Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1 (fb2)

- Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1 2169K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Александрович Митрохин

Николай Митрохин
Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

© Н. Митрохин, 2023,

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2023,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

* * *

ОТ АВТОРА

В 1968–1970 годах Валерий Кушлин занимал должность заведующего промышленным отделом Пролетарского райкома г. Москвы. На работу в райком он пришел с должности заместителя главного технолога машиностроительного предприятия, поэтому он был типичный для партийного аппарата «производственник» — человек, пришедший «с производства» и живущий интересами развития индустрии. Часть его рабочего времени в качестве заведующего отделом райкома уходила на решение разнообразных проблем завода грузовых автомобилей ЗИЛ, который находился на территории района. Проще говоря — ему постоянно приходилось звонить в горкомы и райкомы тех городов, где находились заводы-поставщики ЗИЛа, и просить содействия в выполнении утвержденных в начале «пятилетки» «планов». Он настаивал на том, чтобы местные партийные чиновники надавили на предприятия, находящиеся на их территории, и те отгрузили ЗИЛу запланированную продукцию в полном объеме и комплектации. В результате Кушлин глубоко разочаровался в этой «игре в план», при которой заведующий отделом крупного райкома партии столицы объективно играл роль фактора, удешевляющего реальную цену получаемого предприятием товара.

Во всяком случае, именно так оценивал его роль сын сотрудника Экономического отдела аппарата ЦК КПСС, работавший в плановом отделе ЗИЛа в 1980-е годы и наблюдавший за реальными механизмами работы предприятия. План там выполнялся только за счет вовлечения завода в фактически частные экономические взаимоотношения. Произведенные грузовики «ЗИЛы», популярные у строителей и аграриев, менялись на песок, кирпич или зерно, которые по длинной цепочке получастных-полугосударственных посредников-«толкачей» превращались в прокатную сталь или другие материалы, необходимые для производства тех же ЗИЛов^[1].

Кушлин ушел из райкома в аспирантуру Академии общественных наук (далее — АОН) при ЦК КПСС (высший орган «партийного» образования и один из наиболее значимых партийных «think tanks»), защитил там диссертацию по реальной работе предприятий машиностроения. В 1983 году он был принят на работу консультантом в Экономический отдел аппарата ЦК КПСС^[2].

Уже во второй половине 1970-х годов в отделе вовсю шли дискуссии между, с одной стороны, сторонниками различных вариантов относительной самостоятельности субъектов советской экономики («хозрасчет», «бригадный подряд», «материальное стимулирование»), которых из современной перспективы можно считать условными «рыночниками», и, с другой — «плановиками», считавшими планирование краеугольным камнем социализма, а тщательное выполнение планов и поставок в условиях жесткой дисциплины — основой развития экономики. При этом реальная победа «рыночников» над «плановиками» произошла уже в начале 1980-х годов, за несколько лет до перестройки. Эта победа имела принципиально важное значение не только для кризиса, а потом и краха СССР. Руководство Экономического отдела с приходом к власти Горбачева и перемещением главы отдела Николая Рыжкова в кресло председателя Совета министров СССР стало определять экономический вектор развития страны, формировать ключевые экономические реформы. Заместители Рыжкова — старые сотрудники отдела, Анатолий Милюков и Борис Гостев — заняли посты экономического советника Горбачева и министра финансов. Инструктор отдела Станислав Анисимов стал заместителем (потом первым заместителем) председателя Госкомитета СССР по материально-техническому снабжению (бывшего Госснаба), а потом и министром материальных ресурсов СССР (1991). Во многом они (в сотрудничестве с членами Политбюро) создали тот экономический кризис, который, наряду с демократизацией политической жизни и нерешенными социальными проблемами, «похоронил» СССР^[3]. А Кушлин перешел в 1989 году на непубличную должность заведующего кафедрой экономики и организации народного хозяйства АОН при ЦК КПСС, которая в 1992 году превратилась в Российскую академию государственной службы при президенте РФ. И тут в 1994–1999 годах в должности первого проректора он отвечал за обучение новых поколений теперь уже российских чиновников основам рыночной экономики.

История Кушлина и его про- и антирыночно настроенных коллег по Экономическому отделу наглядно показывает, что история экономических реформ в СССР в последние десятилетия его существования едина и вместе с тем довольно сложна. Она не распадается на отдельные эпизоды, из которых массовый читатель популярной исторической литературы, блогер или даже именитый журналист мог бы самостоятельно конструировать удобные ему «версии»^[4].

В современной России дискуссии о причинах распада СССР по-прежнему популярны, более того, полуофициально поддерживаются государством, поскольку в них можно найти массу оправданий деятельности существующей власти. Довольно продолжительная история огромной страны во внутрироссийской (да зачастую и во внероссийской) массовой культуре де-факто сводится к двум-трем событиям — победе во Второй мировой войне (Великой Отечественной войне, по советской версии), полету Юрия Гагарина в космос и развалу (распаду) СССР. Для последнего события существует три основные «версии»: злокозненные предатели и западные агенты проникли в сердцевину власти и продали страну извечному «геополитическому противнику»; наивные люди ни с того ни с сего провели неудачные реформы и не справились; распад СССР был предопределен самим существованием социалистической системы и мировой динамикой цен на нефть.

Первая версия основывается на бездоказательных предположениях нескольких политических противников позднего Горбачева и всерьез рассматриваться не может. Второй версии, как правило, недостает конкретики, но зато она активно компенсируется эмоциями. И, наконец, третья версия получила убедительное для широкого круга читателей обоснование после выхода книги бывшего премьер-министра РФ Егора Гайдара «Гибель империи»^[5]. В ней он на основе сравнительного изучения распада империй и государств в ХХ веке и обширного комплекса документов 1988–1991 годов подробно повествует о последовательном распаде СССР, связанном с проблемами дисбаланса бюджета в стране. По моему мнению, де-факто теория Гайдара работает именно на вторую версию (ошибки в системе управления и отказ от политики поддержания финансового баланса), но многочисленные последователи концепции Гайдара в своих объяснениях «распада СССР» упирают на важную для реформатора (но не единственную у него) идею о критической зависимости экономики страны от мирового рынка цен на нефть^[6].

Вместе с тем в общественном сознании существуют темы «косыгинских» и «андроповских» реформ как последних «упущенных шансов» на трансформацию советской экономики на манер современного Китая, которые позволили бы одновременно резко улучшить экономическое положение страны и сохранить ее единство. При этом современному читателю мало известно о сути и процессе этих реформ, хотя «косыгинские реформы» активно обсуждались в советской и зарубежной прессе в период реализации^[7] и вновь привлекали к себе интерес уже в период горбачевских реформ^[8]. Однако даже их 50-летний юбилей был отмечен только в узком кругу специалистов^[9]. Современный корпус научной литературы о брежневском периоде правления и об основных акторах этого правления формируется очень медленно^[10]. Литературы об «андроповских реформах» как самостоятельном феномене и вовсе практически не существует, потому что они проводились в очень короткое время, фактически в течение года, не успели в основном оформиться законодательно и остались в значительной мере в планах^[11].

Однако проблема реформ, их успехов или неудач при всей ее важности является составляющей куда более широких и масштабных тем, касающихся общего состояния и тенденций развития советской политики и экономики. Реформирование как процесс возникает в силу необходимости преодоления проблем в данных сферах и является частью проводимой экономической политики. Последняя относится к реформам как к инструменту, а не как к самоцели. «Бесконечное реформирование» — остро негативное выражение бюрократического и политического лексикона, а «успешные реформы» — то, что может служить позитивным примером реализации экономической политики в определенных сферах^[12].

При написании работы было понятно, с чего необходимо ее начать, — смещение Хрущева и начало «косыгинских реформ», — однако почти до самого последнего момента оставалось непонятным, где поставить точку. Очевидно, что последние годы перестройки наблюдался «развал системы», сокращение и падение ключевых институтов. Поэтому после изучения всего набора имеющихся источников хронологическим концом эпохи системного реформирования стоит признать 25 мая 1989 года — день открытия Съезда народных депутатов СССР, который по законодательству утверждал председателя Совета министров СССР, а Верховный совет Съезда — министров, по утверждению премьера. Первое утверждение нового состава Совета министров СССР (сокращенного на треть от прежней численности) состоялось в июле 1989 года^[13].

Наличие сильных оппозиционных фракций на Съезде, публичное и законное становление иной, новой политики, игнорирующей ограничения и контроль со стороны ЦК КПСС, означали разрушение прежней системы полновластия Политбюро, которому подчинялся Совмин. В политической системе страны произошли колоссальные подвижки. Одним из последствий этих изменений стала нестабильность состава Совета министров. В течение года он имел трех разных глав, был дважды распущен, переименован в Кабинет министров и выселен из Кремля. Другим следствием стало появление нового «главного» политического центра — президента СССР и его аппарата. Третьим следствием стало разложение стройной системы управления страной на уровне республик и многих регионов (что стало одним из результатов свободных выборов в марте 1990 года).

С конца мая 1989 года это был уже «другой Советский Союз», в котором и на политическом, и на практическом уровне экономическая политика радикально отличалась от предыдущего периода^[14] — если даже считать, что со второй половины 1989 по 1991 год в СССР вообще была какая-либо оформленная экономическая политика, а не судорожный поиск ресурсов на поддержание разваливающейся на глазах системы^[15].

Последний управляющий делами Совета министров СССР Михаил Шкабардня кратко, но емко описывает эту ситуацию в мемуарах:

Работать новому правительству и решать множество вопросов приходилось в условиях, когда действующая Конституция, строго говоря, уже должным образом не соблюдалась, новые законы еще не работали, а старые уже не исполнялись. К тому же управленческие структуры рассыпались, как карточный домик. Основная опора Совета министров — министерства — ликвидировались, сокращались или объединялись в довольно сложные конгломераты. Начинающийся парад суверенитетов и верховенство законов суверенных республик стали создавать слишком много проблем. Страна рушилась на глазах, становилась неуправляемой, и было ясно, что спасти ее от развала уже ничто не может^[16].

Поскольку советская экономика официально считалась плановой и экономическая политика была номинально направлена на формулирование и реализацию долгосрочных планов, то у экономических ведомств действительно масса времени и сил уходила на попытки рационального планирования, составления перспективных (на 10–15 лет вперед), пятилетних и годовых планов. Не меньше сил уходило на контроль за исполнением плановых заданий, на централизованное перераспределение имеющихся и планируемых ресурсов для обеспечения этих заданий. В связи с этим неизбежно возникает вопрос: как реформирование с его плохо предсказуемыми успехами или неудачами сочеталось с планированием?^[17]

С начала 1980-х годов советские, а потом российские авторы, пишущие о советской экономике 1960–1980-х годов, занимались ревизией понятия «плановости» и существования экономической политики как таковой. Они обращали свое внимание на факторы, подрывающие возможность реализации плановой политики, описывая мир советской экономики и политики принятия решений в данной сфере как царство всевластия собственных интересов чиновников (Кордонский), их моральных качеств (Восленский), клановых «обойм» (Крыштановская), коррупции (Земцов), перманентного дефицита ресурсов, связанного с их разделением (в рамках концепции автора) на качественные и массовые (Яременко), массовых неформальных корыстных практик (Леденева), «экономики согласования» (Найшуль), «иерархических торгов» (Гайдар)^[18]. В западной научной литературе в этой области популярен тезис о важной роли «патрон-клиентских отношений», позволяющих продвигать групповые интересы сплоченных клик^[19]. Обо всем этом мы поговорим во второй части книги, посвященной механизмам администрирования.

В целом теоретический инструментарий упомянутых авторов вполне адекватен для описания тех или иных возможных вариантов действий акторов в системе советской экономики или отдельных присущих ей специфических явлений. Однако этот инструментарий, возможно удобный в отдельных ситуациях, не может описать систему функционирования советской экономики в целом.

Это делают авторы другого типа, стремящиеся не к теоретическим инновациям и изобретению новых терминов, а к комплексным исследованиям. В настоящее время помимо работы Гайдара «Гибель империи» существуют шесть основных научных монографий о советской экономической политике 1980-х годов, претендующих на ее комплексное изучение^[20]. Они все написаны на принципиально различных источниках и, кажется, никак не стремятся к взаимной дискуссии.

Наиболее интересным является опубликованный в 2019 году труд Николая Кротова «Акела промахнулся, запускайте Берлагу. Попытка понять смысл экономических реформ 1980-х годов»^[21]. Работа, посвященная в основном экономической политике послебрежневской эпохи, основана на интервью автора с чиновниками центральных ведомств второго эшелона и экономистами, привлекавшимися для разработки и обоснования реформ.

К сожалению, автор не смог (и не пожелал) адекватно распорядиться собранным им в предыдущие два десятилетия огромным массивом интервью с советскими финансистами. Во введении к работе Кротова идут конспирологические рассуждения о причинах начала реформ, о смерти Черненко и появлении во главе страны Горбачева^[22], далее использована густая смесь из свидетельств довольно ограниченного круга авторов (в основном помощников «первых лиц» и перестроечных экономистов), которые должны подтвердить версию автора о намеренных действиях Горбачева, Яковлева и Медведева по развалу экономики страны и даже реализации «не афишируемого изначально глобального стратегического плана изменения базовых принципов функционирования советской экономики»^[23]. Тем не менее далее, когда речь идет уже о конкретных эпизодах формирования политики, книга содержит ряд ценных личных свидетельств, и мы совпадаем с ее автором во многих наблюдениях.

Классическая работа Рудольфа Пихои «СССР: история власти. 1945–1991», опубликованная в 1998 году, является основоположником жанра монографий о советской политической и экономической истории послевоенных десятилетий^[24]. Она написана на крепкой документальной основе — поскольку автор как глава Росархива имел доступ к любым источникам по данной теме. Периоду 1965–1984 годов в монографии посвящено сто семьдесят пять страниц, периоду 1985–1989 годов — еще сто. Из этого немалого объема примерно половина отводится под внешнеполитические сюжеты. Остальная часть посвящена внутренней и экономической политике. Здесь содержится много важной информации.

Однако автор в большей степени занимался пересказом некоторых комплексов документов (дополненных отдельными популярными мемуарами представителей политической элиты) и не стремился к полноценному их изложению в динамике. В результате история экономической политики изложена автором фрагментарно^[25].

Обзорная работа ветерана советского экономического консультирования Рэма Белоусова «Драматический кризис в конце столетия» — пятая книга из цикла «Экономическая история России: XX век» — была опубликована в 2006 году^[26]. Хотя название книги претендует на широкомасштабный охват экономической истории СССР на протяжении полувека, в действительности в ней так же пунктирно, как в книге Пихои, рассматриваются отдельные эпизоды, важные с точки зрения автора. Источником для работы послужили отчасти его собственные воспоминания и экспертные наработки (в том числе генерализованные данные по советской экономической статистике), отчасти мемуары и материалы восьми его коллег, которые были академическими консультантами власти либо высокопоставленными чиновниками.

Работа внутренне противоречива. Наряду с вполне обоснованной критикой плановой системы Белоусов совершенно некритически рассказывает об успехах отдельных отраслей и интригах Запада. Эта довольно прямолинейная пропаганда никак не совпадает с имеющимися у нас свидетельствами ключевых фигур из тех отраслей, которые автор взялся описывать. Рассказ автора о социальных реалиях порой вызывает глубокое недоумение. Так, например, он утверждает, что число побывавших в Европе и США в 1950-е годы было больше, чем число политзаключенных, освобожденных из лагерей, или пишет про «аскетический образ жизни 1920-х», который опирался на «свободу от денег, зависти и богатства», заявляет, что в СССР не было безработицы^[27].

Книга экономического публициста Дмитрия Травина «Очерки новейшей истории России. Книга первая: 1985–1999» вышла в 2010 году^[28]. Фактически она представляет собой попытку переписать «Гибель империи» Гайдара для массового читателя на основе фрагментов хаотично подобранной мемуарной литературы, анекдотов и нескольких случайных социологических опросов. Первая часть книги (более 100 страниц) посвящена описанию советской экономики и экономической политики брежневского периода. На этом описании базируются аргументы автора в пользу необходимости экономических реформ 1985–1992 годов^[29].

К сожалению, идея Травина «на пальцах объяснить», как формировалась и к чему приводила советская экономическая политика, оборачивается примитивизацией и вульгаризацией рассматриваемых вопросов, использованием набора штампов^[30]. В результате автор приходит к крупным ошибкам в изложении материала. Показательно в этом отношении его описание сути и процесса «косыгинских реформ»^[31].

Трехтомник заслуженного новосибирского экономиста Григория Ханина «Экономическая история России в Новейшее время» представляет собой самую основательную работу в рассматриваемом массиве. Авторский замысел заключался в изложении всесторонней истории советской экономики с конца 1930-х по 1998 год. Нас в этой работе интересует преимущественно первый том, охватывающий период до 1987 года^[32].

Однако в эпическом замысле и тщании автора охватить все области советской экономической жизни, значимые с его точки зрения (включая его глубокие экскурсы в историю развития советской науки), кроется и источник проблем. Ханин так долго собирал материалы к своей работе, что часть из них безнадежно устарела (как критикуемая им, но активно используемая официально опубликованная советская статистика или оценки американских советологов, сделанные в 1960–1980-е годы на ее основе).

С учетом явной пристрастности автора к определенным фигурам (положительной — к Хрущеву и Устинову, резко отрицательной — к Косыгину), а также любви к бездоказательным утверждениям о социальных реалиях в СССР, читателю приходится наблюдать, как наряду с верными и деловыми замечаниями (собственно про отраслевую экономику) в тексте встречается много такого, что никак не подтверждается эмпирически. Особенно это касается его не слишком глубоких и зачастую высокомерных утверждений о политическом и экономическом руководстве страны, о системе центральных органов власти и о финансовом секторе. Якобы они состояли исключительно из непрофессионалов или людей, чей интеллектуальный уровень падал с каждым следующим поколением. И тут не помогают даже тщательно собираемые автором свидетельства мемуаристов или работы коллег. Автор выбирает из них то, что вписывается в его концепцию, по которой лучшее в СССР было в 1950-е годы, а все остальное распад и тлен.

Но в любом случае по широте охвата тем, системности изложения и возникающим на этой основе концептуализациям материала (прежде всего по отраслям промышленности) книга не знает себе равных среди других упоминаемых работ и безусловно полезна любому исследователю советской экономики.

Работа Андрея Яника «История современной России. Истоки и уроки последней российской модернизации (1985–1999)» не только описывает попытку «модернизации» этого периода, но и ищет ее истоки в предыдущих десятилетиях^[33]. Автор — государственный чиновник третьего эшелона в 1990-е годы, ставший социологом в 2000-е, — опирается в своей работе на официально опубликованные документы и работы статусных советских и российских экономистов (преимущественно академиков РАН 1990-х годов). В качестве методологии он пытается использовать все известные ему социологические и политологические теории одновременно. В результате книга крайне поверхностно и фрагментарно излагает советскую экономическую и политическую историю 1920–1970-х годов. Затем автор достаточно подробно и без очевидных ошибок описывает ситуацию после 1985 года. В целом книга вторична по содержанию и более похожа на «учебник для вузов», нежели на научную монографию.

Таким образом, крупные работы в русскоязычной научной литературе, посвященные советской экономической политике, в основном рассматривают перестройку и деконструкцию СССР и последующий период. В них находится место описанию советской экономики брежневского времени, однако они избегают рассматривать политические решения и (за исключением труда Ханина) собственно систему плановой экономики и важнейшие институции, которые создавали ее каркас, ограничиваясь только отдельными сюжетами, важными для авторов в контексте будущих реформ. В результате в этих текстах вся ответственность за принятие решений в стране возлагается на Политбюро, хотя само по себе различение функционала центральных ведомств уже позволяло бы повести разговор об их роли в рамках политической и экономической системы, ответственности за принятие решений в своей сфере и о методах контроля за их исполнением.

На этом фоне западные коллеги давно обсуждают советскую экономическую политику 1960–1980-х годов как самостоятельный феномен, хотя имеют более ограниченный доступ как к документам архивов, так и к источникам личного происхождения^[34].

Следует также учесть, что мир постсоветских экономистов и экономических социологов разделен на множество конкурирующих школ и групп, для которых советская (и позднесоветская) экономическая модель давно объяснена идейными вдохновителями и руководителями их направлений. Это объяснение не всегда сделано в формате развернутых научных работ, более того, часто зафиксировано в лучшем случае в форме развернутого интервью^[35]. Но предложенные модели (на чем бы они не основывались) убедительны для последователей. Не раз приходилось слышать в интервью и личных беседах, что некие события могли развиваться только так, а не иначе, или их причины являются фундаментальными и неизменными и сомневаться в них нельзя, потому что авторитетный для них экономист (экономический социолог) это так понимал. Подобная позиция зачастую определяется политическими взглядами специалистов и их принадлежностью к той или иной «партии» прошлого и настоящего, чьи решения, действия или бездействия подвергались или подвергаются критике и потому нуждаются в защите. К сожалению, либеральные и либертарианские экономисты в этом отношении в плане защиты «своих» авторитетов и их идей не слишком отличаются от горячих поклонников планового хозяйства или «государственников», защищающих интересы и позиции ВПК и «силовиков».

В то же время в русскоязычном пространстве процветает документальная, псевдодокументальная и апеллирующая к историческим нарративам продукция, которая при дефиците серьезной научной литературы формирует отношение к историческим сюжетам у массовой аудитории. Ее характеризует сочетание прямых отсылок к якобы имеющейся достоверной информации о намерениях высшего политического руководства, к «знаниям» об отношениях в этом кругу — с прямой экстраполяцией этого на вполне конкретные частные эпизоды социально-экономической истории СССР послевоенных десятилетий, с приписыванием лексики и мотиваций, связанных с современностью. Особенно это касается «детективных» сюжетов советской экономической реальности.

Например, вполне обстоятельный телевизионный сериал на канале ТВЦ с громким названием «Советские мафии» (являющийся в свою очередь клоном многих подобных сериалов на основных российских каналах, в том числе наиболее долгоживущего проекта «Следствие вели…»), снявший около трех десятков эпизодов в 2014–2020 годах, в начале каждой серии утверждает:

Когда в 1967 году председателем КГБ СССР стал Юрий Андропов, он вместе с креслом приобрел и врага — министра МВД Николая Щелокова. Война между ними — за сферы влияния, близость к Брежневу, контроль над мощными финансовыми потоками, за будущее кресло генсека — имела один большой плюс. Она ударила по всей коррупционной системе страны. Советские мафии стали гибнуть одна за другой…^[36]

То есть массовый потребитель подобной продукции должен усвоить такие «факты», как: наличие «войны» между крупнейшими советскими правоохранительными ведомствами за «контроль над мощными финансовыми потоками» и «за будущее кресло генсека» (и отсутствие, видимо, любых других претендентов на это место), существование в стране «коррупционной системы», ну и, конечно, наличие в стране «мафий» (то есть устойчивых преступных синдикатов, насчитывающих десятки, а то и сотни лет истории, обладающих поддержкой населения определенных местностей, контролем за многими формами политической, экономической и общественной жизни, имеющих кодексы поведения, строгую систему управления и применяющих насилие, в том числе убийства, для реализации своих целей).

Постоянное воспроизводство в подобных сериалах примерно одного и того же материала привело к формированию специфического публичного поля исторической реальности, в которой «борьба» и деятельность популяризируемых персонажей второго и даже третьего плана в советской властной иерархии (например, Екатерины Фурцевой, Николая Щелокова, Григория Романова или Петра Машерова, не говоря уже о Галине Брежневой или Юрии Чурбанове) и связанные с ними экономические и криминальные сюжеты полностью вытесняют из коллективной памяти реальную систему организации и устройства системы власти и имена большинства из тех ее руководителей, кто входил в условные «топ-10» людей, принимавших реальные решения в стране.

Во второй половине 1960–1980-х годов ими были в разное время — помимо четырех «генсеков» и двух памятных «премьеров» (Алексея Косыгина и Николая Рыжкова) — Михаил Суслов, Андрей Кириленко, Николай Подгорный, Николай Тихонов, Дмитрий Устинов, Николай Байбаков, Кирилл Мазуров, Федор Кулаков, Дмитрий Полянский, Леонид Смирнов, Геннадий Воронов, Михаил Соломенцев, Лев Зайков, Виталий Воротников, Владимир Долгих, Александр Яковлев, Всеволод Мураховский, Николай Слюньков, Николай Талызин, Юрий Маслюков.

«Мафиозность» и другие виды криминализации экономических отношений полностью вытесняют в рамках этого поля «нормативную» и просто нормальную работу экономики, которая, несмотря на блат, приписки, хищения, все-таки производила огромный (и растущий) объем промышленной продукции^[37]. Истории о коррупции и блате не дают, как правило, возможности рассказать о повседневной работе людей, их целях и задачах в рамках служебной иерархии. В результате происходит очевидный перенос проблем и реалий постсоветского пространства в позднесоветский период.

Переформулируя список тем, которые интересуют все перечисленные категории исследователей и исследований, мы можем поставить вопросы и к этой книге.

Какова, собственно, была экономическая политика в последние десятилетия советской власти? Какие цели и задачи она ставила и почему нуждалась в тех или иных реформах? Как и кем она формировалась? Почему привлекала тех или иных акторов, в том числе «рыночников», оказавшихся в, казалось бы, самых консервативных и идеологизированных советских ведомствах — аппаратах ЦК КПСС и Госплана СССР? Кто и зачем их туда позвал? Какую роль в реализации экономической политики КПСС и страны они должны были играть? Были ли связаны между собой попытки реформирования советской экономики и если да, то как? Каковы были причины, логика и направленность этого реформирования? Какую роль играл плановый характер советской экономики? В каких условиях происходили реформы? Какие группы и силы в этом участвовали? Какими факторами были обусловлены позиции реформаторов и антиреформаторов и какое реальное влияние на реальную экономику они оказывали?

Предлагаемая вам книга попробует дать ответы на эти вопросы. В условиях сохраняющейся закрытости или малодоступности большей части важнейших комплексов документов этого исторического периода в российских государственных архивах ее основой стали в основном источники личного происхождения — мемуары, дневники и интервью представителей верхних эшелонов советской государственной и партийной элиты, непосредственно причастных к формированию и реализации экономической политики.

В книге использованы несколько крупных комплексов источников. Среди них материалы нашего индивидуального проекта по опросу бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС периода 1953–1985 годов и сбору изданной ими малотиражной мемуарной и дневниковой литературы. Проект позволил получить «глубокие» (как правило, многократные и многочасовые) интервью примерно со 130 бывшими сотрудниками аппарата ЦК, включая несколько десятков представителей Отдела плановых и финансовых органов (затем Экономического отдела), Отделов машиностроения и строительства^[38]. (Подробнее о методике интервью смотрите пояснения в начале третьей главы третьей части книги.) При подготовке книги были использованы далеко не все из них^[39]. Вторым по степени важности источником информации стал инициированный бывшим председателем Государственного комитета по печати СССР Михаилом Ненашевым проект по сбору интервью и мемуаров бывших советских министров (СССР и РСФСР) — «Министры советской эпохи», собравший 62 мемуара (и развернутые биографии) представителей первого эшелона советской экономической элиты^[40]. Очень существенным дополнением этого корпуса текстов стал долгосрочный проект Николая Кротова по опросу представителей советской финансово-банковской элиты, собравший не менее 60 интервью^[41]. Большое значение имеет и серия интервью историка и журналиста Евгения Жирнова с высшим советским чиновничеством, публикующаяся со второй половины 1990-х в журнале «Коммерсантъ»^[42]. Определенный интерес имеют и интервью с высокопоставленными сотрудниками партийного аппарата, собиравшиеся в 1990-е годы журналистом Леонидом Млечиным и позже использованные им в его многочисленных работах. Однако с годами фрагменты этих интервью многократно повторялись и дробились, теряли корректность в ссылках, что ставит вопрос о практике использования этих интервью Млечиным и научности его работ. Нам также удалось ознакомиться с интервью, сделанными в рамках других, менее крупных проектов, проводившихся в 1990-е годы американскими коллегами, — они важны тем, что собрали свидетельства «по горячим следам»^[43].

Широко используются в книге мемуары и дневники, самостоятельно издававшиеся лицами, принадлежащими к кругу, формирующему и реализующему экономическую политику (от членов Политбюро до директоров предприятий), в том числе малотиражные. Среди сотен высококвалифицированных специалистов, работавших в центральных бюрократических институциях, в 1990–2010-х годах нашлись десятки людей, написавших воспоминания или расшифровавших и опубликовавших свои дневники и записные книжки.

Некоторые из этих изданий/текстов обладают исключительной ценностью, поскольку позволяют заглянуть в сферы, где документация пока либо засекречена, либо, возможно, вообще не велась. Ход и результаты многочисленных совещаний, инструкции руководства и отчеты подчиненных, важные аспекты выступлений различных лиц на всевозможных внутрикорпоративных мероприятиях фиксировались их участниками в рабочих записях. При господствующей в аппарате власти системе вербальной коммуникации обходиться без таких записей было невозможно. При этом многие чиновники через какое-то время их уничтожали. Но все же значительный объем их сохранился в личных архивах.

Некоторые из чиновников вели и систематические дневники. Такой тип источников после расшифровки и набора в читаемую форму позволяет восстановить и оценить повседневную работу бюрократического аппарата и восстановить события, которые не были зафиксированы в других источниках — как в документах, так и в памяти участников, — причем сделать это с точной датировкой. Это наиболее информативный тип источников, однако очень затратный с точки зрения времени исследования. Полные рабочие записи одного среднего чиновника за 20–25 лет, если их попробовать издать целиком, составят несколько 800-страничных томов, поэтому в процессе издания всегда происходит существенная (в несколько раз) цензура материала, при которой выбирается самое интересное и отбрасывается повседневная текучка.

Так, дневники начальника подотдела, затем парторга (1981–1985), затем начальника сводного отдела АПК Госплана СССР Алексея Краснопивцева, которые часто будут цитироваться далее, зафиксировали ход основных дискуссий и результаты десятков совещаний в Госплане, Совете министров СССР и ЦК КПСС по сельскому хозяйству и общему состоянию дел в экономике за период с конца 1960-х по 1980-е годы^[44].

Дневники министра энергетики СССР Петра Непорожнего не только отражают повседневную деятельность его как министра, но и позволяют ознакомиться с основным содержанием заседаний Совета министров СССР и различных совещаний по экономическим вопросам, на которые его приглашали^[45].

Разумеется, были использованы и записные книжки первого лица государства — Леонида Брежнева, изданные в последние годы в рамках большого проекта Немецкого исторического института и российских архивов по публикации документов высшего партийного руководства 1960–1970-х годов^[46].

Свои воспоминания оставили почти все заметные партийные и государственные руководители перестроечного времени и отдельные высокопоставленные политики предыдущего периода^[47]. Команды сотрудников Андропова и Косыгина издали о них сборники воспоминаний. Разумеется, в постсоветском социуме, особенно в среде «критической интеллигенции», распространено крайне скептическое отношение к любым мемуарам «начальников» как к заведомо ложному источнику, выгораживающему автора, снимающему с него ответственность за ошибки и реабилитирующему систему. Такое отношение не удивительно после десятилетий существования лживой государственной политики, сознательной фальсификации данных, редактирования мемуаров и прочих ухищрений властей с целью скрыть истинное положение дел.

К тому же многие ценители «подлинных документов», в которых содержатся объяснения «истинных причин», как правило, сами не работали в архивах и пользуются в лучшем случае материалами сборников — подготовленных и опубликованных кем-то другим. Эти настроения подогреваются хобби-историками, чьи работы массово издаются популярными изданиями и представляют собой компиляции из доступных им документов или идеологизированные размышления над ними. Реальные, академические историки, как правило, знают пределы возможностей массивов документов в государственных архивах, относятся к ним критически (как учили их при получении профильного образования) и стараются использовать в своих работах разнотипные источники, даже если опираются в основном на фонды госархивов.

Используемые мемуары действительно полны неточностей, умолчаний и даже полных провалов в изложении, грешат и фактическими ошибками. Их авторы редко совпадают с другими мемуаристами в описаниях, поскольку даже будучи знакомыми между собой, выбирают для мемуаров различные эпизоды совместной деятельности. «Всей правды» ни в одном из них не отыщешь.

Однако имеются ли вообще мемуары, где есть «вся правда», тем более о таком сложном и многофакторном явлении, каким была экономическая политика на протяжении длительного времени? Мемуары являются типовым историческим источником, и в нем содержится информация, с которой необходимо работать, чтобы приблизиться к пониманию и описанию процессов, интересующих автора исторической работы. Чем мемуары и интервью отличаются от других типов источников, прежде всего документов государственных органов, так это тем, что они порой содержат объяснения мотивов и неочевидных связей, которые не прослеживаются по официальной документации. Нередко они дают представление о том, что нужно искать в море бумаг различных ведомств, рассредоточенных по множеству архивов, чтобы понять и документально доказать то или иное явление.

Разумеется, сами по себе единичные мемуары или интервью весьма уязвимы для критики, поскольку, как говорилось, пристрастны и зависят от авторской позиции. Хотя нам за 30 лет работы с ними практически не приходилось встречаться со случаями прямой и сознательной лжи и масштабных фальсификаций^[48]. Однако при использовании комплекса мемуаров, особенно круга знакомых друг с другом или работающих в одной сфере людей, многие сюжеты и темы можно рассмотреть с нескольких позиций, что позволяет создать более объективную картину происходящего.

Существенные дополнения в мемуарные источники внесли документы личных фондов первых лиц партийного аппарата, хранящиеся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ) — бывшем архиве аппарата ЦК КПСС и Политбюро. На последнем этапе работы над книгой в них оказалось возможным заглянуть благодаря проекту «Социальная антропология институтов позднего СССР» (НИУ ВШЭ), в котором мне предложили возглавить (в течение 2021 года) кейс по изучению аппарата ЦК КПСС. Благодаря этой возможности книга обогатилась двумя новыми разделами, позволившими существенно уточнить изменения экономической политики на высшем уровне в традиционно (для современных историков) «слепом пятне» 1979–1985 годов. Думается, что некоторые из обнаруженных и использованных документов имеют принципиальную важность.

Другой возможной темой для критики является «элитарный» характер используемой группы источников, в основном представляющих высказывания высшей бюрократии, работавшей в нескольких общесоюзных институциях. Современная «левая» критика, распространенная в социальных науках, требует непременного представления роли и позиции «простого человека». Тут придется повторить, что книга посвящена экономической политике в целом и представлениям о происходящем со стороны групп, которые ее формулировали. А это была именно общесоюзная бюрократия. В тексте кратко отражены основные последствия этой политики и реакции некоторых из возможных групп населения на нее (см. вторую и четвертую части), однако «простой советский человек» имел весьма упрощенный и ограниченный взгляд на политику в целом. Его позиция, равно как и различные экономические практики, в которые он был вовлечен (и которые можно установить на основе опубликованных комплексов дневников и некоторых изданных мемуаров^[49]), безусловно представляют интерес, однако в рамках других исследований. В том числе и потому, что массив дневников и мемуаров «простых людей» нуждается в такой же комплексной и системной обработке, как массив мемуаров и интервью высшей бюрократии.

Массив источников имеет и физические ограничения, с учетом времени на исследование и написание книги. За рабочий день не удавалось обработать расшифровку более чем трех часов аудиозаписи интервью сотрудника «отраслевого» отдела ЦК КПСС или 30–40 страниц насыщенных мемуаров или дневников, поэтому при написании книги пришлось отдавать приоритет свидетельствам высших государственных чиновников — министров и сотрудников аппарата Совета министров, Госплана и Госснаба СССР — как людей, обладавших наибольшим объемом информации по выбранной теме. По этой причине десятки интервью проекта по изучению аппарата ЦК КПСС (например, большинство интервью с сотрудниками Сельскохозяйственного отдела, Отделов организационно-партийной работы, строительства и тяжелой промышленности), десятки интервью, собранные и опубликованные коллегами, множество стоящих на моих книжных полках мемуаров и дневников (в том числе богатая литература по советским экономическим экспертам, нефтяной и газовой промышленности, энергетике) остались, к глубокому сожалению, прочтенными за последние 15 лет, но не процитированными в тексте книги.

Список благодарностей за различные виды импульсов и помощь в написании этой книги необходимо начать с моего отца — Александра Ароновича Шуголя, который едкими и не очень комментариями по поводу советской экономической действительности и попытками объяснить будущему автору еще в доперестроечные времена, что значат слова «себестоимость» и «инфляция» и как они могут быть применимы к окружающим реалиям, а также терпеливыми ответами на вопросы в духе «скоро ли у нас построят коммунизм» способствовал моему знакомству с проблемами экономической политики. Продолжительные и зачастую небеспристрастные беседы с отцом (прошедшим путь от рядового советского инженера до бизнес-аналитика в сфере новейших технологий для крупнейших российских и зарубежных компаний) о советских и российских экономических реалиях всегда освежали эту оптику. Отец стал и первым читателем, и критиком рукописи.

Интерес к неформальным практикам в советской экономике укрепился в процессе общения в 1992–1999 годах со Львом Михайловичем Тимофеевым. Он отсидел за свои исследования в этой сфере в политлагерях и в 1990-е годы в РГГУ создал центр по изучению теневой экономики. Благодаря Льву Михайловичу состоялись первые публикации автора в сфере экономической социологии^[50].

Обращать внимание на региональные и отраслевые аспекты советской экономики в 1993–1996 годах меня учил — в долгих беседах по пути из одного среднеазиатского города в другой — выпускник экономического факультета МГУ, старший друг и соратник по информационной и правозащитной деятельности Виталий Пономарев, обладатель энциклопедических познаний по темам, о которых тогда толком не писало ни одно издание. Многие вопросы советской и постсоветской экономики и экономической социологии обсуждались и обретали академические границы в дружеских и деловых беседах в 1994–2020 годах с Леонидом Косалсом, профессором кафедры экономической социологии Высшей школы экономики.

Непосредственный импульс к написанию книги дали столь различающиеся во всех отношениях люди, как моя давняя коллега, работающая ныне в Институте Макса Планка в Берлине, Александра Оберлендер, пригласившая на конференцию о плановой экономике в СССР^[51], и американский экономист советского происхождения Владимир Конторович, предложивший использовать написанный для конференции текст как основу для более крупного проекта и предоставивший мемуарные тексты, написанные в 1990-е годы несколькими советскими аппаратчиками для его проекта. Базу для моей работы обеспечил проект по изучению аппарата ЦК КПСС, состоявшийся при поддержке профессора Тюбингенского университета Дитриха Байрау. Он начался под научным кураторством профессора Йорга Баберовски и развивался большую часть времени под общим руководством профессора Сюзанны Шаттенберг.

Я также благодарю ректора, а затем научного руководителя НИУ ВШЭ Ярослава Ивановича Кузьминова, инициировавшего проект «Социальная антропология институтов позднего СССР» и кейс по аппарату ЦК КПСС, руководителей проекта Галину Орлову и Николая Ссорина-Чайкова и сотрудника кейса Михаила Кулагина, ставшего — в условиях пандемийной онлайновой раздробленности любых научных связей — глазами и руками автора в московских архивах^[52].

Огромную благодарность за терпение, память и содействие в контактах хотелось бы выразить всем информантам проекта по изучению аппарата ЦК КПСС — и живым, и, увы, многим уже покойным.

Мне также необходимо поблагодарить представителей младшего поколения советских экономистов и первого поколения творцов экономики российской — Сергея Алексашенко, Евгения Гонтмахера, Альфреда Коха, Бориса Львина, Алексея Ситнина, Дмитрия Травина, Григория Явлинского, биографические беседы с которыми в 2018–2019 годах дали много «пищи для ума» в процессе осмысления проблем, рассматриваемых в этой книге.

Мои бесконечные слова признательности Ольге Сибиревой, собравшей и расшифровавшей большинство интервью с сотрудниками отраслевых отделов ЦК КПСС, и Софье Тимофеевой — редактору этой книги. И, конечно, я от всего сердца благодарю Эрику Рондо, которая с уважением, пониманием и поддержкой отнеслась к происходившему на ее глазах процессу работы.

ЧАСТЬ 1. «КОСЫГИНСКАЯ (ХОЗЯЙСТВЕННАЯ) РЕФОРМА»: ЧТО ЭТО БЫЛО?

Эта нива колосится

В днях, продутых ветрами

Платья розового ситца

Измеряешь метрами

На такую глубину

Иногда ныряешь в них,

Чтоб другим открыть страну

Глупых и неряшливых

Но такой процесс без боли

Не обходится пловцу

Чаще стала Богородица

Моему грозить лицу

(Валентин Соколов (Валентин з/к), 1960-е годы^[53])

УХОДЯ ОТ ХРУЩЕВСКОГО НАСЛЕДИЯ

Отставка Никиты Хрущева в октябре 1964 года с поста Первого секретаря ЦК КПСС и приход к власти нового Генерального секретаря Леонида Брежнева были не просто сменой одного советского лидера на другого. Они привели к масштабному переустройству советской политической и экономической модели.

Основной целью этого переустройства был отказ от политики форсированной и весьма неравномерной индустриализации и милитаризации, проводимой за счет ресурсов аграрного сектора и нищенской оплаты труда большей части городского населения^[54].

Во второй половине 1950-х годов, когда объемы производства в СССР росли на 10,5 % в год, а экономика главного глобального конкурента — США росла только на 3,1 % в год, у советских руководителей появилась иллюзия о возможности «догнать и перегнать Америку». Хотя СССР всего лишь бесконечно инвестировал в тяжелую промышленность за счет нищенской оплаты труда и только начал производить небольшую часть из обширного списка предметов потребления, существующих в мировой экономике. Однако в первой половине 1960-х соотношение между темпами роста начало сокращаться. В 1960–1964 годах оно было в среднем 8,8 (у СССР) и 4 % (у США), и стало очевидно, что наметившийся тренд просто так не исправить^[55].

Развернутый доклад Президиума Академии наук СССР председателю Совмина СССР Алексею Косыгину, подготовленный в декабре 1964 года академическими экономическими институтами и впервые опубликованный в 2020 году, зафиксировал разочарование советских экономистов по поводу итогов десятилетия бурного роста советской экономики. На фоне относительно устойчивой ситуации в промышленности группы А (производство средств производства, включая ВПК), где с 1954 по 1963 год падение темпов роста составило всего 20 % (с 12,3 до 10,4), в группе Б (производство потребительских товаров и услуг) падение составило 40 % (с 9,3 до 6,5 %). Но куда хуже дела обстояли в сельском хозяйстве, где рост обнулился (с 8,6 % до 0,0), и в капитальных вложениях, которые сократились в четыре раза (с 15 до 4 %). В целом темпы роста за десятилетие упали вдвое — с 11 до 5,6 %^[56]. Стало заметно и растущее техническое отставание советской промышленности, которое не исправляли интенсивные закупки за рубежом оборудования и технологий в отдельных отраслях (например, в химической промышленности)^[57].

Вместе с тем в 1962–1964 годах многочисленные ошибки Первого секретаря ЦК КПСС и его курс на массированное инвестирование в тяжелую и оборонную промышленность привели к резкому обострению проблем с продовольствием в стране, невиданным со времен революции «хлебным» и «базарным» бунтам и другим типам городских восстаний^[58], большим «дырам» в валютных и золотых запасах государства и другим проблемам, которые преемникам Хрущева приходилось преодолевать в оперативном порядке — «вручную»^[59].

Николай Кротов фиксирует основные экономические проблемы так:

В начале 1960-х годов результаты развития промышленности и сельского хозяйства явно ухудшились. С 1959 года постоянно снижались темпы промышленного роста. Сократился и среднегодовой темп прироста национального дохода с 12 % в середине 1950-х годов до 4 % в 1963 году. Рост производительности труда снизился с 7–8 % в пятой пятилетке до 4,2 % в первой половине 1964 года. Усилился дефицит потребительских товаров. В 1964 году возник ощутимый недостаток хлеба, и Хрущев решился на закупку зерна за границей, впервые с послереволюционных времен. <…> По итогам семилетки рост объемов продукции сельского хозяйства составил 14 % вместо 70 % по плану^[60].

Целью постхрущевского реформирования также было добиться снижения уровня агрессии в отношениях с западными государствами и уменьшения затрат на проникновение советского влияния в третьем мире^[61]. Кроме того, инициаторы преобразований хотели обратить вспять проведенные Хрущевым многочисленные (и зачастую немотивированные) реформы политических и государственных институтов^[62]. Реформирование Хрущева носило предельно непродуманный характер в силу его малообразованности, бешеного темперамента, зазнайства, нежелания систематически работать с документами, выслушивать аргументы коллег на заседаниях совещательных органов, а также усиливающегося с годами откровенно хамского отношения к людям вообще и к членам Президиума ЦК в частности^[63].

Высшая и центральная бюрократия была буквально запугана Хрущевым, который по одному ему известным мотивам снимал с должностей даже тех, кого сам назначил еще недавно. И тем более он не терпел возражений и сомнений в своих действиях.

Например, один из бывших советников Хрущева по сельскому хозяйству (второго разряда, не имеющий непосредственного доступа к телу председателя Президиума ЦК) вспоминал о его решении переместить Министерство сельского хозяйства СССР «поближе к земле», то есть в здание подмосковного санатория. Никита Сергеевич принял его, побывав на экспериментальной ферме Министерства сельского хозяйства США, которую он ошибочно принял за главный офис министерства. Мемуарист, стажировавшийся прежде в США и ставший главным экспертом по советско-американским аграрным связям, быстро обнаружил эту ошибку и донес ее до помощника Хрущева, но тот посоветовал ему тут же забыть сказанное^[64]. После отставки Хрущева министерство, разумеется, вернулось в Москву.

В первой половине 1960-х Хрущев одно за другим создавал все новые центральные органы управления экономикой, которые наделял (на бумаге) все большими полномочиями, перераспределял функции у существующих организаций, сокращал и увеличивал штаты^[65]. Вывески перед дверями чиновников московских контор могли меняться по несколько раз в год. Логику этих изменений не понимали, кажется, даже в его ближайшем окружении.

Из всех хрущевских реформ наибольшее раздражение высшего чиновничества вызывало разделение на ноябрьском пленуме 1962 года партийного и советского (то есть государственного) аппарата надвое. Промышленные обкомы и райкомы, обл- и райисполкомы занимались городами, а сельскохозяйственные — аграрными территориями, что привело к невозможности четко распределить сферы ответственности и к многочисленным конфликтам. Хотя Григорий Ханин объясняет происходящее процессом рецентрализации первой половины 1960-х, обернувшим вспять реальную децентрализацию 1950-х, для современников это было не очевидно^[66].

Член Политбюро Михаил Соломенцев вспоминал по этому поводу Ростовскую область, где конфликт между сельским и промышленным обкомами зашел так далеко, что в 1964 году, уже после отставки Хрущева, туда вынужден был поехать на переговоры второй секретарь ЦК Михаил Суслов. Но и его визит оказался бесполезным. Только тогда туда первым секретарем перевели Соломенцева, заставив бывшего первого секретаря обкома по сельскому хозяйству уволиться по собственному желанию с отъездом на родину в УССР, а первого секретаря по промышленности закулисными методами не пустили переизбраться^[67].

Другой целью постхрущевских преобразований было прекращение идеологически мотивированной борьбы КПСС и государства с «пережитками прошлого» (в экономической, религиозной и морально-нравственной сфере), которая беспокоила широкие группы населения^[68]. В среднесрочной перспективе Брежнев и его единомышленники поставили перед собой цель достичь внутриполитической стабилизации. Она должна была ликвидировать и постоянные и публичные конфликты в элите (например, «сталинистов» с «антисталинистами»)^[69], и разнообразные формы публичного проявления недовольства со стороны «населения». Среди последних были массовые беспорядки в провинциальных городах из-за нехватки продовольствия, милицейского насилия, острых социальных и этнических проблем, число которых резко выросло на рубеже 1950–1960-х годов^[70].

Разумеется, все вышеперечисленное было общим направлением движения (или только пополнило список упреков, высказанных Хрущеву в процессе его отставки), но не обязательно реализовывалось в полной мере на практике^[71]. Или же попытки реализации таких идей в условиях складывающейся политической конъюнктуры и воздействия различных групп влияния приводили к результатам, далеким от задуманного.

Переход к нефтяной экономике

Следуя правилу «follow the money», самым интересным здесь оказывается вопрос об экономических приоритетах — куда, собственно, новая, постхрущевская власть решила в первоочередном порядке направить инвестиции.

Непосредственными распорядителями советских финансов были два человека. Генеральный секретарь Леонид Брежнев контролировал бюджет и распределял его на удовлетворение своих «клиентел» (об этом мы поговорим ниже). Политбюро, которым он руководил, оформляло принципиальные решения и, например, утверждало объемы эмиссии — неся ответственность за развитие инфляции^[72]. Алексей Косыгин в качестве председателя Совета министров СССР курировал работу финансовой системы страны и фактически отвечал за ее текущую бесперебойную работу и баланс бюджета^[73]. Он лично утверждал просьбы о выделении финансирования или кредитов в крупных масштабах на нужды министерств^[74].

Об этом имеется свидетельство ключевого в данном отношении персонажа — председателя Госплана СССР Николая Байбакова. Вскоре после отставки Хрущева он, тогда председатель Государственного комитета химической и нефтяной промышленности при Госплане СССР (то есть фактически министр химической и нефтяной промышленности), был приглашен на беседу с двумя первыми лицами страны — Брежневым и Косыгиным. Это были собеседования двух новых лидеров страны с будущими членами правительства^[75]. В ходе этой беседы ему предложили вновь занять должность председателя Госплана СССР, которую он потерял из-за конфликта с Хрущевым^[76]. Тот, например, 5 мая 1962 года на заседании Президиума ЦК КПСС при обсуждении бюджета на 1963 год заявил, что планы должны верстаться Госпланами республик, а Госплан СССР должен обладать маленьким профессиональным аппаратом и выполнять координирующие функции. Это в корне противоречило прежним функциям Госплана и всей традиции советского планирования — да и логике функционирования советской экономики, поскольку исключало возможность реального планирования работ больших корпораций (министерств и отдельных гигантских предприятий, обладающих массой смежников в различных регионах и республиках), которые в ней доминировали.

Косыгин ввел Байбакова как главу Госплана «в курс дел, выделив первоочередные задачи. Речь шла о серьезной перестройке структуры Госплана. „Черное золото“ и газ Сибири становились основной базой топливно-энергетического комплекса страны, крупным источником валюты». В мемуарах Байбаков еще раз настойчиво возвращается к данной теме: «Вспомним… смену экономических паритетов, в первую очередь в области инвестиций, при Брежневе»^[77].

Из свидетельства Байбакова становится ясно, почему именно этот профессиональный нефтяник и крупный организатор нефтяной промышленности был назначен главой основного планирующего ведомства СССР и почему первые лица страны — Брежнев и Косыгин столько внимания уделяют вопросам добычи и транспортировки нефти и газа^[78]. Байбаков проработал в Госплане 20 лет, но всегда оставался лоббистом нефтяной отрасли^[79]. Его младший коллега в этом ведомстве обращает внимание на эпизод, характеризующий предпочтения шефа:

Сотрудники (а их, напомню, было тогда несколько тысяч) относились к нему с большим уважением, можно даже сказать, с любовью, и были весьма огорошены, когда еще в 1984 году он опубликовал книгу воспоминаний «Дело жизни» с подзаголовком «Записки нефтяника» и контуром нефтяной вышки на обложке^[80].

Перипетии в газовой отрасли, оказавшейся также в сфере внимания новых советских руководителей, хорошо иллюстрирует примечательный эпизод биографии первого газового министра СССР Алексея Кортунова (1965–1972):

К середине 1963 года у советского руководства сложилось мнение о нерациональном использовании газовых запасов страны. Его поддержали некоторые известные ученые. Основываясь на их докладе, Н. С. Хрущев направил в Президиум ЦК КПСС записку, в которой поставил вопрос о целесообразности быстрого развития газовой промышленности, утверждая, что «природный газ надо беречь для потомков и использовать только на бытовые цели и для нужд химии». После этого работы по строительству газовых магистралей, поиску и разведке новых месторождений были приостановлены. По инициативе А. К. Кортунова в ЦК КПСС, Совет Министров и лично Н. С. Хрущеву была направлена записка, доказывающая недопустимость снижения темпов добычи газа. Ее подписали пять министров: Н. К. Байбаков (Госхимия), В. А. Каламкаров (зампред Госплана по ТЭК), А. К. Кортунов (Главгаз), А. В. Сидоренко (Мингеология) и С. М. Тихомиров (Минудобрений). «Заговор» министров и их нелегкая аппаратная борьба увенчались победой газовой отрасли, которая получила возможность интенсивно развиваться. А. К. Кортунов… в декабре 19б4 года выступил на сессии Верховного Совета СССР. Выступление депутата понравилось членам президиума, в том числе новому партийному лидеру страны Л. И. Брежневу. …Кортунов понимал, что газовой отрасли Советского Союза требуется выход на мировой рынок. В 1967 году советский газ начал поступать в Западную Европу. В 19б9 году было подписано первое стратегическое соглашение о транзите и поставках газа с итальянской фирмой ENI. Вслед за Италией крупнейшими получателями советского газа стали ФРГ, Австрия и большинство социалистических стран Европы. Развернулось строительство магистральных газопроводов не только на территории СССР и стран — членов СЭВ, но и в Афганистане (1967–1968) и Иране (1970–1971). Так газ становится важнейшим фактором не только советской экономики, но и политики^[81].

Записные книжки Брежнева за 1965–1972 годы полны записями о планируемых и реализуемых проектах в сфере добычи и транспортировки нефти и газа и об использовании этих ресурсов для покупки западного оборудования и других товаров^[82]. Так, например, в сентябре 1967 года появилась запись: «По Италии 1. Решить вопрос по газу. 2. Новикову съездить в Италию по заводу», — что означало процесс подготовки договора обмена поставок газа на поставку труб и промышленного оборудования и переговоры заместителя председателя Совмина СССР по строительству завода ВАЗ. Тут же намечено награждение геологов за открытие газовых месторождений в Тюмени^[83]. Через год, в сентябре 1968 года, на фоне последствий вторжения в Чехословакию, Брежнев намечал расширение инвестиций в «сырьевую базу для тяжелой промышленности. Нефть-газ — задача — привести эти продукты в европейскую часть»^[84].

Косыгин в свою очередь в конце 1960-х годов определил курс на то, чтобы в рамках «социалистической интеграции СЭВ» привязать (в качестве первоочередной задачи) экономику соцстран к поставкам советской нефти и только потом решать макроэкономические (то есть валютные) вопросы и расширять реальное сотрудничество между предприятиями^[85]. Более того, к 1975 году в СССР появились планы прокладки газопровода от основных месторождений Сибири в район Мурманска, чтобы начать транспортировать туда и сжижать газ, который предполагалось из этого незамерзающего порта на танкерах поставлять в США. Однако предварительные переговоры с американцами в итоге провалились. В США посчитали, что потепление в отношениях не гарантирует того, что поставки будут стабильными, особенно если ситуация обострится^[86].

О значимости нефти и газа в экономической жизни страны свидетельствует и тот факт, что сначала Байбаков, а потом в свою очередь и Косыгин лично летали выбирать места для прокладки трубопровода из Тюмени и обсуждать все подробности организации жизни и быта нефтяного региона^[87]. Всего за 1961–1967 годы там были найдены более 60 крупных месторождений. Главный поисковик региона, лично открывший наиболее крупные месторождения, главный геолог и заместитель начальника Тюменского территориального геологического управления (1958–1965 годы) Лев Ровнин сделал стремительную карьеру в Москве и в 1970 году на 17 лет стал министром геологии РСФСР. В России в 1970-е годы проводились 75 % объема геологических работ от общесоюзных. Средств на это не жалели. Если инфляция за этот период составляла примерно 50 %, то объем выделенных на геологические исследования средств за 17 лет вырос вчетверо^[88].

Одновременно серьезные инвестиции были сделаны в нефтехимию и нефтепереработку. Одним из первых решений новой, постхрущевской власти было создание в 1964 году Государственного комитета нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности при Госплане СССР. Его руководителем стал Виктор Федоров, первый заместитель Байбакова в Госкомитете химической и нефтяной промышленности (и предположительно его давний протеже)^[89]. В 1965 году этот комитет был преобразован в Министерство нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности СССР, и Федоров 20 лет (до 1985 года) был его руководителем.

Хозяйственная реформа в СССР 1965–1985 годов явилась важнейшим историческим этапом… нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности. …Широким фронтом велось техническое перевооружение отрасли на качественно новой технической основе — строились заводы третьего поколения с многоступенчатым комбинированием технологических процессов. В результате наращивания промышленного потенциала и технического перевооружения нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности за 1965–1985 годы объем производства в отрасли увеличился более чем в 5 раз; производительность труда выросла в 4 раза; более 80 % всего прироста объема производства было получено за счет роста производительности труда; прибыль выросла более чем в 6 раз^[90].

Увеличена в два раза мощность заводов нефтепереработки, а также глубина переработки нефти… практически создана заново конкурентоспособная шинная промышленность… создана высокоразвитая промышленность резинотехнических изделий для гражданских и космических целей…^[91]

Всего к концу 1980-х годов СССР по сравнению с 1970 годом добывал в 1,8 раза больше нефти (624 миллиона тонн, включая газовый конденсат) и в 4,2 раза больше газа (845 миллиардов кубометров), выйдя на первое место в мире по ежегодной добыче нефти и газа. Экспорт нефти и нефтепродуктов возрос за тот же период в два раза, а газа — почти в 30 раз^[92]. На практике это означало строительство гигантской инфраструктуры как в районах добычи (в Сибири, Центральной Азии и на Крайнем Севере России), так и в районах переработки (прежде всего Среднем Поволжье и на Южном Урале), а также создание огромной сети трубопроводов, хранилищ и другой транспортной инфраструктуры^[93]. Построенная для их обслуживания трубопроводная система за двадцать лет превратилась в отдельную отрасль экономики — трубопроводный транспорт^[94]. В Башкирии, Татарии, Коми, Тюменской и Томской областях, Туркмении были построены десятки новых городов и рабочих поселков. Необходимость обеспечения этих регионов рабочей силой и ее возвращения в места постоянного проживания стала отдельной серьезной социальной и экономической проблемой.

Огромная отдача новых колоссальных месторождений заставляла забывать о традиционных критериях эффективности добычи и инвестиций. Зачастую техника на промыслах использовалась до первой серьезной поломки или просто бросалась в тайге, если были сложности с вывозом в новое место^[95]. Гонясь за новыми скважинами, в старых оставляли огромные остатки ресурсов, для добычи которых надо было менять технологии. Попутный газ десятилетиями сжигался на нефтяных промыслах без всякой попытки его использования и без желания возиться с заказом и настройкой оборудования для его использования на месте или транспортировки^[96]. Тысячи бочек с завезенным топливом после опорожнения просто разбрасывались по округе, как и горы другого мусора, включавшего в себя цветные металлы и опасные вещества, — без каких-либо попыток утилизации. Утечки добытой нефти из наскоро сделанных промысловых трубопроводов были повседневным явлением, как и пожары, которые порой приходилось тушить месяцами. В результате интенсивной разработки и наплевательского отношения к природе возник целый ряд серьезных экологических проблем.

Подводя итог этому разделу, мы можем констатировать, что еще на рубеже 1964–1965 годов финансовой базой для планируемого развития советской экономики назначалась (и стала) нефтегазовая отрасль и продажа производимого ею сырья на Запад. Именно на этом фундаменте были возможны реализация долгосрочных стратегий в оборонной и энергетической промышленности, гражданском машиностроении (например, строительство заводов ВАЗ и КамАЗ), развитие современных технологий, построение на современной основе таких важных отраслей, как нефтепереработка и нефтехимия^[97]. За счет нефтяной и газовой отрасли можно было пускаться и в эксперименты в экономической сфере, в частности такие, как начавшаяся в 1965 году «хозяйственная (косыгинская) реформа».

Ликвидация совнархозов и восстановление «министерской» структуры управления экономикой

Другим важным административным мероприятием середины 1960-х годов стало восстановление полноценной системы экономических министерств, функции которых ранее были переданы совнархозам. Совнархозы, то есть органы управления экономикой на территориальном уровне, которые контролировали предприятия разных отраслей, действовавшие на их территории, получили неоднозначную оценку^[98].

С одной стороны, они способствовали энергичному развитию местной экономики, транспортной, социальной и культурной инфраструктуры. Местные партийные и государственные чиновники были этим весьма довольны и с удовольствием вспоминали их работу годы спустя^[99]. А вот их московские коллеги совнархозами были очевидно недовольны. Они видели в них отсутствие единой политики в рамках отраслей, бесконечные реорганизации, потерю контроля Москвы и «разбазаривание» средств^[100].

Аргументы в пользу этого приводит единственный известный нам бывший советский министр, осудивший совнархозы (и бывший глава Отдела плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС), — Борис Гостев. Его, коренного москвича, уволили с работы в ликвидированном министерстве и послали в Калинин, где в совнархозе была руководящая позиция начальника отдела. Но и там его через три года уволили в ходе реорганизации, и он снова искал работу в Москве^[101].

Действительно, история создания в 1962 году Среднеазиатского совнархоза — единственного, который объединял несколько советских республик (Киргизскую, Таджикскую, Туркменскую и Узбекскую ССР), изложенная в опубликованных записках Никиты Хрущева в Президиум ЦК КПСС, показывает, какой хаос, вызванный сиюминутными впечатлениями и соображениями Первого секретаря, возникал при их создании. Совнархоз фактически был образован на месте четырех республиканских совнархозов в ходе длительной поездки Никиты Хрущева по региону. Уже в ходе поездки он не только разработал идею, но и получил предварительное согласие республиканских чиновников. Среди мер, предлагаемых Хрущевым, была передача всех отраслевых дел на территории региона в управления, находящиеся в городах разных республик, а также передача нефтедобычи и хлопководства на территории части Западного и Южного Казахстана в ведение того же совнархоза. Де-факто шла речь об усилении влияния Ташкента (и в меньшей степени туркменской нефтегазовой столицы — вновь построенного города Небит-Дага) на всю экономическую жизнь региона. В этих мерах, возможно, было рациональное зерно с экономической точки зрения (чтобы успешные нефтяники или строители ирригационных систем получили карт-бланш за пределами своей республики, а хлопок можно было возить на ближайший хлопкозавод по ту сторону межреспубликанской границы, а не на «свой», внутриреспубликанский, находящийся порой за сотни километров), однако по факту они требовали радикальной перестройки границ внутри региона, то есть отмены республиканской структуры управления^[102].

Дополнительным аргументом против совнархозов стало создание в начале 1960-х годов Государственных комитетов при Госплане СССР, которые отчасти должны были заменить ликвидированные министерства. Противником совнархозов и сторонником жесткого министерского руководства был Косыгин, который даже во время правления Хрущева мог проинформировать о своей позиции региональных чиновников^[103]. Формально совнархозы были осуждены в Отчетном докладе Брежнева на XXIII съезде КПСС в апреле 1966 года за раздробленность системы управления и за нарушения единства научно-технической политики^[104].

Таким образом, восстанавливая министерства и усиливая Госплан СССР, Брежнев и Косыгин де-факто ликвидировали одно промежуточное звено в системе управления экономикой. Хрущеву оно казалось панацеей, а его преемникам — абсолютно лишним. Практики — чиновничество среднего уровня — были, по всей видимости, не согласны ни с тем, ни с другими. Их мнение зависело от того, оказались ли они в бенефициарах или в числе пострадавших от нововведения.

При этом Косыгин, как объясняет его бывший помощник Юрий Фирсов, не хотел, чтобы возвращение к министерской системе выглядело только как реставрация прошлого. Он считал, что в идеологию реформы надо заложить обязанности министерств по разработке стратегии деятельности в данной сфере, координацию научно-технической политики и установление «правил игры», то есть различных нормативов в данной сфере. А непосредственное выполнение планов должно было быть переложено в первую очередь на плечи «крупных хозрасчетных объединений», которые должны были получить больше самостоятельности^[105].

«Харьковская группа» за спиной профессора Либермана

Для того чтобы решить накопившиеся экономические проблемы в долгосрочной перспективе, помимо уже начавшегося инвестирования в нефтегазовую сферу и обращения вспять части хрущевских начинаний, Политбюро был задуман ряд мер. Ключевым событием стала та часть мер по либерализации экономики, которые на Западе называли по имени их идеолога — «либермановскими реформами». Современникам в СССР они были первоначально известны под официальным названием «хозяйственная реформа», а примерно с 1970 года их название стало тесно увязываться с именем инициатора — председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина, и поныне они известны как «косыгинские реформы»^[106]. Далее эти выражения будут использованы как равнозначные.

Сами по себе «косыгинские реформы» воспринимаются постфактум как период экономической либерализации. Однако для современников и инициаторов реформа в сфере экономического стимулирования была частью единого комплекса преобразований, связанного с восстановлением вертикального (министерского) принципа управления экономикой вместо «территориального» (совнархозов), а также новым целеполаганием в экономической политике.

Как хорошо известно, эта реформа была идейно подготовлена еще в первой половине 1960-х годов в результате экономической дискуссии, инициированной после публикации в «Правде» статьи харьковского (часто упоминаемого как «провинциального»^[107]) экономиста, специалиста по экономике машиностроения Евсея Либермана (сына служащего лесного имения, еще в 1920 году после гимназии окончившего юридический факультет Киевского университета)^[108]. Он был негласным представителем заметной школы харьковских экономистов, которые получили возможность продвигать свои идеи в результате усиления в партийно-государственном аппарате украинской политико-административной группировки, пришедшей во власть в результате «воцарения» Никиты Хрущева. Внутри украинской группировки были различные региональные «группы», в том числе «харьковская». Школа харьковских экономистов обеспечивала идейную и образовательную платформу для консолидации «группы» (об этом ниже), но основу «группы» составляли уже не ученые, а профессиональные партийные работники.

Лидером «харьковской группы» считают Николая Подгорного — бывшего первого секретаря Харьковского обкома (1950–1953). В 1957–1963 годах он был первым секретарем Коммунистической партии Украины и с 1960 по 1977 год — членом Политбюро. А в 1963–1965 годах бывший инженер сахарной промышленности занимал пост секретаря ЦК КПСС по легкой промышленности, то есть был куратором отрасли, где ключевой фигурой был Косыгин и где, собственно, были наиболее актуальны идеи экономической либерализации. После свержения Хрущева Подгорный, оставаясь в Политбюро, стал председателем Президиума Верховного Совета СССР и был одним из пяти самых влиятельных людей в стране и номинальным ее главой. Имеются упоминания о том, что и в новой должности он слишком активно и публично отстаивал интересы легкой промышленности перед тяжелой, за что подвергался критике со стороны Брежнева и Суслова (например, после выступления в Баку в 1965 году^[109]). Помощники Косыгина указывают, что тот привлекал Подгорного для проталкивания конкретных инициатив в рамках реформы через аппарат ЦК КПСС^[110]. По дневникам Брежнева видно, что он имел свои экономические взгляды, критические по отношению к принятым его коллегами по Политбюро решениям^[111].

О том, что «харьковская группа» существовала в действительности, свидетельствуют украинские исследователи, обнаружившие письмо 1957 года Леониду Брежневу от руководства формирующегося Харьковского совнархоза с просьбой отправить из Москвы ряд высокопоставленных работников в Харьков на постоянную работу. Не все персоны из списка, но порядка 40 % были выходцами из Харьковской области, которых там помнили и хотели получить назад^[112].

Среди выходцев из Харькова были член Политбюро и первый секретарь КПУ (1963–1972) Петр Шелест (о его действиях в постоянном тандеме с Подгорным свидетельствуют его личные записные книжки), второй секретарь КПУ (1963–1966), первый зампред Совета министров УССР (1966–1972) Николай Соболь, секретарь ЦК КПСС по организационно-партийным вопросам (1962–1965) Виталий Титов, заведующий Отделом партийных органов (1952–1963) аппарата ЦК КПСС, первый зампред Госконтроля по СССР и РСФСР (1963–1965), зампред Комитета народного контроля (1967–1982) Виктор Чураев и министр финансов СССР (1960–1985) Василий Гарбузов^[113].

Харьковский экономист Алексей Румянцев (сын полицейского урядника из Костромской губернии^[114]) в 1952–1971 годах занимал множество высоких партийных и академических должностей. В частности, он был заведующим Отделом науки ЦК КПСС (1952–1955), главным редактором главного партийного теоретического журнала «Коммунист» (1955–1958) и главной партийной газеты «Правда» (1964–1965), академиком-секретарем отделения экономики АН СССР (1965–1967) и вице-президентом АН СССР по общественным наукам (1967–1971)^[115].

Либерман, Гарбузов и Румянцев в первой половине 1930-х годов учились, а затем преподавали в одних и тех же харьковских вузах, а будущие высокопоставленные чиновники Шелест и Чураев были у них студентами. Либерман во второй половине 1920-х преподавал в Харьковском институте народного хозяйства (ХИНХ), в 1930–1938 годах возглавлял кафедру организации и планирования машиностроительной промышленности в Харьковском инженерно-экономическом институте (ХИЭИ), в 1933 году сам окончил машиностроительный факультет ХИЭИ. Гарбузов в 1933 году окончил Харьковский финансово-экономический институт (ХФЭИ), а в 1936 году там же — аспирантуру. Румянцев учился в ХИНХ (1923–1926 годы), в том числе, возможно, у Либермана, затем работал в Наркомземе и Наркомюсте УССР в том же Харькове. В 1931–1933 годах был деканом металлургического факультета ХИЭИ, а также в течение 1930-х успел поработать еще в двух вузах города. Таким образом, Либерман и Румянцев были коллегами, если не учителем и учеником^[116]. Гарбузов как аспирант-экономист должен быть знать их обоих, поскольку и ХФЭИ, и ХИЭИ возникли при реформировании ХИНХ в 1930 году^[117]. Не последнюю роль в этом круге играли и семейные связи. Так, Румянцев был женат на дочери одного из создателей и управляющего (1924–1926, 1931) Центрального статистического управления (ЦСУ) УССР Сергея Мазлаха (Робсмана, 1878–1937). В свою очередь зятем Румянцева стал сын начальника сельхозсектора Харьковского облплана (репрессированного в 1937 году) Виктор Белкин, который в 1960–1990-х годах превратился в одного из основных авторитетов для прогрессивных экономистов.

Петр Шелест учился в ХИНХ, а затем на металлургическом факультете в ХИЭИ в 1930–1932 годах и принимал участие в организованных Либерманом исследованиях^[118]. В 1935 году ХИЭИ окончил и Виктор Чураев. Аспирантом ХИЭИ был в 1930-е годы Андрей Панов, сделавший в 1940-е годы стремительную карьеру до поста первого заместителя председателя Госплана СССР (1946–1949) по топливу и транспорту (правда, к 1965 году он уже скончался в скромной должности заведующего отделом основанного им угольного института в подмосковных Люберцах)^[119].

ХИНХ в целом был мощной научной школой, во главе которой стоял ректор (1919–1923), потом декан экономического факультета (до 1930 года) Петр Фомин, бывший до революции секретарем Совета съезда горнопромышленников Юга России и видным специалистом по экономической статистике. Еще в 1914 году он создал при Харьковском коммерческом институте кабинет экономического изучения России, который издавал даже ежемесячные бюллетени об экономической коньюнктуре России^[120]. Как пишут о Фомине современные исследователи,

научные интересы сосредотачивались на проблемах создания и функционирования крупных финансово-промышленных объединений, возможностях и методах экономического планирования на основе исследования экономической конъюнктуры. Один из пионеров использования математических и математико-статистических методов в экономическом анализе^[121].

В этом качестве Фомин был младшим партнером руководителя статистического бюро, затем председателя (1906–1917) Совета съезда горнопромышленников Юга России Николая Федоровича фон Дитмара, дворянина, крупного предпринимателя, владевшего двумя машиностроительными заводами в Харькове и в 1910-е годы члена руководства множества общеимперских общественных, оборонных и экономических организаций, инициировавшего «ряд программ по изучению производственных мощностей, рынков сбыта, транспортной инфраструктуры, финансового состояния предприятий»^[122], а также одного из ключевых организаторов Белого движения на Юге России.

Собственно, изучение производственных мощностей и финансового состояния предприятий машиностроительной отрасли было основной сферой научных интересов и Евсея Либермана. Еще в 1910-х — начале 1920-х годов, до ХИНХ, он занимался учетом и анализом производства и создал первую станцию «машинного учета». Экономикой промышленности и транспорта Украины, вплоть до разработки проекта Каховской ГЭС, занимался в 1930–1950-е годы и Румянцев^[123]. В духе конкретных экономических показателей мыслил и Гарбузов, о чем мы поговорим ниже. Именно Румянцев впервые вывел узкопрофильного экономиста Либермана на политическую авансцену, опубликовав в 1956 году его статью о материальных стимулах в экономике предприятий в редактируемом им главном теоретическом журнале ЦК КПСС — «Коммунист»^[124]. Вторая статья Либермана в «Коммунисте» на более широкую тему — перекидывающую мостик экономического стимулирования от отдельных предприятий на всю экономику — вышла в первом номере за 1959 год, но явно была подготовлена при участии Румянцева, покинувшего пост главного редактора в 1958-м^[125].

Настоящая известность (и обширная экономическая дискуссия) последовали после публикации в «Правде» в 1962 году статьи Либермана «План, прибыль, премия»^[126]. В ней экономист указывал на простой и надежный способ добиться того, чтобы предприятия, выполняя план и имея хозяином государство, избавлялись от родовых пятен плановой экономики, то есть почувствовали заинтересованность в том, чтобы по максимуму загружать мощности, сокращать штат рабочих, снижать запасы накопленного сырья и оборудования, но при этом выпускать запланированную продукцию, не снижать ее объемы, внедрять новые технологии и модели, не завышать свои потребности в материалах и энергии, не повышать при этом необоснованно цены и более успешно, чем ранее, пополнять бюджет государства, идущий на «общенародные цели».

«Золотой ключик», по мнению Либермана, достигался несколькими несложными действиями. Он предлагал:

1. Сократить число плановых заданий предприятиям, оставив только те из них, что критически важны для экономики (номенклатуру и объем производимой продукции, а также сроки поставок).

2. Внутри предприятия сделать единый фонд материального поощрения, наполняемый за счет премии предприятию за рентабельность. Так фактически возрождался существовавший в сталинской экономике «фонд директора», упраздненный в 1955 году^[127].

3. Централизованно утвердить нормативы выплаты премий по группам предприятий в зависимости от их рентабельности.

4. Оставить критерием работы предприятий исключительно рентабельность (в форме прибыли в проценте к производственным фондам) и выполнение планового задания.

5. Награждать предприятие премиями за прибыльность, исчисляя их по двум нехитрым показателям. Они должны были сделать премию прямо зависящей от прибыльности.

6. Стимулировать предприятия вводить новую продукцию за счет специальных повышающих коэффицентов. Цена на новую продукцию должна определяться «гибко» — с целью определить наиболее комфортный и для предприятия, и для потребителя ее уровень. Дать потребителям возможность контролировать возможное завышение цены предприятия, жалуясь на эти повышения цен в регулирующие органы, поскольку повышение цены предприятием-смежником влияло на их собственную прибыль.

7. Уменьшать премию, если это давно и стабильно выпускаемая продукция. Но при этом наказывать за сокращение производства менее рентабельной продукции в пользу высокорентабельной.

Данное предложение явно опиралось на результат обсуждения предыдущих статей и других работ автора и содержало отсылки к «возражениям» оппонентов. Оно довольно хорошо отмечало будущие «болевые точки» реформ, о которых речь пойдет ниже, хотя и было слишком оптимистично в плане их преодоления. Либерман даже заикнулся о вопросе ценообразования в СССР, что было политической проблемой, регулируемой на общесоюзном уровне, и достаточно болезненно на фоне прошедшего 31 мая 1962 года повышения цен на мясо и молочные продукты для населения и последовавших протестов в Новочеркасске. Впрочем, в тексте Либермана настолько ничего не говорилось об интересах населения в этом процессе, что, вполне возможно, автор вовсе не думал на подобные темы, имея в виду ценообразование только в процессах кооперации государственных предприятий.

Собственно, это оправдывалось той базой, на которой он проводил свои исследования, то есть предприятиями машиностроения. Именно этим, видимо, объясняется демонстрируемая им расчетная таблица «прибыльности» предприятий, согласно которой средняя прибыльность составляла 15 %, а для части предприятий была запланирована прибыльность и выше 60 %. Подобные нормы прибыльности были характерны для машиностроения (включая оборонную промышленность и приборостроение) и легкой промышленности, но никак не для советской экономики в целом^[128].

Проглядывает эта специфика и в логике предложений. Например, идея, что надо поощрять новаторство, была оптимальна для машиностроения и приборостроения, где никогда не прекращалась гонка за техническим прогрессом, или для легкой промышленности, которая «гналась за модой». Но она совершенно не подходила для базовых отраслей промышленности, которые могли десятилетиями выпускать одну и ту же стандартизированную продукцию. Аналогичным образом и во многих других отраслях (например, пищевой) соответствие стандартам было важнее «новаторства» или тем более псевдоноваторства ради получения премий.

В рамках той же логики «интересов предприятий» и госбюджета Либерман достаточно прямо заявил (не формулируя этого), что вместе с увеличением эффективности будет расти и эксплуатация, то есть работать придется больше, с меньшим числом сотрудников, а идеалом работы является использование оборудования в три смены. А это значило изматывающую работу сотрудников по ночам.

Очевидно, что Либерман исключал из своих рассуждений еще несколько составляющих, важных для советского управленца, — отсутствие гарантий ритмичных поставок со стороны партнеров, приводящее к необходимости создания «аварийных» запасов ресурсов разного рода (от энергетических до запчастей), и сложности управленческих игр с определением различных нормативов и номенклатур производимой продукции. Последние в любой момент могли поставить прибыльность любого предприятия под вопрос просто в результате одного-двух решений высокопоставленных администраторов. Если, по мысли Либермана, предприятие не должно было отказываться от низкорентабельной продукции, когда она утверждена и контролируется сверху, то плановое задание могло изменить баланс. Оно могло заставить предприятие отказаться от высокорентабельной продукции в пользу низкорентабельной, равно как и наоборот. Подобные возможности высокопоставленного чиновничества явно провоцировали коррупцию.

Предложение Либермана резко повышало роль директоров и высшего управленческого персонала предприятия, которые фактически должны были брать на себя всю ответственность за достижение необходимых показателей его работы, а не опираться на инструкции вышестоящих органов и различные нормативы, как раньше. Роль партийных органов, на практике активно вмешивающихся в работу предприятий, в тексте не обсуждалась. Равно как и отношения с местными «советскими» органами, которые были важны для многих предприятий, поскольку от местных «исполкомов» зависело выделение ресурсов (земля, дороги, вода, электроэнергия) и согласование вопросов о социальной инфраструктуре, находящейся на балансе предприятия или используемой им, но находящейся в ведении местной исполнительной власти (например, маршрутах общественного транспорта).

Но тем не менее подобный «простой рецепт» в сочетании с набором инструментов для его регулирования был на ура воспринят экономической элитой страны, которой бесконечное планирование всего и вся казалось избыточным.

Таким образом, в результате усиления «харьковской группы», имевшей в своем составе группу сильных экономистов, в первой половине 1960-х годов для политической и экономической элиты СССР становится возможным обсуждать дальнейшее совершенствование экономики и даже ее либерализацию. Профессор Евсей Либерман брал данные из приоритетных для Хрущева отраслей промышленности, прежде всего машиностроения, и его авторитет в данной сфере подтверждался его заседавшими в Президиуме ЦК КПСС и доминирующими в центральном и украинском партийном аппарате учениками. При этом само по себе предложение было в достаточной степени новаторским. Оно могло заинтересовать даже Хрущева, любившего решительные и масштабные эксперименты в управлении.

И тем более с большим воодушевлением оно было воспринято скрытыми сторонниками экономических (а не мобилизационных) методов управления, которые позволили Либерману и дальше уточнять свою позицию на страницах главного партийного издания^[129]. Среди них были и бывший заведующий сектором статистики продовольственных пунктов дореволюционного Земгора, сын управляющего имением, выпускник экономического отделения Московского коммерческого института, основатель экономико-математического направления в советской науке, секретарь отделения экономики АН СССР Василий Немчинов^[130], и начинавший свою карьеру сотрудником британской золотодобывающей концессии «Лена Голдфилд» в Сибири экономист Алексей Косыгин, и стоящий за Косыгиным клан макроэкономистов и представителей легкой промышленности, о котором мы поговорим ниже^[131].

БРЕЖНЕВ И «ХОЗЯЙСТВЕННАЯ РЕФОРМА»: ЭТАП ПОДДЕРЖКИ

Интересы Брежнева в экономической сфере до поста генсека

Несмотря на то что авторство «хозяйственной реформы» в настоящее время целиком приписывается Косыгину, очевидно, что она не могла начаться без согласия и активной поддержки первого лица страны (с октября 1964 года) — Леонида Брежнева.

Генеральный секретарь «в отличие от „инженера“ Косыгина был профессиональным политработником и вряд ли считал экономические проблемы приоритетными» — такое довольно типичное для описания роли Брежнева суждение воспроизводят от своего имени авторы в самом начале книги, посвященной «косыгинским реформам»^[132]. Распространенная в кругу госслужащих центральных экономических ведомств и многократно воспроизводимая в том числе и в научной литературе легенда противопоставляет «производственника» и экономиста, «трудягу» Косыгина — «партократу» и сибариту, скрытому противнику реформ Брежневу^[133].

Однако при всей фактической неточности этой версии, о чем мы будем много говорить дальше, она подчеркивает одну вещь. Для того чтобы руководить экономикой страны, в любом государстве помимо «кабинета министров» нужна еще и политическая власть, которая ставит долгосрочные задачи и контролирует государственную бюрократическую машину, чтобы та работала не только по собственной воле. Институциональное соотношение сил между «политиками» и «бюрократами» в каждой стране устанавливается по-своему, однако наличие такой системы — необходимость. Разумеется, разные стороны этого перманентного конфликта будут по-своему его интерпретировать, тем более что по мере удаления от самих событий выкристаллизовывается «правильное» направление воспоминаний о том, как и что должно было развиваться, чтобы понравилось ныне живущей аудитории. В том числе находятся и новые аргументы вины оппонентов^[134]. Однако наша задача состоит в том, чтобы разобраться, как ситуация виделась и развивалась в описываемую эпоху.

Брежнев и Косыгин имели более близкий опыт работы «на производстве», точнее на нижних этажах иерархической лестницы, чем кажется. Они оба были детьми высококвалифицированных рабочих передовых по меркам своего времени производств (металлургического в Каменском и машиностроительного в Петербурге). Оба получили отличное по меркам своего времени и сословия среднее образование: Брежнев окончил гимназию, Косыгин — коммерческое училище. Они оба начали работать в ранней юности, пришедшейся на 1920-е годы. И эта работа приводила их из обжитых регионов в дальние концы страны. Землемер Брежнев (работавший прежде на маслобойном заводе) в период НЭПа работал в уральских селах. Выпускник кооперативного техникума Косыгин работал в сельской кооперации в Сибири. Им обоим пришлось пройти переобучение на инженеров в начале периода индустриализации, и первую половину 1930-х они провели в вузах. Видимо, для них это было вынужденным решением, поскольку их прежние занятия стали невозможны, или опасны, или бесперспективны. Брежнев не сделал большой карьеры в промышленности, побыв только начальником смены и директором техникума до своего ухода в партийные органы. Косыгин сделал карьеру несколько большую — был директором отдела в Сибирском краевом союзе кооператоров и директором фабрики, но всего около года. Его карьера во власти началась тогда же, когда у Брежнева, — в 1937–1938 годах. Они были классическими «выдвиженцами», сменившими поколение репрессированных региональных руководителей и быстро сделавшими карьеру в обстановке массовых репрессий. В дальнейшем карьера Брежнева сложилась «по партийной линии», Косыгина — «по хозяйственной», но заниматься им обоим приходилось по сути одним и тем же — администрированием больших социально-экономических, в том числе и производственных, процессов.

И опыт Брежнева-политика, тесно работавшего с разными отраслями (но преимущественно в сферах тяжелой промышленности, машиностроения, сельского хозяйства), был не менее ценен, чем опыт Косыгина, карьера которого преимущественно строилась в сфере легкой промышленности и макроэкономики.

Рабочие записные книжки Брежнева за 1959–1964 годы, то есть до его прихода на пост генсека, не содержат практически никаких указаний на планирование реформ, во всяком случае в том виде, в котором они были реализованы начиная с 1965 года^[135]. Однако они показывают его интеллектуальный рост с поста секретаря ЦК по оборонным вопросам до позиции второго человека в КПСС, смену тем и проблем, которыми он занимался, углубление в экономические, международные и социальные вопросы.

В 1959 году его записные книжки посвящены конкретным проблемам ВПК (включая массу мелких деталей по производству вооружений), черной металлургии (включая расследование массовых беспорядков при строительстве металлургического производства в Темиртау, которое он возглавлял), а также развлечениям (спорт, охота). Они также подробно фиксируют его отношения со вторыми секретарями КПСС (сначала Алексеем Кириченко, потом Фролом Козловым)^[136].

А в 1963–1964 годах он уже сам полноценный «второй секретарь», и его записные книжки демонстрируют заинтересованность в нескольких приоритетных темах, которые он будет развивать и в последующее десятилетие. Это прежде всего сельское хозяйство, отношения с соцстранами, химическая промышленность (главным образом производство удобрений), ВПК и армия, социальные вопросы (установка нормативов зарплат и пенсий), размещение и ввод новых производств, энергетика^[137]. Как мы увидим ниже, вопросы развития химической промышленности, энергетики, размещение производств — то есть почти все, что связано с тяжелой промышленностью (кроме нефти и газа), — он отдаст в ведение Алексея Косыгина по государственной линии и Андрея Кириленко по партийной. Вместо этого прибавит к своему кругу интересов отношения с первыми лицами западных государств. Остальным будет плотно заниматься.

Вместе с тем как минимум два раза в блокнотах за 1963 год Брежнев записывает серии соображений, явно отличающихся по стилю от текущих деловых записей. В них он формулирует идеи конкретных, масштабных и частных улучшений в разных сферах^[138]. Методологически не вполне понятно (и публикаторы это не указывают), является ли это записями его собственных мыслей, ключевых практических идей, которые были озвучены на совещаниях, посвященных определенным вопросам, или, например, фиксацией рассуждений Никиты Хрущева^[139].

Если это записи его собственных соображений, то удивляет его более критическая и более «рыночная» по современным меркам позиция, нежели он будет демонстрировать в качестве Генерального секретаря. Более того, позиция, во многом противоречащая тому, что он делал в этом качестве.

На фоне того, что страна перешла в полуголодный режим существования и инструктивные письма ЦК запрещают выпекать белый хлеб, производить макароны и рекомендуют «утяжелять» продаваемый хлеб водой и солью, Брежнев развивает идеи о строительстве производств на Дальнем Востоке, которые будут перерабатывать сахалинскую нефть по японским технологиям в кооперации с японскими предприятиями и производить продукцию для рынка Страны восходящего солнца, а также для Китая, Индии и Индонезии^[140]. «Наверное мы недооценили значение покупки лицензий. Японцы это широко делают», — констатирует он, противореча консолидированной позиции советских индустриальных менеджеров, о которой мы поговорим ниже^[141].

Среди прочих его записей этого периода — также идея продавать произведенные на планируемых дальневосточных производствах удобрения в Канаду в обмен на закупку зерна^[142]. Другая идея — «в торговле сделать так, что фирма <sic!> поставляющая товар в магазин была связана материально — в зависимости от ходового товара — в зависимости от продажи выплачивать. У нас нет рычага воздействия на производ. товаров»^[143]. «Рассмотрим портфель, что мы купили за 10 лет — что годится сейчас, а что не годится — отстало… Плохо, что лежит купленное оборудование. …Надо в ЦК — возможно создать орган для контроля — за тем, чтобы деньги давались в первую очередь на начатые предприятия, а что останется давать на новое стр-во — не увеличивать незавершенку», — фиксирует он одну из главных экономических проблем СССР всех послевоенных десятилетий. Или записывает предложения по экономии электроэнергии и борьбе с помощью нового института — контролеров — с ее расточительством^[144]. Или предлагает не давать пенсий увольняемым военным до наступления пенсионного возраста — «пусть идут работать»^[145]. Или же записывает идею создавать попечительские советы при библиотеках, брать с читателей взносы и на них финансировать покупку книг^[146]. Использовать тару «для картофеля как авоська — видел в Германии»^[147].

Из своей продолжительной поездки по Казахстану с Хрущевым и бароном Томсоном (владельцем ряда британских и канадских изданий) Брежнев зафиксировал такие идеи, как: необходимость строительства складов для хранения 50 % зерна у сельхозпроизводителей (а не вывоза всего на элеваторы, как это было принято со сталинских времен, которые он явно неодобрительно поминает), наладить промышленное производство тракторных тележек, которые могли бы подбирать обмолоченное сено для скота и служить для вывоза зерна с сельхозпредприятий на элеваторы, перевозить зерно в цистернах западного типа, заняться сломанной сельхозтехникой, которая лежит вокруг совхозов, переводить больше колхозов в статус совхозов, сократить слишком высокие, по его мнению, заработки комбайнеров, которые выплачивались «сдельно» и не учитывали роста производительности техники, прекратить практику заготовки и транспортировки соломы из Казахстана в Белоруссию и Московскую область, разрешить колхозам продавать продукты на рынке, дать возможность сахарным заводам самостоятельно выращивать кукурузу, чтобы ею и жмыхом от производства откармливать скот^[148].

Все это являлось действительно новыми и в большинстве своем позитивными идеями. Однако после прихода Брежнева к власти они либо не реализовались, либо внедрялись в экономическую практику «с обратным знаком» (особенно в сельском хозяйстве).

На посту генсека

Рабочие и дневниковые записи Леонида Брежнева позволяют представить, что думал о начатых и продолжающихся реформах первый человек в стране, и дают возможность говорить о том, почему эти реформы были свернуты. Отдавая пальму первенства и публичную известность в качестве реформатора Косыгину, Брежнев, как можно понять из его записей, до начала периода хронических болезней в 1972–1973 годах (после которых он стал злоупотреблять медицинскими препаратами и приобрел запомнившийся потомкам облик «маразматика»^[149]) не только имел свои стратегические представления о должном результате реформ, но и вникал в отдельные конкретные аспекты экономической политики.

Став Генеральным секретарем, Брежнев частично изменил свои предпочтения в экономической сфере. Прежде всего его интересовало сельское хозяйство и экономические аспекты внешнеполитического сотрудничества, ход экономических реформ в других социалистических странах, состояние золотовалютных резервов страны, вопросы повышения цен и расширения социальных льгот и, до 1968 года, отдельные вопросы индустриальных отраслей и ВПК. Именно ему, а не Косыгину подчинялись не только «силовые министры», но и, например, глава Министерства внешней торговли Николай Патоличев^[150]. Но он явно держал руку и на пульсе реформ, во всяком случае в период их формулирования, а также руководил формированием «правительства реформ», начавшего свою деятельность в 1965 году.

Первые записи о планируемых реформах начинают встречаться в записных книжках Брежнева после 19 октября 1964 года — через неделю после свержения Хрущева. В это время он записывает в вопросительной форме предложение первого секретаря Новосибирского обкома Федора Горячева — «не вернуться ли к министерствам в хорошем плане»^[151]. Значительно позже, в начале декабря 1964 года, по инициативе члена Президиума ЦК и председателя российского Совмина Геннадия Воронова он стал обсуждать вопрос восстановления системы райкомов и райисполкомов^[152].

И только 10–13 января 1965 года в записях начинают попадаться детали, свидетельствующие об обсуждении экономической реформы. Первая запись красноречива: «Федоренко просит вызвать для доклада»; хотя комментаторы книги не установили, о каком именно Федоренко идет речь, логично предположить, что имелся в виду директор Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) — одного из главных центров разработки экономического реформирования^[153]. Это подтверждают дальнейшие записи от 16–17 января, возможно возникшие по итогам разговора с Николаем Федоренко: «Книга 1928 года. Задачи по организ. хоз-м». То есть теоретическая подготовка началась с обращения к забытой классике советской экономической науки, хотя не очень понятно, о какой конкретной работе шла речь^[154]. И следом: «Мы засекретили науку — общего гражд. назначения» — то есть речь шла о недостатке данных для ученых, что также было любимой темой прогрессивных экономистов^[155].

6 апреля 1965 года Брежнев подробно фиксирует польский опыт сокращения финансирования государственного жилья и перехода на кооперативный опыт строительства. И здесь появляются строки, прямо корреспондирующие с предложениями Евсея Либермана и развернувшейся экономической реформой: «Переходим на 2х летний срок планирования капитальных вложений. Особое внимание — обращается на качество а не на количество. Новый порядок премирования. Можно директору — направить премию на главные задачи менять направление премиального фонда. …Слабые КБ — технологические бюро переходят на принцип заказов завод заказывает — изделие дает условия и за это оплачивает» (сохранена грамматика автора и публикаторов)^[156]. Подобный же интерес у него сохраняется к чехословацкому и гэдээровскому опыту хозяйствования. В сентябре — октябре 1965 года он посещает эти страны, подробнейшим образом фиксирует экономические реалии происходящего и обсуждает вопросы торговли внутри СЭВ и его активизации на основе, например, совместных предприятий^[157].

В начале сентября 1965 года Брежнев лично разрабатывает список состава нового формируемого правительства с восстановленными министерствами и проводит встречи с некоторыми планируемыми министрами. Новый состав Совмина будет утвержден на Президиуме ЦК КПСС 23 сентября^[158]. Анализируя список принятых, видим, что первым Брежнев принял своего выдвиженца — члена «днепропетровской группы» (о которой ниже) Ивана Казанца, ставшего министром черной металлургии. Потом был хорошо ему лично знакомый новый министр цветной металлургии Петр Ломако. Потом были приняты выдвиженцы председателя Госплана Николая Байбакова из сферы химии и нефтехимии. А потом по очереди вызывались выдвиженцы Алексея Косыгина — из сфер, которые он курировал, и из числа людей, которые работали в Ленинграде в 1930-е годы^[159]. Очевидно, что Брежнев лично знакомился с кадрами сподвижника и политического конкурента.

27 сентября он возвращается к программе реформирования экономики. Его интересует в первую очередь вопрос борьбы с текучкой (то есть с постоянными увольнениями работников), проблемы качества продукции и роль Госплана, который он хочет усилить. Он записывает аргумент против предложения Косыгина о повышении роли Госплана и подчинении его непосредственно Совету министров СССР^[160]. Он предлагает сделать Госплан органом и правительства, и ЦК, чтобы председатель Госплана входил в число членов Президиума ЦК КПСС, что в итоге сделано не было. Также у него зафиксирована идея «межотраслевых предприятий», которые предлагается закрепить за каким-либо из министерств^[161].

Наряду с вопросами реформы Брежнева во второй половине 1960-х систематически интересовали еще несколько тем в экономике. Это были сельское хозяйство и экономика СЭВ, о которых мы поговорим ниже, отдельные крупные экономические проекты (включая совместные с западными странами — например, те же нефтепроводы и ВАЗ), вопросы регулирования цен на продовольствие для населения. Важна для него была и тема труда и социальных льгот для населения.

В записях Брежнева за первую половину 1967 года содержится информация по таким экономическим и социальным вопросам, как: свободная торговля мукой, цены на масло и маргарин, повышение цен на товары народного потребления, кооперация в промышленности и снятие «отдельными заводами» товаров широкого потребления («ширпотреба») с производства, выращивание риса, международное сотрудничество с соцстранами в широком списке отраслей (от «счетно-решающих устройств» до нефти, газа, зерна и инвестиций), «блага для народа», включая распределение легковых автомобилей для работников заводов^[162], льготы для шахтеров, перевод рабочих на пятидневную неделю (ранее они работали шесть дней в неделю), выдача рабочим 13-й и 14-й зарплат (годовых премий), перевод рабочих совхозов на оплату согласно хозрасчету, строительство жилья в РСФСР^[163].

Сюзанна Шаттенберг считает, что после прихода Брежнева на пост Генерального секретаря социальные вопросы, то есть практические меры по улучшению жизни людей вообще, оказались в центре его экономических интересов. Среди его основных инициатив — сокращение рабочей недели до пяти дней, выравнивание в течение второй половины 1960-х годов возраста выхода на пенсию между городом и селом и повышение пенсионных выплат, повышение средних минимальных зарплат, сокращение огромного ранее разрыва в зарплатах и пенсиях между городом и селом^[164].

По мере пребывания в должности Генерального секретаря Брежнев все более входил в макроэкономическую тематику. Так, например, в 1971-м он мог свободно оперировать параметрами бюджета и принимать деятельное участие в обсуждении вопроса о намеченных поставках газа в Западную Европу^[165]. В 1972 году генсек интересовался опытом экономических реформ в Венгрии и в том числе спецификой инвестирования государства в промышленность, лично контролировал (через Косыгина) наличие финансовых и золотых резервов, подробно обсуждал экономические и финансовые аспекты больших международных проектов СССР (сделку газ — трубы, погашение долгов по ленд-лизу перед США)^[166].

«Днепропетровская группа», или Инженеры контролируют экономистов

Как следует из предыдущего раздела, передача Брежневым и группой его политических союзников по свержению Хрущева поста председателя Совета министров СССР — второго по реальной значимости в стране — Алексею Косыгину не означала отказа Брежнева от контроля за экономикой. Брежнев, который определял себя как политика и в этом отношении противопоставлял себя «хозяйственникам» (хотя, как говорилось выше, образование у него, как и у Косыгина, было техническое), возглавлял политическую структуру, которую можно охарактеризовать как «суперклан»^[167]. В нее входило несколько «команд» или региональных «групп», сформировавшихся на разных этапах политической карьеры Брежнева: во время его учебы и работы в Днепропетровской и Запорожской областях, службы в армии, работы в Молдавии и Москве. Но также в нее входили чиновники тех ведомств, которые он курировал в различных должностях, и ряд региональных руководителей, связанных с ним «личными отношениями». С приходом Брежнева к власти эти «команды» получили возможность карьерного выдвижения, обеспечивающего новому генсеку возможность контроля за теми сферами, которые он считал приоритетными для себя.

Полный список подобных выдвиженцев — дело будущего, но современникам было хорошо заметно продвижение во второй половине 1960-х годов в верхних эшелонах власти (прежде всего в Совмине СССР и руководстве КГБ, в меньшей степени в аппарате ЦК КПСС) людей, работавших в 1930–1950-е годы в Днепропетровске и Запорожье^[168].

Исходя из этого, в московских политических кругах, главным образом среди членов конкурировавшей с брежневским «суперкланом» «шелепинской группировки» (о ней ниже), сформировались, говоря современным языком, «мемы» (то есть устойчивые термины) о «днепропетровской хунте» или «днепропетровской мафии»^[169]. Термин зажил своей жизнью, и в некоторых случаях им оперировали даже сторонники «суперклана»^[170].

Первым лицом (после Брежнева) среди собственно выходцев из Днепропетровска и Запорожья (а это соседние области по Днепру, тесно связанные в рамках производственной кооперации) был третий человек в партийной иерархии после Брежнева и Суслова, давний и близкий союзник генсека, неофициальный «третий» секретарь ЦК и член Политбюро — Андрей Кириленко. С 1965 года он как секретарь ЦК КПСС занимался машиностроением, капитальным строительством, транспортом и связью, а с момента удаления Александра Шелепина из секретарей ЦК в 1967 году курировал также Отделы плановых и финансовых органов и торговли и бытового обслуживания аппарата ЦК КПСС. В Отделе плановых и финансовых органов заместителем заведующего, курировавшим вопросы финансовые, материально-технического снабжения и цен, работал с 1966 года Николай Лобачев, бывший «личным другом Брежнева еще по Днепропетровску», а затем сопровождавший его в Молдавии, где занимал ряд высоких должностей (например, министра госконтроля)^[171].

Существенную роль играл и помощник Брежнева по вопросам экономики и промышленности (1966–1982) Георгий Цуканов, выпускник Днепродзержинского индустриального института (1941), который в дальнейшем сделал карьеру в металлургической промышленности Днепропетровска. Также к этому кругу принадлежал заведующий Управлением делами ЦК КПСС Георгий Павлов, который учился в том же институте на курс младше Брежнева, а потом делал под его руководством партийную карьеру в 1940-е годы в Днепродзержинске.

В Совете министров СССР Кириленко по должности контролировал деятельность заместителей председателя — Ивана Архипова (1974–1986, куратор металлургической промышленности, ранее первый заместитель председателя Госкомитета Совмина СССР по внешним экономическим связям, в 1930-е годы инженер-металлург и первый секретарь горкома в Кривом Роге Днепропетровской области); Вениамина Дымшица (1962–1985 — зампред Совмина, председатель Госснаба (1965–1976); начальник строительства Криворожского (Днепропетровская область) металлургического завода (1938), управляющий трестом Запорожстрой (1947–1950)); Игната Новикова (зампред (1962–1983) и председатель Госстроя СССР (1965–1983); одногодок Брежнева из Каменского (Днепродзержинска) Днепропетровской области, оба учились в 1931–1932 годах в одном вузе в этом городе); Николая Тихонова (зампред с 1965 (предположительно по вопросам машиностроения), с 1976 года первый зампред, в 1980–1985 годах председатель Совета министров; в конце 1930-х — главный инженер металлургического завода в Днепропетровске, в 1947–1950 — директор завода в Никополе Днепропетровской области). Еще один зампред Совмина — Леонид Смирнов (1963–1985, председатель Военно-промышленной комиссии), не подчинялся Кириленко, но напрямую Брежневу и Дмитрию Устинову, как секретарю ЦК КПСС. В 1952–1957 годах он был директором Днепропетровского машиностроительного завода — основного производителя советских баллистических ракет. Таким образом, из 13 заместителей председателя Совмина СССР на апрель 1979 года пятеро (включая единственного первого зама) представляли «днепропетровскую группу»^[172].

Среди рядовых министров к ней относились двое — министр черной металлургии Иван Казанец (учился в Днепропетровском индустриальном техникуме в 1933–1937 годах) и министр МВД Николай Щелоков (окончил Днепропетровский металлургический институт (1933), дорос до председателя Днепропетровского горисполкома (1939–1941)). Среди других членов правительства выделялись группы министров, которые сделали свои карьеры в Москве, Красноярском крае, Харьковской и Донецкой областях.

Эта ситуация позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, появление «днепропетровской группы» не было связано только с фактом занятия Брежневым поста генсека. Многие из этих людей имели министерские посты уже во второй половине 1950-х — начале 1960-х годов. Трое из пяти стали зампредами Совмина в 1962–1963 годах. Это было в первую очередь связано с тем, что Днепропетровская и Запорожская области действительно были крупной индустриальной зоной, где местные руководители проходили хорошую школу, всегда ценимую руководством страны. Во вторую очередь причина была в том, что эти люди входили в широкую коалицию выходцев с Украины, которых Никита Хрущев (будучи в том числе и председателем Совета министров СССР) всячески продвигал во власти. Так он боролся с кадрами Георгия Маленкова и других участников «антипартийной» группы^[173]. Брежнев, вышедший сначала на третью, а к 1964 году на вторую позицию в партийной иерархии, вполне вероятно, их лоббировал уже тогда.

Во-вторых, у Брежнева, Кириленко и других ведущих членов «днепропетровской группы» было желание контролировать Совмин, но не было желания и кадров полностью его заменять. То есть высококвалифицированных и готовых к сложной работе представителей Днепропетровска было относительно немного — примерно два десятка человек, и Брежнев распределил их на ключевые посты для контроля, но не для управления всеми процессами^[174].

В-третьих, это означало, что эти люди были «командой», а не «кланом». То есть они не имели второго и следующего поколения детей или более молодых сотрудников, которыми они бы замещали позиции на более низких уровнях. И, наконец, очевидно, что представители «группы» имели вполне ограниченную рамками профессионального опыта компетенцию. Они были успешными инженерами и руководителями производства в металлургической или машиностроительной сфере, строителями крупных промышленных объектов, но не экономистами, финансистами, аграриями, руководителями химической или легкой промышленности. Все эти позиции они оставили за другими отраслевыми кланами и региональными командами.

«Машиностроительное лобби» — такую формулировку использует Валентин Павлов для описания силы, противодействовавшей его попыткам реформировать (повысить) оптовые цены на сырье и ресурсы в 1980-е годы^[175]. Машиностроители и металлурги — две тесно связанные между собой производственной кооперацией группы — явно доминировали в советской экономике и политике интересующего нас периода. Сталинская индустриализация и курс на милитаризацию промышленности породили большой и хорошо финансируемый за счет бюджета социальный и интеллектуальный слой производителей металлических изделий, которые не были (преимущественно) предназначены для реализации их населению, а либо преследовали военные цели, либо предназначались для производства чего-то еще (оборудование и другие механизмы)^[176]. Косвенным признанием этого факта было то, что общеэкономический Отдел плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС выделился из Отдела машиностроения, и по значительной части экономических вопросов тот продолжал действовать параллельно (о чем мы поговорим ниже).

Курс на «пролетаризацию» партийного аппарата в 1930-е годы привел к появлению в нем массы не пролетариев, а инженеров с партийными билетами. И поскольку представители машиностроения и металлургии, а также иных отраслей тяжелой промышленности (добычи природных ресурсов, химии, энергетики) оценивались более высоко, чем инженеры из прочих отраслей промышленности (коммунального хозяйства, легкой, пищевой, связи, строительства, транспорта), не говоря уже о других массовых группах интеллигенции (врачах, экономистах, финансистах, учителях, юристах), то неудивительно, что партийный аппарат формировался в основном из них.

Анализ биографий членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС 1960–1980-х годов наглядно показывает, что большинство из этих людей были по образованию и первоначальному опыту работы инженерами-машиностроителями и металлургами. Многие из них работали в оборонном комплексе. Соответственно, они получали должности не только в своих сферах, но и в других, далеких от их профессиональной компетенции. Однако даже они не могли совсем обойтись без профессиональных экономистов, занятых планированием экономики, финансов, обеспечением населения товарами и услугами.

Таким образом, оказывается, что яркий представитель легкой промышленности (и бывший кооператор) Алексей Косыгин на посту предсовмина и нефтедобытчик Николай Байбаков во главе Госплана, вместе с профессиональным юристом Михаилом Смиртюковым в качестве управляющего делами Совмина и профессиональным экономистом из сферы легкой промышленности Борисом Гостевым, и. о. заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС, вместе формировали каркас сдерживания аппетитов «машиностроительного» и «оборонного» лобби. Аналогичным образом они выдерживали и давление лобби аграрного, которое традиционно поддерживалось Генеральным секретарем. Но об этом мы подробно будем говорить ниже. Пока лишь заметим, что Брежнев не только воспринимал Косыгина как соперника, но и держал его под жестким контролем.

Согласно воспоминаниям бывшего заместителя начальника (1968–1970), затем начальника (1970–1973) 3-го главного управления КГБ («военная контрразведка») генерала Ивана Устинова, за Косыгиным по распоряжению Брежнева велась непрерывная слежка и прослушивание всех его телефонных разговоров, в том числе и по правительственной связи. Координацию этой деятельности (в которой аппарату КГБ, очевидно, не хватало полномочий), по его словам, осуществлял Отдел административных органов аппарата ЦК КПСС^[177]. Устинов, по всей видимости, был тем самым человеком, который в КГБ занимался организацией слежки за Косыгиным и другими аналогичными мероприятиями, поскольку в своем кратком мемуаре вспоминает о данном ему задании расследовать письмо о заговоре против Брежнева со стороны высокопоставленных чиновников. В 1981 году он был направлен советником председателя по безопасности в Госплан, о чем мы будем говорить далее^[178].

РЕФОРМЫ И ИХ РЕАЛИЗАЦИЯ

Об «истинных» причинах этих реформ можно вести долгую дискуссию, которая будет происходить в треугольнике: повышение эффективности производства, повышение уровня благосостояния граждан, сохранение и повышение обороноспособности страны. Например, автор наиболее подробной и актуальной биографии Брежнева Сюзанна Шаттенберг считает, что основной миссией Брежнева в качестве Генерального секретаря было повышение благосостояния граждан, хотя не говорит, разделяли ли эту цель другие члены Политбюро^[179]. Однако на фоне подробно описанного ею реального повышения благосостояния граждан в 1965–1975 годах наблюдался и рост военных расходов, который этому благосостоянию прямо противоречил. Как такое могло происходить в контексте прогрессивного реформирования?

Причины реформ

Представитель советского истеблишмента, на момент отставки Хрущева — второй секретарь Куйбышевского промышленного обкома КПСС (с 1967 года — председатель Куйбышевского облисполкома, к концу карьеры — председатель Совета министров РСФСР (1983–1988) и член Политбюро) Виталий Воротников, рассказывая в своих основанных на дневниковых и рабочих записях мемуарах о причинах реформ, игнорировал проблему низкого уровня жизни населения. Зато обращал внимание на общеэкономические проблемы:

Наметился спад в темпах развития производства, затормозился научно-технический прогресс, внедрение новых технологий. Снизились темпы роста производительности труда, ухудшалось качество выпускаемой промышленной продукции. Чрезмерная централизация управления народным хозяйством страны сковывала инициативу на местах. Не срабатывала, закостенелая по своей сути, система материальных стимулов^[180].

Кроме того, советская экономика сильно отличалась от западной по основным параметрам эффективности. Она потребляла значительно больше сырья, материалов, энергии для производства единицы конечной продукции. Причинами этого были как ее перманентная технологическая отсталость, так и различные аспекты «человеческого фактора» — от более низкого уровня образования рабочих и воровства до так называемой «бесхозяйственности», то есть бездарной утери ресурсов из-за отсутствия «хозяйского» отношения к ним. Производительность труда в сельском хозяйстве на 1965 год, по данным Политбюро, составляла 20 % от производительности труда в США^[181]. При этом уровень инвестиций в ВВП был вдвое выше. Национальный доход СССР, по советским исчислениям, которые огласил Косыгин в отчетном докладе на сентябрьском пленуме 1965 года, составлял 53 % от американского и 74 % от западногерманского. Темпы роста советской экономики падали на фоне роста западной с 6,5 % в 1956–1960 годах до 4,6 % в 1961–1965 годах^[182].

То есть целью реформ в понимании высшей бюрократии было обновление и увеличение промышленного производства, а вовсе не либерализация экономической жизни как таковой, как это стало пониматься десятилетия спустя^[183]. Для реальной либерализации экономической жизни было логично хотя бы отменить принятые Хрущевым за несколько лет до того указы о ликвидации артельной экономики и ограничения по ведению сельского хозяйства частными лицами^[184]. Можно было полностью или частично сохранить введенную им (и быстро — в сентябре 1965 года — ликвидированную наследниками) систему «совнархозов», которые помогли децентрализировать систему управления экономикой. Как мы увидим ниже, такие идеи у некоторых высших партийных чиновников были, однако до периода перестройки они получили весьма ограниченное развитие^[185].

Подготовка реформ

О непосредственном процессе подготовки «хозяйственной реформы» 1965 года известно пока немного. Хотя как минимум пятеро участников рабочих групп, разрабатывавших документы по реформе, оставили мемуары (порой довольно подробные), они носят крайне противоречивый характер. В частности, противоречива информация о составе групп, времени их организации и даже руководителях.

Единственное системное объяснение этому процессу предлагает помощник Косыгина по международным вопросам Юрий Фирсов. Он пишет о комиссии из ученых, лично отобранных Косыгиным, созданной (по его записям) 23 декабря 1964 года решением Президиума Совета министров СССР. Фирсов считает, что ее руководителем был назначен Анатолий Карпов (1905–1995), который был помощником Косыгина аж с 1939 по 1980 год.

Вторая комиссия, по его словам, была организована Госпланом для выработки конкретных документов^[186]. В нее, как мы увидим далее, входили преимущественно высокопоставленные чиновники. Однако эти же чиновники отчасти входили и в первую комиссию. Более того, по всей видимости, заседания этой второй группы также проходили в Кремле, в здании правительства. По этой причине для многих принимающих участие в этих комиссиях вся эта деятельность слепилась в общий ком.

В целом свидетельства позволяют говорить о том, что на предварительном этапе за подготовку предложений по реформам отвечали целых четыре администратора — Анатолий Карпов, сотрудники Госплана Анатолий Коробов, Александр Бачурин и представлявший Государственный комитет по труду (Госкомтруд) Борис Сухаревский.

Согласно заведующему Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Борису Гостеву (до 1965 года сотруднику Госплана) и председателю Госкомцен СССР (1965–1974) Владимиру Ситнину, входившему в группу по разработке реформы, центральная организующая роль в подготовке конкретных предложений по «хозяйственной реформе» принадлежала зампреду Госплана (1963–1965) Анатолию Коробову (1907–1967)^[187]. Этот человек не успел прославиться в качестве успешного реформатора. Вскоре после окончания работ над первым пакетом документов он получил обширный инфаркт, уже в октябре 1966 года оказался на пенсии и через год умер^[188].

За свою жизнь он занимал множество значимых должностей второго плана в центральных экономических ведомствах (включая множество постов в Госплане (1938–1951), замминистра финансов, управляющего делами Совета министров и зампреда Госэкономсовета). Как обращает внимание Владимир Ситнин, свою наивысшую должность управляющего делами Совета министров СССР Коробов занимал в 1953–1958 годах, а до того несколько месяцев был помощником председателя Совета министров^[189]. То есть это был один из ближайших соратников Георгия Маленкова, осуществившего наиболее серьезную либерализационную экономическую реформу 1930–1950-х годов. Нельзя исключать, что он и тогда отвечал за разработку реформы. По словам Ситнина, Коробов, назначенный главой комиссии по разработке реформы в 1964 году, был «душой проекта этой реформы, и, вероятно, правильнее связывать реформу 1965 года с его именем»^[190]. Гостев подтверждает, что Коробов в 1965 году делал «всю рабочую часть» первоначальных документов о реформе^[191]. К сожалению, более об этом человеке нам ничего не известно.

Вторым по степени значимости в этом процессе, по мнению Гостева, был Александр Бачурин (1914 — после 2000)^[192]. В 1937 году он окончил Ленинградский финансово-экономический институт и сразу попал в Минфин СССР, что, возможно, было связано с резким повышением председателя Ленинградской плановой комиссии Николая Вознесенского, ставшего в том же году главой Госплана. В 1950 году Бачурин уходит из Минфина в НИИ при Минфине, что опять же хронологически совпадает с «ленинградским делом», по которому Вознесенский и группа его соратников были расстреляны, а многие их протеже либо арестованы, либо вычищены с мало-мальски заметных должностей. Здесь важно отметить, что и Алексей Косыгин был протеже Вознесенского^[193]. С 1960 года Бачурин работал в Госплане заведующим отделом финансов и денежного обращения^[194], в 1965 году в рамках реформы стал зампредом. Вместе с Коробовым он был специально отряжен Косыгиным в Югославию для изучения опыта экономического реформирования^[195]. К сожалению, Бачурин, ушедший из жизни уже в преклонном возрасте, не оставил после себя опубликованных воспоминаний или развернутых интервью.

Третьим человеком, постоянно участвующим в процессе подготовки и последующей разработки реформ, был Борис Сухаревский (1908–1990), заместитель председателя Государственного комитета Совета министров СССР по труду и зарплате (1962–1990), член коллегии Госплана СССР, в 1940-е годы начальник сводного отдела Госплана СССР. Сухаревский был примечателен тем, что был одним из наиболее заметных интеллектуалов в экономической верхушке. Его брат — известный советский ученый-акустик Юрий (доктор наук, много сделавший для развития советского подводного флота в 1940–1960-е годы) оставил развернутые воспоминания о семье — успешных дореволюционных московских евреях (мемуаристу еще пришлось преодолевать процентную норму при поступлении в гимназию).

Мой отец окончил юридический факультет Московского университета и занимался адвокатской практикой, мать окончила фортепианное отделение Московской консерватории и давала уроки музыки. Жили мы в Филипповском переулке на Арбате на втором этаже дома № 7, принадлежащем, как и многие другие дома, страховому обществу «Россия», в огромной 120-метровой 6-комнатной квартире № 25. Мой отец Михаил Львович Сухаревский был состоятельным человеком. Сначала он был присяжным поверенным, членом коллегии адвокатов, позже занялся также частной практикой, и я помню, как раза два в неделю он давал обеды для каких-то негоциантов, с которыми вел дела. Приходило человек 10–12, причем вина не пили, на столе стояла корзина с бутылками лимонада. Мама очень старалась не ударить лицом в грязь, и обеды были действительно шикарные^[196].

Семья вела нормальную буржуазную жизнь, несмотря на то что отец в целом сочувствовал большевикам и даже помогал им в «деле Шмидта» (охота большевиков за наследством миллионера Саввы Морозова, которое с помощью вымогательства и подложных браков удалось вытянуть из наследников) переправлять деньги за границу. Будущий разработчик косыгинской реформы, «очень ласковый», по словам брата, Боба Сухаревский был активным скаутом, пока его брат менял одну гимназию за другой из-за своего дурного характера^[197]. В середине 1920-х оба брата учились в Гнесинском училище, где принимали участие в неформальном сценическом коллективе этого «техникума» — Шарадкоме^[198]. В 1929 году Борис окончил МГУ и началась взрослая жизнь.

В послесталинское время Борис прославился не только своим тяжелым характером, который терпели потому, что его обладатель был хорошим специалистом. Идеологически активный Михаил Сонин, работавший с Сухаревским в Госплане в 1930–1940-е годы, утверждал в воспоминаниях, что лично вытащил его из-под обвинений в утрате секретных документов. Они стали прелюдией к разворачиванию эпизода «ленинградского дела» в Госплане. Сухаревский сохранил свой пост, получив партийное взыскание. А вот Сонину пришлось сразу после этого уволиться^[199].

Леонид Гребнёв со ссылкой на двух заслуженных работников Госплана, работавших с ним в одном отделе в начале 1980-х годов, пишет, что те обвиняли Сухаревского в том, что он оптимистичный вариант плана выдал Сталину за основной, и это дало основание обвинить члена Политбюро, председателя Госплана СССР Николая Вознесенского в «сокрытии возможностей развития народного хозяйства» и расстрелять. После такого инцидента работать в Госплане Сухаревский уже не мог и должен был перейти в Госкомтруд. Но нелюбовь к нему у бывших коллег была столь велика, что ее жертвой в 1983 году стал Григорий Явлинский, пришедший в Госплан с лекцией и жестко раскритикованный этими ветеранами как «ученик Сухаревского»^[200]. Слухи о причастности Сухаревского к началу «ленинградского дела» трансформировались к 1970-м в то, что уже его самого за глаза коллеги по Госкомтруду обвиняли в доносе на Вознесенского^[201].

Впрочем, куда более сведущий человек — бывший управляющий делами Совмина СССР Михаил Смиртюков — уверенно заявлял, что донос написал бывший коллега Сухаревского по Госплану Михаил Помазнев, занимавший пост зампреда в Госснабе^[202]. Сразу после этого он получил (возможно, в награду за донос) высокий пост управляющего делами Совмина (1949–1953), то есть был начальником Смиртюкова. А при Маленкове и Хрущеве Помазнев пребывал в ссылке в Рязани, из которой вернулся в 1966 году и до 1972 года явно по чьей-то протекции занимал пост замначальника отдела Госкомцен.

Лидер экономистов-реформистов в аппарате ЦК КПСС 1970–1980-х годов Анатолий Милюков имел другое мнение о Сухаревском. Он работал в должности ведущего сотрудника сектора по экономической реформе Госкомитета по труду и зарплате при Совмине СССР (1965–1974)^[203]. Отдел, в который входил его сектор, подчинялся Борису Сухаревскому. По Милюкову, тот был фактическим «отцом» реформы, на плечах которого лежала вся тяжесть перерасчетов коэффициентов материального стимулирования^[204]. По оценке Милюкова, Сухаревский был «от природы человек очень одаренный, умный и с невероятными качествами организатора»^[205]. По оценке первого заместителя Госкомтруда Леонида Костина, Сухаревский «по отношению к Аппарату, по своей человеческой сути не был лучшим руководителем-управленцем, но имел большой опыт работы в комитете»^[206]. Григорий Явлинский позже, в 1980-е годы, видел в Сухаревском просто представителя КГБ в Госкомтруде, который отдал его под следствие за опубликованные малым тиражом тезисы доклада^[207].

Этот подробный рассказ об одном из нескольких «отцов» косыгинской реформы (столь же подробные биографии остальных нам просто не известны), в том числе о столкновении мнений о его вине в смерти Вознесенского, здесь не случаен.

Вопреки распространенным со времен перестройки мнениям о том, что советские чиновники были «универсальны» или, более того, «манкурты», а потому легко заменялись другими такими же полуграмотными «партийцами» из «рабоче-крестьянской среды», на практике высшее экономическое руководство, второй-третий эшелон государственной бюрократии и экспертная среда, которая ее обслуживала, представляли собой очень квалифицированных специалистов с профильным образованием и огромным опытом работы по специальности. Их репутация в профессиональной среде складывалась десятилетиями, и «черные» или «белые» пятна на ней обсуждались далеко за пределами непосредственного круга профессионального общения^[208].

При этом многие из этих людей (мы знаем развернутые и достоверные биографии меньшинства из них) происходили из семей дореволюционного среднего и вышесреднего класса, многие из которых имели собственные бизнесы или же «считали деньги» этих бизнесов в качестве бухгалтеров или юристов. После революции эти родители зачастую становились «новым средним» советским классом — адаптируясь к новым социальным и экономическим условиям.

Разумеется, в советский период реальное социальное происхождение, как правило, не афишировалось, а нередко и фальсифицировалось. Но вместе с тем оно было важно с точки зрения передачи от старших родственников младшим социального и культурного капитала, интереса к экономической тематике. Это не означает, что выросшие в советских условиях их дети с «младых ногтей» были настроены критически или «антисоветски», наоборот, многие апроприировали «звучавшие из каждого утюга» идеологические стандарты и становились ревностными сторонниками новой власти. Или — скрывали свои убеждения от всех.

Однако в течение жизни эти взгляды подвергались той или иной трансформации, вызванной жизненным и профессиональным опытом. Ментально для наших современников дела «брежневской» эпохи не имеют никакого отношения к сталинскому периоду и тем более НЭПу. А для людей старшего поколения, людей, готовивших и принимавших решения в середине — второй половине 1960-х, весь период советской истории (и даже дореволюционные годы) был их непосредственным жизненным опытом. И они, в частности, хорошо помнили экономические дискуссии, решения и их последствия конца 1920–1950-х годов. Хорошо они помнили и то, что центральные экономические ведомства и консультировавшие их научные и образовательные институции в 1930–1950-е годы подвергались неоднократным систематическим зачисткам, и множество их бывших коллег были уничтожены или прошли через лагеря.

Например, Владимир Ситнин, принимавший активное участие в разработке реформы, в своих мемуарах вообще выводит причины ее появления из трансформации добровольных синдикатов 1920-х годов, как объединений хозрасчетных предприятий, в административно управляемые министерства 1930-х годов. Несколько позже началось и использование кредитных механизмов финансирования как административного, а не экономического инструмента, который позволил предприятиям получить гарантированную финансовую поддержку от государства, но радикально ограничил их свободу и лишил мотивации к развитию^[209].

Оценивая эту позицию, стоит знать, что отец Ситнина был до революции главным инженером Прохоровской мануфактуры в Вышнем Волочке (Тверской губернии)^[210], затем одним из руководителей текстильного синдиката периода НЭПа и был осужден на процессе Промпартии (который аккомпанировал ликвидации синдикатов, припугивая их руководство «правым уклоном»), а сам мемуарист начинал свою карьеру с должностей в Госбанке, прямо связанных с выдачей кредитов предприятиям. После осуждения отца он был вынужден работать экономистом на текстильной фабрике, пока снова не вернулся к выдаче кредитов от лица Госбанка, практически все руководство которого было репрессировано. Преимущественно Владимир Ситнин работал в Госбанке и Минфине (на 1953 год был начальником отдела финансов Советской контрольной комиссии в Германии), достигнув к 1965 году поста первого замминистра финансов. В том же «реформистском» 1965-м он стал председателем Государственного комитета по ценам при Совете министров СССР^[211].

При этом Ситнин, судя по мемуарам, остался ревностным сторонником ленинизма и революции (критически относясь к сталинизму в целом) и заявлял, что «только предатели русского народа могут отрицать прогрессивное значение Октябрьской революции в русской истории»^[212].

Таким образом, «длинная история» присутствия каждого конкретного чиновника или эксперта в экономической тематике плюс передача их родителями социального, образовательного и культурного капитала влияли на их взгляды на состояние дел в советской экономике и на необходимость (или ее отсутствие) что-либо менять. Далее в тексте мы будем достаточно много об этом говорить, особенно в третьей главе, посвященной идейным группировкам в политико-экономической сфере.

Итак, мы возвращаемся к «либермановской-косыгинской» реформе. Для непосредственной разработки программы реформы, как говорилось выше, были созданы две комиссии.

Юрий Фирсов дает следующий список членов «научной» комиссии. Руководителем (как было сказано выше) был назначен помощник Косыгина Анатолий Карпов, а «главными действующими лицами», по его данным, в ней были: Бачурин; Сухаревский; Лев Гатовский, директор Института экономики^[213]; Анатолий Ефимов, директор НИИ экономики Госплана (1955–1975); Кирилл Плотников, член-корреспондент АН СССР (заместитель министра финансов СССР (1949–1953), заведующий финансовым отделом аппарата Совета министров СССР (1953–1955), то есть еще один бывший сотрудник Коробова и Маленкова); Геннадий Сорокин, зампред Госплана (1941–1957), директор Института экономики мировой социалистической системы (ИМЭСС) АН СССР (1961–1969), «признанный авторитет и в политэкономии социализма, и в области планирования»^[214].

Другую «госплановскую» комиссию возглавлял Коробов, а центральную роль там играли Бачурин, Сухаревский и Владимир Ситнин. При этом, по мнению последнего, он работал в «Правительственной комиссии по разработке предложений по совершенствованию хозяйственного механизма», во главе которой встал Коробов.

Ситнин перечисляет следующий состав «Правительственной комисии»: Сухаревский, Виталий Воробьев от Госбанка (первый зампред в 1960–1970), он сам, Иван Малышев — первый заместитель руководителя ЦСУ (окончил в 1930 году (одновременно с Ситниным) Московский институт народного хозяйства, с 1937 года работал в ЦСУ (1940–1966 первый зампред, с перерывом на 1953–1958 годы, когда был заместителем управляющего делами Совета министров СССР, то есть Коробова)), Павел Подшиваленко — первый заместитель председателя Промстройбанка (в 1972–1973 годах будет им руководить), Владимир Лагуткин — первый заместитель председателя Госснаба (по экономическим вопросам, по всей видимости, был знаком Косыгину с 1947 года, когда стал начальником главного управления Министерства легкой промышленности), Петр Федосеев — вице-президент АН СССР. В работе комиссии также принимали участие ряд «видных хозяйственников»: Александр Карпов (1920–1986) — главный экономист волгоградского металлургического завода «Красный октябрь»^[215], Александр Бужинский — главный экономист ЗИЛа, Рытова — главный экономист московской кондитерской фабрики «Красный октябрь» (ее имя установить не удалось^[216]) — и ряд «специалистов»: Рэм Белоусов (НИИ Госплана)^[217], Анатолий Карпов, помощник Косыгина, осуществлявший связь между комиссией и предсовмина, и заместитель начальника Бюро цен при Госплане Лев Майзенберг^[218].

Майзенберг считался одним из двух ключевых специалистов в СССР по ценам в 1940-е годы, был автором монографий на данные темы^[219]. Он был очень не молод и пережил разные кампании в экономической сфере. В частности, согласно воспоминаниям того же Сонина о его студенческих годах в Московском плановом институте в 1931 году:

Учеба в институте началась с показательного суда над профессорами. Были среди них такие (например, Майзенберг Лев Ильич), которые не верили, что пятилетку можно выполнить в четыре года, то есть на год раньше срока кончить институт. На общем собрании профессора покаялись, мы приняли повышенные обязательства и простили их^[220].

Будущий зампред Совета министров СССР (1989–1990) Степан Ситарян в своих мемуарах описывает работу в том, что он называет группой по экономической реформе, созданной в конце 1964 года. Он, будучи сотрудником НИФИ Минфина СССР, вошел в нее как представитель Министерства финансов, поскольку министр Гарбузов якобы решил не посылать в группу своих замов. В то же время Ситарян был приглашен в НИФИ Бачуриным в 1956 году прямо со студенческой скамьи, и, как можно себе представить, его назначение в группу вряд ли обошлось без участия ее организатора. Помимо них в группу, по его мнению, входили Ситнин, Сухаревский и Воробьев^[221].

По словам Ситаряна, Косыгин проявлял очень большой интерес к работе группы по разработке реформы и буквально через день сидел с ее участниками, заслушивая подготовленные тексты и предложения^[222]. Ситнин, Белоусов и Фирсов ничего подобного не упоминают.

Один из непосредственных выводов от изучения этих списков следующий: Косыгин не подпустил к проекту реформы ни союзников из числа представителей «харьковской группы» (в том числе автора идеи реформы Евсея Либермана), ни членов противостоящей многочисленной «днепропетровский группы» Брежнева, даже введенных им в состав Совмина, ни столь же многочисленных сторонников Александра Шелепина, о которых речь пойдет ниже.

Реформы разрабатывали бывшие и действующие чиновники, занимавшие достаточно высокие позиции еще в сталинском Госплане и Минфине, а потом сошедшиеся в аппарате Совета министров СССР и Госплане СССР 1953–1955 годов под руководством Георгия Маленкова, — Косыгин, Коробов, Карпов, Бачурин, Сухаревский, Ситнин, Малышев, Плотников, Сорокин, Майзенберг.

«Косыгинская реформа» как продолжение реформ Маленкова 1953 года?

Приблизительным рубежом, когда маленковский курс полностью сменяется политикой Н. С. Хрущева, могут быть 1958–1959 годы, пишет самый внимательный исследователь маленковских реформ Григорий Попов^[223]. Заметим, что это именно тот период, когда многие из этого списка (Коробов, Малышев, Плотников, Сорокин) сменили свою высшую точку в карьере на менее заметные позиции.

Полный план маленковских реформ 1953–1954 годов неизвестен, и они явно остались незавершенными. Но реализованная часть состояла из нескольких ключевых аспектов: усиление роли министерств, кардинальное снижение цен, сокращение военных расходов, обширная программа материальной помощи селу, включавшая снятие половины налогов с крестьянства, резкое расширение приусадебных участков, увеличение оплаты труда^[224]. Однако, возможно, главным деянием Маленкова в этом направлении стало перенаправление средств из индустриальной сферы (включая военную промышленность) в потребительскую, что обернулось быстрым ростом доходов населения, особенно крестьянства.

Как несложно будет заметить далее, как минимум два из четырех крупных деяний маленковской реформы были прямо повторены в «косыгинской» — восстановлены министерства и реализована крупная программа помощи селу, прежде всего за счет увеличения оплаты труда колхозников. Хотя сокращения военных расходов не произошло и цены снижены не были, доходы населения начали интенсивно расти, о чем мы подробнее будем говорить далее.

Стало быть, «косыгинские реформы» были не только прямым ответом на вызовы времени, но и переносом каких-то дискуссий и наработок сталинского времени во вторую половину 1960-х годов. Апелляция к «дискуссиям» сталинского времени тут не означает автоматически дурного. Но тем не менее это важно для понимания источников реформаторских новаций. Бериевские и маленковские административные и экономические реформы, проведенные сразу после смерти Сталина, тоже были явно заранее продуманы и проговорены, в том числе, возможно, в рамках подобных публичных и закулисных дискуссий^[225].

В частности, благодаря Григорию Попову становится понятным, почему предложения по реформе от Евсея Либермана и «харьковской группы» были выслушаны и внедрены, но сами участники группы не были допущены до процесса формирования новой реформы. Дело в том, что прогрессистская (в публицистике ее бы назвали либеральной) в политическом отношении группа, сложившаяся вокруг Никиты Хрущева, — заместитель директора Института экономики Анушаван Арзуманян и заведующий отделом ЦК КПСС, видный политэкономист Алексей Румянцев — поддерживала идею, что сокращение инвестиций в производство средств производства (то есть машиностроение и ВПК) не нужно, поскольку это обеспечивает техническое развитие и потребительского сектора. Подробнее мы об этой группе поговорим в начале третьей части книги, но в данном случае важно, что Хрущев оперся на мнение этих политэкономистов из системы образования, не имевших никакого практического опыта государственной службы, в противостоянии с макроэкономистами («госплановцами» и сотрудниками Минфина и ЦСУ), состоящими на службе у Маленкова. Политэкономисты поддерживали продолжение инвестирования в «железо» тяжелой промышленности, поскольку «харьковская» школа, к которой принадлежали Румянцев и Либерман, выросла именно на машиностроительной и горнорудной тематике. Макроэкономисты очевидным образом представляли текстильное и пищевое лобби, которое знало, что инвестиции именно в эту промышленность (довольно отсталую, несмотря на ряд существенных изменений и новаций, проведенных Микояном в 1930-е годы) позволят наиболее быстро наполнить бюджет и поднять уровень жизни, что позволило бы и далее увеличивать потребительский спрос, являющийся мотором экономики^[226].

Косыгин был, собственно, тем человеком, который в 1953–1955 годах олицетворял лобби легкой промышленности — 15 марта 1953 года он был назначен министром легкой и пищевой промышленности, то есть к нему в подчинение попало четыре прежних сталинских министерства. 7 декабря ему вернули статус зампреда Совмина, 22 декабря он был назначен председателем Бюро по промышленности продовольственных и промышленных товаров широкого потребления. Названия, но не суть его должностей менялись до декабря 1956 года, когда его уже назначили на пост первого заместителя председателя Госэкономкомиссии Совета министров СССР по текущему планированию народного хозяйства. Так началась его карьера — ответственного уже за макроэкономическое планирование в Госплане и Совмине.

Таким образом, интересы Косыгина в вопросах направления инвестиций коренным образом расходились с «харьковской группой» и суперкланом Леонида Брежнева. А вот в вопросе поиска разумного сочетания управленческой вертикали (министерств) и стимуляции активности директорского комплекса они прекрасно сочетались.

Поскольку Либерман (и стоящий за ним Румянцев) предлагал вернуться к позднесталинским управленческим практикам, когда директор завода был свободен от мелочной опеки и мог распоряжаться бюджетом предприятия, то Косыгин с этим согласился, видя в этом перспективу усиления работы не только «машиностроителей», но и предприятий легкой промышленности^[227]. Это предложение позволяло преодолеть отмеченную еще в 1953 году в отдельном докладе Госплана проблему пассивности директоров при вводе новых производств и строительстве жилья. Они отставали, а потому портили запланированные показатели роста общих темпов экономики^[228].

Собственно, неудивительно, что большинство членов Комиссии по разработке реформ к середине 1970-х были сняты со своих высоких постов и отправлены на пенсию. Косыгин продемонстрировал коллегам по Политбюро свою «группу», и ее участники в течение десяти лет были разогнаны по менее значимым постам — если не на пенсию, то заведовать кафедрами в вузах и быть старшими научными сотрудниками. Относительно удачно судьба сложилась только у Бачурина и Сухаревского — они сохранили свои посты, но не более.

Впрочем, это не означает, что все «маленковцы» находились с Хрущевым в глубоком и перманентном конфликте. Косыгин нашел себе место после отставки Маленкова — он занялся вопросом увеличения инвестиций в сферу энергетики и химической промышленности^[229]. Это тоже была «тяжелая промышленность», как настаивал Хрущев, но не столь (безвозвратное) инвестирование, как в предприятия ВПК. Наоборот, энергетика, резко развивавшаяся в 1960-е годы (мы будем говорить об этом ниже), давала возможность для роста всей экономики, а инвестиции с конца 1950-х в добычу нефти не только решали проблему топлива для моторов и электростанций, но и открывали экспортные перспективы^[230].

Одним из ключевых вопросов подготавливаемой реформы в связи с этим стал следующий: как оценить эффективность этих инвестиций и как можно хотя бы частично их вернуть в бюджет? Получается, что и предприятие, в которое вложили миллион рублей, и предприятие, в которое вложили сто миллионов, в рамках существующей экономической практики при равных или сопоставимых доходах отдавали в бюджет схожие суммы — не в процентном, а в абсолютном выражении. При учете амортизации и старения «основных фондов» (которые рано или поздно надо будет обновлять, то есть выделять дополнительные инвестиции) первое предприятие могло быть окупаемо и экономически эффективно, второе — скорее нет. Соответственно экономисты понимали, что нужен критерий для оценки объективной степени убыточности или прибыльности проекта, в том числе с точки зрения перспектив его дальнейшего финансирования. Решение этой проблемы было принято в духе предложений Либермана: предприятия должны были платить специальный налог за имеющиеся фонды — как оборотные средства, так и накопленные материальные ресурсы. Это должно было помочь им избавиться от накопленных ресурсов^[231].

Другой крупной проблемой являлось соотношение централизованного распределения основных фондов и желания предприятий накапливать их резервы. Условно говоря, предприятие брало себе столько станков и железа, сколько ему удавалось получить через Госплан и Госснаб, и держало у себя это как резервы. Участники Комиссии по этому поводу обсуждали вопрос о возможности перехода от централизованного распределения к организации оптовой торговли основными фондами (оборудованием). Этим должен был заняться Госснаб, который в итоге так и не выполнил данную задачу^[232].

Ни один аспект реформы, по словам Владимира Ситнина, не встречал такой острой реакции, как отказ от планирования производительности труда. Ранее она исчислялась делением общей стоимости произведенной продукции на число работающих, что приводило к стремлению предприятий производить наиболее дорогую продукцию, а не удешевлять ее. Особенно этому нововведению сопротивлялись «некоторые работники аппарата ЦК КПСС», которых мемуарист не называет, но в которых, например, угадываются и. о. заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС специалист-«трудовик» Владимир Гостев и его ближайший соратник, консультант отдела Юрий Белик^[233].

Реализация программы реформаторов

Новый экономический курс был озвучен на пленуме ЦК КПСС 27 сентября 1965 года в докладе Косыгина «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства»^[234]. Посвященное ему постановление пленума от 29 сентября было озаглавлено аналогично.

Для проведения реформ 24 ноября 1965 года была создана Междуведомственная комиссия при Госплане СССР Совета министров СССР по вопросам перевода предприятий на новые условия планирования и экономического стимулирования. В ее задачи входили «отбор предприятий для перевода на новую систему; разработка методических указаний; установка значений создаваемых на предприятиях фондов экономического стимулирования»^[235]. Во главе комиссии стал заместитель председателя Госплана СССР Александр Бачурин. Помимо него в комиссию вошли представители Госкомцен при Госплане СССР, Госкомтруда СССР, Стройбанка, Госбанка, Минфина, ЦСУ, а также ВЦСПС^[236].

Принципом «косыгинской реформы», по Воротникову, было сочетание централизованного руководства с расширением хозяйственной инициативы предприятий и усилением экономических рычагов и материальных стимулов в развитии производства. Для этого реформа должна была двигаться в трех направлениях: повышение научного уровня государственного планирования экономики; расширение хозяйственной самостоятельности и инициативы предприятий, укрепление хозрасчета; усиление экономического стимулирования производства с помощью цены, прибыли, премий, кредитов^[237].

В интервью Анатолий Милюков предлагает свою интерпретацию причин, по которым «косыгинская реформа» была поддержана не только сторонниками экономической либерализации, но и сторонниками плановой экономики.

Противоречивость этой его реформы была в том, что сохранялся директивный план. И вы представьте себе директора завода: вы должны были, во-первых, выполнять тот директивный план, который вам дают, а во-вторых, уложиться в эти стимулы, которые у вас на заводе. Это противоречие было невероятно сложным. Моя была задача соединить план и стимул. Сейчас уже многие смотрят на это дело как на наивное, но тем не менее я посвятил почти 8 лет жизни этому^[238].

Другим вопросом работы соратников Косыгина был вопрос цен. В реформаторскую команду Косыгина входил председатель Госкомцен СССР Владимир Ситнин, который имел свою команду, включавшую, например, директора созданного в 1966 году в рамках реформы НИИ по ценообразованию Госкомцен при Госплане СССР (впоследствии при Совмине) Юрия Яковца. Площадкой для обсуждения реформ в этой сфере был в 1960-е Научный совет по проблемам ценообразования АН СССР^[239].

В том же 1966 году было принято специальное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О мерах по обеспечению дальнейшего роста производительности труда в промышленности и строительстве», которое стало одним из первым масштабных документов, разработанных Отделом плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС. «Документ… определял задачи по ряду основных направлений: по организации работы и укреплению трудовой дисциплины, по специализации производства, по улучшению организации ремонтного дела, транспортного и складского хозяйства… по улучшению подготовки и повышению квалификации кадров»^[240]. То есть отдавая должное экономическим стимулам, партийное руководство считало необходимым дополнять их типичными для послесталинского СССР (и особенно для 1960-х годов) надеждами на научно обоснованные меры по дисциплинированию и образованию «кадров».

Основной прорыв в реформе в результате пришелся на второй пункт — расширение хозяйственной самостоятельности предприятий (то есть де-факто директоров). Ключевыми факторами для этого стали:

сокращение показателей отчетности предприятий перед вышестоящими органами, при этом главным изменением стал не отчет по количеству произведенной продукции, а объем ее продажи и полученная прибыль;

создание поощрительных фондов предприятий, куда шли отчисления от прибыли и сверхплановых доходов, прежде всего фондов развития производства и совершенствования техники (то есть инвестиций), материального стимулирования работников (путем выплаты премий и единовременных выплат по итогам года — 13-я зарплата), социально-культурных мероприятий и жилищного строительства^[241].

В сфере планирования главным достижением реформаторов было сокращение числа «директивно утверждаемых предприятию показателей» с 30 до 9. В результате остались следующие:

по производству утверждался объем реализованной продукции в оптовых ценах и выпуск важнейших видов продукции;

финансам — общая сумма прибыли, платежи в бюджет и ассигнования из бюджета, уровень рентабельности;

капитальному строительству — объем централизованных капиталовложений и ввод в действие производственных мощностей и основных фондов;

снабжению — объем поставок предприятию ресурсов, распределяемых вышестоящей организацией;

труду — общий фонд заработной платы^[242].

Все остальные показатели хозяйственной деятельности предприятия и организации устанавливали себе самостоятельно. Однако следует отметить, что, как и в других советских экономических экспериментах, сорока трем предприятиям — первопроходцам реформы был установлен льготный режим. В частности, для них по личному указанию Косыгина установили особый характер кредитования, позволяющий им получать средства из государственного банка без ограничений и при «банковской опеке» местных кредитных организаций. При этом если, например, колхозам средства с 1960 года выделялись под конкретные операции, то этим предприятиям они отдавались на «совокупную потребность» и по первому требованию, то есть фактически без обоснования.

Куда с большим размахом стали выдавать заемные средства на обновление и расширение основных фондов, стимулирование разработок научно-технического характера^[243].

Были внесены изменения в систему формирования доходов государственного бюджета. Теперь из полученной прибыли предприятия и организации вносили в бюджет плату за производственные фонды, фиксированные рентные платежи, уплачивали проценты банку по ссудам, покрывали недостаток собственных оборотных средств, производили отчисления в фонды экономического стимулирования, финансировали капитальные вложения. Остающийся после этого свободный остаток прибыли поступал в доход государственного бюджета. Для предприятий, не переведенных на новую систему хозяйствования, сохранялись прежние отчисления от прибыли. Продолжалось взимание налога с оборота^[244].

Инициаторы реформы надеялись, что перенос главного показателя с валового объема (то есть количества единиц или объема в весе) на сумму реализованной продукции приведет к росту объемов реализованной продукции предприятия и заставит уделять больше внимания улучшению ассортимента и качества продукции.

Центральным из них в публичной полемике стал «хозрасчет», под которым понималось право предприятия самому определить себе «план», исходя из своих возможностей и ресурсов. На органы планирования возлагались обязанности согласовывать планы предприятий. Фактически органы планирования в отношении предприятия становились «заказчиком», а не волюнтаристским администратором. Эта идея, впервые высказанная в прогрессивном в то время журнале «Коммунист» в 1964 году, стала если не идеологией «реформ», то долгоживущим лозунгом руководства предприятий, который обосновывал их право и возможность избавиться от грубого диктата плановых органов^[245].

Для обеспечения этого звена и предупреждения несбалансированного роста прибыли на отдельных предприятиях и в отраслях в 1966–1967 годах было принято решение о пересмотре оптовых цен и тарифов в промышленности, энергетике, грузовых перевозках, сельском хозяйстве^[246]. Выяснилось, что целый ряд базовых индустриальных отраслей (угольная, металлургическая, переработка мяса) принципиально не окупают себя, другие находятся на грани рентабельности (молочная и рыбная), в то время как в машиностроении и особенно в приборостроении наблюдалась сверхвысокая рентабельность^[247]. (Подробнее об этом см. раздел «Неэффективная ценовая политика и инфляция».)

С 1965 года на новую систему начали переводиться отдельные предприятия, с 1967 года — отдельные отрасли, в 1970 году переведенные на новые условия предприятия (41 из 49 тыс.) давали уже 93 % всей промышленной продукции и 95 % прибыли^[248]. Все это дало мощный эффект, и восьмая пятилетка — 1966–1970 годы — стала самой успешной по сравнению с двумя предшествующими и всеми последующими. Темпы роста национального дохода составили 7,2 %, производительности труда — 6,4 %, объема реализованной промышленной продукции — 9,4 %, фонда оплаты труда — 9,4 %. Прибыль по народному хозяйству в сопоставимых ценах выросла за пять лет в два раза^[249].

Рост подстегнули решения, принятые на XXIII съезде КПСС в апреле 1966 года, которые были нацелены на увеличение доли легкой промышленности (группа Б) до 43–46 % экономики с прежних 36 %. В том числе это должно было происходить за счет существенного расширения сферы услуг для населения и резкого роста объемов вводимого индивидуального жилья для горожан^[250].

На пике «косыгинских реформ» в СССР можно было публично помечтать о создании новых экономических форматов — акционерных обществ, масштабно инвестирующих в строительство инфраструктуры, пусть эти мечты и публиковались на страницах «несерьезного» (но влиятельного) сатирического журнала «Крокодил»:

Донецк, Жданов, Запорожье ревностно берутся за освоение курортов, «Азовсталь» построила домики, коммунальники готовы к походу на Азов, профсоюзы тоже не лежат в тени. Но, ах, как трудно и грустно без фондов! Совсем на мотив «Пойду в аптеку, куплю яду, аптекарь яду не дает…» То же самое с фондами. Их нет у отдельных предприятий и ведомств. А у кого они нашлись бы? У солидной подрядной организации.

Пусть не будет она обязательно комитетом. Пусть будет она акционерным обществом со смешанным капиталом и даже, черт возьми, с ограниченной ответственностью. Так сказать, «лимитед».

Не надо пугаться этих слов. Это все равно будет наш, советский «лимитед». Пусть он ищет, строит, эксплуатирует объекты и распределяет дивиденды на вложенный капитал. Часть доходов — на погашение ссуд, часть — на амортизацию, часть — на расширение. В общем, вполне по-социалистически. Потому что приедет в Гурзуф и Ялту не какой-нибудь чуждый нам мистер Твистер, а прежде всего наш трудовой люд. Капиталы, как основные, так и оборотные, будут вложены непосредственно в его здоровье, что, в свою очередь, принесет неисчислимые прибыли. Организацию можно любовно назвать по-привычному, по-родному, что-нибудь вроде «Главособспецкурэксстройбытотдых». Неважно. Лишь бы побыстрей^[251].

«Сталинист» Шелепин как союзник Косыгина в экономической реформе и «рыночник»

Неочевидным, но важным источником поддержки косыгинской реформы была группа идеологических «сталинистов»; возглавлял их влиятельный секретарь ЦК КПСС и член Политбюро Александр Шелепин, курировавший Отдел плановых и финансовых органов почти от момента его создания и до 1967 года^[252]. Кроме этого отдела, он по распределению обязанностей между секретарями ЦК КПСС с 16 мая 1966 года также курировал вопросы легкой и пищевой промышленности, торговли и бытового обслуживания, которые контролировали еще два соответствующих отдела аппарата ЦК КПСС^[253].

Все эти отделы в рамках аппарата ЦК КПСС считались вторичными по значимости и были маленькими по числу сотрудников. Назначение на пост их куратора целого члена Политбюро Шелепина, сыгравшего одну из важнейших ролей в отставке Никиты Хрущева, отражало стремление Брежнева и его ближайшего окружения минимизировать влияние влиятельного и амбициозного политика первой половины 1960-х, ближайший друг и соратник которого, Владимир Семичастный, был до 1967 года председателем КГБ. Однако назначение куратором на эти три отдела ригориста и пуриста Шелепина имело в то же время и некоторые практические основания. В 1958–1961 годах он был председателем КГБ. В 1962–1965 годах Шелепин уже в ранге секретаря ЦК КПСС возглавлял созданный им Комитет партийно-государственного контроля. Вместе со своим другом и преемником на посту главы ЦК ВЛКСМ, а затем и КГБ Владимиром Семичастным он в 1961–1963 годах громил теневых предпринимателей в торговле и легкой промышленности — в рамках специальной и мощной кампании^[254]. Отдел плановых и финансовых органов, как говорилось выше, контролировал макроэкономику и банковскую систему. Отделы легкой и пищевой промышленности, торговли и бытового обслуживания контролировали сферы, которые в наибольшей степени были коррумпированы (в том числе за счет активной работы теневиков под вывесками государственных предприятий) и работали с оборотом наличных средств населения. За счет этой наличности пополнялась банковская система, выплачивались зарплаты всем работникам, занятым в советской экономике.

В конце 1950-х — начале 1960-х годов Шелепин при поддержке Никиты Хрущева протолкнул в высшие эшелоны власти целое поколение комсомольских функционеров. Большинство из них были молодыми фронтовиками. Позднее они получили название «группа Шелепина» и были преимущественно отстранены от должностей в партийных структурах в 1967–1973 годах, перейдя на работу в государственные органы.

Николай Месяцев — один из немногих остающихся в живых членов «шелепинской группировки» (отрицающий ее существование, но, по многочисленным свидетельствам, входивший в группу ее лидеров) — в недавнем интервью заявил:

Когда Брежнев, Суслов, Кириленко, Устинов, Тихонов, Черненко и иже с ними увидели и поняли, что молодые, даже находясь в положении загнанных, все же переросли их и в знаниях, и в опыте, а потому в состоянии дать новый здоровый импульс развитию страны, то они, обладая несравненным опытом в политических играх, прибегли к известному иезуитскому приему: отправили большинство из них на укрепление «дипломатического фронта» — подальше от Родины, от народа… Перед мысленным взором проходит целая плеяда перспективных политиков. Первым убрали с поста секретаря Московского горкома Николая Егорычева после его критического выступления на Пленуме ЦК. Затем сняли Владимира Семичастного с должности председателя КГБ. После были освобождены зав. отделом [пропаганды] ЦК Владимир Степаков, лидер ленинградских коммунистов Василий Толстиков, украинский секретарь [ЦК КПУ] Василий Дрозденко, Николай Родионов из Челябинска, Каюм Муртазаев из Бухары, Георгий Тер-Газарянц из Армении, Дмитрий Горюнов — гендиректор ТАСС, Рафик Нишанов — секретарь ЦК из Узбекистана… Позже вывели из состава Политбюро Александра Шелепина… Кого в глубинку, кого в дипссылки^[255].

Многие из сторонников Шелепина в первой половине 1960-х работали в двух тогда существовавших Отделах пропаганды аппарата ЦК КПСС (общесоюзном и по делам РСФСР)^[256]. Некоторые из этих людей в дальнейшем вернулись в центральный партийный аппарат, заняв в 1980-е годы посты членов Политбюро и руководителей основных идеологических ведомств (Александр Яковлев, Егор Лигачев, Борис Стукалин)^[257]. Но были и десятки других, работавших в самых разных отраслях, в том числе в реальной экономике, как, например, Александра Бирюкова, ставшая при Горбачеве секретарем по легкой промышленности аппарата ЦК КПСС, а затем и зампредом Совета министров СССР^[258].

По утверждению типичного «шелепинца», министра торговли РСФСР в 1972–1988 годах Всеволода Шиманского, Шелепин и как минимум некоторые из его единомышленников были сторонниками восстановления экономической ситуации, которая существовала в позднесталинское время. Тогда централизованное государственное производство дополнялось работой мощного частного сектора, то есть кооперативов (артелей) и «частников» (надомных мастеров, мастеров по ремонту), покупавших патенты^[259]. Шиманский — сын раскулаченного крестьянина, вместе с семьей был сослан на Север и чудом выжил, прожив большую часть жизни под чужой фамилией, принятой в ходе бегства из ссылки. Говоря о планах Шелепина, он свидетельствует:

Однажды он [Шелепин] собрал нас, речь шла о развитии инициативы. Сапоги отремонтировать — надо куда-то идти, чай попить — только в гос. кафе. Едешь в поездке, тоже поесть не купишь. Почему не дать на таких участках проявить себя частникам? Пусть берут лицензию, платят налоги. После перекинулись впечатлениями: «Возврат к капитализму». Зациклены мы были на идеологии, чего греха таить. Очень скоро Шелепина сняли. Теперь считаю, что параллельно с государственной, вполне могла существовать и частная торговля^[260].

Возможно, о том же разговоре в интервью историку Леониду Млечину свидетельствовал друг детства и выдвиженец Шелепина Валерий Харазов (в 1961–1967 годах — инструктор Отдела организационно-партийной работы (Орготдела) аппарата ЦК КПСС, в 1979–1985 — первый зампред Комитета народного контроля СССР):

Он был сторонником того, чтобы открыть частные парикмахерские, часовые мастерские. Считал глупостью ликвидацию промкооперации…^[261]

И Косыгин, если верить свидетельству бывшего начальника Ставропольского УКГБ Эдуарда Нордмана, в минуты откровенности (не свойственной ему в целом) говорил о том же:

— Почему мне в 1965 году не дали провести экономическую реформу? — Видно, мучил его этот вопрос. — В стране появились бы в достатке одежда, обувь, продовольствие. Мы после нэпа лишились мастеров — портных, сапожников. Хороший портной — это как талантливый художник. Его за один день не подготовишь. Где сегодня хороший костюм сшить? Мне-то сошьют в кремлевской мастерской. А другим? Раньше в Москве на каждом углу сидел сапожник в будке. Мелкий ремонт, почистить обувь за копейки — пожалуйста. Пирожки горячие на каждом углу предлагали. А мне возражали: подорвем твоей реформой устои социализма. Это частник-портной подорвет устои? Бред какой-то…^[262]

Через несколько лет их разговор повторился, когда Нордман уже работал в Германии и Косыгин произнес аналогичную сентенцию:

Вы представляете, как были обустроены сибирские тракты? На постоялых дворах чисто и уютно. Хорошо, сытно кормили в придорожных трактирах. Не хуже, а лучше, чем в немецких гаштетах. Человек должен каждый день иметь возможность попить пивка, чайку в недорогом кафе. Алексей Николаевич искренне сожалел, что не сумел осуществить перестройку потребкооперации и довести ее до европейского уровня^[263].

Речи Косыгина хорошо коррелируются с его биографией. До прихода в систему легкой промышленности он получил образование как организатор кооперативной торговли и в 1920-е годы за четыре года сделал карьеру в системе сибирской кооперации, начав с позиции рядового инструктора городского отдела и достигнув поста заведующего плановым отделом Сибирского краевого союза кооперации. Там же он женился на дочери крупного сибирского купца, которая всю жизнь была его советником, особенно по «кадровым вопросам»^[264].

Собственно, и Горбачев, чья карьера началась при Шелепине (когда тот уходил с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ, будущий генсек был первым секретарем Ставропольского горкома комсомола) и развилась при его преемнике и ближайшем сподвижнике Владимире Семичастном, говорит на ту же тему похожими словами:

После войны начали развиваться промышленные кооперативы, особенно полезные там, где государственные предприятия мало что делали, — в мелком производстве, услугах населению, коммунальном хозяйстве. Многие изделия промкооперации пошли и на экспорт. Но именно эту подвижность, гибкость, относительную (!) хозяйственную и финансовую самостоятельность не захотела принять система, промкооперация была ликвидирована решением союзного центра^[265].

Был ли Горбачев в «группе Шелепина» — открытый вопрос. Если утверждение его первым секретарем горкома Шелепин еще мог и не подписывать лично, то утверждение первым секретарем крайкома ВЛКСМ не могло обойтись без встречи с Семичастным. Что странно, крупный комсомольский функционер Горбачев в своих весьма подробных мемуарах не вспоминает ни словом ни их, ни практически никого из руководителей ЦК ВЛКСМ или сотрудников аппарата этой организации.

Единственное исключение он делает для «старого товарища по комсомолу» Каюма Муртазаева (секретаря ЦК ВЛКСМ по союзным республикам), у которого в 1970-е побывал в гостях в Бухаре, где тот занимал пост первого секретаря обкома партии^[266]. Муртазаев входит в приведенный выше не очень длинный список «шелепинцев», несправедливо снятых с партийных должностей, который составил Месяцев^[267]. Эдуард Нордман в своих воспоминаниях утверждает, что Горбачев однозначно не входил в группировку, поскольку он сам в 1966 году предлагал Семичастному его кандидатуру на пост председателя краевого УКГБ, и тот с негодованием ее отверг^[268]. В 1970 году он пересказал эту историю ставленнику Брежнева в КГБ Семену Цвигуну, и это послужило Горбачеву пропуском в сообщество преданных лично Генеральному секретарю людей^[269].

Однако общая тональность заявлений Горбачева и его однозначная настроенность на борьбу с брежневским наследством и окружением позволяют говорить, что он, возможно не будучи членом группы, впитал круг идей и подходов, которые исповедовало поколение комсомольских функционеров времен Шелепина и Семичастного.

Горбачев к тому же утверждает, что нашел общий язык с Косыгиным на основе поддержки его реформ в целом, хозрасчета и сочувствия материальным способам стимулирования в частности. Он приводит на сей счет серию эпизодов, когда обсуждал с премьером заработки и трудолюбие корейских огородников-арендаторов в Ставрополье, практику передачи главным врачам больниц (в некоторых случаях) права самим назначать зарплаты персоналу исходя из суммарного фонда зарплаты и производительности труда на предприятиях^[270].

То, что идеи внедрения западных и рыночных моделей в советскую экономику бродили у членов группировки, подтверждает и интервью с еще одним «шелепинцем» — Борисом Руновым, бывшим сотрудником Сельскохозяйственного отдела аппарата ЦК КПСС. После годичной командировки в США, куда он в начале 1960-х годов был послан в числе группы фронтовиков — комсомольских функционеров (включая будущего члена Политбюро Александра Яковлева), он вернулся в СССР с идеей передачи ему в ведение одного крупного колхоза или совхоза на юге России. Его он рассчитывал преобразовать в высокоэффективное аграрное предприятие по типу таких, какие он увидел в штате Айова, где проходил стажировку. Однако после того, как он заявил, что для этого ему надо уволить подавляющее большинство сотрудников и делать работу с оставшимися 10 %, его кураторы в ЦК КПСС остановили дальнейший разговор. Вместо поста директора Рунов получил место инструктора сектора, курирующего аграрные научные и образовательные учреждения в Сельскохозяйственном отделе аппарата ЦК КПСС. В начале 1970-х он в должности заместителя министра сельского хозяйства СССР стал ключевым переговорщиком по торговле зерном с советской стороны на переговорах с США и Канадой^[271].

Шелепин, лишенный в 1967 году должности в аппарате ЦК КПСС, а после 1978 года выведенный из Политбюро, в своих внеэкономических воззрениях был куда ближе к Косыгину, чем к Брежневу^[272]. Например, он поддерживал инициативы премьер-министра по примирению с Китаем — это был вопрос, важнейший для советской политики второй половины 1960-х^[273], — и сходился с ним на необходимости возвращения в официальную риторику понятия «классовой борьбы» взамен концепции «мирного сосуществования», когда речь шла о взаимоотношениях с Западом^[274].

Тот же Николай Месяцев, который на пике карьеры во второй половине 1960-х был председателем Гостелерадио СССР и, по его словам, не просто был вхож к Косыгину, но и «стал приглашаться на более обстоятельные вечерние беседы в кремлевский кабинет», заявил спустя годы:

Думаю, что трагедия Косыгина как политика состояла в том, что он многое видел, понимал, но не предпринимал решительных мер к тому, чтобы восстать против негативных, уродливых, чуждых социализму явлений, в том числе в верхних эшелонах власти^[275].

Контакты и взаимные симпатии Косыгина и членов «шелепинской группировки» были одной из причин прохладного отношения Генерального секретаря к председателю Совета министров^[276]. Отношения Брежнева с Косыгиным в течение 1965–1980 годов были напряженными, но рабочими. Вместе с тем, как справедливо отмечает Сюзанна Шаттенберг, они были соратниками по реформам и в публичных выступлениях. В частности, на финальных годовых пленумах ЦК КПСС они распределяли между собой роли. Брежнев строго спрашивал с правительства и отдельных министров в сфере реальной экономики (но никого не наказывал), а Косыгин и его министры рапортовали не только о достижениях, но и о недостатках^[277].

Однако часть идей по «либерализации» (так было записано в записных книжках Брежнева) дошла и до Генерального секретаря. В середине 1968 года он, планируя общие экономические реформы, вписал туда после слова «либерализация» не только идею снизить цены на масло и повысить цены на коньяк и вина, но и несколько замечаний «бытовые услуги населению химчистка — стирка — ремонты, пошивка (инвалиды)», «о ценах на лес — стройматериалы для населения», «О привлечении пенсионеров к работе — особенно в сфере обслуживания»^[278]. Все это можно трактовать как весьма слабые, но попытки задействовать дополнительные ресурсы экономики на рыночной основе, привлекая те группы, которые оставались в тени магистральных интересов советской элиты. Инвалиды и пенсионеры рассматривались как трудовой ресурс в сильно коррумпированной и мало подконтрольной государству и налоговой системе сфере бытового обслуживания. Продажа стройматериалов для населения, чтобы развивать активно расширяющийся дачный сектор и обновлять жилой фонд, находящийся в фактической частной собственности (городской «частный сектор» и сельские дома), была другой либеральной и экономически эффективной мерой, выводящей важные ресурсы (стройматериалы) из-под контроля государственных организаций, ибо государственные строительные организации были готовы поглотить любые дополнительные объемы.

В Отделе плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС, который был сформирован при прямом участии Шелепина, тоже были участники его группы, такие, например, как заведующий сектором труда Леонид Костин^[279]. Позднее, в конце 1970-х, он как первый заместитель Государственного комитета по труду станет начальником Шелепина, который будет назначен на невысокую должность начальника одного из управлений комитета. Именно Костин в своих мемуарах, единственный среди группы «старших» по возрасту сотрудников отдела, четко обозначит положительное отношение отдела к реформам и даже будет утверждать, что торможение реформ проводилось другими отделами аппарата ЦК КПСС для «сдерживания растущего авторитета… Косыгина»^[280].

И здесь мы снова возвращаемся к распределению экономических сфер между Брежневым и его клиентелой и Косыгиным и его союзниками. После перемещения Шелепина в 1967 году в ВЦСПС (то есть ослабления Косыгина) курируемые им отделы оказались разделены между разными секретарями ЦК КПСС. Отдел плановых и финансовых органов и Отдел торговли и бытового обслуживания перешел под контроль члена Политбюро Андрея Кириленко. Отделы легкой и пищевой промышленности перешли в ведение Федора Кулакова — как секретаря по сельскому хозяйству, который, как говорилось выше, был креатурой и выдвиженцем Брежнева^[281]. Как у них пошли дела, мы поговорим ниже.

Причины сворачивания «косыгинских реформ»

В 1972 году большая комиссия аппарата ЦК КПСС провела проверку одного из флагманов или даже «эталона» косыгинских реформ — Минского тракторного завода, крупного предприятия, на котором работали 28 тыс. человек^[282]. На тот момент его возглавлял Николай Слюньков, будущий глава Экономического отдела аппарата ЦК КПСС (1987–1988) и секретарь ЦК (1987–1990). Объемы производства и численность работающих на заводе постоянно и быстро росли. По мнению авторов составленного по итогам проверки документа, успехов удалось добиться за счет комплекса мер как морального, так и материального характера^[283].

Оставляя в стороне описанные в тексте и трудно проверяемые с точки зрения результатов формы политического контроля и давления, можно отметить более очевидные факты: рост числа персонала с незаконченным высшим и средним образованием, мощную селекцию среди вновь поступивших на завод и активную динамику увольнений с него, а также эффективные, по всей видимости, экономические меры. На предприятии на уровне цехов были созданы фонды материального стимулирования работников, а те, кто не выполнял нормативы или прогуливал работу, лишались премий, путевок в санатории и подвергались другим мерам наказания. Кроме того, вводились меры материального поощрения конкретных цехов за ритмичность поставок.

При этом реформы не решили кардинальных проблем предприятия. Условия труда там оставались плохие, производительность не росла нужными темпами, поскольку уровень автоматизации операций оставался низким. Ожидаемого освоения новой модели трактора не произошло из-за ошибок и недоработок руководства и инженеров предприятия. Проще говоря, несмотря на увеличение объемов производства и, как следствие, прибыли, предприятие не делало достаточных инвестиций в развитие и тем более в социальную инфраструктуру на своем производстве. Рабочие по-прежнему не имели достаточного количества мест в столовой, душевых (менее половины от необходимого) и даже шкафчиков в гардеробах. Те, кто в ЦК КПСС отправлял комиссию на проверку, посчитали этот обзор настолько важным, что рекомендовали вызвать парторга предприятия в Москву с докладом^[284].

Постфактум воспоминания о реформе были ярче и позитивнее. Так, министр электротехнической промышленности в правительстве Рыжкова Олег Анфимов уже в 2000-е годы вспоминал о временах своей юности и работы на Рижском электромашиностроительном заводе. Там он в начале 1970-х прошел путь от начальника цеха до заместителя директора предприятия по экономике:

Катализатором многих изменений к лучшему в те годы считаю так называемую «косыгинскую» реформу, не до конца осуществленный план перехода на новую систему планирования и экономического стимулирования труда. Начавшийся здоровый процесс изменить уже было невозможно. Семидневная рабочая неделя^[285], ввод показателя прибыли, освоение новой техники, премии за хорошую работу — все это были новые реалии нашей жизни. Завод стал расти, появилась заинтересованность в результатах труда, люди заметили перемены в социально-бытовом секторе, были построены дома быта, детские сады, пионерские лагеря, легче решались проблемы жилья, торговли и т. д.^[286]

Вторит ему завсектором гидроэнергетики и тепловых станций аппарата ЦК КПСС (1983–1991) Алексей Марчук, который во второй половине 1960-х был главным инженером комбината «Братскжелезобетон» при строительстве комплекса Братской ГЭС и возводимых вокруг нее промышленных предприятий:

когда я стал главным инженером, мы там провели такую реконструкцию, на конвейерную технологию, новая серия домов. Тогда косыгинская реформа пошла — удивительно мы рванули. Потому что были у предприятия средства, и мы сразу построили для себя два дома больших и всех сразу обеспечили жильем рабочих. Потом, к сожалению, это все заглохло. Если бы эта реформа прошла, мы бы сейчас были далеко от Китая^[287].

Как говорилось выше, формально, по официальным данным, к концу 1970 года на новую систему планирования и экономического стимулирования было переведено более 41 тыс. промышленных предприятий, производивших 93 % общего объема продукции и приносивших свыше 95 % прибыли промышленности СССР^[288]. Для закрепления успеха 13 октября 1969 года было издано постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР № 822 «О мерах по совершенствованию и удешевлению аппарата управления», по которому все министерства и ведомства СССР должны были сократить управленческие штаты у себя и во всех подведомственных организациях и на предприятиях. В масштабах страны это были сотни тысяч человек, в первую очередь управленцы и специалисты без профильного образования^[289]. Однако, с точки зрения советских макроэкономистов, ситуация была не столь радужной.

Выявились четыре основные проблемы.

О первой из них вспоминает заместитель начальника сводного отдела народно-хозяйственного планирования Госплана СССР Евгений Иванов (работавший на разных должностях в этом ведомстве с 1963 года), ссылающийся на своего начальника Николая Байбакова:

Неправильно был решен вопрос о разграничении функций центральной власти и мест. В результате средства, составляющие доходную часть государственного бюджета, ушли на предприятия, а расходы остались за государством. Возникли трудности со сбалансированием бюджетов 1967–1968 годов. Пришлось пойти на заимствование средств для покрытия расходов госбюджета из фондов предприятий^[290].

О том же говорит и руководитель Российской республиканской конторы Госбанка СССР (1960–1973) и горячий в целом сторонник реформы Михаил Зотов:

Наши директора шли на самые различные ухищрения, чтобы уменьшить доходы, направляемые в бюджет, и тем самым увеличить долю прибыли, идущую на повышение зарплат и премий. Делалось это за счет занижения планов^[291].

Помощник Косыгина Игорь Простяков упоминает, что из-за строительства предприятиями на заработанные средства дополнительной социальной инфраструктуры не только пошел рост незавершенного строительства, на которое не хватало специфических материалов (об этом ниже). Обслуживание новой инфраструктуры стоило предприятию средств, а потому началось увеличение затрат на рубль товарной продукции.

Авторы очерка о реформе в Горьковской области, рассказывая о разрастании социальной инфраструктуры вокруг некоторых предприятий, упоминают, что те в рамках реформы стали давать квартиру после трех лет работы в литейном или кузнечно-прессовом цехе, куда люди не стремились устроиться на работу в силу тяжелых условий труда. И желающие там работать тут же появились^[292]. То есть раздача квартир сотрудникам после краткого периода работы оказалась более выгодным для предприятий способом привлечения на работу, чем повышение зарплат или улучшение условий труда, в том числе смены оборудования. Среднюю стоимость квартиры в этот период можно консервативно оценить в 10 тыс. рублей. Это значит, что за три года средние расходы предприятия на «добавку» к зарплате работника этого цеха составляли бы 277,7 рубля. То есть это как минимум вдвое увеличивало расходы на оплату его труда.

В этот период рост социальных расходов предприятий в год стал составлять от 0,2 до 0,9 %, что вызывало «непонимание» и критику^[293]. Впрочем, думается, вполне обоснованную, поскольку в таком достаточно резком повышении можно было «спрятать» какие угодно расходы — начиная от строительства и оплаты эксплуатационных расходов объектов, полезных для местных сообществ (более мощного водопровода или линии электропередачи для нужд поселка, где находился завод), и заканчивая оплатой профессиональных футболистов в заводской команде и бани «для начальства» с соответствующими угощениями.

Насколько можно судить по свидетельству тесно общавшегося с Косыгиным в этот период Николая Месяцева, Политбюро в ответ решило забрать прибыль под свой контроль, пустив ее в государственный бюджет.

К концу 1967 года наступил резкий спад в настроении. …Поинтересовался состоянием здоровья, но премьер глухо произнес, стоя у окна: «Наверное, мне пора уходить отсюда… Экономическая реформа дальше не пойдет, она обречена. Принято решение Политбюро о том, чтобы почти вся прибыль предприятий, в том числе и сверхплановая, изымалась „в порядке исключения“ в госбюджет. Наговорил, наобещал, что реформа — это путь экономического развития путем стимулирования инициативы и заинтересованности трудящихся в результатах своего труда. А на деле — болтовня…»^[294]

Академическим языком об этом говорят авторы наиболее подробного современного исследования, посвященного реформам:

Интенсивные ассортиментные сдвиги, связанные с укреплением в ходе хозяйственной реформы элементов самостоятельности предприятий и установлением зависимости материального стимулирования от объема полученной прибыли и уровня рентабельности, привели к очень высоким (можно даже сказать, непомерно высоким) темпам роста прибыли по народному хозяйству. Они составляли в среднем по переведенным на хозрасчет предприятиям в 1966–1967 годах 122–124 %. В целом же по народному хозяйству масса прибыли увеличилась за 1966–1970 годы в 2,35 раза при росте валового общественного продукта только в 1,42 раза. Такой обгон связан во многом с тем, что для ликвидации малорентабельности «освободившиеся» предприятия активно применяли скрытый рост цен, заменяя старые товары новыми, чуть-чуть улучшенными, но заметно более дорогими.

Параллельно росту объемов полученной прибыли росли и номинальные доходы трудящихся. Средняя заработная плата рабочих и служащих увеличилась с 1965 по 1970 год с 96,5 до 120,0 руб., оплата человека-дня в колхозах выросла на 46 % — с 2,68 до 3,90 руб. Одновременно увеличились выплаты пенсий. В 1968 году был законодательно увеличен в пять (!) раз минимум заработной платы. Денежные доходы населения выросли в 1965–1970 годах на 57 %, а вклады населения в сберегательные кассы увеличились в три раза — с 19 720,6 до 56 599,9 млн руб.^[295]

То есть, по их мнению, основной причиной приостановки реформирования стал разгон инфляции за счет завышения предприятиями цен и перекачки полученных средств в фонд заработной платы^[296].

Не брезговали предприятия и откровенной «туфтой», то есть крупными приписками якобы проделанных объемов работы. Так, в 1968 году вскрылась крупная афера в подконтрольной лично Косыгину сфере капитальных инвестиций в предприятия легкой промышленности. Предприятия треста «Легпромстрой» Главного управления капитального строительства Министерства легкой промышленности РСФСР приписывали себе объемы строительства, производимые другими предприятиями того же главка (порой в четыре раза больше собственных), чтобы получить больший процент отчисления в фонд заработной платы и раздать эти деньги в форме премий руководству, а также расширить свои штаты и повысить себе «категорию» учета (что, по всей видимости, вело к повышению зарплат руководства, улучшению снабжения и т. п.). Обнаружившая этот факт проверка Минфина, хотя и вызвала серию добровольных переходов на другую работу, не привела ни к возвращению незаконно полученных премий, ни к возбуждению уголовного дела^[297].

Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и позицию ортодоксальных «идеологических жрецов», которые были недовольны существенным ростом зарплат у отдельных работников на фоне низких зарплат у их коллег.

Анатолий Милюков, заседавший в штабе реформы, говорит о том, что реформа была остановлена во многом потому, что оказалось невозможным установить для каждого предприятия индивидуальные параметры экономической деятельности, в рамках которых был бы баланс между «планом» и границей допустимых возможностей для заработка. По его мнению, центральные и местные партийные органы были шокированы быстрым ростом премий и зарплат у руководителей предприятий, хотя директора предприятий могли выполнять план (и даже улучшать качество и расширять номенклатуру продукции, как в щекинском эксперименте с крупным химическим предприятием) просто за счет налаживания более эффективной работы и радикального сокращения персонала^[298].

Инструктор Отдела машиностроения ЦК КПСС Владимир Чугуев в 1967 году входил в группу аппарата ЦК КПСС, направленную в г. Таганрог Ростовской области для анализа проводившихся реформ^[299]. Подготовленный группой документ «Новая система планирования и экономического стимулирования хозяйства» был благожелателен к результатам реформ, в первую очередь потому, что, по словам Чугуева, лично обследовавшего крупные заводы в Таганроге, зарплаты людей понемногу постоянно росли в силу повышения производительности.

Однако Суслов увидел в документе, что зарплаты отдельных работников выросли в 2–3 раза, и не дал возможности обсуждать этот документ на Секретариате ЦК КПСС в течение полугода до тех пор, пока «наверху» не сформировалось мнение о том, что подобная практика нежелательна^[300]. Документ пошел в дело весной 1968 года, то есть спустя максимум три года после начала реформ, когда Секретариат ЦК КПСС рассмотрел вопрос в том ключе, что в результате созданной системы премирования директора получают слишком много по сравнению с рабочими^[301]. О том, что Суслов постоянно интересовался ценами и социальными вопросами, а также хорошо разбирался в экономической ситуации, свидетельствует и заведующий Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Борис Гостев, которому часто приходилось бывать у него для обсуждения этих тем^[302].

Проблемой было и собственно производство товаров в ходе этой реформы. Понятие «ассортиментного сдвига» описывало нежелание предприятий производить дешевую продукцию, которая вытеснялась более дорогой. Если ассортиментный сдвиг произвести не удалось из-за строгости плановых и контрольных органов, то погоня предприятий за прибылью оборачивалась потерей качества продукции.

Согласно специальному докладу Госплана (1975), пищевые производства в девятой пятилетке активно наполняли свою продукцию (в частности, мясные продукты) суррогатами типа крахмала или растительного белка (то есть на практике соей), что позволяло увеличивать объем производимого и соответственно продажи. Доклад, представленный первым заместителем Байбакова Виктором Лебедевым^[303], не был даже дослушан на заседании Президиума Совмина, поскольку вызвал нервную реакцию Косыгина и его замов. Все его экземпляры на следующий день были изъяты и уничтожены. Аппарат ЦК тоже вернул свои экземпляры в Госплан, и текст не дошел даже до Секретариата ЦК^[304].

Третьей проблемой стала нереалистичность надежд на то, что предприятия смогут сами заключать договора и твердо их исполнять^[305]. Помощник Косыгина Юрий Фирсов писал об этом так:

Каждое министерство стремилось «вытянуть» выполнение плана в общих стоимостных показателях по отрасли в целом, относя те виды продукции, по которым план оказывался невыполненным, к категории «определенных недостатков». Между тем в эту категорию почти всегда попадали те или иные виды продукции, из числа ста двадцати наиболее важных, что вело к срыву производственных программ многих предприятий. В первой половине семидесятых годов… Алексей Николаевич в порядке развития реформы предложил, чтобы любое министерство или предприятие несло ответственность перед заказчиками за невыполнение договорных обязательств, и настаивал на введении финансовых санкций в отношении нарушителей договоров. Но это не устраивало многих министров и особенно директоров предприятий, которые сумели заручиться поддержкой ЦК и, возможно, самого Брежнева и смогли отстоять свои вольности, выхолащивая тем самым хозяйственную реформу^[306].

Фирсов не пишет об этом прямо, однако можно предположить, что в погоне за прибылью предприятия начали выполнять выгодные заказы, а не удовлетворять потребности привычных и входящих в их прежние (предписанные Госпланом и санкционированные министерствами) производственные цепочки смежников. Соответственно смежники, не получая необходимых материалов и деталей, не могли выполнить свои планы, что с позиции «Москвы» было не только плохо в отношении невыполнения планов, но и вело предприятия-смежники к потере прибыли — что в свою очередь подрывало отношение к реформам.

О четвертой крупной проблеме упоминает сторонник реформ и первый секретарь обкома на момент их проведения Виталий Воротников. Предприятия не только переводили прибыль в фонды материального стимулирования, но и с подачи местных руководителей стали тратить ее на нужды, говоря современным языком, «местных сообществ», то есть на строительство транспортных, социальных и культурных объектов, на финансирование которых у местных властей не было средств и фондов материальных ресурсов (стройматериалов, оборудования)^[307].

Александр Русанов в интервью показал, как это делалось. Будучи в 1964–1966 годах парторгом Балашихинского литейно-механического завода Московской области, он вместе с директором добился его включения во вторую очередь предприятий, на которые распространились положения хозяйственной реформы. Проведя предложение о реформировании через общезаводское собрание, Русанов получил приглашение на курсы экономической учебы, которые проводились в рамках реформы Московским совнархозом^[308]. Затем он стал первым секретарем Балашихинского горкома партии (1967–1969) и стал обустраивать город, пользуясь появившимися в ходе реформы возможностями:

У нас был трест строительный. Они стояли у нас на партийном учете, а тогда к кому приписан на партийном учете, те командуют этими трестами и СМУ. <…> …Он [трест] и занимался строительством в районе и школ, и домов. Кроме того, заводы имели и свои [строительные подразделения]. Мой завод имел свое СМУ и сам себе строил и детские сады, и школы, и жилье. Этот трест строил [для завода] «40 лет Октября», когда там развивали атомное и кислородное производство. Но столько было заказов, что трест не успевал. И тут я, что называется, изнасиловал директора завода… <…> А я ему говорю: «Владимир Михайлович, приезжай к Демину — это мой (бывший, где Русанов был парторгом. — Н. М.) завод — и поучись, как развивать хозспособ. Начинай строить сам». И он завел СМУ, начал тоже строить жилье у себя. Таким образом, сами себя обеспечивали строительством всего того, что необходимо было и по линии производственных мощностей, и по линии соцкультбыта^[309].

Михаила Горбачева в сентябре 1966 года избрали первым секретарем Ставропольского горкома КПСС:

Как раз… городской Совет утвердил генеральный план развития Ставрополя на 25 лет, предусматривавший реконструкцию центра и освоение новых свободных территорий… Вечный вопрос: где взять деньги на реконструкцию и строительство? Помимо весьма ограниченных общегосударственных, централизованных источников финансирования их могли дать только городские промышленные предприятия^[310].

Бывший второй секретарь Курганского обкома, а также сотрудник аппарата ЦК КПСС Анатолий Сенников рассказывал:

[В 1970 году] когда меня туда (в Курган на работу из аппарата ЦК КПСС. — Н. М.) везли, самолет летел 6 часов с посадкой в другие города. Посадили — деревянный аэровокзальчик, не пройдешь его в ботинках. Приехал — дождь прошел, никак. Поэтому, когда я стал возглавлять, мы решили аэровокзал тут же построить, полосу удлинить, сделали 1800 метров в длину, стали принимать большие самолеты. …Проект выбрали, мы с оборонными заводами договорились и добавили [денег], прекрасный, хороший аэровокзал построили, взлетную полосу сделали^[311].

Подобная тактика региональных руководителей была эффективна не только для решения их повседневных проблем (в том числе комфортных полетов в Москву). Она могла способствовать новому витку их карьеры. Так, за активное строительство в регионе дорог с твердым покрытием — таким же примерно способом, как и аэропорт, — и хорошие урожаи Сенников в 1975 году был возвращен в Москву и с повышением к прежней должности назначен заведующим сектором Орготдела ЦК КПСС. Русанов в 1969 году перешел на должность заведующего отделом промышленности обкома партии, потом стал вторым секретарем обкома. Удачно сложилась карьера и у Горбачева.

1969-й: конец «косыгинской реформы»

«О фондах предприятий — забирают», — констатируется в записной книжке Брежнева уже в феврале 1967 года^[312], когда, возможно, были подведены итоги двух лет реформы. Еще раньше в январе того же года в книжках содержатся записи «о ширпотребе — отдельные заводы снимают предметы народ. потребления», «о нарушении кооперации в промышленности»^[313]. Их можно трактовать как сигналы о начавшемся дисбалансе в промышленности, вызванном предоставленными руководителям предприятий правами.

Судя по записным книжкам Брежнева, он в середине 1968 года стал считать, что объемы капитальных вложений надо снижать, поскольку стала заметна тенденция — республики занижают производство и одновременно стремятся получить больше средств. В то время его собственные пожелания были совершенно определенны: «производство надо увеличить — капитальные вложения сократить. Освоение введенных мощностей — это наш резерв». Как можно понять его мысли, это должно было реализовываться в следующей последовательности: «Технический прогресс — внедрение новой технологии — новых изделий»^[314]. При этом даже в подшефном ему сельском хозяйстве он намечал: «снизит % [жителей, работников] на селе — механизация повыш[ение]. производ[ительности]. труда к этому мы должны идти и видеть этот процесс»^[315].

28 ноября 1969 года на специально организованном Политбюро в Кремле совещании первых секретарей региональных комитетов партии, председателей республиканских правительств и председателей облисполкомов Брежнев поставил вопрос о серьезных нарушениях в расходовании государственных средств не по назначению. В первую очередь это касалось строительства административных, спортивных, культурных и развлекательных зданий, которые возводились на средства предприятий вопреки ранее утвержденному плану. Речь шла о гигантских объемах незапланированного строительства — 1800 административных зданий, 834 дворца культуры, 380 стадионов, 29 цирков, огромный комплекс бань в Алма-Ате, шикарный ресторан, возведенный в море, в 500 метрах от берега в Баку^[316]. Фактически это совещание, выразившее невысказанный упрек системе государственной власти от лица партийной (поскольку именно система государственных органов была инициатором многих этих строек), означало конец «косыгинских реформ».

Тем самым, добавим мы, повторилась ситуация пятилетней давности, когда совнархозы, то есть де-факто группы предприятий разных отраслей, действующие на одной территории и сплотившиеся вокруг региональных органов государственной власти, интенсивно отчуждали средства предприятий на решение все тех же вопросов развития транспортной, социальной и культурной инфраструктуры^[317].

Шаттенберг на основе текстов историка Роя Медведева (имевшего в начале 1970-х своих информантов в аппарате власти) и некоторых западных правительственных источников пишет о том, к чему привела брежневская речь 28 ноября 1969 года с критикой «хозяйственной реформы». Согласно версии Медведева, Суслов, Шелепин и Кирилл Мазуров (первый заместитель председателя Совета министров СССР, член Политбюро) подготовили документ, в котором критиковали речь Брежнева как несогласованную и предлагали обсудить ее на мартовском пленуме 1970 года. Однако Брежнев отказался проводить пленум и уехал на военные маневры в Белоруссию, где присутствовал и министр обороны. После его возвращения Суслов якобы сумел «лизоблюдством» вернуть расположение Брежнева, а в отношении остальных участников несостоявшегося протеста Генеральный секретарь применил репрессии. Они были окончательно удалены от реальных дел, а Политбюро было существенно расширено за счет ставленников Брежнева^[318].

Возможность участия в защите «косыгинских реформ» Суслова вызывает большие сомнения. По приведенному выше свидетельству Чугуева, тот относился к ним критически. Маловероятно и то, что он после подобного демарша сохранил бы за собой неофициальную позицию второго секретаря ЦК и фактического руководителя аппарата ЦК КПСС. Однако и Шелепин, и Мазуров вполне могли попытаться поставить Брежнева на место.

Близкий соратник Косыгина, управляющий делами Совета министров СССР Михаил Смиртюков в своем интервью привел, не указывая даты, интересное описание «разбора полетов» после возвращения Брежнева из отпуска (дело происходило в столовой Политбюро). Его туда позвали, по его мнению, для того, чтобы он видел, как Брежнев обеспечивает свое доминирование. Он вошел в момент, когда нетрезвый Косыгин предъявлял Брежневу претензию — что тот развел в аппарате ЦК КПСС слишком большие отраслевые отделы. Однако для нас в контексте этого раздела важно другое:

Когда он [Брежнев] уезжал, Суслов, который обычно вел заседания секретариата ЦК, начинал вести Политбюро. А Кириленко вел заседания секретариата. Причем как полный хозяин: снимал пиджак, разваливался в кресле. Так вот, Брежнев подходит к нему и говорит: «Андрей Павлович, ты запомни, что кроме тебя в ЦК еще и Брежнев есть». Потом подошел к Суслову. Тот обычно пытался в его отсутствие протащить через Политбюро решения, которые при генсеке бы точно не прошли. Потрепал его по голове и говорит: «Эх, Миша!» И на этом все. Начали расходиться^[319].

Сомнительно также, что такой громкий эпизод, как попытка продолжить «косыгинские реформы», прошел мимо внимания Смиртюкова, который отставку Мазурова объясняет его близостью к Косыгину (как и председателя Совета министров РСФСР и тоже члена Политбюро Геннадия Воронова), но не какой-то конкретной виной. На XXIV съезде КПСС в апреле 1971 года Генеральный секретарь выступил с жесткой критикой Госплана, не сдержавшего напор ведомственных и местнических интересов и занимавшегося «либерализмом», раздавая средства из государственной казны. «Хозяйственная реформа» окончательно была похоронена в этом выступлении, поскольку, цитируя Шаттенберг, «предприятия отмечали рост прибыли, завышали цены, а объем производства увеличивали, выпуская товары, в которых не нуждался рынок и которые поэтому никто не хотел покупать»^[320].

Госбанк СССР отмечал резкий прирост свободных средств у населения. В 1961 году общая сумма всех средств населения составляла 7,9 млрд рублей, в 1966 году — 15,3 млрд рублей, то есть ежегодный прирост сбережений во всех формах в 1961–1965 годах составлял в среднем около 1,5 млрд рублей. Пятью годами позже эта сумма увеличилась более чем в пять раз. Только за 1970 год — на 8 млрд. Наличный оборот за 1966–1970 годы увеличился на 76 % (на 9,6 млрд рублей). Вклады населения в сберкассах увеличились за этот срок в 2,5 раза — на 27,6 млрд. Запасы товаров, рассчитанные на их продажу населению, за тот же срок сократились вдвое^[321].

Институт экономики АН СССР в своем специальном докладе для Госбанка СССР в 1974 году объяснял это так:

Часть фактического прироста сбережений объясняется несбалансированностью спроса и предложения товаров и услуг, наличием дефицитных позиций в предложении вследствие несоответствия спросу ассортимента изделий и их качества, образованием в связи с этим спекулятивного дохода у некоторой группы населения, а также недостаточным стимулированием рынком расходования доходов высокооплачиваемыми слоями населения^[322].

Основными методами «сворачивания реформы» или усиления контроля стали: некоторое увеличение показателей отчетности (например, вернулся показатель поставок по договорам); сокращение для предприятий возможности распоряжаться своей прибылью и, в частности, значительные ограничения на перечисление ее в фонд заработной платы; включение фонда развития производства в фонд капитальных вложений, что не давало предприятиям возможности строить то, что бы им хотелось (те же административные, спортивные и жилые помещения); изъятие накапливающейся в результате всех этих запретов прибыли в госбюджет^[323].

Однако сам Косыгин продолжал продвигать отдельные элементы реформ. Так, например, 5 сентября 1973 года на совещании по рассмотрению плана развития сельского хозяйства на 1974 год он настаивал на том, что директора должны сами решать, что им нужно построить быстрее — производственные или жилые (то есть дома для сотрудников) помещения, если строительные мощности ограничены^[324]. Здесь его позиция расходилась с позицией председателя Госплана Николая Байбакова, который по итогам 1973 года констатировал провал еще не закончившейся девятой пятилетки, которая по планам ведомства должна была быть нацелена на первоочередное развитие сферы потребления. Причиной этого стали не только масштабные неурожаи 1972–1973 годов, но и «распыление ресурсов», выделенных на капитальное строительство, по одновременно возводимым многочисленным объектам и «разбазаривание» выделенных для этого материалов — металла, леса, цемента. Впрочем, по мнению выслушавшего этот доклад на заседании Политбюро Брежнева, виноват в таком состоянии дел (неправильном планировании и слабом контроле за расходом ресурсов) был прежде всего сам Госплан^[325]. В этом случае Брежнев еще раз подтвердил свое право выступать верховным арбитром в спорах основных экономических ведомств. Что давало ему подобные основания, кроме должности Генерального секретаря? Здесь нам стоит вернуться к его записным книжкам.

ВЛИЯНИЕ БРЕЖНЕВА НА СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ПОЛИТИКУ В 1965–1973 ГОДАХ

Самая лучшая для нас политика — экономика.

(Леонид Брежнев, 1972 год)^[326]

Как мы говорили выше, вопреки устоявшимся в публицистике представлениям Брежнев, во всяком случае во второй половине 1960-х, вполне поддерживал основной концепт реформ, состоящий в необходимости усиливать материальное стимулирование работников.

Однако он видел его все-таки третьим по порядку значимости в проводимых реформах, а не первым и единственным. Так, в преддверии состоявшегося в ноябре 1969 года в Кремле III съезда колхозников, на котором де-факто обсуждался вопрос об опыте встраивания колхозов в реформы и их дальнейшем развитии, Брежнев в своих рабочих записных книжках четко расставил приоритеты: «прежде всего подъем с[ельско]/хоз[яйствен]-ного производства зависит от таких факторов, которые у нас довольно ясно вырисовывались в последние годы. = это 1) Оснащение с[ельского]/хоз[яйст]-ва техникой, 2) Мелиорация и химизация, 3) Экономическое стимулирование»^[327].

Селом командует партия, а не государство

Структура управления сельским хозяйством в СССР 1960–1980-х годов была устроена таким образом, что партийные органы имели в этой сфере большее значение, чем государственные. Юрий Фирсов, как помощник Косыгина, описывал управление советской экономикой следующим образом.

В аппарате Совета министров СССР и ближайшем окружении его председателя преобладали сторонники экономических реформ и либерализации, однако сопротивление реформам оказывали партийные чиновники на уровне секретарей ЦК КПСС. Особенно, по его мнению, в этом отношении отличались представители отраслей ВПК и сельского хозяйства. Это были сферы, которые Совмин СССР фактически не контролировал^[328].

В персональном отношении это были Дмитрий Устинов и Федор Кулаков. С 1965 года они были «рабочими» секретарями аппарата ЦК КПСС по соответствующим направлениям. Кулаков был еще и заведующим Сельхозотделом аппарата ЦК КПСС. Позже, в 1971 (Кулаков) и в 1976 (Устинов) годах, они стали и членами Политбюро, то есть сравнялись с Косыгиным в формальном партийном ранге.

Владимир Коссов, замначальника сводного отдела Госплана СССР, как и Фирсов, упоминает в интервью «священных коров» — сельское хозяйство и ВПК, на которые при планировании обычные экономические нормативы и предложения не распространялись^[329].

Это существенно отличалось от ситуации в других отраслях экономики. Генеральный секретарь, его главный помощник по направлению деятельности (секретарь ЦК КПСС по сельскому хозяйству) и весь партийный аппарат, включая первых секретарей обкомов, горкомов и райкомов, отвечали за производство сельскохозяйственной продукции. Они считали, что без повседневного контроля со стороны партийных органов за непосредственными производителями — председателями колхозов и директорами совхозов — производственная цепочка в сельском хозяйстве работать не будет. Что, собственно, кажется безумием, поскольку партийный аппарат формировался прежде всего из инженеров, которым неоткуда было взять систематические знания в сельскохозяйственной сфере, чтобы эффективно управлять этой отраслью^[330].

Александр Русанов, в 1967–1969 годах работавший первым секретарем горкома индустриальной, военно-промышленной подмосковной Балашихи, в интервью вспоминал, что нередко ему звонил первый секретарь обкома и выяснял причины падения на пару процентов надоев у коров в хозяйствах Балашихинского района (подчинявшегося тому же горкому^[331]). А сам он утром получал ежедневные сводки от двух имеющихся в районе аграрных предприятий с цифрами надоев и должен был в любой момент аргументированно изложить начальству причины снижения показателей^[332].

Государственные структуры, а именно блок министерств, отвечавших за различные аспекты сельскохозяйственной деятельности, имели подсобный характер. Так, например, согласно четкому объяснению одного из сельскохозяйственных министров, главы «Госкомсельхозтехники СССР» (1980–1986) Леонида Хитруна, огромное Министерство сельского хозяйства СССР

обязано было сосредоточиться на проблемах научно-технического прогресса на селе — руководстве научно-исследовательскими и учебными институтами, опытными станциями, ветеринарным делом, высвободиться от текущих и оперативных забот. …Функции планирования, финансирования и выделения материально-технических средств подтверждались и полностью сохранялись в Госплане… СССР. Минсельхоз СССР к этому отношения не имел — в лучшем случае его голос был совещательным. Для руководства производственно-техническим обеспечением и материально-техническим снабжением создавалось союзно-республиканское ведомство — Всесоюзное объединение «Союзсельхозтехника», впоследствии «Госкомсельхозтехника». Руководство мелиорацией сосредотачивалось в комитете, впоследствии Министерстве мелиорации и водного хозяйства СССР. Функции закупок зерна, производства комбикормов закреплялись за Министерством заготовок СССР^[333].

В значительной мере политика Брежнева в сфере сельского хозяйства была продолжением хрущевской, в реализации которой будущий генсек играл не последнюю роль.

Интенсификация сельскохозяйственного производства на основе широкого использования минеральных удобрений, химикатов для защиты растений, модернизации материально-технической базы колхозов и совхозов, применения новых технологий в растениеводстве, мелиорации и т. д. Об этом свидетельствует и последний для Н. С. Хрущева пленум ЦК КПСС по сельскому хозяйству (февраль 1964 года), где происходило обсуждение проблемы интенсификации сельского хозяйства на основе широкого применения удобрений, развития орошения, комплексной механизации и внедрения достижений науки и передового опыта «для быстрейшего увеличения производства сельскохозяйственной продукции»^[334].

Однако она имела и ряд своих черт, которые были уже вкладом Брежнева в ее реализацию. О них мы и поговорим далее.

Сельскохозяйственная реформа Брежнева второй половины 1960-х годов

Интерес к сельскому хозяйству у Брежнева как у землеустроителя по первому образованию и одному из активных организаторов целинной кампании отражен в его записных книжках как до занятия им поста Генерального секретаря, так и после назначения. Уже на мартовском пленуме 1965 года Брежнев выступил с кардинальными предложениями по реформированию сельского хозяйства, которые состояли в повышении закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию и производстве большего количества сельскохозяйственной техники для села. Эти меры, по его мнению, должны были прекратить процесс наращивания долгов сельскохозяйственными предприятиями и дать стимулы для роста их эффективности. В частности, ожидалось сокращение срока уборки, которая из-за недостатка техники чрезмерно затягивалась и вела к прямым потерям продукции^[335].

В феврале 1966 года Отдел сельского хозяйства Госплана СССР инициировал поручение Брежнева (то есть получил от его имени формальное распоряжение, которое позволяло бы добавить веса планируемой работе) написать записку о создаваемом и используемом в сельском хозяйстве национальном доходе, которая была направлена в ЦК КПСС и послужила основой для дальнейших решений о перераспределении государственных финансов. Она была подписана всем «агропромышленным» истеблишментом того времени, включая члена Политбюро Дмитрия Полянского, секретаря ЦК Федора Кулакова, министра сельского хозяйства Владимира Мацкевича, руководителей сельскохозяйственных отделов Госплана и ЦСУ. Записка декларировала, что «значительная часть прибавочного продукта, созданного в сельском хозяйстве, реализуется в других отраслях в форме налога с оборота и прибыли». Дескать, на фоне того, что в 1964 году совхозы закончили год с убытком в 1 млрд рублей, пищевая промышленность в том же году получила 8,8 млрд прибыли^[336].

В этих подсчетах, безусловно, была заложена большая доля лукавства, поскольку (как будет подробнее говориться ниже) цены на потребительские товары устанавливались в целом для изъятия у населения денежной массы, и они никак не были связаны с реальными затратами аграриев или закупочными ценами у них. Однако была и «сермяжная правда» в виде слишком низких доходов у крестьян, плохого состояния сельской инфраструктуры, необходимости иметь инструменты для поднятия продуктивности, чтобы кормить возрастающее количество городского населения. Татьяна Заславская, как специалист по доходам колхозного крестьянства, приводит результаты своих исследований, согласно которым в середине 1950-х годов доходы колхозников с учетом их зарплаты в колхозах и прибыли от личного труда в подсобных хозяйствах при затрате на 15–20 % большего количества времени составляли примерно половину зарплаты рабочих^[337]. Будущий помощник главы КГБ Юрия Андропова Игорь Синицин, побывавший в 1962 году в качестве журналиста в передовом колхозе Кировской области, был в глубоком шоке от увиденной бедности и убожества повседневной жизни селян^[338]. Диссидент Андрей Амальрик, отбывавший в 1965–1966 годах ссылку в деревне в Томской области, оставил подробные мемуары о быте и нищете крестьян, изданные (разумеется, за рубежом) вскоре после его освобождения^[339].

Принятое 16 мая 1966 года постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства» рекомендовало с 1 июля 1966 года ввести гарантированную оплату труда колхозников, исходя из тарифных ставок рабочих совхозов. То есть оно поднимало общий уровень доходов колхозников, однако выводило их из любого подобия конкурентной работы на рынке труда и отказывалось связывать эффективность с материальным стимулированием^[340].

Следующий блок решений был сформулирован на конференции экономистов и наиболее известных практиков сельского хозяйства, прошедшей в июне 1966 года в Высшей партийной школе (ВПШ) в Москве по предложению Отделов науки и сельского хозяйства аппарата ЦК КПСС и на основе брежневского поручения Госплану. Выступившие на ней представители сельскохозяйственного сектора решили, по словам организатора, что пора

постепенно, но решительно поворачивать национальный доход на нужды сельского хозяйства. Настала пора крупных вложений в сельскохозяйственное производство. …Модно стало говорить о развитии товарно-денежных отношений, но… когда специалистам совхозов и колхозов задаешь вопрос, что им нужно — рыночная конъюнктура или обоснованный и согласованный с хозяйством план с хорошими ценами, получаешь однозначный ответ — план^[341].

Таким образом, результаты этой конференции, трансформировавшиеся вскоре в решения, принятые на официальном уровне, наряду с другими мерами по поддержке сельского хозяйства в этот период работали на создание гигантского личного аграрного «домена» Брежнева, где экономическая политика, проводимая Косыгиным, не работала в принципе (подробнее об этом ниже).

Последний министр сельского хозяйства СССР, бывший в качестве председателя колхоза в Гродненской области Белорусской ССР реципиентом этих мер, с благодарностью пишет в мемуарах:

Был принят новый порядок планирования государственных закупок сельскохозяйственной продукции, проведено упорядочение закупочных цен, определен более совершенный порядок кредитования и финансирования совхозов и колхозов. Для нас, руководителей хозяйств, крайне важным было то, что стали устанавливаться стабильные (твердые) планы продажи государству сельхозпродуктов на предстоящее пятилетие. При этом за сверхплановую продукцию введена повышенная оплата (полуторные и двойные закупочные цены)^[342].

Прошедший 25–27 мая 1966 года пленум ЦК КПСС Брежнев посвятил несколько иной теме — ирригации и сельскому хозяйству. Основной смысл этого пленума заключался в выделении огромных средств на создание каскадов водохранилищ и систем орошения в Сибири и Центральной Азии, позволивших начать строительство новых индустриальных центров, развивать мелиорацию и, в частности, резко увеличить на юге советской части Центральной Азии производство хлопка, используемого как для нужд текстильной промышленности, так и для изготовления порохов^[343].

Затем, судя по записным книжкам, Брежнев на год отходит от регулярного обсуждения и фиксации проблем села. Но со второй половины 1967 года и как минимум до конца 1972 года он глубоко погрузился в проблемы сельского хозяйства, при этом у него почти полностью отсутствовал интерес к отечественной промышленности за пределами ВПК (кроме вопросов государственных инвестиций в нее). Записи о вопросах оплаты труда сельскохозяйственных работников и нормах их выработки появляются у Брежнева летом — осенью 1967 года^[344]. Он лично собирал с первых секретарей обкомов мелкие подробности об урожаях, их потребностях в технике для вывоза зерна и т. п.^[345] Брежнев сам организовывал и курировал пленум ЦК КПСС по сельскохозяйственным вопросам в октябре 1968 года и Всесоюзный съезд колхозников в ноябре 1969-го^[346]. Сформировавшаяся у него в 1965–1966 годах триада — насыщение села базовой сельскохозяйственной техникой (тракторы и комбайны), ирригация и мелиорация, а также повышение зарплат колхозникам — оставалась неизменной. Более того, она стала основной целью сельскохозяйственной политики, запланированной на девятую пятилетку (1971–1975).

Планы на девятую пятилетку и их провал

Один из разработчиков планов на пятилетку кратко формулировал ее цели так:

[Она] должна была стать пятилеткой интенсификации сельскохозяйственного производства на основе ускорения научно-технического прогресса, специализации и концентрации производства, применения прогрессивных технологий, современных машин, минеральных и органических удобрений, обеспечивающих рост производительности труда и снижение себестоимости продукции. Сельское хозяйство должно было осуществить программу мелиорации земли и улучшить ее использование, поднять качество продукции. Крупные шаги должны быть сделаны по сближению условий труда и жизни в сельском хозяйстве и промышленности. Осуществление мер по интенсификации производства и культурно-бытовому переустройству села требовало больших капитальных вложений^[347].

На совещании в Сельхозотделе ЦК КПСС по итогам июльского 1970 года пленума ЦК КПСС задачи ставились конкретно. Если в СССР насчитывалось 9 тракторов на 1000 гектаров пашни, а у США — 37 и в ФРГ — 157, то надо попытаться преодолеть этот разрыв^[348]. Эти задачи выдвигались без публичного обоснования и сопоставления природно-климатических условий, способов хозяйствования. В ФРГ, например, доминировали мелкие фермеры, работавшие на небольших полях в умеренном климате, в США размеры полей были уже значительно больше, а климат был существенно жарче.

Начиная с 1951 года капитальные инвестиции в сельское хозяйство составляли в среднем 14–15 % от общего объема инвестиций в различные отрасли экономики^[349]. При Брежневе они выросли на 30 %: с 15,5 % от общих расходов на капвложения в СССР в 1961–1965 годах, 17,2 % в 1966–1970 годах и до 20,1 % в 1971–1975 годах, 20 % в 1976–1980 годах и затем стали медленно снижаться — 18,5 % в 1981–1985 годах, 17,1 % в 1986–1990 годах^[350]. В абсолютных цифрах рост был более сглажен и составлял примерно 60 % к каждой предыдущей пятилетке. В 1966–1970 годах это было 59,7 млрд, а в 1971–1974 годах — 99,1 млрд^[351].

То есть, проще говоря, если ранее сельское хозяйство работало по модели, сложившейся в начале 1930-х годов, — колхозники и рабочие совхозов с помощью маломощных тракторов выращивают урожай, загружают его кучей на небольшие грузовики и телеги, а потом по грязи везут в свою деревню, чтобы свалить в изъятые еще у кулаков сараи и амбары; где из всей инфраструктуры ХХ века имеются сельсовет (в избе), школа (в избе), фельдшерский пункт (в избе) и клуб (в бывшей церкви)^[352], — то после масштабных инвестиций картина должна была измениться. В почву (в том числе новые ее массивы, возникшие в результате мелиоративных мероприятий) под руководством приехавших в село агрономов надо будет вносить химические удобрения, обеспечивающие больший рост урожая. Собирать его должна более современная и специализированная техника (например, картофелекопатели или прицепные и навесные орудия к тракторам). Перевозиться произведенное должно на мощном транспорте по дорогам с твердым покрытием. А в деревни помимо электричества (проведенного в целом в 1950–1960-е годы) должен был прийти газопровод и быть построен водопровод. Должны были быть построены современные хранилища, коровники, откормочные комплексы, административные здания, школы, магазины, клубы, появиться медицинские пункты, а до города хотя бы из крупных деревень и сел должны были начать регулярно ходить автобусы.

При этом зарплата крестьян должна была вырасти до размеров, схожих с городской, а не быть нищенской, как прежде. По данным Краснопивцева, дополнительные инвестиции за 14 лет помогли более чем в два раза поднять среднюю зарплату в сельском хозяйстве (с 52,5 рубля в 1964 году до 124 в 1978-м)^[353]. Это повышение частично было нивелировано инфляцией. Однако с учетом дополнительной прибыли, получаемой крестьянами при работе на приусадебном участке, реальные доходы крестьян (в денежной и натуральной форме) стали сопоставимы с уровнем заработков горожан. Последние, как правило, не имели ни значительного земельного участка рядом с домом (что важно для регулярного полива, от которого прямо зависел урожай), ни права разводить домашний скот, ни (зачастую, но далеко не всегда) реальной возможности завести себе домашнюю птицу. Кроме того, существенную долю доходов крестьян составляло бесплатное использование для личных целей колхозного и совхозного имущества — как на легальной, так и на нелегальной основе. Об этом мы подробнее поговорим в четвертой части книги.

Отдельно обращает на себя внимание упоминаемый выше пункт пятилетнего плана о «специализации и концентрации производства», который теоретически мог бы означать прекращение практики требования от сельскохозяйственных предприятий универсальности в производстве сельскохозяйственной и животноводческой продукции. Колхоз не должен был бы производить (и сдавать государству) и зерно, и картофель, и мясо, и молоко, вне зависимости от эффективности производства этого продовольствия в данном хозяйстве или в данном регионе, а выращивать-откармливать только то, что приносит прибыль. Проблема «разверстки» показателей по всем сельхозпредприятиям административными органами осознавалась частью аппарата планирования (например, обсуждалась на внутреннем совещании в подотделе экономики отдела сельского хозяйства Госплана СССР 5 мая 1971 года), однако игнорировалась руководством страны и региональными руководителями^[354].

На практике разделение специализации всех (или большинства хозяйств) сделано не было. Этот пункт лишь означал поддержку курса на создание специализированных хозяйств с особым статусом (мы поговорим об этом ниже). Быстро выяснилось, что «некоторые республики расходуют капитальные вложения, не обеспечивая вводы мощностей», поскольку «считают, что для специализации и кооперирования нужны дополнительные мощности». Об этом заявил секретарь по сельскому хозяйству ЦК КПСС Федор Кулаков 28 декабря 1973 года на совещании в аппарате ЦК по планам на 1974 год^[355].

Хотя восьмая пятилетка была в итоге довольно успешна для советского сельского хозяйства и среднегодовые темпы роста составили 3,9 %, реальные успехи были достигнуты в первые три года, а затем стали затухать. Средние темпы роста в следующей пятилетке составляли уже 2,5 %^[356].

Таким образом, уже к началу 1970-х стало очевидно, что идеи Брежнева не работают, несмотря на усиленные государственные инвестиции. Статистика утверждала, что темпы роста сельхозпроизводства в первую «брежневскую пятилетку» почти вдвое ниже «хрущевских»^[357]. Колхозники не стали работать лучше от того, что зарплата им теперь была повышена и гарантирована, большие инвестиции растаскивались региональными властями для своих нужд (дороги, строительство жилья), а дойдя до колхозов, тратились на повышение зарплат без привязки к результату, поставки техники не приводили к адекватному росту урожайности, мелиорация проводилась медленно и ее результаты были противоречивы^[358]. В результате в 1972 году страна столкнулась с тяжелейшей засухой и вынуждена была осуществить рекордные закупки хлеба^[359].

Впрочем, по мнению Брежнева, реальная причина проблем была не только в погоде, но и в том, что Госплан и министерства недодали селу большого количества ресурсов, а потому надо было не только сохранять масштаб капитальных инвестиций в аграрный сектор, но и увеличивать его^[360]. Выступая 3 октября 1974 года на заседании Совмина СССР, Брежнев снова обозначил свою стратегию на будущее:

Национальный доход вырастет [в пятилетке] на 30 %. Это позволит вложить крупные средства в развитие всех отраслей экономики, в том числе 386 млн рублей будет направлено в сельское хозяйство. …Минимум три пятилетки нужно для того, чтобы основательно решить все вопросы по питанию^[361].

И действительно, согласно Егору Гайдару, капитальные инвестиции в развитие любимой Брежневым и всем аграрным лобби мелиорации в среднем в полтора раза превышали инвестиции в легкую промышленность (4,2–4,3 % от всех для легкой промышленности в 1971–1985 годах и 6–5,2 % для мелиорации за тот же период), в полтора раза увеличились за период 1971–1985 годов (с 29,6 до 43,9 млрд рублей, составляя в то же время стабильную долю в ВВП — 1,3–1,2 %), притом что в итоге количество выходящих из сельскохозяйственного оборота и вводимых в него земель сравнялось по площади^[362]. К тому же сама по себе эксплуатация осушенных или обводненных земель оказывалась во многих случаях бессмысленным или слишком затратным делом — не хватало воды на полив, засорялись каналы, земля быстро засолялась^[363]. Даже по мнению самых активных лоббистов отрасли, таких как Алексей Краснопивцев, «особо требовалось изучить эффективность средств, выделенных на мелиорацию земель»^[364].

Декан факультета биологии, географии и экологии Херсонского государственного университета Игорь Пилипенко, автор множества работ по использованию земель в засушливом климате, в интервью подтвердил, что в условиях рыночной экономики громадные инвестиции СССР в строительство ирригационных сетей в степях Южной Украины были амбивалентны. На каких-то территориях они оказались оправданны и сохранялись и даже развивались (на коммерческой основе) в постсоветские десятилетия, базовые мощности (магистральные каналы и насосы, системы энергообеспечения) также остались востребованы, но в большом числе случаев местные системы водораспределения и орошения оказались быстро разрушенными и заброшенными, в том числе по причине их экономической неэффективности. В итоге произошла переструктуризация зон развития определенных сельскохозяйственных структур и способов ведения сельского хозяйства. Так, вблизи магистральных автотрасс при наличии стабильных источников орошения стало интенсивно развиваться овощеводство и садоводство. В степных районах, оставшихся без ирригации, стало развиваться скотоводство или вместо выращивания всего спектра сельскохозяйственных культур там осталось только производство злаковых, которые, собственно, и являются естественно произрастающими видами растений региона^[365].

В сельскохозяйственном отделе Госплана в 1973 году искали причины провала, то есть низкой производительности труда и недостаточной эффективности производства, и сошлись на том, что ими является «объективно худшие природно-экономические условия производства и недостаточная фондооснащенность сельского хозяйства и энерговооруженность труда в сравнении с „передовыми“ странами»^[366]. Это был не новый тезис. В несколько иной форме, в сравнении только с США, он зафиксирован на совещании в Сельхозотделе ЦК КПСС еще в 1970-м, где характеризовали низкий уровень средней советской пашни^[367].

Дела СЭВ

Международная политика была третьей крупной темой (после ВПК и сельского хозяйства), которую Брежнев вел лично. Согласно дневникам, его крайне интересовали переговоры с первыми лицами западных государств. Однако экономические отношения с социалистическими странами занимали у Брежнева как минимум не меньше времени, а то и больше, чем с западными торговыми партнерами.

В целом экономика развитого социализма в одной из записей изложена Л. И. Брежневым в стиле японского хокку:

2 октября 1969 г. Переговоры с тт. Гомулкой и Циранкевичем.

То что мы услышали — от Вас вчера

была для нас большим потрясением.

Повысили цены на

водку, пиво.

Нет масла — торгуем только

маргарином.

(Лист отрывного блокнота большого формата. Перьевая ручка. Черные чернила. Последние три слова подчеркнуты^[368].)

Однако, разумеется, экономика СЭВ далеко не исчерпывалась острыми товарными кризисами и их преодолением. Страны вели между собой довольно активную торговлю сырьем, промышленной продукцией, услугами^[369]. Например, СССР поставлял в Польшу нефтепродукты и продовольствие (в периоды кризисов), получал уголь, промышленную продукцию машиностроительной и легкой отраслей, в том числе суда. ГДР просил в 1966 году у СССР не только увеличения поставок нефти и рассмотреть перспективы поставок газа, но и советские «счетные электронные машины» и предлагал развивать техническое сотрудничество по их производству (что в итоге и произошло)^[370]. Впрочем, ГДР и отправлял в СССР много машиностроительной продукции, например тех же судов^[371]. Брежнев, согласно записным книжкам, во второй половине 1960-х очень подробно обсуждал эти вопросы с руководителями стран СЭВ, консультировался с коллегами по Политбюро и советскими экспертами по СЭВ^[372]. Как уже говорилось выше, он с 1964 года был своеобразным специалистом по опыту реформаторства в странах соцлагеря в высшем советском ареопаге — Политбюро.

В апреле 1967 года пленум ЦК КПСС утвердил на должность секретаря ЦК КПСС по соцстранам первого секретаря Горьковского обкома КПСС, инженера-машиностроителя по образованию и опыту работы Константина Катушева. Он сменил бывшего комсомольского функционера и дипломата Юрия Андропова. При представлении его сотрудникам Отдела соцстран Брежнев (приметивший Катушева во время недавней поездки в Горький) «подчеркнул, что ждет от нас активной дружной работы, акцентировал внимание на необходимости развития экономического сотрудничества с соцстранами, совершенствования деятельности Совета Экономической Взаимопомощи»^[373]. Это подтверждает, что вопрос экономических связей стран СЭВ виделся ему в данной сфере в этот период первостепенным по степени важности, хотя в 1968 году это место заняла ситуация в Чехословакии. Согласно воспоминаниям Катушева, в течение последующих двух дет созданные рабочие группы смогли сформулировать комплексную программу развития СЭВ^[374], пробить ее в 1969 году на очередной сессии этой организации (при этом Брежнев и Косыгин лично уговаривали заартачившегося лидера Румынии Николае Чаушеску) и тем самым резко подтолкнуть забуксовавшее сотрудничество^[375].

На начало 1970-х годов приходится период наибольшего прогресса в развитии экономических связей СЭВ.

В начале 1960-х годов была введена система расчетов стран СЭВ в переводных рублях, эмитентом их стал Международный банк экономического сотрудничества (МБЭС), созданный в октябре 1963 года. В январе 1970 года был образован Международный инвестиционный банк (МИБ) для предоставления долгосрочных и среднесрочных кредитов на проведение мероприятий, связанных с реализацией Комплексной программы дальнейшего углубления и совершенствования сотрудничества и развития социалистической экономической интеграции стран — членов СЭВ…. В 1971 году сессией СЭВ была принята Комплексная программа углубления сотрудничества и развития экономической интеграции стран — членов СЭВ, рассчитанная на 15–20 лет^[376].

По ней странам СЭВ был фактически открыт широкий доступ к советским нефтегазовым продуктам в обмен на их промышленную и сельскохозяйственную продукцию.

Более того, СССР активно инвестировал в экономику стран СЭВ. В период перестройки, в частности, выяснилось, что в СЭВ договорились о том, что СССР развивает крупнотоннажную химию, а мелкотоннажные химические производства, то есть получение различных специализированных и потому более дорогих видов химических соединений, будут развиваться в Польше, Венгрии, ГДР, Болгарии и Румынии. В частности, это относилось к лекарствам. Для этого СССР вложил в эти производства более 20 млрд долларов^[377].

Переводной рубль достаточно крепко связывал экономики стран, позволяя им эффективно осуществлять взаимные расчеты^[378]. Однако проверки реальными рыночными условиями он не прошел. Как только страны СЭВ получили возможность свободной торговли, они захотели оплаты в реальной конвертируемой валюте. По этой причине СССР в 1990 году остался без лекарств^[379].

По мнению Юрия Белика, который в должности замзава Экономическим отделом ЦК КПСС курировал СЭВ в 1980-е годы, в развитии организации была сделана стратегическая ошибка. СЭВ увлекся взаиморасчетами, но не перешел к производственной кооперации предприятий между странами. В результате, например, так и не был создан общий сэвовский автомобиль или телевизор. А значит, при появлении у СССР финансовых проблем в перестройку для членов СЭВ было выгоднее прервать связи, нежели их поддерживать^[380].

Это в значительной степени было связано с изначально крайне мягкой моделью управления в рамках СЭВ и демократизмом организации, который способствовал тому, что страны, нацеленные на более глубокую интеграцию (Чехословакия, Польша, СССР), были вынуждены прислушиваться к требованиям стран, которые видели СЭВ прежде всего как совещательный орган либо стремились «доить» главного спонсора, ничего не давая взамен (прежде всего Румыния)^[381].

ЧЕМУ УЧИТ ОПЫТ «КОСЫГИНСКИХ РЕФОРМ»?

Угроза того, что в случае любой либерализации плановой экономики реальные экономические агенты поведут себя не так, как это планировалось инициаторами реформ, была очевидна с 1920-х годов.

В популярном тогда романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» (переизданном в 1960-е и приобретшем новую популярность) содержался эпизод о необычном и редком для этого периода механизме — механическом экскаваторе, который прибыл в отдаленную республику для строительства стратегического объекта — электростанции. Однако вскоре он копал котлован под строительство номинально государственной (и принадлежащей электростанции), а по факту частной типографии по производству открыток. Она должна была обеспечить средствами полное финансирование строительства станции. Туда же ушли трудиться строители, поскольку там платили больше, и были переведены все материалы для строительства. То есть частный некрупный бизнес на короткой временной дистанции мог делать конкретным агентам крупного государственного бизнеса более выгодные предложения, которые принимались в условиях слабого контроля чиновников общесоюзного центра^[382].

Сталинская индустриализация и сопровождавшие ее экономико-административные реформы и репрессии сделали чрезмерно дорогой цену, по которой государственный экскаватор волей директора мог бы работать для нужд частной промышленности, хотя сама по себе эта промышленность в форме артельного и индивидуального производства сохранялась и обеспечивала в том числе те самые курортные открытки и другие формы удовлетворения потребительского спроса^[383]. Массовый террор 1937–1938 годов и регулярная замена партийных и государственных менеджеров верхнего звена разрушили региональные кланы, которые в принципе могли дать команду или «не заметить», что этот экскаватор работает не по прямому назначению. Однако и после него значительная часть потребительского рынка как в аграрной, так и в товарной сфере обеспечивалась за счет частной инициативы^[384]. Впрочем, на уровне низового чиновничества, тем более в «национальных республиках», оставалось достаточно возможности «не замечать» частные крупные предприятия, в том числе работающие под видом государственных^[385]. Хрущевские преобразования, уничтожившие артельную экономику и существенно сократившие частный аграрный сектор, привели к тому, что экскаватор уже не мог работать на артель, поскольку ее не было. Однако в то же время первый секретарь и президиум ЦК создали совнархозы, восстановив и де-факто укрепив региональные кланы и местничество. Одновременно запрет артелей спровоцировал взрыв теневого производства товаров народного потребления в так называемых «цехах» — то есть во все тех же частных производствах, но существующих в форме подразделений государственных предприятий и / или использующих государственное оборудование и материалы для личного обогащения.

Любопытна в этом контексте судьба такого механизма контроля за поведением экономических агентов, как смертная казнь за экономические преступления. После отказа от сталинского террора в середине 1950-х этот механизм в сокращенном виде был восстановлен в 1961 году, в частности в вопросе кары за экономические преступления и прежде всего за организацию нелегального производства. Если до 1961 года смертная казнь устанавливалась за измену Родине, шпионаж и убийство, то указом Президиума ВС СССР от 5 мая 1961 года смертная казнь устанавливалась также за хищения в особо крупных размерах, спекуляцию валютными ценностями, дезорганизацию работы исправительно-трудовых учреждений. Это породило не только широко известный случай с расстрелом группы «валютчиков» Файбишенко — Рокотова, которым по личной инициативе Хрущева и с грубым нарушением действующего закона задним числом вменили наказание, узаконенное после совершения ими преступлений и их ареста. В первой половине 1960-х сотни, если не тысячи теневых предпринимателей, которые стали таковыми в значительной мере после закрытия легальных «артелей», были арестованы и десятки из них были осуждены на расстрел^[386]. После отставки Хрущева этот механизм начал применяться значительно реже, но в любом случае он не представлял реальную опасность для директоров, которые не занимались организацией подпольных производств, прямыми хищениями и не накапливали значительного количество наличных и ценностей.

В рамках «косыгинских реформ» работа, при которой главным показателем стала «прибыльность», требовала поиска выгодных и надежных заказчиков, которые позволили бы получить более высокий процент прибыли и из нее наполнить поощрительные фонды. Эти азы экономики рыночной били по принципам экономики плановой, равно как и по принципам централизованного управления, ослабляя тем самым власть руководства страны и ее идеологической обслуги (включая многих советских экономистов).

Очевидно, что директор государственного предприятия, получивший право распоряжаться его прибылью (или частью прибыли), меньше всего думал о долгосрочных инвестициях, ведь на них нужно было бы потратить большую или как минимум наиболее значительную часть прибыли. Зато он обладал большими возможностями вывести эту прибыль на покрытие тех или иных обязательств (предприятия, своих собственных), личное обогащение или коррупционный рынок. На это работало даже, казалось бы, «бескорыстное» перечисление средств на строительство социально-культурных объектов в населенном пункте, где располагалось предприятие.

Выделение ресурсов предприятия на общественное благо предполагало увеличение личного морального и материального капитала директора в глазах местной элиты. Это в свою очередь обеспечивало прямые и косвенные бонусы, как то: награды, повышение политического и социального статуса, перевод усилиями местного органа власти на другую работу в случае изгнания министерством с имеющейся, свою кабинку и льготное обслуживание в бане или ресторане, построенном его организацией, получение новой квартиры от властей (не для себя, так для нужного человека — члена семьи, любовницы, делового партнера) или ремонт его дома и т. п.

При этом свобода, предоставленная директорам (в том числе в реализации подобных инвестиций), в рамках реформ могла вызвать очевидный экономический рост. Этому могли способствовать новое строительство, увеличение покупательной способности работников, которые через фонды материального стимулирования получили больше денег в виде заработков и премий, трата предприятиями накопленных в предыдущие годы и десятилетия сверхнормативных запасов сырья и инструментов, загрузка не используемых ранее мощностей и другие чисто экономические факторы.

Такая щедрая перекачка государственных средств из производственной сферы на потребительский рынок (из безналичных в наличные средства), решение перезревших социально-экономических вопросов, увеличение материальных выплат «передовым» рабочим, специалистам и административному аппарату при резком снижении отчетности, разумеется, снискали «косыгинским реформам» большое количество сторонников в рамках аппарата власти и за его пределами^[387].

Размеры вознаграждения (из сэкономленных средств) за эту деятельность руководителей производства и части работников были настолько велики и не совпадали с тарифами, утвержденными Госкомцен (и, конечно, аппаратом ЦК КПСС), что это вызывало возмущение множества чиновников и контролеров. С экономической точки зрения эта ситуация показывала, разумеется, характерные дисбалансы советской экономики в таких сферах, как эффективность, ценовая и зарплатная политика^[388]. Фактически речь шла о перспективах появления нового общественного слоя — государственных менеджеров с широкими полномочиями, которые могли превратиться в легальных советских предпринимателей, в чьи руки передавалась государственная собственность (что и произошло в 1987–1994 годах). Руководство страны оказалось не готово к столь масштабному пересмотру экономической политики и решило ограничиться частичными реформами и мерами^[389].

В то же время стали очевидны и бюджетно-финансовые последствия реформ. Стало ясно, что происходит перекачка средств из централизованной системы производства (преимущественно вооружений), управляемой кланами партийных чиновников и верхушкой военно-промышленного комплекса, в невоенные сектора экономики (которыми — как говорилось выше, кроме аграрной сферы — распоряжался Совет министров СССР), в распоряжение местных властей и в конце концов в частный сектор и частные руки.

Подобная ситуация в свою очередь должна была вызывать массу вопросов у лиц, принимающих решение в рамках коллективной диктатуры: Политбюро и особенно его ядра, группы секретарей ЦК КПСС — членов Политбюро (то есть на тот момент Брежнева, Суслова, Кириленко, Кулакова и других). Они прямо теряли контролируемые средства и, стало быть, часть власти. Политбюро надо было думать о необходимости обеспечивать освобожденные из бюджета ВПК и попавшие в руки граждан средства товарами повседневного спроса. Это не только требовало дополнительных усилий, но и увеличивало проблему дефицита и инфляции. 14 марта и 8 апреля 1967 года Политбюро дважды рассматривало вопрос о правильности государственных и розничных цен на потребительские товары, при этом особое внимание уделялось мясо-молочной группе^[390]. Записные книжки Брежнева этого периода полны отметками о проблемах цен на масло и его жирности^[391]. При этом сразу за вопросом повышения цен рассматривался возникший по инициативе главы объединения советских профсоюзов ВЦСПС Виктора Гришина вопрос о возможных компенсациях рабочим в виде 13–14-й зарплат^[392].

То, что подобная политика привела к разгону инфляции, стало кристально ясно в 1974 году, когда перед намеченным повышением цен выяснилось, что по целому ряду групп товаров цены в СССР выросли за 1968–1973 годы на 10 % и более^[393]. В отделе сельского хозяйства Госплана еще 20 февраля 1973 года констатировали, что «слабой стороной всех наших докладов… оставалось отсутствие ответа на вопрос, как будет сбалансирован платежеспособный спрос и его обеспечение основными продовольственными товарами»^[394]. Через несколько месяцев при приеме планов развития сельского хозяйства по республикам руководство Госплана выяснило, что «стоимость строительства дошла до полной непонятности. Никто не может разобраться с его удорожанием»^[395]. О том, что Брежнев понимал подобную опасность, свидетельствует его хорошее знакомство с цифрами по национальному бюджету и налогам^[396].

Резкое повышение цен в СССР (как и в любой другой стране) неминуемо порождало конфликт между двумя группами интересов. С одной стороны, это были сторонники сохранения централизованного контроля за ресурсами — та часть центральной бюрократии, которая хотела приоритетного развития ВПК и тяжелой промышленности (экскаватор должен был работать на строительстве электростанции, а не для каких-то иных нужд, тем более «потребительских»); ригористы-марксисты, считавшие, что директора и их ближайшее окружение не должны зарабатывать значительно больше рабочих; макроэкономисты (плановики и финанисты), опасавшиеся раскрутки инфляции и знавшие о проблемах с обеспечением денежной массы; аграрии, транспортники, нефтедобытчики и другие производители сырьевых товаров, расценки на которые устанавливались централизованно, вынужденные покупать товары и услуги машиностроителей и другой «городской» индустрии по новым (более высоким) ценам и тарифам. Эта коалиция видела основные перспективы реформ в обучении менеджеров (директоров) более эффективным способам управления, подготовке резерва подобных управленцев и курсе на дальнейшее научно-техническое развитие.

Противоположную им группу составляли сторонники идеи о том, что у лиц, реально распоряжающихся средствами, должно быть больше свободы. В первую очередь это были директора и другие старшие менеджеры предприятий, которые получали непосредственные и абсолютные плюсы от реформ. Это была возможность решать больше и не нести при этом большей ответственности. Для более широкой группы сторонников реформ, включая многих государственных чиновников из отраслей, не связанных с «оборонкой», и академических специалистов, было ясно, что они могут способствовать росту эффективности экономики, в том числе облегчить перекачку средств от ВПК (активно пожиравшего деньги из национальной экономики) обратно к невоенную сферу. Их поддерживали представители местных властей (городских, районных, областных), которые через директоров получали опосредованную возможность распоряжаться большими ресурсами, получаемыми из союзного центра. Разумеется, все это поддерживало население, которое таким путем получало больше потребительских товаров, бóльшие зарплаты, больше жилья и социально-культурных и образовательных услуг. И даже раскрутка инфляции, исчезновение с прилавков части привычных дешевых товаров и ухудшение качества остающихся были не столь большой платой за возможность отщипнуть свой кусочек «реформы».

Разумеется, внутри обеих больших групп — сторонников ограниченных и подконтрольных реформ и сторонников либерализации экономики — были более радикальные и более умеренные фракции, о которых мы будем говорить далее. И, разумеется, частичное сворачивание «хозяйственной реформы» не решило кардинальных проблем советской экономики, связанных с низкой производительностью, высоким расходов ресурсов, медленным внедрением новых технологий, повсеместным мелким воровством (проблема «несунов») и зачастую отсутствием заинтересованности в результатах своего труда. Поэтому дискуссии о возобновлении тех или иных масштабных изменений экономической политики и разнообразные локальные экономические эксперименты продолжались до эпохи перестройки.

«Косыгинские реформы» при всем их масштабе отнюдь не отвечали на все основные вопросы, которые стояли у советских чиновников в экономической сфере. Сворачивание реформ законсервировало проблемы и даже увеличило их список. Говоря о состоянии советской экономики и ее основных проблемах во второй половине 1960-х — середине 1970-х годов, следует учитывать, что одним вопросом стимулирования ее эффективности (к чему позднее пришло описание смысла реформы) дискуссии в среде советских экономистов и экономических чиновников не ограничивались. Многие темы понимались и обсуждались специалистами в своем кругу, однако не рефлексировались публично или тем более в СМИ. Подробнее мы об этом поговорим в трех следующих частях.

ЧАСТЬ 2. ПРИНЦИПЫ РАБОТЫ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ СССР В 1970–1980-Е ГОДЫ

В СССР политика не многопартийная, но многоподъездная.

(Шутка, популярная у сотрудников аппарата ЦК КПСС 1970–1980-х годов)

Система руководства советским государством в период 1965–1989 годов была крайне сложна. В ней сочетались партийные и государственные институты, формальные, неофициальные и неформальные органы и центры власти. Многие из этих институтов были не только малоизвестны — в равной мере рядовым советским гражданам и западным специалистам, — но и вообще их трудно было назвать типичными с точки зрения государственного устройства.

В центре политической системы стояло Политбюро ЦК КПСС — реальный высший орган управления не только Коммунистической партией, но и страной. Лидеры правящей, единственной в стране партии в рангах секретарей ЦК КПСС и заведующих отделами ЦК КПСС составляли меньшинство членов Политбюро и кандидатов в его члены, обладавших совещательным голосом. Помимо них среди членов и кандидатов в члены Политбюро было две большие группы: а) высшие государственные чиновники — председатель Совета министров СССР и некоторые его заместители, председатель парламента (Верховного Совета СССР), иногда министры иностранных дел, обороны и сельского хозяйства, лидер Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС), б) некоторые руководители (как партийные, так и государственные) крупнейших республик, составлявших СССР, в первую очередь РСФСР (всегда председатель Совета министров РСФСР), УССР (всегда первый секретарь Коммунистической партии Украины), БССР (первый секретарь КПБ был всегда кандидатом в члены Политбюро). Политбюро в основном решало стратегические вопросы управления страной путем выработки общего решения всеми его членами. В то же время реальный вес председательствующего в нем Генерального секретаря ЦК и постоянно находившихся в Москве членов Политбюро (особенно секретарей ЦК) был выше, чем у их провинциальных коллег.

Следующим по значимости органом власти в СССР был Секретариат ЦК КПСС. В него входили некоторые члены Политбюро: в первую очередь Генеральный (Первый) секретарь, а также неформальные «второй» и «третий» секретари ЦК. «Второй» секретарь (эту должность последовательно занимали Михаил Суслов, Юрий Андропов, Константин Черненко, Михаил Горбачев, Егор Лигачев, Александр Яковлев) занимался кадровой политикой и идеологией и вел заседания Секретариата. В отсутствие Генерального в Москве (или при его болезни) он вел заседания Политбюро. «Третий» постоянно курировал важнейшие экономические вопросы. При Брежневе это было развитие промышленности (постоянным «третьим» был Андрей Кириленко), при Андропове и Черненко — сельское хозяйство и производство продовольствия (Михаил Горбачев). В случае если второй секретарь в отсутствие первого вел заседания Политбюро, третий тогда вел заседания Секретариата ЦК. Другие члены Секретариата ЦК, как правило, имели более низкие партийные звания — были кандидатами в члены Политбюро или просто секретарями ЦК. Секретариат ЦК занимался рассмотрением дел более мелких, чем Политбюро, зато более многочисленных.

При всем сложном симбиозе Политбюро и Секретариата ЦК, притом что члены этих органов имели как минимум семь разных официальных иерархических статусов (Генеральный секретарь, член Политбюро — секретарь ЦК, член Политбюро, кандидат в члены Политбюро — секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро (но не сотрудник ЦК), секретарь ЦК (куратор группы отделов), секретарь ЦК (заведующий одним отделом)), притом что у них были сложные взаимоотношения, именно члены двух этих органов и являлись той правящей диктатурой, на благо которой и реализуя решения которой действовали партийные, государственные и псевдообщественные органы, представляющие для наблюдателя «партийную» и «советскую» власть.

Помощник члена Политбюро и председателя КГБ Юрия Андропова Игорь Синицин писал в своих мемуарах:

В партийном Секретариате во все десятилетия складывалась своя иерархия. Несколько секретарей являлись одновременно членами Политбюро. Они были, так сказать, первого сорта, но и среди них были более равные, чем остальные, в силу того, что стояли ближе к генеральному, являясь его личными друзьями и старыми соратниками. Другие секретари считаются в наивысшей номенклатуре деятелями второго сорта. Они не относятся к категории охраняемых, им подают не самые шикарные и громоздкие автомобили марки «ЗИЛ», которые народ прозвал «членовозами», а чуть менее комфортабельные и не столь оснащенные радиотелефонами и другой связью, семиместные автомобили полумассовой сборки Горьковского автозавода… — «Чайки»^[397]. В отличие от членов Политбюро, которые за свое «членство» заработной платы не получали, секретари ЦК КПСС получали, как и все сотрудники аппарата ЦК КПСС, заработную плату. Она составляла в 70-х годах 600 рублей в месяц^[398].

Как писал в своих мемуарах высокопоставленный сотрудник аппарата ЦК КПСС, председатель Советской ассоциации политических наук Георгий Шахназаров:

Коллегиальность сама по себе не была открытием большевиков. <…> Но Политбюро не парламент, не государственный совет и не кабинет министров. Этот орган, обладавший высшей властью, даже не упоминался в Конституции. Его члены формально несли ответственность перед Центральным Комитетом и партийным съездом, на деле именно они «подбирали» себе и ЦК, и высший партийный форум, и Верховный Совет. Каждый из них в отдельности зависел от вождя, но и вождь, в свою очередь, зависел от них в целом, если им удавалось составить такое «целое», войти против него в сговор или заговор. <…> Политбюро… было кащеевой душой Системы^[399].

Отношения Политбюро с другим важнейшим органом управления страной — Советом министров СССР — были внешне очевидными. Высший орган государственной власти подчинялся коллегиальному Политбюро. Однако некоторые члены Совмина хотели перераспределения полномочий и власти. Министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР (1984–1991) Владимир Чирсков удачно сформулировал эту позицию:

В Конституции было записано: «Совет Министров СССР — правительство СССР — является высшей исполнительно-распорядительной властью в СССР». На практике этот орган не обладал необходимыми правами и возможностями управления страной. Вопросы внешней политики, обороны, государственной безопасности страны, до 1985 года управление военно-промышленным комплексом, сельским хозяйством, внешней торговлей относились исключительно к компетенции Политбюро ЦК КПСС и Центрального Комитета партии. Мне всегда было непонятно, почему за те семь лет, что я был в составе Совета Министров, на его заседаниях не присутствовали члены правительства — министры иностранных дел, обороны и руководители Комитета государственной безопасности. Рассмотрение деятельности этих ведомств даже для нас, членов правительства, было закрытой зоной. Таковы были законы системы.

Из этого следует: члены правительства не могли влиять на деятельность многих отраслей, а значит, и нести коллективную ответственность за работу Совета Министров СССР. Как оказалось, Совет Министров СССР на самом деле не был ни советом, ни коллективным органом. Между ЦК КПСС и его Политбюро, с одной стороны, и Советом Министров СССР, с другой, нередко возникали трения и противоречия. Ведь если первый орган директивно принимал несбалансированное, слабо проработанное решение по тому или иному хозяйственному вопросу, то второй должен был претворять его в жизнь. Министры как профессионалы не могли не видеть, не понимать, насколько плохо подготовленными, даже несостоятельными были иногда партийные решения, постановления или кампании. Но дисциплина была жесткой, наши возражения не принимались, и нужно было все выполнять. Противоречие между ЦК и Совмином было всегда…^[400]

Ниже уровня трех взаимосвязанных центральных органов, управлявших СССР, — Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, а также Совета министров СССР — находилось сразу несколько органов власти, имеющих примерно равный «политический вес». Это аппарат ЦК КПСС, аппарат Совета министров СССР, российская, украинская и московская (а также иногда ленинградская) партийные организации, Военно-промышленная комиссия при Совете министров СССР, центральный аппарат КГБ, Комитет партийного контроля (КПК), ВЦСПС, Совет министров РСФСР, в некоторые периоды — Министерства обороны и иностранных дел. То есть это те органы власти, руководители которых были членами Политбюро или, на худой конец, чьи интересы (как ВПК и КГБ) выражал лично Генеральный секретарь.

Однако выделение определенной сферы ответственности каждому органу власти «первого» (как упомянутые структуры) или «второго», «третьего» порядка (прочие министерства и ведомства, республиканские партийные организации и крупные обкомы в РСФСР и УССР, ЦК ВЛКСМ) не означало их полной автономии.

Наоборот, многие из этих организаций частично дублировали функции друг друга, а также осуществляли постоянный мониторинг деятельности «соседей» и согласование с ними занятых «позиций». Это было вызвано необходимостью повышения (или сохранения) эффективности работы этих организаций, которая в отсутствие иных механизмов внешнего контроля (реальных выборов, свободной прессы и общественных организаций) неизбежно бы падала, если бы конкретная сфера была полностью отдана на откуп только одному ведомству. Подробнее мы поговорим об этом в разделе, посвященном «взлому систем».

Равновесность (или близкий вес) этих организаций и конкуренция между ними подчеркивалась их специфической кадровой политикой. При наборе новых сотрудников и трудоустройстве старых они избегали брать к себе на работу людей из конкурирующих организаций. Нам, в частности, не известно ни одного случая, чтобы в аппарат ЦК КПСС (во всяком случае с 1960-х годов до 1985 года) брали на работу хотя бы кого-то из сотрудников аппарата Совмина СССР или, наоборот, этот орган брал себе кого-то с опытом работы в ЦК. Буквально единицы сотрудников ЦК до прихода туда работали в аппарате ВПК, КГБ, МГК или Компартии Украины. Зато у ведущих специалистов московских «припартийных» академических институтов, заведующих отделами и их заместителей крупных уральских, сибирских, южнороссийских, восточноукраинских обкомов и крайкомов, Ленинградского горкома КПСС и аппарата ЦК КП Белоруссии были высокие шансы рано или поздно занять на несколько лет кабинет на Старой площади.

МЕХАНИЗМЫ АДМИНИСТРИРОВАНИЯ В ПОЛИТБЮРО И АППАРАТЕ ЦК КПСС В 1960–1980-Е ГОДЫ

Для дальнейшего разговора о советской экономической политике нам потребуется общее представление о том, как, собственно, сочетались интересы партийных и государственных органов и какую роль играли в них различные «группы интересов». В публикациях последних десятилетий, посвященных механизмам формулирования и реализации политики на высших уровнях власти в СССР, традиционно много внимания уделяется «патрон-клиентским отношениям»^[401]. Под этим подразумеваются группы чиновников, действующих в своих собственных интересах и объединенных фигурой старшего из них — патрона. При этом касательно «патронов» в постсоветском историческом нарративе доминирует точка зрения, что страной посредством заведомо некомпетентного и тотально коррумпированного партийного аппарата управляли полуграмотные и немощные старцы из Политбюро^[402].

В этом разделе мы попытаемся описать механизм принятия решений в аппарате ЦК КПСС^[403]. Насколько адекватен получивший распространение в эпоху перестройки термин «телефонное право»? Насколько был важен «блат» в заполнении кадровых позиций и продвижении нужных решений (предмет исследования Алены Леденевой)^[404]? Действительно ли все чиновники участвовали в «административном рынке», как пишет социолог Симон Кордонский^[405]? Да и в целом — как они управляли страной и какова была их мотивация для принятия тех или иных решений?^[406]

Способы функционирования механизма управления

Для начала мы поговорим о ключевых способах функционирования аппарата ЦК КПСС (как примера высшей бюрократической институции в СССР этого периода), зафиксированных в ходе исследования. Они подробно описаны в ряде других текстов, созданных на основе корпуса интервью проекта по изучению бывших сотрудников ЦК КПСС^[407], поэтому в данном разделе будут лишь кратко перечислены.

Вербальная коммуникация во всем высшем слое советской бюрократии была куда более мощной и значимой, чем письменная коммуникация. В частности, подавляющее большинство «директивных указаний» в партийном аппарате отдавалось устно, подавляющее большинство совещаний и других форм принятия решений официально не документировалось. Тем не менее можно найти адекватные источники фиксации такой устной коммуникации. Это рабочие записные книжки (и другие типы неформальных рабочих записей), которыми вынуждены были обзаводиться все сотрудники аппарата. В них они записывали многочисленные указания руководства, а также полуофициальную информацию. Также в них фиксировались мнения участников совещаний или позиции руководства по тому или иному вопросу. Подобные книжки можно обнаружить в частных архивах бывших сотрудников аппарата и членов их семей. Некоторые из них удалось получить для архива Forschungsstelle Osteuropa^[408].

Вместе с тем «телефонное право» как термин не упоминается ни в одном интервью. В перестроечной прессе оно описывалось как практика телефонных звонков с директивными указаниями государственным чиновникам от партийных, однако, судя по всему, «телефонное право» имело довольно ограниченный характер.

Куда более распространенными в деловых отношениях были практики рекомендаций («советов») и «согласований», то есть мягкого, полуобязательного давления^[409]. Они оставляли для государственных чиновников и прочих зависимых акторов (например, секретарей творческих союзов) возможность «взять на себя ответственность» или апеллировать к вышестоящему партийному начальнику через другие должностные лица. Практику согласований можно интерпретировать и как форму принятия коллективного решения с учетом мнения сторон и при наличии арбитров. Нередко рекомендации запрашивались государственными чиновниками у партийных, чтобы разделить ответственность за возможные неблагоприятные последствия того или иного решения, которое они в принципе могли и даже обязаны были принимать самостоятельно.

«Блат» (то есть получение незаконных — или законных, но «дефицитных» — благ посредством знакомства), «патрон-клиентские отношения» или участие чиновников в «административном рынке» — одни из множества, а отнюдь не доминирующие формы или мотивы поведения высшей бюрократии. Общественно порицаемые («блат») и уж тем более криминальные (например, «взятка») формы поведения, особенно реализуемые систематически, могли послужить причиной крупных проблем и даже увольнения любого чииновника, в том числе представителей высших эшелонов власти.

Потому «блат» имел множество ограничений, а откровенно криминальное поведение было мало распространено. Личная возможность «торговать должностью», то есть принимать те или иные решения исходя из договоренностей с другими чиновниками, в рамках «административного рынка», была ограничена должностными обязанностями, персональной идейной мотивацией, долгосрочными стратегиями в отношении карьеры и будущего всей семьи, а также действиями других коллег.

По той же причине большие ограничения имели «патрон-клиентские отношения», которые во многих случаях подвергали чиновника слишком высоким политическим рискам. После расцвета политических кланов в эпоху Хрущева^[410] в период правления Брежнева со многими типами кланов (прежде всего региональными) велась систематическая борьба.

Существенно большую роль в аппарате ЦК КПСС играло явление, известное как «личные связи». Это различные типы горизонтальной и вертикальной коммуникации, которые в каких-то случаях были долговременными, но в основном носили необязательный и нередко краткосрочный характер. На основе «личных связей» внутри партийного аппарата формировались различные группы влияния. Среди них по типологии можно выделить сообщества, возникшие на основе идеологической (например, «ревизионисты» и «сталинисты»), профессионально-отраслевой (например, «угольщики» и «железнодорожники»), региональной (например, «ленинградцы» и «сибиряки»), поколенческой и даже коммеморативной (например, «фронтовики» и «казаки») идентичности. Каждый сотрудник аппарата принимал решение — примкнуть ли к той или иной группе, но далеко не всегда участие в их деятельности носило постоянный характер. Сотрудник аппарата мог состоять во многих группах влияния или демонстрировать свою дистанцию от них всех.

Партийный аппарат не был единственным источником власти, а подвергался мощному воздействию со стороны других, внешних групп, имевших в СССР свои «куски власти» в виде доступа к тем или иным ресурсам или прочим источникам влияния. Такими группами были, например, советские «селебритиз» (знаменитости, от актеров до космонавтов) или высокопоставленный генералитет Советской армии.

Представление интересов отраслевых и профессиональных групп

Работа в аппарате ЦК КПСС в ¾ случаев не была пожизненной синекурой. Притом что основная масса его рядовых сотрудников приходила туда на работу в возрасте до 40 лет, средний срок работы сотрудника в аппарате ЦК КПСС укладывался в 10-летний период. Кто-то работал в аппарате ЦК КПСС год-два, будучи взят в него на фактическую стажировку, для того чтобы быть позже назначенным на высокую позицию в своем регионе, кто-то просто не соответствовал возложенным ожиданиям.

Таких, не оправдавших надежд, аппарат ЦК КПСС пристраивал в небольшие подшефные организации (например, в редакцию второстепенного журнала или руководство крупного строительного главка) на должности первых замов или руководителей — организационный опыт у них для этого был. Многие из тех, кто все же соответствовал требованиям, уходили или вынуждены были уйти через три-четыре года работы в аппарате. Тогда их «аспирантура» считалась законченной. Они де-факто признавались чиновниками высшей квалификации, годными к замещению многочисленных вакансий в примерно четвертом эшелоне номенклатуры общесоюзного уровня. Это могла быть должность начальника управления в небольшом министерстве или второго секретаря глубоко провинциального обкома. Другая значительная группа работала существенно дольше, но через девять лет вставал вопрос — оставлять ли их в аппарате бессрочно, в качестве «аппаратных зубров» и учителей новичков, или все-таки их репутация не столь безупречна. Большая часть таких людей также уходила на руководящие позиции в крупные государственные или псевдообщественные (Советский комитет защиты мира и т. п.) организации, партийные научно-образовательные и издательские структуры. Многие к тому моменту достигали уровня заведующего сектором, что обеспечивало уже должности первого замминистра крупного министерства, министра правительства РСФСР или первого секретаря обкома.

Результатом жестких требований к работникам аппарата ЦК КПСС и постоянной угрозы увольнения была их основательная неуверенность в своей дальнейшей судьбе и постоянный поиск многими из них тихой гавани, куда можно будет уйти с престижной, но таящей много опасностей работы. Мéста, где им предстоит спокойно (и денежно) провести время до персональной пенсии союзного значения, уже заслуженной работой в аппарате ЦК КПСС.

Заместитель заведующего Международным отделом Карен Брутенц, активно занимавшийся формированием общесоюзной политики в качестве члена круга советников Брежнева, пишет об этом в своих мемуарах так:

К концу 70-х годов позиции партийного аппарата (как и партии в целом) стали заметно ослабевать. Его уже теснила государственная и хозяйственная номенклатура. Даже в Политбюро ядро теперь составляли руководители государственных органов. Бросалось в глаза, как вальяжно и даже развязно вели себя на Секретариате ЦК министры — раньше это было просто невозможно. Но они чувствовали конъюнктуру и, кроме того, были прикрыты дружком Брежнева — председателем Совета министров Тихоновым. Усилилась карьерная зависимость многих работников партаппарата от государственных структур: мечтой заведующего сектором ЦК и часто нормальной «станцией» его выдвижения было кресло заместителя в курируемом министерстве^[411].

Подобная ситуация требовала поддерживать хорошие отношения с той профессиональной средой, которую работник аппарата по должности обязан был курировать (а значит, жестко и бескомпромиссно контролировать). То есть, с одной стороны, условный инструктор сектора черной металлургии Отдела тяжелой промышленности должен был контролировать состояние дел в нескольких главках Министерства черной металлургии и на его заводах в трех дюжинах регионов. С другой стороны, он понимал, что в случае увольнения из ЦК пристраивать его на работу (что должен был сделать заведующий сектором), скорее всего, будут в структуры того же министерства и выбор там будет невелик: заместитель министра, начальник одного из главков, начальник управления Госснаба (связанного с министерством), директор завода, главный редактор ведомственной газеты^[412]. А вот насколько большой будет этот завод, крупный ли главк, обеспечит ли этот пост членство в коллегии Министерства (а стало быть, «авоську», то есть приписывание к спецраспределителю), будет решать уже министр со своими заместителями. И потому — так ли стоит портить с ними отношения?

Более того, административный вес рядового сотрудника аппарата ЦК КПСС был далеко не таков, каким он был во времена Сталина. Если до 1953 года, по рассказам немногих уцелевших с того времени работников аппарата, приезжавший в регион инструктор ЦК мог под свою ответственность отдавать распоряжения и быть де-факто равным первому секретарю обкома, то позже он превратился в важного контролера, которому надо было одновременно очень осторожно строить свою линию поведения. И она могла быть в любой момент оспорена проверяемыми. Первый секретарь обкома или заместитель министра могли пожаловаться на своего куратора одному из его многочисленных начальников.

В отношении особо настойчивых или даже потенциально опасных кураторов в регионах и республиках (особенно этим отличалась Украина) широко применялась практика провокаций (сводить за счет принимающей стороны в ресторан, напоить до неприличного состояния, подарить дорогие подарки, иногда «подложить» женщину) и следовавшего затем сбора «компромата». Поэтому имеются многочисленные свидетельства того, как сотрудники аппарата, особенно выезжавшие в незнакомые регионы или с неприятной миссией (это, как правило, делалось коллективно, в составе многолюдных «бригад ЦК КПСС»), старались быть максимально щепетильными — сами платили за свои обеды даже в рабочих столовых, отказывались встречаться с местными коллегами в неурочное время, потребляли алкоголь редко и строго в своем кругу. И даже это далеко не всегда уберегало их от энергичного противодействия со стороны региональных властей или других категорий проверяемых, равно как и от потенциально возможного негативного воздействия со стороны коллег и даже подчиненных.

Так, сотрудник Отдела машиностроения Павел Семенов приводит в интервью подробности того, как он, оперируя аппаратными нормами этикета, в 1985 году снял с должности своего собственного начальника — заведующего сектором, который, видимо, вызывал уже много вопросов у руководства отдела.

По инструкции Центрального Комитета партии я как инструктор имел право, если я не согласен с моими руководителями, выходить напрямую на руководство ЦК. У меня был один такой конфликтный случай в моей жизни, когда мой непосредственный начальник меня упрекнул, с моей точки зрения, несправедливо, в том, что я не так работаю, как надо. Он очень работоспособный, очень способный человек, но что-то в нем такое, он все время старался тебя достать, потянуть за что-нибудь, чтобы тебе не очень весело жилось. Я в свое оправдание сказал: «Я вам дал подробный письменный отчет в том, что сделал. Если вы не считаете возможным этот отчет мой принять, я пойду, как этого требует инструкция Центрального Комитета партии, вплоть до секретаря ЦК КПСС ради того, чтобы доложить, что я из себя представляю, чем я занимаюсь». Но такие ситуации разрешались очень просто и быстро. Как только они возникали в аппарате ЦК, людей сразу разводили по разным углам. Я не знаю, почему меня оставили, а моего непосредственного начальника увели с повышением^[413].

Нахождение меж двух огней — неуверенность в поддержке собственного начальства и постоянное давление со стороны государственных и региональных органов власти — способствовало перерождению стратегии поведения партийных бюрократов. Если в аппарат ЦК КПСС они приходили прежде всего как представители своей региональной партийной организации и лишь отчасти как представители профессионального сообщества, то в Москве их приоритеты менялись.

За исключением практики подготовки будущих секретарей обкомов и республиканских комитетов партии (в основном в Орготделе и Отделе пропаганды), назад в регион сотрудников ЦК КПСС никто возвращать не собирался, поэтому их отношения с теми, кто их выдвигал «на местах», уходили из области профессиональной и политической в сферу частных отношений. О том, что из этого следовало, мы поговорим ниже.

Зато резко вырастала роль профессионального сообщества, с которым работнику аппарата ЦК КПСС теперь приходилось иметь дело, причем не в разрезе его региональных проблем, а во всесоюзном масштабе. При этом взаимосвязь отраслевых интересов и надзорных инстанций, коими были отраслевые отделы ЦК, была столь сложна, что внешним наблюдателям да и самим работникам аппарата не всегда было понятно разделение обязанностей и сфер компетенции.

Влиятельный сотрудник Отдела пропаганды Алексей Козловский, принадлежащий (в силу своей близости к Михаилу Суслову) как раз к идейным «аппаратным зубрам» и потому проработавший в ЦК 18 лет, описал в интервью удивившую его сцену. На его глазах в 1970-е годы в коридоре здания ЦК министр химической промышленности тряс за плечи одного из сотрудников профильного сектора Отдела химической промышленности со словами: «Я для чего тебя тут поставил!»^[414] Видимо, тот не смог добиться исполнения его указаний. Это, конечно, был критический и по накалу эмоций, и по степени зависимости от указаний государственных чиновников эпизод, однако он наглядно показывает, до какого уровня могло дойти «перерождение» партийных чиновников в лоббистов отраслевых интересов.

Разумеется, это лоббирование не носило характера открытого «взяточничества» — об этом уже было упомянуто выше. Однако верность интересам отрасли или профессионального сообщества вознаграждалась еще во время работы в аппарате. Например, для этого широко применялся такой инструмент, как публикация статей работников аппарата в прессе и издательствах, в том числе и ведомственных. Номинальные зарплаты работников аппарата ЦК КПСС были в целом ниже, чем консолидированные доходы в рублях (зарплаты, премии, гонорары, доходы от патентов, теневые заработки) специалистов аналогичной квалификации в государственных структурах (на производстве, в правоохранительных органах, системе образования или культуры)^[415], что лишь отчасти компенсировалось «социальным пакетом» или, говоря языком того времени, «привилегиями». Однако объективно они были так же бедны, как и подавляющее большинство советских людей, и так же постоянно нуждались в деньгах. Гонорары за публикации были стандартные, государственные, но по сравнению со средними зарплатами — высокие. Большая статья была соразмерна половине месячной зарплаты инструктора ЦК. Одна опубликованная нетолстая книжка (а то и брошюра) — годовому окладу.

Другими формами поощрения сотрудничества с профессиональным сообществом было включение кураторов из ЦК КПСС (но не часто — раз в несколько лет) в списки коллективов, претендующих на получение государственных наград и премий, почетных званий, патентных заявок. Это позволяло не только пополнять сберкнижки работников аппарата, но и претендовать им в будущем, за счет присвоения званий и государственных наград, на дополнительные льготы.

Однако на страже «партийной этики» стояли «аппаратные зубры». Заведующие отделами и секретари ЦК КПСС из наградных представлений, поданных им на одобрение, сотрудников аппарата ЦК чаще всего вычеркивали, как и многих других представителей министерской бюрократии. Аналогичным образом слишком часто публикующийся в прессе работник аппарата вызывал упреки в том, что он увлекается посторонней деятельностью, и это могло послужить веской причиной для его увольнения.

Однако основной материальной причиной, заставлявшей работников аппарата лоббировать интересы ведомств, как говорилось выше, была забота о своем будущем после ЦК КПСС. Размах и интенсивность этого лоббирования были, разумеется, связаны с позицией непосредственного руководства работников аппарата. Так, например, еще одной формой корпоративной солидарности была облегченная форма защиты диссертаций работниками аппарата. Диссертация, особенно докторская, позволяла им в будущем надеяться на более престижную (и интересную) работу в случае, если судьба занесет в академическую или образовательную сферу. Лишь доктора наук могли возглавлять крупные учебные заведения или исследовательские институты, так что с этой степенью сотрудник ЦК мог рассчитывать получить должность профессора в партийном вузе.

Однако получение ученой степени, по идее требовавшее больших затрат времени автора, было очевидным уклонением от исполнения обязанностей сотрудника аппарата ЦК КПСС. По этой причине отношение руководителей отделов к подобной активности своих сотрудников было неоднозначным. Защиты позволялись в отделах (прежде всего идеологических и международных, но также, например, в экономическом), где было большое количество сотрудников, пришедших из академических учреждений, партийных образовательных и научных институций, СМИ. Сотрудники этих отделов так и так писали значительное количество деловых бумаг, которые могли бы стать частью их диссертаций. В отраслевых и функциональных отделах, где работали преимущественно представители регионального партийного аппарата или «производственники», с писанием диссертаций боролись.

Реакция же на непосредственное лоббирование отраслевых инициатив была непредсказуемой. В принципе лоббирование, не несущее за собой явной личной выгоды, поданное «объективно», то есть с соблюдением неписаных правил составления документов и представления отчетов, было в аппарате ЦК КПСС весьма распространено и считалось абсолютно нормальным, продиктованным «деловыми соображениями». Тем более что почти на каждое лоббирование приходилось «контрлоббирование», позволявшее руководству сопоставить разные точки зрения на один и тот же предмет^[416].

Инструктор Отдела машиностроения Валерий Лепешкин рассказывает об этом так:

Если к нам приезжал, допустим, директор завода с Кавказа Цинанян Рубен Мушегович^[417], он обязательно говорил: «Друзья, я остановился в „России“. В таком-то зале вечером ужин будет, прошу вас прийти. Приглашены из министерства тот-то и тот-то, вы и ваш завсектором Карпунин». Приходили, сидели там часик-полтора и уходили, ничего страшного не было. Я понимаю, нельзя было пьянствовать, выступать, плясать, еще что-то.

— О чем обычно были разговоры на таких посиделках в ресторане?

В. Л.: А зачем приезжал директор? Директор приезжал уменьшить план, добавить материалов. У кабельщиков 90 % себестоимости — это материалы, а 10 % — собственного труда. Вот недодали материалов, он мог в непринужденной обстановке рассказать: посмотрите, добавьте, не из чего делать. Надо же наряд получить, раньше же не то что деньги есть — купил. Деньги есть — ничего не купишь, если у тебя наряда нет. Вот эти вопросы обсуждались. Иногда обсуждались вопросы корректировки плана. Говорили: «Ну, старики, ситуация такая, попались две машины аварийные, я не могу сделать. Помогите. Я в министерство обратился — вот они тут же сидят министерские, плановое управление. Мужики, войдите в положение, перенесите со второго квартала на четвертый, я потом все приведу в порядок».

— Почему это все нужно было обсуждать именно в ресторане, а не в кабинете на приеме у вас?

В. Л.: Мы что, будем с ним полтора часа сидеть, чтобы он рассказывал? Он кто такой? Пришел, высказал вопрос — и без него работы хватало. Это ограничивалось и временем, а в основном — ну что, с корректировкой плана прийти в ЦК? Член бюро обкома партии, директор завода пришел в ЦК, просит скорректировать план.

— А почему он не мог этого сделать?

В. Л.: Несолидно. А там мог высказать.

— А что было солидным? С чем он мог приехать, что было бы нормальным?

В. Л.: Они ни с чем не приезжали, их вызывали. Потому что если у него все хорошо — с чем он мог приехать? Обычно не ездили, когда хорошо^[418].

Однако лоббирование не было делом исключительно рядовых сотрудников. Заведующие секторами и заместители заведующих отделами также находились в зависимости от позиции руководства министерств, поскольку рассчитывали в случае увольнения из ЦК занять посты заместителей министров. Другое дело — заведующие отделами. Они имели тот же административный вес, что и министры (тем более что часть из них одновременно была секретарями ЦК КПСС), и потому их личные интересы были связаны с переплетением отношений внутри высшего политического эшелона страны. Исходя из них и собственного понимания проблем развития отрасли или партийных и государственных интересов, они могли как потакать лоббированию тех или иных отраслевых интересов, так и резко им противостоять. Например, руководители таких отделов, как оборонный или сельскохозяйственный, пытались — и во многом успешно — определять свою линию в соответствующих отраслях^[419]. Некоторые отделы аппарата ЦК КПСС (например, идеологические отделы, Отдел соцстран или Отдел загранкадров) и вовсе имели все полномочия в определении государственной политики и уже сами диктовали волю фактически подчиненным им государственным ведомствам. С другой стороны, реально распоряжались распределением бюджета и ресурсов не сотрудники аппарата, даже в ранге секретаря ЦК КПСС, а министры и руководители Госплана, и потому сторонам приходилось по всем вопросам достигать согласия^[420].

Приводила ли вовлеченность работников аппарата ЦК КПСС в профессиональную и отраслевую лоббистскую деятельность к возникновению их зависимости от конкретных фигур в государственном аппарате, как было показано ранее на примере сотрудника Отдела химической промышленности?

Здесь не было общего принципа, хотя большая часть работников аппарата имела хорошие (дружеские, товарищеские, «теплые») отношения хотя бы с одним из руководителей курируемых ими министерств. Некоторые из них могли выступать в качестве «патрона». Однако для работников аппарата ЦК КПСС было не менее важным, чтобы у них сохранялись нормальные рабочие отношения с достаточно широким кругом лидеров профессионального сообщества. К тому моменту, когда им надо было искать работу вне ЦК, хороший контакт только с одним «патроном» абсолютно не гарантировал им будущего. Тот мог быть к необходимому часу смещен со своего поста, быть недовольным деятельностью «клиента», не иметь для него подходящей позиции или встретить сопротивление кураторов из ЦК КПСС, посчитавших своего коллегу недостойным предложенной позиции. Поэтому возложение на себя статуса очевидного «клиента» того или иного «патрона» в министерстве было довольно опрометчивым решением^[421].

Стать «клиентом» уже внутри аппарата ЦК КПСС было не менее сложным и опасным делом. Во-первых, в «клиенты» надо было попасть, заслужить чье-то доверие. Во-вторых, пример «комсомольцев», ориентированных на «группу Шелепина», ясно показывает, что даже принадлежность к клиентеле самых влиятельных фигур в аппарате ЦК КПСС совершенно не гарантировала стабильного будущего. Более того, была опасной, поскольку в случае политического поражения «патрона» его команда или клиентела энергично вычищались из главной политической институции страны. В результате назначение сотрудников, «близких к телу» крупных политиков, на должности, скажем, помощников и референтов нередко происходило довольно механически, по рекомендациям начальников низового уровня (завотделами), а то и даже посредством автоматической (компьютерной) системы.

Специалист в области производства машин для текстильной промышленности и бывший преподаватель профильного вуза Юрий Карасев 14 лет проработал в Отделах машиностроения и сельского машиностроения. В интервью он так вспоминал о первом этапе отбора его кандидатуры на пост референта главы Орготдела, секретаря ЦК КПСС Ивана Капитонова:

В 1983 году Генеральным секретарем был избран Андропов. Андропов первое, на что обратил внимание, — на производство товаров народного потребления, торговлю, удовлетворение потребности людей. И он на это дело направил Капитонова Ивана Васильевича. Тому потребовался референт. Помощник — это повыше и подороже должность, а референт. И мне сам Иван Васильевич потом рассказывал: «Я просто написал, кого я хочу видеть, примерно возраст, образование». Машина выкинула мою объективку — так я к нему попал.

— Как это?

Ю. К.: Надо было ввести определенные критерии в вычислительную машину, а у вычислительной машины все объективки наши были в памяти, и она по критериям отбирала. И мне Иван Васильевич сказал: «Единственная объективка, которую она выбросила, — твоя»^[422].

Первые лица страны — члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК за очень немногими исключениями (в первую очередь Леонид Брежнев и Юрий Андропов^[423]) — воспринимали услуги «клиентов» как должное, положенное им в силу их статуса, и никак не стремились их отблагодарить.

Другой проблемой для сотрудника аппарата ЦК, вошедшего в чью-то клиентелу, была необходимость принимать участие в групповых интригах. Зачастую они велись для защиты и продвижения интересов третьих лиц, которых рядовой сотрудник аппарата мог в своей жизни ни разу не видеть и со взглядами которых мог быть не согласен. А закончиться интрига могла поражением совсем не «патрона», особенно если тот был членом Политбюро, но назначенных виноватыми членов клиентелы.

Поэтому для многих работников аппарата ЦК КПСС поиск «патрона» был абсолютно ненужным делом. Он вряд ли бы резко ускорил их карьеру, чему препятствовали многочисленные писаные и преимущественно неписаные правила аппаратной работы, но мог повлечь неприятности. Гораздо более выигрышной стратегией было просто качественное исполнение своих обязанностей на рабочем месте и аккуратное лоббирование интересов своей отрасли и профессиональной группы.

Землячества в аппарате ЦК КПСС — общие принципы организации

В описанной картине был и еще один важный фактор, а именно интересы региональных сообществ, в дела которых многие, если не большинство сотрудников аппарата ЦК КПСС были вовлечены.

Причастность к региональным сообществам, чаще всего именуемым землячествами, — одна из типичных черт советского человека вообще и советского чиновника в частности. В недружелюбном мире советских людей поиск и обнаружение земляка в новой социальной общности являлись важной и эффективной стратегией интеграции. Земляк расценивался (и зачастую вел себя) как важный агент, позволяющий начать социальные интеракции в незнакомой обстановке. Фактически он нередко брал на себя временные функции «патрона». Нашедший его новичок являлся его временным «клиентом».

Аналогично данный механизм работал и в аппарате ЦК КПСС. Попавший туда новичок, особенно из провинции, первым делом пытался найти земляков, чтобы получить совет, как вести себя в новых обстоятельствах, и рассчитывая найти у них помощь и защиту.

Другой вопрос, что в аппарате ЦК КПСС с 1960-х годов существовали жесткие негласные правила. И опытный сотрудник информировал о них новичка. В списке его рекомендаций одной из важнейших была следующая — не устраивать никаких собраний сотрудников аппарата по земляческому признаку и по возможности избегать посещения домов других выходцев из региона, перебравшихся в Москву. Это очень существенно ограничивало функционирование региональных сообществ в аппарате ЦК КПСС, хотя было несколько исключений из общего правила.

Крупное, но идеологически нейтральное и аморфное сообщество представляли собой выходцы из ленинградской партийной организации. В основном это были инженеры с опытом работы на оборонных заводах города, в горкоме и обкоме партии. В партийном аппарате «город революции» считался поставщиком грамотных и идейных кадров, поэтому на прием их в аппарат не было каких-либо ограничений. Большинство из ленинградцев оседало в таких крупных отраслевых отделах, как Отдел машиностроения и оборонный, однако часть представителей «культурной столицы» работала и в идеологических отделах. Как правило, эти люди были знакомы между собой еще по Ленинграду, и они могли позволить себе проталкивать в аппарат своих знакомых (разумеется, соответствующих критериям для работы в ЦК). Центральными фигурами в этом сообществе были заместители заведующих отделами: Олег Беляков (оборонный), Валерий Пименов (машиностроения), Вадим Медведев (пропаганды, затем ректор АОН при ЦК КПСС, затем завотделом науки и на пике карьеры — член Политбюро) и Юрий Афанасьев (культуры)^[424].

К числу заметных региональных сообществ также относились представители таких крупных регионов, как Челябинская область (особенно представленная в Отделе пропаганды и Орготделе), Ставрополье и Краснодарский край (оба в первую очередь в Сельскохозяйственном отделе). Размеры этих сообществ диктовались несколькими факторами: значимостью данных регионов с точки зрения экономики и численности населения; их удачным «брендированием» в советской бюрократической мифологии; симпатиями, которые испытывали к представителям данных регионов те или иные члены Политбюро. Считается, что ставропольцев продвигали Суслов, Кулаков, Андропов и Горбачев, кубанцев — Полянский, выходцам с Урала покровительствовал Кириленко.

Однако эти сообщества также имели в аппарате весьма аморфный вид. Как все иные землячества, они имели политическое значение только с точки зрения отстаивания и продвижения региональных интересов.

Будучи довольно малозначимыми с точки зрения персональной карьеры работника аппарата ЦК КПСС, землячества играли важную роль центров координации (и социальных союзов), позволявших учесть разнонаправленные группы интересов. Инициаторами контактов осевших в столице земляков с региональной номенклатурой были, разумеется, представители последней. Их задача состояла в том, чтобы выбить для своего региона из союзного центра как можно больше средств, обеспечить их материальными ресурсами и при этом обойти в гонке за то и другое конкурентов из других регионов. В этом отношении земляк в Москве совершенно не обязан был решать вопрос самостоятельно, тем более что процедура утверждения выделения средств и ресурсов была исключительно многоступенчатой. Однако земляк мог помочь советом и контактами. Он знал актуальную политическую обстановку на том или ином участке административного поля, слышал о происходящих интригах и открывающихся возможностях. И даже мог предоставить свою квартиру для проживания земляку, которому нередко было невозможно найти место в вечно переполненных московских гостиницах.

Какой прок был сотруднику аппарата ЦК КПСС, осевшему в Москве, контактировать со своими бывшими сослуживцами и тем более с теми представителями региона, которых он не знал, когда там работал?

Помимо того, что земляки привозили с собой гастрономические и алкогольные изыски с родины и устраивали в гостиницах коллективные посиделки землячества, инициативу по организации которых не могли себе позволить постоянно живущие в Москве сотрудники ЦК КПСС, последние имели нередко и еще один серьезный интерес. В регионах, из которых они уехали, часто оставались их родственники и иные близкие им люди: родители, старшие дети, отучившиеся и решившие не переезжать за семьей в Москву, просто хорошие знакомые, которые надеялись на защиту и помощь от занявшего столь высокий пост человека. Работник аппарата иногда посещал регион из ностальгических или семейных соображений (хотя бы привести в порядок могилу родителей), и ему хотелось бы, чтобы на месте его не только встретила на вокзале обкомовская черная «Волга», но и было оказано то или иное содействие. Вот за это, вперед, он и платил землякам своими советами и помощью.

Был ли он в таком случае для них «патроном» в Москве? Разумеется, нет. Даже у самого захудалого региона в Москве было как минимум несколько представителей, сделавших достаточно успешную карьеру в разных органах власти^[425]. Они оказывали посильное содействие, однако, как правило, не могли тянуть на себе постоянно весь воз проблем региона, да и со стороны контролирующих органов такая нагрузка могла бы вызвать неприязненный интерес. Помогать своим землякам в принципе в том же аппарате ЦК КПСС не считалось делом зазорным, более того, этим гордились. Однако должна была быть соблюдена мера, которая позволяла бы сказать, что подобная помощь не влияет на повседневную основную работу сотрудника ЦК КПСС и не докучает его коллегам, к которым он мог обратиться за содействием.

Упоминавшийся выше инструктор Отдела машиностроения, пермяк Валерий Лепешкин свидетельствует об этом так:

А секретарь обкома приехал мой Пермского? Он всегда останавливался в гостинице «Москва», мы всегда собирались там, кто были, пермяки. Садились в ресторане, выпивали по рюмке, обсуждали какие-то новости. В крайнем случае у него в номере. И никто нас не пугал. Я не помню, чтобы запрещали ходить^[426].

Официальные согласительные институты

Как мы увидели выше, аппарат ЦК КПСС внешне имел жесткую структуру и иерархию. Отделы контролировали определенные сферы, внутри них сектора контролировали определенный набор ведомств и тем, внутри секторов каждый инструктор «вел» свои ведомства или учреждения, курировал по тематике сектора определенные регионы. Группы близких по своим функциям отделов контролировали «рабочие» секретари ЦК КПСС, которых в свою очередь курировали члены Политбюро в статусе секретарей ЦК КПСС.

Вместе с тем в рамках этой структуры существовало множество официальных согласительных институций, в работе которых принимали участие представители разных отделов аппарата ЦК КПСС, а также других институций (экспертных, партийных, государственных, псевдообщественных организаций, СМИ). Иерархически (в порядке возрастания статуса) их можно перечислить в следующем порядке.

Совещание в аппарате ЦК КПСС (в рамках сектора, отдела, у секретаря ЦК) — они обычно проводились достаточно часто и по разным поводам. Вот как, например, проходили совещания у секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам (и члена Президиума ЦК КПСС) Леонида Брежнева в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Рассказывает бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова:

И надо сказать, Брежнев в короткие сроки смог освоить новое для себя дело. И ведь как! Приглашал к себе заведующего отделом оборонной промышленности ЦК, специалистов из этого отдела, министров, ведущих конструкторов техники. И с ними он выверял каждую фразу в уже одобренных, со всеми визами, постановлениях ЦК, которые оставалось только проголосовать на политбюро. Спрашивал присутствующих: «А как можно осуществить это? А это?» Всем приходилось выкладывать свои аргументы, а Брежнев потихоньку вникал в суть вопроса. И одновременно оценивал деловые качества людей. Это ведь был не тот Брежнев, которого помнят сейчас^[427].

Инструктор, потом завсектором (1966–1983) Отдела машиностроения ЦК КПСС Владимир Марьин, куратор атомной энергетики, описывал атмосферу совещаний:

Совещания — заведующий отделом 2–3 раза в месяц [проводил] обязательно, по разным вопросам. Обычно, когда ему список приносят, кого пригласить [из министерств], он уже знает, кому из других секторов [отдела] может пользу принести это совещание, он говорит: «Включи того-то и того-то». И мы приходили, участвовали. <…> Вопрос совершенно конкретный рассматривался: почему в этом квартале должны были ввести то-то и то-то, почему стало министерство работать хуже, министр, его заместители, сектора, которые с этим связаны косвенно или прямо? И идет совершенно откровенный разговор. На этом совещании высказать министру — никогда не поворачивался язык, тем более я глубоко уважал [министра энергетики] Петра Степановича Непорожнего. А вот заместителю министра я всегда мог на этом совещании сказать, что тут, я считаю, вы поступили неправильно, и это в конечном счете привело к тому-то. Но это же тоже можно сказать по-разному, поэтому этому надо научиться было. Сказать так, чтобы это не казалось ему замечанием, а просто как рекомендация было, как совет. Но, учитывая, что это Большой дом, и если в доме Большом сказали, значит, так и надо делать. Но обидно человеку [чтобы] не казалось. Во всяком случае, я не помню, чтобы кто-то бестактно, некорректно мог сказать^[428].

Выездная комиссия аппарата ЦК КПСС. Она действовала, обычно в течение недели, в определенном регионе для проверки определенной области деятельности. В нее, как правило, входили представители нескольких отделов аппарата ЦК КПСС и приглашенные эксперты из академической, вузовской и журналистской среды. В настоящее время трудно оценить, сколько таких групп создавалось, но предположительно не менее 10–12 в год. Результатом работы такой группы обычно становилось «постановление Секретариата ЦК КПСС» о работе данной региональной партийной организации по конкретному вопросу, которое в дальнейшем носило «установочный» (инструктивный и предупреждающий) характер для всех партийных организаций страны, но особенно для организаций из соседних к объекту исследования регионов или из отрасли, в рамках которой работало обследуемое предприятие.

Временная рабочая группа. Это были сотрудники аппарата и эксперты, заседавшие в постоянном или переменном составе на одной из партийных дач. Они работали с документами (реже — с приглашенными экспертами и чиновниками), которые поступали из различных партийных и государственных ведомств, над разработкой проекта постановления или доклада одного из первых лиц. В аппарате ЦК КПСС перманентно работало несколько подобных групп, однако перед значительными событиями, например перед съездом партии, их число (и численность) увеличивались, а также создавались конкурирующие группы для работы над одним и тем же документом.

Комиссия Политбюро — это был, как правило, постоянный орган, по определенной (чаще всего международной) проблеме, включавший в себя представителей аппарата ЦК КПСС и нескольких государственных ведомств. В настоящее время нам известно о существовании примерно двенадцати подобных комиссий в период с середины 1960-х до середины 1980-х годов, однако есть вероятность, что их было больше^[429].

И, наконец, высшим согласительным институтом было принятие документа собственно на заседании высшего партийного органа — Политбюро. Документ принимался общим голосованием, которому предшествовали неформальные согласования (о которых мы поговорим ниже) и формальное голосование (или процедура письменного опроса). Документ рассылался членам Политбюро для подписи и замечаний. Отсутствие подписи означало несогласие. Замечания обычно вели к его переработке.

Более того, в соответствии с традицией, заложенной Брежневым после прихода к власти, визированию членами Политбюро подвергался каждый документ, исходящий от имени одного из его членов. Прежде всего это касалось публичных докладов или статей в официальной печати. Помощник Андропова Игорь Синицин вспоминал об этом так:

По сложившейся традиции, которая якобы подчеркивала «коллегиальность» партийного руководства, Черненко рассылал проект документа членам Политбюро с припиской, что «материал направляется на консультацию и для сведения». Это означало, что всякий старец из высшего ареопага страны может его либо критиковать и рецензировать, либо просто поставить подпись, что читал… Я не слышал ни об одном случае, когда бы из Общего отдела ЦК КПСС вернулись красные конверты с текстом Андропова, на котором были хотя бы единичные поправки или пометки членов ПБ^[430].

Административный пинг-понг

Ключевым механизмом принятия решений в аппарате ЦК КПСС, Секретариате и Политбюро ЦК КПСС был процесс согласования интересов множества участников (акторов), действующих как внутри аппарата, так и вне его. Это явление можно назвать «административным пинг-понгом».

Наиболее значимыми акторами были институты (например, партийные и государственные учреждения) и регионы (республики, области). Они имели консолидированные интересы (например, по вопросу сохранения или увеличения бюджета), однако внутри них в свою очередь могли существовать различные группы влияния — скажем, их мнения могли расходиться по вопросу поддержки определенного проекта. В результате решение существенного для этих акторов вопроса могло быть согласовано на начальном (стартовом) уровне, а могло быть принято в результате очень сложной административной интриги с участием первых лиц партии и государства.

Например, заместитель главного редактора крупного московского издания мог сразу согласовать с инструктором ЦК КПСС публикацию «проблемной», то есть поднимающей новую тему и критикующей определенные недостатки, статьи. Однако тот мог и отказать. Если заместитель главного редактора не сдавался, считая, что публикация все-таки важна, он мог обратиться к своему прямому начальнику — главреду. Главред в свою очередь мог проконсультироваться с одним из руководителей Главлита (цензуры) и с учетом его положительного мнения апеллировать к партийному чиновнику достаточно высокого ранга — заместителю заведующего отделом аппарата ЦК КПСС. Разумеется, к тому из заместителей заведующих одним из нескольких отделов (например, Отделом пропаганды, которому подчинялись СМИ, профильным отраслевым отделом, к которому тематически относилась проблема, или Организационным отделом, в ведении которого находился регион, где эта проблема была обнаружена), кто заведомо разделял взгляды главного редактора на проблему.

Замзав взвешивал риск подобной публикации в актуальной политической обстановке. При этом он ориентировался на мнение и информацию близких ему идеологически чиновников аппарата. Он консультировался с заместителем заведующего другим отделом, к ведению которого могли относиться вопросы, поставленные в статье, вносил необходимую корректуру в статью и мог санкционировать ее публикацию при условии одобрения секретарем ЦК КПСС, который курировал идеологическую сферу, или отрасль, или региональную тематику. К секретарю ЦК мог обратиться сам этот заместитель заведующего отделом, или главный редактор (если его издание было достаточно крупным), или заместитель руководителя ведомства, которому подчинялась газета (например, издание советских профсоюзов — ВЦСПС).

Если «рабочий секретарь» отказывал, а публикация поднимала «принципиальный вопрос», то вопрос о статье мог быть вынесен и на заседание Политбюро. Для этого существовало множество путей. Например, глава ВЦСПС был членом Политбюро и через секретариат Политбюро (после согласования с генсеком) мог ознакомить его членов с текстом планируемой статьи, наложив на нее свою резолюцию. Или же один из спичрайтеров Генерального секретаря был однокурсником главного редактора газеты по институту, и он мог к нему обратиться за помощью в случае крайней необходимости. А уже спричрайтер, убежденный в правильности идеи, мог передать текст статьи шефу.

Инструктор Отдела машиностроения Владимир Чугуев так рассказывает о взаимоотношениях аппарата ЦК КПСС и Совета министров СССР (в типичной для этой категории информантов косноязычной и уклончивой манере):

В. Ч.: Когда планы готовились годовые или пятилетние, или когда решались вопросы особых заданий. Вот по мелиорации там специально деньги надо было, особое задание, деньги выделить, определиться, когда, сколько — вот тут мы иногда там (в Совете министров. — Н. М.) бывали. Но это решалось проще всегда, потому что все эти документы были, все согласны, вопросов нет. А не согласны — значит, даешь задание, они разбираются. Тогда уже они докладывают, как они решили, тогда уже ты согласен.

— А если не согласен?

В. Ч.: Опять же есть инстанции, как говорят, по инстанциям пошло: завсектором начинает заниматься, замзав отделом или завотделом, кто-то из них, по ступенькам. И все это решается. В какую сторону — это другой вопрос, все зависит от возможности и цели^[431].

Начальник Чугуева, замзав Отделом машиностроения Александр Русанов, рассказывает о своем месте в иерархии в духе концепции функционализма:

[У меня] хватало власти для того, чтобы поставить вопрос какой-то перед заведующим отделом, а заведующий отделом — уже перед секретарем ЦК, а секретарь ЦК — перед Секретариатом ЦК. Потому что министр — это номенклатура Политбюро. Такой власти [чтобы им командовать, у меня], по-крупному, естественно, не было. Освободить кого-то от должности начальника главка [мне было невозможно] — это тоже номенклатура ЦК была. Власть начиналась даже не от заведующего, поскольку заведующий отделом представляет на назначение, а назначает уже Секретариат, рассматривает, принимает решение, а дальше — Политбюро. Первый заместитель министра — номенклатура Политбюро. Вот я был номенклатурой Политбюро уже, у меня решение подписывали [Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин] Черненко и [председатель Совета министров СССР Николай] Тихонов о назначении. Поэтому вся работа сводилась к тому, чтобы хорошо знать отрасль, которой ты занимаешься, и вовремя поставить вопрос о том, какие недостатки в отрасли, на какие кнопки надо нажать и что спросить с министра. У меня была власть какая: ездить по предприятиям, заниматься с его управлениями министерскими и оценивать, как работа идет, для того чтобы потом представить, как они работают. Мы готовили постановления ЦК… Оно уже потом выходит обязательное для всего Советского Союза^[432].

Другой замзав Отделом машиностроения (1980–1986) Валерий Пименов продолжает его мысль, обращая внимание на ограничения полномочий партийных чиновников:

У нас было 6 или 7 секторов, каждый сектор вел какое-то министерство одно, если второе небольшое, или Госкомитет. В частности, я стал заместителем заведующего, мне дали сектор электротехники и энергомашиностроения, сектор химического и нефтяного машиностроения, сектор приборостроения, в который входил Госкомитет по изобретениям. Эти три сектора были в самом начале мои. Я скажу, что это не фиксированное, во время работы все в движении, в зависимости от того, кто приходит к работе, какие задачи стоят. То выделяются на первый план проблемы автомобилестроения в стране, КамАЗ, ВАЗ, когда строили, все около него, поэтому уже заместитель заведующего, по существу, занимается этим вопросом^[433]. Или атомная энергетика, когда начали мы ее создавать, так внимание к атомной энергетике, значит, тоже какой-то сектор у тебя заберут, давай больше этим занимайся. То есть занималось руководство в основном министерствами. У меня 4 или 3 министерства и Госкомитет был. Отдел машиностроения в Совмине был, там соответствующие подразделения были и отдел машиностроения в Госплане. Вот по существу у тебя рычаг плановый есть и административный Совмина. У нас власти-то административной не было, а этой могли решать все эти вопросы, с министерствами мы занимались тоже вопросами техники, вопросами поставки. Много вопросами кадров. Здесь очень много кадров, насквозь ты просматриваешь кадры на месте и перемещение^[434].

В другом распространенном случае «мячиком» такого «пинг-понга» был чиновник аппарата ЦК КПСС, ответственный за разработку конкретного документа. Появление документа могло быть инициировано в первую очередь решениями самого аппарата, например по итогам проверки, которую они провели в определенном регионе и по определенной теме.

Тот же первый замзав Отделом машиностроения Валерий Пименов рассказывает о многообразии форм документов и причин их появления:

Это зависит от того, в какую командировку ты едешь. Например, едет зампред Совмина, он просит, чтобы кто-нибудь поехал из ЦК. Отчеты мы по командировкам брали, если есть целевое назначение командировки. Когда инструктор приезжает, перво-наперво он приходит и идет к своему завсектором, ему все рассказывает, а тот уже на свое усмотрение, или идет к заместителю заведующего, что нужное считает — он докладывает. Мелочь если, решает. Мелочь относительная, но на своем уровне, чтобы мне не загружать [заведующего]. Например, ты едешь по письму какому-то или изучаешь вопрос какой-то, едешь на место. Тогда отчет с запиской на имя заведующего отделом. Заведующий отделом принимает решение или готовить записку в ЦК, с тем чтобы дать соответствующее поручение. [Но бывает и так, что я, замзав отделом,] по какому-то вопросу небольшому, частному приедешь из командировки, придешь к секретарю [ЦК КПСС], докладываешь: так и так, неплохо было бы, чтобы это все на Секретариат. Ладно. Или он скажет: «Нет, ты брось, ты давай справочку письменно». Второй [тип] документ[а] — это уже была справка: ты готовишь материал, описываешь положение дел, предложения свои и даешь предложения, кому дать поручение, в какие сроки, кого исполнителем назначить. Секретарь смотрит или соглашается, или… направляет через общий отдел, поручение дает Госплану, Совмину, Госкомитету, нам на контроль. И третий тип документов — это записка по какому-то вопросу. Это очень серьезный документ. [Например,] провели семинар в Ленинграде, изучили [опыт создания промышленных объединений], взяли статистику и написали записку. Секретарь написал на Политбюро. Вот тогда мы начали готовить постановление Политбюро и параллельно постановление Политбюро и Совета министров СССР. Это уже что делать. Первое — это политический документ: рассмотреть, одобрить, считать правильным. А второе — этому поручить то-то, в такие-то сроки разработать положение, пересмотреть шкалу премирования, такие вопросы — взять под особый контроль, ежемесячно давать информацию, статуправлению вести отчетность. Это уже организующий документ^[435].

Другие документы появлялись в результате внешних инициатив. Например, подобной инициативой мог быть запрос министерства на увеличение или уменьшение объемов производства определенного продукта или постройку нового крупного завода. Это же решение могло быть выработано в ходе совещаний экспертов, приглашенных в аппарат ЦК КПСС на рабочую встречу или заседание специальной рабочей группы на одной из «дач» (комплексов для работы и отдыха, находящихся в ближнем Подмосковье) аппарата ЦК КПСС. Однако оно нуждалось в согласовании с «отделами» (основной структурной единицей аппарата ЦК КПСС), чьи интересы оно затрагивало, прежде чем обрести окончательное оформление в виде решения Секретариата или тем более Политбюро ЦК КПСС.

Хорошо, если этот документ был заранее устно согласован с ключевыми сотрудниками в отделах, отвечающих за данную проблематику. В противном случае письменный документ мог бы вернуться назад с отрицательной визой, и его приходилось переделывать заново — и еще раз проводить через согласования. Поэтому чиновник, отвечающий за документ, лично бегал по этажам зданий, входящих в комплекс аппарата ЦК КПСС, и часами ждал в приемных, чтобы иметь возможность ответить на вопросы подписывающих документ заведующих отделами или их заместителей. Разумеется, заведующие отделами, подписывая документ, контролировали, чтобы он не нарушал интересы их профессиональных сфер (отраслей). Они одновременно официально курировали эти отрасли (то есть контролировали состояние дел) от лица партийных органов и «утверждали» (во многих случаях — фактически назначали) в них руководство, но в то же время представляли интересы этих сфер в мире партийной политики. Они выступали их защитниками и покровителями перед лицом конкурентов из других сфер, боровшихся за свою долю национальных ресурсов, перераспределяемых в том числе (или в значительной мере) путем принятия и реализации партийных постановлений.

Инструктор сектора средней школы Отдела науки в 1957–1982 годах Галина Сарафанникова немного путает названия ветвей власти, но точно знает, к кому надо было обращаться:

— Вы когда-нибудь общались с кем-нибудь из Совмина? Там же соответствующий департамент был, который образование курировал?

Г. С.: Мы знали куратора, это был Попов, не помню его имени и отчества, но это был человек, на которого при необходимости мы выходили, согласовывали, представляли свои документы. Он иногда приходил в отдел, но чаще всего все-таки к нему доставлялись какие-то проекты, документы. Да, был куратор отдела просвещения.

— Какая-то разница в подходах или особенности работы, отличные от ЦК, в этом департаменте были?

Г. С.: Видите ли, одно дело — мы, общественная организация, а там — государственные органы. Это главное отличие. Все-таки мы разрабатывали какие-то проекты законов с привлечением широкой общественности, документ окончательно вносился в Совмин через него. Бюджет народного образования согласовывался с ним, уже руководством Совмина. Он был полномочный представитель в Совмине по делам образования. У них законодательные функции, в этом существенная разница^[436].

Николай Рыжков, прошедший все этажи властной вертикали как по партийной, так и по государственной линии, демонстрирует пример взаимодействия партийных и государственных органов на примере составления важнейших документов, определяющих направление экономического развития страны, — народно-хозяйственных планов:

Одной из расхожих мыслей стало убеждение «ниспровергателей», что министерства и ведомства были практически техническими исполнителями партийной воли. <…> Страна жила пятилетними циклами: один раз в пять лет проходил съезд КПСС, избирался Верховный Совет СССР и т. д. К началу каждого цикла проводилась огромнейшая подготовительная работа. Я остановлюсь только на экономическом направлении — это для меня ближе, и в этом деле я принимал самое непосредственное участие. В Госплане СССР, где я работал первым заместителем председателя в ранге министра СССР, имелся очень квалифицированный отдел пятилетнего планирования. Задолго до начала пятилетки он начинал разработку основных положений наступающего пятилетнего плана. Ставились цели развития экономики, определялись прорывные направления в народном хозяйстве, проводилась его сбалансированность. В такой связке намечались пути и уровни повышения и улучшения социальной сферы жизни населения… <…> С самого начала в работу включались отраслевые министерства и ведомства страны, союзные республики. Да, это была сложная работа, с неизбежными противоречиями и разногласиями. Госплан СССР, этот экономический штаб страны, тщательно анализировал возникающие с министерствами и республиками проблемы.

Подготовленный проект пятилетнего плана с оставшимися неразрешенными разногласиями направлялся в Совет Министров СССР. В Правительстве страны начиналась такая же работа по увязке возможных противоречий и предложений. При этом обязательно приглашались, каждое в отдельности, министерства и комитеты страны, а также союзные республики для рассмотрения их отраслевого или республиканского проекта пятилетнего плана. К работе над проектом плана привлекались многие институты, Академия наук СССР и т. д. Откорректированный проект плана (с немногими разногласиями) направлялся в Политбюро ЦК КПСС, где рассматривался с приглашениями тех республик и министерств, с которыми оставались разногласия, и принималось окончательное решение. <…> На стадии работы над проектом пятилетнего плана отделы ЦК КПСС обязательно интересовались положением «своей» отрасли, которую они курировали. Как правило, они отстаивали интересы «своих» министерств и ведомств. Экономический отдел ЦК КПСС, руководителем которого я был в ранге секретаря ЦК КПСС по экономике, в основном занимал общегосударственные позиции. Вот таким образом, в таких спорах, аналитических обоснованиях и рождался план нашей страны на пятилетний период. Можно ли из изложенного мной порядка формирования проекта пятилетнего плана сделать вывод, что министерства и комитеты являлись слепыми исполнителями партийной воли? Нет, они были основными разработчиками перспектив жизни государства, и в этом была их сила^[437].

Ему вторит министр легкой промышленности Николай Тарасов, бывший выдвиженцем Алексея Косыгина и занимавший свой пост 20 лет — с 1965 по 1985 год:

Ведь что значило быть министром СССР? Это была огромная ответственность за состояние промышленности, за решение всех социальных вопросов на предприятиях и в некоторых регионах, обеспечение потребителей необходимыми товарами. <…> Мы несли полную ответственность за развитие отраслей и влияли на их экономическое развитие и на развитие страны в целом. Мы не были, как теперь нередко пишут и говорят, «техническими исполнителями партийной воли». В отношении промышленности и отраслей мы во многом определяли эту «волю», внося свои предложения, отстаивая их в партийных органах. А затем и выполняя принятые решения КПСС и правительства^[438].

Развивая мысль Рыжкова и говоря о роли аппарата ЦК КПСС в целом, можно констатировать, что, несмотря на репутацию финальной инстанции по всем вопросам (которую аппарат ЦК КПСС сознательно поддерживал), в реальности по многим, если не по большинству вопросов он исполнял функции «фасилитатора». Это значит, что он либо сам выявлял комплексные проблемы, либо откликался на запросы различных лоббистов (включая региональные партийные комитеты), просящих решить тот или иной вопрос или проблему. Далее аппарат занимался модерацией дискуссии, пытаясь найти компромисс между игроками. Вот как, например, два ладящих между собой инструктора из разных отделов аппарата ЦК КПСС с ведома своих начальников помогали в коммуникации двум находящимся в неприязненных отношениях министрам, чьи ведомства они курировали.

Инструктор Отдела машиностроения (1982–1988) Владимир Белоусов:

Я постоянно сотрудничал с Оборонным отделом [ЦК КПСС], потому что Минприбору достаточно много было необходимо комплектации для производства. А Министерство электронной промышленности было одним из базовых поставщиков. Поэтому снабженцы просят из министерства, они между собой договориться не могут, [как и министр приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР Михаил] Шкабардня с министром электронной промышленности, мной очень уважаемым [Александром] Шокиным. А у нас — нормальные контакты. Поэтому приходишь на коллегию и говоришь: «Там то-то и то-то, сколько можешь сделать?» Нормальные отношения были, они к нам тоже — поставка приборов каких-то. На таких, я бы сказал, неформальных отношениях мы встречались и разговаривали. А иногда бывало так, что ты придешь, а его уже поднакачали со всей страны — этот приходит, другой, значит, смотришь тогда: сегодня разговор сложный будет. Тем не менее пришел — говори. Он говорит: «Я не могу, мне сейчас дали задание, что мы, резиновые, что ли?» — «Ты успокойся. Давай отложим, завтра я посмотрю». Приходишь на другой день, настойчиво приходишь — куда деваться. Он говорит: «В этом [году] — нет». Прямо при тебе начинает звонить в министерство.

— С кем именно вы в Оборонном отделе сотрудничали чаще всего?

В. Б.: С инструктором, со своим коллегой. На уровень завсектором редко выходил. Владимир… Мой тезка. Минприбор, радиопром кто курировал. Там ребята хорошие были, нормальные, очень грамотные^[439].

Аналогичным образом сотрудник аппарата ЦК вообще мог выступать «поверх барьеров», преодолевая межведомственные перегородки, особенно в ситуации, когда требовалась быстрая реакция и поиск оптимального решения проблемы. Тот же Владимир Чугуев:

Как проходило планирование этого хозяйства. В стране был Госплан, который подчинялся Совмину, и министерство, которое тоже подчинялось Совмину. Госплан писал, что нужно сделать — кстати, достаточно подробно расписывали, что потом послужило одним из моментов того, почему развалилась вся эта система. Зато он писал эти вещи, Совмин это утверждал, поручал министерствам, министерства брали план и это делали. Отчетность опять шла снизу: от завода в министерства, в Госплан, в Совмин. А тут еще был ЦК. Так вот, ЦК командовал — имел возможность разобраться, смотреть, начиная с Совмина: Совмин, Госплан, министерства, любой завод, то есть [посмотреть] всю [административную] лестницу. Когда все планы пришли, в основном чем занимались в ЦК: смотрели. Вроде бы запланировали нормально все. Есть целый ряд критериев, по которым можно судить о том, насколько грамотно составлен план. Посмотрели все. Кстати, когда план составляли, мы тоже участвовали — каждый по своей отрасли. Теперь, когда начинают выполнять все это хозяйство, вдруг где-то срыв какой-то. Если срыв этот не мог поправить министр, Совмин, ввязывается ЦК. Почему — потому что ВПК (Военно-промышленная комиссия при Совете министров СССР. — Н. М.) не очень здорово могла Совмин заставить работать, а ЦК кого угодно заставит делать то, что нужно. Вот этой работой и занимались. Если где-то что-то прорывается, я мог вызвать любой материал. Естественно, секретные материалы я ехал и там смотрел. <…> У нас на каждом заводе были обязательно военные. Кроме того, предположим, я поехал в Брянск — Брянский машиностроительный завод наполовину военный был. Я мог в любом цехе там прийти, смотреть. И когда смотришь, где-то какой-то прорыв — как решить этот вопрос? С материалами можно познакомиться с любыми. Если в Госплане и в министерстве [в Москве достаточно ясного ответа на вопрос о проблеме] не было, значит, на завод: почему так получается?^[440]

Таким образом, в критической ситуации, когда планы составлены, решение принято и не исполняется, сотрудник аппарата ЦК КПСС выполнял функции контролирующей, директивной и мобилизующей инстанции, которая «решала вопрос». Недаром контроль за исполнением решений Политбюро, Секретариата и пленумов ЦК КПСС был самой главной обязанностью сотрудников аппарата ЦК КПСС.

Помогали чиновнику в принятии документа прежние решения Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, определявшие правила игры в данной сфере. Опасение нарушить в новом документе то или иное постановление, тем более принятое относительно недавно (пять-семь лет назад), было одной из наиболее серьезных причин для беспокойства у партийных чиновников. Чтобы этого не случилось, любой подготавливаемый документ просматривали наиболее опытные бюрократы — заведующие секретариатами отделов. Они обычно работали на этой должности десятилетиями, вели свои подсобные картотеки документов и, в отличие от довольно часто сменяемых прочих сотрудников, помнили и могли проверить подобные вещи.

Если вопрос не был и не мог быть решен на более низких уровнях, он выносился на рассмотрение Секретариата и Политбюро ЦК КПСС.

Неформальные институты согласования на уровне аппарата ЦК КПСС

Наряду с формальными, хотя и нередко засекреченными (как комиссии Политбюро) институциями и механизмами работы аппарата ЦК КПСС значительное влияние имели полуформальные или вовсе неформальные центры влияния. Они были теми же институтами согласования, только работающими быстро и эффективно, без лишней бюрократизации, длительных бесплодных заседаний и ненужных бумаг.

Типичным «низовым» полуофициальным центром такого рода были совещания в секторе полиграфии Отдела пропаганды ЦК КПСС, которые ежегодно рассматривали вопрос распределения всей производимой в стране и экспортируемой бумаги для потребностей различных издательств и СМИ. В них принимали участие сотрудники этого сектора, сотрудники полиграфического отдела Управления делами аппарата ЦК КПСС (они контролировали партийные издательства и были одним из крупнейших потребителей бумаги в стране) и представители соответствующего отдела Госплана СССР. Перед совещанием сектор полиграфии Отдела пропаганды собирал заявки от всех крупных издательств. При этом распределение бумаги шло очень конкретно — по сортам и по предназначению для различных видов полиграфической промышленности^[441].

В Отделе машиностроения ЦК ежегодно собирались совещания по поставкам оборудования для различных отраслей промышленности. Например, проводившееся в июне ежегодное совещание по поставкам электротехнического оборудования для Министерства энергетики собирало в актовом зале седьмого подъезда (то есть здания в комплексе ЦК КПСС) 50–60 представителей региональных партийных органов, на территории которых производилось оборудование (и, возможно, некоторых представителей заводов), сотрудников сектора отдела, отвечавшего за данную проблематику, и заместителя министра энергетики вместе с руководителем службы комплектации министерства. Далее представители министерства излагали свои претензии руководителям региональных партийных комитетов, а те под присмотром сотрудников Отдела машиностроения должны были на них давать ответы. Тут был необходим высокий уровень взаимной компетенции и наличия представлений о том, что творится на заводах с каждой крупной партией оборудования. В итоге, как правило, региональные партийные чиновники увозили к себе список претензий, на которые они должны были срочно реагировать, накручивая директоров заводов^[442].

Уровень компетенции сотрудников со стороны аппарата ЦК КПСС был очень высок. В секторе полиграфии Отдела пропаганды и полиграфическом отделе Управления делами ЦК КПСС работали почти исключительно бывшие руководители комсомольской организации Московского полиграфического института, сделавшие впоследствии значительные карьеры в полиграфической отрасли. В Отделе машиностроения ЦК КПСС — преимущественно выпускники крупнейших московских и ленинградских технических вузов, имевшие опыт работы (и быстрых карьер) на крупнейших производственных предприятиях.

Пример центра согласований на более высоком уровне приводит в своих мемуарах бывший член Политбюро Вадим Медведев. Он вспоминает, что во времена Леонида Брежнева существовал «узкий рабочий кабинет», в который входили управляющий делами ЦК КПСС Георгий Павлов, первый заместитель Отдела организационно-партийной работы Николай Петровичев, заведующий Отделом науки и учебных заведений Сергей Трапезников, заведующий Общим отделом Клавдий Боголюбов. Этот «кабинет», который просуществовал почти два десятилетия, был ликвидирован только с приходом Юрия Андропова. Именно на его совещаниях готовились материалы к заседаниям Политбюро и Секретариата ЦК КПСС и была возможность повлиять на решение практически любого вопроса^[443].

Неформальные институты согласования на уровне Политбюро ЦК КПСС

Однако вся эта деятельность рядовых и нерядовых аппаратчиков ЦК КПСС в значительной степени зависела от того, каких договоренностей достигнут члены Политбюро. Стоит еще раз напомнить, что люди со статусом секретаря ЦК КПСС, то есть работающие в центральном партийном аппарате, составляли в Политбюро меньшинство, пусть и самое влиятельное. Остальные члены Политбюро были высокопоставленными государственными чиновниками или руководителями региональных партийных организаций. У каждого из них был свой большой аппарат сотрудников, который формулировал для них специфические подходы для решения различных проблем, зачастую далеко выходивших за пределы компетенции этих организаций^[444].

Так что, как говорил в интервью бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова, «когда вставал вопрос о приеме той или иной системы на вооружение, оказывалось, что у каждого конструктора в правительстве и политбюро — свои покровители, через которых они протаскивали свое детище»^[445].

В результате в ходе заседаний Политбюро должно было проходить публичное столкновение разных подходов. Но продолжительные баталии на заседании этого важнейшего в стране органа были очевидно невыгодны его участникам. Невыгодны по причине того, что на заседаниях присутствовало много «лишних» людей (заведующие отделами аппарата ЦК КПСС, главный редактор «Правды», приглашенные для обсуждения конкретного вопроса чиновники), надо было обсудить за ограниченное время много вопросов, в дискуссии можно было слишком «раскрыться», проговориться, обрести невыгодный имидж. Поэтому вокруг Политбюро наблюдается особенно много неформальных центров согласования. В основном в них участвовали «московские» члены Политбюро — те, кто постоянно находился в Москве. Представители региональных партийных организаций (Украины, Ленинграда и других) традиционно находились на вторых ролях.

Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих в мемуарах пишет о лоббировании в начале 1960-х годов инициативы развития Норильского горно-металлургического комбината (на что требовались огромные средства), который он тогда возглавлял. Ниже речь идет об одном из форматов подобных согласований:

Тогда в моде были совместные часовые обеды в Кремле главных руководителей ЦК КПСС и правительства. Бывал на этих обедах и [Петр Федосеевич] Ломако (член Бюро ЦК КПСС по РСФСР, покровитель Долгих. — Н. М.). На одном из них он рассказал Никите Сергеевичу о Талнахе (очень перспективном месторождении на территории комбината, требующем средства на освоение. — Н. М.), тот заинтересовался, даже выразил пожелание при удобном случае побывать в Норильске. Это уже значило для нас немало. С подготовленным проектом постановления Совмина СССР о строительстве разведочно-эксплуатационной шахты в Талнахе мы вновь пошли по руководящим кабинетам. И победили^[446].

Куда больший масштаб и число участников имели публичные и закрытые приемы, которые в период правления Хрущева (и отчасти в первые годы правления Брежнева) были часты и многолюдны. Присутствовавшие на них крупные партийные чиновники имели возможность для неформального обсуждения интересующих их вопросов.

Брежнев знал по собственному опыту, к чему могут привести плохо контролируемые «первым» встречи членов Политбюро между собой. Потому он отменил многие хрущевские традиции, в том числе долгие совместные трапезы и многолюдные охоты. Вероятно, важнейшей площадкой для неформальных переговоров стала Ореховая комната, располагавшаяся по соседству с залом заседаний Политбюро. Бывший заведующий Орготделом ЦК (1983–1985) и затем член Политбюро Егор Лигачев описывал процесс такой встречи:

Так называемая Ореховая комната с большим круглым столом, за которым перед заседаниями обменивались мнениями члены высшего политического руководства. За этим круглым столом в предварительном порядке, так сказать, неофициально, без стенограммы и протокола, иногда обсуждались важнейшие, наиболее сложные вопросы повестки дня. Поэтому бывали случаи, когда заседание начиналось не в одиннадцать ноль-ноль, а с запозданием на пятнадцать-двадцать минут. Разумеется, в заседаниях принимали участие кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК, но они собирались уже непосредственно в продолговатом зале, за длинным столом, где за каждым негласно было закреплено постоянное место^[447].

Другим важным местом был зал официальных делегаций в аэропорту во время прилетов и отлетов первого лица государства.

Процедура проводов и встреч Генерального секретаря ЦК КПСС сложилась давно. <…> В аэропорту каждый раз собирались не только члены Политбюро, но и кандидаты, секретари ЦК КПСС. <…> Обычно о дне и часе проводов накануне оповещал общий отдел. Съезжались, как правило, порознь минут за 20–30 до намеченного срока. И там, в холле небольшого правительственного аэропорта «Внуково-2», начиналась интенсивная работа… Шел очень активный обмен мнениями, здесь же договаривались, как решать те или иные вопросы, требовавшие взаимодействия нескольких членов ПБ. <…> На следующий день в газетах обязательно появлялась официальная фотография проводов. Знаю, что эту фотографию с большим вниманием изучали многие люди не только у нас в стране, но и за рубежом: по тому, как выстраивались вокруг Генсека члены Политбюро, пытались определить расстановку сил в политическом руководстве. Это тоже давняя традиция^[448].

Замзав Отделом соцстран Георгий Шахназаров рассказывает о более раннем периоде встреч во Внуково-2:

Встреча проходила так, словно генеральный вернулся из космического полета или мы с ним не виделись два десятка лет. Выстраивалась длинная шеренга, сойдя с трапа, он троекратно обнимал и лобызал каждого. Затем шли в просторный холл аэропорта, где подавали чай и кофе со сладостями. Генсек подробно посвящал соратников в содержание своего разговора с союзными лидерами (социалистических стран. — Н. М.). Иногда там же давались поручения помощникам или работникам отдела (соцстран. — Н. М.), но чаще чаепитие сводилось к безусловному одобрению сделанной генеральным титанической работы, похвалам его проницательности и умению тактично направлять развитие социалистического содружества. Покончив с этой темой, переходили к внутренним делам. Соратники ставили лидера в известность о событиях, происшедших в стране за время его отсутствия. Разумеется, он и в поездках получал информацию, но только крайне неотложную. Договаривались, на что обратить внимание, что обсудить на очередном заседании Политбюро. Затем генеральный, сердечно попрощавшись с каждым из присутствующих, уезжал, за ним в соответствии с рангом покидали аэропорт соратники. Но разъезд имел свою «нагрузку». Люди, принадлежавшие к разным отсекам власти, использовали эту мимолетную встречу, чтобы напомнить о себе друг другу, о чем-то условиться или просто отметиться в своей принадлежности к тому, что можно было назвать политическим ядром партии и государства^[449].

Еще одним форматом неформальной коммуникации, имевшим большое значение, была комната президиума в период съездов и пленумов ЦК КПСС. В ней члены Политбюро и секретари ЦК обсуждали ход мероприятия и оперативно решали многие вопросы — не только касающиеся того, кого пускать или не пускать на трибуну (из самовыдвиженцев), но и кого выдвигать в ЦК и другие руководящие органы.

Многие вопросы, в основном в 1950–1960-е годы, согласовывались во время многочисленных в тот период охот и последующих застолий^[450]. Однако Брежнев постепенно заменил коллективные охоты на индивидуальные, куда приглашал одного-двух-трех человек. Аналогичным образом он приглашал к себе небольшие группы членов Политбюро (равно как и других высших чиновников) во время нахождения на отдыхе в Крыму.

Первое лицо и контроль над неформальными коммуникациями

Все эти формы коммуникации, будучи «неформальными», не протоколируемыми, находились под личным контролем Генерального (Первого) секретаря или, в случае его отсутствия, проходили в присутствии неформального «второго» (Суслова) и «третьего» (Кириленко) секретарей.

Если оставить в стороне неизбежный формат Ореховой комнаты, комнаты президиума и зала прилета официальных делегаций, наиболее распространенный метод неформальной коммуникации между руководителями страны существенно менялся от Хрущева до Черненко и находился в зависимости от характера и состояния здоровья первого лица.

При Хрущеве очевидным образом доминировал формат полузакрытых, но публичных мероприятий — приемы, на которых Первый секретарь был так или иначе доступен даже для рядовых участников мероприятия; охота; совместные поездки по стране или за границу; курортные посиделки, собиравшие вместе нескольких членов Президиума и региональных руководителей; коллективное празднование дней рождений и даже свадьбы^[451].

При раннем Брежневе (до начала его болезни в первой половине 1970-х годов) основным форматом становятся телефонные переговоры и личная коммуникация первого лица с одним из сподвижников в своем рабочем кабинете^[452]. Вводится и новая традиция — прием групп региональных руководителей, приехавших на пленумы и съезды партии. По мере ухудшения состояния здоровья Брежнева прежние форматы общения сокращались и в результате к концу 1970-х были заменены новым — созданием постоянного канала неформальной связи: «все кому нужно» — Черненко — Брежнев^[453]. Из лиц, облеченных властью, лишь Черненко обладал постоянным доступом к Брежневу. Все остальные, включая членов Политбюро, фактически были вынуждены коммуницировать с первым лицом через него, а между собой только в официальной обстановке (заседание Политбюро, Секретариата, президиумы съездов и упомянутые выше полуофициальные площадки).

Михаил Горбачев так описывал роль Черненко, который непрерывно помогал Брежневу даже на заседаниях Политбюро:

Соседство с Константином Устиновичем (за столом заседаний Политбюро. — Н. М.) также создавало определенные неудобства. Он постоянно вскакивал с места, подбегал к Леониду Ильичу и начинал быстро перебирать бумаги:

— Это мы уже решили… Это вам надо зачитать сейчас… А это мы сняли с обсуждения…^[454]

Самостоятельно организовать неформальную встречу представители первого политического эшелона были не вправе, хотя до 1965 года походы в гости членов Президиума ЦК, не говоря уже о чиновниках меньшего ранга, были нормой. Тот факт, что подобные «гостевания» привели к отставке Хрущева, поскольку использовались для подготовки заговора и убеждения несогласных, послужил хорошим уроком для Брежнева, который, по всей видимости, ввел негласный запрет на подобные мероприятия. Михаил Горбачев, попавший в Москву в качестве секретаря ЦК в 1978 году, приводит в своих воспоминаниях примечательный эпизод, когда он позвал в гости своего патрона Юрия Андропова, с которым они столь замечательно жарили шашлыки в Пятигорске, и услышал в ответ сухое: «Сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения»^[455]. Затем Андропов обосновал свой отказ боязнью «пересудов». И действительно, другие мемуары и интервью не содержат свидетельств ни об одном неофициальном визите друг к другу представителей первого эшелона номенклатуры брежневского периода в течение 1970-х — начале 1980-х годов. Даже на отдыхе в брежневский период руководители партии и страны старались дистанцироваться друг от друга, несмотря на то что отдыхали, как и прежде, в одних и тех же санаториях и примерно в одно и то же время. Нами Микоян в своих воспоминаниях приводит примечательный эпизод, когда на курорте ее свекор Анастас Микоян в конце 1960-х годов «из деликатности» специально перенес привычное ему время купания в бассейне, когда узнал, что им в этот час намерен пользоваться приехавший позже премьер страны Алексей Косыгин. За несколько недель хорошо знакомые и симпатизирующие друг другу руководители страны лишь несколько раз позволили себе прогуляться с беседой по дорожкам парка, и еще один раз Косыгин согласился зайти к ним в гости и распить бутылку^[456].

Тем не менее в состоянии фактического отсутствия политического лидера необходимо было реально определять следующие шаги во внутренней и внешней политике. В результате в верхнем эшелоне власти сформировались несколько групп влияния. Наиболее крупной из них, сложившейся в конце 1970-х годов, стала группа министра иностранных дел Андрея Громыко, министра обороны Дмитрия Устинова и председателя КГБ Юрия Андропова, которые, как замечает бывший секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам Яков Рябов, пользовались наибольшим расположением Константина Черненко. Эту группу в свою очередь уравновешивал главный партийный идеолог и фактический второй секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов, имевший значительное влияние как в кадровых, так и в административных вопросах^[457]. Устинов, по словам его помощника, довольно четко описывал такой порядок вещей метафорой о «знамени», которым выступает Брежнев, то есть о символической фигуре, от имени которой возможно проводить всю необходимую политику и которого ни в коем случае не стоит менять^[458].

Неформальная коммуникация как залог устойчивости системы

В целом советская политическая система была весьма устойчива, административно сравнительно эффективна и слабо коррумпирована — если, разумеется, брать для сравнения тогдашний уровень коррупции в странах с сопоставимым с СССР уровнем социального и культурного развития на периферии Европы (Турция, Италия, Греция). Наличие жесткой иерархии в центральном партийном и государственном аппарате, четкое разделение сфер ответственности между чиновниками сочетались с наличием множества формальных и неформальных механизмов согласования интересов при принятии решений. В этом отношении шутка чиновников со Старой площади, где размещался комплекс зданий аппарата ЦК КПСС, что в СССР политика не многопартийная, но многоподъездная (в каждом «подъезде», а точнее отдельном здании, «сидел» свой отдел аппарата ЦК КПСС), как нельзя лучше описывала ситуацию. Если в США лоббисты тех или иных интересов занимали места конгрессменов или постоянно находились в коридорах законодательной власти, то в СССР они были инструкторами аппарата ЦК КПСС или назывались парторгами министерств.

Эта система помогала преодолевать многие недостатки советской экономики и политики, но, разумеется, не могла решить ее коренных проблем — недостаточной эффективности, низкого уровня производительности и производственной культуры, которые базировались на почти полной невозможности проявить частную инициативу, а также крайне неудачной ценовой политике^[459]. Тем не менее имеет смысл согласиться со Стивеном Коткином в том, что эта система в целом обеспечивала жизнеспособность советской политической модели^[460].

Однако сделанные в этом разделе утверждения о наличии в партаппарате площадок для коммуникации и нахождения компромиссов, равно как и о жизнеспособности модели в целом, не отменяют реалий, в которых существовала советская экономика в целом и каждый ее агент в частности. Она была полна непрерывных конфликтов как по вертикальной, так и по горизонтальной линии коммуникации. И жизнеспособность не подразумевала реализации главного номинального экономического достоинства систем — ее плановости и тем более чаемой «планомерности» (то есть систематического и ритмичного исполнения запланированного).

НЕСПОСОБНОСТЬ ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ ДОСТИГАТЬ НАМЕЧЕННЫХ ЦЕЛЕЙ

План — не догма, а руководство к действию!

(Популярная шутка сотрудников Госплана 1970–1980-х годов)^[461]

С доктринальной точки зрения, сформированной еще в 1910–1920-е годы, плановая экономика должна была обеспечить рациональное распределение ресурсов и производительных сил, устойчивый рост производства и все большее удовлетворение потребностей трудящихся, в отличие от стихийного капитализма, регулярно переживающего глобальные кризисы. Однако в реальности советская плановая экономика складывалась не по какому-то разработанному плану, а постепенно и эмпирически. Так во всяком случае утверждал в мемуарах человек, непосредственно причастный к ее формированию с конца 1920-х годов, — Владимир Ситнин^[462].

В 1975 году, на пике брежневской стабильности, по данным и. о. заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Бориса Гостева, план не выполняли 2/3 министерств, а 95 % предприятий не производили никакой продукции высшего качества. Товары народного потребления на 2 млрд рублей государство было вынуждено уценить, но они все равно остались на полках^[463].

В личном фонде Михаила Суслова отложилась рукопись его доклада, подготовленного в апреле 1975 года, — «Об основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 гг.» с резкой критикой экономической ситуации в стране^[464]. В нем, в частности, зафиксировано, что

недополучено нацдохода по сравнению с пятилеткой примерно на 50 млрд. рублей. Сельское хозяйство недодало чистой продукции примерно на 40 млрд. рублей. <…> Неудовлетворительное положение дел в капительном строительстве (распыление и задержка с вводом в строй новых мощностей, удорожание строительства). В целом по промышленности, объем капитальных вложений меньше плановых на 13,4 млрд. рублей, а по сельскому хозяйству, автотранспорту и [нечитаемо] — на 13,3 млрд. больше! чем предусмотрено 9-ой пятилеткой. Ввод вследствии новых мощностей за пятилетку составил: по выплавке сталей, производству труб — 52–54 %, по прокату черных металлов — 73 %, аллюминия — 69 %, цинка — 24 %, химического волокна и пласмасс — 65 %, прокатного оборудования — 40 %, химического оборудования — 63 %, мебели — 60 %, трикотажа — 41–46 %, прядильных веретен — 56 %, ткацких станов — 64 %. Таким образом экономический потенциал (базовый) для новой пятилетки оказался ниже уровня запланированного на конец девятой пятилетки. Потери промышленной продукции от несвоевременного ввода в действие производств составил за пятилетку более 40 млрд. рублей. Кроме того народное хозяйство несет большие потери из-за медленного освоения введенных производственных мощностей (в промышленности не менее 14 млрд. рублей). <…> Низким остается качество многих видов продукции. <…> Фондоотдача снизилась в промышленности на 4,8 %, в сельском хозяйстве на 23 %. Эти и другие недостатки в 9-ой пятилетке существенно усилили напряженность с удовлетворением потребностей народного хозяйства в черных и цветных металлах, топливе, оборудовании, продукции химической промышленности, предметах нар.[одного?] потребления, а также в финансовых ресурсах государства. Обострение проблемы денежного обращения, недостаток товарной массы, возрастание разного рода дотаций и возмещения убытков. В 1975 году они составили 26 млрд. рублей, а за пятилетку — 120 млрд. рублей (в том числе закупка скота и молока — 76 млрд. рублей, [неразборчиво] хозяйству — 13,5 млрд. рублей, сельхозтехнике — 7 млрд. рублей)^[465].

«Все десять пятилеток, включая восьмую, когда был получен максимальный прирост, сельское хозяйство недовыполняло планы», — говорил на коллегии Госплана СССР 11 декабря 1978 года первый зампред Петр Паскарь^[466].

Соответственно этим свидетельствам плановая экономика не была способна достигать намеченных целей не только целиком и полностью, но и во многих наиболее важных, ключевых аспектах, от которых зависело ее функционирование в целом.

В этой главе мы рассмотрим вопрос, почему «научно разработанные» планы не реализовывались в полном объеме в целом и откуда брался хронический дефицит ресурсов.

Однако прежде всего следует сказать, что проблемы плановой экономики, в том числе невыполнение планов, были очевидны на фоне бурных темпов ее развития. По такому показателю, как «темп роста валовой продукции», экономика за пятилетку 1965–1970 годов выросла на 150 % (из запланированных 153), в 1970–1975 годах на 143 % (из запланированных 147) и в 1975–1980 годах на 130 % (из запланированных 136). То есть, по подсчетам чиновников аппарата Совета министров СССР, из мемуаров которых взяты эти цифры, ситуация не выглядела драматически, хотя и была хуже, чем планировалось^[467].

Разумеется, надо принять во внимание, что эти цифры представлены без учета инфляции. За 1965–1980 годы она съела примерно 30 % прироста, если считать его в рублях. Кроме того, значительную часть прироста давало производство вооружений, чей рост шел опережающими экономику темпами. В результате, хотя прирост валовой продукции в денежном отношении (а не в фактически произведенной продукции) увеличился на 73 % за пятнадцать лет, абсолютная стоимость одного процента прироста увеличилась с 2,37 млрд рублей до 5,15 млрд, то есть более чем в 2 раза^[468].

Однако все равно темпы роста, выражавшиеся наглядно, например в количестве построенных зданий и развитии городской инфраструктуры, темпах автомобилизации населения (с 1965 по 1985 год производство легковых автомобилей в СССР выросло в 6,5 раза — с 200 тыс. до 1,3 млн штук), реализации крупных общенациональных инфраструктурных (например, в энергетике и транспорте, в том числе по газификации страны) и индустриальных проектов, были достаточно высоки. Хотя темпы их замедления подвергались жесткой критике как со стороны партийно-государственной элиты, так и со стороны экономических публицистов и экономистов.

Тем не менее ключевым вопросом в сфере обсуждения плановости советской экономики является, наверное, следующий: достигались ли эти успехи в росте экономики за счет планирования или за счет иных факторов? Как вообще возникали «планы», что было основой их подготовки? Как сочетались с планированием постоянные попытки мобилизации и непрерывные изменения, инструкции и распоряжения, порождаемые партийным и государственным руководством? Как реагировали на планы те, кому предлагалось их реализовывать?

Для анализа этого мы будем опираться прежде всего на достаточно обширный комплекс воспоминаний и других источников личного происхождения (интервью, публикации личных записных книжек) от бывших сотрудников центральных экономических органов — Совета министров, Госплана и Госснаба, а также руководителей министерского уровня. Центральную роль в данном комплексе источников играют воспоминания и интервью бывших сотрудников аппарата Госплана СССР. На данный момент нам известны подобные мемуары не менее семнадцати человек — преимущественно это начальники отделов и подотделов Госплана, представители макроэкономического («сводного») блока^[469].

Насколько была доступна информация для планирования

Само по себе планирование, а тем более научное планирование подразумевает получение субъектами, занимающимися этой работой, достаточной, а в идеале исчерпывающей информации. Чем более детальным является планирование, тем больше информации необходимо планирующим. Поскольку советская плановая экономика подразумевала планирование всех аспектов индустриального развития и человеческого материального существования путем создания всеобъемлющих реестров перераспределяемого — «балансов», то для информирования планирующих органов существовали организации, собирающие соответствующую информацию и потому оперирующие огромными массивами данных.

В популярной литературе, интервью и мемуарах можно встретить утверждения, что «в Москве» или «в Госплане» «все расписывали вплоть до гвоздя» и принимали решения, обладая излишне детальной информацией.

Хотя в решениях всех этих органов можно найти более чем достаточно примеров обсуждения, казалось бы, очень мелких и частных задач (вроде поставок единиц строительной техники на крупные стройки или введения каких-то очень специфических нормативов), в реальной повседневной экономической жизни центральные управленческие органы не могли охватить и проконтролировать даже все экономические «показатели», не то что перемещения одного гвоздя. Или ящика гвоздей. А зачастую и вагона с гвоздями.

Это происходило по четырем основным причинам: секретность огромных объемов данных; чрезмерный и постоянно увеличивающийся объем текущей информации, поступающей к тому же в ограниченное время, и необходимость его постоянной корректировки; сегрегированность имеющихся данных по различным ведомствам, зачастую скрывавшим их от других институций; искажение первичных данных и манипуляция ими на всех иерархических этажах передачи информации (субъект экономической деятельности, район, регион, республика, министерство, сотрудники аппарата центрального ведомства).

Первым обстоятельством, подрывающим возможности эффективного планирования и тем более научной и рациональной работы в этой сфере, была секретность в отношении этих данных. В СССР собиралась огромная разносторонняя статистика, которая в значительной мере отражала реальность или во всяком случае была полезным материалом для планирования и оценки тенденций. Однако доступ к ней был жестко сегментирован, и фактически никто, кроме нескольких высших чиновников — не экономистов, не статистиков, но политиков, — не имел возможности ознакомиться с ней в полном объеме.

Например, главный специалист Госплана и аппарата Совета министров СССР по вычислительной технике, который, собственно, и формировал финальные версии народно-хозяйственного баланса страны и отвечал за оперативные справки по экономике, признает, что не обладал информацией о ситуации в ВПК. Хотя и в Госплане и Совете министров были подразделения, занятые планированием ВПК и отвечавшие за реализацию принятых программ, они никак не обменивались информацией с руководством ведомств и лишь присылали заявки на требуемые ресурсы^[470]. Аналогичным образом главный экономический аналитик ЦК КПСС — глава группы консультантов Экономического отдела Юрий Белик — не имел никакого доступа к документации о бюджете ВПК и решениях ее главного координирующего органа и потому лишь приблизительно догадывался о его объемах в экономике^[471]. Подробнее об этом речь пойдет ниже, в главе, посвященной военной промышленности.

Вторым существенным аспектом сокрытия информации было обезличивание на «макроуровне» конкретных видов продукции под общими «отраслевыми» названиями, своеобразным бюрократическим сленгом, которым оперировали избранные представители бюрократии и который был малопонятен всем остальным. Так, например, в продовольственной сфере в Госплане вместо конкретных продуктов использовались термины из химико-биологической сферы: «белок», «сахар», «жиры». Если надо было конкретизировать, то говорили «мясо», «зерно», «масло растительное» и «сахар»^[472]. Но это тоже было общее название, скрывавшее под собой множество видов продукции, которыми, как и статистикой, говорящие умело маневрировали в зависимости от поставленной цели. В результате, если надо было показать успехи в статистике и планировании, расцветали миражи успехов, достижений, роста, опровержений «клеветы антисоветчиков», которые слабо коррелировались с реальным наполнением прилавков. Если надо было выбить ресурсы, все то же самое можно было трактовать с обратным знаком.

Ведь белок мог быть и мясом, и молоком, и сыром, и рыбой, и не всегда понятно, в какой стадии обработки: на момент приема на бойню или поступивший на прилавок в виде конкретных изделий? Попал ли этот «белок» в желудок советских граждан в престижных зонах потребления (столицах, «закрытых» городах и армии), пополняемых из общесоюзного фонда (ОСФ), или потерял 50 % по дороге на стадиях переработки? Подобная статистика велась, но ею уже оперировали исключительно редко и в очень узких аудиториях.

Аналогичным образом собранное «зерно», неся большие потери в результате небрежного хранения и переработки, не спешило превращаться в муку, хлеб и макароны, удовлетворяющие аппетит советских граждан. Значительная (если не большая) его часть шла на откорм скота, переработку в алкоголь, забраковывалась, отправлялась в виде помощи за рубеж и так далее.

Это в значительной мере происходило потому, что номенклатура производимой в СССР продукции, а следовательно, имеющихся ресурсов была широка и постоянно расширялась. Она производилась на сотнях тысяч предприятий. Она оценивалась во множестве разных показателей. Соответственно, все их невозможно было учесть ни в одном ведомстве. Даже первичный ввод данных для создававшихся с 1960-х годов электронных баз, а главное, постоянная корректировка этих данных в зависимости от реального производственного ритма предприятий требовали нереального по своим масштабам штата сотрудников. И любая унификация этих данных неизбежно вела к обобщениям. На уровне создателей электронных баз и систем учета могло обсуждаться только, каков мог быть масштаб обобщений для каждого конкретного ведомства.

Госплан, например, вручную разрабатывал 500 пятилетних планов получения и распределения продукции («балансов») и 2000 годовых «балансов». Его «компьютерная» служба (Главный вычислительный центр (ГВЦ)) делала такие балансы только по стоимостному показателю для 18 отраслей и по «натурально-стоимостному» показателю для 260 видов производства. Фактически, как пишет сотрудник ГВЦ, работавший с 1970 года, автоматизирован был только ввод и вывод информации на бумажных носителях, а не сами расчеты^[473]. По его мнению, ГВЦ был «потемкинской деревней», работающей в режиме машинописного бюро, а не центра автоматической обработки информации^[474].

Академик Виктор Глушков, лоббирующий проект универсальной компьютерной системы АСУ, утвержал, что его институт может работать с 1200 показателями, однако заполненные матрицы расчетов такого масштаба так сотрудникам Госплана и не показал^[475].

Государственный комитет по снабжению (Госснаб), который отвечал за непосредственный переток ресурсов между предприятиями, благодаря распределенной системе компьютерных центров в 80 своих подразделениях рассчитывал «балансы» уже по 12 тыс. видов продукции^[476]. Союзные министерства рассчитывали балансы на 50 тыс. видов продукции. А реальный объем производства вырос с 1960-х к 1980-м годам с 6 до 24 млн наименований^[477]. Рэм Белоусов назвал попытку сбалансировать все это «гаданием по звездам»^[478].

Третьим важным обстоятельством было то, что информация для высшего политического и экономического руководства попадала в несколько не связанных между собой информационных систем. Как минимум четыре из них — Вычислительный центр Центрального статистического управления при Совете министров СССР (ВЦ ЦСУ), «Документ» в Главном вычислительном центре Госплана СССР, «Контур» в аппарате Совета министров СССР (фактически в составе Военно-промышленной комиссии при Совете министров) и Информационно-вычислительный центр (ИВЦ), затем, с 1979 года, Центр обработки информации (ЦОИ) в аппарате ЦК КПСС — находились на «вершине пирамиды» статистических сведений об экономике примерно в равном положении^[479].

Помимо них, существовали еще внутриведомственные системы сбора и обработки экономической информации (финансовая, внешнеторговая, энергетическая, сельскохозяйственная, железнодорожная, угольная и так далее) — отраслевые автоматизированные системы управления (ОАСУ).

Разумеется, руководство страны, которая могла оплачивать такое количество конкурирующих систем сбора базовой информации, имело бы в теории взаимодополняемые и конкурирующие данные. Например, база «Документ» Госплана пополнялась из расчета использования ее для составления один раз в году единого народно-хозяйственного плана. База «Контур» предназначалась для оперативного отслеживания состояния по ключевым отраслям экономики (например, по погрузке на железных дорогах и выработке электроэнергии). ЦОИ в аппарате ЦК КПСС был создан для составления справок по текущему состоянию дел на предприятиях, учреждениях и в целых регионах для потребностей партийного руководства^[480]. ВЦ ЦСУ собирал огромный объем первичной информации по широкому кругу экономических и внеэкономических проблем, в том числе результаты проводимых ЦСУ раз в десять лет общесоюзных переписей. Однако оперативный анализ и выдача справок по данному материалу были затруднены из-за объемов поступающих данных^[481].

Вот как, например, говорит об источниках информации для своей работы высокопоставленный партийный чиновник — первый заместитель заведующего Отделом машиностроения ЦК КПСС (1980–1988) Валерий Пименов:

Одним из важнейших источников были данные статуправления. Там по всем статьям была отчетность — по плановым, по техническому прогрессу, и по экономии материалов, и по производительности труда, и по вводу основных фондов, и прочее. Эта отчетность вся шла в четко установленном порядке. Материалы из Госплана запрашивали, много, из Совмина мы не запрашивали. Ну, и из министерств, это уже наша была вотчина. Мы попросили то-то и то-то. Но из министерства это в основном конкретика: ввод, поставки, которые в статуправление когда еще попадут. А так основной источник — официальные отчеты. И была тоже корреспонденция, которая шла, письма в ЦК из обкомов, записки, приложения. Вот это основные источники^[482].

Мы видим, что информант вспомнил о двух из четырех основных общесоюзных баз данных (ЦСУ и Госплана) и о ведомственной статистике. А вот, например, общедоступные отраслевые журналы типа «Машиностроения» использовались им и его сотрудниками, только когда надо было писать разделы к официальным докладам первых лиц. В них искали интересные, показательные и прошедшие сито цензуры сюжеты, которыми можно проиллюстрировать доклад^[483].

В системе плановой экономики формирование альтернативных групп данных подвергало постоянному сомнению «научно разработанные» и утвержденные планы. А отсутствие дискуссии между специалистами о релевантности того или иного типа собранной информации приводило к тому, что каждый из руководителей страны имел свой набор данных. Доходило до абсурда — например, начальник «Документа» не знал о существовании «Контура», пока его не переместили туда на должность директора^[484]. Спор о достоинствах собранных данных был отягощен политической целесообразностью и административным весом конкретного высшего чиновника.

Кроме того, многие ведомства, имеющие прямой «выход наверх», то есть возможности прямой личной регулярной коммуникации с высшим чиновничеством (Генеральным секретарем или председателем Совета министров), придерживали значительный объем критически важной информации, в том числе статистической, от передачи в ведомства, которые должны были ее собирать. Они предлагали ее только для глаз «первых лиц» или даже одного из них. Подробнее об этом мы будем говорить ниже.

В еще более плохом положении находились нижестоящие специалисты. Успех их работы порой критически зависел от объема и качества имеющейся в их распоряжении статистической и другой информации, которая нередко была засекречена из абсолютно иррациональных или, наоборот, вполне осознанных (людьми, которым было невыгодна правда) соображений. Например, были засекречены данные о соотношениях мальчиков и девочек в возрастных когортах или количество единиц определенных видов транспорта^[485].

В результате те, кто по образованию и должности должен был работать со статистикой и другими видами информации об экономике, социальной жизни, заниматься планированием и осмыслением данных, не имели всей полноты информации или добывали ее «подпольно». А те немногие, кто не был способен (и не имел времени) в ней детально разобраться, имели избыточные массивы данных. Они-то, исходя из так или иначе усвоенных фрагментов этих данных, своих убеждений и практических расчетов, и формировали экономическую политику.

И, наконец, четвертой проблемой в сфере получения информации для принятия решений была фальсификация данных на всех этажах информационной пирамиды. Об этом мы подробно будем говорить ниже (в том числе много в этой и в четвертой части).

Завершая этот раздел, приведем характерный эпизод, изложенный в дневниках Анатолия Черняева. Брежнев в конце 1975 года с негодованием рассказывал своему ближнему окружению, что недоволен первым зампредом Совмина СССР и членом Политбюро Кириллом Мазуровым — как нерасторопным руководителем, не могшим найти меховых рукавиц и шапок для нефтяников Сибири. А сам Брежнев, вспомнив, что в его бытность первым секретарем Молдавии была построена фабрика по их производству, лично позвонил в республику и выяснил, что «все склады» фабрики забиты нераспроданной продукцией и ее «не знают куда девать»^[486]. Тот факт, что руководитель атомной сверхдержавы с плановой экономикой лично решает подобные вопросы, — вероятно, лучшая характеристика состояния присущей ей «экономики дефицита» и разобщенности информационных потоков и бюрократической системы.

Достижение баланса между политической волей и «научным подходом»

Брежнев в течение всех 1970-х годов в публичных выступлениях на пленумах и съездах сетовал на то, что планы (особенно строительства важных, но второстепенных объектов) систематически не выполняются разными ведомствами и отдельными крупными предприятиями, из-за чего возникают проблемы у их смежников. Автомобилестроители не получали шин и металла для сборки, село — необходимого количества автомобилей для вывоза зерна, которое в результате приходилось списывать как испортившееся, и так далее^[487].

Наркис Разумов, работавший с 1977 года референтом в плановом, позже переименованном в Экономический, отделе аппарата Совмина СССР (а до того 10 лет проработавший в аналогичном отделе Военно-промышленной комиссии при Совмине), спустя годы четко формулирует, почему, по его мнению, это происходило:

…Во-первых, политическое руководство твердо придерживалось догмы о том, что наша экономика должна постоянно развиваться высокими и устойчивыми темпами;

во-вторых, секретари ЦК, обладавшие большой властью, «нагибали» Госплан с ведомственных позиций курируемых отраслей, проводя необходимые, с их точки зрения, цифры развития. Госплан, пытаясь отстаивать необходимость полного сбалансирования планов, опирался на Совмин и лично Косыгина, в результате чего достигался определенный компромисс. В этом компромиссе уже присутствовал элемент несбалансированности. Высокий, но не сбалансированный с ресурсами план принижал роль планового начала в целом, позволял исполнителям обосновывать его недовыполнение и по своей социально-экономической сущности оказывался значительно хуже менее высокого по показателям, но сбалансированного плана^[488].

Тезисы Разумова ставят вопросы, которые приходилось решать многим партийным и государственным чиновникам, особенно занимавшим высшие позиции, предусматривающие соучастие в формировании экономической политики: как сочетаются нужды партийных и государственных интересов? Как можно понять, чем продиктована та или иная позиция? Не прикрывает ли она личную заинтересованность или коллективную волю кланов?

Эти вопросы задают для нас координаты, в рамках которых вообще принимались решения о составлении и реализации планов: макроэкономический уровень, то есть планирование на общегосударственном уровне и вмешательство в этот процесс узкого круга «политического руководства», которое в своем «давлении на план» отражает как собственные идеи, так и интересы крупных отраслей. Близко связанный с этим, но имеющий свою специфику и права ведомственный лоббизм, связанный со стратегией крупнейших экономических администраторов заранее заложить в планы выгодные для себя решения, а затем найти оправдание неполному исполнению возложенных на ведомство обязательств. Административный волюнтаризм высокопоставленных чиновников, связанный с перераспределением в зависимости от текущих и срочных задач уже запланированных ресурсов. И, наконец, низовой лоббизм субъектов экономической деятельности (например, крупных предприятий и объединений) и регионов, которые на уровне центральных плановых органов и ведомств старались отстоять свои интересы как на стадии планирования, так и на стадии реализации навязанных им планов. В этом разделе пойдет речь о макроэкономическом уровне — действиях политического руководства и ведомств. Стратегии и практики других видов «давления на план» мы рассмотрим ниже.

Итак, как мы увидели в первой части книги, Брежнев и Косыгин имели местами общее, местами различающееся видение направлений и перспектив развития экономики. При этом для Брежнева было характерно внимание к отдельным отраслям (ВПК и сельскому хозяйству) и их приоритетному финансированию, Косыгин же ориентировался на комплексное развитие всей экономики и пытался заниматься финансовой стабилизацией. Исходя из этого, в подчиненном ему Госплане СССР, возглавляемом его стратегическим союзником Николаем Байбаковым, верстались пятилетние, годовые и перспективные (на 10–15 лет) планы, которые утверждались на заседаниях Совмина и затем Политбюро.

Финансирование намеченных планов обеспечивалось относительно реалистичным бюджетом, за который отвечал Минфин СССР во главе с бессменным министром финансов (1960–1985) Василием Гарбузовым, действовавшим в тесной связи с Косыгиным и Байбаковым. У планово-финансового блока была своя тайная «кубышка», резерв, достигавший 5 % бюджета, невидимая для посторонних (прежде всего членов Политбюро), но учитываемая Косыгиным при решении значительных задач^[489].

Соответственно, конфликт Брежнева и Косыгина, а также подчиненных им и подчиняющихся им (что было далеко не одно и то же) институций носил глубокий и принципиальный характер. В советской экономике были скрыты определенные резервы, поэтому Брежневу надо было выбить из правительства ресурсы на две подчиняющиеся де-факто лично ему отрасли^[490], Косыгину надо было обеспечить ритмичное и запланированное функционирование всей экономики страны. Потому задачей премьера и его аппарата было скрыть резервы и потратить их на решение тех задач, которые они считали нужным решать по своей воле.

Прежде всего в устойчивом высоком финансировании и первоочередном обеспечении материальными ресурсами нуждалась нефтегазовая отрасль. От нее с каждым годом все больше зависел бюджет, а значит, макроэкономическая стабильность. В продуктах, созданных на основе нефти и газа, остро нуждались электроэнергетика и транспорт, без которых в свою очередь вообще не могли функционировать вся индустрия и инфраструктура страны. Радикальные (по меркам того времени и среды) советники-макроэкономисты, такие как директор Института экономики Сибирского отделения АН СССР Абел Аганбегян, пытались обратить внимание руководства на очевидные для них (по имеющимся цифрам) перекосы в пользу ВПК и явное отставание гражданского машиностроения, а также вообще потребительского сектора. Однако таких Косыгин лично убирал из публичных дискуссий, хотя они играли на его стороне^[491]. Можно предположить, что он и без них хорошо понимал сложившуюся ситуацию, однако не имел политической возможности сделать по-иному.

Мы все время спешили и подгоняли экономику так называемыми напряженными планами. Когда в материальных балансах ресурсы не обеспечивали потребности, то уменьшали не потребности, а нормы, обосновывая это техническим прогрессом. Следует признать, что здесь было много и произвола^[492],

— говорит об этом замначальника сводного отдела Госплана СССР Евгений Иванов.

Таким образом, вопрос составления плана являлся не хозяйственным, а политическим. За ним стояли большие группы влияния. И многие руководители высшего уровня помнили уроки «ленинградского дела», которое (как уже говорилось выше) началось с письма Сталину от заместителя начальника Госснаба — с жалобой на то, что один из предшественников Байбакова Николай Вознесенский «закладывает в годовые планы заниженные показатели»^[493]. Многие из руководителей СССР брежневского времени на своем опыте пережили попытки Хрущева контролировать планирование — назначение на пост главы Госэкономкомиссии, которая на время заменила Госплан, его наиболее верного соратника, первого заместителя председателя Совета министров СССР Иосифа Кузьмина^[494].

Ситуация обострялась тем, что Брежнев поставил на некоторые высокие посты в правительстве и ключевых ведомствах «своих» людей, а в аппарате ЦК КПСС, который ему подчинялся (в действительности он преимущественно контролировался Михаилом Сусловым), многие отраслевые отделы реально ориентировались на позицию либо правительства, либо крупных отраслей, за которыми они вообще-то должны были следить от лица партии.

Например, имеется утверждение, что в Отделе плановых и финансовых органов значительная часть сотрудников, включая руководящих, будучи выходцами из Минфина, «не замечали» дефицита бюджета, манипуляций с его планированием или силовых действий министра Гарбузова по лоббированию своих интересов, которые они обязаны были контролировать в качестве сотрудников аппарата ЦК^[495].

Очевидно, что под эту характеристику подходит, например, заведующий сектором финансов отдела Николай Гаретовский, проработавший в Минфине с 1950 по 1987 год с перерывом на 15 лет работы в аппарате ЦК. В своих мемуарах он дает однозначно положительную характеристику «косыгинской реформы» и с огорчением говорит о том, что затем «последовал окрик — поставить все на место, чтобы все вновь было „по-ленински“ и „по-марксистски“». Себя он ни со сторонниками подобной позиции, ни с «ленинским» дискурсом явно не отождествляет^[496].

Ближайший помощник Косыгина, управляющий делами Совмина Михаил Смиртюков, говоря о противостоянии его шефа с Брежневым, сообщает, что в аппарате ЦК «были достойные товарищи, предупреждавшие нас о готовившихся неприятностях». И характеризует обстановку в целом в следующих словах: «На войне как на войне»^[497].

Объяснения сложившейся ситуации вербализовались путем предъявления в кругу единомышленников неофициальных обвинений оппонентам, где сторонники Брежнева описывались, например, как «днепропетровская хунта», а действия сторонников Косыгина понимались как «защита узковедомственных интересов» или (при описании «шелепинцев») как «игры комсомольцев» или «попытки реванша неосталинистов».

Типичным примером в этом отношении является позиция руководителя Отдела плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС Бориса Гостева, близкого к «шелепинской группировке» и бывшего «госплановца», верящего в возможность создания идеальных планов и действия по ним. Его глубоко беспокоила деятельность «днепропетровской группы» во власти и наличие вследствие этого слишком большого количества представителей Украины в высших эшелонах власти^[498].

Помощник Косыгина Фирсов конкретизирует эти опасения несколько иначе:

Эта категория людей использовала поддержку Брежнева для проталкивания нужных им вопросов, связанных с изменением плановых заданий, дополнительными ассигнованиями, выделением иностранной валюты для внеплановых закупок оборудования. По выражению Косыгина, они «растаскивали план», пытаясь решать «свои» нужды за счет государственных резервов и тем самым создавая новые «узкие места». Особенную тревогу вызывали у него просьбы о выделении валюты^[499].

Станислав Анисимов, работавший в Экономическом отделе аппарата ЦК КПСС, в интервью наглядно показывает, почему это было плохо и как запросы ВПК подрывали общеэкономическую ситуацию:

Советская экономика остро нуждалась в переменах. Возьмите Волжский автозавод. Он 300 тыс. автомобилей ежегодно отправлял на экспорт, а вся валютная выручка шла государству. Если заводу требовалась валюта, он должен был обосновывать, на что пойдет каждый инвалютный рубль. А ему отвечали, что у страны есть более важные нужды. Как в таких условиях он мог совершенствовать модели и закупать за границей передовое оборудование, чтобы не отставать от мирового автопрома? А валюта уходила на оборонные отрасли промышленности, обходившиеся нам очень дорого, и это положение нужно было менять^[500].

Смиртюков не использует термин «днепропетровская хунта», но говорит об «односельчанах» Брежнева. Однако он более тонко дифференцирует их, выделяя, например, ближайшего друга Брежнева, первого заместителя председателя Совета министров, а затем и советского премьера Николая Тихонова — как человека, умеющего найти баланс между генсеком и Косыгиным и взаимно уважаемого обоими^[501]. В результате Косыгин, почувствовав свой скорый уход из жизни, сам распорядился о переходе его полномочий к Тихонову, и Брежнев впоследствии лишь подтвердил это решение, которое оспаривал его другой ближайший союзник — Кириленко^[502].

Постоянная война амбиций и самоутверждения во властном статусе между высшими политическими и экономическими руководителями, несмотря на наличие согласительных институтов, приводила к постоянным срывам больших и малых планов различных институций исключительно в силу желания того или иного большого начальника либо доставить неприятность равному по политическому статусу коллеге, либо сорвать раздражение на подчиненных^[503].

Совет министров СССР — как принимались общегосударственные решения

Совет министров СССР 1965–1991 годов как административный орган оставался в тени внимания как советской общественности, так и ученых — политологов, советологов и историков. Это происходило потому, что он был менее важен, чем Политбюро, и одновременно было не много публичной информации о том, что в нем происходит.

Вместе с тем для советских администраторов различных уровней и всего управленческого аппарата в экономической сфере решения Совета министров, как правило, были более важны для повседневной деятельности, чем решения Политбюро. Тем более что все публикуемые решения Политбюро в экономической сфере принимались совместно с Советом министров.

Поскольку в составе Политбюро было несколько членов Совмина СССР и Секретариата ЦК КПСС — второго и третьего по степени важности органов управления страной, — то их функционирование было разнесено по месту и времени.

В 1970-е соблюдался следующий порядок режима работы центральных органов в течение обычной рабочей недели. В понедельник проходило заседание Президиума Совета министров РСФСР, во вторник — Секретариата ЦК КПСС, в среду — Президиума Совета министров СССР, в четверг — Политбюро ЦК КПСС^[504].

Заседания Президиума Совета министров СССР подразумевали совместное обсуждение накопившихся вопросов только узким кругом членов правительства — его председателем, замами, министром финансов и председателем Комитета народного контроля СССР. Также на них обязательно присутствовал председатель Совета министров РСФСР или его первый зам. Президиум был необходим, чтобы не отвлекать на полдня от дел всех 80–90 союзных министров, которым бы пришлось долго выслушивать вопросы, не имевшие к ним отношения. Министры, чьи вопросы рассматривались на заседании, разумеется, на нем присутствовали вместе со своими ключевыми сотрудниками, ответственными за подготовку документов.

Заседания Президиума проходили по традиции на втором этаже здания Правительства СССР в Кремле (бывшем московском Сенате), в овальном кабинете великолепной архитектуры, к которому примыкал кабинет председателя Правительства (тоже постоянный, со времен И. В. Сталина),

— рассказывает о заседаниях Президиума бывший первый заместитель председателя правительства РСФСР и протеже Косыгина Виталий Воротников^[505].

Принципиальное отличие заседаний Президиума Совмина, равно как и всего органа в полном составе, от заседаний Политбюро состояло в том, что тут не было мнимого равноправия участников. Если в Политбюро решения принимались голосованием его полноправных членов после дискуссии, в рамках которой любой мог высказать свои соображения товарищам, то в Президиуме Совмина отношения были строго иерархичными. То есть дискуссия там была возможна, однако ее открывал и закрывал председательствующий, который решал, кто и сколько времени говорит, по делу его соображения или нет.

Министр бумажной промышленности Константин Галаншин вспоминал, что с него на заседаниях Косыгин неоднократно «снимал стружку» и ставил в тупик своими репликами и замечаниями, что четко характеризует отношения начальника и подчиненного^[506]. Воротников приводит характерный эпизод, когда на его возражения по поводу дополнительных поставок мяса в столицу в 1976 году «Алексей Николаевич резко оборвал меня, заявив: „Выполняйте, не шутите с Москвой“»^[507]. Такой формат обсуждения и приказной тон при Брежневе были немыслимы на заседании Политбюро.

Само по себе заседание Совмина СССР проходило по сценарию, полностью отрежиссированному Косыгиным. Официально оно начиналось в 15.00, но уже в 14.50 все члены Президиума и другие приглашенные на заседание чиновники должны были занять свои места.

Через пять минут появлялся Косыгин.

Здоровался общим поклоном и садился за председательский стол, установленный в торце большого стола, в такое же, как у всех, кресло. Никто при его появлении не вскакивал, не вставал. Короткий обмен мнениями по повестке дня, и начиналась работа. В зал входили и рассаживались по рядам кресел миниистры, работники аппарата и приглашались те, кого вызывали на первый вопрос. Когда обсуждение этого вопроса подходило к концу, из приемной приходили приглашенные на второй вопрос и т. д.^[508]

Таким образом за два-три часа рассматривалось 15–20 вопросов. Такой темп достигался за счет того, что вопросы были «хорошо подготовлены»^[509], то есть предварительно согласованы со всеми заинтересованными ведомствами, а несогласованные позиции задокументированы и обоснованы. «Плохо подготовленные» вопросы Косыгин просто снимал с обсуждения^[510].

При этом сам Косыгин за сутки до заседания разбирал со своими помощниками и высокопрофессиональными референтами из аппарата Совета министров всю повестку дня, сформированную по присланным министерствами и ведомствами материалам, и формировал свою позицию по каждому вопросу. Поэтому дискуссия на заседаниях велась им уже в экспертном ключе, с хорошим пониманием существа вопроса не только на основе чтения представленных бумаг. Однако представители ведомств имели шансы отстоять и свои позиции, поскольку для Косыгина предварительная подготовка была только опытом вхождения в вопрос, основой для дискуссии, но не окончательным решением^[511].

Кроме того, Косыгин периодически проводил заседания со своими заместителями, чтобы в более узком кругу обсудить деликатные вопросы^[512].

Отдельную роль в аппарате Совмина СССР играл его управляющий Михаил Смиртюков. Он выполнял те же функции, что и полноценные заседания Секретариата Политбюро ЦК КПСС — принимал решения по деловым вопросам, которые не имело смысла выносить на рассмотрение вышестоящего органа, в данном случае Президиума Совмина и Косыгина лично.

Высокопоставленный представитель строительной индустрии Анатолий Бирюков, заместитель председателя СМ РСФСР (1967–1971), вспоминал о Смиртюкове так:

Некоторые служебные задачи он решал просто виртуозно. Придешь к нему, бывало, с десятью вопросами, десятью письмами. Он посмотрит на тебя сквозь очки и скажет: — Ладно, выбирай. Сверху пять или снизу пять? А я эту игру уже знаю и включаюсь с ходу: — А побольше? Он: — Нет, только пять. При этом и он, и я знаем, что настоящих просьб у меня именно пять, и их я положил подряд. — Ладно, говорил я, — давайте верхние пять. Расставались оба довольные друг другом. К тому же я знал, что ответ на письма и предложения будет получен не позднее чем через три дня^[513].

Однако даже неимоверная работоспособность Косыгина, сохранявшего сталинский стиль личного проникновения во все без исключения рассматривающиеся на заседании вопросы, со временем начала давать сбой.

С 18 января 1978 года с целью «разгрузки Совмина» для проведения через этот орган хорошо подготовленных и согласованных вопросов была организована также Комиссия по текущим делам Совмина, которая быстро штамповала решения (в феврале она была переименована в Комиссию по оперативным вопросам)^[514].

Фигура Косыгина и методы его управления позволяют определить роль и место плановой экономики. Замначальника ГВЦ Госплана Владимир Коссов, неоднократно сопровождавший, по его утверждению, Николая Байбакова к Косыгину, слышал от него фразу: «Важно не то, что не выполнили отдельный показатель, а то, что продвинулись в нужном направлении»^[515]. Таким образом, все тщательное планирование упиралось в тот факт, что те, в чьем распоряжении была власть, решали, достаточно ли те, кому предписывалось планами сделать то-то и то-то, продвинулись в желаемом направлении или нет. Но если отдельные запланированные показатели были не важны, то как это сочеталось с тем, что в комплексном планировании всей экономики все показатели должны были быть взаимоувязаны?^[516]

Госплан как «штаб»

Почти каждую неделю, сразу за четверговым заседанием Политбюро, председатель Госплана СССР Николай Байбаков собирал коллегию своего ведомства — «настройщика Госплана как музыкального инструмента» — и «сообщал о принятых там решениях и о том, что необходимо делать Госплану для их реализации»^[517]. Это было реальное место Госплана в системе органов власти. Истинным начальником над ним был не Совмин, а Политбюро^[518].

Но выступая перед рядовыми сотрудниками (как это было 28 сентября 1972 года), Байбаков мог себе позволить представить свое ведомство иначе:

Госплан — экономический штаб ЦК и Совмина. Он просеивает предложения министерств. Министры должны выполнять его требования в части планирования и контроля за выполнением планов^[519].

Это сильная заявка на самоутверждение Госплана как институции, противостоящей политическому давлению и определяющей экономическое развитие страны в том духе, который сложился в период сталинской индустриализации. Байбаков даже не был кандидатом в члены Политбюро, хотя его реальный административный вес в советской иерархии соответствовал примерно первому заместителю председателя Совета министров СССР — который мог быть и членом Политбюро. Собственно, об этом писал в своих записных книжках Брежнев, когда в 1965 году планировал возвысить Байбакова в партийной иерархии^[520]. Но такой высокий партийный пост за все время существования Госплана занимали только три его председателя^[521]. Так что выраженная Байбаковым позиция даже могла бы казаться наглостью с его стороны, если бы не сложившаяся исторически особая роль его учреждения.

Уже упоминавшийся выше Евгений Иванов проработал на руководящих должностях в Госплане с 1963 по 1991 год. Он выделяет в структуре Госплана две взаимосвязанные, но не равнозначные институции: «рабочий аппарат Госплана СССР» и Государственную плановую комиссию («Большой Госплан»).

В нее входили руководство и Коллегия аппарата Госплана, министры основных министерств, председатели госпланов Союзных Республик, члены Президиума Академии наук, академики — руководители важнейших научных коллективов. <…> Численность этой Комиссии могла достигать 70–80 человек… В 1970–1980 годах эта комиссия собиралась не более двух раз в год и рассматривала крупные стратегические проблемы^[522].

Однако перспективное и текущее планирование, а значит, и повседневная экономическая жизнь страны зависели от деятельности гигантского аппарата Госплана СССР. На 1967 год в нем было 3168 человек^[523], к 1980-м годам, по данным Иванова, его численность достигла порядка 3200 человек^[524], что почти на треть превышало численность аппарата ЦК КПСС.

В Госплане к этому времени было более 70 отделов… отраслевых (наибольшая группа), сводно-функциональных (например, капитальных вложений, финансов, материальных балансов, труда, внешней торговли и ряд других).

Владимир Коссов в своей статье про Госплан дополняет — каждый из этих сводных отделов тесно взаимодействовал с тем общесоюзным ведомством, которое занималось данной сферой (то есть Госстроем СССР, Минфином, Госснабом, Госкомтруда, Минвнешторгом и другими)^[525].

На вершине этой пирамиды стоял сводный отдел народно-хозяйственного планирования (в некоторые периоды он разделялся на два отдела — перспективного и годового и пятилетнего планирования). Руководство работой Госплана СССР осуществлялось председателем, его заместителями (их было до 15, в том числе четыре первых) и коллегией, в которую входили зампреды и начальники основных сводных и сводно-функциональных отделов (всего 22–25 человек). Коллегия собиралась практически каждую неделю (после каждого заседания Политбюро. — Н. М.). При Госплане СССР еще действовала Государственная экспертная комиссия, пять научно-исследовательских институтов, высшие экономические курсы, вычислительный центр и редакция журнала «Плановое хозяйство»^[526].

В Главном вычислительном центре Госплана, который номинально имел статус самостоятельного ведомственного института, но реально активно участвовал в разработке, а главное, в составлении финальной версии годовых и пятилетних планов (руководитель ГВЦ был по должности зампредом Госплана), работала еще тысяча фактических сотрудников центрального планового ведомства^[527].

В большой группе отраслевых отделов, связанных с конкретными отраслевыми министерствами (или группами министерств), была единая структура, состоящая из подотделов. Коссов перечисляет их в таком порядке: планирования загрузки мощностей, капитального строительства (в частности, планировал, в какой степени министерство при строительстве обойдется ресурсами своих строительных организаций, а когда надо привлекать крупных подрядчиков из других министерств), сводный (занимался экономикой подшефного министерства — цены, себестоимость, труд, зарплаты и т. д.)^[528].

Подотделы были низшей структурной единицей в Госплане и являлись аналогами «секторов» в аппарате ЦК КПСС. Там работало от 5 до 13 сотрудников, сидевших, как правило, в одной общей комнате со своим начальником. В отделах работало до 75 человек^[529].

Леонид Гребнёв работал в Госплане с 1970 года, в том числе в 1981–1986 годах в отделе совершенствования планирования и экономического стимулирования. В большом очерке, посвященном Госплану, он предлагает свою интерпретацию ролей отделов в работе этого ведомства:

Отраслевые отделы… выступали в качестве лоббистов интересов соответствующих министерств. Балансовые отделы были «лоббистами» равновесия по отдельным позициям (натуральным, трудовым, финансовым — в последнюю очередь). Сводный отдел нархозплана отвечал за «общее равновесие». При таком «распределении ролей» каждый отдел фактически выступал в качестве хранителя своей (инсайдерской) информации и участника почти рутинного бартерного обмена ею внутри Госплана^[530].

Основным методом управления экономикой для Госплана был «балансовый метод»^[531]. Он состоял в том, что Госплан выявлял, сколько существует, производится или импортируется продукции (ресурсов) каждого вида и сколько их необходимо потребителям. Потом одно сравнивалось с другим. Так создавался баланс вида продукции. Всего их насчитывалось в 1970-е годы несколько тысяч штук. Это позволяло: во-первых, перераспределить ресурсы от производителей к потребителям; во-вторых, определить, где чего не хватает или, наоборот, производится в излишнем количестве, и урегулировать это за счет увеличения (строительства нового) или сокращения производства, а также экспорта и импорта.

Евгений Иванов рассказывает об этом так:

В Госплане СССР к 1980-м годам действовала широкая система материальных и стоимостных балансов. Больше всего было материальных, которые разрабатывались по широкому кругу продукции. Например, на девятую пятилетку было разработано материальных балансов по 235 видам промышленной и сельскохозяйственной продукции, примерно такое же количество материальных балансов разрабатывалось и в последующем.

В этих балансах указываются ресурсы каждого вида продукции (производство, импорт, мобилизация остатков и прочие поступления) и их распределение (на производственно-эксплуатационные нужды, капитальное строительство, рыночный фонд, резерв, запасы).

Кроме материальных, разрабатывались общеэкономические и стоимостные балансы: баланс национального дохода, баланс финансовых ресурсов, баланс денежных доходов и расходов населения, баланс капитальных вложений, баланс валютных ресурсов, баланс труда и др. Общеэкономические, стоимостные и материальные балансы были тесно взаимоувязаны между собой^[532].

Балансовые показатели аппаратом Госплана трансформировались в плановые задания, определявшие, сколько и чего надо произвести, перевезти, продать или купить^[533]. Плановые задания распределялись по предприятиям и регионам. Их выполнение становилось главным показателем успешности работы предприятий и их непосредственного руководства.

Однако эта идеальная модель не работала так, как надо, что тот же Евгений Иванов, Владимир Коссов и их коллеги охотно признают^[534]. Она не выдерживала испытания политической и экономической практикой^[535].

Балансы, которыми оперировал Госплан, были излишне укрупненными. Так ими возможно было оперировать с учетом числа вовлеченных в дело сотрудников, но реально они недостаточно отражали реальную ситуацию в тех отраслях, которые обсчитывали, поскольку их структура была не ясна. По ним, например, абсолютно невозможно было рассчитать реальные затраты и нормы расходов, особенно с учетом меняющихся технологий^[536].

Сама по себе система балансов находилась под давлением лоббистов ведомств и регионов. Она постоянно корректировалась, поскольку экономические агенты зачастую по разным причинам не могли выполнить плановые задания. Однако она должна была дополнительно соответствовать программам перспективного развития страны, принимаемым по сложной процедуре. В рамках этой процедуры, где согласовывались интересы Совмина СССР, Госплана СССР, различных экономических агентов, центральных и местных партийных властей, формировался перспективный план — план пятилетки. В теории плановой экономики он должен был иметь научно обоснованную основу (в том числе на основе балансов), а в реальности был замешан на политике и лоббизме^[537]. Подробнее о них мы поговорим ниже.

Как пишет Владимир Коссов, реально планы разрабатывались не на основе каких-то твердых расчетов, а на основе мнения «рабочих лошадок» аппарата Госплана — «главных специалистов». Они курировали определенные группы предприятий, производивших схожую продукцию. На основе своего многолетнего опыта и хорошего знания как производственных мощностей, так и управленческих возможностей руководства конкретного предприятия они знали, какой план оно реально «потянет» в следующем году. Их знания основывались и на собственном опыте работы, поскольку в аппарат Госплана набирали в основном инженеров с не менее чем 3–5-летним стажем в той из производственных сфер, которую они были должны курировать^[538]. Гребнёв пишет о том, что

у всех коллег по Госплану СССР было сильно развито «чувство цифр», «цифровая интуиция». По сути дела, у каждого госплановца была своя персональная «встроенная экономико-математическая модель» той части реальности, с которой приходилось иметь дело как своего рода диспетчеру. Эти «модели» были очень простыми, и в них в качестве относительно устойчивых «экзогенных» параметров выступали разнообразные нормы и нормативы^[539].

Он обращает внимание на то, что при таком подходе инженеры, ставшие плановиками, думали в категориях увеличения продукции и мер, необходимых для этого, а не в категориях экономистов, то есть о том, выгодно это делать или нет. Особенно это было развито у сотрудников отраслевых отделов, которые таким образом превращались из разработчиков планов в лоббистов своих отраслей^[540].

Задачей аппарата Госплана было увязать перспективные политические планы с имеющимися балансами, учитывая возможность невыполнения части планов в полном объеме низовыми исполнителями по объективным обстоятельствам. Этот процесс приводил к созданию упоминавшихся выше «напряженных планов», риск невыполнения которых был велик, а исполнение требовало создания особых условий. В результате разрыва между реально имеющимся и желаемым и возникали повсеместные дефициты. Нереалистичность планов приводила к срыву плановых заданий, и в этом отношении все «пятилетние планы» оказывались невыполненными. Однако планирующие считали, что можно говорить об успехах, если показатели были лучше тех, что имелись в предыдущую пятилетку, и были бы достигнуты хотя бы какие-то главные цели из всего комплекса поставленных.

Опять же тут было что выбрать для отчета. Можно было использовать что-то из 150–160 главных (общесоюзных) показателей, 2250–2550 показателей по союзным республикам, 5000–7000 показателей адресного ведомственного плана по СССР, 80–90 тыс. показателей адресного ведомственного плана по каждой союзной республике. Всего по СССР насчитывалось 100–120 тыс. показателей экономического развития — была возможность создать любые комбинации для оценки успешности или провалов в развитии^[541]. Таким образом работники планирующих органов опять возвращали экономические вопросы в политическую плоскость, где оценка зависела не от формальных показателей, а от отношения к полученному результату — и от манипуляций со статистикой и показателями для обоснования своего мнения.

У Госплана СССР как административного института было непростое положение. С одной стороны, он находился в сфере общего контроля Совета министров СССР и отраслевых отделов аппарата ЦК КПСС и прежде всего Отдела плановых и финансовых органов. Оборонный и сельскохозяйственный отделы ЦК КПСС фактически имели в Госплане своих (и соответствующих отраслевых лобби) представителей в виде первых зампредов Госплана, курирующих оба направления^[542]. С другой стороны, он фактически возглавлял собственную пирамиду ведомств, из которых важнейшими являлись Государственный комитет по снабжению (Госснаб), Центральное статистическое управление (ЦСУ) и Государственный комитет по ценам (Госкомцен). Зампреды Госплана после нескольких лет работы могли становиться руководителями этих ведомств^[543].

Министр целлюлозно-бумажной промышленности СССР Константин Галаншин (1968–1980) оставил важное свидетельство того, как в высшем эшелоне власти СССР — Политбюро — видели роль аппарата ЦК КПСС и Госплана в системе контроля и почему министерства в сфере своей компетенции не обладали полнотой власти.

Над министром, кроме Совета Министров СССР и его могучего органа — Госплана, еще было начальство в виде отраслевых отделов ЦК КПСС. Власть министра, по сути дела, оказывалась иллюзорной. Мне такое двойное руководство экономикой — ЦК, Госплан — казалось неправильным, так как приводило только к неразберихе и неорганизованности.

Я полагал также, что Госснаб СССР, как одно из звеньев управления экономикой, вообще не нужен, так как является своего рода посредником между производителями и потребителями, снижая ответственность первых за своевременную и качественную поставку продукции. Было явно ненормально, когда я как министр не знал, куда и кому идет продукция с наших предприятий. Здесь «царь и бог» был Союзглавбум — подразделение Госснаба СССР. А ведь функции этого подразделения с успехом могло выполнять и само министерство, и при этом его ответственность за поставки значительно бы повысилась. Точно такое же положение было и в других отраслях промышленности.

На эту тему я имел длительную беседу с А. П. Кириленко, руководившим в то время в ЦК экономикой страны. Он мне сказал, что все, что я говорю, верно, но только в том случае, когда в стране всего вдоволь. У нас в стране всего нехватка, и поэтому министры будут для собственных нужд брать продукции больше, чем надо, игнорируя установленные приоритеты. В общем, я понял, что сложившаяся система материально-технического снабжения была удобна для руководства^[544].

Заместитель (с 1973 года — первый) министра финансов СССР (1965–1981) Виктор Деменцев, входивший (по его собственному признанию) в личную клиентелу Алексея Косыгина, проясняет ту же тему со своей стороны, с позиции человека, которому шестнадцать лет приходилось отвечать за разработку общесоюзных бюджетов:

Министерства хотят увеличить свои расходы за счет уменьшения отчислений в бюджет от прибыли. Приходилось искать возможности оставить средства на развитие производства, но без нарушения сбалансированности госбюджета. <…> Между министерствами и Госпланом… шла борьба по поводу планирования объемов производства продукции. А [министру финансов СССР Василию] Гарбузову приходилось договариваться с Байбаковым по будущим отчислениям в бюджет и об объемах финансирования разных отраслей народного хозяйства^[545].

Перманентный конфликт в госаппарате: Госплан и министерства

В этом разделе мы попробуем отойти от перманентного противостояния (и взаимодействия) между партийными и государственными институциями и посмотреть, насколько претензии Госплана на руководство экономикой были обоснованы и как обстояли дела с координацией внутри собственно государственной бюрократии: насколько она была едина в рамках «плановой экономики» и могла ли регулировать себя без помощи партийных органов?

Здесь мы сразу сталкиваемся с тем, что существовали как минимум три типа возможных конфликтов. Один был между центральными управленческими ведомствами (Совмином СССР (и его аппаратом), Госпланом СССР, Военно-промышленной комиссией при Совмине, Верховным Советом СССР, Совмином РСФСР и т. д.), второй — между ними в целом и министерствами, которые должны были реализовывать их решения (но имели свои интересы и представления о нужном и должном), третий — внутри всех этих ведомств в результате действий групп лоббистов.

Например, 4 сентября 1978 года на заседании Совмина Косыгин призвал задуматься: «…на что вы рассчитываете, расширяя рабочие места… Госплан представил завышенный план капвложений, не обеспеченный материалами, подрядами, людьми». И указал на очевидный факт: прирост населения в стране к 1980 году составил 0,5 %, а численность планируемых рабочих мест росла опережающими его темпами (при номинальном отсутствии безработицы)^[546].

Алексей Краснопивцев, как начальник подотдела отдела сельского хозяйства Госплана СССР, показывает в своих мемуарах, что между его отделом и сводным отделом Госплана шла многолетняя ожесточенная борьба за возможность пропихнуть в общегосударственные планы и представить руководству страны обоснование увеличения или как минимум несокращения расходов на сельское хозяйство^[547]. Его постоянный оппонент — заместитель начальника сводного отдела Госплана СССР Владимир Коссов — подтверждает наличие в организации активных лоббистов сельского хозяйства^[548].

Еше в 1966 году при подготовке реформы государственного аппарата в специальной записке, отложившейся в фонде Михаила Суслова, отмечалось: «Отделы Госплана в основном построены по узкоотраслевому принципу, в своей деятельности по существу смыкаются с министерствами и потому зачастую поддерживают их ведомственные интересы»^[549].

Провожая в 1963 году главного инженера Московской железной дороги Виктора Бирюкова на работу в аппарат Госплана СССР, где тот сразу занял высокую должность начальника подотдела планирования железнодорожного транспорта, министр железнодорожного транспорта Борис Бещев сказал:

Вы нам нужны в этом главном планирующем органе как специалист-железнодорожник, ибо понимаете важные задачи, что стоят перед нами, сможете все рассчитать и оценить^[550].

То есть, по представлению одного из ключевых хозяйственных министров, не его ведомство должно было понять, оценить и исполнить свою часть народно-хозяйственного плана, а, наоборот, плановые органы должны исходить из задач его отрасли. С этим напутствием Бирюков и начал свою службу в Госплане. И уже вскоре провел «первый бой» в защиту интересов ведомства на коллегии Госплана, после которого его и одного из его тогдашних руководителей и предшественника на посту заведующего отделом транспорта Госплана, Дмитрия Заглядимова, тогдашний председатель Госплана Петр Ломако назвал «ставленниками Бещева»^[551]. По мере служебного роста Бирюков расширял штат своего подразделения, куда набирал прежде всего бывших сослуживцев^[552]. В 1976 году по предложению бывшего коллеги Бирюкова — начальника Московской железной дороги Леонида Карпова, — высказанному прямо Косыгину во время совещания по поводу дальнейшего развития сети железных дорог, был учрежден пост заместителя председателя Госплана по транспорту. Его и занял дополнительно отрекламированный Карповым Бирюков, который с 1970 года был заведующим отделом транспорта Госплана^[553].

Эти примеры позволяют нам поставить следующий вопрос: насколько вообще корректно Госплан СССР как центральный плановый орган считал свои балансы и строил свои планы? И не были ли они продавлены лоббистами?

На макроуровне об этом вспоминает Евгений Иванов, рассказывая о причинах неудачи исполнения планов на девятую пятилетку (1971–1975), которую сами госплановцы видели в своих теоретических построениях «санитарной», направленной на структурную перестройку промышленности:

…политическое руководство страны… повело себя совсем не так, как пять лет тому назад, активно вмешавшись в разработку девятого пятилетнего плана, не давая возможность направить уже полученные нефтяные деньги на научно-технические цели. Окрыленное успехами восьмой пятилетки, политическое руководство уверилось в незыблемости ее темпов и пропорций и настаивало на их сохранении в девятой пятилетке.

Госплан СССР не смог достаточно решительно противостоять этому. В результате на девятую пятилетку были предусмотрены по большинству важнейших показателей темпы роста, либо равные заданиям восьмого пятилетнего плана, либо близкие к ним. А главное — в плане было предусмотрено опережение темпов роста группы Б промышленности.

Разработка такого плана проходила особенно трудно, так как насильно закладываемые в план пропорции противоречили реальным возможностям и потребностям экономики.

Приходилось применять «силовые» приемы к министерствам и союзным республикам, чтобы заставить их принять крайне напряженные плановые задания. Основным рычагом убеждения (а практически — принуждения) их в этом было требование и доказательства возможности повышения эффективности производства. Помните лозунг «Экономика должна быть экономной»? Девятый пятилетний план воплотил в себе в усиленном виде все недостатки советского планирования, которые в значительной мере были преодолены в восьмом пятилетнем плане.

В результате девятый пятилетний план был явно не выполнен. При этом наибольшее невыполнение было как раз по тем показателям, которые отражали главную задачу пятилетки, — опережение темпов роста группы Б промышленности и весьма высокие темпы роста уровня жизни населения^[554].

Лоббисты нередко представляли не только свои собственные кланы, но и кланы дружественные, с которыми были связаны особыми отношениями. Например, существовала практика, когда министры СССР (и, возможно, республиканского уровня) выбирались в общегосударственные законодательные органы от регионов, где находилось значительное количество предприятий их министерств^[555]. Таким образом, когда они лоббировали интересы этих предприятий на общесоюзном уровне, они выступали в четырех ипостасях — и как министры, и как депутаты общесоюзного государственного органа, наделенные дополнительной властью (которой, как правило, не было у «аппаратчиков» центральных ведомств), и как члены ЦК КПСС (куда многие из них избирались), которыми аппаратчики обычно также не были, и как, наконец, представители республик или регионов, где располагались их избирательные округа. И они могли использовать все эти свои статусы и открывающиеся благодаря им возможности для «решения вопроса» в свою пользу.

Помимо членов лоббистских кланов среди сотрудников центральных управленческих органов имелись, разумеется, и безыдейные бюрократы, принимающие и отстаивающие позицию своего ведомства и своего непосредственного начальника. Разумов описывает поразивший его эпизод: работая в Военно-промышленной комиссии при Совете министров, он устно согласовал с ее первым заместителем (и своим покровителем) Георгием Титовым некий проект. Однако тот вскоре перешел на работу на должность первого заместителя председателя Госплана СССР (по тем же военно-промышленным вопросам). И когда Разумов принес ему согласованный было проект на подпись, отказался это сделать. Не отрицая своего прежнего согласия, он привел бюрократическую пословицу: «Место сидения определяет мнение»^[556].

Но даже самые лояльные своей институции бюрократы не могли ничего поделать с тем потоком некорректной информации, которая предоставлялась им снизу с самыми разными целями. Владимир Коссов формулирует общую «линию поведения» директоров предприятий по отношению к плану так:

1. Добиваться как можно меньшего задания плана, для того чтобы его было легче выполнять;

2. Добиваться выделения как можно большего объема ресурсов;

3. Стараться уменьшить зависимость от внешних поставщиков^[557].

Эту политику наглядно проиллюстрировал пришедший на смену Байбакову в 1985 году Николай Талызин. Он с удовольствием рассказывал своим новым коллегам, как, будучи министром, обманывал Госплан, завышая стоимость строительства телебашен. Он прописывал их постройку из железобетона, а в результате строил из металла, что получалось значительно дешевле^[558].

Сотрудник одного из специализированных институтов при Госплане рассказывает в мемуарах, как до прихода в этот НИИ он в начале 1970-х работал дежурным смены на железнодорожной станции в Москве и участвовал в широко распространенной схеме выполнения «планового задания». Поскольку график нагрузки на железной дороге был неравномерен, а плановые задания имели жесткие показатели, железнодорожники придерживали наиболее тяжелые вагоны с грузами отдельных потребителей, затем формировали из них специальный поезд или поезда и начинали их гонять по московскому железнодорожному кольцу, чтобы «честно» выполнить план по перевозу тонн груза на километры. Разумеется, это наносило значительный ущерб (расход топлива, амортизация оборудования и путей), но это было не так важно, как выполнить месячный или квартальный план^[559].

Таким образом «плановость» экономики подвергалась непрерывной эрозии. «Ненормально, что строим там, где есть строители, а не там, где нужно для народного хозяйства», — говорили на совещании в Госплане^[560]. Среди прочих были и «производство сверх плана» за счет непонятно откуда взявшихся, возможно сэкономленных или обнаруженных, ресурсов, и бесплатная эксплуатация труда в периоды, когда «трудящиеся» должны были отдыхать, и «самострой» и другие способы возведения жилья для работников производства «хозяйственным способом»^[561]. Подробнее о том, как это способствовало развитию теневой экономики, мы поговорим в четвертой части.

И, наконец, отдельной, но весьма существенной проблемой государственных институтов было соотношение между количеством распоряжений, которые отдавал крупный руководитель, и возможностью подчиняющейся ему бюрократической системы их исполнить — или хотя бы отчитаться об исполнении. Чем крупнее была должность у чиновника, тем большее количество вопросов и проблем перед ними ставили подчиненные, его партнеры, его ближайшее окружение (включая родственников) и «сама жизнь». Он должен был отвечать за все более широкий список тем. Соответственно он мог производить десятки распоряжений в день, как минимум часть из которых фиксировалась бюрократическим аппаратом как «контрольные», то есть порождающие бумагооборот, с исходящим письменным поручением и необходимостью отчета за него.

В качестве примера такой чрезмерной активности Алексей Краснопивцев приводит действия зампреда Госплана СССР Льва Васильева, который в 1983 году, видимо после своего назначения на этот пост, за полгода провел 57 совещаний и раздал 300 контрольных поручений. В результате обратной волны бюрократических документов он физически не успевал услышать или прочесть ответы на розданные им задания^[562]. И вскоре его отправили на министерский пост. Если учесть, что чиновников его уровня только в Москве было как минимум пара сотен, то можно себе представить количество поручений и запросов, идущих вниз по бюрократической вертикали. И хорошо, если они не противоречили друг другу, что тоже было не редкостью.

В этих условиях нижестоящие чиновники просто не могли справиться с валом распоряжений. Зачастую они переходили на режим выборочного исполнения поручений и (или) имитации ответов по существу на те поручения, за которые затем с них спрашивали.

Политбюро ЦК КПСС и Совет министров СССР регулярно принимали различные постановления, призванные решить тот или иной экономический вопрос. Это могло быть проявлением «административного произвола» или, наоборот, весьма обоснованным решением, призванным скорректировать проблемы «плановой экономики». Однако многие из этих постановлений не выполнялись или выполнялись частично, хотя за выполнением постановлений следила целая армия контролеров из партийных (прежде всего аппарата ЦК КПСС) и государственных ведомств, включая правоохранительные органы. Обсуждение причин неисполнения этих постановлений — камертон советской бюрократической жизни. Александр Русанов, занимавший в первой половине 1970-х пост заведующего промышленно-транспортным отделом Московского обкома, вспоминал в интервью, что ему позвонили из Отдела пропаганды ЦК КПСС с вопросом о причинах неисполнения постановлений. На что он, недолго думая, сказал, что единственная причина в том, что их слишком много и на его уровне в них не успевают вчитаться, не то что отреагировать^[563].

Плановая экономика существовала в условиях перманентных межинституциональных конфликтов, фактической имитации плановости, подвергавшейся постоянной эрозии со стороны политического руководства и различных категорий лоббистов. В результате как модель управления она не добивалась ни одной из своих поставленных целей — ни номинальных (рациональное и научное распределение ресурсов, «непрерывный рост уровня благосостояния»), ни установленных и публично заявленных (в рамках пятилетних планов). В большинстве отраслей и производств не было даже относительного порядка, который, как признавали советские практики, был в экономике «капиталистической».

Виктор Даниленко сразу после назначения его в 1978 году заместителем министра сельского строительства СССР полетел в Казахстан:

Проблемы везде одни: не хватает металла, цемента, леса, строительная техника изношена, людей возить на стройки сложно, автотранспорт старый, но и его недостает. … Будучи министром (с 1982 года. — Н. М.), я побывал во всех республиках Союза, вместе с руководством которых обсуждались проблемы строительства. Министерство начало выполнять план^[564].

Хотя три отрасли из четырех приоритетных для руководства страны (ВПК, нефтедобыча и энергетика) в 1970-е годы развивались успешно за счет обеспечения их ресурсами из всех остальных отраслей (но не из сельского хозяйства), в целом дела становились все хуже. Главным становилось не индустриальное развитие как таковое, но хронический дефицит необходимого — и прежде всего продовольствия. А уже полученная продукция не могла быть в полном объеме сохранена и доставлена потребителю.

Категорически не хватало элеваторов, промышленных холодильников, складов, железнодорожных вагонов. МПС работало хорошо если на 80 % от запланированного и портило (и разворовывало) несколько процентов от объема перевозимых грузов, так что ежегодные потери от недопоставок грузов составляли 10–12 млрд рублей в год (в ценах 1977 года), а потери при перевозках составляли до 30 млрд рублей (в ценах 1990 года)^[565].

Во второй половине 1970-х печальное состояние дел начали признавать уже и «капитаны» советской экономики. К началу 1980-х дело дошло до панических заявлений. Консультант Международного отдела ЦК КПСС и один из постоянных спичрайтеров Брежнева Анатолий Черняев отмечает:

…от пленума (1973 года. — Н. М.) к пленуму, которые давно уже превратились в хозяйственные активы (плюс кадровые вопросы), Байбаков, председатель Госплана, констатировал ухудшение экономического состояния страны. Подводя итоги 1977 года, он был особенно пессимистичен, даже по сравнению со своими прежними оценками, которые никогда радужными в его устах не выглядели…^[566]

Глава Минэнерго Петр Непорожний в своих записях о заседании Совмина СССР 22 октября 1977 года приводит сокращенное изложение того, что, собственно, должен был сказать Байбаков на пленуме. Но предварительно глава Госплана этот отчет изложил Совмину:

Итоги за два года пятилетки:

— Национальный доход 10,9 %.

— Валовое производство по сельскому хозяйству 6,5 % (недодали 2 %).

— Капитальные вложения не выполняются.

— Снижается фондоотдача, недоиспользуются мощности.

— Не выполняются задания по росту производительности труда.

— Нет экономии металла, топлива, электроэнергии.

— Повышается себестоимость продукции.

— Отстает развитие новой техники.

— Не обеспечиваются вводы мощностей.

— В промышленности недодано продукции на 9,5 млрд руб.

— Плохие показатели ожидаются в 1977 г. по сельскому хозяйству (недодано 20 млн т зерна, план по мясу не выполнен).

— Осложнилась обстановка с товарооборотом.

— В ходе выполнения плана пятилетки уже создались диспропорции.

— Проект народно-хозяйственного плана на 1978 г.

— Национальный доход 3,5 % (надо было бы планировать 4,5 %).

— Рост промышленного производства 4,3 % (надо 6,9 %).

— Рост валовой продукции села 7,1 %.

— Товарооборот 3,1 % (надо 6,5 %).

— Реальные доходы 2,3 % (надо 4,9 %)^[567].

Начальник отдела нефтяной и газовой промышленности Госплана СССР (1976–1985), будущий первый заместитель министра нефтяной промышленности (1985–1988) Владимир Филановский-Зенков (1928–1994) в апреле 1982 года в личной беседе с парторгом Госплана заявил:

Обманываем себя каждый год с «липовыми» балансами, «показуху» нет мужества признать. Нет элементарных экономических рычагов и законов. Понасоздавали мощностей, которые не используются, не дают нужной продукции^[568].

Михаил Бусыгин в мемуарах написал:

30 марта 1982 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении меня министром лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР. Ситуация в министерстве была тяжелая. Надо было думать и думать, как выполнять государственный план такой махиной, как наше министерство. Ведь в составе его было 3640 предприятий и организаций, работающих в нем было 2,5 миллиона человек. Самым главным являлось то, что базовая промышленность министерства — лесозаготовительная — систематически не выполняла плановые задания^[569].

Говоря другими словами, из мемуаров складывается следующая картина: на какое-то время какие-то отдельные отрасли советской экономики могли выправиться и наладить работу (после прихода «сильного» управленца, получения крупных субсидий, жесткого контроля со стороны «директивных инстанций»), отдельные отрасли работали хорошо и стабильно и выполняли (и перевыполняли) планы, однако в целом картина была удручающая. Разумов в своих мемуарах пишет, что в аппарате Совета министров к концу 1970-х, помимо идеи возобновления реформ и оживления экономики (об этом см. ниже), созрело понимание необходимости изменения методики планирования, чтобы в реальности снизить запланированные темпы развития, синхронизировать их с имеющимися ресурсами. Однако в связи с тяжелой болезнью, а потом смертью Косыгина эти идеи не получили развития.

«Волюнтаризм» как взлом ведомственных «систем» в условиях планирования

Бывший директор ленинградского завода «Большевик» Владимир Величко, который в 1983–1991 годах возглавлял различные общесоюзные машиностроительные министерства, приводит характерный пример того, как происходило распоряжение трудовыми и производственными ресурсами со стороны очень высокопоставленного советского начальника:

Однажды позвонил Д. Ф. Устинов. Как секретарь ЦК КПСС он отвечал тогда за оборонный комплекс. На нашем заводе Дмитрия Федоровича хорошо знали и помнили с давних времен: он был живой легендой, когда-то директорствовал на «Большевике»… <…> …Поставил задачу: начать выпуск минометов «Василек». Продиктовал, сколько, к какому сроку, добавил со знакомой интонацией, которая свидетельствовала, что личные отношения для него могут ничего не значить: «Если ты не сделаешь, то ответишь в государственном и партийном порядке». А наше предприятие входило в систему общего машиностроения. Министр Сергей Александрович Афанасьев, наш первый ракетный министр, тогда с головой ушел в изготовление ракет, был увлечен космосом, запусками. После разговора с Устиновым мне позвонил Афанасьев и тоже по-свойски предупредил: «Если сделаешь хоть один миномет, я тебя лично сдам прокурору». И объяснил свою позицию: мы ракетчики, должны делать ракеты, а минометы «Василек», какие бы они расчудесные ни были, — это не наше дело. Вот положение! На мне сошлись разные взгляды небожителей на проблему вооружений, а на заводе-то что делать? Решил, что надо держаться своего министра, задание Устинова (тысяча минометов до конца года!) выполнять не буду. В конце концов я работаю по плану, а это что — личная причуда? Ну, в таком случае надо это как-то официально оформить. Но вот опять звонок от Дмитрия Федоровича, голос его тише, и перспектива передо мной открывается многообещающая: «По-моему, ты что-то недооцениваешь. Мы в полках уже создали минометные подразделения!» — и повесил трубку. А я уже решил для себя окончательно: минометы делать не буду! Подходит декабрь. Вдруг звонит Афанасьев: «Если до конца года ты не сделаешь минометы, я тебя своими руками сдам прокурору!» Вот как! В таких нервозных, если не сказать нелепых, условиях приходилось иногда работать. Что делать? Афанасьева наверху уломали, теперь уже и нам не открутиться! Шел в обком, договаривался, что подбросят с разных заводов пятьсот станочников, организовывал героический штурм на «Большевике». И мы делали минометы. Нас хвалили, поощряли, но мы и сами удивлялись своим результатам^[570].

Изложенная история весьма типична. Почти каждый мемуар советского «производственника» от уровня директора завода и выше содержит похожие истории. О том, как откуда-то «сверху» и далеко не всегда их прямое начальство в «главке», но обком, министерство, ЦК КПСС их заставили поменять существующие планы и налаженную работу и делать что-то срочное и постороннее. И как надо было изыскивать по дороге ресурсы и напрягать внеплановой работой трудовой коллектив.

Вместе с этим рассказ Величко вскрывает сложные экономико-административные отношения среди как минимум четырех институций, которые могли влиять на конкретную экономическую ситуацию. С одной стороны ярко выражена воля конкретного партийного чиновника, с другой стороны — государственного, а с третьей — директора завода, который имеет возможность присоединиться к тому или другому мнению. В финале к этой истории уже подключается обком, который привлекает рабочих с других заводов. Все это происходит в ситуации, когда у завода официально нет в наличии материалов, необходимых для производства большого количества специфической внеплановой продукции в конце года. Но при этом реальные, вероятно не вполне законно накопленные запасы металла (однородного по своим техническим характеристикам) на заводе таковы, что предприятие может без дополнительных поставок изготовить эту тысячу минометов.

Самым простым способом описания и понимания этой ситуации было бы использование однозначно негативных терминов «волюнтаризм» или «административный произвол». Они обозначали взятое на себя высокопоставленными чиновниками право навязывать свою волю поверх согласованных планов и, возможно, вне сферы своей номинальной компетенции. Так они вмешивались в вопросы перераспределения имеющихся ресурсов, в том числе требовали выполнения незапланированной и обычно срочной работы.

Советская пропаганда и историография с 1964 года использовали термин «волюнтаризм» применительно к Никите Хрущеву. Тот нередко принимал решения, исходя только из одному ему понятных соображений, вне принятых институциональных и процедурных рамок, за пределами установленных планов и зачастую превышая свои полномочия. По масштабам и последствиям «волюнтаризм» существенно превышал «административный произвол» условного районного чиновника или директора совхоза.

В целом мы можем видеть три распространенных типа волюнтаристских решений.

Первый тип касался собственно управленческих решений, которые не были заранее запланированы. Их реализация проводилась исключительно волей конкретного руководителя, зачастую с нарушением регламентов.

Валерий Пименов рассказывает показательную историю с инициативой горкома о досрочной поставке в 1976–1977 годах 28 ленинградскими предприятиями оборудования для строящейся Саяно-Шушенской ГЭС. Об этой инициативе была даже издана книга^[571].

Идея состояла в том, чтобы на несколько месяцев раньше срока послать оборудование на строящуюся крупнейшую гидростанцию, чтобы ее строители не тормозили процесс, заранее имея все необходимое. Это действительно была новация по сравнению с обычным процессом строительства, когда материалы на «объект» постоянно поступали с запозданием. Возможно, это в целом было связано с экстремальным даже по советским меркам затягиванием строительства, которое было начато в 1963-м и должно было закончиться в 1970 году. Однако и в 1984 году в ГЭС действовало только 6 агрегатов из 10^[572].

Вместе с тем в основе всего проекта лежало желание первого секретаря Ждановского райкома КПСС Ленинграда Лерена Михайлова, бывшего руководителя института, где разрабатывался проект станции, увидеть наконец свое детище готовым. Пименов, как второй секретарь горкома и электроэнергетик по профессии, поддержал идею. В результате ответственным за поставку предприятиям пришлось изыскивать резервы материалов и принуждать работников трудиться энергичнее, чтобы удовлетворить пожелания двух-трех заинтересованных чиновников.

Вот тогда искать надо внутренние резервы, тогда разговоры с предприятиями: «Давайте, товарищи женщины, бабоньки, натужимся. Или вы за счет уплотнения или механизации каких-то процессов, давайте мы их сделаем, условно говоря, не в сентябре, а в июне, отправим — и мы вроде отчитались». А плановые поставки что — они идут и идут^[573].

В результате успеха мероприятия центральный координатор (но не инициатор) кампании — заместитель заведующего промышленным отделом — пошел на повышение, получив работу в аппарате ЦК КПСС^[574].

Впрочем, с точки зрения куратора этого процесса со стороны аппарата ЦК КПСС, инструктора сектора энергетики Отдела машиностроения Алексея Марчука, этот проект был очень эффективен. Он позволял перепрыгивать московские ведомства (прежде всего Госплан и Госснаб), которые всегда были лишними посредниками при контактах конечного потребителя — строителей ГЭС — и производителей. Оперативный штаб проекта в Ленинграде срочно решал все возникающие вопросы и проблемы^[575].

С другой стороны, значительный объем «волюнтаристского» вмешательства тех же партийных органов был связан с тем, что предприятия под разными предлогами не выполняли плановых обязательств.

Юрий Мироненко, занимавший должность начальника отдела в Миноборонпроме и отвечавший за производство танков соответственно плану, в своих мемуарах приводит целый набор историй, раскрывающих ту же тему «волюнтаризма» в контексте деятельности низовых администраторов — директоров. Если их суммировать, то получается, что директора заводов имели слишком много автономии и тратили много своего времени на занятия, не связанные с собственно производством, например на обсуждение цвета унитазов в заводском санатории, когда речь шла о провале годового плана^[576]. Особенно это касалось ситуаций, когда им приходилось исполнять задания, которые не входили в план или в которых были заинтересованы предприятия, принадлежащие к другим министерствам.

Мироненко, в частности, рассказывает о вопиющем, с его точки зрения, случае, когда его министерству требовалась уникальная продукция из титана. Ее мог произвести только один завод в стране, принадлежащий другому министерству.

Работал он в основном на Министерство авиационной промышленности и был загружен, как клялись его руководители, «под завязку». Несмотря на это, мы прописали его в постановлении Правительства, в результате чего он стал еще и нашим «соисполнителем». Но постановление постановлением, а прямое-то начальство в авиапроме. Поэтому наш номер оказался «шишнадцатым», т. е. никакие телеграммы, телефонные звонки и вопли на них не действовали. Срок же изготовления машин — истекал^[577].

В результате на предприятие пришлось засылать своего представителя, которому также было отказано. Но он сумел установить, что руководство завода после отказа уехало на рыбалку, где и находилось продолжительное время. Это дало повод рассказчику (который несколько дней не мог дозвониться до руководства предприятия по специальной связи) обратиться к первому заместителю заведующего Отделом оборонной промышленности ЦК КПСС (и неофициальному лоббисту министерства) с жалобой. Тот удостоверился через обком в достоверности подобной информации и устроил такую взбучку руководству предприятия, рыбачащему в рабочее время, что через четыре дня все необходимые детали были готовы.

Валерий Пименов, как заведующий промышленным отделом, а потом второй секретарь Ленинградского обкома КПСС (1972–1980), вспоминал в интервью множество подобных эпизодов. Ему постоянно приходилось выезжать на заводы города по просьбе министров, руководителей Отдела машиностроения ЦК КПСС, республиканских секретарей ЦК, позвонивших его шефу — первому секретарю обкома Григорию Романову. Там он выяснял, когда смежники смогут поставить необходимую продукцию, в чем причина неполадок в оборудовании или срыва планов отправки на экспорт.

Во-первых, надо иметь достоверную информацию для принятия решения. Одно дело, тебе директор говорит, что вот то-то и то-то. А когда ты приезжаешь в цех, разговариваешь с начальником цеха, с бригадиром, с мастером, тебе выкатывают причин больше, чем надо — и с точки зрения обеспечения, и с точки зрения поставок, и сроки выполнения смежных работ, и все внутри, технология идет, когда все это крутится. Поэтому на места ездить… Уж если ехать, то часа 4–5, практически весь день уходит. Приезжаешь — и с одним поговоришь, с другим поговоришь. Я их всех знал, всех начальников цехов. «Привет». — «Привет». — «Ну, ты что со своим этим запарился? Где, что? Идем». Начинается разговор. На этой «Ижоре», на «Электросиле» я в основном выпускающие цеха, всех этих асов-работяг, всех знаешь, и они тебя знают. Поэтому разговор идет откровенный. … А когда ты там покрутишься, денек походишь, поговоришь со всеми — уже совсем другой спрос и выводы делаются, уже исходя. Ведь ни один директор, приезжая в обком, не скажет: «Виноват, исправлюсь»^[578].

Из этих эпизодов, собственно, возникает целая группа вопросов: как плановая экономика в целом соотносится с подобными срочными, внеплановыми заказами? Являются ли они волюнтаристскими или обоснованными? Как срочные заказы вписываются в план? Что плановая экономика делает, когда планы по разным объективным или иным причинам не реализуются? И как исправляет эти отставания? Как в конце концов в ней устанавливается баланс между имеющимися ресурсами и производимой продукцией — если он вообще устанавливается при наличии срочных работ и срывов выпуска уже запланированного?

Непросто найти однозначные ответы на эти вопросы. Внезапных ситуаций в советском производстве и реальной экономической жизни было слишком много, и они были слишком разными, чтобы быть подвержены однозначной систематизации. Более того, описания данных ситуаций, как правило, страдают неполнотой, заставляя делать ложные выводы.

Однако даже советские СМИ признавали, что между планированием и реальной экономической деятельностью предприятий — даже в отсутствие срочных заказов, а при нормативной и отлаженной деятельности — существует коллосальный зазор. В начале 1978 года «Крокодил» опубликовал совершенно не сатирический и очень большой по масштабам издания текст о поставках металлического проката и резины (а также многих других исходных материалов) на ВАЗ. За успехами производства на нем журнал следил с неустанным вниманием.

Это был уже третий текст о том, что из-за неритмичности поставок — проще говоря, постоянных задержек — «толкачам» ВАЗа приходилось постоянно отправлять металл для основного производства за тысячу километров на грузовых самолетах и вертолетах. Никакие прежние статьи (в 1975 году) или создание предприятием аварийных и резервных запасов не помогали справиться с регулярно возникающей ситуацией, в которой запаса проката или резиновых деталей на заводе, собирающем по одному автомобилю каждые 22 секунды, оставалось на 2–3 рабочих дня. Более того, попытки дирекции ВАЗа объяснить смежникам специфику процесса сборки привели к тому, что один из них, поставляющий резиновые детали, понял, что установленную на заводе американскую компьютерную систему контроля поставок можно обманывать за счет того, что она не проверяла содержание привозимых контейнеров, и стал поставлять вдвое меньше деталей, чем прежде. При этом поставщики утверждали, что они вполне укладываются в квартальный план поставок, пусть и с небольшими задержками, которые по нормативным документам были не наказуемы^[579].

Владимир Коссов, наблюдая эту ситуацию из Госплана, считал, что подобные задержки поставок носили искусственный характер, поскольку так металлургическая отрасль выбивала из центра дополнительные инвестиции в расширение производства вечно дефицитного тонколистового проката. Мол, под нужды ВАЗа всегда дадут дополнительные средства^[580]. Гигантский дефицит в этой сфере ярко иллюстрировали и толпы «толкачей», осаждавших Новолипецкий металлургический завод перед Новым годом в стремлении успеть выбить фонды за уходящий год, пока все ордера на получение не будут анулированы с наступлением 1 января^[581].

Очевидно, что у любых предприятий на случай различных срочных заказов и непредвиденных ситуаций (включая недопоставки смежников), как и у ВАЗа, копились «резервы». Вышестоящие инстанции надеялись, что они имеются, когда начинали продвигать свои различные инициативы, однако не знали их размера и потому использовали административный нажим для получения наибольшего результата. И здесь на пути реализации срочного или, наоборот, планового, но не выполняемого заказа вставали ведомственные «системы».

Это были имеющиеся в СССР, как и во многих других государствах, крупные вертикально организованные и обладающие определенной спецификой государственные корпорации. В обиходном языке бюрократии они часто назывались «системами». Такой же термин нередко использовали и сотрудники этих корпораций.

Их численность в рамках отдельных «систем» могла достигать миллионов человек. Например, общая численность работавших в системе Минавиапрома СССР составляла около 1,5 млн человек, сообщает сайт «Страницы истории Минавиапрома СССР»^[582]. При этом корпорация явно была не из крупнейших.

Итак, термином «системы» обозначали корпоративные структуры, распространяющие свое влияние на значительную часть территории страны (если не на всю страну). Они были готовы обеспечить пожизненную занятость (в том числе ценой переброски своего кадра из одного региона в другой) и стабильный рост статуса и доходов («производственный стаж» и «выслуга лет»).

В то время я еще не знала, что такое Челябинск-40 и чем конкретно занимается моя сестра. Однако факт, что мои родственники работали в системе Средмаша, имел огромное значение,

— вспоминала начальник радиохимической лаборатории Ленинградской АЭС на корпоративном сайте о своем приходе в атомную индустрию в 1960 году в незамысловатом очерке, названном «Семейное дело»^[583].

Во многих случаях именно «системы» были реальными хозяевами определенных территорий (иногда даже регионов), а не номинально существовавшие там советские или партийные институции (то есть исполкомы и горкомы). Более того, они нередко сами были таковой властью, чему свидетельство существование на крупных предприятиях и стройках «парткомов на правах райкомов», института «парторгов» и «комсоргов» ЦК, подчинявшихся напрямую главному партийному или комсомольскому органу. В некоторых случаях «ответственные сотрудники» обкома или облисполкома не имели даже права проехать на определенный участок номинально подчиняющейся им территории, поскольку он контролировался определенной «системой» (например, «военными» или «минсредмашем»). Как это нередко бывает и в развитых индустриальных государствах, корпорации, заботясь об эффективности своей деятельности, брали на себя многие вопросы материального и социального обеспечения своих работников — от обеспечения продовольствием и жильем до здравоохранения и образования.

Шахтеры и нефтяники, авиаторы и железнодорожники, металлурги и энергетики, атомщики и оборонщики, автомобилестроители и лесозаготовители, химики и золотодобытчики, военные и чекисты, милиционеры и моряки, академические ученые и дипломаты имели свои жилые кварталы в городах или даже целые города (поселки), населенные только сотрудниками корпорации. У них были системы обеспечения продовольствием и связью. Они использовали свои транспортные сети, включавшие свои железные и автомобильные дороги, вокзалы, порты, пристани, причалы и аэродромы, автобусные маршруты, морские, речные и авиационные флоты. Они лечились и отдыхали в ведомственных поликлиниках, больницах, гостиницах, «домах приема», на дачах, в пансионатах и санаториях. Их дети посещали ведомственные детские сады, школы и пионерские лагеря. В их распоряжении были ведомственные спортивные сооружения и спортивные команды местного, регионального и общенационального уровня. Они использовали квазиденьги и систему перераспределения «дефицитных» промышленных товаров. У них были свои периодические издания и издательства. Для воспроизводства и развития профессиональной корпорации «системы» создавали учреждения среднего профессионального и высшего образования, свои научно-исследовательские институты и собственные «советы» по присуждению кандидатских и докторских степеней^[584].

Советская (т. е. муниципальная) власть за продвижением нефти и газа на север не всегда поспевала — и объединяющим началом были назначенные ЦК парторги. Органы городской власти, даже милиция и КПЗ (камеры предварительного заключения) содержались нефтяниками, ибо новые города и поселки не сразу попадали в госбюджет,

— пишет в мемуарах советский экономист Станислав Меньшиков, посещавший в 1973 году нефте- и газодобывающие промыслы Сургута, Нижневартовска и Уренгоя^[585].

Двумя годами ранее он наблюдал аналогичную ситуацию в уже обустроенном Братске, где все — от производства до розничной торговли и госучреждений — находилось на балансе Братскгэсстроя, который обеспечивал «лучшее в Восточной Сибири снабжение»^[586].

У «систем» была своя корпоративная мораль, правила поведения, символы успеха и культурные приоритеты, собственные «герои» и «антигерои», свой профессиональный жаргон — все это крайне редко становилось достоянием людей, не занятых в их корпорации.

Попасть во многие из этих профессиональных групп, особенно в те, которые предполагали занятие позиций, престижных с точки зрения доходов и социального статуса, было очень непросто. Помимо необходимости получения базового образования, в значительной части профессиональных корпораций отсутствовал «открытый конкурс» на место или что-либо на него похожее. Зато факт рождения в семье, где хотя бы один из родственников принадлежал к соответствующей корпорации, несомненно, способствовал дальнейшей карьере^[587].

Однако и разнообразные узкоспециализированные министерства также пытались создать подобие «систем», работая в рамках установленных целей и задач и стараясь поддерживать стабильные трудовые коллективы, обзаводясь лоббистами и накапливая ресурсы.

В силу размаха страны нередко оказывалось, что во многих районах те или иные «системы» представляли собой либо самого крупного работодателя, либо обладателя ценных и важных ресурсов, например кадров строителей, стройматериалов и соответствующего оборудования. Если региональное руководство ставило перед собой задачи вне заранее утвержденных планов (например, проложить дорогу, линию электропередач, построить детский сад, занять женщин, которые сидели без работы и т. п.), ему приходилось уговаривать местное отделение «системы», а возможно, и высшие звенья «системы» поучаствовать в выполнении необходимых работ, добровольно или принудительно.

Инструктор, затем заведующий сектором тяжелой промышленности Отдела строительства ЦК КПСС Петр Ишутин, пришедший на эту работу с должности заведующего отделом строительства Оренбургского обкома КПСС, в интервью рассказывал, как два-три раза в год возил из области в отдел ЦК руководителей и главных инженеров крупнейших строек, находящихся на контроле Москвы. Отдел строительства ЦК контролировал их ход, а потому сотрудники отдела в свою очередь регулярно приезжали в область для контроля. С другой стороны, отдел согласовывал назначение заведующих отделами строительства обкомов, а значит, фактически руководил ими в вопросах, касающихся прерогатив аппарата ЦК КПСС. А уже в «номенклатуре» обкома находились все руководящие должности в конкретных строительных предприятиях^[588].

Цитировавшийся выше Владимир Чирсков, как министр, ответственный именно за подобные стройки, был, конечно, недоволен:

Эту двойственность положения остро ощущали и мы, министры. Не хватало свободы действий, самостоятельности в решении даже мелких вопросов. В каждом действии — кадровом, хозяйственном — существовала постоянная зависимость, необходимость многочисленных согласований и утверждений. Меня лично такая «свобода действий» угнетала^[589].

Вместе с тем для системы партийного руководства ограничение свободы действия конкретных государственных институций означало возможность их мобилизации в случае необходимости внеэкономическими методами. В том числе использовался аргумент, что назначение и дальнейшая работа руководителя любого предприятия зависят от отношения к нему контролирующего его отдела местного партийного органа.

Петр Ишутин свидетельствует:

У нас в Оренбургской области было примерно 30 трестов строительных разного направления. 10 трестов было минтяжстроевских, это территория Минтяжстроя. Там был трест транспортного строительства Минтрансстроя СССР, там от Минсельстроя трест Элеваторстрой, трест Сельстрой, Колхозстрой — это другие министерства. Минмонтажспецстрой, два треста, от Минэнерго два треста. То есть различные строительные министерства, раньше вертикаль же действовала, они выходили на Москву. А на территориях координировал их работу в основном отдел, то есть он… объединял все строительные организации. И мы кадровую политику проводили. Руководители трестов нами подбирались и утверждались на бюро обкома партии. Их министерства назначали, но только если мы в обкоме их санкционировали. Нам-то было виднее, мы же с ними каждый день на стройках встречались. Знали не только деловые, но и морально-политические качества^[590].

Знание профильных организаций вне зависимости от их ведомственной принадлежности и возможность их мобилизовать в случае острой необходимости позволяли обкому решать срочные и совершенно неожиданные проблемы, которые в рыночных условиях решались бы, разумеется, по-иному.

В обкоме я 10 лет был заведующим — с 1970 по 1980 год. У нас стройка СЭВ очень крупная — Киембаевский асбестовый комбинат. …Я там возглавлял штаб строительства. …Сложность в том, что она в степи, там кроме военных установок ничего не было. Это закрытый регион, туда привлекать кадры хотели из стран СЭВ, но КГБ не разрешал никого из иностранцев туда, потому что там ракеты стояли^[591]. И мы вынуждены были… со всех строек лучшие бригады во главе с героями соцтруда направить на два месяца, чтобы все бригады там поработали, как дело чести областной партийной организации. Только таким образом мы спасли эту стройку^[592],

— рассказывал в интервью Ишутин, которому этот последний в должности завотделом обкома административный подвиг помог перебраться в Москву, на работу в ЦК КПСС.

«Системы» в каких-то случаях реагировали на инициативы местных органов положительно, в рамках упоминавшегося выше торга на рынке взаимных услуг. В других случаях их отношение было негативным — если запрос стоил «слишком дорого». В третьих случаях они совместно с инициатором изыскивали ресурсы на реализацию задуманного. В том числе им приходилось убеждать различные органы, ответственные за планирование, выделение и распределение ресурсов, в необходимости инициативы (например, эта дорога или аэропорт были выгодны им самим). Однако в любом случае подобная деятельность уже нарушала стройную систему «планирования».

Нередки были и ситуации, когда планирующие и командные органы (как партийные, так и государственные) шли на «взлом» «систем» и наделение их не свойственными им функциями. Производство работ, выпуск товаров, обеспечение социальной инфраструктуры «системами» могло касаться таких сторон жизни, которые, казалось, никак не были связаны с их целями и задачами.

В результате в масштабах страны создавалась крайне запутанная ситуация, когда условный кирпичный завод, который формально должен был относиться к Министерству промышленности стройматериалов, реально мог быть построен и эксплуатироваться одним из десятков министерств. А «системы» включали в себя десятки, если не сотни предприятий, абсолютно не соответствующих их профилю. Себестоимость производимой ими продукции также закладывалась в общий бюджет «системы» и могла быть как выше, так и ниже средней по стране. Выше — за счет того, что этим занимались непрофессионалы и производимое выходило не в тех объемах, которые обеспечивали оптимальную цену; или, наоборот, ниже, поскольку предприятие «системы» использовало производимые ею ресурсы или отходы по внутренним ценам или бесплатно.

Так, например, рассказывая о Ефиме Славском, главе атомного ведомства — Минсредсмаша, составители его биографии отмечают:

Кроме развития основного производства, Ефим Павлович постоянно и продуктивно занимался созданием и развитием необходимой социальной инфраструктуры для трудящихся городов, рабочих поселков и наращиванием эффективной сельскохозяйственной базы в своих подсобных хозяйствах. Характерно то, что урожайность зерновых и овощных культур, продуктивность животноводства в хозяйствах Минсредмаша постоянно были выше, чем в среднем по областям России и Казахстана, хотя подсобные хозяйства находились в северной части областей этих республик^[593].

Про города и рабочие поселки оговорка не случайна. В случае Минсредмаша и ряда других ведомств речь шла о постройке и дальнейшем содержании министерствами целых городов, порой крупных (в данном случае даже областных центров — Навои (Узбекистан) и Шевченко (Казахстан), и таких «городов союзного подчинения», как Озерск (Челябинск-46))^[594].

Вместе с тем во многих случаях и не могло быть иначе, ведь освоение принципиально новых технологий и видов производств должно было производиться на определенной «базе» — кадровой, технологической, строительной. В связи с относительно небольшим количеством универсальных компаний проще было не начинать новое дело на «пустом месте», а передать его одному из министерств, у которого был соответствующий ресурс, приблизительно соответствующий новому направлению.

Например, для строительства нового завода можно было с нуля создавать строительный трест или перебазировать его из другого региона, а можно было задействовать находящийся рядом трест другого министерства, особенно тот, который уже заканчивал свою основную работу. Затем, по мере развития проекта или индустрии, никогда не поздно было выделить начавшее свою деятельность подразделение или производство не только в отдельную структуру, но и во вновь созданный отдельный административный орган — трест, управление, отдел министерства или даже в самостоятельное министерство. При кажущейся анархии это придавало гибкость советской системе планирования и превращало «системы» в гигантские многофункциональные корпорации, готовые при должном финансировании обеспечить широкий спектр услуг.

Например, все тот же министр Владимир Чирсков, чье ведомство специализировалось на строительстве прежде всего трубопроводов для транспортировки нефти и газа, а также инфраструктуры для нефтяных месторождений (и насчитывало в 1980-е годы аж полмиллиона работников, работавших в 146 строительных трестах и на 73 промышленных предприятиях), рассказывал о его побочной деятельности так:

Миннефтегазстроем СССР решались и зональные (то есть имеющие отношение к проблемам группы регионов. — Н. М.) строительные задачи. Сооружены крупные объекты автомобилестроения — заводы-спутники КамАЗа, ВАЗа, предприятия машиностроения, химической индустрии, фарфоро-фаянсовые заводы, хлопкопрядильные фабрики и другие предприятия легкой промышленности. Выполнены значительные объемы работ на объектах, составлявших материальную базу агропромышленного комплекса. Сданы в эксплуатацию крупные предприятия для пищевой и мясомолочной промышленности — заводы, комбинаты, холодильники. Для сельского хозяйства построены животноводческие комплексы, тепличные комбинаты, водопроводы и др. Сооружен крупный народно-хозяйственный комплекс — магистральный аммиако-провод Тольятти — Одесса протяженностью 2400 километров. По этой магистрали ежегодно можно транспортировать 2,5 миллиона тонн жидкого аммиака — ценнейшего химического удобрения. Эта уникальная по техническому решению автоматизированная система могла обеспечить жидким аммиаком многие сельскохозяйственные районы РСФСР и Украины^[595].

Если учесть, что и Ишутин активно помогал крупному предприятию «Оренбургский газовый комплекс», строящемуся тем же министерством (30-тысячный коллектив строителей, высадившийся в чистом поле, имел большие потребности и порождал очень много забот^[596]), то получается, что круг замыкался. Министерства были довольны, когда партийные органы «волюнтаристски» ломали другие ведомства, чтобы помочь решить их проблемы. Они гордились, когда им самим удалось построить что-то находившееся вне сферы их прямой компетенции. Ведь это увеличивало их обменный фонд во взаимоотношениях с другими ведомствами и партийными органами. Однако, естественно, им не нравилось, когда их самих заставляли помогать другому государственному ведомству, не входящему в их «систему». Тем не менее именно такие волюнтаристские практики зачастую исправляли вопиющие просчеты планового хозяйства и незапланированный, но хронический ведомственный сепаратизм.

«Ходоки», или Лоббизм снизу

Если «волюнтаризм» подразумевал право «большого» или среднего начальника решать так, как он считает нужным, а не так, как кем-то было запланировано на «научной» основе, то лоббизм был более систематическим явлением. Регионы и отрасли и отдельные группы и профессиональные кланы в этих отраслях стремились через своих представителей, попавших на работу в центральные органы власти, пролоббировать реализацию своих интересов. Это было несложно, поскольку, как говорилось выше, прием на работу в центральное ведомство (ЦК, Совмин, Госплан, Госснаб) осуществлялся из числа специалистов, принадлежащих к четко выраженным профессиональным и региональным сообществам. И у центральных органов было не так много возможностей оборвать эти отношения и сделать своих сотрудников «беспристрастными» к просьбам «ходоков».

Например, бывший министр Владилен Никитин так пишет о своем назначении:

В 1985 году меня назначили министром сельского хозяйства России. Тюмень покидал с тяжелым чувством, здесь все было мое. …Накопленный опыт помогал быть решительным. … Без ложного стыда и не боясь кривотолков объявил в министерстве о необходимости незамедлительно решать все вопросы Тюменской области^[597].

Принципиально важным этот вопрос оказывался в ситуации, когда требовалось научно обосновать и рассчитать движение ресурсов в плановой экономике, однако оказывалось, что этим на всех уровнях тоже занимались лоббисты тех или иных групп.

Помощник Горбачева Владимир Милосердов так рассказывает о процессе своего приема на работу в аппарат ЦК КПСС в 1978 году, после 10 месяцев его работы в должности заместителя начальника сводного отдела агропромышленного комплекса Госплана СССР:

После короткой словесной разминки начались вопросы… разговор перешел на Госплан. Как я отношусь к этому ведомству? В чем вижу его недостатки? Правильно ли, что Госплан распределяет капиталовложения не только по отраслям, но и внутри отраслей, в частности внутри сельского хозяйства? Я говорил, что пока не работал в этом ведомстве, думал, что в стране есть единственный орган, который комплексно, с учетом народно-хозяйственных интересов формирует межотраслевые пропорции, исходя из эффективности определяет, куда и сколько направлять инвестиций… Считал, что только Госплан… формирует пропорции, каркас всей экономики…. Но когда непосредственно окунулся в работу, убедился, что … и здесь идет борьба между народно-хозяйственными комплексами, сферами, отраслями, которые представляют начальники отделов, их замы, начальники подотделов. Они борются за капиталовложения, материальные ресурсы, за строительство объектов в подведомственной им отрасли, регионе. Словом, каждый тянет одеяло на себя. У каждого подотдела свои интересы. Их работа оценивается по тому, сколько они выбьют ресурсов для сферы своего влияния. Все это ведет к разбалансированности экономики^[598].

Присутствующий при этом разговоре заведующий Сельскохозяйственным отделом аппарата ЦК КПСС Владимир Карлов подтвердил, что та же ситуация в его отделе:

Когда решается вопрос о капитальных вложениях, материальных ресурсах, каждый руководитель сектора защищает свое курируемое министерство, свой регион. Руководители секторов выполняют роль полпредов министерств и ведомств, отделов и секторов Госплана, регионов^[599].

Кстати, в Госплане специалисты по капитальным инвестициям составляли отдельную узкопрофессиональную группу и именовались «капитальщиками»^[600].

Инструктор Отдела машиностроения ЦК КПСС, куратор атомной энергетики Владимир Марьин рассказал в интервью, что заведующий его отделом Василий Фролов специально послал его на непрофильную для него встречу Алексея Косыгина с руководством Министерства автомобильной промышленности. На ней премьер в жестких выражениях раскритиковал запрос министерства на выделение крупной суммы на модернизацию ВАЗа, поскольку предлагаемый проект не способствовал улучшению низкого качества производимых заводом автомобилей, которые он охарактеризовал как «консервные банки». По мнению Марьина, профильные сотрудники отдела из сектора автомобильной промышленности вряд ли бы объективно представили шефу ситуацию. А после его доклада Фролов одобрил действия премьера^[601].

Помимо штатных сотрудников ведомств, выполняющих функции лоббистов региональных и профессиональных групп, лоббизмом занимались, разумеется, и сами представители отраслей и регионов. Приемные московских чиновников осаждали желающие согласовать или решить вопрос в свою пользу и в обход ранее утвержденных планов либо добиться внесения своих требований в план.

Начальник подотдела сводного отдела народно-хозяйственных планов Госплана СССР Олег Юнь вспоминает:

Умные руководители со своими предложениями всегда шли не к начальству, которое принимает решения, а к тем специалистам, которые эти решения готовят. Когда ко мне — тогда еще возглавлявшему подотдел — заходили Председатель Госплана Украины Виталий Андреевич Масол (имел обыкновение при этом садиться верхом на стул) или Председатель Госплана Латвии Миервалд Леонидович Раман и со мною обсуждали свои идеи, то после согласования позиций я, естественно, старался сделать все от меня возможное, чтобы эти идеи получили поддержку руководства. Лестно, конечно, что с тобой обращаются как со специалистом, а не как с простым исполнителем чужих решений^[602].

Случайный посетитель, экономист Владимир Ефимов застал следующую поразившую его картину:

…посещая Госплан СССР, я увидел, что работа в нем происходит не только, и может быть не столько в кабинетах, сколько в коридорах, которые были в его здании… очень широкими и в которых были установлены длинные столы с многочисленными стульями. За этими столами периодически можно было увидеть массу людей, работавших с объемной документацией, разложенной на столах. Можно было догадаться, что это люди с мест, которые защищают в кабинетах планы для своих предприятий, а потом, получив замечания, выходят из кабинетов, чтобы их скорректировать^[603].

Инструктор Отдела тяжелой промышленности ЦК КПСС в 1962–1978 годах Владимир Чугуев, куратор Министерства строительного, дорожного и коммунального машиностроения, рассказывал в интервью:

Заводов в одном министерстве 176 штук, по-моему. Конечно, не каждый завод к нам с какими-то вопросами, но много. И директора приезжали, приедут, позвонят, хотят встретиться — заходи^[604].

Одного из сотрудников сводного отдела Госплана в начале 1980-х разоблачили как центральную фигуру в группе, которая тринадцать лет за крупные взятки занималась выделением оборудования для одного из предприятий. Они позволяли ему вести роскошную — по меркам госплановского работника, в среднем получавшего 120 рублей зарплаты, — жизнь на купленной на эти деньги даче и с автомобилем «Волга». Деньги для него предприятие выписывало рабочим в виде премий и пособий, а потом у них отбирало^[605].

Раздраженный московской бюрократией, первый секретарь Ставропольского крайкома Михаил Горбачев писал в мемуарах:

В те годы пришлось лицом к лицу столкнуться с системой принятия решений в условиях командной экономики и бюрократически централизованного государства. Едва ли не по любому вопросу надо было идти в Госплан, заручаться согласием десятков министерств и ведомств, сотен должностных лиц. Бесконечные командировки в столицу, уговоры, брань с управленцами, когда обращение чиновников принимало хамские формы и нервы просто сдавали. Мало ли что приходилось делать, чтобы ублажить московских чинуш. Страна ходоков и толкачей, хотя, казалось бы, в рамках плановой системы все должно было делаться разумно. Да можно ли назвать ее плановой системой?^[606]

Впрочем, Ставропольский край был местом, куда охотно ездили московские чиновники — как по деловым вопросам, так и (в значительно большей степени) для отдыха на курортах с целебными минеральными водами и свежим воздухом предгорий. Для приема «первых лиц» существовали различные форматы, начиная от домика приемов крайкома с тремя номерами и небольшим залом для «товарищеских встреч» и заканчивая «полевым» застольем с ухой из сома^[607].

Провинциальные чиновники, не имеющие достаточно союзников в Москве, активно старались найти таковых и коррумпировали заехавших к ним в регион. Заведующий промышленно-транспортным отделом Иркутского обкома КПСС (1961–1972) Степан Карнаухов с гордостью рассказывал в интервью о своих усилиях построить в области побольше металлургических заводов:

Был разговор, что построить часть алюминиевых заводов, заводы машиностроительные, металлургический, электрометаллургии. Была же построена первая — Магнитка, вторая металлургическая база — Кузбасс и третья база — Тайшетский металлургический завод. Разработан проект Гипромеза^[608], я ездил на его защиту. У нас приезжали, я по местам возил, дай бог, сколько выпоил этим комиссиям, приезжающим из Министерства черной металлургии, из Гипромеза и так далее. Выпили много, когда ездили. Потому что я хотел сделать их сторонниками нашими. Пили, помню, кубинский ром, почему-то в свое время оказался. Идея осуществлена только частично^[609].

Вместе с тем, участвуя в составлении и исполнении планов, затем навязывая их своим подчиненным предприятиям и учреждениям, и сами центральные ведомства становились заложниками исполнителей. Яков Рябов, во второй половине 1960-х годов занимавший место первого секретаря Свердловского обкома партии, в интервью вспоминал, как в 1965 году пробил назначение «мягкого» и «обходительного» будущего советского премьера Николая Рыжкова на пост директора «Уралмаша». Это было крупнейшее предприятие региона и один из крупнейших заводов в СССР:

Тогда началась косыгинская реформа экономики, и предприятиям стали спускать планы не помесячно, а поквартально. А внутри директор мог распределять работы так, как считал нужным. И у Николая частенько оказывалось, что в самом тяжелом последнем квартале года половина квартального плана отнесена на декабрь. Он начинал ходить ко мне, жаловаться на поставщиков, смежников: мол, подвели. И просил помочь скорректировать план в сторону уменьшения. Я говорю: «А ты министру звонил?» — «Звонил, — говорит, — да он не соглашается». Мне это тоже было ни к чему: не выполнит план Уралмаш, значит, в отстающих окажутся и район, и город. Я уже был секретарем обкома. «Ну, приезжай, — говорю, — позвоним министру». Вызываю Москву, тот ни в какую. Я ему объясняю, что тогда не выполнит план и главк, и все твое министерство. Министр поупирается, да и согласится^[610].

Однако лоббисты не зря ходили к московским чиновникам или ублажали их во время приездов к ним на место. Несмотря на всю «плановость» и массу контролирующих органов, в СССР процветала практика благотворительности за казенный счет, когда высокопоставленные чиновники или члены их ближайшего окружения просто распределяли государственное имущество (минимум на десятки тысяч, чаще на сотни, порой и на миллионы рублей) как свое — иногда в рамках так или иначе трактуемого «дела», иногда просто по собственной прихоти, например из «благодарности». Каждый мемуарист, входящий в партийно-государственную элиту или близкий к ней, приводит в своих мемуарах не один эпизод проявления подобной щедрости.

Например, Степан Микоян, военный летчик и сын члена Политбюро, описывает яркий эпизод, как Брежнев в 1971 году мгновенно принял решение о выделении военным его части 300 легковых автомобилей и распорядился Косыгину их предоставить офицерам, а Министерство обороны в свою очередь сто штук из них перехватило и отправило на нужды офицеров своего аппарата^[611].

Помощник Черненко Виктор Прибытков в свою очередь описывает, как на восемь лет стал «помощником по „Спартаку“ на общественных началах». Его шеф, тогда еще рядовой секретарь ЦК КПСС, но заведующий влиятельным Общим отделом аппарата ЦК КПСС, как фанат этой футбольной команды, организовал ей значительную материальную помощь за счет различных государственных ресурсов. В процесс были включены министры МВД, обороны («отдававшие» Черненко из своих команд игроков и тренера в порядке взаимных обязательств) и гражданской авиации (назначивший «Аэрофлот» спонсором команды), первый секретарь Московского горкома КПСС (выделявший деньги и квартиры игрокам). Прибытков координировал эту работу^[612]. Черненко в этой ситуации выступал как фактический владелец клуба.

Министр энергетики Петр Непорожний мог подписать письмо с санкцией на выделение средств министерства на строительство школы в районном центре (где располагались предприятия и его ведомства) просто потому, что к нему во время его отдыха в санатории того региона, где расположен райцентр, пробился молодой и «нахальный» первый секретарь горкома ВЛКСМ^[613].

Вениамин Афонин как директор Невинномысского химзавода в 1970-е годы сопровождал помощника председателя Совета министров при встрече уникального оборудования, перевозимого на завод. Тот переоценил свои силы на жаре и получил инфаркт:

Позвонили в Москву, говорит: «Нет, давайте в вашу больничку». У нас больничка хорошая при комбинате, медицинское оборудование все японское. Галина, наш врач химкомбината, его выходила за 10 дней уколами. Он говорит: «Ну, чем вас отблагодарить?» Я говорю: «Николай Иванович, город видите какой, — там действительно уже и окурков не было, — надо уборочные машины, что-нибудь». — «Все, сколько надо — пиши». Я написал 20 машин разных — и мусор, и так далее. И он Мазурову, первый зампред Совмина, белорус — и Мазуров этот вопрос решил^[614].

Наркис Разумов приводит в воспоминаниях эпизод 1983 года, когда он посетил далекую Камчатку и ознакомился там с местными промыслами по производству красной икры, добываемой в объемах, превышающих мощности по переработке и хранению. Затем, пользуясь своим положением сотрудника аппарата Совета министров СССР, он пробил направление туда 10 промышленных холодильников. Как он выражается на бюрократическом языке: «удалось через Госплан и Госснаб добиться адресного выделения». Однако

выяснилось, что из десяти отгруженных комплектов до Камчатки дошли только два, остальные растащили (на основании различных руководящих указаний) по дороге^[615].

Таким образом, волюнтаристская по сути благотворительность первых лиц могла сопровождаться актами административного произвола прочих административных структур, вовлеченных в процесс перераспределения ресурсов. В приведенном нами примере чиновник из третьего эшелона управления сам себе организовал командировку в интересный регион. Он сам себе поставил задачу помочь местным производителям красной икры. Сам пробил «адресное выделение» и дальше с удивлением наблюдал, как нижестоящие по иерархии структуры делили кусок, который он урвал в Москве. В результате всего 20 % вырванного им дефицитного ресурса дошло до цели.

Само по себе распределение ресурсов ответственным лицом также могло быть сочтено «волюнтаризмом», если при этом нарушалось множество писаных правил и утвержденных планов. Результатом жесткого планирования становилась невозможность (или большая сложность) официально перебросить ресурсы из одной сферы в другую. Контроль же за этим был ситуативен и непредсказуем. Так что, пойдя на риск, чиновник или директор мог оказаться и в выигрыше, и в сильном проигрыше — это уже зависело от решений вышестоящих или контролирующих инстанций.

Опытный чиновник, прошедший всю вертикаль власти в весьма коррупционной по советским меркам сфере — производства хлебопродуктов — от поста заместителя главного инженера хлебокомбината в Ставропольском крае до первого заместителя министра хлебопродуктов РСФСР (в том числе работавший в Сельскохозяйственном отделе аппарата ЦК КПСС), Александр Куделя рассказывает:

У ЦК был очень большой плюс, потому что ЦК контролировал и правильно поступал. …Раньше была система: если что-то проскочило сверх норматива, тут же садилась проверка — партийная, народная («народного контроля». — Н. М.), КРУ Минфина и доводили до логического конца. Потом… другой вопрос. Если человек объяснил, почему он это сделал, и он в карман не положил, — ну, прокололся в чем-то, наказывали. Если он украл — голову отрывали. А если видели, что за этим перспектива, даже еще награждали, хотя он что-то не так сделал^[616].

Госснаб

Вопрос о том, где и как вообще можно было эффективно реализовать придуманные планы в условиях объективных проблем, возникающих перед исполнителями, оставался без ответа. На огромных пространствах СССР природно-климатические условия были плохо предсказуемы, в том числе регулярно случались масштабные засухи или суровые морозы, которые парализовали жизнь многих регионов. Катастрофы, пожары и поломки оборудования могли останавливать целые производства. В СССР так и не удалось создать сеть для оперативного ремонта сложной техники и оборудования, и наблюдался систематический дефицит запасных частей. Массовое производство бракованной или потеря уже произведенной продукции приводили к потере выделенных на нее ресурсов. Все это оказывало очевидное влияние на исполнение планов и требовало их непрерывной «корректировки»^[617].

Чтобы преодолеть возможные негативные последствия форс-мажоров, субъекты экономической деятельности накапливали сверхнормативные запасы сырья, оборудования и запасных частей, что лишь частично укладывалось в логику «резервирования», учтенного при планировании. Но зачастую ничего не оставалось делать, кроме как пытаться скорректировать план на этот год в сторону уменьшения. Евгений Иванов упоминает, что в конце года коридоры Госплана заполняли многочисленные «декабристы»:

Ходоки от министерств, союзных республик, отдельных предприятий, которые приехали доказать, что план им на заканчивающийся год следует скорректировать (т. е. снизить), так как были не зависящие от них обстоятельства^[618].

Одной из центральных проблем в этом отношении была и неспособность «плановиков» «научно» рассчитать или обобщить потребности предприятий в материалах и скоординировать их между собой. Как уже говорилось выше, помимо Госплана СССР при Совете министров существовал Госснаб СССР, который занимался распределением продукции, изготовленной предприятиями, в том числе в рамках их поставок смежникам, то есть партнерам.

Министр электротехнической промышленности СССР (1986–1989) Олег Анфимов о своем опыте работы директором завода в 1970-е рассказывает, в частности, так:

На предприятии использовалось большое количество нержавеющей стали. Ее поставки по вине союзных Госплана и Госснаба шли хаотично, ненадежно. Для того чтобы не лихорадило наш отлаженный, как часовой механизм, заводской конвейер, приходилось принимать нештатные превентивные меры, например доставлять нержавейку на самолетах. Когда нелады с обеспечением материалом достигли апогея и под угрозой срыва оказались сверхважные планы, начал направлять шифровки руководству страны^[619].

Министр черной металлургии СССР (1985–1989) Серафим Колпаков, в те же годы, что и Анфимов, работавший директором Новолипецкого металлургического комбината, в свою очередь рассказывает о причинах подобной ситуации. По его опыту, Госснаб настолько плохо планировал «оборачиваемость» металла, что он между изготовлением и выходом в качестве конечного продукта машиностроения перемещался по стране четыре раза. При этом по факту существовало две системы поставок: через Госплан (утверждавший «фонды», то есть направление поставок) и Госснаб (раздававший конкретные «наряды на поставку») и через кооперированные поставки в рамках производственной цепочки внутри министерства. В идеале обе системы должны были совпадать, однако этого не происходило, поскольку Госплан и Госснаб в этом отношении были непредсказуемы. Став министром, Колпаков потребовал выполнения прежде всего кооперационных планов, и только тогда (с 1988 года), по его словам, министерство на 100 % стало выполнять государственный план по поставкам^[620]. Правда, в мемуарах он признает свои особые отношения с главой правительства Николаем Рыжковым. Они сложились еще тогда, когда они оба были директорами заводов и партнерами в производственной цепочке. Очевидное покровительство Рыжкова, собственно, и объясняет, почему Колпаков избегал наказания за нарушения плановых заданий Госснаба.

Госснаб был гигантской организацией, которой в 1965–1976 годах руководил еще один представитель «днепропетровской хунты» (точнее, знакомый Брежнева по послевоенному Запорожью), бывший директор крупнейших металлургических заводов Вениамин Дымшиц (1910–1993). Он в течение двух десятилетий (1962–1985) был также заместителем председателя Совмина СССР и оставался самым высокопоставленным евреем в советском руководстве. Госснаб явно считался в негласном рейтинге советских институций ведомством «второго плана», в отличие даже от Госплана СССР, поэтому там не было открытой дискриминации по этническому признаку, как в вышестоящих ведомствах, и в его руководстве были и другие люди с очевидно еврейскими фамилиями, именами и отчествами, которых в аппарате Совмина, ВПК или ЦК КПСС было не найти^[621].

На момент начала работы Дымшица, в 1967 году, Госснаб уже поражал проверяющих размерами и сложностью структуры: тогда в 40 его управлениях и входящих в них 136 отделах и подотделах работало 1300 сотрудников^[622], а в организациях при нем (центрального подчинения) — 5382 человека. Это было самое крупное центральное ведомство, примерно в два раза больше Госплана (3168 человек на тот момент)^[623]. В республиках было еще сложнее. Так, в Украине, кроме главного управления с 408 сотрудниками, было 7 территориальных управлений с 1062 сотрудниками, а также семь главснабов и главкомплектов со штатом в еще 1053 человека^[624]. Через 10 лет это все хозяйство выросло вдвое.

Специалист по вычислительной технике Ираида Дудко проработала в системе Госснаба с 1972 по 1980 год, в том числе с июня 1973 года была в Союзглавхимнефтемаше Госснаба СССР начальником отдела внедрения экономико-математических методов и вычислительной техники. Свою работу она считала заведомо бессмысленной, хотя в 1970-е годы в Госснабе удалось запустить огромный вычислительный центр, который должен был на основе научных методов и предельно рационально распределять огромную номенклатуру производимой и потребляемой в стране продукции. Далее вам предлагается весьма продолжительная цитата из ее мемуаров, которая исчерпывающе описывает задачи Госснаба и то, как они решались:

Отправной точкой всех работ, выполняемых Госснабом СССР, являлись спускаемые ему Госпланом СССР пятилетние и текущие планы выпуска основной продукции, необходимой для функционирования предприятий и заводов страны и потребляемой всеми регионами СССР. <…> В этих планах указывались основные контрольные цифры оборудования и другой номенклатуры продукции, которые заводы должны были выпустить в обязательном порядке. При этом Совет Министров СССР и Госплан СССР утверждают планы производства, балансы и планы распределения по укрупненной номенклатуре, охватывающей до 2 тысяч наименований продукции, а Госснаб СССР — до 12 тысяч наименований. Я не хочу излагать здесь всю технологию работ, выполняемых Госснабом. <…> Союзглавснабсбыты (тематические главки Госснаба. — Н. М.) получали от всех предприятий страны ЗАЯВКИ, в которых указывали свои потребности в том или другом виде продукции… Объемы заявляемой продукции не должны быть ниже контрольных объемов, спускаемых Госпланом. На самом деле потребность в продукции всегда была больше этих контрольных цифр, так как в ней нуждались предприятия — на такие виды работ, как ремонтные, и многие другие. То есть была продукция, которая не контролировалась Госпланом. Тогда эта функция (планирования) также ложилась на Госснаб. Работа сводилась к следующему. Каждый завод должен был составить «ЗАЯВКУ» на необходимую ему продукцию и представить ее в Союзглавснабсбыт, за которым эта продукция была закреплена. Компьютеров тогда еще на рабочих местах не было. Централизованно заявки не собирались. Когда начиналась «заявочная» пора, в Главки с заводов направлялись «ходоки». Это были снабженцы с заводов всей страны. И какие-то они были все похожие: заискивающе улыбающиеся, уставшие и с портфелями, набитыми бумагами с цифрами и скромными презентами.

Такой человечек осторожненько приоткрывал дверь «своего» родного главка, так же осторожненько просовывал голову в образовавшуюся щель и замирал. При скрипе двери головы всех кураторов поворачивались в сторону двери. Затем все головы кроме одной опять опускались к своим тетрадям. А та единственная неотвернувшаяся голова приветливо кивала и, поскольку рядом стоящий со столом стул был обычно занят кем-то еще, говорила: «Здравствуйте. Посидите в коридоре, я освобожусь и вас приглашу». Поскольку номенклатура продукции, которая была нужна заводу, распределялась несколькими главками, такой «ходок» несколько дней проводил, высиживая в коридорах под дверями разных главков.

А куратор, побеседовав с представителем завода, открывала свою очередную тетрадочку и сравнивала цифры прошлогодней заявки и новой. Чаще всего задавались одни и те же вопросы. Почему у завода увеличилась потребность, ну, скажем, на такие-то насосы? Ведь они дефицитные. И выпуск их в следующем году не увеличился. Где же на всех набраться?

Бедный снабженец то краснел, то бледнел, то обливался потом, то вдруг расплывался в счастливой улыбке. Разговаривать приходилось шепотом, чтобы не мешать другим работающим в отделе. Комнаты в помещениях старых казарм были большими, и отделы были тоже не маленькие. Наконец, разговор заканчивался тем, что основная заявка принималась, ряд позиций оставался под вопросом: «Оставьте… Посмотрим… Может быть… Звоните…»… <…>

Чтобы не отрывать основных работников Союзглавснабсбытов от основной работы, эти ведомости передавались в отделы внедрения вычислительной техники. И вот, в частности, в нашем главке мои девочки брали заветные тетрадки у кураторов и вручную переписывали из этих тетрадей заявленные цифры в ведомости. Делать нужно было быстро, чтобы уложиться в сроки, отпущенные на заявочную кампанию. Затем ведомости передавались в ГВЦ (Главный вычислительный центр) Госснаба, где набивались на машинные носители. Потом уже на ЭВМ проводился расчет сводных ведомостей. Проще — определялась сводная заявка, равная сумме заявленной потребности по каждой единице продукции всеми заводами страны. Параллельно велась работа по уточнению и доработке классификаторов продукции и т. д.^[625]

…Когда данные поступали в Главк из ВЦ, они уже были не нужны. … Оперативные данные настолько к этому времени изменяли картину, что терялась реальность информации. Но весь секрет был еще не в этом. Работники отделов, занимающиеся распределением продукции, были не заинтересованы в том, чтобы афишировать «кухню» своей работы.

Естественно, они, распределяя продукцию, не могли не дать ее на основные производства. Но оставалась «в заначке», вернее, они оставляли «в заначке» процентов 20 продукции, которую они придерживали в своих «рабочих» тетрадях. А дальше было все очень просто. Ехали в Москву «ходоки» — снабженцы с портфелями. А в портфелях были «презенты», за которые они «выколачивали» то, что для завода было нужно очень-очень. А счастье было в руках тех самых специалистов Главка, которые распределяли эту дефицитную продукцию. А могли и не распределить, а могли и перераспределить. Могли из недефицитной продукции сделать дефицитную. В общем, они могли многое. Но это все было покрыто тайной, в которую не допускался никто, и тем более какой-то там Вычислительный центр, который хотел все учесть^[626].

Дудко формулирует для нас ценное понимание того, почему система Госснаба в принципе постоянно порождала состояние дефицита. В обстановке, когда ресурсов заведомо не хватало, когда реальные потребности потребителей невозможно было запланировать по объективным причинам (например, срочные ремонты), система Совмина — Госплана — Госснаба обеспечивала приоритетные заказы, а также интересы крупных заказчиков с политическими связями. Прочие довольствовались остающимся, а нередко вынуждены были выкупать положенное им на своеобразном рынке из 20 % ресурсов, которыми сотрудники Госснаба распоряжались фактически по своей воле.

Казалось бы, небольшой недостаток ресурсов для вторичных (по степени значимости в общенациональной экономике производств) не должен был порождать больших проблем. Однако это был тот случай, который описан в известном британском стихотворении с финальной констатацией «враг вступает в город, пленных не щадя, / оттого что в кузнице не было гвоздя».

Срывы производства, происходящие из-за недопоставок материалов Госснабом, отзывались во всей производственной цепочке, в которую были включены предприятия, испытывающие дефицит. Кроме того, они заставляли крупные предприятия страховать риски недопоставок за счет создания собственных дополнительных производств, гарантированно работающих на их нужды.

Об этом, в частности, пишет в мемуарах Наркис Разумов, курировавший в экономическом отделе аппарата Совмина СССР Госснаб. Поскольку Госснаб со своим снабжением был непредсказуем, крупные машиностроительные предприятия предпочитали получать от него максимально простые изделия и уже у себя доводить их до состояния, пригодного к использованию. А это значило, что они были вынуждены обзаводиться специальным оборудованием, штатом, строить помещения. Для крупных производств, способных занять станки и работников на постоянной основе, это, возможно, было эффективно, но в любом случае увеличивало себестоимость продукции. На многих мелких и средних производствах, как мы можем предположить, эти станки значительную часть времени простаивали.

Ознакомившись с американским опытом посреднических компаний, Разумов с коллегами в 1979 году пробил специальное постановление. По нему Госснаб был обязан создавать специализированные цеха по предварительной подготовке продукции, которых к середине 1985 года было создано уже 420 (в сфере металлургии, химической, бумажной и кабельной промышленности)^[627].

Этот эпизод можно бы считать мелкой реорганизацией, если бы он не открывал мир реального советского производства, где гиганты индустрии выпускали огромные объемы одинаковой «полуфабрикатной» продукции, требовавшей еще длительной обработки и переработки под нужды каждого мелкого и среднего производства. Госснабы пытались классифицировать потребности этих производств в бесконечных системах учета и найти им поставщиков. И вся эта кафкианская система непрерывно рушилась по мере замены моделей и обновления вариантов изделий.

Станислав Анисимов пришел в Госснаб практически одновременно с Дудко — в 1973 году. В соседний, близкий по функциям главк с непроизносимым названием — Союзглавтрубснабсбыт, на должность заместителя начальника главка. Анисимов был инженером-металлургом и проработал 13 лет на производстве труб, а затем еще три года занимался ими в Госснабе Украины. В интервью он красноречиво рассказывал, чем компенсировались недостатки и недоработки компьютерных систем Госснаба и какой размах для комбинирования он имел:

У меня была неплохая память, и я помнил всех до единого потребителей труб. Знал, какие размеры труб какое предприятие катает, марки сталей, из которых их изготавливали, и все нормативные документы на них. Хотя ТУ и ГОСТов было больше пятисот, но в голове все хорошо осело. Недостатком было то, что я не помнил, с кем разговаривал. Можно было назвать размер труб, и я мог сразу сказать, где их взять и когда можно доставить. Но с кем я об этом говорил, вспомнить не мог, слишком сосредотачивался на сути дела. Мой начальник главка Николай Васильевич Зеленцов требовал, чтобы не было нерешенных вопросов. Он говорил: «Мне все равно, что ты там делаешь. Но если человек приходит ко мне с нерешенной проблемой, это твоя плохая работа». Эта постоянная необходимость находить решения заставляла держать в голове всю необходимую информацию, быстро строить разнообразные комбинации, куда, откуда и что перебросить. Как срочно выпустить то, что требуется потребителю^[628].

Однако эти комбинации должны были иметь легальную и юридически корректную основу, подкрепленную авторитетом центральной московской институции:

Все виды труб распределялись по фондам, которые выделял предприятиям Госплан СССР. А Госснаб прикреплял фонды, выделенные конкретным потребителям, к конкретным заводам-производителям^[629].

Однако это были прикрепления, так сказать, «первого уровня». В союзных республиках и на уровне российских регионов были свои территориальные подразделения Госснаба. В каком порядке они друг другу подчинялись, автору выяснить не удалось, но известно, что помимо Госснабов союзных республик у Госснаба союзного (имевшего десятки главков) было 86 территориальных подразделений^[630]. Они в свою очередь должны были получать из союзного Госснаба лимиты по обеспечению поставок. И вот если уже эти прикрепления состоялись и лимиты определены, то дальнейшее их нарушение вело за собой возбуждение уголовного дела. Анисимов, в частности, приводит пример, когда на одной из баз хранения труб на Северном Кавказе подобное произошло. В результате вопрос об этой базе разбирался на уровне Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС^[631].

Но это в теории. В «норме» едва ли не основную роль в системе снабжения играли «толкачи», поскольку «прикрепление фондов» совершенно не означало реальной отгрузки и доставки товара, тем более вовремя, в надлежащей комплектации и в пригодном для дальнейшего использования состоянии. Тут в дело вступало то, что на бюрократическом сленге именовалось «ведомственными системами снабжения», — на 1967 год они контролировали аж целых 35 % системы распределения ресурсов, перераспределявшихся за пределами системы Госснаба и Сельхозтехники^[632].

«Толкачи» и посредники

Надо признать, что хотя система централизованного материально-технического снабжения в стране была отработана достаточно четко, тем не менее почти легально появилась профессия «толкачей» — работников предприятий, постоянно разъезжающих по стране для «выбивания» материалов по выделенным и невыделенным фондам, что создавало почву для различных злоупотреблений и в первую очередь — взяточничества^[633],

— вспоминает министр целлюлозно-бумажной промышленности СССР (1968–1980) Константин Галаншин.

О «ходоках» и «толкачах» как важном феномене экономической жизни пишет в мемуарах и Михаил Горбачев^[634]. Но они были двумя из многих категорий «посредников», без которых «плановая экономика» в принципе не могла работать. И они же могли становиться и ее главным тормозом.

В отсутствие жестких, «сталинских» репрессий плановая экономика в значительной мере представляла собой отношения между равноправными субъектами. Директор одного завода поставлял сырье или запасные части другому директору, а тот прямо или через государственных посредников (Госплан, Госснаб) поставлял свою готовую продукцию таким же директорам (других заводов или крупных торговых объединений). Они все имели примерно одинаковые зарплаты, одинаковые автомобили, примерно одинаковые возможности защиты и лоббирования своих интересов. В условиях реалий хрущевского, а потом брежневского правления они из пятилетки в пятилетку могли объяснять контрагентам, почему они не выполнили свою работу в срок, не передали продукцию в полной комплектации, не сделали ее нужного качества.

Возможно, они так поступали из-за объективных проблем: смежники или транспортники опять подвели, неотработанная технология привела к новым проблемам и так далее. Возможно, проблемы носили субъективный характер, именуемый «человеческим фактором»: уникальный мастер запил, нерадивый молодой рабочий сломал производственную линию. Не исключено, что проблемы возникали из-за так или иначе поставленных приоритетов. Например, предприятие стремилось прежде всего удовлетворить постоянного заказчика, а не временного. Или крупный заказчик имел приоритет перед мелкими. Но также весьма вероятно, что проблемы возникали из-за личных неприязненных отношений со смежником или чьей-то личной выгоды, вошедшей в противоречие с «планом».

Московский «толкач» в журнале «Крокодил» в 1968 году красноречиво описал свою поездку в Новосибирск за крупной партией конденсаторов, конкуренцию с другими «толконавтами» за продукцию, скорбное лицо исполняющего обязанности директора, поведавшего ему об устаревшем оборудовании и нехватке кадров и готовности платить неустойку. В результате он был вынужден сам встать к конвейеру, а затем пройти со своей партией продукции все этапы проверки, упаковки и отгрузки, чтобы получить 10 % от необходимого по плану и договору. Это было сочтено достаточным поводом для возвращения в Москву^[635].

В другой статье в том же журнале производитель стиральных машин из Нальчика описывает процесс отправки трех «толкачей» в г. Миасс на завод, производящий небольшие электромоторчики. Они так же выбивали моторчики, упаковывали и занимались срочной пересылкой на самолетах в Нальчик, где моторчики месяцами ждали уже собранные стиральные машины. Объективно завод и не мог удовлетворить все заявки на моторчики: ему за год подняли более чем в полтора раза план их производства, поскольку заводы, производящие аналогичную продукцию, перевели на производство чего-то иного^[636].

Как правило, реальной личной ответственности за срыв «плана» директора не несли, хотя номинальных инструментов для этого было достаточно^[637]. Тому было несколько причин. Во-первых, относительная «мягкость» власти, отказавшейся от расстрелов за «вредительство» как механизма экономического стимулирования, но не перешедшей к реальным рыночным механизмам поощрения персонала. Во-вторых, официальное отсутствие реальных личных стимулов директора (процента или других типов бонусов от суммы сделок) выполнять обязательства в срок и качественно. Хотя директор получал высокую зарплату, дополняемую различными премиями, у него не было никаких стимулов следить, чтобы один-другой-третий из многочисленных заказов был выполнен и отослан заказчику вовремя. Более того, он знал, что его руководство (главное управление министерства) нагрузит предприятие, всегда вовремя и в полном объеме выполняющее свою работу, дополнительными заказами, которые, возможно, у него не будет потенциала, ресурсов и стимула удовлетворять. В то же время руководство понимало, что хорошо, когда директор выполняет важнейшие заказы, и это достаточный повод, чтобы он оставался на своем месте и получал премии. А заказы второго-третьего порядка важности удовлетворялись по мере возможностей. Это, собственно, и открывало дорогу «толкачам» и «посредникам». Этими посредниками могли быть и первый секретарь обкома, и персонаж с несколькими судимостями. Причем действовать они в интересах директора могли параллельно друг другу.

Про представителей власти в отношениях с директорами в этой книге сказано немало. Чтобы не повторяться, констатируем, что они имели с директорами квазирыночные отношения. С одной стороны, предприятия удовлетворяли интересы местных властей. Они выделяли финансовые, материальные и трудовые ресурсы для решения социальных проблем^[638]. С другой стороны, директора и председатели ждали от властей содействия в решении своих проблем.

Самым очевидным типом такого содействия была помощь, когда производству надо было оперативно и не бюрократически решить проблемы увеличения выпуска продукции или удовлетворения социальных потребностей его работников, например согласовать землеотвод под цех или площадку под строительство жилых домов, найти возможность выделить энергетические мощности на местной ТЭЦ или пустить дополнительные автобусы на маршрут, ведущий к предприятию. Более сложной задачей было добиться от партийного начальства региона, где работают смежники, чтобы те ускорили выполнение своих обязательств, или, например, с помощью обкома «выбить» из железной дороги «внеплановые» вагоны под перевозку внеплановой продукции в условиях, когда и «плановые» вагоны приходят под загрузку с большим опозданием.

Вторым типом посредников были официальные сотрудники предприятия (например, секретарь парткома, главный инженер, начальник транспортного цеха да и, собственно, сам директор), которые использовали свои личные связи, налаженные каналы коммуникации для лоббирования интересов предприятия в обмен на прошлое или будущее сотрудничество с контрагентом (например, своим бывшим однокурсником). Типичными в данном случае мероприятиями были организуемые парткомами и профкомами «обмены передовым опытом» между предприятиями-партнерами в разных регионах, где на коллективных застольях достигался необходимый уровень доверия и эмпатии, служащий залогом для дальнейшей устойчивой работы^[639]. Важным в этом отношении ресурсом было членство парторга крупного предприятия в бюро райкома или горкома, позволяющее ему лоббировать производственные интересы в этом органе власти, снижая цену издержек.

Будущий завотделом химической промышленности ЦК КПСС Вениамин Афонин в качестве примера своей дружбы с различными высокопоставленными и полезными чиновниками, приезжавшими на Ставрополье на отдых в санатории и попадавшими в руки услужливого и заботливого директора крупного химического предприятия, указывает на целые категории (воронежцы, тюменцы), но подробно рассказывает о директоре металлургического завода в Кривом Роге. Дружба была ценна не только великолепно прошедшим обратным визитом вежливости Афонина в Кривой Рог, но и тем, что директор безотказно снабжал химпредприятие да и все остальные строительные организации Невинномысска так называемой «периодичкой» — металлической арматурой^[640]. В этом случае «посредником» для индустрии всего города по данному вопросу выступал уже сам Афонин.

Третьей категорией посредников были те самые «толкачи», которые, как правило, были официально оформлены в качестве «агентов по снабжению». Фактически они распределяли часть ресурсов предприятия для обеспечения бесперебойных поставок сырья и комплектующих материалов. Для этого они разрабатывали сложные и подчас сомнительные с точки зрения законодательства схемы обмена и использовали различные стратегии для достижения результата — от взяток до морального давления. Так, например, «толкач» одного из крупных заводов латвийского Даугавпилса, будучи представителем первой волны воинов-афганцев, впоследствии, в 1980-е годы, зачастую ходил на важные встречи в «афганской» военной униформе с наградами и широко пользовался связями «побратимов» для своих деловых инициатив^[641].

И, наконец, к четвертому типу посредников принадлежали представители криминального мира, которые могли теневым и откровенно криминальным образом обеспечивать производство сырьем и материалами, а его руководство — финансовыми средствами в обмен на использование мощностей и ресурсов предприятия. Подобная стратегия могла вести от мелких хищений к получению полного или частичного контроля над предприятием. Мы поговорим о них ниже в разделе, посвященном криминализации экономики.

Все эти посредники получали ренту с производства, которая, как правило, не была заложена в «план», а образовывалась в результате использования «внутренних ресурсов» предприятия. Разумеется, размер ренты зависел и от самого предприятия, производимой им продукции и от поведения его руководства.

Можно предположить, что крупное, градообразующее, имеющее «славную революционную историю» или «рожденное в годы первых пятилеток» (то есть превозносимое на всю страну сталинской и затем хрущевской и брежневской пропагандой) предприятие, директор которого мог быть членом бюро обкома и даже членом ЦК КПСС, имело низкий размер выплачиваемой ренты в соотношении с оборотом, ведь на него работали многочисленные лоббисты как в регионе, так и в Москве. А уж если оно выпускало что-то остро интересное конечным и многочисленным потребителям (как, например, автомобили) — то особенно.

Работавший после окончания экономического факультета МГУ в плановом отделе ЗИЛа в 1988–1990 годах (замзавотделом и внештатным комсоргом заводоуправления) сын заведующего сектором Экономического отдела ЦК КПСС и внук разработчика «хозяйственной реформы» и председателя Госкомцен Алексей Ситнин вспоминал о сохраняющихся остатках советского стиля управления предприятием так:

Было абсолютно точное понимание, что эти планы, фонды и прочее к реальной жизни особенного отношения не имеют. Например, все автомобильные заводы нуждались в прокатной стали, которой в Советском Союзе просто не было. Получалось, что для того, чтобы функционировать, они каким-то образом должны импорт этой стали поддерживать. Поскольку в основном они ничего такого не могли произвести, что можно было бы поменять на эту сталь, там выстраивались в сотнях людей и структур цепочки. [В отношении распределения произведенных автомобилей] там были жестко привязанные истории — армия и село. Все остальное все-таки в значительной мере формировалось по таким запросам. Грузовики были нужны всем производителям строительных материалов. Строительные материалы в СССР были нужны всем. И это была хорошо работавшая история: мы вам грузовики, вы нам кирпич. Этот кирпич нам не нужен, мы его… Соответственно, перебрасывалось туда. Запчасти, еще что-то. Холодильники («ЗИЛ», выпускаемые предприятием по лицензии General Electric и хорошо продаваемые как внутри страны, так и за рубежом. — Н. М.) — это почти валюта. Там ценовые пропорции были феноменальные: холодильник стоил 500 рублей, а грузовик 130-й — 5500. То есть грузовик был эквивалент 11 холодильников. [Но] советское ценообразование, оно же вообще не имело никакого отношения к реальной действительности. Эти цены были условные. Любому карьеру нужен грузовик всегда. Я тебе грузовик — ты мне песок. А дальше этот песок — это же универсальная история может развиваться. Там была элита, которая с Италией работала, с Миланом, [откуда и экспортировался стальной прокат]. Это вообще были люди, в основном Северный Кавказ, это их епархия, которые уникальными [способностями] обладали… В основном они оформлялись так называемыми экспедиторами. Я, кстати, не знаю, куда они потом делись, но был человек, которому звонили и говорили: «Нужен прокатный лист, сорт такой-то». — «А что есть?» — «А есть песок с карьера». Ну бред, да? Человек через сутки звонил и говорил: «Значит, так: песок — туда, гайки — туда, это — туда». Лист пошел, контракт подписан. …Очень многие вещи постсоветского проекта выросли из этой ситуации.

— А за что они работали на самом деле? Зарплата-то экспедитора 90 рублей.

— Плюс какая-то была у них премия. И официальная, и неофициальная. Неофициальная премия — это делалось очень просто. Ему распределяли холодильник вне очереди, он его продавал. Или ЗИЛ получал по разнарядке легковые автомобили для сотрудников. Вот ему вне очереди выдавали автомобиль, этот автомобиль везли в Южный порт, продавали за две [официальные] цены, получалось 16 тыс. рублей^[642].

Исходя из этого рассказа, мы можем утверждать, что завотделом Пролетарского райкома КПСС Москвы Валерий Кушлин, с рассказа о котором мы начали эту книгу, был одним из многих «толкачей» завода, при этом завод еще и экономил на его услугах.

Вместе с тем небольшое предприятие, выпускающее в глухой провинции что-то «остродефицитное», также платило невысокую ренту посредникам, поскольку могло обеспечить получение необходимых ресурсов в обмен на свои товары высокой ликвидности, будь то всем нужные механизмы, детали (электродвигатели, насосы, подшипники), продукты первичной переработки (например, доски) или, наоборот, ценная пищевая продукция или другие товары, рассчитанные на потребительский рынок.

Например, дефицитные лампы и выпускаемые на их основе приборы Новосибирского электровакуумного завода в 1970-е годы среди многочисленных командированных с убедительными просьбами и распоряжениями распределяли сначала в обкоме, потом начальник профильного главка, а в итоге и сам министр^[643].

А вот не столь известным предприятиям, производящим не слишком дефицитную продукцию, можно предположить, приходилось относительно дорого платить за то, чтобы получать что-либо на советском рынке ресурсов. Тем не менее им надо было, худо-бедно, выполнять план, от которого в итоге все же зависели и премии работникам. Соответственно в этом основном массиве предприятий утечка ресурсов из «плановой экономики» шла особенно активно.

Михаил Горбачев, описывая свою деятельность в качестве первого секретаря крайкома, упоминает следующий показательный эпизод:

— Нравится орошение? — как бы между прочим спросил он, когда я собрался уезжать.

— Да, конечно. Но ведь водоем-то далеко. Откуда трубы?

Председатель замолчал, задумчиво стал разглядывать какое-то облачко на небе, нехотя сказал:

— Да вот, купил на «свободном рынке».

— Может, они краденые? — дожимал я.

— Может, и так, — почесывая затылок, отвечал председатель. — Я родословную этих труб не выяснял…^[644]

В некоторых республиках были возможны и такие истории, как, например, незаконное открытие целого промтоварного магазина. В 1967–1968 годах общесоюзный журнал «Крокодил» воевал с директором базы снабжения в Сухуми, который без всякого оформления открыл у себя большой магазин и не закрыл его ни после критической статьи журнала, ни после приказа первого заместителя председателя совета министров Грузинской ССР^[645]. Чем и кому, собственно, мог помешать еще один магазин в портовом городе, из материалов журнала осталось не ясным (авторы текста пишут, что «дородные люди в больших широченных кепках… жаждали обосноваться за прилавками», намекая, видимо, на какие-то теневые схемы торговли), но он зафиксировал тот факт, что подобная самостоятельность была возможна.

Таким образом, с планом должны были соотноситься масштабные приписки, хищения, производство теневой продукции.

На наших предприятиях, в силу всем понятной специфики, всегда оставалась очень острой проблема сохранности социалистической собственности,

— деликатно пишет в мемуарах бывший министр мясной и молочной промышленности РСФСР (1970–1986) Василий Конарыгин^[646]. Как и каким образом подобные хищения должны были учитываться при планировании? Как с ними надо было бороться? Все это оставалось открытыми для обсуждения вопросами. О них мы поговорим ниже, в четвертой части книги.

От больших предприятий к многопрофильным холдингам

Отраслевая структура экономики «системами» не исчерпывалась. По всей видимости осознав, что в рамках плановой экономики директора крупных предприятий неизбежно стремятся к автономизации от вечно ненадежных смежников, потому создают свои цеха по производству всего необходимого для выпуска конечной продукции^[647], еще в рамках экономической реформы 1965 года Совмин СССР взял курс на сокращение числа мелких (менее 100 сотрудников) промышленных производств и организаций (что было подтвержено решениями сентябрьского 1965 года пленума ЦК КПСС). Они составляли тогда не менее трети от общего числа предприятий, но выпускали только 4,6 % промышленной продукции. Можно предположить, что многие из них были прежними «артелями», распущенными Хрущевым и перерегистрировавшимися под государственной маркой, или маломощными колхозами и слабо контролировались государством^[648]. В целом три четверти предприятий на 1966 год имели численность сотрудников до 500 человек, при этом на многих из них численность управленческого персонала составляла порядка 10–12 % от общего количества сотрудников. И чем меньше было предприятие, тем больше там была доля управленцев^[649]. В отношении подобных предприятий проводилась целенаправленная политика по «добровольному» объединению в межхозяйственные структуры разного рода — от «совхозно-колхозных» объединений до включения их в состав формирующихся холдингов.

Большая часть последних на языке того времени называлась объединением — производственным, промышленным или научно-производственным. Последние, сокращенно именовавшиеся НПО, стали создаваться с 1968 года по модели присоединения к одному из отраслевых НИИ смежных производственных мощностей^[650]. Большинство остальных было создано в 1973–1979 годах после постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР от 02.03.1973 № 139 «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью».

К концу 1979 года было образовано 3,9 тыс. НП и НПО, которые давали 47,1 % общей реализованной продукции. На них трудилось 48,4 % всего промышленно-производственного персонала. К 1985 году эти показатели… составляли соответственно 4,4 тыс., 50 % и 53 %^[651].

По расчетам Минфина СССР, такая форма производственной деятельности была экономически весьма эффективна:

Внедрение новой техники в производство на них ускорялось в 2–3 раза, отдача на рубль затрат была почти в полтора раза выше, чем в самостоятельных научно-технических организациях^[652].

Для создания объединений использовалась как их непосредственная производственная деятельность, то есть производственные взаимосвязи предприятий, их собственный интерес, так и те поручения по развитию побочных производств, которые давались им по линии партийных и государственных органов^[653]. В Ленинграде, например, эта деятельность в 1970-е годы прямо осуществлялась по инициативе обкома партии^[654]. Им было удобнее иметь дело с холдингами, которые эффективнее выбивали ресурсы из министерств, а не перекладывали все свои проблемы на обком^[655].

Однако нестабильность поставок смежниками была только одной из причин для консолидации хозяйственных субъектов всех типов и поглощения мелких производств. С начала 1970-х годов предприятия, особенно крупные, уже ощущали нарастающий дефицит ресурсов (прежде всего продовольственных). В условиях сокращения перетока сельского населения в города и повышения уровня грамотности и запросов горожан у них появилась необходимость привлекать и удерживать рабочую силу. В ситуации, когда регулируемые государством тарифы оплаты однотипной работы были равны, потенциальные сотрудники уже не были готовы довольствоваться койкой в бараке или общежитии, а искали места с большим «социальным пакетом» (жилье, место для ребенка в детском саду, ассортименты заводской столовой и распродаж от профкома) и лучшими условиями труда. Поэтому, используя риторику о хозрасчете, «хозяйственном способе» или же прямые дополнительные инвестиции, выбитые из министерства, они начали не просто присоединять к себе более мелкие производства, но обзаводиться непрофильными социальными активами.

Как мы говорили выше, в первой части книги, первым делом они создавали строительные организации для обустройства своих производственных, инфраструктурных (электроподстанции, котельные, трубопроводы, транспортные пути), социальных учреждений (стадионы, дома культуры, библиотеки), а главное, жилья для сотрудников.

В биографии Виктора Васильевича Козлова, который был директором Новосибирского электровакуумного завода (НЭВЗ) в 1970–1980-е, содержится описание еще более масштабного холдинга, который фактически создавал автономную среду существования для крупного предприятия. Она, в частности, включала свою железнодорожную ветку, профилакторий, дом отдыха и пионерский лагерь и даже корпус в областной больнице, который был построен предприятием и передан этому медицинскому учреждению, чтобы получить право на первоочередное обслуживание для работников завода^[656].

Помимо этого, НЭВЗ построил очень хороший профилакторий «Березка», в котором была первая в регионе финская сауна, и с того момента первый секретарь обкома Федор Горячев стал постоянно возить туда московских гостей и даже прозвал профилакторий «Дом отдыха ЦК КПСС в Сибири»^[657].

Олег Бакланов, возглавлявший в 1970-е годы крупное оборонное предприятие в Харькове, насчитывающее 24 тыс. сотрудников, рассказывал в мемуарах:

Скажу еще об одной директорской заботе 70-х годов. На заводе сложилась тяжелая обстановка с жильем. Городские власти предоставляли нам по бюджетной линии по сто квартир в год, тогда как очередников уже насчитывались тысячи. Мало того, счастливые новоселы вскоре покидали предприятие, потому что жилые кварталы вводились в другом конце города. Я получил согласие нашего министра С. А. Афанасьева, городского руководства на создание собственной строительной организации и возведения жилья хозспособом. Нам выделили бросовый земельный участок вблизи завода, мы первым делом обзавелись земснарядом и начали широкомасштабные действия в «социальном направлении». Отныне по 400–500 семей ежегодно получали у нас благоустроенные квартиры^[658].

Крупные производства, реализуя указания ЦК КПСС и Совмина, заключали «шефские договора» с колхозами и совхозами для строительства там новых инфраструктурных объектов и получения гарантированных поставок дефицитных, прежде всего белковых продуктов (мяса, птицы, яиц). Эта практика, по свидетельству бывшего парторга крупного оборонного завода в Балашихе, потом первого секретаря там Александра Русанова, существовала и в 1950–1960-е годы. Тогда при заводах имелись совхозы с «заводскими» работниками (получавшими зарплату от завода), однако во второй половине 1960-х — начале 1970-х заработавшее снабжение по «лимитам» Госплана привело к резкому сокращению или даже прекращению деятельности подобных «подсобных хозяйств».

Однако через несколько лет, когда он уже работал заведующим отделом и секретарем по промышленности Московского обкома КПСС, ситуация восстановилась:

В 1970-е годы, когда у нас дефицит сельскохозяйственной продукции обострился, и ЦК принимал решение, и Совмин: расширять опять подсобные хозяйства. Эти подсобные хозяйства стали расширяться, опять стали и коровники строить, и бычков выращивать для себя, другую продукцию, это стали поощрять и распространять опыт самообеспечения. Не полностью, а как добавка. В последние (1980-е. — Н. М.) годы — особенно^[659].

Русанов, очевидно, имеет в виду постановление ЦК КПСС, Совмина СССР от 04.12.1978 № 985 «О подсобных сельских хозяйствах предприятий, организаций и учреждений». По нему в довольно скупых формулировках предписывалось развивать сельское хозяйство в районах, где оно не развито (в основном в удаленных районах), и на землях, которые не были вовлечены в сельскохозяйственный оборот. Предусматривалось, что подобные предприятия должны были получать технику и молодняк от Министерства сельского хозяйства вне зависимости от ведомства и что они могли продавать произведенную продукцию своим сотрудникам по ценам, в которые не включена «торговая надбавка».

Вероятно, самым существенным пунктом документа было то, что предприятия могли (то есть должны были) продавать некоторую продукцию своих подсобных хозяйств (картофель и овощи, но не белковую пищу) своим работникам по государственным оптовым закупочным ценам для сельхозпредприятий вне зависимости от реальной стоимости произведенной продукции^[660]. То есть де-факто речь шла о субсидировании производства сельскохозяйственной продукции, причем это субсидирование должно было закладываться в бюджет предприятий и министерств, которым они подчинялись.

Военная индустрия у нас была могучая. Например, авиационный завод имени Чкалова, выпускавший истребители, занимал по площади чуть ли не целый городской район. У него даже были свои совхозы, один из них в Средней Азии, поставлявший фрукты для работников. Продовольственное снабжение на этом заводе было, как говорят, лучшим в городе,

— пишет о своих впечатлениях от города Станислав Меньшиков, занимавший пост заведующего сектором в Институте экономики в Новосибирском академгородке и продвигавший идею полезности и нужности холдингов для советской экономики^[661].

Соседний завод в Новосибирске, НЭВЗ, несколькими годами позже прикупил себе деревеньку для заведения подсобного хозяйства:

В X пятилетке Совет Министров СССР принял постановление о создании при каждом крупном предприятии своего подсобного хозяйства. <…> Присмотрели деревню Налетиху. В деревне осталось не более 60 человек, из них трудоспособных — 20 человек. В конце 1980 года получили разрешение на организацию этого хозяйства. В Налетиху директор В. В. Козлов и секретарь парткома В. Ф. Таушников приехали на грузовой машине с ценнейшим для деревенских стариков грузом: яйца, колбаса, масло, мука, крупы… Собрали народ, раздали продукты, и колхозники единогласно поддержали идею создания на базе их деревни подсобного хозяйства. И не зря поддержали, потому что уже в XI пятилетке заводом было построено в их деревне 30 коттеджей, скотный и свиной дворы, мастерские, зерноток, баня, общежитие, столовая, магазин, детский сад, пасека и хорошая дорога в 2,5 км от села до трассы…^[662]

На Невинномысском химическом комбинате в Ставропольском крае, по словам бывшего председателя горисполкома и первого секретаря горкома Невинномысска в 1980–1986 годах,

четыреста человек числилось по штатному расписанию сверх нормы для того, чтобы в любое время послать в село. Они приезжали [для выполнения тех или иных сельскохозяйственных работ], раздевались, бюстгальтеры оденут и ходят смущают там [оставшихся после выезда всей молодежи в город] трех стариков^[663].

Некоторые аграрные производства создавались непосредственно при предприятиях. Например, при электростанциях, нагревающих большие объемы воды (ТЭЦ, ГРЭС), и металлургических комбинатах с начала 1970-х годов создавались структуры по промышленному разведению рыбы, позволявшие получать сотни тонн в год^[664].

Заведующий сектором Сибири (1982–1989) Орготдела ЦК КПСС Степан Карнаухов о начале 1980-х годов вспоминал так:

Я знаю, в Омске завод «Полет» — у них такое было подсобное хозяйство! У них первоклассное молоко. Телевизионный завод там^[665]. Птицы полно, они производили, рыбное хозяйство развели. В цехе одном экспериментально выводили стерлядь и осетра^[666].

И, наконец, крупные и средние предприятия подминали смежников или создавали свои дочерние компании, специализирующиеся на определенных видах производства комплектующих, сырья или проведения работ. Такой холдинг уже в полной мере мог претендовать на название «производственного объединения».

Также упоминавшийся выше министр Олег Анфимов в роли директора среднего по размерам предприятия в Риге в середине 1970-х описывает свой путь к успеху:

Мы добились в министерстве выделения капитальных вложений, построили производственный корпус, жилые дома, поликлинику, кафе, пансионат в Сигулде, приобрели автобусы, появился премиальный фонд. Забота о людях осуществлялась параллельно с решением технических и организационных проблем завода^[667].

А позже, когда он возглавил Рижский электромашиностроительный завод, тот в 1981 году был преобразован в объединение, состоящее из четырех предприятий^[668].

Это было относительно небольшое объединение. А вот под эгидой существовавшего в 1971–1992 годах производственного объединения «Московский трижды ордена Ленина ордена Трудового Красного Знамени автомобильный завод имени Ивана Алексеевича Лихачева» действовало помимо известного московского предприятия еще 16 заводов по всей стране^[669].

Созданием НПО увлекались и органы власти разного уровня. Так, например, Совмин РСФСР создал НПО на основе НИИ пушного звероводства и 102 имеющихся в республике зверосовхозов. Председатель Совмина РСФСР Михаил Соломенцев был крайне доволен результатом проекта, поскольку под эту идею он получил от Совмина СССР возможность продавать четверть произведенного в совхозах на внутриреспубликанском рынке^[670].

Однако в целом экономический эффект от создания таких объединений оказался хуже ожидаемого и не давал стабильного положительного результата. По мнению Рэма Белоусова, производительность труда в объединениях не отличалась от производительности труда на отдельных заводах, то есть они ровно так же сохраняли излишний штат. Лучшее, что могли сделать, — это сократить часть инженерного персонала в нижнем звене объединения за счет увеличения нагрузки на персонал головного предприятия и улучшить стабильность поставок деталей и материалов, производимых внутри объединения для головного производства. Основной причиной низкой производительности, на его взгляд, было то, что предприятия выпускали слишком широкий диапазон продукции в относительно малом объеме производства, что не позволяло снизить себестоимость^[671].

БЮДЖЕТ И ФИНАНСОВАЯ ПОЛИТИКА 1965–1985 ГОДОВ

В Европе дождливо (смотрите футбольный обзор)

Неделю подряд: от Атлантики и до Урала.

В такую погоду хороший хозяин на двор

Собаку не гонит… (И курево подорожало.)

В такую погоду сидит на игле взаперти

Прославленный сыщик — и пилит на скрипке по нервам…

(И водка уже вздорожала — в два раза почти:

На 2,43 по сравнению с 71-м^[672].)

И общее мненье — что этого так бы не снес

(Ни цен этих, то есть на водку, ни этой погоды)

Хороший хозяин: не тот, у которого пес,

А тот, у кого посильнее, чем Фауст у Гете…

(Александр Сопровский. Сентябрь 1981 года^[673])

Финансово-экономическая система в СССР складывалась поэтапно (но не по единому и последовательному плану) в течение 1918–1931 годов и затем многократно модернизировалась и реформировалась вплоть до распада СССР в 1991 году.

После консолидации в 1931 году всех денег в промышленности в руках государства (полного огосударствления банков и финансов предприятий^[674]) и принципиального изменения способов финансирования промышленности (от долгосрочного коммерческого кредита к бюджетному финансированию, то есть плановым беспроцентным кредитам и изъятию практически всей прибыли предприятия в карман государства) возник длинный список существенных вопросов, на которые каждое поколение советских хозяйственников должно было постоянно искать ответы. При этом оно, разумеется, должно было учитывать постоянно меняющуюся политическую и экономическую ситуацию и, в частности, достаточно частые реформы административных институтов.

Как партия и государство должны оперировать этими финансами во всех пяти крупных составляющих своей финансовой системы — государственном бюджете, средствах государственных банков, средствах предприятий, средствах кооперативных собственников (артелей, колхозов и жилищных кооперативов) и наличном денежном обороте, необходимом для стимуляции труда работников? Какую роль должны играть традиционные инструменты, регулирующие движение финансов, — эмиссии, налоги, кредиты, цены, зарплаты? Кто будет отвечать и как, если государственные средства из банковской системы будут потрачены на заведомо убыточные и нереализуемые индустриальные проекты, и каковы критерии прибыльности, убыточности и рациональности в этом случае? Что будет происходить, если из созданной системы государственных финансов средства будут уходить на частный рынок в виде зарплат в объемах больших, чем «запланировано»? Что будет, если там будет создаваться резерв накоплений, превышающий возможность их «отоваривания»? Возможна ли в таком случае в плановой экономике инфляция и что с ней делать? На каком уровне надо держать цены и как их балансировать с зарплатами и «нормативами», чтобы не допустить протестной активности, разрушающей мифологию о «единстве советского народа» или о «пролетарском характере власти в СССР»? Как сложить и чем обеспечить неизбежную иерархию потребления в условиях бесконечного товарного дефицита, чтобы хватило тем, кому нужно или невозможно отказать, и не выступали те, кому мало достается?

Ответы на эти вопросы должна была давать система планирования советской экономики. Однако, как сказано выше, она работала совсем не так, как предполагали ее устроители. В этой главе мы рассмотрим, как именно распределялась ответственность между государственными (и отчасти партийными) институциями в финансовой сфере и как она зависела от изменений во внутренней политике в 1965–1985 годах.

Секретность бюджета и «резервы»

Состояние национального бюджета было одним из основных «секретов» в СССР. Формально им управлял Совет министров СССР, действующий по рекомендациям Госплана СССР. Реально, как говорилось выше, его наполнением занимался Совмин СССР, а утверждением и расходованием в значительной мере занималось Политбюро, на котором представители Совмина СССР были одними из многих игроков, вынужденных учитывать интересы и других участников заседания.

Михаил Горбачев передает атмосферу этих заседаний в начале 1980-х годов:

[На фоне ставших краткими и формальными рядовых заседаний Политбюро] исключение по продолжительности и активности дебатов составляли заседания Политбюро, на которых утверждали проекты годовых планов и бюджета, ибо тут затрагивались интересы всех, кто курировал ту или иную отрасль либо регион. И в этих случаях заседание обычно начиналось с выступления генсека. Он довольно сбивчиво зачитывал текст представления, затем открывал прения.

Говорили всегда одно и то же. [Первый секретарь ЦК КПУ Владимир] Щербицкий — о необходимости реконструкции основных фондов Донбасса, «иначе металлургия и шахты этого региона поставят на колени энергетику не только республики, но и всей страны». [Первый секретарь ЦК Казахстана Динмухамед] Кунаев беспокоился о состоянии целины, развитии Экибастузского энергетического узла, просил увеличить ассигнования. [Первый секретарь Московского городского комитета КПСС Виктор] Гришин, как всегда, вещал нечто расплывчатое, обтекаемое и тоже просил дать больше денег столице. Столь же постоянной была тема [первого секретаря ЦК Узбекистана Шарафа] Рашидова: однобокое развитие Среднеазиатского региона, проблемы занятости, расширения числа рабочих мест и, конечно, орошение.

Хотя все эти вопросы являлись важными и сложными, никаких дискуссий, обмена мнениями, споров не возникало. Я уж не говорю, что не было ни одного случая, когда проект плана и бюджета завернули бы, отправив на доработку. Честно говоря, все это смахивало на профанацию и самообман.

В конце концов для проработки решений по отдельным вопросам было создано более двух десятков постоянных и временных комиссий, которые готовили заключения, а Политбюро просто утверждало их. Комиссия по Китаю, комиссия по Польше, комиссия по Афганистану, комиссии по другим внутренним и внешним проблемам. Все они обязательно заседали в ЦК, никогда не собирались за его пределами, дабы Черненко мог осуществлять надзор за их деятельностью. По существу, комиссии эти стали подменять и Политбюро, и Секретариат. Со временем заседания Политбюро становились все менее продуктивными^[675].

Из этого следует, что, хотя заседания Политбюро по бюджету и были формальностью, они, с одной стороны, позволяли оглашать заявки на потребности тех или иных крупных лоббистов (более мелкие имели возможность также выступить на пленумах ЦК КПСС, которые были посвящены вопросу бюджета), с другой — прикрывали мир реальных договоренностей между членами Политбюро, которые проходили частным образом (о чем тот же Горбачев много пишет — и мы к ним вернемся ниже) и в составе комиссий. Однако само по себе утверждение бюджета было для членов Политбюро важным делом, поскольку демонстрировало их прямую причастность к управлению не только партией, но и государством, а также позволяло надеяться, что их интересы будут так или иначе учтены при его составлении.

На вершине «бюджетной пирамиды» находился Генеральный секретарь ЦК КПСС. Именно он знал (как ему казалось) реальное состояние бюджета и содержание скрытых его статей. Он распределял знание об этих параметрах среди политической и экономической верхушки. Так, новоизбранный Андропов в ноябре 1982 года отказался «пустить в бюджет» (то есть познакомить с его реальным содержанием) даже своих ближайших сподвижников — Горбачева и Рыжкова, которым сам же поручил дело, связанное с бюджетными вопросами^[676].

Валентин Павлов в мемуарах пишет:

…Хранителями наиболее важных тайн всегда и повсюду являются финансисты, ибо ни одно явное или сокрытое деяние не обходится без финансирования. Опытный финансист-профессионал моментально соображает, что к чему, почему и отчего. <…> И не случайно, например, в бытность мою министром финансов СССР один из документов (позже он поясняет, что это документ о денежной реформе 1991 года. — Н. М.) был положен мною на стол Горбачева в рукописном (!) варианте. Такой уровень секретности не снился никакому КГБ^[677].

Вопросы распоряжения золотовалютным запасом действительно входили в узкий круг документов, которыми члены Политбюро обменивались через 1-й сектор Общего отдела ЦК КПСС. В нем работал специальный курьер, лично объезжавший (нередко с рукописными документами) московских членов Политбюро и показывавший им документы из своих рук для наложения резолюции^[678].

Однако и у Генерального секретаря имелись ограничения. Горбачев утверждает, что некоторые «секреты бюджета» стали ему известны незадолго до оставления этого поста^[679]. Утверждения Горбачева подтверждаются и другими источниками^[680].

Как минимум с середины 1960-х годов Совет министров СССР, который реально собирал доходы и формально утверждал расходы (в целом определенные Политбюро), и отдельно Министерство финансов имели свои финансовые резервы (как рублевые, так и валютные), которые были неподконтрольны даже Брежневу.

Упоминавшийся выше первый заместитель министра финансов СССР Виктор Деменцев в интервью вспоминал, как Минфину удалось накопить «колоссальные резервы», не ставя об этом в известность ни ЦК, ни Политбюро, ни даже (формально) председателя Совмина СССР. Для реализации постоянно возникающих особо важных государственных задач требовалось экстренное финансирование, поиск которого постоянно перекладывался Политбюро и Совмином на Минфин.

В результате уже в середине 1960-х глава Госплана Байбаков, министр финансов Гарбузов и Деменцев создали секретный комитет, руководивший «резервом Минфина и Госплана». То есть к 3 %-ному официальному резерву бюджета они за счет укрытия средств в официально утвержденных статьях создали дополнительный тайный резерв. Начав с 0,5 %, он в некоторые годы доходил до 5 % бюджета. Косыгин знал или догадывался о его существовании, но, по всей видимости, не знал его размеров, однако учитывал «возможности Минфина по поиску средств» в особо важных случаях. Руководство Минфина в свою очередь периодически обращалось в Политбюро и Совмин с просьбой поручить им «изыскать средства» на решение тех или иных особо важных проблем, рассматриваемых на заседаниях, но не обеспеченных финансами, то есть тратило секретный резерв на цели, которые само (в рамках парадигмы, заданной Косыгиным) считало приоритетными^[681].

В отношении валютных резервов сложилась похожая ситуация. Помощник Косыгина по международным вопросам Юрий Фирсов вспоминал, что по мере нарастания дефицита валюты в 1972 году был образован официальный Валютный комитет при Совмине СССР^[682]. Он действовал под председательством самого Косыгина, утверждавшего все наиболее крупные сделки, и под оперативным руководством его заместителя Ивана Архипова — одного из членов «днепропетровской хунты», который до 1974 года был первым замом в Госкомитете по внешнеэкономическим связям. Одновременно Косыгин разрешил министру по внешнеэкономическим связям Николаю Патоличеву создать секретный валютный фонд, информация о котором не должна была быть доступной Брежневу. Однако тот в итоге рассказал генсеку о нем, что «ослабило его страховые функции»^[683].

Отдельной темой было использование валюты для стабилизации внутреннего денежного обращения и сдерживания инфляции. Торговля западными потребительскими товарами на внутреннем рынке приносила хорошие доходы бюджету и использовалась как резерв в случае острой необходимости стабилизации денежной массы и выполнения кассового плана. За это был ответственен тот же Минфин во главе с Гарбузовым. Когда здесь возникала потребность, именно он писал записку на имя Косыгина или Брежнева и ехал с ней к «первым лицам».

Он ставил перед ними вопрос о продаже на мировом рынке энного количества золота, бриллиантов, других ценностей, чтобы на полученную выручку через импортные закупки товаров привести в соответствие доходы и расходы населения^[684].

Кредиты предприятиям и валюта

Бюджет СССР составлялся Минфином при согласовании с отделом финансов, себестоимости и цен Госплана СССР и, как говорилось выше, утверждался Политбюро во главе с генсеком. Однако непосредственное движение средств не могло проходить без еще двух документов общесоюзного значения — кредитного и кассового плана, подготавливаемых Государственным банком СССР и утверждаемых Совмином СССР и его председателем.

Кредитный план составлялся для планирования общих расходов на поддержку функционирования экономики. В нем фиксировалось, сколько какими отделениями Госбанка должно быть дано кредитов государственным предприятиям. При этом закладывались общие лимиты расходов этих отделений. В кассовом плане закладывались доходы отделений, в том числе получение ими наличных средств от предприятий торговли, общественного питания и бытового обслуживания.

Кредитный план составлялся в Госбанке СССР, утверждался в правительстве Союза, затем разбивался по отраслям и совнархозам, а ими уже доводился до объекта — предприятия и т. д. Процесс этот сам по себе был очень сложным и трудоемким, длительным во времени. Но своей цели — надежного обеспечения кредитными ресурсами промышленного производства, сельского хозяйства, торговли и сферы услуг — в конечном счете не достигал. Жизнь не накатанная дорога, на жизненной магистрали множество ухабов, рытвин и объездов. Кредитные планы, которые составляли «наверху», абсолютно не учитывали мнения самих предприятий — сколько, когда и на что им нужно взять взаймы у государственного банка. Предприятия, фирмы, объединения не участвовали в составлении кредитных планов…. В то время (1960-е годы. — Н. М.) ставка кредита в промышленности была 2 %, в сельском хозяйстве — 1 %, в строительстве — 0,5 %. <…> Кредитный план Российской конторы Госбанка был построен в форме баланса. С одной стороны, в нем были отражены ресурсы банка, а с другой — направление этих ресурсов,

— рассказывал об этом глава Российской конторы Госбанка СССР (1959–1973) Михаил Зотов^[685].

В 1960-е годы, по его уверениям, предприятия смогли уже сами давать предварительные заявки на кредиты, участвуя в составлении плана кредитования, однако не очень понятно, насколько эта практика прижилась^[686].

При этом устройство самой системы кредитования в СССР подразумевало возможность активного наращивания невозвращаемых кредитов, которые затем списывались за счет средств бюджета, без всякой реальной ответственности лиц, их выдававших. Последний глава советского Госбанка Виктор Геращенко описывает ситуацию так:

Система МФО [межфилиальных оборотов] была фактически большой советской тумбочкой и могла эффективно действовать до тех пор, пока вся банковская система была государственной. Наличие счетов МФО позволяло производить бюджетные расходы на местах независимо от поступивших доходов. Балансирование же доходов и расходов союзного бюджета производилось в Госбанке СССР. Существовавшая практика позволяла каждой конторе Госбанка выдавать кредиты независимо от имеющихся у него ресурсов, на основании разрешения (лимита) вышестоящего органа (то есть брать деньги в «семейной» тумбочке). Однако лимиты определялись в соответствии с ежегодно и ежеквартально составлявшимися кредитными планами в целом по стране. Такая практика, безусловно, снижала ответственность банковских работников за своевременный возврат кредитов, а о привлечении ими ресурсов речь вообще не шла. Непогашенные кредиты регулярно брали на себя вышестоящие организации, относя убытки на счет бюджета. Особенно часто это делалось в сельском хозяйстве^[687].

Аналогичным образом функционировала вся экономика в целом. Государство, контролирующее денежный оборот, было финальным ответчиком по долгам государственных предприятий. Последний руководитель Госбанка РСФСР Георгий Матюхин рассказывал, что обнаружил, придя на этот пост:

Когда одно предприятие отгружало продукцию другому и тут же выписывало платежное требование, не заботясь о том, есть ли у предприятия — получателя продукции деньги на счету или нет. Если у последнего не было денег, то платежное требование попадало в картотеку 2-го банка, обслуживающего предприятие, и затем подлежало оплате по мере того, как поступали деньги на его счет. Предприятие-получатель особенно не расстраивалось из-за роста картотеки, так как, будучи государственным, всегда выбивало у государства кредиты для погашения картотеки, или ему списывали долг. Такие зачеты платежей проводились регулярно и были привычными^[688].

Наличный оборот денег контролировался кассовым планом. Зотов описывал его так:

В нем определяются суммы поступления наличных денег в кассы банка и их выдачи. Кассовый план, предусматривающий все поступления и выдачи, непосредственно основывался на соответствующих заданиях народно-хозяйственного плана. Попросту говоря, снизил выпуск продукции, продал меньше товара, оказал меньше услуг — касса банка это покажет мгновенно. В районе, области, крае, автономной республике. На основе пятидневной, декадной, месячной отчетности мы не только контролировали ход выполнения кассового плана, но и анализировали состояние работы промышленных предприятий. Каждый месяц мы начали докладывать правительству, как идет выполнение кассовых планов, формирование денежных потоков. Рассмотрение этого вопроса было очень важным; чтобы укрепить рубль и соблюсти жесткую эмиссионную дисциплину, приходилось тут же изыскивать возможности увеличения выпуска товаров народного потребления, повышения производительности труда. С 1960 года кассовый план стал в руках правительства РСФСР надежным инструментом оперативного влияния на развитие экономики^[689].

Отчет о выполнении кассового плана представлялся в Совет министров СССР и аппарат ЦК КПСС каждые пять дней. Он сопровождался отчетом об изменениях в продажах соли, хлеба, мыла «и еще нескольких продуктов»^[690].

Невыполнение кассового плана, то есть дефицит наличности у региональных банков, приводило их к зависимости от объемов выручки торговли и межрегиональных и межреспубликанских трансферов. Проще говоря, выплата зарплат на предприятиях зависела от того, поступят ли в местные банки из региональной торговли наличные рубли из прошлой зарплаты, потраченные на водку, молоко, хлеб и сигареты, а также положенные на счета в сберкассах. Если что-то в этой цепочке сбивалось (например, местный ликеро-водочный завод вставал на ремонт), то возникал дефицит наличности, который должен был преодолеваться либо задержкой выплаты зарплаты на части предприятий, либо трансфертом наличности из Москвы или республиканского центра^[691]. Например, Российскую республиканскую контору Госбанка СССР регулярно просили выделить достаточно крупные суммы наличности на покрытие дефицита наличности в республиках^[692].

Однако часто денег «из центра» не доставалось или они задерживались. Тогда местным отделениям Госбанков приходилось решать — кому из клиентов давать наличные на зарплату. И тут начинали действовать списки приоритетных предприятий и менее важных. Последними в списке были сельскохозяйственные предприятия, поскольку считалось, что их работники сами могут себя прокормить^[693].

Павлов говорит о том, что Минфину приходилось организовывать сети региональных хранилищ денег, аккумулирующие резервы на сезонные повышенные выплаты (например, отпускные), и специальные денежные транспорты, которые возвращали средства, потраченные отпускниками (например, из много зарабатывающих северных регионов) на юге, обратно в региональные хранилища^[694]. Поскольку часть наличности в любом случае накапливалась у граждан, а также уходила крутить колеса теневой экономики, то процесс допечатывания наличных, раскручивающий маховик инфляции, был неостановим.

Однако все это планирование и резервы упирались в реальную стратегию работы министерств и их отдельных предприятий.

На заседании Президиума Совета Министров СССР рассматривалось выполнение плана развития народного хозяйства в апреле. А. Н. Косыгин был возмущен тем, что в I квартале 1976 года все министерства СССР и республик занизили планы, что обнаружилось уже в апреле. Это привело к перерасходу фонда заработной платы, который составил 650 млн руб. Среднесуточное производство в апреле было ниже, чем в январе — феврале. Выполнение плана производства в апреле по ведущим министерствам составило от 84 до 96 %; в капитальном строительстве — 93 %, Минэнерго — 95 % от уровня прошлого года, Мингазпром — 88 %, Минцветмет — 98 %, Минхимпром — 98 %. Не выполнен план по вводу мощностей, особенно по Минэнерго, не выполнен план по угольной и газовой промышленности^[695].

По оценке Егора Гайдара, ссылающегося на свои и чужие подсчеты (в том числе данные Госкомстата СССР), размеры неудовлетворенного спроса выросли почти вдвое с 1970 по 1980 год и затем более чем удвоились за следующие пять лет (17,5 млрд рублей в 1970-м, 29 в 1980-м, 60,9 в 1985-м, или 4,6, 4,7 и 7,8 % от ВВП соответственно)^[696]. То есть если в 1970-е годы неудовлетворенный спрос был стабилен и в целом соответствовал росту экономики, то в первой половине 1980-х он вошел в стадию интенсивного роста.

Таким образом, несмотря на наличие кредитного и кассового планов, бюджет постоянно принимался в условиях дефицита и довольно значительной инфляции, вызванной высокими темпами роста зарплат, опережающими планы и рост производительности труда, что, собственно, приводило к «разбалансировке» бюджета. Госплан СССР по этому поводу непрерывно воевал с Минфином. Первый стремился обосновать абсолютно необходимые расходы и инвестиции, второй — отстоять, насколько возможно, бездефицитность бюджета^[697].

С 1970-х годов приоритетным направлением деятельности Министерства финансов СССР стала борьба с инфляцией,

— пишет в мемуарах его первый замминистра^[698]. По свидетельству заместителя начальника планово-экономического управления, затем начальника управления кредитования оборонных отраслей и машиностроения Госбанка СССР Вячеслава Соловова,

перед внесением документов в правительство СССР разногласия с министерствами и ведомствами по суммам кредитов обсуждались межведомственной комиссией с участием представителей Госплана СССР, Минфина СССР, Госбанка СССР. Обсуждение разногласий нередко проводилось в стенах Минфина, обычно в кабинете первого заместителя министра финансов В. В. Деменцева^[699].

Тянитолкай между Госпланом и Минфином на тему того, какой основной плановый документ более важен — годовой народно-хозяйственный план (особенно в части капитальных инвестиций) или бюджет, — происходил ежегодно, и в финальном окончательном согласовании участвовал Алексей Косыгин^[700].

И хотя Минфин в итоге всегда проигрывал давлению Госплана и Политбюро, все же его позиция помогала существенно экономить, особенно при ответе на просьбы менее влиятельных инстанций о финансировании.

На письменном же столе министра [финансов Гарбузова] стоял подаренный ему искусно вырезанный из дерева кукиш. Он действовал отрезвляюще на отраслевых министров, приходивших просить деньги^[701].

По тем же мотивам Гарбузов (лично получавший высокую зарплату) три десятилетия не давал согласия на увеличение зарплат сотрудникам своего ведомства или на смену спартанской мебели в их кабинетах^[702]. Что, впрочем, не мешало его первому заму активно заниматься жилищным строительством для сотрудников министерства (быстро получавших большие квартиры в Москве) и удовлетворять любые запросы подведомственных ему или относящихся к сфере финансов институций, например научных и образовательных^[703].

На 1976 год дефицит общесоюзного бюджета, согласно более позднему документу, подписанному министром финансов, составлял всего 1 млрд рублей^[704], или примерно 0,3 % бюджета. Минфин же отвечал за выпуск дополнительных денег — эмиссию, оговаривая сроки ее обращения и возврата денег. Подготовленные им решения по эмиссии утверждались Политбюро^[705]. Дефицит бюджета на 1979-й планировался Минфином в 2 млрд рублей (250 млрд расходов, 248 — доходов)^[706].

Секретариат ЦК КПСС в информационном письме руководителям обкомов 11 июня 1979 года откровенно писал о причинах своего очередного решения повысить цены на группы дорогостоящих товаров:

ЦК КПСС и Совет министров СССР пошли на эти вынужденные меры в связи с трудностями в сбалансировании роста денежных доходов населения с объемом производства товаров народного потребления и услуг, а также необходимости упорядочивания торговли дефицитными товарами и усиления борьбы со спекуляцией и взяточничеством^[707].

Тот же Горбачев, рассказывая о своих дискуссиях с министром финансов СССР Василием Гарбузовым в начале 1980-х годов, формулирует эту проблему так:

Василий Федорович не был плохим человеком или противником села. Но он знал реальное состояние бюджета. Все держалось на таких источниках дохода, как скрытое повышение цен, наращивание производства водки и, наконец, нефтедоллары. Но Гарбузову уже не удавалось, как прежде, латать дыры и сводить концы с концами. Для покрытия дефицита Минфин прибегал к кредитам Госбанка за счет сбережений граждан^[708].

Валентин Павлов утверждает, что вообще советская экономика встала бы без сбербанковских сбережений граждан.

По статистическим данным 55 % оборотных фондов промышленности, сельского хозяйства, транспорта покрывалось кредитом, за которым стояли вклады населения в сберкассах и счета прибыльных предприятий^[709].

В начале 60-х годов три года подряд принимались закрытые решения ЦК КПСС о том, что Госбанк в виде исключения должен выделить бюджету помощь в форме кредита. На один год брали деньги из системы Гострудсберкасс, вначале по несколько миллионов, затем десятков миллионов. Потом исключение сделали правилом, и в 80-х годах процесс вышел из-под контроля. Брать стали миллиардами. В балансе эту строчку о заимствовании денег у населения не публиковали, о ней знали всего несколько человек. Так что даже в совершенно секретном балансе Госбанка название этих расходов не упоминалось,

— пишет об этом заместитель начальника (потом начальник) управления денежного обращения Госбанка СССР (1976–1990) Арнольд Войлуков^[710].

То есть у самих предприятий почти не было оборотных средств. Сбербанк брал их у населения под низкий процент и через Госбанк СССР отдавал под более высокий процент предприятиям. «В результате общая совокупная потребность денег в стране минимизировалась»^[711]. Это был сложный механизм, за работой которого следили профессионалы, прошедшие большую школу работы в регионах и на низовых должностях^[712].

Другим важным последствием дисбаланса бюджета, правда связанным уже с фундаментальной проблемой отсутствия конвертируемости рубля, был постоянный недостаток валютных средств при острой и увеличивающейся потребности в них на оплату текущих расходов^[713]. То есть импортируемые товары, продаваемые в СССР за рубли гражданам, позволяли пополнять бюджет и сокращать навес необеспеченных рублей. Однако они были получены за счет экспорта советских товаров (преимущественно сырьевых), за которые с производителями власть в СССР расплачивалась рублями. И, наконец, СССР закупал на Западе за валюту, полученную от экспорта, технологии, оборудование и услуги.

Распределение валюты, даже для внешнеторговых операций, было во многом продиктовано политическими соображениями. И это касалось не только определения приоритетов политическим руководством, которое решало, что для страны важнее (закупки зерна, конкретных технологий), но и включало в себя широко распространенную практику финансовой поддержки политических союзников («друзей») через их внешнеторговые фирмы^[714]. Помощник Андропова по Политбюро (1973–1979) Игорь Синицин, в 1960-х работавший в бюро АПН в Швеции, со знанием дела рассказывал в мемуарах о четырех вариантах подобной помощи. Помимо прямой и тайной помощи «друзьям» наличными через каналы КГБ, осуществлялась либо покупка по завышенным ценам у «друзей» услуг (например, печати в этой стране советской пропагандистской литературы в типографии местной компартии), либо закупка у них товаров по ценам выше рыночной, либо продажа им ценных советских товаров за бесценок^[715].

Так, например, в 1972 году ради поддержки на выборах Социалистической партии Японии (второй по значимости политической партии богатой страны) Секретариат ЦК КПСС распорядился закупать японские текстильные изделия у фирм, входящих в Ассоциацию японо-советской торговли, чтобы те затем перечислили 100 тыс. долларов из своей прибыли в партийный фонд^[716]. Очевидно, что, когда Министерством внешней торговли по подобному поводу руководит де-факто заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС, являющийся автором инициативы и всей подготовленной документации^[717], — это внеэкономические способы принуждения и по факту — волюнтаризм.

Все эти три страты не были связаны между собой через процесс конвертации рубля, а управлялись директивно — через Политбюро и Совмин СССР. Соответственно экономической и политической логике каждый из получателей иностранной валюты старался увеличить свою долю от общего валютного бюджета и не имел рациональных оснований для балансировки своих интересов с «общегосударственными», что в итоге создавало ситуацию перманентного дефицита валюты и чрезмерного «резервирования» оной или купленной на нее продукции в руках более сильных игроков. Например, министерства, особенно оборонные, могли закупать большое количество импортного оборудования, пока у них была политическая возможность выбить средства на него, но потом совершенно не торопились вводить его в действие, поскольку его не надо было окупать во внутренней, рублевой экономике^[718].

Неэффективная ценовая политика и инфляция

Ведь хлеб и мясо является монополией государства, как и водка.

(Из выступления на совещании в Госплане по вопросам АПК^[719])

В отличие от многих других аспектов советской экономической политики, в которых мотивацию ключевых экономических агентов нам приходится восстанавливать по фрагментарным или косвенным источникам, по теме политике ценовой у нас имеется два компетентных и, как нам кажется, вполне достоверных источника личного происхождения. Первый источник — это мемуары упоминавшегося выше председателя Госкомцен СССР (1965–1974) Владимира Ситнина, работавшего в Госбанке и Минфине на различных должностях с 1928 года. В своих не слишком продолжительных, но насыщенных воспоминаниях он выстраивает лично известную ему последовательность реформирования кредитной и финансовой системы с конца 1920-х годов по 1960-е годы, оговаривая при этом некоторые аспекты ценовой политики^[720].

Во многих аспектах его работу продолжает бывший советский премьер-министр Валентин Павлов, восходивший по той же карьерной траектории с 25-летним отставанием. Он занимал в 1960–1980-е годы поочередно посты начальника ключевых отделов Министерства финансов СССР, Госплана СССР (отдел финансов, себестоимости и цен, 1979–1986), первого заместителя министра финансов (Ситнин был им в 1960–1965-м, Павлов в 1986-м), председателя Государственного комитета СССР по ценам (Павлов в 1986–1989-м), министра финансов СССР. Вскоре после перестройки, в 1995 году, опубликовал весьма подробные и убедительные мемуары. В них от лица фактически ключевого движителя и идеолога финансовых реформ в стране он изложил основную проблематику советской финансовой политики этого периода и рассказал о мерах, которые предполагались (и в итоге частично принимались) для ее корреляции^[721].

Павлов считал себя (на 1995 год) убежденным рыночником и действительно принадлежал к кругу прогрессивно настроенных молодых финансистов 1960-х годов. Пройдя все посты в советской финансовой иерархии, Павлов в мемуарах кратко, но жестко сформулировал суть советской ценовой политики:

Полезно взглянуть на сталинскую экономическую стратегию ускоренной индустриализации в целом. …Она базировалась на бесплатной природе и на эксплуатации избыточной дешевой рабочей силы. Такие установки реально воплощались прежде всего в стоимостной структуре народного хозяйства: нулевые цены на землю и полезные ископаемые, низкие цены на жилье, низкий уровень зарплат и пенсий — зато очень высокие цены на конечную продукцию промышленности, в том числе на добротный ширпотреб. Все это сводило жизненный уровень населения почти к физиологическому пределу. Понятно, что при такой ценовой структуре — а она, как известно, в несколько смягченном виде сохранилась к началу восьмидесятых годов — никакие экономические рыночные реформы невозможны^[722].

Согласно Павлову, в советской ценовой политике наблюдались четыре системы диспропорций, которые мы можем охарактеризовать как отраслевую, мотивационную, потребительскую и регионально-индивидуальную.

Первая стала результатом сталинской индустриализации, при которой приоритет отдавался развитию машиностроения. Чтобы оно развивалось, конечные цены на его продукцию были высокими, а прибыль отрасли достигалась за счет дешевизны (или нулевых цен) на ресурсы, труд и сельскохозяйственную продукцию. Машиностроительные заводы получали по низким тарифам сырье, электроэнергию, воду, тепло. Они платили низкие зарплаты рабочим и обеспечивали их принудительно купленным у колхозников по низким расценкам продовольствием. Но государству или конечным потребителям они продавали свою продукцию по государственным расценкам, которые были явно завышенными, неконкурентоспособными в нормальной экономике. Это обеспечивало им прибыль в размере не менее 40 %^[723].

По расчетам устроителей подобной системы, из этой прибыли финансировалось дальнейшее увеличение и технологическое обновление производства, усовершенствование старой и изобретение новой продукции. На деле же предприятия крайне неэффективно использовали имеющиеся дешевые ресурсы. Они не имели стимула к реальному технологическому обновлению, занимаясь бесконечным увеличением объемов производства, например держали у себя огромное количество малооплачиваемых рабочих, особенно на подсобных производствах, вместо того чтобы уделять внимание их технологической модернизации и сокращению расходования ресурсов. Большое количество рабочих и низкая их зарплата вели к необходимости увеличивать расходы на «соцкультбыт», то есть социальный пакет для работников: строить душевые, клубы, спортивные сооружения, а главное, бесплатное заводское жилье, что уводило ресурсы предприятий совсем не туда, куда хотелось бы политикам^[724].

Проблему низких зарплат и мотиваций к труду мы можем назвать второй, мотивационной диспропорцией. Павлов считает, что к 1970-м зарплата перестала быть основным фактором труда, поскольку в затратах предприятия на работников стала составлять менее половины от общих расходов, а более половины стал составлять соцкультбыт и другие подобные расходы. Низкие зарплаты демотивировали. Они заставлять искать лучших условий, а не более усердно трудиться, чтобы выработать большую сумму. Низкие зарплаты не позволяли развиваться рынку потребительских товаров, особенно дорогих и сложных, снижая спрос на них у населения. Низкие зарплаты не позволяли государству повышать цены на базовые продовольственные товары — хлеб, молоко, соль и т. п., а также часть промышленных потребительских товаров. Вместе с тем эти товары уже давно, как минимум со второй половины 1960-х годов, продавались либо по себестоимости, либо ниже ее.

Государство должно было дотировать сельское хозяйство, мукомольную и пекарскую промышленность^[725].

Заместитель Павлова по АПК в Госкомцен (1988–1989) Алексей Краснопивцев приводит следующие данные из концепции повышения цен 1987 года. В целом розничные цены на хлеб, сахар и растительное масло не менялись с 1954 года, на мясные и молочные продукты с 1962 года^[726]. К 1986 году государственные дотации на продовольствие по сравнению с 1966-м выросли с 4 до 60 млрд рублей. По хлебу расходы государства превышали розничную цену в 1,2, по молоку в 1,8, по картофелю и овощам в 1,9, овсяной крупе в 2, колбасным изделиям в 2,4, сливочному маслу в 2,5, говядине в 3,1, баранине в 3,4 раза^[727].

Провалы в бюджете, возникавшие вследствие этого (в том числе вследствие прямого субсидирования), приходилось компенсировать завышенными ценами на товары (особенно новые), которые чуть-чуть выходили за пределы списка вещей, необходимых для повседневного выживания^[728].

Ситнин пишет в мемуарах, что в СССР дефицит любых качественных товаров, кроме обеспечивающих базовое биологическое существование (то есть хлеба, соли и спичек), был вызван искусственно. Государству было выгодно производить ограниченное количество алкоголя, брюк или холодильников, чтобы создавать искуственный дефицит, при котором потребитель был готов платить производителю-монополисту завышенную цену за товар. Таким образом сокращались расходы на производство и «изымались излишки средств населения». А потребитель вместо того, чтобы дешево купить себе новые брюки или ботинки, носил и ремонтировал старые, откладывая деньги и изыскивая возможности, чтобы дорого купить новые (любого качества и любого фасона)^[729].

Первый зампред Госплана, затем председатель Совета министров СССР Николай Рыжков упоминает в интервью, что себестоимость цветных телевизоров была 250–300 рублей, а продавались они населению в среднем за 800 (впрочем, когда они появились в продаже в конце 1960-х, то стоили 1000 рублей)^[730]. Начальник отдела Госплана Владимир Коссов упоминает колготки как пример товарного ширпотреба, который компенсировал потери н субсидирование «фундаментальных» товаров^[731]. А в целом министр легкой промышленности СССР Николай Тарасов утверждал, что на подобных товарах его отрасль давала бюджету 20 % доходов^[732].

Третья диспропорция, потребительская, возникала из идеи, что цены на потребительские товары должны определяться не по реальным затратам на их производство. Они устанавливались из экстраполяции установленной цены на хлеб (для продовольственных товаров) и на метр ситца (для непродовольственных) на всю линейку соответствующих групп товаров.

Павлов пишет, что

опытные ценовики со времен царской России прекрасно владели так называемыми ценовыми соотношениями, позволяющими им от исходной хлебной цены (и ситцевой) вывести все остальные цены. Неправду пишут иные журналисты, будто в СССР цены назначались произвольно, без учета потребительских свойств. Нет. Были специальные экспертные комиссии, которые по сравнительным характеристикам устанавливали ценовые пропорции, отталкиваясь от стоимости хлеба^[733].

Сам Павлов защищает необходимость существования подобной системы определения цен и ее логичность с точки зрения плановой системы. Однако с точки зрения рыночной логики подобное ценообразование выглядит абсолютно нелепо. Есть множество факторов, влияющих на стоимость конкретной партии потребительских товаров. Самое главное, в предлагаемой Павловым системе отсутствовала связь между реальными затратами на производство и ценой предложения для потребителей.

Фрагмент из мемуаров Павлова передает, скажем мягко, сложную для понимания нашими современниками работу комиссий по ценообразованию:

Как установить нормальную с точки зрения здравого смысла цену на мясо? Очень просто: надо посчитать, сколько требуется зерна для выращивания скота. Поэтому, например, говядина и была самым дорогим мясным продуктом. А если уже известна цена на мясо, из нее вытекает цена на молоко^[734].

Однако в этой системе был и второй мощный негативный фактор. Цена на хлеб и ситец искусственно занижалась, чтобы получающие маленькую зарплату рабочие и крестьяне имели возможность их купить, то есть такая продукция субсидировалась государством. Если цены на прочие товары «отстраивались» от них, то получается, что вся линейка розничных цен оказывалась заниженной, то есть субсидировать приходилось и товары, которые зависели от цены на хлеб.

Вместе с тем даже в СССР реальная цена производства этих товаров варьировалась в зависимости от многих факторов, от сезона и расстояния до износа основных фондов и введения новых технологий. Поэтому очевидно, что некоторые товары субсидировать приходилось, а другие вполне себя окупали. Похоже, что наценка на товары, не входившие в минимальный набор, была такова, что они в любом случае давали огромную прибыль.

И, наконец, четвертая диспропорция — регионально-индивидуальная — состояла в неравномерности распределения средств, остающихся у конкретных регионов и предприятий после сбора налогов. Точнее, речь шла о нормативах отчисления прибыли в Москву. Во-первых, предприятия конечного цикла имели бóльшую прибыль, нежели предприятия, добывающие сырье и осуществлявшие его переработку. А значит, регионы, где таких предприятий было много (прежде всего в Европейской части СССР, особенно в Прибалтике и Белоруссии), получали бóльшие доходы. Во-вторых, нормативы отчисления прибыли для каждого конкретного предприятия устанавливались министерствами. И они зависели от разных факторов: сделанных в предприятие инвестиций, состояния его оборудования, необходимости поддержать тот или иной проект.

Самый простой и очевидный пример этого приводит Михаил Горбачев. В психологии руководства СССР существовал тезис о необходимости максимально возможного выращивания зерна, и прежде всего пшеницы, на любых пригодных для этого площадях.

Планы заготовок пшеницы доводились, к примеру, до хозяйств Ленинградской, Ярославской, Калининской и других областей Нечерноземья, где зерно этой культуры было такого низкого качества, что не всегда годилось даже на кормовые цели. Сдавая государству десятки тысяч тонн такого зерна, эти области получали от государства сотни тысяч тонн зернофуража для животноводства, не говоря уж о продовольственном зерне. При этом для стимулирования посевов зерновых здесь платили за тонну 24 рубля, а в Ставропольском и Краснодарском краях, где выращивалась высокосортная пшеница, за нее платили лишь 7–10 рублей^[735].

Всего, по записям Алексея Краснопивцева, зафиксировавшим его беседу в отделе сельского хозяйства Госплана СССР со специалистом по ценообразованию в сельском хозяйстве Раулем Гумеровым, на начало 1979 года по пшенице насчитывалось

199 зон с огромными колебаниями цен, по молоку 300 зон. <…> Молоко сдаем по трем категориям качества, а на молокозаводе сливаем все в одну цистерну^[736].

И он делал из этого вполне рациональный вывод:

Чрезмерная дифференция цен не стимулирует повышения эффективности… нередко получается выгоднее развивать производство там, где выше себестоимость^[737].

Согласно Павлову, для предприятий было важно оставить себе как можно большую долю прибыли — нужной хотя бы для финансирования того же соцкультбыта, не говоря уже о премировании сотрудников. Поэтому предприятия ежегодно отправляли в министерства лоббистов, возможно с разными подарками для чиновников, принимавших решения, что уже было прямой коррупцией.

Рауль Гумеров отметил и другой эффект от подобной политики — псевдорыночные инициативы, проведенные в рамках брежневского стимулирования сельского хозяйства, привели к результатам, противоположным ожидаемым:

Надбавки за сверхплановую (или сверх достигнутого уровня) продажу продукции сыграли положительную роль. Но они стимулировали занижение планов, вызвали резкие колебания выплат по годам, что порождало финансовую неустойчивость хозяйств^[738].

Подобная дифференциация вкупе с устаревшим, ненадежным, а то и заведомо коррупционным механизмом расчетов способствовала и масштабной коррупции, и незаконному предпринимательству. Подробнее мы поговорим об этом ниже, а здесь приведем только один пример.

В 1979 году МВД СССР вскрыло гигантскую по масштабам аферу в сфере закупки и переработки шерсти. Следователи сумели доказать, что на целом ряде комбинатов шерсть принималась от поставщиков и квалифицировалась по более высоким показателям, нежели была в действительности. За это комбинаты перечисляли поставщикам большие суммы. Те в свою очередь успешно их обналичивали. Это делалось через местные потребительские союзы, занимавшиеся закупками шерсти у населения, и через сельскохозяйственные предприятия. Выяснилось, что государство через потребительские союзы выделяло колоссальные суммы наличности — порядка 400 млн рублей в год — для покупки шерсти у населения. А лица, осуществлявшие это, то есть закупщики, вели крайне упрощенную документацию. Фактически эти деньги в значительной мере присваивались. Взамен комбинатам шла низкокачественная шерсть, которая путем различных манипуляций с отчетностью и с занижением реального качества становилась уже продукцией комбинатов. Естественно, все участники цепочки делили полученные в результате мошенничества наличные деньги. Конкретные изъятые (то есть не потраченные на другие цели) суммы были по советским меркам огромны — до 200 тыс. рублей и килограммов золота^[739].

Казалось бы, за подобную ценовую политику должно отвечать профильное министерство и другие государственные органы. Однако министр сельского хозяйства СССР (1976–1985) Валентин Месяц постфактум оправдывается:

Я, по сути, не влиял на ценовую политику, заработную плату, хозяйственный механизм, форму собственности и т. д. Все это находилось в исключительной компетенции высшего, а значит, партийного руководства. А здесь продолжал доминировать консерватизм. В результате при гигантских объемах производства качество продукции на прилавках магазинов часто оставалось низким, и ее не хватало. Видели ли я и мои коллеги причины такого положения дел? Безусловно, видели и понимали суть процессов, пожалуй, лучше многих. Писались записки, доклады, собирались совещания, конференции… Политические тиски были железными. Я повидал и пережил пятерых генеральных секретарей ЦК. Каждый из них, хотя и по-разному, пытался реформировать сельское хозяйство, но по рукам и ногам держала система, которой пришлось в конечном итоге трагически рухнуть^[740].

Известный аграрный публицист Александр Волков, заместитель заведующего сельскохозяйственным отделом «Правды» в 1960-е годы, иллюстрирует мнение Месяца. Он приводит в мемуарах изложение своего разговора с секретарем ЦК по сельскому хозяйству и членом Политбюро Федором Кулаковым. Тот изобрел термин «мясоединицы» в попытках рассчитать и сравнить производительность пашни, выращивающей разные сельскохозяйственные культуры. Он предлагал считать по тому, сколько они могут дать в отношении прироста мяса коровы, что является несомненной отсылкой к той логике, которой оперировал и Валентин Павлов в Госкомцен. Когда Волков сказал, что человечество для подобных сравнительных расчетов использует денежные единицы, Кулаков заявил, что это невозможно из-за ценовой политики, которая делает производство некоторых культур нерентабельным. На реплику Волкова, что тогда, может быть, стоит начать с исправления ценовой политики, Кулаков ответил, что журналист «далеко заходит…»^[741].

Магистральный план для преодоления всех этих диспропорций, согласно Павлову, был разработан еще в процессе подготовки косыгинской реформы. Его идеологами выступали зампреды Госплана СССР Александр Бачурин, Виктор Лебедев и Владимир Новиков^[742]. Он был прежде всего направлен на изменение системы цен и зарплат. Изначально предполагалось повысить цены на исходное сырье (то есть оптовые цены), чтобы заставить предприятия начать его экономить. Потом предполагалось одновременно вдвое повысить розничные цены и зарплаты, что было центральным элементом реформы. Повышенные розничные цены должны были окупать производство и давать прибыль производителям и государству.

Причем эффект от повышения цен должен был позитивно сказываться на протяжении долгого времени, компенсировав неизбежную инфляцию. А вот повышение зарплат вдвое должно было позитивно сказаться на рынке труда. Идея тут была следующая. Кто был бедным, просто получил бы вдвое больше средств на покрытие своих повседневных расходов на продукты питания. А те, кто ранее получал не самую маленькую зарплату, помимо компенсации расходов на еду получили бы возможность приобрести на увеличивающуюся часть зарплаты уже более дорогие и сложные потребительские товары. И только на третьем этапе должны были быть подняты цены на продукцию машиностроения. В итоге эта отрасль на первых двух этапах теряла бы сверхприбыли и получала принудительный толчок к развитию — сокращению издержек, технологическому перевооружению, а на третьем частично компенсировала свой ущерб^[743].

Однако предложенная схема сразу же наткнулась на препятствия со стороны политического руководства и коллективных лоббистов и потому реализовывалась, точнее пыталась воплотиться в жизнь, следующие 25 лет.

Сначала Косыгин резко отказался от идеи повышения розничных цен, эмоционально заявив предлагающему это министру финансов (1960–1985) Василию Гарбузову, что такое можно реализовать только «раз в жизни».

Павлов, пересказывая это со слов Гарбузова, делает вывод, что Косыгин помнил недавнее (в 1962 году) повышение розничных цен на мясо-молочную продукцию при Хрущеве, приведшее к протестам в Новочеркасске^[744]. Даже если это так, то большим допущением было бы считать, что воспоминания о трагедии в следующие два десятилетия были определяющими для советского премьера и тем более остальных высокопоставленных советских политиков. Например, в подробном рассказе первого заместителя министра финансов и главы Госбанка СССР Виктора Деменцева (начальника управления доходов Минфина РСФСР на 1962 год) об этой тяжелой для него реформе пример Новочеркасска не упоминается ни разу^[745].

Имеется свидетельство Михаила Соломенцева, что Брежнев активно интересовался ситуацией в Новочеркасске в 1964–1966 годах, когда мемуариста назначили в Ростовскую область первым секретарем обкома (видимо, как специалиста по преодолению последствий массовых беспорядков — ранее он занимался этим в Карагандинской области, где надо было загладить последствия протестов в Темиртау, расследовать которые во главе комиссии ЦК приезжал как раз Брежнев). Но нет никаких свидетельств, что генсек интересовался этой темой далее. Приехавший назначать Соломенцева в Ростов Суслов оставил рекомендацию привести в порядок обшарпанную столицу региона, однако мемуарист ничего не пишет о его интересе к Новочеркасску^[746].

Пока мы можем однозначно утверждать, что политика в отношении цен на коммунальные услуги и мясо после 1962 года основывалась на идее их неизменности. С точки зрения заместителя начальника сводного отдела (1966–1981), члена коллегии и начальника Главного вычислительного центра (1981–1984) Госплана СССР, начальника Главного управления информации при Совете министров СССР (1984–1991) Владимира Коссова, два этих приоритетных с точки зрения Госплана и Совмина направления были глубоко субсидируемы. Коммунальные услуги в 1960–1980-е годы оказывались по тарифам 1926 года и составляли примерно 10 % от средней зарплаты, в то время как в странах за пределами СССР стоимость была в два раза больше. Производство мяса, продававшегося в среднем по цене 2 рубля за килограмм, субсидировалось еще больше. Его себестоимость составляла пять рублей килограмм. И именно по этим ценам оно в среднем продавалось на «колхозных рынках»^[747].

Проблема была хорошо известна чиновникам. Первые известные нам предложения о повышении цен на мясо-молочную продукцию звучали на заседаниях Госплана как минимум в апреле 1973 года^[748].

Однако когда председатель Госплана Николай Байбаков по предложению Коссова вынес на заседание Совета министров СССР предложение повысить цены на мясо, а компенсацию поровну раздать населению для повышения его покупательной способности, его речь вызвала продолжительную паузу присутствующих. После чего Косыгин заявил, что такого вопроса в повестке не значилось, а значит, и его обсуждения не было^[749].

Так или иначе, в рамках реформ Косыгин пошел только на увеличение оптовых и закупочных цен. Что касается розничных цен, он позднее соглашался только на повышение цен на товары и услуги, потребляемые обеспеченными категориями советских граждан.

Павлов считает, что хрущевского повышения розничных цен в начале 1960-х и роста доходов бюджета от экспорта нефти и газа хватило для поддержания экономики на плаву до начала 1980-х годов. Только тогда вопрос цен превратился в «тромб» для экономического развития и окончательно его остановил. К тому моменту в руководстве экономических ведомств вопрос о ценах обсуждался уже очень активно. Однако мнения по нему разделились. Например, председатель Госкомцен (1975–1986) Николай Глушков был против повышения, его первый заместитель Анатолий Комин — за. Аналогично было в Госплане и Минфине^[750]. Слухи о планах повысить цены периодически распространялись в обществе, приводя к потребительской панике, вымывающей товары из магазинов^[751].

Сбережения граждан в то же время подтачивала инфляция. Как уже говорилось выше, в 1974 году перед намеченным повышением цен выяснилось, что по целому ряду групп товаров цены в СССР выросли за 1968–1973 годы на 10 % и более. Соответственно, один из помощников Брежнева в своей записке на его имя требовал не повышать, а понижать цены^[752].

Это было не удивительно, поскольку рост зарплат у рабочих и служащих составил за 1966–1971 годы 26 % (против планируемых 20 %), а у колхозников 42 % (вместо планируемых 35–40 %)^[753]. Однако дальнейший стремительный рост «реальных доходов» населения — в среднем на 5 % год, при падении темпов роста промышленного и сельскохозяйственного производства и колоссальных расходах на нерыночные отрасли (прежде всего оборонные), — приводил к необходимости регулярно повышать цены на целые группы «престижных» товаров и услуг и скрыто повышать их на товары массового спроса, что приводило к ухудшению их качества и сокращению их объема и веса. Деньги активно изымались у населения за счет продажи культурного продукта (кино, художественной литературы, общесоюзной прессы, грампластинок) с высокой наценкой^[754].

Вместе с тем по мере выпуска все большего количества сложных потребительских товаров (прежде всего предприятиями ВПК) и удовлетворения высокого спроса в первой половине 1970-х активно снижались цены на устаревшие модели электротоваров (телевизоры, радиоприемники, магнитофоны, холодильники), искусственные ткани, немодную обувь и одежду, индивидуальный колесный транспорт (велосипеды, мопеды, мотоциклы), часы, товары бытовой химии, игрушки и так далее. Подобные снижения цен в 1971–1986 годах проводились практически ежегодно (кроме 1976 и 1982 годов) и в этом отношении были настолько рутинным явлением, что современники о них не вспоминают. В том числе они сопровождали все повышения цен, о которых речь пойдет далее. Причина социального забвения этих снижений очевидна. Снижались цены на продукцию, не пользовавшуюся особым спросом, немодную, некачественную, устаревшую и продававшуюся по завышенным ценам. При этом цена на эти вещи снижалась не настолько сильно, чтобы серьезно порадовать потенциальных покупателей.

Хотя повышения цен в 1970-е в социальной памяти (если судить по публикациям в СМИ и блогах) принято отсчитывать от 1977 года, реально они начались с 1973 года. Именно тогда подорожали три вида товаров — рыба ценных пород, меха, крепкий алкоголь^[755]. Этот список дает возможность поговорить о трех основных причинах вообще повышать цены в 1970–1980-е годы на товары, себестоимость которых была заведомо, в несколько раз, выше цен, по которым они продавались в розницу.

Дорогая рыба и икра были символом роскошной жизни, торжества и находили себе применение прежде всего в ресторанах и дорогих буфетах (например, театральных). Сверхпотребление (по советским меркам) начинало беспокоить власть, которая видела появление нового слоя богатых людей в стране и исчезновение из открытой продажи символов роскошной жизни — от ценных ювелирных изделий до дорогих продуктов и коньяков. Повышение государственной цены не только было способом вернуть их на прилавки, но и позволяло получить в бюджет ту прибыль, которую зарабатывали деятели советской торговли на их незаконной перепродаже.

Меха помимо престижного потребления имели инвестиционное значение — как на внутреннем, так и на внешнем рынке. Внутри их скупали нувориши, поскольку меха несложно было впоследствии перепродать или дать в качестве платы за услугу (в том числе и в качестве взятки). Однако с увеличением международных контактов СССР, появлением десятков тысяч советских граждан, ежегодно выезжающих за границу (моряков, строителей, технических экспертов, военных, дипломатов, торговых работников, туристов, водителей грузовиков «Совтрансавто», журналистов), и тысяч иностранцев, живущих в СССР, но регулярно выезжающих к себе на родину (дипломатов, представителей западных компаний, студентов, специалистов по наладке оборудования, журналистов), ликвидные для продажи на Западе и Востоке товары (а русские меха к ним относились в первую очередь) начинали все чаще покидать страну помимо государственной монополии, целью которой была продажа товара по наиболее высокой цене в свободно конвертируемой валюте. Те же меха союзное правительство если и разрешало продавать на внутреннем рынке, то только избранным категориям граждан, так что российскому Совмину в конце 1970-х пришлось побороться за то, чтобы меха вообще появились в открытой продаже^[756].

И, наконец, крепкий алкоголь имел значение универсального подакцизного товара — законной формы дополнительного налогообложения граждан во всем мире.

Но мер 1973 года и последующего подорожания женской одежды (1974), серебра и мельхиора (1976) было явно недостаточно^[757]. Ко второй половине 1970-х в руководстве страны сложился консенсунс, что повышение розничных цен на более широкий круг товаров неизбежно.

Однако предложения Госплана в 1977 году заморозить рост зарплат, ликвидировать премии и повысить цены на алкоголь были отвергнуты. Взамен Политбюро предложило увеличить производство дорогостоящих потребительских товаров (бытовой техники), о чем было проще заявить, чем добиться; и увеличить закупки импортных товаров^[758].

Другие предложения Госплана прошли. 1 апреля 1977 года были повышены цены на ковры, хрусталь, шелк, книги, авиабилеты и проезд в такси. Спокойное отношение населения к повышению цен придало Совмину уверенности. Новый этап повышения не заставил себя долго ждать. С 1 марта 1978 года решено было поднять цены на ювелирную продукцию и прежде всего на золотые и платиновые изделия, а также на куда более популярную группу товаров, потребляемую советским средним классом, — бензин, шоколад, кофе и услуги по ремонту автомобилей^[759].

Референт Управления делами Совмина СССР по вопросам планирования Наркис Разумов оставил красочное описание процесса принятия этого решения на уровне Совмина. Управляющий делами Совмина Михаил Смиртюков вызвал его 13 сентября 1977 года с заданием объехать с «сов. секретной запиской» о повышении цен на золото, серебро и бриллианты всех заместителей председателя Совмина СССР:

На ней рукой Косыгина А. Н. написано «Ознакомить заместителей Председателя вкруговую». Требовалось документ никому не показывать, не передавать, копий не снимать и ни с кем не обсуждать, а аргументы повышения цен — в тексте записки^[760].

Содержания записки мы не знаем, но не исключено, что одним из очевидных аргументов в пользу этого решения была скупка драгоценностей людьми, уезжающими из СССР за границу в рамках растущей на глазах «еврейской эмиграции». Хотя на вывоз всего ценного из страны налагались многочисленные и весьма строгие ограничения и людей буквально «трясли» на таможне, имеющиеся у состоятельных евреев капиталы требовали вывода, и по популярной поговорке «вода» находила свою «дырочку» в системе. Кроме того, в «золото» и другие ценности инвестировали те состоятельные люди, кто из СССР выезжать не мог или не хотел. Далее мы поговорим об этом подробнее, но пока приведем один яркий пример.

Председатель Совета министров РСФСР Михаил Соломенцев вспоминал, что примерно в это время (1978–1980) пришел с целью проверки в один из новых московских универмагов, где обнаружил в продаже пальто из каракуля по безумной по советским меркам цене — 25 тыс. рублей (оно стоило как четыре легковых автомобиля по государственным расценкам — 200 средних зарплат или 5 тыс. долларов по реальному (неофициальному) курсу). Однако продавцы сказали ему, что подобный товар у них раскупается быстро^[761].

Но и это подорожание 1978 года имело весьма ограниченный эффект. На декабрь 1978 года «товаров не хватало», по данным Николая Байбакова, на 29 млрд рублей^[762]. Очевидно, что денежный навес над экономикой был поистине гигантский.

1 апреля 1985 года в Москве был арестован директор Сокольнического универмага Владимир Кантор, осужденный в 1989 году на 8 лет лишения свободы. Его основная вина состояла в том, что он в 1978–1981 годах скупал в своем же собственном универмаге до 70 % проходивших через него ювелирных изделий из золота и драгоценных камней. Вложил в это 322 тыс. рублей. После очередного повышения государством цены на них он их перепродавал, на чем, по мнению обвинения, заработал не менее 70 тыс. рублей. При аресте у него (и его ближайших родственников) изъяли драгоценностей и различных видов сбережений более чем на 600 тыс. рублей (и это, возможно, была не вся сумма, которой он оперировал), в том числе 10 кг золотых изделий — все с бирками универмага, позволяющими продать их снова. Все это говорит о том, что инфляция и меры по ее преодолению в СССР стали настолько стабильным явлением, что появились крупные инвесторы, готовые к игре на курсе советского рубля^[763].

1 июля 1979 года Секретариат ЦК КПСС принял еще одно решение о повышении розничных цен на изделия из золота, натуральные меха, ковры на 50 %, серебра на 95 %, импортную мебель на 30 %, автомобили на 18 %. Расценки в кафе и ресторанах в вечернее время были увеличены на 100 %^[764].

Это решение также было направлено на исправление дисбаланса в ценах между внешним и внутренним рынками. Однако подорожали и отечественная мебель (на 10 %), и советское пиво в советских кафе (повышение на 45 %), которые совершенно не имели шансов быть перепроданными на Запад за валюту. Это было еще одно отражение реального уровня инфляции.

Однако логика государства в повышении цен только на престижные предметы потребления и изъятие накоплений у среднего класса (который обзавелся личными автомобилями, а потому стал массовым покупателем бензина, привыкал к кофе и коньяку, обзаводился приличной импортной (из стран СЭВ) мебелью) не работали в должной мере, поскольку не могли ликвидировать разрыв между растущими общими потребностями среднего гражданина и способностью советской экономики их удовлетворять.

Юлиан Семенов в «Противостоянии» (1979, повесть, о которой мы подробнее поговорим ниже) кратко, но ярко пишет о том же в контексте полупридуманной-полуоснованной на реальных событиях истории, в которой фигурирует коллектив смоленского ювелирного магазина. Директор магазина припрятала у себя в кабинете продукции — колец с бриллиантами — на 27 тыс. рублей, чтобы продавать нужным людям. Ее одинокая заместительница жила в квартире, обстановку которой молодой московский сыщик воспринял крайне неодобрительно. Но она в то же время весьма показательна для отображения жизненных стандартов сформировавшегося в СССР «среднего класса» и его инвестиций.

В комнате у Евсеевой было все ясно: ее сущность вывалилась наружу — и финская стенка, и кресла из югославского гарнитура, и арабский стол с тяжелыми стульями, и репродукции из «Работницы» в аккуратных позолоченных рамочках, и хрусталь в горке красного дерева — все было здесь показным, не для себя, не для удобства. Сплошная инвестиция. И в книжном шкафу тоже инвестиции, а не книги: Конан Дойль рядом с Булгаковым, Мандельштам вместе с Майн Ридом, «Вкусная и здоровая пища» была втиснута между альбомами импрессионистов и Третьяковской галереи — размер почти одинаков. Тадава снова погасил в себе острое чувство неприязни к женщине^[765].

Именно на дополнительное налогообложение этих инвестиций и были направлены повышения цен 1977–1979 годов. Однако раскручивающаяся спираль бюджетного дефицита и инфляции заставляла руководство страны пойти на все более непопулярные меры, затрагивающие интересы уже всех граждан страны, а не только тех, кто принадлежал к сравнительно обеспеченному слою общества.

Поэтому 15 сентября 1981 года снова подорожала действительно массовая продукция повседневного спроса — алкогольная и табачная. Кроме того, были вновь повышены на 25–30 % розничные цены на ювелирные изделия, хрусталь, ковры, меха и меховые изделия, швейные и галантерейные товары из натуральной кожи, высококачественные шерстяные и пуховые платки, «отдельные гарнитуры мебели и фарфоровые сервизы высшей категории качества». В 1982 году подорожали книги и журналы, в 1983-м — электроинструмент, строительные материалы, соки, телятина, грампластинки, музыкальные инструменты, нитки. Правда, одновременно были снижены цены на ряд вышедших из моды меховых изделий, ковров, телевизоров.

О чем свидетельствуют эти регулярные, фактически ежегодные повышения и понижения цен?

Во-первых, что бы нам ни говорила «социальная память» и мемуаристы, розничные цены в государственной торговле в СССР 1970-х — первой половины 1980-х годов не были столь уж стабильны, как кажется постфактум. Государство регулировало часть цен, следуя за спросом на товар, инфляцией, конъюнктурой на мировых рынках, и достигало фискальных целей, пополняя бюджет фактически за счет неофициальных налогов на сверхпотребление и потребление вредных для здоровья веществ.

Во-вторых, население в целом привыкло к таким частым, резким (30–50 %) и не особо мотивированным подорожаниям даже повседневных товаров. Они не вызывали никаких активных и тем более консолидированных протестов, даже в эпистолярной форме^[766]. (О протестах по социально-экономическим мотивам мы подробнее поговорим ниже.) Разумеется, эти повышения не прибавляли симпатий к правящему режиму, но и без них отчуждение населения от власти быстро росло за счет множества факторов, среди которых одним из важнейших был повсеместный дефицит, то есть невозможность купить на прилавке нужные товары за назначенную государством цену.

В этой связи возникает третий вывод. Такие серьезные подорожания, которые имели место в 1970–1980-е годы, могли бы привести к появлению в свободной продаже ранее дефицитных товаров. Однако по многим группам товаров — от автомобилей до икры — этого не произошло. Можно предположить, что подобная ситуация возникла не случайно, а стала следствием иерархии потребления в СССР (о которой подробнее речь пойдет в следующем разделе), желания поддержать те элитарные группы в аппарате власти и близких к нему кругах, которые привыкли регулярно покупать баночку икры или запчасти для своего «Жигуля» по доступным, государственным расценкам, сбалансированным с их не столь уж большими и некоррупционными зарплатами. Однако нежелание власти лишать ответственных сотрудников центральных ведомств, академиков, народных артистов, директоров заводов, полковников КГБ, внешторговцев и заведующих кафедрами московских военных вузов их дешевых и обильных продуктовых заказов, а также недорогих головных уборов из каракуля приводило к тому, что на всей остальной территории СССР работники торговли и снабжения переправляли подорожавший, но по-прежнему дефицитный товар «под прилавок», не забывая снять с него свою маржу при перепродаже, или отдавали его «нужному человечку» за государственную цену в обмен на услуги и покровительство. Подробнее об этом мы поговорим в четвертой части книги.

И, наконец, в-четвертых, объявленное повышение цен на определенные группы товаров не означало, что остальные цены будут оставаться стабильными. Они тоже продолжали расти, следуя за инфляцией^[767]. Согласно Егору Гайдару, за 1981–1985 годы средние розничные цены на хлеб выросли на 6,6 %, картофель — на 7,9 %, овощи — на 4,4 %, кондитерские изделия — на 11,6 %, хлопчатобумажные изделия — на 17,9 %, телевизоры — на 10 %^[768].

Зарплаты и иерархия потребления

Серьезные проблемы в ценовой политике руководители экономики страны пытались исправить хаотичными компенсациями тем группам, которые, по их мнению, страдали от этого^[769].

Причиной этого, по словам Валентина Павлова, было полное отсутствие интереса у представителей ЦК КПСС к составляемым его отделом Госплана стоимостным балансам, которые

отражают потребности населения и способы их удовлетворения, учитывают интересы различных социальных групп и стимулы к труду во всей полноте их взаимосвязей^[770].

Сейчас сложно проверить слова Павлова об отсутствии интереса у работников аппарата ЦК КПСС к этим документам. Однако несомненно, что в аппарате ЦК КПСС в целом была весьма слабо поставлена работа с конкретными социальными проблемами населения. Фактически за всю эту тематику отвечали два небольших сектора — здравоохранения и социального обеспечения в Отделе науки и учебных заведений (в каждом работало по четыре человека) и сектор труда и заработной платы в Отделе плановых и финансовых органов, в котором работало всего трое. Для сравнения только в одном секторе торговли и общественного питания Отдела торговли или секторе общего машиностроения Отдела машиностроения работало по восемь человек, а в секторе механизации и электрофикации сельского хозяйства Сельскохозяйственного отдела и секторе строительства тяжелой индустрии и монтажных работ Отдела строительства — по шесть^[771]. Сектор труда и заработной платы в Отделе плановых и финансовых органов главным образом отвечал за кадры и вопросы функционирования экономических ведомств, контролировал составление ими важнейших экономических документов, а сами по себе социальные проблемы в советском социальном государстве фактически были для него третьестепенной задачей, которыми должны были заниматься сектора в Отделе науки. Хотя сектор (и отдел в целом) и готовили эпизодически обзорные документы по этим проблемам (как будет показано ниже), направляли комиссии или визировали документы ведомств, фактически социальные проблемы были «спихнуты» ЦК КПСС на слабые социальные министерства (которые курировали сектора в Отделе науки) и не слишком влиятельные советские профсоюзы — ВЦСПС.

Показательно, что до перестройки даже не существовало должности секретаря ЦК КПСС по социальным вопросам, хотя были отдельные секретари по оборонной и тяжелой промышленности, машиностроению. Не было и системы функциональных отделов на уровне региональных комитетов партии. На уровне Политбюро этот круг проблем должен был представлять глава ВЦСПС (постоянный член Политбюро). На региональном уровне — секретарь областного подразделения ВЦСПС, входивший в бюро обкома, и первый секретарь обкома ВЛКСМ, поскольку для рабочей и студенческой молодежи комсомол фактически играл и роль профсоюза^[772]. Многочисленные социальные группы с большим количеством проблем — малообеспеченные, пенсионеры, ветераны, инвалиды, неработающие матери, многодетные семьи, этнические меньшинства — не были институционально представлены в системе власти, а в лучшем случае служили объектом заботы со стороны наименее влиятельного блока министерств или псевдообщественных организаций.

Таким образом, социальные вопросы для партийного аппарата становились не то чтобы «невидимыми», но третьестепенными по степени важности. То есть в системе власти эти функции были и отчасти выполнялись, однако не были приоритетными, следовательно, они не могли рассчитывать на адекватное рассмотрение и финансирование. Тем не менее тренд был очевиден — Политбюро и Совмин во второй половине 1960-х изыскивали средства для повышения всех видов финансовых выплат населению (от зарплат до пенсий и пособий), а когда в результате хозяйственной реформы инфляция и фонды зарплат вырвались из-под контроля, не стали возвращать повысившиеся зарплаты обратно и допустили постепенный рост зарплаты в последующие полтора десятилетия. Лучше всего это демонстрирует рост минимальной оплаты труда — 60 рублей в 1968-м, 70 — в 1975-м, 80 — в начале 1980-х^[773].

Наряду с возможностью обогащения для одних, высокими легальными зарплатами для некоторых категорий граждан (квалифицированные рабочие на тяжелых и технологически сложных производствах и в ресурсодобывающих отраслях, жители регионов Сибири и Крайнего Севера, транспортники, руководство предприятий, офицеры КГБ и некоторых родов войск, высшее чиновничество, культурная элита) и заметной инфляцией для всех, политика, проводимая в области цен и зарплат, вела к ряду глубоких проблем в социальной сфере.

Среди них были, в частности, проблемы низких заработков у массовых категорий работников. Например, библиотекари и уборщицы в библиотеках получали одну и ту же очень низкую зарплату. Такие же низкие зарплаты (менее 100 рублей в месяц) были распространены в сферах социальных услуг, требовавших сочетания тяжелой физической работы и эмоциональной отдачи (санитарки, медсестры, нянечки и воспитатели детсадов, почтальоны, секретари, мелкие чиновники, рядовые милиционеры). Аналогичными проблемами были нищенские пенсии для широких слоев населения (особенно крестьян), мизерные компенсации (например, семьям погибших в годы ВОВ, при отсутствии их для семей, где были «пропавшие без вести») и пособия и т. п.

Социолог Борис Грушин на основе проводимого им в 1971 году опроса рисует удручающую картину тотальной бедности и примитивных (по сравнению с развитыми странами Европы) условий существования советских людей в этот период.

В своем обследовании (2000 человек) он использовал данные в основном по более обеспеченным слоям населения. Колхозники составляли у него только 16,4 %, при практически равных долях сельского и городского населения^[774]. После опроса населения о наличии «предметов длительного пользования» (ПДП) и о планах респондентов совершить крупные покупки он констатирует:

1) Совершенно архаические, не совместимые с современной цивилизацией жилищные условия, начиная с чрезвычайной тесноты, острой нехватки жилой площади, особенно в городах (…свыше 64 % опрошенных показали, что в их семьях приходится менее 10 кв. м на человека), и кончая отсутствием важнейших бытовых удобств, часть которых, заметим, существовала уже в средневековой Европе (о жизни без газа сообщили 62,3 % опрошенных, без водопровода — 67,4 %, без канализации — 73,8 %, без центрального отопления — 75,0 % и без душа/ванной — 77,6 %).

2) Слабое развитие технических и электронных средств связи, обеспечивающих прием и передачу информации в домашних условиях, особенно двустороннюю коммуникацию с внешним миром (телевизоров не было у 40 % опрошенных, магнитофонов — более чем у 90 %, а домашних телефонов — без малого у 90 %).

3) В целом довольно скромная, но сносная экипировка жилья хозяйственно-бытовым оборудованием и меньшая — мебелью^[775], с удручающе низким уровнем обеспеченности транспортными средствами (менее 11 % имевших мотоциклы и всего 2,3 % — автомобили) и почти полным отсутствием всех видов недвижимости (примерно по 1 % живших в кооперативных квартирах и имевших дачи и 3,5 % — садово-огородные участки), за исключением отдельных домов, принадлежавших главным образом сельским жителям. …С одной стороны, 14 % (каждый седьмой!) опрошенных, имевших всего один-два, а то и ни одного предмета длительного пользования и недвижимости (из 18 изучавшихся), и лишь 2 % имевших 12 предметов и более, а с другой — как правило, мизерные количества тех, кто приобрел различные виды ПДП и недвижимости за последние пять лет (1966–1970). <…> Полученная общая картина в разных социально-демографических группах по многим пунктам выглядела по-разному. Например, по такому показателю, как совокупная обеспеченность людей всеми изучавшимися видами ПДП и недвижимости, список наиболее благополучных (имевших девять предметов и более) при среднем значении, равном 15 %, открывался людьми с высшим образованием (60 % от их состава), относящимся к интеллигенции (44 %) и к группе с наивысшими доходами (41 %), а замыкался, что естественно, людьми, не имеющими собственного жилья (0 % живущих в общежитии и 4 % снимающих «углы»), с низшим образованием (5 %), а также колхозниками и вообще жителями села (4 %)^[776].

В 1977 году журнал «Юность» после сражения с цензурой с трудом опубликовал поэму Евгения Евтушенко «Северная надбавка»^[777]. В ней описывался характерный дисбаланс между тяжелыми, но устойчивыми и высокими заработками на северо-востоке страны в зоне добычи природных ископаемых, плохим снабжением людей в этом регионе, которые годами не видели пива и многих других привычных вещей, и крайне низкими зарплатами и скудными жилищными условиями обычных людей в ближнем Подмосковье. Семья сестры главного героя в составе четырех человек жила на одну зарплату медсестры, в бараке. Они могли бы переехать в квартиру в кооперативном доме, однако для этого необходимы 10 тыс. рублей, которые им никогда не скопить с подобной зарплатой. Даже когда муж закончит учиться на инженера, у них немного шансов накопить такую сумму. Герой, намеревавшийся хорошо «погулять» в ходе своего первого за пять лет отпуска в Европейской части СССР, устыдился своих намерений. В итоге он потратил все деньги на жилье родственникам^[778].

Эта поэма отражала странную ситуацию, которая возникла в советской промышленности и, шире, в обществе в 1950-е годы. Тогда квалифицированные рабочие на производстве (даже неопасном или в экстремальных условиях) стали получать в среднем больше, чем инженеры, и гораздо больше, чем люди с высшим образованием, занятые в остальных отраслях экономики и общественной деятельности.

Валерий Пименов, как выходец из инженерной среды, долго работавший в партийных органах Ленинграда, а потом ЦК КПСС, формулирует это так:

Если рабочий у тебя [до реформы 1961 года] получал 1600–1800, в среднем пятый разряд выгонял вот такие заработки, а инженер-конструктор 1200–1300, это уже на 30 % меньше. Поэтому было очень трудно всегда рабочих выдвигать куда-то — сразу: а зарплата? А зарплата меньше. Потом, когда косыгинские реформы пришли, когда стали премии, фонды получать, здесь высшая элита стала получать, более-менее себе зарплату с добавками сделали. А среднее звено все равно мало получало. Поэтому я считаю, что это одна из причин, что, когда стал вопрос подниматься о материальном благосостоянии, вся интеллигенция, инженеры — это была одна из движущих сил, которая пошла против существующей системы оплаты. Они получали мало^[779].

Ленинградский рок-поэт Борис Гребенщиков, написавший хит «Я инженер на сотню рублей» («Я инженер на сотню рублей/ и больше я не получу»), в кинофильме «Иванов» (1981) общается с моряком с сейнера, получающим в путину «по три куска на брата» (то есть примерно 3 тыс. рублей за два месяца) — моряка удивляет нищета музыканта и инженера. Затем в фильме появляется бывший однокурсник инженера — лейтенант, который должен занять снимаемую тем квартиру, поскольку инженер нерегулярно платит, а военный надежен^[780].

Министр финансов СССР Василий Гарбузов жаловался своим ближайшим сотрудникам, что его министерской зарплаты в 800 рублей плюс 100 рублей, полагавшихся ему за выполнение депутатских обязанностей, хватает только на прокорм семьи, в которой две взрослые дочери с мужьями и детьми ждали от него продовольствия на весь клан. Он с тоской вспоминал сталинские времена, где к его зарплате прилагалось еще два «пакета» (то есть две неофициальные зарплаты)^[781]. В то же время его министерство было ответственно за ту экономику, при которой масса советских граждан жила на зарплаты и социальные выплаты, не превышавшие 100 рублей, и покупала продукты не в спецраспределителе (с 50 %-ной скидкой) и министерском спецбуфете (по низкой «государственной» цене), как Гарбузов, а по полной рыночной стоимости.

По данным американской исследовательницы Кейт Буш, которая в 1979 году сравнила цены на основные потребительские товары в четырех крупных западных городах (Вашингтоне, Лондоне, Париже и Мюнхене) с московскими — вопреки распространенной в СССР мифологии о том, что «у нас» дороже промышленные товары, но зато дешевле продукты, — недельная корзина сопоставимых потребительских пищевых продуктов в СССР, купленных в государственной торговле, в соотношении с затратами времени на труд стоила в два (Париж, Лондон) и три с половиной (Вашингтон, Мюнхен) раза дороже. Что до такого дорогого промышленного товара, как цветной телевизор, то, чтобы на него заработать, в Москве действительно надо было потратить еще больше (от 3,3 до 9 раз) времени по сравнению с западными городами^[782].

Егор Гайдар обращает внимание и на другой важный фактор социального расслоения в СССР, а именно на доступность товаров в государственной торговле (то есть по государственным низким ценам) в зависимости от места жительства советских граждан. Согласно приводимым им результатам обследования, опубликованным в 1988 году,

В это время в Москве и Ленинграде государственной торговлей, где цены были наиболее низкими, пользовались 97 % покупателей, в столицах союзных республик — 79 %. Здесь 17 % покупателей пользовались услугами потребкооперации, 10 % населения покупало продукцию на колхозных рынках (сумма не обязательно равна 100 %, поскольку некоторые из опрошенных пользовались разными источниками снабжения). В областных центрах всего 36 % опрошенных имели возможность купить мясо, колбасу в государственных магазинах, 37 % пользовались потребкооперацией, 35 % покупали на рынках. Чем выше был уровень среднедушевого совокупного дохода семьи, тем больше мясных продуктов она покупала в государственных магазинах (чаще всего — в закрытых, при учреждениях, предприятиях ВПК и т. п.) по субсидированным ценам. Система снабжения была вызывающе несправедлива^[783].

Краснопивцев приводит цифры, насколько к 1986 году, по данным Госкомцен СССР, цены колхозных рынков отличались от государственных. В среднем они были выше в 2,6 раза, по мясу и овощам — в 2,7, по картофелю — в 3,6, а по молочным продуктам — в 4 раза^[784]. Цены кооперативной торговли были на 70 % выше государственных^[785].

То есть пирамида цен обеспечивала прежде всего лояльность населения столиц, региональных элит и других привилегированных групп (включая работников критически важных объектов инфраструктуры и производств), которые составляли относительно небольшую часть населения и покупали основные продукты питания вдвое ниже себестоимости. Остальным приходилось платить в диапазоне от двух третей стоимости (для кооперативной торговли) до полной рыночной цены или выращивать продовольствие для себя самостоятельно.

Тарифы и забастовки

Советская бедность, равно как и попытки ее преодоления, в том числе за счет забастовок, были прямым продолжением советской ценовой и тарифной политики. Постоянный рост цен, тяжелые условия труда во многих отраслях и на предприятиях сопровождались постоянными попытками их руководства определить рациональные нормы выработки каждого типа сотрудников в условиях смены оборудования и продукции. Исходя из этого, они стремились по-новому рассчитать себестоимость продукции и прибыль.

В условиях «хозрасчета», вводимого на отдельных предприятиях, это было еще и вопросом экономии средств, точнее сказать, концентрации финансовых ресурсов в руках директоров. Расчетами норм труда занимались специальные профессионалы — нормировщики, которые формировали тарифы норм выработки и оплаты. Однако они совершали расчеты так, как прикажет директор. Забастовка обычно начиналась не только тогда, когда не так, как это было необходимо низовым работникам, пересматривались тарифы, менялись условия труда или вопросы снабжения, но и когда у работников отсутствовало доверие к руководству завода и нормировщикам.

Бывший второй секретарь Московского обкома КПСС по промышленности и замзав Отделом машиностроения Александр Русанов в интервью подтвердил, что знает об определенном числе забастовок. По его словам, они в основном вызывались сокращением тарифов после того, как экспериментальные модели или операции осваивались и руководство завода считало, что рабочие за ту же единицу времени могут производить на 20 % продукции больше. Обычно, если дело доходило до забастовки даже нескольких человек и это становилось известным партийному руководству, непосредственные руководители забастовавших работников (мастер и начальник цеха) теряли свою работу^[786].

Самым известным событием такого рода были массовые протесты в Новочеркасске (1962), но и потом только на индустриальных предприятиях ежегодно проводилось как минимум несколько десятков «групповых остановок работы» (так забастовки именовались на уровне официальных документов) или «волынок», как иногда говорилось в кругу руководства. Так, например, в 1969 году записка ЦК КПСС (за подписью замзавов Орготделом и Отделом тяжелой промышленности) констатировала, что за год бастовало 20 предприятий (из них 4 в Белоруссии и 11 на Украине)^[787].

Однако в этих забастовках, как правило, принимали участие десятки, максимум несколько сотен работающих. Они охватывали только отдельные цеха или скорее отдельные смены в цехах. Их продолжительность редко превышала несколько часов рабочего времени, то есть срок, достаточный для приезда представителей вышестоящего руководства, региональных партийных органов и последующей передачи им бастующими своих требований.

Виталий Воротников в мемуарах вспоминает о случае «волынки» на шинном заводе в Воронеже в марте 1974 года, вызванной несоблюдением условий труда. Рабочие работали в старом цеху в облаке сажи. Предприятие в этом отношении было отсталым и испытывало очень много проблем^[788]. Требованиями рабочих заинтересовался Косыгин, специально позвонивший Воротникову (тот его заверил, что «волынки» нет и работа продолжается) и немедленно приславший министра нефтехимической промышленности Виктора Федорова. Тот приехал через сутки и договорился с Воротниковым, что на предприятии будет построен новый цех взамен устаревшего^[789].

В целом забастовки такого масштаба не представляли никаких серьезных проблем ни для экономической, ни для политической системы^[790]. Они не были предметом серьезных обсуждений на уровне руководства страны. Как правило, информация о них не попадала даже в оппозиционную, диссидентскую среду и самиздат^[791], однако они несли послание о возможности их превращения во что-то большее.

Успехи польской «Солидарности» в 1978–1980 годах показали советским рабочим не только предмет для подражания (число забастовок резко выросло, до нескольких сот в год). Они дали надежды (ложные) части оппозиции на возможность смычки с рабочими массами. В 1979 году был основан профсоюз СМОТ, который, впрочем, реальным профсоюзом так и не стал, оставшись группой диссидентов. Действия «Солидарности» вызвали достаточно серьезную обеспокоенность в верхнем эшелоне власти. Настолько серьезную, что, например, группа корабелов из Ленинграда специально ездила в Гданьск на переговоры с рабочими. Затем в Варшаву ездила для «понимания обстановки» группа партийных чиновников среднего уровня^[792].

Впрочем, важнее было то, что в 1980–1981 годах Секретариат ЦК КПСС вынужден был рассматривать вопросы резко усилившейся волны забастовочной активности. В 1979 году аппаратом ЦК КПСС было зафиксировано 300 «отказов от работы», в которых приняли участие более 9 тысяч человек^[793]. В 1980 году — 64 отказа (3700 человек), в первой половине 1981 года — 55 «конфликтных ситуаций», в том числе 35 отказов от работы (1125 человек)^[794].

Основной причиной забастовок в этот период назывались коллективные договоры. Предприятие (при молчании профсоюзов) навязывало рабочим договор, согласно которому рабочие крупных подразделений лишались премий в случае, если часть работников не выполнит план или проявит себя негативно в общественно-политической и правоохранительной сфере. Как можно понять из документа, подобные требования начали вводиться в 1978 году и носили достаточно стихийный (со стороны предприятий) характер. Не встретили они первоначально отпора и со стороны рабочих, которые, по всей видимости, привычно проигнорировали очередные «обязательства», заключенные от их имени^[795]. Однако по мере того, как эти «обязательства» стали применяться, лишая рабочих привычных премий и даже сокращая зарплату, поднялась волна забастовок, затронувшая в 1979 году производства от Норильска и до Западной Украины^[796]. В 1980–1981 годах бастовали на предприятиях Урала, Поволжья, Сибири, Украины, Литвы, Северного и Южного Кавказа^[797]. При этом обязательства по улучшению условий труда, данные предприятиями по «коллективным договорам», по данным аппарата ЦК КПСС не выполнялись в 5 % случаев, что в масштабах советской экономики давало 490 тыс. потенциально взрывоопасных мест^[798]. Прежде всего забастовки охватили машиностроительные и металлургические предприятия базовых отраслей промышленности, где относительно невысокие зарплаты сочетались с тяжелыми условиями труда. Другими причинами забастовок стали пересмотры нормативов, постоянная сверхурочная работа, плохие условия труда, плохое снабжение, отказы в льготной пенсии для работников вредных производств. Вылезали и другие неожиданные проблемы, например трехмесячная задержка зарплаты работникам свинцовых рудников в Южной Осетии^[799].

В этой связи в 1980 году секретари ЦК КПСС Иван Капитонов (отвечавший как руководитель Орготдела в том числе и за урегулирование забастовок и прочих конфликтов с населением) и Владимир Долгих (курировавший тяжелую промышленность) через постановление Секретариата ЦК КПСС рекомендовали министерствам немедленно прекратить практику коллективной ответственности трудящихся, а профсоюзам — вспомнить о своих правах и обязанностях по урегулированию трудовых конфликтов^[800]. Однако и год спустя эти призывы не были услышаны и являлись, по словам составителей записки в ЦК, причиной забастовок «во многих случаях»^[801].

Хотя, как мы видим по статистике аппарата ЦК КПСС, число забастовок за 1980–1981 годы значительно, в восемь раз, сократилось относительно 1979 года, полностью искоренить это явление не удалось вплоть до перестройки. Самая продолжительная и брутальная забастовка 1970–1980-х, зафиксированная мемуаристами, продолжалась три дня в начале июля 1981 года на участке № 11 шахты им. Ворошилова производственного объединения «Прокопьевскуголь» в Кемеровской области. Ее причиной стало увольнение начальника участка, пользовавшегося уважением у рабочих. Она разбиралась с участием инструктора (1972–1982) Орготдела ЦК КПСС Степана Карнаухова, который вылетел на место и полез в шахту к бастующим, благо до партийных органов он прошел путь от наладчика оборудования до директора шахты. Результаты его поездки разбирались на собрании сотрудников отдела с участием главы — Ивана Капитонова^[802].

Крупные протесты рабочих по социальным мотивам случались и в последующие годы. В 1984 году 300 строителей Саяно-Шушенской ГЭС подписали коллективное письмо с протестом против резко ухудшившегося после смены директора снабжения и плохого медицинского обслуживания. Печальное состояние дел на этой стройке, когда работники буквально голодали и жили за счет посылок родственников из крупных городов, зафиксировал в своем дневнике за 1982 год и Анатолий Черняев^[803]. В результате приезда двух комиссий новый директор строительства был снят и заменен на прежнего, а статус снабжения («московское») восстановлен^[804].

Дефицит рабочей силы и льготы

Гораздо более серьезной проблемой, нежели малочисленные забастовки, стала ощущаемая с конца 1960-х годов нарастающая нехватка промышленных и сельскохозяйственных рабочих. Еще в 1979 году в политических верхах рассматривалась записка (отложившаяся в бумагах Черненко) с говорящим названием «Проблема трудовых ресурсов и повышения производительности труда». В ней констатировалось резкое (в 3–4 раза) снижение количества трудовых ресурсов, поступающих на рынок труда в 11–12-й пятилетках по сравнению с 9-й (с 12,5 млн до прогнозируемых 2,5 млн). Особенно сложно с привлечением работников дела обстояли в наиболее тяжелых с точки зрения условий труда отраслях, которые одновременно были базовыми отраслями для развития всей промышленности (угольной, нефтегазовой, металлургической и химической). Этот тренд накладывался на очевидное (в целом двукратное) снижение темпов роста производительности труда за тот же период, что исключало возможность обойтись меньшими силами для поддержания ростов объема производства. В качестве мер по преодолению проблемы традиционно предлагалось сократить долю ручного труда в промышленности (40,1 %) и в строительстве (58,9 %) за счет ускорения механизации процессов, а также ограничить рост числа людей, занятых в «непроизводительной сфере», в том числе бюрократии, более целенаправленно использовать строительные войска для работы в действительно тяжелых условиях и привлечь к работе большее количество представителей стремительно увеличивающейся армии пенсионеров (40,1 млн, или 15,3 % населения)^[805].

Разумеется, эти меры не помогли. По данным ученого и высокопоставленного экономического чиновника Владимира Можина, к середине 1980-х годов в стране «гуляло», то есть не было обеспечено рабочими руками, 6 млн рабочих мест^[806].

Заместитель председателя Госплана СССР Лев Воронин в 1984 году утверждал в письме в Совмин СССР, что

недостаток рабочей силы, вызванный устойчивым превышением числа рабочих мест по сравнению с имеющимися в наличии трудовыми ресурсами, приводит к снижению эффективности труда^[807].

Начальник сводного отдела Госплана Владимир Воробьев в конце того же года рассказывал на общем собрании Госплана, что в дальнейшем экономике придется рассчитывать только на имеющееся число работающих и наращивать производительность только за счет ввода новых технологий. Он приводил в качестве негативного примера одно из министерств, решившее построить в подмосковном Подольске два новых завода на импортном оборудовании. Оно не поинтересовалось наличием там трудовых ресурсов, которых на самом деле там уже не было^[808].

То есть государство инвестировало средства в создание рабочих мест (возводило цеха, прокладывало коммуникации, оснащало оборудованием), однако они либо частично не использовались, либо использовались в одну смену (например, с 7 до 16 с учетом часового перерыва на обед), в то время как оборудование позволяло работать в две смены.

Это приводило к различным диспропорциям — рабочих помимо номинальной зарплаты начинали покупать либо повышенными тарифами, либо различными льготами и услугами. Их вербовали «на Севера» большими деньгами, в крупные машиностроительные и строительные предприятия, коммунальные службы столиц — обещанием прописки и скорого получения жилья, которого уроженцы и другие постоянные обитатели этих городов ждали десятилетиями. Осуществлялся целенаправленный завоз (с конца 1970-х годов) трудовых мигрантов из регионов с высоким уровнем безработицы (например, в Ивановскую область для работы на ткацких производствах — из Узбекистана) и даже экспорт трудовых мигрантов из стран-сателлитов (например, строителей нефте- и газопроводов в Сибири — из Болгарии, работников ЗИЛа в Москву — из Вьетнама) под видом временных рабочих или даже практикантов.

Работавший в плановом отделе ЗИЛа и комсорг заводоуправления (1988–1990) Алексей Ситнин рассказывал в интервью:

К 1980-м годам уже на конвейере работать нормальные люди категорически отказывались. Поэтому самый простой способ был — закупка рабочей силы в Средней Азии. Брался какой-то техникум местный, ему отгружалось некоторое количество грузовиков, а они какое-то количество своих учащихся присылали. Потом эту историю пытались вьетнамцами перекрыть. С вьетнамцами была комичная история, потому что они не могли понять эти дела (как работать на машиностроительном и металлургическом производстве. — Н. М.). Зато вьетнамцы организовали в литейных цехах торговлю пивом по утрам. Была полная загадка, потому что [охранники завода] теоретически умели блокировать пронос алкоголя, но вьетнамцы как-то решали эту проблему^[809].

Подобные меры к концу 1980-х потребовались для поддержания производства не только в столице, но и в провинции. Излагая невеселую историю Воронежского шинного завода, о котором мы говорили выше, авторы очерка о нем пишут:

Во времена перестройки на смену заводчанам-воронежцам стали приглашать вьетнамцев… СССР стал практиковать международную трудовую миграцию в ее организованных формах. Первые вьетнамские бригады отправились работать на те производства, где местные жители работать не желали, — на Воронежский шинный завод и Семилукский огнеупорный завод. При этом трудовые мигранты из Вьетнама представлялись в официальной прессе как стажеры и люди, осваивавшие новые профессии (что в общем-то соответствовало действительности). Вот что писала областная газета «Коммуна» 2 сентября 1989 года в статье «„Горячий цех“ дружбы». Руководитель вьетнамских рабочих Чыонг Ван Хыонг в интервью газете сообщил: «Наша группа в количестве 350 человек приехала в Воронеж по соглашению между правительством СССР и Социалистической Республикой Вьетнам. В течение 6 лет посланцы Вьетнама будут обучаться различным рабочим профессиям в цехах Воронежского шинного завода. Первые три месяца они обучались на курсах русского языка». Таким образом, руководство предприятия было вынуждено использовать труд неквалифицированных людей с плохим знанием языка, согласных работать за небольшую оплату^[810].

Вместе с тем, как говорилось выше, брежневская политика, особенно во второй половине 1960-х годов, в значительной мере носила социальный характер^[811]. Пик раздачи денег и льгот населению пришелся на 1967–1968 годы. Тогда был совершен переход на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными^[812] и среднее 8-летнее образование. Были введены дополнительные праздничные дни. С 1 января 1968 года была повышена минимальная заработная плата, введен 15-дневный отпуск для тех, кто имел 12-дневный, введена повышенная тарификация для ряда специальностей в регионах Сибири и Дальнего Востока. Был сокращен разрыв в зарплатах и пенсиях между городом и деревней, колхозники стали раньше (на пять лет) выходить на пенсию, снижен пенсионный возраст для инвалидов и так далее. За пятилетку средний уровень оплаты рабочих повысился на 26 %, колхозников — на 42 %.

Следующий этап увеличения средств на зарплаты, пенсии и социальные расходы произошел согласно решениям мартовского пленума ЦК КПСС 1971 года. За следующую пятилетку рост реальной зарплаты составил 25 %^[813]. Помощники Брежнева и Суслова в 1972–1974 годах написали массу записок с рекомендациями расширить инвестиции в социальную поддержку, улучшить положение тех или иных групп населения^[814]. В 1976 году вновь была поднята минимальная заработная плата и повышена оплата ряда категорий работников^[815]. Появлялись новые льготные категории населения, которые должны были получать финансовые выплаты и услуги (например, ветераны ВОВ)^[816]. Продолжалось массовое строительство бесплатного жилья и соответствующей социальной и транспортной инфраструктуры в городах и в сельской местности.

СУММИРУЯ СКАЗАННОЕ ВО 2-Й ЧАСТИ: ЭКОНОМИКА ПЛАНОВАЯ ИЛИ ВНЕПЛАНОВАЯ?

Плановая экономика как в периоды ужесточения и мобилизации, так и в периоды либерализации не была способна ничего «рационально спланировать», по причине чего де-факто не существовала. Та смесь политических решений, волюнтаризма первых лиц, административного произвола нижестоящих начальников, лоббистских усилий «систем», министерств, регионов и отдельных предприятий, собственных идей плановиков и объективных потребностей развития экономики, на которые время от времени требовалось реагировать плановым органам, изображала из себя плановую экономику ради политической легитимизации индивидуальных интересов всех перечисленных групп влияния.

Для процесса согласования интересов разных акторов использовались и формальные (от бланка заявки на поставку оборудования до заседания Политбюро) и неформальные (от Ореховой комнаты для членов Политбюро до парилки спортивного комплекса очередного НПО) механизмы. С этой точки зрения координация и коррекция механизма плановой экономики шли, как правило, в режиме конкуренции и нередко в открытой (для круга лиц, причастных к делу) дискуссии. Просто местá для этой дискуссии были зачастую не те, о которых можно было рассказать в газетах.

Но и сформированные планы подвергались непрерывной коррекции. Они не выполнялись в целом, если иметь в виду макроуровень советского пятилетнего плана, и имели волатильность (то есть нестабильность в выполнении) в случае каждого конкретного экономического субъекта, на которого выпадало «плановое задание». Не выполнялись и задания по распределению созданных в результате труда ресурсов.

Хотя большая часть произведенной продукции в итоге оказывалась у тех, кому она предназначалась, значительное количество поступало на квазисвободный рынок ресурсов, распределяемых в обмен на какие-то товары или услуги, пусть это была даже выданная расторопным «толкачом» бутылка алкоголя или пачка импортных сигарет.

В целом эти процессы были достаточно естественны, поскольку являлись искаженным отражением реально существующей нормальной (западной) рыночной экономики. Она в реальном своем функционировании тоже непрерывно модифицируется в зависимости от усилий различных политических групп и лоббистов, отражающих интерес определенных институций, социальных или политических групп.

Кроме того, в желании все планировать и все держать под контролем, используя для этого политику административного кнута и пряника премирования, плановые органы не видели и не понимали ситуаций, когда взаимосвязь их решений становилась тормозом для совершенствования экономики. Например, завод запланированно производил металл с определенными свойствами для внутризаводского производства. За производство запланированного металла в запланированных объемах и тем более за его перепроизводство он получал премии. За отправку остатков металла на переплавку в качестве лома тоже получал. Однако если новая технология позволяла существенно экономить металл, завод лишался этих премий от государства и не факт, что что-либо получал взамен^[817]. Одновременно по другой линии плановые органы требовали эффективности и рационализации, которая в каких-то случаях и была возможна, но ее (реальную) крайне сложно было планировать. Поэтому предприятия и учреждения проводили массу «показушных» мероприятий по рационализации и предъявляли проверяющим абсурдные образцы «рационализаторских предложений».

Все эти «коррекции» запланированного и даже радикальные перемены в планах согласно воле («волюнтаризму») политического руководства приводили к реальному хаосу, превышающему тот, который, как подразумевается, существовал в «капиталистической экономике». На «Западе» экономическое взаимодействие обеспечивала система временных договоров, обеспеченных репутацией и финансовыми обязательствами компаньонов, исполнение которых контролировалось действующей и независимой судебной системой. В советской «плановой экономике», с одной стороны, существовала система постоянных выстроенных производственных «цепочек», каждый агент в которых был связан с другим указанием «директивного органа», а с другой стороны, наличествовали широкие возможности директивного перераспределения ресурсов, задействованных в этой цепочке, причем приказ о перераспределении ресурсов или новых заданиях одного из агентов в цепочке мог поступить в любой момент. Условные 10 тыс. автомобилей по велению высшего чиновника могли появиться на уборке урожая в одном из регионов и «спасти ситуацию»^[818]. А могли не появиться и обеспечить выполнение и перевыполнение планов в двух-трех других регионах. Распределение дефицитной продукции и ресурсов становилось делом администраторов различного уровня, которым нередко по долгу службы и не полагалось это делать, но они обладали политическим ресурсом для своего «волюнтаризма».

При этом на каждом предприятии был свой юрист или даже юридический отдел, предприятия обращались в арбитражные суды по поводу неисполнения договоров и получали компенсации или штрафы. Но все это носило вторичный и подчиненный характер по отношению к решениям плановых и директивных (партийных) органов и министерств. Разумеется, в таких условиях сложно было ожидать «ритмичной», то есть запланированной, реализации «планов», поскольку каждое из звеньев цепочки в любой момент могло оказаться без необходимых ресурсов, которые должны были поставить смежники, но которые были перенаправлены на решение других, более срочных задач. В такой ситуации самой выгодной и рациональной стратегией «агента» было сообщать неверную и выгодную себе информацию о своем состоянии «плановым органам», чтобы возложенная на него нагрузка была меньше (или, наоборот, больше, если было необходимо получить дополнительные ресурсы)^[819]. В то же время резервы и ресурсы необходимо было накапливать побольше для возможной быстрой реализации срочных распоряжений, как это было с упоминавшимся выше требованием секретаря ЦК КПСС к предприятию — немедленно сделать тысячу незапланированных и не стоящих в списке производимой продукции минометов.

Сокрытие и искажение информации, накопление ресурсов в свою очередь не только вели к получению планирующими органами неверной информации для планирования, но и открывали двери для использования накопленных ресурсов не по назначению. Это могло быть и просто решение различных незапланированных проблем агента, например обмен накопленных ресурсов на материалы или механизмы, срочно необходимые для производства или решения социальных проблем сотрудников, и продуманный путь к производству продукции и услуг для второй, или теневой, экономики.

Зримым выражением этого стала система «толкачей», которые занимались от лица экономических агентов поиском необходимых им производственных ресурсов, используя для этого как накопленные ресурсы агентов, так и произведенную ими продукцию. Фактически система «толкачей» во многом подменяла собой систему Госплана и Госснаба и, с одной стороны, приводила к эрозии планового механизма, а с другой — обеспечивала функционирование советской экономики и социальной сферы, компенсируя недостатки системы планирования и государственного администрирования.

В том же ключе в рамках «плановой экономики» существовали и такие важнейшие сферы, как бюджетная, финансовая, ценовая и зарплатная политика. С одной стороны, в каждой из этих сфер имелось профильное ведомство, которое отвечало за проведение научно обоснованной и сбалансированной политики, согласованной с Госпланом СССР. В каждой сфере существовали профильные НИИ, разрабатывающие предложения и обосновывающие решения по данной политике. Однако реально макроэкономические ведомства (Министерство финансов, Госкомцен, Госкомтруд, Государственный банк) реализовали политические приказы со стороны Политбюро и партийного аппарата, решения руководства Совета министров СССР (не всегда согласованные с Политбюро), а также находились под серьезным влиянием различных лоббистов.

В результате резкой политизации таких тем, как цены и зарплаты, в результате постоянных требований политического руководства страны к экономическому об изыскании средств на различные срочные и / или нерациональные цели (как, например, финансирование, в том числе срочное, государств-союзников) бюджетная, ценовая и зарплатные политики в СССР находились в худшем состоянии, чем экономика в целом. Постоянный дисбаланс бюджета, скрытая, но достаточно сильная инфляция, низкие для индустриальной страны зарплаты и абсолютно непрозрачная и «перекошенная» ценовая политика, нередкая нехватка наличных средств для выплат населению, тяжелая зависимость финансовой системы от поступления средств за реализацию алкогольной продукции представляли собой сумму постоянных и серьезных проблем. Требовался набор опытных и квалифицированных чиновников, знающих, «как это работает», и обладающих достаточными полномочиями, чтобы решать эти проблемы по мере возникновения. Необходима была и стабильная работа институтов, чтобы проводить их решения в жизнь. Любые реформы институтов или серьезная перетряска кадров потенциально влекли за собой большие и трудно просчитываемые проблемы, что хорошо понимали люди в руководстве страны по своему прошлому (до 1965 года) опыту.

Вместе с тем неэффективность плановой экономики и серьезные проблемы в финансово-бюджетной и ценовой политике, отсутствие валютных резервов и открытого обмена рубля на иностранные валюты вели к серьезным проблемам в обеспечении продовольствием и товарами широкого потребления. Некоторые товары (например, хлеб и другие изделия из муки, бакалея, транспортные услуги) стоили слишком дешево за счет прямого и косвенного государственного субсидирования. Другие (прежде всего высокотехнологичные товары, такие как автомобили и радиотехника, а также одежда и обувь), наоборот, стоили слишком дорого за счет закладываемой государством высокой маржи на прибыль. Многие советские люди, получавшие низкую зарплату, просто не могли позволить себе их покупку, что сдерживало рост соответствующих сегментов экономики.

Но, главное, слишком дешевые товары, не окупавшие стоимости производства, приобретались населением в количествах, превышавших реальные и рациональные потребности. Отсюда памятные старшему поколению годами лежащие дома без дела «штуки» материи, многолетние запасы соли, спичек и сахара. Это создавало дефицит товаров и исчезновение многих из них из продажи, а также отрицательно действовало на производителей, никак не заинтересованных работать себе в убыток, а потому отказывавшихся под разными предлогами развивать нерентабельное производство.

Другой серьезной проблемой в финансовой сфере, прямо отражавшейся и на потребительском рынке, стало введение все новых социальных льгот во второй половине 1960-х — 1970-х годах, что подрывало общенациональный и местные бюджеты и выбрасывало на потребительский рынок все новые суммы денег, не обеспеченных товарами, или же повышало нагрузку на основных агентов экономической деятельности — предприятия и учреждения.

Почему после десятилетий советской власти в «самом передовом обществе» на планете сложилась подобная ситуация? Советская экономика считалась «передовой», поскольку с официальной точки зрения была плановой, основанной на рациональных, строго научных подходах. Госплан СССР видел себя «штабом экономики», то есть местом, где разрабатывались планы и отдавались команды. Для разработки и обоснования планов существовал не только высокопрофессиональный аппарат Госплана, но и сравнительно большая система связанных с ним научно-исследовательских институтов. А для эффективного контроля над экономикой со стороны Госплана существовал Госснаб, непосредственно концентрировавший и распределявший произведенную продукцию. Однако практики понимали, что эта плановость подвергнута эрозии сразу с нескольких сторон. Если «раздачу слонов» (денег и материальных ресурсов) первыми лицами еще можно было заранее запланировать в форме «резервов», то желание первых лиц (и Политбюро как формата их коллективной диктатуры) проложить «новый курс», полностью или частично противоречащий прежним планам, запланировать было нельзя. А это означало на практике, что планирование в принципе было возможно только до момента вступления в дело больших политиков.

Прежде всего, мешала недостаточная обеспеченность самого пятилетнего плана, то есть недостаточно высокое качество того инструмента, с помощью которого надо не только указать точное движение в будущее, но и организовать само движение,

— писал об этом годы спустя Рэм Белоусов^[820].

Самым характерным примером этого была гигантская доля ВПК в советской экономике, обеспеченная личным интересом Брежнева к данной сфере. Другим характерным примером было увеличение доли инвестиций в сельскохозяйственную отрасль, которая несмотря на это не давала ожидаемого результата. Наоборот, число проблем в сельскохозяйственной сфере росло. Об этом мы подробнее поговорим в четвертой части книги.

ЧАСТЬ 3. «ПРОГРЕССИСТСКИЕ» И КОНТРРЕФОРМИСТСКИЕ ГРУППЫ, ВЛИЯВШИЕ НА ФОРМИРОВАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В 1960–1970-Е ГОДЫ

Тетрадь в сафьяновой обложке —

дам нарисованные ножки

и посвященный им сонет.

Но кто сквозь кляксы, словно крошки,

здесь нацарапал лапой кошки,

«что без свободы счастья нет»?

(Леонид Губанов. «В музее». 2–3 ноября 1980 года)

Господствующая идеология «плановости» и «научной обоснованности» советской экономики (и общества в целом) подразумевала, что сначала ученые должны сформулировать и обобщить эмпирические знания, а затем государственные и партийные органы на основе этого знания разработают практические решения.

На практике, разумеется (как это уже показано выше), ситуация была близка к обратной: партийные и государственные деятели разрабатывали и принимали решения на основе своих представлений и взаимодействия между крупными «системами», использующими своих лоббистов, и уже потом, задним числом, многие ученые и обширный слой пропагандистов обосновывали и разъясняли эти решения широким слоям советского общества^[821].

Однако в этой среде выделялся довольно узкий круг институций, внутри которых была возможна выработка новых идей. Они далее лоббировались внутри системы власти и в подцензурной советской прессе. Иногда их сторонники получали возможность либо повлиять на принятие решений, либо помочь обосновать и скорректировать уже принятое решение.

Эти институции и люди в них не действовали сами по себе, как казалось посторонним, а были включены в сложные формальные и неформальные системы отношений. В том числе они имели своих политических покровителей.

В первой части книги речь шла об одной из таких групп — «харьковской школе» экономистов-машиностроителей, включенных в деятельность «харьковской группы» в большой советской политике, которая породила дискуссию об экономических реформах в начале 1960-х годов. В этой части книги мы поговорим о других подобных группах и отдельных влиятельных персонажах.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОКРОВИТЕЛИ «РЕФОРМАТОРОВ» И ОСНОВАННЫЕ ИМИ ИНСТИТУЦИИ

За «хрущевское» десятилетие — 1954–1964 годы — в советской политической верхушке оформилась «прогрессистская» фракция. Она стояла за масштабное инвестирование в науку и образование, которые должны были обеспечить «прогресс» в деле строительства коммунистического общества. Инвестиции в науку были заведомо оправданы на фоне успехов советской оборонной промышленности, нуждавшейся во все новых технологиях и высококвалифицированных кадрах, урбанизации, коренном изменении технологий в сельском хозяйстве и строительстве и усиливающейся позиции СССР на международном уровне. Они были настолько значительны, что их хватило на открытие сети новых научных институтов и даже целых научных центров^[822]. Число сотрудников научных учреждений между 1950 и 1966 годами увеличилось в шесть раз (между 1960 и 1966 — в два раза) и достигло 414 тыс. человек, а общее количество людей, занятых в науке и научном обслуживании, на 1966 год составляло 2,7 млн человек. Их содержание обходилось государству в 8 млрд рублей в год^[823].

Применительно к нашей теме среди научных центров важнейшим стал новосибирский Академгородок, или Сибирское отделение АН СССР. Он во многом копировал структуру московских академических учреждений, но был построен в виде западного университетского кампуса. Он манил к себе перспективных и молодых ученых не только лучшими в стране материальными условиями для занятий научной деятельностью (новые лаборатории, квартиры, социальная инфраструктура), но и куда более свободным образом жизни в интеллектуальном и культурном отношении^[824].

Роль «матрицы» для размножения советских экономических институтов сыграл Институт экономики АН СССР. В него к началу 1940-х свели уцелевшие научные группы из разгромленных во второй половине 1930-х тематических экономических институтов. Во второй половине 1940-х — начале 1950-х годов там трудилось около 100 ученых, преимущественно немолодых. В значительной мере это были бывшие сотрудники Госплана, Минфина и ЦСУ 1930–1940-х годов, уцелевшие в многочисленных чистках этих ведомств^[825]. К ним после 1950 года начали порциями добавлять молодых сотрудников и аспирантов, в основном окончивших экономический факультет МГУ.

Выжившие в репрессиях, привыкшие играть «двойную игру» с властью экономисты получили возможность распространять свои идеи среди интересующейся наукой и исследованиями молодежи. Прежде всего это касалось ключевого для института сектора политэкономии под руководством Якова Кронрода, который стал «повивальной бабкой» всего реформаторского движения в советской экономической науке^[826]. А чуть позже — с середины 1950-х — у них появилась возможность влиять на идеологию, кадровый состав и направления деятельности вновь создаваемых специализированных экономических институтов.

Особо важную роль в новой складывающейся системе стали играть московские гуманитарные научно-исследовательские институты, которые мы именуем «припартийными». Этот термин нами используется потому, что они, имея формально разную подчиненность, реально обслуживали интересы (то есть работали по заказам) аппарата ЦК КПСС и центральных государственных учреждений^[827], что предполагало срочность в представлении справок и высокую ответственность за представленные материалы. Например, исполняющий обязанности директора новообразованного Института экономики мировой социалистической системы (ИЭМСС) Алексей Ступов в 1964 году скончался за рабочим столом, готовя материал для «директивных органов»^[828].

Большая их часть была образована на основе отделов Института экономики АН СССР (ИЭ АН СССР) и крупного «припартийного» исследовательского центра второй половины 1950-х — 1980-х годов — Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), который был создан в 1956 году^[829]. Собственно, и сам ИМЭМО вырос из сектора общих проблем империализма и общего кризиса капитализма Института экономики АН СССР, в котором собрались некоторые бывшие сотрудники Института мирового хозяйства и мировой политики, ликвидированного в 1947 году^[830]. На основе сектора стран народной демократии Института экономики в 1960 году был образован менее известный ИЭМСС^[831].

Создание ИМЭМО, как и последующей группы институтов, было реализацией идей Анастаса Микояна, оглашенных на ХХ съезде партии в 1956 году. В своем выступлении он заявил, что раз в США изучением СССР занимаются аж 15 исследовательских центров, то и в СССР на изучение других стран мира должны тратиться сопоставимые ресурсы^[832]. Подобные же аргументы со ссылкой на американские инвестиции использовались и шестнадцатью годами позже, весной 1972 года, при попытке реорганизации внешнеполитической пропаганды^[833]. В ИМЭМО и отпочковавшихся от него (и ИЭ АН СССР) в конце 1950-х — 1960-х годах более узко специализированных институтах было ощутимо «вольнее», чем во многих академических институтах, и гораздо более оппозиционно, чем в системе партийных учебных и научных учреждений. Там платили хорошие деньги, не слишком много спрашивали и иногда (и далеко не всех) выпускали съездить за рубеж или даже там поработать^[834]. На начало 1972 года только в девяти институтах, «занимавшихся международными проблемами» (то есть так или иначе связанных с задачами внешнеполитической пропаганды и контрпропаганды) в системе АН СССР, работало 2,5 тыс. научных сотрудников^[835]. И хотя об этом не любили говорить публично — и уж тем более помалкивали в 1990–2000-е годы, — работа в подобных институтах не только давала ощущение причастности к власти и принятию реальных решений, но и была для многих сотрудников карьерной ступенькой, позволяющей этой властью стать: сотрудников припартийных институтов активно брали на работу в ЦК КПСС, МИД и другие «серьезные» учреждения.

За создание системы припартийных институтов отвечала коалиция политических лидеров, среди которых в качестве кураторов выделялись члены Президиума ЦК КПСС Анастас Микоян, а также фавориты Никиты Хрущева — член Президиума ЦК КПСС, секретарь ЦК Отто Куусинен, сменивший много партийных постов Алексей Румянцев, завотделом науки и высших учебных заведений ЦК КПСС Владимир Кириллин, а также руководители международных отделов аппарата ЦК КПСС Юрий Андропов и Борис Пономарев. На стороне этого лагеря в 1960-е годы находились тогда и ведущий партийный идеолог Михаил Суслов, и секретарь ЦК КПСС по идеологии Петр Демичев^[836].

Эти люди не были полными единомышленниками по всем вопросам, однако в целом поддерживали романтико-коммунистический идеализм, под соусом которого были возможны «прогрессивные» идеи^[837].

Федор Бурлацкий в мемуарах приводит эпизод, характеризующий директора ИМЭМО (1956–1965), члена-корреспондента (1958), затем академика (1962) АН СССР и, что немаловажно, свояка Микояна — Анушавана Арзуманяна (1904–1965):

Человек небольшого (сталинского) роста, с прелестным цветом лица, теплыми навыкате глазами и с вечной доброжелательной улыбкой, сидел на окне, покачивая своими маленькими ножками. Он рассуждал вслух:

— Ты, Федор, счастливый: ты доживешь до того времени, когда социализм победит во всей Европе.

— И когда же это произойдет, по вашему предположению, Анушаван Агафонович? — спрашивал я не без ехидства.

— Не позднее чем через пятнадцать-двадцать лет^[838].

В сфере формулирования предложений по экономической и социальной политике центральной фигурой среди «прогрессистов» 1960-х годов был Алексей Румянцев. Еще в конце 1940-х он формально был провинциальным заведующим кафедрой такого схоластического предмета, как политэкономия. Правда, незадолго до занятия этого поста он три года проработал секретарем крупного и важного Харьковского обкома партии и был с довоенных времен хорошо известен как политэкономист в Москве. Его статьи понравились Сталину, который в начале 1950-х годов взялся за разработку учебника политэкономии для вузов. Румянцев в считаные месяцы стал главным политэкономистом страны. В июле 1952 года он был назначен заведующим Отделом экономических и исторических наук и высших учебных заведений ЦК ВКП(б) — КПСС, а в 1953–1955 годах был заведующим более крупным Отделом науки и культуры ЦК КПСС. Но что более существенно — сумел сделать карьеру как прогрессивный экономист, партийный чиновник и деятельный организатор в последующие десятилетия.

В 1964–1967 годах сторонники прогрессизма в значительной мере теряют свою политическую поддержку. Куусинен умирает в 1964 году. Румянцев в 1965-м теряет свой высший политический пост — главного редактора «Правды». Микоян в 1966 году перестает быть членом Политбюро. Андропов и Кириллин в 1967 году уходят с постов заведующих отделами. Демичев, оставаясь секретарем ЦК КПСС, сосредотачивается на идеологических и культурных вопросах.

Суслов, ставший к этому моменту второй по влиятельности фигурой в партийном аппарате, был «прогрессивен» меньше всех. Однако он прикрывал оставшихся в аппарате ЦК КПСС «прогрессистов» — заведующего Международным отделом Бориса Пономарева и Демичева (до 1974 года), Отделы пропаганды (во главе с Александром Яковлевым в 1970–1972 годах) и культуры (Василий Шауро), где работало много прогрессистов. В то же время Суслов явно не был готов вступать в прямой конфликт с другой конкурирующей за внимание генсека группировкой в аппарате ЦК КПСС — консервативным «молдавским кланом».

Этой группе с 1967 года, после назначения на пост заведующего Отделом науки и образования аппарата ЦК КПСС (формально входившего в ведение Суслова) Сергея Трапезникова, была отдана на откуп вся научная и образовательная сфера. К тому же в экономической сфере взгляды Суслова лежали, по всей видимости, посередине между «прогрессистами» и их оппонентами.

«Молдавский клан» был частью брежневского «суперклана». Он отличался от «днепропетровской группы» тем, что его участники перезнакомились с патроном и друг другом в тот короткий период (1951–1952), когда Брежнев был первым секретарем республиканского ЦК в Молдавии. В дальнейшем он взял некоторых членов своей команды в Казахстан, где был первым секретарем в 1954–1956 годах, а остальные остались работать в Молдавии, пока бывший шеф не позвал их в Москву^[839]. Так, тот же Трапезников был его московским помощником по идеологии в 1956–1960 годах.

Помимо Трапезникова в «молдавский клан» входили ближайший (и с годами становившийся все более важным) сотрудник Брежнева — заведующий Общим отделом ЦК КПСС Константин Черненко и помощник генсека по идеологическим вопросам Виктор Голиков, а также группа менее значительных персонажей, работающих в основном в Отделе науки. Подробнее о них и их взглядах мы поговорим в отдельном параграфе ниже.

Кроме «прогрессистов» и «молдавского клана», в экономических дискуссиях и деятельности экономистов-практиков были заинтересованы еще как минимум три политические группы.

Косыгин и глава Госплана Николай Байбаков могли оказывать покровительство людям и структурам, непосредственно работающим на Совет министров СССР и Госплан СССР. Однако они не вдавались в идеологические вопросы (например, в дела СМИ). О тех, кто работал с Косыгиным, Байбаковым и прогрессивными бюрократами из его личного аппарата, мы также поговорим в четвертой части, поскольку это уже были не «теоретики» экономики, но практики.

Другая группа была замкнута на сохранявшего до 1971 года власть и влияние (в должности вице-президента по общественным наукам АН СССР) Алексея Румянцева, однако он в результате острого клинча с Трапезниковым был снят со своего поста. Хороших отношений с Андроповым, Косыгиным и Сусловым оказалось тут недостаточно^[840]. Часть стоящих за ним институций (прежде всего Институт экономики АН СССР и Институт комплексных социальных исследований (ИКСИ)) была разгромлена Отделом науки. Под разгромом имеется в виду увольнение части идеологического ядра сотрудников и многочисленные неприятности для оставшихся.

Третью группу покровителей представляли военные, использующие академические экономические разработки для собственных целей. Из-за режима секретности мы мало знаем об этом, но многие «припартийные» институты имели «закрытые» отделы и сектора, работающие на военных и КГБ^[841]. И те институции, что работали на них более активно, не пострадали. Речь идет прежде всего о тех, где использовались математические методы, — Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ), ИМЭМО, Институт народно-хозяйственного прогнозирования, Институт системного анализа и Комиссия по комплексному прогнозированию, Центральный экономико-статистический институт^[842]. Там работали, используя лексику Анатолия Милюкова, «мыслящие экономисты»^[843].

«Мыслящий» — это распространенное в кругах советских реформаторов и экспертов при аппарате власти определение «своих», прореформаторски настроенных людей, оппонирующих «догматикам» и «мракобесам» (из числа приверженцев сталинизма, русского национализма и т. п.) и «антисоветчикам» (открытым оппонентам советской системы власти).

В качестве примера можно привести Центральный научно-исследовательский институт экономики, информатики и систем управления (ЦНИИ ЭИСУ), который был образован по распоряжению Совета министров СССР и создан в соответствии с приказом министра оборонной промышленности СССР от 31 мая 1969 года. Это была «головная организация технико-экономического профиля» и Главный вычислительный центр Миноборонпрома СССР^[844]. То есть с момента основания этот институт был в первую очередь занят компьютеризацией оборонной сферы в духе идей академика Виктора Глушкова, настаивавшего на тотальном введении «автоматических систем управления», или АСУ^[845].

Но также новосозданный институт занимался разработкой планов экономической реформы, придуманной начальником сектора оборонного отдела Госплана СССР Николаем Федоровым. Она (в пересказе математика, занимавшегося ее обсчетами) должна была реализовать его идею: что необходимо освободиться от контроля над фондами заработной платы предприятий, платить рабочим хорошие зарплаты, и тогда у них вырастет производительность труда и можно будет заняться освоением Сибири^[846].

Собственные интересы в данной сфере имел КГБ во главе с Юрием Андроповым. Он отринул многие из «прогрессистских» установок, заняв пост председателя КГБ и активно участвуя в разгроме «пражской весны», однако сохранял интерес к экономическим вопросам и использовал Румянцева как одного из нескольких секретных консультантов^[847]. Подробнее об этом мы поговорим в пятой части, посвященной взглядам Андропова. А КГБ в целом использовал «припартийные» институты для разработки собственных оценок и анализа.

И, наконец, политическая власть в лице Отдела плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС (реже представители других «отраслевых» отделов) также использовала этих экспертов для консультаций, выработки и оформления тех или иных проектов решений, что давало им уже и непосредственную возможность влиять на процесс принятия решений. В целом все эти люди в действии и противодействии так или иначе готовили, как это ни пафосно звучит, идеологию и практику перестройки, о чем мы поговорим в пятой и шестой частях книги^[848].

Со времени перестройки весь круг «прогрессистских» экономистов 1960-х годов в публичном дискурсе было принято считать чем-то единым, а его оппоненты ушли в тень бесславия и безвестности. В кругу экономистов сохранялись воспоминания о дискуссиях «товарников» и «антитоварников», хотя «товарников» зачастую именовали «рыночниками», априори присваивая им убеждения, которых в 1960-х у них, скорее всего, еще не было^[849].

В действительности, как мы увидим, существовали как минимум две крупные группы экономистов, поддерживающих, но по-разному трактующих возможное направление «косыгинских реформ», и несколько групп разнообразных «антитоварников», считавших своим долгом противодействие оным.

Далее в этой части мы постараемся подробно проследить, как и на кого оказывали влияние эти группы, понимая, что значительный процент их деятельности уходил на борьбу друг с другом, а собственно «влияние на власть» было почти иллюзией, особенно когда дело не сопровождалось выходом на массовую аудиторию через СМИ. Эти возможности существовали в период «косыгинских реформ», но были резко ограничены после их окончания, в обстановке брежневской «нормализации», сопровождавшейся резким усилением давления на прессу.

Тем не менее бесконечные консультации и разработка проектов документов, которые почти никогда не вступали в силу, не проходили зря. В глобальном плане это было действительно обсуждение предполагаемой экономической политики и векторов ее возможного развития. В практическом плане эти институции оказывали влияние на формирование мнений и позиций у своих сотрудников и студентов, читателей подготавливаемых ими учебников, региональных элит и индустрии. Некоторые идеи попадали в массовую аудиторию не только через СМИ, но и через художественные произведения и кино, радиопередачи западных радиостанций, периодически обсуждавших новые идеи советских экономистов.

Эта часть книги разделена на три главы. В первой речь пойдет о специалистах, пытающихся понять реалии советской экономики и проанализировать их. Их мы называем по их реальному роду деятельности — учеными и журналистами. Во второй главе мы поговорим об «идеологических жрецах», людях, главным занятием которых было обоснование легитимности существующего режима и которые стремились удержать дискурсивное поле в науке, образовании и системе власти в привычных им с молодости рамках. Третья глава посвящена специальному сегменту политической власти — Отделу плановых и финансовых органов ЦК КПСС, который формировался как из представителей первых двух категорий экономистов, так и из управленцев-практиков.

УЧЕНЫЕ И ЖУРНАЛИСТЫ

Почему в советской экономической науке было так много евреев?

В разговоре о советской экономической науке 1960–1980-х годов трудно обойтись без вопроса, вынесенного в заголовок этого параграфа. Действительно, многие из упоминаемых в главе лиц были евреями или имели еврейские корни, что хорошо видно по их фамилиям, отчествам, иногда — именам (и проверяется по опубликованным биографиям). В русской интеллектуальной (неантисемитской) традиции данный факт принято игнорировать на уровне публичной риторики, в собственно еврейской и западной он обсуждаем и является поводом для законной гордости^[850]. Отсутствие разговора об этом приводило и по-прежнему нередко приводит к антисемитским интерпретациям^[851], так что замалчивание данной темы, на взгляд автора, не лучший пример борьбы с антисемитизмом.

Начнем с констатации довольно очевидных фактов. После краха черты оседлости в ходе Первой мировой войны огромная масса евреев с территории Украины и Белоруссии получила возможность переехать (включая принудительно переселенных, беженцев и мобилизованных) в Центральную Россию, чем и воспользовалась. Это были не только представители беднейших и небогатых слоев еврейского общества (как один из дедов автора и с десяток его родственников), но и множество детей из среднего класса и высшего слоя. Они хотели получить достойное образование в ведущих вузах страны, которого были лишены прежде, и успешно обходили номинальные требования к «лишенцам», которые вводили новые хозяева страны.

Многие евреи с полученным до революции высшим и средним образованием заняли посты в разбухшем по сравнению с царскими временами бюрократическом аппарате, системах образования и здравоохранения. Тем самым они закрыли дефицит кадров, образовавшийся после потери — в ходе Гражданской войны, из-за идеологических чисток и эмиграции — большей части дореволюционного образованного слоя.

В результате этой миграции, а также имеющихся у значительной части еврейского населения установок на получение их детьми как можно лучшего образования значительную часть выпускников средних школ крупных городов и, как следствие, столичных вузов в 1920–1940-е годы представляла молодежь с «еврейским бэкграундом»^[852]. Часть из этих людей уже не ощущала себя евреями, полностью разделяя советскую идеологию, часть ощущала, но тем не менее они хотели учиться, работать по специальности, участвовать в научной, общественной и политической жизни. В течение двух десятилетий они имели такую возможность^[853].

Антисемитские кампании, начатые по инициативе Сталина в конце 1930-х годов и ставшие очевидными после 1942 года, привели к созданию институтов, которые были практически полностью «очищены от евреев» (центральные аппараты ВКП(б) — КПСС, Совета министров СССР, Президиума Верховного Совета СССР, МИДа, Министерства обороны, КГБ, Гостелерадио, ЦК ВЛКСМ)^[854]. В других политически важных институциях их число было сильно сокращено^[855]. Хотя после смерти Сталина число структур, «свободных от евреев», уменьшилось и многие уволенные в ходе кампаний смогли найти новую работу (например, в СМИ и научных институтах), антисемитская дискриминация (как и дискриминация еще целого ряда этнических групп, включая столь многочисленные, как советские немцы, поляки, крымские татары и корейцы) сохранялась до развала СССР. Во многих отраслях промышленности, прежде всего на предприятиях оборонного значения, с 1960-х годов была принята стратегия — сохранять на работе принятых евреев и отказывать новым^[856]. Хотя к тому моменту многие люди с еврейскими фамилиями происходили уже из смешанных семей, все равно они испытывали много проблем. Например, для занятия многих низовых начальственных должностей можно было быть либо евреем, либо беспартийным, но не тем и другим одновременно^[857].

Вместе с тем, удаляя евреев из процесса принятия решений, власть нуждалась в их знаниях, особенно по тем темам, где требовалась специфическая квалификация (включая хорошее знание иностранных языков). Кроме того, некоторые из них были заслуженными ветеранами спецслужб, которых товарищи считали необходимым «пристроить» в комфортное и потенциально полезное спецслужбам место.

Это приводило к формированию в околовластной среде специфических институций, в которых работали евреи, признанные полезными и обладавшие особыми заслугами. Например, в 1960–1980-х годах евреев не было (за исключением нескольких человек) в аппарате ЦК КПСС, но их было довольно много среди ключевых преподавателей Академии общественных наук при ЦК КПСС, где они развивали марксистскую философию^[858]. Евреев не было в аппарате Совета министров СССР, но зато их было довольно много в Институте экономики, который консультировал правительство по вопросам экономической стратегии, — собственно и директором этого института был еврей. Евреев практически не было среди руководителей аппарата Госплана СССР (но все же были среди руководителей нижнего звена — подотделов), зато Госснаб СССР длительное время возглавлял еврей и среди его ведущих сотрудников (как описано выше) тоже было много евреев. Среди членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС после 1957 года евреев (во всяком случае, известных коллегам) не было, но среди членов Совета министров СССР как минимум трое были очевидными евреями (зампред Совмина (и глава Госснаба) Вениамин Дымшиц, главы ЦСУ Лев Володарский и Госкомитета гидрометеорологии Юрий Израэль). Впрочем, назначение двух последних в первой половине 1970-х, возможно, было ответом на критику антисемитской дискриминации в СССР со стороны Запада и растущую еврейскую эмиграцию из страны.

Типичным примером еврея «с заслугами», которому нашлось место в припартийном институте, был Владимир Венжер — главный специалист по экономике сельского хозяйства в Институте экономики АН СССР, где он работал с 1938 года. Он появился там по инициативе своего друга по Институту красной профессуры, секретаря парторганизации института Ивана Анчишкина (отца будущего академика Александра Анчишкина, который будет неоднократно упоминаться ниже). В его багаже было активное участие в революции и Гражданской войне, проведение партийной политики в сельском хозяйстве (в частности, директорство в совхозе) и даже работа ответорганизатором в аппарате ЦК ВКП(б)^[859]. В институт он попал достаточно случайно, поскольку Анчишкин, по рассказам, ненароком встретил его идущего (после увольнения из совхоза) за очередным назначением в ЦК ВКП(б) в середине 1938 года и убедил, что это не самое лучшее решение, в отличие от работы в институте^[860]. Похоже, что для Анчишкина спасение коллег от репрессий было внутренним долгом. Известен еще один эпизод, когда он в 1941 году пытался защитить заведующего сектором ИЭ Михаила Кубанина, который опубликовал в «Проблемах экономики» статью с указанием на огромные темпы отставания производительности сельскохозяйственного труда в СССР по сравнению с США и за это был арестован (и расстрелян)^[861].

Несмотря на свою партийную биографию, Венжер был главным проводником идеи денежной оплаты труда колхозников в сталинское время (когда их работа оплачивалась «трудоднями»)^[862]. Он последовательно отстаивал идею снижения процента средств, выкачиваемых из деревни (в том числе за счет МТС)^[863]. Собственно, все сторонники либерализации и усиления денежно-товарных отношений в деревне 1960–1970-х годов были его ученикам. При этом Венжер был в постоянном диалоге с ЦК ВКП(б) — ЦК КПСС, непрерывно направляя туда письма (фактически «Записки») по разным вопросам сельскохозяйственной политики (их общее число достигло 150), и даже однажды дождался публичного ответа Иосифа Сталина, раскритиковавшего его идею продажи техники МТС колхозам. Эту идею позже реализовал Никита Хрущев^[864].

Крупный специалист по промышленной статистике (социальное происхождение установить не удалось) Яков Кваша до 1938 года работал в Госплане, а после 17 лет лагерей с 1955 по 1976 год в том же Институте экономики, где стал одним из ведущих специалистов по капитальным инвестициям^[865]. Сын дореволюционного бухгалтера крупного завода Соломон Хейнман в 1928–1939 годах работал в Госплане, где достиг должности начальника отдела, занимающегося проблемами уровня жизни населения^[866]. Оттуда его уволили в 1938-м, и с 1939 года (после заступничества Вячеслава Молотова) он работал в ИЭ и даже публиковался в «Правде». В 1941 году его осудили на 8 лет за «вредительство» в научных работах, и после заключения (где он многократно мог погибнуть от голода и тяжелых физических работ) он находился в ссылке^[867]. После реабилитации в 1954 году он вернулся в ИЭ и стал лидирующим специалистом по вопросам эффективности промышленного производства и НТР, создал крупную школу, доработал до 1990-х годов^[868]. Особо его ценил академик Абел Аганбегян, с которым они близко сошлись уже позже, в 1960-е годы. Тогда Хейнман не только работал вместе с ним в редакции важного и прогрессивного новосибирского журнала «Эко», но и, по словам Аганбегяна, поставлял свои материалы во все «бригады» по написанию докладов первым лицам страны, которые были заинтересованы в его тематике^[869].

Наличие значительного количества дискриминируемых людей в подобных институциях приводило к неизбежной реакции коллег, стремившихся им помогать и защищать от тех, кто считал дискриминационные меры правильными и стремился к чистке институций от евреев и других «врагов»^[870].

Людмила Сытина (дочь плановика, студентка экономфака МГУ, впоследствии сотрудница ИМЭМО и заведующая сектором экономики Института Африки РАН) в интервью рассказывала:

Ребята, которые пришли с фронта кто без руки, кто без ноги, разогнали всю профессуру. Профессор [Израиль] Блюмин, лучший возможный лектор по истории экономических учений (сын владельца фотоателье, сотрудник Института экономики в 1930–1956 годах, профессор МГУ, сотрудник ИМЭМО в 1956–1959 годах. — Н. М.), читал лекции, не поднимая глаз, держа взглядом пачку сигарет, где у него тезисы, — как на казни. Нас водили в Институт экономики создавать толпу. Поносили там всяких «штейнов» и «блюмов»^[871].

Ученым секретарем ИМЭМО был в 1956 году назначен сотрудник Института экономики Игорь Глаголев, который происходил из интеллигентной семьи в г. Белев, учился в послереволюционном Ленинграде и, как выяснилось в конце 1970-х годов, скрыто ненавидел советскую власть, поэтому был сухим и малоконтактным человеком. Он был основным ответственным за прием сотрудников (хотя все они проходили и через директора института, который со всеми ними лично беседовал и отбирал лучших) и активно помогал различным жертвам советского режима научно реабилитироваться, принимая их на работу. Среди них были жертвы разных кампаний, в том числе «ленинградского дела», но очевидно, что многие были жертвами государственного антисемитизма позднесталинского периода^[872].

А основным специалистом по экономике Японии в том же ИМЭМО был Яков Певзнер — бывший резидент ГРУ (капитан ВМФ) в Шанхае в 1941–1942 годах. По отцу он был внуком хозяина табачного магазина (сделавшего свой бизнес с нуля), который отправил сына получать образование в Дармштадтский политехнический институт (Германия). По окончании института Певзнер работал учителем математики и физики в Гомеле (очевидно, не найдя себе другого применения в послереволюционной России), и его дом был центром притяжения членов еврейской религиозной общины, ожидавших скорого падения советской власти, которая им активно не нравилась. По матери Яков Певзнер считал себя праправнуком основателя любавического хасидизма рабби Шнеерсона и потомком Йехезкеля Ландау (Ландо), главного раввина Праги в XVIII веке. Его мать, «добавляя ко всему тому, что получала от отца, гроши от репетиторства», получила лучшее женское образование в дореволюционной России, окончив Высшие женские курсы в Санкт-Петербурге, и стала учительницей естествознания и географии. Поэтому Певзнер характеризовал свой социальный статус так: «родился (в 1914 году. — Н. М.) в трудовой еврейской семье», но при этом в мемуарах заявлял, что гордится своей родословной. «Горжусь, потому что раввины — это была духовная элита еврейского народа, а коммерсанты — его великий труд, его совесть и честность»^[873]. Тем не менее ребенком Яков при поддержке «прогрессивной» матери вступил в первую в городе пионерскую организацию и затем сделал идеологическую карьеру. В 1941 году Певзнер, защитив кандидатскую по экономике Японии, отправился в Китай руководить крупной группой агентов, был вскоре арестован японской контрразведкой, подвергнут пыткам, несколько лет просидел в тюрьме и в итоге был обменен на военнопленных. В 1945 году он пришел в Институт экономики, откуда в 1956-м попал в ИМЭМО, где возглавил японоведческую тематику. Он руководил отделом экономики ведущих стран Западной Европы и Японии (с начала 1970-х — выделившимся отделом Японии) и регулярно избирался в партком^[874]. По просьбе директора ИМЭМО Николая Иноземцева обосновал позицию института в некоторых общих догматических марксистских вопросах, в частности в 1971 году критически разобрал «закон преимущественного роста производства средств производства» (одно из базовых положений советского варианта марксистской теории) и доказал его несостоятельность. С этим обоснованием (которое подрывало позиции «машиностроительного лобби») Иноземцев воевал с «догматиками» в окружении Брежнева^[875].

При этом Певзнер, как выяснилось из его тайного дневника, опубликованного в 1995 году, как минимум с конца 1960-х был крайне разочарован в «ленинизме» и крайне критически оценивал советскую действительность^[876].

Постоянные столкновения и даже перманентная борьба между дискриминируемыми и их защитниками, с одной стороны, и дискриминирующими и группой их поддержки, с другой, были характерной особенностью научной жизни 1950-х годов, но отражались на отношениях и позже^[877]. Однако помимо прямого противостояния групп проблема имела и иные последствия.

По словам Арона Каценелинбойгена, по отцу происходящего из древнего раввинского рода из Изяслава, а по матери — внука оптового торговца из того же городка^[878], директор ЦЭМИ Николай Федоренко еще в 1940-е годы понял, что свою карьеру имеет смысл развивать за счет эксплуатации дискриминируемых евреев, поэтому он охотно набирал их в сотрудники и поощрял в случае успехов^[879]. К тому моменту в Москве и других городах имелись сотни евреев-экономистов, которые из-за дискриминационной политики властей были отстранены от академической науки и преподавания (во всяком случае, в престижных вузах), но работали в многочисленных отраслевых НИИ и вузах. А главное, они работали в экономических отделах на производстве, то есть имели реальный опыт знакомства с советской экономикой и промышленностью. Так же было и со способными (и даже талантливыми) евреями-математиками, изгнанными из престижных вузов и институтов. Поскольку в условиях дискриминации и увольнений им приходилось искать работу или часто ее менять, между ними была налажена сеть знакомств, которую Каценелинбойген отчасти описывает, упоминая десятки имен своих знакомых. В частности, за счет этих связей он сам мог собирать малодоступный формальным путем материал по производительности труда на предприятиях гражданского машиностроения. Через личные связи он даже в конце 1950-х годов нашел резервные мощности ЭВМ для необходимых расчетов^[880].

«Сверхпредставительство» евреев в сфере экономической науки было не только формой компенсации «особо важным» представителям народа за дискриминацию и исключение из политической жизни и многих управленческих сфер. Анализ биографических траекторий представителей советской политической и управленческой элиты, которым занимается автор, наглядно показывает значительное сохранение семейных интересов, передающихся из поколения в поколение. Если значительная часть русских сотрудников Отдела плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС вышла из семей мелких предпринимателей и управленцев средних предприятий дореволюционного времени, то неудивительно, что евреи из таких же семей также испытывали интерес к экономической сфере и стремились получить соответствующее образование^[881].

И здесь есть один важный, на взгляд автора, аспект. Дело в том, что родители (и другие старшие родственники будущих студентов, а потом ученых-экономистов) если не принадлежали к дореволюционному высшему классу собственников и бизнесменов, то чаще всего становились предпринимателями по причине необходимости кормить семью после миграции в крупные города. С окончанием НЭПа масса уцелевших после «чисток» мелких предпринимателей заняли «хлебные» должности в тех государственных предприятиях, которые позволяли получать незаконные доходы, компенсирующие нищенские зарплаты. Среди них были руководители и инженеры официально существующих артелей, заготовители, агенты снабжения, организаторы распространения билетов на культурные мероприятия, начальники и заместители начальников транспортных предприятий, складов, ремонтных мастерских и предприятий бытового обслуживания, торговые работники. Все это была квазирыночная деятельность, осуществляющаяся на границе легальной и теневой экономики. Разумеется, ненормальная с точки зрения обычного предпринимательства и преступная с точки зрения советского законодательства^[882].

Здесь уместно предположить, что личные знания или наблюдение за подобной ситуацией в 1930–1950-е годы подспудно или прямо повлияли на представления о нужном и должном как минимум у части советских экономистов с условно «прорыночными» убеждениями. Фактически их деятельность в 1960–1980-е годы свелась к возвращению экономики во времена НЭПа, когда частная инициатива, существовавшая в рамках советской системы, была легальна и полезна всем сторонам процесса.

Ведомственные и научные институты, обслуживающие плановую экономику

Помимо общеэкономических и тематических академических и припартийных институтов при каждом общесоюзном экономическом органе создавались свои собственные научно-исследовательские институты. Эти институты были нужны для обеспечения методической и информационной поддержки. Также они занимались научной разработкой (или координацией такой разработки с другими институтами) тем, важных для ведомства. Эти институты начали появляться в 1950-е годы, но основная их часть была создана уже в 1960-е годы.

Центральную роль тут играл Научно-исследовательский экономический институт (НИЭИ) при Госплане, организованный в 1955 году. Его специализацией была методология народно-хозяйственных планов, макроэкономическое прогнозирование, повышение эффективности народного хозяйства. «НИЭИ выполнял концептуальные работы, призванные определить направления развития экономики СССР»^[883]. Первым директором института (1955–1975) был Анатолий Ефимов, сделавший ставку на разработку межотраслевого баланса. Эта работа наследовала трудам советских экономистов 1920-х годов круга Александра Чаянова и Николая Кондратьева, которые были отвергнуты с эпохой индустриализации, требовавшей форсированного развития отдельных отраслей, продиктованного политической волей.

В НИЭИ было создано два центра подготовки прогнозов. Был организован сектор прогнозирования во главе с А. И. Анчишкиным и Ю. В. Яременко. Вторым центром руководил доктор экономических наук, заместитель директора В. Н. Кириченко. Конкуренция, считал А. Н. Ефимов, — это всегда хорошо. Различия между центрами были. А. И. Анчишкин опирался на исследования структурных сдвигов в экономике, проводимые Ю. В. Яременко на базе межотраслевого баланса, и на методологию факторного анализа, которую создал и успешно применял на практике. У В. Н. Кириченко такой базы не было. Он больше опирался на опыт развитых стран, приспосабливая его к российской действительности^[884].

Собственно, Вадим Кириченко и стал в 1975 году следующим директором института и проработал в этой должности до 1986 года. В перестройку он руководил Экономическим управлением Совета министров СССР (1987–1989), а потом возглавлял Госкомстат СССР^[885]. Среди сотрудников Института, привлеченных Кириченко, были многие будущие известные реформаторы эпохи перестройки, а тогда, в 1960-е годы, — сторонники «косыгинской реформы»: Николай Петраков, Станислав Шаталин, Олег Богомолов, а также известные в профессиональной экономической аудитории доктора экономических наук Владимир Майер, Павел Литвяков, Владимир Костаков, Феликс Клоцвог, Борис Плышевский. Богомолов, Литвяков и Плышевский позже работали в аппарате ЦК КПСС.

Обширная тематика открытых к публикации работ института подробно изложена во второй описи фонда института в Российском государственном архиве экономики, где даются названия сотен проводившихся им в 1950–1970-е годы исследований^[886].

Математик и самиздатский поэт Илья Иослович, работавший в НИЭИ в 1960-е годы, оставил живые воспоминания об этом времени:

Институт был придворной организацией при Госплане. В институте работало несколько интересных людей. А. И. Анчишкин и Ю. В. Яременко впоследствии стали известными экономистами и академиками. Они последовательно, один после другого, возглавляли Институт народнохозяйственного прогнозирования АН СССР. До этого они, как это называлось, долгое время «работали в трюме», готовили материалы для Госплана, писали докладные записки в ЦК. Анчишкин умер в 1987 году, а Яременко в 1997-м. <…> Яременко в свое время окончил Пекинский университет и прекрасно знал все, что относилось к китайскому пути развития. Это не пригодилось, осталось без применения. Они оба, в общем, были не «рыночники», т. е. считали, что не в рынке дело и не с него надо начинать^[887].

Сам Иослович работал в отделе математических методов, который возглавлял Эмиль Ершов.

На основе некоторых идей Вальтуха^[888] Эмиль сконструировал двухсекторную модель «потребление — накопление», а я решил соответствующую задачу динамической оптимизации. В этой модели, в отличие от множества других, оптимальная стратегия заключалась в том, чтобы избыток ресурсов над необходимым сбалансированным уровнем накопления тратить на потребление. Это резко отличалось от всех предшествующих призывов жертвовать всем ради далекого будущего счастья. Эту модель мы представили на конференции по народно-хозяйственному моделированию, которая прошла тоже в Академгородке, но уже в мае 1967 года. Это был пленарный доклад, и он прошел с большим успехом^[889].

Вся эта группа экономистов отстаивала идею, что большая доля национального дохода должна тратиться на потребление, а не «закапываться в землю» в виде долгосрочных капитальных вложений. В качестве примера негативных тенденций, с которыми боролись в институте, Иослович приводит пример советской инвестиционной политики — когда на первом году средней стройки около 20 % выделенных средств тратились на котлован и фундамент (то есть буквально «закапывались в землю»), а потом стройка стояла шесть лет без движения, чтобы в последний год быть достроенной в ускоренном порядке. Те семь лет, что 20 % ее бюджета были «закопаны», и предлагалось рассматривать как большой ущерб для хозяйства^[890]. Подробнее мы об этой теории поговорим в четвертой части, в главе, посвященной строительству.

Другим институтом при Госплане был Научно-исследовательский институт планирования и нормативов (НИИПИН) при Госплане СССР, созданный в 1960-м и просуществовавший до 1991 года. Его первым директором (1961–1962) стал Михаил Бор, бывший начальник подотдела баланса народного хозяйства Госплана СССР (1960–1961). Свои практические знания и соображения по составлению народно-хозяйственного баланса он развернул в теорию, представленную в нескольких опубликованных им в 1960–1970-е годы книгах^[891]. Однако насколько его теоретические наработки и предложения реально использовались в Госплане при работе, непонятно^[892]. Среди последующих руководителей института были Андрей Ковалевский и Вячеслав Сенчагов (будущий руководитель Госкомцен СССР).

Самым старым, но специализованным исследовательским центром при Госплане был Совет по изучению производительных сил (СОПС). В 1930–1960-х годах это был институт АН СССР, занимавшийся изучением перспективных экономических зон. Он оценивал запасы природных ресурсов на тех или иных территориях (в том числе организовывал крупные экспедиции), после чего давал комплексные рекомендации по их развитию. С 1960 года он начал заниматься тем же под эгидой Госплана, где среди прочего помогал увязывать предполагаемое использование обнаруженных и перспективных ресурсов с отраслями экономики страны. Директором института в 1957–1979 годах был академик АН СССР Николай Некрасов, специалист по экономике химической промышленности. В 1981–1985 годах его возглавлял звезда советского академически-экономического администрирования, специалист по комплексному развитию сельского хозяйства Владимир Можин, о котором мы будем неоднократно говорить дальше.

Институт комплексных транспортных проблем (ИКТП) при Госплане существовал в 1962–1991 годах, хотя был основан ранее — в 1954-м при АН СССР^[893]. Институтом в целом на протяжении всей его истории заправляли железнодорожники, включая его отца-основателя, директора в 1954–1959 годах Тиграна Хачатурова. Хачатуров, в прошлом генерал-лейтенант железнодорожных войск, позже переключился с транспортных проблем (важной подотрасли экономической науки) на куда более общие вопросы капиталовложений (то есть инвестиций). В результате он стал видной (и в целом позитивной) фигурой в экономической науке, подводя академическую базу под «косыгинские реформы», что привело его к более высоким должностям и званиям. В период реформ (и позже) он занимал должности главного редактора академических «Вопросов экономики» (1966–1988) и академика-секретаря отделения экономики АН СССР (1967–1971), в котором руководил Научным советом АН СССР по проблеме «Экономическая эффективность основных фондов, капитальных вложений и новой техники». На исходе реформ он стал заместителем председателя влиятельной Комиссии по изучению производительных сил и природных ресурсов при Президиуме АН СССР, которая обосновывала необходимость использования тех или иных ресурсов в масштабах страны и определяла направления академических исследований в данной сфере. К нему как к учителю с почтением относились такие видные экономические реформаторы перестройки, как Леонид Абалкин и Гавриил Попов.

Его преемниками были менее заметные публично люди, впрочем уважаемые в транспортной отрасли. В 1974–1991 годах директором ИКТП был известный специалист по методике железнодорожных перевозок Борис Козин^[894]. Затем пост занял его бывший соратник и зам Вячеслав Арсенов. Как и другие подобные институты, ИКТП в 1950–1960-е служил инкубатором, где начинали свою трудовую деятельность евреи-математики, которых не взяли в оборонку, но дозволили заниматься темами типа «расчеты тягловой силы электровозов». Из них через пару десятилетий получались заведующие секторами системных исследований реформаторских институций типа ЦЭМИ (о нем ниже), а еще через десять лет — авторы ключевых работ по инвестициям в условиях рыночной экономики и по оценке банковских рисков^[895].

Нынешние наследники ИКТП предпочитают оценивать его работу в обтекаемо-положительных выражениях, напирая на роль в разработках пятилетних планов^[896]. Важную роль при разработке долгосрочных планов играли предложенные институтом схемы стандартных транспортных перевозок и «тарифы», по которым определялись капитальные инвестиции в отрасль^[897]. Основная работа института состояла в создании комплексных планов транспортного развития, особенно на новых, осваиваемых территориях (прежде всего Сибири и Дальнего Востока), а также в улучшении логистики (скорости и объемов) перевозок с участием различных видов транспорта. Большой объем работы составляли также оценка международного опыта и разработка совместных планов со странами СЭВ, а также координация работ ведомственных НИИ по конкретным отраслям транспорта^[898].

Очевидно также, что очень большая часть работы института должна была иметь «закрытый» (оборонный характер), поскольку подразумевала разработку планов эвакуации и перемещения войск в период войны. Неудивительно, что его бывшие сотрудники не стремятся делиться подробностями своей деятельности в этом учреждении^[899]. Однако в реальности транспорт в целом и железнодорожный в особенности стали подлинным источником головной боли для советского экономического менеджмента в конце 1970-х — отчасти из-за недостатка инвестиций, отчасти из-за корпоративной замкнутости и плохой управляемости МПС. Впрочем, об этом мы поговорим ниже.

Всесоюзный научно-исследовательский институт комплексных топливно-энергетических проблем (ВНИИКТЭП) был создан при Госплане СССР в 1974 году.

Основные направления деятельности: изучение и прогнозирование путей развития топливно-энергетических отраслей народного хозяйства (электроэнергетика, угольная, нефтяная и газовая отрасли, нетрадиционные виды энергии — солнечная, ветровая, геотермальные воды), формирование и оптимизация пятилетних и перспективных топливно-энергетических балансов страны и экономических районов, разработка новых прогрессивных методов использования и транспортировки топливно-энергетических ресурсов^[900].

Директором института Николай Байбаков назначил своего старого знакомого Сергея Ятрова, профессионального нефтяника и партийного работника времен ВОВ из Башкирии, который с 1955 года занимался организацией различных отраслевых НИИ в сфере нефтегазодобычи. К началу 1980-х в институте работало около 460 человек, из которых не менее 400 были научными сотрудниками. Он занимал комплекс из трех крупных зданий^[901].

В 1966 году был создан НИИ по ценообразованию Госкомцен при Госплане СССР (впоследствии при Совмине) (руководитель — Юрий Яковец).

Деятельность НИИ цен координировалась Межведомственным научным советом по проблемам ценообразования, председателем которого был Василий Петрович Дьяченко — известный советский экономист, член-корреспондент Академии наук СССР. Среди ученых-экономистов особую роль в развитии НИИ цен сыграл профессор Шамай Яковлевич Турецкий, труды которого посвящены проблемам себестоимости и ценообразования на продукцию промышленного производства. <…> Профессор Александр Гогоберидзе, в прошлом — заведующий отделом НИИ цен… вспомнил… [что] …сформировался квалифицированный научный коллектив при поддержке и руководстве бывшего заместителя министра финансов Владимира Ксенофонтовича Ситнина^[902].

Существование этих институтов не только обеспечивало работой большое количество людей, а экономические ведомства — рабочими материалами и консультациями. Взаимные контакты и консультации сотрудников этих институтов, принадлежность их к неформальным научным школам, совместная учеба в стенах экономических вузов в прошлом формировали сети контактов. Они в свою очередь использовались для взаимоподдержки, продвижения своих идей, продвижения своих представителей во властные органы и завоевания там административных позиций.

Представители власти занимали по отношению к ученым разные позиции. Учившиеся в московских вузах чиновники хорошо понимали значимость ученых — и как консультантов, и как потенциальных коллег, и как (в некоторых случаях) друзей и хороших знакомых «большого начальства». Провинциалы, занявшие высокий пост, могли относиться и пренебрежительно, особенно если ученые говорили не то, что хотелось бы слышать. Тем не менее ведомственная наука была достаточно высоко востребована и постоянно привлекалась к обсуждению планов, тем более когда речь шла о необходимости перспективного планирования. Это позволяло ученым накапливать и реализовывать определенный властный ресурс, реализующий потенциал и ожидания данной социальной группы.

В качестве иллюстрации тут показателен мемуар академика Леонида Абалкина. В сборнике памяти Косыгина он рассказывает о рабочей группе, трудившейся над докладами Косыгина с 1975 года. Группа заседала в пансионате Совмина «Сосны». Возглавлял ее член-корреспондент АН СССР и заведующий сектором социалистического воспроизводства Института экономики Геннадий Сорокин (в 1940–1950-е годы зампред Госплана СССР, он упоминался выше в качестве одного из разработчиков «хозяйственной реформы» и сотрудников Института экономики). В состав группы входили академик и директор новосибирского Института экономики и организации промышленного производства Абел Аганбегян, упоминавшиеся выше начальник отдела народно-хозяйственого прогнозирования Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) Александр Анчишкин (будущий академик)^[903], директор НИЭИ Госплана Вадим Кириченко, зам. зав. сводным отделом Госплана Евгений Иванов (его мы много цитируем во второй части, говоря о Госплане) и другие. Экономические светила жили там по полгода, без выходных, по двое в двухместных номерах. Иногда по воскресеньям приезжали в Москву в Совмин СССР, где встречались с Косыгиным в достаточно официальной обстановке в большом зале, где заседало правительство. В итоге участники рабочей группы были приглашены в качестве гостей на XXV съезд КПСС, где читался подготовленный ими доклад, и им было выплачено по месячной зарплате дополнительно в качестве премии^[904].

В этом кратком мемуаре отчетливо видно, что академические ученые-прогрессисты были достаточно важной средой для сохранения реформаторского импульса, заданного в ходе «косыгинской реформы». Важно, правда, при этом было то, чтобы они не предлагали начальству слишком радикальных идей. Но это была не единственная группа «наверху» — про остальные мы будем говорить ниже, — однако именно благодаря перестройке она наиболее известна нашему современнику. Многие из упомянутых нами здесь людей в середине — второй половине 1980-х стали советниками новых лидеров страны, и об их работе на «премьера» «застойного» периода уже никто не вспоминал. В то же время эти люди были «верхушкой айсберга» экономических прогрессистов и представляли руководству адаптированные версии идей куда более радикально настроенных коллег, о которых мы поговорим ниже.

ЦЭМИ, Аганбегян и другие последователи Канторовича в 1960-е — начале 1970-х годов

Будущий последний советский премьер Валентин Павлов в своих мемуарах разделяет экономистов-реформаторов на два сообщества. К одному относятся Леонид Абалкин и Степан Ситарян (сын репрессированного бухгалтера, пасынок доктора экономических наук^[905]), которые были включены в «команду Косыгина». Она занималась обоснованием и продвижением «косыгинских реформ». Другая группа состояла из тех, кого в «команду Косыгина» не взяли.

По мнению Павлова:

Косыгин… на дух не переносил Аганбегяна и так и не допустил в свой «мозговой» экономический центр ни Бунича, ни Шаталина, ни Г. Попова^[906]… Косыгин считал их, как мне говорили, скорее популяризаторами науки, чем серьезными исследователями… <…> Постепенно [они] сплотились в своего рода «экономическую оппозицию», сформированную вокруг разработки так называемой СОФЭ — системы оптимального функционирования экономики^[907]. Ударный отряд ее разработчиков и сторонников составили [директор ЦЭМИ Николай] Федоренко^[908], [д. э. н. (1966), заведующий отделом комплексных систем ЦЭМИ Арон] Каценелинбойген, Шаталин, [к. э. н. Игорь] Бирман и некоторые другие экономисты, среди которых большой активностью отличался [д. э. н. (1972), сотрудник ЦЭМИ Николай] Петраков, будущий помощник генсека Горбачева. Их поддерживал Арбатов^[909]. <…> Не добившись успеха в Совмине, «софисты» пошли через аппарат ЦК КПСС, используя свои связи в партийной элите. <…> Они-то и били по «косыгинской реформе», — кто прямо, кто косвенно, — обещая теоретически разработать и рассчитать ряд экономико-математических моделей, применение которых могло, по их утверждению, привести к саморегуляции экономики^[910].

Даже если считать, что Павлов пристрастен, заданное им разделение экономистов-«прогрессистов» на минимум две конкурирующие группы имеет под собой некоторое основание. Тот же Абел Аганбегян довольно четко определяет свое место в системе, заявляя, что он «исторически» был в бригадах авторов докладов для Брежнева, а у Косыгина в таких бригадах был один-единственный раз^[911]. Так что свидетельство Павлова как минимум дает повод поговорить о влиятельном сообществе противников «балансового метода» и сторонников математических методов управления экономикой.

Как несложно увидеть, большинство членов упомянутой Павловым группы представляли Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ), созданный в 1963 году по инициативе и на основе лаборатории (с 1958-го) академика Василия Немчинова — крупного еще со сталинских времен специалиста по товарным запасам. ЦЭМИ возглавил специалист по экономике химических производств и яркий администратор Николай Федоренко (который, по официальной версии, родился в бедной крестьянской семье в Запорожье), получивший в награду звание академика. В дальнейшем он сделает еще большую карьеру, заняв пост академика-секретаря отделения экономики АН СССР (1971–1985), который он отберет у упоминавшегося выше сторонника Косыгина — Тиграна Хачатурова. Федоренко будет отправлен в отставку в 1985 году за то, что на фоне антиалкогольной кампании зашел в здание аппарата ЦК КПСС в нетрезвом виде^[912]; возможно, это было всего лишь удобным поводом избавиться от ставшего ненужным человека.

В 1965–1966 годах в ЦЭМИ существовала группа под руководством Арона Каценелинбойгена, занимавшаяся вопросами оптимизации плановой экономики с помощью математических методов и теоретизированием об «оптимальном планировании» стоимости и цен^[913]. Она достигла в глазах дирекции и научного сообщества таких успехов, что директор ЦЭМИ начал не только подписывать ее труды как соавтор, но и сделал их программой работы всего института. В частности, написанную Каценелинбойгеном статью директор Федоренко опубликовал под своим именем в «Коммунисте»^[914]. Представления Каценелинбойгена и его группы отличались как от типичной марксистской (в советском измерении) академической политэкономии (точнее, вовсе не использовали предлагаемую там систему координат и терминологии), так и от прорыночных идей, развиваемых последователями Якова Кронрода (о котором речь пойдет ниже). Фактически речь в них шла о создании новой и глобальной математически рассчитанной системы управления плановой экономикой.

Однако у ее авторов на практике был довольно скромный опыт и немного материала для расчетов. Они, собрав информацию о конкретных операциях небольших групп рабочих на малых и средних предприятиях, первоначально выдвигали предложения об оптимизации там производственных процессов, а затем сразу переходили к концептам перестройки экономики в масштабах страны. С современной точки зрения это было как заявка начинающих бизнес-консультантов с большими амбициями. Вот они постояли бы с секундомерами рядом с рабочими во время выполнения рутинных операций и посоветовали дирекции объединить в одном цехе два производства, находящихся доселе в разных крыльях завода, а затем, построив на основе полученной на заводе информации красивые модели на чертежах, они бы сразу выступили с предложением создать на уровне Совета министров «Бюро» по комплексному развитию тех или иных групп отраслей. Это, собственно, и есть то, чем в реальности занималась группа Каценелинбойгена и ЦЭМИ в целом.

После трех десятилетий господства сталинской политэкономии в экономических науках подобная деятельность и идеи в академической среде выглядели свежо. Но для практических экономистов в правительстве, тем более озабоченных чрезмерным планированием, подобные взгляды и предложения выглядели неприемлемыми. О чем, например, Федоренко твердо заявил председатель Госплана Байбаков^[915], как сказано выше, опиравшийся прежде всего на ведомственные институты Госплана, оперирующие понятиями народно-хозяйственных балансов. С другой стороны, в ЦЭМИ было много классических экономистов вроде неоднократно упоминавшегося выше специалиста по бюджетному балансу Виктора Белкина, к которым охотно прислушивались в Госплане и Совмине^[916].

Тем не менее на фоне готовящейся реформы в Госплане в 1964–1965 годах был создан отдел по внедрению экономико-математических методов в народное хозяйство. Заместителем руководителя там стал давний сотрудник лаборатории Немчинова Всеволод Пугачев. После того как он в 1966 году вернулся в ЦЭМИ, на его место пришел еще один давний сотрудник Немчинова и ЦЭМИ Владимир Коссов. Этот специалист по межотраслевым балансам в дальнейшем сделал значительную карьеру в Госплане и в итоге возглавил в качестве члена коллегии весь информационный блок этого учреждения (см. раздел «Насколько была доступна информация…» во второй части).

Работы группы Каценелинбойгена, ЦЭМИ и Аганбегяна (о котором ниже) развивали идеи математика (вундеркинда, родившегося в интеллигентной еврейской семье в Петербурге) и экономиста Леонида Канторовича (1912–1986). Тот далеко ушел от марксистской методологии, занимаясь применением математических расчетов для решения прикладных экономических задач. В основном он занимался расчетами оптимальных соотношений в многократно повторяющихся трудовых операциях, что позволяло ему говорить о возможностях «оптимального планирования»^[917]. В 1958 году его избрали членом-корреспондентом АН СССР (с 1964 года — академик), с 1960 по 1971 год он жил в Новосибирском академгородке, где занимал должность заместителя директора Института математики СО АН СССР. С 1971 года он работал в Институте управления народным хозяйством Государственного комитета Совета министров СССР по науке и технике и в 1975-м получил Нобелевскую премию по экономике за теорию оптимального распределения ресурсов.

Его последователи — это новый тип экономистов, появившийся (или возродившийся) в СССР, которые активно работали с математическими моделями и пользовались для своих расчетов появившимися компьютерными мощностями, напрямую заимствуя западные программы и методы^[918].

Эти новые методы анализа не просто находили понимание у «естественников», доминирующих в АН СССР, прежде всего у ее председателя Мстислава Келдыша — потомственного дворянина и внука двух царских генералов^[919]. Они завоевывали сторонников и в политической и военной элите, прислушивавшейся к мнению ученых, когда речь шла о новых технологиях. Все это проходило в обстановке торжества кибернетики как науки, доказавшей свою полезность и необходимость после облыжных обвинений 1950-х годов. Кибернетика и ЭВМ все более активно использовались и в оборонной отрасли, и в промышленности и активно проникали в систему государственного управления.

Экономико-математическое направление поддерживала армейская верхушка, поскольку эти методы были важны для выявления возможности конвертируемости хозяйства на военные нужды на базе модели межотраслевого баланса, а также для размещения различных объектов и т. п. Так, стало достоверно известно, что прагматические возможности использования экономико-математических методов в военном деле дали основание начальнику генерального штаба, маршалу Матвею Васильевичу Захарову, позвонить Петру Ниловичу Демичеву, секретарю ЦК по идеологии, с просьбой поддержать эти методы^[920].

Однако и на этом фронте существовала конкуренция. Например, в начале 1960-х годов известнейший советский математик Андрей Колмогоров (внук предводителя угличского дворянства по материнской линии, сын агронома из духовного сословия) через коллег обратился к набиравшему известность Каценелинбойгену с предложениями о совместной работе. Он хотел отодвинуть Канторовича с позиции лидера экономико-математического направления и возглавить его со своими установками. Однако после двух продолжительных бесед с Каценелинбойгеном Колмогоров отказался от идеи сделать нечто новое в экономической сфере^[921].

Куда более серьезным и систематическим лоббированием с конца 1950-х годов занимался киевский кибернетик, директор Института кибернетики АН УССР (1962–1981), академик АН СССР (1964) Виктор Глушков (сын горного инженера, окончившего Екатеринославский политехнический институт, из старинного казацкого рода, мать — бухгалтер). Он пробивал в правительстве и ЦК КПСС проект создания Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации (ОГАС). Она должна была являться сетью региональных центров сбора информации, необходимой для принятия экономических решений, соединенных в вертикально и горизонтально интегрированные сети. То есть она фактически должна была заменить собой Госплан и Госснаб, в точном соответствии с декларируемой идеей о плановости советской экономики, а значит, и о рациональном распределении информации и ресурсов^[922].

Этот проект к 1964 году взял под свою опеку Косыгин, однако он много раз пересматривался, в том числе по причине жесткой позиции, занятой министром финансов СССР Василием Гарбузовым. Финальное решение по его поводу было вынесено в 1970 году на заседании Политбюро. Предлагаемый Глушковым проект создания еще одного государственного ведомства — Государственного комитета по совершенствованию управления (Госкомупра), который должен был руководить ОГАС, и организации при нем «научного центра» из 10–15 институтов — закончился в итоге формированием Главного управления по вычислительной технике при ГКНТ и Всесоюзного научно-исследовательского института проблем организации и управления (ВНИИПОУ)^[923]. Вполне возможно, что это они в итоге занимались разработкой упомянутых выше информационных систем для Госплана и ВПК — «Документ» и «Контур», а также ведомственных систем сбора информации.

Центральную роль тут играл еще один ближайший соратник Маленкова — бывший первый заместитель председателя Бюро Совета Министров СССР по химии и энергетике (1954–1955) Дмитрий Жимерин (сын зажиточного крестьянина и мастерового из Тульской губернии), который, выйдя из политического забвения, в котором пребывал все 1960-е годы, в 1971–1983-м был первым заместителем председателя ГКНТ СССР и директором ВНИИПОУ.

Большую поддержку Глушков в начале 1970-х годов получил от Дмитрия Устинова и после этого активно занялся постройкой автоматизированных систем в оборонных министерствах^[924].

Хотя в настоящее время в российской публицистике популярна идея, что советские руководители, отказавшись от предложений Глушкова, уничтожили основу для появления советского интернета, действия государственных и партийных чиновников с позиций того времени видятся довольно рациональными. Построение реально работающей системы на декларируемых, но не реализуемых на практике принципах «планирования» было полным абсурдом и требовало колоссального количества средств на технику и персонал. При царящей в СССР секретности да и с точки зрения элементарной компьютерной безопасности было также невозможно создать систему, которая бы «знала все» и хранила эти данные в едином месте. Утечка подобных данных или существенная поломка системы и попадание в нее критически важных для всей страны, но ложных данных были весьма вероятны, поэтому стратегия создания сепарированных друг от друга систем была правильной.

История ОГАС, таким образом, показывает, что идея создать научно обоснованную «модель» и с ее помощью управлять планированием и распределением ресурсов вовсе не казалась чем-то невероятным, особенно когда разработчики были далеки от реальных рычагов управления экономикой. Академические специалисты, как правило, не знали о большом количестве «подводных камней». Они не подозревалии о ключевых управленческих институциях, огромных областях деятельности советской экономики и администирования, скрываемых от всех непричастных. И тем более не представляли себе масштаб проблем, известных лишь немногим профессионалам в аппаратах центральных ведомств. Советское общество им казалось достаточно одномерным в социальном, профессиональном и институциональном отношениях. Именно это позволяло надеяться на возможность его познания, унификации данных для анализа и автоматической обработки данных для дальнейшего управления.

Созданный в 1963 году ЦЭМИ на первом этапе должен был, по всей видимости, своими математическими моделями обслуживать планируемую ОГАС. После того как стало ясно, что данный проект встал, в ход пошла идея СОФЭ^[925]. Она была в штыки воспринята аппаратом Совмина и Госплана и по причине ее фантазийности, и из-за попыток конкуренции с существующей системой планирования и управления. Отношения ЦЭМИ с этими двумя ведомствами были испорчены на два десятилетия, пока в 1981 году на должность главы ГВЦ не пришел Владимир Коссов^[926].

Вместе с тем во второй половине 1960-х сотрудникам института и корреспондирующим с ними математикам, а также многим представителям обширной сети молодых выпускников математических и инженерных вузов, нашедших себе работу в различных московских ведомственных НИИ, стало ясно, что из современной западной науки можно позаимствовать не только обсуждение математических теорий, но и собственно методы изучения и анализа экономики. Так они с удовольствием перешли к ознакомлению с работами западных авторов-экономистов^[927]:

Анатолий Каток, Гриша Маргулис, Юра Родин и я каждую субботу^[928], как некоторые евреи-талмудисты^[929], собирались у нас или у Катка дома и изучали одну главу книги Самуэльсона «Экономика»^[930].

Собственно, с момента освоения этой книги Каценелинбойген явно теряет интерес к «оптимальному планированию» (в своих насыщенных подробностями мемуарах он даже ни разу не вспоминает о СОФЭ), а сосредотачивается на преподавании на экономическом факультете МГУ, где замдиректора ЦЭМИ и сын (и племянник) крупных советских функционеров Станислав Шаталин открыл свою кафедру математических методов анализа экономики (возглавлял ее в 1970–1983 годах). К тому времени на факультете уже открыто новое направление экономической кибернетики, где учатся люди, не прошедшие на мехмат МГУ^[931]. Это дало основания для разворачивания в стенах МГУ уже систематической подготовки специалистов по современным методам исследования экономических процессов на основе (в большей или меньшей степени) современных западных представлений.

Близкий к ЦЭМИ, но более успешный и популярный, чем Федоренко, игрок на поле взаимодействия с политической элитой, директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР Абел Аганбегян был тоже автором и разработчиком математических моделей изучения и прогнозирования советской экономики. В 1964 году, всего в 32 года, Аганбегян уже стал членом-корреспондентом Академии наук, что было немыслимо для представителей гуманитарных дисциплин.

Станислав Меньшиков, заведующий сектором в аганбегяновском институте (1970–1973), сопровождал его как в деловых, так и в туристических поездках по Сибири. В своих мемуарах он вспоминал, что Аганбегян, который в годы работы в Государственном комитете по труду и заработной плане (1955–1961) был специалистом по межотраслевым балансам, в сибирском Академгородске

тесно сотрудничал с [заместителем директора Института математики СО АН СССР] Леонидом Канторовичем, основателем линейного программирования. Идея Аганбегяна была в том, чтобы соединить оба подхода, чем и занимался его институт^[932].

Под его руководством институт, в котором, в отличие от многих московских учреждений, не было квоты на прием евреев, — более того, они составляли значительную часть его руководства, — превратился в важнейший центр вольнодумства на экономическом фронте^[933].

Основная часть ученых перебралась туда из Москвы и, в меньшей степени, из Ленинграда. Академическое начальство было относительно молодым и полным энергии, среди молодых ученых была заметна доля либерально настроенных диссидентов, которые быстро получали там степени и звания. Из Москвы часто наезжали активные «рыночники», которым устраивали восторженный прием. <…> Снабжение продуктами и другими предметами потребления [в Академгородке] шло по линии Министерства среднего машиностроения…^[934]

В середине 1970-х некоторые сотрудники института еврейского происхождения (Владимир Шляпентох), а также близкие к институту московские экономисты Игорь Бирман и Арон Каценелинбойген^[935] эмигрировали из СССР и стали успешными исследователями советской экономики и общества в США^[936]. В 1981–1988 годах работы этой группы активно публиковались в выходившем на русском языке в США журнале «СССР — внутренние противоречия», посвященном научно-популярному анализу реалий советского общества, и составляли значительную часть от общего объема издания^[937].

В то же время сам Аганбегян пользовался высоким авторитетом у партийных и государственных чиновников. Он входил в многочисленные комиссии и рабочие группы по разработке моделей и предложений по усовершенствованию советской экономики. Он был востребован властью и когда начались реформы эпохи перестройки. В них активно участвовал его заместитель по институту Владимир Можин, ставший в 1980-е годы лидером «товарников» в Экономическом отделе ЦК КПСС. Руководитель отдела социальных проблем института (1967–1987), академик (1981) Татьяна Заславская (ученица упомянутого выше Владимира Венжера), основатель Новосибирской экономико-социологической школы, в 1987 году стала основателем и руководителем первого крупного социологического агентства — ВЦИОМа. Она тоже сыграла активную и публичную роль в продвижении идей экономического плюрализма.

Валентин Павлов утверждает, что против СОФЭ одновременно выступили два непримиримых по всем прочим вопросам оппонента — неформальный лидер «товарников» Яков Кронрод и лидер «антитоварников» Николай Цаголов. «Оба считали СОФЭ именно „лысенковским чудом“, утверждая, что эта теория может привести страну к социально-экономическим катаклизмам». После этого СОФЭ, хотя ее активно поддерживали в ЦК, «быстро захирела» и, выпустив 10-томный отчет, «испустила дух»^[938]. О Цаголове мы поговорим в следующей главе, Кронрода пора представить читателю.

Кронрод и его «товарники» в 1960-е годы

Суть идей лидера «товарников», заведующего сектором общих проблем политической экономии социализма Института экономики АН СССР Якова Кронрода состояла в том, что обмен части произведенного предприятиями товара за реальные деньги мог бы существовать в качестве дополнения малоповоротливой системы государственного планирования^[939].

Яков Кронрод родился в 1912 году в г. Алексин Тульской области^[940], окончил философский факультет МГУ, но в молодости находился на практической работе — с 1931 по 1940 год он работал в Госплане и ЦСУ. Затем был постоянным сотрудником Института экономики, за исключением службы в армии в годы войны, отмеченной двумя орденами^[941].

Каценелинбойген вспоминает:

Это был культурный человек, он регулярно читал западные газеты в спецхране института и, пожалуй, был одним из самых ярких экономистов марксистской школы^[942].

Сектор Кронрода был весьма значителен и по размеру, и по академическому «весу» его сотрудников:

В этом секторе в начале 1960-х годов работали такие представители старшего поколения экономистов, как К. В. Островитянов, А. И. Ноткин, М. Я. Сонин, В. Г. Венжер, В. М. Батырев, Е. Л. Маневич, М. З. Бор, Н. К. Каратаев, М. В. Колганов, П. С. Мстиславский, Г. М. Сорокин и другие. Была в секторе и большая группа представителей «среднего поколения» — Т. И. Заславская, П. Г. Олдак, С. А. Хавина, Р. В. Алексеева, А. П. Воронин, В. М. Москович. Молодежь сектора в то время представляли Л. В. Никифоров, Б. В. Ракитский, В. М. Рутгайзер, А. К. Захаров, Л. П. Гринева, К. К. Вальтух и другие^[943].

Они производили большой объем научных публикаций и также готовили «материалы директивным органам»^[944].

Наиболее радикальная часть «товарников», развивая идеи Кронрода, считала, что вообще прибыльность предприятия могла бы быть критерием его эффективности. Подобная позиция, с одной стороны, была шагом вперед в направлении рыночной экономики по сравнению с установками оппонентов, ставящих экономику в подчиненное положение по отношению к идеологии и социальным задачам^[945]. С другой стороны, по факту «товарничество» всего лишь призывало легализовывать в рамках советской экономической науки и так существующие в СССР практики работы предприятий, которые в сфере, например, потребительских услуг и торговли были ориентированы на получение прибыли, и именно прибыль была основным критерием^[946]. В самом развитом варианте эта позиция призывала вернуться к тому варианту экономики, которая была заложена Сталиным в 1930-е годы и просуществовала до хрущевских экономических реформ начала 1960-х годов.

Кронрод был не единственным «товарником» в Институте экономики, но самым влиятельным. На идеях Кронрода работали многочисленные ученые в исследовательских центрах в Москве и Новосибирске. В целом это была значительная и активная группа, получавшая образование в одних и тех же вузах, у довольно узкого круга педагогов. У ее участников были схожие интересы, которые базировались прежде всего на использовании эконометрических и математических методов оценки экономики. Они связывали свои надежды на прогресс в данной сфере с дальнейшими результатами использования электронно-вычислительных машин. Правительство СССР, экономические ведомства, Академия наук, а также крупные корпоративные заказчики довольно щедро финансировали их разработки, надеясь получить советы, которые позволили бы обосновать и развить «хозяйственную реформу» и в масштабах советской экономики (отдельных отраслей, крупных предприятий) получить большую экономию и прибыль и тем самым окупить все расходы на экономистов.

Однако в ядре его теории оставались экономические методы управления, повышение материальной заинтересованности экономических субъектов, а не улучшение управления ими со стороны внешнего административного аппарата, пусть и пользующегося современной компьютерной техникой. Каценелинбойген вспоминает о Кронроде:

К экономико-математическим методам он относился неприязненно и открыто это выражал в печати^[947].

В 1968 году два лидера направлений в советской экономической науке получили шанс выяснить отношения, что и произошло на прогулке в санатории. Как показалось Каценелинбойгену, Кронрод подтвердил возможность наличия разных позиций в данной сфере. Но вполне возможно, что Каценелинбойген просто услышал то, что хотел услышать.

Через пару месяцев после нашей «экономико-математической прогулки», в мае 1968 г., праздновалось 150-летие со дня рождения Карла Маркса. Торжественная конференция происходила в большом актовом зале Института экономики. Кронрод выступал там с докладом. В ходе своего доклада Кронрод потрясал нашей книгой по оптимальному планированию и со свойственным ему пафосом восклицал, что мы хороним марксизм^[948].

В отличие от сложных (и в итоге тупиковых) математических методов и теорий, которые в 1960-е годы разрабатывались в ЦЭМИ, идеи и терминология Кронрода и его соратников были понятны за пределами физико-математического сообщества, поэтому ими вооружились экономические публицисты крупных советских СМИ, о которых речь пойдет ниже. В своих статьях они опирались на авторитет ученых как на легитимный источник знания и терминологии.

При посредничестве СМИ то, что ранее было изложено в ведомственных бумагах, поступавших из ЦЭМИ и Института экономики в органы власти, или обсуждалось на малочисленных академических семинарах, стало политикой, затрагивающей интересы крупных отраслевых сообществ. Ученые фактически стали вмешиваться в вопросы распределения ресурсов и власти. Дополнительным (но негласным) источником раздражения было то, что ученые, на которых ссылались журналисты, были евреями: в исполнительных органах власти, проводящих скрыто антисемитскую кадровую политику, это воспринималось втройне негативно.

Все это привело в начале 1970-х к разгрому Института экономики, о котором мы поговорим ниже, в разделе, посвященном Сергею Трапезникову и Отделу науки.

Экономические публицисты, отстаивающие позиции «товарников»

Идеи «товарников» были восприняты довольно обширной группой журналистов, писавших на экономические темы. Они поддерживали любые меры по либерализации, в том числе и «косыгинские реформы». Эти люди имели разное образование, в том числе экономическое, и в некоторых случаях они были не менее компетентны, чем академические специалисты. Имея схожее образование, они много общались с реальными людьми, субъектами экономической деятельности, властными органами. Они расследовали конкретные экономические кейсы, добывая и сопоставляя актуальную информацию из разных источников.

Несмотря на уверенность многих наших современников, что в советских газетах писали сплошную ложь, фактическая сторона дела, как правило, — во всяком случае в экономических вопросах — во многом совпадала с действительностью. Цифры публиковались по данным официальных органов, факты собирались с выездом корреспондентов на место. Они могли быть неполными или произвольно истолкованными (особенно когда речь шла о кампаниях), но «ядро» журналистов экономической направленности старалось делать свою работу тщательно, а редации центральных СМИ их проверяли. Из-за серьезной ошибки в опубликованном номере, особенно если дело касалось материалов, критических по отношению к местным властям и экономическим руководителям, работы могли лишиться не только авторы текста, но и редакторы.

Один из таких людей, Александр Волков, заведовавший во второй половине 1960-х годов сельскохозяйственным отделом газеты ЦК КПСС «Советская России», так вспоминает об этом:

Постепенно публицисты-технологи, как я условно называю себя и других журналистов того времени (сам я после университета еще учился заочно в сельхозтехникуме, стремясь по-настоящему освоить агрономию), становились публицистами-экономистами. Не случайно в ту пору многие защитили диссертации по экономике, и как раз на защите Отто Лациса в Институте народного хозяйства имени Плеханова [в 1980-м году] известный экономист Александр Михайлович Бирман^[949] говорил, что многие публицистические статьи в журналах и даже в газетах по глубине анализа отвечают самым строгим требованиям, предъявляемым к научным трудам^[950]. Он назвал тогда в качестве примера очерки Юрия Черниченко в «Новом мире» и Светланы Ярмолюк в «Известиях»^[951].

Впрочем, в публицистике Лациса (так сказать, алаверды) изложению идей Бирмана, равно как и ему самому, а также его единомышленникам и соратникам из прогрессистских экономических кругов (например, Белкину и Ивантеру), отводится значительная роль.

В 60–70-е годы он многому научил молодых экономистов и журналистов, склонных приходить в восторг от любой новации — учил разбираться по существу, исследовать не лозунги, а реальные процессы. Помню, встревоженным вернулся он весной 1968 г. из поездки по Чехословакии. Говорил, что реформа там сворачивает на неверный путь, предприятия ориентированы не на повышение эффективности, а на растаскивание общенародных ресурсов. Учил глубже понимать и задачи нашей реформы, не сводя их к смене «показателей»^[952].

Для журналистов «Экономической газеты» середины 1960-х (Василия Селюнина, Отто Лациса, Леонида Лопатникова) и входивших в их компанию журналистов «Литературной газеты» (Лоры Лопатниковой и Александра Никитина) авторитетным источником знаний по экономике был также Моисей Кобрин — соратник наркома тяжелой промышленности (и члена Политбюро 1930-х годов) Серго Орджоникидзе, бывший начальник «Главметалла», отсидевший 17 лет в сталинских лагерях^[953]. В «Экономической газете» он работал на полставки и, по словам Селюнина,

он нам всем поставил мозги. Как у футболистов ставят удар, он нам поставил мозги. <…> Он [Кобрин] один лучше разработал (здесь в смысле составил альтернативный комплекс предложений по плану реформ. — Н. М.) эту [косыгинскую] реформу, чем все эти комиссии. У него одно с другим все было состыковано… Тогда в «Экономичке» было 48 полос, и мы освещали новую систему — показатели, вал и так далее. Ну, что вы предлагаете? Вот он и сделал эту положительную разработку^[954].

В первой половине 1960-х годов часть экономических журналистов и публицистов оформляется в группу, базирующуюся первоначально вокруг трех изданий: «Известий» эпохи Аджубея, «Советской России» и «Экономической газеты». Во второй половине 1960-х эти журналисты работают также в сельскохозяйственном отделе редакции «Правды», в «Комсомольской правде» и журнале «Журналист». Примерно с 1967–1968 годов для них открывают двери также пражский международный журнал «Проблемы мира и социализма» (ПМС), советская газета «Социалистическая индустрия» и журнал «Молодой коммунист»^[955]. Эта группа также оказывала сильное влияние на повестку экономических статей в «толстых журналах» прогрессистской направленности («Новый мир» и другие).

Лидерами в ней становятся Константин Зародов, Александр Волков и Геннадий Лисичкин, которые самостоятельно формировали и продвигали в СМИ, в которых работали, прогрессистскую повестку, особенно касающуюся вопросов сельского хозяйства. В нем они действительно хорошо разбирались на основе большого опыта журналистской деятельности в этой сфере (в том числе длительной работы корреспондентами региональных изданий), а Лисичкин (основной теоретик группы) — и на основе практических знаний, полученных в должности председателя колхоза.

Политическим «тараном» и прикрытием для группы являлся бывший заведующий сектором в Отделе пропаганды ЦК КПСС по РСФСР (1956–1961) Константин Зародов, который был главным редактором «Советской России» (1961–1965), первым заместителем главного редактора «Правды» Румянцева (1965–1968), а потом надолго стал шеф-редактором ПМС (1968–1982)^[956]. Он обладал безупречной биографией — выходец из деревни, воевал, в том числе в качестве комсорга десантной роты в Заполярье, получил орден Красной Звезды за отражение атак СС зимой 1941–1942 годов и выпуск «одной из лучших газет в ВВС»^[957]. После войны окончил АОН при ЦК КПСС. В последующие десятилетия он был аккуратным и внешне консервативным лоббистом самых ярких и прогрессистских экономических текстов, появлявшихся в партийной печати^[958].

Журналисты из этой группы нередко занимали посты заведующих отделами, заместителей главных редакторов, корреспондентов центральных СМИ. Например, публицист Геннадий Лисичкин (выпускник МГИМО) был заведующим сельскохозяйственным отделом «Известий». Отто Лацис (экономфак МГУ) поработал в «Экономической газете», в 1964–1971 годах был экономическим обозревателем «Известий», а затем заведующим отделом также в ПМС (1971–1975), потом до 1987 года — заведующим отделом в ИЭМСС. Егор Яковлев (Московский государственный историко-архивный институт) был заместителем главного редактора «Советской России», затем в 1967–1968 годах — главным редактором журнала «Журналист». Василий Селюнин (журфак МГУ, потом Высшие экономические курсы Госплана) работал обозревателем в «Экономической газете» (1964–1969), потом экономическим обозревателем в «Социалистической индустрии» (1969–1985). Юрий Черниченко (филологический факультет Кишиневского университета) начинал в «Алтайской правде», потом работал в «Известиях», был специальным корреспондентом «Советской России» и «Правды», активно публиковался в «Новом мире», а в 1970-е стал ведущим телепрограммы «Сельский час»^[959]. Светлана Ярмолюк (журфак МГУ) после «Советской России» работала специальным корреспондентом «Известий», потом редактором-консультантом в ПМС^[960]. Анатолий Стреляный (журфак МГУ) был специальным корреспондентом «Комсомольской правды».

Александр Волков относит к группе также сотрудника сельхозотдела «Правды» Виталия Степанова, журналиста «Советской России», затем «Известий» Олега Павлова. «Приезжал посоветоваться» к членам группы по своим экономическим материалам и «журналист № 1» страны Анатолий Аграновский (окончил истфак Московского областного пединститута), работавший в тех же «Известиях», который в 1970-е годы стал ghost writer второй (экономической) части воспоминаний Брежнева «Возрождение». Кроме того, уже в «Правде» Волков и Лисичкин организовали «постоянный совет по экономике», то есть нечто вроде семинара, в который приглашали потенциальных авторов из числа молодых экономистов^[961].

Идеология группы, насколько можно реконструировать по мемуарам Лисичкина и Волкова, имела двойственный характер. С одной стороны, она была «рыночной» по стандартам советской общественной мысли, то есть была обращена к достижениям кооперации 1920-х годов и достижениям югославского социализма под руководством Тито. Лисичкин после МГИМО был успешным председателем колхоза в Северном Казахстане. Собственно, как он признавал позднее, его успех был обеспечен тем, что половина его подчиненных, включая всю верхушку колхоза, была этническими немцами, которые вполне управлялись сами, и его основной задачей было им не мешать. Добившись успеха на этом поприще, он вернулся на дипломатическую работу и несколько лет провел в посольстве в Югославии, где сблизился с ведущими экономистами, обеспечивавшими реформирование.

С другой стороны, Лисичкин и его группа были аграрными лоббистами, намеревающимися «перетащить одеяло» бюджета на сторону крестьян, отобрав ресурсы у ВПК.

Я считал и сейчас твердо уверен, что Россия начнет возрождаться, если сельское хозяйство поставить в то положение, в котором вчера находился военно-промышленный комплекс. Когда мы начнем давать туда столько, сколько получал он, тогда и начнется подъем,

— говорил Лисичкин в 2000 году^[962].

Группа также имела сильный уклон в сторону «народнических» воззрений на русское крестьянство и была связана с первым поколением писателей-деревенщиков. Те с сочувствием описывали бедность и нищету русского крестьянства, а также критиковали власть за формы его эксплуатации. Основной фигурой среди них был Ефим Дорош, автор «Деревенского дневника», опубликованного в «Новом мире». В нем тоже присутствовали заметки по экономическим темам.

Как говорилось выше, костяк группы первоначально сформировался в редакции «Советской России» в 1964–1965 годах. В 1965-м в «Известиях» состоялся «бенефис» Лисичкина для широкой аудитории. В № 49 он опубликовал статью «Жизнь вносит поправки», где

доказывал, что не мы глупы и плохи, а планы не учитывают наших реальных потребностей. Иными словами, плановики сознательно игнорируют информацию рынка, считая его существование противоестественным для социализма^[963].

Статья была опубликована с санкции главного редактора «Правды» Алексея Румянцева, а к Румянцеву Лисичкина отправил главный редактор «Известий» Лев Толкунов, считавший необходимым заручиться его поддержкой^[964]. Данный текст можно считать манифестом прогрессистских советских экономистов и экономических журналистов, которые видели необходимость ухода (хотя бы частичного) от плановой экономики^[965].

В рамках последовавшей на страницах газеты дискуссии о планировании свое мнение высказали как сторонники планирования из московских академических и образовательных институтов, так и крупные ученые (включая Леонтьева и Кронрода). В следующем году Лисичкин опубликовал в издательстве «Экономика» книгу «План и рынок»^[966]. Она стала, вероятно, самым известным изданным в СССР 1960-х годов текстом в защиту рыночных отношений.

При этом Лисичкин со своей книгой нашел поддержку и в аппарате ЦК КПСС (он не указывает, в каком отделе, но он явно обзавелся там покровителями, которые помогли издать и его вторую книгу, публикация которой проходила с большими сложностями), и в редакции «Нового мира», который начал его систематически публиковать.

В 1965 году после изгнания Волкова из редакции «Советской России» большинство членов редколлегии «Правды» отказались принимать его на работу (несмотря на желание главного редактора и его первого зама), поскольку увидели (и не случайно) вероятность прихода к ним и других членов группы. Это, помимо идеологических споров, означало усиление конкуренции за рабочие места^[967].

Тем не менее для сотрудников аппарата ЦК КПСС, равно как и для других слоев высшей бюрократии, журналисты центральных изданий (особенно партийных) были важны, поскольку информировали их о реальных проблемах и предлагали пути их решения. Помимо собственно деятельности СМИ, включавшей публикацию «острых» и «проблемных» статей, журналисты обеспечивали аппарат ЦК КПСС аналитическими записками, обзорами писем читателей, делились — неофициально, полуофициально и официально, но не публично (например, на совещаниях в ЦК) — имеющейся информацией и своими соображениями. Некоторые из них в дальнейшем переходили на работу в партийные и государственные органы. С другой стороны, отставленные из аппарата власти чиновники также активно шли в журналистику.

Волков, рассказывая о главной газете страны — «Правде», которая в 1960-х годах (сначала при главном редакторе Алексее Румянцеве, потом Михаиле Зимянине) считалась довольно либеральным по меркам советской прессы изданием, пишет:

…Почти все редактора отделов и политические обозреватели либо пришли из ЦК, либо имели теснейшие связи в «верхах», свои «выходы» на членов Политбюро. У каждого был свой покровитель, которому все, что происходит в редакции, докладывалось, подавалось под нужным соусом. И уволить кого-либо было крайне сложно, если человек сам не ухитрится вляпаться в слишком уж предосудительную с партийной точки зрения историю^[968].

Политический капитал можно было набрать и прямо в редакции, например работая над «предложениями по усовершенствованию экономики для доклада» Генерального секретаря по поручению, прямо данному аппаратом ЦК КПСС. Для этого в редакции, как и в ЦК, собиралось свое специальное совещание (причем не только штатные сотрудники, но и близкий к редакции «актив» специалистов) с обменом мнениями и написанием «записки», то есть документа с развернутыми предложениями^[969].

Влиятельные экономические журналисты в Советском Союзе, таким образом, как и в других странах, были частью политического класса и в этом качестве выступали в качестве субъектов и объектов политической борьбы, например пропагандировали идеи прогрессистски настроенных академических ученых, таких как Немчинов, Новожилов, Леонтьев, Бирман, Венжер^[970].

Политически складывалась новая ситуация. Одно дело, когда те же сотрудники Института экономики или институтов при Госплане обсуждали свои идеи в аудиториях на 20–50 человек и писали не доступные никому записки в ЦК, Совмин и Госплан. Совсем другое дело, когда с помощью этих журналистов массовую аудиторию получали идеи прогрессистского экономиста Владимира Венжера, о котором мы подробнее говорили выше. Он считал, что объем производства в сельском хозяйстве должен регулироваться государством только с помощью цен, устанавливаемых на закупаемые у колхозов товары. Трибуну в СМИ Венжер получил после решения Волкова (и главного редактора «Советской России» Константина Зародова) публиковать его статьи в рамках общей дискуссии об экономической реформе в 1965 году^[971]. Подобные материалы, в том числе «проблемные» статьи, основанные на идеях либеральных экономистов, могли встречать поддержку со стороны высокопоставленных партийных и государственных чиновников:

Накануне [мартовского] пленума [1965], совсем незадолго, мы опубликовали двойной «чердак» — то есть весь верх внутренних полос был занят одной статьей — «Проблемы сельской экономики». В ней подводились итоги всех дискуссий и в концентрированном виде излагались предложения по совершенствованию «экономических методов хозяйствования». Зародов очень волновался по поводу этой публикации. <…> Я попросил спецкора отдела Светлану Ярмолюк показать ее Лисичкину — для перестраховки. Он выразил свой восторг и особо обратил внимание на одну фразу: «дать „поработать“ закону стоимости, смелее отдавая предпочтение торговле перед распределением». Сколько его лупили за один этот закон стоимости! Неужели Зародов осмелится это опубликовать?

Статья не вызвала неприятностей. Напротив, снова Константину Ивановичу позвонили Воронов и Полянский и попросили дать обстоятельную записку по результатам наших дискуссий с конкретными предложениями к пленуму ЦК. И мы такую записку дали. <…> После пленума у нас состоялось партийное собрание. Зародов выступил очень взволнованно, немного торжественно, говорил, как здорово сельскохозяйственный отдел провел всю эту дискуссию, как здорово, что целых шестнадцать наших предложений (это по его подсчетам) было принято и непосредственно вошло в документы пленума^[972].

Однако такое внимание означало, что журналисты или издание могли оказаться неудобными или даже стать разменной монетой как в борьбе политических тяжеловесов, так и в борьбе политических кланов, апеллирующих к своим политическим патронам. Тот же Волков в ноябре 1965 года лишился своего поста в редакции «Советской России» в результате конфликта российского предсовмина Геннадия Воронова и главы бюро ЦК КПСС по РСФСР (и, как уже говорилось, одного из ближайших политических партнеров Брежнева) Андрея Кириленко. Поводом стала рекомендация в его статье дать возможность председателям колхозов самим определять — доращивать ли им (то есть продолжать откармливать) скот в зимний период или пускать на мясо, если это экономически обусловлено^[973].

В другом случае «под каток» попал и сам экономический обозреватель «Правды» Геннадий Лисичкин. До 1967 года он работал в «Известиях» и затем ушел в главное партийное издание по приглашению Волкова и Зародова^[974]. В 1967-м после публикаций о ситуации в сельском хозяйстве Ставрополья он подвергся атакам со стороны первого секретаря крайкома Леонида Ефремова, который обвинил его в «чрезмерном преувеличении роли закона стоимости и связанных с ним категорий и в принижении роли централизованного планирования». Лисичкин подвергся критике в различных СМИ, но в итоге Отдел пропаганды ЦК КПСС спустил кампанию на тормозах^[975].

И, наконец, журналисты со своими идеями, обобщениями материала, попытками теоретизации в текстах, рассчитанных на массовую аудиторию, и научными работами, которые некоторые из них стали защищать в 1970–1980-е годы^[976], заходили на территорию, на которой «паслись» и которую контролировали «идеологические жрецы», то есть экономисты-теоретики, не имевшие, как правило, собственного практического опыта работы в экономической сфере и отстаивающие схоластические построения марксистской «ленинско-сталинской» экономической школы. Некоторые из них имели (как отчасти написано в предыдущем параграфе) прогрессистские взгляды, однако многие отстаивали куда более консервативные позиции. О них мы поговорим в следующей главе.

Геннадий Лисичкин приводит и еще один важный довод в пользу общественно значимых публикаций специалистов. Одно дело, когда борьба между группами экономистов шла в их собственной среде, другой вопрос, когда поднимаемые ими вопросы, провоцирующие обсуждение, выносились на широкую публику. Говоря о своих статьях по экономической тематике, он вспоминает:

С такой статьей я не мог прийти, скажем, в «Вопросы экономики» или в любой печатный орган, который находился под наблюдением ученых. Ведь ученые — самые нетерпимые люди, потому что каждый (и это так и положено) считает себя носителем истины в конечной инстанции. Все статьи обычно рассылаются членам редколлегии. Предположим, пришла бы моя статья Гатовскому, директору Института экономики, или тому же Кронроду — они бы ни за что ее не пропустили, ибо это не соответствует их убеждениям. И к тому же — официальной доктрине. Поэтому инициатором такой «драки» мог быть только человек со стороны, и не специальный журнал, а газета, редактор которой на что-то решился. Умные люди говорят: «Это слишком серьезный вопрос для того, чтобы поручать его решать специалистам»^[977].

От экономической публицистики к разгрому Института экономики в 1971 году

Когда-нибудь, впоследствии, потом,

но даже в буквари поместят строчку,

что сделанное скопом и гуртом

расхлебывает каждый в одиночку.

(Игорь Губерман)

Однако у прогрессистов были и прямые политические противники в их собственной журналистской среде. Так, группой, противостоящей группе Волкова в «Правде», стало идеологическое окружение Федора Кулакова. Его группа базировалась вокруг газеты «Сельская жизнь». Среди ведущих фигур в числе аграрных консерваторов были помощник Кулакова Николай Заколупин (1920–1975), заместитель главного редактора (1960–1965), главный редактор «Сельской жизни» (1971–1975); главный редактор «Сельской жизни» (1962–1971) Петр Алексеев (1913–1999); заместитель заведующего Сельхозотделом аппарата ЦК КПСС (1963–1969), затем академик и вице-президент ВАСХНИЛ (1969–1983) Виктор Панников (1914–2012)^[978].

В отличие от типичных «идеологических жрецов», о которых речь пойдет ниже, эта группа представляла собой людей с реальным опытом работы в политической сфере — все трое по несколько лет проработали в аппарате ЦК КПСС, занимали крупные должности в сфере практической работы. Достаточно сказать, что тот же Алексеев был в 1970-е годы поочередно главным редактором «Советской России» (1971–1976) и «Известий» (1976–1983). При этом они были малообразованны по сравнению со своими прогрессистки настроенными оппонентами со значками столичных университетов в петлицах. Образование Заколупина и Алексеева ограничивалось ВПШ (в случае Алексеева — заочной)^[979]. Панников окончил малозначительный Горьковский сельхозинститут, правда, продвигался по академической линии и успел побыть его ректором, прежде чем попал в ЦК КПСС^[980]. Но главное — они представляли в средствах массовой информации Федора Кулакова, который набрал силу в конце 1960-х, и влиятельного помощника Брежнева Виктора Голикова — неосталиниста с политическими амбициями. Голиков, окончивший исторический факультет Ростовского университета, считал себя компетентным в сельскохозяйственных вопросах, поскольку в 1956 году защитил диссертацию по вопросам сельскохозяйственной кооперации в 1920-е годы и в последующие десятилетия опубликовал об этом три книги^[981]. Лоббировал Голиков и более актуальные экономические темы: так, например, в цитировавшейся выше записке 1974 года он настаивал на недопустимости повышения цен для населения^[982].

Неформальный союз Голикова и окружения Кулакова позволил антисемитам, консерваторам и неосталинистам руками «молдавского клана», точнее Отдела науки ЦК КПСС под руководством Сергея Трапезникова, разгромить в 1971 году Институт экономики АН СССР, входивший в неформальную зону влияния Румянцева.

Историк Института экономики Татьяна Кузнецова пишет:

В 1967 г. под редакцией работника ЦК КПСС к. и. н. В. А. Голикова вышла книга «Итоги и перспективы», основной пафос которой был направлен против экономистов, допускающих «совершенно нетерпимые попытки с позиций „науки“ развенчать принципы новой экономической политики партии в области сельского хозяйства». Среди тех, кто критиковался в этой книге, были в основном сотрудники Института, и прежде всего В. Г. Венжер. В чем же они обвинялись? В том, что считали «единственным регулятором в экономических связях государства с колхозами… цены и конъюнктуру рынка»; в том, что, по их мнению, «природе колхозного производства наиболее соответствует порядок свободной продажи товарной продукции»; в том, что товаропроизводители, по их утверждению, должны «сами себе устанавливать задания на основе получения от государства информации о том, в каких видах и количествах продукции оно нуждается и что именно намерено закупать»; в том, что хозяйства должны «приспосабливать свое производство к требованиям рынка…» Заготовительные организации будут, по мнению Венжера, поставлены перед необходимостью закупать данный продукт именно там, где его производство обходится дешевле и где цены, следовательно, ниже. Возникнет, говорит он, «„мирная конкуренция“ между однотипными предприятиями, и произойдет снижение цен»^[983].

Очевидно, что Голиков, Трапезников и люди из окружения Кулакова решили бить не по «воробьям» — журналистам, которые легко переходили из одного издания в другое и имели множество друзей и покровителей, а по тем, кто был (по их мнению) во главе процесса, — «идейным вдохновителям» и был вполне административно зависим от Трапезникова, то есть по Венжеру и Институту экономики АН СССР, в котором он работал. Инструментально источником проблем послужил экономический факультет МГУ и царивший там противник любой экономической либерализации «антитоварник» Николай Цаголов, о котором подробнее мы поговорим ниже. В 1971 году он сформировал из своих учеников и сподвижников комиссию по проверке Института экономики, которую возглавил декан экономического факультета МГУ Михаил Солодков (1921–1991). Ее целью был в первую очередь сектор, возглавляемый Яковом Кронродом.

К тому моменту Кронрод и Венжер настолько уверенно чувствовали себя внутри института, что смогли продвинуть на пост его парторга бывшего младшего помощника Венжера — Льва Никифорова^[984].

Директором института с 1965 года был Лев Гатовский^[985]. Это был битый жизнью, но заслуженный перед «советской властью» экономист и администратор еврейского происхождения, из тех, кто потерял большие административные должности в Госплане (об этом см. выше), но активно использовался на академическом поприще^[986]. Само по себе нахождение еврея на посту директора академического института, где основные подозреваемые в идеологических ошибках были евреями, должно было дополнительно разжигать антисемитские настроения, характерные для «молдавского клана».

В результате деятельности комиссии Солодкова было составлено обширное досье, в основном на сектор Кронрода, который обвинялся в целом наборе идеологически неверных заявлений (о наличии эксплуатации в СССР, об отсутствии основы для морально-политического единства советского народа и прочая), а главное, в сомнениях в том, что в СССР имеется материальная база для зрелого развитого социализма^[987].

21 декабря 1971 года Секретариат ЦК КПСС принял решение «О работе парторганизации ИЭ АН СССР по выполнению постановления ЦК КПСС „О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве“». Партийная организация обвинялась не только в снисходительном отношении к идеологическим ошибкам и отсутствии «непримиримой борьбы» против буржуазной идеологии, антикоммунизма и ревизионизма, но и в неправильной работе с кадрами (с позднесталинских времен это означало наличие излишнего количества евреев в учреждении), неправильном соотношении между учеными старшей и младшей возрастных групп, низком уровне контактов с аналогичными республиканскими институциями, а главное, в недостаточной вовлеченности в актуальную тематику и отсутствии лидерства в ведении экономических дискуссий.

В результате довольно мягких административных выводов из этого постановления своих постов лишились директор, парторг и сам Кронрод, которые превратились просто в старших научных сотрудников, не занимающих никаких административных постов. Часть сотрудников сектора Кронрода развели по разным подразделениям, некоторые уволились и перешли в другие институты. Кронрод в результате получил инфаркт^[988].

В этом отношении события в Институте экономики по содержанию были практически тождественны разгромам Института истории АН СССР и Института комплексных социальных исследований (ИКСИ), осуществленным Отделом науки ЦК КПСС по одинаковой схеме. Собственно, и причины событий были похожими. На волне послеоттепельного либерализма прогрессисты получили под полный контроль эти институты и прямо или косвенно пользовались поддержкой не только директоров, но и парторгов, которые должны были проводить в учреждениях политику, определяемую их кураторами из аппарата ЦК КПСС. Пока заведующим Отделом науки ЦК КПСС был покровитель прогрессистов Владимир Кириллин (сын известного еще в дореволюцонной Москве детского врача), ситуация не вызывала опасений. Однако когда в 1967 году на его место пришел антисемит и консерватор Сергей Трапезников (по официальным данным, родился в семье рабочего), он решил вернуть институты под контроль отдела, удалить прогрессистов и евреев с ключевых должностей^[989]. Заодно и «потрафить» «своим людям».

Новым директором Института экономики стал специалист по тарифам и зарплате Евгений Капустин, пришедший на эту должность с поста директора ведомственного НИИ труда. Он входил в дружескую компанию студентов экономфака МГУ конца 1940-х годов, отличившихся в кампании по борьбе с космополитизмом и сделавших затем блестящие по советским меркам карьеры^[990]. Другой член этой компании, Павел Скипетров, заведующий сектором экономических наук Отдела науки ЦК КПСС, определял по должности всю механику проверки института и был его куратором от партийных органов. А третий член этой компании, декан экономфака МГУ Михаил Солодков, возглавлял проверку Института экономики. Подробнее о них будет рассказано ниже.

У «товарников» в Институте экономики резко сократился уровень академической свободы и возможности публикаций. С Капустиным пришла небольшая группа аграрников-«антитоварников», но вскоре они либо покинули институт, либо «ассимилировались» в коллективе и заняли позиции «товарников». Собственно, все эти события в сумме и их последствия и явились «разгромом Института экономики»^[991].

Бывший парторг Института экономики Лев Никифоров, впрочем, через небольшой промежуток времени получил в свое руководство сектор и покровительство нового директора института. В дальнейшем под его прикрытием он продолжил свои исследования современной советской деревни. Он удачно вписал их в доминирующую концепцию о смычке деревни с городом за счет научно-технологических комплексов (которые активно вводились в 1960–1970-е годы). С этой тематикой он был весьма востребован и в 1970-е, и в 1980-е годы, реализуя в том числе общие проекты с другой ученицей Венжера — Татьяной Заславской, которая занималась аграрной тематикой в Новосибирске^[992].

ИДЕЙНЫЕ ПРОТИВНИКИ УХОДА ОТ «ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ»

«Идеологические жрецы»

Идейные противники реформирования и прогрессизма, сторонники возвращения к жесткому государственному регулированию в основном принадлежали к той части идеологической обслуги правящего режима, которых нам кажется правильным описывать термином «идеологические жрецы».

Под этим термином мы понимаем ту категорию пропагандистов, партийных чиновников, журналистов, сотрудников партийных образовательных, припартийных исследовательских, а также учебных и академических учреждений, которые занимались воспроизводством и обоснованием действующей идеологической модели.

В этом отношении они оказывали влияние на часть политикума, не имеющего прямого отношения к управлению экономикой. Прежде их советы и мнения интересовали управленцев широкого профиля (например, секретарей обкомов, сотрудников орготделов, идеологических и общих отделов партийного аппарата) и широкий круг идеологических работников (включая журналистов). Многие из этих людей имели право голоса в коллективных решениях по политически важным экономическим и социальным вопросам, будучи членами бюро всех уровней партийной иерархии от райкомов до Политбюро.

В СССР существовала целая группа псевдонаучных «марксистских» дисциплин (научный коммунизм, марксистско-ленинская философия, политическая экономия, история КПСС, исторический материализм, научный атеизм), преподававшаяся в вузах. Их «теория» разрабатывалась в специальных припартийных научных и образовательных учреждениях, прежде всего в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и АОН при ЦК КПСС, а также в МГУ и ЛГУ.

Часть преподавателей этих дисциплин и ученых, занятых в процессе их обслуживания (проведение исследований, написание учебников и статей), после 1991 года доказывали, что на самом деле под видом этих предметов скрывались вполне обычные — философия, история, социология, антропология и так далее. И что под видом преподавания идеологических доктрин студентов «знакомили с альтернативной точкой зрения», «открывали глаза», «учили думать».

Действительно, в более поздних (с конца 1960-х годов) книгах, изданных в рамках этих дисциплин, можно найти много заимствований из академической науки. Часть этих изданий имеет некоторую научную значимость (помимо того, что является источником по изучению соответствующего специфического дискурса) и по сей день.

Однако это не исключает того, что все эти тексты были написаны и преподавались в рамках тоталитарной идеологической модели, сводящейся к беспрерывным отсылкам к «классикам марксизма-ленинизма», подвергались жесткой цензуре и самоцензуре, в них, как правило, отсутствовала общепризнанная научная методология.

А главное, подавляющее большинство их авторов и тем более преподававших по ним лекторов, особенно в 1950–1960-е годы, никогда не ставили своей целью «вырваться за пределы» и познакомить студентов с «настоящей наукой». Для того чтобы стать «идеологическим жрецом», надо было прежде всего закрывать глаза на экономическую и социальную реальность или встраивать ее в готовые идеологические схемы, которые они уже освоили^[993]. Подобная позиция, развившаяся в сталинский период, сводила сложные явления к простым схемам и системе ссылок на «классиков марксизма-ленинизма», которыми надо было научиться оперировать для успешной карьеры в среде политической обслуги^[994].

Арон Каценелинбойген вспоминает, как в начале 1970-х годов попытался (выполняя распоряжение ЦК КПСС) в течение семестра обучить группу преподавателей экономического факультета МГУ среднего возраста математическим методам. Собственно, к математике они так и не перешли, оставшись на стадии анализирования новых подходов к понятиям цены и стоимости:

У слушателей возникал ступор: не могут потребительные стоимости, т. е. полезность вещей, сравниваться между собой. Вы, говорили они, протаскиваете буржуазную теорию субъективной предельной полезности. И точка. Ценность благ может сравниваться только через затраты труда на их изготовление. Эти исходные положения написаны на первых страницах «Капитала». Вторая аксиома об ограниченности ресурсов в каждый данный момент также встретила категорическое возражение. Слушатели заявили, что мой подход статический, а не динамический. Ведь в динамике, с техническим прогрессом, утверждали они, количество ресурсов меняется. Я им возражал примерно так: если мы чего-то хотим, это не означает, что мы можем этого сразу достичь^[995].

В ограниченности восприятия мира, отвержении реальности, использовании (творческом) шаблонов была своя рациональная линия. Последователя такой интеллектуальной стратегии ждала устойчивая карьера, не подверженная почти никаким политическим опасностям. Она даже могла вынести его в первый круг обслуги высшей власти, например в число сотрудников идеологических отделов аппарата ЦК КПСС или в профессора АОН при ЦК КПСС. Однако тысячи «идеологических жрецов» оставались на более низких административных позициях (от преподавателей истории КПСС в областных педагогических вузах до членов редакций партийных изданий) и не бедствовали.

Каценелинбойген, рассказывая о 1960-х годах, описывает возможные опции для ученого, который мог стать «жрецом» средней степени успешности:

Я мог защитить докторскую диссертацию, стать заведующим лабораторией экономики в каком-нибудь отраслевом научно-исследовательском институте, получить по совместительству профессуру в каком-нибудь заочном институте и зарабатывать свои 650–750 рублей в месяц. Кроме того, я мог еще читать разовые лекции; пользуясь дружескими отношениями с работниками некоторых редакций, публиковать брошюры типа «Что дала советская власть молодежи» и выгонять свою тысячу рублей в месяц^[996].

При средней зарплате примерно в 93 рубля в месяц (на 1965 год) это были огромные деньги.

Впрочем, о монолитности среды «идеологических жрецов» говорить не приходится. Различные группировки «жрецов» по-разному воспринимали и оттенки господствующей идеологии, и партийные «установочные решения», которые должны были обслуживать. Более того, они нередко имели свои мнения по их поводу. Различия во мнениях и «внутривидовая борьба» в корпорации «жрецов», вызванная необходимостью пробиться к ограниченным ресурсам (институтские и кафедральные ставки, гонорары за публикации в СМИ и книги, кандидатские и докторские степени^[997]), приводили к оформлению конкурирующих кланов и формированию «научных школ»^[998].

Так возникали два феномена, слабо, но связанные с текущей экономической политикой Политбюро и Совета министров СССР. С одной стороны, вся пропагандистская и образовательная машина «идеологических жрецов» продолжала создавать мифологическую картину «научной обоснованности» и «плановости» советской экономики, указывая только на некоторые изменения, связанные с переменой курса правящей партии. «Жрецы» доминировали в экономическом образовании и активно были представлены в СМИ. С другой стороны, разные группировки «идеологических жрецов» пытались уличить конкурентов в неверной интерпретации базовых положений доминирующего марксистского учения (в его ленинской интерпретации), чтобы выбить их с занятых карьерных позиций и перехватить их место. Разумеется, при этом они сражались и с реальными учеными по тем же основаниям.

Илья Иослович, работавший как математик и экономист в различных ведомственных экономических институтах, оставил в мемуарах яркое описание одной подобной истории:

В это время [1974 год] произошла еще одна замечательная история с докторской защитой. Мой приятель по НИЭИ Госплана, Боря Седелев (на начало 2000-х — заведующий лабораторией в Институте системного анализа РАН. — Н. М.), защищал диссертацию в Институте им. Плеханова. Речь там, в общем, шла о статистике, о параметрах распределения запаздываний в экономических процессах. Его поддерживал председатель научного совета В. В. Коссов, который потом при Ельцине стал зам. министра экономики (упоминавшийся выше как один из руководителей информационной системы Госплана в 1970–1980-е годы. — Н. М.). Резко возражали местные ретрограды во главе с профессором [Борисом] Смеховым, отцом известного актера Театра на Таганке.

Одним из оппонентов был Кирилл Багриновский, профессор из Новосибирска^[999]. Наверно, с ним, как водится, была договоренность. Однако он не только прислал отрицательный отзыв, но и не приехал на защиту. Это уже был поступок так себе, ведь защиту в такой ситуации полагалось отменять. Ретрограды торжествовали. Однако не тут-то было. К моему восторгу, Коссов применил тактику, описанную в романе Мериме «Хроника времен Карла IX». Там буйные солдаты велят случайным встречным монахам окрестить цыпленка карпом, чтобы его можно было съесть в постный день. Коссов огласил спорный отзыв.

Там было сказано: «Таким образом, вызывает сомнение возможность присуждения степени доктора экономических наук. Возможно, следовало бы рассмотреть вопрос о присуждении степени доктора технических наук…»

Всем было известно, что это просто форма вежливости: совет не мог присуждать степень доктора технических наук. Коссов сказал: «Этот отзыв не является отрицательным. У оппонента есть сомнения. Для того и существует научный совет, чтобы рассматривать сомнения». Ретрограды громко возопили.

Коссов добавил: «А если у вас есть сомнения, то мы можем проголосовать по этому поводу». У него в совете было явное большинство. Защита успешно состоялась. В последней попытке Смехов спросил Борю: «Почему вы применяете к советской экономике зарубежные методы?» На это Боря достойно ответил: «Я применяю свои собственные методы, то есть наши, советские»^[1000].

Для понимания нравов мы приведем и мнение сотрудничавшего со Смеховым^[1001] Якова Уринсона, который, наоборот, оценивает его как «выдающегося экономиста», сразу занявшего «сторону математиков» в споре с деятелями традиционной экономики^[1002]. О том же говорит некролог Борису Смехову в «Российской газете», подписанный видными либеральными экономистами: Яковом Уринсоном, Евгением Ясиным, Абелом Аганбегяном, Олегом Проценко и председательствующим на той защите Владимиром Коссовым:

Борис Моисеевич Смехов изучал реальную экономику, а не ее отображение в официальной статистике и партийно-правительственных решениях. Не случайно он пользовался большим авторитетом серьезных ученых и экономистов-практиков^[1003].

То есть в данном примере описано типичное выяснение отношений в научной сфере СССР, где группировки манипулируют своим научным и организационным капиталом для продвижения своих единомышленников и блокирования увеличения капитала оппонентов. Но делается это, как правило, в «интеллигентных» и «культурных» формах и по процедурам, хотя стороннему наблюдателю иезуитский характер использования научных форматов вполне очевиден.

Как говорилось выше, каждая группировка была заинтересована во влиятельных патронах в партийной или как минимум государственной сфере, которые служили бы им политической крышей (а также источником информации, лоббистом в предоставлении льгот). За покровительство они расплачивались не только верной службой и идейной солидарностью, но и включением «крыши» в состав авторов учебников. Поскольку те издавались и переиздавались массовыми тиражами, это обеспечивало дополнительные и весьма серьезные доходы всем их авторам и «авторам»^[1004].

Впрочем, конфликты между «группами» и отдельными персоналиями в них нередко носили острый и личный характер^[1005]. Один из экономистов-практиков вспоминал о личной встрече двух хорошо ему знакомых. Они были постоянными оппонентами в вопросе о показателях эффективности капитальных вложений:

На одной из конференций в Государственном комитете по науке и технике, на которой я присутствовал, Л. А. Вааг с Д. П. Андриановым после резкой словесной перепалки, затеянной, конечно, Дмитрием Прокофьевичем, чуть было не снялись драться. Хорошо, что между ними оказался зампред комитета академик В. А. Трапезников, разведший весьма пожилых петухов в стороны^[1006].

Декан факультета МЭИ Леонид Вааг был одним из многих «отцов» экономической реформы 1965 года^[1007]. Вместе со своим соавтором, будущим академиком Дмитрием Львовым, настаивал, что для оценки эффективности надо оценивать показатель чистой прибыли. Заведующий кафедрой 5-го (экономического) факультета МАИ Дмитрий Андрианов считал, что для этого надо использовать показатель рентабельности. Этого было достаточно для столкновения^[1008].

О реформаторских группах («товарниках») мы говорили выше, в этом разделе мы поговорим о наиболее влиятельных антиреформаторских группах — «антитоварниках», которых в некоторых публикациях именовали также «планомерниками» (от «планирования мер», «планомерного развития» или просто планирования)^[1009]. Например, Воейков, писавший апологетический текст о Кронроде, под «антитоварниками» имеет в виду кафедру политической экономии под руководством Николая Цаголова в МГУ и кафедру экономических наук под руководством Ивана Кузьминова в АОН при ЦК КПСС^[1010].

Николай Цаголов как лидер «антитоварников» в 1960-х годах

Первые зафиксированные дискуссии между «товарниками» и «антитоварниками» (планомерниками) относятся ко второй половине 1950-х годов^[1011]. В начале 1960-х годов они проходили, например, в формате публикаций в журнале «Коммунист», экономический отдел которого возглавил выпускник экономического факультета МГУ Лев Вознесенский — племянник репрессированного главы Госплана СССР позднесталинского периода Николая Вознесенского и сын министра образования РСФСР, также расстрелянного по «ленинградскому делу»^[1012]. Он сам прошел сталинские лагеря и после «Коммуниста» и длительной работы в аппарате ЦК КПСС и ведущим экономической передачи на Центральном телевидении закончил свою карьеру на должности главы информационного отдела Совмина СССР периода Николая Рыжкова. Лев Вознесенский был умеренным прогрессистом. В то же время его наследственная принадлежность к сталинской экономической элите явно делала его «своим» для многих «антитоварников»^[1013].

Лидером «антитоварников» на тот момент был заведующий кафедрой политической экономии экономического факультета МГУ (1957–1985), бывший ученый секретарь Института экономических исследований Госплана СССР (1932–1937) Николай Цаголов, руководивший довольно значительной научной школой^[1014]. Как многие «идеологические жрецы», он был прямым наследником духовного сословия дореволюционной России. Его отец был священником, который еще до революции переквалифицировался в юристы и окончил юрфак Московского университета. А, например, бывший глава той же кафедры (1943–1948) Константин Островитянов был просто сыном деревенского священника, и его первым местом учебы после школы была Тамбовская семинария. Так что Цаголов, как и многие другие «жрецы», унаследовал от старших родственников любовь к общей риторике и начетническому использованию «авторитетных источников»^[1015].

Экономист Станислав Меньшиков, преподававший на кафедре Цаголова экономику капиталистических стран, описывает взгляды заведующего так:

Что касается его концепции социализма, то, согласно ее исходному положению, экономические преимущества этой системы могут быть реализованы только в условиях всеобщей планомерности, т. е. при централизованном планировании, некоторой самостоятельности предприятий и ограниченном использовании рыночных рычагов^[1016]. Согласно этой концепции, планомерность возникала и даже прогрессировала при капитализме, проявляясь в планировании на уровне крупных концернов, отраслевых объединений и государственном регулировании. Цаголов был прав, полагая, что отсутствие централизованной планомерности поведет к перерождению так называемого рыночного социализма в капитализм^[1017].

В изложении Льва Вознесенского ключевая идея Цаголова выглядит следующим образом:

Хотя Цаголов был противником, он был антитоварником, причем жестким… мы в «Коммунисте» опубликовали в порядке полемики его статью. Хотя это противоречило позиции экономического отдела «Коммуниста»… который стоял на проблеме товарного хозяйства социалистического рынка. <…> Смысл был такой, что если Маркс исходил из товара, причем рассматривал общественную сущность товара, то в наших условиях необходимо в основу положить планомерность. Это уже отход от методологии научной. Если мы говорим о сопоставлении и противопоставлении, то здесь уже возникает неверный уход, отрыв от исходного пункта. Исходный пункт он выдвинул ложный. Планомерность — могло быть некое явление в экономической жизни общества, но это не исходный пункт этого общественного явления, экономики вообще^[1018].

Современный историк экономики Дмитрий Фомин в рецензии на книгу, посвященную памяти Цаголова, пишет:

Помимо идеологической зашоренности и обильного цитирования партийной марксистской литературы (в отдельных произведениях это цитирование доходит до 20–30 % текста), у всех работ Цаголова есть еще одна чрезвычайно непривлекательная черта — это полное отсутствие показателей и фактов экономической жизни. «Экономика без цифр» есть яркое свидетельство оторванности автора от реальности, виртуальности и надуманности его творчества. Не случайно, что один из авторов книги о Цаголове, Гавриил Попов называет политэкономическое наследие Цаголова «новым вариантом утопического социализма», при котором «логичность абстракции Цаголова достигнута переходом в нечто придуманное, то есть в сферу утопии»^[1019].

Очевидно, что феноменальная карьера Цаголова не могла состояться без прямого покровительства Михаила Суслова. Цаголов занял в 1957 году идеологическую кафедру в МГУ, имея в биографии такой «негативный факт», как проживающего в США двоюродного брата, которому он, видимо, был в свое время обязан переездом в Москву и первой заметной должностью.

Двоюродный брат Николая Цаголова, Афанасий Цаголов, до войны был профессором Московского планово-экономического института. Заметный экономист, во время войны он был эвакуирован с семьей на Северный Кавказ, где попал в оккупацию и перешел на сторону немцев. Был членом власовского Комитета освобождения народов России, затем состоял в Союзе борьбы за свободу России. Скончался в Нью-Йорке в 1962 году^[1020].

Не исключено, впрочем, что семья Цаголовых была тесно связана с КГБ или другими советскими спецслужбами, — на это намекает автор критической рецензии на их биографическую книгу, — и именно поэтому Афанасий Цаголов, будучи заметной фигурой в эмиграции, не утопил карьеру своего московского кузена^[1021].

На позиции заведующего кафедрой Николай Цаголов стал одним из основных политэкономистов страны, не имея фактически реальных научных работ. Несмотря на прямое оппонировании «косыгинским реформам» и сибаритский образ жизни, он сохранял свою позицию до 1985 года^[1022]. Он демонстрировал два пригодных для такой должности качества — блестящую лекторскую манеру, буквально воспетую в мемуарах его учеником и «товарником» Степаном Ситаряном, и толерантное отношение к ученикам, которых он стремился наставлять, поправлять, но не препятствовал их научным и идейным поискам^[1023].

После фактического прекращения реформы в 1970 году от дискуссий между «товарниками» и «антитоварниками» дело перешло к прямым военным действиям. Цаголов успешно разгромил Институт экономики АН СССР, опираясь на поддержку Отдела науки ЦК КПСС. Он заранее, как свидетельствуют его биографы,

начал с выдвижения на важные посты в идеологических отделах, в отделах науки и вузов в московском горкоме партии, в Министерстве высшего образования, в ЦК КПСС работников, близких ему по взглядам или просто из своей школы. Ориентируясь в аппаратных играх, Цаголов «выходил» и на вновь назначенных руководителей. Он понимал, что им нужно немедленно о себе заявить… Материалы с цаголовской критикой и цаголовскими предложениями оказывались очень кстати… В отделе науки ЦК КПСС создали новый сектор — сектор экономической науки. Его руководителем стал профессор П. А. Скипетров, близкий по взглядам Цаголову. Сектор должен был «обозначить» себя… Все было оформлено как подготовка постановления ЦК КПСС о работе Института экономики^[1024].

Однако сам Цаголов и тем более его ученики (многие из которых в отличие от патрона придерживались умеренно реформистских убеждений) не были самыми радикальными «антитоварниками», во всяком случае среди политэкономистов. С точки зрения Вячеслава Дорофеева, преподавателя и парторга кафедры политэкономии Высшей партийной школы в 1969–1978 годах (которую возглавлял Генрих Козлов),

Цаголов позволял себе больше вольностей… в сторону более рыночных [отношений]. А Высшая партийная школа делала упор на использование товарно-денежных отношений в ведении планового хозяйства^[1025].

Кафедра в ВПШ боролась с кафедрой в МГУ за право издания учебника по политэкономии для вузов и была рада победе, когда Энох Брегель, автор популярного учебника по политэкономии капитализма с цаголовской кафедры, уехал в 1973 году в Израиль и тем самым обеспечил им неожиданный выигрыш^[1026].

Биография Брегеля и судьба его ближайших родственников известны довольно подробно. Он родился в 1903 году в Иркутске, оба его деда-еврея были купцами, причем дед по матери принадлежал к первой гильдии. Его отец (врач с дипломом Томского университета, владелец собственной клиники, имевший чин надворного советника) и мать (окончившая гимназию, видная представительница сионистского движения Сибири) были первым в семье поколением еврейской интеллигенции. Сам Энох Брегель (названный в честь деда по отцовской линии), получив отличное образование (Иркутская гимназия, потом Томский и Московский университеты), жил в Москве с 1925 года, когда туда из ставшего опасным Иркутска перебрался весь их семейный клан. Его сын Юрий, студент МГУ, был арестован в послевоенные годы за политические убеждения и отбыл срок в лагерях. Затем он стал известным тюркологом и в этом качестве эмигрировал вместе с родителями, чтобы в 1979 году стать профессором в Блумингтоне (Индиана). Энох Брегель, кстати, по утверждению биографов, был сразу после эмиграции советником премьер-министра Израиля^[1027].

Для нашей темы интересно, что Брегель в 1933 году был соавтором по нескольким книгам о вопросах кредитования на Западе с Афанасием Цаголовым — упомянутым выше кузеном Николая Цаголова и будущим коллаборационистом^[1028]. Оставшись без соавтора, Брегель продолжал публиковаться по той же теме до начала 1960-х годов^[1029], а также был постоянным автором и автором-составителем сборников по данной тематике. По всей видимости, в 1940–1960-е годы он был одним из лучших специалистов по экономике капитализма в СССР, если не самым лучшим. И только во второй половине 1960-х он перешел к идеологически значимым сочинениям (например, «Буржуазные мифы и советская действительность (критика буржуазных оценок экономической реформы в СССР)»^[1030]), включая не раз переиздававшуюся «Политическую экономию капитализма»^[1031]. Брегеля, как человека, повлиявшего на формирование его (прорыночных) взглядов, выделял среди других преподавателей Московского финансового института советский премьер Валентин Павлов, учившийся у него в середине 1960-х^[1032].

Биография Брегеля и место, которое он занимал возле Цаголовых (похоже, что он был их постоянным ghost writer), косвенно подтверждают версию, что «антитоварником» Николай Цаголов был скорее из конъюнктурных соображений, а не из-за искренней веры в эффективность плановой экономики.

По иронии судьбы (или, наоборот, в силу определенных трендов социального развития) основной творческий конкурент Брегеля, Генрих Абрамович Козлов, имел во многом схожую биографию, хотя и добился больших успехов. Он родился в 1901 году в Вильно в еврейской семье «торгового служащего», окончил гимназию в Орле, параллельно участвовал в деятельности «подпольной группы социалистической молодежи» (по всей видимости, под этим термином скрывались «бундовцы»). Затем он примкнул к большевикам, был комиссаром у кавалеристов, дорос до поста второго секретаря комсомола Белоруссии и оказался в Москве в Институте красной профессуры. Но на самом деле нормального образования он не получил, потому что Институт красной профессуры не был полноценным учебным заведением, а занимался повышением уровня образования полуграмотных функционеров, чтобы они могли занимать более высокие должности. Выпускник гимназии Козлов, впрочем, был вполне грамотным, так что в дальнейшем он сочетал преподавательскую работу (а преподавал он исключительно политэкономию) с должностями в идеологических и партийных структурах — например, был членом правления Госбанка СССР и ответственным контролером Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) в 1930-е годы. В итоге уже в 1946 году он возглавил кафедру в Высшей партийной школе и занимал этот пост до 1978-го, пережив антисемитскую чистку конца 1940-х и став членом-корреспондентом АН СССР по отделению экономики в 1968 году.

Если Брегель был специалистом по деньгам капиталистического мира, то Козлов был специалистом по деньгам мира социалистического^[1033]. Причем не только теоретиком, но и практиком — во всяком случае, кроме членства в правлении Госбанка СССР, он принимал участие в разработке денежной реформы 1948 года^[1034]. Как членкор и главный партийный политэкономист, он занимал множество титульных должностей в академической и издательской сферах (например, был членом редколлегии «Вопросов экономики»). Насколько можно судить по отзывам его ближайшего ученика и коллеги, Козлов до конца жизни был сторонником сталинской модели ценообразования (планового снижения цен на государственные товары) и считал своих коллег, работавших даже в Академии общественных наук, людьми, занятыми «научным онанизмом», поскольку они уделяли недостаточно внимания практическому обучению функционеров, так, как это делала ВПШ^[1035].

Подробности биографий Цаголова, Брегеля и Козлова важны нам потому, что споры в среде советских политэкономистов и академических экономистов, при всей их важности для экономической политики в целом, были во многом спорами «в семейном кругу». Точнее, в кругу представителей сталинской экономической элиты и ее советников, доживших до Брежнева, воспитавших своих детей экономистами и пропустивших их через экономический факультет МГУ. Значительная часть этих людей происходили из еврейских семей или были представителями народов Кавказа.

Например, один из основных проводников «косыгинской реформы», член коллегии Госплана СССР и член-корреспондент АН СССР (с 1976 года) Александр Анчишкин (1933–1987) был сыном парторга Института экономики АН СССР (уже упоминавшегося выше) и выпускницы Института красной профессуры, еврейки по происхождению. Он окончил экономфак МГУ в 1956-м и сам преподавал там в 1970–1980-е годы, то есть непосредственно сотрудничал с теми же Козловым (по отделению АН СССР), Цаголовым и его учениками (по МГУ).

У другого видного прогрессистского теоретика — Леонида Абалкина — отец (сын Управляющего земским отделом^[1036]) служил в дивизии Чапаева, потом был инспектором РККА и лишь после войны стал «просто» бухгалтером в Министерстве сельского хозяйства^[1037]. А вот его дядя (по отцу) Николай сразу после войны окончил АОН при ЦК КПСС. Вскоре он стал заведующим отделом литературы и искусств и «многолетним заместителем главного редактора» газеты «Правда»^[1038]. Сам Леонид Абалкин в 1966–1969 годах — заведующий кафедрой политэкономии в Плехановском институте и типичный «идеологический жрец»-«планомерник» (автор брошюр с весьма общими рассуждениями^[1039]), был также секретарем парткома своего вуза^[1040]. Он был автором теории о «хозяйственном механизме» советской экономики, который существует в СССР и стержнем которого якобы являются «организационно-экономические отношения», включающие «элементы, расположенные на стыке производственных отношений как с производительными силами, так и с надстройкой»^[1041]. Понятно, что в такие формулировки можно было вложить любой смысл, соответствующий текущему политическому моменту и требованиям очередного заказчика.

Не очень понятно, каким образом Абалкин попал в советники Косыгина (о чем будет сказано дальше) и вообще приобрел авторитет в «верхах» (возможно, вследствие готовности заниматься актуальной экономической публицистикой), тем не менее его карьера в качестве советника политиков по экономическим вопросам сложилась. В 1976 году Абалкин пришел в АОН на должность заместителя заведующего кафедрой, а в 1978-м (не без усилий нового ректора АОН — Вадима Медведева) сменил Козлова на посту заведующего кафедрой политэкономии в АОН (которая поглотила ВПШ). Там он проработал 8 лет до назначения директором Института экономики АН СССР, ознаменовав свою работу 350-страничным томом «Диалектика социалистической экономики». А вот занимающийся более конкретными исследованиями Абел Аганбегян для позиции «идеологического жреца» не подошел. Попытка Вадима Медведева пригласить его на пост заведующего кафедрой в АОН при ЦК КПСС не удалась^[1042].

В целом мы видим, что во многом дискуссии между консервативными «идеологическими жрецами» и прогрессистскими научными специалистами носили характер конфликта между людьми с весьма схожим бэкграундом. Возможно, это позволяло тому же Суслову и другим высокопоставленным партийным чиновникам, отвечающим за идеологическую сферу, быть уверенными, что «жрецы» не допустят «ереси». Гордые своей причастностью к партийной власти (и к сопутствующим привилегиям), они внимательно наблюдали за полезными для строительства социализма «соплеменниками» (еще один термин из неофициального партийно-административного лексикона этого периода) и не допускали их консолидации по принципиальным вопросам.

Подобный контроль был важен, поскольку реальная экономическая политика, с одной стороны, очень слабо коррелировала с установками «идеологических жрецов», зато активно питалась наработками академических и ведомственных экономистов. Например, Кушлин, работавший и в Отделе плановых и финансовых органов ЦК КПСС, и в АОН при ЦК КПСС, однозначно утверждает, что в своей деятельности отдел опирался прежде всего на мнение специалистов трех ведомственных институтов Госплана^[1043].

С другой стороны, эта политика нуждалась в верном по тону оформлении для презентации «партийно-хозяйственному активу» (то есть элите) и активной части группы поддержки режима (низовым функционерам и активистам, военным). Здесь должны были трудиться не специалисты-экономисты, но опытные спичрайтеры, умеющие найти баланс и ввести неприятные для кого-то идеи и действия в приемлемую словесную оболочку. Тут на сцену выходили и право голоса получали люди, возможно критически относящиеся к предложенной политике, но важные с точки зрения внутреннего рецензирования и оппонирования.

И, наконец, проводимая политика нуждалась не только в идеологическом оправдании и пропагандистских кампаниях. Необходима была подготовка кадров, могущих ее проводить. Нужно было и фундаментально втолковать основные ее положения определенным профессиональным и даже отдельным социальным группам. Этим занималась образовательная система, курируемая Министерством высшего и среднего специального образования, а также системы партийного образования и партийной учебы. Эти три смежные (но раздельные) сферы, в которых доминировали «идеологические жрецы», курировали три разных отдела аппарата ЦК КПСС.

Сергей Трапезников и Отдел науки ЦК КПСС — главные защитники плановой экономики в 1970-е годы

Образовательную систему в целом (то есть Министерство высшего и среднего специального образования и Министерство образования) по партийной линии курировал Отдел науки и учебных заведений аппарата ЦК КПСС (далее — Отдел науки). В образовании контролировали с идеологической точки зрения все — начиная от пособий по воспитанию в детских садах до назначения ректоров вузов.

Систему партийного образования — АОН при ЦК КПСС, Высшую партийную школу и региональные партийные школы — с административной и кадровой точки зрения контролировал Орготдел, в котором существовал для этого отдельный сектор. С точки зрения содержания образовательных программ их курировал Отдел науки, в котором был свой сектор. И, наконец, систему партийной учебы — многочисленные курсы и университеты, организованные местными партийными комитетами, библиотеки при райкомах, содержание речей партийных пропагандистов и агитаторов, лекторов различного уровня — контролировал Отдел пропаганды ЦК КПСС, в котором существовал специальный сектор партийной учебы и экономического образования.

Все эти системы требовали значительного количества общих и специализированных пособий и учебников, периодических изданий с разъяснениями и инструкциями. Они издавались сотнями тысяч, а то и миллионами экземпляров и являлись (как говорилось выше) значительным «рынком» гонораров. На него рассчитывали и реальные ученые, и «идеологические жрецы», и партийные чиновники, имевшие отношение к процессу.

Особое значение данная система приобрела в ходе реализации «косыгинской реформы», когда ее авторы сделали одну из ставок на обучение основам науки управления и начаткам экономических знаний администраторов разного уровня или кандидатов в такие администраторы. Десятки тысяч хозяйственных руководителей, инженеров, агрономов, врачей и учителей с середины 1960-х в разных формах начали получать второе квазиобразование в управлении и экономике.

Так получилась парадоксальная картина, когда учить начаткам внеплановой, по сути, экономики отрядили в первую очередь тех, кто был ее принципиальным (или декларируемым) противником.

Политическое влияние радикальные сторонники плановой экономики и дисциплинирования имели прежде всего на достаточно близкого друга Брежнева, главу Отдела науки в 1965–1982 годах Сергея Трапезникова. В окружении Брежнева, среди других его знакомых по Молдавии, оказалось два историка советской аграрной экономики. Первым был помощниик генсека Голиков (о котором мы говорили выше), вторым был Трапезников. Если Голиков специализировался на сельскохозяйственной кооперации в 1920-х, то Трапезников являлся специалистом по следующему по хронологии периоду аграрной истории СССР — коллективизации. Объединяло их и то, что они оба были антисемитами.

При этом политически Трапезников одновременно был консерватором, ориентированным на Суслова, и антисталинистом в духе пропаганды идей ХХ съезда, в чем сходился с Брежневым. Уровень Трапезникова как историка был крайне невысок, и по сути он был типичным «идеологическим жрецом». По свидетельству профессионального партийного историка Всеволода Иванова, приглашенного на работу в Отдел науки в мае 1975 года на должность консультанта, его основной задачей было написание для начальника ряда текстов, которые Трапезников собирался опубликовать с целью своего избрания в состав АН СССР. Это было горячее желание заведующего отделом, несмотря на то что его уже дважды «прокатывали» на выборах. Правда, у партийных аппаратчиков он считался героем и живым примером опасности их работы и бескомпромиссности их идеологии. Было известно, что в период коллективизации при проведении агитационной работы на селе его сильно избили «кулаки», и очевидные следы сильных повреждений позвоночника он сохранил до конца жизни^[1044].

Тем не менее именно в отделе Трапезникова в секторе экономической науки работали реальные сталинисты, наиболее активные противники любого отказа от планирования, строго следившие за попытками ученых в академических вузах и профессиональных СМИ обсуждать вопросы реформирования плановой экономики. Разумеется, подобные обсуждения шли, однако их участники помнили о незримых границах, за которыми наблюдал Отдел науки (и их консервативные оппоненты типа Козлова).

В первую очередь мы говорим о таких заведующих сектором, как Павел Скипетров (с 1968-го по середину 1970-х) — «оголтелый антитоварник из цаголовской обоймы»^[1045] — и Михаил Волков (с середины 1970-х по 1985-й).

О Скипетрове известно немного. Судя по указанию места рождения в картотеке сайта «Память народа» — Владимирская вол., Вязниковский уезд, с. Никологоры, Павел Александрович был младшим представителем крупного рода священников и предпринимателей Скипетровых из этого уезда, возможно внуком священника Павла Ивановича Скипетрова, служившего в Малых Липках под Вязниками до 1907 года^[1046]. Вскоре после школы Павел Скипетров оказался на фронте начальником полевой радиостанции^[1047], а после войны поступил на экономический факультет МГУ.

О Волкове существует подробная биографическая справка. Он типичный провинциал (дорос в Чувашии до поста министра коммунального хозяйства), который сделал карьеру в Москве через ВПШ, где был преподавателем (и замзав кафедрой) у Козлова на кафедре политэкономии в 1951–1967 годах^[1048].

Известный экономист Борис Ракитский в небольшом очерке, посвященном его учителю и покровителю Владимиру Майеру, описывает типичную, на наш взгляд, компанию фронтовиков, бывших студентов экономического факультета МГУ (выпуск 1949 года), искренних сталинистов по убеждению, подлинных «идеологических жрецов». Эта компания сделала карьеру в университетской партийной организации в ходе антикосмополитической кампании.

В 1940-е годы усилиями именно молодых партийцев-фронтовиков экономический факультет МГУ был очищен от «презренных космополитов». Когда наш курс в 1954-м приступил к учебе, пространство факультета уже было свободно от таких «космополитов», как великий демограф Борис Цезаревич Урланис, знаменитый комментатор «Капитала» Давид Розенберг и др. Никто никогда не указывал мне на В. Ф. Майера как на активного травителя «космополитов». Но его близкие друзья (они и потом оставались его близкими друзьями) В. Н. Ягодкин, П. А. Скипетров были в числе отличавшихся особенной активностью^[1049].

Затем двое из пяти членов этой компании заняли высокие партийные посты — Павел Скипетров в 1968 году стал заведующим сектором экономических наук Отдела науки, парторг МГУ (а ранее — декан экономического факультета) Владимир Ягодкин в те же годы занял пост секретаря Московского горкома партии по идеологии^[1050]. Оба прославились как видные сталинисты-консерваторы, активные борцы с «ревизионистами». Еще двое сделали большую карьеру в научных и образовательных структурах — упоминавшийся выше Евгений Капустин стал в 1971 году директором Института экономики АН СССР (1971–1986) и членом-корреспондентом АН СССР; Михаил Солодков (видимо, именно тот человек «без ноги», разгонявший, по словам Людмилы Сытиной, приведенным в начале этой части, еврейскую профессуру в конце 1940-х, — у него после фронта действительно не было одной ноги), осуществлявший проверку в Институте экономики в 1971-м, в 1965–1977 годах был деканом экономического факультета МГУ. И только Майер занимал более скромные должности в академических институтах.

Первая встреча, если не сказать столкновение, с представителями этой компании у Ракитского произошла в 1955 году, на семинаре под руководством Майера.

Однажды на семинаре обсуждалась тема о росте благосостояния советских людей (это про так называемый основной экономический закон социализма в его сталинской формулировке). Я высказался о том, что у советских людей много жизненных трудностей и материальных лишений:

— Наша область — один из крупнейших производителей сливочного масла в СССР. А масла в продаже нет. Каждый раз еду из Москвы на каникулы и везу домой сливочное масло.

В. Ф. Майер прореагировал на это нервно, высокомерно и даже злобно:

— Может быть, в вашей деревне масла и нет. Тогда не говорите о всей стране!

— В моей деревне, Владимир Федорович, живет полтора миллиона человек.

— Садитесь и не мешайте семинару работать!

Однако через десять лет, когда Майер ушел из университета на практическую работу в научный институт при Госплане, Ракитский замечает у него сильный прогресс:

Он выступил как оппонент (диссертации Ракитского. — Н. М.) на Ученом совете в Институте экономики АН СССР 19 января 1965 года. Было видно, что это совсем не тот Майер, который 10 лет назад учил нас политэкономии социализма на экономическом факультете МГУ. Он рассуждал уверенно и прекрасно ориентировался в предмете. В его отзыве и в выступлении не было ни грана университетской схоластики. И дело было, я думаю, не только в том, что Владимир Федорович соприкоснулся с практической работой Госкомтруда СССР и с исследованиями^[1051]. У него был характер, не предрасположенный к схоластике, к книжности. Во всяком случае, я никогда, работая с ним позже несколько лет изо дня в день, не примечал, чтобы он вдруг ударялся в абстрактные рассуждения, а тем более — в пустые споры о значении слов, терминов (чем так славились профессора моей alma mater)^[1052].

В 1973 году Майер принял своего бывшего студента и типичного шестидесятника Ракитского на работу в отдел народного благосостояния НИЭИ при Госплане СССР и назначил на должность заведующего сектором. Ему не помешало то, что тремя годами ранее его друзья организовали обструкцию книги молодого экономиста (об этом чуть ниже). Он же стал покровителем будущей известной перестроечной публицистки Татьяны Корягиной, принятой в его отдел и вскоре ставшей там заведующей сектором, и фактически заменил ей отца^[1053].

У людей, находившихся не в столь льготной позиции, о деятельности этой «пятерки» остались совсем другие воспоминания. Вот как писал об этом в своей записке в ЦК КПСС в 1970 году вице-президент АН СССР академик Алексей Румянцев:

…В последние годы деятельность Отдела науки все больше сводится к функциям своего рода «цензора», органа, наказывающего отдельных ученых и научные коллективы за те или иные просчеты или ошибки…

Характерно, что эти односторонние функции, к которым, по существу, сводит свою деятельность Отдел науки, в последнее время начали определять и подбор кадров в него. В качестве примера я мог бы привести заведующего сектором экономических наук тов. Скипетрова, назначенного на этот пост около двух лет назад… (Привожу именно этот пример, поскольку он мне, как экономисту, особенно близок, вместе с тем таких примеров в отделе много.) …Назначение получил весьма заурядный преподаватель политэкономии, который никакого другого опыта не имеет и, кроме чтения элементарных лекций студентам, практически ничем себя не зарекомендовал. Естественно, что он без всякого вкуса, интереса и даже понимания отнесся к экономическим исследованиям, призванным служить практике, оказывать действенную помощь ЦК КПСС и правительству. Мало того, тов. Скипетров повел кампанию против многих наиболее творческих людей в нашей экономической науке, занял в идущих здесь спорах групповую, беспринципную позицию. Дело в том, что он, судя по опубликованным работам, принадлежит к так называемой группе «антитоварников», т. е. людей, отрицающих существование товарного производства при социализме, что находится в противоречии не только с мнением большинства советских ученых-экономистов, но и с целым рядом важных партийных решений. Естественно, что, попав в аппарат ЦК, он занял позицию необъективную, отвечающую интересам определенной группы ученых, и это создало существенные ненормальности в положении на экономическом фронте^[1054].

Союзниками «пятерки» были многочисленные «идеологические жрецы» из партийных, околопартийных и престижных образовательных институций (прежде всего МГУ). Например, известным антирыночником был Иван Кузьминов, заведующий кафедрой политэкономии в ВПШ при ЦК КПСС, затем кафедрой экономики и организации производств АОН при ЦК КПСС. Кузьминов зарекомендовал себя ортодоксальным «сталинистом» еще в экономической дискуссии 1951–1952 годов^[1055]. В 1956 году Отдел науки аппарата ЦК КПСС пытался поставить его на пост директора создаваемого ИМЭМО, но то было заведомо бесполезное дело^[1056]. Таким же сталинистом и ортодоксальным «антитоварником» был заведующий сектором партийной и экономической учебы Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС Николай Клепач^[1057]. К этой же компании принадлежал и ректор Московского института народного хозяйства (МИНХ) Борис Мочалов, окончивший экономфак МГУ в 1954 году, секретарь парткома МГУ в 1956–1967 годах. Будучи назначенным ректором МИНХ, он осуществил грандиозную чистку вуза от прогрессистов и преподавателей-евреев и даже умудрился выступить со статьей, призывающей к ограничению процента поступающих в вуз абитуриентов по пропорциям, соответствующим репрезентации всех социальных, географических и национальных групп общества^[1058].

Впрочем, когда требовалось осадить открытых «товарников», им предоставлялось пространство действия. Например, в 1970 году Отдел науки ЦК КПСС в дискуссиях разгромил книгу экономического социолога Бориса Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями», который выступил за предоставление права предприятию (то есть директорам) в рамках хозрасчета заключать договора с партнерами сообразно соображениям выгоды, а не указаниям «директивных органов», а также настаивал на пользе конкуренции в экономике^[1059].

Ответ на вопрос, почему Трапезников и его группа действовали против «хозяйственной реформы» и ее активных сторонников, при принципиальной поддержке Брежневым этих реформ и полной зависимости главы Отдела науки от шефа, кажется достаточно очевидным, исходя из изложенного выше (в первой части) о личных взглядах Брежнева. С одной стороны, он не очень интересовался тем, что происходило в сферах, которые он отдал под контроль ключевым членам Политбюро (Косыгину, Суслову, Кириленко). С другой стороны, в советской модели управления традиционно допускалось наличие разных вариантов мнений по важным вопросам, наличие конкурирующих идейных группировок (в рамках господствующего дискурса на построение социалистического общества). Поэтому если ключевые члены высшего политического эшелона считали, что та или иная группировка «жрецов» или специалистов имеет право на существование, она продолжала действовать. Тем более что Брежнев еще в 1969 году разочаровался в ходе реформы, и как раз вольное поведение директоров, пропагандируемое Ракитским, ему не нравилось в ней больше всего.

Однако к концу 1970-х годов начали происходить изменения, причина которых однозначно не ясна. Возможно, она связана с длительным пребыванием «прогрессистских» экономистов в брежневском окружении, постоянным их использованием для разработки реформ, интеллектуальным и возрастным кризисом «сталинистов». В 1974 году, после «бульдозерной выставки», теряет свой пост секретаря Московского горкома КПСС по идеологии Владимир Ягодкин, бывший публичным лидером этой группы и использовавший свою позицию в том числе и для защиты интересов своих единомышленников на различных постах. Примерно в это же время теряет свою позицию Скипетров. Точная дата его отставки неизвестна, но в 1975 году его в отделе уже не было^[1060]. Вместе с Волковым они оказываются на кафедре марксизма-ленинизма Академии народного хозяйства (АНХ) при Совмине СССР, где и подвизались (судя по их публикациям) до середины 1980-х годов.

В 1978 году происходит «зачистка» второй половины актива группы. ВПШ объединяют с АОН, при этом ректором академии становится «прогрессистски» настроенный политэкономист из Ленинграда, проработавший семь лет в должности заместителя заведующего Отделом пропаганды, Вадим Медведев — будущий соратник Горбачева. Как было сказано выше, он увольняет бывших «антитоварников» Козлова и Кузьминова (а также некоторых их последователей, таких как Дорофеев) с постов руководителей кафедр. Заведующими трех обновленных экономических кафедр (политэкономии, экономики и организации производства) становятся «товарники» — Леонид Абалкин, Виктор Лебедев, Рэм Белоусов^[1061]. Фактически оказалось, что можно безболезненно удалить людей Трапезникова, чтобы полностью оставить АОН за «товарниками», которые уже и так активно работали на кафедрах (как те же Лебедев, Белоусов). В частности, на кафедре у Кузьминова в 1970-е годы работал (точнее, читал лекции на части ставки) даже зампред Госплана и главный проводник всех модернизационных инициатив в Совете министров СССР Александр Бачурин, который остался на ней же в АОН после своего выхода на пенсию^[1062].

Одновременно перемены произошли на экономическом факультете МГУ, где деканом в 1977 году вместо антисемита Солодкова стал Гавриил Попов — один из учеников Цаголова, но придерживающийся скорее позиций «товарников». В 1982 году Медведев возвращается в аппарат ЦК КПСС, сменив Трапезникова на должности заведующего Отделом науки.

В целом подобные перемены не могли пройти без изменения позиции Михаила Суслова, как уже говорилось выше, ответственного за всю идеологическую и образовательную сферу. О нем и его круге речь пойдет в следующем разделе.

Спичрайтеры Суслова и «аппаратные аскеты»

Сталинисты Трапезникова все-таки были уходящей эпохой — как стилистически, так и идеологически. Другой интеллектуальный центр, сдержанно оппонирующий радикальным сторонникам «косыгинской реформы», сформировался в личном клане фактически третьего человека в стране — члена Политбюро Михаила Суслова. Его лидером постепенно, к началу 1980-х годов, стал успешный марксист-теоретик и неосталинист Ричард Косолапов.

Выпускник философского факультета МГУ (и сын аграрного управленца средней руки, достигшего должности начальника управления областной торговли 1940-х годов, чтобы на пике карьеры сесть за растрату), Косолапов в 1960-е годы увлекся экономическими вопросами (проблематикой труда и политэкономией). Потом он занимался теорией международных отношений в Институте экономики мировой социалистической системы Академии наук (ИЭМСС). Затем сделал большую карьеру в Отделе пропаганды ЦК КПСС, став сначала руководителем группы консультантов (1969–1973), то есть по факту одним из главных спичрайтеров партийного аппарата. «20 лет я без конца писал доклады и статьи всему составу секретарей и членов Политбюро», — рассказывал он в интервью. Из Отдела пропаганды с должности заместителя заведующего Косолапов ушел в 1974 году на пост первого заместителя газеты «Правды», а через два года занял пост главного редактора главного партийного журнала «Коммунист», на котором оставался до 1986-го^[1063].

Карьера Косолапова состоялась потому, что он оказался полезен (и близок по духу) Суслову, войдя в число его «писателей докладов», то есть в его интеллектуальный штаб. Реальные взгляды Суслова (в отличие от имиджа, созданного ему прогрессистски настроенными мемуаристами из числа бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС) представляли собой причудливую смесь государственничества, дисциплинирования, контроля, поощрения умеренного прогресса и жестких форм борьбы с реальным инакомыслием. Это давало возможность существовать в его аппаратном «шлейфе» носителям довольно сильно различающихся взглядов, что заметно по составу сотрудников напрямую курируемого им Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС. Там во второй половине 1960-х и в 1970-х годах первую скрипку нередко играли (очень) умеренные прогрессисты, а «сталинисты» и русские националисты были вытеснены из отдела усилиями секретаря ЦК Петра Демичева^[1064].

Таким образом, в команде спичрайтеров (интеллектуальном штабе) Суслова оказались и аристократический по происхождению и кругу интересов «государственник» (консультант, затем заведующий сектором журналов Отдела пропаганды) Алексей Козловский, и скрытый неосталинист Ричард Косолапов и двое его университетских приятелей и сотрудников Отдела пропаганды ЦК КПСС — Борис Владимиров и Лев Вознесенский. Последние во второй половине 1940-х учились на экономическом факультете МГУ.

В начале 1950-х их пути разошлись — Лев Вознесенский был в 1951 году арестован вслед за отцом и дядей — министром просвещения РСФСР Александром и членом Политбюро Николаем Вознесенскими. После того как Вознесенских-старших расстреляли, Лев до 1956-го находился в лагерях, затем вернулся, восстановился в партии, окончил университет и работал в экономическом отделе журнала «Коммунист» (вместе с Владимировым), откуда был взят в аппарат ЦК КПСС по личной санкции Суслова. Бывший высокопоставленный сталинский чиновник увидел в том некую компенсацию «ленинградского дела».

Владимиров отучился в начале 1960-х в Гарварде (как один из членов группы перспективной партийной молодежи, посланной в порядке обмена на один-два года в различные американские университеты), а после прихода в аппарат ЦК КПСС стал помощником Суслова. Одновременно с ним в аппарат ЦК КПСС, преимущественно в Отдел пропаганды, из прогрессивного для первой половины 1960-х журнала «Коммунист» перешла целая группа сотрудников, большинство из которых стали спичрайтерами первых лиц^[1065]. Насколько можно судить по более поздним мемуарам и интервью, Владимиров, Вознесенский и Косолапов в 1960–1970-е годы видели своей целью отстаивание идейного марксизма, что в их интерпретации означало прежде всего ориентацию на поддержку «маленького человека», соблюдение интересов государства и лишь затем — умеренные реформы.

Владимиров являлся значительной и крайне влиятельной фигурой в кругу советских экономистов, однако поскольку он был типичным «аппаратчиком», действующим в тени, его имя сейчас полностью забыто. Он был тесно связан с экономистом Леонидом Абалкиным. Но прежде всего это был эффективнейший чиновник, который после долгой работы в группе консультантов Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС занял пост ее главы, потом перешел в помощники Суслова (после 1976 года). После смерти Суслова он на несколько месяцев стал помощником нового руководителя советской пропагандистской машины — «второго» секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, откуда перешел в Отдел науки аппарата ЦК КПСС на должность заместителя заведующего к упоминавшемуся выше Вадиму Медведеву и, по всей видимости, занимался там вопросами формирования экономической политики. Свою карьеру он закончил на посту руководителя «Экономической газеты» в конце 1980-х годов^[1066].

Вознесенский был прежде всего профессиональным пропагандистом, умеющим представить высшее советское чиновничество в выгодном свете, и в этом качестве сделал карьеру сначала в аппарате ЦК КПСС, потом на Центральном телевидении, а на пике своей карьеры занимал пост начальника отдела информации Совета министров СССР при правлении там Николая Рыжкова.

Лева исключительно динамичный, эмоциональный человек, дико работоспособный в свое время, поставлявший массу материала для раздумий. Причем значительная часть, конечно, никуда в дело не шла. Хороший парень, обязательный необычайно^[1067],

— рассказывал о своем идейном противнике Косолапов.

И после распада СССР Вознесенский оставался спичрайтером Рыжкова (ведущего активную общественно-политическую жизнь) как минимум до начала 2010-х годов^[1068]. Как экономист и публицист он надеялся заставить более активно работать государственную бюрократию путем конструктивной критики недостатков. Согласно его мемуарам он был автором различных вариантов реформ государственных институтов. По его словам, в качестве спичрайтера для первых лиц и автора теоретических статей в «Коммунисте» он с подачи Владимирова первым использовал выражение «развитой социализм», который с 1967 года вошел в речи Брежнева и советскую пропаганду для описания общего состояния советского общества и государства^[1069].

Вознесенский и Владимиров были и оставались сторонниками реформирования советской экономики. Однако Косолапов в 1970-е — начале 1980-х под влиянием почитаемого им партийного философа и публициста Эвальда Ильенкова постепенно становился все более радикальным моралистом и сторонником плановой экономики^[1070]. Это соответствовало духу доминирующей (или руководящей) группы в сусловском окружении, которую составляли те, кого Косолапов называл в интервью «аппаратными аскетами».

Это были люди в духе Суслова — жрецы партийной дисциплины, «партийности» как стиля поведения, исключающего коррупцию, пьянство, явное и незаконное обогащение, ограничивающего пользование благами. Члены группы (например, заместители заведующего Отделом пропаганды в 1970-е годы Косолапов, Вадим Медведев, Юрий Скляров, первый заместитель заведующего Орготделом Евгений Разумов, заведующий Отделом науки Сергей Трапезников, помощник члена Политбюро Андрея Кириленко Иван Помелов, а также до 1967 года — заведующий Отделом соцстран Юрий Андропов) даже фенотипически выделялись в среде сотрудников аппарата ЦК КПСС^[1071]. Это были худощавые, как их лидер Суслов, интеллигентного вида мужчины. У них, как правило, было высшее гуманитарное образование и «жреческие» установки по поводу сохранения и улучшения господствующей идеологии. Они были склонны к жестким и однозначным решениям. Но при этом обладали мягкими, обходительными, «интеллигентными» манерами действительно высококвалифицированного партийного работника. Это были опытные и успешные руководители среднего звена, готовые (при благоприятной политической конъюнктуре) перейти в позицию политических «тяжеловесов». Это действительно были люди, как будто сошедшие с экрана фильма про положительного «секретаря обкома»^[1072]. «Аппаратные аскеты» сильно отличались от бывших профессиональных комсомольских аппаратчиков, или, как говорит Косолапов, «комсомольской братии, вот этих крикунов, живчиков разных»^[1073].

Они держали дистанцию от прогрессистской «ревизионистской» (на аппаратном сленге) среды, в которую входили большинство брежневских спичрайтеров. Те были в основном жовиальными мужчинами, с любовью к совместному употреблению алкоголя, неподцензурной и самодеятельной поэзии, постоянному взаимному подшучиванию и провоцированию, нередко женатые вторым браком и культивирующие «свободное» общение с женщинами.

«Аппаратные аскеты» отличались и от других многочисленных категорий партийных работников — и своей интеллигентностью, и приоритетом в отстаивании партийных интересов перед государственными, ведомственными, местными. Это были собственно служители партийного аппарата и хранители его власти.

Как сформулировал в интервью участник группы Косолапова, бывший консультант Отдела науки ЦК КПСС и профессор АОН при ЦК КПСС Всеволод Иванов:

Поэтому они [в ЦК] держались за эти [привилегии]. Пока не началось воровство. К сожалению, воровство началось, когда ушли эти ортодоксы. Тот же Трапезников. А пришло следующее поколение^[1074].

Соответственно, данный круг считал, что любая экономическая либерализация в СССР открывает дверь для воровства и других видов незаконного (даже пусть и законного, но сверх-) обогащения и расходования государственных ресурсов, а также нарушает монополию партии на контроль. Вместе с тем они не отрицали возможность определенных позитивных усовершенствований. Они, как правило, ничего не понимали в реальной советской экономике (хотя некоторые из них были экономистами (точнее, политэкономистами, то есть «идеологическими жрецами») по образованию или занимались экономической тематикой), однако должны были по ситуации формулировать и выражать свою позицию. Поэтому они и были скорее «сторожами» при реформах, нежели их противниками.

Однако в конце 1970-х годов в этой среде назревает раскол. Суслов, как говорилось выше, в соответствии с трендом, сложившимся в Политбюро, дает санкцию на обновление верхнего эшелона «жрецов» в сфере экономического образования. Владимиров с Медведевым реализуют эту задачу — и в партийных (АОН и ВПШ), и в общеобразовательных структурах (прежде всего в МГУ).

В то же время Косолапов (с его идейной ориентацией на радикальных антибуржуазных революционеров 1920-х) в 1976 году назначается главным редактором «Коммуниста». На этом посту он уходит в радикальную неосталинистскую оппозицию любым попыткам либерализации внутренней политики. Еще в аппарате ЦК КПСС он прославился запиской с призывом отказаться от привилегий и спецраспределителей, что не повлекло против него прямых репрессий, но, вполне возможно, способствовало остановке его собственно «аппаратной» карьеры^[1075]. Косолапов становится сторонником дисциплинирования населения через ужесточение мер. Постепенно он собирает вокруг себя более крупную и самостоятельную группу чиновников (преимущественно Госплана СССР и аппарата ЦК КПСС), экономических публицистов, университетских и академических специалистов. Подробнее об их влиянии в первой половине 1980-х годов мы поговорим в разделе, посвященном андроповскому дисциплинированию.

ОТДЕЛ ПЛАНОВЫХ И ФИНАНСОВЫХ ОРГАНОВ КАК АДМИНИСТРАТИВНАЯ ЕДИНИЦА АППАРАТА ЦК КПСС И ЕГО РУКОВОДИТЕЛИ В 1965–1988 ГОДАХ

Проект по опросу бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС периода 1953–1985 годов проводился автором в 2007–2019 годах. Всего было опрошено более 130 человек из различных отделов аппарата ЦК КПСС, включая значительное количество (более 10 человек в каждом случае) бывших сотрудников таких «отраслевых» отделов, как экономический (до 1982 года — «плановых и финансовых органов»), машиностроительный, сельскохозяйственный, строительства и тяжелой промышленности.

Отраслевыми отделами именовались отделы, курирующие определенные сферы экономики. Под их контролем находились министерства и ведомства, принадлежащие к этой сфере^[1076]. Опрос проводился на основе общего вопросника, составленного автором для сотрудников аппарата ЦК КПСС и включавшего порядка 300 тем. В ходе первого интервью опрашиваемый отвечал на часть вопросов, как правило касавшихся его биографии до прихода в аппарат ЦК КПСС, после чего оно расшифровывалось, прочитывалось автором, и исходя из его содержания формулировались новые вопросы для последующих встреч. Такой метод позволял понять, учесть и уточнить индивидуальный опыт, которые информант так или иначе использовал в аппарате ЦК КПСС и своей последующей карьере. Некоторые итоги данного исследования опубликованы автором в виде статей и собраны в книгу, посвященную сотрудникам аппарата ЦК КПСС как социальной группе^[1077]. Ссылки на эти публикации были даны выше в разделе «От автора». В этой главе рассматривается опыт и деятельность сотрудников одного из отделов, который первоначально носил название «Плановых и финансовых органов» (1965–1982), затем «Экономический» (1982–1988), а на финальной стадии (1989–1991) — «Социально-экономический». Для краткости далее в этой главе мы будем именовать его Отделом.

Всего в рамках проекта было опрошено 14 работников этого Отдела, включая значительную часть его руководства. Были проинтервьюированы оба заведующих, двое первых заместителей заведующего, два из трех известных руководителей «группы консультантов», руководители трех секторов^[1078], а также рядовые инструкторы и консультанты^[1079]. Помимо этого, при подготовке статьи использованы данные опросов руководителей финансовых учреждений в СССР, проведенных Николаем Кротовым в 2000-е годы, которые включали интервью с сотрудниками сектора банков^[1080]. Также использовались опубликованные мемуары и газетные интервью сотрудников Отдела^[1081]. Итого на основе интервью, мемуаров и личных архивов было набрано 20 развернутых биографических кейсов и свидетельств от бывших сотрудников Отдела.

Характеризуя комплекс источников в целом, можно констатировать, что сотрудники Отдела были в среднем более дружелюбны и открыты к исследователю, чем иные сотрудники аппарата. Причиной открытости они называли общую обстановку в Отделе, где руководство поощряло дискуссии. Еще одной причиной их открытости является социальный и финансовый успех, которого многие из них и / или их дети достигли в постсоветской России.

Создание Отдела

Отдел плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС в том виде, в котором мы его рассматриваем, был создан в мае 1965 года^[1082]. Он был выделен из соответствующего тематического подотдела Отдела тяжелой промышленности (1963–1965), а еще ранее это был сектор в составе Отдела административных и торгово-финансовых органов. По мемуарам одного из сотрудников, созданием подотдела занимался секретарь ЦК КПСС (1962–1966) Александр Рудаков^[1083]. Глава Отдела Борис Гостев о трансформации своего подразделения рассказывает иначе:

Когда Хрущева освободили, встал вопрос о реорганизации аппарата, и тогда вместо подотдела — в подотделе нас было пять человек — создали отдел плановых и финансовых органов в составе 12–15 человек. Им [Николай] Подгорный стал заниматься, который был фактически вторым секретарем. После этого [секретарь ЦК КПСС и член Политбюро Александр] Шелепин стал заниматься. И там уже встал вопрос об организации экономического отдела. И даже была такая записка, написанная при Шелепине, и даже было решение секретариата ЦК принято — преобразовать отдел плановых и финансовых органов в экономический отдел ЦК КПСС. И второй пункт стоял — внести на утверждение Политбюро. Но решение так и не вышло^[1084]. Только вышло решение, когда [Генеральным] секретарем стал Андропов — ровно через 15 лет с небольшим. <…> Думаю, что это все-таки Алексей Николаевич [Косыгин, председатель Совета министров СССР] не хотел усиления роли аппарата^[1085].

Вскоре после создания Отдел насчитывал уже 24 ответственных сотрудника^[1086], однако продолжал оставаться, возможно, самым маленьким отделом во всем аппарате, после Отдела транспорта. Даже Отдел торговли на 1972 год на одного человека превышал Отдел, несмотря на то что последний курировал куда более крупные и значимые для страны структуры^[1087]. Для сравнения, крупные отделы ЦК КПСС, например Международный, пропаганды, Орготдел и Сельскохозяйственный, насчитывали порядка 100–127 ответственных сотрудников, гигантский Общий — 214, а в основной массе отраслевых отделов на 1972 год было от 34 до 42 сотрудников^[1088]. В одном секторе «торговли и экономических связей со слаборазвитыми странами» Международного отдела на 1972 год было целых 9 сотрудников, а в секторе капитального строительства Управления делами ЦК КПСС — 23 сотрудника^[1089].

В функции Отдела в первую очередь входил контроль (курирование) и подбор руководящих кадров для основных экономических ведомств страны — Государственных плановых комитетов (Госпланов) СССР и РСФСР, Государственного комитета по снабжению (Госснаба), Министерства финансов (Минфина), Государственного банка (Госбанка), Государственного комитета по ценам (Госкомцен), Государственного комитета по труду (Госкомтруд), Центрального статистического комитета (ЦСУ), Госрезерва, различных государственных банков (Внешторгбанка, Стройбанка), Государственной системы страхования (Госстрах) и некоторых других ведомств^[1090].

Однако не менее важной функцией Отдела было создание системы оценки развития экономики, альтернативной Совету министров СССР (то есть альтернативной всей системе государственных органов).

Мы обязаны были знать все, что происходит в каждом министерстве, снабжением которого занимался Госснаб. Что планируется, какие направления развития. Поэтому мы тесно работали с отраслевыми отделами ЦК. У всех министерств — свои ведомственные интересы, требования, и мы давали свои заключения на планы, которые представлял в ЦК Совет министров СССР. Были независимым от него органом, контролирующим выполнение планов отраслями. Кроме того, решали возникающие проблемы с местными партийными и советскими органами. Мы должны были держать руку на пульсе событий. Ездили на партийные собрания и конференции на крупные предприятия, слушали людей. О каких недостатках говорят, кого критикуют. Чтобы разобраться в реальной ситуации на местах. Мы должны были выявлять конкретные проблемы и докладывать о них руководству^[1091].

Так повествовал о своей работе бывший инструктор Отдела Станислав Анисимов, которому предстояло достигнуть пика своей карьеры в 1991 году, перебывав за год в должности первого заместителя председателя Госкомитета СССР по материально-техническому снабжению (бывшего Госснаба), министра правительства СССР по материальным ресурсам и министра торговли и материальных ресурсов правительства РФ (гайдаровского).

Параллелизм в работе различных управленческих структур в СССР, действующих в одной сфере, был скорее нормой, нежели исключением. Не имея возможности управлять этими сферами с помощью экономических или легальных юридических рычагов, обладая относительно слабыми каналами внешнего контроля (пресса или «письма общественности»), политическая власть нуждалась в надежных институтах контроля над государственными ведомствами, крупными системами предприятий или регионами. По этой причине на центральные партийные органы, карательную и правоохранительную систему (КГБ, МВД, прокуратуру) и на специальные контрольные институции (Комитеты партийного и народного контроля) были возложены функции наблюдения и представления выводов на суд высших инстанций по текущей ситуации в экономике в целом или в ее отдельных областях. Разумеется, уровень компетенции этих институций был различный. И если контрольные институции и карательные органы интересовали прежде всего экономические преступления, конкретные недостатки или наметившиеся социальные проблемы и тенденции, то Отдел отвечал за макроэкономические тренды и за руководство крупнейших советских финансовых и плановых институций.

Работая в ЦК КПСС, я участвовал в подготовке для Политбюро заключений по финансовым аспектам как народно-хозяйственных планов, так и бюджетов на планируемый год. Это была большая и тяжелая аналитическая работа. Безусловно, проводилась она в рамках соответствующих партийных и правительственных решений, и ее реформирование или, как тогда говорили, совершенствование нельзя было рассматривать в отрыве от текста этих документов,

— вспоминал о своей работе в Отделе завсектором финансов Николай Гаретовский, которому в 1987 году предстояло стать главой Госбанка СССР. Аналитику, которой ему пришлось заниматься в аппарате ЦК, он противопоставляет практической разработке бюджетов республик, которой он раньше занимался в Минфине^[1092].

Структура Отдела и основные категории сотрудников

Всего на начальном этапе в Отделе было четыре сектора по тематическим направлениям и группа консультантов, которая традиционно писала доклады (то есть публичные выступления) по экономической проблематике или разделы таких докладов для руководителя Отдела, секретарей ЦК КПСС и членов Политбюро^[1093].

Написание докладов для круга высших руководителей партии (членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС) было высшей формой коллективной работы советской бюрократии по подведению итогов сделанного и определению новых приоритетов. Помощник Рыжкова (с 1985 года) Владимир Саваков, один из организаторов разработки таких докладов, ранее работавший в качестве рядового «писателя» докладов (будучи по должности инструктором и заведующим сектором Отдела машиностроения аппарата ЦК КПСС), в интервью подробно рассказывает о процессе подготовки:

Опять та же самая писанина — всю жизнь пишу. А не просто же из башки берешь, там же надо массу аналитического материала перекрутить, со всеми согласовать. Цифра должна быть завизирована на странице, на полях. Виза работника Госплана шла, что она проверенная, точная, верная. Госкомстатовская виза должна быть. Если ты зацепил Госкомитет по науке и технике, виза должна быть. Министерство — виза должна быть^[1094].

Однако это писательство не было монополией сотрудников только этого Отдела. В составе рабочих групп, разрабатывавших даже экономические разделы докладов, они составляли лишь часть участников, не обязательно большую. Помимо них в рабочие группы входили представители международных, идеологических и иногда отраслевых отделов (прежде всего машиностроения) аппарата ЦК КПСС, а также иные привлеченные специалисты, прежде всего из ведущих экономических органов и руководители академических и припартийных институтов.

Анатолий Черняев, например, приводит список участников «бригады» по подготовке экономического раздела доклада Брежнева на XXV съезде КПСС (1976), в котором нет ни одного представителя Отдела, зато есть несколько «международников», помощник Брежнева и всего один представитель «отраслевиков» — завсектором Сельскохозяйственного отдела ЦК КПСС. При этом по поручению Брежнева их работу проверяли (и дописывали) авторы международного раздела доклада^[1095]. Зато Гостев возглавлял экономическую группу, готовящую сам съезд. Ее главными задачами было придумать, как сгладить в отчете генсека провал предыдущей пятилетки, и определить цели и задачи следующей пятилетки, исходя из имеющихся ресурсов^[1096].

В оставшееся от этой утомительной деятельности время (авторы докладов месяцами сидели на дачах в рабочих группах) консультанты иногда готовили самостоятельные доклады для руководства по проблемам, которые они считали важными, а также писали статьи, книги и учебники по экономической проблематике, которые охотно издавали партийные и государственные СМИ и издательства^[1097].

Основной административной единицей в Отделе были инструкторы. Они работали в упомянутых выше тематических секторах («труда и заработной платы», «плановых органов», «финансовых органов» и «материально-технического снабжения»). Как правило, они курировали ситуацию в одном крупном ведомстве и какую-то проблему, находящуюся в сфере ведения сектора.

Курирование работы ведомства означало личное и хорошее знание всего его руководства, проблем и сфер, над которыми и в которых оно работает. Сотрудник Отдела должен был обеспечить себе регулярное получение информации о том, что в нем происходит, присутствовать там на общих партийных собраниях, посещать наиболее проблемные предприятия и наиболее важные стройки. Он должен был быть в любой момент готов представить своему руководству нескольких кандидатов на открывающуюся вакансию, находящуюся в «номенклатуре» самого Отдела, а также вышестоящих органов — Секретариата и Политбюро ЦК КПСС. Он должен был заранее предупредить свое начальство, если тот или иной подобный руководитель не соответствует занимаемой должности или с ним вдруг возникли какие-то иные проблемы^[1098]. Всего Отдел курировал тысячу номенклатурных назначений^[1099]. Он регулировал их по различным параметрам, включая соблюдение баланса между представителями разных профессиональных специализаций: например, чтобы руководителями становились не только «инженеры», но и люди с экономическим образованием^[1100].

Заведующий Отделом Борис Гостев так описывал этот процесс на примере руководства Стройбанка:

Отдел подбирал кандидатуру зам председателя и председателя Стройбанка, докладывал руководству и вносил ее. Характеристику на него подбирал инструктор, и записку писали в Секретариат [ЦК КПСС] с предложением: утвердить вас таким-то. И дальше писали, где родился, где крестился^[1101], какое образование имеет, еще и характеристику на него, приложенную из партийного комитета. А еще при Сталине было решение… это было и ленинское указание… инструктор первый визировал документ, назначить вас председателем или зам председателя кого-то, второй зав сектором ставил [подпись], потом заведующий отделом ставил, потом ведущий секретарь расписывался, а потом остальные секретари голосовали. Или вызывали [кандидата на должность] на Секретариат [ЦК КПСС], или опросы [секретарей ЦК КПСС заочно по данной кандидатуре]. Людей изучали, наблюдали… Хотя было и другое: команда могла сверху поступить, и весь разговор. <…> Его [инструктора, курирующего банк] задача была знать буквально, что делается там. Он не хуже прежней работы знал, что делается в банке, и головой отвечал за это. Он обязательно должен был знать, он встречался с людьми, он работал с ними. Он ходил на заседания правления… Он на заседания партийного комитета ходил. Он каждодневно встречался с людьми, с рядовыми, с руководителями, узнавал, как дела идут, какие вопросы есть. Это его обязанность была — знать досконально, что делается^[1102].

Парторг Госплана СССР в 1981–1985 годах Алексей Краснопивцев, являющийся «номенклатурой» Отдела, описывает свою деятельность в данном качестве. Она фактически являлась продолжением работы аппарата ЦК КПСС:

Прежде всего… в парткоме решались вопросы подбора и расстановки руководящих кадров. Здесь проходила своего рода фильтрация всех кадровых назначений номенклатуры коллегии [Госплана], представлявшей [на утверждение] кандидатуры, не выдерживающие критики. Согласовывались вопросы выдвижения, перехода, поощрения и наказания кадров. Давались характеристики специалистам для командирования их за границу. …«Воспитывались» отдельные заместители председателя, начальники отделов… и специалисты, допускающие резкие отступления от госплановского стиля и методов работы, проявлявшие нетактичность и грубость, другие нарушения норм морали. <…> Большую помощь в освоении трудного дела руководства парткомом мне оказывали… товарищи, которые были нашими кураторами в отделе планово-финансовых органов^[1103].

После назначения высокопоставленного чиновника контакт инструктора (и завсектором) с ним не прерывался. Порой это не только обеспечивало мониторинг, но и закладывало отношения на длительный период. Так, Виктор Геращенко перед назначением на пост главы Госбанка СССР

…поехал к Николаю Викторовичу Гаретовскому, который в то время был председателем Госбанка. С ним у нас были хорошие отношения, так как, когда я пять лет «трубил» в Сингапурском отделении Московского народного банка, он был завсектором ЦК КПСС, и мне часто приходилось бывать у него с отчетами^[1104].

Возвращаясь к кадрам аппарата ЦК, заметим, что, по словам Гостева, было два человека, которые могли дать команду обойти процедуру назначения, — члены Политбюро и секретари ЦК КПСС Андрей Кириленко и Михаил Суслов. Кириленко с конца 1960-х отвечал за базовые отрасли экономики страны и курировал этот отдел. Суслов обладал правом и возможностью провести через Секретариат ЦК КПСС, которым он руководил, практически любую кандидатуру на любую должность, курируемую секретариатом или отделами. Впрочем, он не злоупотреблял своими полномочиями.

В этой связи Гостев вспоминает, как предложил в 1976 году трех кандидатов на пост председателя Госкомитета по труду и социальной политике, и Суслов лично отобрал из них возглавившего ведомство Владимира Ломоносова, инженера-металлурга по специальности со знакового для идеологической системы московского завода «Серп и молот», в дальнейшем сделавшего классическую карьеру партийного работника. «Объективку» на Михаила Горбачева Суслов отложил в сторону, потребовав «этого не трогать», из чего Гостев сделал выводы о наличии на него иных планов. «Объективка» же на секретаря ЦК ВЦСПС Александру Бирюкову так и осталась в резерве^[1105].

В итоге Бирюкова, как человек Александра Шелепина, оставившая ради профсоюзов успешную карьеру инженера и руководителя в легкой промышленности, проработала в ЦК ВЦСПС, преимущественно в одной и той же должности, с 1968 по 1986 год^[1106]. Только в 1986-м, когда «шелепинцы» вновь вернулись в политическую власть, она возобновила карьерный рост — была в 1986–1988 годах секретарем ЦК КПСС по легкой промышленности, а в 1988–1990-х возглавляла Бюро по социальному развитию Совета министров СССР в ранге заместителя председателя правительства^[1107]. Продвигал ее и покровительствовал ей тот же Горбачев^[1108]. А в 1976 году «металлург» и «производственник» Ломоносов получил квалифицированную помощь в виде «шелепинца» и специалиста по социальным вопросам Леонида Костина, с должности замзава Отделом плановых и финансовых органов назначенного на пост его первого заместителя в Госкомтруд^[1109].

Отдел же готовил и процесс освобождения человека со своего поста. Большинство из таких людей удалялось в порядке плановой ротации кадров, то есть пожилых сотрудников заменяли более молодыми. Иногда бывали и чрезвычайные происшествия. Например, одного из начальников отдела Госплана уволили за «использование служебного положения». Таковым сочли историю, когда он отремонтировал свой личный автомобиль «Волга» прямо на заводе ГАЗ, пусть даже и заплатил за этот ремонт деньги. Он был направлен в министерство заместителем начальника отдела, что было понижением минимум на две ступени карьерной должности, но затем, по словам следившего за ним Гостева, снова смог сделать карьеру и дорасти до заместителя министра^[1110].

Но диапазон наказаний был гораздо шире. В 1976–1981 годах Отдел был непосредственно вовлечен в крупное дело по обнаруженной в Сингапурском отделении Моснарбанка недостаче (выдаче необеспеченных кредитов) на общую сумму в 350 млн долларов. Отдел подыскал нового главу представительства (им стал Виктор Геращенко). Его предшественник Вячеслав Рыжков по представлению Госбанка, оглашенному первым заместителем председателя и бывшим сотрудником Отдела Григорием Трифоновым (явно по согласованию с Гостевым и, возможно, по требованию Косыгина, который инициировал расследование), отправился под суд, который приговорил его к расстрелу. Коллегам-банкирам пришлось писать прошения Брежневу, поскольку личной заинтересованности Рыжкова в недостаче обнаружено не было. Генсек (и председатель Президиума Верховного Совета) в итоге отменил смертный приговор, заменив его 15 годами заключения^[1111].

Другим большим и важным направлением работы Отдела была критическая оценка планов и действий тех ведомств, которые находились в сфере его влияния. Гостев об этом рассказывает в типичных для кадрового сотрудника аппарата ЦК КПСС вежливых и аккуратных выражениях, напоминающих о железном кулаке в лайковой перчатке:

— Он [Отдел] мог мнение только свое высказывать. А шла оперативная… каждодневная работа с тем же Госпланом, с Минфином. Встречались с людьми, какие-то вопросы возникали. Вы занимались в Минфине направлением каким-то, Отдел вас приглашал, разбирались с вами, высказывал свои соображения. Вы с ними соглашались — вам говорили: вот вы давайте, поправляйте. Или на коллегию Минфина выносили этот вопрос. Но сам Отдел не вмешивался в непосредственную деятельность, он мог высказать соображения свои, просьбы.

— А если начальник управления Минфина был с Отделом не согласен?

— Не согласен — тогда мы могли выйти на министра с этим вопросом. Если он не признавал, мы тогда думали: может, мы не правы. Если мы считали, что правильное направление, мы могли обратиться в Секретариат ЦК, и Секретариат ЦК мог вынести решение^[1112].

Не столь очевидным делом было участие Отдела в формировании системы высшего экономического образования.

В управлениях, в министерствах, конечно, сидели… [технари]. Как человек у нас рос? Закончил, получил образование, начинал работать: мастер, начальник цеха, зам директора или зам главного инженера, главный инженер, директор завода, зам начальника главка, начальник главка — вот он рос по этой технической линии. Где-то он сталкивался и с экономикой, конечно. И слабость у нас была в том, что мало было людей, которые были ориентированы на высший уровень управления. Больше технари сидели. Тогда отдел наш разработал идею: создать Академию народного хозяйства. Обратился в Секретариат ЦК, потом в Политбюро, вышло решение о создании [в 1977 году] Академии народного хозяйства. И Отдел курировал эту Академию — я, например, сам там выступал. Для чего была сделана эта Академия — чтобы на высшем уровне учить людей, чтобы они знали вопросы экономики, финансов, международных экономических отношений. Даже идея была, чтобы у нас руководители, оттуда выходящие, язык знали, изучали, культурно образованные были. В программе был предусмотрен факультатив культуры. Два года там срок обучения был, они специалисты отрасли, но за два года познавали общеэкономические проблемы^[1113].

Можно предположить, что Гостев несколько преувеличивает роль именно своего Отдела и преуменьшает роль, например, аппарата Совмина СССР, который в итоге был хозяином этой академии. Кроме того, создание АНХ шло паралельно с созданием новой АОН при ЦК КПСС (строительство их новых кампусов велось одновременно на соседних площадках), что, вероятно, было вызвано общим принципиальным решением на уровне Политбюро. Но тут важно, что Отдел вообще интересовался проблематикой и содержательной стороной обучения высшего звена кадров в экономической сфере.

Как и в других отделах, координацией работы всех сотрудников занимался секретариат Отдела во главе с его заведующим. Он, как и заведующие секторами и руководитель группы консультантов, подчинялся напрямую заведующему Отделом. Последним с момента создания в 1965 году и до преобразования в Экономический отдел в 1982-м бессменно был Борис Гостев. Ранее, в 1963–1965 годах он был руководителем подотдела плановых и финансовых органов в составе Отдела тяжелой промышленности. Интересно, что одиннадцать лет (1965–1976) он имел статус «исполняющего обязанности» главы Отдела и только затем получил полноценный статус и сопутствующие привилегии^[1114]. В 1982–1985 годах в новообразованном Экономическом отделе Гостев занимал должность первого заместителя заведующего. Однако фактически он продолжал играть «первую скрипку» в Отделе, пока его шеф занимался вопросами экономической реформы и большой политикой^[1115]. Гостев был инженером легкой промышленности по образованию и опыту работы в первое десятилетие своей карьеры, поэтому, несмотря на в целом «плановое» мышление, он хорошо понимал аргументацию Косыгина и был сторонником умеренных реформ в духе реформы Маленкова 1953–1955-го и реформы 1965 года. Однозначно поддерживал масштабное инвестирование в легкую промышленность, видя в этом залог ее успешной работы и стабильности кадров отрасли, обеспечивающих рост качества производимой продукции^[1116].

В Отделе был еще целый ряд долго работающих сотрудников. В то же время основная масса их коллег работала от трех до десяти лет, после чего возвращалась в государственные структуры с повышением. Дольше всего заместителем заведующего, курировавшим вопросы финансов, материально-технического снабжения и цен, работал в 1966–1985 годах Николай Лобачев. Хотя, как говорилось выше, он входил в «днепропетровскую группу», заменить им подозреваемого в неполной лояльности исполняющего обязанности заведующего Отделом Бориса Гостева Брежнев и Кириленко не решились, поскольку он откровенно «не тянул»^[1117]. В то же время этот выпускник МГУ с большим практическим опытом работы был отнюдь не безнадежен как специалист и управленец. Он просидел в своем кресле как минимум до 1985 года, в то время как почти все его покровители скончались или были отправлены в отставку.

Другим долгожителем был руководитель группы консультантов (1975–1982) в Отделе плановых органов, заместитель заведующего в Экономическом отделе (1982–1989) Юрий Белик (1923–2011), пришедший в Отдел в 1966 году на должность консультанта. Секретом его непотопляемости были не только деловые качества, но и то, что он вместе с Гостевым являлся выходцем из Госплана СССР и был единомышленником заведующего^[1118]. Непосредственно контролем за Госпланом занимался инструктор, затем (на 1984 год) заведующий сектором Виктор Карачков (1921 —?). Он проработал в Отделе 20 лет и считался, по мнению «прогрессистски» настроенных сотрудников, «мастодонтом» и консерватором. Его «все боялись», поскольку он имел доступ напрямую к Андрею Кириленко и чистил Госплан от неудобных ему сотрудников^[1119]. Даже начальник его Отдела и «госплановец» по менталитету Гостев полагал, что тот «иногда перетягивал» в отношениях с ведомством и там его все не любили, но не считал это поводом его снять^[1120]. Валентин Павлов как финансист оценивал его как «бывшего партработника областного звена», который «по профессии не был экономистом», «курировал Госплан и Госкомцен, жестко гнул свою линию»,

двадцать лет проработал в отделе… Но ничуть не приблизился к пониманию объективных экономических законов. …Не понимая сути финансовых процессов, бился за то, чтобы не повышать цены, свято, но наивно считая, что отстаивает интересы простых людей^[1121].

Павлов, считая себя «рыночником», профессиональным финансистом и представителем государственной бюрократии, крайне критически оценивал роль Отдела, признавая, однако, «многие весьма положительные человеческие и деловые качества» Гостева (который в дальнейшем был два года его начальником в качестве министра финансов). Главная претензия Павлова состояла в том, что Гостев «был сторонником планового управления экономикой^[1122], понимая под этим сложившуюся в то время систему планирования с приоритетом материально-вещественных показателей» и что руководимый им Отдел «занимал в экономическом смысле крайне ортодоксальную позицию. Его работники считали своим долгом искусственно удерживать розничные цены на неизменном уровне»^[1123]. Гостев в свою очередь, хотя по образованию и был инженером легкой промышленности, по специальности был «трудовиком», то есть считал необходимым прежде всего отстаивать интересы работников, в том числе в плане повышения их доходов^[1124].

Другие отделы аппарата ЦК КПСС, вовлеченные в формирование экономической политики и оперативное управление ею

Отдел плановых и финансовых органов был далеко не единственным отделом ЦК КПСС, в котором курировали или решали не только собственно производственные, но и экономические и макроэкономические вопросы. Более того, из двадцати двух — двадцати четырех отделов аппарата ЦК КПСС было очень немного таких, в которых так или иначе их не решали.

На 1 мая 1972 года в аппарате ЦК КПСС помимо Отдела плановых и финансовых органов существовали следующие «отраслевые» отделы, прямо занимающиеся экономикой:

Отдел тяжелой промышленности (заведующий — Михаил Соломенцев (1966–1971), затем — Иван Ястребов (1971–1976, 1984–1989), Владимир Долгих (1976–1984), 42 сотрудника (из них 35 ответственных)), с секторами: черной металлургии; цветной металлургии; нефтедобывающей промышленности; газовой промышленности; угольной промышленности; геологии;

Отдел машиностроения (заведующий — Василий Фролов (1958–1985), 49 сотрудников (42)), с секторами: автомобильной промышленности; машиностроения и станкостроения; приборостроения и средств автоматизации; электрификации; тяжелого, транспортного и строительно-дорожного машиностроения; химического машиностроения; тракторного и сельскохозяйственного машиностроения;

Отдел химической промышленности (заведующий — Виктор Бушуев (1965–1976), затем — Владимир Листов (1977–1980), Вениамин Афонин (1983–1988), 41 сотрудник (35)), с секторами: основной химической промышленности; промышленности органического синтеза; промышленности синтетических материалов; промышленности синтетического каучука, шин и резинотехнических изделий; нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности; хлорорганических и кремнийорганических производств; микробиологической и химико-фармацевтической промышленности;

Отдел оборонной промышленности (заведующий — Иван Сербин (1954–1981), затем — Игорь Дмитриев (1981–1985), 63 сотрудника (57)) (сектора см.: Часть 4. Глава 1);

Отдел легкой и пищевой промышленности (заведующий — Павел Сизов (1965–1973), затем — Федор Мочалин (1973–1985), 39 сотрудников (34)), с секторами: легкой промышленности; пищевой промышленности; рыбной промышленности; производства товаров бытового, хозяйственного назначения и местной промышленности;

Отдел строительства (заведующий — Иван Дмитриев (1969–1985), 55 сотрудников (45)), с секторами: строительства тяжелой индустрии и монтажных работ; промышленного и транспортного строительства; строительства; сельского строительства; проектных научно-исследовательских работ и архитектуры; городского хозяйства; промышленности строительных материалов; лесной и лесообрабатывающей промышленности;

Отдел транспорта и связи (заведующий — Кирилл Симонов (1962–1985), 22 сотрудника (18)), с секторами: железнодорожного транспорта; водного транспорта; автомобильного транспорта и шоссейных дорог; связи;

Сельскохозяйственный отдел (заведующий — Федор Кулаков (1964–1976), затем — Владимир Карлов (1976–1986), 122 сотрудника (104)), с секторами: земледелия; механизации и электрификации сельского хозяйства; животноводства; науки и передового опыта; сельскохозяйственных учебных заведений и переподготовки кадров; заготовительных органов; экономики сельского хозяйства; колхозного и совхозного производства; мелиорации и водного хозяйства; лесного хозяйства; строительства в колхозах и совхозах; а также 12 «территориальными» секторами;

Отдел торговли и бытового обслуживания (заведующий — Яков Кабков (1965–1985), 26 сотрудников (22)), с секторами: торговли; общественного питания; бытового обслуживания^[1125].

Именно Отдел плановых и финансовых органов наряду с Отделом машиностроения, Отделом пропаганды и Международным отделом входил в пул отделов, которые в первую очередь определяли партийную, а значит, в немалой степени общенациональную экономическую стратегию. Именно сотрудников этих четырех отделов приглашали в рабочие группы для написания экономических разделов докладов членам Политбюро и секретарям ЦК, а также других важнейших документов, в которых формулировались тактические и стратегические задачи КПСС в экономической политике^[1126]. Разумеется, они обыгрывали задачи, поставленные «заказчиками» докладов, однако и сами могли вносить предложения и идеи, часть из которых после обсуждения в рабочих группах могла войти в доклад.

О сотрудниках Международного отдела как ударной группе для подготовки докладов (прежде всего брежневских) мы говорили выше. Но почему помимо Отдела плановых и финансовых органов такую роль играли Отделы машиностроения и пропаганды?

По свидетельству заведующего сектором Отдела Леонида Костина, во второй половине 1960-х в целом часть вопросов Отдела поручалась Отделу машиностроения. Это объяснялось тем, что в Отделе руководитель имел «неполноценную» с точки зрения иерархии приставку «исполняющего обязанности», а в Отделе машиностроения заведующий не только имел полноценный статус, но и был членом ЦК КПСС, что дополнительно увеличивало его «аппаратный вес»^[1127]. Целенаправленно экономикой в Отделе машиностроения во второй половине 1960-х занимался сектор под управлением Александра Дубова^[1128]. К 1984 году экономический сектор в этом отделе возглавлял Александр Коченков, который написал весьма подробные мемуары^[1129]. Кроме того, в Отделе машиностроения была целая группа ведущих сотрудников (на сленге Отдела — «думных дьяков»), которые поднаторели в составлении экономических разделов докладов первых лиц. Именно они даже чаще, чем сотрудники Отдела плановых и финансовых органов, привлекались для такой работы^[1130]. Лидер этой группы Аркадий Вольский в 1982 году стал экономическим советником избранного Генеральным секретарем Юрия Андропова.

Сотрудники Отдела пропаганды также активно привлекались к писанию докладов для «первых лиц», поскольку а) нередко приходили в партийные органы из журналистов или академической среды, следовательно, умели хорошо излагать свои мысли, б) часть из них получила образование на экономических факультетах МГУ и ЛГУ (например, из числа работавших в Отделе в 1970-е годы — Борис Александровский, Борис Владимиров, Лев Вознесенский, Вадим Медведев, Лев Степанов), следовательно, были полезны с точки зрения анализа экономических явлений, в) Отдел через подведомственные редакции газет получал обзоры писем читателей, многие из которых касались экономических вопросов, а через членов лекторской группы Отдел получал вопросы от слушателей лекций из провинции об актуальных проблемах их жизни; все это было важно с точки зрения понимания интересов «широких народных масс», г) и, наконец, в Отделе был целый сектор партийной и экономической учебы, который занимался реализацией «косыгинских реформ» в сфере обучения кадров, подготовкой учебников и так далее (о нем мы упоминали в предыдущей главе)^[1131].

Помимо трех упомянутых отделов часть функций в экономических и макроэкономических вопросах брали на себя и другие отделы. Например, Отдел торговли и бытового обслуживания контролировал состояние дел в столь важной для функционирования экономики отрасли, как торговля^[1132]. В Отделе соцстран долго существовал сектор СЭВ (позже переданный в Экономический отдел). Экономической наукой занимался сектор в Отделе науки и учебных заведений. Борьбой с забастовками, которые в СССР проводились исключительно под экономическими лозунгами, занимались сотрудники Орготдела вместе с представителями Отдела административных органов, курировавшего правоохранительные ведомства, и представителями профильных, отраслевых отделов, которым было подконтрольно предприятие, на котором проходила забастовка^[1133]. Кроме того, в составе Управления делами ЦК КПСС были производственный, финансово-бюджетный и хозяйственный отделы, занятые зарабатыванием средств для аппарата и их распределением. Таким образом, сам аппарат ЦК КПСС был напрямую вовлечен в экономическую деятельность^[1134].

Все это стоит учитывать в разговоре о степени влияния конкретных подразделений аппарата ЦК КПСС на экономику и экономическую политику. Наряду с общими контрольными функциями в экономике и реализацией «кадровой политики», различные подразделения аппарата ЦК КПСС во многих ситуациях были прямо вовлечены в оперативное управление. Разумеется, когда в процессе экономического планирования дело касалось конкретных отраслей или сфер экономики, находившихся в сфере контроля (кураторства) со стороны определенного отдела аппарата ЦК КПСС, мнение этого отдела запрашивалось и документ зачастую корректировался с учетом этой информации^[1135].

Нереализованная реформа аппарата ЦК КПСС 1972 года

Однако не все даже среди ближайших соратников Брежнева были довольны подобной ситуацией. В бумагах Суслова отложился комплекс документов, посвященных намеченной реформе отраслевых отделов, которая должна была произойти летом 1972 года, — отдельные записки Кириленко, Капитонова и записи самого Суслова.

Предполагалось сократить число отраслевых отделов за счет укрупнения некоторых из них, прежде всего связанных с тяжелой и легкой промышленностью, а главное — по предложению Капитонова их предполагалось переименовать в отделы партийных органов и кадров отраслей, а не самих отраслей, как прежде^[1136]. Это должно было четко означать, что они не вмешиваются в хозяйственные дела отраслей (не занимаются «подменой и опекой органов хозяйственного управления»), тем более не погружаются в оперативные вопросы, но исследуют крупные комплексные вопросы перспектив развития отраслей, руководят кадровой политикой и партийными структурами в отраслях, а также следят за исполнением решений Политбюро и съездов^[1137].

В этом же контексте предполагалось придать больше значимости комплексному руководству экономикой, создав крупный «сводный» Экономический отдел^[1138]. А также, по мнению Капитонова, можно было бы создать Экономическую комиссию ЦК КПСС, в которую вошли бы руководители экономических ведомств и крупнейшие ученые-экономисты. Целью ее было бы «определение основных направлений экономической политики, разработка принципиальных вопросов нашего хозяйственного и социального развития»^[1139].

Наряду с реформой отраслевых отделов одновременно предполагалось и полностью перестроить систему партийной пропаганды, переформатировав как идеологические, так и международные отделы, а также создать что-то типа общего Управления кадров ЦК КПСС для координации кадровой политики. Также Капитонов предлагал создать «институт партии» для разработки «коренных вопросов партийного строительства»^[1140].

Проект подобной реформы достиг стадии подготовки бланка решений Политбюро, однако по неизвестным причинам не пошел в дело^[1141]. По составу участников разработки реформы можно предположить, что они выполняли непосредственное поручение Брежнева, и в деле есть несколько страниц записей аргументов при обсуждении этих предложений с участием Брежнева и Кириленко^[1142]. Однако в финале все было свернуто по неизвестным причинам. Возможно, это было связано с резким ухудшением здоровья Брежнева в этот период^[1143]. Интересно и то, что о намечающейся масштабной реформе не вспомнил ни один мемуарист или интервьюированный, в том числе из тех, кто входил в ближайшее окружение упомянутых ее идеологов или участников дискуссии.

Ответственные сотрудники Отдела: социальный, образовательный и профессиональный бэкграунд

В рамках исследования аппарата ЦК КПСС большое внимание уделялось социальному, образовательному и профессиональному бэкграунду сотрудников аппарата. Именно наличие подобной информации, причем подтвержденной в постсоветское время интервью, мемуарами, рассказами близких родственников, было критерием включения их биографий в рассматриваемый биографический массив. Не были исключением и сотрудники Отдела. Для двадцати человек мы восстановили достаточно подробные биографии, включающие информацию об их родителях (иногда о других прямых старших родственниках — дедах, прадедах). На первый взгляд их биографии не отличались от биографий других сотрудников отраслевых секторов аппарата. Одну крупную группу составляли отраслевые специалисты из сфер экономического планирования или финансов, которые к сорока годам достигли средних степеней номенклатурной лестницы в своей области деятельности (начальника подотдела в Госплане, например), обладали «партийностью» (то есть хорошей репутацией и готовностью поддерживать существующую идеологию) и «широким взглядом» на экономические проблемы, что подразумевало наличие у них интереса не только к своей узкой сфере^[1144].

Гостев в интервью сформулировал критерии отбора следующим образом:

Соответственно, узнали о нем много, с людьми поговорили, как он, подходящий, неподходящий. Соображает, не соображает, коммуникабельный, с людьми может работать, хапуга или не хапуга^[1145].

Большая часть из приглашаемых на работу в Отдел людей (как, например, все его руководители) имела высшее образование, полученное в Москве.

Вторую крупную группу составляли инженеры (в значительной степени из оборонного комплекса или машиностроения), которые сделали некоторую партийную или государственную (совнархозы, горисполкомы) карьеру, достигнув уровня первого секретаря горкома небольшого или райкома крупного города, а затем попали на учебу в Академию общественных наук при ЦК КПСС. По ее окончании они приглашались на работу в отделы ЦК, как правило, на должность инструктора. Большинство из этих людей окончили провинциальные технические вузы. Преподаватели той же АОН тоже могли переходить на работу в аппарат ЦК КПСС, но уже на должности консультантов или заведующих секторами. В целом в Отделе работало много докторов и кандидатов наук, либо ведущих экономистов в своих узких областях, либо как минимум авторов многочисленных научных и научно-популярных (брошюры для массового распространения, статьи в журналах) публикаций.

Вопреки распространенному убеждению, бывшие комсомольские функционеры составляли в аппарате ЦК КПСС абсолютное меньшинство. Реально не более 15 % из 250 сотрудников аппарата, чьи биографии подробно известны автору, работали штатными ответственными сотрудниками региональных и центральных комсомольских органов. Их обычно не принимали на работу в отраслевые отделы, или бывшие «комсомольцы» выполняли в них специфические функции. Вот и в Отделе был единственный известный автору комсомольский функционер, бывший заведующий отделом рабочей молодежи ЦК ВЛКСМ Олег Высокос. Он выполнял функции секретаря отдела, то есть контролировал документооборот, соответствие текущих бумаг ранее принятым постановлениям Секретариата и Политбюро ЦК КПСС, деятельность технического персонала и внешний вид ответственных сотрудников, но не содержательную сторону их работы.

По социальному происхождению сотрудники Отдела также не сильно отличались от коллег из других отделов аппарата ЦК КПСС. Практически во всех известных случаях они происходили из семей дореволюционного среднего класса, мещан и богатых крестьян — кулаков. Так, выходцы из семей дореволюционного высшего и среднего класса составляли значительную часть работников идеологических и международных отделов, особенно Отделов пропаганды и соцстран. В 1920–1940-е годы родители будущих аппаратчиков, будучи молодыми людьми, как правило, сумели адаптироваться в советском обществе^[1146]. Часть из них стала «выдвиженцами» и заняла административные посты. Группа выходцев из семей, имевших в 1920–1940-е годы профессиональное отношение к торговле, снабжению и финансам, была самой крупной в аппарате ЦК КПСС в целом (17 %) и опережала, например, группу выходцев из семей руководителей промышленных предприятий (15 %) и детей «рабочих» (14 %). Тем не менее личный состав Отдела, пожалуй, в наибольшей степени по сравнению с другими отделами демонстрирует семейную преемственность работы. Большинство родителей и дедушек его сотрудников были заняты в сфере финансов, торговли и снабжения.

Руководитель Отдела Борис Гостев был типичным представителем московского мещанского торгово-промышленного сословия. Его дед по отцу владел лавкой в Москве по торговле «колониальными товарами» и тканями, дед по матери сначала владел баржей, потом торговал книгами, потом был «артельщиком». Дед по отцу при этом был старостой церковной общины храма Святителя Филиппа митрополита Московского (ныне у метро «Проспект Мира»). Женщины в семье до революции работали высококвалифицированными швеями и кассиршами. Его отец начинал как закройщик (то есть в советской системе социальной селекции был «пролетарием»), однако в революцию сделал карьеру и в сталинское время стал директором швейной фабрики и идейным сталинистом. Один его брат был директором гастронома, второй — галантерейного магазина. Гостев в детстве часто посещал храм Пимена Великого на Самотеке (Краснопролетарской улице), но, повзрослев, верующим себя не считал. Он унаследовал профессию дедов и отца, став инженером текстильной промышленности, и работал в разном качестве (в том числе в Госплане) до прихода в ЦК^[1147].

Ближайший единомышленник Гостева Юрий Белик происходил из семьи провинциального беспартийного главного врача района и депутата областного совета. Наследник Белика на посту главы группы консультантов Анатолий Милюков был сыном кулака, которому удалось избежать раскулачивания и который активно занимался теневым производством и самогоноварением^[1148]. Глава сектора экономики внешних связей Всеволод Ситнин был сыном неоднократно упоминавшегося выше соратника Косыгина — председателя Госкомцен Владимира Ситнина и соответственно внуком главного инженера Прохоровской мануфактуры^[1149]. Консультант Валерий Кушлин был внуком владельца небольшого кожевенного завода и сыном нормировщика на заводе 1930–1940-х годов. А по линии матери его дед был раскулаченным крестьянином, работавшим в 1930-е годы агентом по снабжению в Ярославле^[1150]. Инструктор, куратор Госкомцен Владимир Зверховский происходил из дворянской семьи, родители его были бухгалтеры^[1151]. Инструктор Отдела Николай Чехлов был потомком семей белорусских старообрядцев-кулаков, однако его отец принимал участие в Гражданской войне на стороне красных, в 1930-е годы был председателем райпотребсоюза, а после войны — председателем колхоза^[1152]. Инструктор центра обработки информации Отдела Герман Копылов — сын директора леспромхоза в Томской области^[1153].

Для понимания того, почему одни сотрудники Отдела поддерживали принципы плановой экономики, а другие ратовали за те или иные экономические стимулы повышения производительности труда, информации о социальном происхождении недостаточно. Для этого надо подробнее говорить об их поколенческом, образовательном и профессиональном опыте. Но социальный бэкграунд помогает понять, из кого вообще формировался состав сотрудников Отдела и откуда у них появился интерес к экономике и экономической политике.

СУММИРУЯ СКАЗАННОЕ В 3-Й ЧАСТИ: НЕ «НУЖНЫ ЛИ РЕФОРМЫ», А «КАКИМИ ИМ БЫТЬ»

На фоне всех серьезных структурных проблем советской экономики ученые и многие экономические чиновники предпочитали изыскивать пути улучшения экономической ситуации через процесс повышения производительности труда. Разумеется, этот показатель в СССР был ниже, чем в развитых индустриальных странах. На него влияли самые разные факторы: отсутствие у работников заинтересованности в результатах своего труда по причине низкой и негибкой зарплаты; слабое внедрение новых технологий; примитивная логистика производственных процессов; плохо работающий транспорт; отвратительно организованная система хранения, фасовки и упаковки произведенного; огромные проблемы с сервисным ремонтом и запчастями и многое, многое другое, являющееся неизбежными проблемами «плановой экономики» в разных странах. Однако, как нам представляетсям, низкая производительность (что бы ни утверждали марксисты) была отнюдь не самой серьезной проблемой советской экономики. Просто ее, в отличие от большинства других серьезных структурных проблем, было позволено публично обсуждать.

Анализ других макроэкономических проблем в целом публично был возможен в середине 1960-х, по частным вопросам — и позже. Высокопоставленные чиновники и экономисты-практики в узком кругу или в записках в вышестоящие органы могли весьма критически рассматривать отдельные аспекты системных проблем или даже признавать наличие одной-двух из них в целом. Однако комплексный анализ был невозможен и в этой среде — не только из-за страха наказания или экзистенциальных тревог, но и в силу недостатка информации из других сфер экономической жизни, отсутствия стабильного круга лиц, готовых обсуждать эти проблемы.

Характерный в этом отношении пример приводит один из наиболее склонных к критической аналитике высокопоставленных аппаратчиков, помощник Косыгина по внешнеэкономическим вопросам Юрий Фирсов. В 1965 году, в самом начале «хозяйственной реформы», он попытался частным образом, на дому обсудить вопрос о том, что «что-то у нас не так», с Анатолием Карповым, который среди помощников советского премьера ведал макроэкономическими вопросами и, как говорилось в первой части, отвечал за одну из двух комиссий по подготовке реформы:

Но Анатолий Георгиевич посмотрел на меня очень странным взглядом. В его глазах, обычно живых, иногда сверлящих, но в тот момент вдруг ставших стеклянными, отразилась сложная смесь трусливой настороженности, почти собачьего испуга и мольбы: «не береди раны», и голосом кондуктора в трамвае, объявляющего: «вагон дальше не пойдет!», он произнес укоризненно-неодобрительно: «Философские вопросы ставишь!» Я понял, что эта тема для него табу и говорить с ним бессмысленно^[1154].

Экономисты-практики в свою очередь с трудом находили общий язык с «идеологическими жрецами». Александр Летенко, окончивший экономический факультет МАИ и начинавший экономистом на заводе, а закончивший в лаборатории стратегического развития ЦЭМИ, формулирует это так:

Среди моих коллег, с которыми я общался и общаюсь в процессе исследовательской работы, есть известные академики, такие, например, как Н. П. Федоренко, Л. И. Абалкин, В. Л. Макаров и Н. Я. Петраков, а также ряд других ученых, сотрудничеством с которыми можно и нужно гордиться. <…> Университетские политэкономы действительно могут очень благородно рассуждать, скажем, о распределении совокупного общественного продукта или национального дохода, но мало кто из них видел своими глазами, как живым трудом создается новая стоимость. А большинство маевцев, прошедших заводскую школу, не только наблюдали этот процесс, но и даже, как, например, я, нормировали его с секундомером и калькулятором в руках, ежеминутно рискуя получить (а то и получая!) за это по уху гаечным ключом или напильником. В этом наша сила, и да пребудет она вовек!^[1155]

То есть среди «идеологических жрецов» реальная экономическая элита выбирала в качестве партнеров прежде всего тех, кто имел практический опыт и, соответственно, более либеральные экономические взгляды, которые позволяли обосновывать и развивать экономическую политику. Идеологическая же часть партийного аппарата, при всей неоднородности во взглядах, предпочитала прислушиваться к близким к ней по логике изложения «идеологическим жрецам» более консервативных воззрений. Хотя и в аппарате ЦК КПСС за 1970-е годы появилось новое поколение сотрудников, настроенных куда более «прогрессивно» и разделявших идеи экономистов-товарников из академических институтов, таких как Институт экономики.

Примечания

1

Интервью Н. Митрохина с А. Ситниным. 04.07.2014. Здесь и далее — расшифровка аудиозаписи интервью находится в личном архиве автора. Полный список проведенных интервью см. в конце книги, в сносках даны краткие сведения.

(обратно)

2

Интервью Н. Митрохина с В. Кушлиным. 24.02.2012.

(обратно)

3

Гайдар Е. Гибель империи. Уроки для современной России. М.: РОССПЭН, 2006; Gordon M. Hahn. Russia’s Revolution From Above: Reform, Transition, and Revolution in the Fall of the Soviet Communist Regime, 1985–2000. New Brunswick, 2002; The Destruction of the Soviet Economic System: An Insiders’ History / Eds. V. Kontorovich, M. Ellman. Armonk, NY, 1998; Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970–2000. Oxford: Oxford University Press, 2005; Miller C. The Struggle to Save the Soviet Economy: Mikhail Gorbachev and the Collapse of the USSR (The New Cold War History). The University of North Carolina Press, 2016; Solnick S. Stealing the State: Control and Collapse in Soviet Institutions. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1999.

(обратно)

4

Лошак В. Бурное стечение обстоятельств. Виктор Лошак — о том, что было за кулисами избрания Михаила Горбачева генеральным секретарем ЦК КПСС // Огонек. 10.03.2020. № 9. С. 8. URL: https://www.kommersant.ru/doc/4259401.

(обратно)

5

Гайдар Е. Гибель империи…

(обратно)

6

См. обстоятельный и критический разбор его концепции: Герасимов И. Бремя вызубренных уроков: Егор Гайдар и деконструкция империи // Ab Imperio (Казань). 2007. № 1. С. 459–476.

(обратно)

7

Абалкин Л. Хозяйственный механизм развитого социалистического общества. М.: Мысль, 1973; Петраков Н. Хозяйственная реформа: план и экономическая самостоятельность. М.: Мысль, 1971; Ракитский Б. Формы хозяйственного управления предприятиями. М.: Наука, 1968; Реформа и жизнь: сб. ст. Л.: Лениздат, 1969; Дрогичинский Н. Е., Царев Д. И. Хозяйственная реформа. Опыт, перспективы. М.: Экономика, 1968; Экономическая наука и хозяйственная реформа. Киев: Наукова думка, 1970; Kontorovich V. Lessons of the 1965 Soviet economic reform // Soviet Studies. № 40. 1988. P. 308–316; Tatu M. Power in in the Kremlin: from Khrushchev’s Decline to Collective Leaderschip. New York: Viking Press, 1969; Tatu M. Power in the Kremlin: From Khrushchev to Kosygin / Transl. by Helen Katel. 4 print. New York: Viking Press, 1974. Дискуссии на темы реформ в конце 1960-х оживленно вели журналы «Вопросы экономики», «Плановое хозяйство», «Экономика сельского хозяйства».

(обратно)

8

Веденеев Ю. А. Организационные реформы государственного управления промышленностью. М., 1990; Зембатова Б. В. Планирование: простые и сложные истины. М., 1990; Сенявский А. С. Хозяйственная реформа 1965 года. М., 1989. См. также многочисленные работы Юрия Воробьева из Института экономики РАН.

(обратно)

9

Великие экономисты и великие реформы. К 50-летию «косыгинских» реформ 1965 г. Т. 2. Сб. науч. тр. / Под ред Д. Е. Сорокина, Р. М. Нуреева, Н. В. Цхададзе. М.: КНОРУС, 2018; Упущенный шанс или последний клапан? (К 50-летию косыгинских реформ 1965 года) / Коллектив авторов; Под науч. ред. Р. М. Нуреева, Ю. В. Латова. М.: КНОРУС, 2019.

(обратно)

10

Шаттенберг С. Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны. М.: РОССПЭН, 2018.

(обратно)

11

Duhamel L. The KGB Campaign against Corruption in Moscow, 1982–1987. Pittsburgh, 2010. Разумеется, существует огромная литература о самом Андропове, где вопрос реформ затрагивается: Медведев Р. А. Генсек с Лубянки. М.; Н. Новгород, 1993; Он же. Неизвестный Андропов: Политическая биография Юрия Андропова. М.: Права человека, 1999; Млечин Л. М. КГБ: Председатели органов госбезопасности: Рассекреченные судьбы. 3-е изд., доп. М.: Центрполиграф, 2001; Семанов С. Андропов: 7 тайн генсека с Лубянки. М.: Вече, 2001. Самым подробным и достоверным свидетельством об Андропове (но не о его реформах) является сборник: Команда Андропова. М.: Русь, 2005.

(обратно)

12

См., например: Безбородов А. Власть и научно-техническая политика в СССР середины 50-х — середины 70-х годов. М.: Мосгорархив, 1997.

(обратно)

13

Подробнее об этом процессе см.: Чирсков В. Г. Чирсков Владимир Григорьевич // Министры советской эпохи. 2-е изд. М., 2012.

(обратно)

14

Подробное описание экономической политики со стороны аппарата Совета министров СССР см.: Кротов Н. Акела промахнулся, запускайте Берлагу. Попытка понять смысл экономических реформ 1980-х годов. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2019. С. 26–46.

(обратно)

15

Гайдар Е. Гибель империи… С. 255–376.

(обратно)

16

Шкабардня М. Шкабардня Михаил Сергеевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

17

Buchholz A. Vorbereitungen zum sowjetischen Langzeitplan 1976–1990 // Berichte des Bundesinstituts für Ostwissenschaftliche und Internationale Studien. 1974. Bd. 24.

(обратно)

18

Восленский М. Номенклатура. London: Overseas Publication Interchange, 1984; Гайдар Е. Гибель империи… С. 143; Земцов И. Частная жизнь советской элиты. London: Overseas Publication Interchange, 1986; Кордонский С. Рынки власти. Административные рынки СССР и России. М.: ОГИ, 2000; Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М.: Захаров, 2005; Найшуль В. А. Высшая и последняя стадия социализма // Погружение в трясину (Анатомия застоя): сб. М.: Прогресс, 1991. С. 31–62; Яременко Ю. В. Теория и методология исследований многоуровневой экономики. Избранные труды: В 3 кн. М.: Наука, 2000; Яременко Ю. Экономические беседы / Запись С. А. Белановского. М.: Центр исследований и статистики науки, 1998; Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours: Blat, Networking and Informal Exchange. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. Правда, в своих позднейших работах Алена Леденева в значительной мере пересмотрела и углубила свои первоначальные взгляды (см.: Ledeneva A. Can Russia modernise? Sistema, Power Networks and Informal Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2013).

(обратно)

19

Willerton J. Patronage and politics in the USSR. Cambridge University Press, 1992, более ранний вариант: Brown A. Pluralism, Power and the Soviet Political System: comparative Perspective // Pluralism in the Soviet Union: Essays. Macmillan Press, 1983. P. 61–107.

(обратно)

20

Работы, посвященные более частным вопросам, см. по ссылкам в тексте книги.

(обратно)

21

Кротов Н. Акела промахнулся, запускайте Берлагу…

(обратно)

22

Там же. С. 15–17, 21, 26.

(обратно)

23

Там же. С. 21.

(обратно)

24

Пихоя Р. СССР: история власти. 1945–1991. М.: Изд-во РАГС, 1998.

(обратно)

25

Там же. С. 276–282, 369–373, 379–380, 413–415, 421–426, 434–435, 455–463, 467, 491–496, 507–510.

(обратно)

26

Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. М.: ИздАТ, 2006. [Экономическая история России: XX век: В 5 кн.; кн. 5].

(обратно)

27

Там же. С. 120–121, 124.

(обратно)

28

Травин Д. Очерки новейшей истории России. Кн. 1. 1985–1999. СПб.: Норма, 2010.

(обратно)

29

Там же. С. 78–79, 93–94.

(обратно)

30

Например, при описании фигуры Л. Брежнева: Там же. С. 87–90. Моментами автор так «жжет глаголом», что пользуется маргинальной лексикой: Там же. С. 91, 98.

(обратно)

31

Там же. С. 63–67.

(обратно)

32

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время: В 2 т. Новосибирск, 2008. Т. 1: Экономика СССР в конце 30-х годов — 1987 год.

(обратно)

33

Яник А. А. История современной России. Истоки и уроки последней российской модернизации (1985–1999). М.: Изд-во МГУ, 2012.

(обратно)

34

Allen R. C. Farm to Factory: A Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton University Press, 2009 (рус. пер.: Аллен Р. От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции. М.: РОССПЭН, 2013); Davies R. W. The Economic History of the Soviet Union Reconsidered // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol. 11. № 1. Winter 2010. Р. 145–159; Götz R. Fortschritt ohne Anarchie? Die theorielose Praxis der sowjetischen Wirtschaftsplanung // Osteuropa (Berlin). 2017. № 6–8. S. 145–183; Ellman M. Planning Problems in the USSR. Cambridge: Cambridge University Press, 1973; Feygin Y. Reforming The Cold War State: Economic Thought, Internationalization, And The Politics Of Soviet Reform, 1955–1985. University of Pennsylvania, 2017. URL: https://repository.upenn.edu/cgi/viewcontent.cgi?article=4063&context=edissertations; Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse 1970–2000; Miller C. The Struggle to Save the Soviet Economy: Mikhail Gorbachev and the Collapse of the USSR. (The New Cold War History). The University of North Carolina Press, 2016; Rutland P. The Myth of the Plan: Lessons of Soviet Planning Experience. Open Court Pub Co, 1990; Rutland P. The Politics of Economic Stagnation in the Soviet Union: the role of local party organs in economic management. Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Solnick S. Stealing the State: Control and Collapse in Soviet Institutions.

(обратно)

35

Яркий образец такого рода текстов: Яременко Ю. Экономические беседы.

(обратно)

36

Аннотация сериала на странице проекта: «Советские мафии» (документальный цикл, 21 серия, ТВ Центр, 2014–2017, реж. Ольга Грекова) — URL: https://www.tvc.ru/channel/brand/id/1820.

(обратно)

37

О том же: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 343.

(обратно)

38

Интервью проводились Николаем Митрохиным и (по составленному им списку тем) — сотрудницей проекта Ольгой Сибиревой, затем расшифровывались. Финансирование работы осуществлялось при поддержке фондов Gerda Henkel (2006–2008) и DFG (2009–2013). Предварительные результаты проекта опубликованы в нескольких статьях: Mitrokhin N. The *****SU Central Committee Apparatus, 1970–85: Personnel and Role in the Soviet Political System // Russian History. 2014. № 41. P. 307–328; Митрохин Н. Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годах как пример закрытого общества // Новое литературное обозрение. 2009. № 6 (100). С. 607–630. URL: https://magazines.gorky.media/nlo/2009/6/apparat-czk-kpss-v-1953-8212-1985-godah-kak-primer-zakrytogo-obshhestva.html; Он же. Личные связи в аппарате ЦК КПСС // Неприкосновенный запас. 2012. № 3. С. 166–175. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2012/3/lichnye-svyazi-v-apparate-czk-kpss.html; Он же. Личная память о «репрессиях» у работников аппарата ЦК КПСС 1960-х — 1980-х гг. и ее политические последствия // История сталинизма: Жизнь в терроре. Социальные аспекты репрессий. М.: РОССПЭН, 2013. С. 60–83; Он же. «Пинг-понг», согласования и обеды. Механизмы администрирования в центральном аппарате КПСС в 1960–1980-х годах // Неприкосновенный запас. 2018. № 5. С. 143–162. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2018/5/ping-pong-soglasovaniya-i-obedy.html; Он же. «Фронтовики» и «школьники» в послевоенных вузах // Советское государство и общество в период позднего сталинизма. 1945–1953 гг. М.: РОССПЭН, 2015. C. 216–234; а также в других статьях, ссылки на которые приводятся ниже. Серия интервью с бывшими сотрудниками аппарата ЦК КПСС была опубликована в 2007–2013 гг. в журнале «Неприкосновенный запас».

(обратно)

39

Некоторые фрагменты интервью были опубликованы. См., например: «В редакции партийной газеты в недоумении были: „Как вы смогли? Как вы сумели?“» Беседа Николая Митрохина с Александром Гавриловым // Неприкосновенный запас. 2012. № 6 (86). С. 259–273. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2012/6/v-redakczii-partijnoj-gazety-v-nedoumenii-byli-8220-kak-vy-smogli-kak-vy-sumeli-8221.html; Митрохин Н. Микроуровень идеологического конфликта. Воспоминания работников аппарата ЦК КПСС об Александре Солженицыне: фрагменты интервью // Новое литературное обозрение. 2012. № 3. С. 106–123. URL: https://magazines.gorky.media/nlo/2012/3/vospominaniya-rabotnikov-apparata-czk-kpss-ob-aleksandre-solzheniczyne-fragmenty-intervyu.html; «Борьба с национализмом» и политическая история СССР 1960–1970-х годов. Беседа Николая Митрохина с Вячеславом Александровичем Михайловым // Неприкосновенный запас. 2011. № 4 (78). С. 192–207. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2011/4/borba-s-naczionalizmom-i-politicheskaya-istoriya-sssr-1960-1970-h-godov.html; Митрохин Н. Повести о комсомольской любви // Неприкосновенный запас. 2009. № 3 (65). С. 53–73. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2009/3/povesti-o-komsomolskoj-lyubvi-1950-1970-h-godov.html; «Издательства давали половину бюджета партии»: Беседа Николая Митрохина с Вадимом Владимировичем Костровым // Неприкосновенный запас. 2009. № 6 (68). С. 69–82. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2009/6/izdatelstva-davali-polovinu-byudzheta-partii.html; Митрохин Н. На идеологическом посту: 1960-е. Воспоминания сотрудников ЦК КПСС // Неприкосновенный запас. 2008. № 4 (60). С. 152–168. URL: https://magazines.gorky.media/nz/2008/4/na-ideologicheskom-postu-1960-e.html; «Это подло — политизировать науку». Беседа Николая Митрохина с Всеволодом Михайловичем Ивановым // Неприкосновенный запас. 2007. № 5 (55). С. 10–21.

(обратно)

40

Министры советской эпохи. О времени, соратниках и о себе. М.: Патриот, 2010. Второе издание книги, с дополнениями, было осуществлено в виде специального сайта в 2012 г., однако в настоящее время он удален и доступен только через web-cash. Далее при ссылках на издание цитируется электронная версия, находящаяся в архиве автора.

(обратно)

41

Кротов Н. Архив русской финансово-банковской революции (1985–1995). Свидетельства очевидцев. Документы. М.: Триада ЛТД, 2001; Он же. История советской банковской реформы 80-х годов ХХ века. Спецбанки. М.: АНО «Экономическая летопись», 2010; Он же. История советской банковской реформы 80-х годов ХХ века. Первые коммерческие банки. М.: АНО «Экономическая летопись», 2008; Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. М.: Экономическая летопись, 2011.

(обратно)

42

См., например, выпущенный его усилиями специальный номер журнала, посвященный исключительно воспоминаниям управляющего делами Совета министров СССР Михаила Смиртюкова: Коммерсантъ-Власть. № 33 (937). 22.08.2011. URL: https://www.kommersant.ru/vlast/60879; вводная статья: Жирнов Е. Государство — это он. История жизни Михаила Смиртюкова — человека, проработавшего 60 лет в Кремле, рассказанная им самим. URL: https://www.kommersant.ru/doc/1752433.

(обратно)

43

В частности, с проектом под руководством Владимира Конторовича и проектом Гуверовского института «Oral history project on „The End of the Cold War“ (Gordon Hahn and Victor Kuvaldin) Hoover Institute (Stanford University, USA)». Результаты последнего проекта неоднократно опубликованы, например: Turning Points in the Ending of the Cold War. Stanford, Calif.: Hoover Institution Press, Stanford University, 2008; The End of the Cold War: An Oral History. URL: https://www.gorby.ru/en/activity/projects_archive/show_27860/.

(обратно)

44

Краснопивцев А. Жажда справедливости. Политические мемуары: В 2 т. Т. 1. М.: Алгоритм, 2013.

(обратно)

45

Непорожний П. Энергетика страны глазами министра. М.: Энергоатомиздат, 2003.

(обратно)

46

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи: В 3 т. М.: Историческая литература, 2016. Т. 1. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг.; Т. 3: Рабочие и дневниковые записи 1944–1964 гг.

(обратно)

47

Чтобы не перегружать предисловие набором ссылок, мы не будем приводить их здесь, а используем в тексте.

(обратно)

48

Исключение (в поле наших интересов) составляет творчество Александра Байгушева, который с середины 2000-х годов начал публиковать «мемуары», где представляет себя так:

«По закрытой партийной линии координатор Личной стратегической разведки и контрразведки Генерального секретаря КПСС Л. И. Брежнева и один из лидеров негласной „Русской партии внутри КПСС“, осуществившей в 1964 году партийно-государственный переворот и поставившей вместо Н. С. Хрущева Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежнева» (цит. по: «Традиция»: свободная русская энциклопедия. URL: https://traditio.wiki/Александр_Иннокентьевич_Байгушев).

Гадания о возможности наличия подобной личной компактной разведки у Брежнева (правда, под руководством Константина Черненко) приводил в своих мемуарах куда более информированный персонаж — помощник Андропова Игорь Синицин (Синицин И. Андропов вблизи. М.: ИИК «Российская газета», 2004. С. 100–103). Однако сам Байгушев, очевидно позаимствовавший эту идею из свежеизданных мемуаров Синицина, был журналистом малоизвестного издания, подконтрольного Первому главному управлению КГБ и рассчитанного на русскоязычных эмигрантов. После 2005 г. Байгушев много писал и рассказывал о взаимоотношениях Брежнева и Косыгина, не имея в прошлом никакого доступа ни к одному, ни к другому. Но именно «мемуары» и другие виды публикаций Байгушева (которые становятся с годами все более фантазийными) нередко пользуются «кредитом доверия» у представителей «критической интеллигенции», хотя даже его единомышленники из «национал-патриотического» лагеря в российском обществе не один раз выступали с его разоблачениями. См.: Павлов А. Александр Байгушев: пожалейте голого короля // Наш современник. 2016. № 6. URL: https://reading-hall.ru/publication.php?id=16574.

(обратно)

49

См., например, такую широко известную базу данных, как «Прожито»: URL: https://prozhito.org/.

(обратно)

50

Митрохин Н. Русская православная церковь как субъект экономической деятельности // Вопросы экономики. 2000. № 8. С. 54–71.

(обратно)

51

Тезисы, легшие в основу книги, были впервые представлены на конференции «Vse idet po planu? — Unwrapping the (un)planned Soviet economy», организованной Александрой Оберлендер и Немецким историческим институтом в Москве, 27 мая 2019 г.

(обратно)

52

Михаил выявил и подготовил для меня дела в РГАНИ, из фондов Михаила Суслова (ф. 81) и Константина Черненко (ф. 83), в которых мною были обнаружены документы, легшие в основу финальных разделов 4-й и 5-й частей, а также использованные в иных разделах книги.

(обратно)

53

Соколов В. Глоток озона. М.: ЛХА «Лира» — журнал «Москва», 1994. С. 182.

(обратно)

54

Taubman W. Khrushchev. The man and his era. NY; London, 2003.

(обратно)

55

О путях повышения экономической эффективности общественного производства / Доклад Президиума Академии наук СССР советскому правительству, 1964 год. Архив РАН. Ф. 1849. Оп. 1. Д. 51 // Электронная публикация А. Сафронова. URL: https://yadi.sk/i/m1J4bHvtXECHRA. С. 10.

(обратно)

56

Там же. С. 1.

(обратно)

57

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 167–186.

(обратно)

58

Козлов В. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999.

(обратно)

59

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 276–277; Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. 1964–1982. М., 2006. С. 32–51.

(обратно)

60

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 83, 92.

(обратно)

61

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 260–261, 273–277.

(обратно)

62

Для понимания терминологии советского политического класса рекомендую воспользоваться следующим изданием: Zemtzov I. Manipulation of a Language. Lexicon of Soviet Political Terms. A Guide to the Soviet Orwellian Alteration of the Russian Language. USA, Fairfax, Virginia: Hero Books, 1984.

(обратно)

63

Артизов А., Сигачев Ю. В октябре шестьдесят четвертого: смещение Хрущева. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2020; Никита Хрущев, 1964: Стенограммы пленумов ЦК КПСС и другие документы. М.: Материк, 2007; Жирнов Е. Государство — это он…

(обратно)

64

Рунов Б. Рунов Борис Александрович // Министры советской эпохи…

(обратно)

65

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 188–196.

(обратно)

66

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 190–191.

(обратно)

67

Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. Как Горбачев убирал «врагов перестройки». М.: Алгоритм, 2011. С. 53–60.

(обратно)

68

О результатах борьбы Хрущева с «личными подсобными хозяйствами» граждан, в том числе с владением работниками совхозов и горожанами скотом, см.: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 201–202.

(обратно)

69

Митрохин Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

(обратно)

70

Козлов В. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе… Однако подобные внутриполитические проблемы, судя по записным книжкам Брежнева, тревожили политическое руководство в десятки раз меньше, чем внешнеполитические или общеэкономические проблемы.

(обратно)

71

См. общий обзор политики Брежнева в следующей работе: Tompson W. The Soviet Union under Brezhnev. Pearson: Longman, 2003.

(обратно)

72

Сергей Ефимович Егоров: Разговаривайте с незнакомцами // Кротов Н. Очерки истории Банка России. Центральный аппарат. Персональные дела и деяния. М.: АНО «Экономическая летопись»; Международные отношения, 2011. C. 77.

(обратно)

73

О роли Косыгина в финансовой системе страны см.: Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 57–58. В частности, Косыгин определял, на что расходуется внеплановая прибыль банков и как необходимо поощрять работников финансовой системы.

(обратно)

74

По словам представителя Госбанка СССР, принимавшего участие в консультациях премьера по вопросам перераспределения средств: Сергей Ефимович Егоров: Разговаривайте с незнакомцами // Кротов Н. Очерки истории Банка России… C. 85.

(обратно)

75

Такое же, например, проходил будущий министр легкой промышленности см.: Тарасов Н. Тарасов Николай Никифорович // Министры советской эпохи…

(обратно)

76

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1944–1964 гг. // Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи. Т. 3. С. 358.

(обратно)

77

Байбаков Н. Байбаков Николай Константинович // Министры советской эпохи…

(обратно)

78

О чрезмерном интересе Байбакова к проблемам нефтяной отрасли, ставшей притчей во языцех среди работников Госплана последующих десятилетий, см. мемуары его подчиненного: Юнь О. М. Планирование: уроки истории и перспективы. М.: РГНФ, 2014. С. 413–415.

(обратно)

79

В «политический штаб» по развитию нефтегазовой отрасли, действовавший в Госплане, зампред Госплана по транспорту Виктор Бирюков включает, помимо Байбакова: его зампреда по ТЭК (1965(?) — 1983(?)) Аркадия Лалаянца, начальника отдела нефтяной и газовой промышленности (1976–1985) Владимира Филановского-Зенкова, его заместителя А. Лебедева, главного специалиста по добыче газа, а затем заместителя председателя Государственной экспертной комиссии (1970–1986) Юлия Боксермана, начальника подотдела газовой промышленности (1965–1980), помощника председателя (1980–1985) Бориса Ксенза. См.: Бирюков В. Жизнь особого назначения. М.: Вече, 2005. С. 243. (Благодарю Г. Белонучкина за возможность ознакомиться с текстом книги.) Биограф Байбакова Мария Славкина дополняет этот список именем главного специалиста, начальника подотдела нефтяной промышленности (1977–1992) Василия Патера: Славкина М. Байбаков. М.: Молодая гвардия, 2010 (Серия «Жизнь замечательных людей»). Цит. по электронной версии.

(обратно)

80

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР 1970–1980-х годов // Истоки. Экономика — «мрачная наука»? М.: ГУ ВШЭ, 2019. С. 508.

(обратно)

81

Чирсков В. Кортунов Алексей Кирилович // Министры советской эпохи…

(обратно)

82

Общая обзорная статья о советско-западных отношениях в энергетической сфере см.: Perovic J. Russlands Aufstieg zur Energiegrossmacht. Geschichte einer europäischen Verflechtung // Osteuropa. 2013. Heft 7. S. 5–28.

(обратно)

83

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. // Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи. Т. 1. С. 243.

(обратно)

84

Там же. С. 326.

(обратно)

85

Меньшиков С. О времени и о себе. М.: Международные отношения, 2007. С. 178.

(обратно)

86

Там же. С. 252.

(обратно)

87

Подробное, но емкое и по существу изложение сути этих визитов см.: Никитин Владилен Валентинович // Министры советской эпохи… (о полете Косыгина); дополнительно, о поездке Косыгина: Байбаков Н. Байбаков Николай Константинович // Министры советской эпохи…

(обратно)

88

Ровнин Л. Ровнин Лев Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

89

Интересно, что этот комитет и его руководитель стали единственными из новых назначенцев, кого счел необходимым упомянуть главный инвестор того времени — руководитель Российской республиканской конторы Госбанка СССР Михаил Зотов, активно инвестировавший в 1960-е гг. в химическую промышленность: Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 56.

(обратно)

90

Гермаш В. Федоров Виктор Степанович // Министры советской эпохи…

(обратно)

91

Торжественное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения В. С. Федорова // Сайт «ВНИПИнефть». 01.07.2012. URL: https://www.vnipineft.ru/ru/news/154/.

(обратно)

92

Чирсков В. Чирсков Владимир Григорьевич // Министры советской эпохи… Подробнее о цифрах экспорта нефти за 1975–1983 гг. (рост с 93,1 до 130 млн тонн) см.: Гайдар Е. Гибель империи… С. 190.

(обратно)

93

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 245–246.

(обратно)

94

Чирсков В. Чирсков Владимир Григорьевич …

(обратно)

95

См. воспоминания начальника треста, созданного, чтобы сократить объемы подобной варварской эксплуатации: Там же.

(обратно)

96

См. впечатления советского экономиста от поездки по основным нефте- и газодобывающим центрам Сибири в 1973 г.: Меньшиков С. О времени и о себе. С. 244–245.

(обратно)

97

Подробный обзор истории строительство АвтоВАЗа и описание системы выбора мест под новое масштабное строительство см.: Журавлев С. В., Зезина М. Р., Пихоя Р. Г., Соколов А. К. АвтоВАЗ между прошлым и будущим. История Волжского автомобильного завода. 1966–2005. М.: Изд-во РАГС, 2006. С. 33–107.

(обратно)

98

О причинах появления совнархозов и их судьбе см.: Упущенный шанс или последний клапан? С. 40–43, 48–49.

(обратно)

99

См., например, свидетельства следующих героев книги «Министры советской эпохи»: министра общего машиностроения СССР С. Афанасьева (1965–1983), который в 1958–1965 гг. был председателем Ленинградского совнархоза, а потом возглавлял Совмин РСФСР (Ходаков В. Афанасьев Сергей Александрович // Министры советской эпохи); министра промышленности строительных материалов СССР (1985–1989) С. Военушкина (бывшего начальника управления строительных материалов Северо-Западного совнархоза). То, что «многие первые секретари» областных комитетов партии «положительно оценивали значение совнархозов», отмечал и секретарь ЦК КПСС В. Долгих, который, судя по цитате из его мемуаров, также видел в них положительные черты (Нуждин Л. Г. Долгих Владимир Иванович. Человек-легенда. М.: Икар, 2011. С. 56).

(обратно)

100

Жирнов Е. «Наши планы никогда не базировались на расчетах» // Коммерсантъ-Власть. М., 2005. № 39. 03.10. С. 74. URL: https://www.kommersant.ru/doc/614129.

(обратно)

101

Гостев Б. Гостев Борис Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

102

Записка Первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров ССС Н. С. Хрущева в связи с его поездкой в Туркменскую ССР; Записка Первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров СССР Н. С. Хрущева в связи с его поездкой в Таджикскую и Узбекскую ССР // Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 3: Постановления 1959–1964. М.: РОССПЭН, 2008. С. 319–334.

(обратно)

103

Торопов В. Ф. Незабываемое. Записки председателя облисполкома. Ярославль: Верхняя Волга, 2001. С. 100–101.

(обратно)

104

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 282.

(обратно)

105

Фирсов Ю. В. Косыгин и его время // Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина. Записки внука. Мнения современников. М., 2004. С. 174–175.

(обратно)

106

Упущенный шанс или последний клапан?

(обратно)

107

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 298.

(обратно)

108

Упущенный шанс или последний клапан? С. 107–119.

(обратно)

109

Zemtsov I. Chernenko: The Last Bolshevik: The Soviet Union on the Eve of Perestroika. Transaction Publishers, 1989. P. 105.

(обратно)

110

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина. Записки внука. Мнения современников. М.: Фонд культуры «Екатерина», 2004. С. 106.

(обратно)

111

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 89 (3 июля 1965 г. в разговоре с Брежневым он осуждал выделение дополнительных средств на жилищное строительство и, что более важно, «покупку хлеба». Брежнев это даже специально подчеркнул).

(обратно)

112

Крупына В. А., Кузьменко Ю. В. Номенклатурные землячества в советской Украине в 50–80-х гг. ХХ в. / Интернет-конференция 2014 // ЭлИс-Центр. Пермский национальный исследовательский технический университет. URL: https://elis.pstu.ru/index.php?a=32&pod_id=85.

(обратно)

113

Штейнле О. Ф. Вихідці з Харкова у вищій ланці радянської номенклатури (1950–1970-ті роки) // Наукові праці історичного факультету Запорізького національного університету. 2014. Вип. 38. С. 228–232.

(обратно)

114

Как следует из публикаций в теме «Румянцевы, Горчаковы, Предтечевские, Соболевы, Скворцовы (духовенство и крестьяне); Казанцевы, Петуховы, Сахаровские, Смирновы (крестьяне); Бруно (дворяне) — Костромская, Ярославская губ.» на Форуме Ярославского историко-родословного общества. URL: https://forum.yar-genealogy.ru/index.php?showtopic=427.

(обратно)

115

Биография А. Румянцева на сайте РАН: Фонд 2052: Румянцев Алексей Матвеевич… // Информационная система «Архивы РАН». URL: https://isaran.ru/?q=ru/fund&guid=9D24A5C8-95F1-3B31-3432-AB2A11BAC6C6&ida=1.

(обратно)

116

Собственно, круг коллег и единомышленников Либермана в ХИЭИ был гораздо шире. Например, в него входили Иосиф Шоломович (завкафедрой бухгалтерского учета и анализа хозяйственной деятельности Московского финансового института (1944–1956)) и Стефан Ямпольский (ректор Одесского политехнического института (1957–1963), директор Института экономики АН УССР (1965–1970), член бюро Госплана УССР и глава Совета развития производительных сил УССР (1970–1972)).

(обратно)

117

Михайличенко Д. Ю., Єрмаченко В. Є., Сахно О. А. Нариси з історії Харківського національного економічного університету. Харьков: ВД «ІНЖЕК», 2005. С. 65.

(обратно)

118

Михайличенко Д. Ю., Єрмаченко В. Є., Сахно О. А. Нариси з історії Харківського національного економічного університету. С. 76, 83.

(обратно)

119

Там же. С. 81, 83. Там же про десяток иных заметных выпускников вуза.

(обратно)

120

Там же. С. 39.

(обратно)

121

Лортикян Э. Л. Украинские экономисты первой трети XX столетия: Очерки истории экономической науки и экономического образования. Харьков, 1995. Цит. по электронной версии.

(обратно)

122

Дитмар, Николай Федорович фон // Википедия. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Дитмар,_Николай_Федорович_фон.

(обратно)

123

Биография А. Румянцева на сайте РАН.

(обратно)

124

Либерман Е. Планирование промышленного производства и материальные стимулы его развития // Коммунист. 1956. № 10.

(обратно)

125

Либерман Е. Об экономических рычагах выполнения плана промышленностью СССР // Коммунист. 1959. № 1.

(обратно)

126

Либерман Е. План, прибыль, премия // Правда. 1962. 9 сентября.

(обратно)

127

Автор благодарит Алексея Сафронова за упоминание об этом фонде.

(обратно)

128

Павлов В. Упущен ли шанс? Финансовый ключ к рынку. М.: Терра, 1995. С. 58–59, 95.

(обратно)

129

Либерман Е. Еще раз о плане, прибыли, премии // Правда. 1964. 20 сентября; Он же. План, прямые связи и рентабельность // Правда. 1965. 21 ноября.

(обратно)

130

В начале 1964 г. он опубликовал в «Коммунисте» статью в поддержку идей Либермана, что вызвало множество откликов и оживило дискуссию. См.: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 299–301.

(обратно)

131

Упущенный шанс или последний клапан? С. 107–119.

(обратно)

132

Там же. С. 13.

(обратно)

133

Травин Д. Очерки новейшей истории России… С. 87–90.

(обратно)

134

Черноризова Н. Институциональные причины неудач косыгинских реформ // Великие экономисты и великие реформы… С. 238–240; Щербаков А. Опыт «косыгинских» реформ // Великие экономисты и великие реформы… С. 249.

(обратно)

135

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1944–1964 гг. С. 373–451.

(обратно)

136

Там же. С. 213–293. Записные книжки за 1960–1962 гг. сохранились, видимо, гораздо хуже или не велись, поэтому их публикация весьма невелика. С. 318–372.

(обратно)

137

Там же. Сельское хозяйство, включая проблемы с поставкой продовольствия (с. 375–376, 382, 385, 389–390–391, 394–396, 398, 403, 416–417, 422, 431–440), отношения с соцстранами (и прежде всего с Китаем, Венгрией, Румынией, Кубой) (с. 374–375, 377–381, 383–384, 386–389, 393, 395–396, 415–416, 419, 422–427, 439), химическая промышленность (и прежде всего производство удобрений и ядохимикатов) (с. 376, 382–383, 391, 393, 395–396, 398–399, 402, 408, 425, 428, 435, 442–443), ВПК, космос, армия и спецслужбы (с. 373–383, 394, 396, 408, 418–419, 422, 425–430, 441), социальные вопросы (установка нормативов зарплат и пенсий) (с. 373, 393–394, 402–403, 416, 421, 423), размещение и ввод новых производств (помимо химических и энергетических), а также другие вопросы тяжелой промышленности и строительства (с. 376, 391–392, 396–397, 398–401, 405, 420, 424–427, 433–434), энергетика (с. 392, 425, 427).

(обратно)

138

Там же. С. 392–394 (разрозненные записи по широкому кругу вопросов), 398–402 (пленум ЦК КПСС по химии), 432–439 (поездка по Казахстану).

(обратно)

139

См., например, похожие по стилю изложения его записи заседаний Президиума ЦК и выступлений Хрущева в апреле 1959 г.: Там же. С. 278–283.

(обратно)

140

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1944–1964 гг. С 375–376, 405–406, 410 (о перебоях в торговле хлебом и инструкциях, с этим связанных). С. 391, 399 (о сахалинском проекте и торговле с Японией).

(обратно)

141

Там же. С. 400.

(обратно)

142

Там же. С. 399. Запись датирована 23 декабря 1963 г.

(обратно)

143

Там же. С. 393. Эта запись в наибольшей степени релевантна будущим «косыгинским реформам». Интересно, что 26 февраля 1964 г. Брежнев делает запись о том, что Хрущев намерен писать записку (видимо, в Политбюро), что «надо реорганизовать систему. Надо чтобы завод и торговля были связаны… Организация производства товаров широкого потребления» (с. 421). См. также замечание Хрущева, поддержанное Брежневым, — о необходимости учиться у капиталистов (с. 390, 410).

(обратно)

144

Там же. С. 392.

(обратно)

145

Там же. С. 393–394.

(обратно)

146

Там же. С. 392.

(обратно)

147

Там же. С. 389.

(обратно)

148

Там же. С. 432–439.

(обратно)

149

«К 75 годам Леонид Ильич совсем расслабился» / Интервью с Михаилом Косаревым, лечащим врачом Л. Брежнева // Коммерсантъ-Власть. М., 2002. № 44. С. 71–76.

(обратно)

150

Красноречиво о недовольстве Косыгина этим фактом: Меньшиков С. О времени и о себе. С. 178.

(обратно)

151

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 55.

(обратно)

152

Там же. С. 61.

(обратно)

153

Там же. С. 77. Подробнее о ЦЭМИ будет далее.

(обратно)

154

Там же. Публикаторы предполагают, что речь шла об одной из работ экономиста Александра Чаянова 1927 г., но название и год публикации никак с ней не совпадают.

(обратно)

155

Там же. Подробнее мы поговорим об этом ниже.

(обратно)

156

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 81.

(обратно)

157

Там же. С. 107–113.

(обратно)

158

Там же. С. 93–99.

(обратно)

159

По списку Брежнева это были: Иван Казанец (черной металлургии), Петр Ломако (цветной металлургии), Леонид Костандов (химической промышленности), Виктор Федоров (нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности), Александр Тарасов (автомобильной промышленности), Николай Тарасов (легкой промышленности), Василий Зотов (пищевой промышленности), Василий Доенин (машиностроения для легкой и пищевой промышленности), Иван Гришманов (стройматериалов), Владимир Жигалин (тяжелого и транспортного машиностроения): Там же. С. 98–99.

(обратно)

160

Там же. С. 130.

(обратно)

161

Там же. С. 114–115.

(обратно)

162

О попытке советников Брежнева в 1969 г. инициировать продажу части легковых автомобилей в кредит для беднейших групп населения, что было бы заметным новшеством, см.: Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 88.

(обратно)

163

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 190–230.

(обратно)

164

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 332–334.

(обратно)

165

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 32–51. С. 102.

(обратно)

166

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 497–501, 515–516, 522–527, 530–531.

(обратно)

167

Рассуждения Брежнева о себе как «политике» фиксируются еще на рубеже 1950–1960-х годов: Ковалев Ю. Кремлевский советник. М.: Олимп, 1995. С. 97.

(обратно)

168

О «днепропетровской группе» подробнее см.: Портнов А., Портнова Т. Столица застоя? Брежневский миф Днепропетровска // Неприкосновенный запас. 2014. № 5 (97). URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/97_nz_5_2014/article/11137/.

(обратно)

169

Для описания «суперклана» в аппарате ЦК КПСС конца 1970-х, по воспоминанию заместителя заведующего Отделом пропаганды, использовался и термин «днепропетровско-кишеневская хунта»: Ненашев М. Заложник времени. М.: Прогресс, 1993. С. 80.

(обратно)

170

Например, помощник входившего в ее ряды первого секретаря ЦК КПУ: Врублевский В. Владимир Щербицкий: правда и вымыслы. Киев: Фирма «Довира», 1993. С. 48.

(обратно)

171

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. М.: Изд-во академии труда и социальных отношений, 2000. С. 126; Павлов В. Упущен ли шанс? С. 82

(обратно)

172

О том, что у Косыгина было 5 замов из Днепропетровска (без их персонализации), см.: Млечин Л. Председатели КГБ. Рассекреченные судьбы. М.: Центрполиграф, 1999. С. 464.

(обратно)

173

Mitrokhin N. The rise of political clans in the era of Nikita Khrushchev // Khrushchev in the Kremlin. Policy and government in the Soviet Union, 1953–1964. Routledge, 2011. P. 26–40.

(обратно)

174

Портнов А., Портнова Т. Столица застоя? Брежневский миф Днепропетровска.

(обратно)

175

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 95.

(обратно)

176

Шаттенберг С. Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором. М.: РОССПЭН, 2011.

(обратно)

177

Логашин В. Тайная война генерала Устинова // Красная звезда. 05.12.2007. URL: https://old.redstar.ru/2007/12/05_12/4_01.html.

(обратно)

178

Причиной своего понижения в 1973 г. Устинов считал интриги принадлежащего к «днепропетровской группе» зампреда КГБ Георгия Цинёва и потому выступал как противник группы Брежнева (но сторонник Андропова): Логашин В. Тайная война генерала Устинова.

(обратно)

179

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 332–334.

(обратно)

180

Воротников В. Кого хранит память. М.: ИТРК, 2007. С. 76.

(обратно)

181

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 337. Общую ситуацию в сельском хозяйстве страны см.: Зеленин И. Е. Аграрная политика Н. С. Хрущева и сельское хозяйство. М.: Институт истории РАН, 2001. Картины жизни советских аграриев этого периода представлены в: Агарев А. Суровая правда. Рязанское крестьянство в послевоенные годы (1960–1964). События, факты, лица в документах. Рязань: Русское слово, 2008.

(обратно)

182

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 355.

(обратно)

183

Критическую оценку реформы как абсолютно ненужной см.: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 310–317.

(обратно)

184

«Наш Совмин и ЦК добросовестно дублировали все московские документы [созданные по прихоти Хрущева], но исполнять не торопились, а по некоторым „указивкам“ даже и бумаг не писали. Так было и с постановлением уничтожить в личных хозяйствах всех свиней, кроме одной. Тянули два года, пока у Никиты Сергеевича не лопнуло терпение. Первому секретарю ЦК Белоруссии Кириллу Трофимовичу Мазурову позвонил от имени Хрущева секретарь ЦК КПСС [Василий] Поляков с вопросом: есть ли в Белоруссии партийное руководство, и до какой поры белорусы будут партизанить? Немало горьких слов прибавил от себя. Собрали бюро ЦК и продублировали московскую бумагу. А через несколько дней на места пошел циркуляр Совета Министров республики с разъяснениями: по нему выходило, что надо наладить планомерную ротацию свиного поголовья в личных хозяйствах, а значит, можно держать поросенка, полугодовалого подсвинка и товарного кабанчика» (Из мемуаров первого помощника первого секретаря КП Белоруссии Кирилла Мазурова: Павленок Б. Без права быть собой. Воспоминания и размышления // Наш современник (Москва). 2006. 12. С. 128). Аналогично про саботаж в Украине решения об «обрезании» участков части сельских жителей см.: Жирнов Е. «Наши планы никогда не базировались на расчетах».

(обратно)

185

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 279 (об отмене части ограничений по ведению личного подсобного хозяйства).

(обратно)

186

Фирсов Ю. В. Косыгин и его время // Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 173.

(обратно)

187

О том, как его в качестве «души реформы» ценил Байбаков, для которого стала трагедией смерть Коробова, как единственного в своем роде специалиста по «новой экономике», см.: Славкина М. Байбаков.

(обратно)

188

Его сосед по госплановскому дому считает «порядочного, интеллигентного» Коробова, сыгравшего важную роль в освобождении его из ссылки после смерти Сталина, членом известной династии «украинских доменщиков» из Макеевки Коробовых, которые были прославлены в 1930-е и занимали различные посты в черной металлургии. Однако в известной биографии Коробова (уроженца деревни в Вологодской области, учившегося в Вятке) нет ни одного факта, подтверждающего эту информацию. См.: Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики: источники роста, потери и резервы: В 2 т. М.: Институт экономики РАН, 2008. Т. 2. С. 289.

(обратно)

189

Ситнин В. События и люди. Записки финансиста. М.: Деловой экспресс, 2007. С. 42.

(обратно)

190

Там же.

(обратно)

191

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

192

Там же.

(обратно)

193

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом (осмысление эволюции советского экономического развития 1950–1960-х гг.) // Terra Economicus. 2019. № 17 (4). С. 120.

(обратно)

194

Его описание в 1960-е гг. см.: Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 359.

(обратно)

195

Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 480. Коробов в 1966 г. получил инфаркт, был отправлен на пенсию и через год скончался. (Об инфаркте: Там же. С. 481; о дате смерти — судя по публично доступным в интернете биографиям, мемуарист ошибается.)

(обратно)

196

Сухаревский Ю. М. Моя жизнь в акустике // Олина страница: Блог Ольги Юрьевны Сердобольской (Сухаревской). URL: https://olia-serd.narod.ru/cont.htm.

(обратно)

197

Гейфман А. Революционный террор в России, 1894–1917. М.: Крон-Пресс, 1997. Также история описана на странице Музея Революции. URL: https://www.polithistory.ru/visit_us/view.php?id=16070.

(обратно)

198

Гапонов А., Потемкина Н., Тропп В. Деятельность Шарадного Комитета в Московском музыкальном техникуме имени Гнесиных // Ученые записки Российской академии музыки имени Гнесиных. 2020. № 4. С. 90–110.

(обратно)

199

Бубнова Е. Воспоминания Михаила Яковлевича Сонина // Миграция населения. Серия «Демография и социология» / Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН. М., 1992. С. 214–232. Цит. по: URL: https://www.demoscope.ru/weekly/2010/0437/nauka02.php.

(обратно)

200

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 517.

(обратно)

201

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 155–156.

(обратно)

202

Жирнов Е. Государство — это он… О том, что записка была написана зампредом Госснаба (не упоминая фамилии), см.: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 198.

(обратно)

203

Его фамилия встречается в записных книжках Брежнева — как человека, привлеченного в начале 1966 г. к составлению Отчетного доклада генсека на XXIII съезде КПСС, см.: Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 132, 170.

(обратно)

204

Сухаревский Б. М. Стимулирование социализма и экономика производства. М.: Экономика, 1968; Он же. О современном этапе развития экономики социализма в СССР. М.: Экономика, 1972.

(обратно)

205

О нем: Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 86 (выступал консультантом Брежнева).

(обратно)

206

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 155–156.

(обратно)

207

Интервью Н. Митрохина с Г. Явлинским. 01.06.2019.

(обратно)

208

Например, бывший коллега Николая Вознесенского по Госплану Соломон Хейнман, выживший в лагерях, обвиняет его в «карьере на крови». По словам Хейнмана, по заявлениям Вознесенского возбуждались идеологически мотивированные дела против сотрудников Госплана, в том числе по его инициативе был арестован и мемуарист. Вместе с тем Хейнман высказывает Вознесенскому благодарность за то, что тот не уволил его жену, работавшую в Госплане, и всячески помогал его семье, и с сочувствием пересказывает слухи о его гибели. См.: Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 2. С. 233–290.

(обратно)

209

Ситнин В. События и люди… С. 45–52.

(обратно)

210

Ее огромный комплекс сохранился и поныне: Прохоровская мануфактура (фабрика «Пролетарский Авангард») (кон. XIX — сер. XX) // Тверские своды. URL: https://tversvod.ru/page435/.

(обратно)

211

Интервью Н. Митрохина с В. Ситниным. 25.06.2014.

(обратно)

212

Ситнин В. События и люди… С. 74.

(обратно)

213

В конце 1920-х он был одним из основных теоретиков коллективизации и индустриализации, был членом коллегии в Центральном управлении народно-хозяйственного учета (ЦУНХУ) Госплана СССР, где он занимал должности начальника отдела товарооборота, начальника отдела баланса народного хозяйства (1933–1937), в 1949 г. был снят с работы за положительную рецензию на книгу главы Госплана Николая Вознесенского. Наиболее подробная биография Гатовского — на сайте РАН. URL: https://isaran.ru/?guid=ABFE2324-7BB3-6D4B-35F0-9265E4FD5FED&q=ru/person. (Ситнин особо отмечает, что Гатовского, как и других директоров экономических институтов, в составе комиссии не было: Ситнин В. События и люди… С. 43.)

(обратно)

214

Фирсов Ю. В. Косыгин и его время. С. 173.

(обратно)

215

Карпов благодаря этой деятельности защитился как кандидат экономических наук (1968) и стал директором московского филиала Всесоюзного заочного финансово-экономического института (1974–1986). См.: Чтим память // Красный октябрь (Волгоград). 2021. 12 апр. С. 4.

(обратно)

216

Однако известно, что директор фабрики, вошедшей в пул первых 48 предприятий «эксперимента», Анна Гриненко «участвовала во всех совещаниях и учебных семинарах, на которых специалистов готовили к новым правилам игры»: Замостьянов А. Реформа без жертв и разрушений // Историк. № 9. 2015. Сентябрь. URL: https://историк.рф/journal/9/reforma-bez-zhertv-i-razrushenij-53.html.

(обратно)

217

Белоусов подтверждает свое участие в процессе и дает свой список людей, заседавших в «пустых кабинетах в Кремле» при разработке реформ: Коробов, Ситнин, Сухаревский и Малышев: Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. С. 38–39.

(обратно)

218

Ситнин В. События и люди… С. 42–44.

(обратно)

219

См., например: Майзенберг Л. Ценообразование в народном хозяйстве СССР. М.: Госполитиздат, 1953.

(обратно)

220

Бубнова Е. Воспоминания Михаила Яковлевича Сонина. С. 214–232. Цит. по: URL: https://www.demoscope.ru/weekly/2010/0437/nauka02.php.

(обратно)

221

Ситарян С. Уроки будущего. М.: «Экономическая газета», 2010. С. 61.

(обратно)

222

Там же. С. 62–64.

(обратно)

223

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом… С. 116.

(обратно)

224

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом… С. 117.

(обратно)

225

Жуков Ю. Н. Борьба за власть в партийно-государственных верхах СССР весной 1953 года // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 39–57.

(обратно)

226

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом… С. 118.

(обратно)

227

Очевидно, что Подгорный на сей счет мог иметь мнение, отличное от интересов всей харьковской группы, но данный вопрос пока не прояснен.

(обратно)

228

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом… С. 119.

(обратно)

229

Подробно об интенсивном росте этой отрасли в первой половине 1960-х: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 255–256.

(обратно)

230

Попов Г. Г. Между либерализацией коммунизма и ортодоксальным марксизмом… С. 121.

(обратно)

231

Ситнин В. События и люди… С. 103–105.

(обратно)

232

Там же. С. 91.

(обратно)

233

Ситнин В. События и люди… С. 95.

(обратно)

234

Косыгин А. Н. Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства. Доклад на Пленуме ЦК КПСС 27 сентября 1965 года. М.: Изд-во политической литературы, 1965.

(обратно)

235

Бабкина Н. Состав Междуведомственной комиссии при Госплане СССР Совета министров СССР по вопросам перевода предприятий на новые условия планирования и экономического стимулирования: особенности формирования и значения // «Ломоносов-2017»: Сб. материалов конференции. [Электронный архив автора.]

(обратно)

236

Там же; Владыченко И. Владыченко Иван Максимович // Министры советской эпохи (воспоминания члена комиссии от ВЦСПС).

(обратно)

237

Воротников В. Кого хранит память. С. 76–77.

(обратно)

238

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 10.04.2009.

(обратно)

239

Яковец Ю. Послевоенное поколение. Научно-мемуарные очерки. М.: Институт экономических стратегий, 2008. С. 82, 236–243.

(обратно)

240

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 129.

(обратно)

241

Воротников В. Кого хранит память. С. 76–77.

(обратно)

242

Упущенный шанс или последний клапан? С. 107.

(обратно)

243

Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России. С. 60. Впрочем, по оценке автора этих слов, данные меры привели к благотворному результату на этих предприятиях — и финансовые обороты росли, и возврат кредитов улучшился.

(обратно)

244

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 142. Подробно эти вопросы обсуждались на полосе «Деловой клуб» «Экономической газеты» в рубрике «Финансы и эффективность производства» (Там же. С. 119).

(обратно)

245

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 280.

(обратно)

246

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 147.

(обратно)

247

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 277 (о ценах в сельском хозяйстве), 281–282 (о дисбалансе тарифов на промышленную продукцию).

(обратно)

248

Упущенный шанс или последний клапан? С. 54.

(обратно)

249

Воротников В. Кого хранит память. С. 78.

(обратно)

250

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 357.

(обратно)

251

Митин В. К северо-востоку от рая // Крокодил. 1968. № 16. С. 14.

(обратно)

252

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 126–127. О просталинских симпатиях Шелепина красноречиво свидетельствуют его реплики при обсуждении на Политбюро 17 декабря 1969 г. вопроса о том, как отмечать в прессе 90-летие Сталина: «В спокойном тоне дать статью» (Источник. 1996. № 4. С. 145–151).

(обратно)

253

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 492.

(обратно)

254

Эвельсон Е. Судебные процессы по экономическим делам в СССР (шестидесятые годы). Лондон: Overseas Publication Interchange, 1986.

(обратно)

255

Чикин В. Газета «Советская Россия»: Девяностолетний следователь вспоминает «дело врачей» и другие тайные истории // Сайт КПРФ. 01.06.2010. URL: https://kprf.ru/rus_soc/79749.html.

(обратно)

256

Митрохин Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР…

(обратно)

257

Там же. С. 113–116.

(обратно)

258

Жирнов Е. «Секретариат ЦК, а на мне ярко-красный костюм в талию» / Интервью с Александрой Бирюковой // Коммерсантъ-Власть. 07.03.2005. С. 64. URL: https://www.kommersant.ru/doc/552735.

(обратно)

259

Интервью Н. Митрохина с В. Шиманским. 03.07.2013; 10.07.2013.

(обратно)

260

Райкова Л. Революция в 60-х создала новую базу. Всеволоду Шиманскому — 85 // Торговая газета. 05.07.2006.

(обратно)

261

Млечин Л. Железный Шурик. М., 2004. Цит. по электронной версии. URL: https://booksonline.com.ua/view.php?book=41947&page=79.

(обратно)

262

Нордман Э. Штрихи к портретам: Генерал КГБ рассказывает. Минск: Белта, 2004. С. 44–45.

(обратно)

263

Там же.

(обратно)

264

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 7–50, 162.

(обратно)

265

Горбачев М. Жизнь и реформы: В 2 кн. Кн. 1. М.: Новости, 1995. Здесь и далее цит. по электронной версии.

(обратно)

266

Там же.

(обратно)

267

Месяцев Н. Горизонты и лабиринты моей жизни. М.: Вагриус, 2005. Цит. по электронной версии.

(обратно)

268

Это могло быть на деле вызвано самыми разными причинами, включая связи Раисы Горбачевой с кругом московской полудиссидентской интеллигенции.

(обратно)

269

Нордман Э. Штрихи к портретам… С. 12–13.

(обратно)

270

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

271

Интервью Н. Митрохина с Б. Руновым. 12.09.2008.

(обратно)

272

См., например, апологетическую статью о Косыгине: Шиманский В. Косыгин // Торговая газета. 18.02.2004.

(обратно)

273

«Спор идет о слишком больших вещах». Неудавшаяся попытка советско-китайского примирения. 1964–1965 гг. // Исторический архив. 2007. № 1. С. 3–24.

(обратно)

274

По свидетельству советника советской политической верхушки этого периода Георгия Арбатова. См.: Интервью Г. Арбатова. Л. 6 // Oral history project on «The End of the Cold War» (Gordon Hahn and Victor Kuvaldin) Hoover Institute (Stanford University, USA). Архив Hoover Institute. Ф. 809. Первая коробка.

(обратно)

275

Чикин В. Газета «Советская Россия»: Девяностолетний следователь вспоминает «дело врачей»…

(обратно)

276

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 10.04.2009. В целом нарратив о «ревности» Брежнева к популярному и в кругах чиновничества, и в народе Косыгину часто встречается в мемуарах. См., например: Нуждин Л. Г. Долгих Владимир Иванович… С. 172–173.

(обратно)

277

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 362–365.

(обратно)

278

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 326–327.

(обратно)

279

Костин входил в число руководителей послевоенной комсомольской организации МВТУ им. Баумана, потом Сталинского района Москвы, которые затем целой группой вошли в «группу Шелепина» и получили заметные посты в партийных и государственных органах. Подробнее: Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 84–89, 129–135.

(обратно)

280

Там же. С. 128.

(обратно)

281

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 492–493.

(обратно)

282

Об эталонном положении завода и о том, как туда на практическое знакомство с реформами возили слушателей АОН при ЦК КПСС, см.: Сергеенков В. Охота на губернатора. Вятка: Дом печати — Вятка, 2012. Цит. по электронной версии. URL: https://sergeenkov-v.livejournal.com/4139.html.

(обратно)

283

О работе партийной организации Минского тракторного завода по повышению производственной и общественно-политической активности трудящихся. Постановление Секретариата ЦК КПСС 18.01.1972 // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct26-72.pdf.

(обратно)

284

Там же.

(обратно)

285

26 июня 1940 г. был подписан указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». С 1956 г. СССР перешел на семидневную рабочую неделю с одним выходным днем и с семичасовым рабочим днем. В 1967 г. произошла реформа, давшая современную форму рабочего расписания: была введена семидневная рабочая неделя с двумя выходными днями и восьмичасовым рабочим днем.

(обратно)

286

Анфимов О. Анфимов Олег Георгиевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

287

Интервью О. Сибиревой с А. Марчуком. 13.01.2011.

(обратно)

288

Народное хозяйство СССР в 1970 г. М., 1971. С. 132.

(обратно)

289

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 143 (только Минфин уволил 3 тыс. сотрудников).

(обратно)

290

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту // Экономическая наука современной России. 2010. № 4 (51). С. 121–122.

(обратно)

291

Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России. С. 63.

(обратно)

292

Любимова М., Васякина А., Любимов В. Уроки экономической реформы 1965 года: инновации А. Н. Косыгина // Великие экономисты и великие реформы… С. 20.

(обратно)

293

Простяков И. 1984–1986 годы — истоки будущих потрясений. 13.09.1994. Машинопись. [Текст для проекта В. Конторовича и М. Эллмана о распаде СССР.] PDF-копия в архиве автора. С. 2. Текст используется с согласия В. Конторовича.

(обратно)

294

Чикин В. Газета «Советская Россия»: Девяностолетний следователь вспоминает «дело врачей»… (У автора этой книги нет уверенности, что Месяцев говорит действительно о 1967 г., а не о более позднем времени.)

(обратно)

295

Упущенный шанс или последний клапан? С. 54–55.

(обратно)

296

См. системную критику результатов реформы: Муравьев С. Хозяйственная реформа 1965 г. в СССР: проблемные детали механизма интенсификации производства // Великие экономисты и великие реформы… С. 50–52.

(обратно)

297

Малапагин У. Практики-теоретики // Крокодил. 1968. № 20. С. 11.

(обратно)

298

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 10.04.2009.

(обратно)

299

Город был выбран, вполне вероятно, под влиянием Михаила Соломенцева — секретаря ЦК КПСС по промышленности и заведующего Отделом тяжелой промышленности ЦК КПСС, который до 1966 г. был главой Ростовского обкома и около 1966 г. лично санкционировал начало работы в Таганроге большого социологического проекта Бориса Грушина, который действовал под эгидой Отдела пропаганды ЦК КПСС (куратор — консультант Леон Оников). Автор благодарит Михаила Жеребятьева (Воронеж) за помощь в установлении роли М. Соломенцева.

(обратно)

300

Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 02.02.2011.

(обратно)

301

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 304. (Дата рассмотрения из имеющихся записей не ясна, но она находится между 11 марта и 3 мая 1968 г.)

(обратно)

302

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014. Подробнее об этом см. в последнем параграфе четвертой части.

(обратно)

303

Для того чтобы представлять жизненный опыт «серых чиновников» того поколения, скажем, что Лебедев в 1941–1942 гг. был командиром разведгруппы разведотдела штаба Ленинградского фронта и, согласно представлению на орден Красной Звезды 31 марта 1942 г., к этому времени совершил «шесть ходок в тыл врага с пребыванием там до двух месяцев»; помимо прочей разведывательной и террористической деятельности — «предателей, ставших на службу к противнику, уничтожал на месте и т. д.» (Наградной лист на командира разведгруппы РО Штаба Ленфронта лейтенанта Лебедева Виктора Дмитриевича: орден Красной Звезды. 31.03.1942. ЦАМО. Ф. 33. Оп. 682524. Ед. хр. 90. Л. 132–132 об. URL: https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie10444137/).

(обратно)

304

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 105; Славкина М. Байбаков.

(обратно)

305

Воротников В. Кого хранит память. С. 78.

(обратно)

306

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 222.

(обратно)

307

Воротников В. Кого хранит память. С. 78.

(обратно)

308

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012.

(обратно)

309

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012.

(обратно)

310

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

311

Интервью О. Сибиревой с А. Сенниковым. 27.06.2009.

(обратно)

312

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 191.

(обратно)

313

Там же. С. 190.

(обратно)

314

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 326.

(обратно)

315

Там же. С. 335 (запись не позднее 30 октября 1968).

(обратно)

316

Воротников В. Кого хранит память. С. 79.

(обратно)

317

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 282.

(обратно)

318

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 365–369.

(обратно)

319

Жирнов Е. Государство — это он…

(обратно)

320

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 369–370.

(обратно)

321

Госбанк СССР и Минфин СССР в процессе мобилизации и использования сбережений населения (ведомственные материалы). М, 2012. С. 118, 126, 135. (По страницам архивных фондов Центрального Банка Российской Федерации. Вып. 13.)

(обратно)

322

Там же. С. 135.

(обратно)

323

Упущенный шанс или последний клапан? С. 56–57.

(обратно)

324

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 100.

(обратно)

325

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 104.

(обратно)

326

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 43.

(обратно)

327

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 431.

(обратно)

328

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 106, 210–211, 216.

(обратно)

329

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения / Интервью А. В. Сафронова. Москва. 25.07.2019. Личный архив А. В. Сафронова. URL: https://yadi.sk/i/Upf_W6NDwuDJSQ.

(обратно)

330

Данные из нашего анализа корпуса сотрудников аппарата ЦК КПСС. Профессиональные аграрии составляли в нем менее 10 %.

(обратно)

331

В Московской области большинство районных городских организаций КПСС имели статус горкомов, поскольку в этих районах находились крупные города. В случае Балашихинского района — даже три крупных города. Информант был главой горкома и Балашихи, и района.

(обратно)

332

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 22.12.2011.

(обратно)

333

Хитрун Л. Хитрун Леонид Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

334

Аграрная политика СССР второй половины ХХ в. по документам ЦК КПСС // Вестник архивиста. 13.12.2009. Цит. по электронной версии. URL: https://www.vestarchive.ru/arhivovedenie/1020-r-.html.

(обратно)

335

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 338–339. В 1965 г. в СССР было списано 2 млрд 10 млн долгов колхозов государству, что, по мнению главы Российской республиканской конторы Госбанка СССР того периода, случилось «впервые в истории». См.: Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России. С. 53.

(обратно)

336

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 138–139.

(обратно)

337

Заславская Т. И. Моя жизнь: воспоминания и размышления. М.: Экономика, 2007. С. 432–433.

(обратно)

338

Синицин И. Андропов вблизи. С. 155–157.

(обратно)

339

Амальрик А. А. Нежеланное путешествие в Сибирь. N. Y., 1970.

(обратно)

340

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 278–279.

(обратно)

341

Из мемуаров заместителя заведующего отделом экономики, цен и себестоимости Главного планово-экономического управления Минсельхоза СССР (на 1966 г.), см.: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 57–58.

(обратно)

342

Сенько Ф. Сенько Федор Петрович // Министры советской эпохи…

(обратно)

343

Духовный В. А. Майский пленум 1966 г. и наша СНГ-действительность — «Камо грядеши?» // Сайт «Cawater-info». 2006. Май. URL: https://cawater-info.net/library/rus/dukhovny_may_2006.pdf.

(обратно)

344

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 229–230, 250, 254.

(обратно)

345

Там же. С. 229–230, 250, 253–254, 293, 298, 303–304, 311, 313–315, 334–335, 355–357, 359, 362, 404, 422–425, 427, 430–432, 455–456, 458, 472–473, 475, 485, 490, 504–505, 513–521.

(обратно)

346

Там же. С. 293, 430–432.

(обратно)

347

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 60.

(обратно)

348

Там же. С. 91.

(обратно)

349

Там же. С. 139.

(обратно)

350

Гайдар Е. Гибель империи… С. 157.

(обратно)

351

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 139–140.

(обратно)

352

См., например, популярный художественный фильм «Дело было в Пенькове» (реж. Станислав Ростоцкий, 1957).

(обратно)

353

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 139–140.

(обратно)

354

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 64.

(обратно)

355

Там же. С. 100.

(обратно)

356

Упущенный шанс или последний клапан? С. 63.

(обратно)

357

[Б. а.] Аграрная политика СССР второй половины ХХ в. по документам ЦК КПСС.

(обратно)

358

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 341–344.

(обратно)

359

Там же. С. 345. Подробно о засухе и пожарах в аграрных регионах, а также о поведении Брежнева в этой ситуации см.: Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 119–125.

(обратно)

360

Из пересказа Байбаковым установок Брежнева на совещании Госплана 28.9.1972 г., посвященном планированию на 1973 г.: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 96.

(обратно)

361

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 106.

(обратно)

362

О борьбе Совмина РСФСР за участие в управлении этими средствами см.: Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 127–134.

(обратно)

363

Гайдар Е. Гибель империи… С. 138–140.

(обратно)

364

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 152.

(обратно)

365

Интервью Н. Митрохина с И. Пилипенко. 11.04.2016.

(обратно)

366

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 68. В дальнейшем аргумент о том, что природно-экономические условия в СССР в 2,4 раза хуже, чем в США, поэтому нет смысла сравнивать СССР с ними, всерьез использовался во внутренних документах Госплана (Там же. С. 70).

(обратно)

367

Там же. С. 91.

(обратно)

368

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 430.

(обратно)

369

Подробнее об этом см.: Малькевич В. Л., Митрофанов И. Л., Иванов А. С. Внешняя торговля СССР при Н. С. Патоличеве. 1958–1985 годы. М.: Об-во сохранения лит. наследия, 2010; Stone R. W. Satellites and Commissars: Strategy and Conflict in the Politics of Soviet-Bloc Trade (Princeton Studies in International History and Politics). Princeton University Press, 1995. Автор благодарит за последнюю подсказку Zbigniew Wojnowski.

(обратно)

370

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 154, 156.

(обратно)

371

О том, как ГДР, задействовав все производственные мощности, не успевал в 1970-е гг. удовлетворять запросы Совмина РСФСР по поставкам скоростных грузовых и пассажирских судов для речного транспорта на Волге, см.: Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 134–135.

(обратно)

372

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 80–81 (экономические реформы в Польше), 91 (подготовка к большому турне), 100 (поставки Вьетнаму), 107–109 (экономика Чехословакии), 110–114 (экономика ГДР), 142–144 (кооперация с Польшей), 154–157 (переговоры с Ульбрихтом по экономическим вопросам), 167–168 (КНДР), 252 (записка Гомулки о СЭВ), 253 (консультация с О. Богомоловым о СЭВ), 255–257 (конкретные экономические предложения ГДР), 260–262 (экономические предложения Румынии).

(обратно)

373

Катушев К. Катушев Константин Федорович // Министры советской эпохи…

(обратно)

374

«В Советскую группу входили К. Катушев, Н. Байбаков, Н. Иноземцев, А. Бачурин, В. Гарбузов, Н. Патоличев, Б. Гостев, О. Богомолов и ряд других сотрудников Экономического отдела ЦК и Отдела ЦК КПСС по связям с соцстранами» (Там же).

(обратно)

375

Там же. Однако этим приключения программы не закончились. Окончательно она была принята только в 1971 г.

(обратно)

376

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 220, 224–225.

(обратно)

377

Жирнов Е. «Секретариат ЦК, а на мне ярко-красный костюм в талию». С. 64.

(обратно)

378

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 227.

(обратно)

379

Жирнов Е. «Секретариат ЦК, а на мне ярко-красный костюм в талию». С. 64.

(обратно)

380

Интервью Н. Митрохина с Ю. Беликом. 18.04.2009.

(обратно)

381

Липкин М. Совет Экономической Взаимопомощи: исторический опыт альтернативного глобального мироустройства (1949–1979). М., 2020.

(обратно)

382

Соответствующий фрагмент доступен по следующей ссылке: URL: https://ga-la.ru/book/proze/ilf_i_petrov/telenok/?page=44.

(обратно)

383

Григорий Сапов в этом отношении обращает внимание на «кредитную реформу» 1931 г., которая запретила директорам предприятий пользоваться «коммерческим кредитом» (то есть реальным банковским кредитом, который можно было бы взять для расширения производства), предоставив взамен плановые беспроцентные кредиты (которых надо было добиваться в рамках складывающейся плановой экономики), что стало одной из самых серьезных мер по связыванию инициативы государственных менеджеров и установлению контроля за их деятельностью. См.: Григорий Сапов. Методические указания к составлению курса по истории советской экономики / Чтения // YouTube. Канал Павла Усанова. 25.05.2016. URL: https://youtu.be/4FtXGsQWGvs. Эта реформа была столь важна для советской экономической элиты, что все последующие десятилетия входила в стандартные курсы для студентов экономических вузов. О том, как такие экскаваторы (метафорически) могли работать на «частника», или о сталинской теневой экономике см.: Митрохин Н. Евреи, грузины, кулаки и золото Страны Советов: книга В. Д. Иванова «Желтый металл» — неизвестный источник информации о позднесталинском обществе // Новое литературное обозрение. 2006. № 3 (80). С. 185–220.

(обратно)

384

Митрохин Н. Евреи, грузины, кулаки и золото Страны Советов…

(обратно)

385

Примером этого служит знаменитое дело частного «Управления военного строительства», действовавшего в период Второй мировой и в послевоенные годы.

(обратно)

386

Эвельсон Е. Судебные процессы по экономическим делам в СССР… В настоящее время этой темой занимается Марианна Жевакина (Marianna Zhevakina), Гамбург. См., в частности: Жевакина М. Советские цеховики: этика «левых» отношений // Неприкосновенный запас. 2020. № 5. С. 207–217.

(обратно)

387

Включая того же Воротникова: Воротников В. Кого хранит память. С. 75–77.

(обратно)

388

Более того, она противоречила магистральному тренду советской политики выплаты зарплат, при котором разница в оплате рабочих и инженерно-технических работников (ИТР) сокращалась (с 1,7 в пользу служащих в середине 1950-х до 1,1 к середине 1980-х), что, разумеется, было способом государственной экономии на труде ранее высокооплачиваемых специалистов. См.: Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии (К 100-летию со дня рождения) // Terra Economicus. 2012. Т. 10. № 2. С. 62.

(обратно)

389

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 10.04.2009.

(обратно)

390

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 276.

(обратно)

391

Там же. С. 190–207.

(обратно)

392

Там же. С. 206.

(обратно)

393

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 174–177.

(обратно)

394

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 69.

(обратно)

395

Там же. С. 99.

(обратно)

396

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 102.

(обратно)

397

Под «полумассовой сборкой» автор имеет в виду мелкосерийную сборку.

(обратно)

398

Синицин И. Андропов вблизи. С. 88.

(обратно)

399

Шахназаров Г. С вождями и без них. М.: Вагриус, 2001.

(обратно)

400

Чирсков В. Чирсков Владимир Григорьевич.

(обратно)

401

Идеальный пример подобного рода текстов: Willerton J. Patronage and politics in the USSR; Brown A. Pluralism, Power and the Soviet Political System… P. 61–107.

(обратно)

402

Восленский М. Номенклатура; Земцов И. Частная жизнь советской элиты; Гайдар Е. Гибель империи…

(обратно)

403

Отдельные аспекты этого механизма были нами описаны в статьях (ссылки на некоторые были даны ранее): Back-office Михаила Суслова: Отдел пропаганды ЦК КПСС в конце 1960-х — 1985 годах // Cahiers du Monde Russe. 2014. № 54. 3–4 Juli. C. 409–440; Элита «закрытого общества»: МГИМО, международные отделы аппарата ЦК КПСС и просопография их сотрудников // Ab Imperio. 2013. № 4. С. 145–185; Личная память о «репрессиях» у работников аппарата ЦК КПСС 1960–1980-х гг. и ее политические последствия; Революция как семейная история: из интервью и мемуаров работников аппарата ЦК КПСС 1960–1980-х годов // Антропология революции. Сб. ст. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 435–476; Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годах как пример закрытого общества.

(обратно)

404

Ledeneva A. V. Russia’s Economy of Favors…

(обратно)

405

Кордонский С. Рынки власти. Административные рынки СССР и России.

(обратно)

406

Данная глава опубликована как: Митрохин Н. «Пинг-понг», согласования и обеды. Механизмы администрирования в центральном аппарате КПСС…

(обратно)

407

Митрохин Н. Личные связи в аппарате ЦК КПСС; Он же. Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годах как пример закрытого общества. С. 607–630.

(обратно)

408

Исследовательский центр Восточной Европы при Бременском университете (Германия).

(обратно)

409

Об «экономике согласований» в полуофициальных аудиториях говорил еще в первой половине 1980-х гг. экономист Вячеслав Широнин (Долгин Б. Змеиная горка. Вячеслав Широнин: «Это никогда не было написанием советов Господу Богу» // Полит. ру. 06.12.2006. URL: https://polit.ru/article/2006/10/06/shironin/), позже этот термин был использован Виталием Найшулем (Найшуль В. А. Высшая и последняя стадия социализма…). Однако автор этой книги пришел к данной терминологии самостоятельно.

(обратно)

410

Mitrokhin N. The rise of political clans in the era of Nikita Khrushchev. P. 26–40.

(обратно)

411

Брутенц К. Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке. М.: Международные отношения, 2005. С. 41.

(обратно)

412

Список составлен на основе переданных автору материалов личного архива завсектором черной металлургии (затем замзавотделом) Отдела тяжелой промышленности ЦК КПСС Александра Кандаурова, собиравшего «объективки» (краткие биографии) сослуживцев. Аналогично о траекториях ухода сослуживцев из ЦК вспоминает завсектором Отдела строительства (потом Социально-экономического отдела) ЦК КПСС (1980–1991), см.: Интервью О. Сибиревой с П. Ишутиным. 23.11.2012.

(обратно)

413

Интервью О. Сибиревой с П. Семеновым. 09.02.2010.

(обратно)

414

Интервью Н. Митрохина с А. Козловским. 23.04.2008.

(обратно)

415

Университетский профессор, член парткома своего вуза, подрабатывающий на полставки в другом вузе, переходя на работу в аппарат ЦК КПСС, терял зарплату в 700 рублей и получал максимум 400. Директор завода, переходя в ЦК, получал 375 рублей (вместо 750 и регулярных «квартальных» премий), теряя при этом право на персональный автомобиль с шофером. При этом основная масса ответственных работников аппарата ЦК КПСС — инструкторов и референтов — не имела право на получение «авоськи» (спецраспределителя по вдвое сниженным государственным ценам), а покупала за номинальную стоимость и в ограниченном количестве продукты в буфетах ЦК. Можно вспомнить и о том, как получавшее огромные зарплаты и обладавшее доступом к «авоське» и персональными автомобилями руководство Академии наук СССР заселилось в квартиры, предназначавшиеся для членов Политбюро, см.: Наш дом на Звенигородской: воспоминания, статьи, очерки, эссе о жителях дома, десяти российских академиках, прославивших отечественную науку. М.: Наука, 2009.

(обратно)

416

Подробнее о лоббировании и контрлоббировании по одному и тому же вопросу (технологии вспашки земли на территории южной Сибири) см.: Каштанов А. На крутых поворотах. М.: Зарница, 2010. С. 143, 225–226, 228.

(обратно)

417

Годы жизни: 1948–2014. Из его биографии: «В 1983 г. его назначили директором кабельного завода „Камо-кабель“ (г. Гавар, Республика Армения), на базе которого в 1985 г. было создано производственное объединение АООТ „Гегама“. Синанян Рубен Мушегович стал руководителем этого объединения» (Синанян Рубен Мушегович // Армянская энциклопедия фонда «Хайазг». URL: https://ru.hayazg.info/Синанян_Рубен_Мушегович).

(обратно)

418

Интервью О. Сибиревой с В. Лепешкиным. 22.09.2011.

(обратно)

419

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 210–211, 216, 223.

(обратно)

420

Там же. С. 105.

(обратно)

421

Плюс внутри министерств существовали свои лоббистские группы, ратовавшие, например, за интересы производств на определенных территориях или за развитие определенных технологий. И им тоже было опасно переходить дорогу, или, обидев, надо было учитывать возможность мести. См.: Нуждин Л. Г. Долгих Владимир Иванович… С. 114–115.

(обратно)

422

Интервью О. Сибиревой с Ю. Карасевым. 08.11.2011.

(обратно)

423

О Брежневе см.: Леонид Брежнев в воспоминаниях, размышлениях, суждениях. Ростов-н/Д.: Феникс, 1998. С. 309–311. Об Андропове часть его клиентелы (в том числе люди, перешедшие за ним в 1967 г. в КГБ из Отдела соцстран аппарата ЦК КПСС) зафиксировала это в мемуарном сборнике: Команда Андропова.

(обратно)

424

См., например, воспоминания о борьбе с ленинградским землячеством в отраслевых отделах, которую вел секретарь ЦК КПСС Андрей Кириленко, от лица несостоявшегося сотрудника Оборонного отдела, ставшего затем инструктором Отдела машиностроения (1974–1978), Игоря Исаева: Исаев И. И. Московская жизнь и новое дело корабела. СПб.: Крыловский государственный научный центр, 2020. С. 5–6.

(обратно)

425

Некоторое представление о том, как это работало в отношении представителей Армении и города Тбилиси (точнее, тбилисской интеллигенции) в 1950–1980-е гг., можно представить по следующим мемуарам: Микоян Н. Своими глазами. М., 2003.

(обратно)

426

Интервью О. Сибиревой с В. Лепешкиным. 22.09.2011.

(обратно)

427

Жирнов Е. Самый сталинский министр / Интервью с генерал-полковником Игорем Илларионовым // Коммерсантъ-Власть. 2001. № 46. URL: https://www.kommersant.ru/doc/294423.

(обратно)

428

Интервью О. Сибиревой с В. Марьиным. 01.04.2011.

(обратно)

429

Для примера см. о комиссии по Чехословакии, образованной в 1968 г.: Команда Андропова. С. 114–115.

(обратно)

430

Синицин И. Андропов вблизи. С. 409–410.

(обратно)

431

Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 22.04.2011.

(обратно)

432

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012.

(обратно)

433

Первый замзав Отделом машиностроения Аркадий Вольский до прихода в ЦК КПСС успел три дня побыть назначенным директором КамАЗа, однако потом по решению Секретариата ЦК КПСС его «забрали» в ЦК. Тем не менее он суммарно был на строительстве 47 раз. См.: Завада М., Куликов Ю. «Попробуйте меня от века оторвать…». Диалоги с Аркадием Вольским. М.: РСПП, 2006. С. 48, 52–53.

(обратно)

434

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым, вторым секретарем, ранее секретарем по промышленности Ленинградского обкома КПСС. 04.06.2010.

(обратно)

435

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым, вторым секретарем, ранее секретарем по промышленности Ленинградского обкома КПСС. 04.06.2010.

(обратно)

436

Интервью О. Сибиревой с Г. Сарафанниковой. 15.10.2009.

(обратно)

437

Рыжков Н. Рыжков Николай Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

438

Тарасов Н. Тарасов Николай Никифорович // Министры советской эпохи…

(обратно)

439

Интервью О. Сибиревой с В. Белоусовым. 06.04.2011.

(обратно)

440

Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 07.06.2012.

(обратно)

441

«Издательства давали половину бюджета партии». С. 69–82. См. также об этом с позиции бывшего директора Госкомиздата СССР: Стукалин Б. Годы, дороги, лица… М.: Фонд имени И. Д. Сытина, 2002. С. 195.

(обратно)

442

Интервью Н. Митрохина с В. Пименовым. 14.07.2010.

(обратно)

443

Медведев В. В команде Горбачева. Взгляд изнутри. М.: Былина, 1994. С. 10–11.

(обратно)

444

См., например, коллекцию записок, подготовленных помощниками Брежнева: Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. О формировании позиции (остро конфронтировавшей по многим параметрам с позицией Брежнева) председателя Совета министров СССР и члена Политбюро Алексея Косыгина см. мемуары его помощников: Гвишиани А. Феномен Косыгина…; Ершов В. Н. Премьер, оставшийся в памяти (из воспоминаний об А. Н. Косыгине) // Отечественная история. 2004. № 5. С. 152–161. О команде Юрия Андропова в КГБ и после него см.: Команда Андропова.

(обратно)

445

Жирнов Е. Самый сталинский министр. С. 60.

(обратно)

446

Нуждин Л. Г. Долгих Владимир Иванович… С. 103–104; Жирнов Е. Самый сталинский министр. С. 59; Млечин Л. Фурцева. М.: Молодая гвардия, 2011. С. 249.

(обратно)

447

Лигачев Е. Предостережение. М.: ЗАО Газета «Правда», 1999. С. 50.

(обратно)

448

Там же. С. 227–228.

(обратно)

449

Шахназаров Г. С вождями и без них. С. 72.

(обратно)

450

Об обсуждении государственных и кадровых вопросов во время охот Хрущева см. в подробной биографии Николая Подгорного: Жирнов Е. Второй среди равных // Коммерсантъ-Власть. 2003. № 6. С. 72. URL: https://www.kommersant.ru/doc/364686.

(обратно)

451

Например, на свадьбе космонавтов: Торопов В. Ф. Незабываемое… С. 96–98.

(обратно)

452

См. интервью с секретарем Брежнева (а потом Андропова и Черненко) Николаем Дебиловым: Жирнов Е. «Леонид Ильич приезжал в ЦК раньше всех» // Коммерсантъ-Власть. 2006. № 50. С. 72. URL: https://www.kommersant.ru/doc/730995; о постоянных звонках первым секретарям обкомов: Бурлацкий Ф. Никита Хрущев и его советники — красные, черные, белые. М.: Эксмо-пресс, 2002. С. 380–381.

(обратно)

453

«К 75 годам Леонид Ильич совсем расслабился». Интервью с Михаилом Косаревым… С. 71–76.

(обратно)

454

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 46.

(обратно)

455

Там же. С. 47.

(обратно)

456

Микоян Н. Своими глазами. С. 201.

(обратно)

457

Жирнов Е. «Старые танки у нас даже арабы бесплатно не берут» / Интервью с Яковом Рябовым, окончание // Коммерсантъ-Власть. 2003. № 12. С. 66–70. URL: https://www.kommersant.ru/doc/373880 — вторая часть интервью с бывшим секретарем ЦК по оборонным вопросам.

(обратно)

458

Жирнов Е. Самый сталинский министр.

(обратно)

459

Живописное описание и объяснение низкой производственной культуры на основе практики Ярославского моторного завода 1960-х гг. см.: Синицин И. Андропов вблизи. С. 162–165.

(обратно)

460

Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970–2000. P. 106–107.

(обратно)

461

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 455.

(обратно)

462

Ситнин В. События и люди… С. 62.

(обратно)

463

Анатолий Черняев цитирует у себя в дневнике его выступление на собрании партконференции аппарата ЦК КПСС 8.12.1975: Дневники А. С. Черняева. Советская политика 1972–1991 гг. — взгляд изнутри. URL: https://nsarchive.gwu.edu/rus/Chernyaev.html. Запись от 29.12.1975. (Архив Национальной безопасности США = National Security Archive.)

(обратно)

464

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 55–45.

(обратно)

465

Там же. Л. 55–58.

(обратно)

466

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 123.

(обратно)

467

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. Записки референта. М.: Общество дружбы и развития связей с зарубежными странами, 2006. С. 73.

(обратно)

468

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 73–74. Пересчет сделан автором.

(обратно)

469

Байбаков Н. Сорок лет в правительстве. М.: Республика, 1993; Интервью Н. Митрохина с Ю. Беликом. 18.04.2009; Бирюков В. Жизнь особого назначения; Гостев Б. Гостев Борис Иванович // Министры советской эпохи; Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009; 26.06.2014; Иванов Е. А. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 105–115; Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 445–541; Коссов В. О планировании социального и экономического развития России — платформа для консолидации общества. Выводы из опыта Госплана СССР // Экономическая наука современной России. 2013. № 3 (62). С. 101–121; Сафронов А. Работа Госплана СССР как искусство возможного. Беседа Алексея Сафронова с Владимиром Коссовым // Неприкосновенный запас. 2020. № 5. С. 189–206; В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения; Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1; Лукьянов А. Я был у него первым и последним штатным помощником // Не отступая — быть самим собой. Юрий Дмитриевич Маслюков в воспоминаниях. К 80-летию Ю. Д. Маслюкова. М.: ИИЦ «Бон Анца», 2017. С. 189–195; Орлов В. Пирамида профессии. Вершина. [М.], 2014. URL: https://proza.ru/2020/01/12/1563; Нечухаева Н. Что планировал Госплан СССР? // ШколаЖизни. ру. 05.08.2018. URL: https://shkolazhizni.ru/prozazhizni/articles/95310/; Павлов В. Упущен ли шанс?; Интервью Н. Митрохина с Н. Рыжковым. 22.05.2012; Трушков В. Николай Рыжков. Политический портрет. М., 1995; Ситнин В. События и люди… С. 42–44; Юнь О. М. Планирование: уроки истории…

(обратно)

470

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения.

(обратно)

471

Интервью Н. Митрохина с Ю. Беликом. 18.04.2009.

(обратно)

472

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 317.

(обратно)

473

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 492–498.

(обратно)

474

Там же. С. 494.

(обратно)

475

Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 423–425.

(обратно)

476

Дудко И., Дудко В., Дудко О., Горбунова С. Гл. 15: 1974 год. Ч. 1: Работа Ираиды // Созидание. [М.], 2017. URL: https://proza.ru/2017/01/02/2062.

(обратно)

477

Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 461.

(обратно)

478

Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. С. 54.

(обратно)

479

Подробно о «Документе» и «Контуре» см. в интервью их бывшего руководителя: В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения.

(обратно)

480

См. интервью с его бывшим руководителем: Интервью О. Сибиревой с А. Сенниковым. 27.06.2009. Подробнее о ЦОС см.: Часть 5. Глава 4, первый раздел.

(обратно)

481

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения; Королев М. Королев Михаил Антонович // Министры советской эпохи… Королев М. А. — начальник ЦСУ, затем Госкомитета по статистике СССР в 1985–1989 гг. Признание сотрудника сводного отдела народно-хозяйственных планов Госплана СССР, что базой толком было невозможно пользоваться вплоть до конца СССР из-за того, что корректировка плана происходила ежедневно и база не успевала обновляться, а потому проще было считать традиционными «упрошенными» методами: Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 426–427.

(обратно)

482

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 04.06.2010.

(обратно)

483

Там же.

(обратно)

484

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения.

(обратно)

485

Королев М. Королев Михаил Антонович.

(обратно)

486

Дневники А. С. Черняева… Запись от 01.01.1976.

(обратно)

487

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 371–376.

(обратно)

488

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 73.

(обратно)

489

Виктор Владимирович Деменцев. Резервы у нас действительно были солидные // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 121.

(обратно)

490

Например, главный лоббист ВПК Дмитрий Устинов, прознавший про наличие резерва, вызвал к себе его распорядителя и безуспешно пытался, напоив того водкой, заставить признать факт его существования: Там же. С. 121–122.

(обратно)

491

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 241.

(обратно)

492

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 118.

(обратно)

493

Жирнов Е. Государство — это он…

(обратно)

494

Там же.

(обратно)

495

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 136–137.

(обратно)

496

Гаретовский Н. Ступени становления новой банковской системы // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 138.

(обратно)

497

Жирнов Е. Государство — это он….

(обратно)

498

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009.

(обратно)

499

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 223.

(обратно)

500

Жирнов Е. «Мы пытались подготовиться к дальнейшему осложнению дел». Какие меры принимались после обвала мировых цен на нефть / Интервью со Станиславом Анисимовым // Коммерсантъ-Власть. 21.04.2014. № 15. С. 55. URL: https://www.kommersant.ru/doc/2453352.

(обратно)

501

Впрочем, Тихонов пользовался уважением не у всех сторонников Косыгина. Председатель Госбанка СССР в 1980-е Владимир Алхимов и некоторый круг его общения среди «первых лиц» считали, что его уровень понимания экономики соответствует «начальнику цеха» (в том числе из-за активного лоббирования интересов конкретных предприятий), и так его и именовали в частных разговорах: Никонов А. Воспоминания о Владимире Сергеевиче Алхимове // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 102.

(обратно)

502

Жирнов Е. Государство — это он….

(обратно)

503

О том, как Суслов на Секретариате ЦК КПСС добился отказа от договоренностей, достигнутых Кириленко (и подготовленных Международным отделом аппарата ЦК КПСС), под видом необходимости «экономии средств», см.: Дневники А. С. Черняева… Запись от 03.10.1975.

(обратно)

504

Воротников В. Кого хранит память. С. 88.

(обратно)

505

Там же.

(обратно)

506

Галаншин К. Галаншин Константин Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

507

Воротников В. Кого хранит память. С. 91.

(обратно)

508

Воротников В. Кого хранит память. С. 89–90.

(обратно)

509

О скорости принятия решений на заседании: Бирюков А. Я думал, что родился акробатом… / Лит. запись М. Кронгауз. М.: Изд. А. С. Акчурин, 2004. С. 99–100.

(обратно)

510

Воротников В. Кого хранит память. С. 90.

(обратно)

511

Троицкий A. Энергетика страны и люди из власти. Воспоминания, хроника, размышления. М., 2007. С. 24–25.

(обратно)

512

Воротников В. Кого хранит память. С. 90.

(обратно)

513

Бирюков А. Я думал, что родился акробатом… С. 103.

(обратно)

514

Непорожний П. Энергетика страны глазами министра. С. 514, 517.

(обратно)

515

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 113.

(обратно)

516

Там же.

(обратно)

517

Там же. С. 114.

(обратно)

518

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 447.

(обратно)

519

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 96.

(обратно)

520

Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 114–115.

(обратно)

521

Николай Вознесенский, Михаил Сабуров и Юрий Маслюков: Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 448.

(обратно)

522

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 116.

(обратно)

523

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 57.

(обратно)

524

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 116.

(обратно)

525

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 114.

(обратно)

526

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 116.

(обратно)

527

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 110.

(обратно)

528

Подробнее о функциях подотделов: Там же. С. 115.

(обратно)

529

Бирюков В. Жизнь особого назначения. С. 119–120, 206.

(обратно)

530

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 456.

(обратно)

531

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России…. С. 112.

(обратно)

532

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 116–117.

(обратно)

533

Подробно о составлении внешнеторговых балансов см.: Коссов В. О планировании социального и экономического развития России…. С. 116.

(обратно)

534

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 117–121; Коссов В. О планировании социального и экономического развития России…. С. 116.

(обратно)

535

Самый подробный очерк о балансовом методе см.: Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 458–482.

(обратно)

536

Там же. С. 487.

(обратно)

537

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 118–121.

(обратно)

538

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России…. С. 116–117.

(обратно)

539

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 481.

(обратно)

540

Там же. С. 487–491.

(обратно)

541

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 118–123, 126–127.

(обратно)

542

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России…. С. 114.

(обратно)

543

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 449–452. Автор также относит к ведомствам «на подхвате у Госплана» Министерство финансов, занимающееся в том числе и организацией финансирования «планово-убыточных» предприятий. Однако из других источников ясно, что его главным хозяином все же был председатель Совета министров СССР.

(обратно)

544

Галаншин К. Галаншин Константин Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

545

Виктор Владимирович Деменцев. Резервы у нас действительно были солидные. С. 120.

(обратно)

546

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 122.

(обратно)

547

Там же. С. 136–141.

(обратно)

548

Сафронов А. Работа Госплана СССР как искусство возможного. Беседа с Владимиром Коссовым. С. 189–206.

(обратно)

549

«О совершенствовании аппарата управления и сокращении расходов на его содержание». РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 28.

(обратно)

550

Бирюков В. Жизнь особого назначения. С. 114.

(обратно)

551

Там же. С. 115–116.

(обратно)

552

Там же. С. 116–118.

(обратно)

553

Там же. С. 146–148.

(обратно)

554

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 128.

(обратно)

555

Шилашвили Ш. Ш. Как молоды когда-то были мы… // Не отступая — быть самим собой. Юрий Дмитриевич Маслюков в воспоминаниях. К 80-летию Ю. Д. Маслюкова. Ижевск: ИИЦ «Бон Анца», 2017. С. 134.

(обратно)

556

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 69.

(обратно)

557

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 113.

(обратно)

558

Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 415.

(обратно)

559

Ардашин В. Издержки суперплановой экономики // Воспоминания. Ч. 3. М., 2020. URL: https://proza.ru/2020/01/24/424.

(обратно)

560

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 120.

(обратно)

561

О самострое: Катушев К. Катушев Константин Федорович // Министры советской эпохи…

(обратно)

562

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 207.

(обратно)

563

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012.

(обратно)

564

Даниленко В. Даниленко Виктор Дмитриевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

565

Хусаинов Ф. Железные дороги в условиях плановой экономики: миф о потерянном рае // Бюллетень транспортной информации. 2013. № 7. С. 10–19.

(обратно)

566

Черняев А. С. Моя жизнь и мое время. М.: Международные отношения, 1995. С. 385.

(обратно)

567

Непорожний П. Энергетика страны глазами министра. С. 505.

(обратно)

568

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 212.

(обратно)

569

Бусыгин М. Бусыгин Михаил Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

570

Величко В. Величко Владимир Макарович // Министры советской эпохи…

(обратно)

571

Договор двадцати восьми: Ленинград — Саяно-Шушенская ГЭС. Л.: Лениздат, 1978.

(обратно)

572

Упущенный шанс или последний клапан? С. 74.

(обратно)

573

Интервью Н. Митрохина с В. Пименовым. 14.07.2010.

(обратно)

574

Там же.

(обратно)

575

Интервью О. Сибиревой с А. Марчуком. 13.01.2011.

(обратно)

576

Мироненко Ю. Танки и голубые унитазы. [М.], 2016. URL: https://proza.ru/2016/05/05/1092.

(обратно)

577

Мироненко Ю. Рыболовы из Верхней Салды. [М.], 2016. URL: https://proza.ru/2016/06/06/55.

(обратно)

578

Интервью Н. Митрохина с В. Пименовым. 14.07.2010.

(обратно)

579

Голуб А. Летающие болванки // Крокодил. 1978 № 5. С. 2–3.

(обратно)

580

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 114.

(обратно)

581

Ефимов В. О политическом завещании Сталина // Вопросы регулирования экономики. 2020. Т. 11. № 1. С. 29. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/o-politicheskom-zaveschanii-stalina/viewer.

(обратно)

582

Страницы истории Минавиапрома СССР // Министерство авиационной промышленности СССР: информационно-исторический официальный интернет-сайт. URL: https://www.mapsssr.ru/map1.html.

(обратно)

583

Шавлова Татьяна Сергеевна. Семейное дело / Записала Н. Михеева // Живая история Росатома. URL: https://memory.biblioatom.ru/persona/shavlova_ts/semeynoye.

(обратно)

584

Один такой пример — атомного центра (комбината «Маяк» (Челябинск-40)) — подробно разобран в следующей работе: Brown K. Plutopia: Nuclear Families, Atomic Cities, and the Great Soviet and American Plutonium Disasters. Oxford: Oxford University Press, 2013.

(обратно)

585

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 245.

(обратно)

586

Там же. С. 248–249.

(обратно)

587

Первый вариант данного фрагмента опубликован в: Митрохин Н. Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годах как пример закрытого общества. С. 608–609.

(обратно)

588

Интервью О. Сибиревой с П. Ишутиным. 23.11.2012.

(обратно)

589

Чирсков В. Чирсков Владимир Григорьевич …

(обратно)

590

Интервью О. Сибиревой с П. Ишутиным. 23.11.2012.

(обратно)

591

На странице «13-я ракетная дивизия» в Википедии написано: «Когда в 1964–1965 годах начала формироваться дивизия, города Ясный еще не было. Был небольшой поселок строителей будущего комбината „Оренбургасбест“. Рядом же был районный центр Домбаровский, куда вначале адресовалась вся почта, грузы и так далее. <…> Жилой городок дивизии и всю инфраструктуру размещали рядом со строящимся комбинатом, так как туда уже была подведена железнодорожная ветка, что существенно упрощало проведение всех строительных работ» (URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/13-я_ракетная_дивизия).

(обратно)

592

Интервью О. Сибиревой с П. Ишутиным. 23.11.2012. Официальная история комбината на его сайте содержит иную информацию: комбинат строился силами комсомольско-молодежных бригад, а задержки с его запуском были связаны с неправильным проектированием: История комбината // Оренбургские минералы. URL: https://orenmin.ru/kombinat/history.

(обратно)

593

Насонов В. Славский Ефим Павлович // Министры советской эпохи…

(обратно)

594

Там же. О повседневной жизни Озерска см.: Brown K. Plutopia: Nuclear Families, Atomic Cities…

(обратно)

595

Чирсков В. Чирсков Владимир Григорьевич …

(обратно)

596

Интервью О. Сибиревой с П. Ишутиным. 23.11.2012.

(обратно)

597

Никитин Владилен Валентинович // Министры советской эпохи…

(обратно)

598

Милосердов В. Собрание сочинений. Кн. 5. М.: ООО «НИПКЦ Восход-А», 2010. С. 53–54.

(обратно)

599

Там же. С. 54.

(обратно)

600

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 151.

(обратно)

601

Интервью О. Сибиревой с В. Марьиным. 01.04.2011.

(обратно)

602

Юнь О. М. Планирование: уроки истории… С. 453–454.

(обратно)

603

Ефимов В. О политическом завещании Сталина. С. 29.

(обратно)

604

Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 22.04.2011.

(обратно)

605

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 213.

(обратно)

606

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

607

Интервью Н. Митрохина с В. Афониным. 15.09.2008; Интервью Н. Митрохина с А. Инжиевским — первым секретарем Карачаево-Черкесского обкома КПСС (1978–1988). 15.09.2008.

(обратно)

608

Городской институт проектирования металлургических заводов.

(обратно)

609

Интервью Н. Митрохина с С. Карнауховым. 20.07.2010.

(обратно)

610

Жирнов Е. «Именно такой человек, как Ельцин, мне и нужен» / Интервью с Яковом Рябовым // Коммерсантъ-Власть. 24.03.2003. № 11. С. 72–76. URL: https://www.kommersant.ru/doc/372553.

(обратно)

611

Микоян С. А. Воспоминания военного летчика-испытателя. М.: Техника — молодежи, 2002. С. 294.

(обратно)

612

Прибытков В. Аппарат. СПб.: ВИС, 1995. Цит. по электронной версии. Помощник Виктора Гришина настаивает в своем мемуаре о шефе на его внезапной инициативе по спасению команды, реализованной вместе с Черненко, однако не уточняет, зачем тому это было надо: Изюмов Ю. 100 лет со дня рождения В. В. Гришина // Сайт РКРП-КПСС. 22.09.2014. URL: https://rkrp-rpk.ru/2014/09/22/100-лет-со-дня-рождения-в-в-гришина/.

(обратно)

613

Интервью Н. Митрохина с А. Бочкаревым — первым секретарем Невинномысского горкома ВЛКСМ (до 1979 г.). 15.09.2008.

(обратно)

614

Интервью Н. Митрохина с В. Афониным. 15.09.2008.

(обратно)

615

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 88–90.

(обратно)

616

Интервью Н. Митрохина с А. Куделей. 15.09.2008.

(обратно)

617

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 124. О проблемах с ремонтом промышленного оборудования см.: Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 08.12.2011.

(обратно)

618

Иванов Е. Госплан СССР… С. 124.

(обратно)

619

Анфимов О. Анфимов Олег Георгиевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

620

Колпаков С. Колпаков Серафим Васильевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

621

Например, на 1977 г. ключевым Экономическим управлением руководил Евгений Шабат (автор многочисленных методологических работ), председателем научного совета Вычислительного центра Госснаба был академик АН СССР и лауреат Нобелевской премии по экономике (1975) Леонид Канторович, начальником отдела планирования материально-технического снабжения и общеэкономических показателей был Михаил Аронович Басс, начальником подотдела ресурсов сырья, материалов и топлива был Яков Медведовский и другие. См.: Дудко И., Дудко В., Дудко О., Горбунова С. Гл. 1. Ч. 3: Структура управления // Дорогами жизни. [М.], 2017. URL: https://proza.ru/2017/02/21/233.

(обратно)

622

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 30.

(обратно)

623

Там же. Л. 57.

(обратно)

624

Там же. Л. 30.

(обратно)

625

Дудко И., Дудко В., Дудко О., Горбунова С. Гл. 15: 1974 год. Ч. 1: Работа Ираиды // Созидание.

(обратно)

626

Дудко И., Дудко В., Дудко О., Горбунова С. Гл. 2. Ч. 2: Работа Ираиды // Дорогами жизни. URL: https://proza.ru/2017/02/26/2158.

(обратно)

627

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 75–77.

(обратно)

628

Жирнов Е. «Мы пытались подготовиться к дальнейшему осложнению дел».

(обратно)

629

Там же.

(обратно)

630

Там же.

(обратно)

631

Там же.

(обратно)

632

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 78.

(обратно)

633

Галаншин К. Галаншин Константин Иванович // Министры советской эпохи…

(обратно)

634

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

635

Бойко А. Из дневника «Толконавта» // Крокодил. 1968. № 9. С. 7.

(обратно)

636

Круковец Е. Когда мужчины плачут // Крокодил. 1968. № 23. С. 6.

(обратно)

637

О мнимой строгости Брежнева к министрам, чиновникам и производственникам, которая не приводила к реальным наказаниям, а значит, не стимулировала соблюдения ответственности за порученное дело, подробно см.: Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 376–383.

(обратно)

638

Интервью О. Сибиревой с В. Чугуевым. 12.04.2011.

(обратно)

639

О региональных семинарах между Ставропольской и Ростовской областями: Интервью Н. Митрохина с В. Афониным. 15.09.2008; Интервью Н. Митрохина с А. Инжиевским. 15.09.2008. Об организации таких регулярных семинаров непосредственно с участием отдела ЦК КПСС: Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 16.09.2010.

(обратно)

640

Интервью Н. Митрохина с В. Афониным. 15.09.2008.

(обратно)

641

Интервью Н. Митрохина с NN. 07.05.2019.

(обратно)

642

Интервью Н. Митрохина с А. Ситниным. 04.07.2014. В последней фразе имеется в виду известный московский авторынок подержанных автомобилей в Южном порту, где в условиях советского дефицита почти любой подержанный автомобиль продавался дороже номинальной цены, а новый — за две номинальные цены. Указанная сумма дохода экспедитора с одной операции в любом случае была гигантской и составляла примерно 50 месячных зарплат рабочего высокой квалификации или начальника подразделения.

(обратно)

643

Санцевич Н. Есть такая профессия — Родине служить. Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 2007. С. 164.

(обратно)

644

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

645

«Всесильный Кардашиди» // Крокодил. 1968. № 9. С. 14.

(обратно)

646

Конарыгин В. Конарыгин Василий Семенович // Министры советской эпохи…

(обратно)

647

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 113.

(обратно)

648

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 172–173.

(обратно)

649

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 31.

(обратно)

650

Создание последних стало возможным благодаря постановлению ЦК КПСС и Совета министров СССР от 24.09.1968 № 760 «О мероприятиях по повышению эффективности работы научных организаций и улучшению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники», см.: Упущенный шанс или последний клапан? С. 70.

(обратно)

651

Упущенный шанс или последний клапан? С. 73. Похожие цифры см.: Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 175.

(обратно)

652

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 175.

(обратно)

653

Например, «Крокодил» в 1978 г. пропагандировал создание НПО производителей грузинского чая, чтобы предприятия были обеспечены новой техникой, изготовление которой откладывалось уже с десяток лет: Убилава К. Чай под маринадом // Крокодил. 1978. № 4. С. 2.

(обратно)

654

Ruble Blair A. Leningrad: Shaping a Soviet City. Berkeley: University of California Press, 1990. P. 115–128. (Автор благодарит Дениса Драгунского (Москва), указавшего на данную работу.)

(обратно)

655

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 04.06.2010.

(обратно)

656

Санцевич Н. Есть такая профессия — Родине служить. С. 168–202.

(обратно)

657

Там же. С. 173–174.

(обратно)

658

Бакланов О. Бакланов Олег Дмитриевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

659

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012.

(обратно)

660

Постановление ЦК КПСС, Совмина СССР от 04.12.1978 № 985 «О подсобных сельских хозяйствах предприятий, организаций и учреждений». URL: https://www.lawmix.ru/docs_cc*****/2492.

(обратно)

661

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 232–233.

(обратно)

662

Санцевич Н. Есть такая профессия — Родине служить. С. 172–173.

(обратно)

663

Интервью Н. Митрохина с А. Куделей. 15.09.2008.

(обратно)

664

Интервью Н. Митрохина с В. Афониным. 15.09.2008.

(обратно)

665

Омский телевизионный завод.

(обратно)

666

Интервью Н. Митрохина с С. Карнауховым. 20.07.2010.

(обратно)

667

Анфимов О. Анфимов Олег Георгиевич // Министры советской эпохи…

(обратно)

668

Там же.

(обратно)

669

Интервью Н. Митрохина с А. Ситниным. 04.07.2014.

(обратно)

670

Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 140–142.

(обратно)

671

Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. С. 48–50.

(обратно)

672

О повышении цены с 2,87 до 5,30 за бутылку.

(обратно)

673

Цит. по: Татьяна Полетаева: страница в Фейсбуке. 21.10.2020. URL: https://www.facebook.com/poletaeva.poletaeva/posts/3438852256180137.

(обратно)

674

Теоретическую основу этому дало выступление Сталина в январе 1931 г. на Первой всесоюзной экономической конференции, где он заявил, что средства производства не могут быть товаром. Продолжили эту трансформацию постановление Совета труда и обороны от 23 июля 1931 г. «Об оборотных средствах государственных объединений, трестов и других хозяйственных организаций», ряд решений в сфере кредита и налоговая реформа 1930–1931 гг. Подробнее см.: Ситнин В. События и люди… С. 48–55, 91.

(обратно)

675

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2.

(обратно)

676

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2.

(обратно)

677

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 8–9. Здесь Павлов немного преувеличивает свою значимость — подобные документы от руки иногда также писались председателем КГБ на имя генсека.

(обратно)

678

Синицин И. Андропов вблизи. С. 99–100.

(обратно)

679

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2.

(обратно)

680

О «нефтяной игле» см.: Отчет о работе группы по науке и технике посольства СССР в ФРГ за 1976 год // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/mid-77-5.pdf.

(обратно)

681

Виктор Владимирович Деменцев. Резервы у нас действительно были солидные. С. 121–122.

(обратно)

682

В него входили Косыгин, Байбаков, Гарбузов, Патоличев, глава Госбанка СССР Мефодий Свешников (а позднее новый глава Владимир Алхимов), Юрий Иванов (председатель правления Внешторгбанка (1969–1976), первый заместитель председателя Госбанка СССР (1976–1987)).

(обратно)

683

Фирсов Ю. Косыгин и его время. С. 223–224.

(обратно)

684

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 135.

(обратно)

685

Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 44–45, 53.

(обратно)

686

Там же. С. 45.

(обратно)

687

Виктор Владимирович Геращенко. В Госбанке СССР // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 168–169.

(обратно)

688

Георгий Гаврилович Матюхин. Как я был главным банкиром России // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 217–218.

(обратно)

689

Михаил Семенович Зотов. Во главе Банка России…. С. 44.

(обратно)

690

Арнольд Васильевич Войлуков. Денежное обращение следует держать в чистоте // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 323–324.

(обратно)

691

О роли водки: Там же. С. 324.

(обратно)

692

Сергей Ефимович Егоров: Разговаривайте с незнакомцами // Кротов Н. Очерки истории Банка России… C. 84.

(обратно)

693

См. на примере Красноярского края: Арнольд Васильевич Войлуков. Денежное обращение следует держать в чистоте // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 323–324.

(обратно)

694

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 287–288.

(обратно)

695

Непорожний П. Энергетика страны глазами министра. С. 473. Более подробно о конкретных провалах министерств в этом квартале см.: Там же. С. 470.

(обратно)

696

Гайдар Е. Гибель империи… С. 166.

(обратно)

697

Иванов Е. Госплан СССР: попытка воплотить в жизнь великую мечту. С. 120.

(обратно)

698

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 197.

(обратно)

699

Там же. С. 198.

(обратно)

700

Там же. С. 211.

(обратно)

701

Там же. С. 210.

(обратно)

702

Там же. С. 200–210.

(обратно)

703

Там же. С. 146–149, 204–206.

(обратно)

704

Гайдар Е. Гибель империи… С. 264.

(обратно)

705

Гаретовский Н. Ступени становления новой банковской системы. С. 132.

(обратно)

706

Непорожний П. Энергетика страны глазами министра. С. 540.

(обратно)

707

Постановление Секретариата ЦК КПСС. Об информации для первых секретарей ЦК Компартий союзных республик, крайкомов, обкомов партии. 11.06.1979 // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct162a79.pdf.

(обратно)

708

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2.

(обратно)

709

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 223. Аналогичное признание делает и председатель Госплана СССР (Байбаков Н. Сорок лет в правительстве. С. 134) и парторг Госбанка в конце 1970-х. См.: Никонов А. Воспоминания о Владимире Сергеевиче Алхимове // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 101.

(обратно)

710

Арнольд Васильевич Войлуков. Денежное обращение следует держать в чистоте // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 323–325.

(обратно)

711

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 223.

(обратно)

712

О денежном обращении в регионах на примере Красноярского края см.: Арнольд Васильевич Войлуков. Денежное обращение следует держать в чистоте // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 323–324.

(обратно)

713

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 207–209, 223–224.

(обратно)

714

То, что подобные случаи были постоянной практикой, см.: Гайдар Е. Гибель империи… С. 186–188; О просьбе Социалистической партии Австралии. Постановление Секретариата ЦК. Списание задолженности австралийской фирме «Паланга тревел» по аренде советских судов (около 2574 тыс. инвал. руб) // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/aust80-4.pdf; Черняев А. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1971–1992. М.: РОССПЭН, 2010. С. 532–533 (о перечислениях в 1982 г. через «подставную торговую фирму» двух миллионов инвалютных рублей на поддержку итальянской газеты, используемой для внутрипартийной борьбы в Итальянской компартии).

(обратно)

715

Синицин И. Андропов вблизи. С. 83–84.

(обратно)

716

Выписка из протокола № 33 § 8гс Секретариата ЦК КПСС. 03.03.1972 // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct033-72.pdf.

(обратно)

717

Там же. Автор исходной записки от 22.02.1972 г. — Р. Ульяновский.

(обратно)

718

Яркий пример подобной ситуации на Балахнинском целлюлозно-бумажном комбинате: Синицин И. Андропов вблизи. С. 171–172.

(обратно)

719

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 329.

(обратно)

720

Ситнин В. События и люди… С. 42.

(обратно)

721

Его мемуары частично подтверждаются и дневниками его заместителя по Госкомцен в 1988–1989 гг.: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 342–542.

(обратно)

722

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 58.

(обратно)

723

Там же. С. 58–59, 95.

(обратно)

724

Там же. С. 58–60.

(обратно)

725

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 66.

(обратно)

726

Тогда закупочные цены на скот, птицу, животное масло и сливки были повышены на 35 %, а розничные цены на них выросли на 25–30 %.

(обратно)

727

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 346.

(обратно)

728

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 66; Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 346.

(обратно)

729

Ситнин В. События и люди… С. 59–60. Ситнин говорит, что искусственно завышались цены только на табак, ликеро-водочные изделия, сложные изделия бытовой техники и автомобили, однако при сравнении цен очевидно, что такая же система была и в отношении одежды и обуви, мебели, предметов роскоши, части продовольствия (например, шоколада), всех электробытовых приборов и т. д.

(обратно)

730

Интервью Н. Митрохина с Н. Рыжковым. 22.05.2012.

(обратно)

731

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения.

(обратно)

732

Тарасов Н. Тарасов Николай Никифорович // Министры советской эпохи…

(обратно)

733

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 63–64.

(обратно)

734

Там же. С. 64 (нам не удалось понять эту логику, с учетом колоссальной разницы в кормлении скота в сельском хозяйстве в зависимости от региона и местоположения конкретного хозяйства, стоимости транспортировки, и главное — как именно количество затраченного на корову зерна (а породы коров бывают мясные и молочные, есть быки и телки) непосредственно связано с отдачей молока).

(обратно)

735

Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 2.

(обратно)

736

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 84.

(обратно)

737

Там же.

(обратно)

738

Там же.

(обратно)

739

Об условиях, способствующих хищениям шерсти в системе ее заготовки и первичной переработки (подписано министром МВД СССР Н. Щелоковым, 25.12.1979) // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct191-80.pdf.

(обратно)

740

Месяц В. Месяц Валентин Карпович // Министры советской эпохи…

(обратно)

741

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени в журналистике и обществе. СПб.: Геликон плюс, 2010. С. 148.

(обратно)

742

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 61.

(обратно)

743

Там же.

(обратно)

744

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 62.

(обратно)

745

См.: Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 98.

(обратно)

746

Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 39–42, 52–53, 56–57, 81–82.

(обратно)

747

Начальник подотдела экономики сельского хозяйства Госплана СССР подтверждает в своих записях, что по расчетам специалистов его подразделения на конец 1977 г. цену на мясо надо было повышать до 4,5–5 рублей, а на масло до 6–8 рублей за килограмм: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 79.

(обратно)

748

Там же. С. 98–99.

(обратно)

749

В. В. Коссов: Советский Союз уничтожили два решения.

(обратно)

750

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 62–63.

(обратно)

751

Например, в Москве — на все изделия из тканей и на кофе в середине декабря 1974 г. («магазины опустошены»), см.: Дневники А. С. Черняева… Запись от 16.12.1974.

(обратно)

752

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 174–177.

(обратно)

753

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 334.

(обратно)

754

Жирнов Е. «Рентабельность советского кинематографа составляла 900 % в год» / Интервью с бывшим зам. председателя Госкино СССР Борисом Павленком // Коммерсантъ-Власть. 10.03.2003. № 6. С. 72–77. URL: https://www.kommersant.ru/doc/370022; Он же. Бесплодная киносъемка // Коммерсантъ-Власть. 20.11.2006. № 46. С. 74–79. URL: https://www.kommersant.ru/doc/722966.

(обратно)

755

Цены в России: Стат. сб. / Гос. ком. РФ по статистике (Госкомстат России). М.: Госкомстат России, 1998. С. 111.

(обратно)

756

Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 140–142.

(обратно)

757

Цены в России… С. 111.

(обратно)

758

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 359.

(обратно)

759

Кузнецова С. «Удивило и повышение цен на вина». Кто покрывал дефицит госбюджета // Коммерсантъ-Власть. 02.06.2014. С. 69. URL: https://www.kommersant.ru/doc/2476347.

(обратно)

760

Разумов Н. 25 лет в аппарате Советского правительства в Кремле. С. 54.

(обратно)

761

Соломенцев М. Зачистка в Политбюро. С. 142.

(обратно)

762

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 123.

(обратно)

763

Первичный источник по теме: Раззаков Ф. Бандиты времен социализма (Хроника российской преступности 1917–1991 гг.). М.: Эксмо, 1997. С. 65. Вторичные источники: «Светофор Владимира Кантора» (фильм из док. цикла «Советские мафии», 2015); Окунев Д. «Двери на вес золота»: как брали директора универмага «Сокольники». 35 лет назад в Москве арестовали директора универмага «Сокольники» Кантора // Газета. ru. 01.04.2020. URL: https://www.gazeta.ru/science/2020/04/01_a_13031125.shtml. Сын В. Кантора Вячеслав Кантор стал в 1990-х гг. владельцем одного из крупнейших предприятий по производству удобрений в Российской Федерации, ОАО «Акрон», и входит в список Форбс — 100 российских миллиардеров.

(обратно)

764

Гайдар Е. Гибель империи… С. 167.

(обратно)

765

Семенов Ю. Противостояние. М.: Советская Россия, 1982. Цит. по электронной версии. URL: https://mir-knig.com/read_169958-45.

(обратно)

766

Кузнецова С. «Удивило и повышение цен на вина»…

(обратно)

767

Коцофана Т. Инфляционные процессы в СССР в годы «застоя» и «перестройки» // Проблемы современной экономики. 2018. № 12. С. 231–236.

(обратно)

768

Гайдар Е. Гибель империи… С. 166–167.

(обратно)

769

Quality of Life in the Soviet Union. USA: WestviewPress, 1987.

(обратно)

770

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 3.

(обратно)

771

Данные по численности работников на 1 мая 1972 г. РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 23, 27–29.

(обратно)

772

Автор благодарен за это наблюдение Алексею Ситнину: Интервью Н. Митрохина с А. Ситниным. 04.07.2014.

(обратно)

773

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 391.

(обратно)

774

В селах, особенно недалеко от крупных городов, жили и рабочие. Совхозные рабочие тоже были обеспеченней колхозников.

(обратно)

775

Такие хорошие данные связаны с тем, что интервьюеры спрашивали про наличие платяных шкафов и кроватей (которые могли быть смастерены самостоятельно), но не интересовались тем, покупная это мебель или нет.

(обратно)

776

Грушин Б. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Жизнь 2-я. Эпоха Брежнева (Часть 1). М.: Прогресс-Традиция, 2003. С. 349–350.

(обратно)

777

Записка начальника Главлита СССР П. Романова в ЦК КПСС 10.05.1977 // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/num43.pdf.

(обратно)

778

Текст поэмы многократно опубликован в интернете. Нами использована версия, размещенная в «Библиотеке Максима Мошкова». URL: https://lib.ru/POEZIQ/EWTUSHENKO/sever.txt.

(обратно)

779

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 16.09.2010.

(обратно)

780

«Иванов» (реж. Александр Ильховский, Александр Нехорошев, 1981). Соответствующий фрагмент доступен: URL: https://youtu.be/dHK8huaNBjo.

(обратно)

781

Виктор Деменцев: последний из могикан советских финансистов. С. 133–134.

(обратно)

782

Буш К. Розничные цены в Москве и четырех западных городах в марте 1979 г. Радио «Свобода». Приложение к исследовательскому бюллетеню. [Без вых. данных, предполож. Мюнхен, 1979–1980]. С. 6.

(обратно)

783

Гайдар Е. Гибель империи… С. 167–168.

(обратно)

784

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 346. О том же, по статистике ЦСУ: Коцофана Т. Инфляционные процессы в СССР в годы «застоя» и «перестройки». С. 233.

(обратно)

785

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 347.

(обратно)

786

Интервью О. Сибиревой с А. Русановым. 19.02.2012; на шахте в г. Сланцы, вставшей из-за месячного отсутствия зарплаты в конце 1960-х, был уволен директор. См.: Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 16.09.2010.

(обратно)

787

Трудовые конфликты в СССР. 1930–1991. Сб. стат. и док. М.: Институт российской истории РАН, 2006. С. 328.

(обратно)

788

Сложный путь воронежского шинного бизнеса // Воронежский портал: интернет-журнал. 24.06.2013. URL: https://vrnbiz.ru/slozhnyj-put-voronezhskogo-shinnogo-biznesa. В публикации ничего не говорится о забастовке, но отмечается публикация в областной газете «Коммунист» развернутого отчета о работе завода 30 мая 1974 г., что было очевидным пропагандистским ходом, связанным с недавней «волынкой».

(обратно)

789

Воротников В. Кого хранит память. С. 87.

(обратно)

790

Имеется единственное свидетельство, когда в 1976 г. из-за коллективного протеста (массовой подачи заявлений на увольнение), связанного со слишком напряженным графиком работы (который не удалось компенсировать даже продажей дефицитных товаров), в Новосибирске пришлось закрыть один цех на предприятии и открыть его в районном центре, где оказалось возможным набрать сотрудников, см.: Санцевич Н. Есть такая профессия — Родине служить. С. 163.

(обратно)

791

Хотя Людмиле Алексеевой, одной из ведущих фигур в диссидентском движении, удалось собрать и опубликовать первую хронику таких забастовок: Алексеева Л. Забастовки в СССР в послесталинский период // СССР — внутренние противоречия. 1986. № 15. С. 78–140. Но ей удалось убедительно задокументировать только 75 забастовок за период 1953–1983 гг. (с. 83), что, видимо, было не более чем 10 % от всех случаев, зафиксированных центральными партийными органам. Так, в 1969 г. Алексеева зафиксировала 2 забастовки (с. 131), а в ЦК КПСС было известно о двадцати.

(обратно)

792

Интервью О. Сибиревой с В. Пименовым. 16.09.2010.

(обратно)

793

Об отдельных негативных проявлениях, связанных с нарушениями условий организации и оплаты труда рабочих и служащих. Записка И. Капитонова и В. Долгих в Секретариат ЦК КПСС. 15.10.1980 // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct233a80.pdf.

(обратно)

794

О фактах группового отказа от работы. Записка заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Б. Гостева и замзав Отделом организационно-партийной работы Н. Петровичева в ЦК КПСС. Июль 1981 г. РГАНИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 124. Л. 7.

(обратно)

795

Там же. Л. 9.

(обратно)

796

Об отдельных негативных проявлениях, связанных с нарушениями условий организации и оплаты труда рабочих и служащих.

(обратно)

797

О фактах группового отказа от работы. Записка заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Б. Гостева… Л. 7.

(обратно)

798

Там же. Л. 10.

(обратно)

799

О фактах группового отказа от работы. Записка заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Б. Гостева… Л. 8.

(обратно)

800

Об отдельных негативных проявлениях, связанных с нарушениями условий организации и оплаты труда…

(обратно)

801

О фактах группового отказа от работы. Записка заведующего Отделом плановых и финансовых органов ЦК КПСС Б. Гостева… Л. 8.

(обратно)

802

Карнаухов С. Старая площадь — 2. Надежды и разочарования. Наблюдения и раздумья бывшего работника аппарата ЦК КПСС. М.: Патриот, 2006. Цит. по электронной версии из личного архива автора.

(обратно)

803

Черняев А. Совместный исход. С. 483.

(обратно)

804

Гордон Л. Чудо Саян: герои не нашего времени. СПб.: Алетейя, 2011. С. 132–133.

(обратно)

805

РГАНИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 124. Л. 2–6.

(обратно)

806

Можин В. К исследованию причин развала советской экономики // Текст для проекта В. Конторовича и М. Эллмана о падении СССР. Около 1996 г. Машинопись. PDF-копия в архиве автора. С. 7. Текст используется с согласия В. Конторовича.

(обратно)

807

Гайдар Е. Гибель империи… С. 144.

(обратно)

808

Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 217–218.

(обратно)

809

Интервью Н. Митрохина с А. Ситниным. 04.07.2014.

(обратно)

810

Сложный путь воронежского шинного бизнеса.

(обратно)

811

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 332–334.

(обратно)

812

Постановление ЦК КПСС, Совмина СССР и ВЦСПС от 7 марта 1967 г. См.: Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 269.

(обратно)

813

Шаттенберг С. Леонид Брежнев… С. 334–335.

(обратно)

814

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 94–95, 160–177; Вознесенский Л. А. Истины ради… М.: Республика, 2004. С. 386.

(обратно)

815

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 131–132, 144–145, 147. Разумеется, повышение зарплат отражало и растущую в СССР инфляцию.

(обратно)

816

Edele M. Soviet veterans of the Second World War: a popular movement in an authoritarian society. 1941–1991. Oxford University Press, 2008. P. 153–163. Обсуждение этой идеи на совещании у Брежнева в 1971 г. см.: Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 101.

(обратно)

817

Множество примеров этому см.: Каценелинбойген А. Воспоминания: О Времени. О Людях. О Себе. Schuylkill Haven, PA: Hermitage Publishers, 2007. Цит. по электронной версии.

(обратно)

818

См., например, рассказ М. Горбачева о его беседе с покровителем Кулаковым в середине 1970-х гг., который распорядился выделить именно такое количество автомобилей под вывоз намечавшегося огромного урожая, однако вскоре тот был уничтожен непогодой: Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1.

(обратно)

819

Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. С. 53–54.

(обратно)

820

Белоусов Р. Драматический кризис в конце столетия. С. 54.

(обратно)

821

Об исходной точке, состоянии дел в этой научной отрасли на начало 1950-х гг. см.: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 366–371.

(обратно)

822

Хотя во многом эти центры восстанавливали под новыми названиями научные и образовательные институции, существовавшие в СССР до второй половины 1930-х гг.

(обратно)

823

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 144. Л. 33–34.

(обратно)

824

Век Лавреньева. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000.

(обратно)

825

О чистках в этих ведомствах см.: Ситнин В. События и люди… С. 80–86; Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 2. С. 233–290.

(обратно)

826

Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 365–460.

(обратно)

827

О том, как Институт экономики в начале 1950-х гг. активно работал по заказам партийных структур в ущерб собственно научной деятельности, см.: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 371–372.

(обратно)

828

«Это было недавно, это было давно…»: Воспоминания. М.: ИЭ РАН, 2010. С. 9.

(обратно)

829

Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. М.: Весь мир, 2004.

(обратно)

830

Там же. С. 93–96, 110–117.

(обратно)

831

«Это было недавно, это было давно…» С. 7. Характерно, что институт был создан на основе сектора с добавлением студентов, только что окончивших вузы, и группы специалистов, освободившихся из сокращенных в рамках административной реформы учреждений (Там же). Это, в свою очередь, хорошо характеризует процесс ускоренного создания подобных институтов на рубеже 1950–1960-х гг., где к немногим специалистам прикрепляли группы совсем юных выпускников, а также открывали двери для самых разных людей — от исключенных ранее из академической системы до тех, кому надо было «трудоустроиться» любыми путями.

(обратно)

832

Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. С. 101.

(обратно)

833

Записка члена Политбюро А. Кириленко. 26 апреля 1972 г. РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 2.

(обратно)

834

Тимофеев Т. «…Сегодня связь науки с властью столь слаба, потому что между ними существуют расхождения в оценке сути социально-экономического курса…» / Интервью А. Виноградова // Международные процессы. 2010. Май — август. Т. 8. С. 104–112. URL: https://intertrends.ru/system/Doc/ArticlePdf/1177/enSqlJid9r.pdf. См. также: Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи.

(обратно)

835

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 3.

(обратно)

836

О четко заявленной позиции последнего относительно необходимости борьбы со «скрытыми сталинистами» и о кооперации в этом отношении с А. Румянцевым см.: Академик Иван Тимофеевич Фролов. Очерки, воспоминания, материалы. М.: Наука, 2001. С. 313–321. О добрых отношениях и взаимных симпатиях между Андроповым и Сусловым и хорошем отношении Андропова к Куусинену см.: Синицин И. Андропов вблизи. С. 16, 106.

(обратно)

837

О ситуации в данной сфере в целом: Арбатов Г. Общественная наука и политика // Наука и власть. Воспоминания ученых гуманитариев и обществоведов. Сб. стат. М., 2001. С. 37–66; Бурлацкий Ф. Никита Хрущев и его советники… С. 30–42, 128–129, 142, 187–189, 312–314, 319, 341–342.

(обратно)

838

Бурлацкий Ф. Никита Хрущев и его советники… С. 128.

(обратно)

839

О появлении их в Москве вместе с Брежневым в аппарате Президиума Верховного Совета СССР во второй половине 1950-х гг. см.: Ковалев Ю. Кремлевский советник. С. 96.

(обратно)

840

Здесь легко спутать двух советских экономистов и главных редакторов Алексеев Румянцевых — Матвеевича (о котором идет речь) и Федоровича (главного редактора «Экономической газеты» (1965–1989), заведующего кафедрой советской экономики ВПШ при ЦК КПСС (1967–1969). Сын последнего (студент МГУ) прославился тем, что на фоне напряженных политических отношений с Китаем решил стать маоистом, создал в вузе в 1968–1969 гг. кружок из трех человек под названием «Сталин» и распространял в листовках правду о коррумпированном советском руководстве. См.: Рублев Д. «Дело Румянцева», или «Три металлические банки из-под кофе с идеологически вредными документами» (К истории прокитайских молодежных групп в СССР 1960-х) // Acta samizdatica. 2021. № 5. С. 190–203.

(обратно)

841

Например, во вновь создаваемый в 1956 г. ИМЭМО одним из двух заместителей директора по науке был взят сотрудник Института экономики Владимир Аболтин, офицер ГРУ с 1919 г. (!), работавший четыре десятка лет под дипломатическим и научным прикрытием и ставший самостоятельным ученым: Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. С. 110–111.

(обратно)

842

Арбатов Г. Общественная наука и политика … С. 44.

(обратно)

843

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 10.04.2009.

(обратно)

844

50 лет эффективного развития систем управления в РФ: История института // ЦНИИ ЭИСУ. URL: https://cniieisu.ru/about/history.

(обратно)

845

Иослович И. Аспирантура и потом // День и ночь. 2011. № 1. URL: https://magazines.gorky.media/din/2011/1/aspirantura-i-potom.html.

(обратно)

846

Там же.

(обратно)

847

Шалин Д. Борис Раббот: Как внутренний эмигрант, я все время жил в закрытой стойке // Борис Раббот: шестидесятник, которого не услышали. Статьи. Интервью. Воспоминания. М.: Р. Валент, 2012. С. 34–54. URL: https://cdclv.unlv.edu/archives/Interviews/rabbot_08.html.

(обратно)

848

Колесников А. Идея университета. М.: РОССПЭН, 2012. С. 27–30.

(обратно)

849

См.: Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 56.

(обратно)

850

См.: Каценелинбойген А. Советская политика и экономика. Книга третья. Chalidze Publications, 1988 (глава «Евреи в советской экономической науке»); Мучник А. Евреи в советской экономической науке: у них была своя точка зрения! // Заметки по еврейской истории. 2014. Апрель. № 4 (174). URL: https://berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer4/AMuchnik1.php; Советский Союз. Вклад евреев в развитие науки и культуры в Советском Союзе // Всемирная еврейская энциклопедия. URL: https://eleven.co.il/jews-of-russia/history-in-ussr/15424/; Кременецкий И. Евреи при большевистском строе. Миннеаполис, 1999 (глава «Научная деятельность евреев в СССР»), цит. по: URL: https://sohnut-odessa.narod.ru/science.htm.

(обратно)

851

Митрохин Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР…

(обратно)

852

Нам пришлось просмотреть много групповых фото выпускников 10-х классов периода 1920–1950-х гг. из школ центральных районов Москвы и «хороших» школ в других районах, которые обеспечивали почти гарантированное поступление в московские вузы. И можно однозначно констатировать наличие на этих снимках людей с очевидно еврейским происхождением не менее чем в 15–25 % случаев.

(обратно)

853

Слезкин Ю. Эра Меркурия. Евреи в современном мире. М.: Новое литературное обозрение, 2005.

(обратно)

854

Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001. С. 177–351, 361–364, 508–628.

(обратно)

855

Например, сотрудник Президиума ЦК КПСС, окончивший в 1950 г. юридический факультет МГУ, где на тот момент училось много евреев, сразу увидел, что на его первом месте работы, в престижнейшем Кремле, во всей организации был только один еврей, и не юрист, а заведующий хозяйственной частью: Ковалев Ю. Кремлевский советник. С. 67–68.

(обратно)

856

См., например, про отказы принять на работу по причине еврейского происхождения и получение ее за счет знакомств в 1960–1970-е гг.: Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

857

Костырченко Г. Тайная политика Хрущева: власть, интеллигенция и еврейский вопрос. М.: Международные отношения, 2012. С. 239, 241–255.

(обратно)

858

Mitrokhin N. Apparatus of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, anti-Semitism, and ethnic policy guidelines in 1960-s though mid 1980-s. (Рукопись неопубликованной статьи).

(обратно)

859

По утверждению его ученицы и постоянной собеседницы в 1950-е гг. Татьяны Заславской: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 458–459. В опубликованных вариантах биографии последний факт отсутствует, и подтвердить его не удалось.

(обратно)

860

Кузнецова Т. Е. Владимир Григорьевич Венжер: ученый и его время // Экономический портал. [Б. д.] URL: https://institutiones.com/personalities/2554-venzher-uchenyj-i-ego-vremya.html.

(обратно)

861

Анчишкин организовал в защиту Кубанина письмо Сталину — его написал академик Василий Немчинов, который был для генсека авторитетом по экономическим вопросам. Письмо, правда, не помогло. См.: Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 2. С. 291.

(обратно)

862

Венжер В. Г. Использование закона стоимости в колхозном производстве / Акад. наук СССР; Ин-т экономики. 2-е изд., испр. и доп. М.: Наука, 1965; Он же. Колхозный строй на современном этапе. М.: Экономика, 1966. Подробное изложение взглядов Венжера см.: Кузнецова Т. Е. Владимир Григорьевич Венжер: ученый и его время.

(обратно)

863

Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 458–459.

(обратно)

864

Кузнецова Т. Е. Владимир Григорьевич Венжер: ученый и его время.

(обратно)

865

Кваша Я. Б. Избранные труды: В 3 т. М.: Наука, 2003. Можно предположить, что известный по картотекам жертв репрессий расстрелянный в 1938 г. Семен Бенецианович Кваша (также уроженец Могилева-Подольского, на два года старше Якова Бенционовича), заместитель главного инженера треста «Жилстрой» Наркомата тяжелой промышленности СССР, был его братом. Разница в написании отчеств не должна смущать — это было обычным явлением для того времени.

(обратно)

866

Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 1. С. 4–5.

(обратно)

867

Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 2. С. 233–290.

(обратно)

868

Логинов В., Гловацкая Н. Семен Аронович Хейнман — выдающийся советский ученый-экономист // Экономический портал. [Б. д.] URL: https://institutiones.com/personalities/594-semen-aranovich-heynman.html.

(обратно)

869

Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 1. С. 10–15.

(обратно)

870

См., например, письмо-донос заведующего аграрным сектором Института экономики (бывшего секретаря Компартии Эстонии, снятого за покровительство «буржуазным националистам» и отправленного в Москву) Николая Каротамма по поводу «неправильной реакции» Владимир Венжера на ответ ему со стороны Сталина: Письмо Николая Каротамма в ЦК ВКП(б) (1952 г.) // Блог alecktimakov [Александр Тимаков] / Живой Журнал. 29.06.2019. URL: https://alecktimakov.livejournal.com/63251.html. (Прямая ссылка ведет на сайт «Документы советской эпохи» Росархива, но документ там нами не найден.)

(обратно)

871

Телефонное интервью Н. Митрохина с Л. Сытиной. 17.06.2013; 18.06.2013; 17.07.2013.

(обратно)

872

Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. С. 245–246.

(обратно)

873

Певзнер Я. Вторая жизнь. М.: Марьина Роща, 1995. С. 4–5, 8. Автор благодарит Бориса Беленкина (Москва) за помощь в поиске данной информации.

(обратно)

874

Чтобы представить политический потенциал того же Певзнера в отсутствие антисемитской дискриминации, достаточно сказать, что его подчиненный в Шанхае — Фридрих (Франц) Диккель — стал министром внутренних дел в ГДР (1963–1989). Подробно о деятельности группы см.: Ковальчук-Коваль И. Свидание с памятью. М.: ИЭГ «Панорама», 1995. С. 259–260, 329–330.

(обратно)

875

Там же. С. 245–246.

(обратно)

876

Певзнер Я. Вторая жизнь. См. также биографии Певзнера в Википедии и «Ежевике».

(обратно)

877

Например, Татьяна Заславская, чей муж-еврей по возвращении в Москву после работы по распределению в Татарской АССР три месяца не мог найти работу, несмотря на востребованную специальность и значительный опыт, описывает, как, столкнувшись с антисемитизмом казавшейся приятной коллеги по Институту экономики, отказалась голосовать за нее при вступлении в партию. Так же сделали те, с кем она обсудила эту ситуацию, включая секретаря парткома: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 458–459. О конфликте в стиле кампании «борьбы с космополитами» (в духе 1951 г.) в начале 1970-х между немолодыми руководителями отделов оборонного экономического ЦНИИ ЭИСУ, который закончился тем, что его инициатор (антисемит и ветеран спецслужб) потерял свой пост и был переведен в другое подразделение, а победитель-еврей (мастер по получению необходимой информации на заводах) немедленно начал войну против более молодого коллеги-еврея, см.: Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

878

Его отец к концу НЭПа не успел доучиться до раввина и потом зарабатывал на жизнь разносчиком телеграмм, а мать, окончив несколько классов в гимназии, вынуждена была работать у своего отца в лавке. Но когда семья вместе с дедом (чье имущество было реквизировано во время НЭПа) переехала в Москву, в доме царила атмосфера изучения Талмуда — им продолжал занимался дед.

(обратно)

879

О том же, со ссылкой на воспоминания И. Бирмана: Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 386.

(обратно)

880

Эту возможность создатель и распорядитель аппарата был готов поменять на малолитражный автомобиль, выпускаемый на обследуемом группой заводе. Завод на это согласился, однако сделка не состоялась из-за малой мощности устройства: Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

881

Это подтверждают, в частности, наши интервью с несколькими заметными экономистами-реформистами 1960–1980-х гг.

(обратно)

882

Митрохин Н. Евреи, грузины, кулаки и золото Страны Советов… С. 185–220. Характерные примеры полулегальной экономической деятельности в семейной биографии экономического публициста см.: Тимофеев Л. Исповедь незнания. Очерки частной жизни // Знамя. 2020. № 12. URL: https://magazines.gorky.media/znamia/2020/12/ispoved-neznaniya.html.

(обратно)

883

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 107. См. там же список основных направлений деятельности ннститута и фамилии отвечавших за них специалистов.

(обратно)

884

Пчелкин В. А. Академик А. Н. Ефимов, дебаты 1920-х годов и некоторые проблемы современности // Экономические стратегии. 2018. № 5. С. 118–123.

(обратно)

885

Его сын Никита стал «звездой экономической журналистики» 1990-х, сооснователем газеты «Коммерсантъ» и главным редактором наиболее крупного аналитического журнала страны — «Эксперт».

(обратно)

886

РГАЭ. Ф. 99: Научно-исследовательский экономический институт (НИЭИ) Госплана СССР Совета министров СССР. Оп. 2: Дела постоянного хранения. Отчеты по темам. 1955–1977 гг. URL: https://opisi.rgae.ru/scripts/uis/rgae_find.php.

(обратно)

887

Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

888

Вальтух Константин Куртович (1931–2017) — научный сотрудник Института экономики (1961–1962), сотрудник, с 1967 г. заведующий отделом темпов и пропорций промышленного производства Института экономики и организации промышленного производства (Новосибирск, СО АН СССР), специалист по теории стоимости (на основе межотраслевого баланса).

(обратно)

889

Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

890

Там же.

(обратно)

891

Логвинов С. У истоков отечественного планирования и управления // Управленческие науки. 2013. № 4. С. 79–88.

(обратно)

892

Чуть более подробно об этом: Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 108.

(обратно)

893

Комплексный очерк его истории от основного заказчика его работ в 1963–1987 гг., руководителя отдела транспорта Госплана СССР, см.: Бирюков В. Жизнь особого назначения. С. 155–169.

(обратно)

894

Памяти Б. С. Козина // Бюллетень транспортной информации. 2012. Ноябрь. URL: https://www.natrans.ru/art-text.asp?artnum=1520.

(обратно)

895

См., например, биографию видного сотрудника ЦЭМИ Вениамина Лившица: Лившиц Вениамин Наумович // ЦЭМИ. URL: https://www.cemi.rssi.ru/about/persons/index.php?SECTION_ID=6&ELEMENT_ID=179.

(обратно)

896

История // Научный центр по комплексным транспортным проблемам Министерства транспорта Российской Федерации. URL: https://mintrans.org/ru/ob-uchrezhdenii/istorija/.

(обратно)

897

Коссов В. О планировании социального и экономического развития России… С. 109.

(обратно)

898

Бирюков В. Жизнь особого назначения. С. 162–163.

(обратно)

899

Нами найдены единственные мемуары его бывшего сотрудника, который описывает свое безделье в течение первого полугода работы в институте в 1974 г. и резко обрывает рассказ на том моменте, когда ему дали первое задание: Ардашин В. Начальный период научной деятельности // Воспоминания. Ч. 4. М., 2020. URL: https://proza.ru/2020/02/07/581.

(обратно)

900

Историческая справка в описании ф. 181: Всероссийский научно-исследовательский институт комплексных топливно-энергетических проблем Министерства экономики Российской Федерации // Российский государственный архив научно-технической документации. URL: https://rgantd.kaisa.ru/object/157662895.

(обратно)

901

Обстоятельный очерк истории института см.: Мастепанов А. М. О ВНИИКТЭП при Госплане СССР и моей работе в нем // Ветераны. М.: ЗАО «Издательство „Нефтяное хозяйство“», 2021. Вып. 34. С. 86–112. Благодарю Ю. Евдошенко, усилиями которого этот текст появился на свет и попал в наши руки.

(обратно)

902

«Научные расчеты, воплощенные в практику». 7 декабря Институт проблем ценообразования и регулирования естественных монополий (ИПЦиРЕМ) ГУ-ВШЭ отметил свое пятнадцатилетие // ВШЭ — НИУ. 07.12.2010. URL: https://www.hse.ru/news/life/26412984.html.

(обратно)

903

Доклады Анчишкина за 1968–1969 гг. о темпах роста в первой половине 1970-х опубликованы: Анчишкин А. Прогнозирование темпов и факторов экономического роста. М.: МАКС Пресс, 2003. С. 9–178.

(обратно)

904

См.: Абалкин Л. «Тема встречи мне была известна» // Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 262–263.

(обратно)

905

Ситарян С. Уроки будущего. С. 55; биографию С. Ситаряна на сайте Международного объединенного биографического центра см.: СИТАРЯН Степан Арамаисович (1930–2009). URL: https://biograph.ru/index.php/whoiswho/1/1144-sitaryansa.

(обратно)

906

Бунич Павел Григорьевич (1929–2001) — заведующий лабораторией ЦЭМИ (1965–1970), член-корреспондент АН СССР (1970); Шаталин Станислав Сергеевич (1934–1997) — д. э. н. (1970), член-корреспондент АН СССР (1974), заместитель директора ЦЭМИ (1965–1976); Попов Гавриил Харитонович (1936 г. р.) — к. э. н. (1963), д. э. н. (1970), доцент кафедры планирования, заведующий лабораторией управления производством экономического факультета МГУ (1963–1971).

(обратно)

907

О СОФЭ см.: Ericson R. E. The Growth and Marcescence of the «System for Optimal Functioning of the Economy» (SOFE) // History of Political Economy. 2019. Vol. 51 (S1). Р. 155–179.

(обратно)

908

Федоренко Н. П. Вспоминая прошлое, заглядываю в будущее. М.: Наука, 1999.

(обратно)

909

Арбатов Георгий Аркадьевич (1923–2010) — зав. группой консультантов Отдела соцстран аппарата ЦК КПСС (до 1967), директор Института США и Канады, один из спичрайтеров Брежнева.

(обратно)

910

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 257–258.

(обратно)

911

Хейнман С. А. Эффективность национальной экономики… Т. 1. С. 15.

(обратно)

912

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

913

Подробности работы группы от одного из ее членов: Фаерман Е. Отец ЦЭМИ // Сайт ЦЭМИ. [Б. д.] URL: https://www.cemi.rssi.ru/Fedorenko-100/Fedorenko100_Faerman.pdf.

(обратно)

914

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

915

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

916

Белкин В. Д. Избранные труды: В 3 т. М.: ЦЭМИ РАН, 2015. Т. 3: Тернистый путь экономиста.

(обратно)

917

Горстко А., Канторович Л. Оптимальные решения в экономике. М.: Наука, 1972.

(обратно)

918

О влиянии Канторовича и его идей на Каценелинбойгена в 1957 г.: «Меня доклад покорил своей логикой, и я понял, что дальше не могу мыслить принятыми марксистскими экономическими представлениями» (Каценелинбойген А. Воспоминания…).

(обратно)

919

О роли Келдыша в поддержке директора ЦЭМИ Фесенко, которого он ласково называл «махновцем» (за то, что родное село Фесенко было рядом со столицей анархистского квазигосударства Махно — Гуляй-полем), свидетельствует ghost writer мемуаров Фесенко и бывший сотрудник ЦЭМИ: Летенко А. Мстислав Келдыш — никудышный теоретик. [Б. м.], 2011. URL: https://proza.ru/2011/09/13/755.

(обратно)

920

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

921

Там же.

(обратно)

922

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 292–294.

(обратно)

923

Глушков В. М. Как решалась судьба ОГАС. Заседание Политбюро ЦК КПСС. Из «Исповеди» // Маленькие рассказы о больших ученых. Киев: ТОВ «Видавництво „Горобець“», 2013. Цит. по электронной версии. URL: https://www.icfcst.kiev.ua/MUSEUM/DIFFERENT/SHORTSTORIES/ShortStories16_r.html.

(обратно)

924

Ханин Г. И. Экономическая история России в Новейшее время. Т. 1. С. 318–321.

(обратно)

925

Кузнецова Т. К истории Института экономики РАН (АН СССР): домыслы и реалии. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. URL: https://web.archive.org/web/20170423205133/https://cdclv.unlv.edu/archives/articles/kuznetsova_institute.html.

(обратно)

926

Гребнёв Л. С. Советская экономика: вид из Госплана СССР… С. 532–534.

(обратно)

927

Подробно об этой сети: Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

928

Каток Анатолий Борисович (1944–2018) — лауреат премии Московского математического общества (1967), эмигрировал в 1978 г., был профессором Пенсильванского университета; Маргулис Григорий Александрович (1946 г. р.) — серебряный призер Международной математической олимпиады (1962), лауреат Филдсовской премии (1978), сотрудник ИНИОН (до 1991 г.), затем профессор Йельского университета; Родин Юрий Леонидович (1936–1997) — заведующий отделом в Институте высоких давлений АН СССР в Черноголовке (Московская область) (около 1967–1987 гг.), далее преподаватель Принстонского, потом профессор Детройтского университета.

(обратно)

929

Как, собственно, дед мемуариста и его немолодые собеседники, приходящие к нему говорить о Талмуде каждый раз, когда дед заканчивал его в очередной раз перечитывать.

(обратно)

930

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

931

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

932

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 223–224.

(обратно)

933

Там же. С. 237–238, 250–251.

(обратно)

934

Там же. С. 224–225.

(обратно)

935

Бирман И. Я — экономист (о себе любимом). М.: Время, 2001.

(обратно)

936

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 234–235.

(обратно)

937

Номера журнала доступны на сайте «Вторая литература»: Электронный архив зарубежья имени Андрея Синявского. URL: https://vtoraya-literatura.com/razdel_2123_str_1.html.

(обратно)

938

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 258–259.

(обратно)

939

Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 54–65; Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 458–459; Feygin Y. «The Honest Marxist»: Yakov Kronrod and the Politics of Cold War Economics in the Post-Stalin USSR // History of Political Economy. 2019. Vol. 51 (S1). Р. 100–126.

(обратно)

940

В доступных в интернете выписках из переписи евреев Тульской губернии за 1916 г. встречается только один Яков Кронрод (40 лет), вместе с братом Соломоном (37 лет) они обозначены как торговцы. См.: Тула. Перепись-1916. Евреи // Деревщиков Александр. Поиск предков: Тульская губерния. URL: https://zen.yandex.ru/media/tula/tula-perepis1916-evrei-5dd291532538e85f0fa83e20.

(обратно)

941

Воейков М. Кронрод Яков Абрамович (1912–1984) // Институт экономики Российской академии наук в лицах. СПб.: Алетейя, 2020. С. 172–173. На сайте «Память народа» можно найти сведения о том, что он начал войну рядовым инструктором по культработе, а затем был в 1942–1943 гг. главным редактором дивизионной газеты. Но при этом в боевой обстановке руководил обороной батальона и вывел его из окружения.

(обратно)

942

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

943

Кузнецова Т. К истории Института экономики… О группе в Институте экономики см.: Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 54–65.

(обратно)

944

Тематика исследований становится ясна из названий монографий: Кронрод Я. А. Законы политической экономии социализма. Очерки методологии и теории (1966); Венжер В. Г. Использование закона стоимости в колхозном производстве (1965); Колхозный строй на современном этапе (1966); Сонин М. Я. Актуальные проблемы использования рабочей силы в СССР (1965); Маневич Е. Л. Проблемы общественного труда в СССР (1966); Москович В. М. Общественное разделение труда при социализме (1966); Ракитский Б. В. Общественные фонды потребления как экономическая категория (1966); Формы хозяйственного руководства предприятиями (1968); Что такое экономические методы хозяйствования. Очерки по теоретическим вопросам реформы (1969); Евстигнеева Л. П. Фондоемкость и структура общественного продукта (1967); Барсов А. А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней (1969); Ситнин В. В. Проблемы прибыли и хозяйственного расчета в промышленности (1969); Батырев В. М. Товарно-денежные отношения, финансы и кредит в социалистическом хозяйстве. Вопросы теории (1970) (см.: Кузнецова Т. К истории Института экономики…).

(обратно)

945

Например, они считали, что производство каких-то товаров и услуг является самоценностью, а занятость максимального количества рабочих и обеспечение их социальными сервисами от предприятия в их глазах были безусловными приоритетами над «прибыльностью». Они также по-прежнему возлагали надежды на рациональное планирование как на универсальный способ развития.

(обратно)

946

Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 54–65.

(обратно)

947

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

948

Там же.

(обратно)

949

Сотрудник, в том числе начальник финансового сектора Госплана СССР (1937–1947), затем преподавал в Московском государственном экономическом институте (декан финансового факультета) и в Институте им. Плеханова (проректор по научной работе). См.: Бокарев Ю. и др. А. М. Бирман и его время. К 100-летию со дня рождения. М.: Институт экономики, 2010. О его происхождении известно только то, что он родился в местечке Деражня Хмельницкой области, крупном центре торговли зерном. «В 60-е годы в Деражне был создан Еврейский общественный комитет, который под руководством профессора Бирмана, выходца из этого местечка, организовал перезахоронение жертв. На средства, собранные выходцами из Деражни, был установлен обелиск, а также мемориал, который был открыт в сентябре 1970 года»: Браверман Ф. Деражня: история, люди, события // Місто Деражня. URL: https://der.clan.su/news/cikave_pro_nashe_misto/2013-04-20-291.

(обратно)

950

Лацис к моменту защиты диссертации уже пять лет не работал как журналист, поскольку имел неофициальный запрет на профессию после «дела Соляриса», в рамках которого была обнаружена рукопись его книги о Сталине. В 1975–1986 гг. он был научным сотрудником (позже и заведующим отделом) Института экономики мировой системы социализма АН СССР. Тема его докторской диссертации была абсолютно академичной: «Проблемы развития национальной и международной концентрации производства в странах СЭВ в форме объединений».

(обратно)

951

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 102.

(обратно)

952

Лацис О. Выйти из квадрата: заметки экономиста. М.: Политиздат, 1989. С. 264–265. О Волкове и Белкине см.: С. 278–279.

(обратно)

953

О Кобрине и его взглядах сохранилось не так много информации. Но интересно, что ближайшим другом Кобрина в ссылке в Красноярском крае и потом близким другом до конца жизни был Меер Рабинович, активист еврейской религиозной общины и предприниматель эпохи НЭПа с твердыми «антисоветскими» убеждениями. См.: Элиэзер М. Рабинович. Трое из раздавленного поколения // Мемориал. Красноярск. [Б. д.] URL: https://memorial.krsk.ru/memuar/R/Rabinovish/1.htm; Он же. 1953-й // Еврейская старина. 2013. § 1 (76). URL: https://berkovich-zametki.com/2013/Starina/Nomer1/ERabinovich1.php.

(обратно)

954

Василий Селюнин: Всю оставшуюся жизнь буду гордиться тем, что рабочие позвали меня к себе / Интервью Дмитрия Шалина (1990) // Международная биографическая инициатива. 2007. Июль. URL: https://cdclv.unlv.edu/archives/Interviews/seliunin.html. (Впрочем, Селюнин при этом считал себя верующим, был настроен антисоветски и отказывался вступать в КПСС, несмотря на многочисленные предложения.)

(обратно)

955

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 137–141.

(обратно)

956

Зародов Константин Иванович // Кольская энциклопедия. URL: https://ke.culture.gov-murman.ru/slovnik/?ELEMENT_ID=94692.

(обратно)

957

Наградной лист на инструктора боевого отдела редакции газеты «Североморский летчик» ст. сержанта Зародова Константина Ивановича: ордену Красной Звезды. 05.05.1944. ЦВМА. Ф. 3. Оп. 1. Ед. хр. 787, 1045. Л. 269–269 об. URL: https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie50993786/.

(обратно)

958

Волков А., Пугачева М. Г., Ярмолюк С. Ф. Пресса в обществе (1959–2000). Оценки журналистов и социологов. Документы. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 93–95, 201, 210, 213, 263, 265.

(обратно)

959

В мемориальном очерке подчеркивается его принадлежность к кругу таких публицистов, как Стреляный, Аграновский, Лисичкин, см.: Выжутович В. Комбайн косит и молотит // Известия. 16.07.2020. URL: https://rg.ru/2020/07/16/valerij-vyzhutovich-televideniia-s-licom-iuriia-chernichenko-bolshe-net.html.

(обратно)

960

Меморизация коллективной памяти этой группы произошла в рамках следующего проекта: Волков А., Пугачева М. Г., Ярмолюк С. Ф. Пресса в обществе (1959–2000).

(обратно)

961

Леонид Кассиров, Владимир Морозов (редактор в издательстве «Экономика»), Ипполит Карлюк (научный сотрудник из Института Госплана СССР), Алексей Емельянов (МГУ), Михаил Лемешев (заведующим сектором Московского научно-исследовательского экономического института Госплана СССР). См.: Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 137–144.

(обратно)

962

Лисичкин Г. С. «План и рынок». Научная дискуссия для массовой аудитории // Волков А., Пугачева М. Г., Ярмолюк С. Ф. Пресса в обществе (1959–2000). С. 66.

(обратно)

963

Лисичкин Г. В результате: ни плана, ни рынка // Известия. 22.11.2006. URL: https://iz.ru/news/319220.

(обратно)

964

Лисичкин Г. С. «План и рынок». Научная дискуссия для массовой аудитории… С. 72–73.

(обратно)

965

Другой взгляд на ту же группу через анализ статей близких к ней бывших и действующих сотрудников аппарата ЦК КПСС, таких как Федор Бурлацкий и Карен Брутенц, см.: Miller C. The Bureaucratic Bourgeoisie: How the Soviet Union Lost Faith in State-Led Economic Development // History of Political Economy. 2019. Vol. 51 (S1). P. 231–252.

(обратно)

966

Лисичкин Г. План и рынок. М.: Экономика, 1966. Статья о книге: Лисичкин Г. С. «План и рынок». Научная дискуссия для массовой аудитории… С. 72–73.

(обратно)

967

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 129.

(обратно)

968

Там же. С. 130.

(обратно)

969

Там же. С. 144.

(обратно)

970

Там же. С. 135.

(обратно)

971

Там же. С. 108–111.

(обратно)

972

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 108–111.

(обратно)

973

Там же. С. 115–126. Но Волков тут же получил место специального корреспондента в редакции «Правды», в которую на должность первого зама переместился его бывший главный редактор Зародов. Там он вскоре стал заместителем редактора отдела сельского хозяйства, курирующим экономические и социальные темы (с. 133). Далее они оба оказались в Праге, где Зародов возглавлял журнал «Проблемы мира и социализма», а Волков был заведующим отделом.

(обратно)

974

Там же. С. 136–138.

(обратно)

975

Волков А., Пугачева М. Г., Ярмолюк С. Ф. Пресса в обществе (1959–2000). С. 492–495.

(обратно)

976

См., например: Ярмолюк С. Ф. Социальный облик современного сельскохозяйственного рабочего: Автореф. дис. … канд. филос. наук / Акад. обществ. наук при ЦК КПСС. Кафедра науч. коммунизма. М., 1975.

(обратно)

977

Лисичкин Г. С. «План и рынок». Научная дискуссия для массовой аудитории… С. 73–74.

(обратно)

978

Волков А. Опасная профессия: нравы моего времени… С. 176.

(обратно)

979

Биографические данные о них доступны по интернет-источникам.

(обратно)

980

Антонов И. С. Панников Виктор Дмитриевич // Пензенская энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия, 2001. С. 431.

(обратно)

981

Голиков В. А. Деятельность Коммунистической партии Советского Союза по развитию и укреплению сельскохозяйственной кооперации (1921–1929 гг.). Алма-Ата: Казгосиздат, 1956; Он же. Важнейший этап развития сельскохозяйственной кооперации в СССР (1921–1929 гг.). М.: Сельхозиздат, 1963; Он же. Кооперирование сельского хозяйства СССР. М.: Прогресс, 1983.

(обратно)

982

Вестник Архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. С. 174–177.

(обратно)

983

Кузнецова Т. К истории Института экономики РАН (АН СССР)…

(обратно)

984

Кузнецова Т. Е., Никулин А. М. Экономист-исследователь советской и постсоветской российской действительности (К 80-летию Льва Васильевича Никифорова). М.: Институт экономики, 2014. С. 5–6, 11.

(обратно)

985

Его фамилия встречается в записных книжках Брежнева, как человека, привлеченного в начале 1966 г. к составлению Отчетного доклада генсека на XXIII съезде КПСС. См.: Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 132, 170.

(обратно)

986

Он был заведующим кафедрой советской экономики в ВПШ, преподавателем АОН при ЦК КПСС (1946–1956), главным редактором «Вопросов экономики» (1957–1965). См. биографию Л. Гатовского на сайте Российской академии наук: Гатовский Лев Маркович // Информационная система «Архивы РАН». URL: https://isaran.ru/?guid=ABFE2324-7BB3-6D4B-35F0-9265E4FD5FED&q=ru/person.

(обратно)

987

Кузнецова Т. Е., Никулин А. М. Экономист-исследователь… С. 11–12.

(обратно)

988

Кузнецова Т. Е., Никулин А. М. Экономист-исследователь… С. 13.

(обратно)

989

В ИЭМСС новый прогрессистский директор Олег Богомолов, пришедший из аппарата ЦК КПСС в 1969 г., сделал одного из старейших сотрудников института (фронтовика и ветерана морского десанта) Леона Залмановича Зевина сначала ученым секретарем, а потом предложил его на должность главы парткома. Однако предложение было отклонено официально на уровне райкома, где с претендентом просто попили чаю и передали отказ в представлении. А потом (через полтора года после назначения, то есть около 1971 г.) Зевин лишился и должности ученого секретаря. См.: «Это было недавно, это было давно…» С. 18.

(обратно)

990

Ракитский Б. В. О Владимире Федоровиче Майере // Перспективы и проблемы России. 2007. Вып. 38: О злободневном и о прошлом. С. 43–56.

(обратно)

991

Краткое изложение событий, связанных с принятием постановления, см.: Кузнецова Т. Е., Никулин А. М. Экономист-исследователь… С. 12–13.

(обратно)

992

Кузнецова Т. Е., Никулин А. М. Экономист-исследователь… С. 14–18.

(обратно)

993

Подробно на основе своего дневника эту ситуацию разбирает Татьяна Заславская, учившаяся на экономфаке МГУ во второй половине 1940-х: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 342–344, 350–353.

(обратно)

994

Опенкин Л. А. Экономическая «мысль» страны в послевоенный период // Россия в ХХ веке. Реформы и революции. Т. 2. М.: Наука, 2002. С. 226–244.

(обратно)

995

Каценелинбойген А. Воспоминания…

(обратно)

996

Там же.

(обратно)

997

Например, в 1958 г. гонорар за публикацию книги по экономике мог составить 22 тыс. рублей, что позволяло купить кооперативную квартиру, да еще оставались деньги на кутежи. См.: Меньшиков С. О времени и о себе. С. 128.

(обратно)

998

Массу подробностей о борьбе за места в отделении экономики АН СССР см. в мемуарах человека, который претендовал на пост членкора и потому примерно 30 лет следил за происходящим в этой сфере: Там же. С. 229–231. Об аналогичной борьбе на экономфаке МГУ в 1940-е см.: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 338–340, 344–347.

(обратно)

999

Преподавал на кафедрах политэкономии, математического анализа, применения математических методов в экономике и планировании экономического факультета НГУ, с 1975 г. — научный сотрудник ЦЭМИ в Москве.

(обратно)

1000

Иослович И. Аспирантура и потом.

(обратно)

1001

Смехов Борис Моисеевич (1911, Гомель — 2010, Аахен) — сын «еврейского служащего» (бухгалтера в послереволюционные годы, достаточно обеспеченного, чтобы двое его старших детей учились в гимназии), которому в 1920-е отказали в поступлении в вуз из-за социального происхождения. Ему пришлось уехать в Биробиджан, чтобы заработать трудовой стаж для поступления на рабфак МИНХ. Там, уже в аспирантуре, он стал учеником академика Струмилина и после защиты диссертации был назначен заведующим сектором (или отделом) в Госплане по разработке пятилетних планов. На этой основе он стал одним из важнейших авторов по «теории планирования и прогнозирования на основе методов математического моделирования». В дальнейшем работал в ведомственных НИИ (труда, снабжения) и в ИЭ АН СССР и преподавал в МИНХ. Краткую биографию см.: Борис Смехов // Истории жизни = Lebensgeschichten. URL: https://juedische-lebensgeschichten.de/person.asp?pid=38&lang=russ. Уточнение про бухгалтера см.: Трефилов С. Род актера Вениамина Смехова из Гомеля, а за его роман в Минске переживали Высоцкий и Филатов // Комсомольская правда-Беларусь. 19.02.2019. URL: https://www.kp.by/daily/26944/3995222/.

(обратно)

1002

Пересин О. Министр по делам капитализма / Интервью с Яковом Уринсоном // Итоги. 24.02.2014.

(обратно)

1003

Умер Борис Смехов // Российская газета 11.10.2010. URL: https://rg.ru/2010/ 10/11/smehov.html.

(обратно)

1004

О расширении авторского коллектива учебника «Экономическая политика КПСС» с двух до шести человек именно по подобным соображениям см.: Вознесенский Л. А. Истины ради… С. 495.

(обратно)

1005

См., например, о составленном по ходу дискуссий списке оскорблений и обвинений на заседаниях факультета экономики МГУ или аграрного сектора Института экономики АН СССР в 1951 г. (Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 390–392).

(обратно)

1006

Летенко А. Об одной маевской династии. [Б. м.], 2011. URL: https://proza.ru/2011/08/06/699.

(обратно)

1007

Бирман И. Я — экономист… С. 479.

(обратно)

1008

Летенко А. Об одной маевской династии.

(обратно)

1009

Термины «антитоварники» и «планомерники» встречаются, например, у Воейкова (Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 56, 59) и в «Упущенный шанс или последний клапан?» (с. 38–39).

(обратно)

1010

Воейков М. Я. А. Кронрод и дилеммы советской политэкономии… С. 59.

(обратно)

1011

Упущенный шанс или последний клапан? С. 38–39.

(обратно)

1012

Вознесенский Л. А. Истины ради… С. 349–361.

(обратно)

1013

Например, его однокурсник Поль Савченко, ставший заместителем по кафедре упоминаемого ниже «антитоварника» Николая Цаголова, — по словам Вознесенского и к его недоумению, учитывая разницу во взглядах, — посвятил ему главу в своей книге. Интервью Н. Митрохина с Л. Вознесенским. 09.10.2012.

(обратно)

1014

Достаточно сказать, что книгу его памяти написали в соавторстве такие известные экономисты из числа учеников Цаголова, как Станислав Меньшиков (сын сталинского министра внешней торговли, экономист и экономический публицист, работавший в ООН и аппарате ЦК КПСС, в 2000-е гг. соавтор книг с сыном Цаголова), Гавриил Попов (декан экономического факультета МГУ, популярный экономический публицист, первый демократически избранный мэр Москвы) и Солтан Дзарасов (преподаватель АОН при ЦК КПСС, также перестроечный публицист): Дзарасов С. С., Меньшиков С. М., Попов Г. Х. Судьба политической экономии и ее советского классика. М.: Альпина Бизнес Букс, 2004.

(обратно)

1015

В этом отношении показательна и рассказанная Т. Заславской биография замдекана экономфака МГУ конца 1940-х и профессора «цаголовской» кафедры Ивана Иосифовича Козодоева (читал курс современной мировой экономики) — самой могущественной фигуры на факультете. Считался героем Гражданской войны, где потерял глаз. «Подлинный иезуит, одна из мрачнейших фигур того времени». Где-то на рубеже 1960–1970-х гг. взял от МГУ командировку в читинский архив, где выкрал документы о своей службе у белых. Но вскоре те же документы понадобились еще кому-то. Не обнаружившая их дирекция смогла восстановить, кто был последний пользователь. Потом всплыло и содержание бумаг. В результате Козодоев срочно ушел из МГУ на пенсию. Но этим дело и ограничилось. См.: Заславская Т. И. Моя жизнь… С. 300–301, 327. Кстати, Государственный архив Хабаровского края знает о судьбе Иосифа Козодоева (1864 г. р.) и его многочисленного семейства (в том числе дочерей 1902 и 1911 г. р.), монархистов и фашистов по самоопределению. В 1918 г. семейство (ранее проживавшее на Кавказе) переселилось из Забайкалья в Маньчжурию, где и пребывало в эмиграции (см. биогр. справки на дочь и зятя: Веретенникова Евгения Иосифовна // Биобиблиографический справочник «Российские эмигранты в Маньчжурии»: электронный каталог. URL: https://gakhk.khabkrai.ru/projects/brem/54113/; Веретенников Александр Петрович // Там же. URL: https://gahk.ru/projects/brem/54105/).

Иван Иосифович Козодоев (1901 — после 1985) в своем биографическом очерке (1984) о войне 1941 г. представляет себя советским подпольщиком и кадровым офицером (до 1930 г.). В частности, он упоминает мимоходом, что в марте 1918 г. был ранен в Тифлисе (с. 31), а уже в 1919 г. оказался на Дальнем Востоке в охране КВЖД (с. 23), где, по его утверждению, принимал участие в различных видах партизанской и террористической деятельности. При этом он никак не объясняет свой транзит и ничего не говорит ни о своем месте рождения, ни о своей семье. Зато осенью 1941-го, оставшись добровольным агентом НКВД в военной Москве (и отправив жену в эвакуацию, которая прошла не на родном для нее Дальнем Востоке, а в Армении), он изображал из себя бывшего белого офицера. См.: Козодоев И. И. У самого центра столицы. Уничтожение шпионско-диверсионной группы в Зарядье: октябрь 1941 // Летописи войны. Воспоминания, дневники, письма историков МГУ — участников Великой Отечественной войны. М.: Изд-во Московского университета, 2012. С. 19–44. URL: https://www.hist.msu.ru/upload/iblock/cb1/18674.pdf. Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что он был агентом белых в среде красного (или анархо-коммунистического) подполья, а потом не смог или не пожелал эвакуироваться, и побратимство с подпольщиками (и, возможно, апроприированная коммунистическая идеология) стало для него важнее прежних обязательств.

(обратно)

1016

Согласна с Меньшиковым и другой автор: Кузнецова Т. К истории Института экономики…

(обратно)

1017

Меньшиков С. О времени и о себе. С. 184.

(обратно)

1018

Интервью Н. Митрохина с Л. Вознесенским. 23.02.2012.

(обратно)

1019

Фомин Д. А. Политическая экономия: панегирик вместо эпитафии. Рецензия на книгу «Судьба политической экономии и ее советского классика» // Эко. 2006. № 7. С. 166–190.

(обратно)

1020

Автор: Брегель Э. Я., Цаголов А. С. Теория кредита. М.: Госфиниздат, 1933. О военном периоде см.: Хетагуров Г. А. Правда о генерале Бичерахове. URL: https://www.darial-online.ru/2008_3/gahetagurov.shtml. О послевоенной судьбе А. Цаголова см.: Петров И. Проф. Мельгунов, советские ученые и трудности демократии // Блог Игоря Петрова: Живой Журнал. 31.07.2011. URL: https://labas.livejournal.com/917098.html.

(обратно)

1021

Фомин Д. А. Политическая экономия: панегирик вместо эпитафии… С. 172–176.

(обратно)

1022

О странной карьере и сибаритстве Цаголова см.: Там же. С. 170–180. Апологетическая работа сына о нем см.: Цаголов Г. Отец и политэкономия. М.: Изд. дом Международ. ун-та в Москве, 2014.

(обратно)

1023

Ситарян С. Уроки будущего. С. 56–59.

(обратно)

1024

Дзарасов С. С., Меньшиков С. М., Попов Г. Х. Судьба политической экономии… С. 381–382.

(обратно)

1025

Интервью Н. Митрохина с В. Дорофеевым. 01.07.2014.

(обратно)

1026

Там же.

(обратно)

1027

Брегель, Яков Энохович. Словарная статья // Иркипедия. URL: https://irkipedia.ru/content/bregel_yakov_enohovich.

(обратно)

1028

Брегель Э. Я., Цаголов А. С. Теория кредита; Они же. Кредит и банки современного капитализма. М.: Госфиниздат, 1936; Они же. Капиталистический кредит. М.; Л.: Госфиниздат, 1939.

(обратно)

1029

Брегель Э. Налоги, займы и инфляция на службе капитализма. М.: Госфиниздат, 1953; Он же. Ссудный капитал и кредит. М.: Госполитиздат, 1955; Он же. Национальный доход при капитализме. М.: Советская наука, 1956; Он же. Кругооборот и оборот капитала. М.: Издательство «ИМО», 1962.

(обратно)

1030

Брегель Э. Буржуазные мифы и советская действительность (критика буржуазных оценок экономической реформы в СССР). М.: Знание, 1966.

(обратно)

1031

Брегель Э. Политическая экономия капитализма. М.: Международные отношения, 1968 (2-е изд., также издание 1969 г.).

(обратно)

1032

Павлов Валентин Сергеевич // Алексеев М., Пачкалов А. Министры финансов: От Российской империи до наших дней. М.: Интеллектуальная литература, 2019. Цит. по электронной версии. URL: https://finance.alpina.ru/person/pavlov.

(обратно)

1033

Согласно его биографии на сайте РАН: «среди его трудов: „Советские деньги“ (1939); „Хозяйственный расчет, себестоимость, цена и прибыль в социалистическом хозяйстве“ (1945); „Теория денег и денежного обращения“ (ч. 1, 1946); „Товарное производство и закон стоимости. Лекции“ (1956); „Первые ступени в развитии товарного производства“ (1957); „Действие закона стоимости в условиях современного капитализма“ (1964); „Предмет и метод политической экономии“ (1968)» (Козлов Генрих Абрамович // Информационная система «Архивы РАН». URL: https://isaran.ru/?q=ru/person&guid=ED141879-9324-2422-4C78-1D60F54DEAFF).

(обратно)

1034

Биография Козлова составлена на основе варианта его биографии на сайте РАН и свидетельств его ученика и коллеги: Интервью Н. Митрохина с В. Дорофеевым. 01.07.2014.

(обратно)

1035

Интервью Н. Митрохина с В. Дорофеевым. 01.07.2014. О сталинской экономической политике этого периода см.: Попов В. П. Сталинское экономическое «чудо» после войны (1946–1953) // Россия в ХХ веке. Реформы и революции… Т. 2. С. 264–292.

(обратно)

1036

Информация была оглашена на выставке, посвященной памяти Л. Абалкина и организованной РГАЭ в 2012 г.: Выставка «Беспредельно преданный науке и своей стране…»: Перечень экспонатов // Архивы России: Летопись событий. URL: https://portal.rusarchives.ru/evants/exhibitions/vystavka_abalkin-rgae_2012.shtml.

(обратно)

1037

Подробности семейной биографии Абалкиных содержатся в биографической справке на сайте Викизнания (не имеющей очевидных источников происхождения и, возможно, написанной членами семьи). URL: https://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/Абалкин,_Леонид_Иванович.

(обратно)

1038

См. биографию Николая Абалкина: URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Абалкин,_Николай_Александрович.

(обратно)

1039

Абалкин Л. И., Ладыгин Б. Н. Экономические закономерности развития мирового социализма. М.: Высшая школа, 1963; Абалкин Л. И. Экономические законы социализма. М.: Наука, 1971.

(обратно)

1040

Воейков М., Кузнецова Т. Леонид Иванович Абалкин (1930–2011) // Институт экономики Российской академии наук в лицах. СПб.: Алетейя, 2020. С. 19.

(обратно)

1041

Абалкин Л. И. Диалектика социалистической экономики. М.: Мысль, 1981. С. 68–107. Цит. по: Яник А. А. История современной России. Истоки и уроки последней российской модернизации… С. 87.

(обратно)

1042

Медведев В. Прозрение, миф или предательство? К вопросу об идеологии перестройки. М.: Евразия, 1998. С. 64–65.

(обратно)

1043

Интервью Н. Митрохина с В. Кушлиным. 24.02.2012.

(обратно)

1044

Интервью Н. Митрохина с В. Ивановым. 05.04.2007.

(обратно)

1045

Ракитский Б. В. О Владимире Федоровиче Майере. С. 43–56.

(обратно)

1046

Вигилянский Л. Из истории рода Скипетровых // Вязники. ру. 09.12.2008. URL: https://вязники. рф/2008/12/09/iz_istorii_roda_skipetrovykh/; Зарипова Ю. Князь Александр Невский и спаситель лавры Петр Скипетров // Владимирские ведомости. 11.11.2013. URL: https://vedom.ru/news/2013/11/11/11637-knyaz. О том, что имена Павел и Александр (имя его отца) активно использовались в этом роду: Александрина Вигилянская: По вигилянским следам // Татьянин день. 29.05.2016. URL: https://st-tatiana.ru/2016/06/03/po-vigilyanskim-sledam/.

(обратно)

1047

Скипетров Павел Александрович: медаль «За боевые заслуги»: наградной документ. 06.05.1943. ЦАМО. Ф. 33. Оп. 717037. Д. 4. Л. 254 об. URL: https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie150831576/.

(обратно)

1048

Скипетров П., Волков М. Планомерная организация социалистического производства: уч. пособие. М.: АНХ, 1979; Совершенствование методов руководства экономикой: вопросы теории и практики / Под ред. П. А. Скипетрова. М.: Экономика, 1982; Политическая экономия социализма и экономическая стратегия КПСС. М.: Экономика, 1985. Биография М. Волкова известна по сайту Чувашской энциклопедии: Федоров Ф. Ф. Волков Михаил Иванович. Б. д. URL: https://www.enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=1204.

(обратно)

1049

Ракитский Б. В. О Владимире Федоровиче Майере. С. 43–56.

(обратно)

1050

После своей отставки он занял пост заместителя министра высшего образования по кадрам. См. о нем подробнее: Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 124.

(обратно)

1051

Майер пришел в Госкомтруд СССР начальником сектора в 1955 г. — в то время, когда там заместителем начальника сводно-экономического отдела работал Евгений Капустин (1955–1958).

(обратно)

1052

Ракитский Б. В. О Владимире Федоровиче Майере. С. 43–56.

(обратно)

1053

Корягина Т. Светлой памяти Владимира Федоровича Майера // В. Ф. Майер: большой ученый, опытный наставник, неординарная личность. К 85-летию со дня рождения: Сб. М.: Всероссийский центр уровня жизни, 2007. URL: https://www.koriagina.com/index.php?option=com_content&task=view&id=57&Itemid=31.

(обратно)

1054

Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999. С. 458–461.

(обратно)

1055

Арбатов Г. Общественная наука и политика. С. 44.

(обратно)

1056

Черкасов П. П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. С. 103–104.

(обратно)

1057

Здесь трудно пройти мимо того факта, что дети членов этой компании стали заметными либеральными экономистами 1990–2000-х гг.: сын Ивана Кузьминова — Ярослав Кузьминов, ректор ВШЭ, сын Николая Клепача — Андрей Клепач, заместитель министра экономического развития и торговли РФ (2008–2014) и главный переговорщик России с МВФ, сын упоминавшегося выше Михаила Солодкова — Василий Солодков, директор Банковского института ВШЭ.

(обратно)

1058

Каценелинбойген А. Советская политика и экономика.

(обратно)

1059

Пихоя Р. СССР: история власти… С. 349–350. Притом Ракитский был учеником одного из участников кампании по шельмованию. Положительные отзывы на его работу написали Л. Пекарский, Л. Бондаренко, Э. Дунаев, Ю. Субоцкий, Е. Ясин.

(обратно)

1060

По свидетельству консультанта Отдела науки ЦК КПСС, пришедшего на работу в отдел в мае 1975 г. Интервью Н. Митрохина с В. Ивановым. 16.04.2007.

(обратно)

1061

Интервью Н. Митрохина с В. Кушлиным. 24.02.2012.

(обратно)

1062

Там же.

(обратно)

1063

Интервью Н. Митрохина с Р. Косолаповым. 19.06.2007; 27.06.2007; 24.01.2008.

(обратно)

1064

Митрохин Н. Back-office Михаила Суслова: Отдел пропаганды ЦК КПСС… C. 409–440.

(обратно)

1065

Помимо Вознесенского и Владимирова, это были Н. Биккенин, А. Бовин, Ф. Бурлацкий, А. Егоров, Ф. Петренко, А. Познер, И. Помелов, Г. Смирнов.

(обратно)

1066

См. интервью Н. Митрохина с его бывшими коллегами (и соавторами в деле написания докладов Суслову) по Отделу пропаганды аппарата ЦК КПСС А. Козловским (2007), Л. Вознесенским (2012); Вознесенский Л. А. Истины ради… С. 530.

(обратно)

1067

Интервью Н. Митрохина с Р. Косолаповым. 24.01.2008.

(обратно)

1068

Интервью Н. Митрохина с Л. Вознесенским. 09.10.2012; 23.02.2012.

(обратно)

1069

Вознесенский Л. А. Истины ради… С. 361–363.

(обратно)

1070

О взглядах Ильенкова и его окружения со стороны идейных последователей см.: Chukhrov K. Practicing the Good: Desire and Boredom in Soviet Socialism. University of Minnesota Press, 2020.

(обратно)

1071

Интервью О. Сибиревой с Р. Косолаповым. 21.02.2008. В тексте он перечисляет часть этой группы, которая вызывала у него уважение и доверие (Разумов, Помелов).

(обратно)

1072

См. интервью Н. Митрохина с Р. Косолаповым (16.09.2007; 19.06.2007; 27.06.2007; 24.01.2008), В. Медведевым (19.04.2007; 14.06.2007), Ю. Скляровым (04.10.2011).

(обратно)

1073

Интервью О. Сибиревой с Р. Косолаповым. 21.02.2008.

(обратно)

1074

Интервью Н. Митрохина с В. Ивановым. 16.04.2007.

(обратно)

1075

Там же; Интервью Н. Митрохина с Р. Косолаповым. 24.01.2008.

(обратно)

1076

Эта глава книги опубликована в сокращенном виде (две из трех частей) под названием: Митрохин Н. Кто и как планировал советскую экономику после Хрущева. Отдел плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС в 1965–1985 годах // Неприкосновенный запас. 2020. № 5. С. 218–229.

(обратно)

1077

Mitrokhin N. «A Surrogate of the Nobility»: Social Dynamics of Soviet Apparatchiks, 1953–1985 (в печати).

(обратно)

1078

Юрий Белик, Борис Гостев, Анатолий Милюков, Николай Рыжков, Анатолий Сенников, Всеволод Ситнин, Николай Сташенков. Некоторые из них последовательно занимали несколько руководящих должностей в отделе.

(обратно)

1079

Большая часть этих инструкторов были переведены в Экономический и Социально-экономический отдел уже после 1985 г., поэтому их интервью в тексте практически не используются.

(обратно)

1080

Заведующие сектором финансов Отдела Николай Гаретовский, Сергей Егоров, Владимир Родюшкин, инструктор Алексей Никонов. См.: Кротов Н. Архив русской финансово-банковской революции (1985–1995).

(обратно)

1081

Комаров И. Моя телефонная книга. М.: Зимородок, 2005; Костин Л. Жизнь в двух измерениях; Снегирев В. Осень патриарха. Юбилей почетного председателя Ассоциации российских банков — это хороший повод рассказать об этом замечательном человеке // Национальный банковский журнал. 2007. № 10 (44); Жирнов Е. «Мы пытались подготовиться к дальнейшему осложнению дел»; Трушков В. Николай Рыжков. Политический портрет.

(обратно)

1082

Дата и описание начала работы Отдела взяты из: Сергей Ефимович Егоров: Разговаривайте с незнакомцами // Кротов Н. Очерки истории Банка России… C. 79.

(обратно)

1083

По словам приглашенного туда в начале 1963 г. инструктора, ставшего потом заведующим сектором финансовых учреждений, см.: Там же. C. 75.

(обратно)

1084

Действительно, вопрос о преобразовании отдела в Экономический практически рассматривался в Политбюро с сентября 1969 г. до середины января 1970 г., когда у Брежнева в записных книжках в последний раз встречаются заметки об этом. На отдел предполагалось возложить контроль за выполнением решений партии по общеэкономическим вопросам и анализ экономической ситуации. См.: Леонид Брежнев. Рабочие и дневниковые записи 1964–1982 гг. С. 453, 460.

(обратно)

1085

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009.

(обратно)

1086

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 126.

(обратно)

1087

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 20.

(обратно)

1088

Там же.

(обратно)

1089

Там же. Л. 31, 33.

(обратно)

1090

Завотделом Борис Гостев мог, например, в интервью описать систему складов Госрезерва и сроки хранения на них основных ресурсов, поскольку ездил туда с визитами, см.: Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1091

Жирнов Е. «Мы пытались подготовиться к дальнейшему осложнению дел». С. 55.

(обратно)

1092

Гаретовский Н. Ступени становления новой банковской системы. С. 137.

(обратно)

1093

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 143–144, 148–151.

(обратно)

1094

Интервью О. Сибиревой с В. Саваковым. 18.01.2012.

(обратно)

1095

Дневники А. С. Черняева… Записи от 29.11.1975, 01.01.1976.

(обратно)

1096

Там же. Запись от 24.09.1975.

(обратно)

1097

Например, заведующий сектором экономического анализа Борис Плышевский был автором следующих монографий: Распределение национального дохода СССР. М.: Соцэкгиз, 1960; Национальный доход СССР за 20 лет. М.: Мысль, 1963; Закономерности движения общественного продукта и национального дохода. М.: Изд-во экономической литературы, 1963; Эффективность капитальных вложений: вопросы теории и практики. М.: Экономика, 1972. Сотрудник сектора внешних экономических связей Рафаэль Ултанбаев — автор монографии «Планомерность хозяйственного взаимодействия стран СЭВ» (М.: Экономика, 1984). Сотрудник сектора финансов Игорь Левчук, согласно официальной биографии, «опубликовал более 50 работ общим объемом около 60 п. л.». О том же: Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 136–137.

(обратно)

1098

См., например, о механике назначения новых председателей Госбанка СССР и других банков в 1960-е — начале 1970-х гг., включая выдвижение кадров по личным мотивам и борьбу за свои кандидатуры: Сергей Ефимович Егоров: Разговаривайте с незнакомцами // Кротов Н. Очерки истории Банка России… C. 77–81. Подробно о процедуре отбора см. также: Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1099

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009.

(обратно)

1100

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1101

«Где родился, где крестился» — устойчивая идиома. Разумеется, место крещения в документах не указывалось, но место рождения указывалось обязательно.

(обратно)

1102

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009.

(обратно)

1103

Краснопивцев А. Жажда справедливости… С. 173.

(обратно)

1104

Виктор Владимирович Геращенко. В Госбанке СССР // Кротов Н. Очерки истории Банка России… С. 162.

(обратно)

1105

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1106

Жирнов Е. «Секретариат ЦК, а на мне ярко-красный костюм в талию». С. 64. Бирюкова и ее однофамилец — завотделом строительства ЦК КПСС сопровождали Шелепина в той злополучной для них поездке в Монголию, после которой последовал разгром группы. Тот же Бирюков был уже в апреле 1967 г. отправлен в Совмин РСФСР. Интервью Н. Митрохина с А. Бирюковым. 19.06.2007.

(обратно)

1107

В то же время Ломоносова на закате карьеры назначили на ее пост зампреда ВЦСПС (1986–1989), что еще раз подчеркивает неслучайность траекторий подобных назначений.

(обратно)

1108

Жирнов Е. «Секретариат ЦК, а на мне ярко-красный костюм в талию». С. 64.

(обратно)

1109

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 136, 146, 148. Ломоносов тоже был связан с Шелепиным или как минимум находился в его прямом подчинении в первой половине 1960-х, однако не проходил ни в каких известных списках «шелепинцев».

(обратно)

1110

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1111

Кротов Н. История советских и российских банков за границей. Воспоминания очевидцев. Документы. Т. 1. М.: АНО «Экономическая летопись», 2007. С. 45–49, 88–92.

(обратно)

1112

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1113

Там же.

(обратно)

1114

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 137.

(обратно)

1115

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 18.04.2009.

(обратно)

1116

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1117

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 82.

(обратно)

1118

Интервью Н. Митрохина с Ю. Беликом. 18.04.2009.

(обратно)

1119

Интервью Н. Митрохина с В. Кушлиным. 24.02.2012. Можно предположить, что Карачков был креатурой секретаря ЦК Андрея Кириленко и попал в аппарат ЦК КПСС из Свердловска вместе с группой других жителей этого города, получивших работу в ЦК КПСС после перевода туда Кириленко. О том, как Карачков добился назначения выбранного им секретаря парткома Госплана, и о процессе согласования кандидатуры см.: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 172. Последнее упоминание Карачкова в этой должности — на 31 июля 1986 г. (Там же. С. 286).

(обратно)

1120

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1121

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 83. Об оппонировании Карачковым предложений Госплана по реформе цен в июле 1986 г. см.: Краснопивцев А. Жажда справедливости… Т. 1. С. 285–286.

(обратно)

1122

Что, собственно, подтверждал и Гостев. Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1123

Павлов В. Упущен ли шанс? С. 82.

(обратно)

1124

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1125

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 20–29. Имена руководителей отделов и даты их руководства даются согласно базе данных, составленной автором книги.

(обратно)

1126

Разумеется, в написании докладов были задействованы и помощники членов Политбюро, которые формально числились за Общим отделом.

(обратно)

1127

Костин Л. Жизнь в двух измерениях. С. 133.

(обратно)

1128

Там же.

(обратно)

1129

Коченков А. На просторах отчизны и судьбы. М.: Информпечать; ТГРК РСПП, 2000.

(обратно)

1130

Интервью Н. Митрохина и О. Сибиревой с 17 бывшими сотрудниками Отдела машиностроения (2008–2013).

(обратно)

1131

Митрохин Н. Back-office Михаила Суслова: Отдел пропаганды ЦК КПСС…

(обратно)

1132

Интервью Н. Митрохина с Н. Сташенковым, замзав Отделом торговли и бытового обслуживания, первым заместителем заведующего Социально-экономическим отделом ЦК КПСС (1984–1991). 20.09.2017.

(обратно)

1133

Смыкалин П. С. Идеологический контроль и пятое управление КГБ СССР в 1967–1989 гг. // Вопросы истории. 2011. № 8. С. 30–41.

(обратно)

1134

«Издательства давали половину бюджета партии». С. 69–82. Бюджет КПСС, позволяющий оценить структуру и размер этой деятельности, опубликован: Отчет об исполнении партийного бюджета за 1974 год // Сайт Владимира Буковского. URL: https://www.bukovsky-archives.net/pdfs/ideolog/ct170-75.pdf.

(обратно)

1135

Подробнее о процессе подготовки документов и визировании отделами см. выше (часть 2.1.)

(обратно)

1136

РГАНИ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 153. Л. 13.

(обратно)

1137

Там же. Л. 10–11.

(обратно)

1138

Там же. Л. 11.

(обратно)

1139

Там же. Л. 15.

(обратно)

1140

Там же. Л. 16.

(обратно)

1141

Там же. Л. 46–51.

(обратно)

1142

Там же. Л. 43–45.

(обратно)

1143

Комплекс документов можно датировать 26 апреля — маем 1972 года. Там же. Л. 1–23, 27–29.

(обратно)

1144

Например, Юрий Белик, пытавшийся пристроить в Отдел своего приятеля из числа бывших одногруппников по МГУ, который затем долго работал в Госплане, говорит о его «узости мышления», выявившейся в ходе первого же собеседования с руководством Отдела и ставшей причиной отказа. См.: Интервью Н. Митрохина с Ю. Беликом. 18.04.2009.

(обратно)

1145

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 09.04.2009.

(обратно)

1146

Подробнее об этом см.: Митрохин Н. Революция как семейная история: из интервью и мемуаров работников аппарата ЦК КПСС… С. 435–476.

(обратно)

1147

Интервью Н. Митрохина с Б. Гостевым. 26.06.2014.

(обратно)

1148

Интервью Н. Митрохина с А. Милюковым. 18.04.2009.

(обратно)

1149

Интервью Н. Митрохина с В. Ситниным. 25.06.2014.

(обратно)

1150

Интервью Н. Митрохина с В. Кушлиным. 24.02.2012.

(обратно)

1151

Дед по отцу был штабс-капитан Кременчугского полка, бабка по отцу — дочь статского советника. См. в электронном фамильном архиве Данилевских: Зверховские // Семейный архив: Данилевские. URL: https://danilevskaja.wixsite.com/danilevskie/zverhovskie.

(обратно)

1152

Интервью Н. Митрохина с Н. Чехловым. 16.07.2014.

(обратно)

1153

Интервью Н. Митрохина с Г. Копыловым. 17.05.2015.

(обратно)

1154

Гвишиани А. Д. Феномен Косыгина… С. 217–218.

(обратно)

1155

Летенко А. Об одной маевской династии.

(обратно)

Оглавление

ОТ АВТОРА

ЧАСТЬ 1. «КОСЫГИНСКАЯ (ХОЗЯЙСТВЕННАЯ) РЕФОРМА»: ЧТО ЭТО БЫЛО?

  УХОДЯ ОТ ХРУЩЕВСКОГО НАСЛЕДИЯ

    Переход к нефтяной экономике

    Ликвидация совнархозов и восстановление «министерской» структуры управления экономикой

    «Харьковская группа» за спиной профессора Либермана

  БРЕЖНЕВ И «ХОЗЯЙСТВЕННАЯ РЕФОРМА»: ЭТАП ПОДДЕРЖКИ

    Интересы Брежнева в экономической сфере до поста генсека

    На посту генсека

    «Днепропетровская группа», или Инженеры контролируют экономистов

  РЕФОРМЫ И ИХ РЕАЛИЗАЦИЯ

    Причины реформ

    Подготовка реформ

    «Косыгинская реформа» как продолжение реформ Маленкова 1953 года?

    Реализация программы реформаторов

    «Сталинист» Шелепин как союзник Косыгина в экономической реформе и «рыночник»

    Причины сворачивания «косыгинских реформ»

    1969-й: конец «косыгинской реформы»

  ВЛИЯНИЕ БРЕЖНЕВА НА СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ПОЛИТИКУ В 1965–1973 ГОДАХ

    Селом командует партия, а не государство

    Сельскохозяйственная реформа Брежнева второй половины 1960-х годов

    Планы на девятую пятилетку и их провал

    Дела СЭВ

  ЧЕМУ УЧИТ ОПЫТ «КОСЫГИНСКИХ РЕФОРМ»?

ЧАСТЬ 2. ПРИНЦИПЫ РАБОТЫ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ СССР В 1970–1980-Е ГОДЫ

  МЕХАНИЗМЫ АДМИНИСТРИРОВАНИЯ В ПОЛИТБЮРО И АППАРАТЕ ЦК КПСС В 1960–1980-Е ГОДЫ

    Способы функционирования механизма управления

    Представление интересов отраслевых и профессиональных групп

    Землячества в аппарате ЦК КПСС — общие принципы организации

    Официальные согласительные институты

    Административный пинг-понг

    Неформальные институты согласования на уровне аппарата ЦК КПСС

    Неформальные институты согласования на уровне Политбюро ЦК КПСС

    Первое лицо и контроль над неформальными коммуникациями

    Неформальная коммуникация как залог устойчивости системы

  НЕСПОСОБНОСТЬ ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ ДОСТИГАТЬ НАМЕЧЕННЫХ ЦЕЛЕЙ

    Насколько была доступна информация для планирования

    Достижение баланса между политической волей и «научным подходом»

    Совет министров СССР — как принимались общегосударственные решения

    Госплан как «штаб»

    Перманентный конфликт в госаппарате: Госплан и министерства

    «Волюнтаризм» как взлом ведомственных «систем» в условиях планирования

    «Ходоки», или Лоббизм снизу

    Госснаб

    «Толкачи» и посредники

    От больших предприятий к многопрофильным холдингам

  БЮДЖЕТ И ФИНАНСОВАЯ ПОЛИТИКА 1965–1985 ГОДОВ

    Секретность бюджета и «резервы»

    Кредиты предприятиям и валюта

    Неэффективная ценовая политика и инфляция

    Зарплаты и иерархия потребления

    Тарифы и забастовки

    Дефицит рабочей силы и льготы

  СУММИРУЯ СКАЗАННОЕ ВО 2-Й ЧАСТИ: ЭКОНОМИКА ПЛАНОВАЯ ИЛИ ВНЕПЛАНОВАЯ?

ЧАСТЬ 3. «ПРОГРЕССИСТСКИЕ» И КОНТРРЕФОРМИСТСКИЕ ГРУППЫ, ВЛИЯВШИЕ НА ФОРМИРОВАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В 1960–1970-Е ГОДЫ

  ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОКРОВИТЕЛИ «РЕФОРМАТОРОВ» И ОСНОВАННЫЕ ИМИ ИНСТИТУЦИИ

  УЧЕНЫЕ И ЖУРНАЛИСТЫ

    Почему в советской экономической науке было так много евреев?

    Ведомственные и научные институты, обслуживающие плановую экономику

    ЦЭМИ, Аганбегян и другие последователи Канторовича в 1960-е — начале 1970-х годов

    Кронрод и его «товарники» в 1960-е годы

    Экономические публицисты, отстаивающие позиции «товарников»

    От экономической публицистики к разгрому Института экономики в 1971 году

  ИДЕЙНЫЕ ПРОТИВНИКИ УХОДА ОТ «ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ»

    «Идеологические жрецы»

    Николай Цаголов как лидер «антитоварников» в 1960-х годах

    Сергей Трапезников и Отдел науки ЦК КПСС — главные защитники плановой экономики в 1970-е годы

    Спичрайтеры Суслова и «аппаратные аскеты»

  ОТДЕЛ ПЛАНОВЫХ И ФИНАНСОВЫХ ОРГАНОВ КАК АДМИНИСТРАТИВНАЯ ЕДИНИЦА АППАРАТА ЦК КПСС И ЕГО РУКОВОДИТЕЛИ В 1965–1988 ГОДАХ

    Создание Отдела

    Структура Отдела и основные категории сотрудников

    Другие отделы аппарата ЦК КПСС, вовлеченные в формирование экономической политики и оперативное управление ею

    Нереализованная реформа аппарата ЦК КПСС 1972 года

    Ответственные сотрудники Отдела: социальный, образовательный и профессиональный бэкграунд

  СУММИРУЯ СКАЗАННОЕ В 3-Й ЧАСТИ: НЕ «НУЖНЫ ЛИ РЕФОРМЫ», А «КАКИМИ ИМ БЫТЬ»