лицо Косыгина. Беременным женщинам нельзя показывать такие вещи...

Сейчас мы в Америке. Строим новую жизнь. Реализуем изначальные демократические права. Право на собственное мнение. Право на материальный достаток. Право на творчество... И так далее.

И еще. Мы осуществляем великое человеческое право на смех и улыбку.

Смеемся над велеречивой тупостью и змеиным ханжеством. Над лжепророками и псевдомучениками. Над президентами и рыцарями велфейра...

Шесть месяцев выходит наша газета. Шесть месяцев я то и дело слышу...

- И чего вы смеетесь? Над чем потешаетесь? Такие несерьезные... В Камбодже - террор. В Афганистане - трагедия. Академик Сахаров томится в Горьком... И вообще, мир на грани катастрофы!..

Да, мир на грани катастрофы. И привели его к этой грани - угрюмые люди. Угрюмые люди держат в плену заложников. Угрюмые люди бесчинствуют в Камбодже. И гордость России, академика Сахарова, мучают тоже угрюмые люди.

И потому - мы будем смеяться. Над русофобами и антисемитами. Над воинственными атеистами и религиозными кликушами. Над мягкотелыми "голубями" и твердолобыми "ястребами"...

И главное - тут я прошу вас быть абсолютно внимательными - над собой!

ЭТО БЫЛО...

Это было в минувшую пятницу. Я познакомился с живым американским "левым". Я был уверен, что их не существует. Что господин Максимов сгущает краски.

И вот я познакомился с Эрни Данэлом. Он не коммунист, не заговорщик. Он даже не красный. Он - розовый, левый.

Эрни рассказывает о себе:

- Я родился в очень чопорном, богатом и гнусном семействе. Достаточно сказать, что моим крестным отцом был Рокфеллер. Поэтому я стал мятежником. Я возненавидел эстаблишмент и, главным образом, - моего папашу...

Я стал употреблять наркотики и заниматься контрабандой. Был членом довольно могущественной шайки. Знал черный рынок и все непотребные места.

Мы ненавидели богачей, капиталистов, продажных священников. Мы ненавидели это развращенное, безжалостное общество.

Несколько раз я был арестован. Но папаша брал хороших адвокатов, и меня выпускали...

Я продолжал бороться. Мы вели политическую борьбу, разрушая устои капитализма. Ночью мы вскрывали багажники автомашин. Били стекла...

- Сколько тебе было лет?

- Шестнадцать. Но я был сложившимся революционером. Я курил марихуану назло папаше и эстаблишменту.

- А сейчас?

- И сейчас я придерживаюсь оппозиционных взглядов. По-моему, Рэйген слишком груб. Политика Киссинджера была мягкой. И это предотвратило войну. Политика же Рэйгена чревата войнами.

- Но война уже идет, - сказал я. - Войны были при Киссинджере. Войны идут постоянно. Америка уже проиграла несколько войн.

- Америка не воюет. Это главное. Я думаю о своем народе.

- Рано или поздно советские танки будут здесь. Если их не остановить сейчас.

- Это будет не скоро. Ведь Россия так далеко...

- Боже, как ты глуп! - хотелось выкрикнуть мне. - Как ты завидно и спасительно глуп...

Но я сдержался. От этого человека в какой-то степени зависело мое будущее.

Познакомились мы не случайно. Эрни Данэл - преуспевающий литературный агент. Работает в солидной конторе. Обслуживает ненавистный эстаблишмент.

Может, заработаю с ним большие деньги. Капитализм, вопреки своей исторической обреченности, дает человеку такую надежду...

ПРИНЯТО ДУМАТЬ...

Принято думать, что советская армия могущественна и непобедима. И потому весь цивилизованный мир дрожит от страха.

По-моему - зря. Я три года был советским военнослужащим. Более того, пассивным участником некоторых военных действий. В ходе которых меня постигло разочарование относительно боевой готовности советской армии. С тех пор лично я не дрожу.

Дело было так. Наша рота лагерной охраны стояла под Иоссером. В роте было девять отделений. Четвертым отделением командовал ефрейтор Головня.

Внезапно Головня помешался. В роте был смотр, и его отделение заняло пятое место. Головня рассвирепел, залез на чердак и открыл стрельбу. Ему хотелось перестрелять конкурентов. И он, действительно, ранил из автомата троих военнослужащих.

Нас было сто человек. Когда началась стрельба, все разбежались. Некоторые бежали до самого винного магазина. Очень разумно действовала повариха Шура. Услышав стрельбу, Шура залезла в борщевой котел.

Начальство объявило тревогу. За казармой собралось человек двадцать. Командир роты спросил:

- Есть добровольцы? Выходи!

Добровольцев не оказалось. Кому охота рисковать жизнью в мирные дни?

Тогда начальство вызвало подкрепление. Мы ожидали его больше суток. Наконец прибыли два бронетранспортера и отряд сверхсрочников. Один бронетранспортер сломался возле переезда. Другой потерял управление и мягко съехал в карьер. Буксуя, он страшно рычал и не двигался. Сверхсрочники занялись починкой.

Два часа спустя они захотели есть. Продуктов им не доставили. В результате они съели наше довольствие. А нам командование выдало по рублю. Чтобы мы шли в поселок за булкой. Часть наших солдат еще раньше ушла за "Агдамом". Теперь ушли все остальные.

Головня, воспользовавшись замешательством, покинул чердак. Он сильно толкнул в грудь капитана Прищепу и убежал на лесобиржу. Там он напился этилового спирта, заснул и был арестован милицией.

Когда его допрашивал замполит Бертельсон, Головня напевал:

- Я люблю тебя, жид, что само по себе и не ново... Боюсь, что Головню расстреляли. Или посадили в сумасшедший дом. Мы же продолжали службу в нашей

доблестной армии...

ТО, О ЧЕМ Я СОБИРАЮСЬ РАССКАЗАТЬ...

То, о чем я собираюсь рассказать, - невероятно. И произошло это на конференции в Лос-Анджелесе.

Еще в самолете меня представили знаменитому ученому Джорджу Гибиану из Корнуэлла. Мы разговорились (Джордж превосходно владеет русским языком).

Но поразило меня другое. Меня поразил его галстук. На вишневом фоне, пониже безукоризненного узла, золотилась отчетливая монограмма - "С. Д.".

Это были мои инициалы. Я порозовел от гордости. Я и не думал, что моя популярность так велика.

Всю дорогу я ласково подмигивал Гибиану...

Началась конференция. Нас познакомили с ее организатором - госпожой Матич. Это была красивая молодая Женщина с чудесной улыбкой.

Но поразило меня другое. Ее элегантные кожаные туфли были украшены моими инициалами - "С. Д.".

Я был крайне взволнован. Моя популярность достигла небывалых размеров. Я даже чуть изменил походку.

Далее в ходе конференции меня подстерегали бесчисленные сюрпризы.

Свои инициалы я обнаружил на портфеле выдающегося журналиста Роберта Кайзера. На авторучке, принадлежащей драматургу Эдварду Олби. На золоченой пудренице ВерыДанхэм. На зажигалке Эллендеи Проффер...

Мое сердце бешено колотилось. Глаза сверкали. Щеки покрылись малиновым румянцем.

Я говорил себе:

- Не возбуждайся! Все идет нормально. Семинары, заседания, художественные чтения, банкеты, разговоры в кулуарах... Литература третьей волны заявила о себе громогласно и убедительно.

Окончился последний, заключительный семинар. Нас повезли в Беверли Хиллс. Там в особняке Дохини Грейстоун состоялся прощальный банкет. На одной из веранд под звуки флейты я разговаривал с Аксеновым.

Кумир моей юности был, как обычно, сдержан и приветлив. Слава не превратила его в оракула и монстра.

"Я буду таким же, - мелькнуло в сознании, - простым и доступным..."

Но поразило меня другое. Голубые носки Василия Аксенова были украшены моими инициалами - "С. Д.". И тогда я не выдержал.

- Вася, - сказал я притворно, - что означают эти буквы? Что означают эти непонятные буквы - "С. Д."?

- Кристиан Диор, - ответил Вася, - CHRISTIAN DIOR. Самая модная парижская фирма. Производит одежду, духи, украшения...

Наступила мучительная пауза. Голос флейты звучал уныло и равнодушно.

Я вздохнул и подумал:

"Триумф откладывается!.."

ТРИ ГОРОДА...

Три города прошли через мою жизнь.

Первый из них - Ленинград.

Без труда и усилий далась Ленинграду осанка столицы. Вода и камень определили его горизонтальную, помпезную стилистику. Благородство здесь так же обычно, как нездоровый цвет лица, долги и вечная самоирония.

Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько уязвленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином.

Такие города имеются в любой приличной стране. (В Италии - Милан. В Соединенных Штатах - Бостон.)

Ленинград называют столицей русской провинции. Я думаю, это наименее советский город России...

Следующим был Таллин. Многие считают его искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллина естественно быть немного искусственным.

Жители Таллина-медлительны и неподвижны. Я думаю, это неподвижность противотанковой мины.

Таллин-город вертикальный, интровертный. Разглядываешь высокие башни, а думаешь о себе.

Это наименее советский город Прибалтики. Штрафная пересылка между Востоком и Западом.

Жизнь моя долгие годы катилась с Востока на Запад. И третьим городом этой жизни стал Нью-Йорк...

Нью-Йорк - хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко сменяется презрительной гримасой. Нью-Йорк расслабляюще добродушен и смертельно опасен. Размашисто щедр и болезненно скуп.

Его архитектура напоминает кучу детских игрушек. Она ужасна настолько, что достигает своеобразной гармонии.

Его эстетика созвучна железнодорожной катастрофе. Она попирает законы эвклидовой геометрии. Издевается над земным притяжением. Освежает в памяти холсты третьестепенных кубистов.

Нью-Йорк реален. Он совершенно не вызывает музейного трепета. Он создан для жизни, труда и развлечений.

Памятники истории здесь отсутствуют. Настоящее, прошлое и будущее тянутся в одной упряжке.

Здесь нет ощущения старожила или чужестранца. Есть ощущение грандиозного корабля, набитого двадцатью миллионами пассажиров. И все равны по чину.

Этот город разнообразен настолько, что понимаешь - здесь есть место и для тебя.

Я думаю, Нью-Йорк - мой последний, решающий, окончательный город.

Отсюда можно эмигрировать только на Луну.

В РЕДАКЦИЮ ЗАШЕЛ ЖУРНАЛИСТ...

В редакцию зашел журналист. Предложил свои услуги:

- Хочу осветить серьезное мероприятие - выставку цветов. И разумеется - с антикоммунистических позиций.

Мы немного растерялись. Цветы и политика - как-то не вяжется...

Мне представился заголовок:

"Георгин - великое завоевание демократии!"

И еще я вспомнил один разговор. Уважаемый человек из первых эмигрантов настаивал:

- Скажите прямо, вы антикоммунисты или нет? И снова мы растерялись. Кто же мы, в самом-то деле? То, что не коммунисты, - это ясно. Но - анти?..

О научном коммунизме представления имеем самые расплывчатые. Даже что такое "базис" - нетвердо помним. (Похоже на фамилию завмага). Бороться с научным коммунизмом должны ученью, философы, экономисты...

О реальном коммунизме знаем еще меньше. Ведь то, что происходит на родине, - от коммунизма чрезвычайно далеко. Это свинство даже вожди перестали коммунизмом называть.

В общем, нет коммунизма. И не предвидится...

Антикоммунисты ли мы? Можно ли быть против того, чего не существует?..

Как-то раз я беседовал с атеистом.

- Я атеист, - сказал атеист, - мой долг противостоять религии. И противостоять Богу!

- Так ведь Бога нет, - говорю. - Как можно противостоять тому, чего нет? Тому, что сам же и отрицаешь?..

Удивительно похоже рассуждают фанатики. Будь то рассуждения за или анти...

- Ладно, - сказал уважаемый человек из первых эмигрантов. - А если произойдет интервенция? Если появится возможность захватить Москву? Вы примете участие?

- Это значит - стрелять?

- Разумеется.

- В кого? В девятнадцатилетних одураченных мальчишек? В наших братьев и сыновей?..

Как ужасна сама мысль об этом! И как благородно на этом фоне звучит мирный призыв Солженицына:

"Живите не по лжи!"

Это значит - человек должен победить себя. Преодолеть в себе раба и циника, ханжу и карьериста...

Иначе - новое море крови. И может быть - реальный конец вселенной...

Мы сказали журналисту:

- Напишите о выставке цветов. Напишите без всяких позиций.

- Без всяких позиций? - удивился журналист. Затем подумал и говорит:

- Надо попробовать...

ПОНАДОБИЛИСЬ МНЕ...

Понадобились мне новые ключи. Захожу в мастерскую. У прилавка мужчина лет шестидесяти.

- Я - Кеннет Бауэре, - представился он и включил станок.

Над его головой я увидел портрет длинноволосого старика.

- Ты знаешь - кто это? - спросил мистер Бауэре. - Мой дедушка Альберт Эйнштейн! Я выразил изумление.

- Вы - еврей? - говорю. Надо же было что-то сказать.

- Я - американец, - ответил Кеннет Бауэре, не прерывая работы.

Затем указал на старинную фотографию. Пожилой мужчина в очках склонился над книгой.

- Ты знаешь, кто это? - спросил мистер Бауэре. - Великий ирландский писатель Джойс... Мой дядя!

- Значит, вы - ирландец? - сказал я. Надо же было что-то сказать.

- Я - американец, - ответил Кеннет Бауэре, не прерывая работы, теперь взгляни сюда.

Он показал мне цветной фотоснимок. Чернокожий боксер облокотился на канаты ринга.

- Узнаешь? Это великий боксер Мохаммед Али. Мой племянник...

Признаться, я несколько оробел. Кеннет Бауэре выглядел совершенно здоровым. Взгляд его был насмешлив и проницателен.

- Значит, вы - мусульманин? - сказал я. Надо же было что-то сказать.

- Я-американец.-ответил Кеннет Бауэре, не прерывая работы.

- Эти люди - ваши родственники?

- Да, - сказал он.

- Все эти люди - родственники?

- Безусловно, - сказал он.

- Люди всего мира? Всех национальностей? Всех эпох?

- Ты абсолютно прав, - сказал мистер Бауэре, - ты умнее, чем я думал.

Он закончил работу и протянул мне ключи. Я поблагодарил и расплатился. Мистер Бауэре с достоинством кивнул. Уходя, я еще раз спросил:

- Все люди мира - родственники? Братья?

- Вне малейшего сомнения, - ответил Бауэре и добавил: - Будешь в нашем районе, занеси мне свою фотографию...

МЫ И НЕ ЗАМЕТИЛИ...

Мы и не заметили, как превратились в старых американцев. Мы уже не замираем около витрин. Не разрешаем себе покупать четырехдолларовые ботинки. Не уступаем женщинам места в сабвее...

Привыкли, осмотрелись, чувствуем себя как дома. Даже лучше.

Мы беседуем с вновь прибывшими. Снисходительно выслушиваем их наивные темпераментные монологи:

- Продавцы такие вежливые! Полицейские такие обаятельные. Квартиры такие просторные...

Мы-то убедились - всякое бывает. И продавцы, бывает, обсчитывают. И полицейские грубят. И в просторной квартире неисправностей хватает...

В учреждениях бюрократии полно. Среди чиновников взяточники попадаются. Бывает, что и в очереди постоишь... Как дома...

Мои взаимоотношения с Америкой делятся на три этапа.

Сначала все было прекрасно. Свобода, изобилие, доброжелательность. Продуктов сколько хочешь. Издательств сколько хочешь. Газет и журналов более чем достаточно.

Затем все было ужасно. Куриные пупки надоели. Джинсы надоели. Издательства публикуют всякую чушь. И денег авторам не платят.

Да еще - преступность. Да еще - инфляция. Да еще эти нескончаемые биллы, инвойсы, счета, платежи...

А потом все стало нормально. Жизнь полна огорчений и радостей. Есть в ней смешное и грустное, хорошее и плохое.

А продавцы (что совершенно естественно) бывают разные. И преступники есть, как везде. И на одного, допустим, Бродского приходится сорок графоманов. Что тоже совершенно естественно...

И главные катаклизмы, естественно, происходят внутри, а не снаружи. И дуракам по-прежнему везет. И счастья по-прежнему не купишь за деньги.

Окружающий мир - нормален. Не к этому ли мы стремились?

ПОСЛЕДНЯЯ КОЛОНКА...

В Союзе я диссидентом не был. (Пьянство не считается.)

Я всего лишь писал идейно чуждые рассказы. И мне пришлось уехать.

Диссидентом я стал в Америке.

Я убедился, что Америка - не филиал земного рая. И это -мое главное открытие на Западе...

Как умел, выступал я против монополии "Нового русского слова". Потому что монополия навязывает читателям ложные ценности.

Как умел, восставал против национального самолюбования. Потому что химера еврейской исключительности для меня сродни антисемитизму.

Как умел, противоречил благоговейным и туповатым адептам великого Солженицына. Потому что нет для меня авторитетов вне критики...

Я помню, откуда мы родом. Я люблю Америку, благодарен Америке, но родина моя далеко.

И меня смущает кипучий антикоммунизм, завладевший умами недавних партийных товарищей. Где же вы раньше-то были, не знающие страха публицисты? Где вы таили свои обличительные концепции? В тюрьму шли Синявский и Гинзбург. А где были вы?

Критиковать Андропова из Бруклина - легко. Вы покритикуйте Андрея Седых! Он вам покажет, где раки зимуют...

Потому что тоталитаризм - это вы. Тоталитаризм - это цензура, отсутствие гласности, монополизация рынка, шпиономания, консервативный язык, замалчивание истинного дара. Тоталитаризм - это директива, резолюция, окрик. Тоталитаризм - это чинопочитание, верноподданничество и приниженность,

Тоталитаризм - это вы. Вы и ваши клевреты, шестерки, опричники, неисчислимые Моргулисы, чья бездарность с лихвой уравновешивается послушанием.

И эта шваль для меня - пострашнее любого Андропова. Ибо ее вредоносная ординарность несокрушима под маской безграничного антикоммунизма.

Серые начинают и выигрывают не только дома. Серые выигрывают повсюду. Вот уже сколько лет я наблюдаю...

Я пытался участвовать в создании демократической газеты. Мой опыт был неудачным, преждевременным. И определили неудачу три равноценных фактора.

На треть виноваты мы сами. Наши попытки хитрить и лавировать были глупыми, обреченными. Деловые срывы - Непростительными.

На треть виноваты объективные причины. Сокращение эмиграции, узость и перегруженность рынка, отсутствие значительного начального капитала.

И еще треть вины ложится на русское общество. На его прагматизм, бескультурье и косность. На его равнодушие к демократическим формам жизни.

"Новый американец" был преждевременной, ранней, обреченной попыткой. Надеюсь, придут другие люди, более умные, честные, сильные и талантливые. И я без удовольствия, но с любовью передаю им мой горький опыт.

Я всегда говорил то, что думал. Ведь единственной целью моей эмиграции была свобода, А тот, кто любит свободу, рано или поздно будет достоин ее.

1Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак) - писатель, журналист, в 30-е годы секретарь И. А. Бунина, с 1973 г. владелец нью-йоркской газеты "Новое русское слово" ("НРС"). - (Peд.)