| [Все] [А] [Б] [В] [Г] [Д] [Е] [Ж] [З] [И] [Й] [К] [Л] [М] [Н] [О] [П] [Р] [С] [Т] [У] [Ф] [Х] [Ц] [Ч] [Ш] [Щ] [Э] [Ю] [Я] [Прочее] | [Рекомендации сообщества] [Книжный торрент] |
Небо королевы Мод (fb2)
- Небо королевы Мод 544K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Всеволод Олегович ГлуховцевВсеволод Глуховцев
Небо королевы Мод
Брат
Если бы я был человеком, то сказал бы, что стал видеть сны. Наверное.
Я не знаю, что такое человеческий сон. Слышал только. «Сон видел,» – Олег сказал один раз Витьке и рассказал что-то непонятное, отчего оба ржали. Я догадался: сон не совсем жизнь, то есть это другая жизнь, она является к ним по какому-то капризу, не угадать. А этой ночью, похоже, пришла ко мне.
Все мои мысли о себе через минуту превращаются в «не знаю». Я не знаю, как выбрался из тьмы небытия. Я есть – вот я. Вот мир, он стелется днями и ночами, приходят Виктор и Олег, это люди, уходят. Олег только Олег, Виктор бывает Витя, Витька, это я понял. Бывают и другие, эти редко. Небо.
Больше всего я люблю небо, только днём. Ночью оно хоть в искрах и в Луне, но тёмное, это не то. Днём тоже да, бывает муть, тогда я не смотрю в него, а просто думаю, хотя думать умею плохо. Это я знаю. Мысль о себе – всегда тупик. Откуда-то я взялся, да. А почему и как? – здесь мгла. Поэтому я думаю про Олега.
Он мой главный. Он немного странный, говорит ловко, с зацепами, с колючками, через слово шутки-пересмешки, а дальше, глубоко в себе, у него боль. Когда-нибудь мы станем друзьями, он расскажет мне то, чего никто не знает. Я и спрашивать не стану, сам расскажет, когда поймёт, какой я друг. Я брат. Самый настоящий, он ещё не знает этого, хотя и зовёт меня так.
Об этом я и думаю под пеленою непогод. Я это небом не считаю, не смотрю в него – так, промокашка между небом и землёй. Небо, оно далёкое и синее, а уж совсем небо, когда в этой синей дали живут архипелаги белых облаков. Тогда смотрю, да, чем больше смотрю, тем больше жизнь, я вижу будущее, жду его. Мир так велик, впереди вечность. Спешить не надо. Всё сбудется.
И тут сон. Звёздная ночь, такая, что почти светло, хотя мне всё равно, это чужой свет, что есть он, что нет. Я думал о нас через годы: что станется с нами, с миром?.. Вот здесь-то и пришёл сон.
Он был голос изнутри, я его не увидел, даже не сказать, что услышал. Я его понял. Он был с насмешкой:
– Ну? Ждёшь? Ха! Ждать да догонять – как раз для дураков. Ха!
Я хотел сказать, что не дурак, но кому говорить? Пустоте? А потом, может, вправду я пока дурак, ведь сколько мне дней и ночей?.. И я так мало знаю. Но всё впереди. Дороги, облака, тёплый ветер живой Вселенной – не жди, не догоняй, дороги сами бегут вдаль, туда, где небо должно нас обнять.
Вот! Я обрадовался. Вот тебе ответ, пустое место! Небо нас обнимет, а тебе – шиш. Так и хотел сказать, но сон исчез.
Я уже не спал. Рассвет алел над горизонтом, готовясь обратиться в пожар на половину небосвода – я такое уже видал. И подумал: сентябрь. Однажды так сказал Виктор на полигоне, окинув взглядом холмистые просторы с перелесками, облитые золотистым мягким светом ясного дня. И я решил, что сентябрь примерно равен вечности. А что такое вечность, я знаю.
Олег
Мне снова снилась Ксения.
Но не так, как прошлой ночью. Тогда был просто сон, призрачная чушь, какой всегда бывает пространство-время сновидений. Я в странном помещении из огромных окон и света, вроде школьного спортзала, только уходящем немыслимо ввысь, да ещё с каким-то неевклидовым изгибом. Я это не видел, но знал, оно как бы само собой было ясно, так же как то, что здесь многолюдно – не зрением, а знанием. А зрением я увидел её.
Кажется, я сказал ей: «привет». А может, не успел. Неважно. Её лицо знакомо изменилось.
Господи, как мне это знакомо!..
Загадка. Что в ней? Да то – в обводах губ, прищуре глаз, длине ресниц – и всё, и ты пропал, в плену, и не знаешь, как же так вышло, и этот плен окутал, опутал, поглотил тебя.
Сейчас я думаю, что эта магия ещё глубже. Что попадаются в волшебные силки лишь те, кого она захочет поймать, а кто не нужен – те для неё пыль, их сдует так, что были они, не были – без разницы. Я оказался нужен больше всех. Временно.
Можно этим гордиться?.. А чёрт его знает. Мне не до гордости, слишком ещё болит, кровоточит, рвётся, и чёрт опять же знает, надолго ли это. Может, на всю жизнь. А может, и навек. Навечно – это же больше, чем навсегда?..
Я вскочил, окна мне было мало, дёрнул дверь, шагнул на балкон. Сентябрьская заря разожгла восток, Солнце ещё не взошло, но вот-вот. Прохлада пробирала не по-детски, я начал дрожать, мир разгорался на глазах, и наконец солнечное пламя трепетно пробилось в него.
Осенние зори самые роскошные и тревожные. И переломы наших судеб свершаются осенью. Так говорю я, не имея иных доводов, кроме собственной эстетики и того, что мы с Ксенией впервые встретились светлым днём бабьего лета, когда мир кажется больше и прозрачнее, чем всегда. Пути пересеклись на улице, вернее, в парке, а ещё вернее, в сквере – да, скорее, это сквер, чем полноценный парк. Случайно. Слово за слово: девушка, а как вас зовут?.. Он и сейчас на месте, этот сквер, да и то перепутье троп, наверно, там же, куда ему деться. Девять лет. Числа не помню.
Что со мной?
Вопрос слегка лукавый, поскольку что со мной, я, в общем, знаю. Ну, догадываюсь. Что будет? – вот другое дело.
Она отменила время. Девять лет. Вернулась, молча обняла меня, и мои земные пути исчезли.
Она чуть отстранилась, взглянув с печальным состраданием. Или почудилось мне, кто знает, что-то сомкнулось в башке, а никакой печали нет. А затем она изменилась, здесь уж никаких чудес, её лицо всегда менялось так в объятиях, за миг до первого точечного касания наших инь и ян, когда они вроде бы ещё не тронули друг друга, но линии невидимого поля уже по-своему настроили миллиметры пространства между ними. Оно вдруг делалось таким далёким, будучи на расстоянии ладони – глаза туманно мерцали, линию губ менял странный нерадостный изгиб, и я никогда не думал, зачем это, вторгался в неё грубо и жадно, почему-то всегда так, разум подрывало, сметало всё, и дальше – взлёт.
Так было тогда. Но тогда и сейчас сомкнулись, годы миновали нас в этом мире неизведанных дорог, тревог и ожиданий, хотя дороги и тревоги впереди, а пока она вобрала мир в себя, я видел, чувствовал только её, как будто мы и есть весь мир, и слова, что я когда-то говорил тысячу раз, готовы были слететь в тысячу первый.
И тут всё сорвалось, и даже не сказать, как. Жаркую женскую упругость, звёздный взор, надежды, дальние дали – вмиг свернуло в ничто. Легко так: раз! Было и нет. Сингулярность. Большой взрыв наоборот.
Это я так назвал то, про что вроде бы надо сказать: проснулся. Но не скажешь. И теперь вот стоял, смотрел, к холоду как-то притерпелся, дрожать перестал, да и утро разошлось, наполняясь рабочими шумами, а потом в комнате ожил смартфон.
Звонил Виктор.
Говорить не хотелось не то, чтобы с ним, вообще ни с кем, и я с неудовольствием смотрел на сиреневое пение экрана.
Под постоянных абонентов у меня предусмотрена цветовая и звуковая гамма входящих. Виктор звучал светло-сиренево, прочие четверо тоже были награждены разными приятно-светлыми тонами. И я подумал: а если бы шестой была Ксения, какой бы цветомузыкой я одарил её?.. Только подумал, отвечать не стал.
– Да, – ответил на звонок.
– Разбудил?
Из какого-то мутного суеверия Виктор никогда никому не говорит «здравствуйте». Однажды я попробовал тронуть эту тему, но он пустился крутить, вилять, и я отстал. Мало ли у кого чего. Вон у меня хотя бы.
– Не существенно, – я зевнул.
– Завидую. Мне бы существенно было.
– Зависть, Виктор Алексеевич – это всё равно, что матерщина, только без слов. Экзистенциально, как ты говоришь.
– Я – белой завистью…
– Ладно, – я вновь зевнул, но иначе. – Ближе к делу.
– Да ближе некуда. В одиннадцать ноль-ноль на полигоне. Всё.
– Эт… – с искренней досадой вырвалось у меня. – С каких таких щей… борщей?
– С начальственных, коллега, с каких же ещё, – он вздохнул. – Комиссия, по некоторым моим прикидкам, в конце месяца, не забыл? Через неделю, поди, вас денно и нощно начнут гонять, готовься… Логично?
– Не вас, а нас, – буркнул я, но в целом промолчал. Что тут скажешь? Конечно, потенциал комплекса надо прощупать, вытянуть по максимуму, а сроки жмут, да и когда такое было, чтоб они не жали. Здесь и особой логики-то нет, рядовой здравый смысл. И вахты по выходным для нас скорее норма, чем исключение… Но почему-то так не хотелось тащиться на службу, чтоб её порвало! Да вовсе не хотелось никуда, глаза бы не глядели. Сидел бы дома, помнил, ждал.
Я готов был жить этот день с надеждой, что грядущей ночью сбудется то, что не сбылось минувшей. Просто не успело, продолжение следует, и каждый раз реальнее предыдущего. Наверное.
Конечно, я этого не ждал, да вряд ли и кто-либо ждал. Но я не сомневаюсь, что неведомое мне начальство морально готово к побочным эффектам в принципе… Впрочем, потом об этом! Витька-то… вот ведь иной раз кажется, что он, стервец, может читать то, о чём я молчу – ну, психолог как-никак!
– Ладно, Виксеич, – сказал я, жертвуя слогами, – нам же с тобой по субботам работать греха нет? Яхве не осерчает?
– Да не должен. Ему бы со своими…(непечатно)… разобраться.
– Согласен. Стало быть?..
Стало быть, без десяти одиннадцать на проходной полигона. Отбой.
Отключившись, я долго массировал пальцами надбровья, как человек после тягостной работы, потом взглянул в окно, точнее, в небо, ещё по-утреннему забеленное легчайшей дымкой, но обещающее ясный день. Потом обеими руками плотно обхватил затылок.
Вот ведь упорное ощущение, что там у меня горячо. Раньше такого не было. Раньше – ну, ясное дело, до того… до Эксперимента. Я говорил Витьке – он, конечно, умную рожу сделал: это, мол, некий фантомный феномен, нейрогаллюцинация… данные объективного контроля ничего подобного не показывают… Чёрт его знает, может, и правда. Я же вот щупаю башку – тоже вроде как объективный контроль – и правда, ничего. А изнутри горячо, хоть убей.
Но хоть бы и так, пусть галлюцинация, всё равно Витька темнит со мной, боясь показать, что сам не знает, куда ведут, как петляют наши пути-дороги. А то я не вижу, как же. Не знаю, что мы пустились в неизведанное, в космос, только на Земле. Что это всё зори, ну или зарницы нового мира, в их свете ещё не видать толком ничего, и что там может выпрыгнуть из тьмы…
Чёрт возьми, как я вообще на это подписался?!
Я рассмеялся, встал, стал собираться. Молодец, что сказать. Сперва впрягся в дело, потом очумел: где я? Что я? Зачем?.. Ну, так и надо! Судьба умнее нас – вон, смотри, она обернулась сентябрём, это её облик нарочно для меня. Стало быть, всё по делу. Работаем.
Виктор
Он долго смотрел, не мигая, чуть сузив взгляд.
Я уверен, что именно в общении со мной Лев Евгеньевич нашёл действенными два приёма: а) смотреть пронизывающим взором; б) прикидываться лишённым чувства юмора. На самом-то деле он наверняка самый нормальный человек, горазд и пошутить, и посмеяться, может где-то и созорничать в меру. Но в общении со мной счёл нужным быть таким вот Големом. Зачем? А хрен его знает. Мне это ниже пояса. Охота дяденьке придуриваться – на здоровье.
Он точил меня этим своим лазером секунд двадцать, потом всё-таки моргнул. И сразу заговорил так, точно и не корчил из себя ледяного гостя:
– Так я, Виктор Алексеевич, всё о том же. Вы уверены, что сделали правильный выбор? Да.
Теперь я позволил себе нагловато прищуриться:
– Э-э… ответ вопросом на вопрос вас, конечно, не устроит?
– Конечно, нет.
Он сказал это настолько ровно, что я понял, насколько попал в цель. И сразу почему-то расхотелось юродствовать.
– Согласен, – сказал я иным тоном. – Правильный – не совсем то слово в данном случае. Скажем так: оптимальный.
– Поясните.
– Легко.
Во мне порхнуло вдохновение. Я невольно поёрзал в кресле.
– Н-ну, наверняка можно было бы найти экземпляр, по сумме психофизиологических данных превосходящий Олега…
– Господина Зорина…
– Если угодно. Но это было бы долго. Впрочем, и среди прошедших тестирование были двое-трое примерно того же уровня, а по отдельным критериям и повыше. Но моя авторская методика предусматривает выявление скрытого потенциала личности помимо воли испытуемого… полагаю, вы понимаете, о чём я?..
Я понимал, что тут надо пройти по грани. Говорил свободно, дружелюбно, не забыв про тончайшую струйку учёной покровительственности. Не лгал. Но и всего не раскрывал.
…Когда на меня вышло это… назову его Бюро – и его представители, достаточно тонко польстив моей научной репутации, повели туманные речи об отборе кандидатов на роль подопытного в некоем эксперименте… Пожалуй, они произносили вот так: Эксперимент, с большой буквы – я, послушав минут пять, попросил изъясняться откровеннее:
– Простите, я должен полностью понимать задачу исполнителя. Ведь от этого зависит методика отбора. Иначе, согласитесь, есть риск отобрать персонаж совсем не того толка. Ведь мои технологии, – я ненавязчиво подчеркнул это, – выявляют такие черты личности, о которых сам человек не знает. Возможно, не узнает никогда. Возможно, и к лучшему. Но они есть. Больше того, они определяют всю экологию личности. То есть судьбу.
Собеседники – живой, полненький, лёгкий на улыбку мужчина средних лет и суховатая, с короткой стрижкой дама помоложе – переглянулись.
– Вот! – вскричал старший. – Видите? Говорил я, что с психологом надо сразу напрямую, да? Говорил! То-то. Извольте, Виктор Алексеевич, начистоту. Только уж, знаете ли, разговор наш сугубо под грифом… Так, Эльвира Эдуардовна?
Та кивнула:
– Совершенно справедливо, Юрий Антонович.
Ни тогда, ни по сей день я не смог постичь смысла этой Эдуардовны. Она ничего внятно не сказала, смотрела тускло, внешне – пустое место. И больше я её не видел. Но зачем-то она была.
Бюро объявило конкурс для участия в якобы серии испытаний на решение эвристических задач, отчего соискатели подвергались всестороннему психологическому исследованию. В этом тоже не было вранья, было общее место без конкретики. Конкретика под грифом была раскрыта мне Юрием Антоновичем при унылой поддержке Эльвиры Эдуардовны.
В бюро замахнулись на создание первого в мире нейрогибрида человека и машины. Машины в самом расхожем смысле: автомобиля. Нейрокоммуникативный комплекс, НКК-1 – так называлось это по проектным документам.
– …не буду вас загружать техническими деталями, это не ваша забота, – Юрий Антонович приятно улыбнулся, на что Эльвира Эдуардовна немедля откликнулась бледной улыбкой. – По существу: в мозг нашего избранника вживляются… обыкновенно это называется чипом, что не совсем верно, и тем не менее все привыкли… знаете ли, как реакцию деления тяжёлых ядер привыкли дилетантски называть атомной бомбой, да? В своём роде успешная популяризация…
Эльвира Эдуардовна безгласно кивнула, а Юрий Антонович разжёг себя собственным красноречием, понёсся, не остановишь.
Победителю отбора – провозгласил он – будет предложено согласиться на уникальную операцию: внедрение в синаптическую структуру мозга микрообъектов, способных создать так называемый нейроинтерфейс: дистанционное сочетание мозга биологического и мозга электронного. Иначе говоря, импульсы, рождаемые в сложнейшей живой материи, на расстоянии управляют процессами в компьютере. И не в стационарном, а в бортовом компьютере автомобиля: сокращенно БКА, диктующем команды всем системам машины… Заманчиво? Чертовски! Ещё иначе говоря: НКК-1 мыслится как психобиомеханизм, усиленный мозг не только в телесной, но и в техногенной оболочке.
– …знаете, почтенный коллега, – распелся Юрий Антонович, – я, конечно, не гуманитарий. Но и меня однажды осенило таким в своём роде символом, которым я про себя тихо горжусь. Я его называю технокостюм. Вникаете? Готов пояснить! Вот по существу: всякая техника, от всяких там, шут их знает, шумерских доспехов до космического корабля – что это? Это же своего рода волшебные одежды, мы их надеваем на себя с целью усилить наши операционные возможности! Согласны? То-то! И весь наш прогресс, изволите ли видеть, не что иное, как технокарнавал, смена этих технокостюмов. И вот мы дошли до стадии нейрокарнавала, да? Наш комплекс уже не столько техно-, сколько нейрокостюм…
Ну, отсюда он пустился словесно перевёртывать примерно одно и то же, Эльвира Эдуардовна не забывала поддакивать, а я, слушая, уже вовсю размышлял о своём.
Кого облачить в первый в мире нейрокостюм? Какими качествами должен обладать претендент № 1?.. – об этом пошёл чёткий мужской разговор, а Эльвира Эдуардовна так толком и не прозвучала.
И всё это время я просуществовал в двух уровнях: внешне дельно беседуя, а про себя думая: ну вот! Сбылось. Дерзай! Робеешь?.. Да нет. Ну разве самую малость… А хотя нет! К чёрту робость. Я это сделаю, или я не я.
Больше года я втайне работал над методикой, должной выявить то, что сам пока затруднялся определить, но уже не сомневался, в чём суть. Я назвал это «универсальная значимость личности», или, несколько согрешив против лингвистики: «узел». Это не ум, не талант, даже не гениальность, хотя, бесспорно, всё это между собой какая-то двоюродная родня. Но узел – это узел. Экзистенциальный вес! – вот ещё что я придумал, чем гордился не меньше, чем Юрий Антонович технокостюмом.
Что должна являть собой узловая личность?..
Такой человек может не блистать интеллектом, но соображает быстро и метко. Часто он остроумен. Он тонко ловит оттенки настроений других, иногда способен поразительно точно угадать что-то в постороннем человеке, вплоть до самых тёмных глубин его души. И напротив, бывает до смешного слеп в собственной жизни, может попасть впросак, как последний лопух. И ещё: я необъяснимо уверен, что эти люди прирождённые артисты. Вот тут у них талант. Не практика на сцене, не система Станиславского, а лицедейская органика от корней, от стихий Земли. Не факт, конечно, что любой такой сможет стать актёром-профессионалом, слишком уж многое здесь должно совпасть, слиться и расцвести. Но исходное зерно в них вброшено. А уж куда оно вырастет, да вырастет ли вообще – вряд ли кто-то скажет. Ну и в сумме это даёт сильную тягу к приключениям, к спорной славе, странный дар угодить в переплёт вселенских событий… Примеры? Да хотя б Чапаев с Петькой. Или парни из «Битлз». Не было на свете генералов посильнее Василия Ивановича? Да батальон. Не было барабанщиков лучше Ринго Старра?.. Да легион! Но славе и истории достались не те, а эти. Почему? Вот по таким «почему» я и решил ударить экзистенциальным весом.
И сказав странной парочке:
– Задача ясна. Работаем, – я уже твёрдо знал, что иду искать того, кто, сам того не ведая, может связать в чудной узор незримые нити энергий, времени, судеб – с непредсказуемым исходом.
Олег
Выйдя на крыльцо, я глянул ввысь.
Есть у меня привычка, можно сказать, что и талисман: шагнув из дома в мир, смотреть в небо. Что мне в них, в этих разных небесах? Не знаю. Не думал.
Обычно это секунда, две, но тут взор зацепился – ух ты! Сроду я не встречал такого совершенного расплава золота и синевы, тепла и холодка – сентябрь вобрал это, по-своему сомкнув в то, что не должно было сбыться, но сбылось…
Тут я споткнулся, чертыхнулся, и как будто оборвалась некая важная мысль, вот-вот готовая было пробиться во мне. Я как-то разбросанно дошагал до машины, сел, включил, поехал, механически управлялся с ездой и всё норовил вытащить ту оборвавшуюся мысль, и не удавалось.
Так и ехал. Вновь стало мерещиться, что темени и затылку горячо, отчего мысли завихрились, растерялись… И тут обрыв сам вырвался наружу.
Я даже вздрогнул, болтанул рулём, машина вильнула. Справа кто-то зло загудел. Но обошлось. Я сбросил скорость, поехал очень аккуратно.
Мысль! Вот она: включённость в НКК-1 меняет не только меня, но и весь мир. Постепенно, поначалу незаметно. Мир живёт себе, катится по прежним всем знакомым колеям, и никому ещё не ведомо, что волны от меня перенастраивают незримые струны пространства-времени на какую-то иную игру. Уже что-то проникло, вирус будущего расплавляет настоящее… А это значит, что последствия Эксперимента таковы, каких ни я, ни кто-либо иной представить не в силах.
Что будет со мной и с миром через час?..
Виктор
Лев Евгеньевич опять смотрел, не мигая. Чёрт его возьми!
– Я не о том, Виктор Алексеевич.
Не о том он. А о чём?
– Я, – терпеливо продлил он, – о том, что этот ли критерий надо было ставить во главу угла? Допустим, господин Зорин представился вам самой неординарной личностью из рассмотренных. Но это ли должно быть фактором отбора? Может, стоит что-то сдвинуть в вашей методике?
«Чёрт возьми» из абстрактного стало зловещим. Я почувствовал, как зашатался на своей грани, лёгкая дрожь пробежала по спине. Да кто он, чёрт?!
Льва Евгеньевича Платонова прикрепили ко мне сразу же после того, как методика и я в качестве штатной единицы были утверждены в Бюро.
– Ваш куратор, – сказали кратко.
И стал очень им доволен. Он абсолютно не мешал, хотя всегда был рядом, присутствие неотвязно ощущалось, даже когда его не было видно. Манеру не моргать и быть деревянным в общении я относил на счёт его профессии. Это не раздражало.
Даже теперь. Это другое: мне вдруг почудилось, что он с самого начала всё про меня понял, но помалкивал.
…Я получил анкеты девяносто семи человек, предварительно отобранных из четырёхсот с чем-то. Мужчины в зените сил, от двадцати пяти до тридцати шести. Я строго не должен был видеть их, вообще никак не контачить, кроме как через электронное тестирование, которое у меня было запланировано в четыре этапа, естественно, с нарастающей изощрённостью.
После первого отсеялись тридцать пять человек, не являвшие собой ничего, кроме умения водить авто, несокрушимого здоровья и психической уравновешенности. Второй этап выуживал из подопытных более сложные качества, и он отчислил самую большую группу. После тщательных проверок-перепроверок я оставил тринадцать претендентов на титул экзистенциально одарённого. По этой чёртовой дюжине и прошлась моя уникальная разработка, выбравшая четырёх финалистов.
Все они были с самой рядовой судьбой, и вряд ли в их жизни что-либо взорвалось, если б не я. Но я уверен – железно! – каждый из них имел волшебный дар притянуть, спутать, порвать нити случайностей, чьих-то желаний, озарений, вздорных поступков – так, чтобы всё это сплелось в клубок, о который споткнётся всемирная история.
Собственно, так оно уже и вышло, только для кого-то одного из четверых.
Почему выбор на пал этого одного? А я уловил в нём глубины больше, чем у троих. Даже пробоины, что ли. Не сомневаюсь, что его когда-то ранила женщина, о которой он молчит и будет молчать. И я не спрошу. Мне хватит того, что я уже понял. И я выбрал Олега Зорина.
А вот теперь стало доходить, что меня со всей моей психической алхимией понял куратор и забирает в мягкие клещи.
Я постарался безмятежно улыбнуться:
– Так ведь дело-то сделано, Лев Евгеньевич! Назад дороги нет.
Тут-то он и позволил себе почти неуловимую ухмылку:
– Назад и не надо. А дело наше, Виктор Алексеевич, только начинается. Неужто вы не поняли, что Зорин – это лишь первый блин?.. Да не поверю! Вы-то, столь умный человек!.. Я без комплиментов, не подумайте. По факту.
Он глянул в смартфон.
– Ага! Ну-с, к этому разговору мы с вами обязательно вернёмся, а сейчас вам пора. Как вы с ним договорились, без пятнадцати одиннадцать?..
– Плюс-минус.
– И прекрасно. Поезжайте, время не ждёт. А беседа за нами, не забудьте!
– На память не жалуюсь.
Брат
По правде-то, конечно, я не могу знать вечность. Знаю, что буду знать – это да. А как иначе, если Олег, Виктор, сентябрь… С ними не захочешь, да узнаешь. Но я хочу.
А небо сегодня удалось как никогда. Отродясь не видал такой волшебной светло-ровной синевы. Ей не хватало облаков, но и так – берег.
Берег. Откуда слово? Я задумался, но ответа не сделал. Зато возникли новые слова: дорога вдоль полей.
Опять же не знаю, зачем это, но не удивился. Слова пошли, значит, так надо. Я стал ждать. Пришло: край Земли.
Да. Это значит, я расту. Растёт мир. Не может быть, чтобы я рос, а он нет. Значит, будут небеса и земли, их края, шаги за край, а там иные дали и дороги. Это грустно? Нет. Это огромно. Это жизнь. А смерти нет, хотя она бывает. Это время.
А где вечность?
Виктор
Теоретически психологи должны быть самой суеверной публикой на свете. Вот и я. Я избегаю слова «здравствуй». Почему? А сон дурной видел. Сглаз. С тех пор не говорю. Между прочим, есть основания думать, что яркость и богатство снов находятся в прямой пропорции с экзистенциальным весом… Я с умыслом разводил Олега на данную тему, он откликался очень живо и расписывал такие сновидения – наповал. Такое не выдумать.
А вот вчера увильнул. Отхохмился как-то так не слишком удачно, с пошлым юмором, что на него не похоже… Ладно. Я запомнил.
К проходной мы подъехали почти одновременно, улыбнулись друг другу из машин.
– Салют, камарадо!
– Аве, Виктор!
Рукопожатие у него за троих. Здоровый мужик, что там.
– Ну-с, вещий Олег, – я невольно сыграл в куратора, – какие вещие сны посетили?
– Да где уж нам, дуракам, чай пить! – вмиг отбился он. – Так, бурда, ерунда…
И как бы осёкся. Призадумался.
– А вообще, знаешь… С тех пор, как… – он выразительно коснулся пальцем виска, – сны изменились, это точно. Раньше в них… ну, сюжет был, что ли. А теперь суматоха какая-то. Это ведь не случайно, гражданин психолог?
Я пожал плечами:
– Да ничего на свете нет случайного… Ладно, ладно, без философии. Конечно, есть над чем задуматься. Задумаюсь. Обещаю, – я улыбнулся.
Ну не артист ли? Как на сцене распедалил, не придраться! Ну и не будем пока.
От проходной до точки – так называемой Третьей площадки – не так близко, с полкилометра. Шли, трепались о пустяках, посмеивались. Ветерок овевал нас слабым теплом, запахами усталых полей, начавших облетать лесов, мягко вплетая в это машинно-химический привкус полигона. Под болтовню я незаметно старался фиксировать всё, и разгадал, что Олег взвинчен, заряжен под пробку, хотя старается скрыть это, отчего и несёт околесицу:
– …а то вот ещё какая чушь лезет в башку: край Земли. То есть слова просто вот эти, фраза. Край Земли! А? И берег представился, какой-то такой архипелаг из южных морей. Океан, шум прибоя, пустынный пляж. Пальмы ветер треплет… Земля королевы Мод…
– Э, голова! Это в Антарктиде.
– Да я уж так, для красного словца…
Я улыбнулся:
– А если так, тогда скажи про небо. Небо королевы Мод! Звучит?
Он аж приостановился.
– Небо?.. А почему нет? Небо!.. – продекламировал он с чувством. – Да… А вот ещё слова были: дорога средь ржаных полей. Тоже сами пришли, и всё. Зачем?
Я стрельнул взглядом. Так. Вот это совершенно искренне, без игры. Я сказал:
– Ну, насчёт морей с архипелагами и прочих небес не знаю, а дорога ржаных полей – так это же наш Южный трек, разве нет? Не знаю уж, ржаные или нет, но поля самые что ни на есть.
– А! Поля и тополя. Точно!
Не скажу, что я выучил Олега как облупленного, но кое-что в нём постиг. Даже если он уже не совсем Олег, а НКК-1. Ведь это же и моё детище, я ведал, что творил, правда, не знаю, что вышло.
– Южный радиус – это мысль, Виксеич! Так пошли скорей?
– Так ведь пришли уже. Почти.
Олег
Витькины слова про Южный трек попали в самое то, вроде того, как нечаянный штрих вдруг даёт картине то, чего не было при самых упорных трудах. Дорога средь полей? Да вот же она!
Наш объект одиноко ждал нас на Третьей площадке. Концепт-кар КамАЗ-54950, трёхосное шасси с огромной, как башня, серебристой кабиной, вторая половина НКК-1. «Брат» – прозвал я сперва в шутку, а потом как-то взялось всерьёз, да так и осталось. Поначалу он смотрелся несуразным головастиком, всё чудилось мне, что башня вот-вот перевесит пустую платформу и завалится вперёд. Да и дизайн на любителя: чёрная облицовка радиатора в стиле «улыбка», глаза-фары слегка раскосые… Но ничего, привык. Никуда Брат не заваливался, чудовищная мощь мотора ощущалась в сдержанном рокоте, в мгновенном отклике на педаль газа. Ну и, конечно, качество машины – элита, просто ездить, вращать руль, разгоняться – кайф, пацанский восторг. Грешным делом, я его и испытывал, охотно впадая в детство.
Что же касается ментального единства, то вот тут пока вилами на воде. Нет, что-то было, спору нет. За рулём Брата меня подзаводило куда круче обычных эмоций, всё обострялось, начинало чудиться, что я дальше вижу, лучше слышу, всё могу… Однако рывка в неизведанное, к новым формам бытия, ради чего, собственно, всё и мутили – нет, этого не было.
Впрочем, мы с Братом не виделись почти три дня, а в это время что-то во мне сильно сдвинулось, чуть ли не реки потекли вспять. Количество перешло в качество, как говорят философы.
Я устроился поудобнее в водительском кресле, намеренно опустив себя на уровень детских эмоций. Похлопал ладонями по массивному рулевому колесу со встроенной подушкой безопасности:
– Поедем, брат?
– Помчимся… – проворчал Виктор, пристёгиваясь к пассажирскому сиденью.
Прозвучало это не то, чтобы скептично, но с некими сумерками в тоне, и я счёл нужным откликнуться в обратку:
– А что ж? Рванём от души, давно пора! Когда, ты говоришь, комиссия?
– Я не говорю. Но предполагаю – к концу месяца.
– Ну вот. Надо бы прогнаться на форсаже.
Я включил зажигание и стартер. Мотор не рявкнул, а как бы вздохнул могучей грудью, беззвучно ожили стрелки приборов, запульсировал и погас зелёный огонёк, подтверждавший безупречную работу всех систем. Я двинул ручку автомата из «паркинга» в «драйв», слегка тиснул акселератор. Брат мягко снялся с места. Плавность хода у него была волшебная.
Третья площадка – почему она третья, и почему нет первой и второй, никто на полигоне уже и не упомнит за давностью лет… так вот, она часть так называемого Центрального парка, от которого лучами разбегаются дороги, предназначенные для испытаний, на них десятилетиями разгоняют, загоняют в виражи, переворачивают, расшибают в хлам сотни машин. Их, эти лучи, называют радиусами, треками, даже проспектами, кому как нравится. Опять же незнамо когда и неведомо кем эти трассы были обсажены разными видами деревьев: среди кольцевых соединительных дорог имелись березовые, рябиновые, осиновые… что же касается радиальных, то Северный трек хмуро обступили ели, Восточный превратился в липовую аллею, Западный в кленовую, а Южный, он прямой, как стрела, здесь проводят испытания на скорость, и пролегает он меж тополей, а вокруг поля; вот уж не думал никогда, ржаные или нет. Оно, конечно, какой дурак будет здесь сеять рожь, вообще любую культуру; однако же и вправду там что-то колосилось, не вглядывался.
И я вдруг так ярко представил эту дорогу, ясное небо, высоту светлых тополей, чьи вершины колышутся как колыбель ветров – и с весёлой силой дал по газам.
Брат
Я увидал Олега с Виктором и сразу понял…
Нет. Не понял. Это другое. Что? Не знаю.
Не смог. Я как бы провалился. Не помню, как они подходили, что говорили, как уселись. Зацепились почему-то слова «архипелаг» и «королева Мод». Кто ещё такая?.. Но когда врубилось зажигание, а следом стартер, электроны ринулись по проводам, в цилиндрах полыхнуло, все системы вмиг пронзило энергией, и ощутив тычок акселератора как шенкель, я позабыл и это всё, рванул, в восторге захлебнувшись сентябрьским ветром.
Виктор
Олег так стартанул, что нас вжало в спинки кресел.
– Э! – вскричал я. – Полегче, тут не Формула-один!
– Здесь Формула любви, – ухмыльнулся он. – И вечности.
Что-то меня малость поколбасило от этой вечности, но я промолчал.
Брат нёсся по узкой секторальной трассе к Южному радиусу. Махнула справа золотистая берёзовая роща, и я оглянулся – взгляду жаль было расстаться с ней, чудом поймавшей свет этого дня. «Сентябрь,» – подумал я и необидно ругнул себя за глубину мысли: дурак! И тут же выпрыгнуло: вечность. Само! Клянусь.
Мы уже мчались за сто, тяжеленную машину грозно поматывало на мелких неровностях. Я скосил взгляд на Олега.
Он изменился. В нём будто натянулась некая струна.
– Слушай, – сказал он не очень уверенно, но необычно: я не слыхал у него такого голоса. – Слушай… А ведь есть. Есть. Вот оно! Есть.
Олег
Едва мы взяли с места, как предчувствие во мне стало быстро выстраиваться в цельный поток. По жилам, по нервам побежало, вгоняя мышцы в напряг, как в спортзале. И не только голове, всему телу стало горячо. Я наддал газу, Брат чуть не взмыл, Витька заорал про Формулу-один, я ему – всякий вздор, уже ликуя, уже зная, что всё было не зря. Конечно! Разве сравнить с тем, что было раньше?! Небо и земля.
– Слушай… А ведь есть. Есть. Вот оно! Есть.
Витька осклабился:
– И что теперь? Жизнь удалась?
– Да!
Нкк-1
Да! – вскричал я, и мы рассмеялись легко и счастливо. Скорость сто тридцать.
Что, брат?
Да так, брат.
Не грусти.
Заметно?
Есть немного.
Хм. Я думал, прошло.
Ну прошло, так вернётся.
Эх, брат!..
Олег
Миг единства был только миг. Но был.
Вряд ли я смогу описать его и нас. Дорога, поле, тополя – это и обняло нас и стало вровень с небом. И печаль утрат, в том мире свёрнутая где-то меж четырёх измерений, здесь выплеснулась прочь.
Ксения вошла в мою жизнь загадкой и так же ушла. Мне неохота думать, я весь противлюсь той мысли, что я зачем-то ей понадобился на полтора года, после чего разнадобился… противлюсь, а куда деваться, слишком уж это похоже на правду.
Все мы задним умом умные, вот и я потом всё мотал и перематывал мысль, что примерно за месяц до разлуки она изменилась. Уже знала, что уйдёт от меня, но ничего не говорила. Смотрела только так… вот так, как перед тем, глаза в глаза… а я, дурак, ничего не понял. И не узнал, что было в её душе, кто был в её сердце. Кто-то там был. А я так, пригодился. И прощай.
Я пытался найти её, но почему-то ничего, совершенно никакой информации не смог найти, будто она нарочно заблокировалась. А может, и вправду так. Будто был человек – и нет.
Где она?..
О, чёрт! Я задохнулся от налёта чувств. Да разве ж мог представить, что разлука может стать телесной! Такая тонкая сущность, невесомая геометрия души?!
Да.
Она как призрак, как обрывок облака. Она пронеслась сквозь стекло. У неё даже оказался запах – позднего дождя в городских сумерках, он тоже пролетел, и нет его. Но он был.
Стрелка спидометра ушла за сто пятьдесят.
– Витька, – сказал я хрипло. – Витька, это… У меня слов нет…
– И не надо, – сказал он. – На дорогу смотри.
Брат
Я всё понял. То есть, не всё, но главное. А больше и не надо.
Это женщина. Я её увидел.
Рослая девушка, стройные ноги, плавный абрис плеч, светло-каштановые волосы. Широко расставленные серые глаза. Лёгкая улыбка… Нет. Показалось. Нет улыбки.
Почему нет её, зачем планета не стала своей для них двоих?..
Всем этим меня продуло как сквозняком. Но взгляд её, серые глаза, знающие то, чего никто не знает, заглянувшие за край Земли!..
Вот теперь я знаю всё. И всё могу. Брат!
Где-то сверкнуло, вспыхнуло, чёрт знает, в моём электронном или дизельном нутре. Я могу всё!
Виктор
Вдруг вякнул смартфон, и чёрт меня дёрнул схватить его, взглянуть. Пусто. Тьфу ты! Ругнув себя, я поднял голову.
Женщина стояла к нам спиной метрах в десяти. Обернулась. Спокойный взгляд серых глаз.
Скорость – сто шестьдесят-сто семьдесят. Это не полсекунды и даже не треть.
– Олег! – взвыл я как сам не свой.
Но он уже дёрнул руль влево.
Мы летели в кювет, а дальше – тополя.
Бойся своих желаний! – рявкнуло в башке.
Ага. Спасибо тебе, голос! Главное – вовремя.
Передние колёса оторвались от Земли.
Нкк-1
Брат! Я дурак, прости!
Да ладно, брат. Бывает хуже. Редко, правда.
Я хотел вернуть тебе жизнь. А сделал смерть. Я не хотел!
Я понял, брат. Не повезло. Но что ж теперь. Зато мы были первыми, а это много значит.
Нет! Я тебя спасу. Пусть я дурак, но я твой брат. Мне не хватило времени. Я не вернул её тебе, но тебя я спасу. Держись!
Брат!..
Виктор
Нас подбросило так, словно сама планета пнула в днище. Взлёт!
Нет, правда – взмыли, я увидал небо сквозь вершины тополей, чего быть не должно: ну, сорвались с трассы в кювет, так должны туда и нырнуть, мать его в гроб! А нас подкинуло, я ощутил рывок Брата – будто его металлопластиковая машинерия вдруг обернулась в мышцы, в сердце, в мозг, в живое. Это сработало не только вверх, но и вправо, Брат в полёте вильнул корпусом, как танцор в танго, изменив траекторию прыжка. Мы полетели почти параллельно придорожной канаве, конечно, всё-таки снижаясь, и вот левым передним колесом ткнулись в Землю.
Скорость была всё те же сто шестьдесят. От удара что-то гулко хрястнуло, лопнуло, и в нас со всех сторон сработали подушки безопасности.
Брат
Удар оземь разнёс опорный подшипник левого колеса. Его вырвало с куском передней оси, кинуло невесть куда, меня швырнуло на бок, и я левым бортом понёсся по траве к тополям.
Я уже не владел собой и событиями. Я видел, как летит на меня толстый ствол, но ничего не мог исправить.
Дождался? – ехидно пропел тот самый голос сна. А я ведь говорил!..
Тогда говорил, а теперь заткнись.
Он ещё что-то гнусил, но я не слушал.
Ну? Не сбылось. Не будет дорог, ветров, небес. То есть будут, но не для нас. Не для меня. А так-то будут, да. Пусть будет так. И пусть там брат найдёт её.
Ствол ударил меня в радиатор, порвав его медную плоть, и острая рвань полоснула БКА.
Вот и всё.
Олег
Подушки безопасности обхватили меня со всех сторон, я чуть не задохнулся в них. Я чувствовал, что Брат свалился набок, мы летим по траве, вспахивая почву, раздирая борт, но я сам так упруго колыхался в надувном коконе, что даже дурацкая мысль мелькнула: ничего себе, прикольно… Именно этими дурацкими словами и мелькнула. И тут же удар, да так от души – тряхнуло, бултыхнуло, все мысли вылетели, глупые и умные, и все мои печали и видения, и те снесло. Наверное, с десяток секунд вышибло из памяти, хотя это неважно.
Брат лежал неподвижно. Не противно, но резко пахло соляркой и прочей химией. Витька надо мной барахтался, что-то сдавленно бормотал, кажется, даже матом, но это не точно.
– Виксеич!
Прозвучало глухо, но он сразу откликнулся:
– Я!.. – и добавил такое, что уже без сомнений.
– Виксеич, не выражайся. Тебе это не к лицу.
– Да мне сейчас только подушки эти похабные к лицу… всю рожу облепили…
– Ты отстегнулся?
– Пытаюсь.
Запах солярки заставил нас поторопиться с эвакуацией из пневматического плена. После некоторых усилий, распахнув как люк, правую дверь, на волю выкарабкался Виктор, за ним я.
Оба мы были совершенно, идеально целые, только помятые, взъерошенные – глянуть со стороны, может быть, и смешно, но нам как-то не очень смеялось.
Брат так саданул рослое дерево, что с него слетела вся листва. Жухлыми, бледно-бурыми, потерявшими жизнь листьями было засыпано всё вокруг, я даже зачем-то глянул вверх – тополь тянул пустые ветви к синеве небес в праведном возмущении: нет, ну что это такое, а? На что это похоже?! – как-то так.
Я перевёл взгляд на Брата.
Конечно, он был мёртв.
Лобовое стекло вырвало, надутые баллоны вылезли наружу, обхватив ствол. «Улыбка» разбита вдрызг, фары тоже. Серебристая поверхность вся в розовых потёках антифриза. Ну, не то чтобы похоже на кровь, но…
Мне вдруг стало дурно, ослаб в коленях. Задрожали губы. Оглянулся.
– Слушай…
Виктор
– Слушай… – произнёс Олег, озираясь.
Он побледнел, сжал зубы. Плечи прогнулись.
– Что-то я…
– Да это понятно, – поспешил сказать я. – Отложенный шок. После критической ситуации не сразу доходит, что ты пережил. А уж когда дойдёт, тогда да, протрясёт до ливера.
– Да, – невнимательно сказал он. – То есть нет. Не то. Не совсем то… Слушай-ка, я присяду, а?
И он сел на траву, вернее, на покров опавших листьев.
Я кивнул.
Ну, а ты сам, Виктор Алексеевич? Нет у тебя отложенного шока?
Тишина окружала нас. Я стоял. Олег сидел. Брат лежал. Он умер.
– Вот я и один, – сказал Олег белому свету.
Вроде бы отвечать за этот свет мне, но я не смог.
Что говорить? Эксперимент, мол, только начался, результат налицо, стало быть, всё впереди? Брат-2, Брат-3… то бишь, НКК-2,3 и так дальше?.. Да. Но сейчас у меня язык не повернётся в эту сторону.
И это не всё.
Та женщина. Мы ни слова не сказали о ней, словно не было её. Конечно, она порождение НКК-1, первый привет из неизведанного. Конечно, она призрак той, чья тень бродит в его душе.
Не знаю, как её звали, никогда не заговорю о ней, не забуду её лица. Не знаю, что нас ждёт в мире будущих нейрогибридов, если первый из них соткал фантом из памяти…
Я осторожно покосился на Олега, опасаясь, как бы после всего нашего он не начал меня читать как сказки Пушкина.
Не то, что имени, вообще ничего о ней не знаю, кроме одного. Её нет среди живых. Где, когда, как?.. – тоже не ведаю. Но ошибки здесь нет. Тот миг, он втянул в себя массив бытия как смерч, в нём вихрем промелькнуло нечто, что я и успел, и не успел понять. Вот это – успел. Теперь знаю.
А Олег?..
Он сидел, поникнув, взглядом в землю, но вдруг поднял голову:
– Ты слышишь?
– Что?
Он не ответил.
Я вслушался. Отзвук чего-то дальнего сыграл во мне ли, в сентябре… и я понял ещё: если б когда-то она встретила меня, а не Олега, то сейчас была б жива.
И это тоже твёрдо, абсолютно. Геркулесов столп.
Вот тебе узел, вот он, экзистенциальный вес.
Налетел порыв ветра, сильно зашумели кроны. Я поднял взор ввысь.
Рой листьев, кружась, летел на нас, иные вдруг вспыхивали искорками, попав в игру теней и света. Первый, крутясь, долетел до Олега, скользнул по волосам, повис чуть выше правого виска.
Олег двумя пальцами снял листок, посмотрел так, словно тот принесло из будущего.
Не глядя, я протянул руку, и сразу в ладонь попал другой лист, прохладный привет от неба.
– Здравствуй, – сказал я.