Что-то кончается, что-то начинается (fb2)

Анджей Сапковский

Что-то кончается, что-то начинается

(Ведьмак Геральт — 8)

Всем молодоженам, но особенно двум из них.

Эта легенда, автором которой является Андреа Равикс, пылится где-то на полках в библиотеке Нимуэ…

1

Солнце протиснуло свои огненные щупальца сквозь щели в ставнях, пронизало комнату косыми, клубящимися от кружащейся пыли лучами, разлило яркие пятна по полу и покрывающим его медвежьим шкурам, слепящими розблесками заиграло на застежках пояса Йеннифэр. Пояс Йеннифэр лежал на высоком башмаке со шнуровкой. Высокий башмак со шнуровкой покоился на белой кофточке с кружевами, а белая кофточка с кружевами лежала на черной юбке. Один черный чулок свисал с поручня кресла, вырезанного в виде головы химеры. Второго чулка и второго башмака — со шнуровкой — нигде не было видно. Геральт вздохнул. Йеннифэр обожала раздеваться быстро и размашисто. Приходила пора привыкать к этому. Другого выхода не было.

Он встал, отворил ставни, выглянул в окно. Гладкую, как зеркальное стекло, поверхность озера затягивал туман, листва прибрежных берез и ольх искрилась росой, далекие луга покрывала низкая, плотная мгла, висящая словно вуаль над самыми верхушками трав.

Йеннифэр пошевелилась под периной, что-то пробормотала. Геральт вздохнул.

— Роскошный день, Йен.

— Э-э-э? Что?

— Роскошный день. Невероятно роскошный день.

Он был удивлен: вместо того чтобы ругнуться и накрыть голову подушкой, чародейка уселась, свесив ноги, прошлась по волосам пятерней и принялась искать на постели ночнушку. Геральт знал, что ночнушка находится за спинкой кровати, там, куда Йеннифэр закинула ее вчера ночью. Но не проронил ни слова. Йеннифэр не терпела подобных замечаний.

Чародейка негромко выругалась, отбросила ногой перину, подняла руку и щелкнула пальцами. Ночнушка выпорхнула из-за спинки, размахивая оборками словно кающийся дух, всплыла прямо в ожидающую ее руку. Геральт вздохнул.

Йеннифэр встала, подошла к нему, обняла и куснула в плечо.

Геральт вздохнул.

Перечень того, к чему приходилось привыкать, был, казалось, неисчерпаем.

— Ты хотел что-то сказать? — прищурилась чародейка.

— Нет.

— Ну и славно. Знаешь что? День действительно роскошный. Прекрасная работа.

— Работа? То есть?

Прежде чем Йеннифэр успела ответить, они услышали внизу высокий протяжный крик и свист. По берегу озера, расплескивая воду, галопом мчалась Цири на вороной кобыле. Кобыла была чистых кровей и невероятно роскошна. Геральт знал, что когда-то она принадлежала некоему полуэльфу, который составил себе представление о беловолосой ведьмочке исключительно на основании ее внешности и здорово ошибся. Цири назвала отвоеванную кобылу Кэльпи. Так островитяне со Скеллиге именовали грозного и зловредного морского духа, порой принимавшего облик лошади. Имя идеально подходило для кобылы. Не так давно некий хоббит, задумавший было Кэльпи скрасть, убедился в этом весьма болезненно. Хоббита звали Сэнди Фрогмортон, но после того случая к нему прилипла кличка «Кочан цветной капусты», или — короче — просто «Кочерыжка».

— Когда-нибудь она свернет себе шею, — проворчала Йеннифэр, глядя на наклонившуюся и поднявшуюся в стременах Цири, которая во весь опор мчалась в ореоле водяных брызг. — Когда-нибудь эта помешанная, твоя дочурочка, сломает себе шею.

Геральт обернулся и, не говоря ни слова, заглянул прямо в фиолетовые глаза чародейки.

— Ну, хорошо, хорошо, — улыбнулась Йеннифэр, не опуская глаза. — Прости. Наша помешанная дочурочка.

Она снова обняла его, крепко прижалась, снова поцеловала и снова куснула. Геральт коснулся губами ее волос и осторожно спустил ночнушку с плеч чародейки.

А потом они снова оказались в кровати, на раскиданной постели, еще теплой и пахнущей сном. И принялись взаимно искать друг друга и искали долго и очень терпеливо, а уверенность в том, что они, конечно же, найдут наверняка, наполняла их радостью и счастьем, и радость и счастье были во всем, что они делали. И хотя они так сильно отличались, они, как всегда, понимали, что эти отличия связывают намертво так же, как сработанная топором врубка связывает стропила с коньком, затес, который позволяет построить дом. И все было так же, как в первый раз, когда Геральта восхитили ее ошеломляющая нагота и бурное желание, а ее восхитили его деликатность и нежность. И так же, как в первый раз, она хотела ему об этом сказать, но он прервал ее поцелуем и ласками и отнял у ее слов всякий смысл. А позже, когда об этом хотел сказать ей он, у него перехватило дыхание, а потом счастье и блаженство обрушились на них с силой свалившегося с неба камня, и вместо ненужных слов был беззвучный крик, и мир перестал для них существовать, ибо что-то кончилось, и что-то началось, и что-то продолжалось, и была тишина, тишина и покой. И восторг. Восхищение.

Мир понемногу приходил в себя, и снова была постель, пахнущая сном, и залитая солнцем комната, и день. День…

— Йен?

— М-м-м?

— Когда ты сказала, что день роскошный, то добавила: «Прекрасная работа». Это должно было, что ли, означать…

— Должно было, — подтвердила она, потянулась и ухватилась вытянутыми руками за углы подушки, а ее грудь при этом напряглась так, что это отозвалось в ведьмаке дрожью в нижней части спины. — Видишь ли, Геральт, такую погоду сделали мы. Вчера вечером. Я, Нэннеке, Трисс и Доррегарай. Нельзя же было рисковать, такой день просто обязан был быть роскошным…

Она осеклась, ткнула его коленом в бедро.

— Ведь сегодня же самый важный день в твоей жизни, глупышка.

2

Розрог, замок, возведенный на мысе посреди озера, нуждался в изрядном ремонте как снаружи, так и внутри, причем не со вчерашнего дня. Говоря осторожно, Розрог был развалиной, бесформенным нагромождением камней, густо поросшим плющом, вьюнком и традесканцией. Развалиной, окруженной озерами, болотами и трясинами, кишмя кишевшими лягушками, ужами и черепахами. Он был развалиной уже в то время, когда его подарили королю Хервигу. Замок Розрог и окружающая его местность были чем-то вроде пожизненного приданого, прощального презента Хервигу, двенадцать лет назад отписанного племяннику Бреннаном, с тех пор именовавшимся по сему случаю Бреннаном Добрым.

Геральт познакомился с экс-королем через Лютика, поскольку трубадур навещал Розрог частенько, пользуясь тем, что Хервиг был человеком милейшим и привечавшим гостей хозяином. О Хервиге и его, с позволения сказать, «замке» вспомнил именно Лютик, когда все позиции из разработанного ведьмаком перечня Йеннифэр отвергла как неподходящие. О диво, с Розрогом чародейка согласилась немедленно и не крутя при этом носом.

Так и получилось, что свадьба Геральта и Йеннифэр должна была состояться в замке Розрог.

3

Вначале предполагалось, что свадьба будет скромной и неформальной, но со временем стало ясно, что такое по множеству причин невозможно. Тогда потребовался человек с организаторскими талантами. Йеннифэр, естественно, отказалась. Ей, видите ли, не пристало организовывать собственную свадьбу. Геральт и Цири, не говоря уж о Лютике, никакими способностями такого рода не отличались. Поэтому дело доверили Нэннеке, жрице и первосвященнице богини Мелитэле из Элландера. Нэннеке прибыла немедленно, прихватив с собой двух жриц: Иоло и Эурнэйд.

И дело сдвинулось с мертвой точки.

4

— Нет, Геральт. — Нэннеке надулась и топнула ногой. — Я не беру на себя никакой ответственности ни за церемонию, ни за пиршество. Ваша развалюха, которую какой-то идиот окрестил замком, не годится никуда и ни на что. Кухня разрушена, бальная зала сойдет разве что под конюшню, а часовня… Так это вообще никакая не часовня. Ты можешь мне сказать, какого бога почитает столь любезный твоему сердцу хромоножка Хервиг?

— Насколько мне известно, никакого. Он утверждает, что религия есть мандрагора для народа.

— Так я и знала, — проговорила жрица, не скрывая презрения. — В часовне нет ни одной статуэтки, там вообще нет ничего, если не считать мышиных… какашек. К тому же здесь на сто с гаком стае вокруг ни души. Геральт, почему вы не хотите сыграть свадьбу в Венгерберге, в цивилизованном месте?

— Ты же знаешь, Йеннифэр — квартеронка, а в твоих «цивилизованных местах» на смешанные браки смотрят косо.

— О Великая Мелитэле! Что значит четвертая часть эльфийской крови? Да почти в каждом из нас есть примесь крови Старшего Народа! Идиотский предрассудок и ничего больше!

— Не я его придумал.

5

Список гостей — не очень длинный — нареченные составляли вместе, а приглашением должен был заняться Лютик. Вскоре оказалось, что трубадур список потерял, причем еще до того, как успел прочесть. Устыдившись, он не признался в содеянном и пошел другим путем: пригласил кого только мог. Конечно, Лютик знал Геральта и Йеннифэр достаточно хорошо, чтобы не упустить никого существенного, однако бард не был бы собою, если б не обогатил перечень поразительным количеством гостей совершенно случайных.

Итак, явился старый Весемир из Каэр-Морхена, воспитатель Геральта, на пару с ведьмаком Эскелем, с которым Геральт дружил с малых лет.

Прибыл друид Мышовур в обществе загорелой блондинки по имени Фрея, которая была выше него на голову и моложе лет на сто. Им сопутствовал ярл Крах ан Крайт со Скеллиге в сопровождении сыновей Рагнара и Локи. Когда Рагнар садился на лошадь, его ноги почти касались земли, а Локи напоминал филигранного эльфа. Ничего странного в этом не было: Рагнар и Локи были братьями сводными, сыновьями разных наложниц ярла.

Явился войт Кальдемейн из Блавикена с дочкой Анникой, весьма привлекательной, но чудовищно робкой девицей.

Прибыл краснолюд Ярпен Зигрин, как ни странно, один, без команды бородатых бандитов, которых он именовал «ребята». По дороге к Ярпену присоединился эльф Хиреадан, особа хоть и не очень ясного, но, несомненно, высокого положения среди Старшего Народа, эскортируемый несколькими никому не известными молчаливыми эльфами.

Прибыла также неумолчная орава низушков, из которых Геральт знал только Даинти Бивервельта, фермера из Почечуева Лога, и — понаслышке — его ворчливую супругу Гардению. Был в группе низушков один низушек, который низушком не был, — известный предприниматель и купец Тельико Луннгревинк Леторт из Новиграда, полиморфный допплер, скрывавшийся под внешностью низушка и псевдонимом Дуду.

Явился барон Фрейксенет из Брокилона с женой, красавицей дриадой Браэнн, и пятью дочками: Моренн, Цириллой, Моной, Эитнэ и Нюной. Моренн выглядела лет на пятнадцать, а Нюна на пять. Все огненно-рыжие, хотя у Фрейксенета волосы были черные, а у Браэнн медово-золотые. Браэнн была уже не на первом месяце беременности. Фрейксенет серьезно утверждал, что на сей-то раз, несомненно, будет сын, а ватага его рыжих дриад переглядывалась и хохотала, Браэнн же, чуточку улыбаясь, добавляла, что «сына» будут звать Мелисса.

Прибыл однорукий Ярре, юный жрец и хроникер из Элландера, воспитанник Нэннеке. В принципе Ярре прибыл из-за Цири, которой здорово симпатизировал, если не сказать больше. Цири же, казалось, совершенно не обращала внимания на однорукого калеку и его неуклюжие ухаживания, что повергало в отчаяние Нэннеке, симпатизирующую Ярре.

Перечень неожиданных гостей открывал князь Агловаль из Бремервоорда, прибытие которого граничило с чудом, ибо князь и Геральт искренне не переваривали друг друга. Еще удивительнее было то, что Агловаль явился с супругой, сиреной Ш’ееназ. Ш’ееназ некогда ради князя пожертвовала своим рыбьим хвостом в пользу двух невероятно красивых ног, но известна была в основном тем, что никогда не удалялась от морского побережья, потому что суша вызывала у нее страх.

Мало кто ожидал прибытия других коронованных особ, да никто их и не приглашал. Несмотря на это, монархи прислали поздравительные адреса, подарки, послов — либо все вместе взятое. При этом короли скорее всего сговорились, поскольку послы ехали группой и по дороге успели подружиться. Рыцарь Ив представлял короля Этайна, окружной голова Суливой — короля Вензлава, сир Матольм — короля Сигизмунда, а сир Деверо — королеву Адду, бывшую упыриху.

Поездка, похоже, была веселой, ибо у Ива оказалась рассечена губа, Суливой держал руку на перевязи, Матольм прихрамывал, а Деверо так мучился с похмелья, что едва держался в седле.

Никто не приглашал золотого дракона Виллентретенмерта, ибо никто не знал, во-первых, как его приглашать, и, во-вторых, где искать. К всеобщему удивлению, дракон явился, разумеется, инкогнито, под видом и телом рыцаря Борха и гербом «Три Галки». Там, где находился Лютик, ни о каком инкогнито, само собой, не могло быть и речи, однако мало кто всерьез верил, когда поэт указывал на курчавого рыцаря и утверждал, что это дракон.

Никто также не приглашал и не ожидал колоритной братии, именовавшей себя «друзьями и сподвижниками» Лютика. В основном это были поэты, музыканты и трубадуры, а как приложение к ним — акробат, профессиональный игрок в кости, дрессировщица крокодилов и четыре живописные девочки, из которых три очень смахивали на распутниц, а четвертая, которая на распутницу не смахивала, таковой была несомненно. Группу дополняли два пророка (из них один — лже), один резчик по мрамору, один светловолосый и вечно пьяный медиум женского полу и один рябой гном, утверждавший, что его зовут Шуттенбах.

На магическом корабле-амфибии, напоминавшем помесь лебедя с огромной подушкой, прибыли чародеи. Их было в четыре раза меньше, чем приглашали, и в два раза больше, нежели реально ожидали, поскольку «однополчане» Йеннифэр, как несла молва, не одобряли ее связь с мужчиной «вне клана», к тому же ведьмаком. Часть магиков просто проигнорировала приглашение, часть отговорилась недостатком времени и необходимостью присутствовать на ежегодном всемирном симпозиуме чародеев, так что на борту «Гусака на воздушной подушке», как назвал корабль далекий от лирики Крах ан Крайт, или «Лебедушки», как его же назвал далекий от техники Лютик, прибыли только Доррегарай из Воле и Радклифф из Оксенфурта.

И была Трисс Меригольд с волосами цвета октябрьского каштана.

6

— Ты пригласил Трисс Меригольд?

— Нет, — покрутил головой ведьмак, весьма довольный тем, что мутация кровеносных сосудов не позволяет ему покраснеть. — Не я. Подозреваю Лютика, хотя все они утверждают, что о свадьбе узнали из магических кристаллов.

— Я не желаю видеть Трисс на моей свадьбе!

— Почему? Это же твоя подруга.

— Не делай из меня идиотки, ведьмак! Все знают, что ты с ней спал.

— Неправда!

Йеннифэр опасно прищурила фиолетовые глаза:

— Правда!

— Неправда!

— Правда!

— Ну хорошо, — отвернулся он, — правда. И что с того? Чародейка немного помолчала, поигрывая обсидиановой звездой, пришпиленной к черной бархотке на шее…

— Ничего, — сказала она наконец. — Но я хотела, чтобы ты признался. Никогда не пытайся лгать мне, Геральт. Никогда.

7

От стены шел запах мокрых камней и кислых сорняков, солнце освещало бурую воду защитного рва, проявляла теплую зелень покрывавшей дно тины и яркую желтизну плавающих по поверхности кувшинок.

Замок понемногу оживал. В западном крыле кто-то хлопнул ставней и рассмеялся. Кто-то слабым голосом домогался капустного рассола. Один из гостивших в Розроге коллег Лютика, невидимый, брился, напевая:

Скрипнула дверь, во двор вышел Лютик, потягиваясь и разглаживая физиономию.

— Как дела, жених? — проговорил он томным голосом. — Если намерен смыться, то сейчас самое время.

— Ранняя ты пташка, Лютик.

— Я вообще не ложился, — промямлил поэт, присаживаясь рядом с ведьмаком на каменную скамеечку и откидываясь на заросшую традесканцией стену. — О боги, это была тяжкая ночь. Но ничего не поделаешь — не каждый день женятся твои друзья. Надо было как-то это отметить.

— Свадебное пиршество — сегодня, — напомнил Геральт. — Выдержишь?

— Обижаешь, ведьмак!

Солнце грело, птицы верещали в кустах. От озера доносились писки и плески. Моренн, Цирилла, Эитнэ, Мона и Нюна, рыжие дриады, дочери Фрейксенета, купались, как обычно, голышом в обществе Трисс Меригольд и Фреи, подружки Мышовура. Наверху, на полуразрушенных зубцах крепостной стены, вырывали друг у друга из рук подзорную трубу королевские послы: рыцарь Ив, Суливой, Матольм и Деверо.

— Хорошо хоть отмечали-то, Лютик?

— Лучше не спрашивай.

— Скандал?

— И не один.

Первый скандал, поведал поэт, возник на расовой почве. Тельико Луннгревинк Леторт в разгар веселья неожиданно заявил, что ему осточертело, как он выразился, «носить шкуру низушка». Указав пальцем на находившихся в тот момент в зале дриад, эльфов, хоббитов, сирену Ш’ееназ, краснолюдов и гнома, который утверждал, что он Персиваль Шуттенбах, допплер почел за дискриминацию тот факт, что все они могут быть собою, и только он, Тельико, вынужден наряжаться в чужие перья. И тут же принял — на минутку — свой естественный облик. Увидев это, Гардения Бибервельт грохнулась в обморок, князь Агловаль опасно подавился судаком, а с Анникой, дочкой войта Кальдемейна, случилась истерика. Ситуацию спас дракон Виллентретенмерт, который все еще выглядел рыцарем Борхом Три Галки, спокойно пояснивший допплеру, что полиморфизм, то бишь сменноформенность, есть свойство, кое обязывает. Обязывает оно, в частности, принимать формы, которые большая часть общества одобряет и считает обычным, и что все это нечто иное, как нормальная вежливость по отношению к хозяевам. Допплер обвинил Виллентретенмерта в расизме, шовинизме и отсутствии элементарных понятий о предмете дискуссии. Задетый за живое Виллентретенмерт на минутку — следуя примеру допплера — принял присущую ему внешность дракона, переломав при этом часть мебели и вызвав всеобщую панику. Когда гости успокоились, разгорелся острый спор, в котором люди и нелюди осыпали друг друга примерами отсутствия терпимости и расовых предубеждений. Достаточно неожиданным моментом в дискуссии оказался голос веснушчатой Мэрле, распутницы, которая на распутницу не походила. Мэрле заявила, что весь этот спор глуп, беспредметен и не имеет отношения к истинным профессионалам, которые знать не желают, что такое предубеждения, и что она лично готова немедленно доказать сказанное за соответствующее вознаграждение, вот хотя бы с драконом Виллентретенмертом в его естественном виде. В наступившей тишине послышался голос медиума женского полу, заявившего, что он может доказать то же самое задаром. Виллентретенмерт быстренько сменил тему, и компания принялась обсуждать более безопасные проблемы, а именно экономию, политику, охоту, рыболовство и азарт.

Остальные скандалы имели скорее дружеский характер. Мышовур, Радклифф и Доррегарай поспорили о том, кто из них силой воли заставит одновременно левитировать больше предметов. Выиграл Доррегарай, удерживавший в воздухе два стула, поднос с фруктами, супницу с супом, глобус, кошку, двух собак и Нюну, младшую дочку Фрейксенета и Браэнн.

Потом Цирилла и Мона, две средние дочери Фрейксенета, подрались, и их пришлось выдворять из зала. Затем сцепились Рагнар и рыцарь Матольм, причем поводом к ссоре оказалась Моренн, старшая дочь Фрейксенета. Занервничавший Фрейксенет велел Браэнн запереть в комнатах всех своих рыжих барышень, а сам присоединился к состязанию под девизом «кто кого перепьет», который организовала Фрея, подружка Мышовура. Вскоре оказалось, что у Фреи невообразимая, граничащая с абсолютной, сопротивляемость алкоголю. Большинство поэтов и бардов, друзей Лютика, вскоре оказались под столом. Фрейксенет, Крах ан Крайт и войт Кальдемейн храбро боролись, но вынуждены были сдаться. Чародей Радклифф твердо держался до того момента, пока не выяснилось, что он шельмовал — у него обнаружили рог единорога. Как только орудие шельмовства отобрали, Радклифф утратил даже минимальные шансы перепить Фрею. Вскоре занятый островитянкой угол стола совершенно опустел — какое-то время с ней еще пил никому не известный бледный мужчина в старомодном камзоле. Спустя несколько минут бледный мужчина встал, покачнулся, отвесил галантный поклон и удалился, пройдя сквозь стену, как сквозь туман. Осмотр украшающих зал древних портретов позволил установить, что бледный мужчина — Виллем по прозвищу Добрый, один из бывших владельцев Розрога, получивший смертельный удар стилетом во время дружеской попойки несколько сотен лет тому назад.

Стародавний замчище скрывал в себе многочисленные тайны и пользовался в прошлом достаточно дурной славой, так что не обошлось без дальнейших событий сверхъестественного характера. Около полуночи в раскрытое окно влетел вампир, но краснолюд Ярпен Зигрин изгнал кровопийцу, дохнув на него смесью водки и чеснока. Все время что-то подвывало, стенало и гремело цепями, но никто не обращал на эти звуки внимания, считая, что это изгаляются Лютик и его немногие еще трезвые соратники. Однако это, по-видимому, были все же духи, ибо на ступенях обнаружилось множество эктоплазмы — некоторые из гостей поскользнулись и набили себе шишки и синяки.

Пределы приличия преступил взъерошенный и огненноокий призрак, ущипнувший из укрытия за ягодицу сирену Ш’ееназ. Скандал удалось замять с трудом, потому что Ш’ееназ думала, что виновником был Лютик. Призрак, воспользовавшись всеобщим замешательством, бегал по залу и щипал кого ни попадя, но Нэннеке углядела его и изгнала при помощи экзорцизмов.

Нескольким гостям явилась Белая Дама, которую, если верить легенде, некогда живьем замуровали в подземельях Розрога. Однако нашлись скептики, утверждавшие, что никакая это не Белая Дама, а медиум женского полу, слонявшийся по галереям в поисках чего-нибудь спиртного.

Потом началось всеобщее исчезновение. Первыми исчезли рыцарь Ив и дрессировщица крокодилов. Затем сгинули Рагнар и Эурнэйд, жрица Мелитэле. Вслед за ними исчезла Гардения Бибервельт, но оказалось, что она просто пошла спать. Неожиданно выяснилось, что недостает однорукого Ярре и Иоли, второй жрицы Мелитэле. Цири, которая утверждала, что Ярре ей совершенно безразличен, проявила некоторую обеспокоенность, но тут было установлено, что Ярре вышел по нужде и свалился в неглубокий ров, где и уснул, а Иолю обнаружили под лестницей с эльфом Хиреаданом.

Замечены были также Трисс Меригольд с ведьмаком Эскелем из Каэр-Морхена, пробиравшиеся в парковую беседку, а под утро кто-то сообщил, что из беседки выходит допплер Тельико. Все терялись в догадках: чью форму принял допплер — Трисс или Эскеля? Кто-то даже рискнул предположить, что в замке могут быть два допплера. Хотели узнать на сей счет мнение дракона Виллентретенмерта как специалиста по полиморфизму, но оказалось, что дракон исчез, а вместе с ним и распутница Мэрле.

Куда-то подевались вторая распутница и один из пророков. Неисчезнувший пророк утверждал, что он — не лже, но доказать сказанного не сумел.

Пропал след также выдающего себя за Шуттенбаха гнома, и его не отыскали до сих пор.

— Жаль, — докончил бард, широко зевая. — Жаль, тебя при этом не было, Геральт. Отмечали, что надо!

— Ага, жаль, — буркнул ведьмак. — Но знаешь… Я не мог, потому что Йеннифэр… Сам понимаешь…

— Конечно, понимаю, — изрек Лютик. — Потому и не женюсь.

8

Из замковой кухни доносились звон котлов, веселый смех и песенки. Насытить всю ораву гостей оказалось делом нелегким, так как у короля Хервига никакой прислуги не было. Присутствие чародеев проблемы также не снимало, поскольку в результате консенсуса было решено питаться естественным путем и отказаться от кулинарных волшебств. Все кончилось тем, что Нэннеке загоняла на работу кого только могла. Вначале это было нелегко: те, кого жрица ухватила, в кухонных делах, как она выразилась, «не секли», а те, которые «секли», сбежали. Однако Нэннеке отыскала неожиданную подмогу в лице Гардении Бибервельт и хоббинок из ее свиты. Понятливыми и прекрасными кухарками оказались, о диво, все четыре распутницы из группы Лютика.

Со снабжением хлопот было поменьше, Фрейксенет и князь Агловаль организовали охоту и поставили к столу достаточно много крупной дичи. Браэнн и ее дочки за два часа забили кухню дикой птицей. Даже самая младшая из дриад, Нюна, на удивление ловко управлялась с луком. Король Хервиг, обожавший рыбачество, на заре выплывал на озеро и привозил щук, судаков и огромных окуней. Обычно его сопровождал Локи, младший сын Краха ан Крайта. Локи знал толк в рыбачестве и лодках, а кроме того, бывал достижим на рассвете, поскольку, как и Хервиг, не пил.

Даинти Бибервельт, низушек, и его родственники не без помощи допплера Тельико, занимались украшательством залы и комнат. Подметать и мыть полы загнали обоих пророков, дрессировщицу крокодилов, резчика по мрамору и непросыхающего медиума женского полу.

Присмотр за подвалом и напитками вначале поручили Лютику и его коллегам-поэтам, но это оказалось страшнейшей ошибкой. Поэтому бардов изгнали, а ключи передали Фрее, подружке Мышовура. Лютик и поэты целыми днями просиживали у дверей в подвальчик и пытались всколыхнуть Фрею любовными балладами, к которым, однако, у островитянки оказался столь же устойчивый иммунитет и сопротивляемость, как и к алкоголю.

Геральт, вырванный из дремы звоном копыт по камням двора, поднял голову. Из-за прильнувших к стене кустов появилась блестящая от воды Кэльпи с Цири в седле. На Цири был ее любимый черный костюм, а за спиной — меч, славный гвихир, добытый в пустынных катакомбах Кората.

Несколько секунд ведьмак и девушка молча глядели друг на друга, потом Цири тронула кобылу пяткой, подъехала ближе. Кэльпи наклонила голову, пытаясь дотянуться до ведьмака зубами, но Цири сдержала ее, резко натянув поводья.

— Значит, сегодня, — проговорила ведьмачка, не слезая с лошади. — Сегодня, Геральт.

— Сегодня, — подтвердил он, откинувшись к стене.

— Я рада, — неуверенно сказала она. — Думаю… Нет, уверена, что вы будете счастливы, и рада этому…

— Слезь, Цири. Поговорим.

Девушка покачала головой, отбросила волосы назад, за ухо. На мгновение мелькнул большой, некрасивый шрам на щеке — память о тех страшных днях. Цири отрастила волосы до плеч и зачесывала их так, чтобы скрыть шрам, но порой забывала об этом.

— Уезжаю, Геральт, — сказала она. — Сразу после торжеств.

— Слезь, Цири.

Ведьмачка спрыгнула с седла, присела рядом. Геральт обнял ее. Цири прижалась к его плечу головой.

— Уезжаю.

Он молчал. Слова так и просились на язык, но не было среди тех слов ни одного, которое он мог бы считать подходящим. Нужным. И он молчал.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — медленно сказала Цири. — Ты думаешь, что я убегаю. Ты прав.

Он молчал. Он знал.

— Наконец-то, после стольких лет, вы вместе, Йен и ты… Вы заслужили счастье и покой. Дом. Но меня это пугает. Поэтому я… убегаю.

Он молчал. Он думал о том, сколько раз убегал сам.

— Отправляюсь сразу после торжеств, — повторила Цири. — Хочу снова видеть звезды над большаком, хочу насвистывать среди ночи баллады Лютика и жажду борьбы и пляски с мечом, жажду риска, жажду наслаждения, которое дает победа. И жажду одиночества. Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю, Цири. Ты — моя дочь, ты — ведьмачка. Ты поступишь так, как должна поступить. Но одно я обязан тебе сказать. Одно. Ты не убежишь, хоть все время будешь убегать.

— Знаю. — Она прижалась крепче. — Я все еще надеюсь, что когда-нибудь… Если я подожду, если наберусь терпения, то и для меня когда-нибудь настанет такой прекрасный день… Такой прекрасный день… Хотя…

— Что, Цири?

— Я никогда не была красивой. А с этим шрамом…

— Цири, — не дал он ей досказать. — Ты самая прекрасная девушка в мире. Конечно, после Йен.

— Ох, Геральт…

— Если не веришь, спроси Лютика.

— Ох, Геральт.

— Куда?..

— На юг, — прервала она, отворачиваясь. — Страна еще дымит там после войны, идет восстановление, люди бьются за выживание. Им необходима защита и охрана. Я пригожусь. И еще есть пустыня Корат… есть еще Нильфгаард. Там у меня свои счеты. Там еще надо кое-что подравнять, гвихиру и мне…

Она замолчала, лицо стало жестким, зеленые глаза сузились, губы искривила злая гримаса. «Помню, — подумал Геральт. — Помню». Да. Это было тогда, на скользких от крови ступенях замка Рыс-Рун, когда они дрались плечом к плечу, он и она. Волк и Кошка, две машины для убийства, нечеловечески быстрые и нечеловечески жестокие, доведенные до крайности, разъяренные, прижатые к стене. Да, тогда нильфгаардцы, смятые ужасом, отступили, преследуемые сверком и свистом их клинков, а они медленно пошли вниз, вниз по ступеням замка Рыс-Рун, скользким от крови. Пошли, поддерживая друг друга, связанные, а перед ними двигалась смерть, смерть, воплотившаяся в два блестящих лезвия мечей. Холодный, спокойный Волк и сумасшедшая Кошка. Просверк мечей, крик, кровь, смерть… Да, это было тогда… Тогда.

Цири снова откинула волосы, и, скрытая раньше пепельными прядями, блеснула серебряной белизной широкая полоска у виска.

Тогда у нее поседели волосы.

— Там у меня свои счеты, — прошипела она. — За Мистле. За мою Мистле. Я отомстила за нее, но одной смерти за Мистле мало…

«Бонарт, — подумал Геральт. — Она убила его, ненавидя. Ох, Цири, Цири. Ты стоишь над пропастью, доченька. За твою Мистле мало и тысячи смертей. Берегись ненависти, Цири, она пожирает как рак».

— Береги себя, — шепнул он.

— Предпочитаю, чтобы береглись другие, — зловеще усмехнулась она. — Это гораздо важнее… По большому счету.

«Я уже никогда не увижу ее, — подумал он. — Если она уедет, я ее уже никогда не увижу».

— Увидишь, — сказала она и улыбнулась, и была это улыбка чародейки, а не ведьмачки. — Увидишь, Геральт.

Она вдруг вскочила, высокая и худощавая, как мальчишка, но ловкая, как танцорка. Одним прыжком влетела в седло.

— Иаааа, Кэльпи!!!

Из-под копыт кобылы брызнули искры, выбитые подковами. Из-за угла стены высунулся Лютик с перевешенной через плечо лютней и двумя огромными кубками пива в руках.

— Получи и напейся, — сказал он, присаживаясь рядом. — Это поможет.

— Не знаю. Йеннифэр пообещала, что если от меня будет нести…

— Пожуешь петрушки. Пей, подкаблучник. Долгое время они сидели молча, медленно прихлебывая из кубков. Наконец Лютик вздохнул:

— Цири уезжает, верно?

— Да.

— Я так и знал. Слушай, Геральт…

— Помолчи, Лютик.

— Ну, ну.

Они молчали снова. Из кухни тянуло ароматом жареной дичи, крепко приправленной можжевельником.

— Что-то кончается, — с трудом проговорил Геральт. — Что-то кончается, Лютик.

— Нет, — возразил поэт. — Что-то начинается.

9

Послеобеденное время прошло под знаком всеобщего плача. Началось с эликсира красоты. Эликсир, а точнее — мазь, именуемая «феенглянцем», а на Старшей Речи — «гламарией», и изготовляемая из мандрагоры, если ею умело пользоваться, удивительно подправляла красоту. По просьбе гостящих в замке дам Трисс Меригольд приготовила достаточное количество гламарии, и дамы приступили к косметическим священнодействиям. Из-за запертых дверей комнат доносились всхлипывания Цириллы, Моны, Эитнэ и Нюни, которым гламарией пользоваться запретили — такой чести удостоилась лишь самая старшая дриада, Моренн. Громче всех ревела Нюна.

Этажом выше всхлипывала Лили, дочка Даинти Бибервельта, так как оказалось, что гламария, как и большинство чар, вообще не действует на хоббиток и низушек. В саду, в кустах терновника, лил горькие слезы медиум женского полу, не знавший, что гламария приводит к мгновенному отрезвлению и сопутствующим оному явлениям, в частности, глубокой меланхолии. В западном крыле замка плакала Анника, дочка войта Кальдемейна, которая, не зная, что гламарию надлежит втирать под глаза, съела свою часть, и у нее открылся понос. Цири получила свою порцию гламарии и натерла ею Кэльпи. Кэльпи залоснилась еще крепче.

Немного поплакали также жрицы Иоля и Эурнэйд, так как Йеннифэр категорически отказалась надевать сшитое ими белое платье. Не помогло вмешательство Нэннеке. Йеннифэр сквернословила, кидалась разными предметами и заклинаниями, повторяя, что в белом она выглядит как затюканная шлюха. Нервничающая Нэннеке тоже принялась кричать, обвиняя чародейку в том, что та-де ведет себя хуже, чем три затюканные шлюхи вместе взятые. В ответ Йеннифэр пустила в дело шаровую молнию и раздолбала крышу на угловой башне, что, впрочем, имело свою хорошую сторону — грохот был столь ужасен, что от неожиданного шока у дочки Кальдемейна прошел понос. К счастью, не начался запор.

Снова видели Трисс Меригольд с ведьмаком Эскелем из Каэр-Морхена, которые, нежно обнявшись, втихаря прошмыгнули в парковую беседку. На сей раз никто не сомневался в том, что это были они сами, поскольку допплер Тельико в это время пил пиво в обществе Лютика, Даинти Бивервельта и дракона Виллентретенмерта.

Несмотря на активные поиски, не удалось отыскать гнома, откликавшегося на имя Шуттенбах.

10

— Йен…

Она выглядела изумительно. Черные, искрящиеся, схваченные золотой диадемкой волосы ниспадали блестящими волнами на плечи и высокий воротничок длинного парчового белого платья с черно-полосатыми буфастыми рукавами, стянутого в талии неимоверным количеством драпировок и лиловых ленточек.

— Цветы, не забудь о цветах, — сказала Трисс Меригольд, вся в глубоко-голубом, вручая невесте букет белых роз. — Ох, Йен, как я рада…

— Трисс, милая, — неожиданно всхлипнула Йеннифэр, и чародейки осторожно обнялись и чмокнули воздух друг у друга около ушей и бриллиантовых сережек.

— Ну, хватит нежностей, — сказала Нэннеке, разглаживая на себе складки снежно-белого одеяния жрицы. — Идем в часовню. Иоля, Эурнэйд, поддержите ей шлейф, иначе она свалится с лестницы.

Йеннифэр подошла к Геральту и рукой в белой перчатке подправила ему воротник черного, обшитого серебряными галунами кафтана. Ведьмак подал ей руку крендельком.

— Геральт, — шепнула она ему рядом с ухом, — я все еще не могу поверить…

— Йен, — ответил он тоже шепотом. — Я люблю тебя.

— Знаю.

11

— Где, черт побери, Хервиг?

— Понятия не имею, — сказал Лютик, надраивая рукавом застежки модной курточки верескового цвета. — А Цири?

— Не знаю, — поморщилась Йеннифэр и потянула носом. — Ну и воняет же от тебя петрушкой. Слушай, Лютик, ты что, решил стать вегетарианцем?

Гости сходились, понемногу заполняя просторную часовню. Агловаль, весь в церемониально-черном, вел бело-салатную Ш’ееназ, рядом с ними двигалась группа низушек и низушков в коричневом, бежевом и охряном, Ярпен Зигрин и дракон Виллентретенмерт, оба переливающиеся золотом, Фрейксенет и Доррегарай в фиолетовом, королевские послы в геральдических цветах, эльфы и дриады в зеленом и знакомые Лютика кто в чем попало, мерцающем всеми цветами радуги.

— Кто-нибудь видел Локи? — спросил Мышовур.

— Локи? — Эскель подошел, глянул на них из-за фазаньих перьев, украшающих берет. — Локи был с Хервигом на рыбалке. Я видел их в лодке на озере. Цири поехала туда, чтобы сказать, что мы начинаем.

— Давно?

— Давно.

— Чтоб их зараза взяла, сраных рыбарей, — выругался Крах ан Крайт. — Когда у них рыба клюет, они забывают о Божьем свете. Рагнар, сгоняй за ними.

— Погоди, — сказала Браэнн, стряхивая одуванчик с глубокого выреза декольте. — Тут нужен кто-то побыстрее. Мона, Нюна! Roenn'ess aen lacke, va!

— Я же говорила, — фыркнула Нэннеке, — что на Хервига рассчитывать нельзя. Безответственный дурак, как и все атеисты. Кому взбрело в голову именно ему поручить роль церемониймейстера?

— Он король, — неуверенно сказал Геральт, — хоть и бывший, но король…

— Сто лет, сто лет! — неожиданно завел один из пророков, но дрессировщица крокодилов усмирила его шлепком по шее. В группке низушков закипело, кто-то выругался, кто-то отхватил тумака, Гардения Бибервельт взвизгнула, потому что допплер Тельико наступил ей на платье. Медиум женского полу принялся совершенно без причины всхлипывать.

— Еще минута, — прошипела Йеннифэр сквозь мило улыбающиеся губы, сминая букет, — еще минута — и меня хватит кондрашка. Да начинайте же, наконец. И кончайте же, наконец, поскорее.

— Не вертись, Йен, — проворчала Трисс. — Шлейф оторвешь.

— Где гном Шуттенбах? — крикнул кто-то из поэтов.

— Понятия не имеем! — хором ответили четыре распутницы.

— Так поищите же его кто-нибудь, черт побери, — крикнул Лютик. — Он обещал нарвать цветов! И как же теперь? Ни Шуттенбаха, ни цветов! И как мы выглядим, я вас спрашиваю?

У входа в часовню возникло движение, и внутрь вбежали обе высланные к озеру дриады, тонко крича, а следом за ними влетел Локи, весь в воде и тине, с кровоточащей раной на лбу.

— Локи! — крикнул Крах ан Крайт. — Что с тобой?

— Мааамаа! — разревелась Нюна.

— Que’ss aen? — Браэнн подскочила к дочерям, трясясь и от волнения переходя на диалект брокилонских дриад. — Que’ss aen? Que suecc’ss feal, caer me?

— Он перевернул нашу лодку, — выдохнул Локи. — У самого берега. Страшное чудовище! Я ударил его веслом, но он перегрыз! Перегрыз весло!

— Кто? Что?

— Геральт! — крикнула Браэнн. — Геральт, Мона говорит, что это цинерия!

— Жиритва! — рявкнул ведьмак. — Эскель, тащи сюда мой меч!

— Моя палочка! — крикнул Доррегарай. — Радклифф! Где моя волшебная палочка?

— Цири! — закричал Локи, стирая кровь со лба. — Цири с ним бьется, с чудовищем этим!

— Дьявольщина! Цири против жиритвы не устоит! Эскель, лошадь!

— Погодите! — Йеннифэр сорвала диадему с волос и бросила на пол. — Мы телепортируем вас! Так будет скорее! Доррегарай, Трисс, Радклифф! Давайте руки…

Все умолкли, а потом громко закричали. В дверях часовни стоял король Хервиг, мокрый с головы до ног, но целый. Рядом с ним стоял молоденький парнишка в блестящих доспехах странной конструкции и с непокрытой головой. А следом за ним вошла Цири. Вся испачканная грязью, растрепанная, с гвихиром в руке. Поперек ее щеки, от виска до подбородка, шла глубокая, отвратительная рана, сильно кровоточащая сквозь прижатый к лицу оторванный рукав рубашки.

— Цири!!!

— Я убила ее, — невнятно проговорила ведьмачка. — Я разделала ей башку.

Она покачнулась. Геральт, Эскель и Лютик подхватили ее, подняли. Цири не выпустила меч.

— Опять, — простонал поэт. — Опять она получила прямо по мордашке… Что за чертовы неудачи преследуют эту девочку…

Йеннифэр громко застонала, подбежала к Цири, оттолкнула Ярре, который со своей одной рукой только мешался. Не обращая внимания на то, что смешанная с тиной и водой кровь пачкает и портит ей платье, чародейка приложила ведьмачке пальцы к лицу и выкрикнула заклинание. Геральту почудилось, что весь замок задрожал, а солнце на секунду пригасло.

Йеннифэр отняла руку от лица Цири, и часовню заполнил вздох изумления — безобразная рана превратилась в тонюсенькую красную черточку, помеченную несколькими маленькими капельками крови. Цири повисла в держащих ее руках.

— Браво, — проговорил Доррегарай. — Рука мастера.

— Мое восхищение, Йен, — глухо проговорила Трисс, а Нэннеке расплакалась.

Йеннифэр улыбнулась, закатила глаза и потеряла сознание. Геральт успел подхватить ее прежде, чем она опустилась на пол, обмякшая как шелковая ленточка.

12

— Спокойнее, Геральт, — сказала Нэннеке. — Без нервов. Это сейчас пройдет. Она перетрудилась, вот и все. К тому же эмоции… Она очень любит Цири, ты же знаешь.

— Знаю. — Геральт поднял голову, поглядел на стоящего в дверях комнаты паренька в блестящих доспехах. — Послушай, сынок, возвращайся в часовню. Тут ты не нужен. Кстати, так, между нами, кто ты такой?

— Я… Я Галахад, — прошептал рыцарек. — Могу ли я… Дозволено ли мне спросить, как чувствует себя прекрасная и мужественная девушка?

— Которая? — улыбнулся ведьмак. — Есть две прекрасные, мужественные и женственные девушки. Кстати, одна из них девушка по чистой случайности. Которая тебя интересует?

— Та, что моложе, — сказал юноша, заметно покраснев. — Та, которая не колеблясь кинулась спасать Короля-Рыбака.

— Кого?

— Он имеет в виду Хервига, — вставила Нэннеке. — Жиритва напала на лодку, из которой Хервиг и Локи ловили рыбу. Цири бросилась на жиритву, а этот юноша, который случайно оказался рядом, поспешил ей на помощь.

— Ты помог Цири. — Ведьмак посмотрел на рыцарька внимательней и доброжелательней. — Как, говоришь, тебя зовут? Я запамятовал.

— Галахад. А это — Авалон, замок Короля-Рыбака? Дверь распахнулась, там стояла Йеннифэр, немного бледноватая, поддерживаемая Трисс Меригольд.

— Йен!

— Мы идем в часовню, — известила тихим голосом чародейка. — Гости заждались.

— Йен… может, отложим?

— Я стану твоей женой, даже если меня черти в ад поволокут! И стану немедленно!

— А Цири?

— Что Цири, — выглянула из-за спины Йеннифэр ведь-мачка, втирая гламарию в относительно здоровую щеку. — Все в порядке, Геральт. Ерундовая царапина, я даже не почувствовала.

Галахад, скрипя и позвякивая доспехами, опустился, точнее — повалился на одно колено.

— Прекрасная дама…

Огромные глаза Цири сделались еще огромнее.

— Послушай, Цири, — сказал ведьмак. — Это рыцарь… хм… Галахад. Вы уже знакомы. Он помог тебе, когда ты дралась с жиритвой.

Цири залилась румянцем. Гламария начинала действовать, поэтому румянец был и вправду прекрасен, а шрама почти не было видно.

— Госпожа, — прошептал Галахад, — окажи мне честь. Позволь, о прекрасная, мне у стоп твоих…

— Насколько я знаю жизнь, он желает стать твоим рыцарем, Цири, — сказала Трисс Меригольд.

Ведьмачка заложила руки за спину и изящно сделала реверанс, все еще ничего не говоря.

— Гости ждут, — прервала Йеннифэр. — Галахад, ты, вижу, не только храбрый, но и галантный юноша. Ты дрался плечом к плечу с моей дочерью…

— Йен, — шепнул Геральт.

— С нашей дочерью, — поправилась Йеннифэр, — поэтому подашь ей руку во время церемонии. Цири, бегом переодевайся в платье. Геральт, причешись и заправь рубашку в брюки, она у тебя вылезла. Я хочу всех вас видеть в часовне через десять минут.

13

Свадьба прошла роскошно. Дамы и девушки сообща поплакали. Церемонией руководил Хервиг, хоть и бывший, но как-никак король. Весемир из Каэр-Морхена и Нэннеке сыграли роль посаженых родителей, а Трисс Меригольд и ведьмак Эскель — дружек. Галахад вел Цири, а Цири пылала не хуже пиона.

Все те, у кого были мечи, образовали шпалеру, коллеги Лютика бренчали на лютнях и гуслях и распевали песенку, специально сложенную на этот случай, причем исполнять рефрен им помогали рыжие дочери Фрейксенета и сирена Ш’ееназ, широко известная не только шикарными ногами, но и прекрасным голосом.

Лютик произнес речь, пожелал новобрачным счастья, успехов в личной жизни, но прежде всего — удачной первой ночи, за что получил от Йеннифэр пинок по щиколотке…

Потом все устремились в тронную залу и осадили стол. Геральт и Йеннифэр, связанные по рукам шелковым шарфом, уселись на верхнем конце и улыбались оттуда, отвечая на тосты и пожелания.

Гости, в большинстве своем успевшие уже нагуляться и наобщаться прошлой ночью, вели себя сдержанно и благовоспитанно, и в течение поразительно долгого времени никто не надрался. Неожиданным исключением оказался однорукий Ярре, который быстро перебрал и не мог выносить вида Цири, горящей румянцем под умильными взглядами Галахада. Никто не исчезал, если не считать Нюны, которую, однако, вскорости отыскали под столом, спящую на собаке.

Призракам замка Розрог прошедшая ночь тоже, видимо, далась с трудом, потому что они не проявляли признаков жизни. Исключением оказался обвешанный обрывками савана скелет, случайно выглянувший из пола за спинами Агловаля, Фрейксенета и Мышовура. Однако князь, барон и друид были заняты спором о политике и призрака не заметили. Скелет, обойденный вниманием, прошелся вдоль стола и защелкал зубами над самым ухом Трисс Меригольд. Чародейка, нежно прильнувшая к плечу Эскеля из Каэр-Морхена, изящно подняла белу рученьку и щелкнула пальцами. Костями занялись собаки.

— Да сопутствует вам великая Мелитэле, дорогие! — Нэннеке поцеловала Йеннифэр и чокнулась с Геральтом. — Безобразно много времени понадобилось вам на это, но наконец-то вы вместе. Ужасно рада, и, надеюсь, Цири не возьмет с вас примера, а если отыщет себе кого-нибудь подходящего, не станет так долго тянуть.

— Похоже, — Геральт головой указал на Галахада, не отрывавшего глаз от ведьмачки, — она уже кого-то подыскала.

— Ты об этом чудаке? — удивилась Нэннеке. — О нет. Тут ничего не получится. Ты как следует рассмотрел его? Нет? Ну так посмотри, что он вытворяет. Вроде бы миндальничает с Цири, а сам все время ощупывает кубки и фужеры на столе. Согласись, это не совсем нормальное поведение для влюбленного. Меня удивляет девочка, она смотрит на него, как на картинку. Ярре — другое дело. Парень разумный, выдержанный…

— Твой разумный и выдержанный Ярре только что свалился под стол, — холодно прервала Йеннифэр. — И довольно об этом, Нэннеке. Цири идет к нам.

Пепельноволосая ведьмачка села на освобожденное Хервигом место и крепко прижалась к чародейке.

— Я уезжаю, — сказала она тихо.

— Знаю, доченька.

— Галахад… Галахад едет со мной. Не знаю зачем. Но ведь не могу же я ему запретить, правда?

— Правда. Геральт, — чародейка подняла на мужа глаза, горящие теплым фиолетом, — пройдись вдоль стола, поболтай с гостями. Можешь выпить. Один фужер. Небольшой. А мне хотелось бы поговорить с моей… э… нашей дочерью. Как женщина с женщиной.

Ведьмак вздохнул.

За столом становилось все веселей. Компания Лютика распевала песенки, причем такие, что у Анники, дочери войта Кальдемейна, кровь приливала к щекам. Крепко подвыпивший дракон Виллентретенмерт обнимал еще крепче подвыпившего допплера Тельико Луннгревинка Леторта и убеждал его в том, что превращаться в князя Агловаля в целях подмены оного в ложе сирены Ш’ееназ было бы дружеской бестактностью.

Рыжие дочери Фрейксенета из кожи лезли вон, пытаясь понравиться королевским послам, а королевские послы всячески пытались нравиться дриадам, что в итоге приводило к всеобщему хаосу. Ярпен Зигрин, сопя вздернутым носом, вдалбливал Хиреадану, что, будучи ребенком, хотел быть эльфом. Мышовур долдонил, что правительство не удержится, а Агловаль — что совсем даже наоборот. При этом никто не знал, о каком правительстве идет речь. Хервиг повествовал Гардении Бибервельт об огромном карпе, которого вытянул на леску из одного-единственного конского волоса. Низушка сонно кивала головой, время от времени требуя от мужа, чтобы тот перестал хлестать водку.

По галереям бегали пророки и дрессировщица крокодилов, тщетно пытавшиеся отыскать гнома Шуттенбаха. Фрея, которой явно опротивели слабаки мужчины, активно пила с медиумом женского полу, причем обе очень серьезно и с чувством собственного достоинства молчали.

Геральт обходил стол, чокался, подставлял плечи под одобрительные похлопывания и щеки под поздравительные поцелуи. Наконец подошел к тому месту, где к покинутому Цири Галахаду подсел Лютик. Галахад, уставившись на кубок поэта, говорил, а поэт щурился и делал вид, якобы сказанное его чрезвычайно интересует. Геральт остановился за ними.

— Тогда я сел в ту лодку, — говорил Галахад, — и отплыл в туман, хотя, честно говоря, сэр Лютик, сердце замирало у меня от ужаса. И признаюсь вам, я усомнился. И подумал, что вот он пришел, мой конец, сгину как пить дать в этом тумане непроглядном… И тут взошло солнце, вода запылала, как… как золото… И явился град очам моим… Авалон. Ведь это ж Авалон, правда?

— Нет, — возразил Лютик, — неправда. Это Schwemmland, что переводится как «болото, трясина». Пей, Галахадик.

— А замок? Это же замок Монсальват?

— Ни в коем разе. Это Розрог. Никогда я не слышал, сынок, о замке Монсальват. А уж если я о чем-то не слышал, значит, ничего такого не существует и не существовало. — За здоровье молодых, сынок!

— За здоровье, сэр Лютик. Но все-таки этот король… Не Король ли он Рыбак?

— Хервиг? Точно, рыбачить любит. Раньше любил охотиться, но после того, как его охроматили в бою под Ортом, он не может ездить верхом. Только не называй его Королем-Рыбаком, Галахад. Во-первых, это звучит весьма глупо, а во-вторых, он может обидеться.

Галахад долго молчал, вертя пальцами наполовину пустой фужер. Наконец тяжело вздохнул, осмотрелся.

— Вы были правы. Это всего лишь легенда. Сказка. Фантазия. Короче говоря — ложь. Вместо Авалона обычное Болото. И никаких надежд…

— Ну-ну. — Поэт тыркнул его локтем в бок. — Не унывай, сынок. С чего бы вдруг такое уныние в голосе? И ты, и я на свадьбе, веселись, пей, пой. Ты молодой, перед тобой вся жизнь.

— Жизнь, — задумчиво повторил рыцарек. — Как это выходит, сэр Лютик: что-то начинается или что-то кончается, а?

Лютик быстро и внимательно взглянул на него. Потом ответил:

— Не знаю. А уж если я этого не знаю, то не знает никто. Вывод: ничто никогда не кончается и не начинается.

— Не понимаю.

— И не надо.

Галахад снова подумал, наморщив лоб.

— А Грааль? Как с Граалем?

— А что такое Грааль?

— Что-то такое, что все время ищут. — Галахад поднял на поэта мечтательные глаза. — Что-то самое важное. Очень важное. Без чего жизнь теряет смысл. Такое, без чего она неполна, недокончена, несовершенна.

Поэт выпятил губы и глянул на юного рыцаря своим знаменитым взглядом, тем самым, в котором надменность была смешана с веселой доброжелательностью.

— Весь вечер ты сидел рядом с твоим Граалем, парень, — сказал он.

14

Около полуночи, когда гостям уже начало вполне хватать своего собственного общества, а Геральт и Йеннифэр, освобожденные от церемониала, могли наконец спокойно взглянуть друг другу в глаза, дверь с грохотом отворилась и в залу ворвался разбойник Виссинг, широко известный под прозвищем Гоп-Стоп. Росту Гоп-Стоп был около семи футов, борода свисала до пояса, а нос формой и цветом не уступал редиске. На одном плече разбойник держал свою прославленную дубинку, на другом — огромный мешок.

Геральт и Йеннифэр знали Гоп-Стопа еще по стародавним временам. Однако ни он, ни она и не думали его приглашать. Это, несомненно, была идея Лютика.

— Привет, Виссинг, — улыбнулась чародейка. — Очень мило с твоей стороны вспомнить о нас. Угощайся.

Разбойник изысканно поклонился, опираясь на Соломку, то бишь Дубинку.

— Многие лета радости и кучу детишек, — громко возвестил он. — Этого желаю вам, дорогие мои! Сто лет в счастье, да что я говорю, двести, двести, курва, лет! Двести! Ах, как же я рад, Геральт и вы, милсдарыня Йеннифэр. Я всегда верил, что вы окрутитесь, хоша вы завсегда цапались и кусались, как, к примеру, псы дворовые. Ах, курва, да что я болтаю-то!

— Привет, привет, Виссинг, — сказал ведьмак, наливая вина в самый большой кубок, какой только оказался поблизости. — Выпей за наше здоровье. Откуда явился? Говорили, ты сидишь в узилище?

— Вышел. — Гоп-Стоп одним духом выпил, глубоко вздохнул. — Вышел под этот, как так его, курва, залог. А это, дорогие, мой подарочек вам. Получайте.

— Что такое? — проворчал Геральт, глядя на огромный мешок, в котором что-то шевелилось.

— По дороге словил, — сказал Гоп-Стоп. — Надыбал это на клумбе, где стоит голая баба, из камня высеченная, ну, та, которую голуби обделали…

— Так в мешке-то что?

— А этакой, как бы сказать, дьявол. Я прихватил его для вас в подарок. У вас тута зверинец есть? Нету? Ну, так и сделайте из эво чучелу и повесьте в прихожей, вот уж будут ваши гости дивиться. Хитрая скотинка, доложу я вам, этот дьявол. Утверждает, что его Шуттенбахом кличут.

Оглавление