Москит. Том II (fb2)

- Москит. Том II (Резонанс - 6) 684K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Николаевич Корнев

Павел Корнев
Москит
(том II)

Часть первая
Конфронтация

Глава 1

Как я оказался там, где оказался? Да всё просто: вызвался добровольцем. Возможно, поступил бы так при любом раскладе, ну а в данном конкретном случае решимости придало осознание того простого факта, что хоть как-то повлиять на происходящее я попросту не в состоянии.

Ну и какой тогда смысл отдавать инициативу начальству, если всё равно вытянут за ушко да на солнышко?

Впрочем — обо всём по порядку.

Начать следует с того, что к общему сбору я безнадёжно опоздал. Нет, капитан Городец известие об отзыве бойцов зенитной роты в расположение пограничников не проигнорировал, но и оперативно отреагировать на него не смог.

— Вызови сюда грузовик, — приказал Георгий Иванович командиру мотогруппы и тут же своё решение переменил: — Нет, оставь человека и скатайся сам. Через диспетчера натуральный глухой телефон получится.

— Будет исполнено!

Старший вахмистр козырнул и забрался в коляску, мотоцикл затарахтел движком и укатил прочь сразу, как только с заднего сиденья соскочил Никита Алтын.

— Поглядывай тут, — бросил ему Городец и встал над изуродованным телом оператора, перекосился на левый бок, тяжело задышал. — Знаешь, Пётр, — задумчиво произнёс он некоторое время спустя, — а ведь этот несознательный гражданин точно в Эпицентре инициацию прошёл. И случилось это, судя по возрасту и огрехам техники, ещё до революции.

Я глянул на покойника, переборол накативший после поворота головы приступ тошноты и спросил:

— Почему это?

— Слишком чисто работал, совсем без помех, — пояснил Георгий Иванович. — Ты не чувствовал разве, как нихонский пилот фонил? Это как-то с частотами и колебаниями сверхсилы связано. Не силён в теории, но чем меньше размер источника, тем явственней проявляется несовпадение с Эпицентром.

— Да? — озадачился. — Первый раз слышу. Но вот насчёт пилота согласен — я чуть не перегорел, пока его паковал, хотя энергии в нём не так много было.

— Ну вот, — кивнул Городец. — К тому же этот упырь и негативом был, и в сверхрезонанс сорвался, а лет двадцать назад подобные отклонения куда как чаще встречались. Одно к одному — наш кадр.

Негатив? Ну да, ну да. Именно поэтому выброс энергии в противофазе его конструкцию и не разметал. Впрочем, если это и в самом деле была конструкция. Лично мне ничего такого заметить не удалось, такое впечатление — прямым воздействием давило.

— Думаете, эмигрант? — спросил я, оценив возраст убитого лет в сорок.

— Выясним, — буркнул в ответ капитан.

— А что за сверхрезонанс?

Городец мой вопрос проигнорировал и обратился к Алтыну:

— Ты его хлопнул?

— Никак нет! — отозвался егерь. — Командир стрелял.

Георгий Иванович кивнул, опустился на колени и принялся без малейшего намёка на брезгливость обшаривать одежду покойника. Ничего не нашёл, только руку в крови перепачкал, досадливо ругнулся и оттер пальцы о траву.

— Карауль, сейчас кого-нибудь на смену пришлю, — решил тогда Городец, глянув на часы, и двинулся через пустырь к проходу меж заборов. — Линь, за мной!

Я нехотя поднялся на ноги, и голова моментально пошла кругом, но равновесия не утратил, постоял немного, отдышался и поспешил за капитаном. На ходу потянул в себя сверхсилу и невольно поморщился из-за болезненных ощущений — такое впечатление под кожу от виска до паха через солнечное сплетение нагревательный элемент вшили, и оставалось уповать на то, что перегрузил энергетический канал не слишком сильно.

Впрочем, раньше времени переживать по этому поводу я не стал и лишь мотнул головой да постарался от жжения абстрагироваться. Вроде бы даже успешно.

Наш пулемётчик тоже чувствовал себя не лучшим образом, но, несмотря на бледный вид, бдительности не терял и внимательно поглядывал по сторонам.

— Команда инвалидов! — вполголоса ругнулся Георгий Иванович, уселся на переднее пассажирское сиденье и принялся вызывать по рации офицерское общежитие пограничного корпуса.

Разговор долго не продлился, а там вернулся мотоцикл, следом прикатил грузовик, в котором помимо пулемётного расчёта приехали два опера комендатуры. Их-то Городец и отправил сменить караулившего тело егеря, ну а потом полуторка взяла вездеход на буксир и потянула его к месту недавней перестрелки. Там нас встретил Евгений Вихрь.

— У нас трое погибших и четверо тяжелораненых, их уже увезли в госпиталь, — отчитался он. — Точное число уничтоженных диверсантов назвать затрудняюсь — большинство тел придётся по частям собирать.

— Пиши в безвозвратные и зоопата со сворой, — с тяжёлым вздохом произнёс Георгий Иванович. — Что-то по нашей части нашлось?

Опер помотал головой.

— В одном из сараев обнаружили схрон с оружием и яму, где держали людей, но пустую.

— Дерьмо! — в сердцах выругался Городец. — И здесь опоздали!

— Начали опрашивать соседей. По их словам, тут артель квартировала…

Георгий Иванович отмахнулся.

— Не сейчас! Суббота со своими людьми уже едет, если нужно что-то подчистить, у тебя четверть часа, не больше.

Евгений Вихрь мигом убежал к разгромленному особняку, а мы дождались возвращения из госпиталя второго нашего грузовика и лишь после этого покатили в расположение пограничного корпуса. Мало того, что прибыли самыми последними, так ещё и я не своим ходом приехал. Заместителя ротного при виде вездехода на буксире чуть удар не хватил; так физиономия покраснела — думал, точно откачивать придётся.

Но нет, штабс-ротмистр очень быстро очухался и взвыл почище сирены воздушной тревоги.

— Ка-а-ак?!

Уповать на заступничество Василия Архиповича не приходилось по той простой причине, что его на плацу не было, вот и выслушал много всякого разного о своих умственных способностях. Опыт службы на Кордоне помог смолчать, ну а, когда Наум Исток выдохся и потребовал объяснений, я без запинки выдал:

— Вчера приказом по роте я с легковым транспортным средством повышенной проходимости был придан оперативной группе под руководством лейтенанта Вихря. Сегодня в результате розыскных мероприятий опергруппой было выявлено место дислокации диверсионно-разведывательной группы противника, в ходе боевого столкновения автомобиль попал под обстрел, что привело к ранениям ефрейтора Головни и сотрудника республиканского идеологического комиссариата Коросты, а также повреждению радиатора…

Дальше я намеревался упомянуть о необходимости проведения диагностики для составления полного списка повреждённых агрегатов, но заместитель ротного взорвался раньше.

— Умолкни! — рявкнул он.

— Так точно, господин штабс-ротмистр!

Наум Исток тяжело задышал, затем взмахом руки подозвал командира первого взвода.

— Мельник, подойди! — А когда Вениамин приблизился, штабс-ротмистр спросил у него: — У тебя водителей нехватка, так? Вот и забирай этого… себе. Пока ещё вездеход починят!

Тогда-то у меня и зародилось подозрение, что судьба в очередной раз подсунула жребий не из лучших. Сам не знаю, почему такая догадка в голове промелькнула, но долго ждать её подтверждения не пришлось.

— Грузовиком управлять учили? — спросил Мельник, когда заместитель ротного отошёл.

— Так точно, — подтвердил я без всякой охоты.

— Отлично! Пошли!

Полуторка оказалась той самой, что пострадала от близких разрывов авиабомб на привокзальной площади. Пробитые покрышки уже заменили и обновили доски правого борта, а вот в дверце кабины так и зияло несколько оставленных осколками дыр с рваными краями, кое-как загнутыми обратно.

— Нам крепко досталось, — со вздохом признал Вениамин Мельник. — И среди людей потери есть, и в технике. Три взвода в два переформировали. Но временно, конечно, — и раненые в строй вернутся, и пополнение должны прислать.

— А комиссар где? — поинтересовался я. — Всё же к нему приписан. Проблем не будет?

Взводный покачал головой.

— Личный транспорт только ротному оставили. Остальные вездеходы машинами связи будут. Из-за чего, думаешь…

Фраза осталась недосказанной по причине прозвучавшей команды строиться. Не могу сказать, будто личный состав зенитной роты так уж сильно поредел, но и совсем без потерь, увы, не обошлось; присутствовали в строю и бойцы с повязками.

Слово взял ротный. Сначала он вкратце изложил то, что я и без того уже знал от Василя и Георгия Ивановича, затем перешёл к делу:

— Сегодня на рассвете джунгарские войска вторглись на территорию республики. Наши заставы уничтожены, уцелевшие бойцы пограничного корпуса отступают к населённому пункту Белый Камень. Туда уже выдвигается армейское подкрепление, нам приказано обеспечить защиту сборных частей от воздушных налётов. Для этих целей будет задействован взвод под командованием корнета Мельника, в состав которого войдут наиболее опытные бойцы и добровольцы.

Я глянул на кислую физиономию штабс-ротмистра Истока и решил, что непременно окажусь достаточно опытным для отправки на передовую. А раз так, то имеет смысл проявить гражданскую позицию и вызваться добровольцем. Лучше бы, конечно, перед тем с Василием Архиповичем переговорить, только в упор его не вижу…

С комиссаром удалось перекинуться парой слов лишь перед самым отбытием в Белый Камень. К этому времени я сдал перерубленный автомат в оружейку и получил взамен него новенький, ещё в оружейной смазке, с двойным боекомплектом в двести сорок патронов. Дополнительно выдали сухой паёк, а только распихал пожитки по кабине грузовика, появился Василий Архипович, который мало того, что оказался обряжен в полевую форму, так ещё и вещмешок на плече тащил.

— А ты чего здесь? — удивился комиссар, заметив меня. — Я без машины выдвигаюсь.

Я не стал вдаваться в детали, просто сказал:

— Добровольцем вызвался, буду баранку грузовика крутить.

Василий Архипович одобрительно похлопал меня по плечу.

— И правильно сделал, что инициативу проявил! Молодец, верно мыслишь. Инициатива в таких делах крайне высоко ценится. И боевой опыт точно лишним не будет. Хвалю!

У меня после таких слов от сердца немного даже отлегло. Умом-то понимал, что решение принял верное, но страшновато было и маетно, а тут отпустило.

Комиссар направился к Вениамину Мельнику, проверявшему перед выездом выделенную взводу технику, я подумал-подумал и двинулся следом, но послушать, о чём взялись толковать взводный и комиссар помешала команда строиться. Вот на построении и выяснилось, что с нами отправляется ещё и разведвзвод, а командовать этим подразделением будет непосредственно Василий Архипович.

Неожиданные изменения изрядно удивили, но обсудить их оказалось не с кем, поскольку никого из своих нынешних сослуживцев я не знал даже шапочно. Все они прежде проходили службу в ОНКОР, студентов и аспирантов оставили в Зимске.

— По машинам! — дал отмашку Василий Архипович, ну и побежали.

За крупнокалиберный пулемёт в кузове грузовика отвечали унтер-офицер и ефрейтор, расчётом взятого на прицеп зенитного орудия командовал старший вахмистр, а в кабину ко мне забрался третий и последний офицер в составе взвода — молодой светловолосый прапорщик с песочного цвета усами. Чиниться он не стал и сразу протянул узкую жёсткую ладонь.

— Глеб Аспид.

— Пётр Линь, — представился я, отвечая на рукопожатие.

— Сам откуда?

— В мотовзводе на Кордоне служил, — отделался я полуправдой.

Прапорщик кивнул и уточнил:

— Ты ведь комиссара возил?

— Ага, — подтвердил я. — День. А потом всех подряд возил, пока в городе под обстрел не попали.

— Да уж… Нужно было серьёзно проштрафиться, чтоб в капитанском звании на полуроту поставили… — многозначительно заметил Аспид.

— Не разжаловали же? — хмыкнул я. — Да по идее он и сам мог на передовую попроситься.

Тут командирский вездеход тронулся с места, следом покатил второй, за ними пристроился последний из приданных взводу — с красными крестами медицинской службы. Затем выдвинулись разведчики, и только после этого пришёл черёд четырёх грузовиков со спаренными пулемётами в кузовах.

К трём машинам прицепили колёсные лафеты зенитных орудий, и лично я с превеликой охотой взялся бы управлять грузовиком без прицепа, но не свезло. И вроде учили в авточасти на совесть, но было это полгода назад, вот и начал набирать ход неповоротливый автомобиль как-то очень уж неохотно. Движок надсадно порыкивал, и разговор увял сам собой. Прапорщику не хотелось драть глотку, ну а мне и вовсе было не до того. Пока крутились меж пакгаузов железнодорожной станции, натуральным образом взмок.

Но потом не иначе кто-то наверху внял моим безмолвным мольбам, и автоколонна не повернула к выезду в город, а вместо этого головной автомобиль остановился рядом с грузовым составом на запасных путях. Комиссар перекинулся парой слов с вахмистром-железнодорожником и поручил прапорщику Аспиду контролировать погрузку транспорта на платформы.

Первым на торцевую аппарель заехал командирский вездеход, за ним последовала машина с красными крестами. Вот тогда-то я и облизнул пересохшие губы. Габаритов автомобиля я пока что попросту не чувствовал, да и слушался тот руля далеко не лучшим образом. Как бы чего не вышло…

— Ну ты чего? — заскочил на подножку прапорщик Аспид. — Уснул?

— Так это… — замялся я. — С грузовиками давно дел не имел. Может, подменит кто поопытней?

Прапорщик глаза закатил.

— А я на что? Двигай! Удержу, если что!

Тут я себя едва по лбу ладонью не хватил. Ну конечно! А сверхспособности мне на что?

— Да и сам удержу так-то, — буркнул я, направляя грузовик на аппарель.

Самоуверенность сыграла злую шутку — на середине подъёма неповоротливый автомобиль повело в сторону, я спешно отпустил педаль газа, и движок заглох. Ладно хоть удалось серией слившихся в единое целое кинетических импульсов загнать тяжёлую машину на платформу, никто ничего и не заметил вовсе.

— Снаряды привезли, помоги погрузить, — распорядился прапорщик, направляясь к следующему автомобилю.

Я смахнул выступивший на лбу пот и принялся наравне с остальными таскать выкрашенные зелёной краской деревянные ящики. Пока управились, уже и железнодорожники закончили машины закреплять, тогда Вениамин Мельник провёл перекличку личного состава и распределил бойцов по местам. Пару минут спустя раздался длинный паровозный гудок, платформа под ногами дрогнула и состав начал набирать ход.

— Не подскажете, много своим ходом потом ехать придётся? — поинтересовался я у прапорщика.

— Не! — мотнул тот головой. — Железная дорога аккурат до Белого Камня проложена. Тут сто километров по прямой на юг, уже часа через три на месте будем. — Он помолчал и как-то неуверенно добавил: — Наверное…

— Сто километров? — задумался я. — Получается Белый Камень на полпути к границе?

— Примерно, — подтвердил Аспид и пояснил: — Там перевал, все дороги сходятся. Никак стороной не обойти.

Он распахнул дверцу и, встав на подножку, высунулся из кабины. Все зенитные орудия приводились из походного положения в боевое, заряжающие вталкивали снаряды в кассеты, командиры расчётов изучали подёрнутое перьевыми облачками небо в бинокли.

Я приложился к фляжке с водой, сделал несколько глотков и завинтил крышку. Кварталы Зимска один за другим уплывали назад, минут через десять состав покинул пределы города и ускорил ход. Стало как-то очень уж неуютно, отчасти даже — страшно.

Я всё сделал правильно, знал это наверняка, но от одной только мысли о скором прибытии на фронт начинали трястись поджилки. Это лишь в мечтах здорово на войне очутиться, а на деле думаешь не о том, как бы себя в бою с лучшей стороны проявить и врагам кузькину мать показать, а неизвестностью терзаешься.

Какая там сейчас обстановка? Что меня ждёт?

Нет ответа.

Впрочем, впадать в уныние по этому поводу я не стал, вычистил оружие и погрузился в поверхностный медитативный транс. Восполнил растраченный потенциал, заодно и энергетические каналы попытался расслабить. Так увлёкся, что даже вздрогнул, когда за плечо потрясли.

— Уснул, что ли? Во даёшь! — удивился потревоживший меня командир зенитного расчёта. — Идём, комиссар операторов собирает.

Я выскользнул из кабины и вслед за старшим вахмистром поспешил по слегка раскачивавшимся под ногами платформам в начало состава.

Совещание комиссар проводил в выделенном нашему взводу вагоне, из четырёх десятков человек личного состава операторов набралось с дюжину, да ещё подошёл врач в полевой форме с погонами корнета и явилась большая часть разведчиков во главе с командовавшим ими поручиком.

— По оперативной обстановке ничего нового не скажу, — сразу предупредил Василий Архипович. — На текущий момент противник в окрестностях Белого Камня не замечен, фиксируются единичные случаи обстрелов наших подразделений с воздуха.

— Много там армейцев? — поинтересовался командир разведвзвода.

— Пока успели перебросить пехотный батальон, им в усиление придали полуэскадрон и пластунов из приграничного люда, да ещё какую-то сборную солянку из местных ополченцев сформировали. Плюс насобирали три взвода броневиков. С артиллерией дела обстоят не лучше.

— А что насчёт танков?

— Будут. Но когда и сколько — нет информации, — ответил комиссар, не став приукрашивать ситуацию.

Корнет-медик прочистил горло и спросил:

— А что, собственно, происходит? Это война? И с кем именно: с Джунгарией или Нихоном?

Василий Архипович скривился так, будто лимона откусил.

— Приказано считать происходящее пограничным конфликтом. На текущий момент нихонцы лишь прикрывают отряды ханства с воздуха, информации о вторжении их наземных сил, за исключением отдельных диверсионных подразделений, у нас нет. И едва ли оно последует, слишком серьёзными окажутся в этом случае последствия. А джунгары… Джунгары даже не разменная монета, просто пушечное мясо.

— Но должны же быть для нападения какие-то основания! — продолжил упорствовать медик. — Они объявили нам войну?

Комиссар посмотрел на Вениамина Мельника, вздохнул и кивнул. Корнету большего и не потребовалось.

— Всё это отлично спланированная провокация! — заявил он, поднимаясь на ноги. — Вчера на экстренном заседании Лиги Наций было принято решение о передаче под международный контроль всех источники сверхэнергии.

Глеб Аспид удивлённо присвистнул.

— И даже айлиского?

— И даже айлийского, — подтвердил Мельник, презрительно скривился и продолжил: — Но дьявол кроется в деталях! В постановлении говорится о том, что контроль над источниками будет устанавливаться в порядке убывания их интенсивности. Первой на уступки обязана пойти республика!

Возмущению собравшихся не было предела, Василию Архиповичу даже пришлось наводить порядок.

— Формально Джунгария действует во исполнение решения Лиги Наций, пусть даже и не уполномочена на то мандатом. А поскольку нихонские империалисты заключили договор об оказании военной помощи марионеточному режиму ханства, они не выступают самостоятельной стороной конфликта. Войну они нам не объявляли. Боюсь, и мы им не объявим. Приграничный конфликт, и точка!

Комиссар дал собравшимся выпустить пар, после похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Наивно полагать, будто самураи ограничатся поставками оружия, отправкой военных советников и поддержкой джунгарских войск с воздуха! На территории республики уже действуют диверсионные подразделения. Вдвойне опасными их делает способность к управлению сверхэнергией. Корнет…

И вновь слово взял Вениамин Мельник.

— В Зимске наши подразделения подверглись нападению так называемых шиноби. — Для собравшихся это название было пустым звуком, и аспирант был вынужден пуститься в исторический экскурс: — Не являясь специалистом по стране восходящего солнца, могу сказать лишь, что в древности там так именовались кланы профессиональных лазутчиков и убийц. Нынешние подразделения к прежним кланам не имеют никакого отношения, они были воссозданы уже после оккупации Джунго и захвата источника сверхэнергии. Все нынешние шиноби прошли инициацию, все они мастера рукопашного боя и опытные фехтовальщики. В качестве операторов они ничего собой не представляют и упор делают на маскировку с помощью оптических иллюзий, незаметное проникновение в расположение врага, уничтожение командиров и вывод из строя техники.

Медик озадаченно поскрёб лоб и спросил:

— И что же — просто бегают с мечами? В двадцатом веке?

— Именно так, — подтвердил Василий Архипович и обратился ко мне: — Вахмистр Линь, есть что добавить по существу?

Неожиданно для себя я оказался в центре всеобщего внимания, но не стушевался и заявил:

— Насколько знаю, никто из девяти напавших на офицерское общежитие диверсантов не задействовал дистанционных энергетических атак… — Я выжидающе посмотрел на комиссара, а когда тот кивнул в подтверждение моего высказывания, продолжил: — Диверсанты использовали исключительно холодное и метательное оружие, при этом усиливали удары сверхъестественным образом и легко разрушали защитные силовые экраны. Совершенно точно применялась техника закрытой и открытой рук, а один из нападавших оставался на ногах после пяти пулевых ранений в корпус. Что ещё? В резонанс они не входили. Насчёт мощности ответить затрудняюсь.

— А энергетические искажения? — поинтересовался корнет-медик.

— Минимальные, — ответил я без малейших колебаний. — Потенциал они удерживают незначительный и оперируют, такое впечатление, непосредственно входящим потоком. Для уверенного распознания создаваемых ими энергетических аномалий с дистанции хотя бы в двадцать метров понадобится либо чрезвычайно высокая чувствительность, либо поисковые воздействия или сигнальные конструкции.

Это заявление никого из сослуживцев не порадовало, и все заговорили наперебой, тогда вновь проявил эрудицию Вениамин Мельник.

— Предположительно шиноби задействуют аналог нашей техники двойного вдоха, которая сводит к минимуму искажения энергетического фона при поддержании оптических иллюзий, но не защищает от обнаружения активным поиском.

Командир разведвзвода озадаченно хмыкнул.

— Получается, если макаки действительно хороши в технике заземления, мы их активным поиском не обнаружим, а искажение фона сможем засечь исключительно по вторичным признакам?

— И то если в этот момент они будут использовать оптические иллюзии и схожие техники маскировки, вроде звукового экрана, — отметил Мельник.

Дальше он взялся отвечать на вопросы операторов, а я очень плодотворно пообщался с бойцами разведвзвода, которых интересовали исключительно практические аспекты моих столкновений с диверсантами. К тому же почти все они и сами участвовали в отражении атаки на расположение пограничного корпуса, которая предшествовала налёту вражеской авиации, вот мы и обменялись опытом.

Василий Архипович обмену опытом не препятствовал и вновь взял слово уже только в самом конце собрания.

— И ещё один момент! — поднялся он на ноги, привлекая к себе внимание. — Случиться может всякое, если вдруг отобьётесь от своей части, то при выходе к любым нашим армейским подразделениями надлежит назвать свой учётный номер оператора. Сотрудники комендатур и особых отделов будут обязаны незамедлительно сообщить о вас в Новинск. Циркуляр доведён до всех заинтересованных лиц на местах, и обязателен к исполнению на всей территории республики.

На этом он постановил собрание считать закрытым, и я воспользовался случаем и справился у Вениамина о технике двойного вдоха; прежде о такой слышать ещё не доводилось.

— На третьем курсе её проходят, — пояснил Мельник. — Раньше просто смысла нет, она чисто вспомогательную функцию несёт: рассеивание сверхсилы в пространстве уменьшает при создании энергетических конструкций. Неструктурированный мусор назад оттягивается, а оператор фильтром выступает.

— И в чём смысл? — озадачился я. — Неструктурированная сверхэнергия и сама по себе рассеивается!

— Недостаточно быстро, если в полную силу работает оператор шестого витка, — возразил Вениамин. — Рано или поздно помехи начинают влиять на стабильность конструкций, а это никуда не годится.

Я припомнил, как трещал воздух от разрядов статического напряжения, когда с другими курсантами упражнялся на силовых установках в училище, и кивнул. И это ещё мы — операторы восьмого-девятого витков, у прошедших инициацию на эталонном шестом мощность в разы выше.

— А делать перерывы между подходами в ожидании, пока фоновое излучение в норму придёт, — чистая потеря времени, — продолжил втолковывать мне аспирант. — К тому же отдельных аудиторий на всех не напасёшься, в учебных помещениях сразу по нескольку человек занимается, вот и приходится изгаляться. Ну а ближе к концу третьего курса обычно все руку на контроле сверхсилы набивают, и эта техника ненужной становится. Она ведь никакого прироста мощности не даёт, только идёт эта… — Он прищёлкнул пальцами. — Рециркуляция!

— О, как! Есть о чём подумать… — озадачился я и заодно решил прояснить вопрос с жутким стариком. — Слушай, а что такое сверхрезонанс?

Вениамин озадаченно уставился на меня, пришлось пояснить:

— Да услышал тут просто.

— В институте мы этот термин больше не используем, — сказал аспирант после недолгой паузы. — А что такое сверхрезонанс, ты знаешь и сам. Первые подстройки операторов сопровождал? Вступительный инструктаж проходил?

— А-а-а! — протянул я. — Глаза начинают светиться, и всё такое? Это понятно, но каков принцип?

Вениамин Мельник пожал плечами.

— Отказывают защитные механизмы организма, сверхсила сначала выжигает нервную систему и повреждает мозг, затем разрушается тело, а высвободившаяся энергия сметает всё вокруг. Одно время исследовали этот процесс для расширения возможностей операторов, но в итоге проект свернули, а сам термин вышел из употребления. Теперь это критический сбой нормального течения резонанса.

— Так понимаю, есть техники для его вызова? — предположил я.

В ответ аспирант только руками развёл и улыбнулся. Не стал говорить ни да, ни нет.

По мере удаления от Зимска местность начала становиться гористой. Железная дорога то тянулась мимо поросших соснами скалистых косогоров, то пересекала по мостам узкие обмелевшие речушки. Солнце миновало зенит, но всё ещё припекало, караульные попрятались от него в тени автомобилей, только командир дежурного зенитного расчёта маячил с биноклем в руках. Я распахнул обе двери кабины грузовика и развалился на сиденье, свесив ноги и заложив за голову руки. Собирался подумать о технике двойного вдоха, но размеренный перестук колёс очень скоро убаюкал, сам не заметил, как глаза слипаться начали.

Из полудрёмы вырвали паровозные гудки. Сначала длинный, следом два коротких. И сразу кто-то заорал:

— Воздух!

Я дёрнулся, свалился с сиденья и буквально выполз из кабины на платформу, завертел головой по сторонам. В небе — никого и ничего, только суетились зенитчики, спешно занимавшие места согласно боевому распорядку.

Учебная тревога?

И тут с явственным хлопком проявился гул авиационных двигателей, а миг спустя через ближайшую сопку перемахнули три шедших на бреющем полёте нихонских штурмовика. Наперерез поезду побежали парные дорожки выбиваемых пулями фонтанчиков земли, миг спустя они перечеркнули две платформы и теплушку, а следом над нами с рёвом пронеслись вражеские самолёты. Они почти сразу заложили крутой вираж, намереваясь зайти в хвост состава, дабы пройтись пулемётами по всей его длине, и безнаказанным столь неосмотрительный маневр не остался. Опалило нервную систему ворохом помех внезапно проявившееся ясновидение, пространство неуловимо исказилось, и одна из крылатых машин превратилась в шар огня, обломки так и разлетелись!

По двум оставшимся штурмовикам ударили зенитные орудия, да ещё в безумном темпе затарахтели пулемётные спарки и начали палить из винтовок караульные. Я и сам схватился за автомат, но, прежде чем успел прицелиться, самолёты перевалили через сопку, нырнули за неё и скрылись из виду.

Ух… Пронесло…

Ведь пронесло же?

Глава 1/2

Как впоследствии рассказал Глеб Аспид, каким-то чудом обошлось не только без убитых, но и даже без раненых. Очередью зацепило один из грузовиков, да ещё пришлось провести ревизию пострадавших при налёте ящиков с боеприпасами, достать и вскрыть повреждённые цинки, перебрать винтовочные патроны из простреленных пачек и пустить нормальные на снаряжение пулемётных лент.

Белый Камень оказался небольшим городком, вид на который открылся сразу, как состав миновал перевал, разрезавший не столь уж и высокий горный хребет. В центре населённого пункта высилось несколько трёхэтажных домов, сложенных из красного кирпича, но толком оглядеться не получилось, поскольку состав на полном ходу проследовал мимо вокзала на южную окраину, застроенную длинными двухэтажными бараками — бревенчатыми и на каменных цоколях. Ещё там располагались кирпичный завод и ткацкая фабрика, вот в тупик между ними поезд и загнали.

— Разгрузка по второму варианту! — прокричал Вениамин Мельник, когда поезд остановился и бойцы взвода принялись споро освобождать закреплённый после погрузки на платформы автотранспорт.

Я и понятия не имел ни о каком втором варианте и лишь догадывался, что это не стандартный съезд по аппарели, справился на сей счёт у прапорщика.

— Ох уж мне эти замены в самый последний момент! — горестно вздохнул Глеб Аспид, упёрся ладонями в борт грузовика, и автомобиль дрогнул, чуть приподнялся над платформой и принялся смещаться с неё, чтобы затем плавно опуститься на землю.

Я и глазом моргнуть не успел, как снявшие с платформы колёсный лафет зенитного орудия бойцы закрепили сцепку, и прозвучала команда:

— Поехали! Поехали!

Вся процедура не заняла и пяти минут, управились бы и раньше, если б всюду не суетились пехотинцы. Одни куда-то тащили мешки с песком и нагруженные кирпичом носилки, другие оборудовали долговременные огневые позиции, третьи разгружали дрезину с лесом.

Командовал заслоном армейский майор, он сразу приказал убираться с открытого пространства и загонять транспорт в цеха и проезды между ними. Некоторые здания уже оказались заняты: в иных обустроили конюшни, где-то стояли броневики, а в одном разместили пару айлийских двухбашенных танков с автоматическими орудиями, не превосходившими калибром наши зенитки. В ОНКОР таких раритетов и не осталось уже, наверное, — немудрено, что первым делом майор справился о возможности наших зенитных орудий вести огонь по наземным целям. Утвердительный ответ его немало воодушевил, он вызвал двух капитанов — артиллериста и танкиста, заодно пригласил на собрание Василия Архиповича, а комиссар в свою очередь прихватил с собой Вениамина Мельника.

Оставшийся за старшего прапорщик Аспид велел достать из кузова флягу и отправил двух бойцов на поиски ближайшей колонки, этим его руководящая роль и ограничилась, и я начал прохаживаться туда-сюда, заглянул в цех, поглазел на броневики и решил, что их пулемёты и автоматические двадцатимиллиметровые пушки окажутся вполне эффективны против джунгарской кавалерии и пехоты. А собственной бронетехникой те, можно сказать, и не располагали вовсе. Что было — всё пожгли по весне нихонцы.

Вот только майора явно неспроста интересовало наличие у нас бронебойных снарядов к зенитным орудиям, он определённо опасался появления вражеских танков, и лично меня это обстоятельство нисколько не радовало.

Ёлки зелёные! Да я попросту места себе не находил!

И ведь это у меня ещё какой-никакой опыт боевых действий имеется, а остальным каково?

Впрочем… Вполне возможно, что как раз по причине хоть какого-то опыта меня сейчас и потряхивало. Я ведь прекрасно помнил, как прошлым летом боялся голову от земли приподнять, когда пулемётчик диверсантов огнём прижал. А тут — танки!

Единственное, что действительно радовало, — это метровая толщина кирпичных стен. Отсюда даже с помощью артиллерии нас долго выковыривать придётся, а до такого, надеюсь, всё же не дойдёт.

Вернулись Дичок и Мельник не сказать, что мрачнее тучи, но и радостью они отнюдь не лучились. Тянуть резину комиссар не стал и сразу перешёл к делу, заявив:

— В семи километрах от города выставили заслон отступившие к Белому Камню пограничники. Их усилили взводом пехоты, броневиком, парой ротных миномётов и сорокопяткой, от нас туда отправится разведвзвод и одно из зенитных орудий. Задача проста: остановить продвижение противника к Белому Камню, чтобы армейцы успели перебросить подкрепление и резервы для контрнаступления. Поручик Гнёт, прапорщик Аспид, подойдите!

Вениамин Мельник нахмурился пуще прежнего и заявил:

— Настаиваю на том, чтобы возглавить отделение!

— Успеешь ещё повоевать! — отрезал комиссар. — Ты мне здесь нужен. Всё! Закрыли тему! Займись размещением людей.

Корнет точно собирался настоять на своём, но перехватил взгляд собеседника, козырнул и принялся сыпать распоряжениями, распределять зоны ответственности и сектора обстрела. И я нисколько даже не удивился, когда ценными указаниями оказались одарены решительно все, кроме командира расчёта взятого мной на прицеп зенитного орудия. Нам пришлось расписываться за ознакомление с приказом о переводе во временное распоряжение командира одной из пограничных застав особого отдела по Зимску.

— Загружайте в машину тройной боекомплект, — приказал напоследок Мельник старшему вахмистру. — И бронебойных два ящика возьми на всякий случай. Нет, лучше три.

— Будет исполнено, — бесстрастно отозвался командир зенитного расчёта, а когда корнет отошёл, протянул мне руку. — Юрий.

— Пётр, — в свою очередь представился я.

— Давай тогда к складу. Не на себе же ящики таскать.

Я глянул на взятый на жёсткую сцепку четырёхколёсный лафет зенитного орудия, вздохнул и забрался в машину. Как на грех забарахлил стартер, пришлось крутить заводную ручку. Потом ещё и в погрузке снарядных ящиков поучаствовал, немного упрел даже. Промочил горло, остатки плескавшейся во фляжке воды вылил на голову, отфыркался и снял гимнастёрку, принялся зашивать оставленную метательной звездой прореху. Всё верно: сам себе занятие нашёл, лишь бы только бездельем не маяться и о всяком разном нехорошем не думать. Совсем-совсем ни о чём не думать.

Только привёл форму в порядок, прикатили вездеход и мотоциклы разведвзвода, следом подошли Глеб Аспид и Вениамин Мельник.

— Готовы? — поинтересовался корнет.

— Так точно! — отозвался командир зенитного расчёта.

— Выдвигайтесь тогда, чтобы успеть до темноты на новом месте обустроиться, — сказал Мельник прапорщику, а меня хлопнул по плечу. — Ты гляди, не посрами там военную кафедру!

— Да уж постараюсь.

Аспирант не удержался от тяжёлого вздоха.

— Эх, ты-то на переднем крае окажешься, а мне в тылу торчать! Белой завистью завидую! Удачи, Петя!

Я поблагодарил его и забрался в кабину. Первым с территории завода выехал направленный в головной дозор мотоцикл, следом двинулся вездеход, дальше уже и мой черёд пришёл. Напрямик через город мы не поехали, сразу повернули в сторону предместья, и дорога пошла под уклон. Белый Камень был выстроен на нескольких холмах, и с учётом постоянного перепада высот передвигаться по нему на неповоротливом грузовике новичку вроде меня было сущим мучением. Того и гляди, притормозить не успеешь и в какую-нибудь телегу въедешь. А ещё — люди. Местные жители нескончаемыми вереницами шагали вдоль домов, тащили на закорках тюки с пожитками и малолетних детей, толкали перед собой тележки. Только зазевайся — и точно кого-нибудь переедешь.

— И куда они? — поинтересовался я у прапорщика между делом.

— Вроде на вокзале эвакуационный пункт организовали. Сюда подкрепление перекидывают, обратно женщин, детей и стариков везут. Мужиков к работам привлекать собираются, а кого-то уже под ружьё поставили, как понял.

Минут через десять мы добрались до окраины, там окапывались пехотинцы, за обочиной мелькнул плакат: «Мины». На развилке двух дорог военный регулировщик поднял красный флажок, призывая остановиться нагруженную мотками колючей проволоки подводу, и позволил нам миновать перекрёсток в первоочередном порядке.

Автоколонна пересекла поле и втянулась в лес, узкая дорога начала петлять меж поросших высоченными соснами сопок, затем пошла в горку, и движок принялся надсадно порыкивать, пришлось даже сбросить скорость. Подлесок был не слишком-то и густым, но даже так обзор оставлял желать лучшего — тут ничего не стоило устроить засаду и расстрелять транспорт с дистанции кинжального огня; враз стало не по себе. Как ни крути, здесь даже головной дозор ситуацию не спасёт, вся надежда на спаренный крупнокалиберный пулемёт в кузове грузовика, сверхспособности и выучку зачисленных в разведвзвод егерей.

Но обошлось без неожиданностей, а минут через десять мы и вовсе выехали к мостку через широкий ручей, где отрывали окопы пятеро пехотинцев.

— Заминировать бы тут всё, — заметил я.

Прапорщик указал куда-то в сторону от дороги.

— А вон глянь! Не сапёры разве?

Я пригляделся к незамеченной до того телеге и задумчиво хмыкнул.

— Скорее связисты линию тянут. Вон и катушка с проводом у них точно не просто так.

— Может быть, — не стал спорить Глеб, который всю дорогу не выпускал из рук автомата и напряжённо вертел головой по сторонам, ещё и придерживал ногой дверцу, не позволяя той захлопнуться.

У меня даже возник соблазн полюбопытствовать, откуда его перевели в зенитную роту, но ситуация к беседам на отстранённые темы не располагала, просто сделал зарубку на будущее. А вот разговор о том, что нас ждёт в самом ближайшем будущем, откладывать не стал.

— Разрешите спросить? — обратился я к прапорщику.

— Валяй!

— Какая оперативная обстановка вообще? Комиссар что-нибудь рассказал?

Глеб Аспид задумчиво хмыкнул.

— Комиссара послушать, нас развлекательная прогулка ждёт. Джунгары — вояки ещё те, погранцов на заставах они не столько даже числом задавили, сколько внезапностью взяли. Да и броневиков у них не так много, об артиллерии и вовсе никаких сведений нет. Но вот в небе нихонцы нас вчистую переигрывают, это серьёзная проблема. На новых позициях пехота уже окопалась, их оттуда не выбьют, если только с неба утюжить не начнут. Но так для этого нас и привлекли, чтоб не начали! — Прапорщик, усмехнулся и легонько пихнул меня в бок. — Да ты не переживай! Сейчас наши в Белом Камне силёнок накопят и джунгар пинками обратно погонят. Кавалерия против бронетехники не пляшет.

Лично мне показалось, что в Белом Камне полным ходом идут приготовления к осаде, но завести об этом разговор не успел. Ехавший перед нами вездеход замедлил ход и остановился перед уложенным поперёк дороги бревном, на котором сидел пехотинец с лысыми погонами рядового. Ещё два караульных расположились на поваленной вдоль дороги сосне, рядышком лежали трёхлинейки.

Молоденький ефрейтор мигом вскочил на ноги, отдал честь и велел подчинённым освободить проезд, оттащив в сторону бревно.

— Господин поручик, сразу за поворотом у взгорка съезд налево будет, не пропустите! — подсказал он. — Там и наш подпоручик, и ваш штабс-ротмистр. Все там!

Взводный кивнул и махнул рукой головному мотоциклу.

— Ходу!

Через полсотни метров мы и в самом деле вывернули к небольшому взгорку с вросшими в склон замшелыми валунами. Обустроенных огневых позиций снизу разглядеть не удалось, я заметил лишь сидевшего на плоском камне бойца в форме пограничного корпуса с биноклем в руках. Здесь же в лес уходили две накатанные колеи, отмеченные примятой травой и поломанными папоротниками. Тут и там из земли торчали пеньки срубленных кустов и молодых ёлок, где-то выворотили из земли и откатили в сторону камни, а местами наскоро засыпали неглубокие овражки, но и так пробирались по проезду медленно-медленно, ещё и ветви деревьев то и дело цепляли кабину и борта грузовика.

Немного погодя попалась команда, расчищавшая подлесок, а после того, как импровизированная дорога начала понемногу забирать вверх по склону, я разглядел несколько человек, занятых рытьём окопов. Очевидно, здесь предполагалось разместить заслон на случай, если противник попытается обойти нас с тыла.

Весь подъём на пригорок движок грузовика надсадно рычал, возникло даже опасение, что он вот-вот заглохнет, но обошлось, и минут через пять мы выехали на узкую прогалину среди деревьев. Там были установлены два ротных миномёта, чуть в стороне под сенью высоченных сосен лежали штабеля выкрашенных зелёной краской ящиков, на противоположном краю стояла пара палаток, а неподалёку от обложенного камнями родника дымила трубой полевая кухня.

Когда взводный разведчиков и наш прапорщик скрылись в штабной платке, я не утерпел, зачерпнул из ключа пригоршню воды, умылся и напился.

Уф-ф! Хорошо!

От полевой кухни тянуло ароматом немудрёной стряпни, и бойцы начали поглядывать на неё с нескрываемым интересом, но после недолгого разговора с командиром пограничников взводный разведчиков приказал загонять мотоциклы под деревья и отправился распределять по позициям бойцов с ручными пулемётами и противотанковыми ружьями. Егерей-операторов он оставил готовиться к вылазке.

Ну а нам прапорщик Аспид приказал браться за топоры, пилы и лопаты. И если обустройство укрытия для зенитного орудия представлялось мне задачей не слишком сложной даже с учётом необходимости оперативного перемещения лафета на позицию для стрельбы прямой наводкой по наземным целям, то спрятать грузовик могли помочь разве что складки местности. Почва-то оказалась на редкость каменистой, глубже штыка лопаты начинался чуть ли не сплошной гранит.

Впрочем, имелись у нашего расположения и несомненные достоинства. Начать хотя бы с того, что обустраивались огневые позиции на опушке леса, за которой начинался пусть и не слишком крутой, зато весьма протяжённый косогор. По дну расселины среди каменной россыпи подковой изгибалась мелкая речушка, а до стены деревьев на противоположной её стороне было никак не меньше полукилометра. И всё это пространство с нашей господствующей высоты прекрасно просматривалось и простреливалось. Дорога тоже была как на ладони, с учётом артиллерийского орудия, зенитной пушки и пары крупнокалиберных пулемётов по ней было не прорваться даже броневикам.

Единственное что немного напрягало — это лес за спиной. Если противник зайдёт с тыла, придётся лихо. Но поручик не зря егерей разведать округу настропалил, это их хлеб. Мне же предстояло хорошенько поработать лопатой. Для грузовика отыскался небольшой овражек — поначалу пологий, он упирался в скальный уступ и дальше резко отворачивал в сторону. Прапорщик Аспид велел расчистить подъезд от кустов, выровнять склон и выкопать вросшие в него валуны. И то же требовалось проделать со склоном противоположным, дабы грузовик мог подняться из укрытия непосредственно к опушке и вести огонь по наземным целям.

— И никаких сверхспособностей! Ручками копайте! Ручками! — распорядился прапорщик. — Линь, тебя это в первую очередь касается! Не демаскируй нам позицию!

— Так точно! — отозвался я без всякого энтузиазма, поскольку уже начал прикидывать, как бы обустроить позицию, не прибегая к физическому труду.

Для меня и пары пулемётчиков работы тут было вагон и маленькая тележка, ладно хоть вытаскать камни помог экипаж броневика. Боевую машину укрыли в подлеске метрах в пятидесяти от нас и замаскировали срубленными кустами, а помимо этого соорудили бруствер из сосновых стволов и гранитных валунов. Не обошлось без дополнительной защиты и у нас, Аспид велел превратить узкую часть овражка в импровизированный блиндаж, накрыв его уложенными поперёк брёвнами, благо теми снабдили армейцы. Под навес не помещалась даже кабина, над грузовиком пришлось натянуть маскировочную сеть.

Некоторое время спустя на помощь нам прислали расчёт зенитного орудия и дело пошло веселее, но и так провозились с обустройством укрытия до позднего вечера.

— Блиндаж — это хорошо, но там вас всех разом накрыть могут! — обрадовал нас Глеб Аспид, до того работавший наравне с подчинёнными. — Ройте щели! В них только прямым попаданием достанут, осколки выше пройдут.

Пришлось выискивать не слишком каменистые участи и вгрызаться в землю ломами и лопатами. Работали тройками, сменяя друг друга, но ни одно из двух индивидуальных укрытий к наступлению темноты до ума довести не успели. А там прапорщик скомандовал отбой и позвал всех ужинать. Нам выдали успевшую остыть перловку и подогретый на костре травяной чай, и хоть вымотался я до невозможности, смолотил свою порцию в пять секунд, а потом уже без всякой спешки вприкуску с куском сахара пил настой лесных трав.

Ладони я не стёр в кровь исключительно из-за шофёрских краг, и даже так без мозолей не обошлось, а уж с ними никакая сверхэнергия помочь не могла, оставалось лишь ждать, пока не сойдут сами. Но процесс регенерации подстегнуть я всё же не преминул, поскольку помимо всего прочего нещадно ломило спину и отваливались руки. Вот и откинулся спиной на ствол высоченной сосны, успокоил дыхание, погрузился в медитацию, концентрируя в нужных местах внутреннюю энергию и волнами прогоняя её по организму.

Чертовски мешало расслабиться и очистить сознание вившееся вокруг комарьё, невольно подумалось, что все эти созерцательные техники хороши исключительно среди цивилизации в обустроенных залах с горячей водой в душевых и пивом в буфете. А вот как их практиковать отшельникам на лоне природы — большой вопрос. Попробуй достичь просветления, когда тебя поедом едят!

Прапорщик начал распределять дежурства, в обязательном порядке ставя в каждую смену хотя бы одного оператора, и мне пришлось отвлечься от медитации, да ещё вышли на полянку пропадавшие весь день в лесу егеря. Получив миску с кашей, Никита Алтын уселся рядом и положил на землю автомат. Мне даже его спрашивать ни о чём не пришлось, сам сказал:

— Передовой отряд джунгар в десяти вёрстах от нас. На пути у них взорванный мост, но к утру они точно сюда выйдут.

— Много их?

— Кто знает?

Егерь пожал плечами и принялся за обе щёки уминать перловку. Я отвлекать его расспросами повременил, и лишь когда миска опустела, поинтересовался:

— Как думаешь, не обойдут нас по лесу?

Вопрос оставил Никиту совершенно равнодушным.

— Могут, — спокойно произнёс он. — Но с тылу пограничники уже окопались и подлесок проредили. Там все с автоматическим оружием и гранат в достатке. Отобьются, если что. Задержат до прихода подкрепления так уж точно.

Подкрепление! Я едва удержался от презрительной гримасы. Если пограничники показались мне тёртыми калачами, то приданный им в усиление пехотный взвод представлял собой сборище вчерашних новобранцев, которыми просто заткнули образовавшуюся дыру. И это заставляло задуматься, не отнесли ли вдруг в разряд пушечного мяса и нас самих.

Думать так было… неприятно.

Долго засиживаться у костра я не стал, спустился к загнанному в овражек грузовику, в кузове которого уже посапывали бойцы из расчёта крупнокалиберного пулемёта и забрался в кабину. Спать!

Мелькнула разве что мысль войти в резонанс, дабы набрать потенциал в противофазе, но делать этого не стал. Не из лени, просто побоялся, что в случае ночного нападения окажусь не в состоянии в полной мере задействовать сверхспособности, вот и решил не рисковать. Повышенная чувствительность к энергетическим аномалиям, конечно, дорогого стоит, да только во сне мне от неё ни холодно, ни жарко.

Вот сейчас закрою глаза и всерьёз задрыхну, почти до утра. Моё дежурство на рассвете, а до того если только по тревоге поднимут.

Не хотелось бы…

Глава 2

Снилось… Да ерунда всякая снилась, если разобраться. Куда-то шёл, с кем-то спорил, что-то кому-то доказывал. Вроде бы с Лией общался, хотя, может, и со Львом или Аркашей, а то и вовсе с Ингой, но если и с ней, то определённо без всякого эротического подтекста, — после пробуждения всё как-то сразу смешалось и смазалось, выветрилось из головы. Неуловимо сгинуло, словно утренний туман после восхода солнца, стоило только растолкать меня сослуживцам, когда подошло время дежурства.

Туман, к слову, был не только в моём сне, присутствовал он и в реальности. Сгустился в низинке, затопил всё там своей непрозрачной молочной пеленой. Впрочем, ясновидению он помехой стать не мог, вот на сверхспособностях я и решил сосредоточиться. Первым делом умылся, зачерпнув в ведре пригоршню воды, и сбегал к обустроенному сослуживцами отхожему месту, затем узнал от разводящего связку пароль-отзыв, а после не стал торчать на всеобщем обозрении, изображая из себя мишень, уселся на вытащенный из кабины грузовика вещмешок, откинулся спиной на шершавый ствол.

Ночью заметно похолодало, но прорезиненная куртка не промокала и не продувалась ветром, замёрзнуть — не замёрз. Восполнил убыль внутреннего потенциала и погрузился в лёгкий транс. Войти в нужное состояние с открытыми глазами оказалось не так-то и просто, но тут ничего не попишешь — стою на посту на самом что ни есть переднем крае. Пусть егеря уже куда-то умотали, да только лес большой, всех вражеских разведчиков им никак не перехватить.

Эх! Сюда бы зоопата!

А лучше сразу танковую роту — мечтать так мечтать!

Я вздохнул и принялся отслеживать состояние энергетического фона, активных техник не задействовал, а потому контролировал не столь уж и большую зону, зато и сам не создавал дополнительных помех. Очень уж не хотелось выдать своё местонахождение, ежели вдруг поблизости окажется вражеский оператор. Вскроюсь и первоочередной целью сделаюсь…

Туман понемногу редел, стекал по склону расселины, скапливался над бежавшей меж камней речушкой, которая огибала нашу высоту, создавая дополнительную линию обороны. Вскоре в молочной пелене начала проглядывать серая лента дороги, и я слегка ослабил концентрацию, помассировал виски.

Вновь вспомнился рассказ Вениамина о технике двойного вдоха, вот и задумался о том, каким образом мог бы её реализовать. Ясно и понятно, что правильней не заниматься самодеятельностью, а получить доступ к соответствующей методичке, да только между мной и библиотекой РИИФС пятьсот вёрст и целая пропасть времени. Когда ещё туда попаду? А так — принцип понятен, почему бы и не получить требуемый результат экспериментальным путём?

Имелась у меня одна идейка касательно этой техники, и, поскольку откладывать её проверку на будущее не хотелось, я рассеял в пространстве малую толику внутреннего потенциала, а затем попытался притянуть её обратно. Что-то даже получилось, только коэффициент полезного действия, несмотря на предельную сосредоточенность, оказался чрезвычайно низок. И что самое печальное — ничем иным параллельно этому процессу заниматься я был попросту не способен.

Впрочем, подсказка заключалась уже в самом названии техники, вот я и принялся подгонять воздействие на выбрасываемую из себя вовне сверхсилу под ритм дыхания. Провозился с полчаса, и вроде бы даже что-то начало получаться, не удалось самого главного — перевести контроль на подсознательный уровень. Так-то всё просто: на выдохе выплеснуть из себя энергию, а на вдохе притянуть её обратно, не позволяя рассеяться, ан нет — не выходит каменный цветок. Едва не задохнулся даже.

Просто дышал какое-то время, прилагая к тому осознанные усилия, вот и перехватил контроль над этой функцией организма у бессознательного. А как отвлёкся, так и осознал вдруг, что больше не дышу. Пришлось погружаться в медитацию.

Пропустить вражеских лазутчиков я нисколько не опасался, да и лагерь понемногу просыпался, тут и там сновали бойцы, потянуло дымком с полянки, где стояла полевая кухня, начали стучать о каменистую почву лопаты. Моё дежурство уже подошло к концу, когда от леса на другой стороне расщелины донёсся отзвук приглушённого деревьями и расстоянием взрыва. Следом там разгорелась ожесточённая перестрелка, и к небу начал подниматься столб чёрного дыма, а после небольшой паузы захлопали наши миномёты, принялись отправлять джунгарам свои смертоносные гостинцы.

К этому времени я уже скатился в овражек-блиндаж и забрался в кабину грузовика, но стрельба мало-помалу стихла, а из леса так никто и не появился.

— Похоже, егеря тарарам устроили, — сказал круглолицый унтер, числившийся наводчиком крупнокалиберного пулемёта, после достал кисет и принялся сворачивать самокрутку.

Звали его Варламом, а второй номер откликался на Пулю — фамилия это или прозвище, я справляться не стал.

— Похоже на то, — кивнул я. — Кормить-то нас будут сегодня?

— Сейчас принесут.

И точно — не забыли, выдали по порции пшёнки и два ломтя свежего белого хлеба каждому. Не завтрак в студенческой столовой конечно, но на природе аппетит разыгрывается волчий. Опять же — сейчас брюхо не набьёшь, и неизвестно, когда следующий раз покормят. Как бы не пришлось выданные в дорогу сухари в воде размачивать.

Мы ещё толком поесть не успели, когда от окопа к окопу полетела команда готовиться к бою.

— Без команды не стрелять! — дополнительно предавалось от бойца к бойцу. — Не высовываться!

Унтер-офицер и ефрейтор поспешно спустились в овражек к грузовику, а я перебрался к настилу блиндажа, улёгся рядом и посильнее опустил на лицо козырёк кепи. На дорогу из леса выехал конный разъезд джунгар. Лошадки были низкорослыми, но бежали ходко, тройка кавалеристов споро достигла низа лощины и переправилась через речушку по автомобильному мосту, сразу за которым дорога начинала забирать в сторону, огибая кручу.

Один из дозорных время от времени оглядывал окрестности в бинокль, должно быть, именно он и заметил что-то подозрительное. Кавалеристы вмиг развернулись и во всю прыть поскакали обратно, вдогонку защёлкали винтовочные выстрелы. Одна лошадка споткнулась и кувыркнулась через голову, на спине другой безвольно обмяк поймавший спиной пулю кавалерист, и тогда, помимо снайперов, по последнему из беглецов начали палить все кому не лень. Даже пулемёт с фланга, где расположились пехотинцы, длинной очередью протарахтел.

И снова заорали:

— Не стрелять! Без команды не стрелять! — но было уже поздно. Едва ли головной дозор состоял всего лишь из трёх человек, а значит, разведчики противника получили определённое представление о расположении наших позиций.

И вот что теперь они станут делать?

Я полежал ещё немного, потом отполз от опушки и вернулся к брёвнышку. Только взял миску, и предчувствием недоброго резануло нервы ясновидение, а миг спустя посреди чистого неба из ниоткуда возникло звено нихонских штурмовиков!

Выйдя на дистанцию кинжального огня, вражеские операторы перестали удерживать оптические иллюзии и звуковые экраны, вот самолёты с красными кругами на крыльях и проявились одномоментно во всей своей смертоносной стремительности. Высота — метров сто, даже головы пилотов за стеклянными фонарями кабин видны!

По ушам ударил гул авиационных двигателей, кто-то крикнул:

— Возду… — Но окончание предупреждения уже потерялось в треске пулемётов и вое авиабомб.

Сбегая в овражек, я споткнулся и кувыркнулся через плечо, вскочил и сиганул под накат блиндажа. Тут же загрохотали взрывы, задрожала под ногами земля. Унтер с ефрейтором, наплевав на опасность словить осколок или пулю, забрались в кузов, но самолёты уже промчались над пригорком, унеслись дальше, скрылись из виду за деревьями.

По штурмовикам и выстрелить никто не успел, а вот они прошлись по опушке шестью пулемётами, ещё и отбомбились — к счастью, не слишком точно. Воронками оказался испещрён преимущественно косогор, в непосредственной близости от наших позиций легло не так уж много смертоносных гостинцев с неба, да ещё какая-то их часть рванула дальше в лесу.

И даже так кого-то зацепило, мимо овражка пробежали бойцы с носилками. Они унесли раненого к госпитальной палатке и снова вернулись на опушку, но на этот раз уже без всякой спешки. И так же неспешно потащили в лес безжизненное тело.

Варлам дрожащими руками принялся сворачивать самокрутку, но табак всё просыпался и просыпался. Пуля не выдержал и вытянул из кармана мятую коробку папирос, сунул одну наводчику, и они закурили. Меня и самого потряхивало — очень уж внезапно всё произошло. И что самое поганое — даже непонятно, как на такую тактику реагировать!

Прибежал прапорщик, спустился в овражек и с облегчением перевёл дух.

— Все целы? Вот и хорошо.

— Остальные как? — поинтересовался я.

— В разведвзводе пулемётчика контузило, а так обошлось, — сообщил Глеб Аспид. — Слушайте сюда: до особого распоряжения работать будете исключительно по воздушным целям. Линь, из оврага не подниматься. Ясно?

— Так точно!

Варлам сплюнул попавшие на язык табачные крошки и с досадой спросил:

— Да как тут работать-то? Нихонцев до последнего видно не было! Мы даже прицелиться не успели!

Прапорщик встопорщил в недоброй улыбке свои песочного цвета усы.

— На этот счёт не переживай. Примем меры. Я с вами останусь, дам отмашку.

Заявление это ничего особо не прояснило, но раз уж выкатывать грузовик из овражка не требовалось, я вооружился лопатой и принялся откапывать не доведённую вчера до ума щель. Моментально разогрелся и упрел, снял куртку и кинул её в кабину.

— Это дело, — похвалил меня прапорщик. — Пуля, ты тоже, давай, не филонь! Копай! За пулемётом и Варлам постоять может.

Ефрейтор последний раз затянулся и выкинул окурок, после спрыгнул из кузова и нехотя взялся за лопату. Сам Аспид уселся на брёвнышке и вытянул ноги, но полагать его показную расслабленность праздным ничегонеделаньем было бы ошибкой. Прапорщик работал со сверхэнергией, создаваемую им энергетическую аномалию я ощущал предельно чётко. Фоновые искажения беспрестанно меняли свою интенсивность, словно шла какая-то непонятная подстройка. А затем по пространству пробежалась волна едва уловимых помех, следом ещё одна и ещё. Активный поиск разгонял по округе сверхэнергию с размеренностью биения сердца, и совершенно точно осуществлял эти воздействия не Аспид, он лишь неким образом синхронизировался с ними, дабы получить доступ к оценке производимого эффекта.

Я воткнул лопату в землю, навалился на неё и вытер со лба пот, заодно попытался определить источник странных искажений. По всему выходило, что он близок к позиции зенитного орудия, не иначе задействовал свои способности командир его расчёта. Сразу как-то от сердца отлегло. Пусть даже дальность обнаружения вражеских операторов и не была слишком высока, но хоть не лопухнёмся как в прошлый раз, будет время заградительный огонь открыть. Ну а пока — копать.

Мы с Пулей решили не распылять силы и взялись совместно углублять одну щель, попеременно орудуя то ломом, то лопатой. Присутствие прапорщика не позволяло филонить, и очень скоро я втянулся в размеренный ритм земляных работ, в первый миг даже не отреагировал на донёсшийся из леса крик:

— Воздух!

И тут же вскочил на ноги Аспид.

— Варлам, не спать! На десять часов, угол сорок градусов! Твой крайний левый! Жди! — крикнул прапорщик и начал обратный отсчёт: — Три! Два!..

Ефрейтор Пуля тут же бросил лопату и полез в кузов грузовика, а я от греха подальше спрыгнул в щель и присел там, укрываясь от возможного обстрела.

— Один! — Крик Аспида совпал с разрушением оптической и акустической иллюзий, прикрывавшей до того звено нёсшихся к земле нихонских штурмовиков, а крик: «Огонь!» потонул в грохоте крупнокалиберного пулемёта.

Варлам всадил очередь в брюхо своей цели, но лишь издырявил обшивку — ни сбить, ни поджечь самолёт не вышло, а вот осколочные снаряды зенитного орудия оказались куда более эффективными — первый из штурмовиков завилял и попытался набрать высоту, скрылся из виду, оставляя за собой дымный след, и почти сразу от мощного взрыва дрогнула под ногами земля. По третьему самолёту открыл огонь спаренный пулемёт вездехода, но тот промчался над нами так стремительно, что попаданий я попросту не отметил.

Следом начали рваться авиабомбы, а только смолк грохот взрывов, как через звон в ушах пробился визг пронёсшейся над опушкой мины. В лесу грохнул, застучали по сосновым стволам осколки. Прапорщик заорал:

— В укрытие! — и сам без промедления юркнул под бревенчатый настил.

Я колебался недолго, выскочил из недоведённой до ума щели и бросился вслед за спрыгнувшим из кузова пулемётным расчётом, скатился в овраг, и где-то совсем рядом рвануло, на меня посыпались комья земли. Помимо миномётов бить по нашим позициям начала и вражеская артиллерия, от беспрестанного грохота взрывов хотелось схватить лопату и начать закапываться в землю, звон в ушах сменился гулом в голове, и я создал защиту от ударных волн, на случай если в овражек залетит снаряд или мина. Моей невеликой мощности вполне хватало на то, чтобы удерживать зону разряженного воздуха и линзу повышенного давления, ещё бы и сверхсилу вихрем закрутил, дабы иметь возможность гасить скорость осколков, но побоялся демаскировать нашу позицию. Если с той стороны среди корректировщиков огня присутствуют операторы, источник столь интенсивных помех они никак не пропустят.

Овражек перекрыл кинетическим экраном прапорщик Аспид. Поначалу он ничего такого делать не собирался, но, когда снаряд лёг так близко, что в щели меж брёвнами посыпались струйки набросанной сверху земли, то не преминул озаботиться дополнительной защитой. И вовремя: почти сразу осколки с воем прошли над настилом блиндажа, а могли бы и к нам залететь.

Меня от одной мысли об этом так и передёрнуло. Скорчился бы, закрыл глаза и зажал ладонями уши, да приходилось размеренно перекачивать через себя сверхсилу, работая на предельной мощности, вот и совладал с приступом паники, сохранил самообладание.

— Это артподготовка, сейчас полезут, — предупредил нас прапорщик.

Варлам встрепенулся и неуверенно склонил голову набок.

— Летят! — заявил он. — Точно летят!

Лично я в беспрестанном грохоте разрывов даже собственных мыслей не слышал, а вот унтер-офицера ринулся к зенитному пулемёту, но тут же юркнул обратно под настил и крикнул:

— Наши! Наши летят!

И точно — это пожаловал республиканский военно-воздушный флот. Два крыла истребителей сопровождали десяток тяжёлых бомбардировщиков; два из них отбомбились по лесу на той стороне расселины и сразу легли на обратный курс. Судя по начавшим подниматься к небу чёрным дымам, под удар попала дожидавшаяся окончания артподготовки техника противника.

Интенсивность обстрела моментально пошла на убыль, а немного погодя и вовсе наступила тишина, стали слышны отдалённые разрывы авиабомб — не иначе досталось устроившей нам весёлую жизнь артиллерийской батарее.

Аспид пробрался в дальний конец овражка, распластался там на земле за гранитным валуном и приник к биноклю.

— Линь! — позвал он меня.

— Да, господин прапорщик?

— Окопчик здесь лежачий отрой, — приказал командир. — Да брось ты лопату! Не сейчас! Сейчас полезут!

Я схватил автомат и ползком подобрался к нему в надежде, что прапорщик заблуждается и авианалёт позволил нам выгадать дополнительное время на подготовку, но куда там! Почти сразу вновь засвистели мины, а из леса начали выбегать вражеские пехотинцы. Они рассыпались цепью и рванули к речушке, следом на дорогу вылетел отряд в четыре десятка кавалеристов — эти устремились к мосту. И сразу на той стороне загрохотали пулемёты, принялись давить огнём наших стрелков. Тяжёлые винтовочные пули выбивали фонтанчики земли и песка, рикошетили от камней, свистели над головами, с глухим стуком заседали в сосновых стволах. Я подтянул к себе за ремень автомат, но прапорщик Аспид уже принялся отползать назад, заодно потянул за собой и меня.

— Не трать патроны, — посоветовал он. — Это разведка боем.

Я рискнул задержаться и увидел, как из леса на дорогу выкатились два броневика. Стволы установленных в их башенках пулемётов начали посверкивать дульными вспышками, но одна боевая машина тут же наехала на мину, подскочила и замерла в перекошенном состоянии, лишившись переднего левого колеса, а вторая задымила и начала медленно-медленно сдавать назад.

Как видно, её достали из противотанковых ружей бойцы разведвзвода, а вот наше единственное артиллерийское орудие упорно молчало, но ему, пожалуй, и не нашлось бы достойной цели. Отряд кавалеристов рассеяли и обратили в бегство шквальным огнём пулемётов, пехотинцы сначала залегли, потом и вовсе начали отступать, теряя под обстрелом человека за человеком, а лишившийся колеса броневик накрыло прямым попаданием из миномёта. Только листы железа во все стороны полетели!

Дальше мины начали рваться на опушке, но противник продолжал поддерживать огнём отступающих. Второй броневик заполз под прикрытие деревьев, там его добили из крупнокалиберного пулемёта нашей собственной боевой машины. Зажигательные патроны сделали своё дело — сначала повалил густой чёрный дым, немного погодя начал рваться боекомплект.

На этом всё и закончилось. Вновь потащили вглубь леса раненных, после дошёл черёд и до погибших при артиллерийском обстреле; таковых оказалось куда больше, нежели при первом авиационном налёте.

Прибежал вестовой от командира расчёта зенитного орудия, доложил об отсутствии потерь и поспешил обратно, тогда прапорщик достал портсигар.

— Не куришь? — спросил он у меня. — Это ты, брат, зря!

Варлам поковырялся мизинцем в ухе и заявил:

— Не, если они так и станут пехоту в лобовую отправлять, мы тут и всю джунгарскую армию перемолоть сможем. Пусть только патроны подвозят!

Пуля покачал головой.

— Чай, не дурные. Чай, догадаются по лесу пробраться и с тылу попробуют нас с высоты сковырнуть!

— Пусть попробуют, — зло выдал прапорщик и сплюнул попавшие на язык крошки табака. — Пупок развяжется! Там не раззявы-пехотинцы, там пограничники окопались!

Я потряс головой, но в ушах меньше звенеть от этого не стало, вот и заметил:

— А говорили, у джунгар артиллерии нет.

— Ну, сколько-то набрали, — пожал плечами Варлам.

Мы посидели и обсудили ситуацию, а потом к нам в овражек спустился незнакомый пехотный офицер.

— Подпоручик Водолей, командир пехотного взвода.

Аспид в ответ отрекомендовался командиром зенитного отделения и спросил:

— Чем обязан?

— Я от штабс-ротмистра, мне унтер на отделение нужен.

Брови прапорщика поползли вверх.

— Я тут при чём?

Взводный пехотинцев развёл руками.

— Штабс-ротмистр к вам послал. У него свободных людей нет.

— Так и у меня нет! — заявил Аспид.

— Послушай, прапорщик, — вздохнул Водолей. — У меня на четыре отделения один унтер и два ефрейтора, остальные — новобранцы!

Аспид остался непоколебим.

— Не мои проблемы!

Подпоручик его словно не услышал.

— Фельдфебеля прямым попаданием накрыло, а я не могу в двух местах одновременно быть! — продолжил он изливать душу. — Если над этими бестолочами унтера не поставить — разбегутся!

— Ничем не могу помочь! — отрезал Аспид, но такой ответ взводного пехотинцев не удовлетворил.

— Вот штабс-ротмистру об этом и скажите! Пусть тогда сам кого-то выделяет! Идёмте!

И они ушли. Я озадаченно глянул вслед командиру, а Варлам усмехнулся:

— Вот же простой как три копейки! — Он взял лом и окликнул своего второго номера: — Пуля, хватай лопату!

Они принялись вгрызаться в землю, я тоже филонить не стал, подхватил автомат и лопату, ползком вернулся к тому месту, где надлежало выкопать лежачий окоп и распластался на земле, не желая лишний раз маячить на всеобщем обозрении. До противоположной опушки с полкилометра, запросто может снайпер достать.

Плоская гранитная плита выдавалась из земли всего лишь сантиметров на десять и полноценным укрытием служить не могла, первым делом я начал отгребать от неё мелкие камни, а только очистил небольшой пятачок, послышался голос Аспида:

— Линь! Давай сюда!

Я забрался под настил, отряхиваясь, вышел к грузовику и обратился к командиру:

— Да, господин прапорщик?

Тот скорчил недовольную гримасу и огорошил меня неожиданным известием:

— Поступаешь в распоряжение подпоручика Водолея. Примешь командование над отделением.

Я так и захлопал глазами.

— Как так? Я ж за рулём!

— Сменю тебя, — заявил прапорщик.

— Но почему именно я?

Аспид тяжко вздохнул.

— Штабс-ротмистр приказал оказать содействие армейцам и отрядить к ним одного из вахмистров. Командира зенитного расчёта я отдать не могу, остаёшься ты. Всё, собирай вещички и двигай!

Двигай! Ну здорово!

Вот только протестовать смысла не было ни малейшего — кого ещё сбагрить, если не случайного в роте человека? — и я полез в кабину грузовика. Большую часть вещей выложил из мешка и сунул под сиденье, забрал с собой исключительно боекомплект. Имелись у меня серьёзные подозрения, что служба на новом месте долго не продлится.

Ну какой из меня командир отделения, ну в самом деле?

Подпоручик Водолей отыскался у обозной телеги на поляне с полевой кухней и госпитальной палаткой. Полог той был закреплён в поднятом положении, внутри санитар бинтовал плечо молоденького бойца; других раненых поблизости не наблюдалось, только валялась куча окровавленных бинтов и заскорузлых бурых комков ваты да сильно пахло кровью и чем-то медикаментозным.

— Господин подпоручик, младший вахмистр Линь в ваше распоряжение прибыл! — по-уставному отрапортовал я, не забыв отдать честь, но особого впечатление на нового командира не произвёл.

Тот смерил меня скептическим взглядом и уточнил:

— В корпусе младшим сержантом был?

— Так точно!

— Командный опыт?

— Начальником караула служил, — сказал я, не став упоминать, что речь идёт о работе в службе охраны института.

Взводный пехотинцев кивнул и передвинул ко мне книгу учёта личного состава, а стоило только внести свои личные данные и расписаться за назначение и ознакомление с уже подшитым туда приказом об откомандировании, споро состряпанным кем-то из подчинённых командира пограничников, объявил:

— В четвёртом отделении девять человек, и вот что, Линь: твоя задача не дать этим обалдуям разбежаться. Отвечаешь за это головой. Если кто-то дезертирует, пойдёшь под трибунал. Выбыть они могут либо по ранению, либо в случае смерти. И в том, и в другом случае потрудись предъявить раненого или покойника. Усёк?

— Так точно, — ответил я без особого энтузиазма. Не могу сказать, будто так уж близко к сердцу угрозу принял, но и настроения она мне отнюдь не улучшила. — Разрешите вопрос?

— Спрашивай.

— Они хоть немного обучены?

— А сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил взводный. — Нет, конечно! Нами тут просто дыру заткнули. У тебя шесть призывников и три добровольца. Вроде кто-то даже стрелять умеет.

Со списком личного состава своего отделения я уже ознакомился, но ещё питал какую-то надежду, что не всё так плохо, а тут мне её на корню срубили. Девять новобранцев — это же караул просто! Оставалось лишь надеяться, что либо к нам подкрепление подойдёт, либо в Белый Камень отступим, задачу выполнив.

— Ладно, идём с личным составом познакомлю, — позвал меня за собой подпоручик и двинулся к нашему левому флангу.

Отведённые взводу позиции растянулись метров на двести, а то и все двести пятьдесят, и такое положение дел нисколько не порадовало. Да и командиры других отделений оптимизмом отнюдь не лучились. Сказать по правде, они так ещё и смурней моего выглядели.

Пока шли вдоль кромки леса, подпоручик попутно проводил вступительный инструктаж, перескакивая с пятого на десятое, не забыл сообщить и актуальную на сегодня связку пароль-отзыв.

Моему отделению нарезали под сотню метров лесной опушки и косогора, а дальше — там, где восточный склон становился заметно более крутым и начинался ельник, расположился заслон пограничников. Водолей сделал крюк и сначала представил меня заправлявшему там старшему вахмистру с окровавленной повязкой на голове, затем повёл знакомиться с собственными подчинёнными.

«Вот же Аспид, змей подколодный, удружил, так удружил!» — с досадой подумал я, когда где-то впереди раздались крики и ругань.

Мы продрались через подлесок и обнаружили, что два бойца увлечённо мутузят третьего, а тот прижимается спиной к сосновому стволу, прикрывает голову руками и не даёт повалить себя на землю. Остальные новобранцы в дурно подогнанной форме преспокойно сидели на брёвнышке и переговаривались, обсуждая ход драки. Винтовки в пирамидке стояли тут же.

— Отставить! — во всю глотку рявкнул подпоручик и рванул из кобуры на поясе револьвер. — К стенке поставлю, гады!

Парни мигом оставили свою возню, да и наблюдатели подскочили с брёвнышка — не сказать будто по струнке вытянулись, но нечто похожее на стойку смирно изобразить всё же попытались.

— Что тут происходит?! — потребовал объяснений взводный у драчунов.

На вид парням было лет по восемнадцать. Белобрысому рядовому, который до того прижимался спиной к сосне и прикрывал голову руками, подбили глаз и расквасили нос. Его оппонентам досталось не так сильно: у невысокого блондина кровил уголок рта, а его долговязому и длиннорукому товарищу прилетело по уху. И ни один ответить не удосужился, стояли молча, будто воды в рот набрали.

— Последний раз по-хорошему спрашиваю… — уже совсем негромко, но как-то на редкость внушительно произнёс Водолей, — что… здесь… происходит?

У парня с опухшей губой сдали нервы, и он нехотя сказал:

— Да этот реакционер развёл свою разлагающую пропаганду…

Взводный рявкнул:

— Представиться! Отвечать по форме!

— Рядовой Михаил Голец! — вытянулся по струнке блондин. — Причиной драки стала недопустимая политическая агитация, господин подпоручик!

Драчуны оказались троицей добровольцев, в ряды республиканской армии их привела активная гражданская позиция, только вот убеждения разнились самым радикальным образом. Двое оболтусов были центристами-скаутами, их оппонент входил в «Правый легион».

— Линь, у тебя как с политическими взглядами? — вникнув в суть проблемы, поинтересовался подпоручик.

— Я — февралист, среди этих точно любимчиков не будет, — заявил я, изрядно покривив душой. Центристы-скауты меня своими убеждениями особо не раздражали, а вот активистов «Правого легиона» я на дух не переносил.

— Ну и замечательно, — буркнул взводный и обратил своё внимание на бойцов, наблюдавших за дракой со стороны. — А вы, балбесы, их почему не разняли?!

Лично я думал, что ответа мы не дождёмся, но не тут-то было. Худощавый паренёк, форма на котором висела будто на вешалке, развёл руками и бесхитростно заявил:

— Так это… Стал быть, приказа не было, ваше бродие! А, может, оно так принято у городских? Нам бы потом, стал быть, ещё и накостыляли за них!

Подпоручик пригрозил говорливому бойцу кулаком и скомандовал:

— Стройся!

Троица драчунов присоединилась к сослуживцам, которые и без того уже стояли вдоль брёвнышка, немного потолкались, занимая места по росту, и замерли.

— Новый командир отделения — вахмистр Линь, — указал на меня Водолей. — Слушаться его беспрекословно! Всё, я ушёл.

И он ушёл, а я остался один на один с девятью новобранцами. Прежде столь многочисленным коллективом руководить ещё не доводилось, но начинающие операторы в отстойнике какие только номера не откалывали, так что я подавил неуверенность и приказал:

— Назовитесь!

Тут обошлось без неожиданностей, все бойцы взвода оказались в наличии, и я скомандовал:

— Кто умеет стрелять — шаг вперёд.

Вперёд выдвинулись все. Кто-то сразу и решительно, кто-то после явственной заминки, а два или три человека совершенно точно последовали за остальными, не желая выглядеть неумехами.

— А кто умеет стрелять хорошо? — переформулировал я вопрос. — В ростовую мишень на двух сотнях метров кто попасть сможет? Шаг вперёд!

На сей раз из строя выдвинулись троица добровольцев и говорливый живчик, а затем к ним присоединился ещё один деревенский призывник — кряжистый и плечистый, открытым лицом с носом картошкой чем-то напомнивший Василя. Что называется — парень от сохи.

— Вернитесь в строй, — командовал я и велел стоявшему первым скауту принести винтовку.

Тот взял из пирамиды трёхлинейку, подхватил с земли брезентовый ремень с кожаным подсумком на шесть винтовочных обойм и вернулся ко мне. Откинул затвор, продемонстрировал пустые неотъёмный магазин и патронник, повесил оружие на плечо.

— Винтовку под рукой держи, — распорядился я и вызвал следующего.

Разобраться с оружием получилось в итоге у всех, и я справился о боекомплекте. Ответ не порадовал: у бойцов имелось лишь по десятку патронов.

— Ваш бродие! Стал быть, нам патроны унтер-покойничек каждый раз выдавал, царствие ему небесное! — пояснил мне всё тот же деревенский живчик. — А его снарядом того-сь…

Я вздохнул и спросил:

— Зовут тебя как?

— Прокопом кличут, ваш бродие!

— Метнись за взводным, чтоб одна нога там другая здесь.

Повторять приказ не пришлось, боец умчался в лес, а я глянул на лежавшие у кострища инструменты. У отделения имелась штыковая лопата и ржавое кайло, да ещё в бревно был всажен топор. Тоже ржавый.

— За мной! — скомандовал я, желая осмотреть позиции отделения, но почти сразу наткнулся на воронку, трава рядом с которой была забрызгана чем-то бурым.

— Здесь фельдфебеля убило, — подсказал Антон — тот скаут, что стоял в строю первым.

— Сразу наповал, — добавил его товарищ Михаил.

Я промычал нечто маловразумительное, пошёл дальше и наткнулся на ещё одну воронку, куда глубже первой. Метрах в двадцати от неё вдоль опушки леса протянулась неглубокая траншея. С одной стороны она упиралась в полноценный окоп, с другой оказалась незакончена.

Грунт здесь выглядел не столь каменистым, как на моей прежней позиции, так что я наметил фронт работ, двух деревенских призывников поставил в охранение, двум велел углублять траншею, а последнего отправил проредить подлесок, дабы кусты не перекрывали линию стрельбы.

— Только на открытое пространство не суйся! — предупредил я его, после взглянул на добровольцев. — Мне ваши убеждения до лампочки, нихонцам — тоже. Начнёте дурить, и сами сдохните, и остальных под монастырь подведёте. Это ясно?

Те вразнобой заявили:

— Так точно, господин вахмистр! — но ничуть меня такой покладистостью не убедили.

Именно поэтому следующие пятнадцать минут я пытался своих подчинённых разговорить, но не слишком-то в этом преуспел. Тогда отправил скаутов орудовать лопатой и кайлом, а легионеру поручил вырубку подлеска. А там и Прокоп взводного привёл.

— Ну что опять не слава богу, вахмистр? — потребовал тот объяснений, даже не пытаясь скрыть раздражения. — У меня помимо тебя ещё три отделения имеется!

Я тянуть резину не стал, быстро и чётко обозначил все свои потребности:

— Патроны. Гранаты. Пулемёт. Лопаты. Бинокль. И ещё каски нужны.

Меж бровей Водолея залегла глубокая складка, он пожевал губу и заявил:

— Каски обещают со следующим обозом привезти. Как привезут, выдам. Патроны выделю. За расход будешь отвечать лично. О пулемёте не мечтай даже. У нас их всего два на взвод. Там, — неопределённо махнул он куда-то себе за спину, — они нужней. Гранаты тоже не дам. Твои оглоеды с ними обращаться не обучены, только повзрывают друг друга.

Насчёт пулемёта я спорить не стал, а вот касательно гранат упёрся рогом.

— Сам кидать буду!

— Ладно, — сдался подпоручик. — Посмотрю, что можно сделать. Лопат лишних нет, попробуй с пограничниками на этот счёт поговорить. Вдруг помогут.

Ну да, ну да! Вот так сослуживцы по щелчку пальцами лопатами и завалят!

Если Водолей и заметил промелькнувшую у меня на лице гримасу, то виду не подал и сказал:

— А бинокль дам. Есть один. Пошли кого-нибудь, боеприпасы и бинокль выдам.

— Прокоп! — позвал я.

— Здесь! — тут же отозвался боец.

— Нет, обожди, — передумал я и велел приблизиться скаутам. — Антон, Михаил, идите за патронами для отделения. И, господин взводный, сколько на пристрелку оружия выделить можно?

— Нисколько! — отрезал тот. — И думать забудь!

— Надо же мне знать, кто из них на что способен!

Подпоручик нахмурился, но всё же разрешил:

— Три патрона на человека. Не больше! И предупреди заранее, когда стрелять соберётесь.

Он удалился, скауты потопали следом, и тогда не сдержался Прокоп.

— Ваше бродие, за патронами мог бы и я сходить! Стал быть, не надорвался бы!

Работать лопатой ему определённо не хотелось, но, если уж на то пошло, на него у меня были совсем другие планы. Показался он мне, даже несмотря на некоторое косноязычие, товарищем ушлым, вот я и вручил ему кайло.

— Иди к зенитчикам, предложи обменять на две лопаты. У них почва каменистая, им нужнее. Если упрутся — соглашайся на лопату, но тогда стребуй ещё пилу до конца дня. А лучше договорись, чтобы пару сосен для нас свалили, сучья обрубили и на брёвна напилили.

— Будет исполнено, ваш бродие!

— Стой! — крикнул я уже вдогонку. — Ещё найди прапорщика Аспида, попроси подойти, если вдруг время свободное случится!

Я бы и сам к нему сходил, да только опасался новобранцев без надзора оставить. Мало ли что им в голову взбредёт, а мне потом отвечать. Ну его к лешему.

Единственной лопатой бойцы работали по очереди, да ещё один человек переводил дух после трудов праведных и заодно стоял в охранении, а остальные под моим присмотром заряжали, приводили к бою и разряжали свои винтовки в положении лёжа. Лучше всего это получалось у добровольца с подбитым глазом и деревенского крепыша, вроде как способного попасть в ростовую мишень за две сотни метров. Успехи остальных не радовали. Велел им даже штыки отомкнуть, дабы сами не напоролись и соседей не проткнули. Случайных выстрелов так и вовсе разве что чудом избежать удалось.

— Да не суйте вы по одному! — не выдержал я. — В обойму вставляйте, не ленитесь!

— И чего ради так упахиваться? — недовольно пробурчал один из отстающих, определённо державший винтовку второй или третий раз в жизни.

— По лопате соскучился? — немедленно поинтересовался я, выждал немного и повысил голос: — Не слышу ответа!

— Никак нет, господин вахмистр! Не соскучился!

— Вот и занимайся! Тяжело в учении, легко в бою!

Не могу сказать, будто я так уж рассчитывал на то, что из тренировок выйдет большой толк, но пока бойцы заняты, им не до дурных мыслей, прекрасно это по курсам помню.

— Демид, твоя очередь копать! — объявил я, и возившийся с винтовкой легионер скорчил недовольную гримасу.

— Я добровольцем записался не для того, чтобы землю рыть! — выдал он. — Я в армию пришёл с врагами республики биться!

Деревенские на это заявление вроде бы никак не отреагировали, но мне почему-то показалось, что ответа они ждут едва ли не больше самого добровольца. Возник даже соблазн разрешить дело рукоприкладством, благо в собственных силах я был целиком и полностью уверен, но так и самому пулю в спину словить недолго, поэтому горячиться не стал.

— До сражения с врагами ещё дожить надо, — пожал я плечами. — И тут уж даже не знаю, вражеских снарядов тебе опасаться надо или того, что Антоша с Мишаней отведут за кусты по душам поговорить, пока я отвернусь.

Демид всё понял верно, разрядил винтовку и отправился рыть траншею.

Выходит, не безнадёжен.

Скауты вернулись с двумя ящиками — деревянным и жестяным, ещё принесли армейский бинокль, один из окуляров которого оказался разбит.

— Это не мы, — сразу предупредил длинный Антон. — Это фельдфебеля бинокль.

— Как миной накрыло, так и вот… — добавил его товарищ Михаил.

Я махнул рукой, повесил бинокль на шею и снял крышку деревянного ящика. В том обнаружился запаянный цинк на триста патронов и ещё дополнительно к нему положили четыре бумажных пачки. Каждая содержала в себе по три уже снаряжённых обоймы, а, значит, выделили нам по сорок патронов на винтовку. Плюс ещё десяток имелся у каждого на руках — вроде не так уж и мало, да только совершенно непонятно, сколько нам тут оборону держать.

Непорядок.

Я решил поговорить об этом со взводным, но с мысли сбил длинный Антон.

— Господин вахмистр, подпоручик за патроны и гранаты расписаться велел! — протянул он мне несколько сшитых суровой нитью и скреплённых сургучной печатью листов, где в две нижние строчки внесли записи о выделении четвёртому отделению трёхсот шестидесяти винтовочных патронов и пятнадцати противопехотных гранат.

Я отмахнулся и взялся проверять содержимое второго ящика. Лежали гранаты с уже прикрученными деревянными ручками в два ряда — восемь в одном и семь в другом, да ещё сбоку приткнулся пенал с детонаторами и замедлителями горения.

А вот тут порядок, тут не подкопаешься.

Я поставил две подписи в соответствующих графах, отправил бойца вернуть журнал расхода боеприпасов и походную чернильницу с пером взводному, после крепко задумался. В итоге решил выдать каждому дополнительно ещё по две обоймы, а остальное придержать для тех, кто действительно умеет стрелять, если таковые вдруг в отделении отыщутся.

Вслед за скаутами прибежал Прокоп, вручил мне лопату и сказал, что уже можно идти за брёвнами. Я отрядил с ним половину отделения, а оставшихся бойцов разделил на две группы: одна продолжила рыть траншею, другой поручил углубить и расширить воронку.

Накроем сверху брёвнами, получится какой-никакой блиндаж. Ну или пусть даже просто землянка. Будет, куда боеприпасы убрать.

Неожиданно ниже по течению — там, где русло речушки уже скрылось за деревьями, — что-то раскатисто грохнуло, и тут же затрещали длинные очереди, а потом донеслись сверхэнергетические помехи и среди деревьев полыхнуло оранжевое пламя.

Происходило это всё в километре от нас, но я приказал бойцам укрыться в неглубоких пока что окопах. Перестрелка длилась не дольше пары минут, за это время прогремело ещё несколько мощных взрывов да сверкнула электрическим отсветом молния. Потом всё стихло, и с места боевого столкновения повалил густой дым; там определённо занялся пожар.

Прибежали Аспид, Водолей и незнакомый мне старший вахмистр из пограничников, они залегли поблизости от наших позиций и начали изучать в бинокли далёкую стену деревьев.

— Похоже, егеря кого-то прихватили, — решил наконец Аспид, и остальные с ним согласились.

— Только бы в нашу сторону пал не пошёл, — забеспокоился Водолей. — Ветер-то южный!

— Не, — покачал головой старший вахмистр. — В речку упрётся. Она хоть и курице по колено, но широкая, да и каменная россыпь по берегам.

Они с Водолеем ушли, а вот прапорщик задержался и спросил:

— Чего звал?

— Насчёт фортификации посоветоваться хотел, — пояснил я. — Сами видите, сектор нарезали немаленький, а в отделении вместе со мной десять человек. Как тут лучше всё организовать?

Аспид огляделся, потом указал направо.

— По центру и без твоего отделения народу хватает. Если в лобовую полезут, найдётся кому встреть. Окоп там, траншея тут — нормально. И место под блиндаж неплохое выбрал. Только отнорок от траншеи сюда выкопайте. Можно не глубокий, просто чтобы доползти и под огонь не попасть. А вот слева… Идём, поглядим…

Мы двинулись во фланг наших позиций, где косогор становился заметно круче и разрослись кусты и невысокие деревца. Эти заросли постепенно переходили в непролазный ельник, но за него отвечал уже не я, а тыловой заслон пограничников.

— Здесь тоже позиция нужна, — заявил прапорщик. — Тут незаметно подойти могут. В идеале пулемётное гнездо обустроить и кусты колючей проволокой заплести.

— Так нет у нас ни пулемёта, ни колючки! — подосадовал я.

Аспид двинулся в обратный путь, а уже у траншеи остановился и посоветовал:

— Поговори со штабс-ротмистром. Точно знаю, сапёры колючую проволоку привезли. Может, и с РПД кого-нибудь из разведчиков выделит.

— А лопату не дадите?

— Самим не хватает. Но из города ещё инструмент привезти должны, — заявил в ответ прапорщик и нахмурился: — Скажи, Линь, а чего это у тебя работа простаивает?

И точно: бойцы уже выбрались из окопчиков, но лопаты так и валялись на земле, а новобранцы расположились под деревьями и точили лясы.

Я набрал в лёгкие побольше воздуха для командного рыка, но послышался мерзкий визг, и Аспид рявкнул:

— В укрытие!

В траншее я оказался даже раньше подчинённых. Та представляла собой неглубокую канаву, пришлось скорчиться в три погибели на её дне, а секунду спустя — жахнуло! Снаряды начали рваться один за другим, с треском повалилась порубленная взрывом сосенка, а потом нас чуть не накрыло прямым попаданием — так приложило, что в ушах зазвенело, посыпались сверху комья земли и сосновая кора.

Кто-то из деревенских выскочил из окопчика, намереваясь припустить наутёк, и прапорщик едва успел ухватить его за ногу, дёрнул обратно. Я вцепился в солдатский ремень и потянул паникёра к себе, стиснул его ворот, повалил на дно траншеи и сам навалился сверху. Следующий снаряд рванул чуть дальше в лесу, по стволам застучали осколки.

— Да не дёргайся ты! — заорал я прямо в ухо продолжавшего вырваться бойца. — Угомонись, сволочь!

Пару минут спустя обстрел прекратился, и наступила звенящая тишина. Прапорщик приподнялся над бруствером и принялся изучать в бинокль опушку леса на противоположном берегу речушки, но атаки не последовало.

— Это они за своих поквитаться решили, — решил Аспид, отряхиваясь. — Видать, крепко им егеря хвост прищемили.

Я выбрался из траншеи и заорал:

— Чего разлеглись?! Хватайте лопаты и вперёд! Окопы сами себя не выроют!

Бойцы начали нехотя выбираться из траншеи, и тогда Аспид сказал:

— Возьми из машины ракетницу. Если прижмёт хоть сигнал подать сумеешь.

Совет показался отнюдь не лишённым смысла, и я послал Прокопа с прапорщиком, а заодно наказал предупредить взводного о начале учебных стрельб и попросить того переговорить с командиром пограничников о выделении колючей проволоки и пулемётчика. Насчёт последней просьбы никаких надежд не испытывал, но зато в случае чего не выйдет назначить меня крайним. Как-никак о проблеме своевременно сигнализировал.

— И бегом давай! — поторопил я напоследок Прокопа, после взял из ящика пачку патронов и принялся высматривать подходящую мишень.

Долго искать не пришлось — почти сразу взгляд зацепился за лежавшую средь каменной россыпи корягу, явно притащенную туда паводком. Дистанцию я на глазок оценил в двести метров, о чём бойцам и сообщил. А ещё предупредил, чтобы сами они попадания высматривать и не пытались, над бруствером не маячили и соблюдали осторожность.

Когда вернулся с ракетницей и отчитался о выполнении поручения Прокоп, я начал вызывать на огневой рубеж новобранцев, вручать им по два патрона и отслеживать результаты стрельб в бинокль, используя его как подзорную трубу. Несколько раз приходилось прерываться, поскольку хлопки выстрелов вызывали ответный огонь с той стороны, ладно хоть палили джунгары по нашим позициям не прицельно, а куда придётся. Гораздо больше проблем доставил прибежавший вскорости старший вахмистр — пограничник, который в безапелляционной форме потребовал немедленно прекратить провоцировать противника. Едва удалось спровадить его к взводному.

Отстрелялись в итоге как-то. Результаты нельзя было назвать выдающимися, но и в уныние они меня не повергли. Четверо новобранцев не попали в корягу даже близко; пули ушли в белый свет, как в копеечку. Я им даже по третьему патрону вручать не стал, сразу отправил стоять в карауле да окопы с блиндажом копать. Прокоп, Демид и Антон тоже особой меткостью похвастаться не смогли, но их пули стучали по камням в непосредственной близости от цели, а доброволец-скаут дополнительным выстрелом так и вовсе сбил кусок коры. Как минимум создавать плотность огня, паля в направление врага, эта троица была вполне способна.

Кто порадовал, так это второй из скаутов и не слишком уверенно заявивший о своём умении стрелять деревенский крепыш. Первый из выделенных пяти патронов попал в цель трижды, второй и вовсе промахнулся лишь единожды, в самый первый раз. Один оказался завсегдатаем тира, другой — охотником.

— Миша, Семён, держитесь ко мне поближе, сам буду вам цели назначать, — предупредил я, а пригорюнившемуся Прокопу дал новое задание: — А ты обеспечь нас водой и жди обоз из города. Должны инструмент привези. Стребуй лопату у взводного. Не дадут, зови меня.

— Будет исполнено, ваш бродие! — оживился паренёк. — Только время обеда, стал быть.

— Вот и узнай, что и как, — распорядился я. — Но главное лопату не проворонь!

Дожили! Обычную лопату сложнее раздобыть, нежели даже патроны!

Вот теперь окончательно осознал, что в армию занесло.

Теперь — да.

Глава 3

Как бы то ни было, сидеть без дела бойцам я не позволил, сам тоже в тени не прохлаждался и, скинув гимнастёрку, работал наравне со всеми. Было жарко и сильно парило, мою фляжку пустили по кругу и опустошили в один момент — да там разве что по два глотка каждому и досталось, — но вскоре Прокоп притащил ведро ключевой воды. И напиться получилось, и умыться.

Траншею особо не углубили, а отнорок от неё вглубь позиций и вовсе только-только наметили, зато всеобщими усилиями довели до ума блиндаж: чуть углубили и расширили воронку, по обеим сторонам от которой уложили два сосновых бревна потолще, а остальные устроили уже на них, поперёк. Конструкцию эту подбили клиньями и подпёрли камнями, сверху и по бокам набросали земли. Целиком всё отделение внутри, разумеется, уместиться не могло, но вместо сооружения ещё одного такого укрытия я велел рыть лежачие окопы на фланге, где прапорщик посоветовал обустроить пулемётную точку.

Пулемёт моему отделению никто так и не выдал, зато пара сапёров прикатила катушку колючей проволоки, принялась опутывать ею кусты и молодые деревца, дабы предельно затруднить неприятелю подход к нашим позициям с левого фланга. Потом принесли немалых размеров котёл с гречневой кашей, заправленной тушёнкой, и флягу с горячим чаем, а когда мы отобедали, кто-то из деревенских призывников спросил:

— Господин вахмистр, а мы надолго тут? А то в землю зарываемся что твои кроты!

— Надолго или нет — даже командиры пока не знают, — пожал я плечами, — но думаю, скоро подкрепление пришлют. Не пропадут окопы, не переживай.

— Во дела! Придут на всё готовенькое!

— Не бухти! — осёк его долговязый скаут. — На общую победу работаем!

— И нас тоже на чужие позиции перебросить могут. Нешто лучше в чистом поле оказаться будет? — поддержал товарища другой доброволец.

Разговор вполне мог свернуть не туда, так что я велел закругляться с послеобеденным отдыхом и возвращаться к работе. Прокоп исхитрился раздобыть ещё одну лопату, и я разделил отделение на три звена. Один боец рыл, другой отдыхал, третий стоял на карауле — все при деле, никто друг с другом не собачится. Разве что о куреве разговор зашёл, и я пообещал справиться у взводного касательно снабжения табаком.

Сам же решил провести время с пользой. Для начала вручил ракетницу караульному на левом фланге и оглядел зону ответственности в окуляр бинокля, затем присел на камень и погрузил сознание в поверхностный транс, но толком помедитировать не успел, поскольку припёрся унтер-пехотинец. Думал, появились какие-то вопросы у взводного, но нет — просто обошли на пару наши позиции и пересчитали бойцов.

А дальше приблизиться к обретению внутреннего равновесия тоже не получилось: только я освободился, и явился Никита Алтын.

— С повышением! — поздравил меня егерь, усаживаясь рядом, и положил на колени ППС.

— Да ну тебя! — отмахнулся я. — Даром эта головная боль не сдалась!

— У нас тоже, знаешь, служба не сахар, — заметил Никита, достал ополовиненную плитку шоколада и отломил крайний ряд долек, протянул мне. — Угощайся.

Я отказываться не стал, только уточнил:

— Трофейная?

— Не, за вредность выдают, — улыбнулся егерь. — Слышал, как мы зажгли? Отряд в пятьдесят голов по лесу в тыл зайти хотел, а нас шестеро было. И что ты думаешь? Разделали их как бог черепаху! Драпали так, что только пятки сверкали! Человек двадцать точно положили, а у нас только один раненый. И то легко.

— Здорово! — порадовался я успеху сослуживцев.

— Здорово, — вздохнул Никита. — В четыре новый выход. Попробуем основные позиции разведать. Если получится, авиацию наведём.

— Вы уж расстараетесь!

— Да уж будь уверен!

Егерь поднялся на ноги, упёрся руками в поясницу и с хрустом распрямил спину.

— Столько трофеев тащили, чуть не надорвался! — пожаловался он, потом расстегнул кобуру и вытянул из неё пистолет с длинным стволом и наклонённой под углом рукоятью. — Зацени какая красота! Офицерский «Намбу»! Нужен?

Я махнул рукой.

— Да у меня табельный есть. Лучше пулемёт дай.

Моя шутка Никите смешной вовсе не показалась.

— Не, пулемёт не могу. Поручик не разрешит.

— Погоди! — озадачился я. — Вы трофейный пулемёт приволокли?

— Ну да. Ручной.

— И куда он теперь?

Егерь пожал плечами.

— Не знаю. Пока у себя придержим, а там видно будет.

— Погоди-погоди! Вот на кой он вам? В лес же с собой не потащите, так? Отдайте мне!

— Да кто ж просто так пулемёт отдаст? — искренне удивился Никита. — Самим в хозяйстве сгодится!

— А если поменять?

— А что предложишь?

Я забрался в блиндаж и вытащил оттуда ящик-укладку с ручными гранатами.

— Ну-ка не филонить! — прикрикнул на подчинённых и обратился к приятелю: — Двенадцать гранат дам! Хоть кидайте, хоть растяжки ставьте!

Егерь озадаченно потёр заросший длинной щетиной подбородок.

— Ты знаешь, тут есть о чём подумать. Погодь!

Он подхватил ППС и убежал в лес, а я заранее откинул крышку и вытянул три гранаты. Открутил от банок рукояти, снарядил детонаторами и замедлителями горения, привёл в боевое положение одну за другой. Занятие это было для меня в новинку, провозился до возвращения Алтына, притащившего за ручку для переноса трофейный пулемёт.

— Владей! — вручил он его мне и скинул с плеча ранец с боекомплектом и запасным быстросъёмным стволом. — К нему даже штык в комплекте идёт!

Весило оружие с массивным прикладом, ребристым радиатором ствола и складными сошками никак не меньше девяти-десяти килограмм, штык я даже примерять не стал, сразу кинул под ноги. После вытянул из ранца коробчатый магазин, который втыкался в приёмник сверху, и озадаченно хмыкнул при виде знакомых на вид патронов.

— Ага, — кивнул сграбаставший ящик-переноску гранат Никита. — Шесть с половиной на пятьдесят, к твоему автомату подойдут.

— Ну вообще! — расчувствовался я. — Удружил, так удружил! И сколько их там?

— Четыре сотни.

— Отлично!

— Найдёшь ещё гранат, обращайся! Прапорщик сказал, возьмём, всё что будет.

— Замётано! — усмехнулся я, понадеявшись, что в ближайшее время Водолей не станет проверять боекомплект отделения. Впрочем, даже если ему такая блажь в голову и взбредёт, — не страшно, отбрешусь как-нибудь. Пулемёт для отделения всяко важней. Да и для взвода тоже.

Именно по этой самой причине я и убрал трофей в блиндаж. Достать его оттуда секундное дело, зато в случае внезапной инспекции неудобных вопросов не возникнет и не изымут в качестве излишков.

Мысленно похвалив себя за благоразумие, хозяйственность и предусмотрительность, я прошёлся по позициям отделения и проконтролировал ход работ, где-то для порядка поругался, а на левом фланге приказал обустроить два пулемётных гнезда, и не просто вырыть лежачие окопы, но и натаскать каменюк для полноценных брустверов. Ещё отправил Прокопа за водой и поручил справиться у взводного насчёт курева.

Постоял немного, затем пошёл на другой край позиций. Сначала в том направлении тянулась небольшая ложбинка, дальше мы уложили два сосновых ствола, а за ними уже и траншея центральных огневых позиций началась. Была она пока что преимущественно по середину бедра глубиной, но это лишь пока — даст бог, углубим. А вот на другой край позиций скрытно подобраться можно было лишь через лес, пришлось делать крюк, прикидывая как бы и тут обыграть складки местности.

Окоп за сегодняшний день успели неплохо расширить, да и сейчас спрыгнувший в него черноволосый новобранец размеренно выкидывал лопатой землю. Семён-охотник обрубал топором сосновые корневища, а легионер Демид сидел под деревом с уложенной поперёк колен винтовкой и что-то втолковывал сослуживцам, но при моём появлении мигом заткнулся.

Не иначе агитацией занимался, что по мне по душе нисколько не пришлось, но не пойман — не вор, так что я предпочёл промолчать, просто сделал зарубку на будущее. Немного постоял, повертел головой по сторонам да и зашагал дальше, старательно выискивая прорехи в очень уж густом подлеске. Метров через тридцать наткнулся на просеку: там вырубили весь кустарник и молодые ёлки, обеспечив проезд к опушке, дальше начался подъём в горку и обнаружилась траншея соседнего отделения. Отыскать её помогли крики, коими косоглазый ефрейтор призывал бойцов не валять дурака и копать в полную силу. Метод был вполне себе рабочим — зарывались в землю его голые по пояс новобранцы куда активней моих подопечных, чего уж греха таить.

Ефрейтор оказался настроен вполне дружелюбно, посулив в случае чего поддержать огнём и попросил о том же, а заручившись моим обещанием не зевать, справился о куреве, но тут уж я его разочаровал.

— Не выдали пока, — сказал я, встал на опушке, поглядел в единственный уцелевший окуляр бинокля на противоположный берег и никакого движения там среди подлеска не заметил, хоть обзор отсюда был куда лучше, нежели с нашей позиции.

В итоге я вернулся к своим оболтусам и последовал примеру ефрейтора, но глотку не драл, а потому эффект от понуканий оказался не столь уж и велик. Плюнул и попытался оценить секторы обстрела, тогда-то и ощутил чужое внимание, аж холодок по спине пробежался.

Кто-то на той стороне пытался отследить искажения, создаваемые скоплением сверхсилы!

Едва ли это воздействие могло совладать с моим заземлением, да и встревожило даже не то, что противник озаботился выявлением наших операторов, а тот факт, что у джунгар невесть откуда взялись собственные операторы. Не иначе нихонцы военных советников приставили!

Засада!

Возникла мысль поставить в известность взводного, но побоялся прослыть паникёром, решил ограничиться оповещением собственного отделения.

— Демид! — сказал я, но тут же передумал, поскольку белобрысый доброволец запросто мог сцепиться с навалявшими ему этим утром скаутами. — Нет, сиди! Ты!

Боец с лопатой, смуглый и чернявый, понял меня верно и отозвался:

— Тимур Таш, господин вахмистр!

— Беги, скажи остальным, чтобы бросали лопаты и занимали позиции. Давай!

Боец воспринял приказ буквально, схватил винтовку и умчался прочь едва ли не вприпрыжку. Я слез в окопчик и одёрнул так и продолжавшего сидеть под деревом Демида.

— Тебе особое приглашение требуется?

Белобрысый легионер нехотя присоединился к нам, а сам я приподнялся над бруствером и остался недоволен обзором, вот и забрал у Семёна-охотника топор, полез обрубить нижние лапы росшей метрах в двух от нас ели. Снёс одну, примерился ко второй, и тут послышался мерзкий вой мины!

От страха враз обмякли ноги, но слабость оказалась мимолётной, уже в следующий миг я направленным кинетическим импульсом кинул себя к окопу, споткнулся о насыпь и чуть ли не рухнул на присевших там бойцов. Рвануло с заметным перелётом, ещё и сильно правее, но за первым взрывом последовал второй, потом ещё и ещё один. Вражеская артиллерия принялась утюжить взгорок, время от времени снаряды ложились в опасной близости от нашего окопа, тогда мерзко визжали и стучали по деревьям осколки, трещали, ломаясь сосны, сыпались на голову комья земли, ветки и мелкие камни.

И что самое поганое — ничего поделать с этим было нельзя. Оставалось лишь сидеть в окопе и молиться, чтобы не накрыло прямым попаданием да ругать себя последними словами за то, что так и не удосужился отработать технику создания полноценного кинетического экрана.

В разрывы снарядов вплёлся гул авиационных двигателей, над верхушками деревьев пронеслись силуэты крылатых машин — не наших, нихонских, — и сразу земля затряслась от новых куда более мощных разрывов. Одна из бомб легла где-то совсем неподалёку, и меня приложило ударной волной так, что в ушах зазвенело. Если б не накрыл окоп линзой уплотнённого воздуха, точно бы контузило.

Вдогонку вражеским штурмовикам ударило зенитное орудие, но на этот раз самолёты заходили на бомбометание со стороны леса, в зоне обстрела они находились считанные секунды. Только моргнул, и уже скрылись за кронами деревьев!

— Дерьмо! — выругался я, сплёвывая скрипевший на зубах песок. — Вот же дерьмо!

Семён-охотник молился, Демид забился в угол окопа, скорчился там и зажал уши ладонями. Умом я прекрасно понимал, что сейчас нам остаётся лишь дожидаться окончания артобстрела, но понять и принять — разные вещи. Мало-помалу начали сдавать нервы.

Человек — лишь песчинка в жерновах войны. Перемелет — никто и не заметит, даже пыли не останется. Вот умею я оперировать сверхэнергией, и что с того? Не с моей мощностью на великие свершения замахиваться. Сейчас от зенитной батареи проку и то больше было бы…

Бомбардировщики заходили на наши позиции ещё трижды, прежде чем понемногу начал стихать артобстрел. Я переборол навалившуюся неподъёмной тяжестью апатию, толкнул Семёна, потряс за плечо Демида. Приложился к фляжке и прополоскал рот сам, дал напиться бойцам. В голове мерзко звенело, но мы были живы, а остальное — не важно.

Ну — почти…

Вражеская артиллерия ещё продолжала бить по нашим позициям, когда донёсся приглушённый расстоянием рык двигателей. Я рискнул приподняться над бруствером, вот и разглядел, как из леса, подламывая молодые деревца, один за другим выкатываются нихонские танки — неуклюжие на вид, с высокими бортами и короткими пушками. За ними побежала пехота, а на дорогу выскочили три заранее набравших скорость броневика. Тяжёлые машины почти сразу свернули в поле, затряслись на кочках и замедлились, принялись палить из крупнокалиберных пулемётов. Танки тоже открыли огонь из пушек, но стрельба велась на ходу, что сказывалось на точности самым существенным образом.

Нихонцы! Вот же гадство! А ведь все уверяли, что они на территорию республики наземные подразделения не направят! Опять разведка всё на свете прошляпила!

Говорили, пехоту и кавалерию сдерживать придётся, а тут и бронетехника, и авиация, и невесть что ещё. Операторы! Операторы у них тоже есть!

С нашей стороны застучали пулемёты, захлопали миномёты, начали постреливать противотанковые ружья, гулко жахнула сорокопятка и сразу часто-часто отстрелялось зенитное орудие. Взметнулись фонтаны земли, полетел во все стороны дёрн, один танк потерял ход и задымил, другому разрывом сбило гусеницу, он остановился и превратился в прекрасную мишень, подожгли его почти сразу. Но остальные продолжили рваться вперёд!

Я выложил перед собой на бруствер автомат и дёрнул за плечо Семёна.

— Давай! Вставай!

С лесной опушки на другом берегу речушки били пулемёты и винтовки, но наш окопчик находился на фланге, сюда не стреляли, да и артиллерия сосредоточилась на подавлении основных огневых точек. Мы вполне могли выглянуть из окопа, не рискуя поймать головой осколок или пулю.

— Сёма! Соберись!

Ошарашенный боец поднялся сам и поднял винтовку, тогда я принялся высматривать в бинокль среди бежавших за танками пехотинцев офицеров, но сразу бросил это занятие и спросил:

— Достанешь отсюда?

Семён ничего не ответил, уложил винтовку на бруствер, дослал патрон, выстрелил один раз, потом второй, и радостно улыбнулся:

— Готов!

Демид вознамерился присоединиться к сослуживцу, но я его осадил.

— Не жги патроны попусту!

Сам тоже стрелять не стал — с наших позиций до противника было никак не меньше четырёхсот метров, тут если только случайно попаду, а боекомплект не бесконечный. Набравшие скорость танки подкатили к речушке, легко преодолели и каменную россыпь её берегов, и саму водную преграду, а вот бежавшая за ними пехота начала нести потери под пулемётным огнём. Доставалось, впрочем, и вражеской технике: загорелась ещё одна боевая машина, взорвался броневик. Увы, но и плотность встречного огня явственно пошла на убыль — артиллерия противника продолжала засыпать наши позиции снарядами, вынося одну огневую точку за другой.

Дрогнул энергетический фон, в полусотне метров от опушки растеклось в воздухе полотнище едва заметного сияния, и снаряды вражеской артиллерии начали рваться с заметным недолётом, чем не преминули воспользоваться защитники высоты. Потеряла ход очередная боевая машина, да и продвижение вражеской пехоты резко замедлилось, зато два стрелявших до того от опушки танка приняли десантные команды, изрыгнули клубы чёрных выхлопных газов и сорвались с места. Они начали забирать в сторону, явно намереваясь зайти с нашего фланга, следом побежали пехотинцы.

Два танка, тридцать или сорок пехотинцев. И нас — десяток новобранцев!

На основном направлении враг продолжал рваться вверх по косогору, да ещё в тылу загрохотали частые выстрелы, и поскольку рассчитывать на подкрепление не приходилось, я принялся выкладывать перед собой ручные гранаты.

— Патроны кончились! — крикнул вдруг Семён.

Я долго не колебался и приказал:

— Демид, отдай свои и бегом в блиндаж! Тащи пулемёт и ранец с магазинами!

Боец на миг замешкался, но тут же выбрался из окопа и рванул через лес к блиндажу. Семён продолжил отстреливать нихонских пехотинцев, вели по ним огонь и со стороны нашей основной траншеи, и от ближнего окопа третьего отделения, но хлопавшие вразнобой винтовки совершенно точно атаку остановить не могли.

Я мысленно выругался и усилием воли вогнал себя в состояние резонанса. И всё бы ничего, но привычного ощущения всесилия отнюдь не испытал.

Дальше-то что? Что мне теперь делать? Энергия — не панацея!

Сама собой пришла мысль о молнии, но всерьёз эту идею даже рассматривать не стал, поскольку электрическими разрядами стальных самоходных монстров было не пронять. У меня вполне бы хватило сил поднять многотонные боевые машины в воздух и уронить обратно или попросту перевернуть, но для такого трюка требовалось подпустить их на расстояние в полтора — два десятка метров. А с такой дистанции — не выгорит.

Проклятье! Фокусировка оставалась моим слабым местом, я даже резким скачком давления спрятавшийся внутри железных коробок экипаж покуда прикончить не мог! Не сумел бы ограничить область воздействия внутренностью танка, да и потери энергии вышли бы чудовищными…

Гусеничные машины форсировали речушку, их курсовые пулемёты принялись давить огнём моих подчинённых, несколько раз пули срезали ветки и у нас над головой. Энергия вливалась, вливалась и вливалась в меня, удерживать её становилось всё сложнее и сложнее, а я никак не мог определиться с подходящим воздействием.

Невольно позавидовал выучке пирокинетиков, которые запулили на две сотни метров невероятный по насыщенности энергией плазменный шар, и вдруг — осенило!

Я вспомнил, как при покушении на профессора Палинского прожог дверцу броневика выплеском плазмы, вот и зачерпнул побольше энергии, дабы на резком выдохе проделать необходимую очерёдность действий.

Напряжение! Ионизация! Нагрев! Давление!

Плазменный выброс ударил прямым будто спица огненным копьём и ударил совершенно не туда, сплавив землю метрах в десяти перед левым танком.

Недолёт!

Напряжение! Ионизация! Нагрев! Давление!

На этот раз целился я с особенным усердием, и луч почти зацепил башенку боевой машины, но именно что — почти. Он разминулся с ней на какой-то жалкий метр и сжёг случайно попавшегося на пути пехотинца.

Перелёт!

По нашему окопчику начали бить пулемёты, но я вошёл в раж и хрипло выдохнул:

— Получай!

Недолёт, перелёт… Ну же!

Увы, из-за усилившегося обстрела с третьим выбросом я откровенно поспешил, он ушёл в сторону и вскипятил воду в речушке. Столб пара к небу так и ударил!

Хлестанула по брустверу очередь, взбила землю и раскидала мелкие камушки, запорошила пылью глаза, а дальше танки как по команде остановились, их башни синхронно повернулись и взяли на прицел наше укрытие, я спешно присел, дёрнул к себе за рукав Семёна.

— Берегись!

Боец как-то мягко соскользнул с бруствера и завалился на дно окопа, я разглядел окровавленную дыру посреди его лба, а потом — жахнуло! Раз и другой!

Уши словно заткнули ватными пробками, а в глазах на миг потемнело, но каким-то чудом я не вывалился из резонанса, энергетический волчок внутри меня лишь дрогнул и тут же выровнялся, продолжая с каждой секундой всё ускорять и ускорять своё вращение. Сверхсила переполняла меня, а я попросту не мог придумать, каким образом её задействовать.

Ёлки зелёные! Да я даже головы над бруствером поднять больше не мог! Пули над окопом так и свистели, а ещё громыхнул новый взрыв, забросало комьями земли и сосновой корой.

Впрочем, вспышки плазменных выбросов и без того уже демаскировали мою нынешнюю позицию, и я бросил осторожничать, начал стравливать сверхсилу и развеивать её в пространстве вокруг окопа. Тело словно задеревенело, но, как обычно и случалось во время резонанса, на меня снизошла необычайная ясность мысли — потому-то, когда приподнялся над бруствером, то без всякого труда лишил кинетической энергии сразу пяток пуль и даже не особо на это действо отвлёкся.

Одного быстрого взгляда хватило, чтобы оценить диспозицию, и я вновь присел на дно окопа. Противнику оставалось продвинуться вверх по косогору ещё метров сто — сто пятьдесят, а дальше нас просто сомнут. Нет, накоротке я дам им прикурить, да только против такой оравы точно не выстоять!

Замелькали панические мыслишки об отступлении, но переполнявшая меня сверхсила напрочь подавила критическое мышление, нестерпимо хотелось зачерпнуть её побольше и сжечь нихонцев к чертям собачьим. Вновь вспомнился гигантский огненный шар, сотворённый пирокинетиками.

Смогу я так? Нет, не смогу. А попытаюсь — рванёт.

Но ведь это мне и нужно, разве нет? Чтобы рвануло?

Только рвануть должно не здесь, а там. И не просто там, а в конкретной точке пространства. И опять же — так ли силён должен быть взрыв?

Я свёл ладони и повторил стандартную очерёдность действий, лишь на последнем этапе вместо формирования канала для выброса ионизированных молекул заключил их в сферу. Увеличил давление внутри неё и одномоментно компенсировал его внешним воздействием, затем повысил температуру почти до критической, но до взрыва ситуацию доводить не стал, вместо этого подкинул налившийся багряным сиянием шарик размером с два кулака над головой и не отправил его в свободное плаванье, а выпростал следом энергетическую пуповину, позаимствовав идею у техники «Медузы».

Заключённый в силовую сферу сгусток плазмы перелетел через бруствер и помчался над землёй к танку, поднимавшемуся по косогору первым. Со ста метров я в жизни бы им по движущейся цели не попал, но энергетический жгут не только годился для накачки конструкции сверхсилой, но и служил средством дистанционного управления. И пусть по мере удаления мой нёсшийся над самой землёй снаряд начал реагировать на команды с некоторым запозданием, учесть временной лаг труда не составило, не так уж он был и велик.

Давай! Лети!

Бить бронированную машину в лоб я не рискнул, непосредственно перед танком сияющий шар, повинуясь мысленному приказу, взвился в воздух, перелетел через смещённую к левому борту башню, на миг завис в воздухе, а потом рухнул вниз, угодив точно в корму. Краткая заминка понадобилась для дополнительной энергетической подпитки конструкции, да ещё при столкновении с преградой равновесие внутреннего и внешнего давлений оказалось нарушено, плазма выплеснулась наружу и направленным взрывом прожгла крышку люка.

Хлопнуло! Из машинного отделения повалил густой чёрный дым, и я с облегчённым выдохом опустился на дно окопчика, но сразу мотнул головой, стряхнул со лба пот и сотворил ещё один плазменный шар. Вывесил его перед собой и — грохнуло! Тряхнуло! Вышибло из резонанса!

Близкий разрыв артиллерийского снаряда накрыл ударной волной, да так что враз оглох и рот кровью наполнился, а заготовка второго плазменного шара попросту развеялась, оставив на память о себе несколько болезненных ожогов.

Проклятье! Это не из танка пальнули, мой окопчик сочли целью достойной крупного калибра!

Я сплюнул кровь, кое-как протёр запорошенные пылью глаза и сотворил новый управляемый снаряд.

Лети, светлячок! Лети!

И он полетел, а мне помимо управления энергетическим зарядом вновь пришлось стравливать сверхсилу и ронять пули. Проделывать такое вне резонанса было несравненно сложнее, но собрался, заставил себя отрешиться от всего остального.

Концентрация! Важней всего сейчас мне представлялось сохранение сосредоточенности, тем неожиданней стала потеря контроля над плазменным шаром. На подлёте ко второму танку тот вдруг перестал слушаться команд и не взмыл вверх, а продолжил движение по прямой, угодил в гусеницу и прожёг в траке оплавленную дыру размером с пятак, но и только.

Какого чёрта?!

Только миг спустя я осознал, что энергетический жгут перебило некое внешнее воздействие. Оператор! Среди атакующих затесался оператор! Возможно, он и не мог похвастаться особой мощностью, зато оказался способен противодействовать моим атакам.

Вот же сволочь!

Подбитый танк уже вовсю полыхал чадящим пламенем, его спешно покидал экипаж, зато второй упорно пёр вверх по косогору, ещё и постреливал на ходу. В росшую неподалёку от моего окопа сосну угодил снаряд, рванул и разлетелся кругом осколками, ладно хоть я удерживал противопульную защиту, вот и остановил все куски смертоносного металла, а то бы посекло.

В душе колыхнулся страх, и я точно бы решил оставить позицию и отступить в лес, но меня продолжало распирать от сверхсилы — рвавшие изнутри мегаджоули требовали выхода и мешали рассуждать здраво. Да ещё сказывалась контузия, в глазах всё двоилось и даже ясновидение никак не позволяло выявить оператора среди бежавших по склону пехотинцев.

Ну ничего, сейчас ты у меня попляшешь…

Я решил положиться на эффект самонаведения, приподнялся над бруствером и выплеснул из себя сверхэнергию без всякой дополнительной обработки, перекрутил её в шаровую молнию одним только усилием воли.

Выдох!

Планировал задействовать десяток мегаджоулей, но подвела вроде бы идеально отработанная техника, и внутренний потенциал вырвался почти весь, что стабильности конструкции никоим образом не прибавило. Она метнулась от окопа искрящейся звездой и не долетела до противника, рванула сверхновой на середине пути. От выплеснувшейся в пространство сверхсилы засветился сам воздух, а потом энергия в противофазе вновь сконцентрировалась и ветвистым разрядом ударила куда-то за танк и, шибанув двигавшегося во втором ряду атакующих пехотинца, разметала его на обугленные куски плоти, да ещё попутно раскидала в стороны оказавшихся поблизости бойцов.

Да! Получай!

Потенциал нихонского оператора оказался достаточно велик, чтобы притянуть к себе сверхсилу в противофазе, вот и коротнуло!

На меня разом навалилась слабость, и я едва на дно окопчика не сполз, без сил навалился грудью на бруствер. Потянулся за гранатой, и тут по загодя расчищенной просеке на опушку выкатился вездеход разведвзвода. Выпрыгнувший из него боец с противотанковым ружьём отбежал в сторонку и распластался под разлапистой елью, а по пехотинцам ударила спаренная пулемётная установка.

Пули прошлись по косогору смертоносной свинцовой косой, и противник спешно залёг, а танк остановился и начал разворачивать башню в сторону автомобиля. Тот рыкнул движком и резко сдал назад, но скрыться за деревьями не успел. Пушка боевой машины окуталась дульным пламенем, снаряд врезался в возникший в паре метров перед вездеходом светящийся экран и не сумел преодолеть его, рванул!

Увы, для ударной волны защитная конструкция преградой уже не стала, осколки прошлись по кузовному железу, из-под капота повалил дым. И сразу загромыхало противотанковое ружьё залёгшего в сторонке разведчика. Пять выстрелов кряду прошили борт танка, словно тот был сделан из жести, боевая машина резко дёрнулась и остановилась, через щели повалил дым, а потом сдетонировала боеукладка, башню сорвало с корпуса и откинуло метров на пять!

Я отложил гранату, устроил перед собой автомат и принялся бить короткими очередями по лишившимся поддержки бронетехники пехотинцам. Немного погодя вновь начала перепахивать пулями землю зенитная установка потерявшего ход вездехода, а там и ротные миномёты к истреблению врага подключились, и стрельба в тылу стихла.

Отбились! Точно отбились!

Нихонцы отступили, потеряв с дюжину подбитых танков и сожжённых броневиков. Тут и там на косогоре остались валяться мёртвые тела, но защитникам высоты тоже досталось. Если моё отделение лишилось только одного бойца, да ещё чиркнуло шальным осколком по ляжке отправленного к блиндажу Демида, то три других понесли куда более существенные потери; хватало там и убитых, и раненых.

Взводный умудрился словить пулю и валялся в госпитальной палатке, а его заместителя-унтера и одного из ефрейторов убило наповал, вот мне и пришлось помимо обычной текучки вроде восполнения боекомплекта подопечных брать на себя оформление всех бумаг, поскольку командир третьего отделения по причине малограмотности такую работу потянуть не мог.

Часам к пяти я покончил с писаниной, и жизнь начала входить в привычную колею — принесли обед и курево. В окопах остались лишь караульные, отделение собралось у блиндажа. Ели бойцы без видимого аппетита, большинству попросту кусок в горло не лез, но от своей порции не отказался ни один, да я и сам всё из миски выскреб, даже невзирая на тошноту.

Настроение было ни к чёрту. Мало того что из колеи выбило внезапное появление нихонцев, так ещё среди рядовых распространился слушок, будто противник обошёл высоту по лесу и больше подвоза продуктов и боеприпасов не будет. Опять же — первый убитый в моём отделении…

— Э-эх… — вздохнул кто-то из деревенских. — Сёмку бы помянуть…

— Помянем ещё, — уверил я бойцов и, спеша перевести разговор на другую тему, спросил: — А чего это у тебя пузо поцарапано? На что напоролся?

Долговязый лопоухий призывник, второй по росту во всём отделении, смущённо уставился в миску, а щёки его заалели так, что от них прикурить реально было.

— А он, ваше бродие, драпанул, когда к нам танки выкатились, — подсказал Прокоп. — Стал быть, на колючую проволоку и налетел.

Ушастый дылда оторвал взгляд от миски и напряжённо засопел.

— Ну ты чего? — выдавил он из себя, оправляя порванную гимнастёрку, через дыру в которой проглядывали бинты. — Договаривались же!

Прокоп упрёку ничуть не смутился.

— Ты, Ухо, жопу с пальцем не путай! Уговор был, что не сдадим тебя, если само не вскроется!

Добровольцы Антон и Михаил в подтверждение этих слов синхронно кивнули. Да они бы наверняка и так не преминули сообщить командиру о проступке сослуживца, только не на людях, дабы в открытую не идти против коллектива, ибо для скаутов это дурной тон.

Наверное, имело смысл труса наказать, но теперь мы все тут были словно на подводной лодке, поэтому я лишь махнул рукой.

— Ладно, замнём на первый раз.

— Да вы не думайте, господин вахмистр! — встрепенулся ушастый. — Я от неожиданности просто! У нас в деревне даже тракторов не было, а тут такая дура железная попёрла!

Я хоть и вошёл в положение, счёл нужным предупредить:

— Ты гляди, в следующий раз взводному доложу, а уж он жалеть не станет. Мигом к стенке поставит.

Этим своим заявлением я заодно намеревался припугнуть остальных, но не тут-то было.

— Так увезли взводного, — встрепенулся Антон. — Всех тяжелораненых в Белый Камень отправили.

— Мы за кашей ходили, стал быть, видели, как их на мотоциклы погрузили и того-сь… — подтвердил Прокоп.

Я беззвучно выругался, но растерянности не выказал и велел сменить караульных, сам тоже дошёл до опушки, залёг там и оглядел в бинокль тела нихонцев. Имело смысл выбраться к ним ночью, собрать оружие, патроны и конечно же — каски. От пули они, допустим, не защитят, а вот осколок может и соскользнуть. Всё больше будет шансов уцелеть.

Прислали за мной, когда я уже заканчивал набивать патронами последний запасной магазин автомата.

— Вас штабс-ротмистр вызывает! — протараторил не соизволивший представиться рядовой и согнулся, пытаясь перевести дух после быстрого бега.

— Зачем? — уточнил я, поднимаясь на ноги.

— Не могу знать! Сказано было: срочно!

Ничего хорошего подобный вызов не сулил, но проступков за мной пока что не числилось, поэтому я раньше времени беспокоиться не стал, поднялся с бревна, отряхнул штаны и позвал:

— Прокоп!

— Здесь, ваш бродие!

— Остаёшься за старшего! И ройте уже окопы, чтоб вас! Хватит прохлаждаться!

Бойцы начали шевелить лопатами чуть активней; я для верности пригрозил им кулаком, затем поспешил в командирскую палатку. Рядом с той вырыли просторную землянку, которую накрыли брёвнами в три наката, мне подобной основательности оставалось лишь позавидовать. Такие перекрытия никакая мина не возьмёт, авиабомба если только. Тут же разместили снятую с вездехода разведвзвода рацию, стальной проволокой блестела закинутая на сосну антенна.

В палатке у штабс-ротмистра шло совещание. Помимо командира заставы, в обсуждении ситуации принимали участие взводный разведчиков поручик Гнёт, прапорщик Аспид и пограничник в чине старшего вахмистра.

— Боевая задача у нас остаётся прежней, будем сдерживать нихонцев и ждать подкрепление, — вещал командир заставы.

Я переминаться за дверью в ожидании, пока на меня соизволят обратить внимание, не посчитал нужным и при первой же паузе прямо с порога отрапортовал:

— Господин штабс-ротмистр, младший вахмистр Линь по вашему приказанию явился!

Офицер с четырьмя звёздами и единственным просветом на погонах оценивающе глянул на меня, страдальчески вздохнул и объявил:

— Принимай командование пехотным взводом.

— Я? — у меня от изумления даже голос осип. — Взводом?

— Взводом-взводом, — с усталой и какой-то совсем уж невесёлой улыбкой подтвердил штабс-ротмистр, выглядевший так, словно не спал пять ночей кряду, и добавил: — Бойцов первого и второго отделения переведи на позиции третьего и четвёртого. Займись этим прямо сейчас.

— Будет исполнено! — взял я под козырёк и покинул командирский блиндаж откровенно сбитым неожиданным назначением с толку.

Я — взводный? Как так-то?

И будто мало того было, меня тут же окликнули:

— Господин вахмистр!

Обернулся, а это от госпитальной палатки, опираясь на заменившую костыль рогатину, ковыляет Демид.

— Господин вахмистр, меня выписали!

Я испытывал антипатию к политическим убеждениям белобрысого добровольца, да и сам он мне нисколько не нравился, вот и уточнил:

— Точно выписали?

— Отпустили, — поправился Демид. — Царапина, говорят! Сама заживёт! Только на перевязку приходить велели.

В госпитальной палатке оперировала кого-то бригада медиков; прежде я в ту сторону старался не смотреть, а тут зацепился взглядом и передёрнуло.

— Отпустили? — с сомнением произнёс я, но решил, что дарёному коню в зубы не смотрят, а хромой стрелок лучше пустого места, вот и распорядился: — Двигай в расположение!

Сам же я отправился принимать командование над взводом, в котором после боя осталось только двадцать четыре человека — это без меня, зато с хромым Демидом и всеми прочими контуженными, сильно и не очень. Ладно хоть ещё командовавший третьим отделением ефрейтор, несмотря на говорящую фамилию Бирюк, оказался мировым парнем из сверхсрочников, и я с чистым сердцем поручил его попечению всех бойцов за исключением собственных подчинённых. Возник, правда, немалый соблазн забрать себе станковый пулемёт с расчётом, но по здравом размышлении от этой идеи я отказался. Второй «Хайрам», увы и ах, накрыло прямым попаданием из танка, а оставлять отделение совсем без автоматического оружия — не дело. У нас-то трофейный пулемёт имеется.

Помимо патронов и гранат, мы с ефрейтором поделили лопаты и кирки, чему моё отделение нисколько не порадовалось, но ворчать никому и в голову не пришло — продолжили вгрызаться в землю, пусть и без всякого энтузиазма.

Ну а как иначе? Вопрос выживания.

— Угощайтесь, господин вахмистр!

Один из деревенских призывников, имя которого успело вылететь из головы, протянул наполненный мелкой лесной малиной котелок, и я отправил в рот разом полпригоршни ягод, прожевал, наслаждаясь вкусом, и ещё отсыпал горсточку, остальное вернул и позвал:

— Прокоп!

— Я!

— Докладывай!

— Стал быть, без происшествий, ваш бродие!

Я огляделся и взгляд сам собой остановился на Демиде, который что-то втолковывал узкоглазому Тимуру. Ячейка «Правого легиона» в отделении нужна была мне примерно как собаке пятая нога, вот я и задумался, не стоит ли сделать белобрысому добровольцу внушение, но всё же решил не горячиться и для начала приказал Прокопу развести эту парочку по разным звеньям.

— Ага, — кивнул тот. — Будет сделано! — Он немного помялся и спросил: — Ваш бродие, как думаете, басурмане сегодня полезут ещё?

— Да кто их знает, басурман-то? — усмехнулся я и машинально пригнулся, когда донёсся отдалённый грохот пулемётной очереди.

Стреляли с той стороны — не иначе нихонцы заметили какое-то движение на нашей опушке, вот и открыли беспокоящий огонь. Я перебрался к центральной траншее и залёг там под ёлкой с биноклем в руках. Так и провалялся с четверть часа, но за исключением редких обстрелов противник никакой активности не проявил.

В итоге мне всё это осточертело, я сходил с инспекцией на позицию третьего отделения, а после проверил своих обалдуев, но придраться ни к чему не смог и расположился у блиндажа. Откинулся спиной на сосновый ствол, запрокинул голову, поймал взглядом синий лоскут неба меж зелёных крон. То ли непроизвольно в медитацию погрузился, то ли задремал самую малость — непонятно, как такое состояние расценивать.

Думать не хотелось, звенело в ушах, ныло тело. Было жарко и душно. Хоть и расположился в тени, гимнастёрка на спине и под мышками промокла от пота, по щекам нет, нет да и скатывались солёные капли. И сколько ни прикладывался к фляжке, легче не становилось.

Нестерпимо захотелось забраться в полумрак блиндажа, кинуть на патронные ящики свой вещмешок и попытаться прикорнуть, но всерьёз рассматривать такую возможность не стал. Вместо этого отправился на очередной обход позиций отделения, ибо всецело полагаться на Прокопа было бы по меньшей степени неосмотрительно.

Жара, духота, все на нервах после недавней атаки, ещё и оружие под рукой. Как бы чего не вышло.

Так что прогулялся от окопчика к окопчику, настропалил часовых и раздал ценные указания всем прочим, заодно вручил каждому по дополнительной пачке патронов, наказав попусту их не жечь. А только разобрался со всей этой мелочёвкой, и прибежал вестовой от штабс-ротмистра, передал приказ незамедлительно явиться на совещание. Оставлять отделение без присмотра не хотелось, но деваться было некуда — приказал бдеть Прокопу и пошёл. В итоге зря переживал, дольше туда-обратно бегал. Собравшиеся в командирской землянке офицеры уже успели обсудить все рабочие моменты, я ничего такого не застал. Штабс-ротмистр только поморщился при виде меня как от зубной боли и приказал собравшимся незамедлительно пресекать все панические разговоры среди рядового состава.

— Разведгруппы противника зашли нам в тыл, но в Белый Камень уже перебросили взвод егерей ОНКОР, в самое ближайшее время они расчистят дорогу.

Взвод егерей?

Я с трудом подавил тяжкий вздох. Егеря — элита ОНКОР, не так много подходящих по физической форме соискателей проходит инициацию на трёх последних витках, чтобы этим подразделением дыры на фронте затыкать, их задача — отлавливать нарушителей вблизи Эпицентра. Похоже, совсем дело швах.

А если так — где остальной особый дивизион? Где наши танки и авиация?

Неужто нам до сих пор не дают санкцию выйти за пределы научной территории?

Это же бред! Они там в столице все с ума посходили, что ли?

Взять себя в руки удалось с превеликим трудом, но справился. И даже не сила воли свою роль сыграла, просто побоялся в присутствии старших товарищей лицо потерять. Только потом уже понимание пришло, что едва банальную истерику не закатил. Немного даже стыдно стало.

Жара. Это всё жара.

Всё парит и парит — хоть бы уже гроза разразилась. Глядишь, и посвежеет, и речушка из берегов выйдет, как минимум нихонскую бронетехнику от нас отрежет. А по мосту не проскочат.

— Гнёт, что у вас с вездеходом? — Это штабс-ротмистр обратился непосредственно к командиру разведвзвода. — Удалось починить?

— Нет, двигатель восстановлению не подлежит, только под замену, — заявил в ответ поручик.

Штабс-ротмистр нахмурился и приказал:

— Оттолкайте тогда его на позиции пехотного взвода, где просека к опушке ведёт. Линь, сопроводи на место!

— Будет исполнено! — отрапортовал я, решив, что вездеход придётся не сопровождать, а толкать, но в итоге меня ещё и подвезли.

Я поначалу глазам своим не поверил, когда автомобиль с иссечённой осколками решёткой радиатора и пробитым ими же капотом преспокойно тронулся с места и лихо подрулил к штабной палатке. Потом только обратил внимание на совершенно бесшумное движение транспортного средства и едва заметное возмущение энергетического фона, вот и сообразил, что в движение машину приводит направленным кинетическим импульсом водитель.

— Садись, прокачу! — махнул тот рукой и рассмеялся. — С ветерком!

Но вот с ветерком как раз и не получилось. Когда я забрался на переднее пассажирское сиденье, автомобиль покатил меж деревьев весьма и весьма неспешно. И ландшафт к гонкам не располагал, и кроме нас с шофёром сзади пулемётный расчёт разместился, да ещё там всё коробами с лентами заставлено было, а это лишний вес. Опять же сосен изрядно повалило, местами такой бурелом образовался, что не только не проехать — пройти не получилось бы. Тут и там визжали вгрызавшиеся в дерево пилы, солдаты то ли освобождали пути сообщения, то ли просто разделывали рухнувшие стволы на брёвна для укрепления позиций.

— Слушай, вахмистр! — оживился вдруг наводчик пулемёта в чине унтер-офицера. — А это не ты часом нихонский танк шаровой молнией запалил?

— Было дело, — подтвердил я, хоть и поразил боевую машину сгустком плазмы. Просто не посчитал нужным вдаваться в подробности.

— Орёл! — хлопнул унтер меня по плечу.

— Готовь дырку для ордена, — усмехнулся шофёр. — Разведчику за второй танк солдатский крест обещали. Тебе тоже дадут.

Я только посмеялся.

— Ага, а потом догонят и ещё дадут!

Честно говоря, вовсе не считал, будто совершил нечто выдающееся. Вот когда в июне с пятью операторами схлестнулся — да, было за что орден пожаловать. А тут я просто хорошо свою работу сделал. Мог бы и лучше, мог бы и второй танк спалить, если б нихонский оператор не помешал, но чего уж теперь?

— Вас-то самих не зацепило, когда снаряд рванул?

— Не, ласточка прикрыла, — заявил шофёр, похлопав ладонью по баранке. — Только Косте пол-уха отчекрыжило. И чётко так — ровно бритвой. Он и не почувствовал ничего поначалу. Костя, скажи!

Ефрейтор с перебинтованной головой кивнул; вид у него был нездоровый.

А, впрочем, у меня самого, подозреваю, вид ничуть не краше. И то ли ещё будет…

Глава 4/1

Вот так сразу выдвигать автомобиль на опушку никто, разумеется, не стал, вездеход остановили в ельнике за небольшим пригорком. Я направился к позициям бывшего третьего отделения и ещё издали услышал ругань и невнятный скулёж. Когда подошёл, ефрейтор Бирюк потирал ссаженные костяшки, а один из новобранцев сплёвывал кровь, стоя в обнимку с сосновым стволом.

— А-а-а! — отмахнулся командир отделения, перехватив мой вопросительный взгляд. — Воспитательную работу провожу. А то взяли моду паниковать!

— Паникёров расстреливать приказали, — подлил я масла в огонь, и рядовой с расквашенными губами мигом прекратил изображать из себя умирающего лебедя, отлип от сосёнки и вытянулся чуть ли не по стойке смирно.

Ефрейтор благодушно махнул рукой.

— Воюет пусть.

— Пусть воюет, — кивнул я и велел отрядить бойцов на обустройство укрытия для вездехода, но только лишь этим дело не ограничилось, до самого позднего вечера так и не присел, решая какие-то неотложные вопросы. Ужин и вовсе чуть ли не с боем выбивать пришлось, но, пусть пайку и уполовинили, голодным никто не остался.

После я проверил личный состав нашего поредевшего взвода, распределил очерёдность караулов и довёл до Бирюка переданную вестовым штабс-ротмистра связку пароль-отзыв. Единственные на отделение часы нашлись у Демида, временно изъял их на общественные нужды — по ним и стали отслеживать время караулов.

Потом уже только я сел перевести дух и с отвращением поглядел на миску с перловкой. Еда в глотку не лезла, голова гудела, в ушах звенело, ещё и морозило всего. Ладно хоть бойцы костерок в приямке у блиндажа развели и в котелке чай из лесных трав заварили. Опустился на одно из уложенных тут же брёвнышек, выпил кружку — стало легче.

Но озноб так и не отступил, даже за курткой сходить не поленился, да и рассевшиеся вокруг огня новобранцы начали доставать скатки и облачаться в шинели. К вечеру ощутимо похолодало, а, быть может, просто после дневной парилки слишком разительным показался контраст.

Оставив бойцов у костра, я отправился на очередной обход, постоял немного на левом фланге и понаблюдал за работой сапёров, которые навешивали на на колючую проволоку погремушки из пустых банок тушёнки и минировали подходы к высоте со стороны леса.

— Передай своим, чтоб за колючку не лезли, — предупредил меня их унтер. — Мин не так много, их бы на макак хватило!

— А там? — махнул я рукой в сторону тылового заслона.

— В ту сторону тоже драпать не нужно. Мы своё дело знаем!

Я пообещал предупредить подчинённых о минном поле, дошёл до правого окопа и задержался там, прежде чем двинуться к позициям третьего отделения. Лучи заходящего солнца ещё пробивались через кроны деревьев, но быстро темнело, в низине сгустился туман, реки уже видно не было, лишь растеклась непроницаемым облаком молочная белизна.

Холодком оттуда так и тянуло, белёсые клочья тумана позли вверх по косогору, и сие обстоятельство мне категорически не понравилось. Если эта гадость затопит всю расселину, нихонцам под её прикрытием не составит никакого труда скрытно подобраться к нашим позициям и задавить числом.

Послышались голоса, что-то треснуло в стороне от окопа, и стоявший на карауле долговязый Антон чуть не подпрыгнул, нацелил ствол винтовки в темноту подлеска и выкрикнул:

— Стой! Стрелять буду!

От ёлок негромко послышалось:

— Синица!

Доброволец судорожно сглотнул и выдал отзыв:

— Этот… Как его… Голавль!

Приблизились три фигуры, обернулись поручиком Гнётом, прапорщиком Аспидом и старшим вахмистром пограничников, имени которого я узнать так и не удосужился. Он-то меня и углядел, хоть я и не отлип от соснового ствола.

— Как у вас?

Обстановка была неформальной, так что я от уставного обращения воздержался.

— Всё спокойно, — ответил и кивнул в сторону расселины. — Только туман, что б его…

Хлопнуло, откуда-то с наших позиций в небо взмыла осветительная ракета. Она начала снижаться и растворилась в белом мареве, словно под воду канула. Сначала просматривалось светящееся пятно, затем сгинуло и оно.

— Туман — это проблема, — согласился со мной прапорщик Аспид. — Вчера он только под утро появился, да и не такой густой был.

Поручик Гнёт указал вниз по косогору.

— Уже второго танка не различить, а только-только первый из виду пропал! — подметил он.

— И похолодало как-то очень уж резко, — высказался я.

Глеб Аспид задумчиво хмыкнул.

— Думаешь, это неспроста? Думаешь, нихонские операторы температуру опускают?

Я пожал плечами.

— А почему нет? К вечеру бы в любом случае похолодало, а тут низина — холодный воздух скапливается и с тёплым не перемешивается.

Поручик потёр подбородок.

— Разве столь масштабное воздействие не сказалось бы на энергетическом фоне?

— Не факт, — покачал я головой. — Если они охлаждают воздух, и он стекает вниз, мы с такого расстояния искажение фона и не ощутим, наверное, даже. Хотя… Могу попытаться помехи уловить.

Командир разведвзвода глянул на прапорщика, тот пожал плечами и разрешил:

— Валяй!

Двое из моих собеседников были операторами, так что я отошёл от них в сторонку, уселся на не успевший толком остыть после дневной жары камень метрах в пяти от опушки и попытался расслабиться. Вышедшая из-под контроля техника выдоха опустошила меня едва ли не начисто, но какие-то жалкие крохи сверхсилы в противофазе удержать всё же удалось. Я и восполнять растраченный в бою потенциал не спешил именно из-за того, что счёл более важным сохранить повышенную чувствительность к энергетическим аномалиям. Тут всё просто: в случае очередной атаки точно успею к бою подготовиться, а вот незамеченный вовремя диверсант времени на подготовку уже не даст. Ткнёт ножом в спину — и поминай как звали.

При всём при том потенциал я удерживал именно что мизерный, пришлось до предела ослабить заземление, но и тогда никаких откликов на той стороне не уловил, лишь проявилось смутное ощущение некоей неправильности. Искажений и чётко выраженных помех не было, даже энергетический фон, насколько удалось разобрать, оставался предельно однородным — правда, сам он показался мне чуть насыщенней, чем того стоило ожидать. Это не удивило бы на Кордоне, но никак не в нескольких сотнях вёрст от Эпицентра. Что-то было не так.

Наверное, имело смысл спуститься непосредственно к туману и повторить попытку ниже по склону, но делать этого мне категорически не хотелось. Я встрепенулся, поднялся с камня и вернулся к офицерам.

— Что-то не так.

Поручик насмешливо фыркнул, но на смех меня поднимать всё же не стал и обратился к старшему вахмистру:

— Командуй повышенную готовность.

Пограничник убежал в лес, вмиг растворившись в тенях, и тогда прапорщик Аспид сказал:

— Егерей бы на разведку отправить.

Командир разведвзвода кивнул.

— Отправлю.

Они ушли, а я обежал позиции взвода, настропалил ефрейтора Бирюка и разогнал по окопам своё отделение, присоединился к ним и сам, прихватив на всякий случай трофейный ручной пулемёт. Туман медленно-медленно затапливал своей молочной пеленой косогор, и от бойцов это обстоятельство конечно же не укрылось.

— Господин вахмистр! — прошептал Миша, облизнул губы и просил: — Думаете, полезут?

— Полезут — услышим! — заверил его приятель-скаут. — В тумане любой звук на пару вёрст слышен!

Увы, я в этом уверен не был. Для операторов звуковой экран поставить не так уж и сложно, могут совершенно бесшумно подойти. Вот подберётся к нам туман ещё немного, и до последнего ничего не увидим и не услышим.

Меня передёрнуло, только не от недобрых предчувствий, это разошлось рябью энергетических колебаний некое воздействие, разошлось и никуда не делось, будто назойливым гулом на заднем плане осталось. То ли наши операторы поставили помехи, намереваясь затруднить нихонцам использование поисковых техник, то ли сами пытались загодя уловить приближение врага.

Прежде чем я сумел разобраться в хитросплетениях чужого воздействия, в сопровождении взводного из темноты вынырнула пятёрка егерей.

— На восточном склоне кусты разрослись, зайдите с той стороны, — сказал поручик. — И давайте аккуратней там! Сейчас от сапёров кто-нибудь подойдёт, проход покажет.

Бойцы начали проверять снаряжение и подпрыгивать, проверяя, не брякнет ли что-нибудь, не зазвенит ли. Подошёл давешний унтер сапёров, взялся показать безопасный проход.

— Давайте уже! — проворчал он. — Чай стынет!

— Ни пуха! — напутствовал я Никиту.

— К чёрту! — отозвался тот, и пятёрка егерей обогнула наш окопчик, споро зашагала в обход растянутой меж кустов колючей проволоки.

Солнце давно село, луна не взошла, и фигуры бойцов растворились во мраке подлеска в один миг. Один только сапёр из темноты вынырнул, постоял, вздохнул и отправился восвояси.

И — ни звука, тишина совершенная. Разве что кто-то из деревенских вознамерился закурить, сунул в рот папиросу и тряхнул спичечным коробком, ну и нарвался. Я прямо-таки душу отвёл, дал выход нервному напряжению. А вот придумать достойного наказания уже не успел: в тумане вдруг сверкнул отблеск электрического разряда и что-то гулко хлопнуло, кто-то заорал, рванула граната, застучали пистолеты-пулемёты.

Всполошившиеся нихонцы открыли шквальный огонь по косогору и нашим позициям, в ответ ударили пулемёты, полетели в темноту росчерки трассеров, захлопали миномёты, взвились осветительные ракеты. Скоротечная перестрелка стихла уже пару минут спустя, а потом я уловил некую неправильность в стороне от наших позиций и перекинул туда ручной пулемёт, установил его на сошки, но поручик меня остановил.

— Не стрелять! — резко бросил он. — Свои!

И точно — это вернулись егеря. Двое волокли зажимавшего пропоротый живот сослуживца, ещё один брёл, на ходу заматывая бинтом покалеченную кисть. Замыкающим с ППС в руках пятился Никита Алтын, он отделался порванной гимнастёркой и обильно кровоточившей царапиной на щеке.

Тут же прибежали санитары с носилками, погрузили на них бойца с проткнутым животом и унесли к госпитальной палатке, а егерю с рассечённой кистью принялись обрабатывать рану прямо на месте.

— Что там? — спросил поручик у троицы повалившихся на землю бойцов.

— Почти сразу на двух невидимок нарвались, — сообщил в ответ коренастый вахмистр. — Одного положили, второго только подранили, ушёл.

— Это которые все в чёрном? — уточнил взводный, оглянулся на моих бойцов и резко бросил: — А ну по местам!

Жадно внимавшие словам егерей новобранцы вмиг разбежались по окопам.

— Ждали нас, не могли мы вот так сразу случайно на них напороться, — решил Никита, прикрыл царапину сложенным на несколько раз бинтом, сверху наклеил откромсанную от катушки полоску лейкопластыря.

— Не ждали, — покачал я головой. — Почуяли операторов и выдвинулись наперерез.

— Дело пахнет керосином, — заявил крепыш-вахмистр. — Если они разом по всей линии соприкосновения под прикрытием тумана атакуют, не отобьёмся.

— Да это понятно! — досадливо поморщился поручик. — Это как раз понятно…

У меня внутри всё так и свело, но не стал отмалчиваться, предложил:

— Давайте я схожу.

Поручик глянул как на психа, вахмистр егерей и вовсе прямо заявил:

— Зазря пропадёшь только.

Мне геройствовать нисколько не хотелось, но альтернатива пугала несравненно больше, вот и пояснил, обращаясь в первую очередь к взводному разведчиков:

— У меня потенциал на нуле, с предельным заземлением даже ясновидящие с расстояния в сотню метров не почуют, если целенаправленно искать не станут. На ту сторону не пойду, задействую активный поиск от речки и рвану обратно.

Оговаривать меня поручик не стал, да и с чего бы? Без точных разведданных нам не обойтись, а простого бойца не послать. Нужно понимать, что именно задумали нихонцы. Нужен оператор.

Сердце так и постукивало, но я испуга не выказал, оставил в подсумке одну гранату, рассовал по накладным карманам на бедрах пару автоматных магазинов, подтянул ремень, подпрыгнул. Заодно до предела усилил заземление, это вышло уже само собой даже особо концентрироваться для этого действа не пришлось.

— Не рискуй попусту, — напутствовал напоследок Глеб Аспид и препоручил меня унтеру-сапёру.

Я выслушал повторный инструктаж, но в отличие от егерей не рискнул двинулся через прореху в рядах колючей проволоки, а решил обогнуть их справа, заодно оставив в стороне и минные заграждения. Так что взял наизготовку автомат и зашагал к опушке, дальше пошёл уже вдоль неё, затем без всякой спешки, медленно и плавно, контролируя буквально каждый свой шаг, начал спускаться по заросшему кустарником и молодыми берёзками косогору. Восточный склон был достаточно крутым, приходилось прилагать немало усилий, дабы не припустить вниз со всех ног, а то и вовсе не покатиться кубарем.

Время от времени я замирал и прислушивался, но — тишина, только сверчки стрекочут, да филин где-то в лесу пару раз ухнул.

Удалившись от наших позиций на полсотни метров, я осторожно опустился на вросший в землю камень, принялся ослаблять заземление, снимая слой за слоем. Вроде — никого. Никаких аномалий, даже энергетический фон в норме.

Отгораживаться от него я больше не стал, осторожно поднялся на ноги и двинулся дальше. Берёзовая рощица осталась позади, да и кусты поредели, а вот трава вымахала высотой по пояс, как ни старался, но совсем уж не шуметь не получалось. И — страх. Так и казалось, будто нихонский секрет залёг где-то неподалёку, узкоглазые уже и движение в темноте заметили, просто не суетятся, дают ближе подойти.

Страшно? А то!

Несколько раз я опускался на корточки, скрываясь в зарослях иван-чая, и дожидался, пока уймётся сердцебиение, а то из-за стука в голове ничего кругом уже и не слышал.

Казавшийся с пригорка однородной пеленой туман поначалу неуловимым образом удалялся от меня, а потом столь же неуловимо окутал со всех сторон, накрыл с головой, заставил до предела замедлиться. Его белёсая дымка едва позволяла разглядеть землю, так сразу было и не сообразить, куда поставить ногу без риска оступиться или раздавить что-нибудь хрустское.

А ещё начало казаться, будто рядом кто-то есть, будто враг замер совсем-совсем близко, рукой дотронуться может, а я об этом и не подозреваю даже. Пройду мимо, а молочная дымка обернётся человеком в чёрном, и получу мечом в спину.

Но нет, конечно же. Обычного человека я ещё мог упустить, а вот шиноби точно загодя учую. Ну или не совсем уж загодя, а шагов с десяти. Если они сверхспособности задействуют. Если не отвлекусь и не зевну. Если всё рассчитал верно и меня самого не учуют раньше…

Накатила нервная дрожь, но не стал передёргивать плечами, замер в неподвижности, пересиливая мимолётную слабость. Надо собраться! Надо взять себя в руки! Иначе — пропаду!

Мне ведь не только операторов опасаться стоит. Простого дозорного даже проще пропустить, а штыком под лопатку заработать хорошего мало. Никакой разницы с ударом мечом, если уж на то пошло.

В тумане приходилось перемещаться с воистину черепашьей скоростью, иначе слишком сильно возрастал риск оступиться и если и не упасть, так нашуметь. А выбираться на каменную осыпь, среди которой совершенно бесшумно текла подковой охватившая нашу высоту речушка, я и вовсе не рискнул. Постоял там немного и двинулся по самой её кромке, то шагая по траве, то ступая на особо массивные валуны, которые не смещались под моим весом, когда на пробу опирался на них ногой.

Вот на одном из таких шагов я и уловил чужое внимание, но воздействие было предельно расфокусированным — тут не били острогой затаившуюся у дна рыбину, тут будто невод в мутную воду забрасывали, вот и успел закрыться, вовремя усилив заземление. Пронесло. Вроде — пронесло.

Сердце зашлось в лихорадочном стуке, пришлось пару минут неподвижно простоять на месте, прежде чем я успокоился достаточно и смог продолжить движение. Мало-помалу туман начал сгущаться, камни стали влажными и скользкими. Изредка я рисковал ослабить экраны, коими отгородился от энергетического фона, и с каждым разом всё чётче и острее ощущал разлитую в пространстве сверхсилу. Та казалось лишённой малейшего намёка на структуру, это совершенно точно не было каким-то целенаправленным воздействием, скорее уж просто рассеивались отходы. Ослабляя заземление, я неизменно ёжился — очень уж неприятным холодком пробирало, а ещё эти энергетические излишки просто выводили из себя своей неправильностью. И никак не удавалось понять — почему.

Нихонцы действовали крайне неряшливо, их не оправдывали даже колоссальные объёмы проделанной работы. Насколько удалось разобрать, к охлаждению воздуха привлекли сразу несколько операторов-слабосилков, а те и сами по себе с неба звёзд не хватали, и друг с другом взаимодействовали из рук вон плохо.

Теперь я знал наверняка, что туман создан искусственно, но знание это мне ровным счётом ничего не давало. Если уж на то пошло, простое подтверждение догадки о грядущем штурме отнюдь не стоило того риска, коему я подверг себя, спустившись к реке. Я ведь ни диспозиции врага не выяснил, ни оказать содействие в нейтрализации чужих операторов не мог. Требовалось разобраться в происходящем, в идеале — пустить вражеские приготовления по ветру.

По ветру? Точно!

В низине установилось полнейшее безветрие, именно недвижимость воздушных масс и не давала рассеяться туманной пелене. Что я мог с этим сделать?

Что-то ведь мог, так?

Очень осторожно и воистину мучительно-медленно я начал пробираться вперёд, заодно понемногу сдвигался от края каменной россыпи к речушке. Старался ступать осторожно и не шуметь, не пинать булыжники и не расплёскивать сапогами воду и брёл отнюдь не просто так, а ориентируясь на проблески ясновидения. Искал границы воздействия, запиравшего туман в расселине.

И — нашёл. Визуально плоскость аномалии никак себя не проявляла, от неё лишь тянуло неприятным таким холодком, неправильным, как и всё тут кругом. Я поводил из стороны в сторону ладонями, прислушался к собственным ощущениям и решил, что именно здесь, непосредственно посреди речушки, растворённая в пространстве сверхсила достигает своей предельной концентрации. Энергия текла, повторяя изгиб русла, и туман едва заметно переливался призрачными оттенками северного сияния.

Уже следующий мой шаг породил шорох разрядов статического напряжения, встали дыбом волосы, так что я суетиться и выискивать более удобную позиции не стал, опустился на застрявшую меж камней корягу — судя по отсутствию пулевых отверстий, не ту, что послужила мишенью моим бойцам, а какую-то другую, ещё даже более корявую.

В несколько вдохов, глубоких и медленных, я погрузил сознание в лёгкую медитацию, обратился к ясновидению и осторожно-осторожно открылся энергетическому фону. Определить расположение и даже просто количество вражеских операторов с такого удаления не вышло, зато убедился, что с выбором места не прогадал: энергетический поток над рекой ощущался предельно чётко, не сказать даже — слишком резко.

И это всё предельно упрощало.

Миг я ещё колебался и медлил, потом собрался с решимостью и вогнал себя в состояние резонанса, и будто прихваченные ржавчиной шестерни вращаться начали — неспешно и неохотно, вроде бы даже со скрипом. Слишком мало времени прошло с предыдущего входа в транс, слишком большая нагрузка выдалась за последние дни. Решил даже сначала, что ничего не выйдет, но ухватил за самый кончик то исключительное состояние всеобъемлющей правильности, которая накрывала при установлении связи с Эпицентром, потянул-потянул-потянул его, и поклёвка не сорвалась, всё быстрее и быстрее закрутился энергетический волчок.

До предела усилив заземление, я постарался полностью отгородиться от внешнего фона, а вот равномерно разгонять энергию внутри себя не стал, всю её до последнего сверхджоуля присовокуплял к волчку, попутно ускоряя его и без того уже бешеное вращение. Меня начало раскачивать из стороны в сторону, и следом призрачным подобием водоворота стал закручиваться туман.

Если прежде энергия беспрепятственно утекала прочь, то теперь её будто мощным магнитом тянуло прямиком ко мне. Оно и немудрено: вовне она обычная, внутри — в противофазе, а заземление уберегало лишь от пробоя и замыкания, но никак не от притяжения. Мало-помалу процесс набрал интенсивность, и окончательно оформившаяся воронка засверкала разрядами, а ещё — резко похолодало, и влажные камни покрылись ледком.

Энергетический фон и до того не отличался особой однородностью, поэтому моё вмешательство осталось незамеченным, но вечно так продолжаться не могло, и я безмолвно орал, понукая внутренний волчок:

— Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Изнутри рвало и морозило, извне жгло и обдирало, экраны заземления расползались и развеивались, по сути, сейчас лишь мой организм служил изолятором, не позволявшим соприкоснуться и нейтрализовать друг друга обычной сверхсиле и сверхсиле в противофазе. Спасала повышенная сопротивляемость, и даже так приходилось несладко — ума не приложу, как нихонцев скрип моих зубов не переполошил.

Минута! Минута и пять секунд! Минута десять!

Во мне — тридцать мегаджоулей! И ничуть не меньше крутилось вокруг, а ведь я рассчитывал набрать ещё без малого столько же! Для этого оставалось продержаться двенадцать секунд, но именно в этот момент ясновидение и уловило чужое внимание.

Всё! Пошёл обратный отсчёт!

Переборов невозможное давление, я соскользнул с коряги и шагнул вниз по течению речушки, прочь от косогора. Шагнул сам и потянул за собой энергетическую воронку. Рассеянная в лощине сверхсила и сама по себе текла в моём направлении, вмешательство дополнительно подстегнуло этот процесс, нагрузка на остановившую движение воздушных масс плоскость заметно возросла. Та начала терять целостность и проминаться, подпитка созданной нихонскими операторами конструкции нарушилась, и без того низкий коэффициент полезного действия пошёл на убыль, и это ещё больше усугубило ситуацию.

Десять!

В резонансе мне оставалось продержаться каких-то жалких десять секунд, когда на вражеских позициях загрохотали пулемёты. Первые очереди легли в стороне, и я продолжил брести по колено в воде, оскальзываясь на камнях и смещая вслед за собой нематериальную, но при этом обладающую вполне ощутимой инерцией воронку тумана.

Восемь!

Меня поддержали огнём с высоты, обстрел превратился в полноценную перестрелку, но и о первоначальной цели нихонцы отнюдь не забывали, пули ложились всё ближе и ближе.

Шесть!

Заземление окончательно приказало долго жить, и теперь я удерживал внутренний и внешний потенциал от взаимного погашения исключительно силой воли. Будто между двух жерновов угодить угораздило, начали жалить разряды электричества — только дам слабину, и разорвёт на куски. Прожарит насквозь — так уж точно.

Четыре!

Туманная воронка вбирала в себя из пространства всё больше и больше сверхэнергии, её сияние начало служить прекрасным ориентиром для стрелков, пришлось гасить скорость пуль, теперь уже летевших непосредственно в меня.

Два!

Взрыв грянул всего шагах в пяти, осколки удалось остановить, а вот ударная волна боднула так, что сбила с ног. Падение в холодную воду заставило отвлечься от работы со сверхсилой, ещё и рёбрами о какой-то булыжник крепенько приложился, меня скрутило, будто за оголённый провод под напряжением схватился, и единственное, что я успел сделать, это задействовать всю накопленную энергию на создание области пониженного давления, не сказать — вакуума.

Ноль!

Уже миг спустя воздействие исчерпало себя, и тогда на освободившееся место с резким хлопком затянуло кубометры воздуха. Преграждавший ложбину экран к этому времени был изрядно ослаблен, перепад давления попросту его разметал. Загудел ветер, потянул за собой туман, и почти сразу тому передалось вращение начавшей распадаться воронки сверхэнергии — закрутился смерч, принялся втягивать в себя воду и камни. К счастью, уже ниже по течению, меня он не зацепил.

Ветер свистел и сбивал с ног, из речушки я выбирался большей частью ползком, оглянулся лишь раз, достигнув зарослей иван-чая. Туман рвало на отдельные клочья и уносило прочь, он отступал, как океанские воды во время отлива, и очередная осветительная ракета вырвала из ночного мрака нихонскую бронетехнику, уже выползшую из-под прикрытия деревьев.

Вот дерьмо!

Я продолжил подъём по косогору, и почти сразу на той стороне расселины грянул взрыв, потом ещё один и ещё, а затем дрогнула земля и над кронами взметнулось огненное облако, постепенно принявшее форму гриба. Плотность артиллерийского огня с нашей стороны оказалась много выше, нежели могли обеспечить два ротных миномёта и орудие-сорокопятка, забрезжила надежда, что подошло подкрепление.

Это было хорошо. Это было просто замечательно.

И — маловероятно.

Глава 4/2

До наших позиций я едва добрёл: вроде и склон стал не такой уж крутой, а будто в гору карабкался, даже несколько раз останавливался дух перевести. Нестерпимо ныли мышцы и горели вживлёнными под кожу нитями накаливания энергетические каналы, всё чего хотелось, — это просто лечь, вытянуть ноги и ничего не делать, не дышать даже по возможности. Но нет, конечно же нет — только и успел что кружку травяного чая выдуть, прежде чем за мной прислал вестового штабс-ротмистр. Пошёл как был — в едва подсохшей одежде. Отчитался о своих действиях, заодно узнал, что огнём нас поддержал бронепоезд. До Белого Камня было не больше восьми километров по прямой, для орудий крупного калибра — не расстояние, к тому же всё предельно упростила корректировка огня по радиосвязи.

Вроде бы меня даже похвалили. Сто грамм налили совершенно точно, но всё ровно в тумане было ещё до водки. Со стороны расселины до сих пор доносились отголоски взрывов, железнодорожная артиллерия продолжала перемалывать позиции нихонцев, даря нам надежду пережить эту ночь, но у меня даже сил радоваться этому обстоятельству не нашлось.

От штабс-ротмистра моё состояние не укрылось, и он сказал Аспиду и Гнёту:

— На ночное дежурство его не ставьте, толку не будет. Своих операторов задействуйте. А ты — спать! Понял?

— Так точно! — отозвался я. — Разрешите удалиться?

— Свободен!

На обратном пути я завернул на позицию третьего отделения и делегировал обязанности разводящего ефрейтору Бирюку, потом обошёл с ним на пару караульных и постоял пару минут у разведённого в приямке костра, рядом с которым расположились на ночь бойцы отделения. Но согреться не согрелся, вот и забрался в блиндаж, где переоделся в сухое исподнее и натянул комбинезон, а сверху прорезиненную куртку.

Время от времени пространство перетряхивали едва уловимые искажения поисковых воздействий, но уверенности в том, что операторы сумеют заблаговременно выявить приближение шиноби, у меня не было, и я на всякий случай вытянул из кобуры пистолет, проверил, дослан ли патрон. Оператор-то из меня сейчас аховый…

Подумал так, принял горизонтальное положение и тотчас отрубился. Именно отрубился, а не уснул, будто в забытьё провалился, застряв между сном и явью, вроде бы даже разрывы артиллерийских снарядов улавливал. Окончательно расслабиться мешало нечто сродни удушью, только не хватало мне отнюдь не воздуха, а сверхсилы. Такое впечатление — надорвался и заработал спазм энергетических каналов, словно бы даже циркуляция жизненных сил в организме нарушилась. Ещё и звон в ушах плывёт, будто игла по заезженной пластинке бежит и раз за разом на царапину наезжает.

Вжух. Вжух. Вжух…

И ритмичность прекрасно знакома, слышал нечто подобное, когда впервые на Эпицентр настраивался. Только сейчас меня от неё невесть с чего воротит, даже тошнота накатывает. И ещё помехи поисковых воздействий будто иглами пронзают.

Надорвался. Как пить дать надорвался.

Я то забывался, то вновь вываливался из полудрёмы, так и промучился какое-то время. На пользу этот рваный сон не пошёл, только мигрень разыгралась, она-то и заставила взять себя в руки. Я уселся на патронный ящик, выровнял дыхание, затем потянулся к сверхсиле, втянул в себя никак не больше сотни джоулей и начал прогонять их организму, то рассеивая, то концентрируя в энергетических узлах.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Размеренно и плавно, очень-очень аккуратно. Туда, затем обратно.

Выдох-вдох.

Нестерпимо хотелось потянуть в себя сверхсилу на пределе мощности, но не стал рисковать и продолжил наращивать потенциал воистину черепашьими темпами. Осторожничал так отнюдь не напрасно: если поначалу и ломота отпустила, и головная боль почти прошла, то попытка восстановить заземление едва не обратила все мои усилия прахом. Скрутило так, что аж дыхание перехватило.

Но это ерунда, оклемаюсь.

Главное из этой мясорубки живым выбраться и одним куском, а не по частям.

Стоп! Не о том думаю! Всё будет хорошо…

Я вновь начал растворять сознание в медитативном трансе, и почти сразу ночь взорвалась частым-частым треском заполошных очередей, следом донеслись колючие отголоски сверхэнергетических помех. И всё это — в глубине наших позиций, не на передовой!

Перестрелка заставил очнуться, но выныривал я из глубокого транса непозволительно долго. Ещё только-только скидывал оцепенение, когда в блиндаже стало самую малость темнее, а в голове сотнями острых игл проявилось ощущение смертельной опасности!

И вот тут уж я не замешкался ни на миг — сцапал пистолет, вскинул его и открыл огонь по лазу, пусть в том никого и не было, одни только тени, да и эти тени моментально рассеялись, стоило только полыхнуть дульным вспышкам, будто они мне лишь примерещились.

Но нет, конечно же нет!

Я соскочил с патронного ящика и, как был босиком, рванул на выход. Согнувшись в три погибели, нырнул в зазор между крайним бревном и земляной стенкой расширенной воронки, сразу перекатом ушёл в сторону, опасаясь получить мечом или поймать стальную звезду, но теням было кем заняться и помимо меня.

Расположившиеся на ночь в приямке с костерком бойцы уже проснулись и схватились за оружие, их-то обернувшаяся фигурой в чёрном тень и атаковала. Короткий меч перерубил горло долговязому и ушастому призывнику, а дальше убийца стремительно крутанулся на месте и как-то совсем уж небрежно полосонул клинком вскинувшего винтовку Мишу. Полетели на землю отрубленные пальцы, доброволец выронил трёхлинейку и взвыл от боли, приятель-скаут отдёрнул его в сторону и пропустил короткий колющий тычок. Клинок угодил парню в бок и вышел из спины, убийца в чёрном на миг замешкался, высвобождая его, и новобранцы кинулись врассыпную, лишь охромевший Демид, который и с земли-то подняться не сумел, ткнул винтовкой да так удачно, что пронзил трёхгранным штыком лодыжку не ожидавшего атаки с этой стороны диверсанта.

Окровавленный меч взметнулся для смертельного удара и тут же поменял траекторию движения, стремительно крутанулся, отбив выпущенную мной пулю. Несмотря на проткнутую ногу, шиноби плавным движением скользнул в сторону, уходя с линии огня и сбивая прицел, а заодно уклоняясь от выстрелов открывших по нему беспорядочный пальбу новобранцев.

Зараза! Они же так друг друга поубивают и меня заодно!

Страх заставил собраться, и на выдохе я исторг из себя, попутно скручивая в ослепительный шар, всю ту сверхсилу, которую только успел накопить. Диверсант встретил шаровую молнию взмахом меча, но направляемый моей волей сгусток сияния успел вильнуть в сторону и разминулся с клинком, чтобы тут же метнуться обратно, метя в спину чужака нематериальным подобием гирьки кистеня. В самый последний момент убийца в чёрном совершенно нечеловеческим движением извернулся и перехватил сияние левой рукой, стиснул его в кулаке и — легко погасил. Легко — да, но всё же недостаточно быстро, чтобы успеть ещё и уклониться от выпущенных мной с расстояния лишь в пару метров пуль.

Две в корпус, третью в голову… И нет — не попал! В голову — не попал!

Диверсант с проткнутой ногой и простреленной грудью неожиданно шустро сиганул в сгустившийся под деревьями сумрак и вмиг растворился в нём!

Сверхсилы во мне оставались сущие крохи, жахнуть вдогонку чем-нибудь помощнее я попросту не мог и потому хлестанул наугад не успевшей окончательно развеяться пуповиной шаровой молнии. Силовой жгут метнулся над землёй и перебил чахлый куст малины, оплёл ноги беглеца. Я подсёк и выдернул убийцу из невидимости прямиком к блиндажу. Чуть левую руку из плечевого сустава не вывернул от напряжения, но — выдернул!

Диверсант извернулся и взмахом меча перебил силовой жгут, швырнул в меня стальную звезду. Бросок оказался лишён былой стремительности, я легко погасил кинетическую энергию смертоносного подарка и всадил в уже подорвавшегося с земли шиноби две последних пули. Наповал не уложил, но замедлил достаточно, чтобы бойцы моего вновь поредевшего отделения разрядили в диверсанта винтовки, а после для верности пришпилили его к земле штыками.

Готов! Теперь уж наверняка. С гарантией.

Сволочь такая…

Стрельба в глубине наших позиций уже стихла, и я погнал прибежавших к блиндажу караульных обратно, ещё и рявкнул вдогонку:

— Смотреть в оба!

Миша пытался остановить кровотечение, заматывая культю какой-то тряпкой, его приятель-скаут уже перестал корчиться и замер посреди лужи крови, лишь продолжал судорожно всхлипывать и прижимать ладони к ране в животе.

Он был плох, но я всё же нырнул в блиндаж, где хранил доставшийся в наследство от взводного ящичек, отмеченный красным крестом. Отыскал его, подсветив себе крошечной шаровой молнией, но, прежде чем успел выбрался наружу, где-то совсем неподалёку от нас прогремел взрыв, за ним — ещё два, а следом затрещали частые-частые выстрелы. Били не из винтовок и не из пулемётов, стреляли из ППС, которые были только у егерей, зенитных расчётов и пограничников, поставленных прикрывать подходы к высоте со стороны леса.

Да что ж это такое делается?!

Я спешно подпоясался, закинул за спину автомат, навьючил на себя подсумки с боекомплектом и гранатами и поволок из блиндажа трофейный пулемёт. Костёр мы разводили посреди приямка с пологими краями, с трёх сторон от него лежали заменявшие скамейки брёвна, так что я сразу повалился на землю, укрываясь за одним из них и гаркнул:

— К бою!

Но бойцам было не до моих команд: Демид и без того уже валялся на земле и дрожащими руками дёргал рукоять затвора, Тимур пытался втолкнуть в магазин трёхлинейки перекосившиеся патроны, а залитый кровью Миша тянул раненого товарища к блиндажу.

— Голец, отставить! — рявкнул я, раскладывая сошки пулемёта. — Не трожь его, неси аптечку! И патроны! Живо!

Миша опомнился и нырнул в блиндаж, а я вставил магазин в приёмник пулемёта, приподнялся над бревном и огляделся. Чуть в стороне продолжали рваться мины и вовсю шёл бой, но ничего кроме дульных вспышек и всполохов электрических разрядов разглядеть не получалось, даже несмотря на зависшую в небе луну.

Так сразу было и не понять, насколько всё плохо. Сомнут нихонцы тыловой заслон или отобьёмся? И как действовать в этой ситуации нам? Не сейчас, сейчас отданный мне приказ ясен и понятен, но вот если пограничники не устоят — что тогда?

— Первое звено! — гаркнул я, но приказать бойцам выдвигаться на заранее распределённые позиции уже не успел: именно в этот момент на левом фланге едва ли не синхронно рванули две противопехотные мины, а миг спустя из кустов с треском выломился караульный.

— Идут! — проорал он, споткнулся и вскочил уже без винтовки, со всех ног бросился к блиндажу.

В подлеске вновь рвануло, следом захлопали выстрелы, парень споткнулся и упал, а меж деревьев замелькали фигуры сумевших преодолеть колючую проволоку и минное заграждение нихонских пехотинцев.

— Огонь! — крикнул я и швырнул в сторону атакующих гранату.

Рвануло, разлетелись осколки, Демид и Тимур принялись палить из трёхлинеек, я поддержал их длинной очередью. Прошерстил ею подлесок, заставил нихонцев залечь. Брошенная из леса граната упала, не долетев до нашего импровизированного редута нескольких метров, рванула, обдав кусками дёрна и сосновой хвоей, а вот следующую я отправил обратно кинетическим импульсом.

Получайте, твари!

По нам принялись палить откуда-то сбоку, пули застучали по брёвнам, и бойцы вжались в землю, пришлось повернуться и прижать огнём нихонцев, подобравшихся с фланга.

— Стреляйте, черти! — заорал я, сдёргивая торчавший над ствольной коробкой магазин и втыкая на его место запасной.

Сколько их осталось? Четыре? Пять?

Мало! Слишком мало!

Я матерно ругнулся, обстрелял кусты, в которых полыхнула дульная вспышка, и потянулся к сверхсиле, но перестарался и едва лицом в землю не уткнулся, до того пронзительно стрельнуло от правого виска через всё тело к паховой складке. Будто молния пронзила! Хана энергетическому каналу!

Но — работаю. Набираю потенциал. Остальное неважно!

Приполз по отнорку и замер рядом караульный, отряженный в окоп по соседству с позициями третьего отделения, принялся хрипло дышать, после выдавил из себя:

— По косогору танки прут! Ефрейтор сказал, их не удержать!

Час от часу не легче!

Ещё и это!

Стреляли по нам теперь уже с трех сторон, нихонцы мало-помалу подступали и окружали, всё чаще приходилось вжиматься в пологий склон ямы. Огонь противника сделался интенсивней и точней, едва получалось огрызаться, да ещё под кронами деревьев вдруг вспыхнуло пламя, метнулось к нашему редуту двумя косматыми шарами, каждый из которых в диаметре не уступал покрышке грузовика.

Какой-никакой потенциал я уже набрал, но в плазменные заряды оказалось влито чересчур много энергии, погасить их мне было не под силу, отмахнулся кинетическим импульсом. Один из сгустков пламени изменил траекторию, налетел на сосну и взорвался, превратив её в пылающий факел, а вот другой попытались продавить через моё воздействие, и конструкция потеряла стабильность, пролилась на землю огненным дождём, запалив палую хвою и траву.

Фон рвали энергетические помехи, и точно так же рвала мою нервную систему острая боль, поэтому точной позиции вражеских операторов я определить не сумел, метнул гранату скорее наугад. А только перевёл дух, и вслед за караульным приполз Прокоп, крикнул прямо в ухо, перекрывая грохот выстрелов:

— Отступать! Приказано отходить к вершине!

Отходить? Да как отойти-то теперь?!

Прижали!

Тут-то в тылу у нас и загрохотал пулемёт, не ручной — бить по лесу взялась спаренная зенитная установка! Кавалерия из-за холма подоспела!

Обстрел редута мигом сошёл на нет, и я крикнул:

— Уходим! Прокоп, Тимур, помогите Демиду!

Увы, ранение долговязого скаута оказалось смертельным, и он уже отдал богу душу, его эвакуировать на новую позицию не было нужды.

— Миша и… — Имя деревенского призывника вылетело из головы, я дёрнул того за плечо, а после гаркнул, силясь перекрывать грохот выстрелов: — Волоките патроны! Живее ящик хватайте! Да, этот! Выдвигаемся по команде! Три! Два! Один!

Усилием воли я преобразовал два мегаджоуля сверхсилы в световую энергию, а после скрипнул зубами, но всё же сотворил ослепительную вспышку среди деревьев, где залегли нихонцы. Банальным взрывом мало бы кого достал, а так будут шансы отступить, не поймав спиной пулю.

— Погнали!

Миша со вторым бойцом ухватили патронный ящик за боковые ручки и рванули к прикрывавшему нас огнём вездеходу, следом потянули прыгавшего на одной ноге Демида Прокоп и Тимур. Побежал за ними и я, только сейчас сообразив, что так и не успел натянуть сапоги.

Гадство!

Но коловшая ступни палая хвоя не могла замедлить бег, отстал я от бойцов совершенно осознанно. Когда вдогонку вновь захлопали винтовки, сразу повалился за вросший в склон валун, устроил перед собой пулемёт и вновь принялся тянуть сверхсилу. Пусть едва не терял сознания от боли, но без этого было никак. Иначе не уйти.

Грохот зенитной установки оборвался, и тогда я утопил спусковой крючок, принялся бить короткими очередями по кустам, ориентируясь на дульные вспышки. Требовалось во что бы то ни стало остановить продвижение нихонцев, так что патронов я не жалел. Магазин опустел буквально в один миг, но к этому времени вновь заработал спаренный пулемёт вездехода. И более того — искрящейся звездой промелькнула надо мной шаровая молния, рванула в десятке метров за блиндажом, оглушив и ослепив оказавшихся рядом стрелков.

Пора!

Я дёрнул шнур запала последней гранаты и зашвырнул её в оставленный нами редут, извернулся и выплеснул большую часть накопленной сверхсилы в попытке создать длинный шлейф, который не рассеялся хотя бы несколько секунд. Направил его не к врагу, а в противоположном направлении — к вершине взгорка!

Рванула граната, и я вскочил с земли, бросился вдогонку за отступавшими к новой позиции бойцами отделения. Трофейный пулемёт не бросил, он особо не мешал, в отличие от закинутого за спину автомата и бивших по бёдрам подсумкам, со снаряжёнными и уже пустыми магазинами и коробками с патронами. Пулемётчик постарался прикрыть меня, но вдогонку палили буквально из-за каждого куста, зацепили бы непременно, когда б не шлейф сверхсилы. Тот хоть и рассеивался с пугающей быстротой, но концентрация энергии в пространстве пока что оставалась достаточной, и ясновидение своими острыми уколами заранее сигнализировало о летевших в спину пулях.

И я гасил их импульсы. Бежал и гасил. Грудь рвало от нестерпимой боли, но это не лёгкие горели огнём, это пульсировал входящий канал. Я перескочил через распростёртое на земле тело с дырой в затылке и едва не споткнулся о брошенный патронный ящик, осознал в один миг, что окончательно лишился своего эрзаца всеведения, и сразу вильнул за толстенный ствол сосны. К зенитному пулемёту подключился ещё один, и вразнобой захлопали винтовки, а потом я вскочил на какой-то каменный уступ и повалился на него, обдирая в кровь колени и локти.

Всё! Ушёл! Тут свои!

Кругом распластались пехотинцы, и стремительно выплёвывал стреляные гильзы станковый пулемёт, от бронещита которого раз за разом рикошетили прилетавшие из леса пули. Вездеход уполз чуть выше, начал поддерживать бойцов на смежном участке, вот я и пересилил себя, сдёрнул с трофейного пулемёта пустой магазин, но сразу заметил перезаряжавшего трёхлинейку ефрейтора Бирюка и проорал ему:

— Справишься?

Тот озадаченно глянул, затем опомнился, подтянул к себе оружие и забрал у меня подсумок с магазинами. Я же взвёл автомат и принялся короткими очередями бить по перебегавшим от дерева к дереву нихонцам. Сбоку стрелял Миша — стискивать цевьё левой рукой он не мог, поэтому уложил винтовку на камень и придерживал её замотанной в тряпку кистью. Чуть дальше дульная вспышка выхватила из темноты лицо Прокопа, остальных бойцов отделения видно не было.

Да и сколько их осталось-то? Четверо?

В лучшем случае — так.

Впрочем, вертеть головой было попросту некогда. Нихонцы всерьёз вознамерились взять высоту с наскока, они почуяли нашу слабость и рванули в решительную атаку. И сразу стал нарастать какой-то мерзкий звук — вроде бы что-то свистело на самой грани слышимости, но предельно мерзко, даже начало ломить зубы. Остальных проняло и того сильнее, и я спешно прикрыл себя и соседей звуковым экраном. Неприятные ощущения как рукой сняло, но на смену им пришло жжение. Непонятное излучение начало пропекать изнутри, а моих сил попросту не хватало на нейтрализацию чужого воздействия, оставалось либо отступить, либо поджариться, и кто-то даже побежал, тут же поймал спиной пулю и рухнул замертво.

— Лежать! — прорычал я, пытаясь в месиве энергетических помех вычленить аномалию, порождаемую взявшими нас в оборот операторами.

Меня опередил кто-то из зенитчиков. В лесу ниже по склону что-то гулко ухнуло, и сразу сгинуло воздействие, я хрипло выдохнул и крикнул скорчившимся на скальном уступе бойцам:

— Стреляйте! Стреляйте, черти!

И сам подал пример, выпустив короткую очередь по перебегавшим от дерева к дереву нихонцам. Следом зашёлся в лихорадочном стрёкоте станковый «Хайрем», и противник залёг, но не отступил. Пули свистели над головой, били в сосновые стволы и камни, одна такая разлетелась на куски прямо передо мной и кусочками медной рубашки рассекла скальп почище опасной бритвы. Макушку резанула острая боль, потекла на глаз кровь, а только смахнул её и опустел магазин. Воткнул запасной, сделал два выстрела, и как на грех заклинило автомат.

Я ругнулся и отполз от края скального уступа, принялся дёргать рукоять затвора в тщетной попытке избавиться от перекошенного патрона.

Да что ж такое-то?! Не везёт, так не везёт!

Ладно хоть станковый и ручной пулемёт обеспечивали достаточную плотность огня, чтобы атака нихонцев на нашем участке захлебнулась. Противник залёг и даже начал отступать, когда в лес полетели ручные гранаты. Слева отстреливались пограничники, а вот справа вдруг раздались отчаянные крики, шум рукопашной и треск кустов. Да ещё на десяток голосов завопили:

— Банза-а-ай!

Я только и успел, что перевалиться с живота на бок, когда через подлесок к нам продралось с полдюжины зашедших со спины нихонцев. Загрохотали выстрелы, противник ринулся в штыковую, я метнул молнию в палившего из пистолета офицера. Электрический разряд не прикончил того на месте, лишь заставил выронить оружие, а вот меня отдача из-за элементарного вроде бы воздействия едва не отправила в нокаут, в голове всё так и поплыло. Но переборол дурноту, собрал всю свою волю в кулак и ударил снова.

Получай!

Подвела фокусировка. Взорвать голову уже выдернувшему из ножен меч офицеру не вышло, ладно хоть усилия, затраченные на скачок давления, всё же не канули втуне: левый глаз противника лопнул, а из уха плеснула струя крови. Готов! Точно готов!

Бежавший за командиром пехотинец пинком в голову повалил на землю не успевшего развернуться к нему Бирюка, сходу ткнул штыком в спину бойца, распластавшегося за станковым пулемётом и тут же оказался сбит с ног сам, рухнул на меня, вцепился в горло и попытался то ли задушить, то ли смять кадык.

Сдохни, сволочь!

Миндальничать я не стал и врезал нихонцу под рёбра, усилив тычок доброй порцией сверхсилы. Узкие щелочки глаз пехотинца разом округлились, и мне не составило никакого труда отпихнуть от себя человека с превращёнными в поджаренный фарш потрохами.

Миша принял на штык замахнувшегося прикладом нихонца, а на следующего со спины кинулся кто-то из егерей, всадил в шею нож. Я ухватил рукоять катаны и коротким тычком снизу вверх добил насаженного на игольчатый винтовочный штык вражеского солдата, развернулся к катавшемуся по земле в обнимку с противником Бирюку и получил каблуком в лоб, завалился на спину.

— Идут! — испуганно заорал Прокоп откуда-то сбоку. — Ваш бродие! Идут!

Я сплюнул кровью, ухватил оседлавшего ефрейтора нихонца за ногу, рывком подтянул, подмял под себя и, не стал нашаривать вылетевший из руки меч, всадил сопернику под лопатку нож. Хватило и этого, тот дёрнулся и затих.

Бирюк с залитым кровью лицом отвалил от станкового «Хайрема» заколотого наводчика и выдал длинную очередь по вновь бросившимся на приступ высоты нихонцам. Я, хоть это и было мучительно больно, выдохнул навстречу им шаровую молнию, ухватил чью-то винтовку и выстрелил, дослал патрон и выстрелил снова.

Чуть выше нас по склону вновь заработала зенитная установка, и атака захлебнулась, противник откатился назад.

Вот только надолго ли?

Сомневаюсь. Очень-очень сомневаюсь.

Глава 5/1

Нихонцы ходили на приступ высоты ещё дважды, да разок мы сами контратаковали, собрав ударный кулак из уцелевших операторов. Не из стремления отбить прежние позиции, просто неожиданной вылазкой сорвали очередной приступ. Сожгли вражеский броневик, а на обратном пути собрали трофейные каски и всё оружие, которое только попадалось на глаза, заодно прихватили брошенный при отступлении патронный ящик.

Увы, всё это была лишь капля в море. Боеприпасов катастрофически не хватало, пулемёты пожирали их с пугающей быстротой, а экономить патроны не получалось при всём желании, поскольку лишь чрезвычайная плотность огня заставляла нихонцев откатываться от высоты.

Угомонились узкоглазые лишь незадолго до рассвета. И сами затихли, и обстрел из миномётов прекратился. Я даже подремал немного в обнимку с автоматом, но то возня сменявших друг друга караульных будила, то гул авиационных двигателей, а потом и вовсе на юге загрохотала артиллерийская канонада.

И это было странно и непонятно: мы продолжали контролировать дорогу на Белый Камень, мимо нас ни одна машина проскочить не могла, а пехотинцам, пусть бы даже они и прошли напрямик через лес, без поддержки бронетехники в городе ничего не светило.

Или нет? Или застали наших врасплох?

Терялся в догадках на этот счёт я недолго, только-только продрал глаза, и прибежал вестовой, выдернул меня на собрание офицерского состава. Штабс-ротмистра ночью зарезал прокравшийся мимо часовых диверсант, и пограничников возглавил старший вахмистр, которого хоть и посекло осколками, но раны оказались поверхностными, и он остался на ногах. Ещё присутствовали взводный разведчиков поручик Гнёт, прапорщик Аспид и командир экипажа броневика, который каким-то чудом до сих пор оставался на ходу. А вот артиллерии у нас больше не было: зенитную установку накрыло прямым попаданием, а сорокопятку раскатал взобравшийся на косогор танк.

— Только что пришла радиограмма, — сразу перешёл к делу оказавшийся среди офицеров старшим по званию поручик Гнёт, — противник вышел к Белому Камню в обход нас. Приказано идти на соединение с основными частыми.

— Каким образом? — нахмурился подпоручик-танкист. — Просека на южном склоне перерезана, придётся бросать технику! Так и под трибунал угодить недолго!

— Ничего мы бросать не станем! — уверил его взводный разведчиков. — О заслонах позаботятся егеря, технику спустим по западному склону прямо на дорогу. И сразу уйдём на просеку. Нихонцы уже вышли на южные окраины Белого Камня, напрямик в любом случае не проехать.

У танкиста полезли на лоб глаза.

— По западному склону? Да там обрыв!

— А операторы на что?

Подпоручик задумчиво хмыкнул, потом спросил:

— А шум двигателей?

— Выделим вам оператора, поставит звуковой экран.

— Нам бы ещё к пулемёту патронов тогда.

Поручик Гнёт криво ухмыльнулся.

— На ходу подмётки режешь! — отметил он и взглянул на Аспида. — Поделишься патронами, Глеб?

Прапорщик нехотя кивнул.

— Куда деваться? Поделюсь.

— Вот и замечательно, — похвалил его Гнёт и уставился на меня: — Теперь ты, Линь…

Думал, намылят шею за неподобающий внешний вид, поскольку явился я на собрание в прорезиненной куртке поверх синего рабочего комбинезона и кедах, ещё и с трофейной каской под мышкой, но нет — такие пустяки сейчас никого не волновали.

— Сколько у тебя осталось бойцов?

— Четырнадцать, если со мной. Из них девять ходячих.

— Есть кто-нибудь толковый?

— Ефрейтор-сверхсрочник.

— Пусть заменит тебя на время марша. Грузовик поведёшь.

— Есть!

На этом и разошлись. Уже светало, поднявшийся над речушкой туман расползся по округе, и медлить было никак нельзя. Остававшиеся в строю егеря начали спешно готовиться к вылазке, а санитары погрузили раненых в кузов грузовика и на три телеги, одну из которых решили прицепить к моему автомобилю по причине убитой осколком коняги. Сам я поручил бойцов заботам ефрейтора Бирюка и занялся проверкой колёс автомобиля, уровня бензина, масла и воды.

Всё оказалось в полном порядке, но на душе было маетно. Чуть не извёлся в ожидании условного сигнала скрывшихся в лесу бойцов разведвзвода. И хоть растёкшийся средь деревьев туман играл сейчас нам на руку, в успех столь рискованного предприятия я особо не верил. Пусть даже нихонцам сейчас уже не до нас, и отхода по западному склону они не ждут, вот только стоит кому-то нашуметь и всё — тушите свет, сливайте воду.

Но — нет, не нашумели. Пронзительно крикнула какая-то лесная пичуга, и прапорщик Аспид при посильной помощи командира зенитного расчёта оторвал от земли броневик и спустил его на проходившую прямо под обрывистым склоном дорогу. Следом пришёл черёд моего грузовика, и я вмешиваться в процесс не стал, лишь заранее выставил звуковую завесу, дабы потом не позабыть об этом и не переполошить противника тарахтением автомобильного движка. Приятных ощущений задействование сверхспособностей после вчерашнего не доставило, но и зубами от боли скрипеть не пришлось. Оно и понятно: мощность-то пустяковую задействовал.

Следом начали спускать телеги с ранеными. С той, которая при миномётном обстреле лишилась лошади, проблем не возникло — дольше возились, пристраивая её к моему грузовику, — а вот на живых коняг полёт произвёл столь неизгладимое впечатление, что успокоили их возницы далеко не сразу. Если б не индивидуальные звуковые экраны, тут бы нас и накрыли.

Замыкать колонну поставили вездеход с повёрнутым назад зенитным пулемётом, и оставалось лишь надеяться, что у шофёра хватит силёнок дотолкать его до Белого Камня. Впрочем, вот как раз это меня волновало постольку-поскольку, несравненно сильнее беспокоило, как бы не всполошились нихонцы, не случилась у них смена караула, не пошёл до ветру случайный пехотинец, не уловил искажения энергетического фона переживший вчерашнюю бойню оператор.

Случиться-то что угодно может! А мы — медлим, мы — не едем…

Наверное, сказался эффект неожиданности. Мы слишком сильно цеплялись за высоту и не воспользовались ни одной возможностью отступить, пока могли это сделать на собственных условиях, да и сейчас не стали прорываться по заранее расчищенному проезду, вот и обманули ожидания врага. Вырезавшие пикет егеря вынырнули из леса, дали нам отмашку и начали ловко взбираться по склону, спеша вернуться на оставленные позиции, прежде чем туда наведаются нихонцы. Если придётся — будут прикрывать наш отход.

Меня от одной только мысли об этом передёрнуло.

Колонна по дороге не поехала, сразу свернула с неё на уходившую в западном направлении просеку. Та уже порядком заросла, и по кабине заскреблись ветви, но броневик уверенно пёр впереди, подминая под себя кусты и молодые деревца. Грузовик ехал отнюдь не столь уверенно, пришлось даже пустить часть потенциала на дополнительное охлаждение движка, благо продумал подобное воздействие заранее — сразу после фиаско с простреленным радиатором вездехода.

Всем в кузове и на телегах мест не хватило, кто-то стоял на подножках, а часть пехотинцев бежала, держась за борта и время от времени меняясь с успевшими отдохнуть товарищами.

Я так и ждал, что вот-вот рванёт под колесом мина или ударят из подлеска пулемёты, но нет — ехали, ехали и ехали. Понемногу у меня отлегло от сердца — не сказать, будто целиком и полностью, но всё же набранный потенциал прекратил рвать энергетические узлы в такт ударам бешено колотившегося сердца, успокоился маленько.

Нервное. Это всё нервное.

Державший дверцу чуть приоткрытой прапорщик Аспид широко распахнул её и высунулся из кабины, посмотрел назад и скомандовал:

— Тормози!

Кативший во главе колонны броневик тоже остановился, да ещё прибежал с картой взводный разведчиков, разложил её и повёл пальцем, разглядывая условные обозначения.

— В полукилометре отсюда должна быть просека, уйдём по ней на юг.

— Проехать сможем?

— А вот и увидим.

И — проехали, а некоторое время спустя просека и вовсе вывела нас на узенькую лесную дорогу, петлявшую меж поросших высоченными соснами сопок. На поворотах я неизменно сбрасывал скорость, чтобы некоторое время спустя притопить педаль газа и вновь нагнать броневик, но в очередной раз дорога начала забирать в сторону как-то совсем уж незаметно, так вот и вышло, что колонна выкатилась на опушку на полном ходу.

На пустыре между деревьями и плетнями огородов обустраивали позицию вражеские артиллеристы. Мы не ожидали наткнуться здесь на противника, они не ждали появления из тыла республиканских подразделений — бойня разразилась будто по мановению волшебной палочки.

Звуковые экраны схлопнулись, броневик рыкнул двигателем и съехал с дороги, но ещё до того наводчик принялся бить по артиллерийской батарее короткими прицельными очередями. Я вывернул руль и остановил грузовик на обочине; тотчас ожил пулемёт в кузове, захлопали вразнобой винтовки, застрекотали ППС.

Возницы телег с ранеными принялись нахлёстывать лошадей, погнали их к предместью, за крышами которого виднелись цеха кирпичного завода, а вот вездеход задержался, и его спаренные «Хайремы» не оставили противнику не единого шанса. Сопротивление как такового нам не оказали — застигнутые врасплох артиллеристы бросились врассыпную, но в лесу сумело скрыться лишь несколько человек, остальных положили на месте — слишком уж высокой оказалась плотность огня. Тут и там валялись разорванные на куски тела, кто-то выл и пронзительно верещал, но я не разобрал ни слова, хоть и учил нихонский на курсах военной кафедры.

Да и не важно! Пленных брать никто не собирался, пробежались меж орудий бойцы разведвзвода, несколько раз хлопнули одиночные выстрелы — вот, собственно, и всё. Впрочем, нет. Конечно же — нет.

Поручик Гнёт развил бешеную активность, он приказал своим людям занимать оборону, послал наших артиллеристов снимать с орудий прицелы и замки, а два ближайших к дороге и вовсе велел брать на прицеп вездеходу и грузовику.

Пехотинцы беспрекословно отцепили телегу с ранеными, навалились на неё и покатили к предместью.

— Нас не ждите! — крикнул я Бирюку, помогая привести артиллерийское орудие в походное положение.

Вездеход медленно проехал мимо с уже взятой на прицеп пушкой, из уха шофёра текла тоненькая струйка крови — не иначе приводил в движение он тяжёлый автомобиль исключительно своей силой воли. Наводчик водил из стороны в сторону стволами спаренного пулемёта, но пока что нам сопутствовала удача. Кругом — никого.

— Шевелитесь, черти! — прикрикнул прапорщик, который не хуже моего понимал, сколь ветрена барышня Фортуна.

Наше время определённо утекало как вода сквозь пальцы.

— Снаряды! Живей ящики грузите! К кабине сдвигайте!

Мы уже зафиксировали проушины сведённых станин лафета на буксировочном крюке грузовика, когда из-за фруктовых деревьев под лязг гусениц выполз нихонский танк. И этот монстр был куда массивней тех, которые штурмовали косогор!

Довернулась башня, дрогнула, чуть опускаясь пушка, и я рухнул на землю, а в следующий миг по округе раскатился гулкий хлопок выстрела! Бронебойный снаряд угодил в кузов грузовика, пробил дыру в правом борту и, засыпав нас щепками, вынес доску левого.

Пронесло!

Разразился короткой очередью крупнокалиберный пулемёт загнанного в кусты броневика, но пули впустую выбили искры из лобовой брони танка.

— Линь! — заголосил прапорщик. — Трогай!

В один миг я очутился за рулём и, поскольку движок не глушил, грузовик тронулся с места без промедления, и лишь поэтому взрыв осколочного снаряда подкинул к небу целый фонтан земли там, где мы находились пару секунду назад.

В посёлок! Под прикрытие домов, заборов, фруктовых деревьев и сараев!

— Гони! — рявкнул прапорщик.

Полуторка набирала скорость очень уж неторопливо, и я успел заметить, как плюнуло огнём одно из орудий захваченной нами батареи. Рвануло совсем рядом с танком, и его башня вновь начала поворачиваться, беря на прицел новую цель. Броневик уже выбрался из кустов и гнал по опушке, намереваясь проверить прочность боковой брони стального монстра, когда артиллерист вторым выстрелом уложил снаряд точно в цель. Танк рыкнул движком и начал медленно пятиться, заползая обратно в переулок.

На перекрёсток в сотне метров от нас выскочил грузовик незнакомой конструкции, из него посыпались нихонские пехотинцы, и я вывернул руль, направляя автомобиль в боковой проезд, столь узкий, что пришлось снести бортом один из плетней. Вдогонку захлопали выстрелы, но нас прикрыли кусты. Мы выскочили на соседнюю улочку, и сбоку раскатисто грохнуло. Стреляли не по нам: это пальнул по артиллерийской батарее вновь выдвинувшийся из-под прикрытия деревьев и домов нихонский танк.

Я приотпустил педаль газа, и наводчик успел всадить короткую очередь в корму бронированной боевой машины. Из-под решётки двигательного отсека повалил дым, но как именно стали развиваться события дальше, осталось лишь гадать: автомобиль проскочил перекрёсток и помчал к маячившим за крышами домов цехам кирпичного завода.

Огороды как-то разом остались позади, мы вывернули на пустынную улочку предместья и понеслись по ней под отголоски не столь уж далёкой перестрелки. Нервы у меня были натянуты до предела, а нутро так и свело в ожидании скорых неприятностей, именно поэтому, когда, повалив забор, на дорогу перед нами выкатился лёгкий танк с красным кругом на броне, я не растерялся и не стал ударять по тормозам, лишь сбросил газ и принялся обеими руками крутить руль, уводя автомобиль во двор длинного двухэтажного барака. И — успел, опередил наводчика в уже завершившей разворот башне!

— Здесь тупик! — крикнул Аспид. — Да что б тебя!

Я остановил грузовик чуть ли не впритирку к стене дома и распахнул дверцу, но не спрыгнул на землю, лишь ступил на подножку. Просто побоялся, что после задействования сверхспособностей не сумею забраться обратно.

— Сейчас! — поднял я руку, прислушиваясь к лязгу гусениц и треску дощатого забора, заодно крикнул наводчику: — Готовься!

— Я подстрахую! — предупредил прапорщик. — Сам не подставься только!

Из-за угла барака показались носовые бронелисты, траки и передний каток боевой машины, и я разом ухнул весь набранный потенциал на создание области повышенного давления внутри этой гусеничной консервной банки. Люк башни с лязгом распахнулся, но танк продолжил выползать из-за дома с заранее довёрнутой в нашу сторону башенкой.

— Хек! — резко выдохнул прапорщик, и меня продрало волной энергетических помех, а бронированная машина дрогнула, одна из её гусениц оторвалась от земли, а потом танк накренился ещё сильнее и опрокинулся набок. В кузове загрохотал крупнокалиберный пулемёт, пули начали дырявить тонкий металл, и мне бы порадоваться, а я так и замер на подножке, не в силах вернуться за руль. Даже сделать вдох не мог, до того всё внутри свело.

— Линь!

Прапорщик рывком за плечо затянул меня в кабину, но вот так сразу превозмочь головокружение не вышло, я развалился на сиденье и хватанул ртом воздух, втянул его в лёгкие, тогда только нормально задышал.

Грохот выстрелов смолк, и второй номер пулемётного расчёта заколотил ладонью по крыше, заорал:

— Патроны кончились! Валим! Не спим!

Я опомнился, тронулся с места и начал выруливать со двора, спеша убраться отсюда, прежде чем очнутся и полезут наружу оглушённые танкисты, если вдруг их не размазало по стенкам скачком давления и не разорвало на куски крупнокалиберными пулями.

Посетили такие опасения не меня одного. Глеб Аспид резко сжал кулак, и — хлопнуло, из машинного отделения перевёрнутого танка повалил густой дым.

— Жми! — приказал он, схватил мой автомат, прихватил собственный и на ходу перебрался в кузов, а уже оттуда крикнул: — Да погнали уже!

Едва ли ручное оружие могло послужить полноценной заменой крупнокалиберного пулемёта, оставалось лишь уповать на то, что больше нас не угораздит наткнуться на бронетехнику противника. Но нет, угораздило. Сначала попалась на перекрёстке раздавленная танком телега с ранеными, а у соседнего дома обнаружился и сам танк — к счастью, уткнувшийся в стену и горящий. Судя по дырам в бортовой броне, его приложили из чего-то вроде автоматического зенитного орудия.

Я сбавил газ, но среди раненных выживших не было — сплошь ошмётки мяса, кровавые лужи и обломки костей. Меня аж замутило от натурального бешенства.

Сволочи! Твари!

По крыше кабины постучали, и я погнал грузовик дальше. Откуда-то из соседнего квартала доносился грохот выстрелов, отвернул от него и выскочил прямо на танк с двумя башнями: та, что с пулемётом, была нацелена на соседнюю улочку, другая с автоматической пушкой глядела прямо на грузовик.

У меня всё так и обмерло внутри, но обошлось: в нас распознали своих, и высунувшийся из люка танкист замахал рукой: мол, проезжайте!

Боевая машина слегка сдала назад, освобождая проезд, и я притопил педаль газа, направил грузовик прямиком в ворота кирпичного завода, перед которыми установили сваренные из рельс противотанковые ежи. Одну из высоченных створок заблокировали кучей битого кирпича, другая пока что была открыта, а немного дальше в глубине территории обустроили капонир для двух безоткатных орудий.

Всё! Добрались!

Глава 5/2

Как выяснилось некоторое время спустя, удалось прорваться через предместье, куда уже начинали заходить нихонцы, не только нам, но и остаткам пехотного взвода, двум телегам с ранеными, пограничникам и бойцам разведвзвода. На вездеход со взятой на прицеп трофейной пушкой мы наткнулись прямо на въезде, а посечённый осколками броневик прикатил вместе с вернувшимся на территорию завода двухбашенным танком буквально пару минут после нас. Вместе с ними прибыли нагнавшие нас егеря.

Увы, без потерь тоже не обошлось. Пехотный взвод поредел ещё на двух человек, и погибли все тяжелораненые на телеге, которую толкали мои подчинённые. Лично я считал решение заменить её нихонской пушкой ошибочным, но вслух об этом заявлять не стал. Так приказал старший по званию, ему и отвечать за это, ему с этим жить. Не мне.

Мне бы — поспать.

Но какой там! Перво-наперво пришлось сдавать бойцов их армейскому начальству и отчитываться за убыль личного состава с оформлением всех жизненно необходимых армейским бюрократам бумажек, проводить инвентаризацию числящегося за подразделением инвентаря и оружия, списывать утерянное и уничтоженное, подсчитывать патроны, сдавать станковый «Хайрем», а трофейный пулемёт выдавать за имущество зенитной роты и заниматься прочей совершенно ненужной мне работой. И без того голова пухла, а тут и вовсе гудеть почище церковного колокола начала.

Да ещё несколько раз объявляли воздушную тревогу, приходилось бросать всё и укрываться в подвалах цехов, а миномётные и артиллерийские обстрелы, такое впечатление, не прекращались ни на минуту. Ладно хоть операторы-зенитчики не только обстреливали вражеские самолёты, но и наловчились перехватывать взрывоопасные гостинцы в воздухе — в небе то и дело громыхало, на землю падали осколки и шрапнель. Наши артиллеристы отвечали нихонцам ничуть не менее активно, громыхало тут и там просто беспрестанною. Да ещё и энергетический фон от стабильности был далёк.

Ну и как тут мигрени не разыграться?

Ещё и в плане сверхспособностей надорвался, а вместо медитации с интендантом по воду трофейных касок лаюсь. Самим пригодятся же! А сдашь — и всё, не увидишь больше ни их самих, ни обещанных взамен отечественных. Натуральная система «ниппель», уже насмотрелся. Другим-то наверняка нужнее будут. Другим всегда нужнее.

От интенданта меня спас вестовой командира части. Отыскал и велел бросать страдать ерундой и бегом бежать в штаб. Так и сказал: «ерундой» и «бежать», а сам щегол малолетний, точно не старше меня. Куда только этот мир катится?

Означать такое внимание начальства могло лишь очередное поручение, и вопреки пословице я решил надышаться перед смертью, отправился в путь прогулочным шагом. Получилось это лишь отчасти: если в цехах ещё мог позволить себе идти вразвалочку, то вне их передвигался исключительно короткими перебежками от одного укрытия к другому. Местные куда спокойней реагировали на близкие разрывы, а мне хотелось забиться в подвал поглубже и зажать ладонями уши. На худой конец забраться под танк.

Ладно хоть ещё именно в подвале штаб и располагался. Уходившую вниз лестницу освещали помаргивавшие электролампы, я спустился по ней и уткнулся в запертую решётку, за которой дежурили два бойца с ППС и оператор в чине старшего вахмистра из числа откомандированных сюда зенитчиков.

Он меня узнал, разрешил проходить.

— Ждут, — вроде как даже приободрил, когда я снял трофейную каску. — Автомат тоже оставляй.

Я поставил оружие в пирамиду и оглянулся на вахмистра.

Тот махнул рукой.

— Проходи!

Стучаться я не стал, открыл дверь и шагнул в не слишком-то просторное помещение, на дальней стене которого висела склеенная из нескольких листов карта Белого Камня с множеством булавок, воткнутых в те или иные городские кварталы. Ещё был стол, несколько лавок, стоваттная лампочка под потолком и много важных особ в военной форме — преимущественно армейцы и пограничники, но затесалась среди них и парочка офицеров железнодорожного корпуса.

Как назло, ржавые петли оглушительно скрипнули, и моё появление привлекло всеобщее внимание.

— Это что ещё за чучело?! — возмутился напоминавший цаплю майор с шевелюрой, тронутой сединой.

Вопрос был задан по существу, но с ответом на него меня опередил Василий Архипович.

— Младший вахмистр Линь, возглавивший при обороне известной вам высоты пехотный взвод.

Я заметил среди присутствующих поручика Гнёта, прапорщика Аспида и танкиста-подпоручика с забинтованной головой, и понял, что на совещание вызвали командиров всех вернувшихся в Белый Камень подразделений без разбору. Мне тут определённо было не место.

Майор покрутил носом и спросил:

— И сколько бойцов осталось во взводе?

— Одиннадцать, господин майор!

— Одиннадцать…

Слово это многозначительно повисло в воздухе, и за меня поспешил вступиться незнакомый пехотный штабс-капитан, молодой и подтянутый.

— Взвод был укомплектован новобранцами и понёс потери ещё до вступления вахмистра в должность!

— Да? — озадачился майор.

— Помимо этого вахмистр самолично подбил нихонский лёгкий танк «ха-го» и руководил отражением атак превосходящего по силе противника, — добавил невесть когда успевший всё это разузнать Василий Архипович.

Майор поджал губы, потом спросил пехотного штабс-капитана:

— Оставишь взводным?

— Оставлю, — без колебаний заявил тот в ответ.

Кто-то из офицеров в дальнем углу рассмеялся.

— Ну ещё бы оператора взводным не оставить!

Офицеры заулыбались, да и сам штабс-капитан даже не попытался спрятать в усы довольную ухмылку.

— Василий Архипович, не возражаете? — уточнил майор у комиссара.

— Ни в коем разе.

— Тогда официально перевод проведём, чтоб уж точно никакой путаницы не возникло, — распорядился командир части и приказал: — Вахмистр, подожди за дверью.

Я кинул быстрый взгляд на Василия Архиповича, не дождался от него никакой подсказки и отступил за порог.

Подожду. Отчего не подождать?

Но вот насчёт утверждения в должности взводного — оно мне надо вообще?

Самолюбие сей факт отчасти тешит, конечно, но нет — и даром бы этот перевод не сдался. В печёнках у меня уже эта ответственность за людей сидит. В печёнках.

Толком подремать на лавочке, откинувшись спиной на стену, не вышло. Уже минут через пять штабс-капитан покинул штабную комнату и позвал меня:

— Вахмистр, идём!

Я поднялся с лавочки, взял из пирамиды автомат и не преминул добавить:

— С вашего позволения — фельдфебель. Если перевод официальный, то всё же фельдфебель.

Офицер нахмурился, но заглянул в бумаги, которые держал в руках и сразу понимающе кивнул.

— А, ну да! Ты ведь в пограничном корпусе числишься, — признал он мою правоту, убрал листы в планшет и спросил: — А что с формой?

— Там осталась. С позиции отступить пришлось, не успел забрать.

— У нас со снабжением сложности, половина новобранцев в цивильном до сих пор, придётся пока так походить.

Комбинезон был всем хорош, если не брать в расчёт справление нужды, поэтому меня заявление нового командира не слишком-то и расстроило. Сказать по правде — так и не расстроило вовсе. Ерунда на постном масле.

Мы поднялись по лестнице, пересекли корпус, и штабс-капитан настороженно выглянул за ворота, прежде чем выйти под открытое небо. Обстрел завода прекратился, хлопки выстрелов, треск пулемётных очередей и разрывы снарядов теперь доносились из города, и, судя по всему, столкновения там шли сразу на нескольких направлениях.

У конторы заводоуправления был выставлен караул, а её крыша топорщилась десятком радиоантенн, вот там-то навстречу и попалась коренастая барышня в гимнастёрке и форменной юбке. Из-под пилотки выбивались чёрные кудри, на зелёных погонах желтели две лычки унтера.

— О, привет! — выдал я, узнав одну из близняшек, с которой проходил обучение на курсах комендатуры. Но Фая это или Рая, определить не сумел, поэтому от обращения по имени и воздержался.

Если брюнетка и оказалась удивлена встречей, то виду не выказала, улыбнулась:

— Привет, Петя! Извини, бежать пора!

И — да, убежала.

— Знаешь её? — уточнил ротный.

— Учился с ней и её сестрой-близняшкой.

— Обе тут, — сказал штабс-капитан и вдруг спросил, прищёлкнув пальцами: — Слушай, не все ведь операторши такие… на любителя?

— Не все, — подтвердил я.

— Да просто слухи ходят, будто они в постели просто огонь, любой обычной бабе фору дадут. Что скажешь?

Вопрос покоробил, но изображать оскорблённую невинность было бы по меньшей мере глупо, и я спокойно пожал плечами.

— Не знаю, не с кем сравнивать. Не было у меня обычных.

Ротный усмехнулся в светлые усы.

— Ну, как доведётся сравнить — поделись впечатлениями.

Где-то не так уж далеко громыхнул взрыв, и мы поспешили нырнуть в ворота очередного цеха.

— Ладно, давай пока тебя в курс дела введу, — враз посерьёзнел штабс-капитан. — Дела, как сам понимаешь, с личным составом у нас аховые. От джунгар нападения никто не ждал, и даже когда всё завертелось, поначалу думали за несколько дней резервы подтянуть и в контрнаступление перейти. Над майором все втихомолку посмеивались: развёл, мол, фортификацию! И видишь, как всё обернулось: нихонцы с востока наземные части перекидывают, к Зимску рвутся. Ну да ты это лучше меня знаешь. Такие дела…

Как оказалось, в роте помимо командира было ещё три офицера: заместитель ротного в чине поручика, подпоручик и прапорщик. Именно в их обязанности входило временно брать на себя командование отдельными взводами, если вдруг тем поручалось самостоятельное выполнение боевых задач. Этот момент ротный подчеркнул особо, вроде как успокоить хотел. И честно говоря — успокоил, поскольку вести в бой сорок человек мне было откровенно боязно.

Ладно бы это были вымуштрованные старослужащие, так нет же — половину списочного состава роты составляли необстрелянные новобранцы, призванные в армию из местных уроженцев не далее нескольких дней назад, а в моём подразделении таковых и вовсе было абсолютное большинство. И я вполне обоснованно опасался, что сбагрили мне тех, кто не пришёлся ко двору в других взводах.

— Никаких гарантий дать не могу, — со вздохом произнёс ротный, от которого не укрылся мой кислый вид, — но постараюсь твой взвод в ближайшие дни не задействовать, придержу в резерве. Ты главное подчинённых в чувство приведи. Опытных людей тоже выделю, командирами отделения поставишь. И ещё два пулемёта с расчётами дам.

— Патроны на пристрелку оружия будут?

— Посмотрю, что можно сделать.

Ответ прозвучал более чем уклончиво, но я наседать на ротного с этим не стал, тем более что мы как раз дошли до очередного конторского на вид здания, где и обустроили канцелярию батальона, а то и всей нашей сборной солянки.

— Оформи приказ на перевод из пограничного, — приказал ротный заправлявшему там фельдфебелю и протянул вынутые из планшета листы. — И распоряжение о назначении командиром четвёртого взвода заодно сделай.

Седоусый дядька в возрасте проглядел содержимое бумаг и пообещал:

— Сделаю.

Тогда штаб-капитан стребовал с него ротную книгу учёта личного состава, притулился с ней на конторке у окна, а потом довольно долго что-то писал, сверяясь с содержимым то одного листа, то другого. Затем принялся дополнять какой-то список, раз только спросил у меня:

— Бирюк — толковый? Как себя проявил?

— Хорошо себя проявил, толковый.

— Тогда командиром отделения оставлю.

Некоторое время спустя ротный подозвал меня и велел расписаться в нескольких местах, заодно протянул список.

— Держи, это поверку проводить.

Чернила уже подсохли, так что я аккуратно свернул лист желтоватой бумаги вчетверо и убрал его в нагрудный карман комбинезона, а, прежде чем покинуть канцелярию, выпросил у седоусого фельдфебеля огрызок карандаша в пару сантиметров длиной.

Нашу роту разместили в нескольких строениях неподалёку от канцелярии, моему взводу достался один из складов готовой продукции — тёмный, тесный и сырой.

— Да сверх он! Вот те крест! — услышал я от входа голос Прокопа, шагнул внутрь и окинул взглядом четыре десятка человек, расположившихся внутри.

— Взвод, смирно! — тут же рявкнул вскочивший на ноги младший унтер-офицер.

Сидевшие кто на полу, а кто на уложенных друг на друга кирпичах очень молодые и уже далеко не молодые люди в штатском не слишком-то и резво поднялись на ноги, повернулись к нам.

— За время дежурства происшествий не произошло! — отчитался дневальный.

— Вольно! — бросил ротный с откровенной досадой, поскольку нечто подобное на стойку смирно изобразил только сам унтер да ефрейтор Бирюк.

Я тоже увиденному нисколько не обрадовался. Увы и ах, все присутствующие делились строго на две категории: безусых юнцов и бородатых дядек в возрасте, а крепких молодых мужиков не было вовсе. Парочка очкариков к таковым не относилась по причине очень уж субтильного телосложения. Да уж, ситуация…

Винтовки составили в пирамиды и, судя по наличию у каждого бойца ремня с подсумками, недостатка в оружии взвод не испытывал. Ещё всем вручили по армейскому вещмешку, а вдоль одной из стен были составлены друг на друга выкрашенные зелёной краской деревянные ящики с патронами, но и только. Ни формы, ни касок, ни даже шинелей.

Штабс-капитан жестом подозвал дневального и велел отчитаться.

— Бойцы взвода численностью тридцать восемь человек на питание поставлены. Личное оружие и боекомплект в размере ста патронов и двух гранат на человека получены и готовы к выдаче. Дежурный по взводу — Никодим Мель!

Ротный представил меня и спросил:

— Вопросы, фельдфебель?

— С обмундированием проблемы, понимаю. А что с касками?

У бойцов моего прежнего взвода имелись трофейные нихонские, но ими даже полноценное отделение укомплектовать не получится.

— Ты ведь понимаешь, что каска от пули не защитит? — с нажимом произнёс штабс-капитан.

— Так точно! Понимаю. Но от осколков или при рикошетах спасти могут. Нам бы хоть одно отделение ими ещё обеспечить.

— Поговорю с интендантом, — пообещал ротный. — Мель остаётся при тебе, сейчас ещё двух ефрейторов пришлю, их и Бирюка поставишь отделениями командовать. И, пожалуй, двести патронов на пристрелку оружия выделю, если майор расход согласует.

— А пулемётчики?

— Сейчас подойдут.

Штабс-капитан ушёл, и я достал из кармана список личного состава, начал перекличку. Все бойцы за исключением шести, вписанных ротным последними, оказались на месте. Но эта шестёрка — пара ефрейторов и два пулемётных расчёта, так что порядок.

— Взвод, разойдись! — скомандовал я, мрачно глянул на Демида Битка и тяжко вздохнул. — Ты почему не в санчасти?

— Перевязали и обратно отправили! — заявил белобрысый доброволец, опиравшийся на так и заменявшую ему костыль рогатину. — Продолжу служить, господин вахмистр. О, простите — фельдфебель!

— Тогда назначаешься дневальным! — объявил я и приказал унтеру: — Мель, введи его в курс дела.

Никодим Мель оценивающе поглядел на раненого новобранца и вроде бы счёл моё решение вполне разумным, что порадовало. Было этому крепкому и плечистому унтеру с широким крестьянским лицом лет за тридцать, при иных обстоятельствах его вполне могли назначить взводным, а мне категорически не хотелось начинать службу в новой должности с конфликта с излишне амбициозным подчинённым.

Я прошёлся по складу и спросил примостившегося в уголочке крепыша-скаута:

— Миша, ты как?

В полумраке лицо добровольца показалось немного даже зелёным, да и улыбка вышла скорее похожей на гримасу.

— Доктор сказал, жить буду. И даже руку не отрежут, вовремя обработали.

Удар меча срубил фалангу мизинца и по две среднего, безымянного и указательного пальцев, но изуродована оказалась левая рука, на способности стрелять ранение сказалось не так уж сильно. Главное, что не началось заражение.

После я перекинулся парой слов с Бирюком и задумался, как быть дальше. Взвод — не отделение, тут приказ выйти из строя тем, кто умеет стрелять, едва ли принесёт свои плоды, тут надо действовать тоньше. Тут надо индивидуальный подход к людям искать. Пусть даже и хочется махнуть на всю эту организационную мороку рукой и положиться на авось.

Я поморщился из-за ноющей головной боли, но поблажек себе давать не стал и велел соорудить в дальнем углу пару сидений из имевшегося здесь во множестве кирпича. Подложил под зад свёрнутую на несколько раз куртку, взял лист со списком личного состава взвода, написанным за исключением последних шести позиций очень ровным и понятным почерком, и начал вызывать одного бойца за другим.

Особо в душу не лез, просто задавал три-четыре вопроса, благо проведение блиц-опросов отрабатывал с Василием Архиповичем неоднократно.

В первую очередь меня интересовали профессия, служба в армии, навыки стрельбы и умение управлять транспортными средствами. Но это лежало на поверхности, а подспудно я пытался оценить моральное состояние новобранца и прикидывал, в какое из отделений его стоит определить. Из всего списочного состава самородков отыскалось ровно два: дядька с обветренным лицом и вислыми усами оказался мастером-взрывником, а интеллигентного вида мужчина в круглых очочках — фельдшером-ветеринаром. Более того, у него ещё и хирургические инструменты при себе имелись! Как его такого упустили на мобилизационном пункте — ума не приложу.

Второй из «интеллигентов» был счетоводом; я сделал себе пометку свалить на него бумажную работу, связанную с учётом боеприпасов, инвентаря и личного состава. Писарь точно лишним не будет.

Разумеется, нашлись и те, кто умел обращаться с оружием. Преимущественно это были усатые и бородатые дядьки в возрасте. Их я собрал в первое отделение, командиром назначил унтера.

Стрелять умели и некоторые из молодых, но таковых было немного. Помимо них я постарался отобрать во второе отделение ещё и тех, кто проявил хоть какую-то заинтересованность в обучении. Туда же отрядил Мишу Гольца, который и помочь с натаскиванием других новобранцев мог, и воспитательную работу потянуть был способен. Скаут же! Старшим поставил присланного ротным ефрейтора, молодого и бодрого.

Костяком третьего отделения стали остатки моего бывшего взвода во главе с Бирюком, а на последнее четвёртое… Нет, я вовсе не махнул на него рукой, собрав туда тех, кто ничего особо не умел и не горел желанием армейским премудростям учиться, это отделение я вполне осознанно сделал ответственным за хозяйственное обеспечение взвода. Понадобится людей на работы выделить — им и карты в руки.

Касательно повышения огневой мощи взвода ротный не обманул: выделил ручной «Левис», произведённый ещё до революции и напоминавший РПД лишь внешне, и «Хайрем» с водяным охлаждением на колёсном станке с массивным стальным щитом. Темп стрельбы эта машинка могла выдерживать просто сумасшедший, вот только и весила в сборе более чем просто солидно.

Этими двумя расчётами я усилил первое и второе отделения, а в третьем оставил трофейный ручной пулемёт, чем всех целиком и полностью удовлетворил. После приказал унтеру и ефрейторам провести инструктаж по обращению с трёхлинейками, а сам отправился на поиски зенитчиков. Забрал из грузовика свои пожитки и принадлежности для чистки оружия, да ещё попросил бывших сослуживцев помочь с разборкой автомата, а зодно смазкой и сборкой его замысловатого механизма. Пистолет сам чистить взялся, не обошёл своим вниманием.

— Ты б себя лучше в порядок привёл, — посоветовал прапорщик Аспид, заставший меня за этим занятием.

— Всенепременно приведу, но один клин в самый неподходящий момент я уже словил, а без взысканий за неподобающий внешний вид пока как-то обходилось. Да и не смертельно это в отличие от.

— Тоже верно, — признал мою правоту бывший командир.

Впрочем, его совет был отнюдь не лишён смысла, поскольку помимо всего прочего я намеревался навестить Василия Архиповича, а тот, хоть и вступился за меня перед майором, с глазу на глаз запросто мог сказать пару ласковых касательно неумения следить за собой.

Помывочную обустроили на территории соседней ткацкой фабрики, вот туда я и отправился. Быстро простирнул комбинезон, потом вымылся, высушился и навестил армейского цирюльника, приводившего в порядок шевелюры новобранцев. Вчера, дабы обработать и заклеить рассечённый скальп, мне выстригли здоровенный клок волос, попросил мастера не только сбрить щетину, но и пройтись машинкой по голове. Хоть на человека похож стал. Вернее, перестал походить на чучело.

На обратном пути миновал заводскую кухню, рядом с которой высились кучи молодого картофеля и не столь внушительные — яблок и груш, прихватил пару спелых фруктов, сжевал на ходу. Найти комиссара не составило никакого труда — просто спросил дорогу у повстречавшегося патруля. Что интересно, обходили заводскую территорию пограничники, а в усиление им придали оператора из разведвзвода.

Но вот так запросто попасть на аудиенцию к Василию Архиповичу не вышло. И отнюдь не по причине чрезвычайной загруженности комиссара рабочими вопросами, просто кабинет ему выделили в конторе заводоуправления по соседству со связистами, а этот режимный объект стерегли почище золотого запаса госбанка.

Караульные не только не пропустили меня внутрь, но и наотрез отказались передать сообщение комиссару, поскольку не имели права отлучаться с поста. Знал бы нужное окно, кинул бы камушек, а так озадаченно поскрёб затылок. Пусть никаких неотложных дел сейчас и не было, но не торчать же тут целый день в надежде на случайную встречу!

Моё затруднение разрешил Вениамин Мельник.

— Петя! — раскинул он руки, вывернув из-за угла. — Ну ты как?

— Карьеру делаю, — с усмешкой ответил я. — Уже до взводного дорос.

— Слышал, да, — подтвердил Мельник. — А с головой что?

— Царапина. Слушай, а ты часом не к Дичку идёшь? Можешь передать, что я под дверью сижу?

— Так я проведу!

И точно — препятствовать корнету-зенитчику караульные не стали, только честь отдали да ещё у меня документы стребовали и в список посетителей внесли.

— У нас тут всё строго, — улыбнулся Вениамин, постучав во вторую с левой стороны дверь.

— Войдите! — послышалось изнутри.

В кабинете оказалось накурено, в пепельнице на столе среди окурков дымилась папироса. Василий Архипович разбирал какие-то бумаги, но при нашем появлении решительно отодвинул их от себя и расстегнул ворот нательной рубахи.

— О, Петя! Заходи-заходи! Садись, рассказывай, что там с вами приключилось. Чай будешь? Только грей сам. И галетным печеньем угощайся. Вениамин, присоединяйся!

Отказываться от угощения я не стал, но вот с нагревом закопчённого чайника всё прошло не вполне гладко. Аж перекорёжило всего и резануло изнутри, когда не столь уж великую энергию на нагрев воды направил. И с дозировкой проблемы возникли, и с восполнением потраченной сверхсилы. Но виду не подал, начал рассказывать о боях за высоту.

— Молодец! — похвалил меня комиссар. — Хорошо себя проявил. Абы кого на взвод не поставят.

Я поморщился.

— Вот об этом и хотел поговорить. Василий Архипович, я не жалуюсь, но точно нужно было меня армейцам сплавлять?

Комиссар развёл руками.

— Ну а сам как думаешь? Тут ведь с какой стороны ни посмотри, все в выигрыше остались! Ты получишь бесценный опыт управления коллективом в боевых условиях и не менее ценную запись об этом в личном деле. Армейцы — толкового взводного-оператора. А я при необходимости смогу попросить майора об ответной услуге. Ну какие варианты могли быть?

Я тяжело вздохнул.

— Не уверен, что потяну.

— В бой самостоятельно не пошлют, не переживай, — утешил меня Мельник. — А так — втянешься! Для начала свадебным генералом побудешь, но к тебе точно грамотного унтера приставят, который на себя всю организационную работу возьмёт, вот и наберёшься у него опыта.

Дичок кивнул.

— Вот-вот. Петя, ты пойми, что ротный просто оказией воспользовался усилить взвод оператором, который самостоятельно вражеский танк сжечь может!

— Да всё я понимаю, Василий Архипович! В том-то и дело, что им оператор нужен, а я чуток надорвался на днях…

Комиссар озадаченно хмыкнул.

— А вот с этого места поподробней!

Именно за советом я сюда и пришёл, поэтому запираться не стал, рассказал о своей попытке управлять внешним скоплением энергии за счёт её притяжения к внутреннему потенциалу в противофазе.

Вениамин Мельник присвистнул, Василий Архипович покачал головой.

— Хорошо, когда у человека чугунная болванка вместо головы, кого другого бы в труху перемололо!

— Да чего там, — смутился я. — Не пытался ведь сверхсилу через себя пропускать…

— А внешнее воздействие? — напустился на меня комиссар. — Раз сверхсила утекала, а не рассеивалась на месте, её концентрация там была запредельной! На пике резонанса ты как минимум в два раза допустимый предел нагрузки на организм превысил! А с учётом эффекта вращения вихря ещё и больше! Про разные фазы уже и не говорю!

Я зябко поёжился, отпил успевшего остыть чая и спросил:

— Ну и что теперь делать? Какие последствия?

— Ничего не делать, — проворчал Василий Архипович. — Не перенапрягаться, в смысле! Последствия разные могут быть, обычно всё само проходит, но с тобой наперёд ничего сказать нельзя. У тебя отклонения ещё с инициации тянутся и коррекции серьёзные были.

Ответ ясности не привнёс, но порадовать точно не порадовал,

— А какие симптомы? — поинтересовался Мельник.

Тут нас комиссар за дверь и выставил.

— Чай попили? — с намёком поинтересовался он. — Свободны!

Я вдруг понял, что не выспросил последние новости, ладно хоть ещё у Вениамина нашлось свободное время, и он потянул меня в офицерскую столовую.

— Офицерская же! — засомневался я.

— Брось! Идём.

Как ни странно, но в столовой помимо армейских обер-офицеров и командного состава пограничного и железнодорожного корпусов обедали и непонятные персонажи в таких же синих комбинезонах, как и у меня.

— Военспецы из наших, — пояснил Мельник, когда мы расположились за одним из столов с компотом, макаронами по-флотски и белым хлебом. — Так какие, говоришь, у тебя симптомы?

— Резь и жжение в основном. Ещё будто тянет в некоторых местах. Ну и голова кружится.

— На спазм энергетических каналов не похоже, — засомневался Вениамин. — Думаю, дополнительная нагрузка в первую очередь на центральном узле сказалась. В случае смещения придётся дополнительную коррекцию проводить.

— Час от часу не легче

— Ты поберегись, не перенапрягайся. А то прихватит в самый неподходящий момент.

— Это уж как водится, — вздохнул я и махнул рукой. — Ладно, переживу. Скажи лучше, что в Зимске нового.

— Нормально там всё, — успокоил меня собеседник. — У наших без потерь. Да и налётов таких интенсивных больше не было. И нихонцы на Белый Камень переключились, и наши истребители им продыху не дают.

У меня немного от сердца даже отлегло.

— Касатон как? О Платоне слышно что-нибудь?

— Касатон на поправку пошёл. Платон как в воду канул, тут без новостей.

— А вообще ситуация какая на фронтах?

Мельник досадливо поморщился.

— Да нет никаких фронтов кроме нашего. На востоке стояние на границе так и продолжается.

У меня глаза от изумления округлились.

— До сих пор? Но мы же…

— Это не война, просто локальный конфликт. Войну никто никому не объявлял, — развёл руками Мельник. — В столице разброд и шатание. Министерство иностранных дел строчит ноты, призывающие Лигу Наций отменить решение о передаче Эпицентра под международный контроль, только это всё без толку. В парламенте единством и не пахнет. Одни бьются в истерике, требует подчиниться указке международных бюрократов и согласиться на ввод иностранных войск, чтобы нихонцы сдали назад, другие выступают за объявление военного положения и всеобщую мобилизацию, а третьи просто впали в ступор и отмалчиваются. Что самое поганое — на западной границе неспокойно, войска оттуда перебрасывать к нам никто не собирается.

— И что дальше?

Вениамин пожал плечами.

— Всё в наших руках. В обход Белого Камня нихонцы к Зимску долго просачиваться будут, их в этом случае десять раз разгромить успеют. Но если прорвутся здесь, политиканы могут и запаниковать. И тогда одному богу известно, что им в голову взбредёт.

— А не прорвутся?

— Силёнок не хватит, — уверил меня Мельник. — Дорога напрямую через город идёт, а за последние дни мы все ключевые точки заняли и укрепили. А что не заняли, то заминировали. И вторая линия обороны на перевале обустраивается. Макаки, конечно, попробуют подкрепление из Джунго перебросить, но быстро сделать это не получится. Если только операторов задействуют.

Я оторвался от стакана с компотом и уставился на собеседника.

— Они же и раньше их задействовали? Сколько мы этих шиноби покрошили!

— Это всё капля в море, — покачал головой Вениамин. — Они и операторами только номинально считаются. Понимаешь, Петя, нихонцы располагают доступом к источнику сверхэнергии, у них наработана собственная методика инициации, и все операторы без исключения поступают в распоряжение императорской армии. Если узкоглазые перекинут сюда свои элитные ударные части, придётся лихо.

— А корпус? — уточнил я. — Не разрешили нашим выдвинуться за пределы научной территории?

— Пока ничего на этот счёт не слышно. Но тут понимать надо — до нас новости с опозданием доходят. Хотя… — Вениамин Мельник задумался и покачал головой. — Думаю, политиканы на это лишь в самом крайнем случае только решатся, только когда под угрозой трансконтинентальная магистраль и Зимск окажутся. Не раньше.

Мы ещё немного посидели, потом разошлись каждый по своим делам. Я направился прямиком в расположение взвода и застал там второе отделение за бросками учебных гранат из положения лёжа. Первое отделение разлеглось с винтовками неподалёку. Нет, передвигаться ползком пузатых дядек унтер не заставлял, лишь требовал не подниматься и не изображать из себя мишень, перезаряжая оружие. Он и сам юнцом не был, а физиономия отнюдь не лучилась добротой, поэтому куда подальше возрастные новобранцы его не посылали, чертыхались и то вполголоса.

Третье отделение тоже не било баклуши, ефрейтор Бирюк невесть где раздобыл два мешка, подвесил их и отрабатывал с подопечными штыковую атаку. А вот кто бил баклуши, так это отделение четвёртое. Совсем уж вызывающе их ничегонеделание не выглядело, поскольку командир отделения вещал им об устройстве трёхлинейки, но сами винтовки стояли в пирамидах. Наверное, оно и к лучшему…

— Господин фельдфебель, за время вашего отсутствия… — начал было Демид, но я оборвал добровольца взмахом руки.

Огляделся и подозвал унтера.

— Никодим, людей покормили?

— Так точно! Ещё на взвод несколько комплектов обмундирования принесли и десять касок.

— Форму своим раздай. Если совсем уж не подойдёт, тогда второму отделению выдели. И касками с ними поделись.

Унтер кивнул.

— Сделаю!

— Что ещё?

— Двести патронов на учебные стрельбы выделили, — сообщил Никодим, помялся и добавил: — Только без толку это всё. Зазря пожгут.

— Может и зазря, — пожал я плечами. — Но лучше пусть хоть немного попрактикуются. Второму отделению по два патрона выдай, третьему три. Остальное себе оставь. И у нас такой Миша Голец есть, с отчекрыженными пальцами — он неплохо стреляет. Пусть ликбез проведёт.

— Поручу.

— Давай, а я пока узнаю, где здесь пострелять можно.

— В город выйди и стреляй — не хочу! — пошутил унтер.

Я усмехнулся, дав понять, что оценил шутку, и отправился на поиски ротного. Отчитался о проделанной работе и расписался в куче бумажек, заодно справился о стрельбище. Штабс-капитан похвалил за первое, а касательно второго посоветовал идти на территорию ткацкой фабрики. В одном из тамошних подвалов имелся прямой коридор метров в сто длиной, в нём при необходимости оружие и отстреливалось.

Откладывать это дело в долгий ящик я не пожелал, а одно потянуло за собой другое, провозились в итоге до самого ужина. Ещё и налёт пришлось пережидать. Наши зенитчики безнаказанно снижаться вражеским бомбардировщикам и штурмовикам не позволяли, и бомбы летели куда придётся, но даже так на заводской территории то и дело раздавались мощные взрывы. Скидывались и зажигательные заряды, пожарная команда без дела не сидела.

В итоге к вечеру я оказался выжат так, будто весь день атаки отбивал. После плотного ужина потянуло в сон, я провёл поверку личного состава и переложил всю работу по организации ночных дежурств на унтера, а сам устроился в дальнем закутке, вознамерившись немного помедитировать и хоть как-нибудь привести в порядок внутреннюю энергетику.

Куда там! Сначала кривился и морщился из-за жжения в районе солнечного сплетения, а когда стал действовать не столь прямолинейно и погрузился в лёгкий транс, меня мигом сморил сон. Только и успел, что о Лии подумать.

Дождётся она меня?

Глава 6

Спал урывками, и причин тому было превеликое множество. Будили сирены воздушной тревоги, грохот зенитных орудий и близкие разрывы авиабомб. Вырывали из беспокойной полудрёмы отголоски разгоревшейся в городе с наступлением ночи перестрелки и несмолкаемая артиллерийская канонада. А ещё до чёртиков напугали заполошная пальба из пистолетов-пулемётов и очень уж близкие хлопки гранат, долетевшие же следом энергетические помехи и вовсе заставили поставить взвод под ружьё.

Но — обошлось. Приказа выдвигаться на зачистку территории от диверсантов не поступило, и некоторое время спустя я скомандовал отбой. И вновь — отголоски артиллерийской канонады, досадливые чертыханья спотыкавшихся в темноте бойцов, раскатистый храп и шепотки тех, кому не спалось.

Огоньки самокруток, табачный дым. Кошмары.

Я вполне мог отрешиться от всего остального, но над собственными сновидениями был не властен. Просыпался каждые десять минут, даже когда уже наступило затишье. Сердце так и колотится, весь в поту, в груди горит угольями основной энергетический узел — попробуй после такого вновь уснуть! Нервная система ни к чёрту, что есть — то есть.

Встал на рассвете совершенно разбитым, долго умывался у рукомойника, тогда только немного отпустила дурная маета. Попробовал даже медитировать, да какой там! То одно, то другое. Только-только душевное равновесие обретёшь, и вот уже кому-то позарез надо очередной служебный вопрос прояснить. И не пошлёшь куда подальше — всё ж по делу!

Но вот когда кто-то из бойцов затянул протяжно:

— Чёрный ворон, что ж ты вьёшься… — Сдержаться и не влепить певцу наряд вне очереди, а то и просто затрещину, удалось с превеликим трудом.

Ещё и штабс-капитан забыл о своём обещании не нагружать взвод заданиями и заявился ни свет ни заря. Ладно хоть люди ему потребовались для каких-то хозяйственных работ вроде закладки кирпичом оконных проёмов и укрепления внешних стен, и получилось отделаться малой кровью — отправил отдуваться за всех четвёртое отделение. И певца в их числе, в силу чего испытал какое-то даже совершенно иррациональное удовлетворение.

— Покормят? — только и уточнил я у ротного.

— Всенепременно, — уверил меня тот.

Дальше я поручил командирам отделений продолжить муштру бойцов и отправился на поиски интенданта. Каждому бойцу полагалась четверть куска хозяйственного мыла и на двоих — пачка махорки; сам от курева тоже отказываться не стал. Иметь две коробки папирос, полагавшиеся унтерам, однозначно лучше, нежели их не иметь.

Мыло и курево привезли на телеге с немудрёным завтраком прямо в расположение. Перловка, сухари, яблочный компот, несколько брикетов сливочного масла на всех. Без излишеств, но и на голодный паёк не посадили.

Из города так и продолжали доноситься отголоски взрывов, но обстрел кирпичного завода прекратился, и бойцы перестали передвигаться от здания к зданию короткими перебежками, поэтому высокого и плечистого унтера-пограничника я приметил ещё у соседнего цеха. Мелькнула мысль скрыться внутри, но шагал Аркаша Пасечник очень уж целеустремлённо, встречи с бывшим одноклассником было никак не избежать, вот и остался подпирать стену.

И ведь радоваться надо, а на деле одно только раздражение испытал. И вроде ту историю со «СверхДжоулем» давно позабыть пора, но ничего подобного — так и не отпустило до конца. Кругом страх и ужас, не время и не место для выяснения отношений, и сам я умом прекрасно понимаю, что надо сделать вид, будто ничего и не было вовсе, только не стану и пытаться. Нервы ни к чёрту, нет желания лицедействовать и лицемерить.

— Петя!

Ну обнялись, конечно. Как без этого? Всё же с прошлого года не виделись.

Мне бы сразу правду-матку рубануть, да сначала воспитание помешало, а потом наставления Василия Архиповича вспомнились, решил сохранить лицо. Не дело на глазах у подчинённых свару затевать. Прямой урон авторитету, с какой стороны ни посмотри.

— Слушай, Петя! — как-то неуверенно даже, что на его обычное поведение нисколько не походило, протянул Аркаша. — Ты извини, что так со студенческим клубом получилось. Я не хотел, честное слово. И не подумал даже, что у тебя из-за меня неприятности будут. Я ж не знал, что ты им о месте службы не рассказал. Серьёзно! А потом Лия написала, дураком назвала…

Ну и что я мог на это ответить? Махнул рукой, конечно.

— Забудь! Оно и лучше, что всё так случилось.

И ведь не соврал даже. Думал уже об этом. Мог ведь не от большого ума предложение сделать, пришлось бы жениться. И пусть даже после рассорились бы и разбежались, не было бы у меня ни интрижки с Лизаветой Наумовной, ни игр в революционного матроса и барышню-дворянку с Юлией Сергеевной. И с Лией ничего бы не было тоже.

А что взамен? Внутренне передёрнуло даже от этой мысли.

И, раз уж Аркаша удосужился извиниться, я не стал держать камня за пазухой, указал на уложенные один на другой кирпичи.

— Ты как сам? Есть время вообще?

— Время есть, — подтвердил мой бывший одноклассник, усаживаясь напротив. — Мы только на рассвете из рейда пришли, до ночи отдыхаем.

Выглядел Аркаша и в самом деле помятым, но не сказать, будто сильно усталым.

— И как? — уточнил я. — Успешно?

— Все вернулись, — коротко ответил Аркаша, помолчал и добавил: — Нас совсем на другое натаскивали, но вроде неплохо справились.

— С нихонскими операторами уже сталкивались? — полюбопытствовал я.

— Не, нам от прямых столкновений приказали уклоняться.

— Никита с вами?

— Их пока к мотоциклетным группам поиска и спасения прикрепили. Если кого из наших собьют, будут лётчиков вытаскивать раньше, чем до тех узкоглазые доберутся. Но это пока нас тут окончательно не обложили, как понимаю.

В небе над городом и в самом деле изредка случались воздушные бои, и пусть пока я не видел ни сбитых самолётов, ни белых куполов парашютов, сама идея показалась не лишенной смысла. И дело даже не в том, что пилоты — это элита и белая кость, просто если есть возможность вытащить своих, ей непременно стоит воспользоваться.

— Как там вообще обстановка за стенами? — полюбопытствовал я.

— Макаки в предместьях застряли. Резервы копят и разведку боем проводят, только это ненадолго, скоро попрут, — просветил меня Аркаша и сам спросил: — Говорят, вам лихо пришлось?

— Да я ещё в Зимске всё веселье застал. Лия тоже там была. Она у зенитчиков сейчас. А Льва к поддержанию связи привлекли. Большой специалист в этом.

— Ну ничего себе! — поразился мой бывший одноклассник, явственно помялся, но всё же спросил: — А Инга?

— В Новинске осталась.

— Хоть у кого-то из наших всё хорошо!

Всё хорошо? Ну, если не брать в расчёт того обстоятельства, что её жених на фронте головой рискует, то — да, всё замечательно просто.

Но об этом я, разумеется, упоминать не стал. Потрепались ещё немного обо всяких пустяках, а там и Аркаша засобирался, и самому мне пора было делами заняться.

— Увидимся!

— Не пропадай!

Аркаша убежал, а я сходил проверить, как обстоят дела у четвёртого отделения, сполна наслушался жалоб от таскавших кирпичи и мешавших раствор бойцов, пообещал непременно во всём разобраться и организовал снабжение водой, заодно договорился о выделении взводу груш и яблок. После отыскал прапорщика Аспида и попытался стребовать у него патронов к автомату, но тот покачал головой, заявив:

— Самим скоро на трофейные переходить придётся.

— Ну нет, так нет, — вздохнул я и рванул на поиски интенданта.

Пусть и разругался вдрызг с ним совсем недавно, но это ещё в мою бытность пограничником было, а тут я уже свой и ручной пулемёт тоже не чужой, вот и справился касательно наличия боеприпасов к нему. Трофейные патроны нужного калибра в наличии оказались, но вот так сразу мне их не выдали, пришлось идти к ротному и оформлять всё официально. После канцелярии я побежал с заявкой к заместителю комбата и в результате убил на все согласования никак не менее часа, но дело того стоило: сумел получить на складе восемь сотен патронов на пулемёт и ещё две сотни на автомат; выгреб весь трофейный боекомплект чуть ли не подчистую, обойдя бывших сослуживцев на повороте.

В расположение я вернулся всецело довольным собой, а там застал о чём-то толковавшего с бойцами ефрейтора-пограничника. Ещё издали приметил, как происходит некий товарообмен, и заподозрил разбазаривание казённого имущества, но волновался напрасно: ушлый тип выменивал на кусковой сахар у некурящих махорку. Я и сам в стороне не остался, стребовал за свои две коробки папирос плитку шоколада.

Плохо разве? Да ничуть.

Не дёргали нас до самого позднего вечера. Командиры отделений замотали бойцов до состояния нестояния, и дело уже шло к отбою, когда в расположение заявился штабс-капитан. Он и в течение дня мимо неоднократно проходил, а тут завернул, ещё и незнакомого офицера с собой привёл.

— Фельдфебель, командование взводом принимает подпоручик Новик, — объявил штабс-капитан. — Выдвигаетесь на усиление второго взвода, займёте торговые ряды на Первомайской.

«Ну всё, понеслась звезда по кочкам», — промелькнуло у меня в голове. Покидать относительно безопасную территорию кирпичного завода нисколько не хотелось и в первую очередь по причине банальной неготовности подразделения к более-менее серьёзным боевым столкновениям с нихонцами.

— А бойцы на хозработах? — уточнил я.

Ротный досадливо поморщился.

— Да какие это бойцы? Пусть укрепления строят, — заявил он и обратился к подпоручику: — Арсений, возьмёшь три отделения. Нам ещё обещали два противотанковых ружья с расчётами и оператора выделить. Всё, давай дальше сами.

Я не стал терять время попусту и гаркнул:

— Взвод! Стройся!

Разбившиеся на отделения бойцы изобразили нечто отдалённо напоминавшее шеренги, подпоручик оглядел их с кислым видом и обречённо выдал:

— Что ж, за неимением гербовой пишут на простой. Поверку проведи, фельдфебель.

Сам он выглядел прямо-таки эталонным офицером, классическим таким «отцом солдатам, слугой царю». Лет тридцати, росту чуть выше среднего, сложения крепкого, чеканный профиль, тяжёлый подбородок, коротко подстриженные светло-русые волосы. На кителе ни единой складки, и вроде — толковый. По крайней мере, очень на то надеюсь.

— Что о своих людях скажешь, фельдфебель? — спросил Новик, когда после переклички прозвучала команда собираться к марш-броску.

— Третье отделение обстреляно. Во втором молодые, их ещё ничему толком научить не успели. В первом люди в возрасте, многие охотой баловались. Но стрелки посредственные в массе своей, любители. — Я замолчал, приметил, как залегла на лбу собеседника морщина и добавил: — Господин подпоручик!

Складка разгладилась.

— Ладно, на месте разберёмся, — решил офицер. — Поторопи их там!

— Будет исполнено! — выдал я, принимая предложенный старшим по званию стиль предельно формализированного общения.

Вот сердцем чую — не нравлюсь я ему. С чего, почему — не знаю, но причин для того может быть превеликое множество: если разобраться, я не более чем юнец-выскочка без опыта командования подразделением крупнее звена, ещё и не армейский, а переведён из пограничного корпуса. Плюс оператор. Мало этого для неприязни? Да ничуть!

Впрочем, не беда. Учили негативный настрой собеседника переламывать. Не великий в этом специалист, но кое-какие ходы смогу задействовать. Только для начала определиться стоит, нужно ли мне это вовсе или можно с лёгким сердцем ситуацию на самотёк пустить.

Как там подпоручик сказал? На месте определимся? Вот-вот.

Выдвинулись уже затемно. Помимо двух противотанковых ружей взводу выделили ещё и телегу, на которую мы эти самые ружья с боекомплектом и погрузили. Не только их, разумеется, — и пулемёты на ней повезли, и ящики с патронами, воду и сухой паёк.

Выпустили нас через вспомогательные ворота на какую-то боковую улочку, и Арсений Новик сразу отправил вперёд головной дозор из трёх бойцов. Не считая артиллерийских обстрелов, в округе было спокойно, отголоски ожесточённых перестрелок доносились со стороны южных и восточных предместий, а мы выдвинулись к центру города, но подпоручик счёл нужным подстраховаться, и я такой его предусмотрительности лишь порадовался.

Пусть от засады головной дозор и не убережёт, но как минимум случайно на разведгруппу противника не нарвёмся, как налетели на артиллерийскую батарею нихонцев при возвращении в город. Если б нас там ждали — там бы мы и остались.

Первомайской оказалась не улица, а площадь. Располагалась та на возвышенности и дальней стороной переходила в широкий и пологий спуск к восточным предместьям. Протянувшиеся вдоль неё торговые ряды были возведены из камня, и построили их как бы ещё не в прошлом веке, а что до революции — так это совершенно точно. На первом этаже размещались лавки и магазины, на втором — квартиры владельцев и приказчиков. Подвалы своей основательностью вполне могли поспорить с иным бомбоубежищем, да и лабазы на задах, как мне показалось, были способны без особых для себя последствий перенести артиллерийский обстрел. Крыша у них была плоской с невысоким каменным парапетом, щедро утыканным железными штырями. За стенами — весьма крутой спуск.

Но всё это я разглядел уже после, а как загнали во двор через выходившую на площадь арку телегу, так и началась суета. До нас тут располагались два отделения другого взвода, теперь же они воссоединились с сослуживцами в каменном строении на противоположной стороне квартала — особняке купца Бекаса. Выстроенный в три этажа, тот доминировал над округой и сейчас, когда подъезды к нему перекрыли баррикадами, а оконные проёмы частично замуровали, а частично превратили в бойницы, и вовсе превратился в самую настоящую крепость.

Но суета суетой, а покомандовать мне особо и не пришлось даже, руководство взводом целиком и полностью взял на себя подпоручик Новик. Он начал самолично распределять бойцов по позициям и велел разместить на крыше лабаза наблюдательный пост с трофейным ручным пулемётом, а станковый «Хайрем» и оба противотанковых ружья отправить на чердак, где огневые точки у слуховых окон уже были обложены мешками с песком.

Едва ли я смог бы предложить альтернативный вариант размещения бойцов, но тот факт, что подпоручик даже не поинтересовался мнением на сей счёт, однозначно покоробил. Ещё и секторы ответственности стрелков он поручил распределить унтеру, а не мне.

Унтеру! Меня вообще ни в грош не ставит!

Второе отделение и приданный ему для усиления расчёт ручного пулемёта Новик сразу услал в двухэтажный барак с каменным цоколем на противоположной стороне площади, откуда помимо всего прочего прекрасно просматривались подступы к торговым рядам со стороны переулка. С противоположного края нас прикрывали огневые точки купеческого особняка, а там и посерьёзней пулемётов вооружение имелось.

Ещё в дом напротив отрядили приданного взводу оператора — я даже и парой слов с незнакомым унтером по дороге перемолвиться не успел, а когда заявил подпоручику о желании оценить способности коллеги, тот и слушать ничего не пожелал.

— Заняться больше нечем? — нахмурился он, начав крутить ручку полевого телефона. — Иди караульных проверь!

Пришлось взять под козырёк и отправиться выполнять приказ, про себя помянув резким словцом своего нынешнего командира за исключительную ограниченность и зашоренность. Вот ротный возможность привлечь второго оператора не упустил, а этот, поди, ещё и в сверхэнергию не верит.

Но кипятился я недолго, прошёлся по первому этажу, поднялся на второй, а оттуда на чердак, после обошёл просторный задний двор, осмотрел лабазы, по приставной лестнице забрался на их крышу, откуда просматривались подходы к торговым рядам из соседнего квартала. Подниматься штурмующим пришлось бы по крутому склону, но ничего невозможного в этом не было, поэтому ещё до нас туда втащили два матраца, на которых и разлеглись под прикрытием невысоких каменных парапетов караульные.

— Задрыхнуть не вздумайте! — предупредил я бойцов и спустился во двор.

Окончательно стемнело, и понемногу начала стихать перестрелка в предместьях, на заднем дворе развели костёр, потянуло дымком и запахом немудрёной стряпни. Наши предшественники озаботились заготовкой дров, да ещё в сторонке лежало несколько брёвен, а одно уже устроили на козлах — только распиливай и коли, благо инструмент весь в наличии и свободных рук в избытке.

Я поужинал, вновь обошёл караульных, а потом обговорил с Никодимом график дежурств и решил, что самое время перевести дух. Торговые ряды были куда просторней склада, в котором взвод размещался на кирпичном заводе, и хоть обстановка носила следы лихорадочных сборов, мебель хозяева не вывезли, да и матрацы бойцы растащили не все. Я нашёл избежавшую разграбления кровать, показавшуюся невероятно мягкой после патронных ящиков и кирпичей, и моментально уснул. Собирался помедитировать — да какой там! Сами собой глаза закрылись.

До утра, разумеется, не проспал. Каждые два часа меня будили, и я обходил здание, задний двор и склады, менял караульных, прислушивался к далёким разрывам снарядов, пытался уловить сверхэнергетические помехи и — ничего. Всё было спокойно.

Даже слишком.

— Ваш бродие! — тихонько позвал меня Прокоп, когда я на очередном обходе дошёл до лабазов на заднем дворе. — А люди-то где? Город — и никого на улицах! Сроду такого не видел!

— Кого в Зимск эвакуировали… — начал было я и сразу поправился: — Вывезли, в смысле. А кто и по подвалам сидит.

— И вот так всё нажитое бросили и уехали?! — поразился новобранец.

— Жизнь дороже.

— Так не убили бы их нихонцы, чай!

— Пуля — дура. Слышал такое? А снаряд так и вовсе круглый дурак.

Прокоп тяжко вздохнул.

— Домой хочется.

— Угу, — кивнул я и спросил: — Ты в чём извозился?

— Так мука же! — пояснил карауливший задний двор новобранец. — Мучной лабаз-то!

И в самом деле — дощатый пол оказался усыпан белой пылью: то ли вывозили запасы в большой спешке, то ли тут не слишком-то и следили за порядком в принципе.

— Понятно, — хмыкнул я и потребовал: — Отряхнись!

Заселились мы сюда в потёмках, особо оглядеться не получилось, а сейчас рассвело, да и сна не осталось ни в одном глазу, вот я и решил сориентироваться на местности. По приставной лестнице забрался на крышу лабазов, поглядел на проходившую под склоном дорогу, окинул взглядом соседний квартал, оценил дополнявшие каменный парапет мешки с песком и быстренько спустился вниз. Находиться на всеобщем обозрении было откровенно неуютно — вроде не должны из предместья достать, но так и кажется, будто уже на мушке у снайпера.

Задний двор был узким и длинным, протянулся он между торговыми рядами и лабазами метров на пятьдесят, а скорее и все семьдесят. Что с одной стороны, что с другой его ограждали высоченные каменные стены, внутрь попасть можно было через единственную арку. На случай, если вдруг придётся в спешном порядке баррикадировать ворота, там заранее сложили мешки с песком

Под котлом уже развели огонь, дежурный кашеварил, другие ранние пташки расселись вокруг огня и курили. Выбрались во двор преимущественно бойцы третьего отделения, с которыми успел повоевать, но только подошёл, и разговоры как отрезало. И дело было отнюдь не в том, что я взводный, раньше при мне почём зря трепались, просто я — оператор, а они — нет.

Я здесь чужой. Я теперь вообще везде чужой, кроме Новинска. Да и там отнюдь не везде свой. Такие дела.

Но я всё же вот так сразу уходить не стал и зачерпнул кружкой из котла поменьше чаю, тогда чернявый Тимур Таш вдруг спросил, поименовав меня старым званием:

— Господин вахмистр, как думаете, полезут на нас макаки?

Я только плечами пожал.

— Непременно полезут, — степенно заявил ефрейтор Бирюк. — Вопрос лишь в том — когда. До нас здесь люди чуть ли не цельную неделю спокойно просидели. Может, и нас ещё переведут. Как думаете, фельдфебель?

Ответить я не успел. Прибежал Никодим Мель, передал приказ явиться пред ясны очи подпоручика. Пришлось в несколько глотков допивать чай и подниматься на второй этаж торговых рядов, где в комнате с прокинутым туда проводом полевого телефона и расположился Арсений Новик.

Тот моему появлению, такое впечатление, нисколько не обрадовался. Справился о состоянии дел, потом приказал:

— Накажи всем бойцам огонь без приказа не открывать! За это отвечаешь персонально!

Ну конечно! А кто же ещё-то?

Задрал…

Нихонцы проявили себя часа через два после рассвета. Сначала как-то очень уж ожесточённо разгорелась перестрелка на восточных подступах к городу, к небу там повалили густые клубы дыма, а вскоре дозорный углядел вражескую разведгруппу, передвигавшуюся по пустынным улицам на мотоцикле со странного вида люлькой, отдалённо напоминавшей своим видом остроносую лодку. Тот проскочил перекрёсток слишком быстро, чтобы хоть кто-нибудь успел прицелиться, уверен — выстрелов не прозвучало именно по этой причине, а отнюдь не из-за моего приказа не открывать огонь до особого распоряжения на сей счёт. Пришлось незамедлительно обежать часовых заново и напомнить о запрете нарушать тишину, заодно пригрозить всеми карами небесными тем, кто не утерпит и демаскирует нашу позицию.

— Пусть мимо проходят, что ли?! — возмутился один из бойцов. — А мы тут на кой поставлены?

— Приказы исполнять вы поставлены! — отрезал я. — Приказы!

С улицы донёсся рык мощного мотора, я встал у простенка, осторожно глянул в окно и увидел, как из-за домов вывернул странного вида танк с какой-то совсем уж несерьёзной на вид башенкой, отмеченной красным кругом. Следом появились пехотинцы, эти передвигались вдоль стен, то и дело ныряя в переулки и подворотни.

— Без приказа не стрелять! — повторил я и рванул по коридору второго этажа в комнату, где расположился Арсений Новик.

Тот говорил по телефону:

— Одна танкетка и до взвода пехоты…

Боевая машина только-только начала подъём к нашей площади, когда донёсшиеся с той стороны энергетические помехи заставили болезненно дрогнуть набранный мной потенциал. Раз, другой, третий…

Поиск! Нихонцы задействовали технику активного поиска!

— Они знаю, что мы здесь! — выпалил я. — У них оператор!

— Вздор! — отмахнулся Новик.

— Господин подпоручик, прикажите открыть огонь! — вновь попытался я достучаться до командира.

У того на скулах желваки заиграли.

— Отставить истерику! — рявкнул он в ответ, и тут с улицы донеслись частые хлопки выстрелов, что-то загрохотало на чердаке, затрещало дерево, полетели за окном обломки черепицы.

Миг спустя наводчик танкетки сместил прицел ниже, и выпустил короткую очередь по второму этажу. Снаряды угодили в стену и не пробили каменную кладку в полметра толщиной, только пыль полетела да в ушах зазвенело. Бойцы немедленно открыли ответный огонь, и вражеские пехотинцы разбежались по подворотням, стали огрызаться оттуда, а через окна в комнату залетело несколько пуль. Дальше гулко бахнуло противотанковое ружьё, и нихонская боевая машина, рыкнув двигателем, начала спешно сдавать назад, вмиг скатилась к перекрёстку и скрылась от обстрела на соседней улочке, но дальше не поехала — я так и ощущал выплески сверхсилы, испускаемые находившимся в ней оператором.

Он продолжил вести разведку, и я не преминул этим обстоятельством воспользоваться: сотворил одну шаровую молнию и сразу же другую, за обеими прокинул управляющие силовые нити. Первый сгусток энергии послал над крышами домов, намереваясь уронить на танкетку сверху, а второй отправил низом с таким расчётом, чтобы достичь угла дома самую малость позже.

Ворочавшееся в голове ясновидение с болезненной резкостью давало знать, где именно находится в текущий момент источник сверхэнергетического возмущения, и атаковал я наверняка: скрипнув зубами от резкой боли, разделил свой потенциал на две неравные части и перекинул по первому каналу мегаджоуль, а по второму — два. Усилием воли повысил концентрацию энергии в зарядах, дистанционно увеличил напряжение, провёл ионизацию и нагрев, до предела взвинтил давление и — превратил слабенькие шаровые молнии в плазменные снаряды!

Контроль над первым из них я потерял сразу, как только тот перемахнул через крышу и спикировал в переулок, где нашла укрытие танкетка. Не донеслось ни хлопка, ни вороха помех, моя конструкция просто перестала существовать, но вот вторая — рванула! Вражеский оператор попался на отвлекающий манёвр и не успел среагировать на новую угрозу, плазменный шар врезался в какое-то препятствие — сто к одному, в борт танкетки! — и сдетонировал.

Я понятия не имел, сколь серьёзные повреждения нанёс боевой машине взрыв мощностью в полкило тротилового эквивалента, но отголоски поискового воздействия оборвались в тот же миг. Уже какой-то результат…

Голова пошла кругом, словно я задействовал не три мегаджоуля сверхсилы, а на порядок больше, вот и сполз по стеночке на пол, принялся перебарывать дурноту и унимать болезненное сокращение основного энергетического узла. Но кто б мне дал дух перевести!

— Фельдфебель, наверх! — крикнул Новик, пришлось исполнять.

Обстрел со стороны нихонских пехотинцев пошёл на убыль, и всё же выпрямляться с риском поймать случайную пулю я не стал, сделал это уже только в коридоре. Нахлобучил трофейную каску, переждал приступ головокружения, ругнулся вполголоса и поспешил к лестнице на чердак.

Там в воздухе витала пыль и всё было засыпано песком — один из выпущенных танкеткой снарядов угодил в бруствер и разорвал несколько мешков. Расчёту противотанкового ружья повезло отделаться испугом и запорошенными глазами, а остальные попадания пришлись выше и оставили дыры в кровле.

Вернувшись на второй этаж, я доложил подпоручику, что обошлось без жертв, и тот велел спустить с чердака бойцов с противотанковыми ружьями. Мы выставили для них на некотором удалении от окон массивные столы с широченными столешницами; это несколько снижало обзор, зато позволяло стрелкам оставаться незамеченными противником вплоть до момента выстрела.

Когда закончилась вся эта суета, я примостился на какой-то пуфик и принялся восполнять потенциал. Работал далеко не в полную мощность, и потому неприятные ощущения особо не беспокоили, только что-то болезненно подрагивало чуть выше солнечного сплетения, но и только.

— Впредь никакой самодеятельности! — объявил Арсений Новик, встав напротив. — Усёк, фельдфебель?

— Так точно, господин подпоручик! — отозвался я и добавил: — Усёк!

Зря, наверное, добавил. Пусть и постарался замаскировать сарказм, но кем-кем, а дураком Новик не был, всё понял верно. Я это по залёгшей на его лбу морщине определил, но переживать по этому поводу не стал, поскольку в любом случае собирался накатать на него докладную ротному. А раз на хорошие отношения рассчитывать так и так не приходилось, достаточно будет сохранения внешних приличий.

Опрометчиво и самонадеянно?

Нервы. Это всё нервы.

Во второй раз нихонцы зашли со стороны купеческого особняка, но нарвались на отпор и, не став упорствовать, сразу сдали назад, а потом с соседних улочек к подъёму на площадь вывернули два танка. Разом рявкнули орудия, взревели моторы, загрохотали по брусчатке гусеницы, побежала вслед за боевыми машинами пехота.

Над головами ухнули взрывы, и сразу умолк только-только начавший бить по врагу станковый пулемёт, да ещё ударили из всех стволов по торговым рядам скрытно занявшие позиции в домах соседнего квартала вражеские стрелки. Принялись залетать в окна и биться о стены пули, но бойцы с противотанковыми ружьями всё же успели отстреляться, и одна из бронированных машин резко потеряла ход, замерла на середине подъёма.

Я выгадал мгновенье затишья, приподнялся над подоконником и выпустил по наступающим короткую очередь, чтобы тут же спрятаться обратно. За стеной грохнуло, с потолка посыпалась побелка.

— Орудие! — закричал вдруг унтер Мель. — Они выкатывают орудие! Собираются быть прямой наводкой!

Кричал он всё это, разумеется, не мне, а подпоручику.

— Давай привязку к местности! — потребовал тот и крикнул в трубку полевого телефона: — Осколочными!

Почти сразу здание содрогнулось от попадания снаряда, но затем нас поддержали с территории кирпичного завода или это, быть может, вступил в игру бронепоезд, и артобстрел прекратился. А вот второй танк всё же выполз на площадь, и тогда от баррикады у ворот купеческого особняка рявкнула сорокапятка. Попадание пришлось куда-то под башню, и ту заклинило. Боевая машина неуклюже заелозила на месте и начала даже сдавать назад, тут-то её и приложил плазменным выбросом отправленный в дом напротив оператор.

Ослепительное энергетическое копьё прошило борт, а следом в цель угодил второй снаряд противотанкового орудия. Распахнулся передний люк, из него в клубах чёрного дыма выбрался механик-водитель, а по лишившимся поддержки пехотинцам ударил пулемёт из двухэтажного барака, оттуда же захлопали винтовки. Мы тоже начали давить угодившего под перекрёстный огонь врага, взорвалась одна граната, следом хлопнула другая, и нихонцы стали разбегаться.

Я приподнялся над подоконником, обстрелял спешно отступающую пехоту и тут же спрятался обратно, когда по каске застучало кирпичное крошево, выбитое из стены пулемётной очередь.

Зараза! Едва не достали!

Штурмовой отряд оставил попытки закрепиться на площади, откатился назад, укрылся в соседних домах. Корректируемая подпоручиком артиллерия перенесла огонь на них, тогда уже атака захлебнулась окончательно. Я подхватил сброшенный под ноги пустой магазин, сунул его в подсумок и, не рискуя распрямляться, вприсядку выбрался в коридор, там только встал с карачек и поспешил на обход. Наводчика станкового пулемёта контузило, а заряжающий поймал спиной пару осколков, но был жив, я отправил к нему фельдшера. Больше, вот уж воистину удивительное дело, из бойцов не зацепило никого, несколько царапин не в счёт.

Неожиданно мощно рвануло на улице, дрогнул под ногами пол, и сразу — жахнуло над головой! Вновь полетела с потолка побелка, я выругался и погнал свободных от дежурства бойцов в подвал. Разрывы и не думали смолкать, утюжила нихонская артиллерия торговые ряды и купеческий особняк никак не меньше получаса, даже привыкнуть немного успели, позавтракали.

Здание было выстроено на совесть, хоть и лишилось крыши, не рухнуло и не погребло под своими руинами защитников, даже трещины по толстенным каменным стенам не побежали. А вот деревянные дома в соседнем квартале надёжной защитой послужить нихонцам не могли, там разгорелись пожары, улицы затянуло густым дымом.

Начался и как-то очень уж быстро закончился штурм купеческого особняка, после вновь усилился обстрел, потом по нам и вовсе отбомбилось звено бомбардировщиков. В барак, где засели бойцы второго отделения, угодил зажигательный заряд, им пришлось выгадывать мгновенья краткого затишья и бежать через площадь к торговым рядам. Караульные у въезда во двор загодя приоткрыли ворота, запустили всех на территорию торговых рядов.

Подпоручик Новик даже не оторвался от полевого телефона, продолжая корректировать огонь артиллерии, лишь коротко бросил мне:

— Займись ими!

Я взял под козырёк и побежал к лестнице, перехватил бойцов в арке, и чуть не присел, когда во дворе рванула прилетевшая со стороны предместья мина. Грохот взрыва отразился от лабазов, аж в ушах зазвенело.

— Веди всех в подвал! — крикнул я командиру отделения, заметил унтера в форме пограничного корпуса, опознал в нём оператора и указал на лестницу. — А ты двигай на второй этаж!

Со двора в арку заскочил весь запорошенный мукой Прокоп, сходу начал голосить:

— Ваше бродие! Ваше бродие! Тимура убило! Бонбой!

Я матернулся и придержал ефрейтора с ручным пулемётом.

— Здесь подожди, — а сам рванул вслед за новобранцем через двор к лабазу, внутри которого укрывались от обстрела бойцы, которым поручили нести дежурство на его крыше.

Черноволосый новобранец оказался живёхонек, он сидел на покрытых густым слоем мучной пыли половицах и зажимал руками уши; из-под ладоней сочилась кровь.

Без контузии дело точно не обошлось, и я приказал Прокопу:

— Веди в подвал, пусть фельдшер посмотрит!

— Так он же коновал!

— Бегом!

Прокоп помог подняться на ноги своему товарищу и повёл его через двор к задним дверям торговых рядов.

— И скажи Бирюку, пусть замену пришлёт! — крикнул я, потом махнул рукой выглянувшему из соседнего склада бойцу: — Не высовывайся!

Послышался протяжный вой, и я юркнул в лабаз, но мина пролетела дальше, рванула где-то на улице. Я спрыгнул с крыльца, очнулся лежащим на земле. Сплюнул заполнившую рот кровь, поправил съехавшую на глаза каску, неуверенно поднялся на ноги.

Какого чёрта? Какого чёрта это было?!

Авиабомба?

Пошатываясь, я оглядел задний двор и обнаружил, что дальний лабаз частично обрушился, а вместе с ним рухнуло и несколько секций каменной ограды.

Вот дерьмо! Да нам заряд под стену заложили!

— Тревога!

Выскочивший из облака пыли нихонец каске предпочёл налобную повязку с красным кругом на белом фоне и вроде бы даже был не вооружён, но я сдёрнул с плеча автомат, вскинул его и… не успев потянуть пальцем спусковой крючок, кинул львиную долю внутреннего потенциала на создание зоны энергетической турбулентности. Невысокий паренёк с торчавшими из-под верхней губы крупными неровными зубами в один неуловимый момент набрал под сотню миллионов сверхджоулей, и гаркнул:

— Банзай!

Жахнуло! Обнуление потенциала странного оператора обернулось диким перепадом давления, в доме гулко ухнуло, вылетели не выбитые до того стёкла, плеснула из выходившего на задний двор окошка длинная струя крови. Меня зацепило лишь самым краешком воздействия, но и то будто тараном в грудь получил, разом потемнело в глазах.

Нихонцу тоже пришлось несладко, он оступился и упал на колени, упёрся руками в землю, вновь лишился всякого сходства с оператором, вновь опустел. Из лабаза пальнули, странный пехотинец дёрнулся и повалился ничком, но на смену ему пришли ещё двое с такими же налобными повязками, без оружия и касок. Я попытался крикнуть то ли «тревога!», то ли «огонь!», но в лёгких не осталось воздуха, потребовалось для начала вдохнуть. Пока пытался перебороть вызванный атакующим воздействием спазм, от нихонцев разошлись резкие уколы энергетических помех.

Один вскинул руки, и волна теплового излучения обернулась вспышкой пламени на втором этаже торговых рядов. Заголосили, завопили сгорающие заживо люди, повалил на улицу дым, а воздух вокруг оператора пошёл оранжевым маревом. Сначала вспыхнула его форма, затем начала гореть и сама плоть. Набухли на коже и разом лопнули ужасные волдыри, энергетический поток вышел из-под контроля, и нихонец в один миг обернулся живым факелом, принялся кататься по земле, оставляя всюду пятна огня.

Его бы добить — да не до того. Третий оператор вошёл в резонанс!

Ничем не примечательный за исключением своей налобной повязки пехотинец окутался ворохом электрических разрядов, молнии полетели сразу во все стороны, сбили с ног двух паливших по нему из ворот лабаза бойцов, унеслись в окна и двери торговых рядов, поразили кого-то и там, заставили взвыть и сразу же умолкнуть — то ли из-за скрутивших мышцы судорог, то ли уже навсегда.

Ко мне тоже протянулся ослепительный росчерк, но я к этому времени уже очухался и легко его заземлил. И всё бы ничего, только в отличие от предшественников третий оператор сразу после атаки сверхспособностей не утратил. Энергия продолжила вливаться в него, оторвала от земли и подсветила воздух сонмом электрических искр. А ещё — у нихонца засияли глаза.

Оператор утратил способность совершать осмысленные действия, но сверхсила прибывала и прибывала, превращала его в живую бомбу.

Я отнюдь не собирался выяснять на практике пределы вместимости человеческого организма, а потому упёр приклад автомата в плечо и открыл стрельбу. Сияние слепило глаза, да ещё метил в голову и потому раз за разом мазал, если б не магазин на два десятка патронов и невеликая дистанция в полсотни метров, то и не попал бы вовсе. А так — пусть отчасти даже и случайно, но точнехонько в серёдку красного круга пулю уложил, заставил нихонца пораскинуть мозгами.

Приходившиеся до того в торс попадания никакого действия на оператора не оказывали, а тут будто пузырь с водой проткнули — сверхсила так и расплескалась, наполнила воздух статическим напряжением, пробежалась по коже щекоткой болезненных разрядов.

Мне б до арки добежать, да через пролом в ограде залетела граната, вслед за ней ещё парочка и уже не ребристых, а с гладкими боками. Я ужом юркнул за приготовленные на распил брёвна, и те приняли осколки на себя, вот только два заряда оказались химическими, и по двору начало растекаться серое марево, под прикрытием которого к нам полезли нихонцы в противогазах. Из арки застучал пулемёт, огрызнулись огнём и бойцы, засевшие в лабазах, да я и сам перезарядил автомат, устроил его цевьё на бревне и принялся бить короткими очередями по едва различимым в серой дымке фигурам. Штурмовой отряд противника пытался огрызаться, но всё же был вынужден отступить, оставив у пролома в ограде нескольких убитых.

На площади разгорелась ожесточённая перестрелка, а пожар на втором этаже и не думал утихать, что до предела осложняло и без того непростое положение взвода, взятого противником в клещи. Тех крох сверхсилы, коими располагал, никак не могло хватить на борьбу с огнём, вот я и вошёл в резонанс. Легко вошёл, без всякого труда, но сразу будто до предела натянутая струна в груди задрожала — того и гляди лопнет.

Нет! Нет! Нет!

Так не пойдёт!

Удерживать под контролем потенциал и одновременно не позволять пойти в разнос входящему каналу я не стал даже и пытаться, начал использовать ровно столько сверхсилы, сколько и получал. Всё больше, больше и больше!

Пустил её на нейтрализацию тепловой энергии и охватившее второй этаж торговых рядов пламя стало понемногу утихать, но тут же до предела обострившееся восприятие уловило близкое присутствие вражеских операторов.

Ах ты ж!..

Я задержал дыхание и одновременно попытался удержать в себе сверхсилу, закрутил её ледяным волчком, сосредоточился на стабилизации входящего потока. Незримая струна напрягалась до предела, от её иллюзорной вибрации заломило зубы и даже хлынула из носа кровь. В груди что-то смещалось, нечто неосязаемое и нематериальное — будто бы силовым вихрем мотало и расшатывало и без того уже ослабленный энергетический узел. Но не беда — «медуза» в моём исполнении вышла едва ли не идеальной.

Явитесь!

Полдюжины шаровых молний разом возникли над головой сияющими огнями, и ко всем до одной протянулись энергетические пуповины, обошлось без сбоев. Медлить я не стал и усилием воли отправил свои управляемые снаряды в дальний конец двора, попутно продолжив накачивать их сверхсилой, благо та вливалась в меня со всё возрастающей интенсивностью — уже даже понемногу захлёбываться начал, не успевая перебрасывать по силовым каналам сотни тысяч сверхджоулей.

Летите!

Присутствие вражеских операторов я ощущал предельно чётко, бросил две шаровых молнии в пролом, а остальные заставил взмыть в воздух, перелететь через ограду и спикировать на свои жертвы.

Жгите!

Пара сгустков ослепительного сияния перестала слушаться команд и унеслись прочь, остальные рванули, но исчезло лишь две порождаемых присутствием операторов аномалии, остальных зацепить не удалось.

Проклятье!

Через ограду полетели новые гранаты, дымовая завеса сгустилась, и теперь — я уловил это совершенно отчётливо! — внешнее воздействие погнало её вперёд. Серая хмарь потекла по двору, и под её прикрытием нихонцы ринулись в новую атаку. Солдаты в противогазах перебрались через завал, заскочили в ближайший лабаз, а ещё устремились к задним дверям торговых рядов, и очередные взрывы послышались уже там. В ответ загрохотали выстрелы, принялся строчить длинными очередями занявший позицию в арке пулемётчик.

Кто-то из наших запаниковал, бросил винтовку и кинулся из лабаза прямиком через дымовую завесу, но уже метров через пять упал на колени, закашлялся, принялся хрипеть и царапать ногтями лицо, забился на земле.

Матерь божья! Да никакая это не дымовая завеса! Это ядовитый газ!

И от него до меня — рукой подать!

Откуда-то из дома донеслась команда:

— Отходим!

Я отгородился плоскостью давления и попытался выдавить отраву со двора и одновременно принялся расплёскивать сверхсилу, напитывая ею пространство, дабы обеспечить себе возможность гасить кинетическую энергию осколков и пуль. Гротескные фигуры бойцов в противогазах взяли меня на прицел, кто-то опустился на одно колено, кто-то начал стрелять на бегу, а вражеские операторы усилили натиск, но мощностью я превосходил их всех вместе взятых, вот и удержал ситуацию под контролем, ещё и направленный в моё укрытие силовой таран вовремя в сторону отвёл. Воздействие прочертило по земле глубокую борозду и разнесло лежавшее чуть дальше бревно, щепки так и полетели.

Всё, пора!

Я не встал даже, буквально вздёрнул себя на ноги усилием воли. До спасительной арки — двадцать метров, но сейчас в состоянии резонанса это всё равно что два километра. Работавший в форсированном режиме мозг едва успевал контролировать входящий поток энергии, ронять пули, заземлять бившие с неба молнии и волной давления удерживать на расстоянии клубы ядовитого газа, переставлять ноги получалось с превеликим трудом. Я реагировал на внешние факторы инстинктивно, сейчас мной преимущественно управляло ясновидение, а задёргаюсь — и мигом вышибет из резонанса. Тогда или поджарят, или в решето превратят!

Прав был Василий Архипович, чертовски прав! Хреновый из меня практик…

Шаг, ещё шаг… Вот уже полпути и пройдено…

И что самое поганое — я опережал нихонских операторов лишь на несколько мгновений, они тоже вошли в резонанс, тоже беспрестанно увеличивали мощность и усиливали, усиливали, усиливали давление. Пот заливал глаза, пульс зашкаливал, я уже и не дышал, наверное, даже. Вновь замелькали в серой дымке фигуры бойцов в противогазах, загрохотал от пролома в ограде пулемёт. На миг я рискнул отвлечься от глухой обороны и приложил пехотинцев цепной молнией, двух ближайших даже сбило с ног.

Ага! Получайте твари!

Шаг назад, ещё один… До арки метров пять, не больше…

Четвёрка нихонских операторов пошла на сближение, они гнали перед собой клубы ядовитого газа и беспрестанно атаковали, но столь же беспрестанно из меня выплёскивалась сверхсила в противофазе, и большая часть конструкций взрывалась ворохом помех при соприкосновении с ней, да и сам я на излёте резонанса вознёсся на пик могущества. Эти жалкие слабосилки были мне неровня!

Я — москит! Я — негатив!

Мне даже копить энергию для контратаки не пришлось, я просто втянул её в себя и немедленно потратил, задействовав технику двойного разряда. Приложил самого шустрого из операторов, и тот не сумел отбить мечом закрутившийся спиралью росчерк молнии, промахнулся и отлетел в сторону, забился на земле, прожариваемый изнутри.

Так вам сволочи!

Следующий оператор попытался отвести молнию, укрывшись в облаке ионизированного воздуха, но ослепительный росчерк самостоятельно вильнул к нему, снёс все барьеры и заставил выгнуться дугой.

Дальше к моим ногам подкатилась граната, и пришлось закрыться силовым экраном, а вторую я отправил кинетическим импульсом обратно. И сразу — новый удар по операторам! И — не сработало!

Проявилась сложным переплетением светящихся линий защитная конструкция, перехватила разряд и приняла его на себя. Вмиг перегорела, но своего владельца спасла.

Гадство!

Шаг назад, до арки ещё один…

Я не расслабился и не потерял бдительности, просто один из нихонцев вдруг резко махнул катаной, и созданная мной плоскость давления, до того исправно сдерживавшая клубы ядовитого газа вдруг сыпанула искрами и разлетелась энергетическими помехами, ударила отдачей, перестав существовать. А дальше разлетелась на куски и сама реальность!

Пропустил я чужое воздействие или надорвался — не понял и сам. Просто дрожавшая внутри меня струна лопнула, колыхавшийся до того в районе солнечного сплетения сгусток боли закрутило, и он перекрыл входящий канал, будто тромб артерию. Тело свело судорогой, на шаге назад я рухнул в арку и скорчился на земле, силясь вдохнуть в себя воздух. Воздух и хотя бы малую толику сверхсилы…

Никто не подхватил меня под руки, никто не потащил прочь. В арке никого не было. Я остался один на один с нихонцами и расползавшейся по двору ядовитой дрянью, а всей сверхсилы во мне хватило бы разве что на сотворение лёгкого ветерка. Обидно до слёз — никого за собой на тот свет не утянуть, сейчас разве что искру сумею сгенерировать, и не более того.

Нет! Не хочу!

Наверное, мозг продолжал работать в форсированном режиме, вот и вспомнилось вдруг само собой, как диверсанты едва не прикончили меня и Лизавету Наумовну, воспламенив взвесь древесной трухи. А у нас здесь просторные лабазы и рассыпанная всюду мука. Чем хуже?

Я оскалился и на последних остатках сил поднял в воздух невесомую белую пыль, наэлектризовал и заполонил ею всё помещение ближайшего склада от пола и до потолка, а потом сгенерировал искру.

Да будет свет!

И он был. Везде. И в особенности в моей голове.

А после не было уже ничего.

Вообще ничего. И меня тоже.

Какое-то время — так уж точно.

Часть вторая
Акция

Глава 1

Скрип. Скрип. Скри-и-ип!

Тычок-толчок.

Стон.

— Пи-и-ить!

Это я? Я пить прошу?

Нет, не я. Губы не разлепить, спеклись.

А глаза? Глаза смогу открыть?

Смог, но лучше б с этим повременил. И дело было вовсе даже не в ослепительно ярком пятне зависшего в зените солнца, просто вмиг головокружение навалилось, закрутило сознание в своём водовороте, потянуло куда-то на самое дно беспросветной серости и едва не отправило в забытьё.

Пришлось зажмуриться крепко-крепко, но кое-что я сумел осознать и так.

Скрипело тележное колесо. На этой самой телеге меня и везли, а трясло-мотало из-за кочек и выбоин на неровном просёлке. Везли на телеге не меня одного, слева кто-то подпирал, справа кто-то просил пить. И не в городе мы, через перелесок дорога идёт. Даже через смеженные веки ощущаю, как тени деревьев на лицо набегают.

Это что же получается — эвакуация раненых?

А я ранен?

Тело было ровно ватное, ни рукой не пошевелить, ни ногой, ещё и голова раскалывалась, а в груди противно ныло и пекло, но в остальном самочувствие вроде бы не беспокоило. Бывало и хуже. Один раз — так уж точно. А то и не единожды.

И всё же — как я вообще очутился на этой телеге? Нас же поставили оборонять торговые ряды!

Только подумал об этом и сразу вспомнился взрыв. Сдетонировал лабаз, точнее — заполонившая его взвесь мучной пыли. Вырвались из приоткрытых ворот клубы огня, подкинуло крышу, разметало ударной волной стену и снесло бежавших через двор нихонцев, а потом… Потом…

Я попытался ощупать голову и не смог — не послушались руки.

Затекли? Или что похуже?

Пришлось сосредоточиться и продраться через дурноту, тогда только сумел согнуть в локте правую руку и дотянуться пальцами до лица. То оказалось в полном порядке, но стоило лишь сдвинуть кисть чуть выше, и в голову словно гвоздь забили. Не сдержался, застонал.

— Тише! — шепнул кто-то, и мою руку заставили опуститься. — Спокойно лежи.

Я спорить не стал. Просто не имел на это сил ни физических, ни моральных. Да и смысла не видел.

Насколько успел разобрать, весь мой лоб представлял собой одну сплошную шишку, как если бы жеребец лягнул. Но не жеребец конечно же, вовсе нет. Не иначе каменюка из стены взорванного лабаза в голову прилетела. Если б не трофейная каска, точно б череп проломило, а так сотрясением мозга отделался. Может, ещё контузило попутно — очень уж вестибулярный аппарат отвратно себя вёл. Но это не беда. То, что не убивает оператора сразу, не убивает его вовсе.

Научный факт!

Впрочем, оперировать сверхсилой и даже просто погрузить сознание в поверхностный транс, я не стал и пытаться. Раскалывалась и кружилась голова, волнами накатывала дурнота, хотелось пить. Ну как тут сосредоточиться? Никак.

— Пи-и-ить! — простонали справа, и я ощутил злость на невесть куда запропастившуюся медсестру или раззяву-санитара.

Так сложно раненых напоить?

Подскочил пульс, болезненно закололо сердце, в солнечное сплетение словно бур вкрутили, ещё и раскалённый докрасна.

«Тише, тише, тише… — принялся увещевать я теперь уже сам себя. — Тише! Успокойся!»

Телегу качнуло на кочке, меня всего так и передёрнуло. Кто-то из спутников застонал, кто-то прошипел ругательство, но ни один и не подумал прикрикнуть на возницу. Тряхнуло ещё и ещё, заколыхался в черепной коробке студень мозгов, и я не сдержался, зашипел от боли, распахнул глаза. Сразу зажмурился, но на этот раз приступ головокружения оказался уже не столь силён, и мне удалось подметить некоторую странность.

Мы не отступали на север от Белого Камня к Зимску и не уходили лесными дорогами на запад или восток — телега катила строго на юг. Сомнений в этом не было ни малейших, сумел оценить расположение солнца. Тут не ошибиться и на контузию не списать.

Нас везли на юг!

Я переборол ватную слабость и заставил себя приподняться на одном локте, огляделся по сторонам. Сразу же повалился обратно и часто-часто задышал, перебарывая дурноту.

Форма сидевшего ко мне спиной возницы была непривычного желтовато-зелёного оттенка, вместо пилотки он водрузил на голову кепи, на плечах краснели странные узкие погоны.

Нихонец! Управлял телегой нихонец!

Я бы решил, что это военнопленный, если б не заметил шагавших за телегой пехотинцев в форме республиканской армии. Все шли с непокрытыми головами и в запылённых гимнастёрках без ремней и портупей. И — никакого оружия, зато хватало окровавленных повязок.

Проклятье! Да это не возница военнопленный, пленные тут мы!

У меня даже дыхание от испуга перехватило.

Нет! Не может быть!

Только не это!

Накатила дрожь, но сумел совладать с паникой, изогнул в злорадной улыбке пересохшие губы, даже кожа лопнула.

Не беда! Я — оператор! Я им сейчас устрою!

Но кидаться шаровыми молниями я, разумеется, повременил, решив для начала самую малость оклематься, а заодно выявить присутствие других операторов и набрать потенциал.

Ну какие мне сейчас шаровые молнии, ну в самом деле! Пустой как барабан!

Я размеренно задышал, попытался расслабить мышцы, осторожно потянулся к сверхсиле и — ничего, будто в кирпичную стену упёрся.

Промелькнула в голове ужасная догадка о блокировке способностей, разом испариной покрылся, но тут же выкинул этот бред из головы, поскольку моё нынешнее состояние на последствия приёма чего-то вроде приснопамятного «Нейтрал-С» нисколько не походило. Я прекрасно ощущал присутствие сверхсилы и мог дотянуться до неё, не получалось лишь втянуть ту в себя, разогнать по организму и набрать потенциал.

Спазм входящего канала?

Вспомнилось окончание схватки с вражескими операторами в торговых рядах — то ощущение закупорившего артерию тромба и удара, когда вал сверхсилы на самом излёте резонанса врезался в неожиданную преграду и не смог прорваться внутрь, снёс меня с ног.

Спазм. Как пить дать — спазм.

Но ведь клин клином вышибают? Так?

Я стиснул зубы и потянул в себя энергию сразу на предельной мощности, рывком!

В груди будто что-то порвалось, сместилось, встало комом — да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Скрутила судорога, из горла вырвался сдавленный сип, сознание начало уплывать в серую бездну забытья, и я откуда-то знал — обратно оно уже не вынырнет, это конец.

А умирать не хотелось. Совсем-совсем не хотелось. И поскольку на помощь реаниматоров рассчитывать не приходилось, я попробовал выправить ситуацию, повторив воздействие Федоры Васильевны, только не извне, а изнутри. Ударил, силясь сместить обратно сорванный с места энергетический узел, надавил всей своей волей, захрипел, закашлялся, забился в судороге.

— Тише-тише!

Сосед слева навалился на меня, прижал к днищу и удержал на месте. Я вывернулся, перевалился на бок и сплюнул наполнившую рот кровь. Кашель так и рвал лёгкие, но спазм удалось пересилить, я вновь задышал. Голова кружилась, а стоило только закрыть глаза и стало ещё хуже. Звон в ушах усилился, всё затопила распадающаяся на мелкие серые точки хмарь, я попытался сопротивляться подступившему забытью и не смог, провалился в беспамятство.

Очнулся от льющейся в рот воды, едва не подавился и всё не расплескал, лишь в самый последний момент заставил себя сделать глоток. Тётка с ржавым ковшиком оставила меня в покое и перешла к следующему раненому. Ходячим пленным выдали ведро, и они пустили его по кругу. Пили жадно, многие едва стояли на ногах, кто-то присел на корточки, кто-то без сил повалился в пыль.

Уже начинало вечереть, мне самую малость полегчало. Голова как болела, так и болела, но, когда попытался оглядеться, кругом уже не пошла. Замутило, конечно, но куда меньше прежнего.

Остановилась телега неподалёку от колодца на околице какой-то деревеньки. Вокруг согнанных в кучу пленных расположилось несколько караульных на низкорослых джунгарских лошадках, да и сами караульные были из джунгар. И ещё на лавочке в тени сидели два нихонца, рядом стояли винтовки с примкнутыми штыками.

Я осторожно потянулся к сверхэнергии, и сразу ворохнулись в груди уголья боли.

Увы — пока что никак.

Но скоро. Скоро!

Впадать в уныние я не стал и погрузился в лёгкую медитацию, попытался оценить состояние энергетических каналов и узлов, сразу ощутил дурноту и заставил себя расслабиться, приступил к лёгким расслабляющим упражнениям. Пусть быстрый результат они не обеспечат, зато и не навредят. А во времени я, так понимаю, нисколько не ограничен. Плен — это надолго.

Стоянка продлилась до вечера, а уже в сумерках к деревне в сопровождении легкового вездехода подъехал нихонский военный грузовик с тентом. Низкорослый офицер тут же принялся что-то орать и размахивать руками, наш возница мигом закинул за спину винтовку и рванул к телеге, но вожжи хватать не стал, вместо этого рывком сдёрнул на землю моего соседа. Тот упал и застонал, получил ботинком под рёбра и скорчился, прижимая ладони к боку, где на гимнастёрке темнело пятно засохшей крови.

Нихонский язык я изучал не слишком-то и прилежно, но какие-то слова всё же запомнил, уловил что-то вроде: «убирайтесь!» и не стал дожидаться, когда и меня вываляют в пыли, полез с телеги сам. Увы, недостаточно быстро.

И без того голова кружилась, а тут ещё за плечо дёрнули, оступился и упал рядом с товарищем по несчастью. Ладно хоть возница не пожелал тратить время на рукоприкладство и принялся стаскивать с телеги моих спутников.

Везли нас вшестером, ходячим из всех был лишь бледный как мел усач в окровавленной нательной рубахе с рукой на перевязи — то ли унтер, то ли обер-офицер. Сам я, когда попытался подняться на ноги, тут же плюхнулся обратно на землю. Накатила дурнота, вырвало водой и желудочным соком.

Нихонцы начали спускать из грузовика и перекладывать на телегу бесчувственные тела военнопленных, но и о нас не забыли. Желтолицый рядовой ухватил за плечо и попытался поставить на ноги раненого, всю дорогу просившего пить, а когда тот завалился обратно, зло выругался и что-то спросил у офицера.

Ответом послужил резкий взмах рукой, конвоир сдёрнул с плеча висевшую на ремне винтовку и дважды ткнул её широким штыком в грудь пленного. Бедолага дёрнулся и затих, только вспухли и сразу опали на губах алые пузыри.

Кто-то из пленных бойцов не сдержался и крикнул:

— Ты что творишь?! — Но тут же получил по спине нагайкой и присел, закрывая руками голову.

Окровавленный штык нацелился на моего соседа, и он перевалился набок, встал на колени, упёрся руками в землю и — выпрямился. Я попытался повторить его манёвр и почти в этом преуспел. Тело уже более-менее слушалось, но только поднялся и сразу пошла кругом голова, подкосились колени, едва не уселся обратно в пыль.

Нихонец заорал, и сосед ухватил меня под руку, помог устоять, хоть и сам прижимал ладонь к боку, где на гимнастёрке выступила свежая кровь.

— Ну-ка стой! — потребовал он. — Не вздумай падать!

И я устоял. Поднялся с земли ещё один раненый, последнего заколол караульный.

Тварь!

Телега покатила за околицу, нас погнали следом. Голова кружилась, и меня мотало из стороны в сторону, не падал лишь благодаря поддержке товарища по несчастью. Босые ноги кололи попадающиеся в пыли камушки, но очень скоро перестал обращать на них внимание. Дойти бы. Неважно куда идём, главное — дойти!

Раненый с перебинтованной ногой почти сразу сместился в хвост колонны, там его подхватили под руки два бойца, но подъехавший сзади джунгар рубанул саблей, и на дорогу повалилось тело с раскроенным черепом.

Мой товарищ тоже едва ковылял и чем дальше, тем сильнее выдыхался, я закинул его руку себе на плечо и распорядился:

— Просто веди меня! Понял?

Дождался утвердительного мычания и закрыл глаза. Тогда понемногу начало отступать головокружение, и меня перестало мотать из стороны в сторону. Это всё контузия и сотрясение мозга. Тело в порядке.

Только этого мало. Как минимум — недостаточно.

Шли мы с час, и едва ли удалились от деревни так уж далеко, поскольку не только раненые, но и все остальные пленные едва ноги переставляли. Уже стемнело и солнце перестало жарить, но пить хотелось даже сильнее, чем днём. На зубах скрипела пыль.

Мне вновь поплохело, сам по себе бы точно не дошёл. Ну а на пару мы доковыляли как-то до широкого поля, на краю которого была выстроена ферма. У ворот нас выстроили и забрали документы, у кого они при себе имелись. А вот телегу сразу загнали за ограду, кто-то в строю даже негромко спросил:

— Никак офицеров захватили?

— Сверхов, — послышалось в ответ.

Я едва стоял на ногах, но тут сделал стойку.

Так это операторы были? Их чем-то накачали, получается? Ни один ведь за всю дорогу не пошевелился — бревна брёвнами ехали. А если получится привести их в чувство…

Додумать эту мысль я не успел, нас погнали внутрь, дальше развели по длинным коровникам с набросанной на засыпной пол соломой. Туда кого-то уже поместили до нас, но сейчас мне было не до знакомства с товарищами по несчастью. В коровнике нестерпимо смердело навозом и жужжали мухи, было невыносимо душно и жарко, но я уснул тотчас, как только отыскал свободное место и подгрёб под себя немного соломы.

Проснулся на рассвете, когда со скрипом распахнулись ворота, и два военнопленных занесли внутрь бочонок с колодезной водой и холщовый мешок. Обитателям коровника позволили напиться и вручили по сухарю, этим завтрак и ограничился. Особого аппетита я не испытывал, но сгрыз кусок засушенного хлеба до последней крошки.

Караульные со взятыми наизготовку винтовками остались стоять на входе — оттуда веяло свежим воздухом, стало самую малость легче дышать. У меня в ушах звенело, а голова кружилась, но с утра так уж откровенно не мотало, да и шишка слегка уменьшилась в размерах, а вот моему товарищу определённо стало хуже. Его рана никак не закрывалась, наспех сделанная повязка промокла насквозь и пятнала свежей кровью гимнастёрку на боку.

— Юрий, — представился он, когда мы напились и вернулись обратно на своё место.

Выглядел Юра на пару лет старше меня, а сложением особо и не отличался. Был он высоким и жилистым, русоволосым.

— Пётр, — сказал я и уточнил: — Сильно зацепило?

— Осколком по касательной. Кровит сильно, но это не беда, только бы заражение не началось.

— А меня контузило.

— Да уж понял. Техник?

Собеседника ввёл в заблуждение синий рабочий комбинезон, и я пояснил:

— Шофёр.

— А я из кавалерии. Нас бросили коридор экипажу бронепоезда пробить, да сами в переплёт угодили.

— А с бронепоездом что?

— Нихонцы артиллерию подтянули, прямой наводкой расстреляли. Вчера ближе к вечеру уже.

Я чертыхнулся, устроился поудобней и огляделся. Пленные сбились в кучки и переговаривались, кто-то переходил от одной компании к другой, кто-то лежал на соломе и безучастно пялился в потолок. Настроение у всех было подавленное, не унывал только усатый мужичок средних лет и среднего же роста.

— Да бросьте, братцы! — увещевал он остальных. — Плен — не смерть. У меня старшой брательник в мировую два года у оксонцев в плену просидел. И что? И ничего. Все условия у них там были. Как сыр в масле не катались, врать не стану, но и не голодали.

Кто-то зло сплюнул, кто-то молча отошёл, а кто-то и покивал, соглашаясь.

Юра задремал, и я воспользовался моментом и попытался погрузиться в транс, дабы оценить состояние энергетических каналов, но вот так сразу выполнить это элементарное действо не сумел. Крохотные окошки были под самым потолком, а крыша как раскалилась вчера на солнце, так за ночь особо и не остыла, внутри было душно и жарко, невыносимо смердело, всюду роились мухи, приходилось то и дело отмахиваться, сгоняя их с себя. Кожа от пота стала липкой, комбинезон влажным. Ну и как тут отвлечься?

Но справился, отрешился от угнетающей действительности. На сей раз попытки сосредоточиться уже не приводили к острым приступам дурноты и головной боли, вот только и никаких результатов медитация не дала. Впрочем, было б странно, если б дала. Если уж надорвался, то по щелчку пальцев ситуацию не выправить.

Перво-наперво я выполнял стандартный набор упражнений, затем попытался оценить состояние внутренней энергетики, но поскольку прежде ставить диагнозы ни себе, ни кому-либо другому ещё не доводилось, словно нить в спутанном клубке наощупь отследить пытался. Так и провозился до полудня, не добившись примерно ничего. Впустую время потратил, в общем. Разве что головная боль чуток унялась.

По центру помещения тянулась сточная канава, в неё и справляли нужду, наружу никого не выводили. Раз только к нам зашёл невзрачный седоусый мужичок — судя по гимнастёрке без погон и ремня, тоже из военнопленных, — пересчитал всех по головам и принялся выбирать людей, просто тыкая то в одного, то в другого пальцем.

— Ты. Ты. Ты.

Отобрал он ровно десять человек, и после их ухода смолкли всякие разговоры, неопределённость ситуации повисла в воздухе явственно-различимым напряжением.

Вот куда их повели, а? Куда?

Не на расстрел ведь, так?

Пусть даже кого-то и не заботила участь товарищей по несчастью, о собственной судьбе задумались решительно все. Я тоже исключением не был. Даже из транса вывалился, до того взбудоражен оказался произошедшим. Ещё долго сидел, прислушиваясь, не донесутся ли выстрелы.

Юра так и дремал, занять себя было нечем, вот я и стал наблюдать за остальными и очень скоро приметил, что из общей картины определённым образом выламываются передвижения нескольких человек. Ну да — это молекулы перемещаются хаотически, люди существа социальные и стайные, они определённым законам общежития подчиняются: например, разбиваются на компании по интересам или в соответствии с социальным статусом и между собой потом уже почти не перемешиваются. А тут — ходят. И не один рубаха-парень и душа компании или болтун, которому только дай языком почесать, а сразу несколько человек. Слушают, присматриваются, о чём-то попутно переговариваются промеж собой, иногда с другими беседы затевают, кого-то даже в сторонку отзывают.

И кто такие? Подпольщики-заговорщики или провокаторы?

Это я условно, но всё же, всё же…

К нам с Юрой, к слову, не подошли ни разу. Тоже странно.

Вернулись вызванные из коровника бойцы уже во второй половине дня. Вернулись вспотевшими и усталыми, но в полном составе и без следов свежих побоев. Как оказалось, отправляли их на хозяйственные работы — силами военнопленных возводились караульные вышки.

Немного позже принесли котёл с жидкой баландой, в которой плавали кусочки овощей, из него черпали по очереди. Сытости не ощутил, но хоть жажду немного утолил.

Я помог Юре вернуться к нашему месту и продолжил разбираться со своей внутренней энергетикой. Вроде бы даже начал понемногу переводить восприятие на должный уровень, но тут вновь распахнулись ворота, и всё тот же хмырь, что уводил пленных на работы, стал выкрикивать фамилии:

— Кожемяка! Ягода! Тянижилу! Линь! Винокур!

Следом прозвучал ещё пяток фамилий, все вызванные оказались из вчерашнего пополнения. Мы вышли на улицу, а там от свежего воздуха даже голова кругом пошла.

Господи, хорошо-то как! И ничего больше не надо, просто хоть ненадолго из той душегубки выбраться!

Впрочем, сразу опомнился, огляделся по сторонам. Одним только возведением караульных вышек обустройство лагеря для военнопленных не ограничилось, территорию фермы начали обносить новой оградой, мелькнула даже мысль, что срываться в побег нужно безотлагательно. Вот только попробуй — сорвись!

Долго нам прохлаждаться не дали, построили и повели под охраной трёх конвоиров с винтовками мимо коровников и амбаров к непонятному конторского вида бараку. Там уже выстроились военнопленные, нам велели становиться рядом.

Зазывали внутрь по одному, и к тому времени, когда подошла моя очередь, я едва держался на ногах, колени подгибались, в голове шумело. В бараке, миновав короткий коридорчик, я ступил в заставленную шкафами комнатушку и не опустился даже, а попросту плюхнулся на табурет, как только прозвучало предложение садиться.

— Воды? — с едва уловимым акцентом предложил расположившийся за столом человек.

— Будьте так любезны…

Человек наполнил из закопчённого чайника керамическую кружку с отколотой ручкой, передвинул мне. Я в несколько жадных глотков осушил её, тогда понемногу отступила дурнота, и получилось осмотреться.

Судя по добротной, пусть и заметно обшарпанной мебели, ранее кабинет занимал здешний управляющий. Именно — ранее. Наливший мне воды господин средних лет в сорочке с расстёгнутым воротом и закатанными до локтей рукавами, имел к работе на ферме примерно такое же отношение, как и я сам. А то и меньше.

Не был он и нихонским офицером. Вообще нихонцем не был. Зачёсанные назад светлые волосы открывали высокий лоб; коротко остриженные на висках и затылке, они дополнительно подчёркивали вытянутую форму словно бы даже приплюснутого черепа. Серые глаза были глубоко посажены, нос — прямым, узким и острым, губы — тонкими, а резко очерченный подбородок казался на контрасте с остальными чертами лица излишне массивным.

По всем приметам незнакомец происходил с севера Латоны, мог быть и уроженцем одной из наших прежних северо-западных провинций, а ещё я подметил всякое отсутствие оружия, предположил, что это переводчик.

Но странно, очень странно…

Господин выждал самую малость, потом спросил:

— Что с вами?

Я осторожно прикоснулся к шишке на лбу и сказал:

— Контузия. — Подумал и добавил: — Скоро буду в порядке.

— Отрадно слышать, — лишённым всяких интонаций тоном произнёс странный тип и указал на коробку папирос. — Угощайтесь.

В комнате, несмотря на открытое окно, чувствовался запах табака, а в жестяной пепельнице лежало несколько окурков, при этом она была передвинута на мою сторону стола. Что-то подсказало, что собеседник не курит.

Странный какой-то переводчик.

Да и переводчик ли он вовсе? Где в этом случае тот, кому надлежит задавать вопросы? Кто станет вести допрос?

И тут мне как-то разом стало не по себе.

Допрос! Ну конечно же! Стоило ожидать!

Нет, никаких военных тайн простой шофёр, пусть даже и вахмистр, знать не может, и потому никто их выпытывать у меня не станет, но если вскроется, что я не простой шофёр, вот тогда придётся лихо…

Совершенно машинально я потянулся к сверхсиле, и в грудную клетку будто невидимую руку запустили, незримые пальцы так всё стиснули, что закашлялся и едва с табурета не сверзился.

— Ещё воды?

— Да, пожалуйста…

Пока хлебал воду, немного успокоился. Попутно приметил кожаный портфель, шляпу и пошитый из дорогой ткани пиджак на вешалке, тогда уверился окончательно, что передо мной никакой не переводчик. Ещё и хронометр на правом запястье — слишком дорогая игрушка для вольнонаёмного армейского толмача.

Но тогда кто это такой?

Незнакомец, как видно, пришёл к выводу, что ничего кроме кашля от меня не дождётся, и взял инициативу на себя.

— Меня зовут Отто Риттер, я уполномоченный представитель комитета Лиги Наций по делам военнопленных и перемещённых лиц. У вас есть жалобы на условия содержания?

Я так удивился, что и словами не передать.

Каким образом представитель Лиги Наций очутился в этой глухомани всего лишь через несколько дней после начала боевых действий? Или он изначально был направлен в Джунгарию, а сюда перебрался вслед за нихонским оккупационным корпусом?

Впрочем — не важно. Сейчас — не важно.

Не знать о том, что пленных заперли в коровниках и кормят неудобоваримой бурдой, господин Риттер никак не мог, поэтому впустую сотрясать воздух и требовать луну с неба, я не стал, сказал о другом:

— Моему товарищу требуется медицинская помощь…

Отто Риттер немедленно меня перебил:

— Ваш товарищ сможет попросить за себя сам. Есть ли жалобы персонально у вас?

Я покачал головой, чем собеседника вроде бы даже удивил. Но виду он не подал, выложил перед собой мою книжку военнослужащего, придвинул листок писчей бумаги, скрутил с автоматической ручки колпачок.

— Пётр Сергеевич Линь? — уточнил он, начиная писать.

— Так точно.

— Год рождения?

— Двадцатый.

Дальше господин Риттер пожелал узнать, каким образом я попал на службу в пограничный корпус, чем именно там занимался и при каких обстоятельствах угодил в плен. Где-то я отвечал чистую правду, где-то наврал с три короба, нисколько не опасаясь оказаться пойманным на лжи, поскольку нигде в моих документах факт перевода из ОНКОР зафиксирован не был. А что новенькая и дата выдачи свежая, так произвели в младшие вахмистры на днях, только и всего.

Представитель комитета Лиги Наций по делам военнопленных зафиксировал на бумаге мои ответы самым тщательным образом, потом уточнил:

— В пограничный корпус вас привело стремление сделать карьеру?

Я для виду поколебался, потом подтвердил:

— Ну да. Надо же было как-то на жизнь зарабатывать, а я машину водить ещё в школе выучился и в стрелковую секцию ходил.

— Не жалеете?

— Теперь-то? — Я совершенно искренне вздохнул. — Не знаю даже, как сказать…

Отто Риттер ободряюще улыбнулся.

— Не спешите ставить на себе крест! Пусть вы, как это говорят, остались у разбитого корыта, но всё ещё можно исправить к лучшему. — Он взял паузу, смерил меня пристальным взглядом и продолжил: — Знаете, что послужило причиной вторжения? Я вам скажу: его вызвала необдуманная и в высшей степени эгоистичная политика республиканского правительства в отношении контроля источника сверхэнергии. «Собака на сене» — так у вас говорят, да? Ни себе ни людям!

Чиновник Лиги Наций дождался от меня утвердительного кивка и многозначительно улыбнулся.

— Этим утром передовые отряды нихонцев вышли к Зимску, и хоть о взятии города донесений не поступало, трансконтинентальная магистраль уже перерезана. Насколько мне известно, соглашение о передаче Лиге Наций контроля над так называемым Эпицентром будет опубликовано в самое ближайшее время. Фактически конфликт исчерпан.

Новости нисколько не порадовали, но я не принял их близко к сердцу. Решил, что собеседник выдаёт желаемое за действительное, и пожал плечами.

— Ну и хорошо.

— Хорошо, но не для всех. Республиканские офицеры могут рассчитывать на обмен, а что ждёт рядовых? В лучшем случае их угонят в Джунгарию и отправят на каторжные работы. Кто-то погибнет по дороге, остальным военнопленным предстоят годы рабства, голода, унижений, побоев и тяжёлого труда. Вы хотите для себя такой участи?

Меня передёрнуло. Не от страха, от омерзения, но вышло вполне натурально, и господин Риттер ободряюще улыбнулся:

— Но этого ещё можно избежать. Как уже говорил, часть территории республики перейдёт под прямое управление Лиги Наций, нами там будет сформировано подразделение охраны правопорядка. Для службы в нём мы привлекаем в том числе и военнопленных. По сути, это даже под статью о дезертирстве не подпадёт, поскольку в текст соглашения о контроле республиканского источника сверхэнергии включён соответствующий пункт. Как вам такое предложение?

«Вербовщик! Да это же чёртов вербовщик!» — сообразил вдруг я.

Вода, папиросы и сам из себя весь рубаха парень. Такой врать не станет.

А ворот расстёгнут и рукава закатаны явно напоказ — кожа-то на руках и шее почти белая, совсем без загара. Не ходит он в таком виде по улице, пиджачок надевает.

— Что скажете? — поторопил меня с ответом господин Риттер.

А что я мог сказать? Буркнул:

— Мне нужно подумать.

— Торопиться с подобными решениями и в самом деле не стоит. Поспешишь — людей насмешишь, правильно? — улыбнулся вербовщик. — Но и слишком уж медлить я бы тоже не советовал. Нихонцы не разделяют естественные для всего цивилизованного мира идеи гуманизма. Оставаясь в плену, вы рискуете здоровьем и даже жизнью. Так стоит ли искушать судьбу? Кто знает, что им взбредёт в голову завтра? Я, конечно, пытаюсь оказать на них влияние, но по факту мало что могу сделать. Гарантии безопасности распространяются лишь на тех, кто пойдёт на службу Лиге Наций.

Казалось совершенно нормальным согласиться, пусть и не всерьёз, пусть ради возможности выиграть время, но на курсах я узнал достаточно о способах вербовки, чтобы не считать себя самым умным. Соглашусь — сам не замечу, как по рукам и ногам повяжут. А если наши вдруг контрнаступление проведут и лагерь захватят, то изменников родины по законам военного времени ещё и к стенке поставят. Никто в мотивах разбираться не станет.

— Я подумаю, — повторил я.

— Думайте, — разрешил господин Риттер и добавил: — Только учтите: набор не продлится вечно!

Глава 1/2

По возвращении в барак мы не досчитались трёх человек. Как видно, они не посчитали нужным взять паузу и приняли предложение сразу. Хватало и тех, кто сомневался, терзался и советовался с другими. При этом некоторых лишь опросили, но никаких заманчивых предложений делать не стали.

Наверное, тут имелась какая-то закономерность, вот только у меня и без того забот хватало, чтобы пытаться её выявить на основании имеющихся данных.

Юра обратно до коровника едва доковылял, даже не поднялся, когда принесли воду. Пришлось его поить. Потом я поговорил с людьми, выпросил каких-то относительно чистых тряпиц и перебинтовал неглубокую рваную рану на боку товарища. Выглядела она не лучшим образом, но понемногу всё же подживала. Так показалось.

До самого ужина я провалялся на соломе и бездумно пялился в потолок. Так могло показаться со стороны, на деле не оставлял попыток оценить состояние внутренней энергетики. Просто решил, что если способен различать чужие энергетические каналы и узлы, то вполне могу задействовать ясновидение и для обнаружения собственных. Разумеется, на самом деле каких-либо каналов и узлов я не видел, а лишь улавливал перетоки сверхсилы и её же скопления, но меня всецело удовлетворило бы и это.

Ан нет — внутреннему взору открылась одна лишь сплошная муть. И потенциал я удерживаю крошечный, и всякая попытка прогнать энергию по организму такой болью и резью в груди оборачивается, что слёзы на глазах выступили. Разберусь, конечно, но вот когда? Вопрос.

Между тем, жизнь в бараке текла своим чередом. Кто-то трепался о всякой ерунде, кто-то обсуждал предложение перейти на службу Лиги Наций, продолжали фланировать по коровнику типчики, странное поведение которых отметил ещё вчера. Уже в сумерках послышался шум заходящего на посадку самолёта, пленные засуетились, двое подсадили долговязого типа, и тот изловчился выглянуть в узенькое окошко под самым потолком.

— Аэроплан на поле сел. Здоровущий! — сказал он, а минут пять спустя добавил: — Петрович, туда этих повезли… сверхов!

Сурового вида широкоплечий дядька с ожогом во всю щёку и спалённой шевелюрой, судя по форме — унтер железнодорожного корпуса, резко вскинулся и спросил:

— Куда — туда?

— Да к аэроплану же!

Новость эта никого безучастным не оставила, какой-то коротко стриженный мужик даже выругался и обратился к этому самому Петровичу:

— К чёрту всё! Вот чем служба Лиге Наций плоха, скажи мне, а? Никакое это не предательство! А иначе нас всех макаки со свету сживут!

Поднялся гвалт, мужика начали отговаривать, но он вырвался и принялся колотить в ворота коровника. Никто ему не открыл.

Окончания свары я дожидаться не стал, улёгся на солому, задумался.

Нихонцы вывозят операторов. В Зимске пропадали операторы. Платон с концами сгинул опять же.

Подумать тут было о чём, пусть и категорически не хватало информации, но одно я осознал окончательно: ничего хорошего разоблачение не сулит, а вот всякого нехорошего, наоборот, сулит превеликое множество. Даже холодок пробрал.

Я немного ещё полежал, успокаиваясь, потом попытался задействовать технику маскировки энергетических каналов. Совершенно пустяковое в обычной ситуации воздействие обернулось неподъёмной тяжестью — проделал всё технически верно, но ровно штангу в десяток пудов весом над головой поднял. В рывке.

Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…

Закружилась голова, кольнуло в солнечное сплетение, я не удержался, спешно расслабился, принялся хватать воздух разинутым ртом и обливаться потом. Стыдоба какая!

Но в грех уныния я не впал, взмахом руки отогнал ползавших по липкой коже мух и повторил попытку.

Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…

И снова: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…

Дыхание вновь сбилось, в груди начали разгораться уголья ноющей боли, и я всерьёз задумался, а есть ли смысл так мучиться из-за трёх жалких секунд маскировки.

Тогда-то меня и осенило. Маскировка — это ведь сокрытие, по факту я с помощью этой техники взаимодействую непосредственно с внутренней энергетикой, в том числе с узлами и каналами, вроде как размазываю их очертания и лишаю чёткости. Пусть при этом и не изменяю ничего фактически, но не хватит ли этой малости, дабы с помощью ясновидения провести самодиагностику? Эта техника ведь не универсальная, я подгонял её под себя, выбирал области и степень воздействия, то есть готовил шаблон, если угодно — силовую схему!

Я вновь задействовал технику сокрытия, сосредоточился на производимом ею эффекте, и не понял, что именно изменилось в открывшемся ясновидению сверхэнергетическом месиве, но всё же неким образом это искажение уловил и постарался запомнить. А затем повторил подход. И ещё раз. И ещё.

Потом уснул.

Утром разбудили встревоженные голоса, я продрал глаза и обнаружил соседей по бараку столпившимися у сточной канавы. Подошёл, заглянул кому-то через плечо и обнаружил, что в нечистотах лицом вниз плавает тело, а над ним так и роятся крупные зелёные мухи.

Отвратительное зрелище, а мне — хоть бы что. Ещё и невесть с чего мужик вспомнился, который вчера решил присягу нарушить. Я повертел головой, и точно — среди живых его не углядел. Разумеется, этот несознательный гражданин вполне мог пойти ночью справить нужду, потерять сознание от голода, упасть и захлебнуться, но куда более вероятной мне представлялось совсем иное развитие событий.

Его утопили. Ну или удавили, а потом уже скинули в дерьмо.

Прикончили.

И я даже полагал, будто знаю, кто и зачем пошёл на столь радикальные меры. Будто между делом огляделся и в своём выводе уверился на все сто процентов. Мог бы с этими своими догадками кое к кому подкатить, да побоялся разделить судьбу убитого. Примут за провокатора — и амба!

Опять же оставалась вероятность ошибки, да и голова раскалывалась просто немилосердно — не в моём состоянии разговоры разговаривать и в доверие к людям втираться. Мне бы просто переждать…

Со скрипом распахнулись ворота, всем велели идти на улицу. Я растолкал Юру, помог ему покинуть коровник. Рад был на свежем воздухе очутиться просто до одури — дышал и никак надышаться не мог, даже в голове зашумело. Умом понимал, что внимание лагерного начальства нам ничего хорошего не сулит, но сами собой губы в улыбку растягивались. Ещё б не плавал в сточной канаве труп…

Но — обошлось. Всё тот же седоусый мужик, то ли ещё военнопленный, то ли уже надсмотрщик, пересчитал нас по головам, велел разбирать лопаты и распределил фронт работ. Требовалось копать ямы под столбы для новой ограды. Трёх человек он оставил у коровника, им предстояло избавиться от тела.

На первый взгляд за нами никто не присматривал, но на некотором удалении маячили конные джунгары, а большего и не требовалось. До ближайшего лесочка бежать и бежать, вмиг настигнут. А рванём разом, из винтовок положат. Да и не сговориться — одни тут копают, другие там. И не мы одни, из разных бараков людей выгнали.

Норму нам назначили немилосердную — территорию предстояло огородить такую, словно целую дивизию в плен взяли, — чуть не надорвался, лопатой орудуя за себя и за Юру. Тот копать не мог, поэтому засыпал уже установленные в ямы столбы и утрамбовывал землю. А я чуть не сдох, до того вымотался. Кружилась и пульсировала острой болью напечённая солнцем голова, набухли и лопнули кровавые мозоли, немилосердно ныли мышцы, каждое резкое движение отдавалось сосущей болью в желудке.

Помимо голода сильно донимала жажда, во рту пересохло, пот на глаза стекал столь ядрёный, что их начинало не щипать даже, а разъедать. Одежда сделалась жёсткой, на синей ткани появились белые солевые разводы. Все разделись по пояс, и я вслед за остальными расстегнул комбинезон и стянул его с торса, завязал рукава на талии так, чтобы одежда не сползала с бёдер. И всё бы ничего, но вокруг кружились оводы и слепни, места их укусов жутко болели и сильно опухали, очень скоро работа превратилась в пытку. А на обед нам дали сухари и всё ту же баланду. И сколько её там на человека пришлось — слёзки…

Изредка кто-нибудь из пленных сдавался и просил отвести его к господину Риттеру, но никто из караульных нас к этому целенаправленно не подталкивал. Нас вообще никто не трогал, пока шла работа. Но если вдруг случались накладки, как нечего делать было огрести кнутом. На спинах нескольких человек из нашей бригады уже бугрились красные рубцы, меня пока что бог миловал.

Я старался запоминать имена тех, кого увели к чиновнику Лиги Наций, да ещё время от времени посматривал на бледного и покрытого мелкой испариной Юру, но всё же не предлагал ему последовать примеру изменников. Известно куда благими намерениями дорога вымощена. Каждый из нас сам выбирает собственный путь в ад, не стоит подталкивать в спину человека, который желает поступить правильно. Втихаря поделился пайкой с товарищем, и только. Сам-то за последние месяцы неплохо в весе прибавил, продержусь на подкожных запасах какое-то время.

После обеда вновь копали ямы, и работа давалась тяжелей некуда. Очень уж я привык к сверхэнергетической поддержке, а на одну лишь мышечную массу без полноценного питания полагаться не приходилось. Остальные тоже еле шевелились, и мы время от времени менялись, дабы хоть немного перевести дух. Когда совпадали перерывы, трепались с Юрой о всякой ерунде, когда нет — я валился на землю и пытался разобраться со своей энергетикой, воздействуя на неё техникой маскировки.

Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три, сто двадцать четыре…

И снова: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три, сто двадцать четыре… Пять! Сто двадцать пять!

Есть! Нарастил длительность воздействия аж на две секунды!

Ерунда на постном масле? Только не в моём случае!

Солнце жарило просто немилосердно, и во второй половине дня выдерживать заданный темп стало куда сложнее. Удары лопаты о землю болезненно отдавались в голове, и хоть наша бригада не оказалась в числе отстающих, по возвращении в коровник седоусый мужик выдал нам с Юрой в довесок к пустой баланде лишь один ломоть хлеба и сваренное вкрутую куриное яйцо на двоих. Остальные получили полную пайку, и я возмутился:

— Это почему так?!

В ответ хмурый тип замахнулся нагайкой.

— А ну пасть закрой!

И я закрыл, сообразив, что имею дело уже не с военнопленным, а с надсмотрщиком. Ещё и панаму нацепил, сука такая, остальные-то с непокрытыми головами на солнцепёке вкалывали. Нестерпимо захотелось удавить выродка, аж руки затряслись, но нет, конечно же — нет. Сдержался.

Поделился едой с Юрой, сам баландой ограничился. Есть не хотелось. Заодно выспросил товарищей по бригаде о седоусом уроде, запомнил на будущее имя и фамилию, место службы и зазубрил словесный портрет. Просто так, на всякий случай. Чтобы уж точно ничего не упустить.

После ужина кто-то завалился спать, а кто-то собрался в кружок и завёл разговоры ни о чём и обо всём одновременно. Я подгрёб под себя побольше соломы, уселся на неё, спросил Юру:

— Ты как?

— Лучше, — ответил тот. — Устал только и бок болит, но кровит уже меньше.

Мы поговорили о какой-то ерунде, потом Юра начал вспоминать семью и родную станицу, но я, честно говоря, слушал его краем уха, машинально кивал и поддакивал, а сам продолжал воздействовать на энергетические каналы.

Довёл счёт до ста двадцати шести, вот тогда-то ясновидение и выхватило некое изменение в районе солнечного сплетения. Я сосредоточил всё своё внимание на этом месте и понял, что не ошибся. При задействовании техники маскировки там в энергетическом месиве что-то смазывалось, становилось чуть менее чётко выраженным. Едва уловимо, на грани погрешности и самовнушения, но всё же — изменялось.

Энергетический узел? Он самый!

Вот от него и станем плясать!

— Петь, ты чего задумался? — позвал меня Юра.

— Задремал, — соврал я. — Спать пора, завтра день будет не легче.

Юрий явно собирался ещё почесать языком, а вот мне было не до разговоров. Сейчас требовалась полнейшая сосредоточенность, дабы определиться с диагнозом: безнадёжен я или ещё потрепыхаюсь…

В итоге, прежде чем окончательно вымотался и провалился в забытьё, успел локализовать основной энергетический узел, а попутно худо-бедно оценил состояние примыкавшего к нему центрального канала. Едва ли мог считаться компетентным специалистом в этом вопросе, но предположил гипертрофированность вкупе со смещением первого и спазм второго. Все признаки таковых патологий были налицо.

Под конец, оставаясь в состоянии полнейшей сосредоточенности, я потянулся к сверхсиле, и тут же скорчился, захрипел, разом позабыл про ясновидение, всех мыслей осталось — как бы воздуха разинутым ртом хватануть.

— Достал уже зубами скрипеть, болезный! — донёсся из темноты злой шёпот, и я решил с экспериментами заканчивать, иначе был немалый риск очутиться ночью в сточной канаве.

Оно мне надо? Да и нет никаких причин для спешки. Прежде чем искры из глаз посыпались, успел сообразить, что входящий поток перекрыт смещённым энергетическим узлом. Тут тоньше действовать надо. Тоньше.

Утро началось с переполоха.

— Чего там? Что случилось? — толкнул меня Юра, который попытался встать и тут же уселся обратно на солому, приложив руку к боку.

Я оглядел перепуганных военнопленных и вздохнул.

— Да уж ничего хорошего.

Соседей наблюдался явный некомплект. Из четырёх десятков человек в коровнике осталось немногим больше тридцати, остальные бесследно исчезли. И что совершенно не удивило, пропали именно те, процесс самоорганизации которых и привлёк моё внимание сразу, как только оказался помещён в барак.

Все крепкие здоровые мужики в самом рассвете сил. Ни одного раненого, ни одного юнца-новобранца они с собой не взяли. А ушли…

— Петя…

— Погоди! — отозвался я, поднимаясь на ноги.

А ушли они через не столь уж и узкое отверстие сточной канавы. Там — сразу за стеной яма для нечистот, но даже с головой погружаться не пришлось, выбрались и ушли. Все шансы у людей есть. Как минимум фора в три-четыре часа точно обеспечена.

Стало обидно, что не позвали меня, но быстро задавил сожаление об упущенной возможности спастись. Только-только от контузии отходить начал, так и мотает на каждом шагу, в подобном состоянии и километр пробежать бы не вышло.

А они — присматривались. Они — выбирали.

Да и чёрт с ними со всеми! Сам сбегу! Сам!

И остальных вытащу!

Кто-то из пленных запаниковал и бросился к воротам, принялся колотить в них кулаками и пронзительно орать, кто-то попытался оттащить и урезонить кликушу, началась свара и выяснение отношений. Да только было уже поздно. В приоткрывшиеся ворота коровника заглянула усатая физиономия, надсмотрщик вмиг оценил ситуацию и скрылся из виду, снаружи донеслись звонкие удары по железному листу.

Тревога! Тревога! Тревога!

На работы никого не повели, из каждого коровника выдернули по военнопленному, поставили в поле под присмотр поднявшихся на вышки пулемётчиков. Туда же в полном составе выгнали обитателей нашего барака, ещё и выстроили наособицу, что ничего хорошего не сулило. И рта не открыть — за любой шепоток мигом прилетало палкой или плетью.

Следить за военнопленными отрядили едва ли не половину надсмотрщиков, особенно злобствовал седоусый. Он точно был закреплён за нашим отрядом, был бледен и напуган, вот и срывался по поводу и без.

Солнце припекало, в ушах звенело, перед глазами мельтешили серые точки. Но — стою. И Юра стоит. Падать нельзя. Никак нельзя. Водой не окатят, скорее забьют до смерти.

Нестерпимо захотелось дотянуться до сверхсилы и сровнять тут всё с землёй, ещё и паника накатила, едва сумел нервозность обуздать. Усилием воли я заставил себя отрешиться от неприглядной действительности, сосредоточился на внутренней энергетике, погрузился в лёгкий транс и начал отслеживать уходящие от центрального узла отростки основного канала. Сейчас, когда появилась некая точка отсчёта — своеобразное начало координат, — продвижение заметно ускорилось, и пусть я пока что толком не понимал, каким образом это поможет восстановить сверхспособности, но работал, работал и работал. И не впустую — сумел увеличить длительность задействования маскировочной техники до десяти секунд, да и сознания от чрезмерных усилий больше не терял.

Восстанавливаюсь понемногу? Пожалуй, что и так.

Жаль только — недостаточно быстро.

Вездеход, два мотоцикла и грузовик с нихонскими пехотинцами прикатили часа через полтора. Никого из беглецов они с собой не привезли, и, судя по перекошенной физиономии выскочившего из легкового автомобиля офицера, погоня успехом не увенчалась. Я даже не столько радость за пленных испытал, сколько банальное злорадство.

Выкусите, макаки! Выкусите!

Из кузова через задний борт начали выпрыгивать пехотинцы, офицер что-то злобно проорал им, и я сумел разобрать слово «пять». Бойцы побежали вдоль нашего строя, принялись выдёргивать стоявших в нём людей и точно не случайным образом — хватали каждого пятого.

Стоявший рядом с Юрой вихрастый худощавый паренёк только взвизгнул, когда его вытянули их шеренги и ударом под ноги повалили на колени, а у меня буквально дыхание от страха перехватило. От страха и облегчения.

Обошлось. Пронесло! Не меня!

Офицер что-то коротко бросил подошедшему от конторского барака Отто Риттеру, и тот — уже не в сорочке с закатанными рукавами, а в шляпе и застёгнутом на все пуговицы пиджаке, — объявил нам:

— Этот и любой последующий побег будет караться казнью каждого пятого обитателя барака!

Два рядовых заломили руки первому из брошенных на колени военнопленных, заставив его наклониться вперёд, и офицер вытянул из ножен катану. Шеренга дрогнула, нихонские пехотинцы залязгали затворами, взяли нас на прицел.

— Да что ж вы… — только и успел произнести бедолага, когда вскинувший меч нихонец обрушил клинок ему на шею и почти её перерубил.

Хлестануло алым, пехотинцы отпустили дёрнувшееся в конвульсиях тело, и оно неподвижно распласталось на земле, вокруг начала растекаться лужа крови.

Офицер двинулся к следующему обречённому, и паренёк забился в руках бойцов завизжал, заорал:

— Господин Риттер! Господин Риттер!

Чиновник Лиги Наций выжидающе глянул на офицера, и тот с казнью торопиться не стал, нехотя указал скошенным остриём окровавленного меча на бившегося в истерике паренька. По требовательному жесту Отто Риттера того вздёрнули с колен на ноги, а после недолгого разговора, когда приговорённый отчаянно закивал, нихонский офицер кивнул, протёр клинок полученной от подчинённого тряпкой и сунул его в ножны.

Вот тут я господина Риттера прямо даже зауважал. Как видно, не все они там в Лиге Наций пустобрёхи. Есть и люди дела. Из строя выдернули шестерых, спасение пяти жизней уже само по себе оправдало существование комитета по делам военнопленных и перемещённых лиц.

Отто Риттер что-то резко бросил седоусому надсмотрщику, и тот чуть ли не вприпрыжку умчался к конторскому бараку, а мы так и остались стоять на солнцепёке, и пехотинцы отнюдь не торопились опускать винтовки, продолжали держать нас на прицеле. Вездеход с офицером укатил, и только. Даже выдернутым из строя пленным обратно встать не дали, паренька освободили, а остальным так и не дали с колен подняться.

Теперь-то что ещё, а?

Седоусый надсмотрщик пришёл в сопровождении десятка военнопленных и молодого человека, крепкого и мускулистого, в соломенной шляпе, просторного кроя брюках и сорочке с закатанными рукавами и выставленными на всеобщее обозрение помочами. С плеча непонятного молодчика свисал на ремне чёрный пистолет-пулемёт с прямым магазином, пояс оттягивала кобура.

Отто Риттер прищёлкнул пальцами, и ближайший к нам пехотинец ухватил за плечо Юру, дёрнул его к себе и повалил на землю. Я дёрнулся следом, и тут же от удара по затылку клацнули зубы, из глаз полетели искры. На ногах удержаться не удалось, встать с колен — тоже, обратно в строй меня вернули ухватившие под руки соседи. Приклад рассёк кожу, по шее и спине потекла горячая струйка крови, в голове — один только звон.

— Давай! — потребовал господин Риттер, и нихонский пехотинец сунул избежавшему казни парню свою винтовку.

Тот потянулся к рукояти затвора, но после резкого окрика вцепился одной рукой в шейку приклада, а другой в цевьё, шагнул вперёд и ткнул начавшего подниматься с земли Юру штыком. Остриё соскользнуло по рёбрам, мой товарищ охнул от боли, и тут же последовал новый удар. И ещё, и ещё, и ещё! Чуть ли не вслепую, а потому неточно, но часто, очень часто…

Паренёк колол и колол, не останавливался до тех пор, пока у него не вырвали винтовку и не оттащили от уже безжизненного тела. Господин Риттер передал её седоусому надсмотрщику, и тот подошёл к следующему пленному, ударил сильно и точно, будто свинью заколол, ещё и штык в ране провернул, чтобы уж наверняка. Нихонцы расступились, казнённый повалился ничком, не вздрогнул даже, так и замер на земле.

Да что ж это такое творится? Что вы за твари-то такие?!

Из-за прикушенной щеки рот наполнился кровью, и пока я отплёвывался, сумел худо-бедно обуздать эмоции и взять себя в руки, промолчал, принялся во все глаза следить за происходящим. Запоминать.

Винтовку передали долговязому парню из подошедшей к нам группы военнопленных, и тот замялся, заколебался, не желая пятнать руки убийством. Отказался. Уговаривать его не стали, молодчик с закатанными рукавами вытянул из кобуры пистолет и выстрелил в затылок. А винтовка перешла следующему.

Меня затрясло, навалилось ощущения полнейшего бессилия, подкатила к горлу тошнота. И всё это от одного-единственного вопроса: «а что, если бы пятым оказался я?!».

Вот что тогда, а?

Принял бы свою участь как должное или согласился спастись за счёт жизни товарища?

Оправдание бы легко нашлось: я ведь оператор! Я больше пользы родине принести способен! Много-много больше! Моя жизнь несравненно ценнее! Разве нет?

А что кровью повяжут — так не беда, выкручусь, сбегу, раскрою планы противника, покаюсь. Простят или нет — не так важно. Главное, буду жить. Жить!

Меня принялась колотить нервная дрожь, и поддерживавшие под руки соседи усилили хватку, перестарались даже. Вот боль и помогла успокоиться, начать мыслить рационально и ясно.

Никакой господин Риттер не чиновник Лиги Наций, а если и чиновник, это лишь прикрытие для совершенно иной деятельности. Вербовщик. Он точно вербовщик. И едва ли привлекает военнопленных к сотрудничеству с нихонским оккупационным корпусом, скорее уж работает на разведку одного из наших западных соседей.

А Оксон то, Средин, Айла или Танилия — значения не имеет, главное сейчас все эти рожи запомнить, а ещё имена и фамилии, особые приметы. Того выродка, что Юру заколол, зовут Василий Кутёнок, а седоусый надсмотрщик — Захар Кормич, это я знал точно. Надо разузнать и насчёт остальных. Непременно надо.

Пока наблюдал за продолжением казни, старался не упустить ни единой детали. Запомнить всё и всех. Потом ренегаты ушли, а нам приказали избавиться от тел. Под захоронение была приспособлена одна из силосных ям, и запах мертвечины там едва не сбивал с ног. Когда мы с соседом по строю скинули вниз тело Юры, я проследил за ним взглядом и сразу отвернулся, задавил тошноту. Помимо мертвецов в форме хватало внизу и покойников в штатском — мужчин и женщин. Не иначе там нашли свой последний приют работники фермы.

Прощай, Юра. Прощай! Наверное, стоило внимательней слушать тебя, а так не помню даже, откуда ты и где осталась семья. Пропускал мимо ушей всё, что не казалось важным, и вот оно как вышло…

Моего напарника согнул приступ рвоты, я ухватил его за плечо и потянул прочь. Мог бы и не спешить: в назидание обитателям других коровников нас оставили стоять на солнцепёке без воды и обеда. Время от времени кому-нибудь становилось плохо, и тогда соседям приходилось поднимать бедолагу и возвращать его в строй.

Ничего! Постоим. Выдержим…

Самолёт прилетел уже под вечер. Мы так и стояли неподалёку от одной из караульных вышек, пригляд за нами ослаб, кто-то в строю даже начал переговариваться, а кому-то сил хватало лишь на то, чтобы не падать от усталости. Сам я времени попусту не терял, погрузился в лёгкий транс и задействовал ясновидение для выявления всех изгибов своего центрального энергетического канала, протянувшегося от правого виска и до паховой складки.

Изнуряющая жара подействовала на сознание сродни лёгкому отупляющему наркотику, наверное, лишь эта оторванность от реальности и натолкнула на мысль, что канал представляет собой не кривую в пределах одной плоскости и даже не жгут с началом и концом, а скорее схож с жаберной щелью. Он вдруг представился мне многомерным разрезом, чья предельно запутанная бессчётными искажениями проекция и являлась центральным энергетическим узлом — изначальным и крупнейшим из всех; остальные были его отражениями и не более того. Именно поэтому смещение и последовавший за этим спазм вызвали блокировку входящего канала!

Жаль только я и понятия не имел, как распорядиться этим знанием. Да и разобраться в мешанине внутренней энергетики не смог, не получилось даже понять, стало её нынешнее состояние следствием спазма или именно оно и послужило его причиной. Тут было о чём подумать. И в первую очередь стоило поразмыслить о том, как нормализовать ситуацию. Увы, сколько ни ломал я голову, так и не сумел найти способ воздействия непосредственно на энергетический канал. Приспособить для этого технику маскировки не получалось, хоть тресни.

Впрочем, изучение внутренней энергетики занимало меня лишь до тех пор, пока в лагерь не пожаловали прилетевшие на самолёте нихонцы. Встречать их вышел тот самый офицер, что отдал распоряжение о казни, — очевидно, здешний комендант. После недолгого разговора он подвёл трёх худощавых мужчин в табачного оттенка военной форме с тёмно-зелёными петлицами к нашему строю, а когда тех заинтересовали пятна свежей крови, явно ответил что-то не то, поскольку самый возрастной из вновь прибывших, поднял крик. Распекал он коменданта долго и со вкусом, часто повторялся, и я, к своему немалому удивлению, кое-какие обрывки фраз даже понял.

«Брёвна», «отряд» и число — вроде бы семьсот и ещё сколько-то.

«Отряду нужны семь сотен брёвен» или «брёвна нужны отряду за номером семь с чем-то там сотен»? Пленных намеревались использовать на лесозаготовке, а комендант перестарался и слишком многих пустил в расход? Похоже на то. Вот бы его самого сейчас к стенке поставили!

Но нет, не поставили. Я вообще усомнился в своих выводах касательно услышанного, понял только что узкие погончики с одной звездой и двумя просветами позволяют безнаказанно повышать голос на обладателя погонов с тремя звёздами и единственным просветом. Стоит учесть на будущее, если вдруг подвернётся возможность языка взять.

Но это я так — больше хорохорился от страха. В носу буквально свербело от сверхэнергетических возмущений — кто-то из вновь прибывших совершенно точно был оператором, а значит, мог распознать оператора во мне.

Старший из прилетевших закончил отчитывать коменданта и что-то резко бросил совсем молодому нихонцу с парой звёзд на погончиках. Тот направился к началу строя, встал напротив первого из военнопленных и пристально уставился на него, после резко вскинул руку, и крепкий плечистый мужик враз обмяк, мешком повалился на землю.

Вторым стоял парень лет двадцати двух, ему тоже много времени не уделили. Взгляд, взмах — и пленный навзничь падает на землю. А вот следующий только покачнулся вперёд, но устоял, и его сосед — тоже. Дальше кто-то падал, а кто-то только морщился и оставался в строю, но и в тех, и в других случаях караульные на это никоим образом не реагировали.

Ну и как поступить, когда дело дойдёт до меня? Если собьёт с ног, тут ничего особо и не сделаешь, а вдруг устою? Не завалиться ли в этом случае на землю намеренно?

За миг до того, как нихонский оператор остановился напротив, я задействовал технику маскировки внутренней энергетики, и подстраховался отнюдь не напрасно: сразу уловил внимание и даже более — будто незримая рука в самое нутро проникла, пальцами зашарила. Только без толку это всё — внутри-то у меня чистое месиво и ни единого сверхджоуля!

На желтоватом лице оператора не отразилось ровным счётом никаких эмоций, он привычно уже вскинул руку, и я словно прямой в челюсть от тяжеловеса пропустил.

Щёлк! и выключили свет.

Глава 2

Из забытья вырвало жжение.

Подумалось, что меня бросили на солнцепёке, вот и обгорел, но сразу припомнил длинные тени и багряный закат, а ещё сообразил, что не валяюсь на земле, а сижу будто бы даже в кресле. И прожаривает меня очень уж знакомо — изнутри.

Эпицентр! Нихонцы столь сильно вклинились на территорию республики, что смогли доставить меня к Эпицентру! Но как они умудрились продвинуться так далеко от границы? Каким образом перебросили меня ни много ни мало на полтысячи верст к северу? И самое главное: на кой чёрт им это вообще понадобилось?!

Я разлепил глаза, и вопросов сразу поубавилось. Сначала отпал один, затем тошнота и резкие отголоски головной боли дали ответ на другой, тогда-то и встал в полный рост вопрос третий.

Зачем?

Зачем? Зачем? Зачем?!

Я летел в самолёте, и возникавшая то и дело в области диафрагмы пустота вовсе не была следствием головокружения после очередного сотрясения мозга, просто слегка проваливался в воздушные ямы переделанный для перевозки пассажиров грузовой аэроплан. Сидели мы в расставленных вдоль бортов креслах, притянутые к тем прочными брезентовыми ремнями, с зафиксированными руками и ногами. Кто-то покачивался в отключке, кто-то бился в беззвучной агонии, словно персонаж немого кино. И таких нас — три десятка человек. Все военнопленные.

И самое главное — впрочем, а самое ли? — прожигавшее моё нутро излучение испускал отнюдь не Эпицентр. Я предельно чётко ощущал пульсацию, та будто смычок неумелого скрипача рвала нервы, секла их неправильным ритмом, пыталась распилить череп, превратить меня в мычащее от боли животное.

Нечто подобное я испытывал, когда пытался отбить одной рукой четыре счёта, а другой три, но то действо доставляло лишь некий дискомфорт, здесь же меня буквально выворачивало наизнанку, и соотношение было не три к четырём, а девять к тринадцати.

О, да! Нас доставили к девятикилометровому источнику сверхэнергии в Джунго!

Самолёт двигался не напрямую к аномалии, он облетал её по широкой дуге, нарезая всё сужающуюся и сужающуюся спираль. Я знал это наверняка, поскольку в любой момент времени, несмотря даже на задраенные иллюминаторы, мог указать направление на неё, а стучавшие в моей черепной коробке отголоски энергетической пульсации с каждой секундой становились всё отчётливей и сильней.

И вроде бы куда более интенсивное излучение мог вынести, не сгорю, если только в самый центр не закинут! — но этот непривычный ритм буквально сводил с ума и причинял едва ли не физическую боль. Близость источника сверхсилы заставляла резонировать и без того гипертрофированный энергетический узел, он сокращался и пульсировал, я ощущал его как воспалённый внутренний орган, и это было донельзя мерзко. Меня словно разрывало изнутри.

Невольно вспомнилось, что операторы не способны полноценно задействовать сверхспособности вблизи чужих источников до тех пор, пока не адаптируются к особенностям местного излучения, и если я всегда наивно полагал, будто на прошедших инициацию в Эпицентре сие правило не распространяется, то теперь сполна оценил всю глубину этого заблуждения.

Но корёжило не всех. Не корёжило нихонцев. Два из пожаловавших в лагерь для военнопленных офицера приникли к видоискателям установленных в разных концах салона кинокамер, а по проходу с блокнотом в руках вышагивал тот самый парень, который и вырубил меня непонятным воздействием. Он был настроен на частоты излучения источника-девять, был синхронизирован с ним и потому никакого дискомфорта не испытывал.

Сволочь!

Я завидовал ему и ненавидел его. Ненавидел их всех.

Мой энергетический узел резонировал, дрожал и сокращался, показалось, будто в грудину воткнули скальпель и вскрывали нутро, заодно щедро сыпанув в рану солью. Полоса жжения протянулась от паховой складки до виска, пульсация незримым молотком крошила череп, и один из ударов оказался слишком силён.

Щёлк! — и что-то хрустнуло, что-то лопнуло, погас свет, пропали звуки.

Беспамятство!

Второй раз очнулся на снижении. Понял это по заложенным ушам. Иллюминаторы к этому времени уже открыли, и, когда самолёт заложил вираж, удалось разглядеть ленту реки и какие-то выстроенные неподалёку от неё в чистом поле корпуса, одно из которых было выстроено в форме квадрата. По соседству протянулась взлётно-посадочная полоса, на неё наш борт и приземлился. Несколько раз несильно подпрыгнул, немного ещё прокатился и замер точно напротив стоявшего наособицу от огороженной территории ангара.

Нихонские офицеры покинули самолёт первыми, на смену им пришло отделение пехотинцев под командованием кривозубого унтера. Часть бойцов рассредоточилась с винтовками вокруг аэроплана, остальные поднялись внутрь, принялись отцеплять военнопленных от сидений и выводить их наружу, а кого-то и выносить. Несколько тел они попросту скинули на землю, будто мешки с картошкой, не утруждая себя спуском по крутой лесенке покойников.

Четверо. Погибло четверо из тридцати.

Я едва стоял на ногах, комбинезон оказался перепачкан натёкшей из носа кровью, а энергетический узел так и продолжал резонировать, словно бы мы удалились от источника сверхсилы всего на несколько километров.

Хотя почему — словно бы? Так оно и было.

Но зачем? Зачем мы здесь? И что это за место?

Стены метра в три высотой, поверху — колючая проволока и фонари. На углах и у караулки рядом с воротами торчали караульные вышки с пулемётами, внутри периметра высились трёхэтажные корпуса, да ещё какие-то казармы были возведены чуть в стороне. Немного дальше протянулось длинное здание, сбоку от которого высилось что-то вроде котельной в четыре этажа высотой и с тремя кирпичными трубами. На лагерь для военнопленных этот комплекс нисколько не походил.

Офицеры укатили на легковом вездеходе, за теми, кто не мог передвигаться самостоятельно, подъехал грузовик, всех прочих отправили к воротам своим ходом.

Рвануть прочь? Мелькнула такая дурацкая мыслишка, мелькнула и пропала.

Стремление сбежать сейчас разве что на попытку самоубийства потянет и скорее всего — попытку неудачную. Догонят и дубинками рёбра пересчитают, а убежать — нет, не выйдет. И с винтовками караульных хватает, и пулемётчики на сторожевых вышках бдят.

Да и попробуй — побеги! Пока жалкую сотню метров до ворот прошёл, взмок весь. И эта пульсация ещё… Иду — и будто сам себя на незримую струну насаживаю.

Дерьмо какое!

Своим ходом на территорию непонятного учреждения зашли ровно двадцать два человека — с этим ошибки быть не могло, ибо нас сразу выстроили перед дощатым домиком-караулкой и пересчитали. Затем повели между корпусами, я украдкой огляделся и решил, что либо основная территория перегорожена ещё и внутренними стенами, либо нас пока что поместили в карантин для вновь прибывших.

У одноэтажного барака рядом с водонапорной башней караульные жестами велели раздеваться и начали по пять человек запускать в камеры дезинфекции. Я оказался во второй группе, поэтому заранее знал, чего стоит ожидать, успел зажмуриться до того, как ударили струи вонявшей химикатами воды. Рассеченную кожу на затылке немилосердно защипало, и помимо этого разом все свежие ссадины прочувствовал, но одновременно и облегчение испытал. После коровника-то…

На выходе вручили штаны и рубаху — из грубой ткани и слишком тесные, зато чистые, а вот обуви не выдали, так и погнали дальше босиком. Не покормили и даже не напоили, заперли всех скопом в какой-то сырой подвал с набросанными на не слишком-то чистый пол циновками.

С лязгом захлопнулась дверь, погрузив нас во тьму, и люди начали расползаться по вытянутому помещению. Тут вполне мог уместиться полный взвод, так что места хватило всем. В каменном мешке было душно и влажно, но не стояла та одуряющая жара, которая так изматывала в коровнике; я бы даже порадовался случившейся вдруг перемене в условиях содержания, когда б не пугающая неопределённость.

Оператора во мне не определили, загребли за компанию с остальными, но зачем? Зачем перевезли в Джунго к местному источнику сверхсилы? Какой от этого прок нихонцам? Вот такой, а?

Я этого не знал, зато был уверен, что ничего хорошего планы узкоглазых не сулят ни мне, ни моим товарищам по несчастью, и потому дожидаться их претворения в жизнь не собирался.

В темноте зазвучали разговоры, но я не посчитал нужным прислушиваться к ним, просто смысла не видел. Наверняка никто ничего не знал и знать не мог, да и в плен все попали примерно в одно время, рассчитывать услышать свежие новости с фронта не приходилось. Ну и к чему тогда время попусту терять? И без того работы непочатый край. Могу и не успеть…

Меня передёрнуло, и я взял себя в руки, очистил голову от страхов и дурных предчувствий, выровнял дыхание и сосредоточил ясновидение на центральном энергетическом узле. Тот больше не казался чем-то однородным и монолитным, он резонировал под воздействием излучения местного источника сверхсилы, искажался, менял очертания, колебался и, такое впечатление, даже немного смещался.

Само по себе это мне ничего дать не могло, но если изучить структуру, а после привести узел к норме…

Я не сдержался и оскалился. Тогда кто-то очень-очень сильно пожалеет, что привёз меня сюда. Может, и не сумею сбежать, зато напоследок хлопну дверью так, что всем чертям в аду тошно станет.

Хотя почему — не сумею? Ещё как сумею!

Но, увы, чем дольше я задействовал ясновидение, тем сильнее раскалывалась голова. Кое-что сумел понять, конечно, только под конец уже откровенно скрипел зубами. Ничего. Это ничего.

Справлюсь!

Спал урывками. Забывался ненадолго и моментально пробуждался с бешено колотящимся сердцем, когда вдруг пронзали сверхэнергетические помехи или включался свет. Помимо этого, иногда будили чьи-то стоны, изредка — крики и плач. И так — раз за разом, вроде бы даже кто-то в дверь колотить пытался, но быстро угомонился. В итоге я замучился ждать, когда наступит рассвет, хоть и прекрасно осознавал, что ничего хорошего он мне не принесёт. Он и не принёс, кто бы сомневался…

С лязгом распахнулась дверь, что-то коротко рявкнул караульный, и хоть никто не понял ни слова, пленные потянулись на выход. На циновке и у входной двери осталось лежать два тела — ночь пережили не все. Да и среди переживших хватало тех, кого стоило бы немедленно поместить под надзор врачей. Полопавшиеся сосуды в глазах, следы от кровотечения из носа и ушей, неуверенные и заторможенные движения, тремор конечностей, одышка, нервная дрожь и даже судороги. Таких — едва ли не половина, а остальные лишь чуть краше. Багровые, одутловатые и потные лица были решительно у всех. Я — не исключение.

Во дворе нам дали напиться и справить нужду, вновь не покормили, и даже так несколько человек скрутили приступы рвоты. У меня вода отчасти уняла резь в животе, но и только. Я уже не понимал, кружится голова из-за контузии и сотрясения, близости чужого источника или банального недоедания.

Унтер махнул дубинкой, что-то неразборчиво рявкнул и указал в сторону ворот. Вышли за них, миновали ангар и двинулись по дороге, тянувшейся через выжженную зноем степь. Сзади пристроился вездеход с офицерами, да ещё пяток конвоиров шагал по пятам и подгонял нас, будто пастушьи псы стадо.

Солнце только-только поднималось над горизонтом, но уже было жарко и душно, и к тому же ощутимо прогревало изнутри излучение местного источника. Близость Эпицентра сказывалась на мне даже сильней, но там не было и намёка на изматывающую неправильность, которая сейчас заставляла сокращаться и дрожать совокупность сросшихся в единое целое с нервной системой энергетических каналов и узлов — всё то, что и делало оператора оператором.

Не тот ритм, иная частота колебаний.

Мне здесь было не место.

Окутав клубами пыли, колонну обогнал грузовик, в кузове которого сидело четверо наших спутников из числа тех, кого не удалось привести в сознание по прилёту сюда. Я закашлялся и принялся отплёвываться, но шага не замедлил — отстающих поторапливали шагавшие следом конвоиры. Одним доставалось дубинками, других подгоняли штыками. Какой-либо необходимости в этом не было; судя по весёлому гоготу, нихонцы просто развлекались от скуки. Изредка на обочинах попадались полуразложившиеся тела в штанах и рубахах, вроде выданных нам, и мне нисколько не хотелось разделить участь этих бедолаг всего лишь из-за собственной нерасторопности, так что стиснул зубы и шагал, шагал, шагал.

С каждой минутой жарило всё сильнее, пот тёк ручьём, заливал и жёг солью глаза. Понемногу колонна начала растягиваться, и конвоиры, заставляя нас выдерживать заданный темп, принялись орудовать дубинками и прикладами винтовок всерьёз. Лично я пока что ещё мог напрячься и ускориться, но предпочёл не выделяться, вперёд не лез и держался середины отряда.

Кто-то упал и подняться не смог, забился в судорогах, изо рта повалила пена. Его добили штыком и за ноги оттянули с дороги, бросили среди пожухлой травы. Лохматый мужик, который бодро топал одним из первых, беспрестанно оглядывался и что-то неразборчиво бормотал себе под нос, вдруг рванул прочь, бессвязно вопя и размахивая руками. Не попытался сбежать, просто спёкся.

Стрелять ему вдогонку не стали, караульные как шагали за нами, так и продолжили идти, но откуда-то сзади донесся рык мощных моторов, и два мотоциклиста промчались по целине, будто бы даже наперегонки, соревнуясь друг с другом. Первый отставил ногу в сторону и зацепил ботинком беглеца, заставил его кубарем покатиться по земле. Второй чуть замедлился, но не остановился и не сошёл с мотоцикла, продолжил управлять им одной рукой, вытянул из ножен меч и ударил так, что даже с такого расстояния стало ясно: правки не требуется.

Караульные принялись орать и свистеть, мы потопали дальше.

До железнодорожной платформы посреди степи добрались минут через сорок, оставив в дорожной пыли ещё двух человек: одного слишком уж отставшего закололи штыками, другой захлебнулся кровью — так это выглядело со стороны.

Шли с востока на запад, оставив солнце за спиной, но даже так большую часть пути я шагал, уставившись себе под ноги — стоило лишь посмотреть вперёд, сразу начинало печь и ломить глаза. Поэтому и станцию заметил, лишь когда до той осталось не больше сотни метров.

Зрелище оказалось сюрреалистичней некуда: пронзительно синее безоблачное небо, желтовато-бурая бескрайняя степь, марево раскалённого воздуха над землёй и посреди всей этой пустоши — железнодорожная станция.

Бред? Мираж?

Но нет, не мираж. От платформы к источнику сверхсилы уходила прямая как стрела узкоколейка, тут же притулилась странного вида вагонетка, напоминавшая то ли поставленный на рельсы бескрылый самолёт, то ли автобус с двумя авиационными двигателями по бокам; кабину заменял зарешёченный салон, точнее даже — клетка.

И в этой клетке уже разместили военнопленных. Пустой грузовик стоял неподалёку, водитель и караульные отдали честь офицерам, и сразу засуетились техники, стали раскручиваться лопасти пропеллеров. Те загудели и превратились в смазанные круги. вагонетку начало потряхивать, но с места она так и не сдвинулась.

О нас на какое-то время позабыли, все тут же повалились на землю, задышали тяжело и неровно, будто загнанные лошади. Пока шагали, горячий воздух сушил кожу, а тут я словно в парной очутился, одежда вмиг промокла насквозь. Нестерпимо хотелось избавиться от скрипевшего на зубах песка, но во рту стояла сушь почище чем в пустыне, сплюнуть никак не получалось.

И всё же, как бы ни было мне сейчас паршиво, следить за происходящим я не забывал. И не я один.

— Какого чёрта? — озадаченно пробормотал подтянутый молодой человек с щегольскими усиками, который всего своего лоска не растерял даже после нескольких дней в лагере для военнопленных.

Я ничего ему не сказал, меня всецело захватили странные приготовления. Техники разом выдернули башмаки из-под колёс вагонетки, и та, стремительно набирая скорость, помчалась прочь. А впереди — марево раскалённого воздуха, впереди — источник сверхсилы!

«Кратчайшее расстояние между двумя точками — это прямая», — посетило меня воспоминание из гимназической программы и посетило отнюдь неспроста. Именно по прямой к источнику вагонетка сейчас и неслась. И скорость у неё была не пятьдесят километров в час и даже не семьдесят, а много-много больше. Меня аж могильным холодком пробрало.

На бешеной скорости отправили в энергетическую аномалию случайных людей и не по спирали, а напрямик! Что за бред?! Тут интенсивность излучения на несколько порядков быстрее подниматься станет, нежели при инициации в Эпицентре! А там ведь специально людей отбирают, не кого попало хватают!

Какой в этом смысл? Вот какой, а?

Но поразмыслить над увиденным не вышло, вагонетка умчалась прочь, а следом пришёл и наш черёд. Короткая передышка подошла к концу, конвоиры заорали и принялись щедро раздавать тумаки дубинками и прикладами винтовок, заставляя подняться на ноги пленных. Тех, кто излишне замешкался, поторапливали тычками штыков. Одного одутловатого дядьку, который так и не смог встать с земли, попросту закололи.

Я настолько вымотался, что захлестнувшая душу ярость была какой-то тусклой и невыразительной, будто прогоревшие угли пеплом подёрнуло. Загадал поквитаться, но так — между делом, голова была занята другим.

До источника сверхсилы я добегу и границу его пересеку без особых для себя последствий, но дальше-то что?

Вскроюсь же! И как тогда быть?

Зарычали движки мотоциклов, нихонский унтер указал мечом в сторону источника, после с жутким акцентом проорал:

— Бегом!

Караульные выставили перед собой винтовки, слаженно шагнули вперёд, и кто-то побежал, за ним потрусили остальные, бросаться на штыки безумцев не нашлось. Впереди-то ждёт неизвестность, а тут верная и не самая лёгкая смерть.

И потом — вдруг ещё улыбнётся удача?

Я-то наперёд знал, что не улыбнётся, но побежал вместе с товарищами по несчастью, стараясь не вырываться вперёд, но и не отставать. Следом неспешно покатили вездеход и грузовик, а парочка мотоциклистов принялась с рёвом закладывать резкие зигзаги в самом конце нашего растянувшегося отряда, пугая отстающих и едва не сбивая их с ног.

При иных обстоятельствах этот забег никаких неприятных ощущений не доставил бы мне вовсе, сейчас же близость чужого источника сверхсилы едва не сводила с ума. Энергетический узел, такое впечатление, обрёл материальность, на каждом шаге он дёргался и сокращался, пульсировал комком воспалённой плоти. Из-за боли и жжения в районе солнечного сплетения я никак не мог наполнить воздухом лёгкие, боль стреляла вверх и вниз, тело словно разрезали надвое невидимой алмазной струной. Неправильность бившегося в голове ритма доводила до безумия, энергия пыталась проникнуть в меня и рвала сведённый спазмом входящий канал, судорожные попытки сосредоточится на управлении ею ничего не давали. Не тот такт, не те частоты.

Беда…

С каждым шагом я словно насаживал себя на медленно вращающееся сверло, энергетический узел бился всё болезненней и резче, его едва не вырывало из меня, я попытался закрыться заземлением и не смог, поэтому и воспользовался техникой маскировки. В краткий миг между шагами переборол назойливую пульсацию в голове, повлиял на внутреннюю энергетику по давным-давно отработанному шаблону, и — сработало! Спазм никуда не делся, но на несколько секунд энергетический узел словно бы начал существовать в едином ритме с излучением здешнего источника сверхсилы, что полностью избавило от рези и жжения в груди.

Избавило полностью, но лишь секунд на десять или пятнадцать — на всё то время, пока я был способен удерживать технику активной. В общем — ненадолго. А дальше случился откат. Меня скрутила судорога, на ногах устоял едва ли не чудом. Я попытался хватануть разинутым ртом воздух и резко сбавил темп — ускориться не заставил даже рёв мотоциклетного движка за спиной. Меч плашмя ударил меж лопаток и повалил на землю. При падении я в кровь ободрал выставленные перед собой предплечья, зато резкая боль помогла очнуться и вновь начать дышать.

Поднялся, покачнулся, оглянулся. Приподнявшийся над сиденьем вездехода нихонский офицер следил за нами в бинокль, всё это было точно неспроста. Во всём этом был скрыт некий смысл. Не разгадаю его — сдохну.

Мотоциклист заложил крутой вираж и вновь покатил ко мне; я не стал дожидаться нового удара и припустил вдогонку за остальными, вернулся на своё место в середине растянувшейся вереницы военнопленных. А в голове в такт чуждому ритму местного источника билась одна-единственная мысль:

«Зачем это всё? Зачем это всё? Зачем?..»

Первого из нас зарубили минут через пять. Едва переставлявший ноги паренёк в конце колонны согнулся в три погибели и остановился. Я оглянулся на крик, когда его сбил мотоциклист, но, увы, шлепок мечом не заставил бедолагу двинуться дальше, и следующий удар начисто снёс ему голову. До нас долетели восторженные крики нихонцев.

Твари!

Вперёд я упорно не смотрел, бежал, уставившись под ноги, но и так глаза беспрестанно слезились, их словно запекало незримое пламя, а в груди всё пульсировала, пульсировала и пульсировала нестерпимая боль. Я выкладывался из последних сил и не понимал, каким чудом продолжают держаться на ногах остальные.

Они-то не операторы! Или им то лишь в плюс?

Но нет, зашатался и упал ещё один военнопленный, с ним церемониться не стали — зарубили сразу. И следующих двух — тоже. А вот дальше мотоциклисты сместились от хвоста колонны, покатили от неё по бокам, и очередного потерявшего сознание бедолагу, рухнувшего на землю прямо передо мной да так и оставшегося лежать, не убили, а забросили в кузов грузовика. И когда очередной мой товарищ по несчастью закрыл ладонью глаза, зашатался и упал на колени, его тоже не добили, а лишь огрели дубинкой по голове и погрузили в машину.

Я не забывал время от времени оглядываться, вот и отметил это немаловажное изменение. Упал ещё один, затем другой, и вновь вместо казни последовало куда более гуманное обращение. Кожу пекло всё сильнее и всё сильнее рвало энергетический узел; до внешней границы источника оставалось рукой подать, и больше уже я не сомневался и не осторожничал — упал сразу, как только рухнул, едва не пропахавший землю носом парень со шрамом на щеке, какое-то время бежавший бок о бок со мной.

Тотчас безумным страхом навалились сомнения, но стиснул зубы, остался лежать, изображая потерю сознания. И не прогадал — вместо удара мечом или тычка штыком, меня втащили в кузов пылившего за колонной грузовика. Тот немного проехал и вновь остановился, к нам забросили трёх военнопленных, а потом рядом устроили ещё одного, из ушей, носа и рта которого текла кровь.

И всё — остановились.

Пару минут ничего не происходило, затем грузовик развернулся и покатил прочь от источника сверхсилы. Я рискнул оглядеться и насчитал в кузове девятерых. Со мной — десять. Как видно, трое из нас сумели преодолеть внешнюю границу энергетической аномалии, и мне даже думать не хотелось, какими чудовищными отклонениями обернётся их инициация в качестве операторов.

Где-то позади застучали пулемёты, и мелькнула мысль, что отклонения и девиации — это не то, чего тем стоило бы опасаться. Вот дерьмо…

На обратном пути грузовик сделал остановку у железнодорожной платформы. Там забравшийся в кузов рядовой принялся тормошить военнопленных и приводить их в чувство с помощью нашатырного спирта. Очнулись все за исключением последнего — тот давно уже перестал сипеть, пытаясь втянуть в себя воздух, умер. Нас осталось девять.

Что я испытал по этому поводу? Ничего. Ровным счётом ничего. В душе всё выгорело, не порадовался даже тому, что на каждого из нас пришлось чуть больше из выданной конвоирами воды.

Но усталость — усталостью, отупление — отуплением, а вернувшуюся к платформе вагонетку с заляпанной кровью клеткой, заменявшей кабину, я разглядывал во все глаза.

Что же там такое произошло? И не ждёт ли то же самое нас?

Пока стояли, к источнику протопала колонна в полсотни молодых нихонцев в таких же штанах и рубахах, как и у пленных, но в форменных кепи на головах и деревянных сандалиях. Они слаженно поприветствовали наших караульных, а вот важного вида юнцы в военной форме, коих везли в том же направлении на грузовиках и легковых вездеходах, глядели по сторонам с показным высокомерием.

«На инициацию отправились, — решил я и в сердцах пожелал: — Чтобы вы все там сверхрезонанс словили, гады!»

Когда к платформе подъехал вездеход с сопровождавшими нас офицерами, на нём привезли двух из трёх забежавших на территорию энергетической аномалии военнопленных. Их в сознание приводить даже не пытались и к нам не перегрузили, да и по возвращении на базу сразу унесли куда-то на медицинских носилках. И труп из кузова — тоже.

Ну а остальным прямо во дворе одного из корпусов вручили по миске варёного риса и кружке чая. Рис был слипшимся и с камешками, а чай отличался землистым привкусом, но никто не жаловался, не оставили ни крошки, ни капли. И как-то разом отпустило, жизнь перестала такой уж беспросветной казаться. Не меня одного отпустило — остальные тоже расслабились, так что на особенности психики эффект было не списать. И отходняк после походов в Эпицентр таким образом тоже никогда прежде не проявлялся.

Начались негромкие разговоры, но пообщаться нам не дали и прямо в одежде загнали в душевые. На сей раз дезинфицирующим средством вода не воняла, я ещё и напился вволю, дабы какое-то время не зависеть от милостей надсмотрщиков.

В мокрой одежде нас отконвоировали в ближайший к воротам корпус, загнали в просторную комнату с железной дверью и крохотным зарешёченным окошком, на полу которой были раскиданы циновки.

Лязгнул засов, и молодой подтянутый человек с волевым лицом, выправка которого уже бросилась в глаза ранее, объявил:

— Меня зовут Родион Перовский…

А! Из бывших!

— Приятно познакомиться, — буркнул я, ушёл в дальний угол и улёгся на циновку, закрыл глаза.

— Да он контуженный, — подсказал молодой паренёк, в лагере для военнопленных живший в одном бараке со мной.

— Оно и видно, — с откровенным раздражением выдал Перовский. — Давайте знакомиться!

Я его призыв проигнорировал, остальные назвались, разместились на циновках, начали обсуждать события сегодняшнего дня. Мне было не до пустой болтовни, мне во что бы то ни стало требовалось поскорее снять спазм энергетических каналов. Снять спазм, восстановить способности к управлению сверхсилой и унести отсюда ноги, а заодно уничтожить всех, кто только попытается меня остановить.

Переполнявшие душу злость и страх вкупе с болью в измученном теле и гнетущей близостью источника сверхсилы до предела осложнили погружение сознания в поверхностный транс, необходимый для полноценной работы с ясновидением, для начала пришлось заняться обретением внутреннего равновесия.

Проще всего оказалось отрешиться от негромкого гомона голосов, вскоре он сделался однородным фоном, мало чем отличающимся от плеска воды. Куда больше проблем доставили жжение в стёртых ступнях и боль многочисленных ушибов, с этим помогло справиться лишь самовнушение, не сказать — самообман.

Голоса сокамерников сделались журчанием лесного ручья, циновка под спиной превратилась в поросший травой берег, натруженные ноги больше не горели, их обжигала ледяная вода, а боль в затылке вызывал не ушиб, а всего лишь попавший под голову острым краем камешек. Но убирать его мне было лень. Всё было лень, я просто наслаждался тишиной и спокойствием.

Уже начинавшее понемногу становиться привычным фоновое излучение взбаламутила волна энергетических помех, и я вывалился из транса, вновь в полной мере прочувствовал поутихшие было неприятные ощущения.

— Это что сейчас было? — забеспокоился жилистый парень с воспалённым шрамом поперёк левой щеки.

— А что такое? — удивился Родион Перовский.

— Аж проморозило всего, будто кто-то по моей могилке прошёлся!

Какой-то юнец нервно захихикал, а кряжистый мужик с руками в кожу которых намертво въелись пятна машинного масла, посоветовал:

— Сплюнь!

Парень отнёсся к совету с неожиданной серьёзностью и трижды сплюнул через левое плечо, словно это действительно ему могло сейчас хоть чем-то помочь. Но нет, конечно же — нет. Не могло.

Я сообразил, что ему удалось уловить сверхэнергетическое воздействие, призванное определить местонахождение всех обитателей этого непонятного места, но не посчитал нужным тратить время на объяснения. Вновь закрыл глаза, вновь представил себя лежащим на берегу лесного ручья и не просто представил, но заставил мозг поверить в нарисованную воображением картинку, отрешиться от неприглядной действительности.

Почти преуспел. Всё испортил металлический лязг. Своей неправильностью он разметал спокойствие транса, я встрепенулся и обнаружил, что это надсмотрщик отодвинул кругляш-заслонку дверного глазка и заглянул в камеру из коридора. Разговор как отрезало, но к нам никто не зашёл, стальной кружок вернулся на место.

Да что ж это такое?! Будто нарочно расслабиться не дают!

Но — не беда, с каждым разом мысленно переноситься на лесную поляну получалось всё проще, и очень быстро я вновь достиг того состояния, когда на первый план вышел дискомфорт, который причиняла близость источника сверхсилы. Фоновое излучение жгло не так уж и сильно, но его неправильность заставляла резонировать и сокращаться энергетический узел, и вот уже это обстоятельство игнорировать не было ровным счётом никакой возможности.

Солнце! Солнце и отголоски незнакомой мелодии!

Лучи не жгли, а согревали, да и ритм мало-помалу перестал вызывать тошноту. И тогда я погрузился в состояние абсолютного спокойствия. Обманул сознание и немного даже перестарался: безмятежность сменилась сном. Недолгим — почти сразу разбудили продравшие нервную систему энергетические помехи.

Дерьмо! Снова это небрежное поисковое воздействие! А пару минут спустя — очередной лязг заслонки дверного глазка.

Лагерь это для военнопленных или нет, жизнь его обитателей подчинена жёсткому распорядку, и с этим ничего не поделать. Придётся подстраиваться.

В следующий раз растолкали сокамерники.

— Просыпайся, контуженный! — потряс меня за плечо парень с воспалённым рубцом на щеке. — Твоя очередь!

Переход от умиротворённости лесной поляны к беспросветности камеры вызвал вспышку бешенства.

Моя очередь?! Да вы издеваетесь?!

Но от двери раздался резкий окрик по-нихонски, и я мигом вскочил с циновки, скрипнул зубами от пронзившей занемевшее тело боли, переборол головокружение и поспешил на выход, не желая получить дубинкой.

— Чего там? — только и успел шепнуть шагнувшему из коридора навстречу мужичку-механику.

— Опрос, — коротко ответил тот.

Разом от сердца отлегло. Опрос — это не страшно. Опросы и допросы, если без пристрастия, меня не пугали. А какое тут пристрастие может быть? Тут совсем в другом дело, совсем-совсем в другом…

В кандалы меня не заковывали — как был, так и повели по коридору. Конвоир спереди, конвоир сзади, оба с дубинками в руках, а у одного на поясе ещё и меч. И у дежурного, задержавшегося запереть камеру, тоже меч. Огнестрельного оружия не видно, но оно им и без надобности: все операторы.

На этаже шесть железных дверей, у выхода на лестничную клетку закуток со столом. Проход в боковой коридор перекрыт решёткой, ещё одна распахнута настежь, сразу за ней пролёт в пять ступеней и крыльцо.

Я старался не вертеть головой по сторонам, но и в землю перед собой отнюдь не пялился. Пока шли до соседнего корпуса, постарался запомнить прямую дорогу к воротам, возможные укрытия, караульные вышки и вообще всё, что могло пригодиться для побега. Ничего из ряда вон не приметил, но хоть понемногу в голове план лагеря начал складываться. Лишним не будет.

На входе в соседний корпус замешкался и тут же получил ощутимый тычок дубинкой в спину. Поторопивший меня конвоир что-то резко сказал, и я к своему немалому удивлению понял, что мне приказано пошевеливаться.

Следующий тычок направил в комнатушку, и сначала взгляд зацепился за освещённое лучами заходящего солнца окно с вмурованными в каменную стену прутьями решётки, следом перескочил на человека, дожидавшегося меня за небольшим, сплошь заваленным листами желтоватой бумаги столом.

Уроженцем страны восходящего солнца он не был совершенно точно, не слишком походил и на вольнонаёмного. Осунувшееся и очень худое лицо, покрасневшие глаза, спутанные седые волосы, одежда под стать нашей, только на выглядывавших из-под стола ногах — деревянные сандалии.

Небольшая привилегия толмача? Должно быть — так.

Усомниться в этих выводах заставил акцент. На курсах нас знакомили ещё и с наиболее распространёнными акцентами бывших соотечественников, проживавших ныне за рубежом, так вот — переводчик говорил с интонациями, характерными для переселенцев в Джунго.

— Фамилия, имя, дата и место рождения.

Второго стула в комнате не оказалось, пришлось отвечать стоя. Вопросы были стандартными, юлить и выкручиваться не возникло нужды, поэтому я прокачивал личность собеседника, пытался определить его статус.

Насколько помнил из статей в научно-популярных журналах, здешний источник располагался в пятидесяти — шестидесяти километрах к юго-западу от Харабы, а этот город после революции стал центром эмиграции, перебирались туда подданные прекратившей своё существование империи и в силу политических разногласий с новыми властями, и просто в поисках лучшей жизни. Толмачу было далеко за сорок, в Джунго он точно переселился в сознательном возрасте, но что его к тому сподвигло? И почему он здесь?

Один из конвоиров прохаживался по коридору, время от времени заглядывая в оставленную открытой дверь, второй принёс миску разваренных овощей и кружку бурого чая — того самого, с землистым привкусом, сунул их мне в руки, едва не расплескав.

Я с сомнением глянул на заваленный бумагами стол, где усердно работал кисточкой, записывая мои ответы, переводчик, и поставил глиняные посудины на пол, сам уселся рядом. Никаких приборов не выдали, пришлось есть руками. Овощи оказались безвкусными, дабы не давиться ими, попутно делал маленькие глоточки чая.

Переводчик торопить меня не стал и отложил кисточку, принялся разминать пальцы. Я воспользовался моментом и спросил:

— Уважаемый, а мы где вообще? — заметил, как сжались в нить узкие губы, и поспешил уточнить свой вопрос: — Что это за учреждение?

Толмач слегка расслабился и после недолгой паузы всё же соизволил ответить:

— Они называют это «Отряд 731».

— Они? — ухватился я за формулировку. — А сами вы?..

На лице переводчика не дрогнул ни один мускул. Не став ничего отвечать, он возобновил прерванный опрос, на сей раз начал выспрашивать об ощущениях, которые я испытывал во время сегодняшнего забега. Вот тут возникла серьёзная опасность угодить впросак, и я припомнил впечатления от своего первого приближения к Эпицентру, поделился ими.

Ответы толмача, такое впечатление, вполне удовлетворили, а вот сам он откровенничать оказался не расположен, проигнорировал один мой вопрос, затем другой, и я не стал на него давить, решив, что толку из этого не выйдет. Ещё и самому изворачиваться и юлить пришлось, когда речь зашла о том, доводилось ли когда-либо бывать в Новинске.

Моя внутренняя энергетика даже в нынешнем прискорбном состоянии была слишком хорошо развита, вот в итоге и решил подстелить соломку на случай более тщательного обследования, сообщив, что жил в Новинске некоторое время и даже пробовался в операторы, но ни в одну из трёх попыток так и не сумел приблизиться к Эпицентру.

Переводчик тут же достал погребённый под бумагами лист с новыми вопросами, которые предназначались для анкетирования операторов, но я отбрехался как-то, ничем себя не выдал. За время опроса солнце село и на улице успело стемнеть, к моему возвращению сокамерники успели вдоволь наговориться и уже угомонились, да и на самого как-то неожиданно резко навалилась усталость — только лёг на циновку и сразу провалился в тёмный омут забытья. Вроде бы ещё успел шум авиационных двигателей разобрать, но могло и пригрезиться.

Ночью несколько раз просыпался от колючих касаний пронзавших всё и вся энергетических конструкций. Неизменно некоторое время спустя загорался свет и доносился скрежет отодвигаемой заслонки — уж не знаю, что именно рассчитывал увидеть надзиратель, но своими обязанностями он не манкировал и на посту не спал. Ещё кто-то тихонько поскуливал, а кто-то в голос стонал, но точно во сне. И — храп.

Утром я проснулся с гудящей головой, ломотой в ногах и сильнейшей изжогой, из-за неё даже не так сильно хотелось есть. Родион Перовский взялся разминаться, к нему присоединилось ещё четверо сокамерников. Мужик с въевшимися в пальцы пятнами машинного масла предложение заняться утренней гимнастикой отклонил и перевернулся на другой бок, парень со шрамом на щеке и вовсе на него никак не отреагировал; как сидел, уставившись в одну точку, так и продолжил пялиться неведомо куда. Я остался лежать на циновке, а нервного вида молодой человек беспрестанно вышагивал от стены к стене, испуганно озирался и вздрагивал. Когда в очередной раз камеру пронзила волна энергетических помех, он и вовсе вжался в угол, словно привидение увидел.

К слову, сегодня ощутили некую неправильность и остальные — разом замолчали и принялись озадаченно переглядываться. Вчера столь высокой чувствительностью они похвастаться не могли, и об этом стоило бы поразмыслить, но мне было не до того, я усилием воли вернул себя на лесную полянку и достаточно быстро погрузился в состояние безмятежного равновесия, но только лишь этим на сей раз не ограничился и обратился к ясновидению, сосредоточился на центральном энергетическом узле.

Мои прежние попытки прочувствовать его канули втуне, но сейчас он резонировал под воздействием чуждого источника сверхсилы, а дополнительно был сведён спазмом и гипертрофирован, потому и без всякого ясновидения казался воспалённым внутренним органом, чем-то вроде отбитой почки или заходящегося в аритмии второго сердца. Вот я и представил, будто запустил в грудину призрачную руку и нематериальными пальцами ощупываю подрагивавший там энергетический клубок, дабы интерпретировать получаемые ясновидением образы. Структура узла была удивительно неправильной и запутанной, но мне удалось ухватить её и запомнить, дабы в следующий раз приступить непосредственно к этому этапу, минуя долгую подготовку.

— Соня, вставай!

Меня потрясли за плечо, вырвав из транса, и на контрасте с ускользнувшим состоянием абсолютной безмятежности неприглядная реальность и чуждость фонового излучения ударили, будто между молотом и наковальней оказался. Руки сами собой сжались в кулаки, но я тотчас обуздал вспышку гнева, скривился, поднимаясь с циновки, и покинул камеру вслед за остальными.

Уповал на завтрак, но не дали даже напиться, сразу выстроили вдоль стены. Мы так и стояли с четверть часа, потом только от соседнего корпуса подошли два незнакомых офицера. В отличие от скоротечного осмотра в лагере военнопленных, эти изучали нас куда как внимательней, и всё это время я чудовищным напряжением силы воли удерживал активной технику маскировки внутренней энергетики. Чуть сознание не потерял, да ещё потом, когда черноволосый надменный коротышка перешёл к моему соседу, пришлось давить рвавшие лёгкие кашель и перебарывать дурноту и головокружение.

Как на ногах устоял и ничем себя не выдал — даже не знаю, но обошлось. А вот нервного сокамерника караульные подхватили под руки и уволокли прочь, нас осталось восемь.

— Куда это его? — негромко спросил парень с начавшим подживать рубцом на щеке.

Ответа он не дождался; никто наверняка ничего не знал, а впустую чесать языком с риском получить дубинкой дураков не нашлось.

Дальше нас погнали к навесу с инструментом, неподалёку от которого рядком стояли неуклюжие на вид ручные тележки, сколоченные из грубо обработанных досок. Языковой барьер проблемой не стал: тычками, криками и жестами конвоиры предельно доступно и понятно велели катить их к воротам. На каждую приходилось по два человека, и когда Родион Перовский взялся разбивать по парам своих товарищей — хотя какие они ему товарищи? — мужик с въевшимися в ладони пятнами масла негромко проворчал:

— Быстро же они под дворянчика легли!

— Ничему людей история не учит, — поддакнул я.

Мужик поглядел на меня и спросил:

— Звать-то тебя как? Не контуженным же, не по-людски это.

— Пётр, — представился я, протягивая руку.

— А меня дядей Мишей зови, — сказал мужик, отвечая на рукопожатие.

Был он старше меня как минимум вдвое и на рядового или тем паче мобилизованного новобранца нисколько не походил, так что я воспринял просьбу о таком обращении как должное, и мы взяли одну тележку на двоих, покатили её к воротам.

Навстречу прогнали толпу гражданских — мужчин, женщин, детей. Задаваться вопросом, зачем они здесь, мне как-то совсем не хотелось, но смотрел и запоминал. Память у меня хорошая, дайте срок — всё припомню.

За ворота конвоиры не пошли, сдали нас у домика-караулки с рук на руки пятёрке пехотинцев. Рядовые были вооружены винтовками, ремень унтера оттягивали кобура с пистолетом и ножны короткого меча. И что интересно — лишь он один из всех был в армейских ботинках с обмотками, остальные носили традиционные для нихонцев сандалии.

Мы оставили в стороне взлётно-посадочную полосу и отправились прежним маршрутом в сторону источника сверхсилы. Вчера было не до того, а сегодня я не забывал вертеть головой по сторонам и куда внимательней оглядел примыкавшие к основной территории лагеря казармы. Именно — казармы. Они не были обнесены общей оградой с колючей проволокой, и сторожевые вышки там тоже не высились, зато хватало нихонцев. Раздетые по пояс, те проделывали какие-то упражнения, отрабатывали удары рукопашного боя и просто суетились. Было их… много. Очень много. Натуральный муравейник.

От ближайшей спортивной площадки строем побежали юнцы, поджарые и невысокие, пришлось остановиться и пропустить их. Один вильнул и в прыжке пнул нашу тележку, опрокинул её, со смехом ускорился и вернулся на своё место. Игру подхватили другие, а бежавшие следом вознамерились отработать пинки на военнопленных, но тут уж унтер рявкнул что-то резкое, и нас мигом оставили в покое.

— Макаки! — зло выдохнул дядя Миша. — Как есть — макаки!

Я не стал впустую молоть языком, поставил опрокинутую тележку на колесо, навалился на ручку, покатил её дальше. Шли мы по дороге, а не напрямик по целине, да и солнце ещё толком подняться над горизонтом не успело, но очень скоро меня пробрал пот. Интенсивность фонового излучения заметно усилилась, колебания излучения стали отдаваться много резче и злее, сегодня они казались уже не столь чуждыми, я самую малость свыкся с ними, но этого было недостаточно для того, чтобы избавиться от дискомфорта и открыться сверхсиле.

Шёл, потел, сипел. Вперёд упорно не смотрел, и без того заметно припекало глаза.

Навстречу попалась автоколонна, пришлось спешно уводить тележки на обочину. В кузовах грузовиков ехали молодые нихонцы в таких же рубищах как у нас — измождённые, но счастливые до невозможности. Караульные поприветствовали их, подняв винтовки. За грузовиками колонной по четыре человека в ряд топало ещё с полсотни новых операторов императорской армии.

Они все успешно прошли инициацию. Я знал это наверняка. Разве что разом усилившееся ощущение некоей неправильности подсказало, что без патологий и осложнений дело всё же не обошлось. А, быть может, мне просто хотелось в это верить.

И — да, фоновое излучение сегодня забивало ясновидение чуть меньше вчерашнего. Организм постепенно свыкался с близостью чужого источника, приспосабливался к новым условиям. Пусть я сейчас и не смог бы полноценно оперировать сверхсилой, даже пребывай мои энергетические каналы в полном порядке, но теперь, по крайней мере, сама мысль об этом больше не вызывала дурноту. Тоже немало, если разобраться.

Пригнали нас к железнодорожной платформе. Там стояло несколько грузовиков, солдаты перекладывали в их кузова тела погибших при срыве инициации соискателей, и даже на первый взгляд процент отбраковки оказался на порядок выше, нежели у нас. Хотя, чего уж греха таить, и был куда меньше, нежели мне того хотелось.

Здесь же несколько человек отдраивали зарешёченную кабину вагонетки, на перроне лежали джутовые мешки, все в бурых пятнах, через дерюгу сочилась красная слизь. Впрочем, не слизь — кровь.

Вот мешки с останками и пришлось укладывать на тележки. Ещё к платформе стаскали тела военнопленных, погибших во время вчерашнего забега к источнику сверхсилы, их тоже поручили нашим заботам. Мы уже закончили с погрузкой, когда подъехал офицерский вездеход и унтер засуетился, будто известное место скипидаром смазали, велел нам рыть могилку. Точнее — могилку нужно было разрыть.

Несмотря на крики, пинки и зуботычины, приступили мы к работе без всякого энтузиазма. Ему и так неоткуда было взяться, а тут ещё и непонятно, не прикопают ли в этой могилке тебя самого.

Впрочем, долго возиться не пришлось — и углубились-то всего на пару штыков, прежде чем заступы начали утыкаться во что-то твёрдое и, судя по характерному стуку, деревянное.

Откопали мы в итоге ящик два на полметра, сколоченный из неошкуренных досок. Нас тут же отогнали прочь, открывать его взялись сами нихонцы. Содержимое я не разглядел, но вид исцарапанной изнутри и перепачканной кровью крышки заставил заподозрить самое худшее.

Открывший гроб рядовой шустро отбежал от могилки, и сразу меня ощутимо продрало помехами какое-то неряшливое воздействие. Послышался шорох осыпающегося песка, а потом обитатель гроба рывком сел: серый, одутловатый и, вне всякого сомнения, мёртвый!

Я узнал его: это был один из тех, кто прошёл инициацию во время вчерашнего забега. Стал оператором вопреки всему и вот как кончил — оказался закопан заживо, превратился в…

Нужного слова я подобрать не сумел. Мёртвые бельма закатившихся глаз ничего видеть не могли, голова торчала под каким-то неестественным углом, а изо рта торчал разбухший язык, но существо выбралось из гроба и выпрямилось, замерло, покачиваясь на краю могилы. И я знал наверняка: им не управляют телекинезом, тут что-то другое. Нечто несравнимо более жуткое и опасное.

Я попятился к платформе и потянул за собой дядю Мишу. Остальные военнопленные попятились за нами, и никто из караульных не велел вернуться обратно, им было сейчас не до нас. Офицер с двумя звёздами, от которого и расходились энергетические помехи, хрипло выдохнул, и тут же мёртвое тело сначала рухнуло на колени, а потом повалилось ничком. Повинуясь резкому окрику, унтер обнажил меч, шагнул вперёд и едва успел отскочить, когда покойник неуловимым движением выпростал из-под себя руку и едва не сцапал его за лодыжку.

Мертвец встал с земли, и его глаза больше не были тусклыми, теперь они словно подсвечивались изнутри, и сияние это беспрестанно разгоралось.

Захлопали винтовки, тронутую разложением плоть начали прошивать тяжёлые пули, но ходячего мертвеца это не остановило, как не сумели остановить его энергетические жгуты, опутавшие руки и ноги. Но вот затормозить они его затормозили, и подскочивший со спины унтер на сей раз не сплоховал и ударом меча снёс голову покойника с плеч. И всё — квази-жизнь мигом оставила покойника, он рухнул на землю.

Нисколько не тронутую разложением голову убрали в деревянный ящик, а тело, когда караульные согнали нас обратно, пришлось грузить на одну из тележек.

— Что за чертовщина тут творится? — хрипло выдохнул дядя Миша. — Матерь божья, спаси и сохрани!

Я не рискнул ответить, приналёг на ручку тележки, спеша присоединиться к остальным и поскорее отсюда убраться. Оставшаяся разрытой могилка пугала меня до дрожи в коленях.

На обратном пути мы вдобавок к нашему жуткому грузу собирали разбухшие и вздувшиеся трупы разной степени разложения, оттащенные с дороги на обочину. Распределять их взялся Перовский, но мне было слишком плохо, чтобы устраивать скандал, едва на ногах стоял. Да и повода, если честно, достойного не нашлось, все тележки оказались загружены больше некуда, ни одну порожняком не катили.

Ещё и возвращаться приходилось на восток, поднявшееся над горизонтом солнце слепило глаза и заставляло либо щуриться, либо опускать лицо к заваленной полуразложившимися телами тележке. Поначалу у меня от рвотных позывов так и сводило рёбра, а некоторых выворачивало наизнанку и не по разу.

Думал, местом упокоения погибших станет братская могила, ожидал даже, что именно нам её и поручат копать, но вместо этого пришлось делать крюк до берега реки. К дощатому мостку военнопленных не подпустили, трое караульных взяли винтовки наизготовку, а пара назначенных унтером бойцов принялась закатывать на помост тележки и вываливать их жуткое содержимое прямо в воду.

— Животные, — процедил дядя Миша, но тихо-тихо, чтобы никто кроме меня не услышал.

Я молча кивнул, не стал говорить, что мёртвым всё равно, а нам мороки меньше.

Неправильно это. Так нельзя.

По возвращении в лагерь, нас повели в корпус с душевыми, и я несколько даже воспрянул духом, радуясь скорой возможности напиться. Вот и расслабился, вот и не сообразил сразу, что загнали в совсем другое помещение с глухими каменными стенами. Опомнился только, когда за спиной с металлическим лязгом захлопнулась массивная дверь.

Господи, теперь-то что ещё?!

Глава 3/1

Железная дверь не шелохнулась, сколько её ни толкали; стояла как влитая. Вместе с темнотой навалилась паника, какие-то животные инстинкты требовали выбраться отсюда любой ценой, но не выбраться, если только с разбегу голову о стену не проломить. А какой смысл тогда суетиться? Каменный мешок два на три метра и до потолка можно рукой достать, даже на цыпочки не вставая, нам всем так и так воздуха надолго не хватит.

— Да угомонитесь вы! — прикрикнул на колотивших в дверь мужиков Родион Перовский. — Хотели бы убить, убили бы!

В другой ситуации посмеялся бы над такой откровенной наивностью, а тут внял голосу рассудка и уселся на пол в дальнем от входа уголке. Если уж этот дворянчик не желает лицо терять, чем я хуже? Да и нет смысла уподобляться курице с отрубленной головой — если нас взялись убивать, криком делу не поможешь.

И всё же сидеть сложа руки я не собирался. Пусть оперативно восстановить сверхспособности шансов было откровенно немного, имело смысл хвататься за любую возможность спастись, сколь бы мизерной она не представлялась. Откинувшись спиной на стену, я, хоть в каменном мешке и стоял кромешный мрак, закрыл глаза и погрузил сознание в транс, дабы мысленно вернуть себя на лесную поляну, а там слегка подкорректировал окружающую действительность. За спиной древесный ствол, в затылок колет сучок, а ручей плещется сильнее обычного, заглушает испуганные голоса.

Призрачная рука погрузилась в грудь и начала ощупывать энергетический узел, пытаясь разобраться с его структурой. Неровная пульсация сего нематериального органа занятие это нисколько не облегчала, но мало-помалу наметился прогресс. Узел был одуряюще неправильным, словно бы составленным из одних только искажённых и перекрученных пространственных разрезов.

Или же разрезов непосредственно в моей душе?

Я хотел было отбросить эту нелепую мысль, но вдруг сообразил, что именно она и является ключевой. И, если взять за основу предположение, что центральный энергетический узел является многократно искажённой проекцией входящего канала, для оценки его структуры потребуется не столь уж и сложный мысленный эксперимент. Я даже начал разворачивать разрезы и сопоставлять их с этапами моей нестандартной инициации, да только почти сразу отвлёкся на радикальные изменения, происходящие в воображаемой вселенной.

К полянке приближался лесной пожар. Мелькали не столь уж далёкие языки пламени, взлетали к небу искры, так и веяло жаром. От удивления я вывалился из транса и обнаружил, что по лицу стекают капли пота, а рубаха и штаны уже мокрые — хоть выжимай.

Какого чёрта?!

Нас ведь не поджаривали, стены и пол не обжигали кожу, напротив — казались чуть холоднее воздуха!

Точно! Дело в раскалённом воздухе, который задувал в каменный мешок через невидимые в темноте отверстия под потолком.

Жарко, жарко, жарко…

А ещё, я сообразил это с некоторым опозданием, заметно подскочил энергетический фон. Поступающий в помещение воздух нагревался не печью, его температуру повышали операторы, и делали они это на редкость неряшливо, с весьма существенными потерями сверхсилы. Или же так всё и задумывалось?

Мои сокамерники шумно обсуждали происходящее, кто-то надсадно сипел, пытаясь отдышаться, кто-то сыпал проклятиями.

— Ну чего вы раскудахтались? — послышался раздражённый голос дяди Миши. — Нешто в парилке ни разу не парились? Может, у басурман этих так заведено? Вшей выводят!

— Как бы они так нас не вывели, — возразил кто-то, но температура воздуха уверенно повышалась, скоро всем стало не до пустой болтовни.

Мне — тоже. Лежал, скорчившись в уголке, обливался потом и дышал неглубоко, втягивал горячий воздух через прикрывшую рот ладонь, пытался перебороть дурноту. Переполнявшая душегубку сверхсила проникала в меня, растворялась в крови, заставляла всё сильнее и резче пульсировать энергетический узел. В груди что-то рвалось и сминалось; я скрипел зубами и пытался если и не снять спазм, то хотя бы не допустить дальнейшего усугубления ситуации.

Техника маскировки внутренней энергетики предназначалась совсем для другого, поэтому задействовал лишь отдельные её элементы, то увеличивая нагрузку на каналы, то пробуя её ослабить. Первое рвало нервную систему в клочья, второе даровало краткую передышку, и вот на этом контрасте я и стал балансировать, не позволяя сознанию ухнуть в бездонную яму забытья. Могу ведь и не очнуться!

Не знаю, сколько длилась эта пытка, всякое ощущение времени пропало вскоре после того, как мы оказались заперты внутри, главное, что нихонцы не поставили перед собой задачу уморить нас окончательно и бесповоротно. Лязгнул засов, распахнулась дверь, повеяло свежим воздухом.

Самостоятельно выбраться из раскалённого каменного мешка смогли не все, некоторых пришлось выволакивать наружу под руки. Сам я никому помочь был не в состоянии, выполз наружу на четвереньках, да так и распластался в коридоре на холодном каменном полу. Но перевести дух не дали, сначала нас пинками погнали в душевые, где исхлестали струями холодной воды, потом выдали то ли обед, то ли ужин: по миске риса на человека и огромную кастрюлю с чаем на всех.

Первую кружку я осушил в один присест и сразу набрал ещё. Остальные от меня не отставали, но не всем это пошло на пользу: парня со шрамом начало полоскать даже прежде, чем он приступил к еде. А мне — нормально. Ещё в душевой дурнота отступать начала, а напился, и вовсе отпустило. Правда, снова пропотел, а в глазах, такое впечатление, сосуды полопались, но это ерунда. Жив — и ладно.

Впрочем, после третьей кружки чая слегка поплохело и мне. Не в плане желудка — просто голова закружилась, и до камеры еле доковылял. Да ещё оттуда почти сразу пришлось тащиться на очередной опрос. На сей раз переводчика интересовали не только ощущения во время сегодняшнего приближения к внешним границам источника сверхсилы, но и самочувствие в душегубке и после выхода из неё.

— Отвратительные! — резко заявил я и попробовал возмутиться: — Послушайте, уважаемый, есть же конвенция об обращении с военнопленными! Кто в лагере главный? Он должен узнать о том, что здесь творится, и принять меры!

— Отвечайте по существу!

Я поумерил пыл и понизил голос, но на попятную не пошёл.

— Вы можете сказать, кто здесь главный? Неужели это такой большой секрет?

Толмач закусил кончик кисти и глянул на меня с каким-то даже сожалением, будто на слабоумного, но всё же уступил.

— Командует тут генерал-лейтенант Исии.

— О как! — вполне натурально удивился я. — Думал, какой-нибудь полковник или даже майор, а тут цельный генерал…

Переводчик мою реплику пропустил мимо ушей и вернулся к расспросам, больше ничего из него вытянуть не удалось, да я и не усердствовал особо, опасаясь перегнуть палку, просто отложил имя в копилку.

По возвращении в камеру я принимать участие в обсуждении событий сегодняшнего дня не стал, сразу улёгся на свою циновку и закрыл глаза. Погрузиться в нужное состояние отрешённости получилось неожиданно легко, и я продолжил начатое в душегубке: принялся варьировать воздействие на энергетический узел, желая свести на нет негативное влияние здешнего источника сверхсилы. Увы, подобрать должную интенсивность усилий не вышло, так впустую и провозился до позднего вечера. Потом уснул.

Утром выдали по сухарю и кружке чая, от землистого привкуса которого меня уже начало воротить. Парень со шрамом и вовсе ни глотка не сделал, аж позеленел от одного только запаха, а вот я выпил всё до последней капли. Ну не травят тут нас в самом-то деле! Душегубка мало чем от парных в первой лаборатории отличалась, если разобраться, а чай этот вполне может той же цели служить, что и травяные сборы. Уж точно не повредит.

Дальше нас построили и повели куда-то вглубь территории лагеря. У одного из корпусов нихонцы в противогазах и прорезиненных плащах грузили в кузов грузовика вытянутые мешки, вне всякого сомнения, скрывавшие в себе тела. Аж холодок по спине пробежался. Куда ведут-то? Не очутимся ли вскорости в таких же мешках?

Отконвоировали нас в больницу. Нет, иероглифы на вывеске я не разобрал, подсказкой стал густой запах дезинфицирующих средств. В приёмном покое всё буквально блестело, но это меня нисколько не успокоило, и когда нихонец в белом халате, проткнув иголкой резиновую пробку бутылька с прозрачной жидкостью, принялся наполнять шприц, я не просто напрягся, но и машинально отступил к двери.

Точнее — только лишь наметил движение, и сразу что-то кольнуло в основание затылка. Я враз потерял контроль над телом, покачнулся и стал заваливаться назад. Невесть откуда взявшийся за спиной сухонький медбрат не дал грохнуться на пол, подхватил под руки и уложил на кушетку, начал закатывать рукава моей рубахи.

А я — ни рукой пошевелить, ни ногой. Только и могу, что моргать и дышать!

Парализовало!

В вену на левой руке впрыснули содержимое шприца, и по ней будто бы жидкий огонь потёк — забился бы в корчах, если б только мог. В вену на правой руке воткнули иглу капельницы. Неведомым образом обездвиживший меня медбрат отрегулировал систему, и по трубочке заструилась некая красная субстанция.

Кровь?!

Вспомнился вопрос толмача о группе крови, а дальше пространство и время исказились, и я выпал из этой реальности, перестал существовать.

Очнулся всё так же на кушетке, вроде бы даже с полным набором конечностей и внутренних органов, а ещё с идущей кругом головой и пересохшим ртом. Хотел пошевелиться — не вышло. Разом навалилась паника, но переборол её, погрузился в медитацию и некоторое время спустя достиг… нет, не просветления, всего лишь состояния внутреннего равновесия. Энергетический узел так и оставался сведён спазмом, но близость и чуждость здешнего источника сверхсилы больше не заставляла его резонировать, теперь они существовали в едином ритме. Я вновь был способен оперировать сверхсилой, дело оставалось за малым — до неё дотянуться.

Увы, не вышло. Чёртов спазм!

Воткнутую в основание затылка стальную булавку выдернули только вечером, весь день так и провалялся бесчувственной колодой на кушетке. Пролежней, конечно, не заработал, но и сразу восстановить контроль над телом не сумел. С этим помогли конвоиры. Когда они принялись обрабатывать меня дубинками, мигом очухался и заковылял на выход, а вот парня со шрамом так и оставили в палате.

Но на одной только силе воли далеко не уйдёшь, и в коридоре меня скрутило не на шутку, ладно хоть навстречу как раз несли носилки, навалился на стену, вроде как освобождая проход. Заодно перевёл дух и почесал левую руку, вену которой нестерпимо пекло. Кто б ещё сказал, что за гадость вкололи! Как бы так не загнуться. Худо, очень худо…

Вот тут я и углядел, что санитары тащат нашего нервного сокамерника, которого не видел со вчерашнего дня. Все гадали, куда тот запропал, и вот он — голый по пояс, с синюшной физиономией и затянутым на шее жгутом из порванной на лоскуты рубахи. Удавился, бедолага.

Я бы ему посочувствовал, да всю жалость на себя уже израсходовал, до донышка запас опустошил. Получил дубинкой по спине, отлип от стенки и поковылял дальше. В камере бессильно повалился на циновку, не сразу даже дяде Мише ответил, когда тот сел рядом и спросил:

— А Глеб где?

Стены помещения вращались вокруг меня, и под стать им кружились мысли.

Глеб, Глеб, Глеб…

— Это кто? — уточнил я, не в силах припомнить среди своих знакомых человека с таким именем. Глеб Аспид, если только, да при чём здесь он?

— Отстань ты от него! — попросил кто-то из сокамерников. — Что с контуженного взять?

Но дядя Миша совета не послушал.

— Ну Глеб! — повысил он голос. — Со шрамом на щеке!

— А-а-а! — протянул я, немного даже стыдясь того, что всецело погрузился в собственные проблемы и совсем позабыл о коллективе. — Глеба в палате оставили. Не знаю, что такое вкололи, сам чуть дуба не дал…

— Всех нас эти нелюди со свету сживут! — заявил Родион Перовский. — Бежать надо! Бежать!

— Да как тут убежишь-то? — усомнился кто-то. — Застрелят!

— Плевать! Лучше в бою погибнуть, чем так… Вы же таскали сегодня покойников! Вы же видели, что с ними выделывали! В морозильных камерах держали, а потом руки-ноги отрезали! Хотите такое?

— Мы военнопленные!

— И что с того? Думаете, их это остановит?

Как ни странно, на сей раз я был с дворянчиком всецело согласен, но у меня имелись куда более неотложные дела, нежели высказываться в его поддержку. Зажмурился и привычным уже образом отрешился от головной боли и ломоты во всём теле, сосредоточился на центральном энергетическом узле. Он вновь резонировал и дрожал, и я осторожным воздействием стал возвращать его к равновесию. Выверять усилия приходилось с воистину хирургической точностью, провозился долго и даже очень, но в результате своего всё же добился.

А добившись — почивать на лаврах не стал, и начал снимать спазм примерно тем же образом, как разминает забитые мышцы массажист. При этом напрямую на энергетический узел воздействовать я и не пытался, всю работу выполняло фоновое излучение. От меня требовалось лишь некое время удерживать узел в равновесии, если угодно — сохранять внутреннюю невесомость. Этого на занятиях сверхйогой от меня требовала Федора Васильевна, но прежде и близко к подобному состоянию не приближался. А тут — припекло, тут — жизнь заставила. Пусть понемногу, пусть с приложением невероятных усилий, но что-то начало вытанцовываться. Такое впечатление — даже дышать легче стало.

Концентрацию нарушил лязг запора и скрип петель, двое конвоиров закинули в камеру Глеба и сразу захлопнули дверь. Парень был едва жив, сразу началась суета, пришлось на время отложить свои экзерсисы. Заодно дух перевёл.

— Главное пробиться к ангару, — вернулся к прерванному разговору Перовский. — Самолёт прилетает каждый вечер и улетает на рассвете. Ночью он стоит здесь. На нём и сбежим.

— А ты сможешь им управлять? — усомнился долговязый парень.

— Ну разумеется! — оскорбился Родион. — Я — военный лётчик! Главное пробиться к ангару, а там без проблем транспортник в воздух подниму! Тут и говорить не о чем!

— Не забывай о пулемётчиках на вышках, — буркнул дядя Миша.

— Это проблема, — подтвердил Перовский. — У караульных на территории лагеря при себе огнестрельного оружия нет, придётся брать караулку. На этаже самое меньшее шесть камер, полсотни человек — это сила. Справимся, главное только нейтрализовать охрану…

Дворянчик принялся вычерчивать пальцем в пыли схему лагеря, и оставалось лишь позавидовать его железной воле и бронебойной целеустремлённости. Сам бы я так не смог. Сам-то я без сверхспособностей — ноль без палочки. Но скоро, пожалуй, уже даже завтра…

А без сверхспособностей тут в любом случае никак, тут все караульные — операторы. И это не предположение, это бесспорный факт.

— А топлива хватит до наших дотянуть? — забеспокоился кто-то из военнопленных.

— Понятия не имею, — признал Перовский. — Но это единственный реальный способ оторваться от погони. Пешком или даже на машинах не уйти.

Я решил, что и дальше отмалчиваться просто глупо, вот и сказал:

— Мы километрах в пятидесяти к юго-западу от Харабы.

Перовский оглянулся на меня и резко выпалил:

— Откуда знаешь?

Я не сдержался и позволил себе глумливую ухмылку.

— В Джунго, конечно, два источника сверхсилы, но один из них находится на высоте восьми тысяч метров над уровнем моря!

Родион проигнорировал мой тон, кивнул.

— Это понятно. Вопрос в том, где именно расположен другой.

— Другой расположен в шестидесяти километрах к юго-западу от Харабы, — заявил я, вздохнул и добавил: — Научный факт.

— Уверен? — спросил дядя Миша и передёрнул плечами, когда камеру прошило воздействие поисковой конструкции.

— В журнале читал.

— Читал он! — фыркнул кто-то из сокамерников, а вот Перовский принял мои слова на веру.

Он потёр переносицу и произнёс:

— От Харабы до Всеблагого по прямой пятьсот вёрст. Даже с перегрузом в два конца слетать сможем.

— В два не надо, — усмехнулся дядя Миша, присмотрелся к начерченной в пыли схеме и ткнул в неё пальцем. — Здесь электрическая подстанция. Если вывести её из строя, погаснут прожектора.

— Учтём.

— Тут ещё какой момент, — вздохнул я, — на подготовку рывка будет не больше получаса, потом объявят тревогу.

— С чего это? — воззрился на меня Перовский.

Я обвёл всех рукой.

— Сквозняк сейчас ощутили? Будто стылостью потянуло, так?

Сокамерники переглянулись, и долговязый тип со свёрнутым набок носом раздражённо бросил:

— Да что ты мелешь?!

— И немного раньше ощущали. И через полчаса снова ощутите. Это нихонский оператор проверяет, все ли находятся на своих местах. Застанет кого-нибудь за пределами камеры или надзирателей не найдёт, сразу тревогу поднимет.

В ответ послышался нервный смех.

— Мы же не операторы, дурилка! — заявил долговязый. — Это просто сквозняк!

— Ты подумай лучше, где мы и что с нами делают!

Перовский выставил руку.

— Погоди, Прокл, — попросил он и уставился на меня. — Хочешь сказать, из нас операторов готовят? И зачем это макакам?

Я пожал плечами.

— Экспериментируют, поди. Как подопытных используют.

Невысокий рыжий живчик с обгоревшим на солнце лицом вскочил на ноги.

— Так это здорово! Мы же молниями швыряться сможем! Нам и оружие не понадобится!

В компании операторов сорваться в побег было бы несравненно проще, но энтузиазма этого простака я отнюдь не разделял. И дело было даже не в обязательно последующим за инициацией усилении режима или элементарной неопытности моих сокамерников, просто для обретения контроля над сверхсилой требовалось дополнительно настроиться на источник, а этого никто с подопытными кроликами проделывать не станет. Нас не поведут в кинозал, нам не поставят плёнки с гипнокодами, нас попросту накачают снотворным, а потом…

Гадать, что будет — о, нет! — было бы потом, я не посчитал нужным, и осадил рыжего живчика:

— Те, кто в первый день вперёд убежали, инициацию точно прошли. Где они теперь, а?

Перовский кивнул и веско произнёс:

— Ждать не будем!

И вот с этим высказыванием я спорить не стал, почесал руку, вновь улёгся на циновку и вознамерился вернуться к медитации, но слишком увлёкся, пытаясь отрешиться от головной боли и ломоты во всём теле, уснул.

Утром еле встал. Буквально. И вроде бы непосредственно с пробуждением проблем не возникло — кое-как продрал глаза да и уселся на циновке, но только попытался пошевелить онемевшей левой кистью, и стены камеры вокруг меня так и завертелись. Когда немного очухался, то потянул рукав вверх и вновь едва не отключился, навалился спиной на стену, а в голове часто-часто застучал пульс: тук-тук-тук…

Левая рука от запястья и выше опухла, вена выделялась под кожей покрасневшей полосой, пальцы едва шевелились.

Чёртовы макаки! Что за гадость они мне вкололи?!

То, что не убивает оператора сразу, не убивает его вовсе — это ясно и понятно, но и без руки остаться хорошего мало! Не говоря уже о том, что по кускам умирать ещё даже хуже!

— Петя! — позвал меня дядя Миша и протянул руку. — Вставай!

И я встал. Окружающая действительность колыхнулась, и вслед за ней колыхнулся энергетический узел внутри меня, а потом и мозги, повалился бы назад, не удержи сокамерник. Надзиратель что-то пронзительно заорал, и я поспешил отлипнуть от стены.

— Сейчас! Сейчас!

Отработанным воздействием я привёл энергетический узел к равновесному положению, тогда полегчало, тогда заковылял к входной двери, морщась и скрипя зубами при каждом резком движении. Впрочем, я хоть передвигаться мог самостоятельно, Глеба и вовсе вынесли из камеры под руки. И вновь нас повели в больницу, и вновь…

Вроде бы мне сделали инъекцию. Не знаю. Не помню.

Дальше будто кинопроектор сломался или плёнка порвалась, просто отдельные слайды мелькать принялись.

Щёлк! Щёлк! Щёлк!

Кадр. Кадр. Кадр.

Люди в белом. Люди в хаки.

Свет. Тьма. Солнце. Тряска.

Боль.

Именно болезненное жжение в районе солнечного сплетения и заставило очнуться. Над головой в безоблачной выси болталось солнце, и только несколько секунд спустя я сообразил, что это безвольно мотается моя собственная голова. Попробовал приподнять её и оглядеться, тогда реальность стала ощутимо запаздывать, но не смещалась резкими рывками, как после приёма грибов в первой лаборатории, а текла медленно и вязко, вызывая рвотные позывы.

Но огляделся кое-как, обнаружил себя в кузове грузовика в компании ещё десятка безвольных тел, уложенных двумя рядами. Сбоку взгляд выхватил знакомое лицо со шрамом на щеке, остальных видел впервые. Ну или не узнал — со зрением творилось нечто странное, перспектива искажалась, и уже в паре метров всё расплывалось в мутное пятно. И сам ни рукой пошевелить не могу, ни ногой — лежу как бревно, право слово.

Бревно для Отряда семьсот тридцать один…

Боль в груди нарастала — в районе солнечного сплетения словно запалили таблетку сухого горючего. Только это жжение и удерживало в сознании, что сейчас нисколько не радовало. Я переборол заполонивший голову дурман, погрузился в медитацию, принялся воздействовать на центральный энергетический узел, желая вернуть его к равновесному положению и подстроить под ритм здешнего источника сверхсилы. Увы, интенсивность излучения беспрестанно нарастала, приходилось раз за разом изменять силу и характер прилагаемых усилий, дабы приспособиться к новым условиям.

А ещё покоя не давали вопросы, куда и зачем нас везут, но долго неопределённость не продлилась. Остановился грузовик у железнодорожной платформы посреди степи — той самой, рельсы от которой уходили прямиком к центру энергетической аномалии.

Нет, нет, нет!

Но куда там! Никто моего сдавленного сипения и не услышал вовсе. Парочка низкорослых пехотинцев ухватила за ноги и под руки, уволокла к вагонетке, впихнула в клетку-кабину. Там меня приняли два техника, эти уместили на сиденье, приковали кандалами. Суки!

Я понятия не имел, чем полноценному оператору чреват стремительный заезд в чужой источник сверхсилы, и проверять этого на собственной шкуре не собирался, вот и потянулся к энергии, проломился через ватную слабость тела, превозмог её и забился в приступе судорожного кашля. Дыхание враз перехватило, в солнечное сплетение будто ножом ткнули, вернее даже — раскалённый напильник сунули.

Но ничего, это ничего. Сейчас отдышусь и осторожно, потихоньку нацежу сверхсилы. Уже смогу, уже справлюсь, главное только узел в равновесном положении по отношению к местному фону удержать и входящий канал не перегрузить, дабы вновь спазмом не свело. А дальше мы ещё посмотрим кто кого…

Не успел. Затарахтели двигатели, принялись с гулом рассекать воздух пропеллеры. Вагонетка чуть подалась вперёд и остановилась, стоило только колёсам упереться в железнодорожные башмаки.

Я усилием воли уравновесил энергетический узел, начал разворачивать его в многомерный разрез, потянулся к сверхсиле, и тут вагончик рванул вперёд, меня вдавило в сиденье, голову откинуло и приложило многострадальным затылком о спинку — едва не поплыл.

Сосредоточенность как рукой сняло, я упустил контроль над энергетическим узлом и точно забился бы в падучей, если б не кандалы, а так стальные дуги содрали кожу, потекла кровь. Вагонетка всё набирала и набирала скорость, интенсивность излучения стремительно нарастала, на какой-то миг я ощутил себя распятым на кресте и одновременно несущимся прямиком в пресловутую Геенну огненную. Поток встречного воздуха нисколько не охлаждал, мои спутники начали приходить в сознание, кто-то зашёлся в пронзительном визге, кто-то принялся захлёбываться кровью. Один ушёл тихо — просто обмяк, подался вперёд и безжизненно повис на кандалах.

Вагонетка стремительно неслась по степи, энергетический узел резонировал всё резче и жёстче, рвался и рвал меня, разрезал надвое. А я не хотел рваться и не желал быть разрезанным, стиснул зубы, взял себя в руки, принялся выправлять ситуацию, возвращая утерянное с началом движения равновесие. И вроде бы даже вернул, перестал трястись в судорогах, наполнил лёгкие воздухом, прежде чем меня на всей этой невероятной скорости размазало по кирпичной стене. Только и отложилось в памяти, как взорвалась кровавыми ошмётками голова соискателя, сидевшего в первом ряду…

Глава 3/2

Равновесие. Я всё же достиг его. Точно достиг.

У меня ничего не болело, и ещё я мыслил, а следовательно — существовал. Продолжал жить и дышать, несмотря ни на что.

Только не мог открыть глаз, не был способен пошевелиться или даже повернуть голову. Просто… существовал. Если чуть точнее — то пребывал в горизонтальном положении. Лежал.

Где? Кто б мне сказал. Но не в гробу — точно, для гроба тут было слишком шумно.

Подумал так и сообразил, что вновь способен слышать звуки и даже различать голоса. Понимать слова — уже нет. Мой разговорный нихонский был откровенно плох, а говорили поблизости именно по-нихонски.

Беда. Ничего ещё не кончилось. Я просто всего лишь не умер. Пока что не умер, но ещё вполне могу оказаться хоть в неглубокой могилке, хоть на дне реки, целиком или по частям, сразу или предварительно помучившись…

Мысли начали бегать по кругу, и лишь невероятным усилием воли я подавил приступ паники. Успокоил дыхание, погрузился в поверхностный транс, обратился к внутренней энергетике и с ужасом обнаружил, что та перекроена самым радикальным образом. Сколько ни насиловал ясновидение, так ничего толком и не разобрал.

Случившиеся изменения сделали бесполезными все старые шаблоны и заготовки, а ещё во мне больше ничего не дрожало и не резонировало, не было никакой возможности ориентироваться на вызываемые излучением энергетической аномалии колебания.

И — ни доли сверхджоуля. Я был пуст.

Захотелось завыть с тоски, едва себя скрежетом стиснутых зубов не выдал. Тогда осознал, что вновь обрёл контроль над лицевыми мышцами, и как-то сразу полегчало.

Я — оператор. Пока я жив, для меня нет ничего невозможного.

Мне всё по плечу!

От уныния бросило в противоположную крайность, но сдержался, не стал пороть горячку. Так и продолжил лежать, изображая бесчувственное тело. И даже, когда вслед за стуком двери смолкли голоса, я воздержался от попытки оглядеться.

Мало ли кто в комнате остался? Сидит тихонько в уголочке, начну ворочаться — нехорошо выйдет.

И потому перво-наперво я стал незаметно напрягать и расслаблять разные группы мышц. Раз за разом, раз за разом. Усилия не канули втуне, пусть не сразу, пусть мучительно медленно, но контроль над телом понемногу вернулся.

И — тишина: никто не сопит, не шуршит одеждой, меняя позу, не скрипит стулом. Живому человеку столь продолжительное время сохранять подобную неподвижность совершенно невозможно, так что я приоткрыл веки и полюбовался едва различимым в полумраке потолком, потом рискнул оглядеться.

Пустая больничная палата с зарешёченным окном. Солидная дверь. Конторка с какими-то бумагами. Шкаф невесть с чем. Железная койка. Я — на ней, голый. Ещё и прикован к массивному основанию ручными кандалами.

Оператору с такими справиться ничего не стоит, а вот я оператор или уже не совсем?

Поисковое воздействие пробежалось по коже неприятной щекоткой, и я мигом бросил вертеть головой по сторонам, улёгся ровно и принялся считать про себя: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…

Едва слышный металлический шорох от двери донёсся на счёте «двести сорок восемь». Ещё три секунды — и кружок-заслонку глазка вернули обратно; надзирателя ничего не насторожило.

Да ничего и не могло насторожить, но я враз испариной покрылся. Сердце забилось с удвоенной скоростью, погнало по жилам кровь, и в объективных ощущениях начало проявляться нечто похожее на боль.

Только бы не скрутило в самый неподходящий момент! Только бы не скрутило!

Я поднял правую руку, легонько лязгнул звеньями цепи и повторил это действо с левой. Приподнял и согнул в колене одну ногу, затем другую. Но садиться на кровати пока что не стал, вместо этого обратился к сверхсиле. И — ничего, ничего, ничего…

Ничего! Ноль! Зеро!

Тут уж я не просто испариной покрылся, тут весь так и начал обтекать.

Нет, нет, нет!

В голове застучали молоточки, дёрнул на себя правую руку, потянул левую — чёрта с два! — звенья кандалов в палец толщиной, их не порвать. И стальные браслеты плотно к коже прилегают — не высвободиться.

Образумиться помогла боль в ссаженных запястьях. Я мыслю, а следовательно…

Нет, не то! Я почувствовал энергетическое воздействие не далее пяти минут назад, значит, что бы ни произошло со мной во время заезда в источник сверхсилы, своих способностей я не утратил и остаюсь оператором. В той или иной мере, но остаюсь.

От этого и станем плясать. Я — оператор. Точка.

Почему не чувствую сверхсилы? Заблокированы мои способности медикаментозно или это стало следствием кардинальных перемен во внутренней энергетике? Дело точно не в спазме — прежде я сверхсилу чувствовал, просто не мог набрать потенциал. А тут — словно её и нет вовсе.

Итак, блокиратор или… Или подстройка на новый источник?!

Я ведь сразу после инициации тоже не чувствовал сверхсилы. Для этого мне потребовалось установить связь с Эпицентром, поймать его ритм. Едва ли нихонцы располагали аналогом нашего «Нейтрал-С», скорее я перестроился на местный источник и уподобился радисту, который выходит на связь на неправильной частоте.

Требовалась синхронизация с местным источником сверхсилы, надо было начать существовать с ним в одном ритме. И пусть в ходе неконтролируемой подстройки моя мощность могла уменьшиться в разы, сейчас это никакого значения не имело: спасительными станут даже сущие крупицы сверхсилы.

А ещё я доподлинно знал, что первоначальную синхронизацию с источником вполне реально осуществить без использования гипнокодов. Требовалось лишь ощутить пульсацию энергии, войти в нужный ритм. Но попробовал и — ничего.

Тогда я погрузился в медитацию, повторил попытку и ничего стало абсолютным. Я вглядывался в пустоту, которой не было до меня ровным счётом никакого дела. Её и самой не существовало в реальности, этой пустоты…

Но неудача не заставила опустить руки, и я крепко-крепко зажмурился, а когда перед глазами заплавали светящиеся круги, привычным образом мотнул головой, но и этот проверенный способ входа в резонанс не сработал. Только шейные позвонки хрустнули, да в темечко болью стрельнуло.

Зараза!

Я полежал немного, переводя сбившееся дыхание, и попытался припомнить тот изматывающий своей чудовищной неправильностью ритм, который изводил меня все последние дни. Попытался мыслить в такт нему, но эксперимент потерпел фиаско. Дело-то было не в мозгах, а в центральном энергетическом узле и входящем канале…

Вот тут-то меня и осенило. Я ведь пытался воздействовать на них, пытался подстроить под пульсацию местного источника! Так не получится ли достучаться до энергетической аномалии с помощью уже отработанной техники?

Не получилось.

Пока лежал, собираясь с мыслями, вновь ощутил поисковое воздействие, а потом, на три секунды позже прошлого раза, в камеру заглянул надсмотрщик.

К лешему его! Пока не до него.

Ну же! Разгадка близка! Точно знаю — близка. Уверен в этом.

Точнее — просто верю. Очень уж не хотелось подыхать.

И я начал разбирать шаблон своего воздействия и править его, оставляя неизменными внешние константы и внося изменения в переменные, относившиеся к моей внутренней энергетике. После составления каждой новой схемы я погружался в транс и пробовал дотянуться до источника, но никакого отклика раз за разом не получал.

Ничего. Ничего. Ничего!

За окном окончательно стемнело, и ещё четырежды до меня доносились поисковые воздействия, прежде чем в душе ворохнулось нечто схожее с прежними ощущениями. Не зазвучал в голове чуждый ритм, не потекла и даже не засочилась сверхсила, но что-то во мне определённо изменилось. Дело сдвинулось с мёртвой точки!

Это было на одиннадцатой попытке, а ещё через две проявилось знакомое покалывание в кончиках пальцев. И пусть воздействие на энергетический узел не привело к полноценной настройке на источник, и я всего лишь ощутил присутствие разлитой в пространстве сверхсилы, здесь и сейчас вполне могло хватить и этого.

Именно что — здесь! До аномалии было рукой подать, излучаемая ею энергия не успевала окончательно рассеяться, и я вполне мог попытаться её вдохнуть и втянуть в себя вместе с воздухом, дабы растворить в крови и направить на восполнение потенциала. Помочь с этим должна была техника двойного вдоха.

Никогда её не практиковал и понятия не имел, на каких принципах она базируется, но название говорило само за себя, поэтому именно к управлению дыханием я и приступил.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Транс.

Погрузиться в медитацию получилось без всякого труда, а дальше я сосредоточился на втягиваемой вместе с воздухом энергии, попытался усилием воли её удержать, и очень скоро в груди потеплело, а мне удалось поднять потенциал на сотую долю сверхджоуля.

Капля в море? Да и пусть! Вода камень точит.

Я отбросил сомнения и продолжил аккумулировать крохи энергии, рассеянные в пространстве. Не единожды из-за перенапряжения темнело в глазах и едва не угасало сознание, но всякий раз получалось вынырнуть из забытья прежде, чем успевал рассеяться набранный потенциал.

Усталость вкупе с мизерной эффективностью грозила обернуться катастрофой, и я взял паузу, начал раздумывать над сложившейся ситуацией и очень скоро пришёл к выводу, что излишне буквально понял название задействованной техники. Сверхсила не была связана с воздухом, она пронизывала само пространство, да я и сам, задействуя технику алхимической печи, выдавливал её из себя для ускорения регенерации буквально через поры кожи. Так не получится ли дышать всем телом сразу, не только лишь одними лёгкими?

И вновь я погрузился в медитацию, и вновь потянул в себя энергию. Поначалу будто пытался всасывать воздух через пережатый шланг противогаза, но мало-помалу приспособился и дело пошло на лад. В этой ситуации смешно было говорить о какой-то там мощности, но увеличил скорость восполнения потенциала сначала до десятых долей сверхджоуля, а потом и до нескольких целых.

Приятное тепло сконцентрировалось в районе солнечного сплетения, затем стало растекаться по всему телу, а потом я довёл потенциал до десяти килоджоулей и спёкся. Просто после очередного приступа дурноты, понял, что на большее не способен чисто физически. Иначе потеряю сознание и упущу из-под контроля уже набранный заряд. И без того пульс под две сотни ударов в минуту загнал!

Какое-то время я отдыхал и успокаивал дыхание, заодно выравнивал потенциал, свернувшийся в груди клубком колючей проволоки, напрягал и расслаблял отдельные мышцы, прокачивал через них крохи сверхсилы, не ускоряя регенерацию даже, а просто снимая боль от множества микрорастяжений. Ну а когда худо-бедно очухался, то поднял, на сколько позволила короткая цепочка, правую руку и пристально уставился на охватившие запястье кандалы.

Замок наручников при некоторой сноровке можно было отомкнуть и простой шпилькой, но будь он даже много сложнее, справился бы и в этом случае — благо учили. Едва слышно скрежетнул механизм, и вот уже разомкнутый браслет соскользнул с запястья на кровать, даже не лязгнул особо цепочкой. За ним упал второй, а энергии на это ушло — крохи.

Накатила эйфория, но поддаваться ей не стал. Перевалился набок и слез с койки, выпрямился и зашипел от боли, ещё и дурнота накатила, пришлось навалиться на спинку. Но постоял и пришёл в себя, несколько раз на пробу даже присел, а потом наскоро проделал простенький комплекс разминочных упражнений, синхронно управляя и телом, и набранным потенциалом. Поначалу движения выходили корявыми и сохранять равновесие получалось с превеликим трудом, а потенциал жёг и рвал изнутри, но время утекало как песок сквозь пальцы, поблажек себе не давал.

После двинулся к двери, намереваясь отпереть её и выйти в коридор, но вовремя обуздал этот опрометчивый порыв и подступил к незашторенному окну, глянул через частую решётку на улицу. Вид оказался знаком — насколько удалось разобрать в ночной темени, меня поместили в тот самый корпус, где прежде держали с сокамерниками, только эта комната была на втором этаже. И поскольку я имел некоторое представление о заведённых тут порядках, то крепко задумался.

Когда нас приводили в камеру или уводили на работы, на первом этаже неизменно дежурил один-единственный караульный. А кто присматривает за порядком здесь? Он же? Или отдельный надзиратель?

Если предположить, что караульные дожидаются поискового воздействия и лишь после этого начинают обход камер, то более реальным представлялся второй вариант. Слишком мало времени проходило между улавливанием энергетических помех и скрежетом сдвигаемой заслонки дверного глазка.

И что самое поганое — совсем уж бесшумно из камеры не выбраться: врезного замка нет, а с засовом могу не справиться, упадёт — своим грохотом дежурного по этажу точно всполошит. И даже если тот тревогу не поднимет, мне с ним в открытом противостоянии не совладать. Я сейчас не москит даже — комаришка полудохлый.

Нет, залог успеха — внезапность.

Я подошёл к конторке, сгрёб лежавшие на ней бумаги и вернулся к окну. В отсветах ближайшего фонаря попытался различить написанное, но на белых листах чернели иероглифы, изредка перемежаемые какими-то таблицами и схемами. Ни черта не понять, но это мне, а специалисты точно сумеют полезную информацию почерпнуть.

Их бы с собой прихватить, но как?

Прошлёпав босыми ступнями по скрипучим половицам, я распахнул шкафчик, там обнаружились медикаменты, бутыльки с растворами для инъекций, шприцы, упаковка ваты, а ещё — несколько мотков бинтов. Ими я к себе стопку листов и примотал.

На глаза попались стальные ножницы, и, откромсав излишки бинта, я взвесил их в руке и кивнул, соглашаясь с собственными мыслями.

Сгодятся!

Пришлось повозиться, но всё же разломал ножницы на две половинки, стал обладателем хоть какого-то оружия. После замер у двери и повёл ладонью по щели между полотном и косяком, попытался определить положение засова и вроде бы даже успешно.

Но горячку пороть не стал, вернулся в кровать, и нёсшееся до того галопом время, сразу замедлилось, начало ползти со скоростью улитки. Навалились сомнения, неуверенность и даже страх, стали разъедать своим тлетворным влиянием волю, да только слабину давать я не собирался.

Нет, нет и нет! Всё решено уже. Всё решено!

Но настрой настроем, а когда уловил поисковое воздействие, вздрогнул так, что подо мной кровать заскрипела. Пора!

Сердце лихорадочно заколотилось, я подскочил к двери, хоть никакой необходимости в такой поспешности и не было.

Две минуты. В среднем караульный добирался до моей камеры за две минуты.

Так вышло и на этот раз. Включился свет, ушёл в сторону кружочек-заслонка, и я выждал показавшийся безумно долгим миг, давая возможность дежурному по этажу приникнуть к глазку, прежде чем со всего маху ткнуть в него половинкой разломанных ножниц. Пережёг часть сверхсилы в кинетический импульс, и сопротивления плоти даже не почувствовал, лишь чавкнуло выколотое глазное яблоко.

Импровизированный клинок вошёл до упора, венчавшее рукоять ножниц кольцо застряло, и — ни вскрика, ни шума рухнувшего тела; насаженный на остриё караульный не упал, повис. Напряжением всех своих невеликих способностей я сдвинул засов в сторону, навалился на дверь, и та поддалась, начала открываться. Тело соскользнуло с клинка, я едва успел просунуть в щель руку и ухватить его за плечо. Сумел самую малость смягчить падение, шума вышло немного.

Я немного постоял, прислушиваясь, затем вернул себе окровавленную половинку ножниц, протиснулся в коридор, огляделся. Караульный оказался ниже меня сантиметров на двадцать, что делало попытку завладеть его формой попросту бессмысленной. Дубинка тоже не заинтересовала, а на полноценный обыск я не стал тратить время, поскольку уже пошёл обратный отсчёт. И ещё я не знал, сидят дежурные по ночам каждый сам по себе или же собираются после обхода этажа в караулке, вот и поспешил по коридору, напряжённо вслушиваясь в звенящую тишину.

Камера и камера. Камера и камера. Камера и… простая деревянная дверь без засова.

Оставлять за спиной непроверенное помещение было слишком опасно, и я скользнул внутрь с уже занесённой для удара рукой. Там никого не оказалось, да и была это не караулка, а раздевалка для медперсонала.

Я схватил первый попавшийся белый халат, слишком узкий в плечах и короткий, натянул его и выскочил в коридор, застёгиваясь на ходу. У лестницы остановился и задумался. Подняться или спуститься? Внизу выход. Вверху ещё один караульный.

Деваться было некуда, начал подниматься, но пролёт упёрся в запертую дверь. Тогда я с некоторым даже облегчением вернулся обратно, а на площадке между первым и вторым этажами замер и осторожно глянул вниз. Караульного не разглядел, но, если он уже вернулся с обхода, то должен был сидеть непосредственно за углом. И там же под потолком висела лампочка…

Перехватив половинку ножниц остриём к себе, я продел большой палец в кольцо, отыскал взглядом электрическую проводку и сосредоточил на ней своё внимание, но не пережёг, лишь заставил замерцать свет на этаже. И сразу бесшумно сбежал по ступеням, дальше — рывок.

Расчёт оправдался на все сто: караульный стоял с запрокинутой головой и пялился на мигающую лампочку. В один миг я очутился рядом с ним и зажал левой ладонью рот, ткнул в грудь импровизированным клинком. Черноволосый коротышка оказался чертовски проворен, он успел заблокировать удар предплечьем и сразу перехватил моё запястье, резко откинул голову назад. Будь противник самую малость выше — точно выбил бы мне зубы, а так затылок шибанул по ключице, не сумев ошеломить.

Я не позволил коротышке вывернуться, заплёл ему ноги и повалил на пол, рассчитывая воспользоваться своим преимуществом в весе, будто им ещё располагал. Будто не отощал до крайности!

Нихонец был жилистым и тренированным, при падении насадить его на остриё ножниц не вышло, но и сам он дотянуться до меча на поясе теперь не мог, не рискнул даже врезать мне локтем, продолжал отводить мою руку да выворачиваться, а ещё обратился к сверхсиле, и я уловил… — именно что уловил! — отголоски ритма, который никак не мог припомнить и который больше уже не казался чудовищно неправильным и чуждым.

Я без промедления включился в сверхэнергетическое противодействие и, памятуя о рассказе Василя, при первых же сложностях принялся на ходу вносить изменения в стандартную технику, подстраивая её под ухваченный такт. В итоге передавил входящий канал противника предельно легко и чисто, но только лишь этим я не ограничился, потянулся дальше, стиснул своей волей чужой потенциал и выжал его, будто попавшую под пресс консервную банку.

Много сверхсилы в себя не втянул — да там и были набраны крохи! — преимущественно энергия расплескалась и рассеялась, зато удалось не просто ошеломить и обезоружить караульного, но ещё и выдрать из него некую гармонию, начать мыслить, дышать и существовать в одном ритме с местным источником сверхсилы. Я не подстроился к нему, лишь уловил намёк на связь — будто ветер обрывок мелодии принёс, вот и начал повторять эти несколько нот, не в силах ни расслышать, ни вспомнить мотив целиком.

Нихонец запаниковал и задёргался, и я потратил часть вырванной из него сверхэнергии на незначительное воздействие, которое перекрыло доступ воздуха в лёгкие, а дальше просто удерживал это давление до тех пор, пока караульный не обмяк. Тогда уже загнал половинку ножниц в ещё продолжавшее биться сердце, отпихнул от себя труп и перевалился на спину, уставился в потолок.

Мне бы отпирать камеры, а вместо этого я сосредоточился на гармонии, которую вытянул из убитого оператора, постарался перевести её из разряда смутных ощущений в нечто более стабильное и придать эти свойства своему потенциалу. И пусть выжечь эту мелодию и этот ритм в своей нервной системе не вышло, но я и не упустил их, удержал и получил шанс не забыть.

А потом я перевалился набок, вытянул из ножен покойника короткий меч и уже с ним поплёлся по коридору. Добрёл, пошатываясь, до нужной двери, сдвинул засов, потянул на себя ручку.

— Все на выход! Только тихо! Не шуметь!

К счастью, внутри обнаружились мои бывшие сокамерники, а не совершенно незнакомые военнопленные или тем паче жители Харабы, которые устроили бы гвалт в силу особенностей национального менталитета и банального непонимания моих слов.

— Ты? — охнул усевшийся на циновке Родион Перовский. — Но как?!

Я постарался не выказать радости при виде пилота, без которого план побега отправился бы прямиком псу под хвост, и шикнул:

— Тише вы! Не гомоните! И шевелитесь! У нас от силы пятнадцать минут!

Тут уж Перовский колебаться не стал, сорвался с места. За ним поспешили остальные, разве что одного болезного пришлось выволакивать в коридор товарищам.

— Ты где неделю пропадал? — пристал с расспросами дядя Миша, но мне было не до того.

— Всё потом, — сказал я, вручая ему трофейный меч. — Отпирайте камеры и ждите меня. Только не шумите: третий этаж не зачищен!

Я поспешил к лестнице, и Перовский рванул следом, заметил заколотого караульного, но дурацких вопросов задавать не стал, поинтересовался о насущном:

— Ты куда?

— Осмотрю камеры на втором, — ответил я, поднялся на пролёт, прислушался и взбежал к следующему. В душе продолжало подрагивать ощущение причастности к чему-то невероятно могущественному, оно дарило уверенность и нашёптывало, что теперь-то всё будет хорошо. Разумеется, бессовестно врало.

В раздевалку я заглядывать не стал, сразу распахнул дверь напротив и обнаружил внутри прикованного кандалами к больничной кровати Глеба. Сумевший пережить заезд в энергетическую аномалию парень выглядел краше в гроб кладут, но был жив, его надсадное дыхание услышал прямо от двери.

Первым делом я отпер кандалы, потом сгрёб с конторки жиденькую стопочку исписанных иероглифами листов, сноровисто примотал её к торсу благоразумно прихваченными с собой бинтами и рванул на выход.

В следующей палате обнаружился ещё один военнопленный — не прикованный, просто под капельницей. Проникавшего из коридора света оказалось достаточно, чтобы узнать парня, летевшего с нами в одном самолёте из лагеря временного содержания. Его анамнез или что это такое было тоже оставлять не стал, примотал к себе и побежал дальше.

Комната напротив встретила столь мощной вонью нечистот и гниющей плоти, что я даже не сразу сумел перебороть отвращение, замер на пороге, разглядывая не кровать, но скорее операционный стол, на котором лежало тело с ампутированными конечностями и вскрытой брюшиной. Чудовищное подобие жизни в нём поддерживалось системой шлангов, по которым поступали то ли медикаменты, то ли питательный раствор. Мерно работали помпы, горели какие-то разноцветные огоньки.

Тут уже было ничем не помочь, я заскочил, зажав пальцами нос, схватил попавшиеся на глаза записи и пулей выскочил обратно.

Дерьмо! Вот дерьмо!

Вот вам и древний народ с уникальной культурой!

Руки дрожали, чуть все листы не разлетелись, пока приматывал их к себе бинтами. Но успокоился каким-то совсем уж запредельным усилием воли, поспешил дальше. В палате напротив моей пахло хлоркой и ещё какими-то дезинфицирующими средствами, в ней тоже вместо кровати стоял операционный стол. Гудела помпами и нагнетавшими воздух в лёгкие мехами система жизнеобеспечения, а очередная жертва вивисекции лежала безвольным обрубком, из обритого наголо черепа торчали стальные спицы. Прибор, соединённый с ними проводами, с размеренным шорохом исторгал из себя бумажную ленту — будто из телеграфного аппарата, только с неровными чёрточками.

Меня даже передёрнуло, сразу фантастический роман об отрезанной голове одного профессора вспомнился.

Я сгрёб все попавшиеся на глаза бумаги и уже двинулся на выход, когда некое наитие заставило присмотреться к подопытному повнимательней. Кожа болезненно обтянула худое лицо, исказив его практически до неузнаваемости, но…

Матерь божья! Это был Платон!

Узнавание приморозило меня к месту, более того — показалось вдруг, будто аспирант пребывает в сознании и смотрит на меня. Именно на меня, а не куда-либо ещё!

В коридоре послышался звук шагов, и я подскочил к двери, но тревога оказалась напрасной: прибежал Родион.

— Ты где пропал? — зашипел он на меня. — Всё готово, ждём только тебя!

— Сколько человек набралось?

— Двадцать три. Надо уходить!

Я вышел в коридор и указал ему на распахнутые двери.

— Там Глеб и ещё один наш. Надо их забрать.

— А дальше?

— А дальше — прорвёмся. — Я поднял руку и между пальцами проскочила сияющая нить электрического разряда. — Это беру на себя. И я контролирую время, у нас ещё есть восемь минут. Иди!

Перовский глянул мне через плечо, судорожно сглотнул и убежал к лестнице.

Другое крыло. Ещё оставалось второе крыло. Стоило бы поспешить и незамедлительно проверить те палаты, но я не мог просто взять и уйти отсюда. Очень хотел, только не мог.

Вернулся в надежде, что всё рассудил правильно и не совершаю чудовищной ошибки, не лишаю Платона шанса на спасение и не лишаю шансов на спасение нас самих.

А ну как активирую своим необдуманным вмешательством сигнализацию?

Но, чёрт возьми, я просто не мог тут его оставить!

— Прости, — шепнул я и, боясь потерять решимость и передумать, резким движением вогнал половинку ножниц в выпученный глаз Платона. Вытягивать не стал, сразу развернулся и бросился на выход. За спиной замигали разноцветные лампочки, запищали аппараты.

Восемь минут превратились в пшик!

Из палаты уже вынесли Глеба, а со вторым пленным вышла заминка и, пробегая мимо, я резко бросил:

— Да выдёргивайте вы капельницу! Живее! — а сам метнулся в другое крыло.

Одна палата там пустовала, в двух лежали под капельницами пленные с полным набором конечностей, в оставшихся трёх обнаружились обрубки, существование в которых поддерживалось исключительно системой жизнеобеспечения. Следовало прекратить их мучения, но я не смог заставить себя сделать это, а сдуру сунувшийся за мной дядя Миша выскочил в коридор как ошпаренный.

— Надо уходить! — позвал он меня. — Перовский ждать не станет!

— Иду! — отозвался я и рванул к лестнице, на бегу приматывая к себе бумаги. Не знаю, что за эксперименты тут проводили нихонские изуверы, но информация о них точно на вес золота, только бы не разлетелись листы, только бы ничего потерять…

Успел спуститься как раз вовремя. У входной двери уже собралась толпа, и какой-то бугай из другой камеры попёр буром на загородившего ему дорогу Перовского.

— Ну ты чего телишься? Отпирай!

— Далеко собрался? — оскалился лётчик. — Без меня не улетишь!

— Так чего ждём? — и не подумал сдать назад громила, ещё и оглянулся на своих сокамерников в ожидании поддержки. — Ходу, братва!

Я замешкался, возясь с бумагами, а вот дядя Миша уверенно протолкался к двери и коротко, совсем без замаха, врезал возмутителю спокойствия рукоятью меча промеж глаз.

— Угомонитесь, черти! Макаки на третьем!

Бугай охнул и опустился на корточки, разом наступила тишина.

— На втором этаже в том крыле ещё двое наших под капельницами. Спустите! — распорядился я, протиснулся к входной двери и спросил: — Дядь Миша, а та подстанция где?

— Между нашим корпусом и забором, метрах в пятидесяти, — махнул рукой мужик, указывая примерное направление. — Только там всё просматривается, не подойти.

— Справлюсь, — беспечно заметил я, сдвинув засов, и предупредил: — Ждите сигнала!

— Какого? — уточнил Перовский.

— Услышите!

В щель я внимательно осмотрел тёмные окна корпуса напротив, потом выглянул и досадливо поморщился. Если на территории лагеря было темно хоть глаз коли, то на ограде висели фонари, и открытое пространство незамеченным мог преодолеть разве что шиноби. Мне в белом халате даже пытаться не стоило.

Тем не менее, я выскользнул наружу и начал красться вдоль стены, ежесекундно ожидая, что тишину ночи разорвёт вой сирен. На психику это давило просто несказанно, да ещё не успел даже половину пути до угла дома преодолеть, как оказался в поле зрения караулки и вышки над ней. Пришлось сдать назад и рвануть в тень корпуса напротив. Под его прикрытием продвинуться получилось куда дальше, вот и разглядел добротный сарай, от которого к забору и соседним зданиям тянулись провода.

Подстанция? Она самая!

Бежать к ней через открытое пространство я не собирался, вместо этого сосредоточился на удерживаемом силой воли ощущении гармонии и сопричастности к чему-то большему, а после попытался вогнать себя в состояние резонанса, и это у меня почти получилось, но лишь почти. Такое впечатление — шестерни с обломанными зубцами прокрутились, не в силах передать вращение дальше.

Связь с источником оказалась слишком слаба, но я обладал собственной техникой вхождения в резонанс, вот и рискнул слегка отрешиться от окружающей действительности, уставился на ближайший фонарь. Постарался чуть расфокусировать взгляд — так, чтобы пятно света начало дрожать, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах, и очень скоро эти колебания стали упорядоченными, совпали с гармонией внутри меня и позволили наконец-то сосредоточиться на ней целиком и полностью.

Да! Есть контакт!

Тут-то я и мотнул головой, будто шарик против хода рулетки запустил, а на зеро саму свою жизнь поставил. Выгорит или пролечу?

В районе солнечного сплетения что-то болезненно дрогнуло, душу пронзил страх, ну а затем пятно фонаря расплылось в сияющий круг, распалось на девять огней. Эффект стробоскопа проявился неожиданно резко, незримые шестерни внутри меня, что-то сминая и разрывая, провернулись и начали раскручивать друг друга, извне хлынул запредельно холодный поток сверхсилы!

На сей раз я не сделался стержнем мироздания, меня начало покачивать из стороны в сторону, да и вход в резонанс вышел грязнее некуда, породил невероятное количество помех. В отличие от прежних моих фокусов, эту аномалию операторы здешней службы охраны упустить никак не могли, но я усилием воли заставил себя остаться на месте и продолжил набирать потенциал.

Быстрее. Быстрее. Быстрее!

Сейчас мне было не до сравнительного анализа, но мог поклясться, что скорость притока энергии осталась на прежнем уровне, никакого фатального падения мощности после настройки на местный источник не произошло. Разве что контроль сверхсилы требовал несравненно больших усилий, она жгла, жгла и жгла запредельным холодом, пальцы враз задеревенели и потеряли чувствительность.

Пришлось усилием воли расплести соткавшийся внутри энергетический клубок, разорвать и разметать его, закрутить привычным образом, превратить в управляемый вихрь, дабы тот уже самостоятельно втягивал в себя вливавшуюся в меня сверхсилу. Раскачивание заметно усилилось, но — плевать! Есть первый мегаджоуль!

В состоянии резонанса мощность росла в геометрической прогрессии, пусть и не столь быстро, как мне того бы хотелось. Нервы так и свело в ожидании воя сирен тревоги, следующие девять секунд, за которые удвоился набранный потенциал, показались настоящей вечностью. И ещё понял: если не начну двигаться прямо сейчас, так и останусь стоять на одном месте до конца резонанса. А это не вариант.

Я рискнул слегка ослабить контроль над энергетическим волчком, начал понемногу стравливать сверхсилу в пространство и двинулся к углу дома. Подстанция — это важно, но в первую очередь следовало позаботиться о караулке.

За те пятнадцать секунд, что пробирался вдоль корпуса, мой внутренний потенциал достиг пяти с половиной мегаджоулей, вроде ерунда — да только я начал испытывать практически физический дискомфорт и потому, когда над лагерем разнёсся вой сирен, испытал нечто сродни облегчению.

Понеслась!

Дверь караулки уже начала распахиваться, когда я сфокусировался на этом строении и усилием воли подкинул давление внутри. Энергии не пожалел — там будто килограмм тротила рванул. Плоскую кровлю подкинуло, разлетелись обломками и щепой дощатые стены, перекосилась, а потом и рухнула на землю караульная вышка. Уже выскочившего на порог нихонца ударная волна переломала и отшвырнула шагов на двадцать.

Больше никого в непосредственной близости заметить не удалось, и я сжёг остатки энергии, долбанув подстанцию самой обычной молнией. Сверкнуло, и разом отключились фонари на стене, погас свет в окнах соседних зданий.

Командовать не пришлось — дверь корпуса напротив с грохотом распахнулась и на улицу повалили сорвавшиеся в побег военнопленные. Кинулись мимо меня к развалинам караулки, и я выдал волну давления, повалив ещё и ворота.

Мог себе это позволить, поскольку скорость притока энергии проскочила отметку в три сотни килоджоулей в секунду и продолжила расти. Караульная вышка на ближнем от нас углу озарилась чередой дульных вспышек, трассеры принялись вслепую прочёсывать площадку перед воротами. Кто-то упал, кто-то заорал от боли, следом в небо взлетела осветительная ракета.

Не обращая внимания на заливавшее всё кругом сияние, я вытянул руку и сформировал меж растопыренных пальцев небольшую шаровую молнию, толкнул её усилием воли, при этом не отправил в свободный полёт, выпростал следом энергетическую пуповину.

Лети!

Сияющий сгусток энергии метнулся в сторону караульной вышки, не слишком-то быстро — меня даже успели засечь и обстрелять, — зато попал точно в цель. За миг до столкновения я перекинул по жгуту дополнительный заряд, и — рвануло, пулемёт моментально умолк.

Часть пленных не рискнула бежать к воротам под обстрелом и пряталась от него за углом корпуса, но тут уж рванули за ограду все до единого, потащили под руки пленных, находившихся в бессознательном состоянии, прихватили поймавшего случайную пулю раненого.

Я поспешил следом и хоть вертел головой по сторонам, к звону разбитого оконного стекла за спиной оказался не готов. С третьего этажа шибанула молния, но слабосильный разряд попросту растворился в клубившемся вокруг меня облаке сверхсилы и погас, не долетев пары шагов.

Ну а я в свою очередь развернулся и резким выдохом запулил в щерившееся осколками окно шаровую молнию. Энергии не пожалел, и в комнате басовито хлопнул взрыв, но полной уверенности в том, что удалось обезвредить караульного, не было, вот я и потрусил от греха подальше к поваленным воротам, на бегу пытаясь прикрыться заземлением.

Уже за территорией лагеря, где-то рядом с авиационным ангаром вдруг захлопали выстрелы и сразу грянуло:

— Ура-а-а!

Отыскавшие в развалинах караулки оружие военнопленные схлестнулись с дежурной сменой авиатехников, я рванул им на помощь, перескочил через раздавленного перепадом давления нихонца и выбежал за ворота. На дальней от нас вышке вспыхнул прожектор, принялся шарить за территорией лагеря, следом загрохотал пулемёт.

Ничего нового я выдумывать не стал, вновь задействовал управляемую шаровую молнию, и — рвануло, обстрел мигом стих. Да и скоротечная схватка у ангара закончилась нашей безоговорочной победой, Перовский проорал:

— Кто с оружием — занимайте оборону! Остальные ко мне! Открывайте ворота!

Оператор сам себе оружие, и я встал на углу ангара так, чтобы контролировать и выезд из лагеря и территорию подготовительного центра, откуда стоило ждать неприятностей в первую очередь. Караульные сейчас наверняка сбиты с толку и деморализованы, а вот несколько сотен идеологически заряженных соискателей легко задавят нас просто в силу численного превосходства.

И ещё я вдруг понял, что за время плена так и не познакомился толком со своими сокамерниками. Перовский, дядя Миша, остальные — что я о них знаю? Могу на них положиться? Дождутся они меня, если вдруг придётся прикрывать, или бросят и улетят? И ведь учили отношения с людьми завязывать, так нет же — в себя ушёл, ни на кого внимания не обращал! Как бы это теперь не аукнулось…

Меня затрясло. Но не от страха и неуверенности, просто на излёте резонанса ежесекундно вливалась такая прорва сверхсилы, что едва на ногах стоял, аж рвало всего изнутри и раскачивало, как пьяного. Захотелось от греха подальше слить часть потенциала, но в первую очередь дискомфорт вызывал колоссальный приток энергии, а не бешено вращавшийся внутри волчок, вот и усомнился в верности такого решения, промедлил, а дальше над тренировочным лагерем вспыхнуло сияние, и в небо двумя оранжевыми кометами взметнулись по пологой дуге шары призрачного сияния.

— Бомбы! — заорал кто-то от ангара.

— Драконы! — вторил ему другой голос. — Спасайся!

Кто-то упал на землю и зажал голову руками, кто-то бросился бежать по взлётной полосе, а кометы набрали высоту, на миг зависли в зените и пошли на снижение, понеслись прямиком к нам. И не кометы это были, операторы!

Всё случилось с молниеносной быстротой, я только и успел, что ударить парой электрических разрядов и — впустую, не сумел пробить плазменные коконы. А операторы уже вот они — на подлёте!

Меня всего так и распирало от сверхсилы, это и подсказало выход, я взял и ухнул сразу два десятка мегаджоулей на создание области повышенной силы тяжести. Первый оператор вляпался в гравитационную аномалию и камнем рухнул вниз — даже треск костей донёсся, — а вот второй сумел прорваться и не упал, лишь начал снижаться по чуть более крутой траектории и приземлился с недолётом метров в двадцать.

В момент касания земли его кокон ярко вспыхнул, и совершенно инстинктивно я прикрылся линзой ионизированного воздуха, а заодно отгородился плоскостью давления и областью разреженной атмосферы. Сказались бессчётные тренировки и состояние транса, вот и не оказался беззащитен, когда от грянувшего оземь оператора во все стороны полетели комья земли и камни, расплескалась разогретая до невероятных температур плазма. Энергетический выплеск не сумел разметать мой барьер, не сбила с ног и ударная волна — лишь заставила отступить на шаг назад да вызвала звон в ушах.

Нихонец легко поднялся с колена и трижды быстро и резко рубанул воздух катаной, использовав меч в качестве фокусирующего устройства. Устремившийся к авиационному ангару косматый плазменный шар я отбил в сторону на чистом инстинкте, от силового тычка способного разнести на куски череп увело ясновидение, ну а призванную разрубить меня надвое плоскость давления встретил жёстким энергетическим блоком, только искры полетели, да отдался в костях страшной силы удар.

Противник орудовал мечом с головокружительной быстротой, его атаки показались безупречными с технической точки зрения, и я не стал рисковать, зашёл с козырей, влив в своё воздействие столько сверхсилы, что воздух заискрил от статического напряжения, а по земле поползла изморозь. Ясновидение позволило нацелиться непосредственно на создаваемую оператором энергетическую аномалию, я перекрутил пространство и вывернул его наизнанку, а заодно и нихонца, как это пытались проделать со мной в Зимске.

Хлестанула кровь, разлетелись ошмётки взорванных лёгких, запятнали землю клочья мяса. На деле — ничего сложного, если сумел застать противника врасплох и способен потратить на его уничтожение полтора десятка мегаджоулей. Я — сумел и был способен. Я — победил.

Расшибившийся при падении оператор попытался приподняться, и я сотворил плазменный шар, но запустил им не в раненого врага, а по широкой дуге, одновременно превратив управляющую нить в тончайшую силовую струну. Выставленный нихонцем щит лопнул, а следом располовинило и подранка.

Я — на пике могущества! Со мной никому не совладать!

И я действительно был на пике, энергия буквально захлёстывала, едва удавалось контролировать входящий поток и удерживать потенциал в себе, не позволяя ему ни рассеяться, ни разорвать меня изнутри.

Мелькнуло подозрение, что провалился в сверхрезонанс, но это не напугало, лишь заставило рассмеяться.

Плевать! На всё плевать!

У тренировочного лагеря мигнули автомобильные фары, и я усилием воли притянул к себе не успевший развеяться плазменный шар, а потом не просто отправил его в цель, но выстрелил им будто из пушки. В прошлом просто не мог позволить себе таких трат энергии, сейчас же без всякого труда придал сгустку ослепительного сияния скорость артиллерийского снаряда. И его же убойную силу!

В самый последний миг я ещё и скорректировал траекторию, направив плазменный заряд точно в борт попытавшегося отвернуть грузовика, а заодно перекинул по управляющей нити дополнительную энергию — и жахнуло, запылал в ночи огромный костёр!

В ангаре наконец загудели пропеллеры аэроплана, и я позволил себе самую малость расслабиться, тут-то меня из резонанса и выкинуло. Не выкинуло даже — скорее просто отпустило. Такое впечатление, велосипедная цепь со звёздочки соскочила, и педали впустую завертелись. Приток энергии разом упал до нуля, развеялись призрачные светила, перестало мотать из стороны в сторону. И эйфория тоже сгинула, навалилась противная слабость.

А ведь во мне — чёртова прорва сверхсилы! А ведь мне её вот так за здорово живёшь не удержать! Проклятье! Да мне бы ещё до выкатившегося из ангара транспортного самолёта доковылять!

Со стороны тренировочного лагеря начали стрелять из винтовок, следом ударил пулемёт. Пленные рванули к аэроплану, несколько человек задержались и стали палить из трофейного оружия в белый свет как в копеечку.

Наверное, имело смысл сотворить что-то вроде огненных лучей, коими жгли вражескую авиацию пирокинетики, но сейчас весь мой самоконтроль уходил лишь на то, чтобы удержать энергетический вихрь внутри себя, не позволить ему вырваться и попутно разорвать меня самого. Обстрел усилился, и я начал стравливать сверхсилу, окутался её быстро рассеивающимся облаком, дабы не поймать случайную пулю, потом оглянулся на подкативший к лётному полю самолёт и увидел отчаянно махавшего мне дядю Мишу, крики которого терялись в вое пропеллеров.

— Бегу! — невесть зачем крикнул я и уловил краешком глаза то ли смазанное движение, то ли просто тень.

Ясновидение промолчало, но в памяти ещё были свежи воспоминания об убийцах в чёрном, и я резко подался в сторону, только это и позволило отдёрнуть голову, избежав…

Проклятье, да поначалу мне даже не удалось понять, что именно едва не своротило набок челюсть!

Удар — блок! Удар — блок! Удар — уклонение, шаг назад.

Технику закрытой руки я задействовал совершенно машинально, но и так предплечья словно молотком отдубасили.

Невесть откуда взявшийся дедок восточной наружности в замызганной хламиде, сухопарый и седой как лунь, сложил на груди руки и отвесил мне короткий церемониальный поклон вроде тех, коими обменивались практиковавшие ориентальные боевые искусства студенты, но в гробу я эти церемонии видел! Не купился бы даже, начнись наше общение с них, а не с попытки свернуть мне пяткой челюсть.

Я врезал выплеском неструктурированной сверхсилы, фигура деда тотчас смазалась, он в мгновение ока очутился рядом и врезал мне ладонью в грудину. Ни парировать удар, ни уклониться я не успел, и будто железной бабой для сноса домов получил. Техника закрытой руки помогла избежать переломов, но и так меня откинуло метров на пять, потенциал колыхнулся и в пространство выплеснулась пара сотен килоджоулей, а кубарем я не покатился лишь по той причине, что успел погасить собственный кинетический импульс.

Транспортный самолёт уже начал выруливать на взлётную полосу, и затягивать схватку не было никакого резона, я шибанул электрическим разрядом, а следом выдохнул шаровую молнию. Сияющий росчерк впустую канул в ночи, а вот сгусток энергии непременно угодил бы в цель, не отбей его в сторону небрежный шлепок ладони.

Вот же старый хрыч!

Я совершенно не чувствовал его и реагировал лишь на едва уловимые глазом движения, уклонялся, отступал, ставил блоки и пропускал удар за ударом, не успевая контратаковать. Дед оказался невероятно быстр и задействовал незнакомую технику, благодаря которой бил ещё и по внутренней энергетике. Не закрути я сверхсилу волчком, давно бы оказался опустошён, да и так из меня вышибали сверхсилу, словно пыль из боксёрского мешка!

Выгадав момент, я загородился плоскостью давления, но та разлетелась под ударом кулака. Через область повышенной силы тяжести дед невероятным образом просочился, и лишь выброс плазмы заставил его выставить щит. Огненное копьё расплескалось брызгами пламени, а следом я задействовал технику «Медузы», но все шесть шаровых молний развеялись после пинка под рёбра, который влепил мне неуловимым образом оказавшийся рядом противник.

Враз перехватило дыхание, а энергетический волчок задрожал и завилял, мне лишь в самый последний момент удалось удержать его под контролем, и тогда я кинетическим импульсом кинул себя к начавшему разбег аэроплану. Дед взвился с земли ещё даже стремительней моего, перехватил в воздухе ударом ступни в живот и отбросил назад. На сей раз полностью смягчить пинок не вышло, и меня крутануло через голову, но за последнее время довелось перенести слишком много всего, чтобы не суметь перебороть пронзившую тело боль.

Я разом погасил и кинетическую энергию, и воздействие силы тяжести, замер в двух метрах над землёй, а ничего такого не ожидавший старик проскочил дальше — туда, куда намеревался меня отбросить.

Хрен тебе!

Я выплеснул львиную долю набранного потенциала, и деду пришлось закрываться от ударной волны, которая разметала во все стороны комья земли и клубы песка. Но даже так его отшвырнуло метров на десять, и я воспользовался кратким мигом передышки, не позволил рассеяться энергии, попытался закрутить вокруг себя.

Расставленные в стороны руки оплелись жгутами молний, невыносимая боль разорвала нервную систему в клочья, и всё же мне удалось провернуть эту прорву сверхсилы, а потом ещё и усилить давление, до предела ускорив её вращение, превратить в вихрь, который мог какое-то время существовать и без моего участия, и без внешней подпитки.

Кружись!

Дед не проникся серьёзностью момента, не осознал, что рвёт своей мощью пространство и замораживает всё кругом без малого сто мегаджоулей сверхсилы и не простой сверхсилы, а сверхсилы в противофазе. Он взял разбег, дабы стремительным рывком сблизиться со мной, но — завяз. Все его щиты и барьеры снесло, тело окутали молнии, вспыхнула одежда.

И даже так старика не перемололо в труху и не ободрало с его костей плоть — добить бы его, но транспортный самолёт уже мчался по взлётно-посадочной полосе, а к нам бежала целая орда нихонцев, вот я и шагнул из глаза урагана. Вихрь подхватил меня, крутанул и швырнул на лётное поле, остатки потенциала позволили погасить скорость, приземлиться на ноги и рвануть вдогонку за начавшим разбег самолётом.

Дверца в его борту оставалась открыта, оттуда мне махали руками, и я ускорился, добавил себе прыти серией кинетических импульсов.

Скорее! Скорее! Скорее!

И — успел! И — запрыгнул!

Теперь бы ещё долететь…

Глава 4

Волновался о том, долетим ли до своих, совершенно напрасно. Точнее — преждевременно. Перво-наперво нужно было взлететь, а самолёт оказался слишком удобной мишенью, чтобы по нему мазали даже в ночном мраке. По левому борту застучали винтовочные пули, угодила куда-то ближе к хвосту очередь в полдюжины патронов; кто-то вскрикнул, кто-то выругался.

И — катим, катим, катим, подпрыгиваем на неровностях, никак не взлетим.

Какого чёрта?

В этот момент аэроплан наконец оторвался от земли и начал уверенно набирать высоту, я потянулся захлопнуть дверь и к ужасу своему обнаружил, что вдогонку за нами, удаляясь от земли ещё даже более стремительно, несётся зловредный дед. Он бежал по воздуху, подобно сказочному персонажу, но ничего волшебного в таком способе перемещения не было, с этой техникой я был прекрасной знаком. И потому, опомнившись, без особого труда развеял одну из незримых опор в тот самый момент, когда преследователь перенёс на неё свой вес.

Проваливай!

Старикан ухнул вниз и пролетел пару метров, прежде чем сумел остановить падение, в итоге потерял темп, мы оторвались.

Я захлопнул дверцу, и тут же внутренняя обшивка борта взорвалась шквалом искр и кусочков раскалённого металла! Салон моментально заполонил едкий дым, который не успевало вытягивать в оплавленную дыру полуметрового диаметра, да ещё начало разгораться пламя, и мне пришлось поработать огнеборцем, потратив на тушение пожара часть потенциала. Затем я выглянул в отверстие и — вовремя: наперерез самолёту неслось ещё три огненных шара, к счастью, неуправляемых. Отводить в сторону подобные гостинцы меня научили на совесть, справился в пару секунд.

Ну а потом аэроплан наконец покинул зону досягаемости и стрелкового оружия, и вражеских операторов, появилась возможность перевести дух.

— Здорово, что мы не смогли выбраться из камеры без тебя, — отметил вдруг дядя Миша.

— Ага, — коротко подтвердил я, отползая от дыры в борту.

В салоне воцарился радостный гомон, но дядя Миша мигом организовал оказание первой помощи раненым, да ещё со стороны кабины, перекрывая гул двигателей, проорали:

— Радисты! Умеет кто с рацией работать?!

На крик поспешили сразу двое: один с окровавленной повязкой на левом плече и второй, измождённый настолько, что непонятно как ещё держался на ногах. Обо мне на время забыли, и я воспользовался моментом, принялся упорядочивать остатки потенциала, равномерно распределять его по организму, концентрировать и прогонять волнами там, где требовалось ускорить регенерацию. А требовалось её ускорить фактически везде — весь как отбивная, ещё и руки в ожогах. Почему до сих пор болевой шок не скрутил, просто не представляю.

Поверхностный транс тут помочь не мог, и, стоило только аэроплану нырнуть в низкие облака, я погрузился в полноценную медитацию, полностью отрешившись от окружающей действительности. Именно поэтому и упустил момент, когда нас взяли на сопровождение республиканские истребители. После уже пришёл к выводу, что случилось это сильно раньше, чем мы пересекли государственную границу. А что — почему, непонятно. Да и плевать…

Посадили транспортник на военном аэродроме, и упрекнуть встречающую сторону в излишней беспечности лично у меня не повернулся бы язык. По периметру расположились грузовики с крупнокалиберными пулемётами в кузовах, а на самолёте сошлись лучи прожекторов, да и сортировка с фильтрацией начались без какого-либо промедления.

Как видно, ситуацию уже прояснили в ходе радиопереговоров, не возникло никакой неразберихи, в рупор крикнули:

— Сначала выходят офицеры!

Право покинуть самолёт первым предоставили нашему пилоту. Ещё и аплодисментами проводили, даже я пару раз в ладоши хлопнул.

— Родион Перовский, подпоручик республиканского военно-воздушного флота! — отрекомендовался он, спускаясь по лестнице.

Следом двинулся отсалютовавший мне на прощание дядя Миша, чем нисколько, если начистоту, не удивил. Удивило другое.

— Матеуш Ледостав, — представился он. — Прапорщик Жандармского железнодорожного корпуса. — И добавил: — У нас раненые, поторопитесь!

— Раненых оставляйте! Ими займутся санитары, — прозвучало в ответ. — Теперь унтер-офицеры!

На выход двинулось сразу несколько человек, а я так и остался сидеть.

Раненый я или кто?

Дальше аэроплан покинули рядовые, на смену им явились санитары, руководил которыми молоденький подпоручик медицинской службы.

— Господин подпоручик, — обратился я к нему со всем почтением, — в плену четверо наших прошли инициацию, о них следует незамедлительно сообщить в Новинск. Надо уведомить ОНКОР и дополнительно передать информацию в РИИФС для доцента Звонаря.

Медик в мою сторону даже не посмотрел, продолжив изучать опалённую дыру в борту.

— Господин подпоручик!

Белобрысый молодой человек глянул свысока и не пообещал даже, просто пренебрежительно бросил:

— Разберёмся!

Такой ответ меня не удовлетворил, я ухватил его за штанину и притянул к себе.

— Слушай сюда, холерник! — угрожающе произнёс я, понизив голос. — Эти четверо — операторы, без помощи реабилитологов они загнутся! И, уж будь уверен, в рапорте я тебя упомянуть не забуду!

— Вы забываетесь! — Подпоручик дал петуха, но его подчинённые сделали вид, будто ничего не заметили, всецело занятые оказанием помощи раненым.

— Сообщи в Новинск, что информация получена от Петра Линя, учётный номер тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три. И пусть пришлют мою историю болезни, а то худо мне.

— Отпустите немедленно!

Я и не подумал разжать пальцы, вместо этого спросил:

— Что нужно сообщить в Новинск?

Пусть подпоручик и выглядел зелёным юнцом, но сумел совладать с эмоциями и коротко выдал главное:

— Инициация в плену. Тяжёлое состояние. Пётр Линь. Тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три. Нужны реабилитологи и доцент Звонарь.

— Не забудешь? — уточнил я, отпуская его.

— Да уж поверьте! — процедил медик.

Тут к нам поднялся крепыш в форме пехотного поручика, он обвёл цепким взглядом разгромленный салон, задержал его на мне и уточнил:

— Пётр?

— Так точно! — подтвердил я.

— Прошу на выход.

— А как же санчасть?

— Касательно вас поступило особое распоряжение.

Чего-то подобного и следовало ожидать, но я всё же уточнил:

— Комендатура или особый отдел?

Поручик на миг замялся, но в итоге соизволил ответить:

— Второе.

Больше я уже тянуть время не стал, с кряхтением поднялся на ноги и покачнулся, но всё же сумел перебороть головокружение и двинулся к трапу. У аэроплана стояло несколько санитарных автомобилей, рядом с ними притулилась забрызганная грязью легковушка, к ней меня и повели. А воздух — сырой и холодный, небо облаками затянуто, земля под ногами влажная, точно дожди зарядили. Скоро осень. Или уже осень?

Я совсем потерял счёт дням, вот и спросил:

— Какое сегодня число?

Поручик распахнул заднюю дверцу автомобиля и вопрос мой проигнорировал.

— Да бросьте! — поморщился я. — Опрашивать под протокол будете? Ну и как тогда без даты?

Крыть этот аргумент сопровождающему оказалось нечем, и он нехотя сказал:

— Сегодня двадцать седьмое августа.

Из памяти выпало никак не меньше недели жизни, но растерянности я не выказал.

— Благодарю, — сказал и забрался на задний диванчик, на коем предстояло ехать в одиночестве.

Поручик захлопнул дверцу, обежал автомобиль и устроился на переднем пассажирском сиденье рядом с водителем.

— Поехали, — скомандовал он, и боец с погонами ефрейтора, который держал двигатель работающим на холостом ходу, заставил машину тронуться с места.

Та выехала с лётного поля и запрыгала на разбитой дороге, подвеска оказалась чрезвычайно жёсткой, и меня начало кидать из стороны в сторону, пришлось ухватиться за потолочную ручку. Но тот факт, что вслед за нами на некотором удалении покатили броневик и два вездехода, я отметить не преминул.

— Как дела на фронте? — поинтересовался я в промежутке между рывками.

Сопровождающий сделал вид, будто вопроса не услышал.

— Господин поручик! — повысил я голос. — Так что на фронте?

Тот прекратил изображать внезапную глухоту и сказал:

— Я не уполномочен отвечать на вопросы.

Формулировка меня в заблуждение не ввела, и я скорее заявил утвердительно, нежели спросил:

— Говорить со мной запретили?

— Именно, — подтвердил поручик.

— А так бы рассказали?

— Так бы рассказал.

— Не секретно?

— Не секретно.

— Ефрейтор, — обратился я к шофёру, — тебе-то никто ничего не запрещал, поди? Что там на фронтах?

— Ломим, — коротко прозвучало в ответ.

— Зимск, Белый Камень?

— За нами.

Вот и поговорили.

Привезли меня в военную часть на окраине, сразу отвели в комнату без окон на втором этаже, где и оставили. Лязга засова расслышать не удалось, но запирать оператора — дурь несусветная; должны понимать это, если совсем уж не полные профаны. А даже если и профаны, советники из Отдельного научного корпуса непременно на сей счёт просветят.

Я сел на неудобный стул, упёрся локтями в столешницу, начал ждать. Сейчас опросят Перовского и Ледостава, потом и за меня примутся.

Время в допросной текло каким-то совсем уж непредсказуемым образом, затруднился бы сказать, просидел в одиночестве двадцать минут или все два часа. Ещё и в лёгкий транс погрузился, что объективному восприятию реальности нисколько не способствовало. Я даже приближение другого оператора уловил, лишь когда уже распахнулась дверь. Впрочем, оно и немудрено — потенциал тот удерживал даже по моим меркам мизерный и энергетических возмущений почти не вызывал.

Первым в допросную вошёл сопроводивший меня сюда крепыш, вслед за ним появился худощавый молодой человек в пехотной форме; на погонах — по просвету и две звезды, на груди — шеврон со стилизованным изображением схемы атома, на левом плече — угольник и вертикальная лычка.

Я глазам своим не поверил. И поразило даже не сочетание армейских знаков различия с нашивками ОНКОР, просто из плена сбегает оператор, а они присылают опросить его поручика и подпоручика, который только-только с военной кафедры кандидат-лейтенантом выпустился?! Ну как так-то?

Крепыш сел напротив, представился сам, представил спутника:

— Поручик Шатун, отдел контрразведки Особого восточного корпуса. Младший военный советник Соль, управление разведки. — Он глянул на меня: — А вы у нас…

— Пётр Сергеевич Линь, — сообщил я, после чего добавил: — И для протокола: в соответствии с установленной процедурой требую незамедлительно уведомить ОНКОР об операторе с учётным номером тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три…

Младший военный советник чуть на стуле не подпрыгнул, уставился на меня с нескрываемым удивлением.

— Что?!

Я повторил, и молодой человек какой-то совсем уж гражданской наружности даже хлопнул ладонью по столу.

— Да что ты такое несёте? Вы прошли инициацию в Джунго!

— Тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три. Запишите, — повторил я и улыбнулся. — Коллега, ну какая ещё инициация в Джунго? Я уже год в РИИФС отучился, на второй курс перешёл.

— Но… Мы… — Военный советник совладал с собой, скомкал испорченный кляксой лист и потребовал: — Расскажите обо всём по порядку!

— Всенепременно, — пообещал я. — Сразу, как только в соответствии с утверждённой процедурой информация обо мне уйдёт в ОНКОР.

— Нам поручено опросить вас, — заявил поручик Шатун.

— И всё же давайте не будем нарушать установленных правил.

Мой ответ контрразведчику по душе не пришёлся, и он выжидающе посмотрел на коллегу из управления разведки.

— Сначала вы ответите на вопросы, — заявил тот, сверля меня напряжённым взглядом.

Я ощутил нечто сродни давлению в висках, откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

— Сначала передайте сообщение. И не затягивайте с этим — не исключено, что мне понадобится медицинская помощь и наше общение придётся отложить.

Поручик нахмурился.

— Вы не в том положении, чтобы ставить условия!

Я указал на военного советника.

— Поглядите-ка на него и скажите, в том я положении или нет.

Оператор оставил попытку продавить меня ментально и прижал к носу платок.

— Одну минуту, — произнёс он и спешно покинул допросную, но почти сразу заглянул обратно и предупредил: — Мне придётся отлучиться.

Поручик с обречённым вздохом поднялся из-за стола и начал собирать письменные принадлежности.

— Чем раньше отправите сообщение в ОНКОР, тем быстрее продолжим наше общение, — счёл нужным отметить я, но ответа на своё замечание не получил и вновь остался в одиночестве.

Ну и ладно. Ну и не страшно. Я уместился поудобней на стуле и вновь погрузился в транс. Нет причин для беспокойства, главное — выбрался, остальное пустяки.

Вернулись представители отдела контрразведки и управления разведки нескоро, но уж как вернулись, мою благодушную расслабленность как рукой сняло. Просто младший военный советник принёс с собой небольшой кожаный кейс, из которого извлёк прекрасно знакомый мне стальной пенал.

Специалист по ментальному доминированию, спецпрепарат…

Я весь подобрался даже.

— Да вы издеваетесь!

— Держите себя в руках! — потребовал поручик Шатун. — Мы просто хотим установить вашу личность и прояснить все обстоятельства произошедшего.

— Уведомите обо мне ОНКОР! Немедленно!

— Уже уведомили, — заявил младший военный советник, отламывая кончик ампулы. — И даже успели получить ответ. Оператор с таким учётным номером пределов научной территории не покидал.

Сердце будто ледяная рука стиснула.

От меня открестились? Но почему?!

Я вернул самообладание, пристально уставился на оператора, затем перевёл взгляд на поручика.

— А ведь это он вас в заблуждение вводит! Не меня — вас!

Увы, вбить клин не вышло, контрразведчик мой возглас проигнорировал.

— Коллега, — обратился я тогда к оператору. — Применение спецпрепарата требует соответствующей санкции, сопряжено с возникновением разного рода осложнений и лишено смысла при допросе абсолюта.

— Санкция получена, вы не абсолют, а возможные осложнения в сложившейся ситуации сочтены допустимым риском, — заявил младший военный советник, наполнил шприц и стравил из него воздух. — Закатайте рукав.

Я вздохнул, пробормотал:

— Ну всё, понеслась звезда по кочкам… — И лёгким усилием воли утопил поршень шприца до упора, струйка прозрачной жидкости из иглы так и прыснула.

Младший военный советник Соль округлил глаза, и я не преминул его добить:

— Ой, беда-беда, огорчение! Как же вы так неосторожно, коллега? Теперь за расход спецпрепарата отписываться замучаетесь!

Поручик Шатун дёрнул из кобуры на поясе ТТ и — безуспешно. Люди склонны недооценивать значимость силы трения, но лишь пока она не выходит за пределы нормы, сейчас — вышла. Одним только этим воздействием я не ограничился и выплеснул из себя часть потенциала, заполонив помещение сверхсилой в противофазе. Военный советник с грохотом опрокинул стул и отскочил в дальний угол.

— Караул! — заорал Шатун, дверь распахнулась, и внутрь с пистолетами в руках вломились два бойца.

Полноценное боевое столкновение отнюдь не входило в мои планы, так что я мысленным усилием утопил кнопки сброса магазинов, и те вывалились из рукоятей, а следом отъехали назад затворы, вылетели уже досланные патроны.

— Банзай! — рявкнул я, и караульных будто ветром сдуло, а миг спустя в здании завыла сирена.

Военный советник по стеночке, по стеночке начал смещаться к двери; его техника заземления оставляла желать лучшего, воздух заискрил разрядами статического напряжения. Поручик Шатун прекратил безрезультатные попытки высвободить из кобуры оружие, уставился на меня и нервно сглотнул.

— Взрослых позовите, шуты гороховые! — потребовал я.

Из коридора донёсся топот ног, и возникло опасение, не зашёл ли я слишком далеко, но тут Шатун опомнился, вслед за оператором выскочил из допросной и заорал:

— Отбой тревоги! Отбой!

Куда там! Нет, в допросную никто не ворвался, но переполоху включенная сирена наделала преизрядно, и разбираться со мной явились птицы совсем иного полёта: на сей раз пожаловали майор и капитан.

Оба — операторы, оба — военные советники, но в остальном едва ли не полные противоположности друг друга. Высокий, спортивный и обаятельный майор с ямочкой на подбородке выглядел лет на тридцать пять, волосы он стриг коротко и при желании наверняка мог стать своим решительно в любой компании. Ну а только приближавшегося к тридцатилетию капитана отличало кислое выражение лица, уголки тонких губы были опущены, а светлые волосы для уставной стрижки казались излишне длинными. И своей формой он, такое впечатление, тяготился — не привык к ней совершенно точно. Подобного персонажа ожидаешь встретить в институтском кабинете или за лекторской кафедрой, но никак не в действующей армии.

Капитан не понравился мне с первого взгляда. Майор… Майор, пожалуй, просто напугал.

Я предельно чётко ощутил удерживаемый им потенциал и ничуть не менее ясно осознал, что ничего противопоставить ему в прямом столкновении не смогу. Без вариантов.

— Военный советник второго ранга Листопад, — не представился даже, — а скорее уведомил меня капитан. — Заместитель начальника управления разведки Особого восточного корпуса!

— Военный советник первого ранга Скит, заместитель начальника отдела контрразведки, — вслед за ним заявил майор и потребовал: — Доложитесь!

У меня не то, что о нарушении процедуры мысли заявить не возникло, я едва не вскочил и по стойке смирно не вытянулся! И вскочил бы, да тело от не слишком-то удобной позы задеревенело. Пусть и ощутил чуть ли не физический дискомфорт из-за того, что с офицерами сидя общаюсь, но вполне мог грохнуться в обморок, вот и решил сказаться больным, если претензии возникнут.

— Младший сержант резерва Пётр Линь, ОНКОР. В составе отдельной зенитной роты был откомандирован в особый отдел пограничного корпуса по Зимску, а далее переброшен в Белый Камень, где в ходе боевого столкновения получил контузию и в бессознательном состоянии попал в плен.

— Студент? — уточнил Скит.

— Так точно, господин майор! Приписан к военной кафедре.

— Что дальше?

Рассказ о последних событиях много времени не занял, благо я не только продумал всё заранее, но и подобрал насквозь казённые формулировки.

— На фоне контузии и спазма энергетических узлов я полностью утратил способности оперировать сверхсилой, в результате чего не смог вырваться из лагеря временного содержания и с рядом других военнопленных был перемещён в Джунго. Нас разместили в непосредственной близости от источника сверхсилы, что потребовало адаптации к нетипичному для Эпицентра характеру излучения. Сразу после возвращения способностей мной был осуществлён побег.

— Согласно показаниям подпоручика Перовского последнюю неделю вас держали отдельно от остальных пленных, — заявил Листопад и буквально выстрелил вопросом: — С какой целью был осуществлён этот перевод?

Ответить не дал майор.

— Мы закончили, — объявил он.

Капитан воззрился на него с нескрываемым изумлением.

— Какого чёрта?!

— Нам приказали лишь удостовериться в личности задержанного, а от расспросов до прилёта опергруппы воздержаться.

— Вздор! — рявкнул Листопад. — Мне нужна эта информация! Она мне жизненно необходима!

— А они там в Новинске хотят знать, каким образом в вашем запросе оказался указан неверный учётный номер. Не советую усугублять ситуацию.

— Я вам не подчиняюсь!

— Разумней было бы опросить остальных, пока ещё есть такая возможность.

Миг офицеры мерились взглядами, а потом капитан выскочил из допросной и с грохотом захлопнул за собой дверь. Я думал, майор скажет что-нибудь на прощание, но он последовал за коллегой, не произнеся ни слова. Зато некоторое время спустя мне принесли поднос с первым, вторым и компотом.

К еде я даже не прикоснулся, сидел и гадал, кого пришлют по мою душу из Новинска. Быть может, кого-то знакомого? Хорошо бы, если так…

И как напророчил — следующим в допросную зашёл не кто-нибудь, а Георгий Иванович Городец собственной персоной с загипсованной левой рукой.

— Гляди-ка, — улыбнулся он, — и вправду живой! А мы тебя, братец, уже схоронили.

У меня так и кольнуло сердце.

— Похоронку хоть не отправляли?

Скуластое лицо Георгия Ивановича враз стало серьёзным.

— Шучу я, шучу. Пропавшим без вести числился. Родных не оповещали по соображениям секретности. У нас временный мораторий на это ввели.

Я с облегчением перевёл дух и поспешил доложить:

— Четыре прилетевших с нами бойца прошли в Джунго инициацию. Все без сознания, им нужна неотложная помощь специалистов по реабилитации…

Городец прервал меня взмахом руки.

— О них есть кому позаботиться, — с нажимом произнёс он, попутно весьма красноречивым жестом велев мне держать язык за зубами, и перевёл разговор на другую тему: — Сам-то как?

Я принял правила игры, коротко ответил:

— В порядке.

— А так и не скажешь. Снова отощал, как при зачислении в комендатуру. — Георгий Иванович вздохнул и уточнил: — Идти сможешь?

Я упёрся ладонями в столешницу и поднял себя не столько напряжением мышц, сколько силой воли.

— И куда мы сейчас?

— В больничку, Пётр. В больничку под надзор медицинских светил.

— Босиком идти?

— Тут недалеко. До машины.

Но вот так сразу покинуть здание не удалось — в коридоре дорогу нам загородил капитан Листопад.

— Что происходит? — возмутился он. — Куда вы его уводите? Сначала я должен его опросить!

Георгий Иванович нахмурился и, такое впечатление даже собирался потыкать военного советника какого-то там ранга пальцем в грудь, но взглянул на портфель в руке и ограничился словесным заявлением:

— Вы, господин хороший, должны провести внутреннее расследование и не позднее десяти часов утра доложить, кто и с какой целью исказил учётный номер оператора в присланном вашим управлением запросе, вот что вы должны. Это ясно?

Прибыл за мной Городец в армейской форме с майорскими погонами, что соответствовало военному советнику первого ранга, посему заместителю начальника управления разведки корпуса ничего не оставалось, кроме как сдать назад.

— Я доложу об этом руководству! — лишь предупредил он, прежде чем отправиться восвояси.

Скуластое лицо Георгия Ивановича приобрело выражение крайнего раздражения.

— Смежники, — презрительно скривился он и поторопил меня: — Идём!

— Будут проблемы? — забеспокоился я.

— Непременно. Уж я об этом позабочусь!

На первый этаж я спустился самостоятельно, пусть и держался при этом за перила, но вот до легкового вездехода с эмблемами ОНКОР на дверцах еле доковылял. Забрался на заднее сиденье, а у самого голова кругом идёт, дыхание сбилось, в ушах звенит и серые точки перед глазами плывут.

— В госпиталь! — приказал шофёру Георгий Иванович, усаживаясь рядом, и автомобиль немедленно тронулся с места.

Меня плавно вдавило в спинку сиденья, дурнота понемногу отпустила, вернулась ясность мысли, и говорить о серьёзных вещах при постороннем я благоразумно не стал, вместо этого позволил себе проявить банальное любопытство:

— Мы где вообще?

— Во Всеблагом. Фронт сейчас в двухстах вёрстах к югу.

— А Белый Камень?

— В оперативном окружении, но ситуация под контролем. Дичок и Мельник до сих пор там, живы-здоровы. И с Лией твоей всё в порядке, не беспокойся. — Городец перехватил мой удивлённый взгляд и улыбнулся. — Работа такая — руку на пульсе держать. Присматриваем за всеми операторами вполглаза во избежание.

Я слабо улыбнулся и спросил:

— А что это за новая мода армейские знаки различия с нашивками корпуса совмещать? Раньше же просто в новый чин производили, а сейчас советники какие-то. Это как вообще? И вы всё же кто: майор или военный советник первого ранга?

Георгий Иванович пожал плечами.

— Новую структуру учредили, отсюда и новые звания. Не забивай себе голову.

Я и не стал, поскольку чувствовал себя чем дальше, тем хуже. В машине растрясло, по телу растеклась болезненная ломота, начали зудеть успевшие вроде бы поджить ожоги. Когда вездеход остановился во дворе госпиталя, Георгию Ивановичу даже пришлось взять меня под руку, дабы помочь дойти до крыльца и подняться по ступеням. Ну и не только для этого, на самом деле.

— Изложи в двух словах всё самое важное, — потребовал он сразу, как только мы покинули автомобиль.

Чего-то подобного я ожидал изначально, поэтому собираться с мыслями не пришлось, доложил без промедления:

— Нас держали в Отряде семьсот тридцать один. Там проводились опыты над людьми, в том числе и над операторами. Я настроился на их источник.

Городец даже присвистнул.

— Серьёзно?

— Я не хотел, так получилось.

— С какими параметрами? Какие там вообще витки?

— Не знаю. Но у меня с собой бумаги.

— Что из этого ты успел рассказать?

— Ничего, — ответил я, поставив ногу на первую ступень крыльца.

— И не рассказывай, — потребовал Георгий Иванович. — Ничего этого в объяснениях прозвучать не должно. И в палате тоже помалкивай.

— Будет исполнено, — пообещал я, вновь почувствовал головокружение и зачастил: — Там Платон Змий был. Ему череп вскрыли и электроды в мозг вживили. Я не смог его вытащить. Не получилось. Он… он умер.

Городец придержал меня, не дав осесть на крыльцо, а потом подбежали санитары, уложили на носилки и внесли в здание, начали лавировать меж расставленных тут и там кроватей с ранеными, подняли по лестнице на второй этаж.

— Дальше я сам! — заявил Георгий Иванович, как только в небольшой палате меня переложили на койку.

Он выставил медработников за дверь, а потом начал, весьма ловко действуя одной только правой рукой, разрезать перочинным ножиком бинты и освобождать примотанные теми ко мне листы с иероглифами и непонятными таблицами. Сам-то я только и мог, что сидеть и держаться за спинку койки.

— Моим телеграмму отправите? — спросил, переборов дурноту. — Мол, жив-здоров, как смогу — напишу.

— Отправлю, — пообещал Городец, не став упоминать о какой-то там секретности.

Все записи с обрезками марли он упрятал в свой портфель, тогда уже обратил внимание на мои распухшие запястья, руки с ободранной и обожжённой кожей и багряно-чёрные синяки по всему корпусу.

— Досталось тебе, — отметил он, возясь с застёжкой.

— Зато живой, — то ли отшутился я, то ли ответил на полном серьёзе, не понял и сам. После завалился на койку, натянул на себя простынку и уставился в потолок. Тот, да и вся остальная комната, не исключая меня самого, ощутимо раскачивался.

Внезапно без стука распахнулась дверь и в палату буквально ворвался капитан Листопад.

— Они здесь! — объявил он кому-то, и тогда через порог без всякой спешки переступил плечистый мужчина в самом расцвете сил с погонами подполковника; не иначе по мою душу пожаловал начальник управления разведки корпуса собственной персоной. В коридоре осталось несколько человек в форме и при оружии.

Подполковник огляделся и обратился к Городцу:

— Что за самоуправство, майор? На каком основании вы увезли задержанного из комендатуры?

Георгий Иванович и бровью не повёл, спокойно уточнил:

— Задержанного, господин подполковник?

— Именно! Этот человек пойдёт под трибунал за нападение на караул!

На меня это заявление не произвело ровным счётом никакого впечатления. Мне было, если выражаться совсем уж точно, фиолетово. После всего пережитого угрозы взять под арест — ерунда на постном масле, да и только.

Городец ухмыльнулся в усы.

— Раз уж вы так ставите вопрос, мне не остаётся ничего иного кроме как переквалифицировать случившееся с простой халатности на покушение на убийство.

И вот это заявление оказалось для подполковника полнейшей неожиданностью.

— О чём вы, чёрт возьми? — прорычал он.

— Разве капитан не поставил вас в известность о проводимой в отношении него служебной проверке? Странно. А ведь именно за его подписью ушёл в Новинск запрос с неправильным учётным номером, и это он санкционировал применение спецпрепарата без достаточных на то оснований.

Но вот так просто подполковника смутить не удалось.

— И где здесь покушение на убийство? — спросил он. — Не вижу состава преступления!

— Состав преступления проистекает из непереносимости спецпрепарата, о чём имеется соответствующая запись в истории болезни, и о чём ваш сотрудник был уведомлен непосредственно перед известным инцидентом.

Начальник управления разведки миг обдумывал услышанное, затем решительно рубанул рукой воздух.

— Делайте что хотите! Но задержанного мы забираем с собой!

— Совершенно невозможно, — спокойно улыбнулся в ответ Георгий Иванович. — Он был доставлен сюда согласно распоряжению вышестоящего начальства.

— Какого именно? — потребовал объяснений подполковник, и будто отвечая на его вопрос, в палату вошёл доцент Звонарь.

Невысокий и грузный, с зачёсанными в тщетной попытке скрыть проплешину волосами, в своём мятом белом халате, он выглядел уставшим от жизни врачом, но капитан Листопад его несомненно узнал и не просто узнал, а, такое впечатление, даже в росте уменьшился.

— Майор, почему в палате посторонние? — потребовал объяснений Звонарь, направляясь прямиком к моей койке.

— А вы, собственно… — начал было начальник управления разведки, и тут вслед за доцентом вошла его конопатая ассистентка Нюра.

В руках барышня несла повешенный на плечики офицерский китель с полковничьими погонами и зелёными петлицами медслужбы, ещё и объявила:

— Макар Демидович, я ваш мундир погладила!

Раньше я искренне полагал эту барышню недалёкой, но вот сейчас готов был поклясться, что Нюра приотстала в коридоре намеренно, проскочило в её интонациях нечто эдакое.

— Убери пока! — отмахнулся Звонарь от ассистентки и, проигнорировав так и не завершившего фразу подполковника, уставился на Георгия Ивановича: — Ну?

— Господа из разведки.

— А! — оживился доцент. — Выяснили уже, набирают они слабоумных, которые шесть цифр запомнить не могут, или пригрели вредителя?

— Мы разбираемся, Макар Демидович, — сообщил Городец. — Идёт следствие.

— Следствие? Развели турусы на колесах! Давайте-ка я сам опросом причастных займусь!

Вроде бы самоуверенность доцента только улыбку вызвать могла, а вот у меня мурашки по спине так и побежали. Не сказать, будто Макар Демидович за прошедшие с нашей последней встречи три недели радикальным образом изменился, скорее уж с него некая наносная интеллигентность сошла — ещё не полностью, ещё лишь частично, но и этого хватило, чтобы кадровый военный в немалом чине и при серьёзной должности не решился действовать нахрапом, а вместо этого попытался вступиться за своих людей.

— Господин полковник, ошибки случаются…

— У каждой ошибки есть имя и звание! — отрезал Звонарь и указал на меня. — У этого юноши анамнез такой, что лишь обнять и плакать, вы своей ошибкой его чуть на тот свет не спровадили!

— И всё же нам надо его опросить. Дело чрезвычайной важности.

— Опросите, — разрешил Макар Демидович. — Но сначала я его осмотрю. И доставьте всех с того самолёта в госпиталь не позднее двух часов пополудни, ими теперь наше ведомство займётся. — Он прищёлкнул пальцами. — Алёша, бумагу!

Когда в комнату просочился молодой человек в накинутом поверх штатского костюма белом больничном халате, не заметил ни один из нас. И это было воистину удивительно, поскольку ростом и сложением он мало чем уступал Матвею, а физиономия столь явно просила кирпича, что я ни на миг не поверил, будто эдакий мордоворот подвизается на медицинском поприще.

Молодой человек переложил потёртый саквояж из правой руки в левую, выудил из внутреннего кармана сложенный надвое листок и протянул его подполковнику. Тот после ознакомления с его содержимым слегка даже переменился в лице, но удержал эмоции в узде и уточнил:

— Разрешите удалиться?

— Свободны, — отпустил его Звонарь и распорядился: — Майор, проследите за выполнением приказа.

— Будет исполнено.

Георгий Иванович двинулся на выход, попутно что-то шепнул доценту на ухо и сунул в руку записку, а больше уже задерживаться в палате не стал, вышел в коридор вслед за сотрудниками управления разведки. Звонарь взглянул на клочок бумаги, скомкал его и выкинул через плечо — тот рассыпался невесомым пеплом ещё прежде, чем упал на пол.

— Наш пострел везде поспел, — вздохнул доцент, глянул на меня и обернулся к ассистентке: — Нюра, долго собираешься вешалкой работать? Готовь бинты и мазь от ожогов. Алексей, три таблетки обезболивающего — того, что посильнее. Зелёный пузырёк.

— Я помню, Макар Демидович, — вроде бы даже с укором произнёс молодой человек, который тоже оказался оператором.

— Ещё стакан компота или сладкого чая и тарелку бульона организуй, тут у нас серьёзное истощение. — Доцент Звонарь вновь повернулся ко мне и попросил: — Простынку приспусти. Ага, вот даже как? Всё, достаточно.

Он провёл надо мной ладонью и уточнил:

— Потенциал какой удерживаешь? Мегаджоуля три?

— Чуть меньше.

Макар Демидович кивнул и велел ассистентке дать мне таблетки и воду.

— Да ничего не болит особо, — заметил я, не спеша принимать лекарство.

— Это пока! — уверил меня доцент Звонарь. — Стресс и энергетический шок заставили организм до предела замедлить все процессы, но внутренние резервы не безграничны, пора выводить его из ступора. Пей таблетки, говорю, а то скоро на стену от боли полезешь!

Деваться было некуда — выпил.

Нюра переставила к моей койке табурет, села на него и нанесла на ожоги целебную мазь, затем перебинтовала одну руку и занялась второй, а после и вовсе принялась кормить с ложечки куриным бульоном. Ну да — пальцы тоже забинтовали.

— Поел? — уточнил Макар Демидович, взглянув на часы. — Тогда разжигай алхимическую печь.

— Так я это… — замялся я, поскольку перестал чувствовать источник сверхсилы сразу, как только вывалился из резонанса. — У меня ж спазм, я потом потенциал не наберу!

Моё заявление неожиданным для доцента не стало, не иначе успел о чём-то таком шепнуть Городец.

— Перед смертью не надышишься! — резко выдал он, вздохнул и вдруг спросил: — Синяки свои видел?

Оставленные ударами старика ссадины были иссиня-чёрными в центре, а ближе к краям алели свежими кровоподтёками, да ещё постепенно расползались, увеличиваясь в размерах, вот я и спросил:

— И что с ними не так?

Звонарь ничего не ответил, сам в свою очередь поинтересовался:

— Это кто тебя отделал?

Я рассказал, и он кивнул.

— Сенсей шиноби или как они их там кличут. Физический урон ты заблокировал, но потенциал поражён деструктивными колебаниями. Пока разрушаются поверхностные капилляры, но дойдёт дело и до артерий, а там пойдут тромбы, и преставишься. Если до того осложнения на нервной системе фатальным образом не скажутся.

— И что теперь?

— Можно, конечно, реабилитологам тебя отдать, но они и так загружены работой, да и техника алхимической печи сразу комплексное воздействие окажет. Как минимум процесс регенерации пришпорит. Давай! Приступай!

Я вздохнул, усилием воли собрал всю удерживаемую сверхэнергию в районе солнечного сплетения, до предела сконцентрировал её и начал пережигать. Сразу ощутил неприятное покалывание в кончиках пальцев, и очень скоро то растеклось по всему телу, чтобы немного погодя до предела усилиться в местах ушибов и ожогов. Вот тогда я и порадовался, что заблаговременно принял обезболивающее. Иначе бы точно на стену полез. И даже так ощущение возникло, будто через мясорубку пропускать начали, дабы потом фарш и обломки костей рассортировать и слепить меня по образу и подобию себя прежнего.

На растерзание разведчикам меня отдали только на следующее утро. Бессонная ночь выдалась долгой, забыться удалось лишь на рассвете, а душ мозги особо не прочистил, так что короткими рубленными фразами и односложными утверждениями отвечал я на вопросы отнюдь не по причине простого нежелания сотрудничать.

Беседовали мы не в госпитале и не в особом отделе, а непосредственно в здании аэровокзала, где команда доцента Звонаря дожидалась вылета в Зимск. Транспортный самолёт выделил ОНКОР, но то ли его техническое обслуживание затянулось, то ли по соображениям безопасности команду на взлёт никак не давали, представители разведуправления за время вынужденной задержки выжали меня досуха. Не рассказал им лишь то, чего рассказывать не собирался изначально, а так даже схему лагеря набросал и примерные координаты относительно источника сверхсилы указал.

Не могу сказать, будто совсем уж их удовлетворил, но до исполнения угроз привлечь меня к ответственности дело так и не дошло, разошлись миром. Вроде как.

— Забудь! — с непонятной гримасой отмахнулся Георгий Иванович, когда я справился у него насчёт возможных последствий.

Мы уже стояли на краю лётного поля и ёжились под порывами пронзительного ветерка, который так и трепал закреплённый на мачте полосатый аэродромный чулок, и лично мне в солдатской гимнастёрке и хлопчатобумажных шароварах было откровенно зябко. Опять же — непогода. Как бы таким макаром окончательно вылет не отменили…

— Это аналитически дивизион, да? — уточнил я. — Не ахти отношения с ними?

Городец неопределённо повертел пальцами и поморщился, встопорщив усы.

— Там есть те, кто напрямую с агентурой работает, и те, кто дистанционно действуют, всякие энергетические возмущения отслеживают. Все белой костью себя мнят, но первые — серьёзные люди и на рожон никогда не лезут, а вот вторые — сплошь кабинетные работнички, их хлебом не корми, дай самоутвердиться. И сам понимаешь, армейцев именно такими усилили. Их профиль.

— Да уж заметил…

— Но вообще это нам даже на руку сыграло, — ухмыльнулся Георгий Иванович, повернулся к ветру спиной и, ловко открыв портсигар одной рукой, закурил. — Они в отчёте о побеге все лавры подпоручику Перовскому отдали, тебя не упомянули даже, — поведал он, пыхнув дымом.

Пусть отрицать заслуги лётчика было попросту глупо, я всё же досадливо поморщился.

— Опять мимо ордена пролетел?

— Нам бы так и так тебя вымарывать отовсюду пришлось, — утешил меня Городец. — Ни в какой плен ты не попадал, а был контужен при обороне Белого Камня и провалялся всё это время в бессознательном состоянии, никем не опознанный, в госпитале.

— И зачем это всё?

Георгий Иванович неопределённо пожал плечами и сказал:

— Узнаешь в своё время.

Я настаивать на немедленном ответе не стал, отвернулся от в очередной раз поменявшего направление ветра и присмотрелся к сопровождающим доцента Звонаря, которые подобно нам в здании аэровокзала оставаться не стали и вышли на лётное поле. На медиков походили далеко не все из них, вот я и закинул удочку:

— Смотрю, Макар Демидович в большом авторитете…

— А ты как хотел? — хмыкнул Городец.

— Да просто слышал, он со всеми разругался в институте. Разве нет?

— А из-за чего разругался, не слышал?

— Нет, — мотнул я головой.

— Его агитировали руководящую должность занять, а он всех лесом послал и на Кордон перебрался. Не захотел время на организационные вопросы растрачивать. Ну а тут уже деваться некуда, согласился тряхнуть стариной.

Заявление это не на шутку озадачило, и я спросил:

— Тряхнуть стариной — это как?

Георгий Иванович затянулся и усмехнулся.

— Они с женой в Гражданскую в Зимской губернии такого шороху навели, что контра тише воды ниже травы сидела.

Я озадаченно хмыкнул.

— Он женат?

— На сестре декана медицинского факультета. Страшная мегера, я тебе доложу. Злые языки поговаривают, Звонарь на Кордон именно от неё и сбежал. — Городец последний раз затянулся, глянул на окурок и выкинул его. — Что же касается твоего вопроса, Макар Демидович у нас специалист широкого профиля. Лечит и… наоборот. Ментальные блокировки он как семечки щёлкает, разговорить любого способен в два счёта. А официально он службу реанимации и реабилитации операторов курирует, постоянно между Зимском и Всеблагим мотается. Думаешь, один ты осложнение заработал? Да сейчас!

Под гул винтов на лётное поле наконец выкатился двухмоторный транспортный самолёт, и я поспешил спросить:

— А как так получилось, что мы здесь наступаем, а осада с Белого Камня до сих пор не снята?

Георгий Иванович пожал плечами.

— Нихонцы просто от нас инициативы на востоке не ожидали. Надо понимать, изначально бросок на Зимск ими отвлекающим манёвром задумывался, но, как пошло серьёзное продвижение, самураям кровь в голову ударила, вот и начали в спешном порядке туда наиболее боеспособные части перебрасывать, заодно и немалую часть операторов им в усиление придали. Потом завязли и стали дополнительные резервы подтягивать, дабы ситуацию переломить, ну мы и воспользовались моментом, за несколько дней половину пути до Харабы прошли. — Он усмехнулся. — А знаешь, почему так получилось?

— Просветите.

— Поговаривают, Рогач без санкции на вторжение в Джунго действовать начал. В правительстве переговоры с Лигой Наций затеяли, о прекращении огня вопрос подняли, и нихонские агенты об этом не знать не могли. А тут — наступление, как снег на голову!

— Он же теперь под трибунал пойдёт, нет?

— Победителей не судят. Если нихонцы назад сдадут, в правительстве ни одна собака не признается, что наступление без их ведома началось, — уверил меня Городец и двинулся к аэроплану. — Идём, пока все нормальные места не заняли.

И в самом деле — помимо сопровождающих доцента Звонаря к самолёту двинулась и часть сбежавших со мной из «Отряда 731» рядовых и унтер-офицеров, да ещё подъехало сразу две кареты скорой помощи с ранеными.

В итоге аэроплан набили под завязку, и с учётом погодных условий полёт приятных впечатлений после себя не оставил. Пришлось даже ещё одну таблетку обезболивающего принять, а то как-то совсем уж немилосердно голова разболелась.

В Зимске нас ждали. Аэроплан только-только подрулил к краю лётного поля, а к нему уже подъехали вездеход, два автобуса и три санитарных автомобиля. Первыми по лесенке начали спускать тяжелораненых, следом велели двигать и мне.

Ряды колючей проволоки заметил, ещё когда заходили на посадку, а тут в глаза бросился капонир с танком, два броневика, на бортах которых республиканский орёл соседствовал с символикой ОНКОР, окопы и затянутые маскировочными сетями позиции зенитных орудий, прожектора и засыпанные гравием воронки, а немного поодаль чернели корпуса сгоревших самолётов.

Прямо с аэродрома нас увезли в госпиталь, и не могу сказать, будто там я оказался всеми забыт, но и хороводов вокруг никто отнюдь не водил. Впрочем, жаловаться было грех: мне позволили принять душ, выдали чистое бельё и пижаму, после чего поместили в одиночную палату, где исправно снабжали травяными настоями и периодически выдавали совершенно смешные порции куриного бульона. И лишь когда за окном окончательно стемнело, явился выжатый как лимон Городец.

Следующий час я отвечал на его вопросы, без утайки рассказал обо всём случившемся со мной сначала в лагере временного содержания, а затем и в «Отряде 731», не забыл упомянуть и о вербовщике. Описал Отто Риттера, заодно припомнил всех, кого тот сбил с пути истинного.

После, уже отпустив стенографиста, Георгий Иванович вытянул из портфеля несколько листов и передал их мне.

— Ознакомься и распишись.

Врученные мне бумаги ожидаемо оказались подписками о неразглашении, я поставил автографы во всех нужных местах, потом спросил:

— Удалось перевести документы, которые я забрал?

— В процессе, — уклончиво ответил Городец и взглянул на часы. — Телеграмму твоим я отбил, если напишешь письмо, смогу завтра утром отправить.

Разумеется, я ухватился за это предложение руками и ногами, да и мой куратор задержался в палате не просто так, а в ожидании Федоры Васильевны. Понял это, когда Городец потребовал от неё подписать стопку бумаг лишь немногим тоньше моей.

— Что за вздор?! — возмутилась реабилитолог, под глазами которой залегли тёмные круги. — С каких это пор истории болезни стали проходить под грифом «секретно»?!

— Подпишите и узнаете.

Федора Васильевна с недовольным фырканьем выполнила это распоряжение и принялась листать врученную ей подшивку листов.

— О как! — выдала она некоторое время спустя, а после возмутилась: — Но позвольте! А где подробности?!

— Воспоследуют, — спокойно заявил в ответ Городец и добавил: — В самом скором времени.

— Вы издеваетесь?! — возмущённо воззрилась на него Федора Васильевна. — Как прикажете приводить его в норму? К какой именно норме мне его приводить?!

— Вам виднее, — спокойно произнёс Георгий Иванович и протянул руку за сшивом листов. — История болезни будет храниться у доцента Звонаря.

— История болезни?! Да это филькина грамота, а не история болезни!

— Вам виднее, — вновь повторил Городец, убрал документы в портфель, снял с вешалки фуражку и был таков.

Ну а я остался наедине с Федорой Васильевной, впервые на моей памяти выглядевшей чем-то крепко озадаченной.

— Ох, и всыпала я б тебе, не прочитай отчёт, — вздохнула тётка. — Надо ж было так себя запустить! Ну что ты смотришь? Снимай пижаму, переворачивайся на живот!

Я выполнил распоряжение, заранее подозревая, что грядущая процедура окажется не из приятных, но даже помыслить не мог, сколь болезненными ощущениями обернётся обычный вроде бы массаж. И это ещё Федора Васильевна к сверхъестественному воздействию практически не прибегала и разминала исключительно мышцы, не касаясь потенциала!

Впрочем, потенциала как такового у меня сейчас и не было. Совсем.

— Вообще не можешь к сверхэнергии обратиться? — уточнила реабилитолог под конец процедуры.

— Нет, — глухо ответил я.

— А если так? — На ладони Федоры Васильевны возникла шаровая молния с яблоко величиной. — Чувствуешь её? Сможешь повлиять?

Сгусток энергии я ощущал. Вытянул руку, надавил силой воли, и его отнесло на середину комнаты.

— Не безнадёжен, — отметила тётка, развеяла энергетическую структуру и начала собираться. Потом вдруг обернулась. — А если так?

Ко мне метнулась шаровая молния, едва успел её перехватить. Стиснул пальцы, раздавил, погасил.

— Неплохо, — отметила Федора Васильевна. — Не перегорел, значит.

— Сам знаю, что не перегорел! — возмутился я. — Конкретно со мной что? Восстановлюсь?

— Жить будешь — это точно. Насчёт остального время покажет. Или предлагаешь на кофейной гуще погадать?

Мне только и оставалось после такого заявления, что обречённый вздох задавить. Грех жаловаться, вроде бы, но неопределённость и подвешенное состояние давили на психику просто несказанно.

Я — оператор или уже не совсем? Сумею дистанционно до источника дотянуться или без выезда на место полноценную подстройку не провести? И когда уже мной начнут заниматься всерьёз? Когда переведут нихонские бумаги?

Вопросы. Одни лишь сплошные вопросы.

Глава 5

В госпиталь меня поместили в понедельник двадцать восьмого числа, всю рабочую неделю там и продержали. Заставили пройти настоящую медкомиссию и сцедили на анализы столько крови, что все стены в палате выкрасить получилось бы и на потолок осталось, а ещё по несколько раз на дню Георгий Иванович приводил странных посетителей, которых интересовали странные вещи.

Как быстро засветились глаза у ходячего мертвеца, после того как он выбрался из могилы? Сколько электродов торчало из головы у подопытных операторов? С какой скоростью выползала из аппарата бумажная лента? Удалось ли мне запомнить какие-нибудь иероглифы? Сколько видел офицеров и в каких званиях они были? Как много тел нам поручили отвезти к реке? Какой эффект вызывал вколотый в больничной палате препарат? Сразу ли покраснела после инъекции вена? Как сильно был выражен землистый привкус чая? Сколько по времени длилось переливание крови?

И так далее, и тому подобное. Одну только схему лагеря я рисовал никак не меньше пяти раз. При этом самого меня лишь поили травяными отварами и кормили диетическими блюдами, но никак — то есть, вообще никак! — не лечили, если не считать за лечение утренние и вечерние сеансы массажа. Помимо хождения по обследованиям я посещал душ и спортивную площадку, где занимались идущие на поправку бойцы. Ещё подолгу медитировал по разработанной Федорой Васильевной программе, но вот покидать территорию медицинского заведения мне запретили строго-настрого. Да и не в больничной же пижаме на променад выбираться!

Днём было нормально, ночью снилось… всякое. Просыпался в холодном поту, совершенно разбитым и всякий раз подолгу разогревался и разминался, прежде чем отступала болезненная ломота. Разве что ближе к пятнице худо-бедно оклемался и почувствовал себя человеком.

И тем сильнее начала бесить окружившая меня стена молчания. Сложилось даже впечатление, будто обо мне попросту забыли. О выписке даже речи не заходило, Федора Васильевна сразу предупредила, чтобы с этим к ней не приставал, а Звонарь своим визитом меня так ни разу и не удостоил. Ещё и Городец к концу недели куда-то запропал. Меня аж корёжило всего, до того хотелось о своих перспективах узнать, но — ничего, ничего, ничего. Хоть на стену лезь!

Единственным светлым пятном мне виделась грядущая встреча с Лией. В субботу я всерьёз намеревался уйти в самоволку, но накануне вечером всё переменилось самым решительным образом. На закате меня навестил ассистент доцента Алексей.

— Вас ждут, — сообщил он от дверей.

Задавать вопросов я не стал, просунул ступни в больничные тапочки и последовал за этим непонятным типом с физиономией кабацкого буяна. По переходу на уровне третьего этажа мы попали в соседний корпус, на проходной там дежурили бойцы ОНКОР, дверь нам они отперли только после изучения журнала посетителей и проверки срочно вызванным на пост оператором. И если в основном здании публика обреталась самая разношерстная, то дальше в коридорах попадались исключительно мужчины лет двадцати пяти — тридцати. Раненые старше этой возрастной категории ещё изредка встречались, а вот моих сверстников не было вовсе.

У нужного нам кабинета сидели в ожидании своей очереди пять или шесть человек, но мы зашли сразу.

— Лизавета Наумовна, — обратился мой провожатый к заполнявшей карточку дамочке, — по договорённости с Макаром Демидовичем…

Та оторвалась от бумаг и улыбнулась — мне улыбнулась, не ассистенту Звонаря.

— Заходи, Петя. Садись.

Я опустился на стул и от удивления задал совсем уж дурацкий вопрос:

— И вы здесь?

Лизавета Наумовна помассировала виски.

— Здесь все, кто хоть что-то из себя представляет. Здесь и во Всеблагом. — Она присмотрелась ко мне и спросила: — Ладно, рассказывай, что с тобой на сей раз стряслось.

Я замялся столь красноречиво, что дамочка не удержалась от смеха.

— Ладно, не юли! Всё что нужно, я уже знаю. Проходи в процедурную.

Дальше меня битый час просвечивали на футуристического вида аппаратах, замеряли какие-то возмущения, облепливали присосками с электродами и даже обсыпали приснопамятным контрастным порошком, но толку с того было — чуть. Нет, какие-то записи Лизавета Наумовна делала, но под конец прямо заявила, что выяснить получилось лишь самую малость больше, чем ничего. Или даже меньше — это как посмотреть.

— Придётся использовать активную технику, — заявила она, выложив на стол прекрасно знакомый мне футляр с иглами для акупунктуры. — Действовать буду по старому шаблону, так что потерпи.

Я засомневался было, стоит ли закусывать валик, скрученный из плотной ткани, но припомнил последнее обследование и сразу от своей мальчишеской выходки отказался, с точностью выполнил все инструкции и в итоге нисколько об этом не пожалел. Было действительно больно. В меня словно не тончайшие иголки совсем не глубоко втыкали, а спицами, раскалёнными и зазубренными, насквозь пронзали. Иными внутри ещё и шуровать начинали, что-то тянули, что-то смещали. Если б не валик, непременно бы зубную эмаль сколол, до того челюсти стискивал.

Неприятные ощущения пошли на убыль, лишь когда Лизавета Наумовна добралась со своими иголками до солнечного сплетения. Ну а стоило ей миновать пупок и начать спускаться ниже, я и вовсе духом воспрянул, что конечно же незамеченным не осталось.

— Мальчишка! — фыркнула дамочка, поправляя на мне простынку. — А ещё девушка есть. Как некрасиво!

Но раздражения в голосе Лизаветы Наумовны не прозвучало, да она и не пыталась скрыть иронии, и я поспешил окончательно перевести всё в шутку:

— Это всё непроизвольная реакция организма! — Потом сглотнул и просил, будто в омут прыгнул: — Ну и что со мной?

— Ох, Петя… — вздохнула врач, немного помолчала, будто бы даже размышляя, стоит ли вообще отвечать, затем всё же произнесла: — Если бы я не была посвящена в детали, то и по клинической картине предположила бы, что наблюдаю промежуточный этап перенастройки на другой источник.

У меня разом во рту пересохло.

— Лишь промежуточный? Так что же получается — я теперь ни туда и ни сюда?

Лизавета Наумовна откинула упавшие на лицо каштановые локоны и принялась извлекать из меня иголки.

— Туда, Петя. Ты теперь исключительно туда. Но требуется закрепить результат. Нужно ощутить связь с источником и пройти полноценную подстройку. И если дистанционно проделать первое ещё реально, то второе невозможно даже теоретически.

— Но как же так? — Я уселся на кушетке. — У меня же получилось!

— Ты поймал связь и, думаю, сумеешь тем же самым образом поймать её снова. Но больше месяца без полноценной подстройки она не продержится. А раз за разом восстанавливать её… Не знаю, на сколько тебя при таком подходе хватит, просто не знаю. Каждый срыв настройки чреват выгоранием внутренней энергетики.

Меня словно пыльным мешком по голове хватили.

Ну и как, скажите на милость, настройку на чужой источник закрепить? Обратно в Джунго возвращаться? Бред!

— Не расстраивайся раньше времени, — потрепала меня по плечу Лизавета Наумовна. — Я — специалист узкой направленности, сужу со своей колокольни, ещё и последние веяния в этой области не отслеживала. Вполне возможно, что и заблуждаюсь. Сейчас к Макару Демидовичу на консилиум сходим, какая-то ясность появится.

— Консилиум? — усмехнулся я. — Это вы, Федора Васильевна и сам Звонарь?

— А кто тебе ещё нужен? — холодно поинтересовалась врач. — Я дам заключение по внутренней энергетике, Беда — по состоянию организма, ну а Звонарь лучше кого бы то ни было разбирается в особенностях настройки на источник сверхсилы. Думаешь, нам всем время выкроить на совещание так просто было? Цени!

Мне даже совестно стало.

— Виноват. Глупость сморозил, — признал я оплошность. — Больше не повторится.

— Да я-то что! Ты главное при Макаре Демидовиче ничего подобного не ляпни. Да и ведьма старая не поймёт.

Я промычал нечто маловразумительное и начал одеваться. Пока собирался, Лизавета Наумовна оформила заключение и, оставив пациентов на попечение ассистентов, вместе со мной вышла в коридор. Высокий и плечистый блондин, первый в очереди, посетовал вслух, что на приём к такой красавице не попал, и сделал это совершенно напрасно.

— Красавицы в домах терпимости принимают, — выговорила ему Лизавета Наумовна, — а у нас тут госпиталь.

Молодой человек не нашёлся с ответом, его соседи негромко рассмеялись. Что же касается состава участников консилиума, то я и ошибся, и нет. Помимо всех упомянутых мной персон присутствовал на проходившем в кабинете доцента Звонаря собрании ещё и Городец, но он в обсуждении участия не принимал и всё это время беззастенчиво пялился на коленки Лизаветы Наумовны.

Её заслушали первой.

— Принципиальных изменений схема энергетического канала не претерпела, — сообщила она присутствующим. — Если сделать поправку на отклонения в изначальной инициации, клиническая картина вполне укладывается в нормы перенастройки оператора на другой источник. Полноценного обследования провести не удалось, но и так видно, что произошло расширение изначального канала. В первую очередь это просматривается немного выше солнечного сплетения.

— Локализация примерно как у операторов пятого витка? — уточнил Макар Демидович, сделав у себя какую-то пометку.

— Именно так, — подтвердила Лизавета Наумовна. — Далее изменений практически не зафиксировано.

— Очень интересно, — пробормотал доцент Звонарь и перевёл взгляд на мануального терапевта. — А вы что скажете, Федора Васильевна?

— Все отмеченные мной в заключении патологии носят исключительно травматический характер, — объявила та. — Объективно оценить скорость восстановления повреждённых тканей сложно, но она совершенно точно значительно превышает оную у обычных людей. Поскольку полная потеря доступа к сверхсиле лишает оператора в том числе и ускоренной регенерации, возьмусь утверждать, что в данном конкретном случае контроль энергии перешёл в область бессознательного. Подобные случаи имеют место у практикующих ориентальные техники закалки тела.

— Очень интересно, — вновь повторил доцент и откинулся на спинку стула. — Что ж, дамы, благодарю за уделённое время. Дальше мы сами.

Лизавета Наумовна и Федора Васильевна без особой теплоты переглянулись, попрощались с нами и покинули кабинет, тогда Георгий Иванович закинул ногу на ногу и поинтересовался:

— Так понимаю, перевод трофейных бумаг дал представление о том, что сотворили узкоглазые с нашим юным другом?

— Это весьма и весьма занятно, — улыбнулся в ответ доцент. — Нет, в самой процедуре ничего уникального нет, более того — в её основе лежат наши собственные наработки двадцатилетней давности…

Городец моментально сделал стойку.

— Хотите сказать…

— О да! — кивнул Макар Демидович. — Разумеется, вы предоставили для изучения лишь обрывочные данные, но даже они служат достаточным свидетельством того, что описание процедуры инициации было получено нихонцами от нас. Исключительно на свою память я полагаться не стал и запросил архивные документы. Тут сомнений быть не может.

— В институте завёлся крот, — заговорил Георгий Иванович. — Очередной крот…

Доцент Звонарь выставил перед собой указательный палец и покачал им из стороны в сторону.

— Не спешите с выводами, мой дорогой. Не исключена попытка сознательной дезинформации. Лично я склоняюсь именно к этому варианту, пусть и не могу сказать, частная это инициатива или операция аналитического дивизиона.

У меня холодок по спине пробежал. Если нихонцам подсунули обманку, а они испытали её на мне, какими осложнениями это грозит?

Как оказалось, Городца интересовал тот же самый вопрос, только в более глобальном масштабе.

— И что не так с этой процедурой? — спросил он.

— Она слишком бескомпромиссна, — улыбнулся доцент. — Обеспечивает максимальную отдачу в случае успеха, но одновременно до предела увеличивает риск выгорания соискателей. Наша нынешняя процедура даёт десять — пятнадцать процентов отсева, а тут на успешную инициацию мог бы рассчитывать лишь каждый пятый. И неудачникам не отделаться мигренью и носовым кровотечением, всех их придётся списать в безвозвратные потери. У нас же таких набирается самое большее один процент.

Георгий Иванович расправил усы и уточнил:

— Вы сказали: «мог бы рассчитывать».

— Зрите в корень! — рассмеялся Макар Демидович. — Для выхода на этот процент пришлось бы подогнать процедуру под реалии вторичного источника, а этого сделано не было. Им всучили кота в мешке, если угодно — чёрный ящик с чудовищно низким КПД.

— Нихонцев это не остановило, — с горечью проговорил я. — Они экспериментировали на пленных!

— Впустую теряют время, — поморщился доцент.

А вот я так уж уверен в этом не был, поэтому отметил:

— Для своих у них другая процедура.

— Даже несколько, — подтвердил доцент. — Кого-то гонят в источник пешком, кого-то везут на грузовиках, плюс постоянно меняют траектории движения и скорость. За неимением научной базы пытаются вывести оптимальный вариант экспериментально.

— Но ведь получается же! — в запале проговорил я. — Я лично наблюдал, как оператор в один момент довёл свой потенциал с нуля до сотни мегаджоулей!

Макар Демидович снисходительно улыбнулся.

— Взрывное прохождение резонанса, молодой человек, не преимущество, а серьёзный недостаток, проистекающий из неправильно проведённой инициации. В силу этой девиации оператор одномоментно получает столько энергии, что его энергетические каналы выгорают, не с первого раза, так со второго — третьего. А при недостаточной сопротивляемости организма разрушается и тело.

— А-а-а! — протянул я.

— Эти пресловутые камикадзе — даже не пушечное мясо, просто расходный материал, — заявил Городец и вернул разговор в интересующее его русло. — И всё же, Макар Демидович, почему именно дезинформация? Возможно, кто-то из наших неуёмных энтузиастов решил проверить работоспособность старых выкладок и пошёл на сотрудничество с Нихоном!

Звонарь покачал головой.

— Доступ к архивным материалам такого рода ограничен кругом действительно умных людей. Не в бытовом понимании этого слова, а в научном отношении. Они бы непременно видоизменили технические условия инициации, подогнав их под конкретный источник. Уверен, это не было сделано совершенно осознанно. И нихонцы определённо заподозрили подвох, раз стали привлекать к экспериментам соискателей, которые теоретически могли бы пройти инициацию в Эпицентре либо же некоторое время пребывали в зоне его непосредственного излучения. Явно пожелали проверить, подсунули им негодное средство или они используют неподходящий материал.

Я набрался решимости и спросил:

— Макар Демидович, а какие параметры получит оператор в случае успешной инициации по этой методике?

— Параметры? — задумчиво глянул на меня доцент Звонарь. — О, наживка была подобрана весьма привлекательная. Если при минимизации риска осложнений оператор в самом оптимальном случае мог бы рассчитывать на мощность в семьдесят пять киловатт, то здесь мы имеем выход на аналог нашего пятого витка.

Георгий Иванович присвистнул.

— Серьёзно!

А у меня враз во рту пересохло. Пятый виток! Мощность в сто двадцать киловатт и лимит потенциала на уровне семьсот пятидесяти мегаджоулей! Просто обалдеть!

— Макар Демидович, вы уверены?

Тот снисходительно улыбнулся.

— Формулу помнишь?

Я выдал не задумываясь:

— Мощность оператора прямо пропорциональна произведению квадрата номера витка и квадрата расстояния от внешней границы этого витка до истинного центра в километрах, но обратно пропорциональна модулю разности между первым показателем и расстоянием от центра до середины витка.

— Всё так, только первый показатель это не просто номер, но и расстояние от внешнего предела Эпицентра до внутренней границы витка в километрах, — чуть поправил меня Звонарь. — Нам доподлинно известно, что истинный радиус источника в Джунго — примерно восемь тысяч восемьсот метров, а его истинного центра — шестьсот пятьдесят пять метров. Согласно записям, железная дорога проложена до середины источника, это четыре километра четыреста метров.

Я с позволения доцента взял листок и карандаш, подставил в формулу округлённые данные, добавил в качестве множителя число пи, а затем перевёл условные единицы в джоули и обнаружил, что доцент абсолютно прав.

Георгий Иванович оценил мои вычисления, и с откровенным скепсисом заметил:

— Это всё лежит на поверхности. Такую методику им любой второкурсник сварганить мог!

— То, что лежит на поверхности, имеет под собой крепкий теоретический базис. Эта методика ориентируется на предел человеческих возможностей. Она нацелена на максимизацию эффекта, но при этом оставляет хоть какие-то шансы на успешную инициацию. Нет, это всё отнюдь не случайно, — заявил в ответ Макар Демидович. — И, разумеется, это округлённые данные, но порядок цифр примерно ясен. Что же касается предельной продолжительности резонанса, то её отрегулировали за счёт скорости движения вагонетки. Расчёт выдаёт сто двадцать секунд.

Звучало всё слишком хорошо, чтобы быть правдой, и я вздохнул.

— Вот только подстройку мне никак не пройти. Если только наши не отобьют источник у нихонцев.

— Не стал бы рассчитывать на это, — заметил Городец. — Шапкозакидательство до добра не доводит.

Я уныло кивнул, потом спросил:

— Макар Демидович, а вот вы меня с помощью спецпрепарата и какой-то грампластинки на Эпицентр настроили, случайно нет такой для источника в Джунго?

Доцент покачал головой.

— Наука не стоит на месте, наши представления о сверхэнергии существенно продвинулись с тех пор, когда мы ещё имели доступ к источнику-девять. Да и тогда внимания ему уделялось непростительно мало. С ростом напряжённости на границе мы провели всестороннюю ревизию имеющихся материалов и не досчитались даже того, что рассчитывали найти. Везде бардак! — Макар Демидович вздохнул и ободряюще улыбнулся. — Не вешайте нос, молодой человек. Заранее обнадёживать не стану, но у нас имеются кое-какие планы на ваш счёт. Ведь так, майор?

— О да! — хищно улыбнулся Георгий Иванович, поднимаясь на ноги. — С завтрашнего числа начнём полноценную реабилитацию, а там и все детали утрясём.

Я ничего не сказал при Звонаре и, лишь когда мы попрощались с ним и покинули кабинет, не удержался и спросил:

— Георгий Иванович, а обязательно реабилитацию завтра начинать? Может, с понедельника приступим? Да и в норме я…

— На свидание намылился? — догадался Городец. — Ничего не выйдет, твоя барышня завтра на суточное дежурство заступает.

— А в воскресенье? У меня день рождения в воскресенье!

— День рождения — это святое, — без улыбки произнёс Георгий Иванович и вытянул из кармана бумажник. — Пятидесяти рублей хватит? Не подарок, с получки отдашь.

— За глаза! — обрадовался я. — А можно ещё личные вещи как-то из казармы пограничников забрать?

— Распоряжусь, чтобы привезли. И завтра переедешь из палаты в общежитие для выздоравливающих. На реабилитацию сам тебя отведу. Заскочу к девяти, будь на месте.

— А где мне ещё быть?

— Да кто тебя знает?

— А что за планы на мой счёт?

— Даже не начинай! Всё потом! — отмахнулся Городец, отсалютовал на прощание левой рукой и ушёл.

А я так и стоял какое-то время, размышляя, входит ли в эти планы моя подстройка к источнику-девять. Доцент Звонарь ничего прямо на этот счёт не сказал, но вот сложилось такое впечатление, сложилось…

Собираться не возникло нужды — не успел в госпитале личными вещами обзавестись — следующим утром просто сунул в карман больничной пижамы полтинник да и потопал вслед за Георгием Ивановичем с закинутым на плечо вещмешком, в который уместились все мои оставленные в казарме пограничного корпуса пожитки.

Брюки и рубашка оказались измяты до невозможности, но я ещё успевал привести их в порядок и пока что просто разложил на заправленной кровати в комнате на двух человек, куда меня определили. Соседа не застал, быстро облачился в трико и майку, пожалел самую малость о потерянных кедах, надел парусиновые туфли и вышел к дожидавшемуся меня на лестничной клетке Городцу.

Отправились мы не на спортивную площадку, куда я изредка захаживал до того по собственной инициативе, а на какие-то дальние задворки. В тени деревьев там были установлены турник и брусья, а под навесом разместили лавочки и стойки с грифами штанг, там же лежали разнокалиберные чугунные блины. Не могу сказать, будто так уж по физическим упражнениям соскучился, но лучше тягать гири, чем бока в палате пролёживать. Опять же — на свежем воздухе да в хорошей компании!

А насчёт последнего я нисколько не сомневался, поскольку среди отправленных на реабилитацию бойцов обнаружил Василя. Мой бывший сослуживец взгромоздился на невысокий стульчик и работал с пудовой гантелью, раненую ногу он держал выпрямленной, рядышком лежал костыль.

Мелькнуло и ещё одно знакомое лицо — на коврике качал пресс, сильно кривясь на левый бок, старшекурсник из зенитной роты, который несколько раз попадался на глаза на сборищах актива военной кафедры. По имени его не знал, но едва ли это могло стать такой уж большой проблемой.

Все остальные пациенты были заметно старше, лет двадцати пяти — тридцати, а приглядывал за ними восточной наружности мужчина в белом халате. Не молодой и не старый, не дылда и не коротышка, не атлет и не задохлик. Просто никакой. Уверен, в толпе соотечественников этот уроженец одной из наших бывших южных провинций попросту бы растворился, да и тут, пока молча прохаживался меж спортивных снарядов, внимания к себе особо не привлекал. Только вот если он и замолкал, то ненадолго.

— Сделаю! Сделаю! — распекал он, когда мы подошли, одного из своих подопечных. — Не болтай попусту! Сделай! Хотя бы попытайся! У меня на родине неспроста говорят: «ста тысяч слов вкусней один кусок халвы»! Понимаешь, да? Слова — удел мастеров, они воодушевляют ими и жгут сердца людей, побуждают к свершениям! Для остальных слова ровно пыль на ветру! Маломальское усилие в стократ важнее!

Боец слушал и кивал, остальные воспользовались моментом и начали переводить дух.

— Рашид Рашидович! — окликнул реабилитолога Городец. — Не уделит ли почтенный костоправ немного своего драгоценного времени?

На нас начали оглядываться, Василь заметил меня и помахал рукой, я отсалютовал в ответ, но подходить пока что не стал.

— О, Георгий Иванович, дорогой! — оживился реабилитолог и не просто пожал капитану руку, но ещё и накрыл её левой ладонью, даже тряхнул от избытка чувств. — Тебе — хоть целый час!

— Часа у меня нет, — рассмеялся Городец. — Бежать пора. — Он указал на меня. — Пристрой к делу молодого человека. Оцени рефлексы, и пусть с ним в вышибалы поиграют.

Рашид Рашидович остро глянул на меня и кивнул, после уточнил:

— Официальное заключение понадобится?

— Да, но не так сразу. Пока просто посмотри.

— Понял тебя, дорогой. Сделаю. — Реабилитолог обернулся и хлопнул в ладоши. — Работаем, господа! Работаем! Солнце ещё высоко!

Акцент то становился почти незаметным, то вновь усиливался, и я не смог вот так сразу определить, пытается странный медик от него избавиться или же с какой-то целью культивирует намеренно. Ну а потом стало не до размышлений на отстранённые темы — меня погнали на разминку, которая плавно перетекла в несколько подходов к турнику и брусьям, а потом и в работу со штангой. И рад был бы с Василем потрепаться, да некогда было и ему, и мне.

Остальные тоже отнюдь не прохлаждались. И нравилось выкладываться на полную катушку далеко не всем.

— Хватит! Не могу больше! — заявил дородный мужик с раскрасневшимся лицом, по которому ручьём тёк пот.

— Подмастерья труден хлеб, мастеру — печали нет! — выдал в ответ реабилитолог. — Понимаешь, да? Надо работать над собой! Развиваться! И тогда в один прекрасный день…

— В баню, Рашид Рашидович! — рыкнул мужик и решительно зашагал прочь. — В баню!

Реабилитолог задумчиво глянул ему в след и с какой-то восточной отстранённостью изрёк:

— Когда с арбы сошла жена, ослу то радость, не беда! — Он оглядел нас и вздохнул. Ну вы поняли…

Прозвучало высказывание весьма двусмысленно, но я заострять на этом внимание не стал, меня ждал очередной подход.

В итоге до обеденного перерыва я едва дотянул. Освободился раньше Василя и плюхнулся на лавочку в ожидании товарища, но на деле до корпуса бы просто не дошёл, ноги не держали.

— Привет! — кивнул я старшекурснику, освободившемуся пару минут спустя. — Ты же из зенитчиков?

Тот подошёл и протянул руку.

— Илья.

Я привстал, отвечая на рукопожатие.

— Пётр.

— Из зенитчиков, — подтвердил тогда студент. — А тебя с Мельником в Белый Камень отправили, если не ошибаюсь? И как там?

— Не знаю. На третий день контузило, только-только очухался и сразу на реабилитацию.

— Эвона как! — присвистнул студент и покрутил плечами. — А мы с диверсантами схлестнулись, вот и получил мечом поперёк хребтины. Третью неделю, считай, здесь загораю. Бывай!

Он ушёл, а ко мне прискакал на костыле Василь.

— Как нога? — спросил я.

— Кость — в хлам! — хохотнул Василь. — По кускам собирали! Представляешь — потроха уже не беспокоят особо, как на собаке зажило, а хромать до конца жизни буду.

— Скажешь тоже!

— Ну не хромать, но с танцами придётся распрощаться. — Мой товарищ вздохнул. — Эх! А Машка танцевать любит, я даже уроки брать начал, и вон оно как вышло!

— Главное, что ничего другого не отстрелили, что только танцорам мешает. Это дело она, поди, ещё больше танцев любит.

— А уж как я его люблю! — рассмеялся Василь. — Ладно, с тобой-то что приключилось? Вроде цел, как погляжу.

— В Белом Камне контузило. Ещё и надорвался в энергетическом плане. Так, ничего серьёзного.

Василь вдруг остановился.

— Слушай! А это не тебя часом ко мне в комнату подселяют?

— В двадцать третью?

— Ага!

— Меня.

— Шик! Прям как в старые добрые времена!

Не такие уж они старые, да и добрыми я бы их не назвал, но кивнул, соглашаясь.

— Здорово, да.

Перед походом в столовую мы приняли душ и переоделись, а после обеда Василь потянул меня пить кофе.

— У нас час свободного времени! Час! Идём!

Пошли мы в офицерское кафе, и когда я забеспокоился по поводу нашего неподобающего для этого заведения статуса, Василь лишь ухмыльнулся.

— Не боись, Петя! У меня всё схвачено!

Я подумал было, что он делает ставку на авторитет идеологического комиссариата, но, как оказалось, мой товарищ нашёл подход к буфетчице — эффектной блондинке немногим за тридцать. Он поцеловал ей ручку, что-то проворковал и вскоре принёс за наш угловой столик две чашки кофе и вазочку с рафинадом, да ещё спросил:

— Или ты чего-нибудь более существенного возьмёшь?

После плотного обеда есть не хотелось, и я покачал головой.

— У меня и на кофе с собой денег нет.

— Сочтёмся. Мне тут кредит открыт.

— Ну раз так, от десерта не откажусь.

— Сей момент!

Василь отошёл, вновь о чём-то пошушукался с буфетчицей и прихромал обратно с парой эклеров на картонном кружочке.

Я кинул взгляд на блондинку и спросил:

— Да ты никак к ней клинья подбить умудрился?

— С моей-то ногой? — фыркнул Василь, потом вздохнул. — Не, я Машке не изменяю. На этой почве с Зинаидой и сошёлся. Тут только днём спокойно, а вечером сущее столпотворение, и все офицеры её обаять пытаются. А я просто поболтать заглядываю.

Дальше разговор зашёл о войне, ну а потом время отдыха вышло, мы переоделись и отправились на площадку. Реабилитолог обошёл каждого и каждому назначил индивидуальные упражнения, после похлопал в ладоши.

— Работаем, господа! Как говорят у меня на родине: коль празден и ленив, в садке не будет рыбы! Былая форма просто так не вернётся, для этого придётся потрудиться!

Никто особо не ворчал, даже тот мужик, который ушёл с первой тренировки. Кому-то поручили разминаться и тянуться, кто-то погрузился в медитацию, одному дали задание жонглировать полешками, двое других перекидывались мячиком для большого тенниса. Играли и в пинг-понг, только без ракеток, управляя шариком при помощи кинетических импульсов.

Ну а мной занялся непосредственно Рашид Рашидович, и уделял он первоочередное внимание не столько физической форме, сколько рефлексам и скорости реакции на внешние раздражители. И не только скорости, но и адекватности.

— Негатив, да? Уважаемая Федора Васильевна пользует? — уточнил реабилитолог, закончив с диагностикой. — Я ей рекомендации по терапии дам, но примет она их к сведению или отправит прямиком в мусорное ведро, то одним лишь небесами известно.

Послеобеденное времяпрепровождение понравилось мне несравненно больше первой тренировки — чуток помедитировал, немного потянулся, поиграл в пинг-понг, орудуя ракеткой. Меня ещё и размяли неплохо, пусть и не слишком интенсивно — остальным своим подопечным в этом отношении реабилитолог уделил несравненно больше внимания. И всё бы ничего, но под конец занятия он похлопал в ладоши и объявил:

— Господа, а сейчас вышибалы!

В роли мишени определённо предстояло выступать именно мне, вот я и засомневался:

— А стоит ли с этим спешить?

Рашид Рашидович покачал головой.

— Лесных зверей боясь, не выйти на охоту! Понимаешь, да? Сегодня дашь слабину, завтра решишь не рисковать, а там и в привычку войдёт, образом действия станет. Начали!

Ну и начали — да. Погоняли меня на совесть, при этом реабилитолог контролировал ход упражнения от и до, темп нарастал постепенно, и это позволило втянуться в процесс, но вот перевести дух случая не выпало до самого конца.

И даже так я остался тренировкой доволен. Пусть поначалу ясновидение транслировало в мозг какие-то слишком уж размытые образы, будто у него оказалась сбита фокусировка и работало оно не совсем на тех частотах, но потом я приноровился, и стало проще.

Завершились реабилитационные мероприятия походом в баню и полноценным массажем, а дальше — ужин, прослушивание в комнате отдыха сводок с фронта и отбой. Нет, режим был не столь суров, до отключения света на этаже оставался ещё час с четвертью, просто я вымотался до такой степени, что едва до койки дополз.

Утром еле встал. Отчасти даже вновь себя курсантом ощутил, до того суставы ломило и мышцы тянуло. И ещё создалось ощущение, будто вчерашняя тренировка заставила организм начать работать со сверхсилой куда интенсивней прежнего, и вот так сразу тело такое её количество адекватно переварить не смогло.

Изначально я собирался отправиться в город прямо с утра, но сразу после завтрака меня взяла в оборот Федора Васильевна. Уж не знаю, приняла она к сведению рекомендации реабилитолога или руководствовалась исключительно собственными соображениями о надлежащем лечении, но в выданном мне на руки распорядке к массажу с воздействием на внутреннюю энергетику и отдельным упражнениям из курса сверхйоги добавились ещё и физиолечение, грязевые ванны и акупунктура, а в диете стали преобладать спецпродукты, способствующие искусственному насыщению организма сверхэнергией.

Пришлось бежать по врачам. Техническим оснащением армейский госпиталь существенно уступал Новинской городской больнице, видно было, что его оборудованием всерьёз занялись только после начала боевых действий, но и так за какие-то считанные часы меня залечили едва ли не до полного нестояния.

На обед я не пошёл, просто совсем уж невтерпёж стало, перехватил Василя в комнате и спросил:

— Слушай, а не в курсе, где тут пропуска на выход в город выписывают?

— Пойдём, по дороге в столовку покажу.

Я сунул в карман полученные от Городца деньги и кивнул.

— Пойдем.

Ещё и самого Василя за собой в канцелярию потянул.

— Да ты чего? Какие мне променады на костыле?!

— Ты погоди, — придержал я его. — У меня сегодня день рождения. Я сейчас за Лией, встретились бы часиков в пять где-нибудь, посидели.

— Ого! — поразился Василь, ухватил меня за руку и потряс. — С днём рождения! Поздравляю!

— Ну ты как?

— Да можно. Святое ж дело. И где встретимся?

Единственным приличным питейным заведением, которое я знал в Зимске, был ресторан «Особый почтовый», там и предложил встретиться в половине пятого, благо наш госпиталь располагался не так уж далеко от вокзала.

— Ну всё, замётано! — хлопнул меня по плечу Василь. — Буду как штык!

Я сунул ему пятёрку.

— Держи на извозчика.

— Да вот ещё! Брось!

— Бери, тебе мне ещё кофе покупать.

— А! Ну тогда ладно.

С оформлением пропусков на передвижение по городу в силу того, что наши имена отыскались в списке тех, кому разрешалось покидать территорию госпиталя, никаких сложностей не возникло, уже минут через пять я вышел за ворота, огляделся по сторонам и двинулся в сторону вокзала. По словам Городца, команду пирокинетиков на казарменном положении продержали всего несколько дней, так что, не дойдя до площади, я свернул к офицерскому общежитию пограничного корпуса.

Зимск изменился. Кое-где чернели сгоревшими кровлями дома, местами обвалились разрушенные авиабомбами стены. За время пребывания в госпитале сигналы воздушной тревоги раздавались неоднократно, на крышах дежурили наблюдатели и пожарные команды — судя по разномастной одежде, набранные преимущественно из добровольцев. Изредка на глаза попадались зенитные точки, стояли в глухих переулках броневики, а по улицам расхаживали комендантские патрули. Пока дошёл до общежития, документы проверили трижды.

Точнее — третий раз предъявлять пропуск пришлось уже непосредственно у проходной. Я изначально не рассчитывал попасть на территорию режимного объекта, думал вызвать на улицу Лию, но караульные заявили, что они справок не дают, и велели убираться отсюда подобру-поздорову, пригрозив в противном случае вызвать патруль. В ответ я заявил, что свои права знаю, и перешёл на другую сторону дороги, присел там на верхнюю ступеньку крыльца. Меня пообещали отвести для проверки в комендатуру, я пообещал накатать жалобу; словами всё и ограничилось.

По улице гулял прохладный осенний ветерок, и в рубашке с коротким рукавом очень скоро стало зябко, но я продолжил упорно сидеть на одном месте и мериться взглядами с караульными. В итоге у тех не выдержали нервы, и они вызвали коменданта. Зауряд-прапорщик двинулся через дорогу с ладонью на расстёгнутой кобуре, потом узнал меня, досадливо сплюнул под ноги и даже подходить не стал, развернулся и потопал обратно.

Ну а я в очередной раз порадовался тому, что пришёл сюда заранее. Дежурство у Лии заканчивалось в два пополудни, вот-вот вернуться должна. А упустил бы и мог до самого утра тут впустую куковать.

Когда караульные распахнули ворота и со двора выкатился легковой вездеход, я на него даже не взглянул, но тот лишь вывернул на дорогу и сразу остановился. Распахнулась задняя дверца, наружу выглянула рыжая Алевтина в гимнастёрке и форменной зелёной юбке.

— Петя, а ты чего тут?

— Лию жду, — сообщил я, подходя к машине.

— Да это понятно! Вас из Белого Камня обратно перевели? Всех?

— А! Нет. С контузией в госпитале сейчас.

— Ну ничего себе! — округлила глаза барышня. — А у нас планёрка до половины третьего. Поехали, так ты ещё долго прождёшь.

Водитель в чине ефрейтора и сидевший рядом с ним с ППС на коленях унтер-офицер, оба пограничники, синхронно заявили:

— Не положено!

Но Алевтина, которая пребывала в звании армейского фельдфебеля, их и слушать не стала.

— Не положено посторонних подвозить, а это боец пограничного корпуса! — отрезала она. — Петя, садись!

— Так говорю же: я в госпитале сейчас, — ответил я, не спеша забираться в салон. — В списках не значусь, меня в расположение не пропустят.

— А мы не в расположение едем. Планёрки у нас в «Особом почтовом» проходят. Садись!

Алевтина сместилась на другую сторону диванчика, я озадаченно хмыкнул и всё же присоединился к ней, проигнорировав недовольные взгляды сопровождающих.

— А это точно планёрки? — уточнил после того, как захлопнул дверцу. — В ресторане?

— Ну да! — подтвердила рыжая. — Сначала инструктаж проводят и дежурной смене задачи ставят, потом люди с суток подъезжают и отчитываются, заодно новостями обмениваемся и обедаем. В столовой три раза в день питаться никакого здоровья не хватит, все с гастритами сляжем!

Вездеход тронулся с места, и Алевтина принялась выспрашивать меня о службе, ну я и выложил ей урезанную версию с ранением в Белом Камне и скитанием по госпиталям.

— А чего Лии не писал? — поинтересовалась студентка.

— А зачем? — пожал я плечами. — Вот оклемался и сам повидаться заглянул. А так бы впустую переживала только.

— Ну да, ну да… — протянула Алевтина, смерив меня каким-то очень уж оценивающим взглядом, но ничего не сказала, замолчала.

Меня это как-то неожиданно сильно напрягло, но спросил я о другом:

— А звания вам когда присвоили?

— Да почти сразу! Разом по всем откомандированным студентам приказ вышел. Я, Лия и Сергей теперь младшие военспецы. Авдей и Никифор с четвёртого курса, у них лычкой больше. А Герасиму, как руководителю группы, без всякой военной кафедры сразу подпоручика дали, вернее — он теперь младший военный советник. Мы по бумагам зенитной батареей проходим.

Вездеход пересёк привокзальную площадь и остановился рядом с ещё одним служебным автомобилем в непосредственной близости от крыльца ресторана. Я выбрался из салона первым, обошёл машину, открыл дверцу Алевтине.

— Это не моё дело, — заявила тогда студентка, — но Лия за последнее время очень с Герасимом сблизилась. Просто не хочу, чтобы для тебя это сюрпризом стало.

Слово «очень» она для верности выделила предельно чётко, но и без того двояко истолковать высказывание не получилось бы при всём желании.

Сблизилась. Очень.

Сердце так и сдавило.

Больше Алевтина ничего говорить не стала и легко взбежала по ступеням крыльца, вахтёра на котором сменил боец с красной повязкой на рукаве. Он пристально глянул на меня, но пропустил беспрепятственно. Внутри оказалось многолюдно, публика подобралась сплошь из обер-офицеров и немногочисленных барышень, составивших им компанию за обедом. Из унтеров тут были только военспецы-операторы.

Студенты заняли сразу три придвинутых друг к другу столика, их стало вдвое больше прежнего, и это ещё без дежурной смены. И в самом деле — батарея.

Я в нерешительности замер у входа, и тут же послышалось:

— Петя!!!

Лия бросилась ко мне через весь зал, кинулась на шею и поцеловала. Я окончательно растерялся, но барышню обнял, прижал к себе. Та миг промедлила, потом высвободилась.

— Идём! — потянула она меня к своим сослуживцам.

Я с места не сдвинулся.

— Не думаю, что это будет уместно.

— Да ты чего?! — изумилась Лия, глянула на меня, потом обернулась и посмотрела на Алевтину. — Та-а-ак! И что эта стерлядь рыжая тебе обо мне наплела?

Ощутил себя круглым дураком, но всё же отмалчиваться не стал:

— Ну… О тебе и Герасиме…

— Ну, Петя, ты как маленький! Нашёл кого слушать! Стала бы я шашни крутить, когда ты на фронте?! Я с Герой не целовалась даже!

Даже? Или — ещё?

Я вздохнул.

— Сама же говорила, у нас отношения свободные…

— Да это здесь при чём? — возмутилась и даже разозлилась Лия. — Это другое!

— Так и я уже не на фронте. И как это всё изменит? Давай уж сразу во всём разберёмся, чтоб потом друг на друга не обижаться.

Барышня закусила губу и потянула меня к ближайшему свободному столику. Уселись там друг напротив друга, поглядели в глаза. Терпеть этого не могу, словно бы даже физический дискомфорт испытываю, но тут уж деваться было некуда — взгляда не отвёл.

— Ты мне очень нравишься, Петя. Очень… — Повтором Лия будто бы даже саму себя убедить в этом попыталась. — И я тебе ужасно благодарна за поддержку… Но Гера… Гера — это совсем другое. Кажется… Думаю… Я его люблю!

У меня внутри всё так и оборвалось. Подался вперёд, спросил:

— И чем он лучше?

— Да не в этом дело! Хуже — лучше, не важно! Это же чувства, Петя! Понимаешь — чувства!

В глазах Лии заблестели слёзы, а я… Я сдержался.

Каким-то чудом умудрился взять паузу, тогда-то и осознал, что вместо уверений в своей безмерной любви, пожелал узнать, по какой причине мне предпочли кого-то другого. Я не задался вопросом, как буду жить без Лии, в первую очередь оказалось уязвлено самолюбие. Так любил я сам или просто испытывал болезненную потребность быть любимым, нравиться хоть кому-то, банально — состоять в отношениях?

Этот раздрай в душе в итоге и заставил сдержаться. Да ещё постеснялся закатить скандал на людях, а вот проходи разговор с глазу на глаз, мог бы и наговорить лишнего. Мелькнула ведь мысль надавить на жалость или завести речь о порядочности. И не в надежде вернуть девушку, а исключительно из гаденького желания сделать ей больно.

Ну и конечно же совершенно точно сказалось пребывание в плену. Сейчас, на диком контрасте, я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что жизнь хороша сама по себе. При любом раскладе.

— Мне нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах, — мягко произнесла Лия, но едва ли столь обтекаемая формулировка могла хоть что-то уже изменить.

Я кивнул.

— Хорошо. Останемся друзьями.

Лия шмыгнула носом и улыбнулась сквозь слёзы.

— Спасибо, Петя. Ты очень важен для меня. Если бы не ты, если бы не ты…

У барышни задрожала нижняя губа, но она взяла себя в руки, достала из кармана гимнастёрки платочек и промокнула им глаза.

— Идём? — предложила она после этого.

Я покачал головой.

— Иди. Мне тоже нужно время.

И тут я душой нисколько не покривил. Пусть и обуздал эмоции, но сорваться сейчас мог из-за любого безобидного замечания или даже просто косого взгляда.

Нельзя, нельзя, нельзя…

Лия ушла к сослуживцам, и я каким-то совсем уж запредельным усилием воли заставил разжаться судорожно стиснутые кулаки. Посидел так немного и успокоил дыхание, погрузился в лёгкий транс.

Ничего, ничего, ничего…

Всё хорошо. Все живы и здоровы. Почти. Остальное неважно.

Проклятье! Да мне сейчас не о личной жизни беспокоиться нужно, а о восстановлении способностей! Мной ведь занимаются, меня не списали на берег — вот на этом и стоит сосредоточиться. Именно на этом! Остальное — потом!

Из транса вырвал шум отодвигаемых стульев. Планёрка закончилась, и студенты повалили кто к уборным, а кто на улицу. На меня поглядывали с нескрываемым любопытством, подошли поздороваться Сергей, Авдей и Никифор. Герасим вознамерился последовать их примеру, но Лия ухватила его под руку, потянула прямиком к входной двери.

Вот и правильно. Очень-очень правильно.

Я только-только начал успокаиваться, когда к столику подошёл официант.

— Что-то будете заказывать?

Меню он не предложил, явно рассчитывая выставить меня на улицу, но я выдернул у него книжицу, открыл на последней странице, ткнул в одну из строк.

— Коньяк.

— Рюмку или графинчик на двести грамм?

— Бутылку! — потребовал я и накрыл меню ладонью. — И пока посмотрю.

Сосредоточиться на описаниях блюд удалось далеко не сразу, да и аппетита не испытывал, бифштекс с жареным картофелем выбрал по той простой причине, что это блюдо максимально отличалось от моего нынешнего больничного рациона.

— Одну рюмку? — уточнил официант, выставляя на стол бутылку трёхзвёздочного коньяка.

— Две. Ещё человек подойдёт.

Я откупорил бутылку, до краёв наполнил пузатую рюмку и махом влил её в себя. Выдохнул, мотнул головой и пробормотал:

— Ну, с днём рождения меня!

Рюмка крепкого алкоголя никак на самочувствии не отразилась, я налил и выпил вторую. Тогда только ощутил, что начинаю отходить от шока. Плеснул на самое донышко, принюхался к аромату, но даже не пригубил. Топить в коньяке печали и горести я не собирался. И жалеть себя — тоже.

У меня всё хорошо! Точка!

Бифштекс оказался отменным, жареный картофель ему ничуть не уступал. Когда расправился с ними, успокоился достаточно, чтобы уделить внимание окружающей обстановке, и с неудовольствием отметил, что так и остался единственным посетителем в цивильном платье, а кругом одни офицеры, преимущественно армейские и в форме жандармского железнодорожного корпуса. К этому времени я только-только допил третью рюмку, но алкоголь своё дело всё же сделал, и эмоции понемногу перестали рвать душу на куски. А там и Василь появился. Он остановился в дверях, навалился на костыль и завертел головой по сторонам; я помаячил ему рукой. Мой товарищ, на лацкане пиджака которого серебрился значок Республиканского идеологического комиссариата, пробрался меж столиков, плюхнулся напротив и с шумом перевёл дух.

— Фу-у-ух! — выдохнул он, вытягивая раненую ногу. — Натурально себя пиратом одноногим ощущаю. Тем, который с попугаем был. Как его…

— Я понял.

— А Лия где? Ещё с дежурства не освободилась?

— А с Лией мы разбежались.

— Вот те раз! — округлил глаза Василь. — Не дождалась, что ли?

— Да как не дождалась? Дождалась, — досадливо поморщился я. — Ну а теперь всё.

— Поругались?

— Да нет же. Говорю — разбежались.

— Подожди-подожди, — слегка подался вперёд Василь. — Ты с утра ни о чём таком не подозревал даже. Вы точно разбежались или она тебя бортанула?

— Мы остались друзьям, — заявил я в ответ и вскинул руки. — Ладно-ладно! Если ты так ставишь вопрос, то да — она меня бросила.

— Кто-то другой появился?

— Она так думает, а что там на самом деле — не скажу.

Василь покачал головой, взял бутылку и налил коньяка в мою рюмку, после плеснул и себе.

— К этому вопросу мы ещё вернёмся. А пока предлагаю выпить за тебя! С днём рождения, Петя!

Мы выпили, Василь обернулся и поискал взглядом официанта. Меня тот подчёркнуто игнорировал, ну а сейчас оказался рядом буквально по мановению волшебной палочки.

— Чего изволите?

— Бери бифштекс с жареной картошкой, — посоветовал я.

Василь кивнул.

— Бифштекс пойдёт, — сказал он и с вальяжной ленцой добавил: — А ещё, уважаемый, организуй нарезку какую-нибудь мясную. Лимончик есть у вас? Отлично, порежь.

— Сахаром, кофе посыпать?

— Не нужно, — решил Василь и вновь развернулся ко мне. — Так я о чём: для тебя это расставание далеко не самый плохой вариант. Или это любовь всей твоей жизни и ты жениться собирался?

— Ну, допустим.

— Брось, Петя! Какие твои годы? И потом, всё куда хуже обернуться могло!

— Это как?

— А вот так! Думаешь, легко человека бросить?

Я не удержался от кривой ухмылки, и Василь расценил её совершенно верно.

— Вот я — толстокожий, — постучал он себя пальцем в грудь. — Меня даже комары не кусают. И то духу не хватило Варьке в лицо сказать, что нам надо расстаться. Письмо написал. А ты? Ты бы смог? Да не смог бы никогда! Особенно бывшей однокласснице, с которой столько всего связывает. Так и промучился бы всю жизнь.

— Чего это — промучился? — возмутился я.

— Да я образно! Но вот разлюбил бы или другую встретил, и что? Духу бы признаться в этом не хватило. Потому как сам себе в голову вбил, что у вас любовь до гробовой доски. Ну а теперь приобрёл бесценный опыт завершения отношений без истерик, угроз и поножовщины. Говоришь, друзьями остались? Так это же здорово! За это надо выпить!

Следующий тост он провозгласил за друзей, и я окончательно оттаял. Иногда очень важно выговориться и вдвойне важно, чтобы тебе оказали моральную поддержку. А мне — оказали.

Дальше принесли бифштекс и нарезку, и на какое-то время стало не до разговоров, разве что ещё раз выпили. Василь под горячее, я — так, кусочком колбасы закусил и огляделся по сторонам. Ближе к вечеру в ресторане оказалось яблоку некуда упасть, свободных столиков не осталось вовсе. Все посетители были из числа обер-офицеров, и мне даже как-то немного неуютно стало. Будто не в обычном питейном заведении сижу, а в офицерский клуб заявился и чужое место занимаю. Да и поглядывали на меня с Василем откровенно свысока, а троица подпоручиков республиканского военно-воздушного флота, которые припозднились и оказались вынуждены расположиться на высоких стульях у бара, пялились и вовсе недобро.

Меня это задело, но поборол раздражение, и вернулся к беседе с Василем.

— Тебе легко говорить, — вздохнул я, разливая коньяк по рюмкам. — У тебя Машка есть.

— Это да, — согласился с моим аргументом товарищ. — Но и ты не абы кто, а студент и оператор! — Он воздел указательный палец к хрустальной люстре над нами. — И потом, а как же та дворяночка? Да она твоей Лии сто очков вперёд даст!

— Сам же говоришь: дворяночка!

— И что с того? Тебе это кувыркаться с ней каким боком помешать может? Да и не только кувыркаться! Забудь уже эти сословные предрассудки! У нас дворянчики никаких особых прав не имеют. Зато мы — операторы!

— Ещё и деньги многое решают, — со вздохом произнёс я.

— Ха! Деньги! — усмехнулся Василь, подался вперёд и спросил, невесть зачем понизив голос: — Видишь трёх летунов у буфета? Все при полном параде и с кортиками — сто к одному, что хотя бы один из этих хлыщей родословную от царя Гороха ведёт. И совершенно точно все трое не бедствуют. И что с того? Это в прежние времена нас бы отсюда попросили, если б столик подобной публике понадобился, а сейчас сидим и в ус не дуем!

— В прежние времена нас бы в подобное заведение и не пустили даже.

— Ну ты уж совсем палку не перегибай! Ты — студент, я — при должности. Другое дело, что при царе-батюшке мы бы точно не стали теми, кем стали, но я как раз об этом и толкую. Всё изменилось! Хочешь дворянку пользовать — пользуй. Хочешь под венец с ней пойти — тоже не проблема, о мезальянсе никто и не заикнётся даже. Вопрос лишь в вашем социальном положении.

Я откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

— Слушай, а хочешь я вас познакомлю? Нет, серьёзно. Давай, а?

— Да ну тебя, змей-искуситель! — отмахнулся Василь. — У меня Машка есть. Я ж на неё с первого взгляда запал. Слушай, ну вот если ты так страдаешь, может, тебе Лию свою ненаглядную отбить попытаться?

Предложение это поставило меня в тупик. Отбить? А хочу ли я этого или слишком уязвлён и обижен? Пожалуй — да, уязвлён и обижен. Слишком. Да и роль Пьеро не по мне. Накушался такого в выпускных классах, больше ерундой страдать не собираюсь.

Но сказал я совсем о другом:

— Не вариант. Она в Зимске служить останется, а меня непонятно куда после выписки отправят.

— Не знаешь ещё куда?

Я покачал головой.

— Нет, пока не заходил разговор. Да и чего тут загадывать?

Положение на фронте оставалось сложным. Продвижение частей Особого восточного корпуса вглубь территории Джунго замедлилось, а окружение Белого Камня хоть и было прорвано, но наступления на том направлении наши части покуда не предпринимали.

— Да уж, — вздохнул Василь. — Я тоже в подвешенном состоянии завис. Матвея и аспиранта вашего в Новинск давно отправили, а я вроде как в комиссариате до сих пор числюсь, вот и застрял здесь. А какой из меня сейчас работник? Смех один. О Льве-то в курсе?

— А что такое? — заинтересовался я.

— Их команду по ротации в Особый восточный корпус перебросили. Не знаю, частично или в полном составе, но Льва точно отправили. Я его на днях встретил, когда он медкомиссию проходил.

— Их к разведуправлению приписали? — предположил я.

— А к кому ещё? Не к пехоте же!

Оркестр заиграл «Рио-Риту», кавалеры начали приглашать дам, и Василь кинул взгляд на настенные часы, а потом разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Давай-ка, пожалуй, закругляться, — предложил он. — А то завтра Рашид Рашидович с потрохами сожрёт.

— А кто он вообще такой, кстати? — поинтересовался я.

— Из наших, но закончил столичную медицинскую академию. Шибко умный, говорят, хотя любит простачком прикинуться.

Мы выпили, и я выложил на стол всю свою наличность.

— Ты пока счёт закрой… — попросил, а сам поднялся и едва переборол головокружение и слабость в ногах. Окружающая действительность слегка размазалась, будто коньяк подействовал только сейчас, одномоментно. Пока сидел, и не замечал даже, что изрядно поднабрался.

Я двинулся в уборную и почти уже миновал полированную стойку бара, когда один из трёх отиравшихся там лётчиков, скривив губы, спросил:

— Долго ещё стол занимать будете?

Настроение у меня было ни к чёрту, окончательно его не сумели выправить ни коньяк, ни разговор по душам с Василем, но всё же я сдержался и к чёртовой бабушке подпоручика посылать не стал, бросил на ходу:

— Столько сколько нужно, — и отправился дальше, сочтя разговор оконченным.

Но лётчику так не показалось.

— Хам! — объявил он во всеуслышание да ещё вцепился в плечо и рывком меня к себе развернул. — Изволь стоять смирно, когда с тобой боевой офицер разговаривает, быдло!

Меня серьёзно мотануло, сработали рефлексы. Резко качнулся назад, и сам удар наотмашь не попал в цель, по зато лицу прилетело зажатой в руке перчаткой.

— Ах ты, контра!

Левой я сграбастал лётчика за мундир, правой врезал ему в челюсть и повалил на стойку бара, а бросившегося на выручку сослуживца отпихнул тычком в грудь.

— Не лезь!

Мой обидчик попытался высвободиться, и я вновь саданул его кулаком, тогда на меня кинулись уже оба его приятеля. Кинулись они разом, но один оказался чуть проворней, вот он-то, вскрикнув, и повалился на пол с торчащей из бока рукоятью кортика.

Я аж протрезвел самую малость от неожиданности, но предпринять ничего не успел, разве что жертву свою отпустил.

— Убийца! — завопил последний из троицы летунов, который и пырнул своего случайно подставившегося под удар сослуживца кортиком. — Хватайте убийцу!

«Так ведь и выставит меня душегубом», — мелькнуло в голове, когда я расставил руки в стороны, демонстрируя пустые ладони.

И ещё подумалось, что дальше фронта не пошлют, но вот насчёт этого уверенности всё же не было. Как бы по законам военного времени за нападение на старшего по званию к стенке не поставили. Здесь не Новинск. Здесь мой статус оператора может даже навредить…

Глава 6/1

Разбудил металлический лязг засова. Мне бы волноваться и неопределённостью терзаться, но нет — продрых в камере на узких жёстких нарах до самого рассвета, и ни кошмары не мучили, ни похмелье и жажда. Отключился, будто снотворного принял. Ну а тут — проснулся.

Распахнулась дверь, в камеру шагнул Городец, и столь мрачной его скуластую физиономию я видел, пожалуй, лишь однажды: утром после похищения Платона. Но там-то не я его раздражение вызвал, а здесь…

— Переодевайся! — потребовал Георгий Иванович и с нажимом добавил: — Молча!

В коридоре маячили конвоиры, и даже так распоряжение прозвучало слишком уж резко, только это и немудрено: принёс-то мне Городец форму армейского подпоручика с шевронами ОНКОР и медальными лентами «За храбрость» и «За боевые заслуги».

Это как так? Я ж фельдфебель! Да если правда всплывёт, нам обоим не поздоровится!

Но приказ есть приказ, и я не сказал ни слова, переоделся и молча оправил китель. Ремня не выдали, двинулся вслед за Городцом с заложенными за спину руками. Сзади потопали конвоиры.

Привезли меня вчера из ресторана в комендатуру, сейчас же просто перевели из камеры предварительного заключения в актовый зал. И всё бы ничего, но в президиуме восседала особая тройка в составе подполковника и двух майоров.

Вот тут и проняло по-настоящему, вот тут ноги ватными и сделались.

Трибунал! Это трибунал! Уж сколько меня им пугали, и вот — сподобился!

Но растерянность не помешала приметить, как округлились от изумления глаза моего вчерашнего оппонента, сидевшего в компании сослуживцев по воздушному флоту: рыхлого поручика и подтянутого капитана с щегольскими усиками.

Эх, мало ему вчера врезал! Все зубы на месте, только скула фонарём светит.

Помимо представителей пострадавшей стороны, особой тройки, секретаря и стенографиста, в зале присутствовали выделенный мне армией защитник в чине штабс-капитана и обвинитель от комендатуры, коим оказался Георгий Иванович.

— Дело подпоручика Оскольского выделено в отдельное производство, — заявил секретарь. — Слушается дело подпоручика Линя!

Одутловатый поручик-летун вмиг оказался на ногах и потряс какими-то листами.

— Протестую! Обвиняемый заявил, что он фельдфебель! Это отражено в материалах дела!

Представлявший мои интересы штабс-капитан в ответ с презрительной ухмылкой бросил:

— Слова пьяного юнца — это аргумент. А заяви он, что произведён в полковники, вы бы ему честь отдавать стали?

— Протестую! — взвился поручик.

Председательствующий постучал молоточком и потребовал:

— К порядку, господа! Давайте не будем всё усложнять! Последняя реплика будет исключена из протокола.

Поручик тут же перешёл в наступление:

— Согласно приказу о привлечении студентов РИИФС в действующую армию учащимся первых трёх курсов присваивается звание младшего военного специалиста, что соответствует армейскому фельдфебелю!

Тут поднялся со своего места и мой защитник.

— Пункт второй раздела «Особые условия». В случае назначения на руководящие должности, начиная от командира взвода, студентам РИИФС временно присваивается звание кандидат-лейтенанта, что соответствует младшему военному советнику или же подпоручику. Прошу ознакомиться со справкой о назначении обвиняемого командиром взвода… — Он продемонстрировал какой-то листок председательствующему и продолжил: — Таким образом, речь не может идти об оскорблении старшего по званию словом. Пусть даже обвиняемый и сказал пострадавшему «не твоё собачье дело», что ещё не доказано, это лишь проявление невоспитанности и дурного тона. Данная реплика не может быть основанием для судебного преследования и оправданием для рукоприкладства. Случившееся следует расценивать как обоюдный конфликт со всеми вытекающими последствиями.

— Протестую! — выкрикнул представитель пострадавшего, но подполковника его мнение не заинтересовало, он обратил своё внимание на обвинителя.

— Что скажете, майор?

— У стороны обвинения нет возражений, но вместе с тем пьяная драка в ресторане — серьёзный проступок, сей прискорбный инцидент не должен остаться безнаказанным.

Подполковник кивнул.

— Несомненно. — Он посмотрел в свои записи, потом перевёл взгляд на меня: — Что можете сказать в своё оправдание, подпоручик?

Я сглотнул. Первым порывом было указать на лётчика и заявить, что это он во всём виноват, что он ударил первым, а я лишь ответил, но такое было бы уместно в кабинете у директора гимназии, а никак не на трибунале. Неспроста же защитник не стал приводить этот аргумент, да и Георгий Иванович велел помалкивать. Опять же разговор о наказании он завёл точно неспроста.

Так что я поднялся со скамьи, вздохнул и сказал, будто в прорубь ухнул:

— Моему неподобающему поведению нет оправдания. Готов искупить свой проступок на фронте.

— Искупите, — с непонятной интонацией произнёс председательствующий и перевёл свой взор на пострадавшую сторону, которая уже перестала быть таковой. — А что скажете вы, подпоручик?

Представитель моего оппонента моментально оказался на ногах.

— Протестую!..

Резкий стук молотка заставил его умолкнуть, и подполковник потребовал:

— Отвечайте!

Подпоручик нехотя поднялся на ноги и попытался будто бы через силу что-то выдавить из себя, потом резко мотнул головой и заявил:

— Виновным себя не признаю, поскольку был спровоцирован неподобающим поведением этого невежи!

На этом прения и закончились. Сначала председательствующий подозвал к себе представителей сторон и обвинителя, затем тройка удалилась в комнату для совещаний. Я краешком глаза следил за лётчиками; красавчик-капитан словно превратился в статую, он неподвижно сидел с закинутой на ногу ногой и будто бы даже не дышал вовсе, а поручик что-то шёпотом втолковывал своему разнервничавшемуся подопечному.

Да я и сам сидел как на иголках. Худшего развития событий удалось избежать, но дальше-то что? Правильно я высказался или только всё испортил?

И что получается — меня и в самом деле произвели в подпоручики? Официально?! Но — временно, так? А я ведь уже давно взводом не командую! Да и есть ли он ещё — мой четвёртый взвод? И что там вообще от всей роты осталось? А от батальона?

Совещание затянулось на полчаса, потом тройка вернулась и все встали в ожидании оглашения вердикта. Подполковник не стал затягивать процесс и сразу перешёл к резолютивной части.

— Трибунал постановляет разжаловать подпоручиков Яновского и Линя в прапорщики и перевести их в распоряжение Особого восточного корпуса. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Лётчики зашумели, но толку-то? Дальше какое-то время ушло на оформление всех необходимых бумаг, заодно мне привели в соответствии с новым званием погоны — после недолгих манипуляций на тех осталось по одной звезде. Понемногу, постепенно навалилось похмелье, и желал я сейчас лишь одного — отправиться в госпиталь, но караульный перехватил на выходе из судебного зала и отвёл в один из кабинетов на втором этаже.

Городец поднялся из-за стола и хмуро глянул на меня.

— Доволен? — спросил он, даже не пытаясь скрыть раздражения.

Я потупился.

— Ты хоть понимаешь, что лишь чудом в штрафбат не угодил? — поинтересовался Георгий Иванович.

— Ну и повоевал бы… — промямлил я в ответ.

— Дурак! — выругался Городец. — Повоевал бы он! День или два повоевал бы, а потом сдох! Спрос-то с тебя был бы как с оператора, а какой ты к чертям собачьим сейчас оператор? Я уж не говорю, что ты кортиком в бок лишь чудом не получил! Зарезали бы в пьяной драке, как забулдыгу подзаборного, вот был бы номер! Оператор! Практик! Тьфу!

Я уставился на носки своих ботинок в ожидании, когда Георгий Иванович выпустит пар, но тот разошёлся не на шутку.

— Ты хоть понимаешь, что тебя расстрелять могли и никакой финт с присвоением звания ничего не изменил бы? Ты своему другу теперь по гроб жизни обязан! Если бы Короста свидетелей не обработал и буфетчика до полусмерти не запугал, то все бы как один показали, что это ты летуна пырнул! И это ещё повезло, что именно с летунами сцепился, которых армейские и в грош не ставят! Иначе бы так легко не отделался! Ну и что ты молчишь?

— Виноват.

Городец шумно выдохнул, уселся в кресло, постучал пальцами по столешнице и заявил:

— Вот что, Петя! Теперь ты мне должен. Серьёзно должен. И будь уверен — долг придётся отработать.

Я уловил смену настроения, но приступать к расспросам не рискнул и вместо этого указал на графин.

— Разрешите?

Георгий Иванович закатил глаза.

— Пей! — буркнул он, поднялся из-за стола, подошёл к двери и выглянул в коридор, что-то сказал караульному.

Я прислушиваться к их разговору не стал, наполнил гранёный стакан водой и махом его осушил. Взялся налить следующий, но Городец меня остановил.

— Не набулькивайся! — потребовал он, возвращаясь на своё место. — Сейчас чай принесут.

И точно — почти сразу в кабинет на подносе занесли заварочник, чайник и тарелку с ещё тёплыми пирожками.

— Ешь! — распорядился Георгий Иванович. — Давай-давай! Не в долг завтракаешь, завтрак сполна отработал.

Я уже откусил от пирожка, поэтому сначала прожевал и проглотил, только после этого уточнил:

— Это как?

— Да фразочка твоя о фронте очень к месту пришлась. А то расслабились! Подмяли под себя республиканский воздушный флот и до сих пор его императорским мнят, аристократы недобитые! Но это наши внутренние дела, не бери в голову.

Я и не стал, умял пирожок, запил его чаем и спросил:

— Медаль-то мне за что дали?

— По совокупности. Ты там танк сжёг, если не ошибаюсь.

— И не один.

— Ну вот видишь!

Я вздохнул и спросил:

— А с формой что делать?

— А что с ней делать? — удивился Городец.

— Ну как же? Звание присваивается временно, а я уже не взводный…

— Формально с должности тебя никто не снимал. Им там в Белом Камне сейчас не до бюрократической писанины. А когда снимут… — Георгий Иванович пожал плечами. — Ты больше не младший военный советник, ты старший военспец. И звание тебе присвоено не по известному приказу, а решением трибунала. С должностью взводного оно теперь никак не связано. Такая вот дыра в правилах.

— О-о-о! — протянул я, сообразив, что по возвращении в институт перескочу через сержанта и стану сразу старшиной. — Получается, меня повысили?

— Получается, что так, — подтвердил Городец и поморщился. — Чертовски досадно, что телесные наказания в армии отменены. Влепить бы тебе десяток горячих! Но нет, так нет. По-другому отработаешь.

— Это как?

— Доставишь кое-кого кое-куда и вернёшь обратно в целости и сохранности. Вернёшь, как бы паршиво ни пошли дела и как бы ни хотелось вернуться одному.

Я немного оскорбился даже.

— Да что же я не понимаю, что ли?

Городец подался вперёд и подтвердил:

— Не понимаешь, Петя. Пока ещё не понимаешь. Но я тебе так скажу: оправданий не выполнить приказ ты сможешь придумать превеликое множество. И наверняка испытаешь такой соблазн. Вот тогда-то и вспомни о том, что ты мне должен. Вернёшь человека обратно — будем в расчёте. Не вернёшь, я с тебя так спрошу, что небо с овчинку покажется.

— Ну что вы заладили? — возмутился я да так и замер с открытым ртом.

Аж морозом всего продрало и дыхание перехватило, потроха стянуло узлом, а в голове безумно быстрым пульсом забилось: «доставишь и вернёшь», «доставишь и вернёшь», «доставишь и вернёшь»!

Но ведь это, это ведь…

Такой смеси эмоций я не испытывал даже во время трибунала. Ужас и восторг. Ужасный восторг. Восторженный ужас. Желание забиться в угол, зажать голову руками и заорать в голос: «да, да, да!». И всё это — мелко нарубленное и вперемешку, одно от другого не отделить, нечто целое не вычленить.

— Ну вот до тебя и дошло, — с удовлетворением произнёс Георгий Иванович и поднялся из-за стола. — Перекусил? Вот и чудненько. Пойдём-ка прогуляемся.

На выходе из комендатуры мне вручили одежду, убранную в бумажный пакет, а Городец дал знак водителю служебного автомобиля следовать за нами и двинулся вдоль по улице. Я шёл, будто пьяный, словно вчерашний коньяк снова в голову дал. В душе — полнейший раздрай. Но начинать разговор с чего-то было нужно, приноровился к быстрому шагу спутника и спросил:

— Уже знаете, да?

— Работа такая — всё знать, — заявил Георгий Иванович. — Что сдержался и скандал не закатил или кулаками махать не стал — молодец, хвалю. А вот попытку утопить печали в бутылке категорически не одобряю.

— У меня день рождения вчера был!

Городец остановился и развернулся ко мне, потом спросил:

— И на фронт ты не из-за разбитого сердца попросился?

— Ну…

— Баранки гну!

Мы двинулись дальше, я не утерпел и спросил:

— А это вообще обязательно?

— Что именно? Посетить источник в Джунго или взять с собой Герасима Сутолоку?

Я тяжко вздохнул. Попасть в источник-девять я должен был любой ценой — на кону стояла моя будущность в качестве оператора. Я не откажусь, у меня приоритеты. Но иметь дело с этим, с этим…

— Второе, — коротко сказал я.

— Обязательно. Если не можешь ручаться за себя — скажи, уж лучше мы сейчас всё отменим. Не придётся на себя ответственность брать и бояться, что у тебя вдруг ретивое взыграет.

— Вы же знаете, что я не откажусь. Хотя… — Я замер, поражённый неожиданной мыслью. — Два месяца, Георгий Иванович! Вплоть до достижения нижней суперпозиции операторы должны посещать источник раз в два месяца. Это что же — нам придётся постоянно туда-обратно мотаться?

— Не придётся, — уверил меня Городец. — Вы всё же не сопливые соискатели, какой-никакой суперпозиции и тот, и другой уже достигли. У перенастройки на другой источник немного иные правила, не пропадут твои способности, не бойся. Но пахать придётся каждый день. Готов работать над собой?

— Всегда готов! — ответил я девизом скаутов.

— И Герасима обратно привезёшь?

Я досадливо поморщился и сказал:

— Привезу.

— Обещаешь?

— Да обещаю я! Обещаю! Почему нет-то? Это ведь не он Лию отбил, она сама к нему ушла!

Георгий Иванович хмыкнул:

— А чего ж тебя воротит так от одного его имени тогда, рассудительный ты наш?

— А я не обязан испытывать к нему тёплых чувств!

— Вот и я о том же. А тебе, на минуточку, придётся поучаствовать в его карьерном росте и оказать содействие в возвращении сверхспособностей. Если ещё лелеешь надежду отбить подружку, тебе это как острый нож в сердце.

— Не надо о ножах, — поморщился я. — Я ведь и сам способности вернуть хочу. И вообще — что вы все носитесь с этим Герасимом? Чем он так ценен, что целую операцию под него готовите да ещё меня через колено ломаете?

Георгий Иванович ухмыльнулся едва заметно, одним лишь уголком рта, чем зародил подозрение, что всё далеко не столь просто, как преподносится мне сейчас, но отмалчиваться не стал и пояснил:

— Герасим Сутолока — это как ты с Мишей Поповичем вместе взятые. Теоретик и практик в одном флаконе. В подробности я не посвящён, знаю только, что ему какая-то серьёзная роль в одной из наших операций отводилась. Он с младых ногтей в «Синей птице» воспитывался, по нашему профилю его чуть ли не со школьной скамьи натаскивать начали.

«Синей птицей» именовался интернат при РИИФС для малолетних вундеркиндов, коих готовили в операторы, но меня заявление собеседника ни в чём не убедило.

— Незаменимых нет! — отрезал я.

— Нет, — с тяжёлым вздохом признал Георгий Иванович. — Но одни люди незаменимей других.

— В самом деле?

Городец вздохнул.

— Петя, ты ведь понимаешь, что всё это не предназначено для разглашения?

— Да уж не маленький.

— Девичья фамилия матери Герасима — Серебрянец. Он племянник полковника Серебрянца, нашего с тобой патрона.

Нашего — это не в плане контрольно-ревизионного дивизиона, нашего — это всего Отдельного научного корпуса разом.

— А-а-а! — протянул я. — О-о-о! Клановость и кумовство?

— Герасим чертовски хорошо годился на роль молодого блестящего учёного, самую малость без царя в голове. У него даже с первоначальной инициацией не всё так плохо было, просто решили довести образ до идеала. На том и погорели. Перфекционисты, чтоб их! Во время настройки на айлийский источник Герасим полностью утратил способности к оперированию сверхэнергией, и куратору его подготовительной программы выписали волчий билет. — Георгий Иванович смерил меня тяжёлым взглядом. — Мало того, что Василия Дичка отстранили от реальной работы и сослали на военную кафедру без всяких перспектив на повышение, так ещё дочку его, умницу и красавицу, с инициацией на седьмом витке и полным гимназическим образованием в институт не взяли. Пришлось к нам в комендатуру пристраивать.

— Так Марина Дичок — дочь Василия Архиповича?! Думал, просто однофамильцы.

— Это самое важное, что ты почерпнул из моих слов? — нахмурился Городец.

— Просто удивился.

— Теперь ты немного представляешь, какие ставки на кону. А это лишь самая-самая вершина айсберга. И я гарантировал результат операции. Я! Если что-то пойдёт не так, второго шанса мне никто не даст.

— Так стоит ли рисковать?

Георгий Иванович ответил волчьей ухмылкой.

— Стоит, не сомневайся даже. Это всё в кровных интересах республики. Вот только есть в этой схеме одно слабое звено…

— Я?

— Ваш любовный треугольник!

— Да нет…

— Послушай меня, Петя! Просто притащи его обратно. Хорошо?

— Да на кой чёрт он вообще там сдался?! — не выдержал я. — Почему его снова в Айлу не пошлют?

— Если бы это сработало, не сомневайся — послали бы, — заявил Городец и нацелил на меня указательный палец. — Так ты притащишь его?

Я тяжко вздохнул и нехотя пообещал:

— Притащу, сказал же! Заладили, будто пластинку заело! И с чего вы вообще взяли, что это именно мне придётся его тащить? Почему не ему меня?

Георгий Иванович фыркнул в усы.

— Действительно не видишь разницы между первоначальной настройкой и очередной подстройкой?

— Ну, допустим, — пробурчал я. — А попадём мы туда как? Правильно ведь понимаю, что на захват источника уповать не стоит? Какая-то спецоперация проводиться будет?

— Всё ты понимаешь правильно, а теперь беги переодевайся, я тебя тут подожду.

Надо же! А я и не заметил за разговором, как мы до госпиталя дошли!

Городец направился к газетному киоску, а я миновал пропускной пункт и чуть ли не вприпрыжку припустил к своему корпусу, лавируя между неспешно прогуливавшимися по территории ранеными. В душе царили ужас и восторг, восторг и ужас. И портила эту упоительную смесь лишь маленькая ложечка досады.

Придётся работать с Сутолокой, чёрт бы его побрал!

Когда я уже в штатском вышел из ворот госпиталя, Георгий Иванович сложил газету и кинул её на заднее сиденье служебного автомобиля — не полноприводного вездехода, а самой обычной легковушки, не слишком-то и презентабельной, зато неброской.

— Поехали!

Справляться о пункте назначения, как и заводить разговор о цели нашей поездки при водителе я не стал, молча забрался внутрь, молча ехал всю дорогу. Очевидно, номер и марка автомобиля были доведены до всех постов, в городе нас не останавливали, предъявлять документы пришлось лишь раз — при въезде на территорию военного аэродрома, обнесённую несколькими рядами колючей проволоки и с караульными вышками, что неприятно напомнило лагерь в Джунго.

На воротах дежурили военспецы; не заметил никого в форме воздушного флота я и на территории, а все аэропланы несли на себе символику ОНКОР. Инструктор тоже оказался из наших. Лысоватый мужик в лётном комбинезоне поздоровался с Городцом, после протянул руку мне и спросил:

— Опыт пилотирования есть?

— Только прыжков с парашютом.

— Да уж… — протянул дядька и озадаченно поскрёб затылок. — А с опытом никого нет? — обратился он после этого к Георгию Ивановичу.

— Нет, — коротко ответил тот.

— И натаскать его нужно за две недели?

— Две недели — это самое большее.

— Дела-а-а!

Я мог бы даже загордиться из-за собственной незаменимости да только прекрасно представлял, откуда у неё ноги растут. Настроенным на Эпицентр операторам на подлёте к вторичному источнику непременно поплохеет — не успеют они к специфичному характеру излучения приспособиться, а у простых людей и вовсе мозги запекутся. Герасим сейчас ни то, ни сё, но едва ли стоит уповать на то, что двойственность его положения поможет остаться в сознании и совершить посадку. А уж поднять самолёт в воздух он не сможет совершенно точно. Ему бы ещё настройку пройти…

К слову, а с чего я взял, что возникнет нужда приземляться? Лично мне будет достаточно и просто над энергетической аномалией пролететь. Хотя…

Я покачал головой. Нет, не выгорит. Слишком серьёзно интенсивность излучения скакать станет, вышибет меня из резонанса, как пить дать вышибет. Могу не успеть связь с источником закрепить.

— Ладно, — вздохнул инструктор. — Будем работать с тем, что есть.

— Вот это правильно!

Георгий Иванович раскрыл портфель и протянул мне авторучку и очередную стопку обязательств о неразглашении, а когда я поставил подписи во всех нужных местах, вручил пропуск на перемещение по городу и отдельное разрешение на посещение территории аэродрома.

— Обратно на дежурной машине вернёшься, — сказал он, прежде чем забраться в автомобиль и уехать.

Ну а я вслед за инструктором потопал на лётное поле.

— Ты, так понимаю, за штурмана будешь? — уточнил дядька на ходу.

— Угу, — подтвердил я. — Но взлетать — садиться тоже уметь должен.

— Да это понятно! — отмахнулся инструктор с нескрываемой досадой и вздохнул. — Две недели! Эхма…

Подвёл он меня к странного вида аэроплану, кардинально отличавшемуся от всех виденных мной ранее самолётов как небольшими размерами, так и широкими крыльями, слегка даже направленными вперёд. При этом летательный аппарат обладал двумя застеклёнными фонарями кабин, которые располагались один чуть выше другого, что улучшало обзор второго пилота. В длину машина достигала метров восьми, размах крыльев был в два раза больше.

Инструктор указал на аэроплан и скороговоркой произнёс:

— Сие изделие есть двухместный учебно-транспортный мотопланер с обратной стреловидностью крыла. Изначально комплектуется экспериментальной силовой установкой, которую запитывает непосредственно оператор, но под ваши задачи поставили бензиновый двигатель. Пришлось слегка изменить балансировку, больше ничего принципиально не меняли. Полезной нагрузки способен нести немногим больше четырёх центнеров. Взлетать может и самостоятельно, и на сцепке с самолётом. Но с тобой отрабатывать будем только первый вариант.

Я кивнул. Бензиновый движок — это хорошо. Если вдруг со сверхспособностями затык случится, хоть в воздух подняться сможем. И почему планер задействовать решили, тоже понятно: у нас вся надежда на скрытность, а шум авиационного двигателя только глухой не услышит. Засекут на подлёте к источнику — и абзац. Вот только планер особого доверия мне отнюдь не внушал. Не игрушка, конечно, но и на серьёзный агрегат он не тянул.

— Извините, — обратился я к мужичку, — а как вас по имени отчеству?

— А вот не надо этого! — поморщился тот. — Я — инструктор, ты — курсант. Чего не знаешь, того и не разболтаешь. А то с вашим ведомством чуть что не так и сразу за ушко да на солнышко!

Я пожал плечами.

— Как скажете, инструктор.

— Так и скажу. — Он легонько похлопал ладонью по фюзеляжу. — А ещё скажу, что тут всё просто как коровье мычание и разбиться на этой крохе специально постараться надо. Вот только ночные вылеты — это отдельная история, а времени у нас в обрез, поэтому займёмся-ка мы с тобой, курсант, делом. Начнём с теоретической подготовки…

И — начали. К концу занятия у меня от всяких «лонжеронов» и «рулей высоты» просто опухла голова, тем более что одной только теорией дело не ограничилось, пришлось лезть в кабину, устраиваться там и выполнять команды. А вот записей мне делать не позволили.

— В полёте конспектики почитывать собираешься? В штопоре? — скривился инструктор. — Запоминай! — Он постучал себя пальцем по виску. — Вот где у тебя все конспекты быть должны!

В госпиталь я вернулся разбитым, голодным и с раскалывающейся от боли головой. На ужин опоздал, но касательно меня поступило особое распоряжение, покормили отдельно. В комнате застал Василя, тот стоял у открытого окна и задумчиво вертел в руках папиросу.

— О, Петя! Отпустили уже?

— Ага, — подтвердил я. — Трибунал с утра провели.

— Прям трибунал? И что там? — с интересом спросил мой товарищ.

— Разжаловали.

Василь указал на мою койку, где был разложен мундир и уточнил:

— В прапорщики?

— Ну да.

— Из фельдфебелей?

— Ага.

Василь заржал в голос.

— Вот ты, Петя, даёшь! Да ты никак в рубашке родился!

Я махнул рукой.

— Да я сам не знал, что в подпоручики временно произведён. Ерунда, в общем. Легко отделался. Спасибо огромное, что прикрыл. За мной должок.

— Ой, брось! — отмахнулся Василь. — Там всех дел на пять минут было.

— Да ладно!

— Серьёзно! Одним сказал, что ты не штатский, а фельдфебель, просто в госпитале лежишь. Другим намекнул, что не сдуру в драку полез, а монархистов на дух не переносишь. Ну а третьим о контузии шепнул, мол, никакой ты не пьяный, а после ранения не отошёл. Так и повлиял на общественное мнение. Дело техники.

Я покачал головой.

— А с буфетчиком что не так? Говорят, ты его крепко припугнул.

— Это было, — подтвердил Василь. — Один летун паршивцу втихаря денег сунул, чтобы он показал, будто ты кортик выхватил и потерпевшего пырнул. Ну я и объяснил доступно, что господами офицерами в военной комендатуре займутся, а вот ему серьёзного разговора с дознавателями Республиканского идеологического комиссариата никак не избежать. Мигом на попятную пошёл!

— Да ты меня просто спас! Буду должен.

— Брось! Я своё уже получил.

— Это как?

— Да все инциденты с операторами комиссариат на свой контроль в обязательном порядке берёт, вот туда к шапочному разбору Зимник и подъехал. Просмотрел показания, пальчиком мне погрозил и дал срок до конца года на пик румба выйти. Ему перевод в столицу светит, будет в «пятнашке» службу нести. В «Секции 15-С», в смысле. Если уложусь, он меня с собой взять пообещал.

— Ого! И ты что?

— Согласился, конечно! Только сказал, что без Машки не поеду. Вроде тоже реально.

— Ну здорово же! — порадовался я за товарища. — Поздравляю!

— Да пока не с чем, — усмехнулся Василь, поглядел на папиросу и выкинул её в окно.

— Ты чего? — удивился я.

— Рашид Рашидович пристал как банный лист — брось да брось! — пояснил сосед по комнате и тяжко вздохнул. — Не слышал ещё эту его присказку? Вдыхая ядовитый дым, недолго будешь молодым! Ладно, не проблема. Я пока неходячим был, почти отвык уже. Расскажи лучше, что на трибунале было.

Я убрал мундир в шкаф, плюхнулся на кровать и в красках расписал постигшее представителей воздушного флота фиаско.

Утро выдалось насыщенным. Под присмотром Рашида Рашидовича я размялся, под контролем Федоры Васильевны отработал комплекс медитативных упражнений, а после она меня ещё и размяла хорошенько. Перед визитом к Лизавете Наумовне я успел заскочить в столовую и наскоро позавтракать, вот там-то меня и окликнули.

— Петя!

Внутри всё так и обмерло, но растерянности не выказал, убрал на стойку поднос с грязной посудой и лишь после этого обернулся к Лии.

— Петя, нам надо поговорить! — прямо заявила та.

Наверное, стоило бы сослаться на сильную занятость и отсутствие времени, но дал слабину, указал на выход.

— Идём.

А только мы вышли на улицу, и Лия уткнулась лицом в мою грудь, зашмыгала носом.

— Петя, ну что со мной не так? Почему я вечно всё порчу?

Я подавил тяжкий вздох, приобнял барышню одной рукой и заметил:

— Так понимаю, ты решила, что любишь Герасима…

Лия, не отлипая от меня, закивала.

— И ты ему об этом сказала?

Ответом стала новая серия кивков.

— И что он? — спросил я через силу.

Барышня задрала заплаканное лицо и сказала:

— И он меня тоже…

Тут уж я совсем запутался.

— Погоди, а что ты тогда испортила?

— Так ты ведь у него занимался! А теперь как же? Я всем только хуже сделала!

Припомнился застольный разговор с Василем, и я рассудительно заметил:

— Слушай, Лия, ну ты чего? Мы не женаты, детей нет, и в вечной любви ты не клялась. Полюбила другого, так что ж теперь — всю жизнь мучиться?

— Я так тебе обязана и получается — подвела!

— Брось!

— Нет, в самом деле! Я ведь знаю, как для тебя важно развить сверхспособности! А Гера — прекрасный наставник. И, получается, из-за меня…

Барышня продолжала прижиматься грудью, и эта близость вкупе с невозможностью чего-то большего причиняла мне едва ли не физический дискомфорт, вот я и отстранил Лию от себя, строго произнёс:

— Ну-ка, успокойся! Нечего тут сырость разводить! То, что было между нами, — это наше, ты Герасима сюда не впутывай. Не могу сказать, будто совсем уж на него не злюсь, но обещал ведь не ревность, так? У меня к нему претензий нет, буду заниматься под его руководством, как и раньше.

Лия вроде бы даже лицом просветлела.

— Правда?

— Правда. И мы с тобой непременно останемся друзьями. Только дай мне немного времени в себя прийти и с мыслями собраться. Хорошо?

— Спасибо, Петя! — Барышня приподнялась, поцеловала меня и повторила: — Спасибо!

Дальше она, вытирая на ходу платочком глаза, поспешила прочь, а я покивал головой.

— Да-да, я настоящий друг. Знаю, знаю.

И вроде какое-то облегчение разговор должен был принести, а на иглотерапию к Лизавете Наумовне я пришёл взвинченным до крайности. И конечно же сие обстоятельство незамеченным не осталось.

— Всё в порядке, Петя? Выглядишь расстроенным.

— Устал, — отмахнулся я, не желая откровенничать.

Рассказать о разрыве с девушкой мне и в голову не пришло. Это прозвучало бы жалко, а жалким в глаза Лизаветы Наумовны я выглядеть отнюдь не хотел.

— Альберт Павлович просил привет передать, — сказала тогда Лизавета Наумовна.

— О! — оживился я. — Он в Зимске?

— Нет, звонил из Новинска. Проходи, раздевайся.

Я так и поступил, улёгся на кушетку и постарался расслабиться, но не тут-то было.

— Ну и что с тобой сегодня такое? — услышал я уже после третьего укола иглой.

— А что со мной такое?

— Петя, не юли! Быстро говори, что случилось!

— Да всё нормально!

Лизавета Наумовна фыркнула и спросила:

— Ты ведь понимаешь, что в любом случае мне всё расскажешь?

Нельзя сказать, будто следующий укол оказался таким уж болезненным, но и приятных ощущений он вовсе не доставил.

— А как же клятва… — попытался я перевести всё в шутку, — как там этого…

— А это всё для твоего же блага! Ты же один сплошной комок нервов, работать невозможно!

Я вздохнул и сказал:

— Это личное.

— С девушкой поругался?

— Никто ни с кем не ругался, — пошёл я в отказ, вновь вздохнул и раскрыл одну из причин дурного настроения: — Просто придётся работать с человеком, с которым я не хочу иметь ничего общего.

— Так откажись, — посоветовала Лизавета Наумовна, — и не мотай себе нервы.

— Не могу, — признался я. — Мне это не менее важно. И он мне ничего плохого не сделал, если разобраться. Просто личные неприязненные отношения, насквозь иррациональные.

— Если доведёшь себя до нервного срыва, лучше от этого никому не будет.

— Не доведу, — пообещал я. — Вот сейчас помедитирую и успокоюсь…

Но после иглотерапии настал черёд силовой тренировки и вышибал — так вымотался, что едва до обеда дотянул. Впрочем, назначенные реабилитологом нагрузки прочистили мозги лучше всякого медитативного транса, все дурные мысли как рукой сняло. Пусть лишь на время, но порадовало и это.

После тренировки Рашид Рашидович отправил меня едва живого в банный комплекс, там я напился травяного чаю и следующие полчаса проторчал в парной с избыточным уровнем сверхэнергии в пространстве. До нихонской душегубки ей, разумеется, было далеко, но и так наружу еле выполз и под душем не стоял даже, а сидел, дожидаясь, когда отступит слабость.

Впрочем, особо рассиживаться мне не дали, велели освобождать помещение. Пусть и работали в бане шапочно знакомые лаборанты и младшие научные сотрудники РИИФС, но время посещения у них было расписано буквально по минутам, любая заминка грозила сбить весь график, вот и выставили в раздевалку.

Там я скоренько собрался, вышел на улицу и присел на лавочку, сделал глубокий вдох свежего осеннего воздуха. Погрузился в лёгкий транс, попытался уравновесить внутреннюю энергетику — точнее, зачатки оной, — и очень скоро ощутил прилив сил, а головокружение отступило без следа. Не сказать, будто заново родившимся себя ощутил, но некий душевный подъём определённо почувствовал. Правда, местами сыпью покрылся, но это пустяки.

После столовой я поспешил к воротам, где меня и подхватила дежурная машина. На аэродроме инструктор первым делом вручил лётный комбинезон и шлем, потом поспрашивал вчерашний материал, где-то поправил, где-то разъяснил детали, после велел лезть в мотопланер. И — полетели.

Не могу сказать, будто мне совсем уж не понравилось. Некое очарование в процессе, несомненно, имелось. Вот только в полной мере прочувствовать его мешало то простое обстоятельство, что занимался я сейчас отнюдь не для собственного удовольствия, а по делу. Наслаждаться же полётом на эдакой табуретке с мыслью о том, что в самом скором времени придётся проделать всё то же самое во вражеском тылу, едва ли способен даже человек с самыми крепкими нервами. Ну а когда вдруг смолкло стрекотание движка, меня по первой и вовсе едва удар не хватил.

«Падаем!» — мелькнуло в голове, но нет, не упали. Даже особо резкого падения высоты не стали, началось планирование.

Органы управление в планере дублировалось в обеих кабинах, и мне пришлось выполнять поступающие по переговорной трубке команды. Было страшно напортачить и сорваться в пике, нисколько не утешало даже наличие парашюта, но все огрехи вовремя исправлялись инструктором, обошлось без последствий. Хорошо хоть он мне посадку доверять не стал, вот тогда бы я непременно и планер, и нас вместе с ним угробил.

Так неделя и пролетела. С утра восстанавливал физическую форму и отточенность рефлексов с Рашидом Рашидовичем, потом пил кофе в компании Василя и шёл на иглотерапию. Манипуляции Лизаветы Наумовны приятных ощущений не доставляли, а вот беседовал с ней, напротив, с превеликим удовольствием. Вроде и трепались о всяких пустяках, но невесть с чего легче становилось. Без этого общения точно бы сорвался, не сумел бы нервозность обуздать, неопределённость-то о-го-го как давила! Куда там могильной плите! Засыпал и просыпался с одной только мыслью: «меня забросят в тыл нихонцам».

Меня забросят в тыл нихонцам. Меня забросят в тыл. Меня забросят!

А если что-то не так пойдёт? Если снова в плен захватят?

Ну уж нет! Тогда — последний патрон себе. Так-то я бессмертен, с кем-кем, а со мной ничего дурного ни в жисть не случится, но патрон стоит приберечь. А лучше — гранату. Чтобы наверняка.

Такие вот дурные мысли в голове вертелись, а как поговорим во время сеанса на отстранённые темы, все страхи будто рукой снимает. Что же касается разрыва с Лией, об этом — нет, и словом не обмолвился. Ни к чему это. Не нужно.

От Лизаветы Наумовны я неизменно шёл на приём к Федоре Васильевне, и та пыталась привести мой организм в некое равновесное состояние, идеальное для восприятия сверхсилы. Об эффективности этих процедур сказать затрудняюсь, но чувствовал себя с каждым днём всё лучше и лучше, даже шаровые молнии научился дистанционно развеивать. Гасить не получалось, а вот разметать на ворох энергетических помех — это запросто. В остальном же подвижек не было, я так и оставался недо-оператором.

Остаток первой половины дня я традиционно тратил на всевозможные процедуры, а после обеда и до самого позднего вечера летал на планере, взяв за правило всякий раз перед облачением в лётный комбинезон посещать кабинку уличного туалета. С каждым новым днём инструктор давал мне всё больше свободы действий, а в субботу даже позволил самостоятельно подняться в воздух.

— Пора посадку начинать отрабатывать, — заявил он по окончании того занятия и вручил брошюру с процедурой обслуживания и ремонта установленного на мотопланер двигателя. — Раздел неисправностей зазубри наизусть. Завтра спрошу.

— Завтра тоже занимаемся? Воскресенье же! Выходной!

— И что с того? — нахмурился инструктор. — У вас же горит!

Пришлось выкраивать время ещё и на ознакомление с устройством движка. С Василем мы почти что и не общались, разве что кофе пили и в комнате отдыха о всякой ерунде изредка трепались. И то больше перед отбоем просто радио слушали да газеты в поисках сводок с фронта пролистывали.

По словам поступавших к нам с востока раненых, ситуация там складывалась совсем уж безрадостная: патронов и в особенности артиллерийских снарядов катастрофически не хватало, авиацию повыбили, и всё могло рухнуть решительно в любой момент. Газетные статьи и радиосводки на этот счёт оптимизмом тоже не лучились, но и уныния отнюдь не вызывали. Пусть в Джунго продвижение на юг частей Особого восточного корпуса окончательно застопорилось, зато удалось отбросить врага от Белого Камня.

Последнее нашло своё отражение в серии фоторепортажей, и на одном из газетных снимков я углядел размахивавшего республиканским флагом Демида Битка, исхудавшего и чумазого, но счастливого до невозможности. Ну ещё бы ему таким не быть — город-то с землёй сровняли, камня на камне не осталось.

— О, глянь! — сунул я газету товарищу. — Из моего взвода паршивец.

— Почему паршивец? — удивился Василь.

— Активист «Правого легиона».

— А! Тогда да, тогда — паршивец.

— Но добровольцем пошёл.

— Это ему в плюс.

— У меня ещё из скаутов была пара добровольцев. А Февральский союз молодёжи, слышал, целую бригаду сформировал.

— Скаутов много в добровольцы пошло, — заметил Василь, поднялся с диванчика и встал ровно, расставив руки в стороны. — Меня на следующей неделе выписать обещают. Отправят в Новинск восстанавливаться.

— Здорово же!

— Ага! По Машке соскучился — сил никаких нет.

Я вздохнул и ничего говорить не стал. О разрыве с Лией старался не думать и это вроде бы даже получалось, обычно просто не до того было. Но как вспомню ненароком, так будто в сердце острый нож.

Впрочем, на досужие раздумья времени почти не оставалось, занят был постоянно. Ещё и ассистент доцента Звонаря как-то отыскал и зазвал в выделенную ему на пару с Нюрой каморку, вручил там для ознакомления методичку на тему ускоренной адаптации к особенностям излучения вторичных источников. Разработана та была для подготовки наших операторов к поездке в Айлу, но заодно к ней прилагалась стопка листов со свежими расчётами для энергетической аномалии в Джунго.

Разумеется, панацеей эта методика не была и лишь ускоряла и упрощала процесс адаптации, зато мне удалось почерпнуть из неё несколько принципиальных моментов, до которых не сумел додуматься самостоятельно. И всё бы ничего, но проведение обратных вычислений, пусть даже с ними и помогла Нюра, отняло кучу времени, и далеко не сразу удалось приступить к отработке этой техники на практике.

Зато после результаты не заставили себя ждать. Если прежде всякий раз после посещения парной с повышенным энергетическим фоном, грязелечения и прочих процедур, направленных на принудительное насыщение организма сверхсилой, дурнота отпускала лишь после получасовых медитаций, то с помощью адаптивных упражнений я перешёл от пассивного поглощения энергии к попыткам её осознанного втягивания с одновременной подгонкой под себя по принципу, схожему с работы алхимической печи. Я будто трансформатор внутри запускал, только изменял не напряжение тока, с этим как раз был полный порядок, а его частоту. И мало того, что процедуры заметно легче переносить стал и общее самочувствие улучшилось, так ещё и аллергические высыпания сошли и больше уже не беспокоили.

В понедельник меня ни с того ни с сего взялся отвезти на аэродром Георгий Иванович. В машине мы и словом не перемолвились, только когда уже выбрались из салона, Городец многозначительно произнёс:

— Помнишь, что ты мне обещал?

— Угу, — протянул я.

— Сейчас ещё можешь развернуться и уйти. Но как только подпишешь последние бумаги, придётся идти до конца.

Я взглянул на собеседника и поморщился.

— Вы же знаете, что я не откажусь.

Георгий Иванович ткнул меня в грудь указательным пальцем.

— Ты обещал.

В ангаре на сей раз меня помимо инструктора встретил ещё и Герасим Сутолока, мало походивший в лётном комбинезоне и с зачёсанными назад волосами на себя прежнего. Плюс никакой обычной импульсивности и разбросанности в движениях, он был собран и уверен в себе.

Герасим протянул мне руку, я её пожал.

И даже перебарывать себя не пришлось, заранее знал, что так будет, успел настроиться. Мелькнула, правда, мыслишка, как бы проблемы с возвращением не возникли у меня самого, но выкинул её из головы. Слишком уж маловероятным представилось подобное развитие событий. Нет, теперь мы крепенько друг с другом повязаны да и предприятие рискованней некуда. Либо оба выберемся, либо там и сгинем.

Накатила неуверенность, и я замешкался, приняв у Георгия Ивановича авторучку, не стал вот так сразу бумаги подписывать. Задумался о том, стоит ли овчинка выделки. Попытался решить, так ли мне нужны сверхспособности, чтобы из-за их восстановления головой рисковать. Есть ведь, наверное, и обходные пути? А если и нет — я даже сейчас куда ближе к операторам, нежели к обычным людям. Точно смогу по пути закалки тела пойти, если на то пошло. Да уже по нему иду!

Только вот… Точил меня червячок сомнения, что всё так просто, как это представляет Георгий Иванович. И ещё покоя не давала его фраза «это всё в кровных интересах республики». Пусть за последний год я утратил превеликое множество иллюзий, но не мог поверить, что операцию подобного рода провернут исключительно ради устройства судьбы племянника главы ОНКОР.

Да — источник в Айле для него закрыт, но можно ведь в Танилию поездку организовать! Пусть в этом случае мощность получится на треть меньше по сравнению с источником-девять, зато не придётся линию фронта пересекать. Никакого риска! Никакого!

А раз так, дело не только в Герасиме и у этой операции имеется второе дно. И что тут думать тогда?

Я отбросил сомнения и принялся расписываться во всех нужных местах.

Приоритеты! Приоритеты и здравомыслие — дело было именно в них.

Я желал вернуть сверхспособности и хотел сослужить службу республике. Да и не дадут мне пойти на попятную вне зависимости от того, поставлю сейчас свои подписи на бумагах или нет. Сейчас я незаменим, сейчас без меня — никак.

— Я бы в любом случае не смог отказаться? — спросил я, когда Герасим подписал свой пакет документов и вслед за инструктором вышел на улицу.

Георгий Иванович усмехнулся в усы и ничего отвечать не стал, лишь покачал головой. А когда я переоделся в лётный комбинезон и поспешил на поле, он покидать аэродром не стал, постоял, посмотрел на планер, натянул кожаные перчатки, закурил.

— Они готовы? — спросил он у инструктора.

— Тот-то и раньше всё умел. — Дядька кивнул на Герасима. — А этого ещё натаскивать и натаскивать.

Городец вслед за инструктором посмотрел на меня, пыхнул дымом и фыркнул:

— Да не сложнее мотоцикла, поди!

— Ну это как сказать…

Как я и предполагал, на сей раз в полёт меня отправили на пару с Герасимом, и это обстоятельство доставило немало неприятных минут. Как сразу после отрыва от земли внутри засосало, так дальше и не отпускало уже. Ну а как иначе? Инструктор-то — оператор! Ему планер в воздухе удержать силой воли — раз плюнуть. А вот мы и грохнуться можем.

Но не грохнулись, и пусть при маневрировании на высоте я чувствовал себя не столь уверенно, как обычно, при отработке посадок не напортачил ни разу, всё сделал верно. А сесть и взлететь для нас — самое главное. От истребителей уйти никакие фигуры высшего пилотажа не помогут, наше дело — сесть и взлететь.

Доцент Звонарь выкроил время на общение со мной лишь единожды. Вызвал к себе в кабинет, наскоро просмотрел медицинские записи, поморщился, похмыкал. Потом сказал:

— Как ты и сам знаешь, первая подстройка на источник чрезвычайно важна. Совет тут может быть только один: не пытайся продержаться в резонансе дольше необходимого. Сможешь улучшить текущую длительность на пару секунд — хорошо, не сможешь — лучше досрочно из транса выйди, нежели тебя из него выбьет. Главное ощути связь с источником, ощути и закрепи.

— А как же база для дальнейшего развития? — усомнился я в совете собеседника.

Макар Демидович, осунувшийся и усталый, помассировал виски и качнул головой.

— Не имеет значения. Не в твоём случае. С учётом сопротивляемости организма и многочисленных девиаций больше секунды в месяц к продолжительности резонанса тебе прибавлять никак нельзя.

— А разве настройка на другой источник не выправила все отклонения?

— А разве выправила? — вопросом на вопрос ответил доцент. — Ты снова вошёл в первый резонанс вне источника, снова оперировал в нём сверхэнергией в противофазе, разве нет? Проходи настройка по всем правилам, ты либо вернулся бы к норме, либо сделался чистым негативом, но всё получилось так, как получилось. И это нельзя не принимать в расчёт. Повышение мощности осложнениями скорее всего не грозит, но резонанс — другое дело. Наращивать станешь секунду в месяц, не больше. И пока не достигнешь суперпозиции, ни в коем случае не входи в транс в зоне активного излучения Эпицентра. Это ясно?

— Нет, но я вас понял.

— Надеюсь, ещё пообщаемся на эту тему. Но мало ли как всё обернуться может? Мотай на ус!

— Учту, — пообещал я, решив, что увеличения продолжительности резонанса на секунду в месяц — это очень даже неплохо.

У счастливчиков с золотого румба темпы развития способностей ничуть не выше. И пусть мне с ними не сравняться, пусть за три года я доползу лишь до пика пятого витка, но и это много лучше моих прежних параметров. Мощность смогу поднять чуть ли не в три раза, а предел потенциала — в двенадцать с половиной! Плохо разве?

Вот тут и припомнилась поговорка: «не говори гоп, пока не перепрыгнешь».

Надо слетать и вернуться. Всё остальное потом. Всё остальное сейчас не важно.

Слетать и вернуться.

Глава 6/2

В обычном режиме тренировки шли до двадцать первого сентября. За это время мы с Герасимом худо-бедно притёрлись друг к другу, и пусть прежняя лёгкость отношений не вернулась, но нам и не нужно было становиться лучшими друзьями — не глядели волком друг на друга, и то хлеб.

А уже в четверг из госпиталя меня вновь забрал Георгий Иванович. Я как увидел его, курящего у ворот, так сердце и ёкнуло. Знал, что время вот-вот придёт, и даже ждал этого момента, но в итоге к наступлению часа икс оказался откровенно не готов.

— Вылетаем? — уточнил я, не здороваясь.

— Завтра. Сегодня финальный прогон, — ответил Городец и протянул газету с вопросом: — Читал?

Я покачал головой.

— По дороге почитаешь.

Медлить я не стал, забрался на заднее сидение и взглянул на передовицу «Февральского марша»; тот гласил: «Прекращение огня в Джунго!». Ниже чуть меньшим кеглем набрали: «Худой мир лучше доброй ссоры?». Никаких подробностей начавшихся мирных переговоров в статье не приводилось, значение имел сам факт ведения оных. Если наши части вернутся в места постоянной дислокации и перестанут отвлекать на себя основные силы нихонского оккупационного корпуса, достичь энергетической аномалии станет несравненно сложнее.

Я озадаченно хмыкнул, сложил газету и кинул её рядом с собой. Подумал-подумал и спросил:

— Георгий Иванович, а о Белом Камне что слышно?

Информация такого рода точно не относилась к разряду секретной, и Городец отмалчиваться не стал.

— Город полностью зачищен ещё неделю назад. Нихонцев выдавливают к границе.

— Это я знаю! С нашими что?

— Все в Новинске давно, — сообщил Георгий Иванович, но сразу же поправился: — Все, кто выжил.

— Большие потери?

— Не располагаю информацией на этот счёт, — сухо ответил Городец.

Тогда я решил зайти с другой стороны.

— А по персоналиям располагаете? Дичок, Мельник — они как?

Георгий Иванович встопорщил усы, потом сказал:

— Дичок назначен военным комендантом Белого Камня. Мельник с некоторым числом добровольцем отбыл в распоряжение командования Особого восточного корпуса.

Я порадовался за старших товарищей и усмехнулся.

— Вот же Вениамин неугомонный!

— Далеко пойдёт, — хмыкнул Городец и потребовал: — Документы к проверке приготовь.

Если охрана аэродрома и прежде казалась слишком уж серьёзной даже для столь важного объекта, то сейчас её и вовсе усилили взводом броневиков и парой танков на колёсном ходу, а обычных военспецов сменили куда как более хваткие бойцы с автоматами. Не иначе опекать нас взялся особый дивизион.

Но проверка документов много времени не заняла, караульные не столько изучали наши документы, сколько всматривались в лица, явно ориентируясь то ли на доведённые до них фотографии, то ли на словесные портреты. Служебный автомобиль в ворота проезжать не стал и укатил прочь, мы с Георгием Ивановичем двинулись к ангару пешком. На краю лётного поля обнаружился транспортный самолёт, коего тут раньше никогда не видел, а у ангара дымила полевая кухня.

Герасим уже был на месте, и как только я переоделся, сразу дали команду на взлёт. Упражнялись в пилотировании мы до позднего вечера, а после захода солнца как обычно приступили к отработке взлётов и посадок в тёмное время суток. Закончили глубокой ночью, тогда техники подкатили планер к транспортнику и начали возиться со сцепкой, а нам выдали по миске перловой каши, щедро сдобренной тушёнкой.

— Ночевать здесь будем, — предупредил нас Городец. — Завтра с самого утра вылетаем во Всеблагое.

Для Герасима это известие новостью точно не стало, воспринял он его как должное. Ещё и присел рядом, предложил:

— Поговорим?

— О чём? — уточнил я, не спеша отправлять в рот ложку каши.

— О Лии, — ожидаемо прозвучало в ответ.

Я покачал головой и отрезал:

— О Лии мы говорить не будем. — Помолчал немного и добавил: — Потом, когда всё закончится, мы с тобой можем и выпить даже. Но не сейчас. И не об этом.

— Как скажешь.

Герасим кивнул и пересел на другой край стола. Дальше ели молча, а после ужина меня взял в оборот Георгий Иванович, все кишки вымотал расспросами об Отто Риттере. Я поначалу решил, что он таким незамысловатым образом от дурных мыслей отвлекает, но очень скоро своё мнение на этот счёт переменил.

— Вы что-то о нём узнали? — позволил я себе проявить любопытство. — Какая-то важная шишка?

— В том-то и дело, что ничего не узнали, — вздохнул Георгий Иванович. — Когда наши части к лагерю вышли, от него одно пепелище осталось. Выживших нет.

Я не стал интересоваться судьбой тех, кто сорвался в побег, спросил о другом:

— Как думаете, этот Риттер — кто он? На кого работает?

Городец пожал плечами.

— Есть подозрение, что на оксонскую разведку, — заявил он и похлопал меня по колену. — Всё, Петя, не забивай себе этим голову. Отбой!

Утром подняли нас только в восемь часов, дали выспаться. После завтрака вручили вдобавок к комбинезонам и шлемам тёплое нижнее бельё, перчатки, сапоги и лётные куртки, а сухой паёк на два дня и воду сразу загрузили в планер. Без инструмента и оружия тоже не обошлось, помимо всего прочего каждому досталось по стропорезу, ножу разведчика, электрическому фонарику, ТТ и автомату. Снаряжать магазины не пришлось — выдали уже набитые патронами.

— А где бы их пристрелять? — поинтересовался я.

Георгий Иванович покачал головой.

— Всё пристреляно.

— А гранаты?

Городец смерил меня тяжёлым взглядом и отрезал:

— Лишний вес.

Я и не подумал пойти на попятную.

— Сейчас два круга вокруг лётного поля сделаю, и полкило скину.

— Не дури.

— Да я серьёзен как никогда. Без гранаты не полечу.

Георгий Иванович постучал меня по груди указательным пальцем, поиграл желваками, потом сказал:

— Будет тебе граната. Выдам перед вылетом.

Примерно через час засуетились техники, начали предполётную подготовку самолётов, а потом нас позвали на посадку. Управлять планером взялся инструктор, меня и Герасима разместили в транспортнике вместе с двумя десятками бойцов особого дивизиона. Переодевшийся в простой рабочий комбинезон Георгий Иванович отправился на вылет вместе с нами.

— Сейчас летим до Всеблагого, — пояснил он мне. — Там пробудем до вечера.

Я кивнул и уставился в иллюминатор.

Сначала в воздух поднялись два истребителя, вслед за ними взлетел и наш самолёт. А только набрали высоту, и по левому борту замаячили точки идущих сходящимся курсом самолётов. Я забеспокоился было, но это оказались два наших транспортника в сопровождении трёх звеньев прикрытия. Дальше летели вместе.

После недолгих раздумий на сей счёт я пришёл к выводу, что ради пущей безопасности нас прикрепили к идущим на фронт машинам, и пребывал в этом заблуждении все шесть часов полёта вплоть до посадки на военный аэродром где-то в окрестностях Всеблагого.

Нас тут же отправили в ангар, оцепленный бойцами особого дивизиона, туда же в скором времени загнали и мотопланер, а следом заявились пассажиры транспортников. Все они были в синих рабочих комбинезонах, но на обычных техников эта публика нисколько не походила. Биться бы об заклад не стал, но одной части этой публики куда больше подошли бы белые лабораторные халаты, а другой определённо полагалась форма с двумя просветами на погонах.

С первыми начал здороваться Герасим, ко вторым отошёл Георгий Иванович, что моей догадке нисколько не противоречило, и вовсе даже наоборот — послужило её несомненным подтверждением.

Сочтя этот момент разрешённым, я обратил своё внимание на металлический ящик, который условные научные работники прикатили с собой на тележке.

Это ещё что такое?

Заложило уши, будто от перепада давления, и проблеск ясновидения подсказал, что внутренние помещения ангара прикрыли звуковым экраном.

— Прошу внимания! — заявил после этого высокий господин с сединой на висках, отнесённый мной в категорию офицеров. — Подходите к столу!

Один из его спутников не столь солидной наружности расстегнул офицерский кожаный планшет и принялся расстилать карту, а я замешкался, не понимая, касается ли приглашение меня, поскольку научная команда за единственным исключением никакого интереса к словам седого господина не проявила и сгруппировалась вокруг таинственного контейнера.

Я вопросительно взглянул на Георгия Ивановича, тот кивком указал на стол и шепнул:

— Слушай и молчи, все вопросы потом.

Сам он тоже в стороне оставаться не стал, подошёл вслед за остальными.

— Прикрытием для акции станет массированный ночной налёт на позиции нихонцев. Часть предварительно отобранных и подготовленных экипажей непосредственно перед общим вылетом получит пакеты с координатами Отряда семисот тридцать один. Тот факт, что цель расположена непосредственно в зоне активного излучения источника-девять, существенным образом ограничит эффективность атаки, но в любом случае она послужит отвлечению внимания противника.

Седой оторвался от карты и пригласил нас с Герасимом:

— Подходите, господа. — Он ткнул указкой в карту куда-то между Харабой и окружностью энергетической аномалии. — На место вас отбуксируют, отцеп произойдёт в пятнадцати километрах от внешней границы источника. Вам надлежит проследовать прежним курсом до железной дороги, а после использовать её в качестве ориентира и совершить посадку в непосредственной близости от железнодорожного кольца.

Я пока что ровным счётом ничего не понимал, но нисколько не сомневался в своей способности ощутить направление на центр энергетической аномалии, поэтому от вопросов воздержался.

— Разрешите? — попросил слова единственный оставшийся у стола господин, условно отнесённый мной к научным сотрудникам. После благосклонного кивка седого он заявил: — Обращаю внимание, что задействование во время полёта сверхспособностей или двигателя чревато демаскировкой. Дистанцию надлежит преодолеть исключительно с помощью планирования, а осуществить посадку следует не ранее двухсот и не далее пятисот метров от окончания железнодорожной ветки. Недолёт не столь критичен, в этом случае потребуется осуществить транспортировку чёрного ящика в указанные пределы, а вот перелёт чреват самыми непредсказуемыми последствиями.

У меня внутри всё так и заледенело, инструктаж по обратному маршруту слушал вполуха, в голове так и мельтешило:

Перелёт. Недолёт. Чёрный ящик. Непредсказуемые последствия.

На затылке шевелились успевшие отрасти волосы.

— Прошу! — позвал нас научный работник к металлическому коробу на тележке, с которого уже сорвали пломбы.

Извлечённый из его отделанного свинцовыми пластинами нутра ящик оказался и в самом деле чёрным, внешним видом он нисколько не походил на пресловутый «объект», который пытались доставить в Эпицентр пошедшие по кривой дорожке измены десантники, но на виске у меня болезненно забилась жилка.

Объект. Объект. Объект!

Я не выдержал и в упор посмотрел на Георгия Ивановича, тот указал на взявшего слово научного сотрудника, который явно полагал, что все присутствующие уже введены в курс дела, а поэтому в подробности вдаваться не стал.

— Нами были внесены принципиальные изменения в оригинальную конструкцию, что позволило вдвое увеличить массу обогащённого радиоактивного вещества и одновременно исключить всякий риск самопроизвольного начала реакции. Заряд разделён на две части, его соединение в единое целое с превышением критической массы будет осуществлено с помощью часового механизма.

Один из коллег седого недовольно откашлялся.

— Получается, этот ваш… чёрный ящик на какое-то время останется без присмотра? А если его успеют обнаружить нихонцы?

Научный сотрудник и бровью не повёл.

— После запуска часового механизма любое изменение высоты или попытка транспортировки чёрного ящика, равно как и его вскрытие, обернётся немедленной активацией заряда. Направленное воздействие сверхэнергией с высокой степенью вероятности приведёт к тому же результату. Использование обычной взрывчатки теоретически может повредить устройство, поэтому полагаем необходимым закопать его для исключения всякого риска случайного обнаружения.

— На какое время установлен часовой механизм? — уточнил Герасим Сутолока.

— Как и было оговорено, рассчитывайте на двадцать минут. За это время вам следует покинуть зону поражения. Рекомендуем удалиться на пятнадцать — двадцать километров. И ещё раз напоминаю о запрете задействовать сверхспособности до момента активации часового механизма. Нам доподлинно известно, что нихонцы отслеживают состояние энергетического поля, по его возмущению они немедленно определят присутствие в зоне аномалии чужаков и вышлют поисковую группу.

— И к чему такие сложности? Почему просто не сбросить этот ваш ящик на парашюте? — задал очередной вопрос всё тот же скептик.

— Это привнесёт в эксперимент элемент непредсказуемости, — ответил ему научный сотрудник, — а на текущем этапе исследований требуется предельная контролируемость условий.

Тут меня понемногу начало отпускать. Я мало что понимал в реакции расщепления ядра, но часовой механизм и разделение заряда на две части выглядели вполне разумными мерами предосторожностями. Не было ровным счётом никаких оснований полагать, что нас задействуют в качестве одноразового средства доставки бомбы.

Инструктаж об активации часового механизма много времени не занял, после этого техники приступили к размещению чёрного ящика в грузовом отсеке нашего мотопланера, а на столе разложили сухой паёк, разлили по железным кружкам чай. Никто не заходил в ангар и не покидал его, оставался активированным и звуковой экран.

Мы ждали, ждали и ждали. И эта тягостность и невозможность хотя бы даже просто с кем-нибудь поговорить, действовала на меня просто-напросто угнетающе. Раз только подошёл Георгий Иванович, вручил металлическую трубку-пенал с откручивающейся крышкой.

— Внутри шприц со спецпрепаратом. Звонарь рассчитал дозу оптимальную для облегчения подстройки. Вколи за пару минут до входа в резонанс.

Я поблагодарил Городца и убрал пенал в нагрудный карман, потом выразительно откашлялся. Георгий Иванович огляделся по сторонам и сунул мне чугунную чушку осколочной гранаты, в другую руку вложил запал.

— Спрячь! — распорядился он.

Я так и поступил, ну а дальше всё как-то неожиданно завертелось, и в себя пришёл уже в задней кабине планера. Навалилась какая-то совершенно иррациональная неуверенность, показалось даже, будто разом позабыл, как управлять летательным аппаратом. И без того к воздушным асам себя не относил, а тут и вовсе в ступор впал. Уже и стемнело, ничего толком не видать…

Но загудели пропеллеры, взявший нас на сцепку самолёт начал разбег, и меня как-то разом отпустило, тем более что пилотирование осуществлял Герасим. Оторвались от земли, чуть просели, но лишь самую малость и продолжили набор высоты. Следом начали взлетать истребители.

Ну, понеслась!

До линии фронта добирались немногим больше часа, пересекли её, не столкнувшись с нихонской авиацией, лишь заметили сверкавшие в ночи разрывы. Вот тогда у меня и засосало в животе, но стиснул зубы, переборол мимолётную слабость.

Всё будет хорошо. У нас — да, у них — нет.

Это соображение и решило дело. Я прекрасно осознавал, что ничего уже не переиграть и дело вовсе не в моих приоритетах, но рациональные доводы оказались не в силах совладать с подсознательными страхами. С иррациональным могло справиться лишь нечто ещё более безумное, и я вдруг поймал себя на том, что не улыбаюсь даже, а радостно скалюсь, будто псих какой.

Мы ведь тащим с собой чёрный ящик отнюдь не из одного лишь научного интереса. Это не эксперимент в чистом виде, это — диверсия. Я не забыл объяснений Альберта Павловича о колоссальном по силе взрыве, который мог отбросить нашу программу инициации соискателей на многие годы назад, а тут вес действующего вещества увеличили вдвое!

Взрыв! Излучение! Радиоактивное заражение!

Одни умрут, другие позавидует мёртвым.

Кто-то завтра вспорет себе брюхо, а кто-то не станет оператором уже никогда.

И всё это — благодаря мне!

Ну а потом и вовсе стало не до пустого беспокойства — я уловил излучение источника. Ещё минут через пятнадцать мы отцепились, сразу резко просели, но Герасим удержал планер от срыва в штопор и прокричал в переговорную трубку:

— Курс!

Я велел повернуть на пару румбов правее, а стоило только различить призрачное сияние, при взгляде на которое начинало печь глаза, скомандовал:

— Держи направление!

И ещё подумал: неужто он сам не чувствует всей этой колоссальной мощи источника?

Краешком глаза я уловил вспышку в темноте, посмотрел налево и разглядел всполохи взрывов и зарево далёкого пожара. Полюбовался бы даже этим зрелищем, но сейчас требовалось высмотреть железнодорожную ветку, вот и велел Герасиму чуть снизиться, а потом в тусклых отсветах растущего месяца приметил на земле тёмную полосу, слишком прямую, чтобы оказаться банальным оврагом.

— Смотри!

— Вижу! — отозвался Герасим, и планер вновь вильнул, а затем понёсся напрямик к энергетической аномалии, начал снижаться.

Резко пошла вверх интенсивность излучения, но на сей раз оно не жгло и не рвало мою нервную систему, лишь согревало. Я будто зашёл с холода в тёплый дом.

Хорошо, хорошо, хорошо… Я приближался к правильному месту и сам становился правильным, избавлялся от дефектов и девиаций, делался цельным, превращался в неотъемлемую часть окружающей действительности.

Из эйфории вырвал крик в переговорную трубку:

— Принимай управление! Держи курс и контролируй скорость снижения!

Чего?! Мы так не договаривались!

Но я вовремя опомнился, сообразив, что и понятия не имею, каким образом сказывается приближение к источнику сверхсилы на операторе с заблокированными способностями.

— Принял! — гаркнул я в ответ, а потом интенсивность излучения превысила критический порог, и меня ударило о внешнюю границу энергетической аномалии, которую ещё не так давно полагал не более чем умозрительной расчётной величиной.

Голова мотнулась, будто прямой в нос влепили, враз начал захлёбываться кровью. Так показалось в первый миг, но на деле захлестнуло сверхсилой. Насыщенное ею пространство сделалось каким-то совсем уж неподатливым, планер начало кидать из стороны в сторону, но техника адаптации к перенасыщенной энергией среде позволила переломить ситуацию, взять себя в руки и не позволить нашему летательному аппарату ни изменить курс, ни свалиться в пике. А только унялось лихорадочное сердцебиение, и я осознал вдруг, что энергетические помехи расходятся от нас, будто кильватерная волна от быстроходного катера.

И не от нас даже — от Герасима!

Я аж выматерился в сердцах. Вся незаметность псу под хвост, вся маскировка насмарку! Неужто его подготовить нормально не могли? Он же фонит так, что аналитики нихонцев уже на ушах стоят! Вся надежда на то, что им просто сейчас не до того. Вся надежда на сыплющиеся с неба авиабомбы!

Каким-то совсем уж запредельным усилием воли я заставил себя успокоиться и продолжил снижение, ориентируясь на показания альтиметра, рельсы и насыпь. Голова буквально пухла от вдолблённых в неё лётных премудростей, а руки действовали едва ли не самостоятельно. Скорость была в пределах нормы, но земля неслась навстречу с пугающей стремительностью, мелькнуло и осталось позади железнодорожное кольцо, резануло душу ясное понимание, что залетел слишком далеко. А в следующий миг планер коснулся земли, подпрыгнул и вновь взлетел, но сразу опустился и заскакал по неровной степи.

«Только бы не перевернуться, только бы ни на что не налететь», — заполошно билось в голове и — не налетели и не перевернулись. Остановились.

— Слава тебе, Господи! — выдохнул я и принялся расстёгивать ремни.

Ноги затекли, но как-то выбрался из планера, откинул колпак первой кабины. Герасим бился там, притянутый ремнями к сиденью, на его губах пузырилась пена, голова колотилась затылком о подголовник, когда же я придержал его и посветил в лицо, то обнаружил, что глаза закатились, а из носа и ушей сочится кровь.

Да чтоб тебя!

Я решил вытянуть Герасима наружу, начал возиться с ремнями и вдруг заметил цилиндрический футляр, такой же как вручили мне. А ещё обнаружил раздавленный шприц и, судя по утопленному поршню, раздавлен он оказался уже после использования.

У меня внутри так и закипело.

Ах ты сволочь! Ты ж нас под монастырь подвёл!

Обычная подстройка существенным образом уступала по эффективности экспериментальной технике, которую испробовали на мне, вот Герасим и решил рискнуть. Получил доступ к расчётам, подогнал их под себя, откорректировал скорость и траекторию движения мотопланера, сделал инъекцию спецпрепарата и… И что-то у него пошло не так.

Да и чёрт бы с ним, пусть хоть сдохнет, но он своим экспериментом до такой степени энергетический фон взбаламутил, что дальше просто некуда!

Как долго мы спускались? Четыре минуты? Пять? Или все шесть?

А сколько времени понадобится поисковым группам нихонцев, чтобы выдвинуться на местность и прихватить нас на горячем?

Я обежал планер, распахнул грузовой отсек и за ручки вытянул из него чёрный ящик, потом схватился за лопату, но сразу откинул её в сторону.

Не успеть! Никак не успеть!

И я свинтил крышечку со своей трубки-пенала, выудил из неё шприц, закатал рукав комбинезона и вколол себе спецпрепарат. После глянул на бившегося в судорогах Герасима и выругался.

Проще всего было ничего не предпринимать и привезти обратно хладное тело или полутруп с запредельным количеством неподдающихся излечению девиаций. Герасим точно заслужил подобный исход, но даже ещё прежде, чем я вспомнил о долге перед Георгием Ивановичем, в голове проскочила простая и ясная мысль: «так нельзя».

Ну нельзя так, и всё! Пусть и зол на него, пусть готов морду набить, но своих нельзя бросать, а нас тут на несколько километров лишь двое против всего нихонского оккупационного корпуса!

И ещё у меня в запасе в любом случае оставалась пара минут, а вернуть племянника главы ОНКОР живым гораздо лучше, нежели привезти его мёртвым. И я дал слово Георгию Ивановичу. Дал слово! Пообещал!

Ну да, да! Хотелось верить, что мной руководили холодный расчёт и банальный здравый смысл, пусть даже это и было не совсем так. Или совсем не так.

Просто представил глаза Лии, когда стану рассказывать ей о том, что ничего нельзя было поделать, а то и вовсе никогда о случившемся не заикнусь даже, и чуть не вырвало. Хотя это от спецпрепарата, не столь уж я впечатлительный, в самом-то деле…

Я сделал глубокий вдох и положил ладони на плечи продолжавшего конвульсивно подёргиваться Герасима. Потенциал моего спутника бился не в такт окружающей действительности, требовалось повлиять на него и привести внутреннюю энергетику в гармонию с внешней средой. И вроде бы ничего сложного в этом не было, но осуществить столь тонкое и хирургически точное воздействие оказалось несравненно сложнее, нежели придать требуемые свойства собственному потенциалу.

Тончайшая паутина чужой энергетики рвалась и сминалась, а я просто не мог позволить себе всю эту возню, вот страх и заставил надавить сильнее, позабыв об опасениях своим вмешательством лишь навредить.

Пан или пропал!

Заблаговременно вколотый спецпрепарат вывел восприимчивость на пик, и скользнуть в резонанс не составило никакого труда. Да меня в него попросту затянуло!

Вспыхнули эффектом стробоскопа девять призрачных светил, и я даже сам не понял, каким образом сумел поделиться с Герасимом накатившей на меня гармонией кристальной чистоты. Он дёрнулся и обмяк в кресле, но не умер, размеренно задышал, а в меня обжигающим потоком хлынула энергия. Всё быстрее, быстрее, и быстрее.

Бушевавший в крови адреналин вкупе с ясностью, дарованной трансом, сделал окружающую действительность простой и понятной, я контролировал процесс течения резонанса от и до, вцепился мёртвой хваткой в соединившую меня с источником сверхсилы гармонию и уже её не отпускал, выжигал в своей нервной системе, чтобы никогда не забыть.

Это было просто. Столь просто, что мои прежние потуги казались смешными. Да я и смеялся! Смеялся в голос!

Но вот взвинченность эмоций в итоге и стала порождать отклонения, грозящие извратить гармонию и разрушить моё единение с источником. Тут уж я не стал медлить, вышел из резонанса столь же чисто, сколь легко в него вошёл. Ну а дальше сказочному герою уподобился, коего по колено в землю вколотили. Не провалился, разумеется, но набранный потенциал обрушился тяжким грузом, едва удержал.

Вырыть яму в полметра глубиной, вынув песчаную почву четырьмя сходящимися в одной точке под прямым углом плоскостями давления оказалось проще простого — технологию эту продумал, ещё когда рыли окопы. Дальше я спихнул в яму чёрный ящик, приподнял крышку и повернул единственный переключатель, а после засыпал адскую машину землёй, только небольшой холмик и остался.

Всё! Дело сделано! Пора убираться отсюда!

Меня всего так и распирало от сверхсилы в противофазе, а удачная подстройка к источнику наделила единением с окружающей действительностью, именно поэтому приближение операторов удалось ощутить ещё раньше, чем резанули по глазам лучи автомобильных фар. Я загодя уловил искажение энергетического фона и долго не колебался, выплеснул из себя две трети набранного потенциала и не просто выплеснул, а закрутил волчком, превратил в сыпанувший электрическими разрядами вихрь, а ещё дополнительно напитал его раскалённой плазмой и направил в сторону автоколонны.

Горите в аду, твари!

Унёсшаяся прочь энергетическая структура не отличалась стабильностью, но сейчас это лишь сыграло мне на руку. В ночи рвануло, полыхнул грузовик, за ним взлетел на воздух другой, а после и сам вихрь окутался чем-то вроде протуберанцев и — взорвался, да так что меня ощутимо толкнуло ударной волной, а над землёй расплескалось огненное облако.

Часовой механизм чёрного ящика продолжал отсчитывать секунды, и я не стал любоваться заревом, шагнул к мотопланеру. Шагнул — и сразу ощутил некую неправильность за спиной. Крутанулся на месте, и обострившееся до предела восприятие выхватило из теней фигуру старика в заношенной хламиде.

Зловредный дед сорвался с места и взмыл в воздух, выставив перед собой ноги в невероятно длинном прыжке, только метил он не в меня, метил он в крыло мотопланера!

Этот непонятный тип точно был способен рассадить любой мой энергетический экран, и я даже не попытался его остановить, вместо этого кинетическим импульсом сдвинул, уведя из-под удара, наш летательный аппарат. Старик извернулся в невероятном кульбите, но повторить атаку не успел: с помощью техники «Медузы» я отправил в него полудюжину шаровых молний.

С неуловимой глазу стремительностью дед серией ударов рассеял все сгустки энергии до одного, вот только я делал ставку совсем на другое.

Напряжение! Ионизация! Нагрев! Давление!

Управляющие энергетические пуповины враз полыхнули алым, превратились в плазменные жгуты, оплели моего противника, будто змеи одного античного персонажа. Запахло палёной плотью, и старик завертелся будто уж на сковородке, начал выпутываться, но я успел подступить и шибанул его раскрытой ладонью в грудь. Не попытался раздробить рёбра с помощью техники открытой руки, лишь передал искажённую гармонию, восстановив по памяти несоответствующее внешнему фону биение внутренней энергетики Герасима.

К противнику я едва прикоснулся, но плазменные жгуты разлетелись пылающими брызгами, а старика отшвырнуло метров на пять и покатило по земле. Он в один миг вскочил, но сразу упал на одно колено и затряс головой, пытаясь обуздать колебания, корёжившие его внутренний потенциал. И непременно обуздал бы, вот только я уже выдернул из кобуры пистолет.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!

Метил я в голову и не промахнулся ни разу, но магазина не хватило, чтобы разнести череп на куски, пришлось отстрелять запасной. И — бежать!

Аккуратным воздействием я развернул мотопланер носом к внешней границе аномалии, захлопнул фонарь первой кабины, а сам забрался во вторую, опустил застеклённый колпак и утопил кнопку пускового устройства ещё даже прежде, чем застегнул ремни. Затарахтел маломощный движок, стал раскручиваться пропеллер, и понемногу-понемногу наш летательный аппарат стал брать разбег, а там и от земли оторвался, начался набор высоты.

Тогда-то меня и захлестнул самый настоящий восторг.

Всё! Ушли!

И я — оператор! Я снова оператор! Да ещё какой! Пусть и не сразу, пусть только через несколько лет, зато смогу потягаться с пиком пятого витка!

Плохо разве? Да вот ещё!

И вместе с тем я прекрасно отдавал себе отчёт, что до своих ещё нужно добраться, а при столкновении с нихонскими истребителями вся моя бравада не будет стоить и выеденного яйца. Да — я оператор, но мало-мальски опытный лётчик запросто превратит в решето нашу тихоходную табуретку, даже заметить его не успею. Вся надежда на ночную темень!

Планер уже набрал предельную высоту и нёсся на северо-северо-восток, когда эта самая ночная темень на миг сгинула, будто за спиной солнце взошло; мне даже зажмуриться пришлось из-за отблесков на застеклённом фонаре кабины. Следом нагнала ударная волна, и планер затрясло, а воздушные потоки пришли в совершеннейший беспорядок — непременно бы с небес на землю сверзились, если б не размеренно тарахтевший движок. Необычайно мощная судорога сверхэнергетических помех ударила в спину и разом вышибла из меня весь набранный потенциал, даже крылья планера изморозью покрылись. На несколько безумно длинных мгновений мою внутреннюю энергетику скрутил спазм, но я всё же обуздал дисгармонию и вернул контроль над сверхспособностями, заставил себя задышать.

После оглянулся и едва рот от изумления не разинул при виде гигантского грибовидного облака, выросшего до небес, разбухшего и вывернувшего наизнанку своё пламенное нутро. Ничего более грандиозного в жизни видеть ещё не доводилось; любой пирокинетик, окажись он здесь и сейчас, непременно удавился бы от осознания собственной никчёмности. А следом пришло понимание, что в моих приоритетах только что случился воистину тектонический сдвиг.

Личное могущество — это здорово, но передовые достижения науки способны усилить их стократно. Оперативная работа враз перестала казаться тем, на что действительно стоит тратить своё время, зато очень-очень захотелось ознакомиться с исследованиями профессора Чекана.

Пожалуй, я отчасти даже проникся идеями пацифизма. Едва ли мир во всём мире наступит, если уничтожить отдельно взятый город. Но вот если пустить на дно морское остров или сразу четыре… Тут действительно было о чём подумать!

Излишне радикально и совершенно бесчеловечно?

Пожалуй, что и так. Но всё же не столь бесчеловечно, как рутинные исследования и эксперименты, проводившиеся в Отряде семьсот тридцать один.

Впрочем — не важно. Пока слишком рано загадывать, чем займусь после окончания войны. До этого светлого мига ещё нужно дожить, а пока — дотянуть бы до своих…

Оглавление

Часть первая Конфронтация

  Глава 1

  Глава 1/2

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4/1

  Глава 4/2

  Глава 5/1

  Глава 5/2

  Глава 6

Часть вторая Акция

  Глава 1

  Глава 1/2

  Глава 2

  Глава 3/1

  Глава 3/2

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6/1

  Глава 6/2