| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год (fb2)
- Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год (Вокруг Света - 2651) 2414K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Вокруг Света»
Кругом одна Малайзия
Пора дать отдохнуть ворчуну-кондиционеру — и так уж сколько электричества он сожрал за ночь. Я пробовал на первых порах уснуть без него и никак не мог сомкнуть глаз в парных обволакивающих объятиях экваториальной ночи — земля слегка остывает здесь только перед самым рассветом. Да еще и молчаливые малайские комарики — они и жалят как-то незаметно; а при кондиционере им, неженкам, холодно, тут их дело — табак! Так что ворчун заменяет мне и полог — келамбу, которым еще сравнительно недавно пользовались малайцы.
Разом затихает урчание над головой, я распахиваю створки окна, и спальню невидимым потоком заполняет прогретый уже к девяти часам утра воздух, вездесущее и все набирающее силу тепло, от которого самое время укрыться в купальной комнатке — билик манди, предвкушая предстоящий завтрак — кофе с тропическими плодами.
Положенную мне по моему статусу («писатель-гость» малайзийского Совета по делам языка и литературы) квартиру я снимаю у секретарши моего директора, девицы на выданье, купившей ее в кредит у домостроительной компании, которая застраивает разнотипными пятиэтажками обширную территорию в северо-восточной части Куала-Лумпура. Кроме спальни, в просторную гостиную выходят еще две небольшие комнатки — в угловой я оборудовал кабинет, средняя узенькая комната, между кабинетом и кухней, — терзающий мою совесть излишек жилплощади, даром что в ней помещается кровать да столик у окна. В сущности, квартира рассчитана на семью среднего достатка, помимо «хозяйской спальной», здесь запланированы две спаленки для детей, а гостиная — это, по существу, общая комната, где проходит каждодневная семейная жизнь и красуется семейный божок — цветной телевизор. На телевизор я, разумеется, не разорился, но мой шеф подарил мне на бедность кассетник с радиоприемником, и диктор одной из четырех малайзийских программ вводит меня в курс местных и международных известий.
В моем кабинетике два окошка. Одно, по левую руку от моего стола, выходит в широкий проезжий двор между корпусами, где размечены желтой краской клеточки для разноцветных микролитражек моих соседей — сейчас они пусты, все хозяева разъехались по своим офисам. А в маленьком, любимом окошечке справа — оно приходится на выступ дома и смотрит вдоль фасада — виднеются купы деревьев соседнего квартала — Панданусового кампунга, а за ним в дымке — гряда пологих холмов, очертивших долину реки Келанг. Под этим окошком растет тоненькая, но уже развесистая акация, украшенная желтыми цветами, и ее навещает иногда огромный черный не то шмель, не то жук (недаром по-малайски они обозначаются одним словом — кумбанг). Удостоверившись, что с запада, со стороны Малаккского пролива, не идут тучи, а значит, не будет ливня, полюбовавшись на жука, сиречь шмеля, и на садовника-яванца, старательно подстригающего об эту пору газон под окнами, я примощаюсь наконец возле своего письменного столика, включаю незаменимый напольный вентилятор и принимаюсь за дело.
Дневные занятия
Хоть убей, моя работа напоминает мне труд рыжего Джабеза Уилсона, героя Конан Дойла, заявившегося как-то утром на Бейкер-стрит. Я переписываю, правда, не Британскую энциклопедию, а собственную книгу о литературах Малайского архипелага, да к тому же еще по-малайски. Малайский мой, как нетрудно догадаться, плоховат, хотя я, копаясь в словарях, стараюсь убедить себя в том, что книга моя — единственная в своем роде и малайским специалистам она пойдет на пользу. А двор живет между тем своей неспешной жизнью, и я нет-нет да и покошусь, а то и высунусь в окно.
Щелканье механической травокосилки сменяют негромкие голоса — это появились мусорщики. Они быстро выхватывают разноцветные пластиковые сумки с отходами из возвышающихся у каждого подъезда и блистающих чистотой мусоросборников. Низенький, соразмерный человеческому росту, грузовичок объедет все корпуса и отвезет свою поклажу на край квартала, откуда ее заберет городской мусоровоз. Через сколько-то времени, я знаю, двор огласят зычные возгласы «Берас, берас!» — «Рис, рис!» — и между домами лихо промчится пикап, нагруженный пакетами риса. Деликатно позванивает велосипедный звонок мороженщика, из подъездов то тут, то там показываются детишки с монетками в кулачке и разживаются пластиковыми колбасками, наполненными фруктовым мороженым на любой вкус. И снова тишина, которую изредка нарушает разговор идущих со стройки индонезийских рабочих (они всеми правдами и неправдами стараются попасть в зажиточную Малайзию с перенаселенной Явы) или поющие интонации китайской речи — ведь почти все мои соседи — китайцы, а малайцы, с их тягой к земле, до сих пор предпочитают одноэтажные, выстроенные в сплошной ряд коттеджи с маленьким палисадничком перед входом. Увы, я не понимаю по-китайски, да и сами местные китайцы здесь зачастую не понимают друг друга, поскольку говорят на разных южнокитайских диалектах — южнофуцзянском, гуандунском, хакка... Если изредка, за уборкой или мытьем посуды, я разражаюсь каким-нибудь романсом, мне кажется, будто я пою в вату, ведь слов не поймет в округе ни одна живая душа. Зато меня самого время от времени пробирают звуки пианино из блока Джи-7 — это садится за уроки какая-то девочка-китаянка и играет до слез знакомые этюды, а то вдруг неуверенно, запинаясь, какой-нибудь «мамин» вальс Шопена.
Иногда к середине дня небо угрожающе темнеет, отдаленные раскаты грома сменяются ужасающей канонадой прямо над головой, налетает шквал, и я бегу закрывать окна — сейчас будет гроза. Она начинается как по нотам: потоки воды лупят по асфальту, гнутся до земли молодые деревца, двор превращается в бурное озеро, разверзшиеся небесные хляби переполняют душу диким апокалиптическим восторгом, от окна невозможно оторваться. Но тучи торопятся дальше на запад, ливень стихает, вода сбегает в бетонированные водостоки, проложенные вдоль домов, вовсю наяривает солнце — и грозы как не бывало!
Подходит час обеда, и я отдаю дань «инстант ми» — восхитительной вермишели в острокислом бульоне из пакетика знаменитой когда-то и у нас фирмы «Магги». Мисочки вермишели да двух стаканов душистого крепкого чаю с Северного Борнео (из Восточной Малайзии) мне хватает за глаза — оказывается, здесь совсем не так хочется есть, как дома. Теперь можно снова корпеть над переводом, дожидаясь, покуда около четырех какой-то псих не включит магнитофон и на весь двор не загремит ни к селу ни к городу английская рождественская песенка.
Так продолжается до тех пор, пока я не натыкаюсь взглядом на движущийся по периметру двора щеголеватый автофургончик с репродуктором на крыше — он развозит пакованные в пластик ломти белого хлеба всяких англо-американских сортов. «Так это вы играете?» — озадаченно спрашиваю я китайца-водителя по-английски. «А это вы все время поете?» — весело отвечает он мне вопросом на вопрос.
Но вот мой дневной урок выполнен, солнце спустилось за перегородивший двор корпус, до обидного быстро отыграли розовыми, фиолетовыми, пурпурными бликами горы облаков на западе, и к восьми часам вступила в свои права бархатная тропическая ночь с запрокинутым рожками вверх месяцем и малознакомыми созвездиями над головой. Наступление темноты приветствуют сводные хоры лягушек с окрестных пустырей и звон цикад, облюбовавших, кажется, каждое дерево и каждый кустик в округе. Давно вернулись с работы соседи, замерли, уткнувшись в стены домов, их нарядные легковушки. Из ярко освещенных окон доносятся бряканье посуды, мирные голоса взрослых и детей (и почти никогда детский плач, разве что завопит какой-нибудь грудной младенец). Пожалуй, и мне пора уже пойти отужинать в точку питания под названием «Рис с курятиной», что на улице Панданусов, 500.
Ужин у Эдди
По этому случаю я облачаюсь в местные, достаточно длинные, бежевые шорты и в какую-нибудь из двух футболок, прибывших со мной из Москвы. В этом виде не стыдно совершать вылазки по соседству: вон китайцы и китаянки почем зря разгуливают в трусах и футболках навыпуск — и ничего. Не забыть бы ключи, а то опять придется просить каких-нибудь индонезийских парней-строителей из бараков, что тут же, под боком, взбираться ко мне на балкон и отпирать защелкнувшуюся хитрую дверь. Но ключи в кармане, и я независимо сбегаю по лестнице и оказываюсь в «зеленом дворике», что между моим корпусом и корпусом Джи-4. Глазея то налево, то направо, я впитываю в себя благополучные живые картины семейной жизни в окнах первых этажей. Но вот уже и огибающий наш квартал чисто вылизанный асфальтовый проезд, за ним неглубокий ров с насыпными, выложенными дерном берегами, а через ров — мостик. Пустырь за мостиком, пересеченный ажурными вышками высоковольтной линии, относится уже к иному миру, в который я сейчас окунусь.
В Панданусовом кампунге днем с огнем не найдешь уже взъерошенных влаголюбивых панданусов с их узкими колючими листьями и опорными корнями-подставками. Сто с лишним лет назад, когда в эти места пришли первые китайские старатели, кругом простирался непролазный болотистый лес и панданусов здесь было — не счесть. С тех пор оказались исчерпаны близлежащие месторождения олова и на месте одного из них появился Панданусовый кампунг, где лишь случайные не засыпанные еще остатки прудов напоминают об оловянных копях долины реки Келанг, давших начало Куала-Лумпуру.
Смутно белеет усыпанная гравием дорожка, ведущая меня мимо темных дощатых домиков кампунга. Разумеется, это уже не традиционные малайские свайные дома, крытые пальмовыми листьями, — таких почти не осталось и в малайской глубинке. И все же некоторые из них стоят на низеньких бетонных столбиках, на веранду еще ведет иногда приставная лесенка в три ступеньки, а окна забраны не стеклами, а опущенными жалюзи или занавесками, скрывающими уединенную семейную жизнь малайцев. Сидят уже по домам детишки, которые весело кричали при моем появлении в дневное время: «Орангпутих!» («Белый человек!») Где-то невдалеке спевка — индонезийские рабочие, во множестве снимающие у местных малайцев комнаты, поют какую-то знакомую мне еще со студенческих лет песню. И вот уже впереди сияет голубая реклама магазина швейных машин «Зингер», что на другой стороне оживленной еще в этот час улицы Панданусов. Остается завернуть за угол и юркнуть под гостеприимный кров моего главного кормильца и задушевного друга Эдди Валуйо.
Эдди — тоже индонезиец, но только обженившийся в Малайзии и получивший местный вид на жительство. У себя на Яве он не был уже много лет, хотя говорит о ней со слезою в голосе, поддерживает по мере сил оставшуюся там родню и не оставляет заботами приезжающих на заработки земляков. Какая уж там Ява — хозяину заведения приходится крутиться будь здоров.
Собственно говоря, по-малайски такая точка питания — а им в Малайзии несть числа — называется кедай, и русского эквивалента у этого понятия, пожалуй, нет. «Кафе» — это что-то, если угодно, более изысканное, «харчевня» звучит грубо и архаично, в названии «столовая» укоренилось нечто нарпитовское, «трактир» — но какой же это трактир, если по мусульманскому закону тут нельзя выпить даже пива. Устраивается кедай просто — хозяин дома, жертвуя гостиной и палисадничком, цементирует высвободившуюся площадь, устраивает над ней навес, оборудует сбоку кухоньку, сооружает нехитрую витринку и конторку, расставляет по мере своих возможностей энное количество столов и стульев, водружает в удобном месте телевизор — и кедай готов. Здесь вам в два счета приготовят на глубокой сковороде наси горенг — пикантный малайский плов, заимствованную из китайской кухни и такую же вкусную вермишель, а при желании и несколько иных, более или менее фирменных блюд, сварят кофе, подадут ледяной кока-колы или — держите меня! — натурального местного лимонада (на дне кружки вместе с кубиками льда лежит несколько рассеченных пополам маленьких цитрусов лимау мание, вкус и аромат которых — увы! — не поддаются описанию). Садитесь за свободный столик, ешьте, пейте, смотрите сколько влезет телевизор, если же вы торопитесь, добавьте, заказывая еду, магическое слово «бунгкус» («завернуть») и отправляйтесь без особой задержки домой с пластиковым пакетиком на указательном пальце, а в пакетике ваш ужин, завёрнутый в непромокаемую коричневую бумагу.
Но я уже сыт по горло своим дневным отшельничеством и сажусь за столик у самого тротуара, смакую поставленную передо мной трапезу, беседую о высоких материях с кем-нибудь из завсегдатаев, подсевших к шибко ученому клиенту, или — еще лучше — просто смотрю на пустеющее шоссе, проносящиеся мимо огни машин, редких пешеходов; смотрю и веря и не веря, что это меня, собственной персоной, занесло-таки в этот немыслимый край из моих же давно уже покрытых пылью книжек.
Путешествие на службу
Мое уединение нарушают, разумеется, не одни лишь вечерние трапезы у Эдди. Худо-бедно раз в неделю я выезжаю в Ди-Би-Пи, как называют здесь Совет по делам языка и литературы. Поездка эта в некотором роде триумфальная — я отвожу на компьютер очередную порцию своего перевода, доказывая тем самым, что мои работодатели не зря расходуют на меня казенные денежки. По этому случаю я спешно наглаживаюсь и завершаю свой выходной туалет — пробковым шлемом, который я углядел в «колониальном» отделе супермаркета и не удержался, купил, проклиная себя за расточительство. Ну, теперь можно и в путь.
На дворе уже одиннадцатый час, и солнышко буквально лупит по макушке. Вдалеке за стройплощадкой тускло поблескивают купола мечети, откуда положенные пять раз в сутки доносятся до моего окна по громкоговорителю призывы на молитву. Кажется, это Киплинг сказал, что ближе к полудню в тропиках можно увидеть на улице одних бешеных собак да англичан. Тем лучше для меня — мой мини-бас №25, связывающий Панданусовый кампунг с городским центром, скорее всего окажется полупустым.
Ох и мчится бойкий японский мини-бас по улице Панданусов — только теплый воздух бьет в лицо! Уже остался позади торговый центр нашего кампунга, и теперь мы несемся мимо старой стены обширной территории гольф-клуба, где с краю, рядом с домиками обслуги из местных индийцев-христиан, затаилась загадочная могила Св. Петра. Транспортная развязка. Еще одна мечеть, перед которой красуется транспарант: женщины, ходящие в брюках с непокрытой головой, мостят себе дорогу в ад. Еще развязка, а за ней оживленная улица Пуду и по правую ее сторону — самый большой базар Куала-Лумпура, куда я так и не выбрался до самого моего отъезда. Невысокие здания магазинчиков, офисы, бросающиеся в глаза иероглифы вывесок — мимо, мимо, мимо! И вот наконец слева вырастает еще одна, голубая с прозеленью, стена. Это, ограда тюрьмы Пуду, на которой несчастными заключенными намалеваны не то малайзийские джунгли, не то райские кущи, попавшие вроде бы в Книгу рекордов Гиннесса как самая длинная стенная роспись в мире. Тут мне надо преодолеть возможное сопротивление кондуктора (вылезать в этом месте почему-то не положено) и соскочить с автобуса. Дальше предстоит свернуть налево и совершить недолгий марш-бросок до моей конторы по усаженной могучими деревьями тенистой улице Ханг Туаха.
Это надо же — тридцать с липшим лет назад старинная малайская «Повесть о Ханг Туахе» вывела меня в науку, а сейчас вот по улице, носящей имя этого образцового во всех отношениях малайского богатыря, я вышагиваю к штабу современной малайской словесности. В который раз приветствуют меня сотни разноцветных рубашек и прочих одежек, развешанных на балконах четырнадцатиэтажного здания по левую сторону улиц. Такие многоквартирные дома населены в Малайзии небогатыми людьми, и кто-то из малайцев говорил мне, что тут обитает немало «дурных женщин». Ох, китайский, наверное, дом! Тихая квартальная мечеть справа, при ней маленькая столовая, стая прикармливаемых голубей на крыше сарая. Напротив — чисто выбеленная пожарная часть с каланчой и своей собственной крошечной мечетью. Я до сих пор пугаюсь слова «BOMBА», выведенного аршинными буквами над воротами, хотя давно уже знаю, что происходит оно от того же слова, что наша «помпа», и относится здесь к пожарной службе. Справа напоминание о мрачном колониальном прошлом — стадион школы Виктории, а за ним и сама увенчанная уютной башенкой школа, выстроенная в честь серебряного юбилея королевы-долгожительницы. А дальше развороченная реконструируемая Эдинбургская развязка, бесконечные вереницы машин, движущихся по-английски справа налево, и навстречу мне выплывает, наконец, глухой фасад Ди-Би-Пи. На нем огромная фреска — умеренно деформированные человеческие существа иллюстрируют различные формы культурной жизни, немыслимой без овладения малайским языком и литературой.
ДИ-БИ-ПИ
Я не знаю, с чем можно было бы сравнить это уникальное учреждение, которое на целый год взяло на хлеба российского ученого, худо-бедно 30 лет занимавшегося малайской литературой. Здесь его называют иногда полушутя «министерством языка и литературы», и в этом есть свой резон. Ежедневно несколько сотен сотрудников Ди-Би-Пи заруливают на обширный задний двор своего офиса, отмечают на табельных часах у центрального входа свои учетные листки и рассредоточиваются по многочисленным, напичканным всевозможной техникой, стеклянным кабинетам и кабинетикам импозантного семиэтажного здания.
Вы спросите, чем они потом занимаются? Легче сказать, наверное, чего они не делают. В Ди-Би-Пи создается, к примеру, современная малайская терминология, исследуется и проектируется (да-да!) процесс развития малайского языка, определяются его нормы и составляются словари, подготавливаются школьные учебники, издаются всевозможные книги на малайском, организуется торговля собственными изданиями через сеть специальных книжных лавок, переводится литература с иностранных языков на малайский, разрабатывается энциклопедия малайской истории и культуры, выпускаются массовым тиражом шесть журналов, постоянно пополняется библиотека, где собираются все издания, имеющие отношение к малайской литературе и малайскому, а заодно и индонезийскому, языку, который сотню лет назад аттестовался европейскими учеными-пуристами как не лезущий ни в какие ворота малайский язык торговых городов Явы.
На все это тратится, разумеется, уйма денег, но прагматическое малайзийское правительство, где задают тон малайцы, не жалеет средств на Ди-Би-Пи. У всех на памяти не столь уж давние времена, когда решался вопрос — быть или не быть малайскому национальным языком получившей независимость страны, и местные китайцы, а за ними и индийцы добивались того, чтобы в полиэтнической Малайзии статус общего языка был закреплен за высокопрестижным английским, а китайский и тамильский оказались бы уравнены в правах с малайским в качестве местных языков. Отстояв и закрепив в конституции верховные права своего наречия, малайские государственные мужи решительно взяли под опеку дерево родной словесности, и сегодня, подходя к зданию у Эдинбургской развязки, я снова испытываю свою волнующую причастность к штату садовников, которым поручены заботы об этом живом дереве. «Язык — душа нации» — гласит высокопарный девиз Ди-Би-Пи, но ощутить его неподдельность можно только здесь, разделив ежедневные заботы моих малайских коллег.
В отделе литературы меня встречает чириканье компьютеров. Забавная маленькая Камария, чем-то напоминающая мне рязанскую молодку, отрываясь от клавиатуры, забирает у меня мои листочки. «Только не сегодня, господин Парникель, сейчас я перепечатываю материалы к Дням литературы». Этим ежегодным литературным празднеством, которое проводится на сей раз в столице, занят и вальяжный завотделом Аюб Ямин, обсуждающий в своей стеклянной выгородочке с двумя-тремя старшими сотрудниками программу ответственного мероприятия. В него обязательно войдет публичная декламация стихов (меня продрядили уже читать стихи выдающегося местного поэта-суфия Кемалы вместе с их русским переводом), и литературные дискуссии, и научная конференция, и спектакль — это будет малайская версия «Макбета» в постановке театральной труппы из Тренгану.
Остальные коллеги тоже при деле. Трудится над досье текущих публикации малайских писателей радикал Азиз, озабоченный развалом СССР (кто будет уравновешивать теперь прибирающую все к своим рукам Америку?). Разбирает записи недавней фольклорной экспедиции пылкий молодой Мухаммад, заочник Университета точных наук, что на острове Пе-нанг. Мой друг Кемала, отвечающий в отделе за современную литературу, выстукивает заказную статью о какой-то годовщине Конфуция. Священнодействует в своем кабинетике сама миниатюрность — Джамила бинти Хаджи Ахмад, погруженная в составление истории малайской традиционной литературы. А из-за прозрачной перегородки отдельскои экспедиции мне благостно улыбается господин Али, который сейчас будет убеждать меня обратиться в ислам или, по крайней мере, не теряя времени даром, взяться за перевод истории «о русском дервише» — старце Иване Кузьмиче (и дернуло же меня рассказать ему о неоконченной повести Льва Толстого!).
Но вот я улизнул от господина Али и спускаюсь с четвертого этажа на третий — в журнальный отдел. Здесь молодые журналисты. Здесь меня ждет, может быть, корректура очередной главы моих воспоминаний, идущих из месяца в месяц в «Общественном вестнике», — какая удивительная возможность рассказать что-то о нашей жизни малайскому читателю, имеющему о ней, по правде сказать, самые туманные представления. А может быть, мы выскочим на улицу с приветливым Сутунгом Умаром, редактором «Литературного вестника», И, прихлебывая черный кофе в забегаловке под боком у Ди-Би-Пи, в который раз пустимся в рассуждения о том, почему буксует художественная словесность в благополучнейшей Малайзии, а потом начнем препираться о том, кому платить за кофе хозяину-индийцу.
До конца дня я загляну еще в кабинетик, выделенный мне на пятом этаже (надо же — дожил до своего кабинета за границей!). Вспыхнет под потолком панель дневного света. На пустой стол ляжет распечатка книжки, верстка статьи или перевод. Но вот пустеют один за другим кабинеты-аквариумы, щелкают двери, покидают, не торопясь, свои рабочие места сотрудники Ди-Би-Пи. Пора и мне возвращаться домой.
Три маршрута и четвертый — последний
Из трех отработанных мною маршрутов, чтобы вернуться в Панданусовый кампунг, один — восточный. Он ведет меня обычно через христианское кладбище, раскинувшееся за старой железной оградой рядом с Ди-Би-Пи. Тут нет обычно ни души, тут огромные тенистые деревья, травянистые поляны, покрытые сухими листьями, и опрокинутые надгробья англичан, окончивших свои дни в той стране, которая называлась еще Британской Малайей. Между ними разомкнутые ряды безымянных каменных пенечков, и не у кого спросить, что это — может быть, могилы «томми», погибших во время японского нашествия или позднее — в японских лагерях? А в дальнем углу кладбища сгрудились светлые ухоженные памятники в бозе почивших выходцев из Индии; сегодня выходцы из Индии наравне с христианами-китайцами составляют христианскую общину Куала-Лумпура — от католиков и англиканцев до адвентистов седьмого дня.
Возвратившись в мир живых и переждав поток машин, я перехожу широкую безрадостную улицу Лок Ю и останавливаюсь у ограды китайской школы, где как раз проходит заключительная линейка и детишки старательно берут равнение на знамя в красно-белую полоску с мусульманским полумесяцем и многоконечной звездой. Вслед за тем я иду через неуютный двор огромного дома, где ребята постарше гоняют мяч или катаются на велосипедах, а маленькие ребятишки печально поглядывают на них с зарешеченных балкончиков, заставленных совсем по-московски всяким барахлом. Теперь пойдут при лепившиеся к заброшенной узкоколейке чистенькие хибарки железно дорожников-индийцев. Остается только перебраться через насыпь, и я уже на улице Пуду, возле зоомагазина, где у самого входа сидят на жердочке важные какаду, весело перекликаются в клетках нарядные рисовки, расхаживают по своей вольере банкивские петушки... Поразмыслив о том, что любую купленную здесь
тварь все равно заморят в каком-нибудь шереметьевском веткарантине, я могу присесть за столик дешевого китайского ресторанчика и утешиться изумительной тушеной свининой, которую мне подадут с пылу с жару в керамическом горшочке. А потом мне придется втиснуться в переполненный в эту пору мини-бас и у себя в кампунге как можно незаметнее проскользнуть мимо кедая Эдди, раз уж я пообедал контрабандой на стороне.
Второй маршрут, так сказать, западный. Выйдя из Ди-Би-Пи и круто повернув на запад, я отправляюсь задами улицы Махараджалелы в сторону исторического центра города, где на слиянии коричневых рек Гомбак и Келанг нацелилась в небо своими минаретами окруженная небоскребами мечеть Джаме. Узенькая, но бойкая улица Чу Чэнг Кэй ведет меня мимо своих стандартных двухэтажных домов, пестрящих вывесками прачечных, всевозможных контор и китайских закусочных. Через несколько минут улочка перейдет в проезд, стесненный двумя рядами дощатых и проволочных заборов, а проезд выведет в тихий малайский оазис на совсем уж махонькой улочке Талалла, где стайка белых трехэтажных домов нежится в окружении кокосовых пальм и бананов, у подъездов сидят какие-то необыкновенно ухоженные коты, а компания малайских мальчиков, хором поздоровавшись со мной, возвратится к игре в такро, при которой плетенный из ротанга мячик перекидывают через сетку ногами. Теперь мне нужно будет взобраться по косогору, затем спуститься вниз по шоссе, и я окажусь поблизости от старого китайского храма Чан Си Шу Ен с его кровлей, через которую словно переваливаются у торцов — по три в ряд — чешуйчатые драконы, с выложенным зеленой глазурованной черепицей фасадом и вделанными в стены обветшалыми скульптурными композициями, среди которых гнездятся бессовестные городские майны. Отсюда уже рукой подать до Джалан Петалинг — главной улицы столичного чайнатауна.
Небольшая улица Петалинг или Петалинка, как нарекли ее по простоте душевной обитатели нашего посольства в Куала-Лумпуре, днем выглядит, в общем-то, неказисто. Обилием магазинов и магазинчиков в столице Малайзии никого не удивишь. Разве что вас порадуют фасады нескольких китайских лавок начала века с крытыми галереями вдоль тротуаров, защищающими покупателей от зноя и ливней, и хозяйским жильем на втором этаже, оснащенным изящными, приспособленными к тропическому климату окнами-дверьми. Верхнюю филенку в таком окне заменяют жалюзи, если же окно-дверь потребуется распахнуть, младенцу или старику помешает вывалиться на улицу подстраховывающий дверь изнутри резной экран. Может быть, мое внимание привлекут также лавка с китайскими богослужебными принадлежностями, скромная гостиница Ма Ляна, в которой проживают почему-то одни молодые женщины, или салон китайских гробов невероятной красоты и добротности (в свое время я не удержался и дважды заходил сюда спросить себе гроб, причем оба раза хозяин нимало не удивился и услужливо отвечал, что подходящий гроб найдется и по самой скромной цене). Но часу эдак в шестом на улице Петалинг начинается некое оживление, а если я подойду сюда с наступлением темноты, улица совершенно преобразится и явит передо мной незабываемое зрелище «ночного базара».
Уставленная крытыми переносными прилавками с завалами всевозможных товаров, освещенная тысячами электрических лампочек, она превращается в огненную реку и встречает человека музыкой, возгласами торговцев, сдержанным гулом потока покупателей, медленно текущего из конца в конец этого царства торговли. Парижские духи, ослепительные «ролексы», джинсы Леви Стросса и обувь с лондонской улицы Сейнт-Джеймс теснят вас, наваливаются со всех сторон, тычутся вам в нос. Попробуйте только остановиться возле какого-нибудь продавца, и он вылезет из кожи вон, чтобы всучить вам все, что вам нужно и не нужно. И не забудьте пожалуйста: здесь полагается торговаться как черт — и по-английски, и по-малайски, и просто при помощи пальцев. В конце концов презрительно уходите, чтобы услышать за спиной отчаянный вопль: «Ну а сколько же вы дадите, сэр?!» Поверьте, при самой малой доле характера вы накупите здесь кучу полезных вещей. И не беда, что роскошные «английские» туфли окажутся сделанными из кожзаменителя, а аромат «шанели» начнет подозрительно быстро выдыхаться — зато какие выгодные покупки! Да еще если можно омыть их ледяным пивом (мы как-никак в китайском, а не в безалкогольно-малайском квартале) и насладиться любым изыском, ну, скажем, кантонской кухни на поперечной улочке Ханг Лекира, выглядевшей в этот час подлинным храмом Гуан Ди — бога богатства и изобилия, которого почитают местные китайцы. И скорее на остановку незаменимого двадцать пятого мини-баса, пока еще не опустел окончательно кошелек!
Третий — пеший — маршрут, вычисленный мною по плану Куала-Лумпура, поведет меня в Панданусовый кампунг северным путем, через «Золотой Треугольник», самый фешенебельный район города. Ощущения «счастливого пешехода» недоступны моим отдельским коллегам, неисправимым автомобилистам. В который раз полюбуюсь я идеально чистыми улицами, разноликой толпой, потому что здесь, в центре города, смешивается все пестрое население малайзийской столицы. Как и повсюду в Азии, женщины больше держатся тут традиционной одежды. Это не относится, правда, к молодым китаянкам, предпочитающим европейские моды, но зато набожных малаек сразу можно отличить по привившимся здесь белым мусульманским покрывалам, длинным кофточкам и юбкам до щиколоток, а индианок — по неизменным изысканным сари. И, ради Бога, не бойтесь улыбаться хорошеньким девушкам — вам тут же ответят обворожительной улыбкой, отнюдь не поощряя к завязыванию знакомства, а просто потому, что это здесь принято. Если же мы зайдем с вами в какой-нибудь шикарный магазин, чтобы купить ролик цветной пленки, то уж не знаю как вы, а я гордо пройду мимо тысячи разложенных на прилавках соблазнов — ведь мне с моим малайзийским жалованьем многое тут по карману, а если я экономлю денежки, то это уж мое личное дело!
Но вот поворот, еще один поворот, и я углубляюсь в тихий район вилл и иностранных посольств. Тут нечасто встретишь пешехода, над крышами домов возвышаются кроны исполинских деревьев, а из-за оград раздается иногда редкий в Малайзии лай собак (для мусульман-малайцев собака — нечистое животное). Стремительно сгущается темнота, и когда я выхожу на кольцевую автостраду Тун Разака, ее освещают лишь фонари да фары многочисленных машин, застывающих наконец у светофора. Тут хорошо бы пополнить иссякшие запасы продовольствия в прохладном магазине 711 или «севен элевен» — такие круглосуточно открытые нарядные магазины разбросаны по всему городу. И вперед до самого дома, по безлюдной улице У Тана, где вовсю заливаются уже цикады, тротуар то тут, то там усыпан опавшими цветами магнолии, а в глубине слабо освещенных посольских особняков теплится чуждая мне жизнь.
Когда же наступит мой последний день в Малайзии, до отлета останется два часа, а среди полусобранного мною и Эдди барахла будет бродить, спотыкаясь, в полном составе семья иранского летчика, которому уже сдана квартира, на пороге появится Миша Коляда из нашего посольства, мой младший однокашник и дипломат. Он строго прикажет мне переупаковать то, что было уже упаковано, запихнет заклеенные липучкой коробки в свой драндулет, и мы помчимся сломя голову в Субангский аэропорт. Выложив мне за рулем в последний раз малую толику того, что он думает обо мне и обо всех, с позволения сказать, демократах (не забыл наш вчерашний «российский» разговор за прощальным ужином), он подсуетится с моим багажом, сурово тряхнет мою руку, и я поплетусь к шлюзу, причем из самой тяжелой переупакованной сумки (эх, Миша!) будет сочиться на ковровое покрытие пола пальмовое масло. А опустившись в кресло самолета среди озабоченного, шумного и незнакомого мне племени туристов-челноков, я почувствую себя дома, не оторвавшись еще от малайской земли.
Куала-Лумпур Борис Парникель / Фото автора и из журнала «Grands reportages».
Нью-Йорк, Бостон. Парад парусов
10 000 миль попутного ветра
Мы стояли в самом центре Нью-Йорка. Создавалось впечатление, что в США может зайти на яхте кто угодно. Никто особенно не следил за перемещением тысяч прогулочных судов под разными флагами. Когда я попытался по радио связаться с Береговой охраной (но ответила Pilot Station — Лоцманская служба) и объяснил, что яхта пришла из России, на регату, не последовало никакой реакции, только спросили, не нуждаемся ли мы в лоцмане или буксире. По тону разговора чувствовалось, что занятые люди недоумевают: зачем их зря беспокоят, если нет проблем? Подумаешь, яхта пришла из-за океана, к этому здесь давно привыкли.
Пошли искать с Валерой и Ильей офис регаты. Разыскали эту контору на 21-м этаже огромного здания. Сидит в большой комнате два десятка парней и девчонок за компьютерами, бумажки перекладывают. Объяснили, зачем пожаловали, но в компьютере сведений о «Магнитке» не оказалось.
— Что делать? Кто может нам помочь?
— Не знаем. Участники, пославшие заявки, занесены в компьютер.
Все улыбаются, все приветливы, еще раз «вытащили» на дисплей пришедшие русские яхты. Их всего-то две, хотя заявки посылал добрый десяток, но нас там нет.
— Скоро придет адмирал, он может решить любой вопрос, подождите, пожалуйста.
Через полчаса подходит к нам двухметровый загорелый лысый янки. Вид суровый.
— Документы в Мадрид посылали?
— Посылали, — говорю. И даже
квитанцию об отправке показываю.
Проверили еще раз на компьютере и в каких-то амбарных толстых книгах — пусто.
— Плохо ваша русская почта работает, ничего не приходило. Подождите, разберемся. Заполните пока бланки...
Через час адмирал торжественно пожал руку: «Все о"кей! Мы вас включаем в состав участников». Подвел к карте, показал, где парад, где мы должны быть перед началом и за кем идти. Тут же подошла девушка и, очаровательно улыбаясь, вручила мне флаг, вымпел, капитанскую книгу, памятную медаль и прочие атрибуты участников. Я встретил ее потом на брифинге и поинтересовался у
знакомого капитана, кто это такая? Оказалось — известная миллионерша, любительница парусного спорта, пожертвовала очень крупную сумму на проведение регаты. Память у нее превосходная, узнавала меня ив Бостоне и в Ливерпуле...
У меня камень с души свалился. Наконец-то мы догнали регату, являемся полноправными ее участниками.
Но рано было радоваться, ночью наше путешествие могло оборваться. Выручила крепкая магнитогорская сталь. Легли мы поздно и, замученные вереницей дел и событий, сразу уснули. Ночью лодку потряс страшный удар, меня выбросило из койки. Слышу дикий крик Лукина: «Тонем! Режь ремни! Плоты — за борт!» Пулей вылетел на палубу. Первым делом глянул в кокпит. Сын устроился там спать. Слава Богу, живой. Бросился к Валере: «Ты с ума сошел! Какие плоты? Мы же стоим у пирса!» Оказывается, в нас врезалась огромная баржа, которую толкал буксир. Стояночный огонь у нас горел, но капитан то ли не заметил, то ли просто зевнул. Валера крепко спал, и ему показалось, что мы еще в океане и получили огромную пробоину. Американец тоже испугался, причалил к стенке, пришел разбираться. Стали осматривать повреждения. Поразительно, но ничего страшного. Немного помят борт, содрана краска, погнули пару стоек ограждения. Нас спас прочный стальной корпус. Будь лодка пластмассовой или деревянной — остались бы одни обломки. Принесся перепутанный капитан с польской яхты, его разбудил грохот. Глянул и ахнул: «Если бы меня так ударили, уже были бы на дне Гудзона».
Американец все допытывался, буду ли я обращаться в полицию или, может быть, дело и так уладим. На кой черт мне полиция, если нет страховки, да и судиться некогда. Сказал, чтобы притащил утром ведро белой краски и ящик пива. На том и порешили. Долго жал он мне руку и заверял, что все сделает, но обманул. Такое мелкое жульничество никак не характерно для обязательных американцев. Сколько их потом помогало совершенно бескорыстно...
Нью-Йорк настолько велик, что глянешь на карту — и глаза разбегаются. В первую очередь нам хотелось поглядеть на корабли и яхты, пришедшие сюда чуть ли не из всех стран мира. Такую армаду разместить в одном месте, конечно, невозможно. Приходилось обходить многочисленные пирсы на Гудзоне или причалы Ист-Ривер. Большие парусники — толшипы англ. tall — высокий, ship — корабль) пришли из Англии, России, Германии, Италии, Испании, Дании, Болгарии, Полыни, Украины, Японии, Новой Зеландии, Чили, Аргентины, Омана и других стран. 29 кораблей — весь «цвет» современного парусного флота находился в Нью-Йорке. Яхт было около двухсот. Для осмотра кораблей приезжали сотни тысяч людей. Американцам, не приученным к длинным очередям, приходилось терпеливо ждать. У одного из пирсов я обнаружил и каравеллы Колумба. «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» стояли рядом, совсем новые, сияющие свежей краской. Это далеко не первые копии. Ровно сто лет назад, в 1893 году, на Всемирной выставке в Чикаго тоже выставлялись все три знаменитых судна, причем «Санта-Мария» пересекла океан под парусами, правда, ее сопровождал паровой крейсер. Надо сказать, что никому по сей день неизвестно, как действительно выглядели корабли Колумба, какие имели размеры и вообще была ли «Санта-Мария» каравеллой или караккой. Сам Колумб почему-то не любил этот корабль, принадлежавший другому капитану и называвшийся «Гальега».
Праздник шел своим чередом. Поступило приглашение прибыть на прием с барка «Седов». Явились со старпомом пораньше до назначенного часа, хотелось успеть осмотреть знаменитый барк. Это на сегодняшний день самый большой парусник в мире.
Наши надежды осмотреть корабль в этот вечер не оправдались. Палуба была полна всевозможных высоких гостей. Прямо на палубе накрыты столы, играет небольшой оркестр, все выскоблено, сверкает надраенная медь, встречающие в парадных мундирах. Здесь капитаны толшипов, чиновники нашего посольства, журналисты, меценаты, какие-то военные, дамы. Нас больше интересовали капитаны парусников, как правило, незаурядные личности, побывавшие во всех уголках мира. Их, как и толшипов, на свете совсем немного, всего несколько десятков. Это что-то вроде особой касты, ведь не зря сказано: «Парусный флот — дворянство морей, высшая знать океанов».
После внимательного изучения плана парада парусов мы решили, что лучше смотреть его с места нашей стоянки. Программа предусматривала проход кораблей вдоль Манхэттена до второго моста через Гудзон и затем возвращение вниз по течению. Разворот происходил почти рядом с нашим 97-м пирсом.
Парад открыл американский барк «Игл», учебное судно Академии Береговой охраны. Рядом шли пожарные катера, с которых во все стороны летели до небес мощные струи воды.
Расстояние между парусниками несколько сот метров. Каждый большой корабль идет в сопровождении 3 — 4 судов поменьше. Команды в парадной форме выстроены на борту. На многих толшипах на верхних реях десятки матросов. Есть и смешанные экипажи, отважные девчонки забираются на самый верх сорокаметровых мачт. Хоть это и парад парусов, но стоят они далеко не у всех. Ветра-то совсем нет или легкий встречный, заставляющий прямые паруса выгибаться в другую сторону. Все обязаны идти под двигателем с определенной скоростью. Река не место для лавировки и демонстрации выучки команды. Самые большие корабли самостоятельно даже развернуться не могут перед мостом, и им помогают специальные буксиры.
Набережные забиты людьми, парад смотрят миллионы телезрителей, и каждый капитан старается не ударить в грязь лицом. Суда проходят рядом, и в бинокль прекрасно видны даже самые незначительные промахи: плохо прибранная палуба, небрежность в одежде. Великолепно смотрелся огромный чилийский военный парусник — 4-мачтовая баркентина «Эсмеральда» с офицерами и кадетами в белоснежной форме, застывшими в строю.
Наш «Мир» тоже выглядел прекрасно. Могучий «Крузенштерн» гордо прошел в некотором отдалении от «Магнитки», и мы, в знак любви и уважения, запустили звуковую ракету.
В Бостон отправились 8 июля утром.
Идти к Новой Англии можно открытым морем или по внутренним водным путям через канал, значительно сокращающий путь. Почти все яхты так и пошли. Только большим парусникам пришлось вновь выбираться в океан. Тесно им в канале, да и мачты не под всеми мостами проходят. Мы долго не раздумывали. По океану еще находимся, а вот посмотреть с борта Нью-Йорк, пригороды, да и вообще идти рядом с берегом в компании яхт в сто раз интереснее.
Спустились вновь по Гудзону, повернули налево и оказались в Ист-Ривер. В канал вошли утром. По берегам тысячи людей приветствуют участников регаты. Канал прошли довольно быстро и выбрались в залив. Часам к семи вечера показался наш маяк. Идем строго по буям фарватера и «углов» стараемся не срезать. Потом оказалось, что правильно делали. Одна яхта попыталась немного сократить путь и села на мель. Стемнело, вокруг море огней. Организаторам пришлось распределить множество яхт и кораблей по разным районам, и нам достался далеко не лучший. Набрались нахальства и влезли на самое престижное место — в Чарльзтаун, там планировались главные события.
Проснулся ни свет ни заря — еще нет и 5 часов. На парад с нами поехал один Джозеф. Работает он в Массачусетсском технологическом институте. Его предки русские, из Оренбургской губернии. Принес дореволюционную карту России. Быстро разобрались, что мы земляки. На место сбора парада вышли в 6.30. Ветер, туман. Уже выстроились тысячи катеров и яхт со зрителями. Кругом береговая охрана, пропускает только участников. В клочьях тумана разглядели наш любимый «Крузенштерн», стоящий на якорях. Попросил по радио у капитана разрешения сопровождать в эскорте. «Ради Бога, вставайте сразу за нами». «Крузенштерн» шел вторым, за судном, открывающим парад. Творится что-то невероятное. Зрителей сотни тысяч. Все набережные, окна, крыши забиты народом. Пушки палят, ракеты взвиваются. По телевидению сообщили, что в Бостоне парад смотрело 2,5 миллиона человек. Много людей приехало с других городов.
После парада опять гости валом валили. Появился Виктор, украинец, родившийся в Америке. Его отец был угнан в Германию во время войны, потом перебрался в США.
Веселье на площади и набережной продолжалось несколько дней с утра до позднего вечера.
Торжественный обед для капитанов был великолепный. Собралась вся бостонская знать, дамы в умопомрачительных нарядах, шампанского и прочего — море, официанты еле успевают разделывать устриц. Постоянные тосты за капитанов, приходится вставать. Профессиональный хор исполняет морские песни на разных языках, танцы до полуночи. Завершилось все грандиозным салютом, фейерверки взвивались в небо чуть ли не час.
Рядом с нами встала немецкая яхта. Удивительно, но капитана я встречал зимой в Дюссельдорфе, он на всемирной выставке яхт набирал пассажиров для чартера. Узнав о наших похождениях, тут же передал мне памятный приз, полученный им за какие-то достижения на участке Кенары — Сан-Хуан. «Вы его больше заслуживаете! Я шел с попутным пассатом, ни одного шторма, а вы навстречу ветрам и течениям».
Разговорился как-то с поляками. Оказывается, часть яхт, и не только польских, собирается идти не сразу в Ливерпуль, а через Канаду. Один капитан прямо заявил: «Главное — это безопасность, повидать новые места и хорошо отдохнуть, а гонка для тех, кто реально может за призы бороться». Я призадумался. Посоветовались мы и решили тоже в Канаде побывать. Представится ли еще когда случай? Нужные карты в основном были.
Посмотрели красавец Бостон, походили по музеям, посетили знаменитый гигантский аквариум. За дня два до отхода прикатил парень на велосипеде, в шортах и футболке. Сообщил, что он корреспондент газеты «Бостон глоб», уселся как йог, скрестив ноги, на крыше рубки и стал расспрашивать: кто, откуда и как решились на такое плавание. Объясняли как могли, потом подошли Виктор и Джозеф, разговор пошел общий. Корреспондент остался очень доволен: «Ваше путешествие — это сенсация! Обязательно будет статья. Ждите фотокорреспондента». У американцев все делается четко. Не прошло и двух часов, явилась решительная негритянка, увешанная фотоаппаратами. Начавшийся ливень ей ничуть не помешал. Снимки получились отличные. Только даму проводили, подлетает надувнушка под мотором. Вылезает бравый джентльмен с лихо закрученными усами, сообщает, что он вице-президент яхт-клуба и приехал за нами. Я совсем забыл, что утром пришел закрепленный за «Магниткой» волонтер и передал, что нас приглашает самый известный яхт-клуб Бостона на прием.
Выяснилось, что со всей регаты пригласили всего три яхты. Английскую, африканскую и нашу. Мне торжественно вручили вымпел клуба с. прикрепленной сияющей латунной табличкой: «Magnetka Sail Boston 1992». Хоть и ошибку в названии сделали, но когда только выгравировать успели, да еще все поместили в раму под стекло.
Утром пришел наш проводник, принес свежий номер «Бостон глоб», и все разъяснилось. Оказывается, мы стали знаменитыми. О наших приключениях статья на целую страницу. Эту газету читает вся Америка. Местные жители уже шлют дары и ищут «Магнитку». Руководство клуба готово выполнить любые наши просьбы. Я сел за изучение статьи. В основном верно, но фантазия у корреспондента тоже богатая. Лукин с шестью-дюймовой раной на голове, оказывается, больше всего страдал не от потери крови, а от отсутствия сигарет — Валера, кстати, не курит. Сообщения о том, что шторм смыл всю посуду и печка европейской системы не работала, оказались очень ценными. Вечером у нас было пять американских печек, посуда, горы ложек и вилок. По палубе пройти невозможно, все завалено коробками и ящиками — помощь и подарки жителей Бостона.
Почтила «Магнитку» вниманием и русская православная церковь. Приехал самый настоящий поп в рясе и полном облачении. Освятил яхту, благословил на новые свершения и в подарок вручил ящик икон и Новый завет. На прощание выкушал чарку русской.
Для яхтсменов с Бостоном связано еще одно примечательное событие. Отсюда в 1895 году отправился в первое одиночное плавание вокруг света американец Джошуа Слокам на сделанном своими руками небольшом шлюпе «Спрей». Пройти по его маршруту — моя давняя мечта. Сбудется ли?
Джозеф всех поразил. По его просьбе и пользуясь принесенной им фотографией яхты, известная фирма за один день (!) изготовила нам футболки с надписью «Magnitka» и товарным знаком металлургического комбината. Устроил Джозеф и прощальный ужин. Привез ящик омаров чудовищных размеров.
Уходили мы в полдень. Виктор каждого обнял и расцеловал. Он многое повидал в жизни. Служил в «зеленых беретах», прошел все школы выживания, сражался в джунглях, ему приходилось есть сырое мясо, пить кровь и даже пришлось как-то загрызть зубами анаконду, чуть не задушившую его в тропическом болоте. Но слез Виктор сдержать не мог и уехал на полчаса раньше, сказав: «Не могу видеть, как вы будете уходить».
Туманы, киты, Канада
После стратегических расчетов стало ясно, что мы можем выкроить время для Канады, почти не прогадывая в расстоянии на долгом пути к Англии. Вполне «по дороге» были Галифакс и остров Ньюфаундленд. На этот остров я особенно хотел лопасть. 12 лет дома жил здоровенный черный пес породы ньюфаундленд. Как не побывать на родине своей собаки. Кроме того, в продвижении на восток нам будут помогать Гольфстрим и обычные в этих широтах в августе попутные ветры.
Вскоре мы узнали, что такое настоящий туман. Воистину трудно придумать что-либо более отвратительное. Рулевой не видит даже носа лодки, буквально все пропитано влагой, холодно и мерзко. Дождя нет, но по вантам и штагам бегут струйки воды. От впередсмотрящего толку мало, да и опасно держать матроса на носу. При столкновении он первый пострадает. Стали постоянно пользоваться локатором, но тем не менее недалеко от Галифакса чуть не врезались в песчаную банку.
Вахтенный начальник, занимаясь прокладкой курса, совершил грубейшую ошибку. Я только проснулся и вышел на палубу. Рулевой попросил постоять вместо него и полез вниз, одеться потеплее. Глянул на эхолот — глубина 50 метров, через минуту машинально взглянул еще и похолодел: глубина стремительно падала, уже под килем было всего два метра. Неожиданно лодку стало бросать, я еле удерживал штурвал. Мы попали в мощные водовороты, на палубу со всех сторон обрушивались мутные желтые волны. Тут же легли на обратный курс и стали срочно разбираться. Оказывается, перепутали маяки и шли на обширную отмель. Пришлось уходить на большие глубины.
Ночью на экране радара появилось в опасной близости судно. Связался на 16-м и спросил, видят ли они нас. Оказалось, что это рефрижератор из Мурманска. Идет в Галифакс за топливом, их локатор нас не обнаруживает. Капитан предположил, что мы низко сидим и закрыты гребнями волн, а ходовые огни не видны из-за тумана. Пригласил зайти в гости, если будем в порту.
К Галифаксу подходили к вечеру. Карты акватории порта не было, но особых сложностей не предвиделось. Бухта очень глубокая и известна как одна из лучших в мире. Была Балерина вахта, хороший попутный ветерок, и я прилег на часок отдохнуть, попросив разбудить, как только покажется маяк. В туман вошли неожиданно. Валера включил радар и пошел, ориентируясь в основном на экран. Меня разбудил, когда видимость упала до нуля. Я по показаниям GPS определил точку, глянул на экран и понять ничего не мог. По карте мы находились практически на берегу, но локатор показывал совсем другое. Срочно поднял Илью (он отвечал за всю электронику) и велел проверить радар. Поскольку спутник и карты упорно подтверждали, что берег рядом, пришлось встать. На всякий случай запустили двигатель и стали ждать. Через три минуты выяснилось, что радар из-за неверного включения показывал какую-то ерунду. После нажатия нужных кнопок берег на экране занял положенное место, до него метров двести. Легли в дрейф. Минут через 15 туман чуть рассеялся и открылся скалистый берег, как и полагалось по карте, совсем рядом. Мы стояли посредине входа в бухту. Чем дальше в нее заползали, тем прозрачнее становился туман. Встали у морского музея. Оттуда позвонил в «имигрейшен». Через час наши паспорта украсили канадские визы. Я показал американскую газету с фотографией «Магнитки», и вопросов не было. Но местные парни сказали, что вчера таможенники полдня потрошили яхту из Европы на предмет наркотиков.
Утром разыскали русский рефрижератор. Там уже начался прием местного начальства. Меня тоже усадили за стол. Все гости — моряки и никак не могут понять, как мы решились на самодельной лодке идти через океан без профессионального штурмана. Капитан рассказал, что ночью разговаривал с подводной лодкой и, возможно, кто-то придет в гости. Я навострил уши.
— Какая еще подлодка, откуда? Да, это же вы со мной разговаривали.
— Как с тобой? У нас, на Севере, есть такая подлодка... Название точное забыл, но что-то с Магнитогорском связано.
Он спутал нас с подлодкой «Магнитогорский комсомолец», которая базировалась в Североморске.
Побывали в местном музее. Впечатляет фильм, который постоянно демонстрируют посетителям. В нем собраны факты и документы о чудовищном взрыве, уничтожившем город и унесшем тысячи жизней. 6 декабря 1917 года для жителей Канады — день величайшей трагедии. В то ясное утро в проливе Нарроус столкнулись два парохода — французский «Монблан» и норвежский «Ймо». Никто в Галифаксе, кроме лоцмана, проводившего судно, и трех человек командования морского штаба, не знал, что «Монблан» битком набит сильнейшей взрывчаткой. Шла война, и такие сведения держались в строжайшей тайне. Как только на теплоходе вспыхнул пожар, капитан приказал покинуть судно. Экипаж в панике бежал. Сделать что-либо для спасения было уже невозможно. Брошенное горящее судно медленно дрейфовало в самом узком месте пролива. На набережных, крышах домов, холмах собрались тысячи людей, привлеченных необычным зрелищем. Никто не понял, почему так стремительно мчалась к сопкам команда. Последствия взрыва были чудовищными. Я рассматривал в музее множество фотографий, сделанных после катастрофы. Все здания на берегах рухнули от удара взрывной волны, обрушились мосты, водонапорные башни.
Разыскивая русский рефрижератор, мы несколько раз прошли на «Магнитке» по проливу. Не видно ни одного разрушенного здания, никаких следов катастрофы. Специалисты утверждают, что до появления ядерного оружия это был самый сильный взрыв за всю историю человечества.
В Галифаксе немало чистых уютных улиц, где дома утопают в цветах. А климат здесь весьма прохладный. Туманы и дожди — обычное дело. Иногда в начале мая еще лежит снег. Тем не менее в главный город Новой Шотландии приезжает довольно много туристов. Одна из местных достопримечательностей — большой форт на вершинах холмов. На стенах невероятной толщины стоят десятки старинных грозных пушек. Жерла их по-прежнему смотрят в пролив. Залпы из этих орудий потопили в бухте немало кораблей. Часть пушек вполне исправна, и из них ежедневно стреляют. Ритуал, связанный с выстрелом, — это красочный спектакль, продолжающийся не менее получаса и разыгрываемый обслугой в формах XVIII века. Парни как на подбор — гренадерского роста и сложения. Рявкают, отдавая команды, так, что в ушах звенит...
Из бухты Галифакса сразу ушли подальше в море на хорошие глубины и проложили курс на юго-восточную оконечность Ньюфаундленда. Слава Богу, остров Сейбл, проклятый моряками, остался в стороне. Голос радиомаяка, установленного на острове, именует его Кладбищем Северной Атлантики. Пожалуй, нигде в мире нет другого острова, где погибло бы столь огромное количество кораблей. Отсюда и названия, данные моряками: «Пожиратель кораблей», «Остров призраков», «Остров кораблекрушений»... Остров представляет собой низкую песчаную косу длиной в 24 и шириной около одной мили. Видно, черт разместил его на самой напряженной судоходной трассе. Здесь постоянные туманы, так как встречаются теплый Гольфстрим и холодное Лабрадорское течение, которые, как считают геологи, и создали эту гигантскую отмель из гальки и песка. Самое скверное, что остров непрерывно движется и меняет очертания. Корабль, попавший в зыбучие пески, обречен. За пять столетий известно лишь восемь случаев, когда кораблям удалось выбраться из «трясины океана». Огромные суда, водоизмещением в тысячи тонн, бесследно исчезают в ней так же, как и на внешних отмелях у мыса Гаттерас. Судьбе угодно было провести нас вблизи обоих великих кладбищ Атлантики.
До Ньюфаундленда шли трое суток. Ветер попутный. Ставили спинакер. Скорость на фордевинде до 10 узлов. Длинные пологие волны с шипением догоняют несущуюся лодку и стремятся накрыть корму. Иногда приходится принимать ледяной душ. Временами сильно качает, и морская болезнь изматывает.
27 июля, на рассвете, показался маяк, а потом и остров. Берега изрезаны фиордами. Крутые, высокие холмы часто отвесно обрываются в океан. Глубины и погода позволяли, подошли поближе. Это явно не Бермуды, вид более чем суровый, похоже на наши северные сибирские просторы. На голых плоских вершинах — каменистая тундра: островки леса, начинающиеся в лощинах, на равнине переходят в настоящую тайгу. Со скал низвергаются водопады, в глубоких ущельях еще не растаяли снежники, доносится шум птичьих базаров. С грохотом разбиваются о прибрежные утесы могучие черные валы. Пока пригревает солнце, вроде не так все мрачно, но стоит ему скрыться за тучами, сразу ощущаешь ледяной, пронизывающий ветерок. Неуютно в море вблизи угрюмых скал даже летом, а что творится здесь в шторм зимой — страшно подумать.
Предполагать, что в этих краях находилась легендарная новая земля норманнов Винланд — «Страна вина», «Страна винограда», могли только люди, никогда не бывавшие на острове. Рассказы о благодатном крае, где полно дикого винограда, встречаются в древнеисландских рукописях. Наиболее известны «Сага о Гренландии» и «Сага о Эйрике Рыжем». В них сообщается о плодородной стране Винланд, открытой Лейфом Эйрикссоном, прозванным Счастливым. Произошло это около 1000 года. Норманны образовали несколько поселений и исследовали неведомое побережье. Через несколько столетий по не известным никому причинам следы их в Северной Америке затерялись. Европейские историки вновь заговорили об открытии норманнами Винланда только в начале XVII века. Более 250 лет десятки ученых Европы и Америки спорят о месте его нахождения. Дело в том, что в сагах приведено немало географических подробностей, дающих достаточно оснований полагать, что Винланд следует искать на Ньюфаундленде. Но виноградом здесь не пахнет. Граница распространения дикого винограда проходит где-то в районе так полюбившегося нам Бостона. Но там, в Новой Англии, никто и никогда, насколько мне известно, не находил даже малейших следов норманнов и упоминаний о них.
Давно известно, что человек, который что-то очень хочет найти, иногда действительно находит. Нашел же купец Шлиман Трою, пользуясь только указаниями в текстах «Илиады» и «Одиссеи». Нечто похожее произошло и с Винландом. Известный норвежский путешественник и писатель, а по образованию юрист, Хельге Ингстад долгие годы изучал всевозможные источники о плаваниях древних норманнов и был одержим поисками Винланда. В 1961 — 1964 годах он возглавил археологическую экспедицию, производившую раскопки следов старых поселений на севере Ньюфаундленда. Найденные предметы, планировка построек, радиоуглеродный анализ свидетельствовали, что здесь побывали норманны и именно в период, указанный в сагах. В состав экспедиции входили ученые эксперты пяти стран, поэтому не было оснований сомневаться в достоверности сделанных открытий. Правда, была в этой истории ложка дегтя. Как же все-таки быть с виноградом? Немало страниц своей книги «По следам Лей-фа Счастливого» Ингстад посвятил пространным рассуждениям о лингвистике, невежестве норманнов, перепутавших виноград с калиной, безграмотности переписчиков и другим не очень убедительным доказательствам того, что название страны «Винланд» к винограду и вину никакого отношения не имеет и происходит от слова «пастбища». Впервые читал я эту книгу много лет назад, путешествие на Ньюфаундленд даже не снилось, поэтому воспринимал все совершенно беспристрастно. Мне, обычному читателю, не обремененному никакими специальными познаниями, и тогда показалось, что все доказательства Ингстада относительно названия притянуты «за уши». Было впечатление, что ему очень хотелось, чтобы найденное поселение было именно Винландом. Как потом удалось выяснить, я был далеко не одинок в своих дилетантских сомнениях. Ряд ученых по сей день считают, что найденное в раскопках, возможно, и имеет норманнское происхождение, но нет ни одного достоверного факта, говорящего о том, что это именно Винланд, а рассуждения Ингстада о названии попросту неверны.
Никто сейчас не сомневается, что лет за 500 до Колумба в Северной Америке побывали норманны. В ту пору они прочно обосновались в Гренландии, а оттуда до Лабрадора и Ньюфаундленда, как говорится, рукой подать. Открытие новых земель произошло скорей всего даже не случайно, и не попутным штормом отнесло корабль к берегам континента. Викинги были отважны, упорны, не боялись ни Бога, ни дьявола и настойчиво искали новые земли в океане, а главное, уже тысячу лет назад располагали превосходными судами, будто специально созданными для подобных открытий. Вера норманнов в загробную жизнь оказала бесценную помощь археологам. Еще в прошлом веке из кургана в Норвегии был извлечен прекрасно сохранившийся корабль. Длина 23 метра, ширина чуть больше 5 метров, маленькая осадка, всего 85 сантиметров. На таком судне, оснащенном веслами и прямым парусом, можно идти по мелководью, без опасений исследуя незнакомые берега.
Норвежцы построили точную копию корабля и в 1893 году пересекли в тяжелых штормовых условиях Северную Атлантику. «Викинг» — так назвали судно — показал превосходные мореходные качества. Легко всходил на большую волну и развивал скорость до 11 узлов. Средняя скорость составила 5 — 6 узлов; так в наше время ходят круизные яхты с дакроновыми парусами, начиненные механизмами и электроникой.
Довелось и мне познакомиться с таким кораблем. Норвежцы, облаченные в древние одежды викингов, прошли на нем на параде в Нью-Йорке. Потом я отыскал судно у причала. Выглядело оно точно так же, как на виденных ранее фотографиях и рисунках. Стремительный, изящный корпус, решительно задранный нос, щиты на бортах. При внимательном рассмотрении удалось обнаружить и винт, проглядывающий в воде у кормы. Дизель искусно спрятан под неким подобием палубы, хотя известно, что древние корабли были открытыми, и храбрым воинам нередко приходилось браться не за мечи, а за ведра и вычерпывать воду.
Перед заходом в бухту Сент-Джонса увидели вдали фонтаны китов. Подошли поближе. Что только киты не вытворяли; демонстрировали гигантские хвосты, плавники, уходили под воду и внезапно выныривали чуть ли не под лодкой. Промысел китов давно здесь запрещен, и судов они не боятся. В хорошую погоду специальные катера и яхты катают туристов в этом районе. Гвоздь программы — киты.
Сент-Джонс — главный город Ньюфаундленда — разместился на холмах. День солнечный, тепло, тихо. Побродили по прибрежным улочкам. Наконец-то здесь сбылась наша мечта — увидеть настоящего ньюфаундленда. Могучий лохматый огромный черный пес лежал под навесиком у магазина, привалившись к черепу кита. Залетавший дождь, похоже, был ему даже приятен, ньюф безмятежно спал. Сколько мы с сыном Ильей его ни гладили, ни ласкали — ни малейшей реакции, даже глаза не открыл, только чуть хвостом вильнул.
Порода эта выведена на острове и использовалась местными рыбаками для вытаскивания тяжелых сетей. Потом собаки перекочевали в Европу и исправно служили спасателями, помогая неосторожным пловцам. Собачий мех вообще один из самых теплых, но у ньюфа шерсть «самая, самая» даже среди собак. Он совершенно не боится ледяной воды, прекрасно плавает и ныряет, отсюда и пошло его второе название — водолаз. Нередко этих собак видели в прибрежных водах за много миль от берега. Раньше они обожали встречать на подходе знакомые парусники. Разыскал хозяйку собаки, совсем юную девушку. Пес оказался тоже молодым — всего два года, куплен месячным щенком за 700 долларов.
Недалеко от нас к пирсу встала необычная на вид яхта. По размерам примерно такая же, как «Магнитка», но парусное вооружение — XVIII век. Мы видели эту двухмачтовую лодку по пути в Бостон. Шли под парусами и с двигателем, с хорошей скоростью, но древняя на вид яхта, с «вороньим гнездом» — бочкой для наблюдателя на мачте, лихо нас обошла. Все только рты разинули от изумления. Капитан — могучий чернобровый дед, с загорелой лысиной и огромной белой бородой — тоже оказался знакомым. Мы встречались на прощальном приеме для капитанов в Бостоне. Такую колоритную фигуру никогда не забудешь, тем более если она оказалась под твоим столом.
Произошло это в банкетном зале. Все были «под парами», и пляски достигли апогея. Особенно выделялся «дед», как мы его окрестили. Несмотря на почтенный возраст и пудов восемь веса, он выделывал такие коленца, что паркет трещал. Вдруг дед судорожно схватился за шею и опустился на пол. Испуганная публика расступилась, решив, что капитану стало плохо. Но дед что-то упорно искал. С площадки для танцев он переместился в глубину зала и стал заползать под столы. Дамы взвизгивали, когда их обнаженных ножек касалась косматая бородища. Никто ничего понять не мог. Когда «борода» забралась и под наш стол, я поинтересовался, что потеряно: золото, бриллианты? Но все оказалось более прозаично. Порвалась цепочка, висевшая на шее, и куда-то улетел редкостный слуховой аппарат. Они решили завтра рано утром уходить, а без этой техники он плохо слышит.
Дед тоже вспомнил меня и Валеру и пригласил на борт. Первым делом осмотрели яхту. Сразу стали понятны ее великолепные ходовые качества. На самом днище прочнейшего деревянного корпуса установлен приземистый длинный дизель мощностью 260 л. с. Запас топлива — 3 тонны. С такой техникой можно Атлантику пересечь и без всяких парусов. Построена яхта в Англии и служит в основном для обучения будущих английских военных моряков. Лодка дважды ходила в Антарктиду на наши станции.
Угостил нас дед хорошим португальским вином, прекрасно исполнил несколько песен. В команде у него по разным причинам осталось всего четыре человека. В их число входит «старушка»-жена, два парня и девушка, правда, отнюдь не хрупкая и похожая на борца или штангиста. Попросил капитан дать ему до Ливерпуля в помощь двух матросов, он им заплатит, будет кормить, поить и прочее. Сказал, что подумаю и завтра дам ответ.
Утром Леша и Дима начинают упрашивать меня отпустить их на английскую яхту. Дед уже успел их обработать, показал лодку, познакомил с экипажем. Особенно сильное впечатление произвела на них юная леди с атлетическими формами. Парни прямо горели желанием отправиться с ней через океан. Подумал я, подумал и отказался от этой затеи. «Внутренний голос» не советовал. Как оказалось, правильно сделал. Яхта эта в Ливерпуль не пришла, и никто не знал почему. Где я потом искал бы Диму и Алексея, что объяснял бы их родителям?
В Ирландию и далее на пути домой
Перед выходом взял карту с данными аэрофотосъемки. Утешительного мало: на сравнительно коротком участке нашего пути десятки ледяных гор. Бог миловал, и мы видели всего два айсберга. Зрелище впечатляет, я даже не подозревал, что они такие огромные. Два дня шли в тумане. Иногда выглядывало солнце, и мы по привычке пытались загорать. Но пронизывающий ветерок быстро напоминал, что до Гренландии не так далеко. Вода 5 градусов, мы пересекали холодное Лабрадорское течение.
Всю дорогу был устойчивый сильный попутный ветер, да и течение помогало. В короткие затишья включали двигатель. Старались меньше 7 узлов не идти. До Ирландии домчались за 10 суток!
Около полудня показался Фаснетский маяк. Это окраина Атлантики, здесь обычно финишируют океанские гонки. Маяк установлен на мрачной скале Фаснет-Рок, недалеко от южной оконечности Ирландии. Океан спокоен, великолепная, теплая солнечная погода, легкий ветерок ласкает наши просоленные физиономии. Ощущение, что мы вышли на прогулку по озеру, берег совсем недалеко. Рядом пролив Св. Георга и Ирландское море. Но опытные моряки знают, как коварны и опасны эти воды. Несколько лет назад, во время соревнований, здесь разыгралась ужасная трагедия. «...У маяка Фаснет-Рок стояла отличная, ясная погода... а спустя несколько часов море превратилось в адский котел, в котором бушевали 10-метровые волны... за одну эту страшную ночь в Ирландском море было опрокинуто 17 килевых яхт... погибло 15 человек», — писал очевидец.
Топливо было на нуле, и аккумуляторы садились. Надо было срочно заправляться. Ближайшая гавань — Балтимор, крошечный городок на самом юге Ирландии. В 15.00 зашли в бухту. Воскресенье, заправка закрыта. Отправились погулять после океанского перехода. На узеньких улочках, вьющихся среди зеленых холмов, много туристов на велосипедах. Приезжают в основном из Германии и Франции, живут в палатках. Хозяин кабачка, куда сразу же залетел Валера, измученный «сухим законом» во время перехода, не помнит, чтобы сюда когда-либо заходили русские яхты. Столь редкий гость был напоен и накормлен бесплатно. Балтимор больше похож на большую деревню. Две-три сотни домов, два небольших отеля и пять кабаков — вот и весь город.
Дома в Балтиморе в основном одноэтажные, почти все с каминами. Во многих домах, особенно в сельской местности, огонь никогда не тушат, и он горит столетиями. Существует поверье, что если погаснет очаг, то из дома уходят удача и жизнь.
Мы порядком обнаглели и визами заниматься не хотели. Утром заправились и тихо-мирно удалились. Время позволяло, и курс взяли на столицу — Дублин.
В проливе Св. Георга было тихо, и мы шли вдоль берега, разглядывая зеленые холмы, развалины замков, высокие белые башни.
Мы долго не могли понять назначение белых башен, которые вначале принимали за маяки. Но на морских картах на месте башен никаких маяков не обозначено. Одну такую коническую «свечу» я с интересом разглядывал в Балтиморе, не поленившись забраться с сыном на крутой холм. Башня стояла на краю обрыва. Вниз, метров на двести, — уходила стена скал, о которые разбивались волны прибоя. Обошли сооружение вокруг, ничего похожего на вход не обнаружили. Оказывается, круглые башни служили в древности убежищем во время набегов викингов. Вверху расположены узкие окна-бойницы. К ним приставлялась высоченная лестница. Люди забирались внутрь и ухитрялись втащить туда лестницу.
Лесов по берегам почти не видно. Кругом пастбища, поля. Говорят, что леса исчезли вместе с ирландской независимостью во время многовековой борьбы с англичанами. Завоеватели беспощадно вырубали леса, чтобы негде было прятаться непокорным жителям.
Есть предположение, не лишенное оснований, что задолго до Колумба и викингов на Американском континенте побывали ирландские монахи. Существует сага XI века «Навигапио Санкта Брендани аббатис». Вопрос в том — можно ли ей доверять?
Брендан, несомненно, обладал выдающимися литературными способностями и оставил подробное описание невероятного семилетнего путешествия. Не менее богатой была у него и фантазия. В саге можно встретить такие откровения, что невольно все плавание принимаешь за вымысел. Например, в ночь перед Рождеством монахи повстречались с Иудой, сидевшим на ледяной горе. Оказывается, Господь один день в году позволял ему охладиться от адского пламени. Чудес хватает. Тут страшные демоны, извергающие пламя; колонны из чистого хрусталя, пробившего небосвод; празднование Пасхи на спине кита. Большинство ученых относились к гипотезе об открытии Америки Св. Бренданом весьма скептически. Однако у древних картографов мнение было иное. Географические названия из саги перекочевали на карты и в лоции. Капитаны несколько столетий искали землю обетованную — таинственный остров Св. Брендана. Вряд ли Колумб не знал о знаменитой саге. В ту пору между Испанией и Ирландией шла оживленная торговля.
Брендан и его спутники отправились в плавание на кураге — двухмачтовой парусной лодке, представляющей собой гибкий деревянный каркас, обтянутый бычьими кожами. Северная Атлантика — серьезное препятствие и для современных кораблей, и моряки считали, что на кураге, по сути дела большой байдарке, просто невозможно пересечь океан. Однако знаменитые путешествия Тура Хейердала на бальсовом плоту «Кон-Тики» по Тихому океану и на папирусной лодке «Ра» через Атлантику натолкнули ирландца Тима Северина — писателя и яхтсмена — на идею смоделировать плавание на кураге. Оказалось, что этот тип судна сохранился у местных рыбаков. Только обшивали они лодки не кожами, а просмоленной парусиной.
Тиму удалось раздобыть выделанные бычьи кожи и с помощью специалистов построить настоящую курагу. К сожалению, никто не умел обращаться с прямыми парусами. Навыки были забыты, и пришлось учиться нелегкому искусству заново. Плавание оказалось невероятно трудным. Штормы, холод, постоянно мокрая одежда, ужасное зловоние от шкур, ледяные поля — все это выпало на долю искателей приключений. Но как бы то ни было, курага дошла до Ньюфаундленда, повторив путь Св. Брендана, и Тим Северин доказал, что и много-много веков назад люди могли совершить подобное. Это подтверждают и археологические находки в Исландии, Гренландии и на побережье Канады. Есть все основания полагать, что задолго до викингов там побывали отважные ирландцы.
Ирландское море, слава Богу, никаких сюрпризов нам не преподнесло, и мы спокойно дошли до Дублина.
«Дублин» — по-ирландски «черная вода». Вода в здешней реке Лиффи действительно черна, вероятно, от торфа. Грязи тоже хватает. Но зеленый цвет здесь встречается чаще, чем где-либо. Автобусы, телефонные будки, почтовые ящики — все зеленое. Ну и, конечно, многочисленные парки, скверы. Я два дня в основном посвятил осмотру старинных, величественных соборов. В одном из них — соборе св Патрика — настоятелем в 1713 — 1745 годах был доктор богословия Джонатан Свифт, автор «Путешествия Гулливера». Существует древнеирландская легенда о «лепраконах» — маленьких человечках. Возможно, она и послужила основой для знаменитой книги.
Трудно расстаться с Дублином, не попробовав знаменитого пива. Город считается пивной столицей мира. Выпили по кружке «Гиннесса» на прощание и под вечер вновь вышли в Ирландское море. Утром показался Ливерпуль.
В Ливерпуле был дан прощальный банкет для капитанов. Всех привезли на машинах и автобусе. У входа на мраморную лестницу, покрытую роскошными коврами, гостей встречали два величественных, огромного роста господина в черных мундирах, увешанных галунами, бляхами и медалями. Я сначала подумал, что адмиралы, но оказалось — обычные швейцары. Никто не проверяет никаких билетов. По загорелым, обветренным, просоленным физиономиям сразу видно, что люди с океана. Да и одеты почти все по форме. Офицеры кораблей в мундирах, а штатским капитанам яхт в приглашении вежливо предлагалось явиться в синем пиджаке, светлых брюках и темном галстуке. Программа вечера расписана на пять (I) часов.
За первым столом для самых почетных особ сидел Виктор Николаевич Антонов, капитан «Мира». Виктор Николаевич сиял и светился от счастья. Первое место в Великой Регате. Вряд ли в нашем столетии состоится еще одно парусное мероприятие такого масштаба. Триумф русских парусников был полный. Второе место занял «Седов», третье — «Крузенштерн».
Антонов рассказывал мне, что на Канарских островах, перед стартом, никто не считал его претендентом на первое место. Капитан точно такого же корабля сообщил, что они только что покрасили корму и Антонов может полюбоваться ею, когда будут обгонять «Мир». Виктор Николаевич проглотил обиду. Капитан барка «Горх Фок» из Германии был более вежлив и любезен. Он просто заявил: «Виктор, ты мне друг, но и у тебя сейчас нет шанса, извини, но первым будет наш барк!» Надо сказать, это была не, пустая похвальба. «Горх Фок» — многократный победитель регат STA— в 12-балльный шторм как-то установил рекорд скорости, пройдя за сутки 298 миль. Виктор Николаевич спорить не стал, но обыграл вчистую всех и пришел к финишу на два дня раньше немца.
О старте регаты я узнал не от самого Антонова, а совсем от постороннего человека, с которым встретился на Бермудах. Ехали мы с Валерой в автобусе на очередную перевязку к хирургу «Крузенштерна». Сидевший сзади парень спросил, с какого мы корабля. Узнав, что с русской яхты, удивился, почему не встретил нас ни в Испании, ни на Канарах. Объяснили и, в свою очередь, полюбопытствовали, с какого он судна. Оказалось с «Мира», он, как пассажир, купил место в каюте на всю регату. По небольшому акценту парень походил на уроженца Прибалтики, и я спросил, из какой он нашей бывшей республики. Но выяснилось, что мы беседуем с чистокровным испанцем, родившимся и работающим в Мадриде. У нас от изумления глаза на лоб полезли: откуда так хорошо русский знает? Оказывается, он лингвист, работает в университете. Изучением языков увлекся с детства. Знает почти все европейские языки, изучает китайский. Чтобы начать учить русский, в 90-м году он на год устроился на работу в Москве. Обожает русских писателей, перечитал всего Толстого, Чехова, Достоевского, Бунина. Считает, что наша классика, бесспорно, на первом месте в мировой литературе. Теперь «заболел» парусами и ищет русских авторов, писавших про путешествия на кораблях. Испанец совсем молодой, еще неженатый.
Поведал нам испанец подробности старта Великой Регаты. Три десятка огромных кораблей были ограничены в маневрах и должны пересечь стартовую линию после выстрела из пушки. Если хоть на секунду раньше — фальстарт. Корабль идет только под парусами и, набрав ход, практически не может как-то регулировать скорость, сделать поворот, то есть все дело в предварительном точном расчете. Надо учесть множество самых разнообразных факторов. Сколько бывало на стартах гигантов столкновений и тяжелых аварий. Тут дело в престиже, ведь можно спокойно стартовать и последним. 10 — 15 минут в гонке через океан ничего не решают.
Но Антонов — прирожденный азартный гонщик. Он тщательнейшим образом изучил все правила и все предварительно «проиграл» со штурманами и на компьютере. Минут за 20 до выстрела он находился чуть не позади всех. Эскадра, растянувшись, поползла к месту старта. Виктор Николаевич поставил все паруса, набрал ход и стал наискосок пересекать всем курс. В эфире раздались проклятия. Суда шарахались в сторону. Но он спокойно отвечал конкурентам, что они невнимательно читали правила. На этом галсе все обязаны уступить «Миру» дорогу. Линия старта неумолимо приближалась, все замерли с секундомерами в руках. Наш темпераментный лингвист вспоминал, что напряжение было невыносимым, его бросало то в жар, то в холод, сердце бешено колотилось. Многим показалось, что уже фальстарт, и тут грохнул выстрел. Можно только догадываться, как стучало сердце у Антонова. «Мир» на полном ходу пересек линию, а ближайший соперник добрался до нее только через 10 минут. Догнать в океане «Мир» не удалось ни одному кораблю.
Из Ливерпуля в Бремерхафен отправилась немалая часть кораблей и яхт. Здесь, в городе, где начинался наш путь в океан, и завершилась Великая Регата. А для нас, магнитогорцев, она еще раз завершилась в Санкт-Петербурге, на причале морского порта. Глянул я в судовой журнал: за кормой 10 000 миль…
Леонид Белевский / Фото автора и из журнала «Merian»
Последняя стоянка
Бескрайняя каменистая пустыня Устюрта. Уже больше часа наша экспедиционная машина — вездеход ГАЗ-66 — бежит по едва заметной колее на северо-запад от поселка Сай-Утес. Белесое солнце висит над головой. До металлических частей машины не дотронешься — обжигают. Воздух кажется таким густым, что его можно было бы пить, не будь он столь горячим и соленым. Он дрожит и переливается волнами, сливаясь вдали в бледно-голубые озера, где отражаются, как в воде, кусты полыни. Колея дороги убегает в эти озера, но мы не достигаем их берегов. Они все время маячат впереди нас... Крупные камни поднимаются миражем над землей и кажутся глыбами, а возвышенности словно отрываются от плато и плывут над ним.
Где-то в- этом мареве находится «город мертвых» — некрополь Сейсен-ата. Нам рассказывали, что к нему ведет хорошо наезженная дорога, но мы свернули с нее, чтобы не глотать густые клубы лессовой пыли, и вот теперь, кажется, заблудились.
Наша археологическая экспедиция уже 17 лет ведет разведку и раскопки археологических памятников на Устюрте и Мангышлаке. Многие десятилетия до нас сюда не заглядывали археологи, а если и бывали, то недолго и случайно.
Мы открыли уже сотни памятников — и древних и средневековых — в этом археологическом Эльдорадо. Казалось бы, засучи рукава и работай, не отвлекаясь еще на обследование этнографических памятников — бейтов-некрополей. Но мы стараемся не пропустить ни одного последнего пристанища кочевников: ведь погребальные сооружения доносят глубокие древние мировоззренческие мотивы, выявляя многие стороны жизни кочевых племен, ускользающие при изучении только археологических находок.
Здесь, вдали от центров цивилизации, вдали от дорог и поселков, в самой глубинке кочевого мира, видишь непрерывность развития кочевых традиций, наблюдаешь, как они, тесно переплетаясь корнями, меняя форму в зависимости от культовых требований, остаются, по существу, неизменными. И приходит понимание, как условно наше деление прошлого на эпохи: эпоха бронзы... средневековье... современность.
Вот, например, культ барана. В XIV — XV веках, когда исламизация только набирала силу, на погребениях воинов устанавливали каменные, реалистически выполненные фигуры баранов. Изваяния были покрыты рельефными изображениями. В более позднее время, в XVII — XIX веках, под влиянием запрета ислама — изображать живые существа, скульптуры баранов над могилами воинов сменили горизонтально расположенные каменные стилизации — койтасы. Форма их очень отдаленно напоминает баранов или вообще не имеет с ними никакого сходства, но идея сакральности, святости этого животного осталась. Или — другой пример: кулпытасы, установленные над погребениями. Это каменные узкие стелы с округлым навершием, имитирующим голову.
Но что это? Вдали плывут какие-то призрачные воздушные замки. Их много, они заполняют горизонт. Чем ближе, тем они величественнее и реальнее. Целый город мавзолеев, сложенных из розоватых плит местного известняка, стоит перед нами. Это и есть бейт — аулие Сейсен-ата (бейт — кладбище, аулие — святое место).
Кто же создал его? И когда? На эти вопросы наука уже дала ответ, и прежде чем ехать сюда, мы познакомились с литературой, описывающей как этот, так и многие другие некрополи Устюрта и Мангышлака. Правда, литература эта еще немногочисленна и малодоступна, да и не все памятники обширного региона описаны. Наиболее полные сведения собрал казахский историк архитектуры, сам архитектор, Малбагар Мендикулов. Он опубликовал их в книге «Памятники народного зодчества Западного Казахстана», изданной в Алма-Ате в 1987 году. О некрополе Сейсен-ата в ней сказано, что этот архитектурный ансамбль создавался на протяжении пяти столетий. Наиболее ранние памятники его относятся к XIV — XV векам, к эпохе Золотой Орды и периоду ее распада. Это — развалины мавзолея Сейсен-ата, мусульманского проповедника, и погребальные сооружения с каменными изображениями шлемов.
Сейсен-ата, по легенде, — выходец из лежащего на Сырдарье города Туркестана, ученик и сподвижник поэта-мистика Ахмеда Ясави (XII век). Позже погребение Сейсен-ата стало святым, и многие считали и считают сейчас за честь похоронить своих близких на этом кладбище. Поэтому оно продолжает расти и в наши дни. Погребальное сооружение Сейсен-ата было возведено на вершине кургана эпохи раннего железа. Его могила выглядит архаично и очень скромно. Лишь обилие старых рогов архаров, принесенных его почитателями, да шест с некогда украшавшим его навершием выделяют ее среди других погребений...
Богатство форм и типов памятников на некрополе приводит впервые попавшего сюда человека в некоторое замешательство. Хочется увидеть сразу все. Однако времени на осмотр некрополя природа отпустила нам мало — приближалась грозовая туча, слышалось сердитое ворчание грома. Во время дождя лесс быстро превращается в непроходимую вязкую грязь, из которой даже такому вездеходу повышенной проходимости, как наш, выбраться трудно.
Но даже за те часы, что мы провели на некрополе Сейсен-ата, удалось составить представление об этом музее под открытым небом. Все надгробные сооружения здесь делятся на несколько типов. Во-первых, койтасы — каменные бараны, о которых я уже говорил. На некрополях Устюрта и Мангышлака сохранилось лишь несколько каменных баранов, выполненных в реалистической манере. К сожалению, большинству из них мусульманские ортодоксы отбили головы... Один такой каменный баран валялся, опрокинутый, и на этом кладбище. Замечательное изваяние барана встретилось нам раньше недалеко отсюда, на некрополе Кос-Кудук. Голова его тоже лежала рядом со скульптурой, но на туловище сохранились изображения лошади, оружия, пышный растительный орнамент. Этот памятник оставили жившие здесь в XV веке кочевники.
Другой тип надгробных сооружений, встречающийся на многих некрополях Устюрта, — уштас. Они напоминают горизонтально вытянутые ступенчатые пирамидки. Наиболее ранние из них датируются XIV веком. На их боковых гранях обычно изображен боевой пояс с подвешенным к нему клинком в ножнах. Ранние уштасы оставлены туркменскими скотоводами, населявшими эти земли в эпоху Золотой Орды. Этот тип памятников дожил на Устюрте и Мангышлаке до XX века. Казахские уштасы богато украшены растительным орнаментом.
Третий тип погребального памятника — стелы-кулпытасы. Я уже упоминал, что в основе этих надгробий лежит идея антропоморфного изваяния. На некоторых кулпытасах некрополя Сейсен-ата XX века, установленных над женскими погребениями, изображены прически из множества кос с подвешенными к ним украшениями-оберегами. Кулпытасы на могилах мужчин несут барельефные изображения боевого пояса, ремесленных орудий, нередко боевого коня и, конечно, оружия. На древних кулпытасах можно увидеть кинжалы, топоры-балта, луки, стрелы; на более поздних — шомпольные ружья-мултуки, а также луки и топоры.
Четвертый тип погребальных памятников — сагана, прямоугольные каменные ящики из очень крупных плит. Такой ящик устанавливали на поверхности земли и перекрывали мощной каменной крышкой-плитой. Иногда на крышке сагана ставили каменный шлем. Шлем воина. На Сейсен-ата сохранились сагана, наружные стены которых покрыты рельефными изображениями живых существ. В одном случае — это лучник в высоком головном уборе, натягивающий лук, в другом — лошади и боевое оружие. Эти сагана, датируемые XIV — XV веками, были нам крайне интересны: ведь изображения человека на погребальных памятниках Устюрта и Мангышлака очень редки.
Есть на Сейсен-ата, так же как и на других могильниках, сагана-тамы. Это своеобразные мавзолеи — прямоугольные массивные сооружения, не имеющие крыши. Они появились в конце XVIII века. Внутренние стены сагана-тамов украшали богатым орнаментом. Иногда в него искусно вписывали предметы домашнего обихода: самовар, чайник, чашки, треногу, чугунный котел, орудия труда... На одном таком памятнике, что на некрополе Уали, мастер-декоратор сообщает в стихах, что «...создатель этого сооружения происходит из общины простого казахского рода Адай; все похороненные здесь люди также адайцы; увы, смерти не миновать никому, даже много лет избегавшего ее Коркута-ата (герой эпического сказания. — Л.Г.) постиг тот же конец... Слава Аллаху, ушедшим мы возвели памятник, пусть вечно служит им этот дворец... живые по невежеству обманывают себя, желая нажиться скотом; вы, любящие труд, смотрите вперед, разве на ваших ладонях мало мозолей, поэтому и здесь изображены знаки труда».
Все новые и новые страницы жизни Устюрта раскрывало перед нами бейт Сейсен-ата. Мы с опаской поглядывали на уже приблизившуюся грозовую тучу, но оторваться от этой каменной летописи не было сил. Наше внимание переключилось на мавзолеи. Обычно их сооружали на возвышенных местах, и они были видны издалека. Наиболее ранняя группа мавзолеев — XIV век — известна на западных чинках Устюрта. Это портальные мавзолеи Космола. Один из них частично сохранился, другой разрушен полностью.
Традиция возведения мавзолеев в северо-восточном Прикаспии дожила до наших дней. Подлинным произведением искусств является, например, мавзолей Латипова, построенный в 1990 году. Он сооружен на некрополе Сейсен-ата из плит розовато-белого ракушечника, имеет удлиненные пропорции и строгие классические формы, перекрыт изящным щлемовидным куполом. Мавзолей настолько легок и, если так можно выразиться о погребальном памятнике, жизнерадостен, что мысли о смерти как-то отступают и, растворяясь, уходят вместе с миражами прочь...
Наиболее ранний мавзолей некрополя Сейсен-ата сложен из каменных плит, имеет внушительные размеры и выглядит весьма архаично. По кладке, размерам и пропорциям он аналогичен мавзолею Домбаул в Джезказганской области Казахстана. Последний датируется IX—XIII веками. Возможно, для могильника Сейсен-ата эта дата слишком занижена, поскольку большинство исследователей истории архитектуры относит наиболее раннюю группу сооружений этого кладбища к XIV веку. Однако в центре Сейсан-ата существует курган эпохи раннего железа, и это позволяет предположить, что захоронения совершались здесь задолго до эпохи Золотой Орды.
Приверженность к древним местам погребений в целом характерна для кочевников Устюрта и Мангышлака. Многие средневековые некрополи основывались близ курганов VII века до н.э. — IV века н.э. Такие курганы входят в ядро некрополей Космола, Утеш близ поселка Сай-Утес, Сейсен-ата и других.
Но вернемся к мавзолеям, монументальные силуэты которых так часто видит путешествующий по пустынным землям Устюрта и Мангышлака.
Внутренние стены мавзолеев, возведенных в прошлом и нынешнем веках, богато орнаментированы. Здесь среди красочного растительного узора можно увидеть изображения оружия, щитов, домашней утвари, одежды; почти обязательно присутствует самовар. А также такие реалии сегодняшней жизни, как «Жигули», «ромб» — знак выпускника института, стол с телефоном и газетами на нем...
Наружные стены мавзолеев, возведенные из гладко обтесанных плит известняка, были превосходным полотном для художника. Острым предметом он процарапывал фигуры лошадей, чаще жеребцов — в профиль, на скаку, с маленькой головкой, на шее подвешен тумор, служивший оберегом; сцены борьбы всадников, охоты на горного козла. Прямая линия от лука или ружья означала полет стрелы или пули к телу жертвы. Как в детском рисунке.
А вот на южном берегу Мангышлакского залива стены мавзолеев и сагана-тамов часто украшают изображения парусных кораблей и баркасов. Г.С.Карелин — известный исследователь северо-восточного Прикаспия XIX века — полагал, что рисунки судов украшали погребения пиратов, которыми тогда славился этот угол Каспия. Русские рыбаки, купцы-рыбопромышленники нередко попадали в плен к этим разбойникам моря. Их продавали затем в Хорезм, предварительно подрезав кожу на пятках и набив туда щетины, чтобы пленник не мог убежать. Только с возведением форта Новоалександровский с пиратством на Каспии было покончено.
Обычно каждая группа погребальных памятников маркируется родовым знаком — тамгой. Для адаевского рода, самого многочисленного из кочевых родовых групп Устюрта и Мангышлака, тамгой служила стреловидная фигура, составленная из трех черточек, острием обращенная вверх. На стенах одного мавзолея неподалеку от города Шевченко изображены, в непосредственной близости друг от друга, до десятка различных тамг. Это скопление тамг напомнило мне, когда я их увидел, эпизод из романа Мухтара Ауэзова «Путь Абая», в котором описывается случай формального примирения враждующих родовых групп во время похорон родового старейшины. Тамги, виденные мною, тоже, очевидно, были оставлены представителями разных родов.
...Гроза все-таки настигла нас. Мощный ливень буквально затопил все вокруг. Черная туча, беспрерывно метавшая молнии, казалось, спалит нас небесным огнем. Но летние грозы быстротечны. Буря продолжалась, наверное, не больше получаса. Однако, как мы и опасались, дорога стала непроходимой. Пришлось ждать, пока солнце и ветер подсушат ее. Только под вечер мы смогли двинуться к скальной мечети Бекет-ата у поселка Старое Бейнеу на Устюрте.
Лев Галкин
Геральдический альбом. Лист 18
Под знаком махагони
Государственный флаг и герб Белиза принят в 1981 году, одновременно с провозглашением его независимости. Они основаны на более ранних эмблемах страны. В течение почти двух веков Белиз являлся английской колонией и именовался до 1973 года Британским Гондурасом. Созданная в 1840 году колониальная печать делилась на три части: вверху слева — британский флаг, справа — два топора, двухручная пила и весло, внизу — парусник в море. Два десятилетия спустя, будучи помещенным на фигурный щит, рисунок с печати стал бэджем колониального флага. Верхние части эмблемы были белыми, а нижняя — сине-голубой. В 1907 году на основе бэджа был создан герб. Его щит также делился на три части. В первом (белом) поле, кроме британского флага, изображались еще весло и топор, во втором (желтом) поле — скрещенные одноручная пила и топор с лезвием другой, чем на бэдже, формы, а в третьем (голубом) поле остался парусник в море. Щит поддерживали щитодержатели — негры с топором и с веслом, сопровождала лента с латинским девизом «В тени процветаю» и увенчивали бело-голубой венок и дерево махагони.
Центральноамериканское махагони, известное так же, как свитения, или красное дерево, — вечнозеленое дерево из семейства мелиевых. Его твердая, тяжелая и очень прочная древесина красно-коричневого цвета, хорошо поддающаяся полировке, используется для изготовления дорогой мебели, художественных изделий, музыкальных инструментов, внутренней отделки помещений и поэтому высоко ценится.
Колониальный бэдж Британского Гондураса.
Колониальный герб Британского Гондураса 1907-1967 гг.
После второй мировой войны в стране развернулось национально-освободительное движение, которое возглавила созданная в 1950 году Народная объединенная партия. Ее партийный флаг, существующий с того же года, имеет синее полотнище с белым диском посредине (цвета соответствуют цветам гербового щита и венка, а также бэджа). С 1954 года партия стала правящей, под ее руководством страна добилась в 1964 году внутреннего самоуправления, а затем и независимости. Через три года после достижения самоуправления был принят новый флаг страны, употреблявшийся на суше (на море до 1981 года продолжал применяться прежний колониальный флаг). Новый флаг представлял собой флаг Народной объединенной партии, на белом диске которого в окружении венка из пятидесяти зеленых листьев (подобный венок присутствовал на монетах Британского Гондураса еще с 1914 года) помещался несколько видоизмененный вариант герба. Сам же герб остался прежним. Со щита был устранен британский флажок, щитодержатели теперь были обуты, к тому же они обменялись друг с другом веслом и топором, причем первый из них стал более светлокожим и светловолосым, а также изменились форма и цвет ленты с девизом. Этот флаг просуществовал 14 лет, вплоть до провозглашения независимости.
В герб Белиза накануне провозглашения независимости были внесены следующие изменения: с первого поля щита убрали британский флаг, а форма топора стала иной, во втором поле пила стала двуручной. Кроме того, левый щитодержатель стал светлокожим и более светловолосым. Оба щитодержателя вновь сбросили обувь и сменили фасон брюк. Изменились также форма ленты с девизом и его шрифт.
Над щитом нет теперь бело-голубого венка, а дерево махагони стало изображаться растущим прямо из-за щита. Появилась и травяная подставка. В этом виде герб в окружении венка из 50 лавровых листьев помещен на белом диске прежнего флага, на который теперь сверху и снизу добавили узкие красные полосы. Флаг с гербом является государственным, а без герба и лаврового венка — национальным. Установлены и новые пропорции флага — не 2:3, а 13:20.
Государственный флаг Белиза.
Государственный герб Белиза.
Плотницкие инструменты на гербовом щите, дерево махагони за щитом и латинский девиз «В тени процветаю» указывают на то, что половина территории Белиза занята влажными тропическими лесами с ценными породами деревьев — махагони, кампешевого (или синего сандала, из которого извлекают редкий краситель — гемотоксилин, а древесину используют для изготовления мебели и паркета), кедра, Карибской сосны и других. Лесоразработки с XVII века до 60-х годов XX века составляли основу национальной экономики, однако хищническая эксплуатация лесных богатств привела к значительному сокращению объемов лесозаготовок. Парусник и весло напоминают об истории открытия и заселения Белиза. Щитодержатели представляют основные группы многонационального населения страны. Более темная фигура олицетворяет англоязычных креолов (в расовом отношении это негры и мулаты), а более светлая — индейские народы, главным образом майя, а также тарифов — смешанное индейско-негритянское население. Светло-синий и белый цвета государственного флага символизируют правящую Народную объединенную партию, а красные полосы — существующую с 1974 года Объединенную демократическую партию (ее партийный флаг состоит из красной и синей горизонтальных полос с черным треугольником у древка); эти партии чередуются у власти после достижения независимости. Лавровый венок символизирует стремление к миру, а его 50 листьев напоминают о том, что освободительное движение в стране началось в 1950 году.
Государственный флаг Республики Гондурас.
Один из гербов Гондураса второй половины XIX века.
Пять звездочек и горный пейзаж
Долгое время Гондурас сохранял сине-бело-синий флаг Центрально-Американской Федерации. В 1866 году были добавлены пять синих звезд, и возник современный флаг (с 1949 года синие полосы и звезды стали темно-синими). Наряду с общей для стран Центральной Америки трактовкой символики цветов флага в Гондурасе они истолковываются следующим образом: синий означает небо над страной, благородные цели и братскую любовь ее жителей, а белый — стремление гондурасцев к миру и чистоту их чувств. Пять звезд соответствуют пяти странам, являвшимся членами Центрально-Американской Федерации, и выражают приверженность Гондураса к их единству. При этом считается, что каждая звезда обозначает конкретную страну в примерном соответствии с ее географическим положением: левая верхняя — Гватемалу, левая нижняя - Сальвадор, центральная — Гондурас, правая верхняя — Никарагуа и правая нижняя — Коста-Рику. Интересно, что первым флагом с подобным расположением звезд был один из флагов американского авантюриста У. Уокера, претендовавшего на власть над всей Центральной Америкой. Во время своей последней экспедиции (она закончилась разгромом и расстрелом Уокера) ему в 1860 году удалось захватить гондурасский город Трухильо и провозгласить его независимым под белым флагом с пятью расположенными в шахматном порядке красными звездами. Возможно, что расположение звезд на этом флаге впоследствии послужило прообразом для центральной эмблемы гондурасского флага.
Современный государственный герб Республики Гондурас.
Герб Гондураса в его современном виде принят в 1935 году и имеет довольно сложное изображение и символику. Ряд элементов его центральной эмблемы — треугольная пирамида — означает, что все гондурасцы равны перед законом в своих правах и обязанностях. Вулкан является одним из пяти вулканов центральноамериканского герба и напоминает о прошлой принадлежности Гондураса к Федерации. Башни символизируют стойкость местных индейцев в борьбе с испанскими конкистадорами. Радуга воплощает мир, союз и возвышенные идеалы гондурасцев. Сияющее под радугой восходящее солнце обозначает силу и энергию живой и неживой природы страны. Полоска суши, где расположены пирамида, башни и вулкан, представляет Центрально-Американский перешеек, на котором лежит Гондурас, а окружающие ее с двух сторон воды — Атлантический и Тихий океаны, омывающие страну. В официальной символике подчеркивается значение океанов «для связи с цивилизованными странами». Надпись на овале на испанском языке означает: «Республика Гондурас, свободная, суверенная и независимая. 15 сентября 1821 г.» (дата провозглашения независимости).
Помещенные над центральной эмблемой два рога изобилия с плодами и цветами символизируют растительные богатства и плодородие гондурасской земли, а колчан со стрелами — готовность гондурасцев к защите родины и их боевой дух. Это индейское оружие напоминает также об индейском происхождении большинства населения страны, о ее самобытной истории и традициях. Подставкой центральной эмблемы служит изображение горного хребта, переходящего в плоскогорье, — типичный гондурасский ландшафт. Поросшие лесами горы и возвышенности занимают около двух третей ее территории. Три сосны и три вечнозеленых дуба — наиболее характерные деревья для центральной части страны, символизируют лесные ресурсы Гондураса (леса занимают 60 процентов территории, и в них имеются ценные породы деревьев). Кроме того, сосны обозначают возвышенные стремления человеческой души, а дубы — мужество. Два входа в шахты в левой нижней части подставки и расположенные под центральной эмблемой орудия труда — молоток, молот каменотеса, лом, бурав и клин — говорят о минеральных богатствах страны, а также о необходимости их использования и упорного труда для достижения экономической независимости. Недра Гондураса действительно богаты золотом, серебром, свинцом, цинком, сурьмой, железными и медными рудами, но природные богатства страны используются неэффективно. Гондурас остается аграрной, наиболее отсталой страной в Центральной Америке. Аграрный характер страны передает на гербе сельский домик, изображенный в правой нижней части подставки (до сих пор более 60 процентов гондурасцев живет в сельской местности).
В основу современного герба положен герб 1825 года, на котором вместо солнца был изображен фригийский колпак свободы (до 1866 года), не было колчана со стрелами, деревьев, среди инструментов был еще угольник, а надпись гласила: «Государство Гондурас. Федерация Центра». После выхода Гондураса из Федерации в 1838 году и ее распада текст надписи и детали герба неоднократно менялись. В частности, в 60-е годы XIX века появился колчан со стрелами, в 70-е годы центральную эмблему герба окружали восемь национальных флагов, два рога изобилия и орден Святой Розы и Цивилизации, а вместо колчана был изображен индейский головной убор из перьев, в 1881 году пирамида стала не сплошной, а кирпичной и число флагов сократилось до четырех и так далее. К концу XIX века герб в основном приобрел современный вид. Он помещается и в центре военно-морского флага над пятью темно-синими звездами, которые в этом случае расположены не в шахматном порядке, а полукругом.
Флаг Сальвадора 1865—1875 гг.
Герб Сальвадора 1875—1912 гг.
Пять знамен и пять вулканов
После распада Центрально-Американской Федерации Сальвадор длительное время продолжал использовать федеральный флаг и герб. В 1865 году был принят новый флаг по образцу флага США. Он состоял из 9 синих и белых полос с 9 звездами (по числу департаментов, на которые тогда делилась страна), в красном крыже. В 1875 году число департаментов страны и звезд на флаге достигло 14. В 1912 году был восстановлен сине-бело-синий флаг федеральных цветов, ас 1917 года на нем стали изображать современный герб. Согласно сложному законодательству, принятому в 1972 году, в Сальвадоре существует три официальных варианта сине-бело-синего флага: без герба (в пропорции 3:5), с гербом (в пропорции 189:335) и с желтой надписью на испанском языке «Бог. Союз. Свобода». В различных обстоятельствах они употребляются в качестве государственного флага, а также национального (первый), военного и военно-морского (второй и третий), торгового (третий). Фактически же государственным флагом является флаг с гербом (в менее значительных случаях и только внутри страны — флаг с надписью), а национальным — без герба.
Сине-бело-синие флаги очень популярны в Сальвадоре, так как, согласно наиболее распространенной версии, именно эта страна является родиной флага Центрально-Американской Федерации. После провозглашения независимости Центральной Америки от Испании в 1821 году ее попытался захватить самозваный мексиканский император Итурбиде. Борьбу сальвадорцев против новых захватчиков возглавил полковник М.Х. Арсе — поклонник выдающихся деятелей латиноамериканского освободительного движения аргентинцев Сан-Мартина и Бельграно. Он увидел аргентинский флаг над кораблями аргентино-чилийской Тихоокеанской эскадры, находившейся в это время у побережья Сальвадора. По его образцу в 1822 году был создан первый сальвадорский флаг, который впоследствии и стал прообразом центральноамериканского федерального флага. Его цвета истолковываются в Сальвадоре следующим образом: синий — безоблачное небо над страной, белый — сверкающее в небе солнце, а также мир и согласие.
Современный государственный флаг Республики Эль-Сальвадор.
Современный государственный герб Республики Эль-Сальвадор.
Первый сальвадорский герб был принят в 1865 году и содержал такие элементы старого федерального герба, как фригийский колпак свободы и один из вулканов. На его щите изображался омываемый морем дымящийся вулкан с выглядывающим из-за него восходящим солнцем, а над ними — полукруг из 9 звезд. Щит венчали два рога изобилия и фригийский колпак, окруженный сиянием лучей и датой провозглашения независимости. «15 сентября 1821 года». Вокруг щита — венок из пальмовых ветвей, лук со стрелой и колчаном с еще двумя стрелами, государственный и военный флаги (военный флаг отличался от государственного тем, что в крыже вместо звезд помещался герб). Все изображение окружала надпись «Республика Сальвадор в Центральной Америке». С 1875 года число звезд над вулканом и на левом флаге возросло до 14.
Современный герб принят в 1912 году. Он еще больше похож на старый федеральный герб. Цепь из 5 вулканов напоминает 5 государств — членов бывшей Центрально-Американской Федерации, а также говорит о гористой и вулканической земле Сальвадора. Моря по обе стороны вулканической цепи — это Атлантический и Тихий океаны, омывающие побережье Центральной Америки. Фригийский колпак на шесте означает достигнутую свободу, окружающее его сияние — идеалы сальвадорского народа, испанская надпись «15 сентября 1821 года» — дату провозглашения независимости Центральной Америки, а радуга над ней — мир. Равносторонний треугольник символизирует равенство всех людей перед законом, а три его угла — единство законодательной, исполнительной и судебной властей. Пять сине-бело-синих флагов, окружающих треугольник, выражают стремление к единству пяти стран Центральной Америки. Испанская надпись под треугольником на ленте означает «Бог. Союз. Свобода». Это старый федеральный девиз, который, по официальной версии, должен выражать приверженность католической религии, «гармонию, господствующую в семье сальвадорцев», и принцип «независимости в мыслях, словах и делах». Лавровый венок обозначает славу, которую сальвадорцы стремятся достичь в различных областях деятельности. 14 пучков листьев на лавровых ветвях представляют 14 департаментов, на которые делится страна. В прошлые десятилетия внизу венка иногда изображали красную или золотую звезду на золотом колечке. Круговая надпись на испанском языке «Республика Сальвадор в Центральной Америке» означает географическое положение страны и ее исторические связи с другими странами Центральной Америки.
Юрий Курасов
Ночная симфония Шаляпина
Не помню уж когда и где, но однажды я вычитал, что великий русский певец Федор Иванович Шаляпин бывал в Египте.
Надо сказать, что в семье моей жены этот человек — настоящий кумир. Дед жены, тоже Федор Иванович, но Булыгин, многие годы собирал все, что так или иначе связано с жизнью и творчеством Шаляпина, — книги, статьи, пластинки. После смерти деда осталась обширная Шаляпиниана, куда во время одного из отпусков я и углубился. Но увы, ничего интересующего меня не нашел (Автор этого очерка работает в Египте корреспондентом газеты «Правда», давно интересуется русско-египетскими связями и издал в Каире на русском языке книгу «По следам «Пересвета». Россияне в Египте». — Прим. ред.). Может быть, все дело в том, подумал я, что с 1922 года и вплоть до своей кончины шестнадцать лет спустя Шаляпин ни разу не был в России и скорее всего ездил на гастроли в Египет именно в это время. Ну а об эмигрантах, даже великих, у нас до последнего времени подробно писать было непринято.
Вывод этот вроде подтверждала одна неожиданная находка. Летом 1991 года я работал в архиве Советского фонда культуры, собирая материалы для книги. Хранитель архива, Виктор Владимирович Леонидов, знал, конечно, что меня интересует. Как-то он достал из сейфа старую фотографию и торжествующе заявил: «А это Шаляпин в Каире».
То, что Федор Иванович и еще трое русских запечатлены именно в Каире, не вызывало сомнений. Люди рядом с ними были одеты в традиционные египетские длинные рубахи-галабеи. Лишь один был в европейском костюме, а другой в майке поверх галабеи, на которой по-английски написано: «Гостиница Гелиополис-палас». Ну, а Гелиополис — один из приличных районов Каира. Внизу на фотографии размашистым почерком сделана надпись: «Володе Беллину на память от Ф.Шаляпина. 1933». Беллин был знаменитым на весь Каир «русским врачом», он попал в Египет с группой других белоэмигрантов. По-видимому, он один из тех, кто сфотографирован вместе с Шаляпиным.
Словом, факт пребывания великого русского певца в Египте, причем именно в период его эмиграции, был подтвержден документально. Но не более того. Покопаться же как следует в наших библиотеках я тогда не успел — пришло время возвращаться в Каир.
Год спустя, опять же летом и опять во время отпуска в Москве, я показал эту фотографию моему доброму знакомому и коллеге-арабисту Геннадию Васильевичу Горячкину. Преподаватель новой и новейшей арабской истории в Институте стран Азии и Африки при Московском университете, он особенно хорошо знает Египет конца прошлого — начала нынешнего века. Горячкин едва ли не первым из наших ученых занялся всерьез русско-египетскими связями того периода.
Исторический поиск — архивный или полевой — сродни сбору грибов. Никогда не знаешь заранее, что удастся найти. Иной раз ищешь одно, а находишь другое. Зато сколько радости приносит каждая находка! Да еще если она неожиданна!
Горячкин внимательно посмотрел на фотографию и сказал:
— Значит, Шаляпин был в Египте еще и в 1933 году! А я-то думал, что только в 1903-м!
И через год, в начале 1993-го, Геннадий Васильевич прислал мне в Каир книгу «Египет глазами россиян». Это был объемный сборник документов и материалов, по большей части ранее неизвестных, найденных Горячкиным в архивах. Один из разделов назывался так: «Ф.И.Шаляпин в Египте (1903 г.)». Он представлял собой выдержки из давно забытой книги Н.А.Соколова «Поездка Ф.И.Шаляпина в Африку»; о существовании этой книги я и не подозревал. Она была издана в Москве в 1914 году и, судя по выдержкам, представляла для меня несомненный интерес, ибо показывала Египет глазами Федора Ивановича, человека, как известно, незаурядного и своеобразного.
Во время очередного отпуска я разыскал в Государственной публичной исторической библиотеке в Москве книгу Соколова и окончательно убедился: она очень интересна. Причем многое из того, что увидел тогда Шаляпин — пирамиды, сфинкс, Египетский музей, — стоит на своих местах. Так что давайте побродим немного вместе с Федором Ивановичем по Каиру. Там, где это необходимо, я буду делать примечания.
...В марте 1903 года тридцатилетний Федор Иванович Шаляпин, восходящая звезда русского оперного искусства, решил отдохнуть в Египте. В Александрию он приплыл из Одессы на пароходе «Царь», а оттуда они вместе с Соколовым добирались в Каир на поезде. Поселились в недорогой итальянской гостинице «Вилла Виктория». В первый день они бродили по городу, а вечером пошли в театр. Исполнявшаяся там английская оперетта им не понравилась. Вернулись в гостиницу. И тут их ожидало испытание.
«Первую же ночь нас в отеле постигла одна из «египетских казней» — москиты, — пишет Соколов. — Окна все в номерах отеля на ночь затворяются металлическими ставнями, а кровати завешены пологами вроде нашей марли. Нам, как северянам, показалось очень жарко и душно. Окна были открыты, полога отдернуты. Улеглись спать. Через некоторые промежутки времени из «наших» номеров посыпались возгласы и ругательства по адресу москитов.
— Наш русский комар, — говорил потом Ф.И., — куда благороднее здешнего! Он нападает прямо, без всяких хитростей, громким жужжанием предупреждая о готовящейся атаке. А здешний удивительно коварен и подл. Он нападает исподтишка, а потом колет вас, как булавкой!..
Действительно, тело после укуса москита покрывается волдырями, и укусы его очень болезненны и надолго оставляют следы.
Приходилось зажигать огонь, выгонять всех до одного москитов и «закупориваться».
— Уж лучше духота и жара, чем постоянное колонье булавками! — решили мы».
Остается заметить, что характер египетских москитов с тех пор ничуть не изменился. Но люди давно уже нашли управу не только на них, но и на жару и духоту, от которых даже ранней весной так страдали Шаляпин с Соколовым.
«На второй день Ф.И. осмотрел Музей египетских древностей, — пишет далее Соколов. — Главным образом Ф.И. заинтересовался мумиями и долго и пристально рассматривал их.
— Удивительная вещь! — говорил он. — Смотришь и не веришь, что это трупы людей, умерших несколько тысячелетий тому назад! Эти люди настолько сохранились, что по лицу их я почти безошибочно берусь определить характер каждого.
Из осмотра музея и древнейших его памятников Ф.И. вывел заключение, что у египтян всякого рода искусства процветали в высокой степени.
— Греки, — говорил он, — по моему мнению, явились в своем искусстве не более не менее, как простыми заимствователями и подражателями египтян. Они, по-моему, и религию-то «стащили» у египтян, а мы уже, конечно, у них! Вот видите мумии, на шеях которых египтяне вешали изображения креста! А вот Вам надпись на саркофаге. В «Путеводителе» по-русски переведено так: «Я привязан к Богу любовью! Я давал хлеб — алчущему, воду — жаждущему, одежду — голому, кров — покинутому». Не евангельское ли это изречение? А? Как Вы думаете? А вот Вам человеческие головки с птичьими крыльями! Не напоминает ли это Вам христианских ангелов? А вот Вам и еще любопытный факт относительно быка Аписа (Апис — священный бык, божество плодородия, почитавшийся с начала династической эпохи до утверждения христианства. Он считался воплощением бога Птаха, или, как называли его во времена Шаляпина, Пта. — Здесь и далее примечания автора.).
«Мать Аписа оставалась девой и после рождения сына. Бог «Пта» — божественная мудрость — принимал форму небесного огня и оплодотворил корову». Да, оказывается, все это было несколько тысячелетий тому назад! Вот и видно, что ничто не ново под луною!..»
Суждения Шаляпина почти вековой давности интересны, на мой взгляд, сами по себе. Но что, пожалуй, еще интереснее, так это тот факт, что совсем недавно, в 80-е годы, многие ученые после дополнительных исследований стали склоняться к тому, что древнегреческая, или, как ее еще принято называть, античная, цивилизация во многом обязана своим рождением египетскому влиянию.
Здание Египетского музея, по которому бродил Шаляпин, было открыто всего за год до его приезда. Оно и сейчас — одна из главных достопримечательностей Каира. Многие из экспонатов музея, например, мумии, все еще выставлены в тех же залах, что и во времена Федора Ивановича. Но коллекция музея с тех пор значительно расширилась и состоит ныне из ста тысяч предметов. Главное пополнение — сокровища гробницы фараона Тутанхамона, открытой в 1922 году в Долине царей, неподалеку от города Луксора. Этот город на Ниле, в семистах километрах южнее Каира, во времена Нового царства назывался Фивы и был столицей Древнего Египта...
На третий день Шаляпин и его спутник ходили в зоопарк. Посмотрели диковинных зверей со всей Африки. Каирский зоопарк был открыт в 1891 году и до сих пор расположен на той же самой территории, правда, ныне плотно окруженной многоэтажными домами. Одного из 12 тысяч его теперешних обитателей видел и Федор Иванович. Это гигантская слоновая черепаха, подаренная французской императрицей Евгенией правителю Египта хедиву Исмаилу в 1869 году в честь открытия Суэцкого канала.
«Как-то вечером, или, вернее, ночью, мы вдвоем с Ф.И. сидели в кафе, устроенном на мостках Нила, — вспоминал Соколов. — Светила луна, Нил торопливо катил свои прозрачные волны в Средиземное море. Было тихо, Ф.И. сидел, задумавшись, и долго молчал.
— Думали ли Вы когда-нибудь, что Вам придется сидеть и пить кофе на берегах Нила? — обратился он ко мне с вопросом. — Может быть, Вы и думали, но я нет. Мысленно я сейчас перенесся в прошлое. Вспоминаю Казань, вспоминаю оперетку... Да, со мной Действительно совершается что-то вроде сказки из «Тысячи и одной ночи». Москва... Россия... Успех-Италия... Европа... Африка... Все это как-то странно!.. Я об этом никогда не думал, не мечтал, не ожидал... Это какой-то сон... Кошмар! Поедемте спать, а завтра утром отправимся к пирамидам!..»
На другой день так и сделали. «Около пирамид туристов немедленно окружает толпа донельзя назойливых и жадных арабов, наперебой предлагающих свои услуги поднять вас на пирамиду при помощи полотенцев, продеваемых под мышки. Ф.И. от услуг отказался и хотел влезть на пирамиду Хеопса без посторонней помощи. Но так как он, несомненно, человек нервный, то, влезши на несколько ступеней, почувствовал сильное головокружение. Пришлось спуститься обратно. Кто-то из присутствующих по этому поводу сострил: «Человек забрался на недосягаемую высоту (подразумевалось в мире искусств), а такой высоты переносить не может». Это его, очевидно, подзадорило, и он во что бы то ни стало решил забраться на вершину пирамиды и в конце концов забрался».
Залезать на пирамиды давным-давно запрещено, и всякому, кто попытается сделать это, грозят неприятности с туристический полицией. Так что местные жители, зарабатывающие на туристах, предлагают ныне другой вид услуг — покататься на верблюде, лошади или хотя бы на осле. Не хотите кататься? Зря! Но тогда хотя бы сфотографируйтесь верхом на фоне пирамид! Классный снимок! Кстати, в книге Соколова есть такой: Федор Иванович на верблюде возле пирамид... Вас убеждают сфотографироваться с не меньшей назойливостью, чем во времена Шаляпина — залезть на пирамиду.
«В одну из ночей, — продолжает рассказ Соколов, — мы забрались вдвоем к пирамидам и сели на один из уступов пирамиды Хеопса. Царила такая тишина, что даже звенело в ушах. Она казалась нам гробовою, да, положим, мы и находились среди гробов. Вокруг нас следы умершего мира, поэтому мы невольно старались говорить пониженным тоном и очень мало. Мы старались оформить свои ощущения. Все, что окружало нас в настоящую минуту, было так не похоже на то, что мы видели днем. Все было так чудесно и так странно в своем величии среди этой безмолвной тишины, что оробевшая мысль казалась себе столь же ничтожной, как человек, затерянный среди этих гигантов. Взошла луна. Удивительная, египетская луна. Ее свет так ярок и настолько томно нежен, что залезает в душу и наполняет ее какой-то сладкой истомой. Мы подошли к сфинксу.
— Смотрите, — сказал Ф.И., — в своем глухом безмолвии он что-то соображает и размышляет о вещах великих и таинственных!
Луна в это время вынырнула как раз из-за облака и осветила сфинкса. Голова его окрасилась в темно-зеленый цвет старой бронзы, лицо приняло человеческий облик, точно проснулось от сна и усмехнулось луне. Ф.И. тоже весь преобразился.
— Послушайте! — начал порывисто он. — На моих глазах сейчас совершается какое-то чудо! Между сфинксом и луной возникает какая-то мистическая связь. Мне начинает казаться, что я живу в Древнем Египте.
Вон там Изида (Изида — одна из самых популярных древнеегипетских богинь, жена и сестра Озириса, мать Хора. По мнению французского египтолога П.Монтз, образ Изиды с Хором на руках оказал заметное влияние на формирование христианской иконографии Богоматери.) на небе, вот сфинкс что-то шепчет ей, вот сейчас из-за пирамид покажется какое-нибудь шествие в белых одеждах и начнет совершать какой-нибудь таинственный обряд. Моя душа положительно наполняется сейчас какой-то суеверной тревогой. Сфинкс кажется мне до такой степени живым, что я не могу убедить себя, что это только иллюзия, не могу отвести глаз от этого лица, которое обращено все время к луне и все время усмехается ей. Это лицо — сейчас вполне человеческое лицо, которое отражает и думы и чувства!..
Я любовался не столько окружающей обстановкой, сколько вдохновенным лицом Ф.И. Он и сфинкс в это время, мне казалось, одинаково переменились.
— Ив самом деле, — продолжил Ф.И., — чего-чего не видел этот сфинкс. Он гордо возносился над пустыней уже тогда, когда строились эти пирамиды и, быть может, тот же Хеопс спасался в его тени от палящих лучей солнца (Здесь, по всей видимости, Шаляпин был неправ. Большинство ученых считает, что сфинкс был вырублен в скале во время царствования сына Хеопса, Хефрена, и что его лицу были приданы черты этого фараона.). Перед ним прошли Моисей и Камбиз (Камбиз—персидский царь, завоевавший Египет в 525 году до н.э.), Александр и Птоломей, Цезарь и Марк Антоний, Клеопатра и Пресвятая Девагон видел зарево пожара Александрии, святого Людовика и Наполеона! Все это прошло перед его взорами, и в то время он улыбался луне точно так же, как и теперь! Все это ушло в даль веков, а он стоит и теперь. Он стоит уже столько веков, что почти не походит более на создание рук человеческих, в нем есть что-то первозданное, точно он был создан из того же вещества, что и луна, с которой беседует он в лунные ночи!..
Пустыня была вся залита серебристым светом. Пески приняли светло-зеленый оттенок. Вдали блестели пирамиды, а за ними простиралось бесконечное пустое пространство.
— Здесь все гармонично! — воскликнул Ф.И., — величие, таинственность, уединение и громадные могилы, а кроме них кругом ничего... Одна пустыня без конца, озаренная волшебным, но невыразимо печальным блеском. Но... эта меланхолия представляет из себя великую и совершеннейшую симфонию!
— Ну, — подумал я про себя, — речь пошла о музыке!..
— Основными аккордами этой симфонии являются: пирамиды, сфинкс, луна и пустыня. Эта симфония подчиняет себе душу человека и убаюкивает ее точно ко сну. Да! В Египет следует ехать, хотя бы ради того только, чтобы раз в жизни упиться этой симфонией.
До рассвета было еще далеко, однако ночь уже уходила. В шатрах бедуинов, разбитых в глубине пустыни, раздались крики петухов. Вдруг заскрипел песок и послышались чьи-то голоса. Спустя немного на песчаном холме за сфинксом показался силуэт верблюда, а за ним два бедуина, одетых в длинные белые бурнусы. Этот библейский верблюд и эти люди, казавшиеся призраками, были заключительными аккордами нашей ночной симфонии...»
Мне тоже доводилось слушать возле сфинкса ночную симфонию. Однажды это случилось даже в новогоднюю ночь. И я тоже испытывал чувства, схожие с шаляпинскими. Пожалуй, единственная разница состояла в том, что, прежде чем подойти к сфинксу, пришлось сунуть пятерку старику-охраннику — иначе бы он нас не пропустил.
На другой вечер после «ночной симфонии» Шаляпин с Соколовым решили посмотреть еще одну достопримечательность Каира — кафе, где выступали танцовщицы. Оно представляло собой обширный и длинный зал, сплошь уставленный мраморными столиками, со сценой в дальнем конце. «Мы забрались в кофейню довольно рано, заняли столик и потребовали себе лимонной воды, — вспоминал Соколов. — Наше появление, по-видимому, обратило на себя внимание находящейся здесь исключительно туземной публики, но еще более оно произвело впечатление на двух «альме» (Альма (арабск.) — певица или танцовщица в кафе.), потому что не успели мы взять в руки по стакану лимонаду, как две из сидящих на сцене танцовщиц спустились в зал и бесцеремонно уселись за наш столик, похлопав нас предварительно по плечу. Это были особы в цвете лет, в костюмах всевозможных цветов, увешанные множеством металлических украшений, с белыми, как слоновая кость, зубами, с черными блестящими глазами, приплюснутым носом и с толстыми губами. Так как молчать было неудобно, Ф.И. заговорил с ними по-французски — отвечают по-арабски, он по-итальянски — они по-арабски, я по-немецки — они по-арабски...
Наконец Ф.И. выпалил: «Ля Алла илля Алла ва Мухаммед Расул Алла!..» («Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Аллаха» (арабск.)). Дамы пришли в восторг, рассмеялись и, указывая на него пальцами, весело повторяли: «Ля Алла! Ля Алла!» — и хлопали его по плечу.
В это время к нашему столу подошел негр (лакей) и подал Ф.И. записку, в которой было написано: «Великий артист, Ф.И.! Не откажите двоим русским москвичам подойти к Вам и присесть за Ваш столик».
Ф.И. попросил пригласить. Подошли двое молодых людей.
Один из них оказался уроженец Каира — араб, окончивший Московскую духовную академию, некто С-ни; другой — московский коммерсант 3-в. С. женился на сестре 3., и они втроем совершали свадебную прогулку на родину С-ни. Оба были очень довольны и счастливы знакомством с Шаляпиным и рассыпались, как это водится, в любезностях по адресу Ф.И.
— Кстати, Ф.И., — сказал С-ни, — я могу быть Вам полезен как переводчик-араб. Вы, вероятно, ничего не понимаете, что поют и говорят на сцене?
— Само собой разумеется!
Он сказал по-арабски несколько слов, очевидно «теплых», нашим дамам, и они немедленно удалились. Начались музыка и танцы. От музыки бросало нас сначала в жар и холод, и казалось, что колотят чем-то изо всех сил по голове, потом привыкли. Но... танцы! Танцы — это «песнь торжествующей любви», если выразиться одной фразой, не вдаваясь в подробности. Ф.И. все время хлопал и кричал (ему суфлировал С-ни):
— Куайс, ааль (превосходно)!
— Ана бахиббак (Я влюблен в Вас)!
Причем прикладывал руки по-восточному: сначала ко лбу, потом к сердцу.
По окончании программы Ф.И. пригласил некоторых из «действующих лиц» за свой столик, угощал их ужином и долго через переводчика беседовал с ними о восточной музыке и восточном искусстве. «Альме» были в восторге от Ф.И.
Из разговоров переводчика они поняли, что имеют дело со знаменитым не только русским, но и всемирным артистом и певцом, и знаками выражали дань одобрения и уважения его таланту. Просили его усиленно спеть им что-нибудь, но Ф.И., под предлогом болезни горла, отказался. «Альме» были очень огорчены этим обстоятельством. Было очень поздно, когда мы вернулись домой».
В тот раз Шаляпин вообще не пел в Египте. Он осматривал достопримечательности Каира и его окрестностей, добрался вверх по Нилу сначала до Луксора, а затем и до Асуана. Но эта часть путешествия Федора Ивановича по Египту лишь упоминается в книге Соколова — туда Шаляпин ездил один. А вот выступал ли он на земле фараонов во время своего второго приезда туда тридцать лет спустя?
Летом 1993 года, во время отпуска, я посмотрел в библиотеке в Москве «Летопись жизни и творчества Ф.И.Шаляпина», изданную в двух томах в Ленинграде в конце 80-х годов. Там лишь упоминалось о том, что в начале 1933 года певец совершил «концертное турне по Египту и Палестине». Но почему-то в «Летописи» значился лишь один его концерт — в Иерусалиме 13 февраля. А что же Египет?
Вернувшись в Каир, я отправился в Национальную библиотеку, смотреть старые газеты. Выбрал англоязычную «Иджипшн газетт» — концерт Шаляпина, несомненно, должен был в первую очередь привлечь внимание живущих в Каире европейцев. Ведь опера, как и классический балет, — искусство для египтян чуждое. Решил смотреть подшивку с начала января, чтобы найти рекламу концертов. И вот она, в номере от 25 числа: «Среда, 1 февраля, 9.30 вечера. Уникальный и единственный концерт всемирно известного певца Шаляпина в театре «Аль-Хамбра» в Александрии».
Интересно, как прошел этот концерт? — думал я, листая подшивку дальше. И в номере от 3 февраля нашел неподписанную заметку... В этот вечер Шаляпин пел не арии из опер, сделавших его знаменитым на Западе, а главным образом русские народные песни. Весь концерт вместе с перерывом и двумя музыкальными антрактами продолжался менее полутора часов... Что бы там ни говорилось в газетной заметке о разочаровании публики, теперь нам доподлинно известно, что Шаляпин пел в Египте во время своего второго посещения этой страны в 1933 году.
Каир Владимир Беляков
На дальнем кордоне
На склонах таежных сопок появились первые золотые отметины, в Приморье начиналась осень, когда я добрался до знакомого домика лесников в поселке Преображение.
В дорогу на этот раз позвало сообщение о необычном поведении тигров в окрестных лесах. Валерий Кирсанов, лесничий Преображенского — самого южного и самого неспокойного на территории Лазовского заповедника — лесничества, сообщая в письме о нелегком нынче житье-бытье, трудностях борьбы с нарушителями, по ночам рвущихся в заповедник с оружием, присовокупил в конце такую строчку: «А тигры-гады ревут, чаще, чем обычно, людей пугают, как если бы вдруг в тайге их сильно прибавилось».
Немало наслышавшись о браконьерском беспределе, воцарившемся в последнее время в дальневосточной тайге, подозревая, что вряд ли поэтому зверья там прибавилось, я все-таки решил рискнуть. Еще разок пройти известными мне заповедными тропами. Может, на этот раз повезет и удастся наконец увидеть и сфотографировать тигра. Очень хотелось мне сделать портрет легендарного Амбу.
Рассказы об «обнаглевших хищниках» я услышал уже на борту теплохода, шедшего из Находки в Преображение. Мужички и бабуси с загорелыми лицами жаловались друг другу, что тигры в это лето замучили. Ни ягод, ни грибов собирать не дают. Рычат как безумные и такого страха нагоняют, что тут уж об одном думаешь — как бы поскорее до дому добраться.
— А то, — поведала одна из женщин, — в Беловодье, неподалеку от села, тигр двух мужичков на дерево загнал. Вышел из кустов неожиданно, а им и деваться некуда. Хорошо, дерево подходящее было рядом. Вот и пришлось лезть. Долго, рассказывают, там просидели. Тигр улегся под деревом и оставался там, пока хорошенько не выспался.
— Вот бы мне на таком дереве оказаться, — помечтал я, встретившись в лесничестве с Валерием Кирсановым.
— Шанс не утерян, — усмехнулся лесничий. — Всего лишь пару дней назад пришлось взбираться на дерево, спасаясь, нашему леснику Владимиру Перму.
— Нервничают звери, это ясно, — продолжал он. — Перемены в нашей жизни и их коснулись. Больше по тайге стало людей шастать. Кто за ягодами да корешками, а кто и за трофеем побогаче. Не стало покоя и тиграм. Вот и ревут, к бедам своим внимание привлекают, да только кто, кроме нас, лесников, им поможет.
Узнав о моем желании провести несколько дней в тайге, ночуя в избушке лесников в бухте Сяочингоу, он посоветовал быть поосмотрительней. Остерегаться, как выяснилось, нужно было теперь не только тигров.
Кирсанов рассказывал, что приезжавший недавно известный японский фотограф Фукуда Тошийи, намеревавшийся, как и я, сделать снимок уссурийского тигра, уехал обиженным.
С Фукудой годом ранее я повстречался на лесной тропе в заповеднике. Он устанавливал невероятно сложную фотоаппаратуру, которая и ночью, и в дождь могла автоматически снимать всякое существо, которое пересечет на тропе невидимый луч. В тот год Фукуде не повезло, вместо тигра в кадр попался бурый медведь...
На этот раз лесники подыскали хорошую тропу, где тигр по ночам ходил постоянно. Все шло к тому, что съемка должна была состояться. Но... аппаратуру утром не нашли. Как корова языком слизнула, рассказывал Кирсанов. Не помогло и объявление в местной газете о вознаграждении при возвращении. Не те, посмеивались в поселке, времена, надо было с ружьем аппаратуру караулить. Но какой же тогда зверь к ней подойдет...
Поблагодарив за советы и добрые наставления, я уже на следующий день восседал в кузове патрульного грузовичка, направлявшегося в заповедник. Спутником моим до ближайшего кордона стал Владимир Перм, человек в годах.
— Да что рассказывать, — смутился он, когда я попросил его рассказать о встрече с тигром. — Шел по тропе, а он из кустов вдруг как зарычит. Я выстрелил поверх кустов, а он, слышу, ко мне идет. Пришлось взбираться на дерево. Сижу там, а он не показывается, но чую, ходит вокруг по кустам. Тогда я и начал стрелять. Почти весь патронташ израсходовал, тигр и ушел.
Мы выехали из поселка, перемахнули неширокую речку, впадающую в море, в устье которой отдыхала стая чаек, и покатили пыльной дорогой вдоль деревеньки Глазковки. Размышляя об услышанном, я обратил внимание, что в рассказах людей о тиграх не было ни страха, ни ужаса перед зверем. Да и тигры вели себя довольно миролюбиво. Сказались, очевидно, долгие годы запрета охоты на этих зверей, и у тигров отношение к человеку переменилось. Но как-то будет теперь, когда, как в давние времена, развернулась браконьерская охота...
Целое поселение из дач, садовых участков, огороженных зачастую вместо заборов рыбацкими сетями, приходится теперь преодолевать въезжающему в заповедник. Перм рассказал, что участки эти все ближе подбираются к заповеднику, сокращая и без того небольшую охранную зону. А у властей поселка руки почесываются прибрать под дачки и часть заповедника. Да только вряд ли это у них получится.
Миновали вспаханное и брошенное поле, подошедшее к самым границам заповедника, въехали за шлагбаум. В том месте, где три года назад я впервые увидел свежие отчетливые следы очень крупного тигра (См.: Орлов В. «Петля на тигриной тропе».- «ВС»№5/93.) , повстречали выезжавший из заповедника такой же, как наш, грузовичок.
Володя Перм, взяв ружье, решительно приподнялся, приказывая остановиться, но когда машина поравнялась, увидели в кабине главного лесничего заповедника, Краснова. Глаза его были воспалены от бессонницы. Краснов рассказал, что с двумя лесниками из поселка Лазо провел ночь в засаде, узнав по каким-то своим каналам, что здесь должны пройти серьезные браконьеры. Но так их и не дождались, а когда вернулись на кордон, попить чайку да позавтракать, то обнаружили, что какие-то люди уничтожили все их запасы. Бросившись в погоню, встретили пацанов, которые решили устроить по заповеднику собственную экскурсию. Они-то, оголодав за дорогу, и съели все их припасы.
Невесело посмеявшись, узнав о наших маршрутах, Краснов пожелал удачи, и машины разъехались. Вскоре мы добрались до большой избы, стоявшей на краю поляны. Рядом находились дровяник и летняя кухня. Это был кордон Соколовка. Дальше машина пройти не могла. Перм и шофер оставались здесь, чтоб преградить дорогу браконьерам, попытайся они пройти в заповедник. А мне с сыном Володей, два с лишним года проработавшим в заповеднике лесником, представилась возможность пройти пешком до самого дальнего в лесничестве кордона.
Перм еще раз обрисовал нам место, где ему встретился тигр. Посоветовал непременно побывать на перевале у сопки Туманной. Припомнил, что на скалах у этой сопки повстречал тигрицу с тигренком Сергей Хохряков, научный сотрудник заповедника, видимо, где-то неподалеку было у нее логово. Пожелал, однако, не рисковать, смотреть в оба, и мы попрощались.
В тайге тишина. Далеко слышно, как журчит в распадке ручей. Мы идем по едва заметной, порой пропадающей тропе. Чтобы определиться, приходится отыскивать на стволах деревьев затеей, а заодно и посматривать внимательно по сторонам. Тишина настораживает. Между собой мы почти не разговариваем, предпочитая общаться жестами.
Володя идет первым, я за ним, доверяясь его знанию местности. Вот он на полушаге замирает, приподнимая руку. Обернувшись ко мне, указывает вперед. Но пока я, взведя фотоаппарат, пытаюсь высмотреть что-то в чащобе, раздается посвист, трещат ломающиеся сухие деревца, ухо улавливает цоканье многих копыт. Тут уж и я вижу распластанные в беге тела пятнистых оленей. Стадо невелико, не больше десятка голов.
Пятнистых оленей можно увидеть во многих парковых хозяйствах нашей страны, но генофонд их, аборигенная популяция, в очень небольшом количестве сохраняется только здесь: в заповеднике да ближайших окрестностях. И очень важно ее сберечь. Но волки, медведи и тигры всегда не прочь отведать оленьего мяса. Не брезгуют им и браконьеры, знать не желая, что наносят каждым выстрелом страшный вред. Только резвые ноги да вечный страх спасают этих грациозных животных от полного истребления.
Тропа бежит по берегу ручья. Затеей на стволах указывают, где перепрыгнуть по камням с одного берега на другой, заводят порой в ненужную, казалось бы, чащобу, но затем вновь выводят к руслу ручья, забираясь все выше по склону. Хождение по приморской тайге отработано веками: вдоль берега ручья — наилучшая дорога.
Вот и исток ручья. Вода исчезает под прошлогодними листьями. По сухому распадку поднимаемся к перевалу. Теперь вниз. Прицепимся к ниспадающему ручью, по нему выйдем к речке, а по ней — к морю, к манящей нас бухте Сяочингоу.
Но Володя тянет меня в сторону, предлагая пройти правее по склону. Жарко. Я скидываю куртку, рубашку, на голое тело через плечо вешаю сумку с фотоаппаратами, идти сразу становится легче.
На склоне растет немало высоченных, должно быть, столетних кедров. Кое-где лежат недозрелые зеленые шишки, сбитые недавним ураганом. Я отстаю, поднимая и рассматривая их, а когда вскидываю голову, то застываю от неожиданности.
Между мной и уходящим преспокойно в гору Владимиром, будто с неба спустился, идет медведь. Как они разошлись, не заметив друг друга, удивительно, но зверь идет в мою сторону, не реагируя и на меня.
Я в полной растерянности. Крикнуть — выдать себя. Фотоаппарат с нужным объективом, как нарочно, оказывается в сумке. Кадр потрясающий. Медведь встает на задние лапы, перепрыгивает через ручей, все ближе ко мне. Я вижу, как, опустив голову, словно в задумчивости разговаривая сам с собой, он шевелит губами и проходит всего лишь в нескольких метрах от меня. Лихорадочно дергаю «молнию» сумки, достаю фотоаппарат, но в кадре лишь удаляющийся медвежий зад.
Володя рядом. Случайно обернулся, тут же поспешил ко мне. Вдвоем, так безопаснее, приседая и укрываясь за кустиками, мы следуем за медведем. Вот он подошел к корневищу огромного кедра, чуть развернулся, принюхиваясь, и я принимаюсь снимать. Кадр, второй — и медведь обернулся. Внимательно смотрит в нашу сторону, навострил огромные уши. Это белогрудый, редкий медведь, живущий у нас только в лесах Дальнего Востока. Мы замерли, не шевелимся, прильнув к мшистым валунам. Но ветерок от нас. Поймав наконец противный наш запах, белогрудый стремительно разворачивается и уносится вниз по склону.
Владимир рад. И для него, лесника, встреча с медведем — редчайший случай. Я чертыхаюсь. Не вовремя уложил в сумку фотоаппарат... Однако и я доволен неожиданной встречей. Удивляет, отчего же медведь так бесшабашно шел по тайге. То ли уж очень спокоен был, то ли кем-то сильно перед этим напуган.
С этой минуты я уже не прячу фотоаппарат в сумку, он постоянно у меня на груди. И не напрасно. Продолжая идти по склону, мы замечаем внизу небольшое семейство из четырех оленей. Два олененка и мамаша с папашей. Освещенные солнцем на фоне зеленой листвы, звери очень красивы. Светлые пятна на шелковистых светло-коричневых шкурах похожи на солнечные зайчики. Переступая копытцами, оленята занятно вскидывают голову, срывая листочки с веток.
Прячась за стволами деревьев, я подбираюсь к оленям на нужное для съемки расстояние. Олениха расслышала необычные звуки, внимательно смотрит в мою сторону, конечно, видит меня, сидящего у ствола на корточках, — и не уходит.
Удивительное это ощущение, когда животное тебя не боится, принимая за существо своего мира. Однако сомнение у доверчивой мамаши все-таки зарождается, и она степенно уводит оленят в глубь чащи.
За стволами деревьев возникает просвет. Синь моря, небесная голубизна. Выходим к бухте Сяочингоу. Ее надвое делит текущая с гор речка, в которую по осени заходит на нерест ценная рыба-сима. В левом углу бухты, за большим кустом дикого винограда, под самым склоном сопки Горал, стоит небольшая избушка — кордон лесников. Мне не раз уже приходилось отдыхать под ее крышей, и встреча с ней всегда была радостной, как с добрым человеком.
Предвкушая легкий отдых на нарах, хороший обед у окна за столом, мы спускаемся по склону. Я задерживаюсь на берегу, пытаясь определить, не проходил ли здесь тигр, но следов его нигде не видно.
Дверь в избушку полуоткрыта. Вижу, как Владимир заходит в нее и вскоре выходит с озабоченно-сердитым лицом. «Как с тобой пойдешь, — недовольно ворчит он, — так обязательно на браконьеров нарвешься». В избушке «гости». На вешалке одежда, сумки с продуктами на столе. Собрались основательно, должно быть, надеялись провести здесь несколько дней. Переоделись и отправились в тайгу на дело. Не от этих ли «гостей» и уходил обескураженный медведь, повстречавшийся нам?
Володя находит под матрасом забытый боевой патрон, стреляную гильзу от винтовки видим на берегу. Задуманный поход к перевалу у сопки Туманной на сегодня откладывается. Придется ожидать возвращения нарушителей, если они рискнут теперь вернуться.
И в самом деле, что-то часто стали встречаться мне нарушители.
...В прошлый приезд, весной, отправившись с Сергеем Хохряковым считать горалов на прибрежных скалах, в кордоне бухты Пашегоу, мы также натолкнулись на «гостей» — двух молодых парней. Скрывая волнение и улыбаясь, те рассказали, что пришли понаслаждаться природой. А в одной из кастрюль, на их костерке, наметанный глаз Хохрякова заметил свежий, довольно увесистый кусок оленины. Из дома принесли, уверяли парни, хотя ясно, что в магазине такого мяса не продают. Надвигалась ночь, но Хохряков, пригрозив для острастки пистолетом, решительно повел парней в поселок на дознание.
Я остался ночевать в избушке один. А утром, открыв дверь, увидел десятка полтора белохвостых орланов. Огромные птицы-санитары кружили здесь неспроста. Подоспевшие вскоре лесники, решившие прочесать окрестности в надежде отыскать припрятанное парнями оружие, обнаружили останки пяти разделанных оленей.
Сразу припомнилось судно-катамаран, повстречавшееся нам неподалеку от бухты, неожиданный пожар, днем ранее вспыхнувший у границ заповедника и отвлекший всех лесников на борьбу с ним. Никакого оружия, конечно, не нашли. Стало понятно, что орудовала здесь бригада опытных браконьеров, а парни были оставлены специально для отвода глаз.
И вот сегодня — опять следы браконьеров. Словно в унисон нашему настроению, с моря накатили тучи, ударил гром, почти на час зарядил проливной дождь. Казалось бы, после такого дождя охотнички, не зная о нашем присутствии, должны были бы непременно явиться. Обогреться да обсушиться, но нет их. Видно, они еще раньше заметили нас и, побросав вещи, покинули избушку. И теперь уж вряд ли придут. Но мы продолжали ждать.
Под вечер решили пройтись по берегу. Заметили одинокую моторку в море. Лодка довольно быстро мчалась со стороны поселка, приближаясь к нашей бухте. Мы поспешили к кордону, но дойти не успели.
Моторка уверенно направилась в сторону избы, но, не дойдя до берега, остановилась. Рулевой заметил нас, стоявших с ружьем, и подрастерялся, не зная как быть. Некоторое время он молча сидел в лодке и чего-то ждал. Свистнул несколько раз, повернувшись к избе. Потом, сложив ладони рупором, стал кричать, тщетно пытаясь вызвать из нее людей.
Тут нам стало кое-что ясно. Слухи о том, что браконьеры пойдут сюда по тропе, были пущены специально. Чтобы Краснов с лесниками напрасно поджидали их там. А сами они преспокойно приплыли в бухту на лодке, намереваясь заняться своими делами. Лодочнику же было дано задание в нужное время их снять. Чему мы, вероятно, и помешали.
Устав напрасно кричать, лодочник сплюнул, махнул рукой и, не рискнув приблизиться к берегу, помчался обратно. Мы уселись на толстое бревно на берегу, не предполагая уже увидеть оставивших вещички людей, как вскоре они и объявились. Их было двое. Спускаясь по склону сопки, они шли прямехонько к нам.
— Тот, что идет вторым и демонстративно руку в карман заложил, будто пистолет у него там, — заметил вполголоса Володя, — браконьер известный. Его не раз задерживали наши лесники, да все по пустякам. А толстый, краснолицый, поверить не могу, вот уж не подумал бы его здесь встретить, — это товарищ из милиции. Чуть ли не следователь. Я его еще у Кирсанова видел, он в лесничество заходил.
Мы несколько подрастерялись. Что общего, казалось бы, может быть у следователя и браконьера? Не иначе, подумалось, затеяна какая-то хитрая операция, возможно, по поимке браконьеров, а мы неожиданным вмешательством все испортим. Пришлось, сделав вид, что всему верим, выслушать от пришедших признание, что в заповеднике они оказались ради корешков бадана. Ребенок у одного из них болен, мается животом, таблетки не помогают, вот и уступили просьбам жены добыть этот корень. На лодке они приплыли поутру. К назначенному часу за ними лодка и приходила, но они опоздали. Что теперь делать — не знают. Но Володя настоял, чтобы нарушители здесь не задерживались и убирались подобру-поздорову. Что они, забрав вещички, охотно и с торопливостью исполнили. Несмотря на надвигавшуюся ночь, бодро двинулись по ручью к перевалу, как если бы ходили здесь не один раз.
А мы остались на кордоне и жили здесь три дня. С утра отправлялись на обход окрестностей, возвращаясь к избушке лишь вечером. Поначалу обследовали местность, откуда явились подозрительные лица, надеясь выяснить, чем же в самом деле они занимались. Но следов браконьерской охоты найти не удалось. На скалах, как и прежде, паслись доверчивые горалы. И белогрудый медведь остался жив. На берегу не раз попадались юркие американские норки. Шустрые зверьки удивляли своей безбоязненностью. Одна из норок, которую я попытался сфотографировать, подбежала и обнюхала мой резиновый сапог. Другая, как бы позируя, взобралась на пень, побегала по берегу ручья и лишь после этого умчалась. Приятно было жить в мире доверчивых лесных зверей.
Побывали мы и на перевале, прошли по склонам сопки Туманной, где лесникам встречались тигры. Увидели соболя, сову, но в таежных окрестностях на этот раз царила девственная тишина. Тигры не рычали и не заставляли нас взбираться на деревья. Не видно было и их следов, будто и не жили здесь совсем недавно эти звери.
В последнюю ночь светила луна. Внезапно проснувшись, я выглянул в окно и обратил внимание на темные тени, которые неслышно передвигались в ночи. Не сразу признал в них осторожных пятнистых оленей. Порой они приближались к избушке на несколько шагов, и хорошо были видны их горящие зеленым огнем глаза, когда при случайном шорохе они напряженно вскидывали головы.
Долго просидел я у окна, не шевелясь, надеясь заметить и блеск глаз полосатой кошки. Однако под утро сон все же сморил меня, и, засыпая, я подумал, что хорошо бы жить на кордоне все время, чтобы никогда не могли появляться здесь браконьеры. Как же нелегко, думалось, будет уберечь теперь всех этих птиц и зверей, за долгие десятилетия привыкших к тому, что здесь, на небольшой заповедной территории, человек им не враг...
Вернувшись в поселок, мы рассказали обо всем в лесничестве. Владимир Перм сожалел, что его не оказалось с нами, не то составил бы акт по всем правилам, оштрафовал нарушителей. Валерий Кирсанов сказал, что непременно поговорит обо всем с начальником милиции, узнает, что делали в заповеднике его подчиненные. А мы поторопились на стоявший у причала теплоход. Володе не терпелось поскорее отправиться домой, а я ...я думал о том, не последняя ли эта попытка — третья по счету — встретиться с тигром? Что ждет меня в Приморской тайге, если я снова вернусь сюда?
Вспомнить повстречавшихся в заповеднике собирателей корешков бадана меня заставили сообщения из газет, появившиеся месяца три спустя.
На грунтовой дороге, соединяющей поселки Терней и Пластун, была убита тигрица. Тигрица оказалась необычной, у нее даже имя было — Лена. За ней уже давно с помощью укрепленного на ее шее миниатюрного передатчика вели наблюдение ученые из американского Института Хонеккера. В свое время они вместе с работниками Сихотэ-Алинского заповедника обездвижили тигрицу: надели ошейник — и с тех пор знали о всех ее перемещениях по тайге. По сигналам, поступавшим с передатчика через спутник, ученым удалось узнать об интимных сторонах жизни зверя, определить точное местонахождение логова, где родились тигрята.
Однажды ночью передатчик замолчал. Его нашли раздавленным в луже тигриной крови на дороге. По всей вероятности, ослепив фарами вышедшую на дорогу тигрицу, ее торопливо прикончили несколькими выстрелами из ружья, забросили в кузов машины и поспешили скрыться, не обратив впопыхах внимания на какой-то ошейник. Но не будь его на тигрице, браконьеры своим выстрелом прикончили бы еще и четырех тигрят.
Пока ученые добрались до логова, двое тигрят погибли. Двух удалось спасти. Российские власти разрешили американским зоологам отвезти их в один из своих зоопарков. В Америке сирот показали по телевидению, взволновав всю страну рассказом о преследовании тигров в России. Журнал «Ньюсуик», материал из которого перепечатала газета «Известия», счел нужным поведать своим читателям, что «при коммунизме сибирскому тигру жилось отлично». «Закрытые границы, — сообщалось в журнале, — и строгий контроль за оружием и контактами с иностранцами отпугивали торговцев, а законы об охране животных и запрет на охоту защищали зверей. С развалом Советского государства сибирские леса стали провинциальным вариантом московского Арбата».
«Известия» сообщила о протесте, который направил Дейл Макуэлл, сотрудник Института Хонеккера, Борису Ельцину в связи с усиливающимся браконьерством в Приморском крае, а заодно и о вознаграждении в сто долларов за любую информацию об убийцах тигрицы или местонахождении ее шкуры. Прокуратура Тернейского района открыла по факту браконьерства уголовное дело. Помощник прокурора Андрей Лесников взялся его расследовать.
Американский ученый Эрик Сивере согласился стать подсадной уткой и изображать иностранца, который готов заниматься контрабандой, скупать тигриные шкуры. Не без содействия милиции он вышел на нужного человека. В первый же день встречи тот предложил пять тигриных шкур, любое количество медвежьей желчи, высушенные рога изюбра, шкуры рыси, соболя, американской норки, обещая поставлять «товар» партиями до тысячи штук по ценам ниже «рыночных».
Эрика Сиверса прежде всего интересовала шкура тигрицы Лены, и он уговорил показать ему предварительно несколько шкур. Это было вскоре сделано, но шкуры тигрицы, у которой имелась отметина на ухе, среди них не оказалось. В конце концов подпольный делец был задержан, выявлено несколько его сообщников, у которых были обнаружены оружие, партия тигровых шкур и другие трофеи. Но больше всего меня поразило сообщение, что делец этот оказался «бывшим офицером милиции, уволенным из ее рядов за превышение служебных полномочий». Да, окончательно решил я, совсем не за баданом приплывала в заповедник подозрительная пара...
А спустя месяц — новое сообщение. В Беньковском лесничестве Лазовского заповедника напал на милиционера тигр. В заметке не объяснялось, по какой причине работник милиции ранним утром шел по таежной тропе с егерем, когда из кустов на них бросился тигр. Зверь этот, как подтверждает опыт охотников прошлого, нападает, когда преследователи идут за ним по пятам и скрыться от них у него уже нет возможности. Тигр затаивается, пропускает преследователей вперед, а затем со страшным ревом, заставляя цепенеть жертву, совершает стремительный прыжок. Редко кому удается при этом уцелеть.
Как раз недавно я прочитал переизданную дальневосточным издательством «Уссури» книжку Юрия Михайловича Янковского, известного в прошлом исследователя природы и охотника, — «Полвека охоты на тигров». Не с чужих слов, самолично испытав и чудом уцелев, описал он нападение тигра.
Вместе с сыном, корейцем-носильщиком и сворой из шести специально натасканных собак они преследовали семейство из четырех тигров. Было это в давнем 1940 году, в Маньчжурии, где семья Янковских находилась в эмиграции. Одного тигра уже успели с первого же выстрела уложить, стреляли по второму, но неудачно. Погнались за ним, но тут и случилось непредвиденное.
Янковский был изумительно метким стрелком. Услышав за спиной рев тигра, он успел перебросить ружье из одной руки в другую, автоматически вскинуть его, взведя курок. Повернувшись, увидел, летящего на него зверя...
«Передние лапы его были широко расставлены, как будто для объятий, пасть была раскрыта во всю ширину, зияя клыками, глаза горели, а уши были прижаты к затылку».
Он выстрелил, когда от конца винтовки до зверя оставалось не больше сажени.
«Отскочить назад, чтобы увернуться от жутких объятий, я не имел времени, — пишет автор. — Я не успел даже отнять ружье от плеча, как пораженный пулей в голову тигр ударил со страшной силой своего восьмипудового тела меня мордой в локоть державшей ружье левой руки. Он выбил ружье, обхватил меня обеими лапами, вонзив когти в левое плечо и правый бок, и со всей силой треснул меня о мерзлую землю. На мое счастье, земли и мерзлого снега вначале коснулось мое плечо, а не голова, — в противном случае мой череп был бы разбит...»
Спас отца от верной гибели подоспевший сын, застрелив удачным выстрелом раненого тигра. Ибо, и раненный смертельно, этот зверь способен до конца расправиться со своим обидчиком. Янковский в тот раз отделался увечьем рук, долго не заживавшими ранами. А милиционеру не повезло. В газете сообщалось, что он успел сделать несколько выстрелов по нападавшему тигру, но смертельно раненный зверь успел-таки отнять у него жизнь. Не был ли этот человек одним из тех двоих, что повстречались нам в бухте Сяочингоу? Необъявленная тихая война в тайге продолжалась...
Валерий Кирсанов сообщил в письме, что не стало и избушки в знакомой мне бухте. Кордон сожгли. Как предполагал лесничий, в отместку за непрекращающуюся борьбу лесников с нарушителями. Все чаще, писал он, приходится устраивать облавы по ночам, работая со специальными прожекторами, освещая вооруженных людей, как те при своих охотах освещают беспомощных зверей.
Тигров научились переправлять за кордон целыми тушами. До сорока наших тигров в год уходит теперь в страны Тихоокеанского региона. На тигровых компонентах уже налажено там производство всевозможных лекарств и примочек, которые, кстати, поступают в продажу и в Приморье.
Всемирный фонд охраны дикой природы наконец-то обеспокоился истреблением диких животных в России. Совместно с российскими экспертами разработана программа «О неотложных мерах по сохранению биоразнообразия России». Программа представляет собой пакет инвестиционных проектов общей стоимостью в несколько миллионов долларов и рассчитана на три года.
Часть средств будет направлена на развитие четырех дальневосточных заповедников, а также на создание специальной инспекции по борьбе с браконьерством и нелегальной торговлей тиграми. В феврале был подписан приказ об ее учреждении.
Станет ли эта программа столь же успешной, как та, что была осуществлена после 1947 года? Тогда поголовье тигров выросло с нескольких десятков до нескольких сот. Верить в ее успех хочется: уссурийские тигры должны жить в таежных дебрях Приморья.
От этого, может быть, зависит и исполнение моей — пока не осуществленной — мечты.
Приморский край В. Орлов, фото автора
В кадре — обезьяний народ
У фильма об обезьянах своя история. В 1975 году, снимая в Африке ленту о хищниках «Коготь и зуб», Жерар Виан познакомился с зоологом Дайан Фосси . Результаты ее работ по изучению поведения горилл так его заинтересовали, что режиссер загорелся идеей снять фильм об обезьянах. Но понадобилось целых четыре года подготовительных работ. Была собрана команда, куда вошли шесть Специалистов по приматам, закуплено снаряжение для длительной экспедиции, 60 километров кинопленки, тысячи метров магнитных лент. А сам фильм команда Жерара Виана снимала целых пять лет. Удалось заснять 22 вида обезьян, некоторые из них впервые были показаны в естественных условиях обитания.
У Жерара Виана свой подход к съемкам животных. Никаких постановочных сцен, животные не актеры, они живут своей обычной жизнью. Главное правило — снимать незаметно, избегая прямых контактов. Гордость группы — несколько удачных кадров с белыми уакари (очень редкий вид обезьян). Их удалось сделать после трех месяцев изнурительного труда и ожиданий. Эти удивительные маленькие обезьянки с красными мордочками и лысым лбом живут в кронах деревьев на высоте 50 метров. Оператору пришлось нелегко — обезьянки не сидят на одном месте дольше нескольких секунд, и на такой высоте их невозможно снять с земли. Поэтому для начала определили привычные пути передвижения Стаи уакари по лесу. В этих местах были построены 17 башен с крытыми площадками на высоте от 20 до 35 метров над землей. Члены съемочной группы, дежурившие на башнях, по рации сообщали, где замечена стая обезьян и куда она движется, а оператор должен был мигом примчаться и вскарабкаться на ту или иную «башню».
Съемка диких животных совсем не синекура, а тяжелый и часто опасный труд. Надо иметь огромное терпение, стойко переносить неудачи. Зато удачные кадры помогают забыть многочисленные трудности, а в течение пяти лет, пока снимался «Обезьяний народ», их было предостаточно. В Западной Африке, например, на реке Гамбия, пришлось построить платформы на сваях посреди реки, кишащей крокодилами, чтобы спокойно снимать любопытных шимпанзе, но зловредность и сообразительность этих созданий оказались беспредельными. Воспользовавшись отливом, они перебрались вброд через реку И осадили платформы. На той же реке лодка съемочной группы подверглась нападению злобного старого самца шимпанзе, который вынудил всех искупаться вместе с крокодилами и гиппопотамами.
Был и такой случай: как-то в джунглях лев решил поохотиться на газель прямо между палатками лагеря экспедиции. В другой раз всю ночь пришлось отражать атаки бабуинов на склад продуктов. А однажды любопытная маленькая обезьянка свалилась прямо в миску с тестом для блинов.
В фильме об обезьянах много комичных сцен, вызывающих смех зрителей, но звучит в нем и тревожная нота. Показывая безжалостно вырубленные леса, гибель животных, автор взывает к милосердию и разуму человечества. Джунгли — не только легкие планеты, но и дом миллионов животных. В другом месте они жить не могут.
По материалам «Grands Reportages» подготовила Н.Малиничева
Рождественское сафари
Все началось в 1981 году, когда в Москве появилась книга Иэна и Ории Дуглас-Гамильтонов «Жизнь среди слонов», посвященная изучению животных в национальном парке Танзании — Маньяра. Книга сразу захватила, я читал ее и перечитывал, и мысль посетить эти места уже не оставляла меня.
Так случилось, что через десять лет мне предложили поработать в Танзании, в техническом колледже города Мбея, недалеко от озера Ньяса, на границе Танзании и Малави. Его ректор, господин Зубери, помог мне, в то время руководителю советских преподавателей колледжа, организовать поездку к кратеру Нгоронгоро и национальному парку Маньяра.
Путешествие пришлось на рождественские каникулы. И в первый день нового, 1991 года автобус марки «Лейланд», поскрипывая, повез нас на север Танзании в город Арушу.
Это было настоящее сафари по дорогам и бездорожью через саванну, через множество деревень густонаселенной части Танзании, через отроги рифтовой долины и казавшейся бесконечной долины баобабов. Примерно в середине пути, в Морогоро, — остановка на отдых и рано утром, точнее, еще ночью снова в дорогу. Через тридцать шесть часов от старта мы наконец-то в Аруше, в колледже, где нас радушно встретили и разместили. Он расположен почти у подножия горы Меру и недалеко от горы Килиманджаро с ее пиками Кибе и Кимавензи. В месте чрезвычайно живописном, рядом с национальным парком Аруши.
На следующий день рано утром, слегка перекусив в студенческой столовой, удивительно чистой и удобно спланированной, мы отправились на запад по направлению к парку, по новому, только построенному шоссе. При выезде из города водитель автобуса, он же наш гид, останавливает автобус, просит посмотреть назад, и... среди облаков мы видим ослепительные снега Килиманджаро, только самую вершину, все остальное затянуто облаками.
Два часа едем по саванне, встречая время от времени на обочине дороги местных жителей — масаев. Потом по грунтовому накатанному серпантину поднимаемся на край кратера Нгоронгоро на высоту свыше двух тысяч метров. Останавливаемся около скромной, метра в полтора высотой, пирамиды с двумя короткими надписями:
Михаэль Гржимек
12.04.1934 -10.01.1959
Он отдал все, чем владел, диким животным Африки, включая и свою жизнь.
Профессор Бернгард Гржимек
1909-1987
Жизнь, отданная заботе о диких животных. «Лучше зажечь одну свечу, чем проклинать темноту».
Конечно, я знал книгу Бернгарда Гржимека «Серенгети не должен умереть» о спасении природы Африки, знал о полетах над саванной Михаэля Гржимека для подсчета популяций диких животных и о трагической гибели его в одном из таких полетов, но только здесь, в Нгоронгоро, столь ясна стала мне роль отца и сына, даже не роль, полная самоотдача двух замечательных исследователей и защитников природы континента...
Через несколько минут въезжаем на территорию гостиницы «Дикая природа». Одноэтажные корпуса и отдельные домики под Зелёными жестяными крышами. Тут же размещается администрация и служители парка. Почти на краю кратера с видом на его внутреннюю часть ресторан. Полчаса на размещение, еще минут двадцать на быстрый обед — отменная европейская кухня. Проводник торопит. Во второй половине дня тучи, закрывающие Нгоронгоро, разойдутся, и придется быстро спускаться вниз. Рассаживаемся по джипам и по крутой грунтовой дороге спускаемся внутрь кратера.
Кратер Нгоронгоро. — жерло гигантского потухшего вулкана диаметром около 25 километров с нашей стороны хорошо видно озеро в самом, центре кратера и противоположный его край. Воздух необычайно чистый, пышная зелень — январь, разгар сезона дождей, буйство нарождающейся жизни…
Едем в глубь кратера по одной из накатанных дорог. Водители джипов предупреждают об опасности встреч с дикими животными. Выходить из машины нельзя. Пока никого. Ну вот и первая зебра, лениво помахивая, хвостом, идет рядом с джипом и не обращает на нас никакого внимания. Дальше — стадо буйволов. Животные лениво жуют, и — несмотря на близость машины — никакой реакции: Разумеется, здесь их никто не трогает и не пугает. Масаи не охотятся (они в основном занимаются животноводством), а к постоянным визитам туристов на машинах животные уже привыкли. Причем машины по дну кратера ездят только по определённому маршруту, стараясь не нарушать привычную среду обитания животных.
Устремляемся вперёд к розовой полоске на берегу озера, которая прямо на глазах превращается в тысячи фламинго. Тишину нарушает только шум птиц да пофыркивание бегемотов, то ныряющих, то всплывающих на поверхность. Не хочется говорить, обмениваться впечатлениями. Все поглощены увиденным...
Однако до шести вечера нужно успеть выбраться на край кратера. В тропиках около семи уже ночь, сумерек практически не бывает. Проводник показывает рукой вправо и просит тишины — носорог с детенышем. Поведение животного непредсказуемо, может атаковать внезапно — тонны мышц и слепой ярости; для него поддеть на рог наш джип не составит большого труда. Но ветер, по счастью, от носорога, и мы, отсняв встречу, благополучно удаляемся.
Останавливается встречный джип, короткий обмен информацией между проводниками, слышу на суахили слово «симба» — лев. Поворачиваем направо и действительно через несколько минут видим: около дороги лежит пятерка объевшихся львов. Свистим, кричим, пытаемся привлечь внимание. Ну хоть бы один пошевелился. Все напрасно, лишь изредка помахивают хвостами: Таким образом царь зверей проводит или скорее просыпает три четверти суток.
А через пару сотен метров в зарослях высоченной травы — темно-коричневые, такие знакомые по книгам и фильмам силуэты — слоны. Захватывая хоботом траву и подсекая ее острыми когтями ступни, они методично, не торопясь, отправляют траву в рот, при этом непрерывно помахивая ушами. Кстати, слоны, несмотря на свои внушительные размеры, перемещаются бесшумно, так что расслабляться во время сафари нельзя. Мы вторгаемся в их среду обитания, и инстинкт самозащиты может вызвать внезапную атаку, что не раз и бывало, и о чем неоднократно приходилось читать в местной газете «Дейли тайм».
До заката остается часа полтора. Подъем на край кратера — и мы снова на территории гостиницы. Еще пять минут — и уже не видно ни розовой полоски фламинго, ни плавно перемещающихся слонов. Становится холодно, все-таки свыше двух с половиной тысяч метров над уровнем моря.
Ночь полна звуков. Вслушиваюсь в шумы: рычание, какое-то посвистывание. Стараюсь запомнить все эти оттенки, придется ли снова все это увидеть и услышать? Иногда на территорию гостиницы по ночам забредают дикие звери, и во избежание несчастного случая служащие гостиницы предлагают свои услуги и провожают с фонариками посетителей кратера. Служащий указывает на темное Пятно в кустах — буйвол, с метровыми рогами которого лучше не встречаться. Но пронесло, буйволы потихоньку уходят. Сваливаюсь от усталости и впечатлений и мгновенно засыпаю. Завтра нас ждет Маньяра.
Свое название национальный парк получил от озера Маньяра, собственно, это — узкая полоска земли на его северо-западном берегу. Но несмотря на небольшие размеры, парк чрезвычайно плотно населён. Львы, слоны, антилопы, бегемоты, жирафы, буйволы, не говоря уже об огромных стаях обезьян и бесчисленных обитателях птичьих базаров. Едем в центр парка, к озеру. Ослепительное солнце, жарко и влажно. На берегу озера есть маленькая площадка, где разрешается выйти из автобуса. Небольшая бухточка буквально забита бегемотами. Фырканье животных, брызги от погружения многотонных туш, гомон, свист, щелканье птиц. Прибавьте к этому жуткую вонь от птичьего помета — и описываемая картина станет реальной. Но так не хочется уходить. Живая природа притягивает и завораживает.
В глубине Парка, где должны быть слоны, животных не видно, но кругом их следы — шары из пережеванной и выплюнутой коры акаций торхилес, ободранные стволы деревьев. Некоторые из них обернуты металлической сеткой, и слоны их не трогают, хотя это ли защита от мощных бивней? Вероятно, все дело в запахе металла. Он отпугивает животных. Становится все жарче, в это время львы забираются на деревья в тень листвы и переваривают добычу, свесив с ветвей раздувшиеся животы. В тени кустарников прячутся газели, и только жирафы спокойно перемещаются по самому солнцепеку. В середине большой поляны, словно ожидая нас, сходятся, расходятся, обвивая друг друга шеями, три жирафа и на прощанье внезапно замирают, выстроившись в одну шеренгу на одинаковом расстоянии друг от друга.
Выезжая с территории парка, замечаем, что поля соседних деревень вплотную подступают к нему. Это — следствие демографического взрыва и резкого увеличения численности населения страны. Нужно сохранить обитателей парка, но и подумать о сохранности полей крестьян, которые заняли земли, ранее вполне доступные для слонов. Решением этой проблемы занимается управление национальных парков Танзании.
На дороге, окруженной густым кустарником, видны кучи помета, значит, слоны здесь уже выходили за территорию парка, но в самый разгар дня ни одного из них мы не встретили. Все живое спряталось от жары. Еще один короткий отрезок пути, и мы въехали в деревню Мто-ва-Мбу. Останавливаемся у базара.
Прилавки завалены бананами, желтыми и красными, с плотной розовой мякотью, авокадо, папайей, бататами, помидорами, горками фасоли и риса; отдельно расположены лавки, торгующие мясом. Жизнь бурлит, толкаются покупатели, спорят продавцы. Кругом шум, смех, обмен новостями. Здесь и рынок, и местное радио, и театр одновременно. Ближе к дороге — лавки с множеством фигурок из черного дерева. Удивительно пластичные изображения животных, воинов-масаев, мифологические сюжеты маконде по целому стволу дерева. Выбор необычайно богатый, можно часами смотреть и отбирать, но все время кажется, что лучший экземпляр ты пропустил. Здесь же копья масаев и их щиты, декоративные и боевые.
До настоящего времени масаи не изменили своего уклада жизни и своей одежды: темно-синие покрывала, браслеты из бусинок, оттянутые серьгами до плечей мочки ушей. Все те же копья и длинные ножи, напоминающие мачете. Но и здесь видны приметы нового времени. Масаи поджидают у рынка иностранцев и за определенную плату позволяют фотографироваться с ними. Неплохой бизнес, если учесть, что дорога на парки Маньяра, Серенгети, кратер Нгоронгоро проходит через эту деревню.
Пора возвращаться в Арушу. Потом еще тридцать шесть часов пути, и, пропустив группу жирафов, помахав на прощанье слонам, устремляемся в Мбею. Короткое рождественское сафари окончилось...
В оформлении использованы фотографии автора и из журнала «Geo»
Владимир Зайченко
Рог или жизнь?
Увы, именно так стоит вопрос для размышляющего о своей невеселой судьбе африканского или азиатского носорога. Точнее говоря, так формулируют проблему носорожьи доброжелатели — сотрудники национальных парков. Они нисколько не сгущают краски. У толстокожего гиганта, сохранившего свое оружие, шансов дожить до старости практически нет. Браконьеров в заповедниках: куда больше, чем егерей, а спрос на носорожьи рога вполне устойчив и. превышает предложение (в Китае и странах Юго-Восточной Азии вытяжка из рога считается незаменимым средством для укрепления мужской потенции). Цена — шестьдесят тысяч долларов за килограмм «сырья», и легко представить, к каким последствиям для носорогов приводит такое положение дел. Например, в Зимбабве популяция черного носорога за последние два с половиной года сократилась почти в пять раз. Еще в 1990 году здесь насчитывалось две тысячи толстокожих, сегодня их осталось четыреста тридцать. Общее число носорогов на Африканском континенте в 1992 году оценивалось в семь тысяч триста голов. А учитывая размах браконьерства, можно сказать, что весь вид находится на грани полного истребления.
Доведенные до отчаяния зоологи решили пойти на небывалую, совсем уж крайнюю меру: заблаговременно спиливать у животных рога, чтобы они перестали быть приманкой для двуногих убийц. «Конечно, безрогий носорог — весьма горестное зрелище», — признается инициатор и руководитель проекта доктор Рихард Фауст, президент франкфуртского зоологического общества. «Но пускай уж лучше будут безрогими, чем мертвыми».
Носороги, как известно, не собираются в стада, и каждого из них надо сначала найти (на вертолете), а потом временно обездвижить выстрелом из ружья с «Летающим шприцем». Затем в ход идет бензопила, а после завершения операции — баночка с дезинфицирующей смолой, которой замазывают свежие «пеньки». Обходится все это недешево: около тысячи долларов на обработку одного животного. Но выбора нет — разве что установить круглосуточную охрану каждого взрослого носорога, а такая роскошь не по карману ни одному заповеднику в Африке. Трагизм положения усугубляется тем, что носорог, даже утратив свое драгоценное украшение, все-таки нередко попадает на мушку. В национальном парке Хванге (Зимбабве) браконьерами застрелено уже трое «прооперированных» животных. Взять с бедняги было нечего, зато гиены и грифы получили роскошное угощение.
Однако зоологи и администрация парков не теряют оптимизма. Они надеются, что в дальнейшем браконьеры будут повнимательнее и оставят Наконец в покое несчастных толстокожих. А пока ученые ведут систематическое наблюдение за «популяцией безрогих носорогов», стараясь выяснить, как повлияла операция на их обычный образ жизни. Если окажется, что звери не испытывают особых затруднений, то обработка будет проводиться повсеместно и регулярно — ведь рог отрастает на восемь сантиметров в год. Это значит, что уже через два года взрослый носорог-самец вновь сделается ходячим кладом и станет объектом браконьерского промысла. Если, конечно, его не убьют ещё раньше. По ошибке...
По материалам журнала «Stern» подготовил А.Случевский
B подводных сейфах
Риск — прибыльное дело. В не по-летнему хмурый день, 4 июня 1916 года, от перрона лондонского вокзала Виктория отошел специальный поезд из трех вагонов. Один занимал военный министр Великобритании, фельдмаршал лорд Китченер с несколькими ближайшими помощниками; два других — охрана и секретный груз в тяжелых металлических ящиках. Хотя поезд направлялся в Шотландию, конечной целью поездки министра была Россия, где он намеревался лично ознакомиться с положением дел, согласовать военные планы союзников и уточнить размеры кредитов, которые английские банкиры собирались предоставить России для закупки вооружения. В качестве аванса Китченер вез с собой 10 миллионов фунтов стерлингов в золотых слитках и монетах.
На следующий день британская делегация прибыла на эсминце на главную базу Королевского флота Скапа-флоу на Оркнейских островах, откуда затем должна была отплыть в Архангельск на броненосном крейсере «Хэмпшир». Согласно первоначальному плану его маршрут в Атлантику проходил восточным фарватером вдоль Оркнейских островов, который тральщики регулярно очищали от мин. Но в тот день сильное волнение помешало им выйти в море. Поэтому командующий флотом адмирал Джеллико отдал приказ следовать западным фарватером, держась ближе к берегу, чтобы укрыться от шторма. Темное время летом в этих широтах длится всего четыре часа, так что появление германских надводных кораблей не осталось бы незамеченным. Подводные же лодки сюда еще не заглядывали.
В 17.30 «Хэмпшир» снялся с якоря, за ним двинулись эсминцы «Юнити» и «Виктор». Через два часа, когда крейсер был на траверзе скалистого мыса Броф-оф-Бирлей, прогремел мощный взрыв, за ним второй, после чего «Хэмпшир» начал быстро погружаться носом, кренясь на правый борт. С эсминцев видели, как от тонущего корабля отвалили четыре переполненные шлюпки, но все их перевернуло волнами. Через пятнадцать минут крейсер затонул. Из 650 офицеров и матросов спаслись лишь 12 человек. Вместе с «Хэмшпиром» на дно ушло и золото.
После войны бывший командующий кайзеровским флотом вице-адмирал Шеер рассказал, что незадолго до этого, перед Ютландским сражением, немцы выставили минные заграждения на подходах к британским базам, в том числе перед Скапа-флоу, чтобы вывести из строя выходящие оттуда корабли. В частности, подводный заградитель У-75 поставил на западном фарватере 22 мины, на которых и подорвался «Хэмшир».
Англичане же и после войны продолжали держать в тайне характер «секретного груза», сопровождающего миссию фельдмаршала Китченера. Тем не менее в конце 20-х годов в шотландские порты зачастили загадочные личности, настойчиво разыскивающие всех, кто был так или иначе причастен к последнему плаванию «Хэмпшира», Особенно их интересовали докеры, грузившие на него какие-то ящики. Одновременно в городе Штеттине (Щецин) им удалось разыскать некоего Вайсфельта, у которого сохранился военный дневник с координатами злополучного минного заграждения. В конце концов эти люди попали в поле зрения британской разведки, установившей, что они действуют по поручению известного торговца оружием, миллиардера Базиля Захарова.
Летом 1932 года у западного побережья Оркнейских островов появилось спасательное судно КСР под британским флагом. А вот команда поисковиков на нем была интернациональная: немцы — капитан Брандт, водолаз Крюгер и консультант Вайсфельт; американцы — капитан-глубоководник Картней и специалист по сейфам Мэнсфилд; австралиец — водолаз-наставник Сэм Костелло. С помощью эхолота КСР начал методично прочесывать большой квадрат моря в районе мыса Брофоф-Бирлей. В конце концов поисковики обнаружили «Хэмпшир». Он находился на огромной по тогдашним меркам глубине — 80 метров. Так что без специального снаряжения нечего было и думать о подводных работах на нем. Да и наступившая осень с затяжными штормами заставила прервать многообещающую экспедицию. Весной следующего года КСР вновь отдал якорь у затонувшего крейсера. Облачившись в жесткие глубоководные скафандры, водолазы Костелло и Картней отправились на разведку. Первое же погружение дало обнадеживающие результаты. Благодаря скальному дну корпус корабля не был занесен илом, и в носовой части правого борта зияли две большие пробоины. Правда, внутрь «Хэмпшира» проникнуть не удалось, так как проходы оказались забиты искореженным металлом.
Вооружившись газовыми резаками, водолазы принялись расчищать путь на нижнюю палубу. Работать в узких коридорах облаченным в громоздкие Скафандры людям было неимоверно трудно. К. тому же мешало сильное течение, неожиданное на такой глубине — оно то и дело запутывало шланги, подававшие воздух. Заодно погружение Костелло и Картнею удавалось продвинуться на считанные дюймы. И тогда они решили применить для расчистки завалов подрывные патроны. Конечно, это было весьма опасно, поскольку от взрывов мог сдетонировать боезапас крейсера. Но если не рисковать, потребовались бы многие месяцы, что бы пробиться во внутренние помещения корабля.
Капитан Брандт прекрасно понимал возможные последствия и поэтому принял все меры предосторожности. После того, как водолазы устанавливали заряды с часовым механизмом и поднимались на КСР, он отводил судно подальше. Тем не менее дело чуть было не закончилось трагически. Не успел еще осесть фонтан воды после очередного взрыва, как стоявший на полубаке Вайсфельт истошно заорал: «Торпеда! Идет прямо на нас!» КСР спасла мгновенная реакция капитана Брандта, успевшего развернуть судно. Торпеда, вырвавшаяся из торпедного аппарата «Хэмпшира», прошла буквально впритирку по левому борту, оставив за собой пенистый след. Если бы сработали сразу несколько торпедных аппаратов, КСР наверняка был бы потоплен.
Через две недели непрерывной игры со смертью водолазы проникли в каюту командира крейсера. Спустившийся вместе с ними Мэнсфилд вскрыл сейф и извлек из него судовые документы, никому не нужные шифровальные таблицы и 15 тысяч фунтов стерлингов — корабельную казну «Хэмпшира». «Золота Китченера» там не оказалось.
Но где-то оно должно же было быть! Ведь, по показаниям очевидцев, на корабль погрузили тяжелые металлические ящики. Значит, нужно искать. Шестнадцать раз Костелло и Картней спускались под воду, протискивались по узким коридорам и, подсвечивая себе мощными светильниками, осматривали отсек за отсеком; На семнадцатый они остановились перед задраенной дверью, не имевшей наружного замка. В ход вновь пошла взрывчатка.
Когда водолазы проникли в отсек, их восторгу не было предела: у переборки выстроились около дюжины дорожных сейфов. И тут Картней боковым зрением заметил что-то темное, медленно надвигающееся на него. Осторожно повернувшись, он поднял фонарь и увидел полуразложившийся труп с лохмотьями офицерский тужурки. За ним подплывал второй покойник. Это страшное, явление объяснилось довольно просто: передвижения водолазов всколыхнули воду в отсеке и потревожили останки тех, кто охранял «секретный груз». Картней мягко отстранил покойника, но клешня скафандра зацепилась за него, и тот остался на месте, словно хотел преградить дорогу непрошеным гостям.
Конечно, это было плохой приметой. Однако она не остановила охотников за сокровищами, Мэнсфилд поочередно вскрывал сейф за сейфом, а остальные укладывали золотые монеты и слитки в прочные мешки и отправляли наверх. 24 апреля в отсеке работали пятеро. Внезапно без видимых причин крейсер дрогнул и резко накренился. Все попадали, выронив фонари и мешки с добычей. Руку Картнея, выносившего мешки, прижало тяжелой бронированной дверью.
Сигнальный конец, связывающий водолазов с КСР, слишком долго оставался неподвижным, и капитан Брандт понял, что на дне случилось непредвиденное. К счастью, на судне были еще два глубоководника, которые сумели довольно быстро организовать спасение попавших в беду товарищей. После того, как их подняли наверх, выяснилось, что у Картнея сломана рука. Вайсфельта извлекли из скафандра с перебитым позвоночником. У Костелло оказались переломаны ребра. Мэнсфилд получил тяжелые внутренние повреждения, а Крюгер был мертв. КСР полным ходом понесся в ближайший порт, чтобы сдать пострадавших в больницу. Однако спасти Мэнсфилда и Вайсфельта не удалось. После этого британское Адмиралтейство запретило какие-либо работы на «Хэмпшире», где еще оставалась изрядная доля от 10 миллионов фунтов стерлингов, которые вез в Россию фельдмаршал Китченер.
Трюмы «Ниагары»
В самом начале второй мировой войны англичане, напуганные призраком континентальной блокады, стали отправлять золото с Британских островов, из доминионов и колоний в Канаду и США. Зачастую для таких секретных операций использовались не только быстроходные и хорошо вооруженные корабли ВМС, но и обычные суда. Причем безвозвратные потери составили свыше пяти миллионов фунтов стерлингов. Половина этой суммы пошла на дно вместе с почтовым пароходом «Ниагара».
Спущенное на воду в Глазго в 1913 году, это красивое двухтрубное судно, развивавшее скорость до 18 узлов, принадлежало новозеландской компании и считалось одним из лучших на линии Австралия — Северная Америка. Утром 19 июня 1940 года, следуя в Ванкувер, «Ниагара» подорвалась на немецкой мине в тридцати милях от гавани Вхангароа к северо-востоку от острова Норт-Айленд. Получив большую подводную пробоину, лайнер Начал быстро тонуть. К счастью, команда успела спустить шлюпки и снять пассажиров. Не прошло и нескольких минут после этого, как, почти вертикально задрав корму с бешено крутящимися винтами, судно ушло под воду, унося с собой сотни золотых слитков.
Поскольку из соображений секретности ценный груз не был застрахован, гибель «Ниагары» явилась серьезным ударом для британского казначейства. Всего через несколько дней в обстановке строжайшей секретности был образован синдикат, руководство которым поручили австралийскому капитану Уильямсу. Он должен был найти затонувший лайнер и во что бы то ни стало поднять золото. Для этого спешно переоборудовали стоявший на приколе в Окленде небольшой теплоход «Клеймор». В декабре 1940 года, спасательное судно направилось в Вхангароа. Для ведения подводных работ оно имело специальную глубоководную камеру. А заниматься ими предстояло двум лучшим водолазам Австралии — братьям Уильяму и Джону Джонстонам.
Участок моря в шестнадцать квадратных миль оградили буями, и «Клеймор» приступил к тралению, следуя параллельными курсами. Уже в полдень на следующий день трал за что-то зацепился. Место обозначили буем, однако дальнейшую работу пришлось прервать: начавшийся шторм заставил поисковиков укрыться в гавани.
Когда шторм утих, под воду в наблюдательной камере спустился один из братьев Джонстонов. Оказалось, что трал зацепился за камень. При подъеме водолаз-наблюдатель услышал странный скрежет и через один из семи иллюминаторов разглядел обросший водорослями трос. «Раз на нем водоросли, это не может быть якорный канат «Клеймора», — справедливо рассудил водолаз и продолжал подъем. А вот что именно удерживает загадочный трос, его, к сожалению, не заинтересовало.
Когда же «Клеймор» стал выбирать якорь, неожиданно в двух метрах от клюза вахтенный матрос заметил рогатую мину, как выяснилось позднее, одну из 28 контактных мин, поставленных германским рейдером «Орион» в этом районе. Если бы вахтенный не успел вовремя остановить брашпиль, от спасателя не осталось бы и следа. Случилось почти невероятное. Трос, на котором стояла мина, переплелся с якорной цепью, И та вытащила притаившуюся в глубине смерть на поверхность, лишь по счастливой случайности не зацепив один из рогов-взрывателей. Вскоре прибывший к месту происшествия тральщик обезвредил мину, а заодно проверил и весь квадрат, чтобы «Клеймор» мог продолжать поиски «Ниагары», не опасаясь новых неприятностей.
Через два дня трал «Клеймора» снова за что-то зацепился. Брошенный за борт ручной лот вернулся с отчетливыми следами краски. Это неопровержимо свидетельствовало о том, что здесь на дне лежит затонувшее судно. Весь вопрос: какое? Спущенный в наблюдательной камере Уильям Джонстон на глубине 133 метров увидел веред собой «Ниагару» лежавшую на грунте с креном в 70 градусов на левый борт.
Естественно, всем находившимся на борту «Клеймора» не терпелось как можно скорее приступить к подъему золота. Капитану Уильямсу пришлось умерить этот излишний пыл: сначала нужно было тщательно обследовать «Ниагару», чтобы составить план спасательных работ. Несмотря на крутую зыбь, братья Джонстоны провели под водой несколько часов и осмотрели все судно. Затем под их руководством на макете с максимальной точностью была воспроизведена обстановка на дне. В итоге жарких споров участники экспедиции пришли к выводу, что единственная возможность проникнуть в отсек с золотом — это взорвать борт лайнера.
И вот наступил долгожданный день, когда капитан Уильяме замкнул контакты подрывной машинки. Мощный взрыв вздыбил морскую гладь. Возле стоявшего в ста метрах спасателя всплыли оглушенная рыба и куски деревянной обшивки мостика «Ниагары». По докладу поспешивших под воду братьев Джонстонов в борту лайнера образовалась пробоина площадью двадцать квадратных метров. Последовало еще несколько взрывов, после чего Джон в наблюдательной камере наконец-то смог вплотную приблизиться к «золотому» отсеку. Увы, доступ в него преграждала толстая стальная дверь. Переборки тоже были надежно защищены броней.
Судовой инженер, взятый в экспедицию в качестве консультанта, категорически заявил, что наиболее уязвимое место — это дверь отсека, которую нужно подорвать. Причем требовалось так рассчитать и расположить заряд, чтобы он не разнес вместе с дверью находившиеся внутри 295 ящиков с золотыми слитками. Иначе потом с помощью глубоководного храпового захвата их будет почти невозможно достать из тесного отсека.
Начался самый ответственный этап операции. Из железных прутьев была сварена решетка, точно соответствовавшая размерам дверного проема. На ней по периметру закрепили подрывные заряды, и сидевший в наблюдательной камере водолаз с величайшей осторожностью поместил хитрое сооружение над стальной дверью, которая из-за сильного крена корпуса «Ниагары» стала полом.
Расчет полностью оправдался: Взрыв аккуратно вышиб дверь, а храповый захват вытащил ее на палубу «Клеймора». Позднее капитан Уильямс в память об этой экспедиции установил стальную дверь с «Ниагары» в своем кабинете в Мельбурне. 13 октября 1941 года, забыв про суеверное число, под ликующие крики экипажа водолазы извлекли первый ящик с золотом. Работа закипела. За месяц с небольшим было поднято 552 слитка, которые сложили в каюте капитана «Клеймора», и, хотя на борту были только свои хорошо проверенные люди, выставили круглосуточную охрану.
В горячке первых дней водолазы не обратили внимания на одну неприятную деталь, которая, в конце концов, сыграла свою роль. Оказалось, что, кроме двери, взрыв повредил внутренние переборки, и часть слитков была выброшена в соседние отсеки. Предстояло отыскать их.
Чтобы ускорить дело, к поискам наравне с водолазами подключились остальные участники экспедиции. С утра до вечера в камере менялись наблюдатели. Каждому хотелось самому обнаружить недостающую часть сокровищ. Однако время шло, а результатов не было. Когда окончательно износились тросы лебедки и капитан Уильямс смирился с мыслью, что придется объявить об окончании работ, Джон Джонстон вдруг достал еще один слиток. Это был последний успешный спуск храпового захвата. Хотя «Клеймор» простоял на якоре еще целую неделю, больше находок никому сделать не удалось. Тридцать семь слитков так и остались в «Ниагаре» на глубине 133 метров.
«Клеймор» взял курс на гавань Вхангароа. И тут произошёл едва ли не самый драматичный случай в истории судоподъемного дела. Когда до базы оставалось несколько миль, старший механик доложил капитану Уильямсу, что в машинное Отделение поступает вода. Старенькое судно, которое до этого плавания хотели уже сдать на слом, не выдержало длительного пребывания в бурном море: между листами обшивки появились трещины, и оно стало тонуть. Возникла реальная угроза, что сокровища опять окажутся в морских глубинах, откуда их с таким трудом только что вызволили.
На «Клейморе» пустили в ход все водоотливные насосы. На всякий случай капитан приказал вытащить золото на палубу, чтобы потом его было легче поднимать со дна. Но судьба на сей раз оказалась милостива: кое-как судно всё же удалось привести в гавань. Однако едва успели выгрузить на причал десять тонн золотых слитков, как оно село днищем на грунт.
Так закончилась первая часть эпопеи «Ниагары».
Прошло больше десяти лет, но многие водолазные специалисты продолжали ломать голову над судьбой похороненных в «Ниагаре» 37 золотых слитков. Ведь точное местоположение затонувшего лайнера было известно, значит, проблема их подъема вполне поддавалась решению. Нужны только хорошая подводная камера и совершенный грейпферный захват с дистанционным управлением. И вот в 1953 году английский спасательный корабль «Формост-17», прибыл в заданный район. Благодаря инженерным новинкам и высокой квалификации глубоководников за несколько недель удалось разыскать в соседних отсеках и поднять еще тридцать слитков. На этом дело застопорилось. Семь золотых брусков так и остались лежать спрятанными в груде искореженного взрывами металла. На, сей раз, надо полагать, Навсегда.
«Я нашел золото!»
...8 октября 1981 года мурманский порт жил своей обычной жизнью. Не звучала торжественная музыка оркестров, не полоскались на ветру яркие флаги расцвечивания. Между тем в порту происходило знаменательное событие. Туда были доставлены огромные ценности — пять с половиной тонн золота, которые 39 лет назад покинули Мурманск на борту английского крейсера «Эдинбург». Во главе конвоя из тринадцати вымпелов за два дня он успел пройти 250 миль, когда 30 апреля 1942 года в его правый борт попали две торпеды, выпущенные германской подводной лодкой. Крейсер лишился управления, но держался на плаву. Поэтому «Эдинбург» решили отбуксировать обратно в Мурманск вместе с его бесценным грузом. Главную роль сыграло то, что золото находилось в артиллерийском погребе и его перегрузка на один из кораблей конвоя отняла бы много времени. Увы, как вскоре выяснилось, это решение было далеко не лучшим. Через тридцать шесть часов последовала атака фашистских эсминцев, во время которой крейсер получил новые повреждения. Опасаясь, как бы он не попал в руки противника, командование конвоя отдало приказ затопить «Эдинбург».
Впоследствии предпринимались неоднократные попытки добраться до этого золота, отправленного СССР союзникам в уплату за военные поставки. Однако все, кто занимался поисками клада, включая английские, советские, немецкие и норвежские фирмы, несмотря на большие затраты, так ничего и не добились. Поэтому, когда водолаз-глубоководник Кейт Джессоп загорелся идеей достать русское золото, коллеги сочли его несерьезным. Если даже удастся найти крейсер в студеном штормовом Баренцевом море, доказывали они, это все равно ничего не даст. Ценный груз надежно спрятан в артиллерийском погребе, самом труднодоступном месте корабля. Его броня слишком крепка, чтобы можно было применить апробированный способ резки корпуса с помощью подрывных зарядов. Ну а добраться до погреба в жестком скафандре по бесконечным коридорам, да еще в ледяной воде, и подавно невозможно.
Но ни скепсис, ни насмешки не действовали на Джессопа. Шесть лет он собирал и вводил в ЭВМ любую информацию, относящуюся к «Эдинбургу». На ее основе был разработан настолько впечатляющий, а главное, вполне реальный план спасательной операции, что энтузиаст сумел убедить британское правительство заключить с ним контракт на ее проведение. Под него Джессоц получил кредиты и организовал компанию «Джессоп марин рикавериз лимитед». Ее поисковое судно «Стефанитурм» водоизмещением в 1400 тонн, оснащенное новейшей аппаратурой, сравнительно быстро обнаружило «Эдинбург». Подводные съемки и визуальное обследование, проведенные опытнейшими глубоководниками, дали весьма обнадеживающие результаты: крейсер лежал на боку вверх пробоиной на глубине 235 метров. Через эту пробоину водолазы вполне могли проникнуть внутрь корабля, причем, по счастливому стечению обстоятельств, как раз недалеко от артиллерийского погреба.
...Превозмогая почти невыносимое давление воды на 235-метровой глубине, достигавшее 23 атмосфер, Джон Росье, двадцатисемилетний водолаз из Зимбабве, первым приблизился к корпусу «Эдинбурга». Сделав небольшую передышку, медленно, буквально сантиметр за сантиметром он начал пробираться к артиллерийскому погребу, осторожно шаря впереди себя вытянутой рукой. Из-за ила и мазута вода была настолько мутной, что в ней ничего не было видно даже при свете мощного фонаря. Больше всего Росье боялся наткнуться на снаряды, почти сорок лет пролежавшие на дне Баренцева моря: они могли взорваться даже от легкого прикосновения.
Вот наконец и артиллерийский погреб. Прежде чем войти туда, водолаз приостановился. Мелькнула мысль, что, наверное, такое же чувство испытывает дрессировщик перед клеткой со львами. Но там он хоть видит опасность, а здесь предстоит действовать на ощупь. Луч света упирается в плотную зеленую мглу, как в стену.
Собравшись, Росье заставил себя сделать первый шаг. Он не знал, сколько прошло времени — ему показалось, целая вечность, как вдруг рука коснулась острого угла металлического ящика. Его стенки были настолько изъедены морской водой, что водолаз легко, словно сквозь бумагу, просунул пальцы внутрь ящика. Нет, в нем лежали не снаряды, а массивные прямоугольные бруски. На мгновение радость находки заставила Росье забыть обо всем, кроме тяжелых слитков металла. «Я нашел его! Я нашел золото!»— закричал он в микрофон, вмонтированный в шлем.
Так начался многодневный поединок английских водолазов с немыслимой глубиной, ледяным холодом и затаившейся рядом смертью. И выйти в нем победителями им удалось прежде всего потому, что Кейт Джессоп до мелочей продумал организацию подводных работ. Прежде всего, подобно космонавтам, водолазы должны были пройти специальную подготовку. Кроме того, в течение двух дней перед погружением они не покидали барокамер, в которых постепенно создавались условия, соответствующие тем, что ждали их на дне. Их базой-убежищем там был сферический колокол, висевший в 15 метрах над артиллерийским погребом «Эдинбурга». Постоянную глубину его погружения в штормовую погоду обеспечивало особое устройство, которое компенсировало колебания по вертикали висящего на направляющих тросах колокола.
Одновременно в колоколе спускалось по два водолаза. Каждая смена работала под водой несколько часов. Это был предел человеческих возможностей. Несмотря на тщательный отбор и специальную тренировку, на дне глубоководники испытывали страшную усталость и постоянную сонливость. Из-за огромного давления у них развивался нервный синдром, вызывающий судороги мышц. А это сильно затрудняло поиски, когда одно неверное движение рядом с затаившейся в артиллерийском погребе смертью могло привести к катастрофе.
Найденные слитки по нескольку штук складывали в капроновую сетку, которую осторожно поднимали на поверхность. «Наша работа была ужасно медленной и изматывающей. Все равно что поднимать вручную увесистый груз на крышу высоченного небоскреба при сильном ветре» — так позднее рассказывал о том, что ему пришлось испытать, Мэл Уйльямз, ветеран-глубоководник, отнюдь не склонный к преувеличениям. Но другого выхода не было. Именно благодаря строжайшим мерам безопасности за все время операции по подъему золота не произошло ни одного несчастного случая.
В ходе «Операции века», как окрестили журналисты спасательные работы на «Эдинбурге», компания Кейта Джессопа установила абсолютный мировой рекорд подводного кладоискательства: впервые свободно плавающие водолазы удачно выполнили столь сложные и крупномасштабные работы на такой большой глубине. В качестве вознаграждения «Джессоп марин рикавериз» было выплачено 35 миллионов долларов из общей суммы в 81 миллион, в которую был оценен золотой груз, поднятый со дна Баренцева моря. Остальные деньги были поделены в пропорции 1:3 между Великобританией и СССР.
Однако подводная эпопея с русским золотом на этом не кончилась.
Существовала версия, согласно которой в Мурманске в 1942 году на «Эдинбург» было погружено не пять с половиной, а десять тонн золотых слитков. В частности, командовавший в то время Северным флотом адмирал А.Г.Головков писал в своих мемуарах: «Крейсер добили английские корабли, и он пошел на дно вместе с грузом золота, составлявшим около десяти тонн».
Свидетельство было достаточно серьезным, чтобы продолжить работы на крейсере. Однако «Джессоп марин рикавериз» предпочла переключиться на поиски затонувших в Карибском море испанских галеонов с сокровищами конкистадоров. Поэтому она уступила контракт на «Эдинбург» одному из своих партнеров, английской компании «Вартон Уильямс».
Ее решение вернуться к «Эдинбургу» было продиктовано трезвым расчетом. Если даже версия о десяти тоннах не подтвердится, там еще оставалось 34 золотых слитка из официально подтвержденных пяти с половиной тонн. Следовательно, игра стоила свеч. Тем более что методика спасательных работ на крейсере была отработана в деталях.
Однако прошло пять лет, прежде чем из английского порта Абердин в августе 1986 года в Баренцево море отправилось специальное водолазное судно «Дипуотер-2». Установленные в ходе первой экспедиции точные координаты затонувшего корабля позволили сразу же выйти в точку над «Эдинбургом». К этому моменту за время перехода водолазы уже успела пройти в судовых барокамерах подготовку к глубоководным погружениям. Поэтому сразу же, 4 сентября, начались спасательные работы.
Как и предполагалось, за пять лет на крейсере во всех его отсеках и трюмах осело много ила, который сильно мешал вести поиски первый раз. Пришлось заново расчищать и отсасывать его, прежде чем заняться обследованием соседнего с артиллерийским погребом отсека, куда могли бы погрузить вторые пять тонн золота, если они действительно существовали. Работая газовыми резаками, водолазы осторожно вскрыли переборку и проникли в этот отсек. Увы, там их ждало разочарование: все помещение занимали ящики с пороховыми зарядами, которые пришлось перекантовывать в течение полутора суток, чтобы убедиться в отсутствии золота.
Не оставалось ничего иного, как вернуться в артиллерийский погреб и сантиметр за сантиметром в буквальном смысле ощупать его. В итоге, работая попарно, двенадцать водолазов-глубоководников совершили 23 погружения и нашли еще 29 слитков. Куда девались пять остальных — установить так и не удалось.
Сергей Демкин
Из экспертного заключения «Прогноз деятельности акционерного общества открытого типа «Золотой галеон» по поиску и извлечению драгоценностей с затонувших кораблей на 1995год». Акционерное общество открытого типа «Золотой галеон» (в дальнейшем — Общество) образовано на собрании Учредителей 2 августа 1994 года и зарегистрировано Московской РП 27 сентября 1994 г. за № 33964. Общество было создано с научными, исследовательскими и коммерческими целями. Основная задача общества — поиск и извлечение драгоценностей с затонувших кораблей. Для ее решения предусматриваются следующие виды деятельности: изучение архивных, фондовых и иных данных по затонувшим кораблям и их грузам, аккумулирование свободных средств юридических и физических лиц, их инвестирование в высокоэффективные коммерческие проекты, использование части прибыли на поиск и извлечение сокровищ с затонувших кораблей. Акционерное общество с таким видом деятельности в России образуется впервые. Хотя с марта 1923 года в бывшем СССР существовала Экспедиция подводных работ особого назначения, так называемый ЭПРОН. Он занимался подъемом судов и грузов, потопленных во время гражданской войны. За первые десять лет своего существования ЭПРОН поднял 110 судов, из которых 76 были восстановлены. Так что, можно считать, что у АО «Золотой галеон» был в России свой легендарный предшественник. За рубежом фирмы, занимающиеся подъемом кораблей и их грузов, не являются редкостью. Достаточно назвать голландские фирмы «Вейсмюллер» и «В.А. ден Так», шведскую фирму «Нептун», английские фирмы «Джессоп марин рикавериз лимитед», «Рисдон-Бизли». Этими названиями список подобных фирм не исчерпывается. При умелом руководстве, наличии хорошей технической базы многие фирмы подобного типа не только не разоряются, но и приносят хорошие прибыли. Достаточно вспомнить подъем в 1986 году английской фирмой «Джессоп марин рикавериз лимитед» с затонувшего во вторую мировую войну британского крейсера «Эдинбург» почти 5,5 т золота на сумму около 1 миллиарда долларов. За эту работу фирма получила 45% от стоимости поднятого золота. Образование АО «Золотой галеон» весьма своевременно, так как в последнее время техническое оснащение искателей подводных сокровищ неизмеримо возросло. Теперь при поисках используются эхолот, широкополосные и узконаправленные гидролокаторы, акустические радары бокового обзора, металлоискатели, магнитометры, подводные телекамеры, мини-подлодки. Зарубежные специалисты предполагают, что при таком техническом оснащении моря и океаны в ближайшие тридцать-сорок лет вернут основную долю похищенных у людей сокровищ. Хорошо, если Россия не окажется в стороне от этих интересных, своего рода сенсационных работ. АО «Золотой галеон» планирует в 1995 году провести работы по поиску и подъему драгоценностей с двух затонувших кораблей — испанских галеонов. Думаю, выбор этот не случаен. Совсем недавно американец Мел Фишер поднял сокровища галеона «Аточа», которые состояли из 3200 изумрудов, 150 тысяч золотых и серебряных монет и свыше 1000 слитков серебра и золота, весом около 40 кг каждый. Поднятые сокровища оцениваются разными экспертами в сумму от 400 до 600 миллионов долларов. Конечно, найти что-либо подобное весьма заманчиво и престижно для начинающего новое дело Общества, тем более, что сотни затонувших галеонов еще не найдены, среди которых «Сан-Хосе», «Нуэстра сеньора де Консенсьон», сокровища которых оценивают соответственно в 2 и 1 млрд. долларов, «Санта-Роза» — 34 млн. долларов, «Санта-Маргарита» — 7,5 млн. долларов и многие другие. Обладая технической базой Института океанологии РАН — одного из учредителей Общества, при кропотливой работе в архивах удачные находки — вопрос только времени. Как уже отмечалось, работы такого плана в России еще не проводились. По контракту с Мексикой в 1993 году исследовательское судно Института океанологии «Академик Мстислав Келдыш» работало в мексиканских водах, чтобы составить карту подводного кладбища судов, в трюмах которых могут оказаться материальные и исторические ценности. Будем надеяться, что приобретенный там опыт поможет новому Обществу решить свои необычные и интересные задачи. Академик Л. Савостин
Морской дьявол
Карта крейсирования «Зееадлера» и квадраты его коварных операций
У большинства читателей понятие «парусник» ассоциируется с путешествиями Колумба и Магеллана, лихими пиратскими набегами Дрейка, Трафальгаром и Синопом — делами, давно минувшими. Казалось бы, последним прибежищем паруса в XX веке остались учебные и спортивные суда. И уж совсем несовместимыми понятиями для XX столетия кажутся «парусник» и «боевой корабль». Однако последний парусный боевой корабль с успехом применялся в первой мировой войне.
Это был вспомогательный крейсер кайзеровского флота «Зееадлер» («Морской орел»).
... Шел 1915 год. В войне на море перевес был явно не на стороне Германии. Британский флот установил тотальную морскую блокаду противника. Кайзеровский «Хохзеефлотте» (флот открытого моря) как бы в насмешку над своим названием был заперт в «мокром треугольнике» (Гельголандской бухте). Попытки Германии нанести удар по протяженным морским коммуникациям Великобритании, связывающим ее с обширной колониальной империей и союзниками и имеющим решающее значение для ее экономики, не дали желаемых результатов. В битве у Фолклендских островов была разгромлена Тихоокеанская эскадра адмирала графа Шпее. Использование одиночных рейдеров как боевых кораблей, вспомогательных крейсеров, переоборудованных из торговых судов, несмотря на отдельные успехи, было пресечено господствовавшим на море британским флотом. Все шире применявшиеся в морской войне «У-бо-оты» (немецкие подводные лодки), увы, не смогли поставить на колени гордую «владычицу морей», наталкиваясь на действенную противолодочную оборону флотов Антанты.
Германские адмиралы лихорадочно искали выход из создавшегося положения. Возникало множество проектов, иногда самых фантастических. Но, несмотря на это, авантюрный план использования парусного судна в качестве вспомогательного крейсера, предложенный офицером торгового флота лейтенантом запаса Клингом, на первых порах вызвал в Адмиралтействе только шутливый интерес. Болезненными были воспоминания о судьбе быстроходных пассажирских пароходов прибрежного плавания, использованных как вспомогательные минные заградители и быстро уничтоженных или захваченных противником. Но были случаи и прорыва вспомогательными крейсерами британской блокады. Конечно, одиночные крейсера не могли решить судьбу войны на море, но их действия вынуждали союзников вводить систему конвоев; это уменьшало объем перевозок и вызывало дополнительную потребность в эскортных кораблях.
По мнению Клинга, его идея была хороша следующим: во-первых, паруса — отличная маскировка; во-вторых, меньшая зависимость от баз снабжения, так как отпадала необходимость в бункеровке топливом.
После долгих колебаний кайзеровское Адмиралтейство приняло план Клинга. Для переоборудования в рейдер был выбран трехмачтовый корабль «Пасс оф Бальмаха». Этот американский парусник был захвачен в 1915 году в качестве приза подводной лодкой «У-36». И вот в 1916 году в глубокой тайне на верфи Текленборгер Верфт в Геестемюнде начались работы по превращению мирного «торгаша» во вспомогательный крейсер.
На судне был установлен двигатель мощностью 1000 л.с, обеспечивавший скорость 14 узлов. Были оборудованы цистерны для 480 тонн топлива и 360 тонн пресной воды. Провизионные кладовые вмещали провиант на два года плавания. В трюмах оборудовались тайники для стрелкового оружия и подрывных зарядов — они предназначались для затопления захваченных судов. Оригинально была решена проблема маскировки орудий. Две 105-мм артустановки, размещенные на крышах люков грузовых трюмов, маскировали палубный груз леса. Так что в случае досмотра судна доступ в трюм исключался, а это позволяло разместить там до 400 пленных и часть экипажа.
При переоборудовании особое внимание обращалось на то, чтобы силуэт парусника во всех деталях был похож на норвежский трехмачтовый барк «Малетта», под видом которого предполагалось пересечь линию британской блокады.
Соответствующим образом был подобран и экипаж. Из 64 его членов 23 человека владели норвежским языком, были снабжены фальшивыми норвежскими документами и личными вещами норвежского происхождения, а остальные во время досмотра должны были скрываться в трюме. Командный состав вспомогательного крейсера, получившего название «Зееадлер», формировался из офицеров запаса, которые после начала войны плавали на парусных судах, перевозивших воинские грузы. Командиром был назначен граф Феликс фон Лукнер, которому было присвоено звание капитан-лейтенанта. Палубная команда состояла из людей, до призыва на военную службу плававших матросами на парусниках. Технический персонал прибыл с подводных лодок.
Маскировка «Зееадлера» под норвежское торговое судно была явным нарушением одного из параграфов Гаагской конвенции 1907 года, согласно которому военный корабль (равно, как и вооруженное торговое судно) должен однозначно определять свою национальную принадлежность и нести свой флаг. Однако это обстоятельство мало волновало германское морское командование.
Были тщательно отработаны все детали прорыва «Зееадлера» через британскую блокаду. В это время настоящая «Малетта» грузилась в Копенгагене лесом на Мельбурн. За день до окончания погрузки «Зееадлер» должен был выйти в море, с тем чтобы, опередив «Малетту», первым достичь района патрулирования английских дозорных кораблей. Тогда, в случае запроса по радио английского дозора, подтверждение о выходе «Малетты» из Копенгагена даст «Зееадлеру» дополнительный шанс.
Итак, длительная подготовка закончилась. И вдруг, буквально перед выходом «Зееадлера» с базы, кайзеровское адмиралтейство отменило операцию. Это было вызвано начавшимся переходом немецкой торговой подводной лодки «Дойчланд» из США, что, естественно, должно было вызвать усиление британской морской блокады «Зееадлером» решили не рисковать. Весь «сценарий» необходимо было создать заново.
После тщательного изучения документов Регистра Ллойда было выбрано новое название для маскировки «Зееадлера». На этот раз остановились на норвежском трехмачтовом барке «Карме», внешне весьма похожем на «Зееадлера» (а также на «Пасс Оф Бальмаха» и «Малетту»). Заново были сфабрикованы все необходимые судовые документы... И снова операция была отменена! В норвежских торговых ведомостях была обнаружена заметка 6 произведенном несколькими днями ранее досмотре британскими властями настоящего «Карме» в Керкуолле (Оркнейские острова). Время было упущено.
Терпению командира фон Лукнера пришел конец. Бравый моряк решил действовать по собственному плану, от которого, впрочем, весьма попахивало авантюрой.
Судну было присвоено название «Ирма». Поскольку качество судовых документов не внушало особого доверия, Лукнер решил имитировать их порчу водой во время шторма (правда, оставалась еще одна проблема — требовался настоящий шторм для подтверждения этой версии). Свой план фон Лукнер разрабатывал втайне от командования — оно было вынуждено утвердить его задним числом.
19 декабря 1916 года. Адмиралтейство отдало приказ: «Зееадлеру» — действовать по собственному усмотрению. Через два дня рейдер под всеми парусами, воспользовавшись попутным южным ветром, двинулся через проходы в минных заграждениях в Северное море.
Зимой Северное море не балует моряков хорошей погодой. 23 декабря начался шторм, быстро перешедший в жестокий ураган, жертвами которого стали несколько английских судов. Но фон Лукнер видел в нем только явный шанс незамеченным проскочить через кольцо блокады. «Зееадлер» нес максимально возможное для такой погоды количество парусов, хотя некоторые из них временами с оглушительным треском разлетались в клочья. Работа с парусами в таких условиях требовала почти фантастической ловкости и отваги. Но, несмотря на это, фон Лукнер продолжал идти через бушующее море, приказав в дополнение к парусам запустить двигатель.
Повернувший на вест-норд-вест ветер гнал «Зееадлер» в Атлантику вокруг северной оконечности Шетландских островов. Казалось, что, воспользовавшись плохой погодой, рейдер проскользнул через кольцо блокады.
С 24 по 25 декабря ветер стих и сменился попутным северным. Между Исландией и Фарерскими островами фон Лукнер проложил курс на юг, в просторы Атлантического океана. На борту уже господствовало напряженное ожидание, когда на горизонте было обнаружено идущее наперерез крупное быстроходное судно. Это был британский вспомогательный крейсер «Эвендж». Несмотря на нейтральный норвежский флаг «Зееадлера», он подал сигнал остановиться предупредительным выстрелом. Фон Лукнер приказал застопорить ход. В течение ближайших минут должна была решиться судьба германского рейдера. На борт поднялась команда в составе двух офицеров и пятнадцати матросов. Начался досмотр, длившийся полтора часа.
Поврежденная штормом ходовая рубка, беспорядок на верхней палубе и в такелаже явно произвели соответствующее впечатление на англичан. Подмоченные «липовые» судовые документы сошли за чистую монету.
Вежливо простившись, англичане покинули борт «Зееадлера». Путь в океан был открыт. Рейдер двинулся на юг — к Мадейре. Началась подготовка к бою — палубный груз, маскирующий орудия, был сброшен за борт. «Зееадлер» начал охоту.
17 января 1917 года между Азорскими островами и Гибралтаром было замечено первое судно — британский пароход «Глэдис Ройл» с 5000 тонн кардифского угля, идущий в Буэнос-Айрес. Несмотря на приказ захватывать только парусные суда, фон Лукнер решил, применив военную хитрость, не упускать и эту добычу.
Продолжая следовать под норвежским флагом, «Зееадлер», приблизившись к неприятельскому судну, запросил его о точном времени по хронометру (знание точного времени необходимо для определения координат по небесным светилам). Когда суда, сбавив ход, сблизились настолько, чтобы можно было сообщить время, на гафеле «Зееадлера» взвился имперский военно-морской флаг. С орудий слетели маскировочные чехлы. Прогремел предупредительный выстрел. Когда «Глэдис Ройл» остановился, на его борт поднялись немецкие моряки. Экипаж был взят в плен, а судно затоплено подрывными зарядами.
На следующий день в ловушку попал британский пароход «Ланди Айленд» с 4500 тонн сахара на борту. Он также был потоплен.
Пользуясь норд-остовым пассатом, «Зееадлер» ушел в экваториальную область между Африкой и Южной Америкой. Здесь он крейсировал до 15 марта. В течение 7 недель, с 21 января по 11 марта 1917 года, было потоплено 9 судов с 4000 тонн ценных грузов: французский барк «Шарль Гуно», канадская трехмачтовая шхуна «Персе», французский четырехмачтовый барк «Антонин», итальянский корабль «Буэнос-Айрес», британский четырехмачтовый барк «Пинмор», канадский барк «Бритиш Йомен», Французские барки«Дюпле» и «Ларошфуко», британский пароход «Хорнгарт».
В связи с этим возникла новая проблема — содержание 263 пленных, от которых фон Лукнер хотел побыстрее избавиться. Когда в районе двадцатого градуса южной широты был захвачен французский трехмачтовый барк «Камбронн», пленные были переправлены на него. Чтобы ограничить скорость барка, были выведены из строя верхние паруса. Теперь на его переход до Рио-де-Жанейро требовалось 10-14 суток, что давало возможность «Зееадлеру» уйти далеко от этого района.
Предоставив «Камбронн» его судьбе, фон Лукнер под всеми парусами направился через Южную Атлантику к мысу Горн, решив перенести район своих операций в Тихий океан. Обогнув мыс Горн, «Зееадлер» в июне 1917 года достиг района Маркизских островов. Здесь, в экваториальной зоне между 140 и 160 градусами долготы, пролегал оживленный судоходный путь из Сан-Франциско в Австралию.
Однако улов рейдера был довольно скромным — до 23 июля были потоплены только три американских парусника: «А.Б.Джонсон», «Р.К.Слейд» и «Манила». Тропическая жара в течение нескольких недель плавания, болезни, острый недостаток пресной воды и отсутствие свежих продуктов создали угрожающую ситуацию для здоровья экипажа. Лукнер принял решение идти к атоллу Мопелия (острова Общества), где рассчитывал пополнить запасы воды, продовольствия и дать отдых измученному экипажу.
... Пройдя через узкий проход среди коралловых рифов, «Зееадлер» стал на якорь в лагуне атолла Мопелия Население острова состояло из трех человек, занятых сбором кокосовых орехов и ловлей черепах для французской компании и практически лишенных связи с внешним миром. Лишь дважды в год на остров приходил французский парусник, забиравший их добычу и снабжавший островитян всем необходимым.
Мягкий здоровый климат, свежая пресная вода, пища, состоявшая из мяса одичавших свиней, черепах, лангустов, рыбы, кокосовых орехов, быстро улучшили состояние здоровья экипажа и пленных.
2 августа .1917 года в 10 часов 30 минут вахтенный подал сигнал тревоги — к атоллу приближалась гигантская приливная волна (это явление не редкость в этих широтах). Была объявлена тревога — парусник, используя машину, должен был как можно быстрее выйти в море через узкий проход в коралловых рифах. Однако, несмотря на отчаянные попытки, двигатель запустить не удалось. Тем временем приливная волна перекатилась через атолл, накрыла судно и швырнула его на рифы. Рейду парусника, протяженностью в 30 000 морских миль и длившемуся 224 дня, пришел конец. Жертвами «Зееадлера» стали 3 парохода и 11 парусников (по другим сведениям, даже 17 судов).
Атолл Мопелия поставил точку на судьбе «Зееадлера», но одиссея его экипажа продолжалась. Фон Лукнер считал, что для него и его команды война еще не закончилась. С пятью членами Экипажа на небольшой шлюпке под парусом он двинулся на запад, рассчитывая на одном из бесчисленных островов Океании захватить какое-нибудь судно и продолжить свою корсарскую деятельность. Но пройдя 2300 миль, на острове Вакайя (архипелаг Фиджи) немецкие моряки попали в плен к новозеландцам.
Жизнь моряков «Зееадлера», оставшихся на Мопелии, также была полна приключений. С проходившего мимо атолла французского парусника «Лютеция» заметили обломки «Зееадлера». Французы отправились на поиски потерпевших кораблекрушение и попали в ловушку. Под командованием старшего офицера «Зееадлера» лейтенанта Клинга «Лютеция» направилась каюстрову Пасхи, чтобы оставить там пленных французских моряков.
И снова неудача! У берегов Пасхи «Лютеция» села на мель, сняться с которой не удалось. Неудачей закончилась и попытка захватить американскую шхуну, стоявшую у берегов острова. Немецкие моряки были интернированы чилийскими властями...
А. Митрофанов
Троглодиты из Ромшенье
Троглодиты? Когда ж они были? Со всех языков мира это слово переводится на русский однозначно: первобытный пещерный человек. Плюс дополнительное, можно сказать, публицистическое значение: грубый, некультурный человек.
Пора обновлять словари.
Мало того, что поселения троглодитов дожили до наших дней — последние жители покинули их уже в XX веке…
Во Франции, между Анже (помните у Дюма: герцог Анжуйский и анжуйское вино? Это там) и Сомюром, сохранились такие городки. Всего в мире на сегодняшний день известно пять или шесть подобных мест.
Собственно, это даже не пещеры, а дома, самые обыкновенные, со спальнями и кухнями. Просто они вырублены в скалах или прямо в земле, лишь бы был известняк.
Дома такие обустраивали здесь начиная со средневековья, и не от дикости вовсе, не от бескультурья, а только удобства ради. Со строительными материалами было плохо, а дом, построенный, точнее, прорубленный таким образом, ни в чем не уступает дому «настоящему». Летом прохладно, зимой, если топить, тепло. Сыровато, конечно (стены ничем не обивались), — так ведь и населяли его люди непритязательные — местные крестьяне. Они пахали на близлежащих полях, занимались ремеслами, посещали ярмарки и были, в общем, самыми обыкновенными гражданами. Ситуайенами, если хотите, по-французски. Все знали об их существовании, и образ жизни пещерных людей никого не удивлял.
Когда в начале этого века молодежь начала потихоньку расползаться из отчих домов, те совсем опустели. Последние троглодиты умерли уже чуть ли не после войны. Сейчас в Ромшенье музей. В одной из пещер открыт ресторанчик, рядом — вход в лабиринт, забранный решеткой. Поскольку музей открывался только через два часа, мы с приятелем решили перекусить и осмотреть пещеру. «Нельзя! — отвечала милая хозяйка. — Пещеры — частные. Посторонним вход воспрещен».
Новые дома люди строят рядом со старыми, только не вниз они растут, а вверх. Живут в основном за счет туристов. Церковь, построенная еще в XII веке и с тех пор ни разу не перестраивавшаяся, все время закрыта, что довольно странно для католиков. Служб здесь нет, лишь отпевания. Пустеет округа. Что-то неладное происходит в долине реки Луары, даже знаменитая местная черепица, краса и гордость Анже, и та... Мой приятель попал с нею в конфузное положение. «Давай я тебе покажу нашу черепицу, сказал он радостно, и мы тормознули у строящегося дома. — Вот, смотри». И подошел к штабелю стройматериалов. (Было воскресенье, вокруг ни души, а материалы никто никуда не прятал: что с ними сделается?) Наклоняется к ящику с черепицей — а там: «Сделано в Испании». Это же как в Туле японский самовар!
А ехали мы в соседнюю деревушку, Денез-сюр-Ду, чтобы посмотреть пещерные скульптуры. Вот они-то и впрямь были тайной за семью печатями. Их обнаружили всего лишь лет двадцать назад. Хотя что значит «обнаружили»? Местные жители о них все знали, но хранили свой секрет от посторонних почти четыре века. С тех пор, как последние обитатели этих пещер покинули их, замуровав вход. Там, внутри, остался фантастический мир. Почти триста человеческих лиц и фигур высечены прямо в стене. Они окружают тебя со всех сторон, не в силах рассказать о своих создателях. Но запечатленные ими эмоции не нуждаются в словах. Усмешка соседствует с болью, радость с печалью, гнев с отчаянием.
Говорят, во времена религиозных войн здесь прятались окрестные жители. В полной темноте, разрываемой редкими факелами, они проводили годы. Годы, наполненные не ожиданием, не тоской, но неустанным трудом.
Ученые сегодня пробуют объяснить феномен этих пещер. Кто были люди, их населявшие? Куда они потом делись? Почему в округе нет ничего похожего на эти вырубленные в известняке фигуры?
Вариантов ответа много, но ни один не может сравниться своею красотой с тем, что хранится в пещерах.
Анже — Сомюр Алексей Мокроусов, корреспондент журнала «Огонек» — специально для «Вокруг света» / Фото автора
Дисколет из ..."Третьего рейха"
Куда только не забрасывала меня судьба... Пришлось поколесить и по Южной Америке. Причем забирался в такие уголки, что лежат, прямо скажу, совсем вдали от туристских троп. С разными людьми приходилось встречаться. Но та встреча осталась в памяти навечно. Дело было в Уругвае, в 1987 году. В конце августа в колонии эмигрантов, что в 70 километрах от Монтевидео, проходил традиционный праздник, фестиваль не фестиваль, но «гудели» все лихо. Яне большой любитель «этого дела», потому задержался у израильского павильона (уж больно интересная там экспозиция была), а коллега отошел «по пивку». Тут гляжу — стоит неподалеку пожилой подтянутый человек в светлой рубашке, отутюженных брюках и пристально на меня смотрит. Подошел, разговорились. Оказывается, он уловил мой говор, это его и привлекло. Мы оба, как выяснилось, были из Донецкой области, из Горловки. Звали его Василием Петровичем Константиновым. Потом, прихватив с собой военного атташе, поехали к нему домой. Просидели весь вечер... В Уругвае Константинов оказался так же как десятки, а может быть, и сотни его соотечесвенников. Освободившись из концлагеря в Германии, подался не на восток, на «инфильтрацию», а в другую сторону, и был спасен. Помотался по Европе, осел в Уругвае. Долго хранил в памяти то поразительное, что вынес из далеких 41—43-х годов. И вот наконец выговорился. В 1989-м Василий умер: возраст, сердце... У меня хранятся записки Василия Константинова, и, предлагая фрагмент его воспоминаний журналу «Вокруг света», надеюсь, что он поразит читателя так же, как в свое время поразил меня устный рассказ их автора. Константин Тюц, инженер электронщик
На полигоне под Пенемюнде
Шел жаркий июль 1941 года. Перед глазами то и дело вставали нерадостные картины нашего отступления — изрытые воронками аэродромы, зарево в полнеба от горящих на земле целых эскадрилий наших самолетов. Постоянный вой немецкой авиации. Груды металла вперемешку с искалеченными человеческими телами, Удушающее марево и смрад от занявшихся пламенем пшеничных полей.
После первых схваток с врагом под Винницей (в районе нашей тогдашней главной ставки) наша часть с боями пробивалась к Киеву. Иногда, для отдыха, мы укрывались в лесных массивах. Наконец вышли к шоссе в шести километрах от Киева.
Не знаю, что именно пришло в голову нашему свежеиспеченному комиссару, но было приказано всем оставшимся в живых построиться в колонну и с песней маршировать по шоссе к Киеву. Со стороны все это смотрелось так: группа измученных людей в обмотках, с тяжелыми трехлинейками образца 1941 года двигалась к городу. Только успели мы пройти всего с километр. В иссиня-черном от жары и пожарищ небе появился немецкий самолет-разведчик, а потом — бомбежка… Так судьба поделила нас на живых и мертвых. Уцелели пятеро, как выяснилось позднее в лагере.
...Очнулся я после авианалета с контузией — голова гудит, перед глазами все плывет, а тут — детина, рукава рубахи закатаны, и грозит автоматом: «Русишес швайн!» В лагере запомнились мне разглагольствования нашего комиссара о справедливости, братстве, взаимопомощи, пока вместе не поделили и недоели последние крошки моего чудом уцелевшего НЗ. А дальше меня свалил сыпной тиф, но судьба подарила мне жизнь — потихоньку я стал выкарабкиваться. Организм требовал еды. «Приятели», в том числе и комиссар, по ночам, таясь друг от друга, уминали собранную днем на соседнем поле недозрелую картошку. А что я — зачем переводить добро на умирающего?..
Потом меня перевели в лагерь Освенцим за попытку побега. До сих пор меня ночами преследуют кошмары — лай немецких овчарок-людоедов, готовых по приказу охранников-эсэсовцев разорвать тебя на куски, крики лагерных старшин-капо, стенания умирающих возле бараков.. Страшным сном наваливаются воспоминания, когда в груде полуживых тел и трупов я, заключенный санитар блока выздоравливающих, снова заболевший возвратным тифом, ждал своей очереди в накопителе у одной из печей крематория. Кругом стояла тошнотворная вонь от сгоревшего человеческого мяса. Низкий поклон женщине-врачу, немке (о ней была статья в газете «Известия» за 1984 год) спасшей и выходившей меня. Вот так я и оказался другим человеком, да еще и с документами инженера-механика.
Где-то в августе 1943 года часть заключенных, и я в том числе, была переброшена под Пенемюнде, в лагерь КЦ-А4, как оказалось, для ликвидации последствий операции «Гидра» — налета английской авиации. По приказу палача — бригаденфюрера СС Ганса Камплера — узники Освенцима стали «кацетниками» полигона Пенемюнде. Начальник полигона генерал-майор Дерибергер для ускорения восстановительных работ был вынужден привлекать заключенных КЦ-А4.
И вот однажды, в сентябре 1943 года, мне посчастливилось стать свидетелем одного интересного события.
Наша группа заканчивала разборку разбитой железобетонной стены. Всю бригаду увезли под охраной на обеденный перерыв, а я, как повредивший ногу (оказался вывих), остался ждать своей участи. Кое-как мне удалось самому вправить кость, но машина уже уехала. Вдруг на бетонную площадку возле одного из близстоящих ангаров четверо рабочих выкатили круглый, похожий на перевернутый вверх дном тазик, аппарат с прозрачной каплеобразной кабиной посередине. И на маленьких надувных колесах. Затем по взмаху руки невысокого грузного человека странный тяжелый аппарат, отливавший на солнце серебристым металлом и вздрагивавший при каждом порыве ветра, издал шипящий звук вроде шума паяльной лампы, оторвался от бетонной площадки и завис на высоте примерно пяти метров. Покачавшись недолго в воздухе — наподобие «ваньки-встаньки», — аппарат вдруг как бы преобразился: его контуры стали постепенно расплываться. Они как бы расфокусировались. Затем аппарат резко, как юла, подпрыгнул и змейкой стал набирать высоту. Полет, судя по покачиванию, проходил неустойчиво. Внезапно налетел порыв ветра с Балтики, и странная конструкция перевернувшись в воздухе, резко стала терять высоту. Меня обдало потоком гари, этилового спирта и горячего воздуха. Раздался удар, хруст ломающихся деталей — машина упала недалеко от меня. Инстинктивно я бросился к ней. Нужно спасти пилота — человек же! Тело пилота безжизненно свисало из разбитой кабины, обломки обшивки, залитые горючим, постепенно окутывались голубоватыми струйками пламени. Резко обнажился еще шипевший реактивный двигатель; в следующее мгновение все было объято огнем.
Так состоялось мое первое знакомство с экспериментальным аппаратом, имевшим двигательную установку — модернизированный вариант реактивного двигателя для самолетов «Мессершмитт-262». Дымовые газы, вырываясь из направляющего сопла, обтекали корпус и как бы взаимодействовали с окружающим воздухом, образуя вращающийся кокон воздуха вокруг конструкции и тем самым создавая воздушную подушку для передвижения машины...
Василий Константинов
НЛО полвека назад?
Вы только что познакомились с весьма необычной историей. Насколько вероятно то, что описывает бывший узник лагеря КЦ-А4? И что за летающий аппарат он видел?
Вполне допускаю, что немецкие конструкторы еще во время войны начали свои работы, получив сведения от разведслужб о полетах НЛО. Так, во всяком случае, пишут некоторые зарубежные и отечественные источники.
Они, эти источники, сообщают, к примеру, что 14 марта 1942 года на секретной норвежской базе «Банак», принадлежавшей 5-му воздушному флоту рейха, была объявлена тревога. Лучший пилот базы капитан Фишер поднялся в воздух и на высоте 3500 метров обнаружил объект, который он потом описал следующим образом: «Чужой аппарат, похоже, был сделан из металла и имел форму фюзеляжа самолета длиной 100 и диаметром в сечении 15 метров. Хотя на нем не было видно крыльев и моторов, он летел горизонтально. Я преследовал его несколько минут, после чего, на мое удивление, он внезапно набрал высоту и молниеносно исчез».
Несколько позднее, в 1943 году, британский майор Р.Ф.Холмс, командовавший звеном бомбардировщиков, сообщил, что видел в полете группу больших блестящих дисков, которые, словно из любопытства, устремились к ним. Спокойно пересекли линию огня немецких истребителей и приблизились к бомбардировщикам. Причем шквальный огонь из 700 стволов не причинил им ощутимого вреда.
Приземлившись, майор подал рапорт командованию, которое, в свою очередь, попросило разведчиков навести справки. Так, говорят, в документах впервые появилась знаменитая аббревиатура UFO, что в переводе с английского и означает «неопознанный летающий объект».
Ну а немцы не только завели «дело» на НЛО, но и попытались их копировать. Во всяком случае, еще в феврале 1941 года немецкие инженеры Шривер и Габермоль испытали на аэродроме близ Праги летательный аппарат нового типа. По конструкции он напоминал лежащее велосипедное колесо: вокруг кабины вращался обод, а «спицами» служили регулируемые лопасти типа вертолетных. В зависимости от их положения аппарат должен был либо подниматься вертикально, либо лететь горизонтально. Должен был, но так и не взлетел...
Очередную попытку предпринял австрийский изобретатель Виктор Шаубергер. Он попытался использовать в своей машине «бездымный и беспламенный» двигатель, работающий тем не менее на энергии взрыва. Эта дискообразная машина получила кодовое наименование «Диск Белонце».
19 февраля 1945 года эта махина, имевшая, по одним сведениям, диаметр 38, а по другим — 68 метров, предприняла свой первый и последний показательный полет. Летчики-испытатели набрали высоту 15 километров и совершили короткий полет со скоростью до 2200 километров в час. Говорят, что машина была исключительно маневренна в воздухе, могла зависать на месте и лететь в любом направлении, не разворачиваясь.
Однако судьба ее тоже печальна. Вскоре «Диск Белонце» был взорван по приказу Кейтеля, чтобы секрет не достался союзникам.
Итак, немцы, вполне возможно, вели какие-то работы. Один из прототипов, допустим, конструкции Шаубергера, и видел бывший узник лагеря КЦ-А4. Но почему тогда изобретатель, оказавшись в США, не возобновил работу? Согласно одной версии, Шаубергер отвечал на все предложения так: до подписания международного соглашения о полном разоружении ничего нельзя обнародовать и его открытие принадлежит будущему.
Честно сказать, свежо предание... Вспомните хотя бы, как развернулся в Штатах Вернер фон Браун, на ракетах которого американцы в конце концов слетали на Луну. Вряд ли устоял бы перед искусом и Шаубергер, если бы мог показать товар лицом. Но, похоже, показывать ему было нечего. По той простой причине, что он, можно предположить, если и не обманывал, то просто не владел всей необходимой информацией. А большинство его помощников, первоклассных специалистов, нашли свой конец в Маутхаузене и других лагерях смерти.
Однако намек на то, что подобные работы все-таки велись, союзники получили. И не только от Шаубергера. Наши части, захватив секретный завод в Бреслау (Вроцлав), тоже, наверное, кое-что нашли. И через некоторое время наши ученые развернули собственные работы по созданию аппаратов вертикального взлета.
Свидетельством тому может служить хотя бы «бочка», которую мне доводилось видеть в одном из ангаров авиационного музея в Монине. Официальное название этого диковинного летательного аппарата — турболет. Его испытал в конце 50-х годов наш известный летчик-испытатель Ю.А. Гарнаев. Вот как описывал это событие очевидец, заслуженный летчик-испытатель, полковник Аркадий Богородский:
«Запущен двигатель, пламя сечет землю, выбивая камни и превращая их в пыль. Пыль эта клубами расходится вокруг, и ничего не видно, кроме пыли.
И вдруг на вершине этого клубка показывается сопло двигателя, затем кабина, стойки — и вот уже виден весь турболет, висящий на высоте десяти метров...»
Зависал турболет и перемещался благодаря подъемной силе реактивного двигателя, установленного вертикально. А управлялся с помощью газовых рулей. Так что тут, возможно, имела место вариация «Диска Белонце», приведшая затем к созданию ракетных модулей для высадки десанта на Луну и современных летательных аппаратов вертикального взлета и посадки, разновидностей которых — и зарубежных, и наших отечественных — сегодня немало.
Станислав Зигуненко
Джек Лондон. Бюро убийств
Глава XIII
В отдельном кабинете ресторана «Пудель» за столом сидели восемь террористов, Драгомилов, Холл и Груня. Ужин получился веселым, почти праздничным, даже, можно сказать, сердечным.
— Вы бы попались, — заявил Старкингтон Драгомилову, — если бы неожиданно не прибыла ваша дочь.
— Дорогой мой Старкингтон, — усмехнулся Драгомилов. — Она-то как раз вас и спасла. Я бы накрыл вас всех семерых.
— Да нет, вам бы это не удалось, — вмешался Брин. — Насколько я понимаю, провод шел в кустарник, где прятался Хаас.
— Его пребывание там случайность, чистейшая случайность, — бодро ответил Драгомилов, но с некоторой неуверенностью.
— С каких это пор случайность перестала быть фактором эволюции? — с ученым видом начал Гановер.
— А с каких пор случайность признана подобным фактором?
— Ваш спор, мне кажется, чисто терминологический, — примирительно сказал Холл. — Гановер, это спаржа консервированная. Вы это знаете?
Забыв о споре, Гановер отпрянул от стола.
— Мне же нельзя ничего консервированного. Вы уверены, Холл?
— Спросите официанта. Он подтвердит.
— Ничего, дорогой Хаас, — проговорил Драгомилов, — уж в следующий раз вы окажетесь как раз у наружного конца провода.
— Боже, я не в силах этого понять, — воскликнула Груня. — Все вы здесь добрые друзья, ужинаете, пьете вместе и в то же время горячо обсуждаете, как вернее убить друг друга. Отец, ведь это в ваших силах. Отмените приказ о своей смерти, который вы отдали.
— Груня, не надо призывать меня нарушить слово.
— А я не побоюсь нарушить! — прервал его Холл. — Я был инициатором приказа, и я беру его обратно. Возвратите мои пятьдесят тысяч долларов или потратьте их на благотворительные цели.
— Вы забыли, кто вы такой, — напомнил ему Хаас. — Вы только клиент Бюро. Вы не властны разорвать соглашение. Если данное нами слово не будет так же абсолютно, как, скажем, закон земного тяготения, то исчезнут последние устои. Вселенная превратится в хаос от самой своей внутренней фальшивости. А мы отвергаем фальшь. Это мы доказываем своей деятельностью, намертво закрепляя данное слово. Разве я не прав, друзья?
Послышался гул всеобщего одобрения. Драгомилов, привстав, потянулся через стол и крепко пожал руку Хааса.
— Никогда нашу логику не защищали более удачно, — сказал Старкингтон.
— Да это же насилие над логикой! — парировала Груня. — И я вам это докажу...
— С помощью логики, конечно? — быстро вставил Грэй, вызвав взрыв общего смеха, от которого не могла удержаться и Груня.
— Нет, коллеги, если мне удастся выбраться из этой путаницы, — произнес Холл, — я отрекусь от логики. С меня довольно.
— Признание в интеллектуальной усталости, — заявил Луковиль.
— Ну, он, конечно, не то имел в виду, — вставил Харкинс. — Не сможет он не быть логичным. Это свойство отличает человека от низших существ.
— Постойте! — вмешался Гановер. — Вы забываете, что Вселенная стоит на логике. Логика в мельчайших ее творениях. Логика в молекуле, в атоме, в электроне. У меня в кармане книга, я вам из нее почитаю.
— Вот официант, — мягко прервал Холл. — Он, разумеется, подтвердит, что спаржа консервированная.
Гановер перестал рыться в кармане и разразился тирадой по адресу официанта и дирекции «Пуделя».
— А вот это уже нелогично, — улыбнулся Холл.
— Ради Бога — почему? — недовольно спросил Гановер.
— Потому что в это время года свежей спаржи не бывает.
Не успел Гановер прийти в себя после резонного замечания Холла, как к нему обратился Брин.
— Я совершенно согласен с тем, что вы говорили, поэтому готов вам сейчас показать логику неразумной материи во Вселенной.
— Почему неразумной? — спросил Гановер, с отвращением глядя на спаржу. — Вы полагаете, что электрон не имеет разума?
— Я не знаю. Мне никогда не приходилось видеть электрон. Но давайте ради спора предположим, что имеет. Взгляните сюда, — Брин подошел к стене, где висело его пальто, и вытащил плоский продолговатый сверток. Глаза его сияли от восторга: — Гановер! — позвал он. — Мне кажется, вы правы. Взгляните на это! Вот вещий голос, глушитель неприятных споров и противоречивых убеждений, последний арбитр. Когда говорит он, умолкают короли и императоры, мошенники и фальсификаторы, лицемеры и фарисеи, все, кто неверно мыслит, — умолкают навсегда.
— Пусть он заговорит, — усмехнулся Хаас. — Быть может, он заставит Гановера замолчать.
Но смех сразу же стих, так как все увидели, что Брин, как бы взвешивая этот предмет на руке, о чем-то задумался. И поняли: он на что-то решился.
— Отлично, — сказал он. — Он заговорит.
Он извлек из жилетного кармана обыкновенные часы.
— Они с боем, — сообщил он, — на семнадцати камнях, швейцарской работы. Так... Сейчас полночь. Наше перемирие, — он обратился к Драгомилову, — заканчивается в час. Смотрите, я устанавливаю их точно на одну минуту второго. — Он указал на открывшееся, как в фотоаппарате, окошечко. — Видите это отверстие? Оно сделано специально для этих часов. Вставляю часы вот так. Слышите, металлический щелчок. Это устройство срабатывает автоматически. Теперь никакая сила их оттуда не вынет. Даже я не смогу этого сделать. Приказ вступил в силу и не может быть отменен. Все это изобретено мною. Кроме самого голоса. Этот голос принадлежит японцу Накатодака, умершему в прошлом году.
— Записывающий фонограф, — недовольно заметил Гановер.
— Голос Накатодака — это и есть взрыв, — разъяснил Брин. — Если помните, он был убит в своей лаборатории своим собственным голосом.
— Формоз! Да, теперь я припоминаю, — сказал Хаас.
— Но, насколько я помню, секрет погиб вместе с ним, — сказал Старкингтон.
— Так все думали, — возразил Брин. — Формула была найдена японским правительством и выкрадена из Военного министерства, — в его голосе зазвучала гордость. — Это первый формоз, изготовленный на Американском материке. И его сделал я.
— Бог мой! — воскликнула Груня. — Когда он сработает, нас всех разорвет.
— Если остаться, то да, — сказал Брин. — Люди вокруг примут это за землетрясение или за новую выходку анархистов.
— Остановите его! — Приказала Груня.
— Я бессилен. В этом-то и вся его прелесть. И нет силы, которая способна сделать это. Любая попытка только ускорила бы взрыв.
Груня схватила Холла за руку, во взгляде ее была безнадежность.
А Гановер хлопотал, суетился возле адской машины.
— Великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Брин. Луковиль, ваш взгляд опровергнут. У элементов есть и мораль, и разум, и своя логика.
— Вы забываете, дорогой Гановер, — возразил Луковиль, что за этой механикой, и химией, и абстракцией времени стоит человеческий ум, конструирующий, контролирующий и применяющий.
Внезапно вскочив со стула, Холл прервал его:
— Вы же безумцы! Засели здесь, как отшельники. Разве вы не понимаете, что эта проклятая машина скоро взорвется?
— Не раньше, чем наступит одна минута второго, — мягко заверил его Гановер. — Кроме того, Брин еще не рассказал нам о своих намерениях.
— Послушайте, Брин, что вы собираетесь делать? Что касается меня и мисс Константин, то мы немедленно уходим, сейчас же.
— О, у нас масса времени, — ответил хранитель голоса Накатодака. — И вот что я собираюсь делать. Я нахожусь между дверью и нашим уважаемым шефом. Сквозь стену-то он не уйдет. А дверь я охраняю. Остальные уходите. А я останусь с ним. Через минуту после окончания перемирия последнее поручение, принятое Бюро, будет выполнено. Прошу прощения, уважаемый шеф, один момент. Я не могу остановить процесс, но я могу ускорить его. Посмотрите, мой палец лежит на кнопке. Стоит только нажать на нее. Как человек логически мыслящий, вы понимаете, что любая ваша попытка скрыться через эту дверь приведет к гибели всех, в том числе вашей дочери и временного секретаря. Поэтому вам лучше не покидать своего места.
— Да сделайте же что-нибудь, — взмолилась Груня.
Севший на место Холл снова встал.
Он повернулся к Брину, внимательно за ним наблюдавшему.
— Скажите, вы что же, в самом деле считаете себя заслуживающим уничтожения? Ведь если вы отдадите свою жизнь во имя гибели шефа, то нарушите принцип соответствия смерти преступлениям жертвы. Что же за преступление, позвольте спросить, вы совершили, чтобы дать ход приговору, который вы единолично себе вынесли?
— Видите ли, — Брин усмехнулся такому ловкому аргументу. — Бюро допускает возможность гибели его членов при исполнении служебных обязанностей. Это обычный риск нашей профессии.
— Случайная смерть из-за неожиданных обстоятельств — да, — возразил Холл. — Сейчас же речь идет о запланированной смерти невинного человека. Это нарушение ваших собственных принципов.
Минуту все молчали в задумчивости.
— Знаете, Брин, он совершенно прав, — наконец сказал Грэй, наморщив лоб. — Боюсь, что ваше предложение неприемлемо.
— И все же, — вставил Луковиль, — задумайтесь вот над чем: организуя смерть невинного, Брин мог бы оправдать свою собственную смерть тем, что этим нарушает принцип.
— A prieri, — нетерпеливо крикнул Хаас. — Это не годится. Вы в логическом круге: пока он не умер, он не виновен, если он не виновен, нет оправданий для его смерти.
— Сумасшедший! — прошептала Груня. — Все сумасшедшие!
Со страхом всматривалась она в оживленные лица собравшихся. Ни одного из них, казалось, ничуть не волновало, что смертельно опасный механизм неумолимо отстукивал секунды. Брин снял палец с маленькой кнопки на боковой стенке бомбы. Он с интересом следил за каждым, пока обсуждалось его предложение.
— Одно все же решение, по-моему, есть, — медленно отметил Харкинс, подвинувшись вперед и присоединяясь к дискуссии. — Установив бомбу во время действия договора, Брин поступил нечестно и нарушил уговор. Я не хочу сказать, что это само по себе заслуживает такого сурового наказания, но, вне сомнения, он виновен в действии, нарушающем мораль нашей организации...
— Правильно!— крикнул Брин, его глаза сверкнули. — Вот вам и ответ! Установив взрывной механизм во время перемирия, я совершил проступок. Считаю себя виновным и заслуживающим смерти, — он бросил быстрый взгляд на стенные часы. — Точно через тридцать минут.
В этот момент Брин упустил из-под наблюдения Драгомилова, и это стало для него роковым. В одно мгновение, как бросающаяся на врага кобра, сильные руки бывшего шефа Бюро метнулись к шее Брина. Пока остальные смотрели, оцепенев от неожиданности, руки Брина безвольно повисли, и он безжизненно осел на пол. Почти в тот же миг Драгомилов схватил пальто и бросился к двери.
— Груня, увидимся на судне, — скороговоркой бросил он и исчез, прежде чем кто-нибудь успел двинуться.
— За ним, — крикнул Харкинс, вскакивая на ноги. Но на его пути встал огромный Джон Грэй.
— А уговор! — зло напомнил он ему. — Брин его нарушил и дорого заплатил за свой проступок. Мы все еще связаны на целых двадцать минут своим честным словом.
Холл склонился над Брином и взял из его безжизненных рук зловещую коробочку.
— Нужно что-то с ней сделать...
— Брин уверял, что ее остановить нельзя, — сухо ответил Старкингтон. — Харкинс, вы с Олсуорти снесете бомбу в залив, и как можно скорее. Ее нельзя оставлять здесь: она взорвется.
Он подождал, пока эти двое, забрав свои пальто, вышли из комнаты, унося тикающий контейнер со смертью.
— Наш уважаемый экс-шеф упомянул о судне, — бесстрастно продолжал он. — Поскольку мы не можем принудить его очаровательную дочь сообщить название парохода, это было бы не по-джентльменски, нам следует принять другие меры. Хаас?
— Сегодня утром с отливом отплывают только три парохода, — автоматически ответил Хаас. — Мы сможем легко их все проверить.
— Хорошо, — согласился Старкингтон. — Их названия?
— «Аргоси» — в Окленде, «Истерн клипер» — на верфи Янсена и «Таку Мару» — в торговом доке.
— Прекрасно. Вы, Луковиль, возьмете на себя «Аргоси». Для вас, Хаас, пожалуй, удобнее «Таку Мару». Для Грэя — «Истерн клипер».
Названные трое хотели было уже подняться, но Старкингтон остановил их.
— До отлива еще есть время, джентльмены, — успокоил он. — Кроме того, до конца перемирия еще двенадцать минут. — Он посмотрел на скрюченное тело Брина. — Нам еще нужно позаботиться о нашем друге. Скажем, что у него был сердечный приступ. Будьте добры, Гановер, позвоните по телефону. Благодарю вас.
Он взял со стола прейскурант на вина.
— Ив заключение я бы предложил бренди, слабый бренди. Например, испанский. Прекрасный напиток для завершения трапезы. Мы должны выпить, джентльмены, за одно из самых трудных наших заданий. Поднимем бокалы, друзья, за человека, сделавшего это задание реальностью. За Ивана Драгомилова!
Глава XIV
Содержимое кошелька помогло Винтеру Холлу быстро убедить корабельного кассира, что даже для поздно прибывшего на борт «Истерн клипера» можно найти местечко. На минутку он забежал в отель забрать чемодан и оставить записку. На сходнях его с нетерпением поджидала Груня. Пока он оформлял билет, Груня спустилась вниз сообщить отцу, что Холл тоже на корабле. Лукавая улыбка осветила лицо Драгомилова.
— Ты, родная, ожидала, что я рассержусь? — спросил он. — Или поражусь? Путешествие наедине с только что обретенной дочерью радостно, но еще радостнее путешествие с ней, когда она счастлива. А сейчас, если ты не возражаешь, я лягу спать. День был не из легких.
Груня нежно поцеловала его, но вдруг остановилась.
— Отец, — воскликнула она, — а Бюро убийств! Они намерены обследовать все корабли, отплывающие с утренним приливом.
— Ну, разумеется, — сказал он мягко, — это первое, что они сделают.
Он снова поцеловал ее и запер за ней дверь.
Решив, что в каюте жарко, Драгомилов отвинтил и широко распахнул иллюминатор. Напротив тянулся бесконечный ряд унылых складов, освещенных несколькими тусклыми электрическими лампами. Ночь была душной и тихой. Он чувствовал себя утомленным умственно и физически. «Годы, — подумал он. — Единственная переменная в уравнении человеческой жизни, которую невозможно ни учитывать, ни контролировать». Правда, впереди по крайней мере десять дней без отчаянного напряжения, десять приятных дней морского путешествия, и можно будет восстановить силы. Снизу из темноты до него долетел знакомый голос.
— Вы уверены? Драгомилов. Весьма вероятно, он ваш пассажир.
— Уверен, — ответил вахтенный, — у нас никого нет с такой фамилией. Не беспокойтесь, мы, конечно, сделали бы все, что в нашей власти, чтобы помочь федеральному правительству.
Укрытый мраком каюты, Драгомилов усмехнулся. Усталости как не бывало, все чувства начеку, он внимательно вслушался.
— Не исключено, что этот человек скрывается у вас под чужим именем, — продолжал Грэй. — Он должен ехать со своей дочерью, довольно красивой молодой леди по имени Груня.
— Здесь есть один джентльмен, путешествующий с дочерью...
На минуту внизу воцарилось молчание, а потом Грэй задумчиво произнес:
— Я хотел бы проверить, если вы не возражаете. Вы не назовете номер его каюты?
— Пожалуйста. Одну секунду, сэр. Вот он: 31, на нижней палубе. — Наступила пауза. — А если это не тот человек?
— Я принесу извинения. — В голосе Грэя зазвучал металл. — Федеральное правительство не намерено причинять беспокойство невинным гражданам. Однако я вынужден выполнить свой долг.
Темные фигуры у сходней двинулись вверх, тот, что повыше, легко взбирался по крутым ступеням, оставив позади другого.
— Благодарю, вам нет необходимости оставлять ваш пост.
— Разумеется, сэр. Я надеюсь...
Но Грэй уже не слышал его. Взойдя на палубу корабля, он стремительно прошел к двери во внутренний коридор.
31-я каюта оказалась за поворотом в небольшом тупике. Прильнув к стене, Грэй обдумал свой следующий шаг.
Он отверг мысль о револьвере. В узком пространстве звук был бы оглушительным и значительно затруднил бы бегство. Он вытащил из чехла спрятанный в рукаве тонкий длинный нож и опробовал пальцем острие. Удовлетворенный, сжал его в руке острием вверх, а другой рукой, с отмычкой, нащупал замок.
Бросив взгляд вокруг, он убедился, что в коридоре никого нет; пассажиры спали. Стараясь не шуметь, он вставил отмычку и осторожно повернул ее. Неожиданно дверь резко открылась внутрь. Внезапно, как молния, Грэй бросился вперед, нож сверкнул над его головой.
Ощутив, как лезвие вошло во что-то мягкое, он на секунду почувствовал облегчение. Но в этот момент стальные пальцы Драгомилова нашли на горле место, которое искали. Грэй опрокинулся назад, в последнем предсмертном движении вытащив нож из постельного матраса.
Драгомилов, пошатываясь, встал, угрюмо посмотрел на тело своего старого друга на полу, потянулся к открытому иллюминатору и с огорчением подумал о том, что годы изрядно подорвали его выносливость. Устало вытер лицо. Но все же он не уступил Грэю, не менее напористому, чем другие члены организации.
Неожиданный стук в дверь сразу вернул его к действительности. Он наклонился, торопливо закатил тело убитого под кровать, чтобы его не было видно, и тихо встал возле двери.
— Да!
— Мистер Константин? Можно вас, сэр, на минуту?
— Одну секунду.
Драгомилов зажег в каюте свет, быстрым взглядом окинул комнату. Поднял стул, набросил одеяло на разрезанный матрас и накинул пижаму. Еще раз огляделся вокруг и, удовлетворенный увиденным, открыл дверь, крякнул и широко зевнул прямо в лицо контролера.
—Да? В чем дело?
Контролер, казалось, был в смущении.
— А мистер Грэй, сэр? Он не заходил к вам?
— А, этот. Да, заходил. Знаете ли, так нельзя — понапрасну беспокоить. Он искал какого-то мистера Драгомилова или кого-то в этом роде. Он извинился и ушел. Так в чем дело?
— Судно отходит, сэр. Вероятно, он сошел на берег как раз, когда я шел сюда. Как вы считаете?
Драгомилов снова зевнул и холодно поглядел на контролера.
— Понятия не имею. А теперь, если позволите, я все-таки хотел бы немного отдохнуть.
— Разумеется, сэр. Извините. Благодарю вас.
Драгомилов запер дверь и снова выключил свет. Усевшись на низенький стул, он задумчиво смотрел в иллюминатор. Завтра будет поздно: придет убирать каюту стюард. Даже утром поздно: может, кто-то встанет пораньше погулять по палубе. Все нужно сделать сейчас же, несмотря на опасность. Он устроился поудобнее и стал ожидать отплытия.
С верхней палубы послышались голоса, отдавали швартовы, судно готовилось покинуть порт. Шум машин нарастал, их дрожь передалась каюте. Над головой послышался глухой топот сапог.
Крики на палубе ослабли. Драгомилов осторожно высунул голову в иллюминатор. Водное пространство между пристанью и кораблем медленно увеличивалось, огни вдоль складов тускнели. Он внимательно прислушался, не слышно ли шагов снаружи; все было тихо. Он вытащил тело из-под кровати без особых усилий и положил на койку. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что берег пуст. Подняв тело, он протолкнул его в иллюминатор. Оно упало со слабым всплеском. Драгомилов молча подождал, прислушиваясь к шумам на палубе. Все было тихо. Печально склонив голову, он прикрыл иллюминатор, плотно задернул занавеску и опять зажег свет.
Нужно было еще кое-что сделать перед сном: Драгомилов был осторожным человеком. Нож был спрятан в портфель, чемодан заперт. Разрезанный матрас перевернут, закрыт простыней и туго заправлен. Коврик водворен на место. И только после того, как каюта приобрела прежний вид, Драгомилов облегченно вздохнул и начал раздеваться.
Глава XV
Луковиль тихо постучал в дверь номера Старкингтона и, когда дверь открылась, вошел и, не говоря ни слова, положил на стол газету. Старкингтон сразу обратил внимание на крупный заголовок и быстро пробежал сенсационный отчет.
«Двое погибли от таинственного взрыва
15 авг. В результате таинственного взрыва на Вортстрит, возле залива, трагически погибли двое мужчин. Полиции не удалось обнаружить причину разрушительной детонации, выбившей окна в домах, расположенных в непосредственной близости, и стоившей жизни двум людям, как полагают, проходившим мимо в момент взрыва.
Установить личности жертв оказалось невозможным по причине невероятной силы взрыва. Единственными подозрительными предметами были обнаруженные в районе взрыва осколки металлической коробки, но, как утверждает полиция, вследствие небольших размеров она не могла играть роли в этом взрыве. Власти признаются, что поставлены в тупик».
— Харкинс и Олсуорги! — хмуро сказал он и сжал зубы. — Нужно немедленно вызвать остальных.
— Я звонил Хаасу и Гановеру, — ответил Луковиль. — Они могут появиться с минуты на минуту.
— А Грэй?
— В его номере никто не ответил. Я крайне удивлен, так как о результатах осмотра кораблей должно быть доложено сегодня утром.
— На «Аргоси» вы ничего не обнаружили?
— Ничего. И Хаас ничего не нашел на «Таку Мару».
Собеседники молча посмотрели друг на друга.
— Вы полагаете?.. — начал Старкингтон, но в этот момент в дверь настойчиво постучали, и, прежде чем они успели ответить, дверь распахнулась, пропустив Гановера и Хааса.
Хаас стремительно ворвался в комнату и положил на стол последний выпуск газеты.
— Вы это видели? — крикнул он. — Грэй мертв!
— Мертв?
— Найден в воде у верфи Янсена, там, где стоял «Истерн клипер»! Драгомилов уплыл на этом судне.
Пораженные известием, все молчали. Старкингтон взад и вперед ходил по комнате, потом молча сел.
— Ну что же, джентльмены, — начал он спокойно, — наши ряды поредели. Все оставшиеся в живых члены Бюро в настоящий момент находятся в этой комнате. За последние двенадцать часов погибло три человека. Где же удача, сопутствовавшая все эти годы каждому нашему предприятию? Или фортуна изменила нам?
— Все мы не без греха, — возразил Хаас. — Харкинс и Олсуорги погибли в результате случайности.
— Случайности? Да вы сами в это не верите, Хаас. Случайности не существует.
— Мы по крайней мере в это верим или вообще ни во что не верим, — сухо поправил Луковиль.
— Но могли ведь часы врать, — упорствовал Хаас.
— Разумеется, — признал Старкингтон. — Но разве это случайность — пасть жертвой безграничного доверия к механическому устройству? Изобретения, мой дорогой Хаас, — это работа конструктора, а не мыслителя.
— Сегодня вечером в четыре часа отплывает судно «Ориентал стар». Он вполне может прибыть на Гавайи раньше «Истерн клипера». Предлагаю встретить Драгомилова в Гонолулу, — сказал Хаас.
— Прекрасная идея, — с энтузиазмом поддержал Гановер. — Он ведь думает, что в безопасности?
— Шеф никогда не чувствует себя в безопасности, — заметил Старкингтон. — Правда, он не позволяет чувству опасности захватить его. Итак, джентльмены, предложение Хааса вас устраивает?
С минуту все молчали. Потом Луковиль покачал головой:
— По-моему, нет необходимости выезжать всем. Хаас еще не оправился от ранения. Кроме того, было бы ошибкой помещать все яйца в одну корзину. Я бы предложил Хааса оставить. Может возникнуть необходимость в каких-то действиях на материке.
— Я согласен. — Старкингтон кивнул. — А как Хаас?
Маленький энергичный человек невесело улыбнулся.
— Я бы с удовольствием присутствовал при убийстве... Но я склоняюсь перед логикой аргументов Луковиля. Я тоже согласен.
Гановер кивком выразил одобрение.
— Хватит ли у нас денег?
— Это я получил сегодня утром. — Старкингтон достал конверт. — Холл подписал документ, дающий мне право на все наши фонды.
Гановер удивленно поднял брови:
— Значит, он уплыл с Драгомиловым.
— Скорее с дочерью, — улыбнулся Хаас. — Бедняжка Холл! Заполучил тестя, за убийство которого сам же уплатил деньги.
***
Краешек солнца плавно поднимался из-за горизонта. Наслаждавшийся теплым утренним бризом Винтер Холл, внезапно обернувшись, увидел Драгомилова.
— Доброе утро! — улыбнулся Холл. — Как спали?
— Как и следовало ожидать, — с усилием улыбнулся в ответ Драгомилов.
— Когда, мне трудно заснуть, — сказал Холл, — я обычно гуляю по палубе. Такая прогулка помогает нагнать сон.
— В прогулках не было недостатка, — Драгомилов пристально посмотрел на молодого человека, стоявшего рядом. — Ко мне прошлой ночью перед отплытием пожаловал посетитель.
Холл вдруг все вспомнил.
— Грэй! Это ему было поручено обследовать этот корабль!
— Да, Грэй пришел повидаться со мной.
— Он на борту? — Холл оглянулся: приятная улыбка исчезла.
— Нет, он не отплыл с нами. Он остался.
Холл с недоумением посмотрел на стоящего рядом светловолосого человека и, казалось, начал понимать.
— Вы убили его?
— Да. Я был вынужден.
Холл снова стал наблюдать за восходом. Лицо его было строгим.
— Вы говорите, что были вынуждены. Не означает ли это признание перемен в ваших убеждениях?
— Нет, — Драгомилов покачал головой. — Хотя убеждения могут меняться, если человек достоин звания существа разумного. Я потому сказал — вынужден, что он был моим другом. По крайней мере, моим протеже. И на мою жизнь покушался, следуя моему учению. Отнимая у него жизнь, я не мог не признать чистоту его мотивов.
Холл устало вздохнул:
— Нет, вы не изменились. Но все-таки скажите, когда же это сумасшествие прекратится?
— Сумасшествие? — Драгомилов пожал плечами. — А что такое здравомыслие? Позволять жить тем, чьи действия ведут к гибели невинных? Иногда тысяч невинных?
— Это, конечно, не относится к Джону Грэю?
— Нет. Я только объясняю основы моего учения, в которое верил Джон Грэй и которое вы назвали сумасшествием.
Холл безнадежно посмотрел на собеседника» — Но вы уже признали банкротство этой философии. Не может человек судить, он может только быть судим. И не отдельной личностью, а только сообществом людей.
— Верно. Основываясь именно на этом, вы убедили меня, что у Бюро недостойные цели. Во всяком случае, вы меня убедили, и я принял заказ уничтожить себя. К сожалению, обстоятельство, что организация слишком совершенна, сработало против меня.
— Совершенна! — с раздражением воскликнул Холл. — Разве можно употреблять это слово? Ведь шесть или даже восемь попыток уничтожить вас закончились провалом!
— Эти провалы и свидетельствуют о совершенстве, — без тени иронии сказал Драгомилов. — Вижу, вы не поняли. Провалы поддаются исчислению. Провалы только доказывают правильность расчетов.
Холл с удивлением посмотрел на него.
— Времени уже пролетело много. До окончания контракта осталось менее трех месяцев. Что тогда?
К его удивлению, улыбка на лице Драгомилова погасла.
— Не знаю. Пока идут недели и месяцы, что-то все больше и больше беспокоит меня.
— Вы удивительный человек! В каком смысле беспокоит?
Маленький светловолосый джентльмен посмотрел на своего собеседника.
— Я не уверен, что мне захочется жить по истечении этого времени. Настоящая хозяин людей — время. Время, видите ли, его шестерни приводятся в движение звездами, а стрелки контролируются бесконечностью. Мною тоже создана совершенная машина — Бюро. И ничто, кроме него самого, не может доказать его совершенства. Неумолимая поступь другой, более совершенной машины не оправдывает недостатков Бюро.
— Но вы все же предпринимаете попытку воспользоваться временем для своего собственного спасения, — подчеркнул Холл.
— Я только человек, — грустно ответил Драгомилов. — Возможно, в этом объяснение неизбежной слабости моей философии.
Главе XVI
Приятные дни путешествия на борту «Истерн клипера» летели быстро. Груня, лежа в шезлонге на палубе, как и Холл, стала бронзовой от загара. Драгомилов тоже все время проводил на залитой солнцем палубе, но оставался таким же бледным, как и прежде.
Холл с Драгомиловым наложили вето на философские споры; их разговоры теперь вращались либо вокруг стай скумбрии и тунца, игравших за кормой корабля, либо вокруг прекрасной кухни на борту, а иногда и вокруг теннисных баталий на палубе.
Но однажды утром путешествие закончилось. Проснувшись и выйдя на палубу, они обнаружили, что ее закрывает тень горы Дайамонд на подходе к острову Оаху, а город Гонолулу, белый и сверкающий, распахнулся прямо перед ними. К судну уже устремились маленькие каноэ. Внизу, в недрах гигантского лайнера, великаны-машины затихли, судно медленно заканчивало свой путь.
— Великолепно! — шептала Груня. — Разве это не прекрасно, смотрите, Винтер?
— Вы еще более прекрасны, — шутливо ответил Холл и обратился к Драгомилову: — Десять недель, только десять недель, сэр, и наши отношения изменятся. Вы станете моим тестем.
— И перестану быть вашим другом? — засмеялся Драгомилов.
— Нет, вы всегда будете моим другом, — нахмурившись, сказал Холл. — Между прочим, каковы ваши планы? Как вы считаете, члены Бюро последуют сюда за вами?
На лице Драгомилова по-прежнему сияла улыбка.
— Последуют за мной? Они все уже здесь. Или большинство, по крайней мере. Одного-то они, конечно, о ставили на материке.
— А как же удалось им прибыть раньше нас?
— На быстроходном судне; Я полагаю, на следующий день они сели на «Ориентал стар». Тело Грэя обнаружили, и оно указало на наше судно, а значит, и на пункт назначения. Они пришли в порт вчера вечером. Будьте уверены, к нашей высадке они будут тут.
— А откуда вы это знаете? — спросила Груня.
— Поставил себя на их место и сообразил, что стал бы я делать в тех же обстоятельствах. Нет, дорогая, здесь ошибки быть не может. Они придут меня встречать.
Груня взяла его за руку: в глазах ее был страх.
— Что же теперь делать, отец?
— Не беспокойся, родная. Их жертвой я не стану, ты этого боишься? Вот еще что: за несколько дней до отплытия я заказал для вас номера в гостинице «Королева Анна». Сам я не могу присоединиться к вам, но, как только освобожусь, дам о себе знать.
— Для нас обоих? — удивился Холл. — Но вы даже не знали, что я поеду!
Драгомилов широко улыбнулся:
— Я же говорил, что всегда ставлю себя на место другого. На вашем месте я бы ни за что не позволил такой очаровательной девушке, как Груня, сбежать от меня.
Мои дорогой Холл, я был уверен, что вы окажетесь на борту этого судна.
Он встал спиной к перилам. Разорвавший тишину пронзительный гудок корабля гордо объявил о прибытии. Лоцманский катер легко стукнулся о борт, и чиновники, одетые в щегольские фуражки и белые шорты, вскарабкались на палубу. За ними следовала вереница носильщиков в голубых одеждах и с косичками, они стремглав взбежали по трапу (их покатые соломенные шляпы дружно в такт подпрыгивали) и исчезли во внутренних проходах.
Драгомилов обратился к обоим своим собеседникам:
— Если вы позволите, я пойду закончу упаковку багажа, — сказал он с облегчением и, помахав рукой, исчез в проходе.
Лоцманы взошли на мостик, и машины «Истерн клипера» заработали; набирая скорость, судно двинулось к берегу.
— Пожалуй, нам тоже пора идти вниз, — заметил Холд.
— О, Винтер, не будем торопиться. Здесь так чудесно! Погляди только на горы, они словно уносятся от города. А облака!
Она умолкла, и воодушевление исчезло с ее лица.
— Винтер, а Что будет делать отец?
— О твоем отце, дорогая, я не беспокоюсь. Возможно, их здесь и нет. А если даже огни здесь, сомнительно, чтобы они решились на что-то в этой толчее. Пошли.
Передав багаж носильщику, Холл вернулся на палубу. Он встал у перил, с любопытством наблюдая за оживленными лицами встречающих, выстроившихся за оградой внизу. Внезапно он отшатнулся от перил: его глаза встретились с глазами Старкингтона!
Шеф чикагского отделения Бюро радостно улыбался и махал рукой. Взгляд Холла скользнул по поднятым кверху лицам и задержался еще на одном. Гановер тоже был здесь, ближе ко входу. Остальные, видимо, занимали другие стратегически важные позиции.
Поставили сходни, и по ним в обе стороны ринулись пассажиры и встречающие, толкая тяжело груженных носильщиков. Последние, покачиваясь под своим грузом, медленно протискивались вниз. Вверх по сходням прокладывал себе путь Старкингтон. Холл пошел ему навстречу.
— Привет, Холл! — Старкингтон широко улыбнулся. — Рад вас видеть.
— Старкингтон! Не вздумайте это сделать!
Старкингтон удивленно поднял брови:
— Чего не делать? Ах, не держать своего честного слова? Не быть верным данному обещанию и поручению?
Он по-прежнему улыбался, но глаза были совершенно серьезны. Они смотрели мимо, ощупывая лица пассажиров, идущих по сходням.
— На этот раз, Холл, он не убежит. Луковиль прибыл на борт на лоцманском катере, он уже внизу. Гановер караулите порту.
Холл скрипнул зубами:
— Яне допущу этого. Я обращусь к властям.
— Ни к кому вы не станете обращаться, — подчеркнуто холодно сказал Старкингтон. — Вы дали честное слово. Вы не сообщили властям до сих пор, не сообщите и теперь...
Он прервал свою речь, так как на него, рассыпаясь в извинениях, наткнулся китаец-носильщик, буквально погребенный под горой чемоданов. Рядом возник Луковиль. При виде Холла он радостно заулыбался.
— Холл! Очень приятно. Как прошло путешествие? Вам оно понравилось? Скажите, — продолжал он, понизив голос, — как обстояло дело с овощами на этом судне? Кухня на «Ориентал стар» бедна и овощами и фруктами. Там все мясо да мясо. Они, видимо, думают, что этим доставляют пассажирам удовольствие...
Наконец заметив нетерпение Старкингтона, он оставил овощи в покое и обратился к нему:
— Драгомилов внизу. Он занял 31-ю каюту под чужим именем. Чтобы он не ушел, я повесил на нее замок. Правда, есть еще иллюминатор... За ним наблюдает Гановер. — И обратился к бледному как смерть Холлу: — Не лучше ли вам сойти на берег? Поверьте, предотвратить это не в ваших силах.
— Я останусь, — воскликнул Холл и повернулся, почувствовав, что кто-то нервно сжал его руку. — Груня! Груня, милая!
— Винтер! — крикнула она и посмотрела на Старкингтона ненавидящими глазами. — Что вы здесь делаете? Не трогайте отца!
— Этот вопрос нами уже обсуждался, — спокойно возразил Старкингтон. — Я бы рекомендовал вам, мисс Драгомилова, сойти на берег. Все равно вы ничего не сможете поделать. — Сойти на берег? — Она вдруг гордо подняла голову. — Да, я сойду на берег! И возвращусь с полицией! Мне безразлично, какие указания дал мой отец, вы не убьете его! — Она сверкнула на Холла презрительным взглядом. — А вы! Вы хуже этих сумасшедших, потому что они верят в свою правоту, а вы-то знаете, что они ошибаются. И все же ничего не предпринимаете!
Она вырвала свою руку и бросилась к сходням сквозь поредевшую толпу. Старкингтон смотрел ей вслед, одобрительно кивая.
— Вы, Холл, сделали очень хороший выбор.
Эта девушка — с характером. Я думал подождать, пока судно опустеет. Однако, по-моему, большая часть пассажиров уже сошла. Вы пойдете с нами?
Холл последовал за ним, как во сне. Пока они спускались по широкой, устланной ковром лестнице, шедший рядом Старкингтон вел непринужденную беседу.
— Путешествие на судне очень приятно, не правда ли? Для всех нас это было настоящим наслаждением. Правда, Луковиль всю дорогу жаловался на пищу, но... А вот мы и пришли.
Он прижался ухом к двери и прислушался. Изнутри доносились какие-то неясные звуки. Он снял повешенный Луковилем замок и обратился к остальным:
— Луковиль, встаньте по эту сторону. Вам бы, Холл, я посоветовал уйти из тупика. Шеф, конечно, будет защищаться, и мне не хотелось бы, чтобы вас ранили.
Он извлек из кармана револьвер и взвел курок. Луковиль сделал то же самое. Холл с ужасом смотрел на этих двух людей, не выказывающих ни малейшего страха. Вынув из кармана ключ, Старкингтон вставил его в замочную скважину, даже не стараясь сделать это тихо.
— Назад, Холл, — скомандовал он и в тот же миг распахнул дверь. При виде того, что открылось перед ними, Старкингтон от удивления раскрыл рот, а Холл расхохотался.
На койке, извиваясь и дергаясь, лежал китаец-носильщик, раздетый до нижнего белья и крепко привязанный к кровати. Рот его был заткнут, а глаза сверкали от ярости. Как только он повернул голову, в отчаянии умоляя обнаруживших его Людей об освобождении, они увидели, что косички его обрезаны.
— Драгомилов! — выдохнул Луковиль. — Он, должно быть, проскользнул мимо нас под видом носильщика! — Он бросился к двери, но рука Старкингтона преградила ему путь.
— Слишком поздно, — сказал он спокойно. — Наши поиски придется начать сначала.
В коридоре послышался какой-то шум, и на пороге появилась Груня в сопровождении нескольких местных полицейских, вооруженных дубинками. Старкингтон вежливо дал дорогу полицейским, быстро овладевшим каютой и развязавшим несчастного китайца, стрекотавшего о своих злоключениях. Он указывал на обрезанные косички, потом на свое голое тело и показывал руками, как его повалили и связали. Все это он, захлебываясь, сопроводил рассказом на непонятном им языке. Сержант прерывал его несколько раз вопросами, а затем строго обратился к Старкинггону.
— Где человек, совершивший это насилие? — спросил он по-английски.
— Не знаю, — признался Старкингтон. Но тут чувство собственника пришло ему на помощь. Он полез в карман и извлек пачку банкнотов. Отсчитав несколько, он сочувственно обратился к расстроенному китайцу.
— Вот. Вы пострадали, как и мы. Это вам частичная компенсация. Что же касается нас, — в его голосе неприкрыто звучало сожаление, — не знаю, как это будет компенсировано.
Глава XVII
Прошло две недели, прежде чем Груня и Холл получили дальнейшие инструкции, — итак, скоро они встретятся с Драгомиловым. Шофер появился в гостинице «Королева Анна» на другое утро после их приезда и вручил письмо: «Дети мои, рекомендую вам Чана, старого и верного служащего фирмы «С.Константин и К0». Он будет возить вас в любое время и куда угодно, за исключением тех немногих случаев, когда будет выполнять мои поручения. Не задавайте ему никаких вопросов — он все равно не станет на них отвечать. Я жив и здоров и, когда придет время, свяжусь с вами. Целую мою дорогую Груню. Крепко жму руку моему другу Холлу».
Под письмом не было подписи, да она и не была нужна. Убедившись, что Драгомилов вне опасности, они успокоились. Они вели обычный для туристов образ жизни: купались и загорали на пляже Вайкики, смотрели, как любители острых ощущений бесстрашно мчались на досках на гребне пенящихся океанских валов к поросшему пальмами берегу. Они гуляли по красочным улицам Гонолулу и наслаждались необычными картинами на каждом шагу. С удовольствием бродили по рыбному рынку на Кингстрит, где торговцы расхваливали свой товар на восьми языках, или наблюдали, как причаливают в Кеволо Бэсин японские сампаны, до краев наполненные уловом. Невозмутимый Чан не давал никаких разъяснений; он вел машину туда, куда ему говорили, и только.
Вечера они часто проводили вместе со Старкингтоном, Гановером и Луковилем. Груня помимо своей воли стала испытывать к ним симпатию. Их взгляды и образ мыслей сильно напоминали ей отца. Ей втайне было стыдно за сцену, устроенную на пароходе и говорившую, что она недостаточно верит в отца. К тому же с каждым днем приближалось окончание срока договора и уменьшались шансы Бюро на успех.
Однажды вечером о сроках заговорили в застольной беседе.
— Остается менее двух месяцев, — Холл рассмеялся. — Поверьте, мне даже приятно видеть, как вы растрачиваете средства Бюро. Но мне непонятно, почему вы не ищете Драгомилова!
— Мы его ищем, но по-своему, — мягко поправил его Старкингтон. — Не раскрывая наших планов, я могу сообщить, что два дня он провел в Нанакулд и последующие три — в Ваянаэ. Луковиль выследил его в первом случае, а Гановер — во втором. Но в обоих он успел уехать.
Холл насмешливо поднял брови:
— А вы не вели розысков?
— Нет. — В голосе Старкингтона не было смущения. — Я наблюдал за вами и за мисс Драгомиловой, хотя уверен, что вы знаете не больше нас. — Он поднял рюмку. — Предлагаю тост за окончание дела.
— Я буду рад за это выпить, — спокойно заметил Холл. — Хотя мы имеем в виду разные вещи.
Они возвращались домой по дороге, обсаженной гигантскими кетмиями, и вдыхали ароматный ночной воздух. Холл взял руку Груни в свою и почувствовал, как напряглись ее пальцы.
— Откуда они узнали, где был отец? — обеспокоенно спросила она. — Ведь эти острова слишком велики и слишком многочисленны, чтобы они могли случайно напасть на его след.
— Они знают свое дело, — задумчиво ответил Холл. — Но и твой отец тоже. Я думаю, тебе не стоит беспокоиться.
Они подошли к главному входу в отель.
Из соседнего сада, поросшего бугенвиллеей, была слышна нежная музыка гитар. Увидев их, дежурный гостиницы отошел от двери, откуда наблюдал за весельем, и вручил Холлу вместе с ключами запечатанное письмо. Холл тут же вскрыл и прочитал его.
«Дорогой Холл, мое убежище наконец готово; убежище и вместе с тем западня. На все это утло время, но оно потрачено не зря. Ступайте к себе в номер, а затем спуститесь по черной лестнице во двор. Чан будет ждать в машине. Багаж можно забрать позже, хотя там, где мы будем, почти не нужны атрибуты так называемой цивилизации».
В конце письма была приписка: «Перед выходом обязательно проверьте часы». Холл вежливо поблагодарил дежурного и небрежно сунул письмо в карман. Кивком головы он дал понять Груне, что следует воздержаться от расспросов. И лишь когда они оказались на верхнем этаже, вдали от любопытных взглядов, он показал ей письмо.
— Что это значит — убежище и западня? — тревожно спросила Груня. — И зачем проверять часы?
Но Холл знал не больше, чем она. Они быстро упаковали чемоданы и оставили их в номерах. Телефонный звонок в обсерваторию острова подтвердил точность карманных часов Холла; через несколько секунд, спустившись по задней лестнице, они уже вглядывались в темноту безлунной ночи.
Машина выделялась во мраке более густым пятном. Они быстро скользнули на заднее сиденье, и машина тронулась. С выключенными фарами они пробрались по темной улочке. У перекрестка Чан включил передние фары и свернул на пустынную улицу. Примерно в миле от берега он, не сбавляя скорости, снова свернул — на этот раз на широкое шоссе.
Хранивший до сих пор молчание Холл наклонился к самому уху шофера и шепотом спросил его
— Где нам предстоит встретиться с мистером Константином?
Китаец пожал плечами:
— Мне приказано доставить вас до перевала Нууану Пали, — сказал он лаконично, на совершенно правильном английском языке. — Там нас встретят. Это все, что я могу сказать.
Похолодало. Чан резко увеличил скорость, и их прижало к спинкам сидении; ветер резко бил в лицо.
— Что слу...? — начал Холл.
— Сзади машина, — спокойно объяснил Чан. — Она следует за нами всю дорогу. Теперь, пожалуй, пора увеличить разрыв.
Холл оглянулся. По свету фар можно было проследить путь следующей за ними по извилистой дороге машины. Вдруг их машину затрясло — они съехали с шоссе; поднявшаяся сзади пыль закрыла преследователей.
— Они заметят, что мы свернули! — воскликнул Холл.
— Конечно, — спокойно ответил Чан. — Мне велено не дать им потерять нас из виду.
Он искусно вел машину, хотя вокруг поднимались клубы пыли. Они проехали перевал и начали спускаться вниз. Всякий раз, когда машина резко поворачивала, Холл, оглядываясь, видел два луча света преследовавшей машины.
Вдруг Чан резко нажал на тормоза; Груню и Холла бросило вперед. Машина остановилась; кто-то распахнул дверцу и вскочил в машину. Машина тут же тронулась, набирая скорость.
— Кто это?
Послышался тихий смех.
— Кто, по-вашему? — спросил Драгомилов. Он наклонился и зажег лампочку в спинке заднего сиденья. Груня ахнула. На Драгомилове были когда-то, видимо, белыми, но теперь грязные и рваные фуфайка и брюки, на ногах — замызганные тапочки. Он нежно поцеловал дочь и пожал руку Холла. Затем выключил свет.
— Отец! — воскликнула Груня. — Если бы ты на себя взглянул! У тебя вид бродяги! А где мой дорогой солидный дядя Сергей?
— Он умер, дорогая, — ответил Драгомилов, усмехнувшись. — Твои .мистер Холл убил его неопровержимой логикой. Это второе по смертоносности оружие, которое я знаю.
— А первое? — спросил Холл.
— Увидите. — Драгомилов повернулся к дочери: — Груня, детка, тебе лучше бы поспать. У нас еще есть несколько часов.
Машина продолжала спускаться по извилистой дороге к восточному побережью острова. Холл наклонился к Драгомилову.
— Вы знаете, что нас преследуют?
— Конечно. Мы позволим им не терять нас из виду до деревни Хайкулоа. Дальше нет поворотов, и им будет ясно, куда мы едем. После Хайкулоа мы от них избавимся.
— И все же, — сказал Холл, — им известно, что вы были в Нанакули и в Ваянаэ.
— Я и хотел, чтобы это было им известно. Я оставил следы, которые привели их туда. Я отвлек их на запад, в то время как вы с Груней направились на восток.
Он засмеялся, увидев изумление на лице Холла.
— Друг мой, логика бывает разной. Если я держу камень в одной руке и вы угадали в какой, то в следующий раз я могу поменять руки. Или же я могу оставить его в той же руке, рассчитывая, что вы подумаете, что я переложу его в другую. Или...
— Но Старкингтон утверждал, что вы побывали в тех местах!
— Да, я был там. Пустой крючок — незавидная приманка. Но когда он уверился, что я еду на запад, я проложил для него след на восток. Вы с Груней, я уверен, весьма эффектно прокрались через черный ход. И я также уверен, что Старкингтон за вами следил.
Холл изумленно глядел на Драгомилова.
— Вы удивительный человек!
— Благодарю вас. — В тоне Драгомилова не было ложной скромности. После этого он замолчал.
Машина проехала Хайкулоа. Теперь Чану нужно было скрыться от преследователей. Машина неслась по узкой грунтовой дороге. Внезапно внизу открылся океан, простиравшийся до горизонта и восходящего солнца. Чан резко свернул в кусты, проехал несколько сотен ярдов и затормозил. Их окружила тишина раннего утра.
— И еще одно... — начал Холл.
— Тише! Сейчас они поедут мимо нас!
Они замерли. Вскоре донесся гул мощного мотора. Машина пронеслась на огромной скорости и исчезла на дороге, ведущей к берегу. Драгомилов вышел из машины с Холлом и направился к краю крутого обрыва, где они остановились. Внизу вдоль берега раскинулась деревушка. Драгомилов показал вдаль.
— Вот там. Видите тот островок? Это и есть наше убежище. Течение между нами и островом называется Хуху Кай — Сердитое море, — сказал Драгомилов.
— Я никогда не видел более спокойного моря, — заметил Холл. — Это название, видимо, дано в шутку.
— Не скажите. Дно океана между берегом и островом имеет очень странную конфигурацию. — Драгомилов переменил тему. — Вы не забыли проверить часы?
— Нет, не забыл. Но зачем?..
— Хорошо! Сколько сейчас на ваших? Холл посмотрел на часы:
— Шесть часов сорок три минуты.
— У нас еще примерно час времени, — прикинул Драгомилов. — Можно немного отдохнуть.
Но он, видимо, не мог отдыхать. Он беспокойно ходил взад-вперед и наконец остановился рядом с Холлом, разглядывая раскинувшуюся под ними деревушку.
— Вы бывали здесь раньше?
— О да, много раз. Фирма «С.Константин и К0» вот уже много лет занимается импортом с Гавайских островов. Я надеялся... — Он не закончил мысли. — Сколько времени?
— Семь часов три минуты.
— Пора двигаться. Груню мы оставим здесь с Чаном: так будет лучше. Пиджак снимите — будет тепло и без него. Идем.
Холл в последний раз взглянул на спящую девушку, прикорнувшую в углу машины. Чан невозмутимо сидел за рулем. Холл со вздохом повернулся и пошел вслед за Драгомиловым.
Глава XVIII
Они молча пробирались сквозь высокую траву к пальмам, окаймлявшим белый песок. Вода была гладкой, как шелк; крохотные волны разбивались о берег, образуя мелкую рябь. В прозрачном утреннем воздухе островок резко белел на зеленом фоне моря. Солнце на востоке, поднявшееся уже довольно высоко над горизонтом, висело огромным оранжевым шаром.
Холл тяжело дышал — спуск был нелегкий; Драгомилов не выказывал никаких признаков усталости. Он повернулся к своему спутнику: его глаза возбужденно блестели.
— Который час? — спросил он.
Холл удивленно поглядел на него, тяжело дыша:
— Почему вас так интересует время?
— Который час? — В голосе его звучало нетерпение. Холл пожал плечами:
— Семь тридцать две.
Драгомилов удовлетворенно кивнул и внимательно взглянул в сторону берега. Перед ними тянулся ряд хижин. На песчаном берегу виднелось несколько лодок, выдолбленных из дерева. Начинался прилив, и вода уже заливала их. Из одной хижины вышел туземец, вытащил лодки повыше и снова скрылся в хижине.
Машина, гнавшаяся за ними, уже стояла перед самой большой хижиной; колеса ее тонули в песке. Их преследователей не было видно. Драгомилов сосредоточенно оглядывал местность.
— Сколько времени?
— Семь тридцать четыре. Драгомилов кивнул.
— Мы выйдем отсюда ровно через три минуты. Когда я побегу к воде, следуйте за мной. Мы возьмем вон ту лодку, которая ближе к нам. Я сяду в нее, а вы ее оттолкнете. Мы поплывем к острову. — Он помолчал, — Я надеялся, что они нас увидят, но это не важно. Придется крикнуть...
— Крикнуть? — Холл удивленно посмотрел на Драгомилова.
— Я хочу, чтобы за мной погнались. Подождите — все идет хорошо.
Из большой хижины вышел Старкингтон, за ним Гановер и Луковиль. Переминаясь с ноги на ногу, они разговаривали с высоким, великолепно сложенным туземцем, стоявшим на пороге хижины.
— Превосходно! — Глаза Драгомилова были прикованы к тройке. — Который час?
— Точно — семь тридцать семь.
— Пора!
Драгомилов выбежал из укрытия, легко передвигаясь по сверкающему белому песку. Холл торопливо бежал за ним и едва не упал. Драгомилов столкнул маленькое каноэ в воду и быстро вскочил в него. Холл оттолкнул его на глубину, а затем перевалился через борт. С намокших брюк стекала вода. Драгомилов уже взял весло, и лодка быстро понеслась по спокойной глади воды. Холл взял со дна другое весло и тоже стал грести.
С берега послышался громкий крик. Трое преследователей поспешно бросились к воде. Мгновением позже они уже спустили на воду большое каноэ и бешено гребли. Туземец бросился следом, что-то крича, размахивая руками и показывая на море, но они не обращали на него никакого внимания.
Драгомилов и Холл удвоили усилия: их легкая лодочка рванулась вперед.
— Это безумие! — Холл тяжело дышал, обливаясь потом. — Их трое! Они настигнут нас задолго до того, как мы доберемся до острова! А если и нет, где можно спрятаться на этой голой скале!
Драгомилов не спорил, продолжая размеренно грести. Большая лодка начала их догонять; расстояние между каноэ сокращалось. Внезапно Драгомилов перестал грести и зловеще улыбнулся.
— Сколько времени? — спокойно спросил он. Холл не ответил: он с ожесточением греб, разрезая веслом спокойную гладь моря.
— Сколько времени? — спокойно повторил Драгомилов.
Вполголоса выругавшись, Холл бросил весло.
— Пусть догоняют! — раздраженно крикнул он и вынул часы. — С вашим надоевшим «сколько времени»! Семь сорок одна.
И в это мгновение их лодка слегка вздрогнула. Казалось, невидимая гигантская рука слегка подтолкнула ее. Холл повернулся и с удивлением заметил, что преследовавшая их лодка не продвинулась ни на йоту. Несмотря на энергичные усилия гребцов, она оставалась неподвижной, словно нарисованная на холсте океана. Затем стала медленно описывать широкий круг, оставляя за собой еле заметный след. Три человека в лодке гребли изо всех сил, но безрезультатно. Холл изумленно таращил глаза, Драгомилов с серьезным лицом наблюдал необыкновенное явление.
Вокруг ограниченного участка, где разыгрывалась эта драма, море оставалось совершенно спокойным. Но в центре круга, менее чем в четырех ярдах от того места, где их легко покачивало на волнах, пришли в действие могучие силы природы. Вода с нарастающей скоростью неслась по гигантскому кольцу, таща лодку преследователей по самому краю крута. Сокрушительная сила сводила на нет жалкие потуги гребцов.
Движение воды все ускорялось. Холл с ужасом заметил, что ровная поверхность начала медленно прогибаться к центру, постепенно образуя гигантскую плоскую воронку с гладкими сверкающими стенками. Лодка неслась по стенке, слегка наклонившись к; центру, но удерживаемая центробежными силами. Люди, находившиеся в лодке, перестали грести и, вцепившись в борта, наблюдали за приближением верной смерти. Одно весло выпало из лодки, но двигалось рядом с той же головокружительной скоростью.
Холл в ярости повернулся к Драгомилову.
— Вы дьявол! — закричал он.
Но тот продолжал невозмутимо наблюдать жуткую картину.
— Прилив, — как бы про себя прошептал он.
— Это — прилив. Какая сила может сравниться с силами природы!
Сжав зубы, Холл опять повернулся к ужасному зрелищу. Воронка все углублялась, все быстрее кружилась вода, а вместе с ней и лодка, прикованная к сверкающей водной стене. Глаза Холла на мгновение остановились на крутом обрыве, возвышавшемся над деревней. Лучи солнца, отраженные от какой-то гелиографической точки, освещали часть их машины. «Видит ли все это Груня?» — мимолетно подумал он; затем он уже не отводил взора от страшного зрелища. Лица трех обреченных были отчетливо видны. На них не было страха, криков тоже не было слышно. Троица, казалось, что-то оживленно обсуждала; вероятно, с удивлением подумал Холл, тайны смерти, с которой им предстояло встретиться, или же совершенство западни, в которую они попали.
Воронка углублялась. Из ее глубин доносился какой-то рев — рев бешено несущейся воды. Лодка кружилась с невероятной быстротой.
Старкингтон храбро поднял руку, посылая им прощальное приветствие, и с улыбкой посмотрел в их сторону. Его тут же выбросило из лодки. Секунду его тело, распростертое на плотной поверхности воды, неслось рядом с лодкой. Затем его затянуло в центр воронки, и оно исчезло в водовороте.
Холл резко повернулся к Драгомилову.
— Дьявол, — прошептал он.
Драгомилов не обратил на реплику никакого внимания. Его глаза были задумчиво устремлены на водоворот. Холл обернулся, не в силах оторвать взор от жуткого зрелища.
Лодка соскользнула по стенке воронки ближе к пучине водоворота. Рот Луковиля был открыт; казалось, он выкрикивал торжественное приветствие судьбе, протягивающей к нему свои мокрые смертоносные объятия. Гановер сидел, не шевелясь.
Лодка соскользнула последние несколько футов до центра водоворота. Раздался звук ломаемого дерева, каноэ вскинуло корму и исчезло в маслянистой бездне, сокрушенное давившими на него огромными силами. Два человека бесстрашно оставались в нем до последней минуты; затем их словно подбросило в воздух, и тела их жадно поглотило море.
Рычанье бурлящей воды начало утихать, словно океан насытился принесенной ему жертвой. Огромная воронка медленно разглаживалась, и бурлящий центр равномерно поднимался, по мере того как стенки ее становились все более пологими. От почти успокоившейся поверхности к ним пришла небольшая волна и тихо качнула лодку, напоминая об их спасении. Холл содрогнулся.
Позади послышалось движение.
— Пожалуй, пора возвращаться, — спокойным голосом сказал Драгомилов.
Холл с ненавистью посмотрел на своего спутника.
— Вы их убили! Это все равно, как если бы вы их ударили ножом или застрелили из ружья!
— Убил? Да, убил. Но ведь вы же хотели, чтобы их убили, разве нет? Вы хотели, чтобы Бюро убийств было уничтожено.
— Я хотел, чтобы его распустили. Я хотел, чтобы они прекратили свою деятельность!
— Нельзя распустить идеи. — Голос Драгомилова звучал холодно. Он обвел взглядом пустынное море, навсегда поглотившее большую лодку. В голосе послышались печальные нотки.
— Это были мои друзья. Друзья! — Драгомилов взял весло и опустил его в воду. — Нам лучше вернуться.
Холл вздохнул и начал грести. Лодка двинулась вначале медленно, потом быстрее. Они плыли над тем местом, где нашли свою смерть Старкингтон и его товарищи. Драгомилов на мгновение перестал грести, словно чтя память погибших членов Бюро.
— Надо послать телеграмму Хаасу, — неторопливо заметил он и снова стал работать веслом.
Глава XIX
В Сан-Франциско Хаас ждал известий от трех членов Бюро, отплывших в погоню за их бывшим шефом. Время шло, и каждый день приближал срок окончания договора. Наконец с пароходом прибыло письмо.
«Дорогой Хаас.
Представляю себе, как вы ходите взад и вперед по комнате, бормоча про себя проклятия на греческом и древнееврейском языках: уж не подпали ли мы под расслабляющие чары этого прекрасного острова? Или стали жертвой Д.? Вы можете успокоиться. Ничего подобного с нами не произошло.
Но задача была не из легких. Д. искусно проложил ложный след в сторону запада; теперь мы убеждены, что на самом деле он намерен бежать на восток. Мы тщательно следим за его дочерью и Холлом. Первый их шаг в этом направлении наведет нас на след.
Между прочим, мы случайно узнали, что Д. путешествует также и под фамилией Константин. Мы обнаружили это, когда выследили его на борту парохода «Истерн клипер». Да, он ускользнул от нас. Когда мы встретимся после окончания дела, мы расскажем вам все подробно.
Старкингтон.
P.S. Луковиль влюбился в пои, омерзительное блюдо, приготовленное из корня таро. Нам предстоят новые мучения с ним и его гастрономическими вкусами, когда мы вернемся».
Хаас, нахмурившись, положил письмо на стол. Пароход, с которым пришла почта, отплыл из Гонолулу девять дней назад; за это время он должен был уже получить телеграмму от Старкингтона. Они находились на Гавайских островах уже почти месяц; до истечения срока оставалось менее шести недель. Он снова внимательно перечитал письмо.
Константин? Где-то он слышал это имя. Да, есть такая фирма по экспорту и импорту. Он знал, что у этой фирмы были отделения в Нью-Йорке; возможно, в Гонолулу тоже. Он сидел с письмом в руках, перебирая в уме всевозможные варианты. Затем решительно поднялся. Если еще два дня не будет телеграммы, он сядет на первый пароход, уходящий на острова, а тем временем надо сделать необходимые приготовления. Он положил письмо в карман и вышел из комнаты.
Он старался поставить себя на место Драгомилова. Зачем оставаться в Оаху? Почему не уехать на Ниихау или Кауаи или какой-нибудь другой из многочисленных островов, тянущихся на Запад? Некоторые из них совсем необитаемы, Другие населены столь редко, что разыскать его за тот небольшой срок, который оставался у Бюро, фактически невозможно. Зачем оставаться на единственном острове, где у них больше всего шансов его найти?
Объяснение может быть только одно — он хочет, чтобы его нашли. А зачем ему это нужно? Только для того, чтобы устроить ловушку!
Поймать наверняка в западню трех человек не так-то легко. Несчастный случай? Слишком велик риск: один из них всегда может уцелеть. Засада? Почти невозможно против таких трех знатоков своего дела, как Старкингтон, Гановер или Луковиль. Будь он Драгомиловым каким образом попытался бы он это сделать?
Не на земле. Здесь всегда можно найти укрытие, никогда нельзя все точно рассчитать. Для одного человека, да; Но не для трех. Будь он Драгомиловым, он устроил бы западню на море, где невозможно укрыться и откуда нельзя убежать.
Но каким образом заманить в ловушку трех человек в пустынном море? Трех человек, одаренных быстрым умом, каждый из которых обучен искусству убивать и защищаться?
Он вздохнул. Ему пришел в голову еще один вариант, и он зашагал в направлении Корт-Хауза.
Служащий земельного управления любезно кивнул головой.
— Да, — сказал он, — мы располагаем копиями документов о земельных сделках на Гавайских островах. При условии, что они не менее шестимесячной давности. Раньше мы не успеваем их зарегистрировать. Как фамилия интересующего вас лица?
— Константин, — ответил Хаас. — «С.Константин и К0».
— Импортеры? Минуточку...
Хаас глядел в запыленное окно, выходящее на залив, со снующими малыми и большими судами, но ничего не замечал. В его воображении был отлогий берег и лодка — нет, две лодки, покачивавшиеся на волнах. В одной спокойно сидел Драгомилов, в другой — Старкингтон и его товарищи. Картина стояла у него перед глазами, а он напряженно доискивался, где же западня и как их туда заманил Драгомилов.
Служащий вернулся.
— Кажется, это то, что вы ищете, сэр. Но покупка сделана не на имя Компании, а на имя Сергиуса Константина. Это небольшой остров у восточного побережья Оаху.
Хаас быстро пробежал документы. Его великолепная память отчетливо воссоздала береговую линию на карте, и он сразу вспомнил, где находится этот островок. Поблагодарив служащего, он вышел; шаги его убыстрились, в уме возникали многочисленные варианты.
Нет сомнения, что западня задумана за много месяцев вперед. Сейчас близилось осуществление замысла. Первоначально жертвы не были известны; их назначила судьба. Он должен немедленно послать телеграмму и предупредить Старкингтона.
Он возвращался в гостиницу, мысленно составляя текст телеграммы; книжка с кодом лежала между сорочками в чемодане. В гостинице вместе с ключом ему передали телеграмму.
Он вскрыл ее, направляясь к лестнице, затем остановился как вкопанный. Телеграмма была краткой и ясной:
«Xaac, с сожалением сообщаю вам, что Старкингтон, Гановер и Луковиль погибли в результате несчастного случая с лодкой. Счел своим долгом известить вас об этом. Холл».
Мгновенье Хаас стоял неподвижно, сжав в руке телеграмму. ОН опоздал! Он не успел их предупредить; он вообще может уже ничего не успеть. Нужно садиться на первый же пароход. Первым был «Эмберли», отплывавший вечером. Надо спешить за билетом.
Он бросился на улицу и стал торопливо проталкиваться сквозь толпу. Бедняга Старкингтон, какой это был замечательный человек! А Гановер — такой мягкий человек и такой эрудит — и как он всегда радовался возможности пойти наперекор законам этого несправедливого мира! А Луковиль! Никогда уже он больше не будет ворчать на еду!
Пароходное агентство находилось на другой стороне улицы. Он выскочил на мостовую, не замечая несшегося на него огромного пивного фургона. На тротуаре кто-то закричал; испуганный возница с проклятием изо всех сил натянул вожжи, но напрасно. Лошади, напуганные внезапным появлением под их мордами человеческой фигуры и взбешенные натяжением удил, встали на дыбы и отчаянно забили копытами. Хаас упал, ощущая нестерпимую боль и сожалея, что умирает так далеко от окаймленного пальмами берега, не успев осуществить своей миссии.
Драгомилов, Груня и Холл решили провести на острове последние дни этого рокового года. Они вели простую, неприхотливую жизнь — сами готовили пищу, носили воду, добывали пропитание в море, как веками до них это делали туземцы. Против ожидания, такая жизнь им понравилась, они отдыхали от суеты большой земли. Но каждый знал, что это временное бегство от стоящих перед ними проблем и долго оно не может продолжаться.
К своему удивлению, Холл чувствовал, что его расположение к Драгомилову возвращается с каждым днем, несмотря на ужасные воспоминания о гибели Старкингтона. Они начали бледнеть, отходить на задний план, пока наконец не стали казаться оставшейся в памяти сценой из давно прочитанной книги или картиной, виденной в какой-то галерее.
Драгомилов выполнял хозяйственные дела наравне с молодежью и не пытался использовать свой возраст и положение; уравновешенность его характера часто заставляла Холла спрашивать себя, были ли вообще те ужасные события с водоворотом. Тем не менее с каждым днем Драгомилов все больше и больше замыкался в себе. За едой он молчал, и мысли его, видимо, были далеко. Он все чаще выбирал себе работу, чтобы уединиться. И с каждым днем проводил все больше времени на берегу, вглядываясь через пролив в большую землю и как бы ожидая чего-то.
К концу предпоследнего дня, оставшегося до срока, он подошел к Холлу, ловившему на отмели крабов. Его лицо было взволнованно, хотя голос оставался ровным.
— Холл, вы уверены, что послали телеграмму Хаасу? Холл посмотрел на него с удивлением:
— Конечно. Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Не могу себе представить, почему он не едет.
— Какие-нибудь обстоятельства, видимо, ему помешали. — Холл изумленно смотрел на Драгомилова. — Вы же знаете, что он последний из Бюро убийств.
Драгомилов безо всякого выражения встретил взгляд Холла.
— Кроме меня, конечно, — спокойно заметил он и, повернувшись, пошел в сторону дома.
Холл секунду смотрел вслед Драгомилову, а потом, пожав плечами, снова принялся за ловлю крабов.
Когда он пришел в дом, солнце опускалось на зеленые холмы большой земли. Он оставил корзину с ползающими крабами в маленькой кухне и неслышно прошел в гостиную. Груня о чем-то разговаривала с отцом; увидев его, они сразу замолчали. Было ясно, что он им помешал. Немного обидевшись, Холл резко повернулся и вышел. Он направился к берегу. «Тайны? — думал он с горечью, шагая по влажному песку. — Тайны сейчас, в последние дни?»
Когда он вернулся, было уже темно. Драгомилов сидел у себя в комнате за письменным столом. На стене четко вырисовывался его профиль. Груня в гостиной подле лампы плела циновку из пальмовых листьев. Холл опустился в кресло напротив и некоторое время молча наблюдал за движением ее рук. Против обыкновения, она не улыбнулась ему.
— Груня.
Она вопросительно на него посмотрела. Ее лицо словно застыло.
— Груня, — сказал он вполголоса. — Мы здесь последние дни. Скоро мы вернемся к цивилизации. — Он был напуган серьезностью ее лица. — Ты не раздумала выйти за меня замуж?
— Конечно, нет. — Она опять опустила глаза на работу, лежавшую на коленях, ее пальцы возобновили уверенные движения. — Я ничего так не хочу, как выйти за тебя замуж.
— А твой отец?
Она подняла на него глаза; на ее лице не дрогнул ни один мускул. Холл уже не в первый раз заметил в тонких четких линиях ее лица большое сходство с отцом.
— Мой отец?
— Чем он теперь займется? Бюро убийств больше не существует. Оно составляло большую часть его жизни.
— Всю жизнь.
Он ничего не мог прочесть в ее глазах. Ее взгляд остановился где-то за спиной Холла. Холл оглянулся. Драгомилов молча стоял позади него. Груня снова перевела взгляд на Холла. Она попыталась улыбнуться:
— Винтер, у нас... у нас нет воды. Не мог бы ты?
— Конечно!
Он поднялся, взял ведро и направился к небольшому источнику в северной части острова. Большая белая луна освещала тропинку, на которой танцевали тени колышемых ветром цветов. У Холла было тяжело на сердце; непонятная строгость, почти холодность Груни расстроила его. Но потом пришла утешительная мысль: «Всем нам было нелегко эти дни, я ведь тоже был не в себе. Через несколько дней мы будем на борту парохода, и тогда капитан сможет нас обвенчать. Муж и жена!» Он наполнил ведро водой и, тихо насвистывая, направился обратно.
Бочка для воды находилась на кухне. Он наклонил ведро и начал лить в нее воду; вода выплеснулась через край, намочив его босые ноги. Бочка была полна. Внезапно, чего-то испугавшись, он бросил ведро и кинулся в гостиную. Груня все еще молча работала, но по щекам ее текли слезы. Перед ней на столе лежали несколько листиков бумаги, прижатые лампой.
— Груня, дорогая! Что?..
Она пыталась продолжать работу, но слезы заливали ее лицо, и, наконец, отбросив циновку, она упала в его объятия.
— О, Винтер!..
— Что такое? Что с тобой, дорогая?
Вдруг его осенило. Он обернулся и бросил взгляд в открытую дверь комнаты Драгомилова. В комнате было темно, но лившийся в окно лунный свет падал на пустую кровать. Он кинулся к двери, но Груня удержала его за руку.
— Нет! Не надо! Прочитай вот это!
Он остановился в нерешительности, но она настойчиво его удерживала. Глаза ее были полны слез, но в них была решимость. Он подчинился и взял листки бумаги. Пока он читал, Груня рассматривала лицо человека, который стал ее единственным защитником.
«Дорогие дети!
Я не могу больше ждать. Хаас не приехал, а время на исходе. Попытайтесь понять меня и — как сказал бы Холл — мое безумие. Я говорю о действии, которое мне предстоит совершить. Как руководитель Бюро убийств я принял на себя известные обязательства, и эти обязательства будут выполнены. Бюро никогда не терпело неудач, оно не потерпит неудачи и теперь. Отказ от выполнения обязательства означал бы отрицание всего того, за что мы боролись. Я уверен, что только смерть могла помешать Хаасу выполнить свою миссию, но в нашей организации в таком случае обязательства переходят к другому. Как последний ее член я должен принять их на себя.
Я это делаю без сожаления. Бюро было моей жизнью, и так как ему пришел конец, должен прийти конец и Ивану Драгомилову. Не чувствую я и стыда; шаг, который я сделаю сегодня вечером, я сделаю с гордостью. Возможно, мы были не правы — вы, Холл, однажды убедили меня в этом. Но даже в нашей неправоте была правота.
Мы не отрицаем того, что убивали, и убивали много раз. Но в убийстве страшно не количество жертв, а качество. Смерть одного Сократа — значительно большее преступление против человечества, чем убийство орд дикарей, ведомых Чингисханом в истребительное завоевание Азии, но кто в это верит? Публика — если бы она о нас узнала — осыпала бы наше Бюро проклятиями, хотя всегда готова превозносить до небес бессмысленные и ненужные массовые убийства.
Вы мне не верите? Пройдитесь по паркам наших городов, по нашим скверам и площадям. Найдете ли вы памятник Аристотелю или Пейну? Или Спинозе? Нет; вместо них вы увидите полубогов с мечом в руке, что вели нас в кровопролитные походы, как только мы превратились из обезьян в людей.
Все же я позволил убедить себя, что мы были не правы. Почему? Потому что, по сути дела, мы действительно были не правы. Мир должен научиться сознавать общую ответственность за справедливость; она не должна быть прерогативой горстки избранных — тех, что сами зачислили себя в избранные. Вот и сейчас отголоски грома, доносящиеся из Европы, предвещают самую гигантскую в истории человечества катастрофу; но спасение нужно искать в чувстве общей моральной ответственности — более всеобъемлющем, чем то, которое могли предложить мы. Оно должно явиться следствием растущего сознания и нравственной твердости самого мира.
Тут возникает одно сомнение, один вопрос. А что, если эта нравственная твердость не выработается? Тогда в каком-нибудь далеком будущем Бюро убийств может возродиться снова. Ибо о смертях, за которые мы ответственны, можно сказать следующее: не умер ни один человек, который этого не заслужил. Не умер ни один человек, смерть которого не принесла пользы человечеству. Сомневаюсь, чтобы то же самое можно было сказать о тех, чьи статуи будут воздвигнуты на площадях, когда закончится очередная «последняя» война.
Но время истекает. Прошу вас, Холл, берегите Груню. Она — это жизнь, которую я завещаю этой земле, доказательство того, что ни один человек, хороший или плохой, не может пройти по земле, не оставив следа.
В последний раз целую мою Груню. В последний раз жму руку вам, мой друг.
Д.»
Холл поднял глаза от письма и посмотрел на прекрасное лицо своей любимой.
— И ты не пыталась его удержать?
— Нет. — В ее взгляде была мужественная твердость. — Всю мою жизнь он ни в чем мне не отказывал. Он удовлетворял мое малейшее желание. — Ее глаза заволокли слезы; рот вздрагивал от усилий сдержать слезы. — Я так люблю его! Мне больше нечем отплатить ему за все.
Холл обнял ее, удивляясь ее великой силе. Внезапно ее напряжение прорвалось потоком слез.
— О, Винтер, может быть, я была не права? — спрашивала она, судорожно к нему прильнув. — Неужели не права? Может быть, мне надо было умолять его сохранить свою жизнь?
Он крепко прижимал ее к себе, стараясь успокоить. Через открытую дверь он смотрел на гладкое море, поблескивающее в ярком лунном свете. Он увидел, как вдали промелькнула тень — чья-то легкая фигура неторопливо выгребала лодку на середину течения в ожидании Хуху Каи. Он не мог точно сказать, действительно ли видел это или представил в воображении, но вдруг ему показалось, что человек в едва различимой лодке поднял руку, посылая им прощальное светлое приветствие.
— Нет, — воскликнул он, сжимая ее еще крепче. — Нет, родная. Ты поступила правильно.
Перевели с английского В.Быков, Н. Хабарин