| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 08 (fb2)
- Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 08 (Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы - 8) 349K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Юрьевич СаканскийСергей Саканский
Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 08
Как мы в нашем трузере в Краснодар ворвались
Рассказывают, что летом 1982 года, когда еще Брежнев был жив, сидели мы с Серегой напротив таманского исполкома, вайн побухивали и в нашем трузере в исполком похаживали. И вот, приехала к нам из самого Краснодара черная Волга. Высунулась оттуда крепкая седая голова и сказала:
– Кто здесь Яша?
Серега сказал:
– Я Яша.
Голова сказала:
– Тебя к телефону.
Подошел Серега к машине, взял трубку и сказал:
– Дядь, а дядь? Это ты?
Дядька сказал:
– Это я. А ты кто?
Серега сказал:
– Я Серега.
Дядька сказал:
– А где Яша?
Серега сказал:
– А Яша в пелвисе слипит.
Дядька сказал:
– Понял. Грузи его в машину.
До этого места данный Яшин рассказ мне Серега рассказывает, ибо я не могу описать ситуацию, поскольку в пелвисе слипил. Вот почему Серега и сказал:
– Я Яша.
Разбудил меня Серега, до Волги доволок и в Волгу сгрузил. Вот с этого самого места данный Яшин рассказ я и сам рассказываю.
Едем мы в черной Волге по всему Краснодарскому краю, бодрым ветром нас обдувает, бодрит. Я сказал:
– А можно при помощи этого радиотелефона по межгороду бесплатно позвонить?
Шофер сказал:
– Конечно, можно. Это же специальный телефон.
Серега сказал:
– Давай для начала Альгису позвоним.
Позвонили Альгису в Вильнюс, но его мама сказала, что он в Гурзуф уехал. Позвонили другим вильнюсянам, а также Бухарскому и Ракинскому в Москву. Все в Гурзуф уехали. Это было не удивительно, ведь недаром мы где-то неделю назад их всех как раз в Гурзуфе и видели.
Вспомнили мы, кого неделю назад в Гурзуфе не видели, и позвонили ему. Это был Эль Бобров, в Москве. Эль Бобров в отрубях лежал и в Гурзуф не собирался. Тогда мы позвонили в Питер, Стасу Питерскому, который, в своей шапке-ушанке, всегда входил в Гурзуф и снова из Гурзуфа выходил.
Стас Питерский как раз был в Питере и мы с ним хорошо поговорили, продолжая стремительно двигаться через Краснодарский край. Стас Питерский как раз шил себе сумку и шапку-ушанку, чтобы в Гурзуф вырваться. Мы сказали ему, что все уже давно в Гурзуфе, а Эль Боров в Москве – в отрубях лежит. Потом мы снова в Москву, Эль Боброву позвонили и сказали, что Стас Питерский уже костюм себе шьет в Питере и в Гурзуф собирается. Тогда и Эль Бобров тоже стал в Гурзуф собираться.
Автомобиль наш тем временем в Краснодар ворвался и к суровому административному зданию подъехал. Вышел на ступени этого здания дядька мой Саша, посмотрел на нас, головы из Волги высунувших, и сказал:
– Понял. Вези-ка ты их Петя, лучше ко мне на дачу. И к холодильнику не подпускай.
Приехали мы на дядькину ведомственную дачу, расположились. Серега сказал:
– Товарищ водитель! Чего это паленой резиной пахнет? Может у вас с машиной что?
Как только бедный, пожилой и седой, доверчивый водитель на двор выбежал, мы с Серегой сразу к холодильнику кинулись. То, что мы увидели внутри холодильника, с трудом поддается описанию. Мы просто глазам своим не поверили. Батл водки. Бутилен шампанского. Трехлитровый банк вайна.
Это было в точности похоже на тот интерьер, который мы наблюдали в другом холодильнике, в Коктебеле, когда у нас великий коктебельский невыбух произошел. Но мы тогда еще этого не знали, поскольку великий коктебельский невыбух произошел спустя год после описываемых событий.
И, пока наш добрый шофер вокруг своей машины бегал, внутрь своей машины заглядывал и, ягодицами надуваясь, запах резины носом вынюхивал, мы с Серегой быстренько отхлебнули, сколько могли, из вайнового банка, надеясь, что дядька не ставит там лучинки, чтобы заметить уровень своего ведомственного вайна, как Алеше Пешкову лучинки по свечкам ставили, чтобы он книг по ночам не читал.
Вернулся шофер и сказал:
– Нет, ошибка. Ничего там не случилось с машиной.
И продолжает зорко за нами следить, чтобы мы холодильник не открывали.
Тут я говорю:
– Товарищ водитель! Кажись телефон в машине. Никак, дядька звонит.
Пулей вылетел пожилой седой шофер на двор, а мы с Серегой опять к холодильнику кинулись. Мы уже понимали, что уровень вайна, которого мы примерно по пол-литра выдринчили, мог бы нас выдать. И тогда мы распечатали батл водки и присосались к нему, выбухав, сколько могли. Дело в том, что к тому времени у нас уже новые идеи появились, и мы подумали:
– А откуда дядька помнит: полная ли у него ведомственная водка была или нет?
Вернулся наш шофер, сказал:
– Не дозвонился, видать, дядька твой, Александр Егорыч. Барахлит однако связь.
И снова сидит, следит, чтобы мы холодильник не открывали. Вскоре, однако, ему в фекалярий захотелось, фекалии сбросить. Говорит:
– Вы ж ребята честные? Хорошие вы ребята? Слово свое держите?
Мы говорим:
– Канешна.
И только он в фекалярий бросился, фекалии метать, как мы с Серегой, конечно же, сразу в холодильник ринулись, как ракетчики со своими ракетами. Потому что мы слова-то никакого никому не давали, и держать нам нечего было.
На сей раз шампанскому черед пришел. Решили мы осторожно бутилен открыть, отбухнуть оттуда, а потом снова закрыть. Мысль наша к тому времени была такова: думали мы, что бутилен шампанского темный, и дядька не заметит, что там уже отбухнуто, а подумает, когда войдет и сразу пробку радостно в потолок, что пролилось оно оттуда при выстреле.
Но не рассчитали мы своих сил, и стрельнуло шампанское это. Тут шофер врывается, на ходу штаны натягивая и пистолет Макарова из кобуры вытаскивая:
– Кто стрелял?
Увидел, как мы с Серегой друг другу бутилен передаем и, выпучив глаза, пенистое шампанское бухаем, опустил пистолет, покачал головой и сказал:
– Чегой-то вы, хлопцы, с шампанского начинаете?
Тут и вправду телефон зазвонил, и дядька повелел шоферу за ним на службу заехать, а чтобы мы в холодильник не залезли, повелел нас с собой взять. А шофер сказал:
– Виноват, Александр Егорыч. Залезли.
Дядька сказал:
– Понял. Тогда и не надо их собой брать.
Уехал шофер на машине, а мы, осознав, что нам с холодильником зеленый свет дан, всё в холодильнике и выбухали, пока шофер дядьку со службы на дачу вез. Но ничего. Дядька еще бухла привез, и возбухали мы с ним за встречу на всю ночь. Оказывается, что он не потому нас в холодильник не пускал, чтобы мы не бухали, а потому, чтобы мы без него не разбухивались. Ибо в ответе он был за тех, кого приручил.
А утром он нас с шофером прямо на вокзал отправил и наказал, чтобы тот нас в отходящий поезд на Москву посадил, чтобы сам в служебной кассе билеты взял, а денег нам не давал, только по рублю на постель.
Я сказал:
– Дядь, а дядь? Может, ты нам еще файф на дорогу одолжишь?
Дядька сказал:
– Вот, позвоню твоему отцу, пока вы едете. Приедешь домой, и будет там тебе файф.
Я-то знал, что никакому отцу он звонить не станет, ибо свой человек был мой дядька, как и другие два – в Питере и в Риге. Всегда, когда нужно, мои замечательные дядьки являлись на нашем тяжелом пути, словно боги из машины.
И вот, сидим мы с Серегой на вокзале, тоскуем оттого, что файфа у нас нет, и не знаем еще, что уже через час Серега наш Дезодорант ченчине, соседке по служебному купе, как раз за файф и сдаст. И бух великий встанет на всю длину поезда Краснодар-Москва, несущегося по меридиональной дуге земного шара, через Европу нашей великой страны.
А тогда я еще ничего этого не знал, и сидели мы в ожидании поезда Краснодар-Москва, смурные, с бодуна, и так хотелось нам немедленно образоваться на Курской или Белорусской, в Гульбарии или в Кепке, в Москве слезам не верит или просто – в Москве.
Проблема направления
Восхотел как-то утром Серега пивка воспить. Конечно же, он каждое утро хотел пивка воспить, но на этот раз он хотел только пивка и ничего больше. Он даже в ближайшее отделение милиции попасть не хотел – не то, чтобы воскреснуть с бодуна под Брянском или Орлом.
Я сказал:
– Серега. Пойдем на Курскую. Там вчера были свежие скумбрии.
Серега сказал:
– Нет. Под Курском, с бодуна.
Я сказал:
– Тогда пойдем на Белорусскую. Там завезли соленую соломку.
Серега сказал:
– Нет. С бодуна. Под Витебском.
Так мы некоторое время беседовали: я вяло перебирал различные пивняки, и мой энтузиазм падал.
Дело в том, что Серегу вовсе не пугало образоваться с бодуна, скажем, где-то под Харьковом. В таком случае, мы бы поехали дальше. И со следующего бодуна образовались бы под Ростовом. А это уже открывало бескрайние просторы Тамани и черноморского побережья Кавказа.
То же самое и по другим направлениям. Окажись мы утром с бодуна под Киевом, а не под Брянском, под Кировом, а не под Ярославлем, под Минском, а не под Витебском… И так далее. Тогда бы мы спокойно поехали дальше.
Это такие точки на трассе, они вроде как горбы. Если эти горбы не перевалить, то покатишься обратно, словно Колобок, трезвый и круглый.
Каждое направление обладало своей спецификой. Например, время от времени у нас случались какие-то проводницы, которые могли нас бесплатно вписать туда или сюда, причем, с Запорожьем и жаворонками в качестве попутной нагрузки.
Мы всегда держали в порядке записные книжки, в которых были зафиксированы не только адреса флэтов, скажем, в Вильнюсе, но и графики проводниц до Вильнюса, которые везли нас по четным датам туда, а по нечетным – сюда. Так знаменитые факунцы носят с собой расписания благоприятных периодов своих многочисленных факуний.
С Вильнюсом особая история. В районе Белорусского вокзала было три пивняка. Один назывался Москва Слезам Не Верит, потому что там происходит эпизод этого фильма. Другой назывался Ашот, Кепка или Ереван, потому что этот пивняк находился прямо за армянской церковью. Третий назывался Гульбарий, потому что там собирались касеписты и касиповки, до и после своего КСП. Именно они и придумали это название, и почему он Гульбарий, мы с Серегой долго не знали, пока Серегу, наконец, не осенило, и случилось это тогда, когда мы с Пшикалки приехали, но эта история, вроде, уже рассказана была.
Все ж другие названия придумали мы с Серегой и употребляли их в соответствии с регламентом. Например, иногда мы говорили Кепка – в мажоре, а иногда Ашот – в миноре. А в ровном настроении мы говорили Ереван. Но имелся-то в виду один и тот же пивняк.
Дело в том, что когда человек произносит хореическое слово, с ударением на первом слоге, он всегда вскидывает голову:
– Кепка.
Если же он произносит ямбическое слово, с ударением на втором слоге, то он опускает голову:
– Ашот.
Например, утром, с бодуна, в минорном настроении, когда я спрашивал Серегу, куда бы нам пойти, он говорил, опуская голову:
– В Ашот.
Но, уже на месте, после кружечки пивка, Серега поднимал голову и спрашивал:
– Мы где? В Кепке?
А потом, после третьей кружечки, Серега мирно огладывался по сторонам, двигал горизонтально своей большой щедрой ладонью и говорил:
– Ереван.
То же и с Москвой Слезам Не Верит. Мы редко называли ее полным именем, а чаще всего говорили просто:
– В Москву.
И вот, если мы с Серегой шли в один из этих пивняков в четверг, то это был самый благоприятный день для Вильнюса. Потому что в пятницу вильнюсяне образовывались в Жемайнчи, чтобы пивком размяться.
Если же мы шли в белорусские пивняки в пятницу, то в Вильнюсе мы образовывались, соответственно, в субботу. Тогда вильнюсяне уже разбухивались, и их приходилось отлавливать по флэтам.
А это стремно: ходить по Вильнюсу с бодуна и по всем флэтам вильнюсян ловить.
Но если мы шли попить пивка уже в субботу, то в Вильнюсе мы появлялись в воскресенье. Тогда всё было просто. В ночь с воскресенья на понедельник вильнюсяне проявляли себя у Аудрюса, который жил в двенадцати километрах от Вильнюса, неподалеку от замка Тракай, в старинном доме с башенкой, который язык не поворачивается назвать флэтом. А вильнюсяне потому проявляли себя у Аудрюса, ибо он жил в этом доме с башенкой один, поскольку был сирота, то есть, не было у него родителей.
Все это еще зависело от времени года. Вильнюсян потому приходилось отлавливать по флэтам, ибо их родители уезжали на дачи весной, летом или осенью. А зимой все вильнюсяне врывались к Аудрюсу прямо в пятницу. А вот в августе, в Вильнюс вообще не светило ехать, потому что в августе вильнюсяне были в Гурзуфе.
Если все эти обстоятельства помножить на график проводниц, то получится, что, скажем, в среду, зимой, в нечетную дату, можно было пойти попить пивка в район Белорусского вокзала и не образоваться под Витебском или Минском с бодуна.
Я высказал свои соображения Сереге, и он понял, что если мы пойдем именно туда, то образуемся, самое большое, в 117-м отделении милиции.
Так мы и сделали, направив свой путь в Гульбарий. Только воскресли мы почему-то не в 117-м отделении милиции, а в 5-м отделении. И не в том 5-м отделении, которое находилось на Арбате, в Москве, а в каком-то 5-м отделении города Загорска. Но это уже – совсем другая история.
Как мы бушевали в Загорске
Как известно, однажды мы с Серегой возникли в 5-м отделении милиции города Загорска. Утром, когда все загорчане двигались на работу, мы как раз выходили из отделения милиции и, остановив прохожего загорчанина, ткнув в него пальцем, спросили, где они в процессе своего движения на работу пьют пиво, и тот немедленно отвел нас в пивняк.
Постояв в пивняке до без пяти одиннадцать, мы выдвинулись в гамазин, где взяли Золотой, как сами те старые времена, Осени и, побухивая, приступили к осмотру достопримечательностей.
Серега сказал:
– Яша. Ты где вчера пропал?
Я сказал:
– Я пропал в Гульбарии. А ты где?
Серега сказал:
– Я тоже пропал в Гульбарии. Но потом я возник, но уже в Ереване.
Я сказал:
– А я в Ереване как раз и пропал. Во второй раз. Но потом я возник – в Москве Слезам Не Верит.
Серега сказал:
– Получается, что мы вчера весь день ходили вокруг Белорусского вокзала, но выступили почему-то с Ярославского. Нет. Этого полета нам никогда не разобрать.
Среди достопримечательностей города Загорска мы обнаружили источник с ледяной водой, где купались глубоко верующие люди, очищаясь таким образом от своих грехов.
Мы заняли очередь к источнику, который представлял собой бревенчатую избушку, похожую на баню, куда верующие входили партиями по несколько человек, а потом оттуда слышался плеск.
Мы посчитали, что если температура воздуха сейчас порядка нуля, а температура пресной воды меньше нуля быть не может, то вода в этом ледяном источнике должна показаться нам теплой.
Как назло, нас с Серегой разделили: Серега оказался в своей партии последним. Я остался стоять на улице, и мне как первому в моей партии дали читать молитвенник.
Я прокашлялся и начал. Что мне читалось, я, конечно, не помню, но уверен, что читал я хорошо, трезво.
Внезапно раздался громкий, красноречивый звук. Это был точно такой звук, с которым тяжелое человеческое тело ударяется о плохо закрепленную доску.
Я подумал:
– Серега.
Гляжу: несут голого Серегу, твердого, как памятник, и кладут его на снег. А рядом с ним его одежду кладут.
Серега сказал:
– Там плохо была закреплена доска. Яша. Не ходи туда.
Я и сам уже не хотел. Меня только один вопрос интересовал.
Я спросил:
– Серега. Теплая была вода?
Серега сказал:
– Нет, Яша. Вода была холодная.
Потом мы продолжили разбор наших полетов.
Серега сказал:
– Там, в этой ледяной избушке, я вспомнил. Оказывается, мы вчера поехали во Владивосток. Вот почему мы и оказались на Ярославском вокзале.
Я тоже уже вспомнил про Владивосток, хоть и не был в ледяной избушке.
Я сказал:
– С Владивостоком нам вчера не повезло, потому что мы не в тот поезд вписались.
Серега сказал:
– Зато нам повезло с Загорском.
Я поднапрягся и вспомнил такую картину. Переполненная электричка, словно пакет замороженных креветок. Люди стоят, тесно прижавшись друг к другу, трутся. Читатели читают, пролетарии бурчат, антенщики антенны настраивают.
И, посреди всего этого разнотравья, лежим мы с Серегой, вытянувшись во всю длину скамеек. Во Владивосток едем.
Вечерело. Зимой всегда темнеет рано.
И вот мы с Серегой стали замечать всё больше аскеров, которые сидели и ходили среди достопримечательностей и делали свой аск.
То не были аскеры в узком смысле слова, это были аскеры в широком смысле – они, что называется, нищенствовали, и весьма успешно. Главное, они не затрачивали на это никакого труда: не говорили, что понимаете, мы приехали из Вильнюса, нам негде спать и прочее. Кроме того, их совсем не винтили менты.
Мы с Серегой решили попробовать этот способ аска. Серега сел в сугроб на краю тротуара и положил на снег свою фуражку. Для затравки он кинул в фуражку несколько тренчиков и пятачков.
Я же снял с себя свою буденовку и стал с ней ходить по улице, тем самым преграждая прохожим путь. Прохожие, увидев меня с буденовкой, шарахались в сторону и попадали прямо на Серегу, который невозмутимо сидел с фуражкой и смотрел на прохожих большими грустными глазами, словно добрый бессловесный пес.
Прохожим ничего не оставалось делать, как бросить Сереге в фуражку монетку.
Увидев, что монетки летят довольно звонко, мы решили усложнить эксперимент. Серега выгреб из фуражки медяки и положил туда в качестве образца серебряную мелочь.
Поток монеток уменьшился, но сама денежная масса стала возрастать с большей прогрессией.
Так мы нааскали почти на два бутилена Золотой Осени и остановились, но не потому, что нам уже было достаточно, а потому, что стемнело окончательно, и прохожие перестали реагировать, принимая нас просто за каких-то пьяных. Они уже не видели в темноте подробностей и думали, что я просто так тут хожу с буденовкой, а Серега просто так тут сидит с фуражкой.
Тогда мы пошли в гамазин, добавили еще своих денег, взяли три бутилена, зашли в какую-то подворотню и усугубили там один.
Стало холодать. Мы решили выдвинуться в Москву, но не в Москву Слезам Не Верит, в пивняк, а в Москву – Мосекаву, просто в наш базовый родной город. Но нам было влом возвращаться на вокзал, ждать электричку и в ней трястись.
Надо сказать, что в те далекие времена менты не отбирали у людей деньги, а у нас еще с Москвы завалялось рублей по двадцать. И мы решили взять такси.
Это было проблемно, потому что мы не просто так ловили машину, не руками, а ловили мы ее бутиленами, высоко над головой их подымая и, когда очередная машина проезжала мимо, делали из бутиленов по глотку.
Странно, что в тот момент, а он длился неопределенно долго, нас не свинтили менты. Наконец, какой-то чуткий таксист остановился.
К тому времени уже начался страшный загорский дуб. Поэтому я не стал просовывать свою голову в такси и спрашивать таксиста, поедет ли он в Москву, а просто запихнул Серегу в такси и сел сам.
Когда я запихивал Серегу в такси, он упирался ногами, думая, что это не такси, а ментовская машина, и что я не Яша, а мент.
Наконец мне удалось водрузить Серегу на заднее сиденье, полагая, что он там сразу умрет. Но Серега умер не сразу.
Я сказал таксисту:
– В Москву.
Серега поднял голову и спросил:
– В Москву Слезам Не Верит?
Я сказал:
– Нет. В Москву. Просто – в Москву. В Мосекаву.
Вот тогда Серега и умер. А я долго сидел в ночном такси, мчащемся сквозь вьюгу по Ярославскому шоссе, и думал о Владивостоке.
Говорят, Владивосток такой же теплый, как и Гурзуф, и там тоже пальмы растут, и тоже можно слип забивать в том месте, где на тебя слип нападет. А еще говорят, что во Владивостоке добрые, приветливые менты. И говорят, что во Владивостоке на каждом углу продается пиво, а напротив – вайн. Это значит, что по Владивостоку пройти – это всё равно, что по Запорожью пройти, или по улице Свердлова в Харькове. То есть, как получается, невозможно весь Владивосток из конца в конец пройти. Будто бы это и не Владивосток вовсе, а сама Арабатская стрелка.
* * *
Дальше:
Арабатская стрелка: мы рождены, чтоб сказку сделать былью
Как мы в первый раз бухом ехали
Как мы Еню Алини в Бахчисарае кинули