Старовер (fb2)

- Старовер [litres] (1924 год - 1) 1466K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иванович Тюрин

Виктор Иванович Тюрин
1924 год. Старовер
Роман

Это было то время, когда люди с великим усердием и ожесточением в сердце проливали человеческую кровь в борьбе за всемирное счастье, при этом совершенно не думая о тех, ради кого это делалось.

Исторические факты и события того времени взяты из литературных источников, а персонажи и их приключения выдуманы автором.

* * *

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

Пролог

Три дня я находился в сознании молодого человека, старовера, который на пределе своих сил пытался выжить, умирая от ран, нанесенных зверем, от голода и холода. Как такое могло произойти, просто не укладывалось в моем сознании, да и не до того было, так как его мысли, эмоции и страдания, словно рикошетом били по мне, захлестывая мой разум незнакомыми образами, непонятными картинами из чужой жизни, нечеловеческими муками, которые перенес другой человек. Я не чувствовал всей полноты его страданий, так как не испытывал ни физической боли, ни голода, ни холода, не видел, как тот полз по холодной земле, дергаясь всем телом, словно червяк, цепляясь окровавленными, распухшими пальцами за землю. Временами человек замирал, ныряя в очередное забытье, и только в эти моменты мне удавалось становиться самим собой.

Перебирая все возможные варианты происходящего, начав с бреда и галлюцинаций больного мозга, я постепенно понял, что передо мной проматывается жизнь другого человека, причем в другом, чужом для меня времени. Придя к такому выводу, решил, что нужно отталкиваться от самого человека и его времени, чтобы понять, в чем заключается цель пока непонятного для меня эксперимента.

Глава 1

Во второй половине дня к станции на дрезине подъезжали два человека. Рельсы под колесами дрезины стучали на стыках, при этом она сильно скрипела, словно жалуясь, но люди, не обращая внимания на звуки, упорно работали рычагом, гоня железную тележку все дальше. Василий Севостьянович, плечистый мужчина лет сорока пяти, время от времени бросавший взгляды по сторонам, вдруг резко вскинул голову.

– Ванька, глянь! Навроде человек.

– Где?! Где, дядька Василий? – вслед за ним повернул голову в ту же сторону парень лет восемнадцати.

– Да вон там! У кромки леса!

– Вижу! Ползет! Кто он? Можа, беглый?

– Для нас он человек, а дальше с ним пусть власти разбираются.

– Это правильно. Мамка так и говорит…

– Тормози! Заберем его.

– Дядька Василий, а зачем мы?! Давай сообщим о нем на станции…

– Тормози дрезину, чертов сын! Он сейчас живой, а через пару часов и душу отдать может! Не след грех на душу брать!

Как только тело оказалось на металлической тележке, оба налегли на рычаг.

– А смердит от него как! Дядька Василий, глянь, одежда на нем вся сопрела. И раны вон какие кровавые! Что за зверь его так рвал? – никак не мог успокоиться Иван, племянник железнодорожника. – Все одно не могу понять: откуда он здесь взялся?

– Согласен. Непонятное дело, – согласился с ним железнодорожник, хмыкнув в густые усы. – По нательному крестику выходит, что старовер. Только мне не доводилось слышать, чтобы они из скита своего бежали.

Двое суток я был почти без сознания, лавируя между жизнью и смертью, лишь на короткое время приходя в себя, только теперь в моем бреду переплетались картины моей жизни с отрывками из памяти молодого старовера. Теперь я точно знал, что он ушел, оставив после себя обрывки памяти. Как и когда это произошло, мне было неизвестно, просто не почувствовал за неистовым желанием выжить во что бы то ни стало. Ощущение моего пробуждения к жизни было похожим на то, словно я выплыл из темной глубины, готовой меня поглотить, к свету. Если до этого оба сознания, переплетясь, словно играли со мной, мельтеша образами и играя картинами из жизни, то теперь я оказался живым человеком в реальном мире.

За деревянной оконной рамой с шелушащейся белой краской только начинался рассвет. В больничной палате стоял полумрак, а легкий ветерок, идущий из открытой форточки, заставлял колыхаться белую занавеску, закрывавшую вторую половину окна. Металлическая спинка кровати. Занавеска на окне. Потрескавшийся, давно не беленый потолок. Венцом этой обветшалости и убогости стал плакат, нарисованный в две краски, на котором краснорожий мужик красным молотом разбивает черного двуглавого орла, а внизу надпись: «Свергли могучей рукой». Он подтвердил и поставил окончательно точку в моем сознании, что я не только попал в чужое тело, но и в другое время. Вот только одно дело – видеть мир через призму мироощущения молодого скитника, и совсем другое – видеть и чувствовать самому.

Вместе с болью изломанного тела меня пронзило острое чувство одиночества. Двойной напор с такой силой ударил по сознанию, что я не выдержал и тихо выругался сквозь зубы, причем не столько от боли, сколько от ощущения беспомощности. Больной, лежавший на соседней кровати и до этого тихо сопевший, услышав это, вдруг резко замолк, потом с шумом повернулся на другой бок, всхрапнул и снова заснул. Прошло несколько минут, прежде чем я сумел взять себя в руки, а затем, чтобы отвлечься, стал прикидывать, какую линию поведения надо избрать, чтобы не выбиться из образа молодого старовера.

Теперь мне надо было привести свое сознание и навыки в соответствие с моим нынешним положением. Я уже знал, что до семнадцати лет хозяин моего нынешнего тела рос в лесу, причем, где именно, он и сам не имел ни малейшего понятия, так как география не входила в его обучение. Их учили читать, писать и считать. Он умел делать простейшие арифметические действия, учился читать по «Часослову», знал наизусть утренние и вечерние молитвы, а все остальное его время занимали охота, рыбалка и работы по дому. Звали его Иваном Микишиным.

Жил бы он так и дальше, только в один из летних дней перед скитом появился конный отряд чекистов, присланный в скит из-за доноса, в котором говорилось, что местные староверы оказывают помощь укрывшейся в лесу банде белогвардейцев под командованием бывшего царского поручика, которого не могли поймать уже четыре месяца. Об этом факте Микишин узнал много позже, уже во время допроса в ЧК.

За сутки до появления карательного отряда трое староверов отправились на охоту, а вернувшись через три дня, не поверили своим глазам, глядя на уничтоженный скит. Иван был в их числе. Стоило молодому и горячему парню увидеть трупы близких ему людей, как он потерял голову. Какое-то время он кричал и плакал, потом его словно перемкнуло, жажда мести опалила огнем его сердце и разум. Схватив охотничье ружье, он кинулся по следам убийц.

Несмотря на свои семнадцать лет, он уже был опытным таежником, охотником и следопытом, поэтому идти по следу большого отряда ему не составило труда. Нагнал он чекистов на выходе из леса, вот только горе и месть дали осечку в тот самый момент, когда он был готов нажать на спусковой крючок. Не смог Иван выстрелить, ни вера, ни воспитание не позволили, зато у одного из чекистов рука не дрогнула. Молодой старовер был ранен, затем его перевязали и забрали с собой, а через неделю он предстал перед пролетарским судом, который обвинил его в вооруженном покушении на сотрудников ЧК.

Ему дали четыре года тюрьмы и отправили строить социализм. Полтора года, проведенных в заключении, показались молодому и невинному душой парню адовой мукой, его попытки укрыться за верой мало чем помогали, и за то, что его не сломали, нужно благодарить вора-медвежатника, широко известного в уголовном мире. Тот медленно умирал, требуя постоянного присмотра, вот за ним и приставили ухаживать Микишина, а спустя год он решился на побег, предложенный ему ворами. У тех была своя выгода. Молодой, сильный, а главное, знающий тайгу парень, который при большой нужде мог сойти за «корову».

После четырех месяцев подготовки шесть заключенных совершили побег, а спустя три месяца на опушку леса выполз только один человек. Не вовремя подвернутая нога, схватка с рысью, потеря крови – все это подорвало здоровье молодого человека, но не силу воли. Только благодаря сильному духу он сумел преодолеть последнюю пару километров и вый ти к железной дороге.

Прокрутив в голове вехи своей новой биографии, я сделал печальный вывод, что с моим побегом и политической статьей местные власти вполне могут поставить к стенке. От той жизни у меня осталось знание трех иностранных языков, а вот тем же в отношении других школьных предметов мне похвастать было нечем. Мой скудный набор знаний об этом историческом периоде заключался в следующем перечне: Первая мировая война, революция семнадцатого года, НЭП, Ленин, Сталин, Троцкий и пятилетки.

«В дополнение к этому продовольственные карточки, расстрелы, лагеря… Нет, это не мое. Да тут и думать нечего. Надо вставать на ноги и катить в Европу», – подвел я окончательный итог своим размышлениям.

Три раза в прошлой жизни мне доводилось валяться в госпиталях, и вот теперь новую жизнь мне пришлось начать с больничной койки. Наверное, это плохая примета, или для моей ситуации она стандартная? Впрочем, что досталось, с тем и жить будем, решил я и неожиданно для себя уснул. Проснулся уже от громкого голоса санитарки, которая выговаривала больному за испачканный пол.

– Матвей Лукич, это что?! Я тебя, старый хрен, спрашиваю! Я что, нанялась за тобой убирать?!

– Марфа Антоновна, побойся бога! Мне что, теперь до ветру сбегать нельзя?

Открыл глаза и зажмурился. Яркое солнце, отражаясь в приоткрытом окне, разбросало по всей палате множество солнечных зайчиков. Вместе с ощущениями тепла и свежести на меня как-то разом нахлынули различные запахи и звуки. Сначала достиг ноздрей резкий запах хлорки, смешанный с запахом подгоревшей пищи и табачного дыма. Где-то за окном выдала трель какая-то птичка. Вместе с ощущениями ко мне неожиданно пришло чувство чистой, почти детской радости, какая бывает у взрослого человека, который пережил тяжелую болезнь.

Скосил глаза и неожиданно встретился взглядом с полной пожилой женщиной в застиранном белом халате и белой косынке, из-под которой выбивались седые волосы. Ее глаза широко распахнулись:

– Ох! Ужель очнулся, милый?!

После ее слов все, кто был в палате, вскочили на ноги и, подойдя к моей кровати, с нескрываемым интересом уставились на меня. Их было четверо. Один из них был невысоким лысым дедом с хитрым прищуром и седой, клочковатой бородой, другой – крепкого сложения пожилой мужчина с широким лицом, третий, полная ему противоположность – худая личность с усами, имевшая угловатые черты лица и желтоватый оттенок кожи. Четвертый пациент имел чисто выбритую голову и, в отличие от остальных, не имел никаких следов растительности, кроме бровей. В одном все четверо больных были схожи – одеты в кальсоны и белые рубахи навыпуск.

– Ты у нас кто будешь? – первым поинтересовался дедок.

– Егорий, – хрипло ответил я и закашлялся.

– Ой! Чей-то я стою! – вдруг воскликнула толстуха. Оттолкнув здоровяка, загораживающего ей путь, метнулась к двери.

– За фелшаром побежала, – прокомментировал ее бегство дед, потом неожиданно спросил: – Ты из какого скита, парень?

Название скита, в котором когда-то жил Иван, я знал, но говорить правду не собирался. Незачем им знать обо мне больше, чем я собирался рассказать, поэтому вместо ответа только насупился и промолчал. Наступила минута неловкого молчания, которая была прервана резко открывшейся дверью и появлением нового персонажа. В палату быстро вошел мужчина средних лет, имевший пенсне, ухоженные усы и бородку клинышком. Он один в один походил на врача старых времен, каким его показывали в кино. Вот только его интеллигентное лицо портили мешки под глазами. Добрые карие глаза смотрели с сочувствием и любопытством.

– Очнулись, юноша? Это очень хорошо. Как вы себя чувствуете? Слабость? Боль?

Я не ответил, а вместо этого посмотрел на забинтованные руки, потом снова посмотрел на врача.

– Где я? – изобразил я только что очнувшегося человека.

– В больнице, молодой человек. Как вас зовут?

– Егорий, – снова я повторил свое имя.

– Егор, значит. Откуда ты? – После короткого молчания, когда доктор понял, что ответа не будет, он поменял тему: – Ну-с, молодой человек, давай будем тебя осматривать.

Минут десять он меня крутил, нажимал то там, то тут, затем задавал вопросы, на которые я однозначно отвечал.

– Что я могу сказать? Могу тебя порадовать, Егор, ты идешь на поправку. Организм твой молодой, справится, правда, истощен сильно, но это дело поправимое.

В этот момент пришла медсестра и принесла лекарство – порошки и стакан с водой.

– Будете принимать это лекарство трижды в день, – строго сказал доктор и отошел в сторону.

Женщина поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту. Я недоверчиво посмотрел на доктора, на что тот одобрительно кивнул головой.

– Давай, милай.

Я послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Женщина взяла стакан воды и протянула мне.

– Пей, деточка.

С некоторым трудом сложил двоеперстие и перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сестра приподняла мне голову, и я сделал несколько глотков. Второй порошок проглотил по точно такой же схеме, после чего женщина забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Вслед за ней ушел доктор. Мои соседи по палате, стоило прийти врачу, улеглись на свои кровати и теперь только время от времени бросали на меня взгляды.

Снова пришла сестра, поставила стакан воды мне на тумбочку, затем долго объясняла больничные правила.

– Все понятно?

– Все понял. Благодарствую, добрая женщина.

Женщине понравился мой ответ, это было видно по ее доброй улыбке, затем она ушла, но скоро вернулась с какой-то кашей-размазней и кусочком хлеба. После того как я поел, ушла окончательно. Только закрылась за ней дверь, как в меня снова вцепился дед с хитрыми глазами и сиво-пегой бородой, закрывавшей половину лица.

– Так ты, мил человек, из каких будешь? Из Дубининского скита, что ли?

– Не надо меня спрашивать, добрый человек. Все мое пусть при мне и останется, а Бог мне в этом судия.

– Да не получится уже у тебя так, парень. Раз в мир вышел, значит, уже не спрячешься, а стало быть, открыт ты теперь для народа, – неожиданно прикрутил философию к своим словам дедок.

– С чего ты, Лукич, решил, что он старовер? – спросил его крепкий мужчина.

– Так видно же. Как по крестику нательному, да двуперстию и по разговору, – снисходительно ответил ему старик.

– Так, может, он сын поповский? – возразил мужчина.

– Макар, ты же слыхал, что он дважды поблагодарил Антоновну, но слово «спасибо» разве ей сказал?

– Нет, и что с того?

– Да потому что для староверов это запретное слово.

Чтобы придать больше веса его словам, я перекрестился и забормотал утреннюю молитву. Мужчина задумался на какое-то время.

– То есть он хочет, как и раньше, жить сам по себе? Я правильно тебя понял? – снова спросил он.

– Хочет, но не получится. У нас же власть есть. Возьмет за шкирку и начнет трясти: кто ты да что ты, а потом определит твое место в жизни. И хорошо еще, если к стенке не поставит.

– Ты, Лукич, не наговаривай на красную власть. Она видит людей насквозь: и кто нам друг, и кто враг.

– Во-во! И так же делит людей, – негромко буркнул худой мужичок, который до этого отмалчивался. – Ты или за советскую власть, или враг. А если человек сам по себе жить хочет? То как?

– Ну-у… Думаю, ежели не враг, то пусть живет, как хочет, – уже неуверенно сказал поборник советской власти.

Когда больные поняли, что у меня нет желания говорить, то стали обсуждать другие новости. За несколько дней мне много чего довелось услышать. И о большевиках, и о бандах, и о плохой жизни. Все утренние разговоры, нередко перераставшие в яростные споры, обычно начинал Лукич.

– Вчера брат мой приходил. Ругался, что сплошные страдания Расея-матушка принимает! Сначала война с германцем, переворот против царя, потом вой ны с белыми генералами. Взяли верьх большевики, и что изменилось? Ведь казалось, что буржуй пошел ко дну, пролетарий вынырнул наверх. А что теперь? Снова буржуй наверху. Как такое возможно?

– Вот и я говорю: переворот сделали, а что переменилось? – поддержал его Василий Семенович, изможденная личность с нездоровой кожей лица. – Раньше мы хозяина величали «господин», а теперь – «нэпман». Шерсть снаружи другая, а нутро-то у него прежнее. А я скажу вам, почему так получилось! Прогневили люди Господа, перестали молиться. Вера в народе пропала!

– Брось, батя, говорить нам про веру, про Бога, – убежденно сказал бритоголовый здоровяк по имени Николай. – Мы сами своими руками расправились с царем и белыми генералами, а кулака и нэпмана, которые сейчас жируют, дай время, как клопов подавим. Только время для этого надобно! Герб какой у нас? Серп и молоток. Вот! Власть-то, она не чужая нам, народная, все в нужное русло направит.

Вместе со спорами были и рассказы о том, кто что видел и пережил за прошедшие годы. От прямых участников и очевидцев я узнавал о войне с Колчаком, о партизанской войне в Сибири, о крестьянских восстаниях, охвативших половину Сибири в 1919–1921 годах. Теперь я знал, что нахожусь в селе Никольском, расположенном в ста двадцати верстах от Красноярска, и что сейчас конец мая 1924 года. Вот только определить, настоящее это прошлое или альтернативная версия Земли, у меня просто не хватало знаний по истории.

Участия в спорах я не принимал, но иногда задавал каверзные вопросы, подогревая спорщиков и тем самым собирая нужную мне информацию. Мне стало известно, что село большое и что в лучшие времена здесь жило около четырех с половиной тысяч человек, а сейчас и трех тысяч не наберется. Имеется сельсовет, ОГПУ, милиция, железнодорожная станция. Отделение Красноярского банка, «Золотоскупка» и заготовительный пункт. Аптека, три частные лавки и два государственных магазина. Есть церковь, кирпичный завод с полусотней рабочих, лесопилка с мебельной мастерской, свечной и смоляной заводики. Немалая часть местных жителей жила тайгой. Шкуры и мясо зверей, травы, грибы, ягоды. Сдавали и золото.

Село раньше держалось на крепких хозяевах, которых было не менее сотни, как утверждал дед Матвей Лукич, коренной житель. Когда царя свергли и к власти пришли большевики, тогда и началось разорение хозяйств, в результате чего часть жителей, взявшись за оружие, ушла в лес, и советская власть на селе разом закончилась. За последние несколько лет ее еще два раза пришлось восстанавливать. Сельсовет, который сейчас представлял власть в селе, был четвертым по счету, причем четверо из них были приезжими, назначенные сюда уездным комитетом. Как я понял, их власть дальше околицы села не распространялась и держалась на шести сотрудниках ГПУ, десятке милиционеров, а главное, на полуэскадроне ЧОН, который квартировал в селе и был придан местным властям в качестве силовой поддержки.

Когда мои соседи по палате считали, что я сплю, то вполголоса говорили и обо мне.

– Старовер наш будто только на свет народился. Спрашивает, словно совсем ничего не знает.

– Ничего удивительного. Окромя леса, он не видал ничего. Молитвы, охота, рыбалка, работа по дому и все. А стоило ему в люди выйти, сразу растерялся, потому и замкнулся. Есть, правда, одна странность.

– Какая, Лукич? – спросил его Семеныч, чье изможденное лицо напоминало мне лица узников немецких концлагерей со старых фотографий.

– Был я на дворе, когда парнишку привезли, а потом помогал переодевать и мыть парня. Так одежка на нем совсем сопревшая была, прямо расползалась от ветхости, когда мы его переодевали. Где же он столько времени был, ежели из Дубининского скита? Для старовера шестьдесят-семьдесят верст не расстояние.

– Может, из узилища ихнего сбежал? Староверы, как я слышал, в своей вере ох как строги.

– Не могу не согласиться с тобой. Да и бог с ним. Главное, выжил парень.

В их неспешный разговор ворвался голос Артема, десятника с кирпичного завода, поборника советской власти, сейчас явно желающего поспорить. В отличие от спокойного и рассудительного Николая, которого пару дней назад выписали, ему явно не хватало ни знаний, ни правильности понимания того, что происходит.

– Да все эти сектанты – враги советской власти! – раздался его голос. – Их в сельхозартель приглашали, по-человечески, а они, дескать, не могут! Вера им не позволяет! Сам в газете читал…

– Ты веру, Артем, не тронь! Ты первый взовьешься, только скажи что-то супротив советской власти, так и тут. Ты и сам крещеный, и в церковь ходил. Не так, что ли?

– Ходил. Так то раньше, а теперь понял, что попам веры нет! Правильно большевики говорят: дурман это! Просто дурят людям головы! – не находя доводов, горячился десятник.

– Ишь ты, какой горячий! – тут же вступил в спор Лукич. – Веры нет! Бога нет! Да вы просто подменили нашу исконную веру болтовней о хорошей жизни! А когда она будет, так об этом молчите! Что, не так, что ли?!

– Будет! Вот тебе крест… А! Будет светлое будущее для всех людей! Все будет! Дай только время! – горячился десятник с кирпичного завода.

– Чего их трогать, скитников? – не обращая внимания на суть спора, спокойно сказал Семеныч. – Сидят в лесу и богу молятся. Пусть. Кому они мешают?

– Мешают! Советской власти мешают! – сразу переключился на него заводящийся с пол-оборота Артем. – Дурной пример подают! Раз свое хозяйство имеют, значит, кулаки-мироеды!

– Ты, Артем, говори, говори, да не заговаривайся! – возмутился Лукич. – Какие из них мироеды? Ты видел, как они живут? Нет. Ты всю жизнь на заводах работал и ничего про них не знаешь, поэтому нечего наводить на них напраслину.

– Чего про них знать, ежели я сейчас вижу. Ваш старовер даже говорить с нами не хочет. Почему? Мы к нему со всей душой, а он нам фигу показывает. Может, он контра и ненавидит советскую власть? Ты, Лукич, можешь сказать с полной уверенностью, что он наш человек?

– Артем, ты дурной? Посмотри на парня. Он еще молодой, зеленый совсем. Просто всю жизнь в лесу прожил, вот поэтому для него все странно и чудно.

Я не видел лица Артема, так как усиленно притворялся, что сплю, но, судя по его изменившемуся голосу, тот смутился, понял, что перегнул палку.

– Насчет контры признаю, погорячился. Чего он тогда молчит, волком смотрит?

– Да он просто пытается понять, как людская жизнь устроена. Я ж тебе толкую: для него сейчас все внове.

Не прошло и пяти минут, как разговор снова поменял направление. Ругали, в который раз, власти, которые опять дали волю буржуям, и те скоро совсем им на шею сядут. Говорили про товарищества и артели, в которые загоняют крестьян, про какие-то мятежи и расстрелы, про плохие продукты и как нынче с охотой будет. Кончилось тем, что десятник опять начал жаловаться, что рабочим кирпичного завода уже три месяца не платили зарплату.

– Как жить, скажите, рабочему человеку?! И в партийные органы обращались, и в ЧК письмо написали. Говорят: примем меры! Разберемся! Одни слова! Точно говорю: контра в дирекции засела!

Так как подобные жалобы возникали по три раза на день, мужики просто замолкали, ожидая, пока десятник выпустит пары. Нередко говорили и о местных бандитах, двух известных местному народу личностях. Левше, главаре банды, когда-то бывшем красном партизане, и Вешателе, возглавлявшего банду бывших белогвардейцев. Его называли Вешателем, так как пойманных представителей советской власти он предпочитал не расстреливать, а вешать. Больные ругали их на все лады, а заодно проклинали уголовников всех мастей, от шаек беспризорников до грабителей и убийц. Зато мировые проблемы их совсем не трогали, если только разговор не шел о мировой революции и о той счастливой жизни, которая после нее наступит.

Слабость давала о себе знать, и я иной раз засыпал посередине одного разговора, а просыпался, когда спор уже шел о чем-то другом.

Я ел жидкую пшенную кашу с ломтиками плохо пропеченного хлеба, пил микстуры и порошки, слушал споры и рассказы, пока на четвертый день в больницу не пришла власть в лице старшего милиционера.

– Старший милиционер Трофилов Илья Степанович, – представился представитель власти и замер, ожидая моего ответа.

Мазнул по нему взглядом. Мужчина лет тридцати. Гимнастерка защитного цвета. Галифе. Начищенные до блеска сапоги. На тулье фуражки был нашит щит, изготовленный из сукна крапового цвета, а на самом щите крепился какой-то значок. Одежда чистая, но явно не новая. Перевел взгляд, стал смотреть на потолок, бормоча очередную молитву. Милиционер хмыкнул, обернулся, нашел взглядом стоявшую у стены табуретку, после чего сходил, принес, поставил ее рядом с кроватью и уселся. Несколько раз провел пальцами по усам, потом достал из планшета лист бумаги, карандаш, после чего сказал:

– Кто ты есть, гражданин? Говори все по порядку. Имя. Фамилия. Место проживания. И так далее.

Я молчал, глядя на потолок. Разговоры разом затихли, и все внимание палаты сейчас сосредоточилось на нас двоих.

– Да старовер он, товарищ милиционер, – влез в разговор Матвей Лукич. – По кресту его нательному видно, да и крестится двуперстием. Про таких, как он, говорят: на пень молился, на сосну крестился.

– Как вас звать, товарищ?

– Матвей Лукич Прянишников.

– Где в наших краях такие есть?

– Раньше у нас, это мне отец говорил, а он знатный охотник был, три скита в наших местах было. Очень редко, обычно в конце зимы, они приезжали и меняли на нужные им вещи – гвозди, например, или косу – меха всякие, поделки деревянные, лекарства на травах, разные и весьма полезные. Вот возьмем: охотник в снег залег, зверя ждет. Тут и спину на холоде может прихватить. Вот какой он после того, как его скрючит, охотник? Вот! А ихней мазью два-три дня помажешь да в тепле полежишь – как рукой снимет!

– Ты по делу, товарищ, говори, а то как жидкую кашу по тарелке размазываешь.

– А ты, власть, меня не торопи. Хочешь слушать – слушай, а нет, я и помолчать могу.

– Да ладно, говори. Если что не так сказал, извиняй.

– Отец помер, царство ему небесное, а это он у них бывал, сам я ничего про них не могу сказать. Кроме Дубининского скита. Он самый близкий к нам. По молодости отец мне к нему дорогу показал. Люди как люди, не хуже нас, только сами по себе живут. Это что, плохо?

– Я тут всего только три месяца, не все знаю, мне просто понять надо, что они за люди такие. Поэтому объясни, товарищ, как можешь.

– Объяснять попробую, вот только поймешь ли ты?! Кержаки, или староверы, почитай, лет сто, а то и более в наших лесах живут, так как бежали сюда от притеснений церкви и властей. Не признавали они попов, и все тут! Фамилия старовера, который привел их сюда, была Дубинин. Вот и прозвали по ихней фамилии этот самый скит. Он самый близкий к нам.

– Хм. Что-то краем уха слышал. – Милиционер задумался, потом спросил: – Что с ними не так?

– Все так. Живут в лесу и богу молятся. Последний раз о них слышал, когда в сельхозартели крестьян загоня… Э-э-э… Когда народ в них собирали. Тогда и к староверам комиссию направляли, а они ни в какую! Мой сын Васятка читал мне тогда про них в газете. Написали про кержаков, что они… Они… Рекци… От же! Забыл это самое слово! Раньше помнил, а сейчас забыл! В общем, они старине подвержены и не хотят жить сацилистически.

Судя по настороженному взгляду представителя власти, брошенному на меня, он слабо разбирался в этом вопросе, но тем не менее уже определил меня к врагам.

– Значит, так, старовер. – В голосе милиционера прибавилось строгости. – У тебя в лесу были свои законы, а у нас тут – свои, советские. Понятно объясняю? Имя. Фамилия.

Я повернул к нему лицо. Вступать в конфликт с властью в первые дни пребывания в этом мире не входило в мои интересы.

– Егорий Аграфов.

Я назвал имя и фамилию своего приятеля, который был старше меня на полтора года, и чей труп остался на пепелище нашего скита. Полтора года тому назад по молодости и по наивности Иван назвал следователю свою настоящую фамилию, под которой на него завели дело. Теперь про нее можно забыть.

– Так и запишем. – И милиционер, высунув от усердия язык, стал чиркать на листке карандашом.

Спустя минуту новый вопрос:

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать годов стукнуло в Пасху сего года.

– Значит, родился ты… – Милиционер закатил глаза, высчитывая, потом понял, что запутался, посмотрел на меня и спросил: – И когда она была, эта твоя Пасха?

– Первого мая.

– Так бы сразу и сказал, а то голову только дуришь. – И снова стал черкать карандашом на листке бумаги.

Снова поднял глаза.

– Место проживания? Ну, чего смотришь? Где жил все это время?

– В скиту, а после того, как мать померла, ушел.

– Чего так?

Я просто смотрел на милиционера и ничего не говорил. Не твое дело, говорил мой взгляд, захотел и ушел. Молчание не успело затянуться, как пришла нянечка, старушка с побитым оспой лицом. Она принесла на тарелочке два пакетика с порошками и стакан воды.

– Ты погоди немного, служивый. Ему порошки по времени выпить надо, как дохтур прописал.

Милиционер встал, отодвинул табурет и дал пройти к кровати нянечке. Та поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков, ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту.

Я привычно открыл рот. Проглотив противно-горький порошок, я перекрестил протянутый мне нянечкой стакан воды и только после этого его взял. Смыв горький привкус, я точно так же выпил еще одно лекарство. После того как я закончил прием лекарств, нянечка забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Милиционер за это время несколько раз хмыкал, правда, непонятно, с интересом или еще больше возросшим недоверием, после чего снова подвинул табурет и сел. С минуту смотрел на меня, потом продолжил допрос:

– Так что случилось у вас там? Почему ты ушел?

– Просто ушел. Решил мир повидать.

– А не врешь? – он испытующе посмотрел мне в глаза. – Ладно, поверю. Но если врешь – берегись! Лучше сейчас все скажи, потому как проверять будем тебя… по все статьям. Сам в твой скит съезжу и там все узнаю.

Я заметил, как дрогнули краешки губ у Лукича, и как, пусть негромко, но достаточно звучно хмыкнул Семеныч. Милиционер только покосился на него, но ничего не сказал. Даже я, мало чего понимающий в раскладе здешних отношений, понимал, что поездка милиционера в скит – это просто один из способов самоубийства.

Тут дверь палаты снова открылась, и к нам направился единственный доктор нашей больницы. Пенсне и бородка. Как мне уже было известно, фельдшер с женой, которая состояла при больнице сестрой-хозяйкой, уехали из села через пару месяцев после октябрьского переворота, а через год, когда в уезде появились банды, вслед за ними уехали две медсестры. Что держало здесь врача, я не знал.

– Здравствуйте. Я врач, Михаил Сергеевич Ватрушев.

– Здравствуйте, товарищ доктор. Старший милиционер Трофилов Илья Степанович, – представитель власти поднялся с табурета. – Вы осматривали больного?

– Неоднократно, а также внесли соответствующую запись в его больничную карту. Никаких следов уголовных татуировок на его теле не обнаружено. На руках присутствуют признаки тяжелого физического труда, что неудивительно при их жизненном укладе. Есть след от огнестрельного оружия. Очень старый. Также шрамы от звериных когтей. М-м-м… В общем, это все.

Милиционер повернулся ко мне.

– Кто в тебя, парень, стрелял?

– Дело прошлое, – я посмотрел на милиционера и понял, что он не отстанет. – Несчастный случай. На охоте.

– На охоте, говоришь? – сейчас в его голосе слышалась угроза, он пытался на меня давить. – Может, ты просто правду сказать не хочешь?

– Один Бог правду знает, но не люди.

– Нет твоего бога, и никогда не было! – скривился от моих слов представитель власти. – Его попы придумали! И тебе тоже голову задурили.

– У нас попов нет. Наша вера от сердца идет, – тихо и смиренно, как и положено истинному верующему, ответил я.

Трофилов открыл было рот, но говорить ничего не стал. Воспользовавшись паузой, врач поинтересовался:

– Я могу идти?

– Да. Спасибо. Хотя погодите! Товарищ доктор, когда его можно будет выписать из больницы?

– Организм сильно истощен. Егор сейчас словно, скелет: кожа да кости. Раны затягиваются. Был вывих и растяжение связок в левой ноге, но все скоро войдет в норму. Так что недели две еще полежит.

– Спасибо, товарищ.

– Не за что. Обращайтесь.

Дверь за врачом закрылась. Представитель власти снова сел на табурет.

– Все! Насчет веры больше не спорим, – буркнул недовольный милиционер. – Лучше правду скажи: почему из скита ушел?

– Ушел. Других оно не касается, – тихо, но веско сказал я.

– Других, – повторил милиционер. – Ты что, в другой стране живешь? Мы все – советский народ, единый и сплоченный. Ты или враг, или вместе с нами, другого быть не может. Решать тебе.

Я придал лицу задумчиво-испуганное выражение:

– Почему враг? Я не враг людям. У меня и в мыслях не было разбойничать.

– Да я не это хотел сказать! – раздосадованно воскликнул Трофилов. – Ты, Аграфов, мне тогда так скажи: ты за советскую власть или против?

Я включил «дурачка».

– А как надо? Как правильно?

– Тьфу! – чуть не сплюнул на пол милиционер. – Вы посмотрите на него! Как правильно! Ты совсем, что ли, такой непонятливый?! Про коммунистов слышал? А про Ленина?

– Про коммунистов и Ленина не слыхал. Они кто?

– Ты что, совсем дикий? – в его голосе чувствовалось явное раздражение.

– Почему дикий? – придал лицу выражение обиды. – Я грамоте обучен. Читать и писать могу.

– При чем тут твоя грамотность, Егор? Ты хоть про революцию слыхал?!

– Про ре… люцию слыхал, и про то, что большевики – это дети Антихриста, слыхал, а про коммунистов не слыхал.

– Вот же вражьи дети! – не выдержав, уже в сердцах сердито воскликнул представитель власти. – Что удумали! Дети Антихриста! Телепень ты лесной! Детине девятнадцать лет, а он в политической ситуации разбирается, как сущий младенец! Твой бог…

– Нашу веру не троньте! – перебил я его, придав голосу суровости.

– А! Что с тобой говорить. Да и не мое это дело. Пусть с тобой об этом комсомольцы спорят, – милиционер аккуратно засунул исписанный листок в планшет, потом встал. – Значит так, Егор Аграфов. Как выйдешь, так первым делом ко мне придешь. В отделение милиции. Понял?

– Понял.

– Хорошо, если понял. К этому времени я буду знать, что с тобой делать.

Милиционер рефлекторно поправил фуражку и направился к двери.

Я задумался. Как вести себя, я приблизительно представлял. Буду и дальше изображать старовера, тем более что правила жизни староверов, намертво вбитые в подкорку моего сознания, никуда не делись. Именно они сейчас определяли на рефлекторном уровне мои действия и поступки. С этой стороны у меня подвохов не должно быть, зато мой современный язык мог запросто подвести меня, превратив в заграничного шпиона. Да и ориентировки на меня никто не отменял. Побег был совершен, причем массовый, а это означает, что описания беглецов должны быть во всех милицейских участках. Моя физиономия там точно есть.

Может, сбежать, пока не поздно? Вот только меня от ветра шатает, в туалет иду, держась за стенку. Мне бы еще пару недель, а там уже и о побеге можно думать. Да и с документами как быть? Если местная милиция не опознает во мне беглеца, то есть хороший шанс получить какой-нибудь документ.

Глава 2

Начальник местного отделения ГПУ Степан Евсеевич Скидок сидел в своем кабинете под портретом Ленина и думал о том, как ему покончить с бандой Левши. Не так давно он был заместителем начальника отдела в уездном ГПУ, но совершил ошибку и был отправлен в почетную ссылку. Перед отправкой его бывшее начальство намекнуло: если он приложит усилия и наведет окончательный порядок на месте, простим и вернем в Красноярск. Уже три месяца он находился в этом богом проклятом селе.

«Да, совершил проступок. И что? Ошибся. С кем не бывает, а так верой и правдой служил. Ну расстрелял не тех. И что? Там все одно контра была».

В дверь неожиданно постучали, Скидок раздраженно вскинул голову, дверь приоткрылась, и в узком проеме показалось симпатичное личико его секретарши, а также любовницы Наточки.

– Степан Евсеевич, к вам товарищ Конопля.

– Давай его сюда!

В кабинет зашел агент первого разряда, являющийся заместителем начальника по оперативной части. Тяжелое, мясистое лицо. Со стороны он казался тяжелым, неповоротливым, тупым мужиком, но на деле был хитрым, изворотливым и жестким человеком. Именно он должен был получить должность начальника, а вот на тебе! Прислали этого выскочку из Красноярска. Вначале они были врагами, но спустя какое-то время, после серьезного и откровенного разговора, пришли к соглашению: как только Скидок уходит на повышение, то вместо себя оставляет Макара Коноплю. Начальник пошел на такое условие, прекрасно понимая, что без своего оперативника он пустое место, а тот жил здесь уже полтора года, значит, имеет нужные связи и агентуру. Когда ему было нужно, Скидок умел ладить и находить верный тон с подчиненными.

Ехал он в село с большой неохотой, так как знал, что прежний начальник пропал неизвестно куда и его до сих пор не нашли. Еще он прекрасно понимал, что здесь у него будет много ответственности и мало власти, но даже с этим можно смириться, если бы не банда Левши, которая отличалась от остальных бандформирований антисоветской направленностью.

Лесных бандитов ловили долго и трудно, но все безрезультатно, и уездное начальство уже не знало, что ему делать. Левша никак не хотел утихомириваться, а за две последние недели совсем разбушевался: разогнал коммуну, повесив председателя и его заместителей, расстрелял пять человек из агитационной бригады, которая ездила с концертами по уезду и агитировала за советскую власть. Но при этом артистов бандиты не тронули. После этого у уездного начальства в Красноярске лопнуло терпение, следствием чего стал звонок, во время которого заместитель председателя уездного ГПУ по борьбе с контрреволюцией в весьма доступной форме изложил, что будет со Скидоком, если тот в течение двух недель не покончит с бандой Левши.

– Что скажешь, товарищ Конопля? Есть что по агентуре? И вообще есть что-то новое?

– Для нас – ничего. Шесть пустых доносов да пьяный разговор рабочих кирпичного завода, где они ругали советскую власть. Дескать, при царе им исправно платили, а теперь уже три месяца денег не видят. По Левше ничего нет, как сквозь землю провалился, – Конопля внимательно посмотрел на начальника, как тот отреагирует на его слова.

Скидок тяжело посмотрел на своего заместителя.

– Плохо. Нам две недели отпустили, Макар, потом приедет следственная комиссия. Если не решим поставленную перед нами задачу, нас с тобой вмиг в контру запишут, а дальше… Да ты и сам это понимаешь.

– Понимаю я, Степан, все понимаю. Только что я могу сам сделать? Надо ждать донесений. Агенты мне сразу дадут знать, как только кто-то из его людей в селе или на станции появится. Вот только у него, ты и сам знаешь, стукачей здесь поболе будет, да и местная контра его поддерживает, а сделать против них мы ничего не можем, так как в любой миг мятеж подымут. А Левше только того и надо! Порубят нас в капусту, и поминай как звали!

Начальнику, работавшему сначала в ЧК, а потом в ГПУ, уже пару раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, которые чем-то походили на весы. Вот и здесь сельсовет вместе с расквартированным взводом ЧОНа, чекистами, милиционерами и частью жителей лежали на одной чашке, а на другой были лесные банды, имевшие неслабую поддержку со стороны местных жителей. Если отряд Вешателя, который возглавлял бывший капитан царской армии, представлял собой шайку воров и убийц, ненавидели, то к Левше и его людям местные жители относились неоднозначно, так как тот воевал только с советской властью.

Историю, как командир красного партизанского отряда Семен Торопов, воевавший с Колчаком, стал атаманом Левшой, знали все, от мала до велика. По чьему-то доносу, в котором говорилось, что младший брат Торопова – контра, тот был арестован, а затем расстрелян. Стоило Семену узнать об этом, как красный командир стал бандитом Левшой.

С того момента как он появился в окрестных лесах, его все ловят и ловят, а прошло уже полтора года. За это время уезд дважды присылал войска для уничтожения банды. Когда прочесывание окружающих лесов ничего не дало, прислали усиленный отряд с десятком опытных охотников и следопытов. Спустя три дня он попал в засаду, откуда сумела вырваться только треть людей.

После этого на пару месяцев наступило затишье, а затем все началось снова, и тогда решили взять бандитов не силой, а хитростью, и подослали в отряд Левши двух тайных агентов. Прошло какое-то время, и наконец от них была получена записка с указанием места стоянки банды. Вот только прибывший на место усиленный отряд нашел там не банду, а двух повешенных агентов. Трое суток обозленные до чертиков чекисты и чоновцы мотались по близлежащим лесам, но так никого и не нашли.

Вот только спустя месяц после этих событий на Коноплю неожиданно вышел один из его агентов и сказал, что его свояк, который сейчас находится в банде Левши, за полное прощение согласен сдать местонахождение банды Торопова. Состоялась встреча, на которой все было оговорено, вот только после этого агент как в воду канул. Через день Конопля навещал два тайника, где агент Пчела должен был оставлять записки, но пока ничего не пришло. Теперь им приходилось только ждать. Невнятная ситуация и висевшая над головой угроза из Красноярска бесила и нервировала обоих чекистов.

– Я будто этого не знаю! Вот только здесь кулак на кулаке сидит и кулаком погоняет. Контра проклятая!

Готовы в любой момент ударить нам в спину! Макар, что делать будем? Пчела молчит. Может, его уже прикопали? Как думаешь?

– Не знаю, что и думать. Сам извелся. В тайниках, которые мы с ним обговорили, ничего нет. Меня только одно успокаивает. Если бы Левша прикончил Пчелу, то мы бы его уже нашли. Повесил же он тогда напоказ двух засланных агентов с табличками на груди «Крыса чекистская».

– Может, он на хуторах отсиживается? – предположил начальник ГПУ. – Или к староверам ушел?

– Может, и так, но староверы его точно не примут. Кровь человеческая у него на руках, а они этого не приемлют. Кстати. Из милиции запрос пришел. Местные более недели назад нашли молодого парня у железной дороги. Думали, помрет, ан нет, выжил. Оказалось, что он старовер. Егор Аграфов. Просят узнать: не числится ли он за нами?

– Так узнай, – недовольно буркнул Скидок, которого не покидала мысль о банде Левши. – Что еще?

– Сводка из милиции. Два трупа. Один на железной дороге нашли, свежий. Похоже, пьяный с платформы упал да головой об рельсы. Другое тело в лесу обнаружили. Кто, что – непонятно. Времени прошло немало, да и зверье сильно погрызло. Четыре пьяных драки. Одна из них с ножевыми ранениями. Кражи. Все по мелочи. Нэпман Савостиков в милицию жалобу написал, что кто-то пытался его лавку поджечь, – помолчал, ожидая реакции начальника.

– По Вешателю есть что-то?

– Тоже нет ничего. Может, ушел?

– Не уйдет! Эта белогвардейская сволочь пообещала нас с тобой на суку вздернуть, а судя по тому, что я о нем слышал, он привык отвечать за свои слова. Так что или мы его, или он нас. Об этом все. Теперь давай думать, как нам с Левшой разделаться.

– Да я с утра до вечера только об этой бандитской сволочи и думаю! Еще я думаю о том председателе комбеда, который заклеймил контрой его брата и сдал властям, а также о чекисте, шлепнувшем его. Это они, падлы, нам всю эту карусель устроили!

– Брось, Макар. Ты сам должен помнить, что в Сибири в те годы творилось.

– Знаю, только мне от этого не легче, потому как меня за их безответственность через пару недель могут к стенке поставить. Тех-то Торопов, как я слышал, давно в расход пустил, а меня еще такое, возможно, ждет. – Увидев недовольное выражение лица начальника, резко поменял тему: – Понимаю, что бесполезно злобу копить, только сердцу не прикажешь! Ладно. Все, забыл. Только что с этим наглым бандитом делать будем?! Народ не хочет против него говорить, так как он, как всякая сволочь выражается, только камуняк режет. Да ты и сам, Степан, знаешь, как в большинстве народ к нам относится. Теперь вон каждый второй кричит, что мы много чего обещали, а на деле ничего не дали. Я уже и сам…

– Это ты брось, Конопля! Не след такие слова чекисту и коммунисту произносить, а главное, даже думать не смей! Выкинь эту дурь из головы! Нам партия доверила защиту достижений социалистической революции, а это значит, что мы должны выполнить поставленные перед нами задачи!

Агент первого разряда бросил скептический взгляд на своего начальника, в котором читалось: языком болтать – не мешки таскать.

– Я разве спорю? Это они говорят, а не я! – и Конопля добавил возмущения в свой голос. – Тогда я вот что еще скажу. Похоже, что есть среди нас крыса. Уж больно гладко у бандитов получается от нас уходить. Ты как думаешь?

– А чем подтвердить свои слова у тебя есть? Уж больно огульно ты говоришь!

– Нету, – недовольно буркнул чекист.

– Когда будет, тогда и говорить будем. Значит, у нас есть только Федька Оглобля, – начальник тяжело вздохнул. – Вот только показаний на него нет никаких. Или все же что-то есть?

– Ничего. Исчез, а через месяц вернулся. Сказал, что на охоту ходил, потом на хуторе у своего родственника жил. Впрочем, я уже об этом докладывал. Может, с пристрастием его допросим? Как, товарищ начальник? Молодой, зеленый, должен расколоться.

– Ага! А кто мне говорил, что у него родни четверть села?

– Это да. Так что тогда делать?

– Да не знаю я, Макар! Не знаю! Все, иди.

На следующее утро Конопля без стука ворвался в кабинет начальника. Не обращая внимания на строгий взгляд, он почти с порога чуть ли не за кричал:

– Нашел, товарищ начальник, нашел!

– Дверь, Макар, закрой, а только потом докладывай.

– Есть!

– Да садись ты, садись, – в голосе Скидока чувствовалось нетерпение. – Не тяни! Говори, что там у тебя.

– Помнишь, вчера про старовера тебе говорил? Ну, тот, который из леса вышел! – после кивка начальника он продолжил. – Так вот. Есть он в нашей картотеке. К тому же в розыске сейчас! Около двух лет назад был осужден за нападение на отряд ЧОНа, за что получил четыре года.

– Так мало? – удивился Скидок. – Если все так, как ты говоришь, так к нему высшую меру социальной защиты должны были применить. Прямо на месте, без всякого снисхождения. Погоди, а что за статья?

Конопля быстро достал из кармана листок бумаги и зачитал:

– Вооруженное сопротивление органам власти при выполнении ими официальных обязанностей. Контра он! Каэр одним словом!

– Контра – это хорошо. Так он сейчас в бегах?

– В бегах, Степан, как есть в бегах. Дела на него у нас нет, а архивы запрашивать, сам знаешь, муторное дело, так я решил телефонировать начальнику домзака, где он отбывал срок. Мне здорово повезло, что сумели с ним соединить, к тому же он оказался свой, надежный товарищ. Остап Заварной, бывший матрос Балтфлота. Он поднял дело Ивана Микишина… Кстати, это и есть настоящая фамилия нашего старовера. Так вот, он, этот Микишин, вышел из леса, наставил охотничье ружье на бойцов ЧОНа и застыл столбом. Там вроде у кого-то из бойцов нервы не выдержали… ну и подстрелили старовера.

– А чего этот Микишин не стрелял?

– Сказал следователю, что вера не дала ему выстрелить. Дескать, не по-божески кровь человеческую проливать.

– Не смог, значит. Малахольный, что ли? М-м-м. А зачем ЧОН приезжал в скит?

– Тут сплошные непонятки. Вроде кто-то донес, что там, в скиту, староверы укрывают белогвардейскую сволочь. Вот чекисты к ним и нагрянули. Что там было, ему неизвестно, но скит сожгли и староверов постреляли. Похоже на то, что парнишка решил отомстить, да не смог. Суд отмерил ему революционную меру наказания – четыре года. Отсидел он из них полтора года, после подался в побег с пятью отпетыми урками. Товарищ Заварной в нескольких словах описал их: отпетые душегубы, клейма негде ставить. За одним только Зиновием Савеловым по кличке Бритва по бумаге семь трупов числится. К чему все это я тебе говорю. Получается, что Микишин не просто беглый уголовник, а как бы контра отпетая, а для бандитов как бы свой получается, а, Степан Евсеевич?

– Мысли твои, Макар, для меня понятные, только как мы его к Левше сунем? Его здесь никто не знает. Даже если каким-то чудом он попадет в банду, так с него там глаз не спустят, да и проверять не один день будут. К тому же мы не знаем, что за человек этот старовер. С ними меня судьба не сводила, но слышать приходилось, что те упертые в своей вере точь-в-точь как бараны.

Конопля какое-то время думал, а потом сказал:

– Не думаю, Степан. Тюрьма кого хошь сломает, а уж такого божьего угодника… Думаешь, на рывок с урками он пошел от хорошей жизни? А уголовникам только в радость. Во-первых, лес знает, а во-вторых, при нужде за «корову» сойдет.

– Может, ты и прав, – начальник замолчал, явно что-то обдумывая.

Несколько минут прошли в тишине, потом Конопля не выдержал:

– Я так понимаю, ты какой-то уже план придумал. Я прав?

– Может, да, может, нет. Как насчет того, чтобы устроить побег Оглобле?

– Побег? С какой такой радости? А, погодь. Кажись, понял. Хочешь старовера к Оглобле пристегнуть?

– Смотри сам. Статья у него самая что ни на есть подходящая, так что легенда ему не нужна. Ему ведь только и надо, что передать записку Пчеле. Это наш шанс!

– М-м-м… Может… и получится.

– Этот… Как его… Микишин. Ему надо как следует втолковать, чтобы он понял: ежели не согласится, то гнить ему в тюрьме до самой смерти. Понимаешь меня, Макар?

– Да как не понять, понимаю, конечно, – Конопля снова задумался, – вот только сомнение у меня появилось. А ежели он просто в лес уйдет? Что тогда?

– Тогда, – повторил за ним начальник, – нас с тобой Красноярск сначала наизнанку вывернет, а потом к стенке поставит. Хочешь жить, Макар, тогда запугай его, вбей ему в голову, что только мы ему можем помочь. Больше никто! Впрочем, ты и сам все понимаешь. Короче, бери кержака… Хотя нет, погодь. Пусть его милиция примет, а мы его потом тихонько к себе заберем. Причем пусть возьмут его показательно! Чтобы все знали, что он беглый преступник, убийца и контра! Понял?

– Да как не понять. Все, кому надо и не надо, будут знать, что самого что ни на есть злобного душегуба взяли.

– Как беседу с ним проводить, думаю, тебя учить не нужно, вот только не перегибай палку. Обещай, что хочешь. И побег простим, и судимость снимем, и документы выдадим.

– Если он такой, как мы думаем, то все должно получиться. Только есть одна закавыка. Побег был массовый, а из леса он один вышел. Может, не так все с ним просто?

Теперь пришла очередь начальника задуматься.

– Вот ты его об этом и спросишь, – сказал он спустя пару минут. – Значит, так. Берем его, трясем, а по ходу дела будет видно, как с ним работать.

– Как скажешь, товарищ начальник.

Конопля понимал, что план сшит на живую нитку, да и начальник ухватился за него из-за безысходности. Удастся ли обработать, как надо, скитника? Да и как Оглобля себя поведет? Может, он действительно не имеет никакого отношения к банде? Одни вопросы, и ни одного ответа.

– Все, иди. Хотя погодь, Макар. Ты сначала осторожно узнай, как он там, а то, может, помирать собрался, а мы на него планы строим.

– Сегодня к вечеру все вызнаю, а завтра с утра обо всем доложу.

Заканчивалась моя вторая неделя пребывания в больнице. Я сидел на лавочке, стоявшей возле главного входа больницы, и просто наслаждался хорошей погодой и чистотой тела. Вчера вечером у нас была баня, где я драил свое худое и мосластое тело изо всех сил. Догадки о том, как и почему я оказался в этом времени, меня как-то перестали волновать. Просто принял за реальность то, что со мной произошло, и стал жить дальше. В той моей жизни со мной всякое-разное случалось.

От когтей зверя остались только рубцы на коже, с ногой тоже все нормально, поэтому настроение у меня было не то чтобы радостное, а скорее сказать, умиротворенное. Живой, молодой – что еще надо! Хотя один минус все же присутствовал: постоянно хотелось есть, да и еда в больнице желудок не сильно радовала.

Только я подумал о том, что прошло две недели, а милиция ко мне интереса не проявляет (это хороший знак), как увидел вывернувших из-за угла здания больницы двух милиционеров, один из которых был мой знакомый, старший милиционер Трофилов. Судя по всему, они сначала зашли в палату, но, не найдя меня, пришли сюда.

«Поторопился я с выводами», – подумал я, глядя на подходивших ко мне представителей органов власти, затем стал ждать, что мне предъявят.

Трофилов первым подошел ко мне, затем отстегнул клапан кобуры и положил руку на рукоять револьвера.

– Гражданин Микишин, вы арестованы и должны последовать за нами. – Это было сказано напряженно-деревянным голосом.

Второй милиционер, молодой парень моего возраста или чуть старше, вышел из-за его спины и встал чуть в стороне, после чего достал револьвер и направил ствол мне в грудь. За их действиями наблюдали двое больных, куривших самокрутки, одним из которых был Лукич, и шедший по своим делам истопник больницы Трофим. При виде милиционеров он остановился и с любопытством стал смотреть, как меня арестовывают.

Стоило мне услышать свою настоящую фамилию, как сразу пришла мысль о побеге, но, мелькнув, тут же исчезла. Был бы я в хорошей физической форме, можно было бы попробовать, но только не сейчас. Да и куда бежать, если кругом тайга? Пришлось встать с покорным видом и спросить представителей власти потухшим голосом:

– За что?

– Обвинение тебе следователь предъявит, а нам приказано тебя привести! Одежда в палате?

– У меня ничего нет. Только то, что на мне, – я перекрестился и сказал: – Да не оставит меня господь своей милостью.

– Сам беглый вор и убийца, а изображает перед нами святошу! – криво усмехнулся второй милиционер.

«Арест словно сцена в третьесортном театре».

Второй акт спектакля состоял в том, чтобы меня одеть и обуть. Поиски длились полчаса, зато я вышел из больницы одетый по моде ходоков с картины «Ленин и ходоки». Только старого и замызганного тулупа у меня не было, а все остальное было. Грива нечесаных волос, бородка, синяя полинялая рубаха, серые непонятные штаны с латками и дырками, подвязанные веревкой, а на ногах – онучи и лапти. Стоило врачу услышать, что я беглый убийца, как в его глазах проскочил ужас, но, к его чести, он проявил акт великодушия и не стал забирать нижнее белье, которое мне выдала больница.

В таком виде, под охраной двоих милиционеров с направленными на меня наганами, меня повели в отделение милиции. Я плелся с унылым видом, время от времени крестясь и читая молитвы. Народ, завидев нас, останавливался и начинал глазеть, высказывая в отношении меня самые разные предположения.

– Небось, шпиена поймали, – сначала высказал догадку кто-то из любопытных жителей.

– Какой это шпиен, это белая контра!

– Какая контра, дурья башка?! Ты глянь на него! В рвань одет, лицо голодное, а ноги сами заплетаются. Видать, в лесу поймали, а теперь допрашивать ведут.

– Чего его допрашивать, ежели он из леса?

– Так может, он бандит? – высказал предположение еще кто-то.

– Дурья башка! Да старовер он! В больничке лежал! – возмутился какой-то мужчина. – Я сродственника там навещал, он мне его и показал.

– Эй, Трофилов, это кто?! Старовер или бандит?! – выкрикнул еще кто-то из местных жителей.

– Тебе знать не положено! – ответил как отрезал милиционер.

Спустя десять минут меня затолкали в камеру. Эти помещения остались властям по наследству от царского режима; как мне потом сказали, здесь в те времена был полицейский участок. Меня втолкнули в крайнюю камеру, где уже сидел молодой долговязый парень, который с напряженным интересом стал меня разглядывать. Не обращая на него внимания, кинул взгляд по сторонам. Два топчана да ведро с крышкой, которое изображало отхожее место – вот и вся меблировка этого места. Стоило двери закрыться за мной, как меня сразу облепила душная сырость с запахом дерьма и вонючих портянок. Я присел на свободный топчан.

– Ты кто? – спросил меня сиделец.

Очень хотелось ответить ему: «Конь в пальто», но вместо этого сказал:

– Человек божий. Зовут меня Иваном.

– Это ты из раскольников?

– Старовер я. Ушел из скита. Решил мир увидеть, – привычно соврал я.

– Из Дубининского, что ли?

Отвечать не стал, а вместо этого тихо забормотал молитву. Верзила хмыкнул, какое-то время молчал, разглядывая меня, потом спросил:

– А чего одет как пугало?

– Долго шел, вот одежа и истрепалась, а та, что на мне, добрыми людьми дадена.

– Ихняя доброта через дырки в твоих штанах видна. – И парень заржал.

Я сделал постное лицо и наставительно произнес:

– Все, что ни сделано, то божий промысел.

– Божий… промысел? Ну-ну. Слышал о тебе краем уха. Меня Федором зовут. Еще прозвище есть. Оглобля, – он думал, что мне будет интересно, откуда оно взялось, но, к его разочарованию, я промолчал, состроив постное лицо. – На прошлогоднюю Пасху драка была. Мне тогда хорошо в ухо дали. Встал с земли, забежал в свой двор, схватил оглоблю и на них! Эх, хорошо мы тогда помахали кулаками. А вот сейчас за что взяли, никак в толк не возьму! А тебя за что?

Коротко рассказал, что вышел из лесу, весь из себя раненый, а меня, вместо того чтобы как следует лечить, в казематы тюремные упекли. Естественно, что при этом не упомянул ни о тюрьме, ни о побеге. Оглобля о чем-то задумался, а я не торопился продолжать разговор.

Тут щелкнул замок, дверь распахнулась, на пороге стояли двое: тюремщик и незнакомый мне милиционер.

– Микишин, на выход!

Мы сначала поднимались по лестнице наверх, затем шли по коридору, пока не остановились перед одной из дверей. Милиционер постучал, затем открыл дверь и отрапортовал:

– Арестованный Микишин доставлен!

– Давай его сюда, а сам жди за дверью.

– Давай, топай, – буркнул милиционер, а для ускорения ткнул кулаком в спину.

Перешагнув порог, я огляделся. Кирпичные стены с сырыми потеками, окно, забранное частой решеткой и снабженное внешними ставнями, массивный стол на ножках, настольная лампа, чернильница, перьевая ручка и пара папок, лежащих перед хозяином кабинета. Это был крупный мужчина с толстой шеей и массивными кулаками. Кивнув мне головой на табурет, стоящий перед его столом, буркнул:

– Садись.

Мельком отметил, что табурет прикреплен к полу. Сел.

– Имя. Фамилия. Место проживания.

После короткого опроса он спросил меня, каким образом был осуществлен побег.

– Я не знаю. Мы просто ушли.

– Ладно. Это не мое дело. Лучше скажи, чего тебе там не сиделось?

– Это место – сонм неприкаянных, жестокосердных людей. От них у меня вся душа исцарапана и кровоточит. Там царит безнадежная тоска, и душу пронизывает насквозь беспросветность, – с плачущим выражением лица забормотал я. – У меня даже мысли появились о смертоубийстве. Да, грех неизбывный…

– Ай-я-яй! Грех-то какой, – поддразнил меня следователь. – Твой грех, сектант, в том, что ты поднял руку на представителей советской власти! Советская власть не сажает трудовой пролетариат в тюрьму без причины! Раз и навсегда это запомни! А ты – контра! И место таким, как ты, в тюрьме, святоша!

– Не хочу в тюрьму! Не хочу, не хочу, – забубнил я, изображая испуганного и забитого парня.

На лице следователя отразились брезгливость и раздражение.

– Тьфу на тебя, дерьмо ангельское! Говорить с тобой, что воду решетом черпать. Эй! Дежурный! – Дверь открылась, на пороге стоял милиционер. – Давай сюда Сурикова!

Я сидел спиной к двери, сжавшись, и бормотал молитву, когда Суриков зашел в кабинет. Следователь, выходя, бросил негромко, но я услышал:

– Василий, ты с ним помягче.

– Да понял я, понял, – прогудел здоровяк, становясь передо мной.

При виде его я внутренне содрогнулся: у него руки были толщиной, что мои ноги.

– Ну что, поговорим?

У нас с ним, видно, были разные понятия о том, как вести разговор, потому что в его исполнении он начался с удара мне в ухо. К слову сказать, хотя это и было больно, но при этом мне ничего из внутренних органов не повредил, а значит, был неплохим специалистом в своем деле. Я падал с табурета, сжимался в комок и громко хныкал, совсем как маленький ребенок.

Он давал мне полежать на полу ровно столько времени, чтобы выкурить папиросу, потом с гадливостью в глазах поднимал меня, чуть ли не за шиворот и продолжал экзекуцию.

Через полчаса снова пришел следователь. В этот момент я снова лежал на полу и хныкал.

– Ну что?

– Да дерьмо это, а не человек, – с прямотой истинного пролетария высказался Суриков. – Как еще не обосрался, не понимаю.

– Свободен.

Когда дверь за моим мучителем закрылась, следователь сел за стол, потом сказал:

– Подымайся. Он уже ушел.

– Мне больно-о-о. У-у-у!

Сделать страдальческое лицо и стонать мне было несложно, так как палач хорошо знал свое дело. Следователь сидел и смотрел со скучающим лицом, как я, стеная, забрался на табурет, а затем вдруг неожиданно спросил:

– Хочешь пряника?

– Пряник? – я натурально удивился и только сейчас заметил какой-то кулек у него на столе.

– У меня и чай есть. Хочешь чаю? Я сейчас скажу, и нам кипяточка принесут. Ты как?

– Не знаю, – недоверчиво ответил я, уж больно был неожиданным поворот.

– А что так? – следователь улыбнулся щедро, в полный рот. – Я от всей души предлагаю.

Когда разговаривал с Оглоблей, я одновременно пытался понять, что происходит. Мой арест в больничке выглядел, как дешевое представление.

«Теперь и сейчас идет продолжение этого спектакля. В последнем акте мне, скорее всего, скажут, что им от меня надо», – так я думал, глядя на следователя, заодно автоматически прикидывая, что я могу с ним сделать, если мы с ним не найдем общего языка. Даже при моей физической немощи воткнуть ручку в глаз или горло своему палачу не составит труда, затем убить дежурного и завладеть наганом. Вот только что дальше? Думается мне, что я даже до окраины села не доберусь. При такой рекламе, что мне создали, меня просто шлепнут местные жители, тем более что они здесь все охотники. Нет, был бы я в полной силе, такой вариант еще можно было рассмотреть, а так – нет! Именно поэтому я сел со следователем пить чай с пряниками. Слушая его пустой треп о том, как хорошо на свободе и как плохо сидеть в тюрьме, время от времени я менял выражение лица, подыгрывая ему. После того, как я доел последний пряник, он закончил свои убеждения, затем мягко спросил меня:

– Значит, не хочешь в домзак?

– Нет! Лучше умереть! Это преддверье ада! Там правят жестокосердные, нераскаянные грешники, слуги Антихриста! – я придал истерики своему голосу.

Следователь скривился, затем подождал, пока я закончу стенать, после чего сказал мягко и вкрадчиво:

– Знаешь, а я тебе почему-то верю. Вот только даже хорошие люди совершают ошибки, которые им приходится исправлять. А их обязательно надо исправлять! Ты со мной согласен?

– Да. Только человек изначально грешен и по-другому никак не может. Правда, можно покаяться и замолить свой грех или…

– Нет, Иван, нам не это надо. Ты же понимаешь, что нарушил закон, сбежав из тюрьмы. Понимаешь?

– Понимаю, что это большой грех, но я не могу там быть!

– Я знаю, что там… плохо, Ваня. Знаю и то, что ты не такой плохой человек, чтобы тебя там держать. Я верю тебе и хочу помочь. А ты мне веришь?

– Верю!

– Верь мне, Ваня, и у тебя все будет хорошо. Вот только для этого тебе надо будет кое-что для меня сделать. Ты же хочешь стать свободным человеком?

– Хочу! А что надо сделать? – я сделал заинтересованное лицо. – Только ежели надо убивать, то на это согласия своего не даю.

– Нет, ты чего! Никого убивать не надо! Дело, скажем так, не совсем простое, но для тебя труда особого не составит. Просто одному человеку надо записку передать. Тайно передать. Это все.

– Ежели так, то я смогу, – и я посветлел лицом.

Тот посмотрел на меня как на дурачка. Вместо того чтобы засыпать градом вопросов, этот недобитый сектант просто взял и согласился. На лице следователя появилось сомнение: стоит ли вообще связываться с этим придурком?

– Ваня, я же тебе сказал, что не все так просто. Этот человек находится в банде Левши.

– У бандитов? – я сразу изобразил на лице страх.

– Да, у них. Когда ты окажешься у бандитов, то надо незаметно передать ему записку, иначе будет плохо и ему, и тебе. Да ты и сам это должен понимать. Если у тебя все хорошо получится, ты поможешь многим людям, спасешь их от большой беды.

– Так значит, это богоугодное дело, – сказал я с задумчивым видом. – Грех не помочь хорошим людям. А как я там окажусь?

На лице следователя появилось кислое выражение. Ему хотелось прямого и точного ответа, а не библейских рассуждений верующего парнишки, как бы подразумевающих его согласие.

– Так ты согласен помочь советской власти? – в его голосе сейчас звучала суровость.

Сомнения следователя в отношении моей особы были написаны у него на лице. Что он перед собой видел? Крепкого, широкого в кости молодого парня, с ладонями-лопатами и по-детски наивными глазами. Что тот видел в жизни? Лес, а потом домзак! Конопля понимал, что из этого старовера получится такой же агент, как из дерьма пуля. Вот только отступать было некуда, а так появлялся шанс, что удастся выйти на след Левши.

Как и он, я, со своей стороны, пытался понять, что представляет собой следователь. Так я его называл по привычке, так как понял, чуть ли не с первой нашей беседы, что Макар Конопля, скорее всего, оперативник. Разбирается в людях, умеет работать с агентурой, вот только со мной у него вышла промашка, и дело не в моем притворстве, а в том, что он изначально видел перед собой молодого растерянного и испуганного парня, не предполагая для себя других вариантов. То, что он мне предлагал, меня устраивало, так как давало хороший шанс сбежать, вот только основные проблемы у меня начнутся, стоит мне оказаться на свободе. Здесь, в селе, меня ославили беглым преступником и убийцей, так что помощи от местных жителей, кроме пули, выпущенной в упор, не дождаться, а выжить в лесу без продовольствия и оружия – плохая идея. Все это я прокручивал в голове не раз, приходя к выводу, что надо соглашаться, а там – как кривая вывезет.

– Ежели все так, как сказали, то я согласен!

Следователь встал со стула, потом, опершись на руки и подавшись в мою сторону, с минуту пристально смотрел мне в глаза.

– И бумагу напишешь, Ваня? Я знаю, что вы, староверы, грамоте обучены.

– А какая эта бумага?

– Как какая? Такая, что ты, Иван Микишин, согласен выполнить наше пролетарское задание с полной своей ответственностью.

– Ежели так, то напишу, как укажете, – и в подтверждение словам я кивнул головой.

– Теперь, Ваня, садись за мой стол и пиши.

Сев за его стол, я взял в руки деревянную ручку с сужающимся концом, на секунду снова задумался о том, сколько следователь проживет минут, если я воткну ее ему в горло, а потом стал писать под диктовку:

– Начальнику ГПУ Степану Евсеевичу Скидоку. Так. Пропусти две строки. Да, начинай вот отсюда, – он ткнул пальцем в лист. – Я, Иван Микишин, девятнадцати лет от роду, обязуюсь помогать органам советской власти…

После того как я закончил писать и поставил свою подпись, он взял лист и помахал им в воздухе.

– Все. Иди, садись на свое место.

Обойдя стол, я сел на табурет. Оперативник сел на свое место, затем внимательно перечитал, что я написал, и только после этого положил лист в ящик стола.

– Теперь внимательно слушай, что тебе надо будет сделать.

Следующие два часа в меня вдалбливали инструкции, что и как мне нужно будет сделать, причем в двух вариантах развития событий. После того как я повторил основные пункты проведения операции, следователь спросил меня:

– Все понятно?

Я кивнул головой.

– Хорошо. О том, что мы с тобой говорили, никому ни слова. Да ты, Иван, и сам все должен понимать. Завтра мы еще поговорим об этом. Дежурный!

Когда я вернулся после допроса, лицо Федьки имело совсем другое выражение. Скажем так, это была боязливая настороженность. Я сразу заметил, как он напрягся, стоило мне войти в камеру. Слегка постанывая и держась за бок руками, я уселся на свой топчан.

– Ты как? – осторожно поинтересовался Оглобля.

– Жить буду, правда, без особой радости, – недовольно буркнул я, потом вспомнил, что старовер и мне нельзя пока выходить из этой роли, прочитал короткую молитву и перекрестился.

Сложившуюся ситуацию надо было хорошо обдумать. Попав сюда, я рассчитывал на побег с этапа, только вот теперь чекисты резко поменяли мои планы, сделав своим агентом. Подписанная мною бумага не играла для меня никакой роли, а вот то, что меня сделали в глазах местных жителей беглым уголовником и убийцей, было плохо. Чужаков здесь и так не привечают, к тому же местные жители были до крайности озлоблены. В лесу банды, поэтому в лес охотники ходили с опаской, работы было мало, да и платили через раз.

Осознанно или неосознанно, но чекисты все же сумели привязать меня к себе, обрезав мне все пути для побега. Несмотря на то, что почти выздоровел, я был далек от хорошей физической формы, не говоря уже о том, что не имел ни одежды, ни документов и оружия, а еще это проклятое, сосущее меня изнутри, постоянное чувство голода.

– Ты и правда беглый, как говорят?

«Интересно, зачем ему сказали, что я беглый? Или нас как-то собираются связать вместе? А что? Совместный побег, для более правдоподобного проникновения в банду».

– Господь отвернулся от меня, когда я нарушил его заветы, вот меня и постигла божья кара, – невнятно пробурчал я.

– Чего ты бубнишь там? Молитву?

– Не помолишься вовремя – душу без защиты оставишь, – уже сердито буркнул я, затем осторожно, с шипением и легкими стонами, улегся лицом к стене.

Следующие двое суток мне пришлось отвечать на многочисленные вопросы Оглобли, которого почему-то очень сильно интересовали тюремные порядки, а параллельно приходилось слушать инструкции и наставления оперативника. Был и плюс: как настоящий сексот, я получал дополнительный паек. Макар Конопля приносил суп, бутерброды с копченым салом и поил меня чаем с сухарями.

Детали операции мне были не известны, а только общее задание: просто надо человеку, без свидетелей, передать записку, а чтобы он мне поверил, при этом произнести одно слово – «пчела». Узнать его было несложно даже без описания, так как у него не было мизинца на левой руке. Основной упор в своих наставлениях Конопля делал на то, что и как мне надо отвечать на допросе у бандитов. Оперативник верил мне, но при этом с каждым днем все больше сомневался в том, что я гожусь для подобной роли. Изображая запуганного молодого парня, я угодливо соглашался со всеми его словами, поддакивал, суетливо ел, подбирая крошки, при этом нередко ловя его брезгливый взгляд.

Утреннее солнце освещало облупившуюся вывеску «СТ. С. НИКОЛЬСКОЕ», висевшую на приземистой каменной коробке железнодорожного вокзала, давно не чищенный сигнальный колокол и замусоренный перрон. На нем, наверное, давно не толкалось столько народа, как сегодня, за исключением группки беспризорников, считавших это своей территорией, и шнырявших среди людей, как крысы, в надежде что-нибудь выпросить или украсть.

Нас с Оглоблей и еще тремя крестьянами привез на железнодорожную станцию конвой, состоящий из двух красноармейцев с винтовками и чекиста. Понурые и растерянные крестьяне неделю назад что-то не поделили с местным комбедом, после чего приехали чекисты и оформили бедолаг как врагов советской власти. Помимо нас, здесь отправки в Красноярск ожидали три десятка дезертиров, которых наловили чоновцы. Мужики самого разного возраста, одетые вразнобой, кто в пиджаке, а кто в лаптях, курили махру, бросали злые взгляды на охрану и грязно матерились. Кроме них на платформе толпились два десятка их родственников и близких людей, которые перекрикивались с дезертирами через головы конвойных, создавая нездоровую, нервозную обстановку.

Рядом с вагоном, куда нас должны были загрузить, находилась еще одна группа, с которой стояла парочка милиционеров. Насколько можно было понять, главным в ней был плечистый мужчина, наголо стриженный, в кожаной фуражке со звездой, с маузером на боку, державший в руках папку с бумагами. Рядом с ним стояли лохматый мужик в спецовке и пожилой дядька в фуражке с какой-то кокардой. Разглядеть, что на ней, с моего места было невозможно, но я решил, что это железнодорожник. С ними еще был совсем молодой парень, похоже, мой одногодок. Судя по новой гимнастерке, портупее, револьверу в кобуре и шашке, это начальник конвоя, который привез на вокзал дезертиров. Он нервно и часто поглядывал в их сторону, одновременно отвечая на вопросы бритоголового начальника.

Доставивший нас чекист, стоило ему их увидеть, сразу достал бумагу-сопроводиловку и направился к ним, бросив охране:

– Ждите здесь.

По привычке оценил обстановку и степень возможной опасности, отметил, что в толпе дезертиров растет напряжение. Особенно выделялась группа из нескольких человек, во главе которой стоял цыганистый парень. Глаза дерзкие, злые и наглые. Бросит взгляд по сторонам, потом скажет пару фраз своим напарникам, после чего те начинают посматривать по сторонам.

«Теперь понятно, отчего командир нервничает. Точно буза будет».

План нашего бегства, придуманный Коноплей, был прост.

– Когда начнется погрузка дезертиров в вагон, возникнет суматоха. Чего смотришь? Так каждый раз бывает, поэтому постоянно посылаем в такие дни милицейский патруль на станцию. Так вот, в этот самый момент ты толкаешь нашего сотрудника на одного из конвойных и ударяешься в бега.

Сотрудник перед самым выходом будет предупрежден и стрелять в тебя не станет. К тому же там, на платформе, буду я сам находиться. Если что пойдет не так, обязательно помогу. Так вот, ты прыгаешь с перрона и сразу лезешь под вагон, а там уже сам смотри, как тебе лучше будет. Тот парень, Федька, что сидит с тобой, должен увязаться за тобой. Видишь, Ваня, ничего такого сложного и опасного тут нет.

Не успел сопровождающий нас чекист передать свою бумагу железнодорожному начальнику, как случилось то, что должно было случиться. Одна из женщин, видимо, мать, пыталась передать узелок одному из парней-дезертиров, но конвойный ее оттолкнул с криком:

– Не велено!

Но при этом он не рассчитал своих сил, и женщина со стоном упала на платформу. Бешеным быком парень кинулся на красноармейца, но, получив прикладом по ребрам, вскрикнул от боли и согнулся пополам.

Воспользовавшись этим моментом, цыганистый парень неожиданно кинул свой вещевой мешок прямо в лицо конвойному, стоявшему напротив него, а затем кинулся на него. Красноармеец среагировал на мешок, но не смог уйти от жесткого удара в лицо и с криком упал на платформу.

Тут заводила громко крикнул:

– Бей красных сук! – И толпа на перроне пришла в движение.

На охрану кинулись с двух сторон – дезертиры и несколько мужиков из толпы провожающих родственников. В следующую секунду конвой был смят, и дезертиры кинулись в разные стороны, под одобрительные крики своих друзей и родственников. Один красноармеец из охраны выстрелил в воздух, чем еще больше подстегнул беглецов. Кто-то из них прыгал на пути и нырял под вагоны, другие бросились в толпу родственников, которые их пропустили, а сами встали стеной на пути красноармейцев.

– Стой! Стой! Стрелять буду! – заполошно кричали конвойные, щелкая затворами винтовок и вскидывая оружие.

Впрочем, всего этого я не видел, так как в самом начале потасовки ударом кулака в челюсть сбил с ног одного из конвойных, который на пару секунд отвлекся на драку; второй красноармеец только успел вскинуть винтовку, как после моего сильного толчка на него налетел спиной один из крестьян. Боец покачнулся, а затем попытался поймать меня в прицел, но ему помешали крестьяне, которые кинулись в разные стороны, чтобы тот случайно их не пристрелил. Красноармеец окончательно растерялся и, переведя на них ствол, закричал:

– Всем стоять! Буду стрелять!

Перед тем как спрыгнуть с перрона, я мельком бросил взгляд через плечо. Единственный, кто среагировал на мое бегство, был чекист, который сейчас бежал в мою сторону, пытаясь на бегу расстегнуть кобуру. Спрыгнув на землю, я побежал вдоль поезда, за станцию, затем нырнул под вагон. У меня за спиной были слышны выстрелы, вопли и ругань. Вылез с другой стороны состава и сразу увидел на запасных путях грузовые вагоны, двери которых были настежь открыты. За ними виднелся лес, но передо мной было открытое пространство, состоявшее из двух железнодорожных путей, которое быстро не пересечешь.

Увидев развалины какой-то железнодорожной будки, видневшиеся впереди, я рванул к ним. «По крайней мере, укроют от пули, если будет погоня», – подумал я. Оглянулся, когда услышал шум у себя за спиной. Это за мной бежал Федька. В ту же секунду заметил краем глаза, как из-под вагона медленно и неуклюже вылезал красноармеец с винтовкой.

«А где чекист?» – неожиданно пришла мысль и тут же пропала, так как мне, по сути дела, будет без разницы, чья пуля ударит мне в спину.

Последние двадцать метров я мчался на пределе своих сил, а добежав до укрытия, просто упал, тяжело дыша, за кусок развалившейся стены. Вот только времени отдыхать у меня не было. Осторожно выглянул и увидел, что охранник остановился, вскинул винтовку и прицелился.

– Оглобля, падай! – закричал я.

Федор среагировал на мой крик по-своему. Сначала дернул головой в мою сторону, потом зачем-то оглянулся, но при этом сбился с шага и, видно, за что-то зацепившись, дернулся всем телом вперед, словно собрался нырнуть. В это мгновение раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Конвойный чертыхнулся, лязгнул затвором, но Оглобля уже добежал до меня и только хотел сесть, как я сказал:

– Пригибаясь, до вагонов. Пошли.

Может, он не понял, что я сказал, но, ни слова не говоря, последовал за мной. Согнувшись чуть ли не до земли, под прикрытием развалин, мы добрались до путей с теплушками и поднырнули под вагон. Оказавшись с той стороны, я подполз к вагонному колесу и осторожно выглянул. Как я и думал, стоило красноармейцу потерять нас из виду, как он сразу занервничал и теперь стоял, поводя стволом винтовки из стороны в сторону. Через минуту я услышал за своей спиной тяжелое Федькино дыхание и быстрые шаги.

– Где… он? – хрипло дыша, спросил он.

– Стоит, – негромко ответил я. – Подмогу ждет.

– Бежать… надоть… – прохрипел Оглобля.

– Надо, – согласился я с ним.

Только мы сумели добежать до опушки леса и скрыться за деревьями, как в прямой видимости показался боец в сопровождении нашего чекиста. В руке у того был наган. Оба с опаской смотрели на лес. Спустя пару минут чекист плюнул, и они пошли обратно. Стоило опасности исчезнуть, как меня начало потряхивать. Я сел на траву, прислонившись спиной к стволу, а рядом растянулся Федька, грудь которого ходила ходуном: он, так же, как и я, все никак не мог отдышаться. Минут пять мы провели в молчании, потом я сказал:

– Пошли отсюда. Еще приведут солдат…

– Смеешься? – скривился в усмешке парень. – Не пойдут они в лес. Забоятся.

– Лес для жизни человеку Господом предназначен. Чего в лесу бояться? – я сделал удивленное лицо, потом словно вспомнил, нахмурился. – Твоя правда. Совсем забыл про человека, он самый страшный зверь, как для себя, так и для других людей.

Теперь Федька смотрел на меня удивленно, явно не понимая, к чему это было сказано, но уточнять смысл сказанного не стал, спросил:

– Ты чего побежал?

– Не хочу обратно в тюрьму.

– Понятно. А как дальше жить думаешь?

– В большой мир пойду, искать свое место в жизни.

– Хм. Умно говоришь, сразу и не понять. Я о другом. Ты на себя посмотри. Сущий скелет, ребра торчат, да и одежа на тебе… Ладно, чего об этом толковать, скажу только одно: я, Иван, добро помню.

Немного отдохнув, мы поднялись с земли и неторопливо пошли, если я правильно понимал, огибая полустанок и село по большой дуге. На месте нашего отдыха остались, зарытые в землю, клочки записки, врученные мне Макаром Коноплей.

Глава 3

Хозяин принес нам в подвал кувшин с водой, бутылку самогонки, кружки, еду и пару свечей.

– Благодарствую, дядька Никифор, – поблагодарил его Оглобля. – Ты только Кольку…

– Убежал уже, – с этими словами люк захлопнулся.

Мой напарник по бегству зажег свечи, потом на перевернутом деревянном ящике организовал обеденный стол. Нарезал сало, лук, хлеб, потом достал из чугунка картошку. При виде еды у меня рот сразу наполнился слюной.

– Еще теплая. Бери.

В ответ я мог только кивнуть головой, так как уже жевал кусок хлеба с копченым салом и одновременно чистил вареное яйцо. Федька посолил крупную картофелину и откусил сразу половину, потом забросил в рот ломтик сала и хлеба. Несколько минут стояла тишина, мы жадно ели.

– Будешь? – кивнул он на бутыль самогона, стоящую на полу.

Я отрицательно покачал головой, продолжая есть. Федька пожал плечами (типа, как хочешь), и плеснул себе в алюминиевую кружку. Выпил. Сморщился.

– Ух, зараза! – и захрустел луком.

Снова налил, но пить не стал, а вместо этого крупно посолил уже очищенное яйцо и стал жевать вместе с хлебом. Какое-то время ел, потом неожиданно за метил:

– А ловко ты с краснопузыми справился. Одного в рыло, а на другого мужика толкнул. Как у тебя так ловко вышло?

Я пожал плечами, не переставая жевать.

– В тюрьме научился драться?

– Жизнь научила, – тихо сказал я.

Федька насмешливо хмыкнул, опрокинул в рот содержимое кружки, потом заел салом с луком.

– Из какого скита будешь, старовер?

– Нашего скита больше нет, а значит, и названия нет.

– Чего так?

– Сожгли скит, а людей побили.

– Красные сволочи, даже божьих людей не пожалели. Эх, да что тут говорить! Всю жизню нашу наизнанку вывернули!

Он снова налил в кружку самогонки, выпил, после чего стал жадно есть. На словах вроде проявил сочувствие, вот только ни в глазах, ни в голосе у него даже намека на чувство не было. Федька снова налил самогон в свою кружку. Выпил, крякнул.

– Эх! Хорошо пошла, – и от удовольствия даже замотал головой. – До самой души продрала.

Видно, взял его самогон, так как настороженность из глаз бандита исчезла, и чувствовалось, что он расслабился.

– Сало хорошее, желтое и душистое. Чуешь, духовитое, с травками. Сразу видно, что хозяин делал, от души, – он закинул в рот ломтик сала, хрустнул луковицей, прожевав, продолжил. – Эх! Сейчас бы расстегайчику, да чтоб дымился еще, с визигой или черными грибами, да кабанятинки копченой. От селянки домашней тоже бы не отказался. Накрошить туда копченостей да хлебную корку чесноком намазать. А дух какой от нее несет – не передать!

Я налил себе воды из кувшина. Перекрестил свой стакан, выпил, тем самым снова привлек внимание подвыпившего Оглобли:

– Ты, старовер, как тут, у нас, оказался?

– Из леса вышел, раненый. С рысью пересеклись наши пути-дорожки. Когтями посекла, да я еще к этой беде ногу вывихнул. С трудом выполз к железной дороге, а там добрые люди подобрали, не дали умереть. Пролежал какое-то время в больнице, только на ноги стал, как пришли милиционеры и сказали, что я беглый и забрали с собой.

– Слышал я от Семки, что ты… вроде как контра. Правда это?

– Вот у своего Семки и спрашивай, – буркнул я.

– Не мой он. А так да, наш он, из села, только в милицию подался. Он еще сказал…

– Не суди и не судим будешь, – перебил я Оглоблю. – Грех мой неизбывен, зато и отвечу перед Господом.

– Вот не надо мне этого! Семка еще сказал, что ты в побег не один ушел. Куды остальных девал? – с наглым и тупым любопытством продолжал давить на меня опьяневший Федор.

– Они леса совсем не знали, вот и не выжили.

– Правильно! Мне еще батька с малолетства талдычил: выживает сильный! Или ты, или тебя. Считай, ты благое дело сделал.

– Нельзя так говорить. Грех это большой – лишать жизни человека.

– Ерунду мелешь, Ванька! Ты вон в лесу жил и слыхом не слыхивал, что в Рассее творилось. Белые генералы с красными комиссарами задрались. Кучу людишек положили, а ты жалеешь каких-то душегубов.

– Какие-никакие, а они люди, Федор. Любая человеческая душа – она божья.

– Божья! Бог! А кто его видел?! Вон в народе уже говорят, что нет никакого бога! Что это один обман!

– Не хочу слушать эту ересь бесовскую! Все, я спать ложусь.

Хозяин разбудил нас на рассвете, только светать начало. Вышли во двор, где нас уже ждал курносый парнишка, лет пятнадцати.

– Санек, здорово, – поздоровался с ним бандит. – Как батька?

– Все хорошо. Этот с тобой? – подросток кивнул на меня.

– Со мной.

– Пошли, – сказал-скомандовал непонятный паренек.

Выйдя из села, мы скоро углубились в лес, после чего шли по какой-то малозаметной тропке. Дойдя до поляны, остановились, чего-то или кого-то ожидая. Похоже, нас контролировали.

Моя догадка оказалась верна, так как спустя минут двадцать к нам присоединилось двое вооруженных людей. Вышли из-за наших спин, почти неслышно, по-звериному. Поздоровались с Оглоблей, бросили на меня настороженные взгляды.

– Все чисто, Сашка, – сказал один из них парнишке. – Можем идти.

Потом была скачка на лошадях, и спустя пару часов мы оказались в бандитском лагере. Судя по всему, это когда-то был хутор богатого хозяина, от которого осталась только тень большого хозяйства. Фруктовый сад, заросший травой огород, остатки разбитых ульев. Я не знаток крестьянского хозяйства, но пристроек и сараев рядом с домом было не меньше пяти, не считая навеса с коновязью, где было привязано около трех десятков лошадей. Несмотря на запустение, дом и строения выглядели довольно крепко, за исключением местами поваленного забора да одного наполовину разобранного сарая. В глубине двора виднелся потемневший сруб колодца. Недалеко от забора лежала «домашняя мельница» – каменные круги с дырками посередине, а рядом с ними валялось лопнувшее долбленое корыто.

У ворот стояла запряженная тачанка с «максимом». В ней, развалившись, сидел бандит. Мимоходом отметил, что лента в пулемет была уже заправлена, хоть сейчас открывай огонь. Чуть дальше стояла легкая повозка без коня, с двумя большими колесами. Прислонившись спиной к одному из колес, сидел верзила с винтовкой. Я даже немного удивился, увидев почти революционного матроса, в клешах и в тельняшке, накрест опоясанного пулеметными лентами. Вот только бескозырки на нем не было. Он придерживал одной рукой стоящий прикладом на земле ручной пулемет, а во второй у него была дымящаяся папироса. Рядом с ним стоял бандит, у которого за широким офицерским ремнем торчал маузер, а из-за голенищ до блеска начищенных добротных сапог тускло поблескивали серебром рукояти кавказских ножей.

«Ишь ты, какая тут экзотика».

Бандиты, кучками или поодиночке, расположились по всему двору. Здесь были офицерские френчи, и солдатские гимнастерки, накрест опоясанные пулеметными лентами, и лихо заломленные фуражки и кепки.

Оглоблю встретили одобрительными криками и грубыми шутками, а на меня только бросали любопытные взгляды. Такое отношение было мне понятно: сейчас человек, а через десять минут покойником станет.

– Федька, иди, тебя атаман зовет.

Как только Оглобля скрылся за дверью, парнишка повернулся ко мне, затем, кивнув на лавочку у дома, сказал:

– Посиди здесь. Матвей, пригляди за ним.

Один из бандитов отделился от компании и сел на завалинку рядом со мной.

Прошло совсем немного времени, как из дома вышел Федька, нашел меня взглядом, затем мотнул головой в сторону входа:

– Чего сидишь? Иди к атаману.

Я вошел в дом. В горнице за столом сидели два человека.

– Здравствуй, гость незваный. Садись.

– И вам здравствуйте, добрые люди, – я перекрестился на иконостас, висевший в углу, чем вызвал грубую ухмылку у одного из бандитов, а затем сел на лавку. Один из них мне стал понятен сразу. Уголовник. Взгляд жесткий и цепляющий, да и смотрит исподлобья, словно волк.

«Он-то зачем здесь?» – спросил я сам себя.

Главарем банды был плечистый мужчина лет сорока с открытым крестьянским лицом и с недоверчивым и острым взглядом матерого хищника. Мне нередко доводилось встречаться с подобными волкодавами во время своей службы наемником, так этот был из той же породы.

О Семене Торопове мне уже доводилось немало слышать, как хорошего, так и плохого. Он был местной легендой, если к нему было применимо это слово. Одной из основных черт Торопова была расчетливость. Она была в его движениях и его мыслях. Он не знал слова «логика», но при этом мог отлично выстраивать логические цепочки и делать правильные выводы. Первая мировая война помогла ему найти профессию солдата, бойца, воина. Два Георгия за храбрость. Партизанская война против Колчака и интервентов дала ему командирские навыки, научила работать с людьми. У него везде были свои глаза и уши.

Он был отличным красным командиром до того момента, пока не узнал, что его младший брат был расстрелян чекистами как кулак и контрреволюционер. Красный командир решил, что после такого предательства ему с советской властью не по пути, и стал красным бандитом. Он сдал командование отрядом и, несмотря на требования и угрозы начальства, которое не хотело терять такого перспективного командира, ушел, а спустя четыре месяца в Красноярском уезде появилась банда с главарем по кличке Левша. Он не трогал местных жителей, зато продотряды и бригады агитаторов просто исчезали. Сколько у него было в банде людей и где были его стоянки, толком никто не знал, зато у атамана везде были свои глаза и уши. Несколько раз Красноярск отправлял усиленные отряды на его поимку, но все они возвращались ни с чем.

– Федор рассказал немного о тебе. Старовер, говоришь. Дай-ка гляну твой нательник, старовер.

Я неторопливо достал из-под нижней рубашки нательный крест и приподнял его вверх. Атаман одобрительно кивнул, и я спрятал свой крестик.

– Он сказывал, что ты беглый и в тюрьме сидел. Так это?

– Вам зачем?

– Не крути со мной, парень. Раз спрашиваю, значит, надо, да и помни: твоя жизнь в моих руках.

Я тяжело вздохнул, затем коротко рассказал свою историю.

– Складно баешь, да вот только проверить я тебя не могу, а значит, и веры у меня к тебе нет. Может, ты засланный? А то тут у нас был один такой, неделя как закопали.

– Я к вам не набивался, – зло буркнул я. – Так получилось.

– Не набивался, вот только это ничего не меняет. Вот мне, к примеру, на душе спокойнее будет, ежели тебя за огородом закопают.

– Не побоитесь такой большой грех на душу взять? Не отмолите ведь!

– У меня, малый, столько этих самых грехов… Да что об этом говорить. Осип, поговори с Ванюшкой!

Тут ухмыльнулся сидящий рядом с главарем урка:

– Сидел, говоришь? А кого из сидельцев знаешь?

– Кого знаю, а кого нет.

– Не крути, сучонок. Я тебе не фраер, а вор. Так кого знаешь? – жестко надавил голосом вор.

Пришлось сделать вид, что поддался, и начал перечислять:

– Бритву знал, Черепа, Петлю. Еще Шило…

– Погодь. Опиши Бритву.

– Высоты, наверно, как ты, в плечах… малость пошире. Седые виски. Шрам вот здесь, – я показал на себе пальцем. – Нет трети левого мизинца.

– Похоже, знаешь… или тебе его описали. По фене ботаешь?

– Не говорил и не буду. Дурные слова тянут за собой злые мысли и пачкают душу. Не нужно это человеку.

– Амбал для отмазки? Взять смехом на характер? Влепить скачок? Ну! Быстро!

– Вор, несущий краденое. Сыграть перед потерпевшим честного человека. Обворовать квартиру.

– В дежку долбили?

– Нет на мне срама мужеложства. Мне Савва Лукич помог, – увидев вопросительный взгляд вора, пояснил. – Граф.

– Граф? Он что, еще не помер? – в голосе вора прозвучало удивление.

– Помер. Спустя полгода, как меня закрыли. Все эти полгода я за ним ухаживал.

– Славный медвежатник был. Земля ему пухом, – он задумался на минуту, потом поднял на меня глаза. – Раз Графа хорошо знал, тогда скажи мне: какую он в молодости кликуху имел?

– Фомка.

– Знаешь. С кем на рывок пошел?

– Череп, Шило, Костыль, Бугай и Крест.

– А вышел один? – тут старый вор как-то хищно усмехнулся.

Я промолчал.

– Ладно, не говори. Все, разговор закончен. Атаман, – обратился он к главарю. – Сидел он. Зуб даю.

– Хорошо. Иди, – главарь какое-то время задумчиво смотрел на меня, потом сказал. – Все так, но нет к тебе у меня веры, старовер. Вроде все складывается, а сдается мне, что двойное у тебя нутро. Вот я сижу и думаю: может, все же прикопать тебя от греха подальше?

Спросил он сам себя, а глянул с прищуром на меня. Самое интересное, что он меня сейчас не на испуг брал, а просто размышлял вслух о том, что со мной делать: убить или оставить жить? Я же лихорадочно просчитывал свои возможности, пытаясь понять, хватит ли у меня сил уложить этого бугая, завладеть оружием и попробовать уйти через распахнутое окно, выходящее на заросший огород. По всему выходило, что нет, но умирать как баран под ножом мясника я не собирался.

– Матвей! – вдруг неожиданно закричал главарь. – Матвей!

В следующее мгновение в горницу ворвался бандит с револьвером в руке, явно готовый пристрелить меня. Помимо револьвера у него за поясом был заткнут обрез, а еще висел штык-нож. Судя по скорости его появления, он зашел в дом, как только вышел урка, и тихо стоял, ожидая команды. Теперь мне было понятно, чем была вызвана спокойная расслабленность атамана. Очередная бандитская проверка. Он, видно, уже ловил других на такой крючок. Сердце мое дрогнуло и на долю секунды замерло, словно в ожидании своей дальнейшей судьбы. Сдаваться я не собирался, а только подобрался, готовый ко всему, как атаман неожиданно спросил своего подручного:

– Телегу на пасеку собрали?

– Сделали, как ты сказал, атаман.

– Заберете парня с собой.

Я облегченно выдохнул воздух. Сердце радостно застучало в ребра, крича: «Живой! Ты живой!» Я вышел из дома, радуясь солнцу, теплому ветерку и даже бандитским мордам, которые сейчас рассматривали меня.

Матвей подвел меня к двум бандитам, которые с ленивым интересом оглядели меня.

– Что с ним? – спросил один из них, молодой русый парень с озорными голубыми глазами и пшеничными усами.

– Заберете его с собой – ответил Матвей.

– Иди к той телеге, парень, – сказал мне другой бандит, кивком головы показав направление.

Подойдя к запряженной повозке, я сел. Бандиты тем временем перекинулись словами, после чего один из них сел на коня, а другой – на телегу.

Через пару часов медленного путешествия мы приехали на пасеку. Крепкий дом, большой сад и пасека на три с лишним десятка ульев. Мне дали краюху хлеба, открытую банку мясных консервов американского происхождения и кувшин воды, после чего заперли в подполе. Это говорило о том, что убивать меня не собирались, а просто решили изолировать. Зачем? Мне это было неизвестно, а гадать не имело смысла.

Спустя какое-то время напряжение меня отпустило, и я неожиданно для себя заснул. Проснулся оттого, что захотел в туалет. Постучал в дверь. Спустя несколько минут щелкнул замок, и дверь открылась.

– Выходи, мил человек! – послышался хозяйский голос.

Солнце уже садилось. Быстро прикинул, что сидел взаперти не меньше шести-семи часов. Огляделся – моих стражей не было.

– Нет их, – понял мои взгляды хозяин пасеки. – Давно уже уехали. Сказали, чтобы я к закату тебя выпустил. Есть хочешь?

– Хочу.

– Заходи в избу.

Хозяйка налила мне густого супу, покрошила туда немного копченого мяса, дала кусок хлеба. После того как поел, передо мной поставили кружку чая на травах и горбушку, намазанную медом. Честно говоря, я рассчитывал на второе, но больше ничего не получил, зато на дорогу хозяева вручили мне небольшой кусочек сала, два ломтя хлеба и несколько вареных картошин.

– Идти тебе туда, – и хозяин рукой показал направление. – Не собьешься, паря. Это сейчас село подлесок закрывает, а так бы сразу увидел золотой купол церкви.

– Пусть Бог хранит вас, добрые люди.

– Иди, мил человек. С Богом.

Как только постройки скрылись с глаз, я жадно начал есть то, что мне дали с собой в дорогу.

«Да что за время такое дикое. Уже три недели здесь нахожусь и ни дня сытым не был».

Мне уже было известно, что село большое, в две тысячи домов. Удобное место. Долина легла между сопок, рядом с протекающей рекой. Как мне рассказали еще в больнице, этому поселению не меньше двухсот лет, а то и более. Сначала здесь была охотничья стоянка, ловили рыбу и били зверей, потом появился купец Савкин и построил сначала лесопильню, потом смоловаренный заводик. Когда прокладывали железную дорогу, решили здесь основать железнодорожную станцию, после чего появились кирпичный и свечной заводы, а потом мебельная фабрика. На ней работали по большей части политические ссыльные, которых царские власти отправляли сюда на поселение. Со временем в центре села выросло полтора десятка двухэтажных каменных домов.

Возможно, спустя какое-то время богатое село могло получить статус города, но грянула революция, и плавное течение жизни было нарушено. Сначала в мастерских и на заводе появились большевики, призывающие к всеобщему равенству, потом голову местному населению стали дурить представители партии эсеров и меньшевиков. К тому же в село постепенно стали возвращаться местные жители, которые выжили на фронтах Первой мировой войны, внося свою долю смуты в головы земляков.

Власть большевиков, которую поддержали рабочие, стояла недолго. Народ понял, что, кроме агитационных речей с трибуны и обещаний, большевики ничего не могут дать. Стало хуже с продовольствием, исчезли товары народного потребления, народ снова ушел воевать.

Не успела закончиться война с Колчаком, как пришел двадцатый год, и Сибирь всколыхнули народные восстания. Большевики отчаянно пытались сохранить свою власть. Начался террор, и несогласных с местной политикой комиссары просто стали ставить к стенке. Народ ужаснулся. Когда воевали с белыми за счастье народа, все было понятно – стреляли во врагов, а сейчас за что народ расстреливают? Разговоры о том, что при царе лучше жилось, раздавались все чаще. Красные партизаны, которые воевали против Колчака, теперь, повернув оружие, стали бороться против советской власти.

Об этом я слышал от больных, причем некоторые из них были непосредственными участниками этих событий. Я понимал, что мнения этих людей однобоки и не всегда соответствуют истине, но общее понимание событий, происходивших за последние годы, получил. Если восстания и мятежи еще находили какое-то понимание в головах людей, то новый экономический порядок мало кто из них принял. Люди ругали почем зря буржуев и советскую власть, которая разрешила тем снова сесть на шею трудовому народу. С другой стороны, народ был доволен, так как снова появились продукты и товары народного потребления. Вот только цены! Ах, эти нэпманы проклятые!

Впрочем, не об этом я думал, идя по тропинке в направлении села, а о себе. Задание чекистов провалено, и вряд ли они поверят моему рассказу о том, что со мной произошло. При этом меня смущала одна вещь. С какой стати главарь сдал мне своего человека, пасечника. Ведь я видел, что до конца мне атаман так и не поверил. Вот как назвать такой поступок? Впрочем, и эту загадку я отодвинул куда подальше. Сейчас мне надо было решать, что прямо сейчас делать? Чекисты отпадают, как и бандиты. Ведь Левша, кроме могилки за огородом, мне так ничего и не предложил. У меня нет ни еды, ни одежды, ни денег. Местные жители, которые обо мне слышали, разговаривать со мной не будут. И хорошо, если сдадут в милицию, а то ведь просто могут пристрелить.

«Куда пойти, куда податься, кого найти, кому отдаться? – про себя продекламировал я откуда-то всплывшие в памяти слова, после чего стал думать дальше. – Единственный выход – это пробраться к железнодорожным путям и как-нибудь ухитриться сесть на проходящий поезд. Вот только вид у меня, как у привокзального бомжа. Теперь, кажется, я начинаю понимать людей, выходящих на большую дорогу».

В этот момент пролесок кончился, и я с высоты пологой сопки увидел открывшуюся передо мной панораму, в центре которой раскинулась между двумя холмами долина, где лежало село. Как мне и сказал пасечник, в глаза сразу бросилась золотая маковка церкви. Полтора десятка каменных домов в центре, дальше площадь, вокзал, лавки и множество домов местных жителей в лабиринте улиц и улочек.

«Солнце уже почти село, и через полчаса будет совсем темно», – подумал я и стал быстро прикидывать, как мне лучше добраться до железнодорожного вокзала. – «Может, повезет? Если сегодня ночью или с утра придет поезд, то я не успею помереть с голода…»

На этом мои мысли резко оборвались, так как в селе началась стрельба, причем выборочная, сразу в нескольких местах. Все стало на свои места. Банда готовилась захватить село, а меня Левша просто пожалел. Теперь передо мной встал новый выбор: идти в село, где можно нарваться на бандитскую пулю, или пересидеть здесь?

В принципе, такой налет должен начаться уничтожением идейных врагов, а закончиться грабежом магазинов и лавок. Если все так, то у меня был шанс найти себе одежду и продукты, а может, даже и оружие. Да, это мародерство в чистом виде, но не ходить же мне честным, но в стоптанных лаптях и с дырками в портках. С детства во мне жила авантюрная жилка, благодаря которой я колесил по свету в поисках приключений на свою задницу. Когда-то, в юные годы, я представлял себя испанским идальго, любителем подраться, баловнем женщин и с жаждой золота в сердце. Разве такой будет пережидать налет? Я авантюрист или кто?

Оглянулся. За сопками в полумраке угадывалось обширное безлюдное пространство дальних гор и тайги. Снова повернулся в сторону села.

«Вперед и с песней. Как говорится, кто рискует, тот ходит в новых штанах. А мертвецу они и вовсе не нужны».

Я решительно зашагал дальше, не обращая внимания на стрельбу и крики, которые уже до меня доносились.

«Вот только зачем банде село? – вдруг неожиданно пришла мне в голову мысль-вопрос. – Из Красноярска через пару дней пришлют войска, и те помножат их на ноль. Если, конечно, здесь нет второго дна.

Атаман вроде у них не дурак. Странно как-то все складывается».

Военный опыт у меня был немалый, поэтому то, что я сейчас слышал, мало походило на дикий налет бандитской вольницы со стрельбой, человеческими криками и грабежами. Интенсивность перестрелок то в одной, то в другой части села говорила о планомерной зачистке.

Стоило мне выйти к окраине села, вдруг неожиданно застрочил пулемет, а за ним ударили залпом винтовочные выстрелы, после чего завязалась перестрелка. Причем эта стрельба шла не в самом селе, а за ним, где-то левее. Мой боевой опыт подсказал, что там на кого-то устроили засаду. Местности я не знал, как и местного расклада сил, поэтому гадать не стал, а только пожал плечами и осторожно двинулся между домами.

План атамана состоял из двух пунктов. Уничтожение большевиков на селе и разгром полуэскадрона частей особого назначения, являвшегося главной ударной силой местной власти. Чтобы вывести его из основной игры, а затем уничтожить, верные атаману люди сделали ложный донос в ГПУ о том, что банда готовится напасть на «Выселки» – так называли в селе первую коммуну-колхоз. Командир отряда с двадцатью бойцами и пулеметом отправился туда для организации засады. Они находились там вплоть до того момента, пока не услышали стрельбу со стороны села. Стоило командиру понять, что это отвлекающий маневр, отряд вскочил на коней и во весь опор понесся в село, но попал в засаду. Кинжальный огонь пулемета и полудюжины стрелков в первые минуты положил почти половину бойцов отряда. Одним из первых погиб командир. Из засады удалось вырваться только нескольким красноармейцам, которые смогли скрыться в наступившей темноте.

Я осторожно шел по селу, где дома стояли россыпью, то сбиваясь в крутые извилистые переулки, то разбредаясь по сторонам. Хотя уже стемнело, света не было ни в одном доме, но при этом я чувствовал, как сельчане приникли к окнам, глядя в щелки между занавесками, и настороженно прислушиваются к звукам. Стрельба в селе стихла, и теперь отчетливо слышались людские крики и плач на фоне истошного лая дюжины собак.

Вдруг неожиданно где-то рядом послышался приближающийся топот лошадиных копыт конного отряда. Вслед им истошно залаяла чья-то собака. Пригнувшись, я прижался боком к ближайшему забору, настороженно вслушиваясь в темноту.

«Куда? Зачем?» – невольно мелькнули в голове вопросы.

Ответы на них я получил спустя несколько минут, когда в той стороне, куда проскакали всадники, ударил револьверный выстрел, зазвенело разбитое стекло, а в ответ ударил залп из несколько винтовок. Следом раздался крик боли, потом громкая ругань и грохот. Бандиты выбивали дверь.

«Значит, все-таки местную власть вырезают, – получил я подтверждение своим догадкам. – То-то местные сидят по домам и не особо волнуются».

Снова выстрел, за ним послышались предсмертный крик и надрывный женский плач, после чего снова раздался стук копыт, теперь уже в обратном направлении. Осторожно выпрямившись, огляделся по сторонам, собираясь идти дальше, но уже в следующее мгновение замер, так как в той стороне, куда собирался идти, неожиданно залаяла собака.

«Чего псину так разобрало? Бандиты там, я здесь, а собака… А вот теперь все понятно».

Сначала послышались тихие шаги, так как стрельба к этому моменту полностью прекратилась, потом луна, вылезшая из облаков, на короткое время осветила фигуры трех идущих мужчин, только что вывернувших из-за проулка. Один из них, словно почувствовав мой взгляд, на ходу обернулся, но ничего не заметил, зато я увидел, как в его руке тускло блеснул ломик.

«Шпана местная. Видно, решили грабануть ближайший магазин под шумок. Может, и мне с ними за компанию?»

Вот не нравились мне мои штаны с дырками, разваливающиеся на ногах лапти и пустые карманы. Мне хотелось жить широко и беззаботно, как в прежней жизни. Да и кто я такой, чтобы спорить со своими желаниями?

Стоило их шагам затихнуть, как я двинулся вслед за ними. Налет бандитов ни разу не напоминал мне кадры из фильмов. Нигде ничего не пылало пламенем пожара, не кричали дико люди, которых рубили шашками, не был слышен треск выламываемых дверей. Несмотря на такое несоответствие, сложившаяся ситуация меня сильно напрягала, так как прекрасно понимал, что мне надо бояться в равной мере как бандитов, так и местных жителей. Именно поэтому мое тело на каждый неожиданный звук напрягалось, готовясь вступить в схватку, глаза выискивали потенциального врага, а уши просеивали окружающее пространство, пытаясь уловить подозрительные звуки.

Пройдя полсотни метров, я услышал хруст дерева, смешанный с металлическим скрежетом. Молодчики наконец добрались до своей цели и теперь нагло, не стесняясь, взламывали дверь. Я выглянул из-за забора близлежащего дома в тот самый момент, когда последний налетчик, торопливо входивший в широко распахнутую дверь, быстро огляделся по сторонам. Отпрянув, чтобы тот меня не засек, я успел заметить вывеску «АПТЕКА» на двухэтажном доме. Это было не совсем то, что мне надо, но выбирать было просто не из чего.

Быстро подбежал к входной двери и, взявшись за ручку, медленно потянул ее на себя, как услышал из глубины помещения матерную ругань одного из налетчиков:

– Клоп! Мать твою… Сука, дверь закрой!

Затем раздались чьи-то быстрые шаги, но только стоило кому-то схватиться за внутреннюю ручку, как я рванул дверь на себя. Бандит, не ожидавший рывка, вывалился на меня, при этом с трудом удержавшись на ногах. Я успел увидеть перед собой растерянные глаза и ломик в его руке и тут же со всей силы ударил бандита кулаком в горло. Он, вскинув руки к горлу, захрипел, в тот самый момент я вырвал из его руки фомку и снова ударил, сбивая с ног.

Бандит еще падал, когда я влетел в помещение и кинулся к следующему налетчику, освещенному керосиновой лампой, стоявшей на прилавке. Неожиданная смерть подельника и непонятно откуда взявшийся неизвестный ему мужик на секунду-другую ошеломили бандита. Когда он все же рванул из-за пояса наган, закаленный кусок металла обрушился ему на голову. Хруст височной кости бандита, проломленной ломиком, совпал с полузадушенным криком, как мне показалось в тот миг, ребенка, идущим откуда-то сверху.

Стоило бандиту рухнуть, как стонавший на полу мужчина, приподняв голову, посмотрел на меня мутными глазами:

– Там… Помогите…

Лапти сейчас сыграли положительную роль. Моих быстрых шагов почти не было слышно. Одновременно с раздавшимся новым отчаянным криком я оказался на пороге спальни. Первым, что я увидел, была лежавшая на кровати с задранным платьем девушка, с которой насильник в этот момент стаскивал кружевные панталончики. Удар лома по голове заставил бандита замереть на мгновение, потом его тело обмякло, и он осел на пол.

При виде меня девушка снова собралась закричать, но я приложил палец к губам.

– Не трону. Не кричи, – раздельно и тихо сказал я и только сейчас заметил лежавшую на полу без сознания полную женщину. – Мать? – спросил я.

Девушка только кивнула головой, не отводя от меня полных слез глаз.

– Помоги ей, – сказал я, после чего схватил бандита за шиворот и поволок к лестнице.

С трудом дотащив тело до лестницы, я скинул его вниз, но при этом взмок и устал так, словно целый день вагоны разгружал. Спустившись, снова склонился над неудавшимся насильником, констатировал, что тот жив и без сознания. Выпрямившись, огляделся. Прилавок, за ним стеклянные шкафы с пузырьками, окно, полуоткрытая входная дверь.

Сбоку раздался шорох. Ствол револьвера в то же мгновение переместился в сторону звука, но, как оказалось, это мужчина, цепляясь за стойку, старался подняться на ноги.

– Вы хозяин этого заведения?

– Я. Они… Как?

Хозяин аптеки, стоя на дрожащих ногах и опираясь на стойку, поднял на меня глаза. Еврей. Кто бы сомневался, хотя я это понял еще в спальне, глядя на мать и дочку,

– Иди и сам разбирайся, – буркнул я и тяжело пошел к двери.

Возбуждение сошло, нагрузка на организм оказалась слишком сильной, и сразу как-то разом навалилась тяжесть, сердце колотилось, ноги стали словно ватные. Захотелось присесть и прий ти в себя, но еще ничего не закончилось, поэтому я поменял ломик на револьвер и подошел сначала к окну, а потом к приоткрытой двери. Где-то там слышны плач и крики, а здесь, на улице, ни одной души, ни одного огонька в окнах. Осмотрел замок и вздохнул: тот был конкретно сломан. Мне много чего довелось видеть в той жизни, поэтому не нужно было щупать пульс или трогать сонную артерию, хватило одного быстрого взгляда на бандита, лежащего на пороге, чтобы понять – тот безнадежно мертв. Втащив труп внутрь, я закрыл дверь на хлипкий крючок.

Сверху были слышны тихие всхлипывания и невнятные голоса. Очень хотелось пить, отойдя к прилавку, пробежал глазами по шкафам, где за стеклом стояли разнокалиберные коробочки, баночки и пузырьки, потом развернулся и подошел к лежащим на полу налетчикам. Наклонившись, быстро прошелся по их карманам, но, кроме горсти патронов к револьверу, начатой пачки папирос и кисета с табаком больше ничего не нашел. Осмотрел револьвер. «Вроде рабочая машинка. Теперь пора заняться своим гардеробом», – решил я и стал присматриваться к грабителям, пытаясь определить нужный мне размер, а заодно определить качество одежды.

Только нацелился на ботинки одного из налетчиков, как раздались шаги аптекаря, спускающегося по лестнице. Я выпрямился, глядя, как он одной рукой держится за бок, другой рукой тяжело опирается на перила. Хотя кровь с его лица была смыта, при каждом шаге он кривился от боли.

Спустившись, аптекарь сначала бросил взгляд на тела, затем на дверь, потом на меня. Я усмехнулся:

– Закрыл на крючок, но если еще кто явится, то выбьет дверь с одного удара.

– Ой-вей! А кто-то обещал счастливую жизнь. Грабежи, банды, большевики. Вы не знаете, от чего нас освободили? Я таки даже боюсь подумать, что нас ждет в будущем при таких обещаниях, – при этом хозяин дома печально покивал головой, потом вдруг вскинулся. – Премного извините меня, молодой человек, я ведь вас так и не поблагодарил. Вы спасли жизнь мне, моей жене Софочке и дочери Сонечке. Что я могу для вас сделать?

– Можно чего-нибудь попить, уважаемый?

– Будет и попить, и поесть. Как только Сонечка заснет, Софочка все сделает.

– Вы думаете, что ваша дочь после этого заснет?

– Я дал ей снотворное. А попить… Погодите!

Аптекарь, продолжая держаться за бок, обогнул стойку и скрылся в задней комнате. Спустя несколько минут вернулся с кувшином и стаканом. Поставил их на стойку, потом вдруг бросил тревожный взгляд на дверь, затем на лежавшего в беспамятстве бандита, и вдруг стал неожиданно ругаться. Поцы и шлимазлы так и слетали с его языка. Я его понимал, у каждого своя разрядка нервов. Пока он этим занимался, я выпил подряд два стакана ягодного морса, и теперь мне захотелось есть. Наконец он закончил ругаться и бросил на меня внимательно-оценивающий взгляд:

– Вы знаете, что сейчас там происходит?

При этом он кивнул головой в сторону входной двери.

– Утверждать не берусь, но, похоже, лесные бандиты режут местную власть.

– Так это банда Левши? – в его голосе послышалось облегчение, что меня весьма удивило.

– Мне-то откуда знать, но при этом село не подожгли, и народ в панике не разбегается.

– Таки он. Уф! Я даже чувствую себя немножко лучше.

– А кто это? – я кивнул на мертвецов и лежащего в бессознательном состоянии бандита.

– Это мое прошлое, – и аптекарь горестно закачал головой. – Ой-вей! Ведь только семь лет прошло… Тот, кого вы так удачно убили, страшный бандит. У него руки по локоть в крови. Его отправили на каторгу, но тогда был закон, а что есть сейчас? Разве это жизнь? Нет, это преддверие ада! Эти люди, которые ничего не знают о жизни, почему-то решили… Он резко замолк, настороженно глядя на меня.

– Мне не интересна местная политика, уважаемый. Я – сам по себе.

– Судя по тому, как вы говорите, чувствуется интеллигентный человек, но при этом как-то странно строите фразы.

Мне не хотелось развивать это направление разговора, поэтому я решил сменить тему и поинтересовался:

– Кстати, как мне к вам обращаться?

– Абрам Кац. Местный аптекарь, как вы уже поняли.

– Егор Аграфов, бродяга, как вы уже поняли, – в тон ему ответил я.

Мы замолчали. В другое время я бы уже подраздел мертвецов, но присутствие хозяина аптеки, с которым, похоже, наладились отношения, сдерживало меня.

«Может, можно будет решить вопрос как-то по-другому».

С улицы не доносилось ни малейшего звука, только было слышно, как сверху ходит и гремит посудой хозяйка. Вдруг она затихла, а потом, подойдя к краю лестницы, не спускаясь, негромко спросила:

– Молодой человек, как вы думаете, нас снова сегодня будут грабить?

– Трудно сказать, мадам, – отшутился я. – Я не местный, поэтому незнаком с вашими обычаями.

– Ой-вей! Вы шутите, значит, не все так плохо, – и женщина снова занялась своими делами.

Мы снова встретились с аптекарем взглядами, потом он бросил быстрый взгляд на револьвер, который я до сих пор держал в руке, и наконец решился сделать мне предложение, которое мне хотелось от него услышать.

– Егор, извините меня, но, судя по вашему босяцкому виду, у вас нет неотложных дел, тем более, что наступает ночь. Вы можете остаться здесь, в аптеке. Кстати, у меня есть хорошая настойка на травах и кедровых орешках.

– Спасибо, но нет. А насчет…

В этот момент раздался осторожный стук в дверь. Я посмотрел на хозяина дома. Тот бросил испуганный взгляд на дверь, затем посмотрел на меня и пожал плечами. Снова раздался стук.

«Не бандиты. Хм. Тогда, может, клиенты».

– Может, покупатели? – спросил я аптекаря.

– Ночью?! – возмутился он, но тут же потух. – Хотя да. Да. Возможно.

Подойдя к двери, я спрятал револьвер за спину, а левой рукой откинул крючок, после чего резко отступил назад. Дверь открылась, и на пороге возник еще один… еврей. Черные вьющиеся с проседью волосы, нос кривой и длинный. Увидев меня, он испуганно замер, но тут из-за моей спины раздался голос хозяина дома:

– Фима, не стой столбом, заходи быстрее! А то на свет если не мошкара, так бандиты налетят!

Я сразу отметил про себя, что, судя по прорезавшемуся юмору, аптекарь как-то быстро пришел в себя, да и к трупам, к моему небольшому удивлению, он оказался привычен.

«Впрочем, время сумасшедшее. Смена властей. Белые – красных – красные – белых. Банды. Налеты. Все это накладывает свой отпечаток. И жена его неплохо держится: ни обмороков, ни плача».

Когда незваный гость перешагнул порог, я закрыл дверь на крючок, затем повернулся и оглядел мужчину. Первым, что бросилось в глаза, был его довольно необычный внешний вид. Нижнее белье, сапоги и кожаная тужурка. Лицо у него было растерянное и напуганное. Косясь на меня, он вошел, но, сделав пару шагов и увидев тела на полу, снова замер.

Кац оглядел своего соотечественника, после чего настороженно спросил:

– Фима, тебя ищут бандиты?!

– У вас тут что? – вопросом на вопрос ответил ему Фима, все еще не отрывая взгляда от тел, лежащих на полу.

– Он еще спрашивает?! Нас здесь всего-навсего пытались ограбить и убить! – неожиданно возмутился аптекарь. – Где твоя советская власть?! Где твое грозное ГПУ?! Где, я тебя спрашиваю?!

– Абрам, перестань кричать на Фиму! – раздался сверху голос хозяйки. – Он не виноват, что у него голова с прибабахом!

– А кто виноват?! Ведь это он у нас большевик! Вот-таки прямо сейчас мне скажи, где твое светлое будущее?! – в голосе Абрама сейчас пробивались истерические нотки. – Или я его увижу только с того света?!

– Меня зовут Егор, – решил я сбить накал страстей. – Что у вас случилось?

– Фима. Э… Ефим Коганович. Э… Здравствуйте. Значит, это бандиты… Погодите! Вы убили бандитов Левши?! – в его голосе появился страх.

– Нет! Это просто бандиты! – заявил уже начавший остывать аптекарь. – Они пришли… Впрочем, я это уже говорил. Затем появился Егор и спас нас.

– Появился, – повторил Коганович. – Это хорошо. Абрам, я пока у тебя пересижу. Можно?

– Можно, – буркнул тот, но уже не злобным тоном, а, скорее всего, расстроенным. – Что, за тобой тоже приходили?

– Да. Наверное. Даже скорее всего… В общем, я у Марии был, когда стрельба началась, – он опустил голову. – Мы видели, как Степана и Ефросинью Рыбак бандиты вытащили во двор и шашками порубили.

– А жену-то за что?

– Так она отвечала за агитацию и культмассовую работу в совете. Потом, думаю, они пошли за мной. В том направлении. Как они скрылись, я ушел задами и сюда.

– А чего у Марии не остался? Или она испугалась и выкинула тебя на улицу?

Коганович сначала замялся, потом промямлил:

– Не хотел женщину подводить.

– Ладно, успокойся. Ты жив, и это главное. Сейчас Софа принесет нам закусить. Ты как, настойки выпьешь?

– Выпью! – возбужденно воскликнул тот. – Внутри все ходуном ходит, не могу успокоиться.

Стоило Кацу уйти за прилавок, в заднюю комнату, как Коганович быстро и негромко сказал:

– Я вас знаю. Вы старовер, были арестованы, и сейчас в бегах.

– Откуда у вас такие подробности, товарищ Коганович? Работаете в ГПУ или в милиции?

– В милиции, – так же тихо сказал представитель власти.

– Раз так, то мне надо вас прямо сейчас убить! Вы еще забыли добавить, что я контра, а значит, непримиримый враг большевиков, а еще мне надо сохранить тайну своего бегства, – сказал я зловещим голосом при этом довольно громко.

– Егор, не надо убивать Фиму. Он хоть большевик, но при этом дальний родственник моей Софочки, – сказал подошедший к нам Абрам, после чего поставил на прилавок графинчик с двумя стопками и зажженную керосиновую лампу. – Мне ведь с ней еще жить да жить, а теперь представьте, что в таком случае у нее появится еще один повод ругать меня за то, что я позволил убить Фиму.

Аптекарь разлил настойку в стопки, потом повернулся ко мне:

– Таки не будете?

Я отрицательно покачал головой. Приятели быстро выпили, потом посмотрели в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, и быстро повторили.

– Егор, я о вас тоже слышал. Такой приятный молодой человек, а уже беглый каторжник. И куда только милиция смотрит? – не удержался и съехидничал Кац.

– Не смешно, – буркнул Коганович, крутя в пальцах пустую стопку и выразительно глядя на графинчик.

Вот только продолжения не последовало, так как на лестнице раздались шаги. Жена аптекаря спустилась с нагруженным подносом, поставила его на прилавок, бросила недовольный взгляд на графинчик, затем окатила товарища Когановича с головы до ног ехидным взглядом.

– Фима, ты выглядишь, как последний босяк, – при этих словах милиционер сердито запахнулся в тужурку и попытался придать себе независимый вид. – Не надувай щеки, Фима, а то совсем смешно получается. Ладно, кушайте, а я пойду, поставлю чай.

После этих событий у меня разыгрался просто зверский аппетит, и я набросился на еду. Фима откусил от бутерброда с форшмаком и стал вяло жевать, видимо, он еще не окончательно пришел в себя.

– Абрам, давай еще, – Коганович показал на графинчик.

Кац налил, они выпили. Фима снова взялся за бутерброд, а Кац неожиданно о чем-то задумался. Я уже хотел его спросить, о чем он думает, как тот тяжело вздохнул и сказал:

– Мне надо сходить к Антипу Трофимовичу.

Мне это имя ничего не говорило, поэтому я промолчал, продолжая жевать. Человеку надо – пусть сходит. Зато Фима поморщился, видно, этот человек был ему неприятен: – Зачем сейчас-то? Банда в селе.

– А ты хочешь, чтобы этих душегубов вытаскивали из моего дома при белом свете, на глазах у людей?!

Представитель власти отвел глаза.

– Чем-то могу помочь? – спросил я.

– Нет. Мне самому нужно это сделать. Закрой за мной дверь.

Его не было минут пятнадцать, потом раздался тихий стук. Подойдя к двери, я спросил, кто там, после чего откинул крючок.

Открылась дверь, и в аптеку вместе с Кацем зашел новый гость, держа в руках дробовик. Это был крепкий и кряжистый сибиряк, лет сорока пяти-пятидесяти, среднего роста с широкими плечами, имевший простоватое лицо, и в то же время – недоверчивый и жесткий взгляд. Кожа лица, что кора дерева, коричневая, обветренная, дубленая. Борода и усы с проседью. Он огляделся, задержал взгляд на мне, прикинул, оценил, потом подойдя, осмотрел лежащие тела.

– Точно Дубина. Как ни есть варнак каторжный, – опознал он одного из налетчиков. – Столько лет не было, и вот на тебе, явился.

– Ты их приголубил? – он посмотрел на меня.

– Я, – ответил я, пытаясь понять, что представляет собой этот мужик.

– А этого чего? – и он указал пальцем на начавшего приходить в себя бандита.

Я не понял вопроса и озадаченно посмотрел на хозяина дома. Кац отвел глаза, Коганович, делая вид, что его здесь нет, молча смотрел куда-то в пространство.

– Ладно. Мы, люди простые, сами разберемся, – усмехнулся в бороду мужик, потом повернулся ко мне. – О тебе мне уже довелось слышать, старовер.

– Не знал, что я так известен в ваших краях.

– Так у нас не город, все друг друга знают, новых людей почитай и нет, а тут весть разнеслась: старовер из лесу вышел, да еще беглый из тюрьмы. Вот люди и судачат о тебе.

«Кто ты такой, сильно знающий?» – хотелось мне спросить у него, но я сейчас был не в том положении, чтобы задавать подобные вопросы, да и было в этом сибиряке нечто такое, похожее на обстоятельную, крепкую, хозяйственную уверенность в своих силах. Даже его одежда говорила об этом: серый сюртук с роговыми пуговицами, жилет, штаны черные, заправленные в сапоги-гармошку. На голове картуз с лакированным козырьком. Все почти новое, сапоги блестят.

Я это отметил, затем подумал: «Ночь на дворе, а он одет, словно в гости собрался».

– Люди не ведают, что говорят, – попытался я снова изобразить старовера. – Не все правду знают, а все равно говорят.

– Ты мне тут святошу не изображай, парень, – снова усмехнулся он. – Вон твоя правда на полу, в лужах крови остывает. Или отрицать будешь?

Ответить мне не пришлось, так как послышался нарастающий многочисленный стук копыт, какие-то металлические звуки, лошадиное ржание, негромкие выкрики. Мы все замерли. Напряжение сгустилось настолько, что его, наверно, можно было резать ножом.

– Абрамка, лампу гаси! – скомандовал Антип, и через мгновение мы оказались в темноте. Полной назвать ее было нельзя, так как в окна светила луна.

Прошла минута, другая. Напряжение достигло предела. Звук копыт слышался все отчетливее, но спустя какое-то время стал удаляться. Мы не знали, что это возвращалась часть отряда Торопова после удачной засады.

– Похоже, все. Давай свет, Абрам, негоже в потемках сидеть.

Аптекарь, ни слова не говоря, снова зажег керосинку. Тусклый свет частично осветил пространство аптеки. Мужик снова бросил взгляд на трупы, потом повернул голову ко мне.

– Слышь, паря, – обратился ко мне Антип. – Сейчас сын на телеге подъедет, загрузить поможешь.

Только я кивнул головой, как послышались цокот копыт и скрип колес.

– Вот и он. Давай, – и Антип направился к начавшему приходить в себя бандиту.

Спрятав револьвер, я подошел к двери, откинул крючок и распахнул ее, после чего схватил ближайший труп за руку и потащил на улицу.

У телеги стоял плечистый парень, где-то моих лет. Он оглядел меня даже не внимательно, а обстоятельно, после чего сказал:

– Здорово.

– Здорово. Егор.

– Михаил. Давай помогу.

Без всякой брезгливости, словно всю жизнь этим занимался, он схватил труп за ноги.

– Раз! Два! Три! – мы закинули труп в телегу и пошли за вторым мертвецом.

Когда погрузка была закончена, Михаил тронул вожжи, лошадь легко взяла с места, потянув телегу. Вслед за ней пошел Антип с двустволкой, заброшенной за плечо. Все прошло настолько просто и непринужденно, словно мы забросили в телегу три мешка с картошкой. Мне только и оставалось, что покрутить головой от простоты местных нравов.

Глава 4

Глядя им вслед, я жалел, что не раздел разбойничков, проявив не свойственную мне щепетильность. Провел взглядом по темной улице. Здесь было тихо, но где-то там человеческие крики и собаки продолжали рвать тишину летней ночи.

Только я успел переступить порог аптеки, как услышал яростный спор Когановича и Каца. На этот раз аптекаря поддерживала жена, которая спустилась после того, как убрали тела. Судя по тазу с водой и тряпкой, она собиралась мыть пол.

Только теперь я к ней присмотрелся. Невысокая полненькая женщина с простым, но при этом довольно милым лицом. Сейчас она стояла перед Когановичем, уперев руки в бока.

– Фима, не изображай героя! Ты что, хочешь на пустом месте убиться до смерти?!

– Ты идиет, Фима! – вторил ей муж, крепко держа приятеля за рукав. – Кто ты? Ты конная армия Буденного?! Да они просто пристрелят тебя, проходя мимо!

– В чем дело? – спросил я, закрывая дверь на крючок.

– Он хочет пойти к своим товарищам! – объяснил мне ситуацию аптекарь.

– Так хоронят вроде днем, или у вас обычаи другие? – сделал я удивленное лицо.

– Не юродствуйте! Я хочу знать, что там произошло! Что с моими товарищами, что там с Марией! Если мне суждено умереть, так тому и быть! Дайте пройти!

Коганович стряхнул со своего рукава пальцы Каца и решительно шагнул в мою сторону.

– Да ради бога, – и я сделал шаг в сторону. – Только предупреждаю: еще ничего не кончилось.

Взгляды троих людей скрестились на мне, ожидая объяснений, которых у меня не было. Только одни догадки.

– Это как? – с явным недоумением в голосе наконец спросил меня аптекарь.

– Скажем так: это догадка, и, чтобы получить ей подтверждение, задам вам один вопрос. Зачем Левше уничтожать в селе советскую власть, если через день или два пришлют войска из Красноярска и ему придется убираться обратно в лес? Добавлю к этому еще одну непонятную мне вещь. Его налет можно было бы понять, если бы он убивал и грабил, но, судя по вашей аптеке, этого как раз и нет. Или я в чем-то не прав?

У меня было немного времени подумать над сложившейся ситуацией, но теперь мне хотелось знать мнение местных жителей, которые могут дополнить мои слова своими соображениями. После моих слов Кац вместе с Когановичем бросили друг на друга взгляды, потом Кац стал усиленно чесать в затылке, сдвинув ермолку, а Фима уставился в потолок, словно там пытался прочитать ответ. Софа обвела нас всех взглядом, покачала головой, но говорить ничего не стала, принявшись мыть пол.

– Вы хотите сказать, что у Левши есть до нашего села какое-то другое дело? – наконец решился на вопрос аптекарь.

– Скорее всего, связанное с селом, – предположил я. – Иначе смысла в этом налете не вижу.

Коганович как-то странно посмотрел на меня:

– Я как-то по-другому представлял себе староверов.

– Какой есть, – усмехнулся я.

– Кажется, я знаю, в чем дело, – вдруг неуверенно произнес Абрам, а когда увидел, что все внимание приковано к нему, продолжил. – Он же вместе с селом и вокзал захватил. Так?

– Точно! Поезд! – вдруг неожиданно выкрикнул Фима. – Он хочет остановить и ограбить поезд!

– Поезд? – недоуменно хмыкнул я. – Можно, конечно, предположить и такое. Только почему здесь, а не в каком-нибудь глухом месте? Зачем устраивать налет на село?

Снова наступило задумчивое молчание. Вот только высказанная мысль о поезде стала копошиться у меня в голове, не желая успокаиваться. Я стал перебирать варианты, после чего решил поделиться одной мыслью:

– А если в поезде едет ценный груз? Например, власти решили царскую казну перевезти в Москву.

– Какая царская казна?! – неожиданно возмутился Коганович. – Откуда ей здесь быть?!

– Что вы так возмущаетесь, я просто предположил. Может, от Колчака что-то осталось, – высказал я новое предположение.

– Если кто и знает о сокровищах, так это Фима, представитель органов и ответственный секретарь, – не сумев сдержаться, снова поддел своего приятеля аптекарь.

– Ой, как смешно! А ты, Абрам, не знаешь, кто я?! Я больше канцелярский работник, чем милиционер. Сижу, справки выписываю.

– Оба-на! – вырвалась у меня. – А как насчет справки для меня?

– Это должностное преступление! – автоматически отреагировал на мой вопрос канцелярский милиционер.

– Ладно. Настаивать не буду.

Вдруг жена аптекаря, до этого выжимавшая тряпку, кинула ее в таз, да с такой силой, что во все стороны полетели брызги, после чего резко повернулась к Когановичу. Насколько я мог судить по ее виду, женщина сильно разозлилась.

– Фима, что я слышу?! Егор нас всех спас, а тебе жалко тиснуть синюю печать на бумажку!

– Софа, что ты так сразу! Я же не сказал конечное нет! – резко изменившись в лице, пошел на попятную милицейский секретарь.

– Попробовал бы! – сказала как отрезала жена аптекаря, но в ее голосе уже не было злых ноток, только раздражение. – И хватит пить!

Она подошла к прилавку, забрала графинчик и спросила:

– Есть пирог с рыбой. Будете есть?

– Будем! – ответил я за всех.

Женщина стала подниматься по лестнице, после чего наступила тишина. Не знаю, о чем думали Кац с Когановичем, но я опять вернулся к мысли об ограблении поезда.

«Ограбление поезда. Ограбление… Почему здесь, а не в другом месте? Погоди-ка, а если это большой, тяжелый и объемный груз, для которого нужны подъездные пути, хотя бы для тех же телег? Тогда, действительно, железнодорожный вокзал подходит для этого дела лучше всего. Только взорвать нужно в нужное время. Если все так, как я думаю, становится понятна зачистка села».

Говорить о своих мыслях я никому не стал, а спустя несколько минут жена аптекаря спустилась и принесла куски пирога с рыбой, чай и большую тарелку с маленькими крендельками, которые, как оказалось, местные зовут каральками. На этот раз мне активно помогали аптекарь с милиционером, у которых разом прорезался аппетит.

Активно жуя, я прокручивал в голове события последних суток, пытаясь их понять и проанализировать в соответствии с мышлением современного человека. Мне пока были не понятны ни мысли, ни поступки этих людей, ни их отношения. У меня нет привычки рефлексировать, но даже для меня, практичного человека, развернувшиеся здесь события выглядели дико и непонятно.

«По-моему, фразу „нет человека – нет проблем“ выдумали именно в это время. Взять Антипа и аптекаря. У них хорошие дружеские отношения. Пошел и попросил соседа помочь вывезти пару трупов и добить третьего налетчика. И тот, как добрый сосед, не отказал в этой просьбе. В селе орудует банда в несколько десятков рыл, и на улицах, наверное, трупы лежат, но при этом никто из местных не разбегается, просто сидят дома. Может, даже чай пьют с пряниками. Хотя здесь вполне может работать поговорка: моя хата с краю, я ничего не знаю. Да и противостояние в селе неслабое. Даже мне это видно. А взять Каца и его семью. Это стресс же какой! А так посмотреть – словно ничего не произошло, и семья спокойно живет дальше. Или люди здесь другие, или я что-то не понимаю. Кстати, Антип».

– Слушайте, а кто этот Антип?

– Антип Трофимович – самый уважаемый человек в нашем селе, – откликнулся первым Кац. – На войне был, Георгиевский крест имеет. Сельчанам всячески помогает. Марфе-солдатке помог крышу справить, Пантелеймона-инвалида сторожем к себе взял. Не твои большевики, Фима, а он людям помог. Да и чем может до сих пор людям помогает.

– Кулак-мироед он! Кто одним из первых против советской власти выступил?!

– Ты, Коганович, говори, да не заговаривайся! – с половины оборота завелся слегка нетрезвый аптекарь. – Не против власти, а против вашей коммуны, когда те грабить его пришли! Семья Дороховых уже лет сто как здесь живет. Они десятками лет здесь хозяйство налаживали, а тут пришли твои голозадые приятели и говорят: ты кулак-богатей, отдавай нам все! А когда ко мне пришли комиссары с мандатом, где было сказано, что я должен сделать мою аптеку пролетарским предприятием, а сам стать государственным служащим? Почему свое налаженное дело я должен кому-то отдавать? Нет, ты мне скажи, Коганович!

– Да, мы совершаем ошибки! Есть еще перегибы в нашей политике! Но это только начало! А вы, те самые люди, которые цепляются за свое мещанское прошлое, и тянете нас назад! Если бы все в едином порыве…

– Брось свою демагогию! Ты оглянись кругом! Вы все, что можно было, развалили! Иначе зачем вам разрешать частную собственность? Вы ничего не умеете! Хотя нет, отбирать и грабить вы умеете! Вам просто завидно, что человек хорошо живет! Вы что нам всем обещали?! Сбросим ярмо царизма и заживем свободно и счастливо! Это твои слова, Фима! А теперь что?! С одной стороны комиссары, с другой – бандиты! Это у тебя называется жить счастливо?!

– Скажи мне, Фима, где обещанное вами изобилие?! – сердито поддержала Софа супруга. – В вашем государственном магазине никогда нет ни керосина, ни швейных иголок, ни мыла! Таки где все?! Молчишь?! А я тебе скажу! В лавках у Гаврилова, Семена Савостикова и Юзека Поляка! Там все есть, но по двойной цене. Так что не дури нам головы своим коммунизмом!

– Это временные трудности! Вокруг нас кольцо врагов! Остатки банд, всякого рода контрреволюция и кулаки-мироеды подрывают наш строй! Не может наша молодая страна справиться со всеми напастями сразу! Только по этой причине…

– Люди, хватит по-пустому спорить! Я спрашивал про Антипа Трофимовича. Что он за человек?

– Матерый таежник и хозяин хороший, – ответил мне аптекарь. – За Антипа Дорохова половина села встанет, если что! По правде судит, хорошего человека не обижает, а виновного накажет.

– Вот! Я о чем и говорил! Не в сельсовет народ бежит, а к нему! А он кто? Кулак, богатей, самый что ни есть настоящий противник советской власти! – все никак не мог успокоиться Коганович.

– Абрам, а почему он к вам так уважительно относится? – снова спросил я.

– Так муж дочку его вылечил. Машенька, бедная, в горячке трое суток лежала, лоб огнем пылал. Абрам двое суток у них просидел, выхаживая девочку, ни на час не отходил, – неожиданно вместо мужа ответила Софья. – Ведь Абрам сначала на фельдшера учился. Это уже потом он провизором стал.

– А доктор что местный?

– Его тогда не было в селе.

– Понятно.

– Вы сидите, а я пойду Сонюшку посмотрю, как она?

Жена аптекаря забрала грязную посуду и ушла наверх. Мы просто сидели и молчали. Сколько времени прошло, я не знаю, как вдруг раздался далекий паровозный гудок, а затем через какое-то время прогремел сильный взрыв, сопровождаемый скрежетом, лязгом и грохотом, а спустя несколько секунд к этим звукам прибавился истошный лай сельских собак.

Мы все вскочили на ноги.

– Бандиты железную дорогу взорвали! – воскликнул Фима.

– Зачем? – задал неизвестно кому вопрос тоскливым голосом аптекарь.

– Так вроде мы уже ответили на этот вопрос. Большевики везли нечто ценное, а бандиты взяли и осуществили их лозунг: грабь награбленное. Так, товарищ Коганович? – не хотел его подначивать, а все равно не удержался.

– Не так! – сейчас в голосе канцеляриста от милиции звучало негодование. – Народ возвращает себе то, что было нажито буржуями и капиталистами за счет рабского труда рабочих и колхозного крестьянства!

– Что, Фима, решил держать фасон? – не замедлил съехидничать его приятель. – Таки я тебе так скажу: вы, большевики, хорошо хотите, только мало что даете!

Коганович бросил на него уничтожающий взгляд, затем гордо отвернулся, показывая своим видом, что не желает больше говорить с противниками советской власти.

После взрыва какое-то время стояла тишина, а потом снова началась стрельба, причем не только из винтовок, в дело вступил пулемет. Стреляли довольно долго, минут двадцать, а потом опять все смолкло. Коганович вскочил с места:

– Надо собирать народ! Надо…

– Не торопитесь. Если это то, что я думаю, этот ценный груз бандиты будут сгружать долго. Взломают вагон, оценят груз, подгонят телеги… Пару часов, это точно. К тому же бандиты сейчас сильно нервные. Попадете им под горячую руку поминай как звали!

– Фима, не смеши людей! – поддержал меня Абрам. – Ты собираешься бегать по улицам и звать народ?! Так подойди к окну и посмотри! Умные люди сидят по домам и сами знают, когда им надо будет выйти на улицу!

– Но нельзя просто так сидеть и ничего не делать! – все никак не мог успокоиться Коганович, начав ходить туда-сюда по аптеке.

– Фима, не делай мне больную голову! Ты не знаешь, с кем живешь? Это таежники, они знают, что такое опасность!

Наступило короткое молчание, которое прервали шаги по лестнице.

– Мне кто-то скажет, что таки сейчас было? – раздался голос Софы.

– Насколько можно предположить, дорогая, так это поезд, который взорвали бандиты. Думаю, сейчас его грабят.

– Ты хочешь сказать, что им сейчас есть чем заняться?

– Таки да, дорогая, – осторожно сказал ее муж. – Но что ты имела в виду?

– Раз у нас есть время, то надо привести в порядок этого молодого человека. От него исходит запах, и это совсем не аромат одеколона, который хочется нюхать.

– Полностью с вами согласен, хозяйка, – подал я голос. – Да и переодеться мне тоже не мешало бы. Если есть такая возможность, буду вам очень благодарен.

– Сейчас посмотрю, что можно сделать, – и жена аптекаря снова поднялась наверх.

«Бандиты уйдут, население выйдет из домов. Власти никакой нет. Найдется пара десятков молодцов подурнее…»

– Народ тут как? – решил я озвучить свои мысли. – Власти-то нет. Погромы не будет устраивать?

Евреи сразу переглянулись похоже, эта мысль им еще не приходила.

– Разные люди есть, – неуверенно сказал Коганович. – Бузотеров хватает. В основном, правда, по пьянке… Да и противников советской власти…

– Да какие они противники, Фима! Люди не лошади, они таки просто не хотят, чтобы их в одно стойло загоняли, как вы в коммуну!

– Давайте не спорить попусту, господа хорошие! – оборвал я уже готовый загореться спор. – Вы мне лучше скажите, после того как бандиты, захватив груз, уйдут в лес, на этом все закончится?

– Нет. Власти уже нет, а убитые есть. У многих родственники погибли, обвинения будут, там недалеко и до выяснения отношений, а оружие есть у половины села. Если честно, то не представляю, что будет, когда бандиты Левши уйдут, уж больно люди злы друг на друга.

– Будем ждать утра, – подвел я итог.

Снова оглядел револьвер, потом прокрутил барабан. Отложив оружие в сторону, пересчитал патроны. Одиннадцать штук. Хоть время тянулось очень медленно, летние ночи короткие, да и рассвет никто не отменял. Вот только стоило заалеть на востоке солнцу, как снова раздались выстрелы. Я посмотрел на аптекаря, потом на Когановича. Оба ответили мне недоуменными взглядами.

– Еще банда? – поинтересовался я, не рассчитывая на ответ.

– Вешатель? – теперь в голосе аптекаря звучал страх.

Про него мне тоже доводилось слышать. Возглавлял эту небольшую банду больной на всю голову бывший царский офицер, который убивал и грабил всех без разбору. Получил свою кличку за то, что повесил полтора десятка крестьян в одной из деревень.

Стрельба разрасталась. Стали слышны крики. Спустя несколько минут уже был слышен топот конских копыт. Причем звук все усиливался, и вскоре стало понятно, кто бы это ни был, они скачут в нашу сторону.

– Убивали? – спросил я ответственного секретаря, глядя ему прямо в глаза.

Фима побледнел, но ответил предельно честно:

– Нет, но стрелять умею. Ходил на стрелковые курсы.

– Тогда спрячьтесь в задней комнате и не высовывайтесь. А вы, Кац, живо к окну. Осторожно выгляните, а когда подъедут, скажите, сколько там нежданных гостей приехало.

Оббежав прилавок, я спрятался за его дальним концом. Я рассчитал, что, когда незваные гости войдут, я окажусь от них сбоку.

Спустя минуту на улице раздался чей-то громкий голос:

– Здесь!

– Сколько? – тихо спросил я.

– Трое… бандитов. Двое спешились, а один остался сидеть в седле. У него винтовка в руках.

«Плохо. Троих сразу бы положил, а так думай…»

Раздался сильный удар в дверь, видно, били прикладом. Дверь дрогнула и подалась, а новый удар с хрустом вырвал крючок, и она с громким треском широко распахнулась. Вошли двое. Выглядывать я не торопился, поэтому мог слышать только голоса.

– Кто тут у нас? – раздался чей-то насмешливый хрипло-пьяный голос. – Семен, кто это?

– Жид, ваше благородие! – отрапортовал другой голос.

– Жида к стенке! Хотя погоди! Абрашка, жить хочешь?

– Да, ваше благородие! Чего изволите?

– Возьми у меня список, Семен, и передай жиду. Кто еще дома?

– Жена и дочка. Она больная, спит. Температура у нее сильная.

– Спирт и морфий сюда! В первую очередь! Ты меня поняла, жидовская морда?!

– Все в задней комнате, господин офицер. Не извольте беспокоиться, сейчас принесу!

– Живее, тварь! Семен! Иди с ним.

«Третий на лошади, контролирует обстановку. У него винтовка. В дверь прямо так не выскочишь…» – тут раздались приближающиеся к прилавку шаги бандита, и времени на раздумья не осталось. Выскочил я из-за прилавка, как чертик из коробочки, причем не прямо перед бандитами, а, как и рассчитывал, чуть сбоку. Чтобы оценить степень угрозы, им нужно было повернуть головы. Пусть всего пара секунд, но я их выиграл.

Посередине аптеки стоял молодой мужчина лет двадцати пяти, с худым и бледным лицом и блестящими глазами кокаиниста. «Ваше благородие» был одет во френч с накладными карманами, галифе, фуражку военного образца и держал в опущенной руке кольт. Как наркоман он был опасен в своей непредсказуемости и поэтому первым получил пулю, вторым стал Семен, который только начал сбрасывать с плеча винтовку.

Перемахнув через прилавок, я подскочил к открытой двери, но в проем уже вошел перекатом. Бандит был готов стрелять, но не ожидал подобной подлости от противника, да и винтовку надо было на вертлявую цель навести, так что я снова выиграл время, получил чуточку форы, успев дважды нажать на курок до того, как бандит выстрелил.

Лошадь заржала и дернулась в сторону от испуга, а бандит, уже начавший обвисать, от ее движения соскользнул из седла и упал на землю. Вместе с ним с глухим стуком упала на землю винтовка. Конь испуганно всхрапнул и сделал несколько шагов в сторону, испуганно кося глазом на труп.

Вскочив на ноги, я быстро огляделся по сторонам, затем подскочил к двери:

– Как там?!

Из глубины аптеки мне ответил Коганович: – Трупы!

Снова осмотрелся и только сейчас краем глаза заметил, как в доме напротив дрогнула занавеска.

«Смотрят. Интересно им», – с раздражением подумал я, затем быстро перезарядил револьвер.

Прислушался, одновременно визуально контролируя пространство перед домом. Крики и беспорядочная стрельба в селе усилились, но, пока я стоял, раздумывая, что делать дальше, общий шум стал смещаться к железнодорожной станции, становясь все более приглушенным.

– Коганович!

Когда тот показался в проеме двери, я спросил:

– Слышите? Что сейчас происходит?

Он прислушался, потом сказал:

– Наши Вешателя бьют! Мне надо туда, к на роду!

– Надо, так иди. А как насчет документа?

– Сделаю! – бросил мне он уже на ходу.

Не успел он скрыться из виду, как раздался тяжелый топот мужских сапог. Из-за домов выбежали трое мордатых мужиков. Одного взгляда хватило понять, что это отец и сыновья. У папаши была роскошная борода лопатой, в руках винтовка, у одного из сынишек обрез, у второго – топор. Увидев меня, все трое резко затормозили, скользнули глазами по трупу и лошадям, после чего уставились на чужака. Не знаю, куда они бежали, на помощь сельчанам или грабить, но, судя по их бандитским рожам, я бы склонился ко второй версии. Вот только эти лошадки были моим пропуском в светлое будущее, а с другой стороны, столкновение с местными жителями при сложившейся ситуации могло привести к очень плохим последствиям. Меня просто убьют, заберут лошадей, и, как я понимаю, им никто слова не скажет по одной простой причине я тут никто и звать меня никак. Единственное, что их пока сдерживало, так это сам чужак, который, похоже, с наганом обращаться умеет и крови не боится.

На счету была каждая секунда, поэтому я постарался использовать временное замешательство семейства с максимальной пользой.

– Кац, выйди сюда! – крикнул я.

Спустя несколько секунд аптекарь с испуганным лицом выбежал на улицу.

– Что случилось?!

Но стоило ему увидеть троицу, стоявшую на улице, напротив меня, его лицо вытянулось. Похоже, и ему не нравились эти люди.

– Пока ничего, – ответил я. – Антип далеко живет?

– Нет. А что?

– Позови! Быстрее! Скажи, что я ему лошадь дарю!

– Лошадь?

– Да иди же!

Видно, в моем голосе было достаточно стали, потому что аптекарь с шага перешел в галоп.

– Абрам, это кто?! – спросил аптекаря бородач с винтовкой, когда тот пробегал мимо него.

– Мой хороший знакомый, – ответил тот, прибавляя шаг.

– Твой, но не наш! – сказал как отрезал папаша и взял винтовку наперевес, после чего обратился ко мне. – Ты кто, парень?

– Человек божий обшит кожей.

– Вот и иди, человек божий, отсюдова. И леворвер свой спрячь от греха подальше.

Не знаю, чем бы закончилось наше противостояние, ведь судя по решительному виду и жадному блеску в глазах мужиков, они не собирались отказываться от добычи и были готовы приступить к решительным действиям, но тут на крыльцо соседнего дома вышел мужчина.

– Эй, Петро!

– Чего тебе?! – не поворачивая головы, спросил его отец семейства.

– Этот парень троих бандитов положил. Как ты думаешь, что с вами будет?

– Не твоя забота! Или ты, Мишка, тоже на лошадок глаз положил?!

Судя по этим словам, Петр закусил удила и собирается идти до конца. Напряжение сгустилось до предела. Если я был готов убивать и умирать, и они это чувствовали, то сами не были готовы к смерти, поэтому оттягивали момент, после которого не будет возврата, а останутся только боль, кровь и смерть. Я уже прикинул, как буду действовать, и теперь цепко и внимательно отслеживал малейшие движения своего главного противника Петра, так как именно он должен начать перестрелку.

Секунда, две… – и вдруг послышались быстрые шаги, а в следующее мгновение из-за дома появился Антип в сопровождении старшего сына и аптекаря. Судя по скорости его появления, можно было предположить, что аптекарь перехватил его на половине дороги. Не доходя до нас, Антип остановился, потом осмотрелся и громко сказал:

– Здорово, мужики!

– Здорово, Антип! – вразнобой ответили сельчане.

– Чего вы тут собрались?

– Глянь, Антип, чужак какой-то тут. Левольвером грозит, – указал на меня стволом винтовки бородач. – Можа, бандит?

– Я его знаю, Петр, так что иди по своим делам.

– Ты его знаешь, а я – нет, – даже не сказал, а пробурчал мужик с винтовкой.

– Ты еще здесь? – полуобернулся к нему Антип.

В его голосе слышалось тихое рычание хищника, готового прыгнуть на свою жертву. Петр, видно тоже это почувствовал, потому что сразу закинул винтовку за плечо, скользнул по мне бешеным взглядом и быстро зашагал по улице. Вслед за ним потянулись сыновья. Судя по короткому разговору, Дорохова здесь очень сильно «уважали», или, проще сказать, боялись. Ведь мордатый Петр был мужиком «с гонором», и простым разговором наша стычка вряд ли бы закончилась, а стоило появиться Антипу, как конфликт был решен.

«Ох и непростой он мужик».

Антип Трофимович быстро огляделся. Бросил взгляд на лошадей, на труп, лежащий на земле, и только потом обратился ко мне:

– Ты чего задрался с Биркиными?

– Да я им слова лишнего не сказал. Это они…

– Пока вы тут говорите, пойду посмотрю, как там мои, – перебил меня Кац и торопливо зашагал к входной двери.

– Значится так, – сказал веско, по-хозяйски, Дорохов, заранее давая мне понять, что он сказал, то и надо будет делать. – Сейчас мы тут приберемся. Лошадей пока к себе во двор отведу, чтобы у людей не возникало лишнего любопытства. Винтовки тоже мы себе заберем, а насчет остального решай сам.

– Благодарствую за помощь, Антип Тимофеевич, – решил я прогнуться перед местным «вождем».

– Добро. Михаил, – обратился он к сыну. – Снимай с лошадей переметные сумки и заноси в аптеку, потом заведешь их домой. Еще скажешь Митрию, чтобы настороже был, мало ли что. После бери телегу и сюда.

– Понял, батя.

Мы перетащили переметные сумки, оружие и труп в аптеку, после чего Михаил увел лошадей. Антип бросил беглый взгляд на трупы, затем оглядел сидевшего на стуле аптекаря с бледным вытянутым лицом и спросил:

– Что, Абрам, досталось тебе сегодня?

– Досталось, Антип. До сих пор поджилки трясутся. Скажу честно: выжили мы только благодаря этому молодому человеку.

– Большевик твой где?

– Где этому поцу еще быть! Побежал советскую власть восстанавливать! Ведь без него там никак не могут обойтись! – злое ехидство так и сочилось из каждого слова аптекаря.

Антип не обратил внимания на его тон, только кивнул головой, что принял его слова к сведению. Подошел к трупам.

– Этих двоих не знаю, а вот Семена знал. Он не наш, но мы вместе с ним на германскую уходили, – поднял голову, посмотрел на меня. – Ты что, Егор, с лошадьми делать собираешься?

– Одного коня – Кацу. Второго вам, Антип Трофимович – за помощь. Третий мне нужен до Красноярска доехать, а там я его продам.

Мужчина на минуту задумался, потом сказал:

– Если все так, как я мыслю, то по железной дороге сейчас хода нет. Здешних мест ты не знаешь. Хотя если люди о тебе верно бают, что ты старовер, то лес тебе – брат родной. Или брешут?

– Не врут. Только я уже не тот человек. Жизнь заставила измениться.

– Ужель от веры отрекся?

– Нет! Вера это то, что у меня осталось, только в скит я уже не пойду, потому как нет у меня больше надежды на прощение господа нашего.

– Ты правда беглый, как говорят?

– Беглый.

– Как только в Красноярске об этом налете прознают, комиссары войска сюда пригонят, снова своих у власти поставят и повсюду врагов начнут искать. По-другому они не могут, не получается у них, все так и стараются подмять под себя простого человека, а ты для них и так уже враг. К тому же ты чужак, и за тебя никто тут говорить не будет. Да и слухи о тебе разные ползают по селу, опять же, не в твою пользу.

– Понимаю, поэтому и хочу уехать.

– Сделаем так. Ты открыто уедешь из села, чтобы народ видел, а мы тебя в лесу встретим и на заимку к себе отведем.

Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Дорохов усмехнулся в бороду.

– Смотрю, сомнение имеешь. Твое право, парень. Вот только у меня перед Абрамом долг неоплатный, а ты ему жизнь спас, так что грех на душу брать не буду. Сделаю все, что смогу.

– Верь ему, Егор. Антип Трофимович – он честный человек. Теперь, извините меня, пойду наверх. Просто с ног валюсь, – аптекарь поднялся со стула. – А! Вспомнил. Егор, в задней комнате жена поставила корыто и налила из самовара горячей воды. Там же пара рубашек и нижнее белье. Выберешь, что тебе подойдет.

– Спасибо, Абрам.

Он только рукой махнул и стал тяжело подниматься по лестнице.

– Я посмотрю, что тут есть, – сказал я и подошел к сваленным в кучу седельным сумкам.

– Смотри, а я пока трупы обыщу.

Спустя двадцать минут на прилавке выросли две кучки. В одной лежали деньги, драгоценности и царские монеты, в другой – оружие и патроны. Отдельной грудой лежала одежда и кое-какие вещи, а среди них – развернутая чистая тряпица, на которой лежали погоны поручика и боевые награды.

Раздевшись до исподнего, быстро примерил отобранные вещи. Подошли вещи «вашего благородия». Френч, правда, был заляпан кровью, да и галифе и сапоги явно не новые, но все вещи выглядели вполне крепко и добротно. В сумках поручика нашлась свежая нательная рубашка, две пары чистых портянок, бритва, обмылок и треть флакона одеколона «Шипр».

– Все, я пошел мыться.

Антип посмотрел на золото, на вещи, лежащие на прилавке, потом бросил взгляд на прикрытую дверь, усмехнулся в бороду и кивнул головой:

– Иди, парень. Постерегу.

Через двадцать минут я вышел с ощущением, словно заново родился, вымытый, выбритый, в чистом белье, не говоря уже о нормальной одежде и сапогах. Быстро пробежал глазами по аптеке. От трупов остались только пятна крови, а у двери стоял Михаил и ласково поглаживал одну из бандитских винтовок.

– Вот, на человека стал похож, – поприветствовал меня таким образом Дорохов и встал со стула. – Ты вещички свои прибери и дверь подопри чем-нибудь, а то, не ровен час, еще кто заглянет. Я позже зайду.

Дверь за отцом и сыном закрылась. Поискал глазами, чем можно ее подпереть, но ничего похожего не нашел и просто вбил вырванный металлический крючок в щель между нижней частью двери и порогом. Не бог весть что, ударом сапога выбьют, но так просто войти не получится.

Быстро осмотрел кольт М1911. Полная обойма. Мне доводилось держать шершавую рукоять точно такого же пистолета в той жизни. Его собрата мне выдали вместе с карабином, когда я только устроился на должность помощника егеря в частном заповеднике в Кении, а уже на следующий день мы с моим новым начальником нарвались на засаду браконьеров.

«Твой братишка мне тогда жизнь спас, – я даже покрутил головой от нахлынувших воспоминаний. – Хватит. Что тут у нас еще? Вот это подарок!»

Мне было чему радоваться, так как я нашел к пистолету еще две полные обоймы и мешочек с патронами россыпью. Засунув кольт за пояс, я аккуратно осмотрел, потом сложил драгоценности в мешочек, добавив к ним полотняную колбаску с царскими десятками, после чего сунул все это в карман галифе. Пачка денег состояла из двух видов банкнот, как я потом узнал, это были советские дензнаки и червонцы. Считать не стал, не до того, а просто сунул их в другой карман, после чего подошел к окну и осторожно посмотрел на улицу. Та ее часть, насколько можно было увидеть, была пуста. Звуки были слышны, но на грани слуха, поэтому настолько невнятные, что разобрать ничего было нельзя, только где-то совсем недалеко выла собака.

Неясность моего положения немного напрягала. Я не аптекарь, поэтому доверия к Антипу не испытывал, но вот только не было другого выхода, как положиться на этого человека. Не успел я отойти от окна, как в дверь постучали, негромко, но настойчиво.

– Абрам, открывай аптеку! – раздался громкий мужской голос.

– Сейчас! Погодите! – крикнул я, подходя к двери, после чего подошел к лестнице и позвал: – Кац! Клиент пришел!

Аптекарь быстро спустился и открыл дверь клиенту. В это время я уже сидел в задней комнате и ел. В бандитских сумках нашлись вареные яйца, сало и хлеб. Клиенты пошли косяком, один за другим. После схватки с бандой Вешателя среди местных жителей оказалось много раненых, правда, в основном легко. Прислушиваясь к разговорам, я понял, что Вешатель решил использовать ситуацию, которую создал Левша, преподнеся тому беспомощное село прямо на блюдечке. Вот только бывший штабс-капитан царской армии Смирницкий не учел того, что Торопов ничего не делает просто так. Когда Вешатель с десятком своих людей вышел к подорванному составу, он наткнулся на засаду, устроенную бывшим красным партизаном, и был убит. Вторая часть его банды, ворвавшись в село, только принялась убивать и грабить, как наткнулась на вооруженное сопротивление местных жителей. В результате чего главарь и большая часть банды были убиты. Сбежало, по словам свидетелей, всего несколько человек. Когда ушел последний покупатель, и наступило затишье, Кац зевнул и сказал: – Егор, думаю, никого больше не будет. Я пойду и еще немного посплю, а Софа уже проснулась и скоро должна спуститься. Дождитесь ее.

– Хорошо, – ответил я и, не сдержавшись, зевнул.

Напряжение, державшее меня на ногах, окончательно исчезло, и меня стало страшно клонить ко сну, но, несмотря на то, что ситуация в селе вроде бы стабилизировалась, спать было нельзя. Чтобы не заснуть, ходил по аптеке, изредка и осторожно выглядывал в окно, рассматривал пузырьки, порошки и мешочки с травами. Наконец наверху раздался шум, а спустя еще двадцать минут вниз спустилась хозяйка.

– Как вы тут, Егор?

– Все хорошо, Софа. Только спать сильно хочу. И еще. Вы не могли бы застирать пятно на френче?

– Конечно, все сделаю. Снимайте его. – Она забрала у меня френч. – Теперь идемте со мной. К дому с той стороны сарайчик пристроен. Там тепло, сухо, и топчан с матрацем есть. Летом там муж травы сушит. Идемте!

Глава 5

Меня разбудил какой-то шум, рука сразу нырнула под подушку, и стоило пальцам нащупать рукоятку кольта, как я окончательно проснулся. Если для местных жителей самые большие проблемы закончились, то у меня они продолжали стоять в длинной очереди. Пока мне удалось решить только свои насущные проблемы, а вот с остальным было далеко не так гладко. Мне был непонятен Антип, который взялся помочь, так как, судя по его замашкам, ему похоронить меня в тайге – раз плюнуть. Кони, оружие и золото здесь в цене, а я видел, как он смотрел на мой кольт и золото. Кто с него будет спрашивать, когда какой-то бродяга в лесу пропадет?

Несмотря на возникшие мысли, я чувствовал себя почти довольным. С удовольствием потянулся. Оделся, пригладил волосы, затем прошел в помещение аптеки. Судя по урчанию моего живота, время было где-то в районе обеда.

В помещении аптеки кто-то негромко разговаривал. «Снова покупатели?»

Вошел. При виде меня лицо Каца посветлело, Коганович нахмурился, и только Антип Трофимович остался невозмутимым.

– Как спалось? – поинтересовался аптекарь.

– Хорошо. Что-то интересное проспал? – спросил я.

– Фима говорит, что восстановили телеграфную линию, и он имел разговор с Красноярском. Там сказали, что завтра сюда пришлют военный отряд и бригаду по ремонту железной дороги. Правда, есть и хорошая новость. Банду Вешателя уничтожили, вместе с ним. Вот и все наши новости. Егор, вы есть будете?

– Буду.

– Софе нездоровится, она прилегла, поэтому сейчас сам принесу. Да, еще. Я вам вещевой мешок приготовил. Сложите свои вещи.

– Вот за это спасибо.

Пока хозяин дома ходил за едой, поднялся со своего места товарищ Коганович. Подойдя, достал из кармана книжечку и протянул мне. Вид у него был бледный, осунувшийся, под глазами черные круги. Правда, на этот раз он был в штанах, и его потертый кожаный ремень оттягивала кобура. Я взял, посмотрел. Это была трудовая книжка, не новая, довольно замусоленная и потертая. На имя Василия Ивановича Бойко, с печатью, но без фотографии. Увидев сомнение в моих глазах, Коганович недовольно сказал:

– Вот не надо на меня так смотреть! Бандиты Левши у нас все пожгли. Разбили лампу и бросили спичку. Все так и есть, спросите, у кого хотите!

Я саркастически хмыкнул на это заявление и полистал полученный документ. На первой странице вместе со стандартными словами «Пролетарии всех…» был напечатан еще один, довольно оригинальный лозунг «Не трудящийся да не ест». Еще раз хмыкнул.

– Что скажешь по этому человеку?

– Славный парень Василий Иванович Бойко погиб этой ночью от подлой бандитской руки. Он приехал к нам работать в милицию по комсомольской путевке.

– А удостоверение милиционера тогда где?

– В его трудовой книжке нет записи, что он работал в милиции. Он всего неделю как к нам приехал, а я замотался и просто не успел ее сделать.

Еврей, он и есть еврей. Решил не подставлять себя, выправляя новые документы, но, с другой стороны, что обещал – сделал.

– Много народа погибло? – поинтересовался я.

– Двадцать три человека, а еще четверо пропали. Весь актив сельсовета вместе с председателем проклятые сволочи порубили шашками. Наших всех подчистую побили, как и чекистов. Врывались в дома и расстреливали. Еще люди говорят, что душегубы Левши отряд чоновцев разбили.

– А что с Вешателем? – задал я новый вопрос.

– Этого ублюдка, капитана Смирницкого, вконец кончили да большую половину его отребья перебили. Кто живой остался, сейчас бегут не останавливаясь. Хоть с этой сволочью окончательно покончено!

– А что Макар Конопля?

Фима внимательно посмотрел на меня и спросил обвиняющим тоном:

– У тебя к нему счеты?

– Нет. Просто интересно.

– Убили.

Я кивнул головой, принимая его ответ, затем сказал:

– Спасибо за документ.

Коганович открыл рот, чтобы что-то ответить, но в последнюю секунду передумал, после чего вернулся на свое место. Я подошел к Дорохову.

– Вы хотели что-то мне сказать, Антип Трофимович?

Сначала наткнулся на долгий внимательный взгляд и только потом получил ответ:

– Комиссары, насколько я понимаю, прибудут завтра утром, а значит, тебя к этому времени не должно быть. Уходить будешь открыто, чтобы люди видели, что ты ушел. Так у них сомнений не останется, а то начнут искать и допытываться. И так много шуму будет, а лишнее нам ни к чему.

«Не хочет привлекать лишнее внимание к аптекарю. Все правильно. Ушел и ушел».

– Мешок через плечо – и пошел по главной улице?

– В другой день так бы и получилось, но только не сегодня. Народ сейчас злой, цепляются, виновных меж собой ищут, а стоит увидеть чужака, однозначно прицепятся. Поэтому сделаем так: ближайшим путем до околицы мы тебя с сыном доведем, а дальше сам пойдешь, – при этом Дорохов мне неожиданно подмигнул.

Я чуть кивнул головой, показывая, что понял, потом сказал:

– Спасибо. Когда собираться?

– Поешь. Вещи уложи, тогда и пойдем.

В этот момент спустился Абрам и принес поднос с едой. Вежливо пригласил отведать всех, что бог послал. Дорохов отказался, а Коганович взял кусок вчерашнего пирога и с аппетитом впился в него зубами. Я от него не отставал. Пока ел, думал, что мне необыкновенно повезло с аптекарем, у которого в должниках оказался такой уважаемый и хитроумный мужик Антип Дорохов. Я бы совсем не удивился, если бы узнал, что у бывшего красного партизана Торопова есть с ним прямая связь.

Поев, принялся складывать вещи. Кобуру с кольтом и револьвер, завернув в запасную пару нижнего белья, две пары портянок, обмылок и бритвенные принадлежности, новую гимнастерку уложил в мешок. Небольшой кусок сала и сухари у меня еще остались от бандитов. Помимо этого супруги Кац снабдили меня кое-какими продуктами, а кроме того аптекарь подарил мне пол-литровую бутылку спирта. Мешок, вскинутый за спину, стал весьма увесистым.

– Мира вам и здоровья, люди добрые! Спасибо вам за все! – чуть поклонился я, стоя на пороге, в последний раз изобразив старовера.

Выйдя на улицу, я пошел в указанную мне сторону под недружелюбными взглядами, которыми встречали меня местные жители. Кое-кто даже примерялся заступить мне дорогу, но, вовремя заметив шагающих чуть в отдалении Антипа Трофимовича с сыном, резко менял направление и шел по своим делам. Народ в селе действительно был зол и возбужден, это было видно по их взглядам, которые люди бросали на меня.

Несмотря на то, что я в селе практически никого не знал, мне посчастливилось нарваться на старичка, с которым довелось лежать в больничной палате.

– О! Егорий! Так тебя не расстреляли? – с ходу поинтересовался тот, даже забыв поздороваться.

– Здравствуйте, Лукич. В милиции люди справедливые. Разобрались и отпустили. Как вы? Как здоровье?

– Разобрались! Это с ними бандюки разобрались. Ох, беда-беда. Что за жизнь такая пошла? При царе-государе порядок был, а сейчас, как наш батюшка говорит, кругом Содом и Гоморра творится. А ты куды собрался, сердешный?

– Говорят, поезда не ходят, так я пехом в город пойду.

– А выдюжишь? Там сто верст будет, а то и поболе. Впрочем, вам староверам, тайга – мать родная. С богом, Егорий, – меня перекрестил старик.

– И вам истинной веры и крепкого здоровья, Лукич, – попрощался я.

Спустя десять минут на глазах как минимум трех местных жителей я вышел из села и направился к видневшемуся невдалеке лесу. В подлеске уже ожидал четырнадцатилетний Митрий, младший сын Антипа, который проводил меня на заимку Дороховых. Идти пришлось долго, так что добрались до места только вечером.

На небольшой поляне, рядом с бьющим из-под земли ключом, стояла ладная изба с пристроенным к ней небольшим сарайчиком. Там уже стояли два приведенных ранее коня. Мы с Митькой поужинали, после чего я лег досыпать, а проснулся, еще светлеть не начало. Митька спал и во сне чему-то улыбался. Я достал из мешка револьвер и положил в карман галифе так, на всякий случай.

Спустя час на заимку пришли Антип и Михаил. С собой они привели третьего коня, что меня несколько удивило. Быстро сварили кашу, после чего все вместе сели за стол.

– Слушай сюда, Егор, – сказал Антип, после того как мы поели. – В город поедешь с Михаилом. У нас там есть знакомый лошадиный барышник, сына моего он знает, так что выгоду свою не упустите. Если покажешься ему, возможно, сможет помочь тебе устроиться на первых порах. За тебя свое слово говорить не буду, ибо непонятен ты мне как человек.

– Как не понять. Чужак – он и есть чужак, – согласился я с ним.

– Нет, парень. Я никак в толк не возьму, кто ты есть. Речь у тебя гладкая, грамотный, при этом крови не боишься, и убивать тебе не впервой.

– Так он в тюрьме сидел. Вот и набрался, – неожиданно влез в разговор Мишка.

– Замолкни! Умный больно! – прикрикнул отец на сына, потом какое-то время смотрел на меня. – Ежели правильно рассудить, то кто ты, мне без надобности. Старовер. Беглый. Для меня главное, что ты сильно выручил Абрама, но дальше ты сам по себе, мы сами по себе. Теперь вот это держи.

Антип протянул мне две бумажки. Развернув, я скользнул по ним взглядом. В одной был список лекарств, а в другой – составляющие для изготовления. Судя по всему, это писал Абрам Кац. Я поднял глаза.

– Прочитал? – спросил меня Антип, в ответ я кивнул головой. – Оставь их у себя. Когда приедете и сладите с барышником, пойдете в аптеку к Лазарю, Мишка был там как-то раз. Вот у него возьмете все, что писано в этих бумажках. Уложите все бережно и аккуратно. Сын потом обратно привезет.

Я встал, поклонился:

– Спасибо за все, Антип Трофимович. Сколько живу, помнить буду доброту вашу.

Дорохов одобрительно хмыкнул.

– Уважение проявил. Тогда и у меня будет к тебе уважение. Сын там еще на сутки задержится, так вы с Михаилом и переночуете у моего знакомого.

– Премного благодарен, Антип Трофимович, – я снова поклонился.

Михаил, старший сын Дорохова, был весь в отца, мощный телом и, похоже, деловой, вот только, в отличие от своего бати, любил, как я успел заметить, поговорить, да и похвастаться был не прочь. От него я много чего узнал, правда, в основном все, что касалось жизни села. Насчет политики мы с ним не говорили: ни мне, ни ему по молодости лет она была неинтересна.

Насчет того, как народ живет за пределами их края, он уже не имел ни малейшего понятия, но при этом очень сильно парня интересовал половой вопрос. Впрочем, это было не удивительно, так как ему двадцать один год этой зимой стукнул, и к девкам он уже бегал, да, похоже, где-то напортачил, потому что теперь боялся, что батя его оженит.

– Крепко обещался. А за что? Ну, задрал я подол девке, так дело молодое, да и по согласию это было, а он как-то узнал и всыпал мне так, что я три дня на животе спал. Это хорошо, что он еще про Маньку Свеклову не знает, а то хоть из дома беги. Слышь, Егор, а как у вас там в ските с девками?

– Строго по закону божьему, иначе никак.

Несмотря на настороженность своего отца в отношении меня, старший сын Торопова не стал голову ломать, а просто принял за своего погодка. Старовер в тюрьме сидел – ну и что!

Мишка не это ожидал от меня услышать, поэтому скривил физиономию, но спустя минуту уже лукаво улыбнулся:

– Знаешь, в городе есть дом с продажными бабами. Так там, говорят, есть французка. Так она такое там вытворяет! Говорят, танцует прямо на столе в одних панталонах с кружавчиками. Вот бы посмотреть, а, Егор?!

– Срамота бесовская! Тьфу!

– Лапоть ты деревенский! Ты хоть раз за бабскую титьку брался?! Телепень ты лесной! Ежели не сейчас гулять, пока молодой, то когда?!

Слушая вполуха болтовню Михаила, я думал о том, что это время дает широкие возможности для человека авантюрного склада характера, причем то, что со мной произошло за последние несколько дней, не так уж сильно отличалось от подобных ситуаций, в которые мне приходилось попадать в прошлой жизни. В той жизни мне пришлось воевать с партизанами, солдатами наркомафии, браконьерами, и везде была своя специфика, к которой нужно было просто привыкнуть. Так и тут, свои отношения и своя специфическая среда: бандиты, чекисты, обыватели.

Тот же Мишка оказался кладезем информации, прояснив для меня не совсем непонятное отношение жителей села к бандитам. Оказалось, что многие жители села относились к Торопову ровно, без ненависти, не потому, что он их земляк, а из-за того, что он сделал то, что не смогла советская власть. Когда он вернулся в родные края, то первым делом собрал недовольных советской властью людей и стал наводить порядок, как он его понимал. До него в местных лесах орудовало четыре банды, не считая шайки выродков из беглых преступников, а через полгода после его появления остались только он и Вешатель. Но даже здесь бывший красный партизан остался верен себе, сумел извернуться и уничтожил последнюю банду, возглавляемую бывшим капитаном царской армии.

«Парадокс! Такое только в России-матушке могло случиться!»

– Слушай, Мишаня, а что в том поезде везли, ты как думаешь?

– Разговоров много ходит, только по мне, все это пустые домыслы. Сам не ходил, не видел, но люди говорили, что там много охраны побили. Десятка два, не меньше. Так что золотишко там везли, причем немало. Вишь как, Егорка, получается. Ежели удача на твоей стороне, то враз богатым стать можно! – в голосе парня прорезалась зависть. – Это все батя! Он запретил мне тогда…

Михаил резко оборвал себя на полуслове, бросил на меня подозрительный взгляд, но, не увидев на моем лице какого-либо интереса или любопытства, успокоился. Зато после его оговорки я получил прямое подтверждение связи Левши с Дороховым. Видно, Михаил в свое время хотел уйти в банду, но отец ему запретил. Отсюда и зависть, что золотишко не ему, а другим досталось.

За такими разговорами и складывалась наша дорога, на которую мы потратили трое суток, выписывая хитрые петли и обходя кордоны, пока наконец не увидели вдали блеск золотых куполов церквей.

– Приехали? – кивнул я головой в сторону видневшегося города.

– Еще нет, – ответил Мишка, поворачивая коня в противоположную сторону. – Нам туда, паря, еще рано ехать. Сначала на постоялый двор заедем, а до него еще верст пять-шесть.

– Надо так надо, – не стал спорить я. – А банька там есть?

– Есть, но только для своих, – довольно усмехнулся сын Дорохова. – Да не боись, парень, все будет! И банька будет, и стол будет. Эх, гульнем мы сегодня, Егорка!

В девяти верстах от Красноярска расположился постоялый двор. Высокий шест с пучком сена наверху, старинный и привычный знак для проезжающих, издалека привлекал внимание путников, да и место удобное – тракт рядом. По нему в город едут крестьяне из близлежащих деревень. Место для них самое подходящее: есть чем напоить-накормить лошадей, сохранить в целости товар на продажу, самим попить чаю да выспаться, и все за небольшую, как раз по деревенскому кошельку плату, а ранним утречком отдохнувшие лошадки быстро донесут до города.

Две добротных больших избы-пятистенки, просторный, всегда чисто выметенный, огороженный высоким дощатым забором двор. В глубине – баня, крытый дранкой бревенчатый сарай, приспособленный под конюшню, у стены – большая поленница дров, а под навесом – душистое сено.

В пятистенке, что попросторнее, оборудованы широкие полати. На них без тесноты спокойно лягут два десятка мужиков. На скобленом деревянном полу лежат чистые рогожины, в центре – огромная беленая жаркая печь с постоянно кипящим ведерным медным чайником. На окнах – простые занавески, а в глубине помещения – стол с двумя длинными лавками.

Вторая изба немногим поменьше, но там размещение совсем другое: в отдельных светелках, где на кроватях лежат матрасы, под потолком – подвесные керосиновые лампы в цветастых китайских абажурах, на окнах – белые занавески с узором. На полу – круглые вязаные коврики, такой же вязки лоскутные разноцветные дорожки из комнаты в комнату. Есть лишняя денежка – барином ночуешь, а ежели в карманах негусто – иди на общие полати!

Въехали во двор. К моему удивлению, он был почти пустой, только в глубине двора, у сарая стоит телега, да у коновязи привязана лошадь. Просто сработало стандартное мышление: постоялый двор, значит, должен быть народ. И где он?

Мишка уже соскочил на землю, потянулся с наслаждением так, что косточки захрустели. Повернулся, посмотрел на меня:

– Чего сидишь? Все, Егорка, приехали!

– Чего тут так пусто?

Мишка усмехнулся и в нескольких словах объяснил, что местные крестьяне, торговые агенты или скупщики заполняют постоялый двор в основном по вечерам, когда едут в город или, наоборот, возвращаются домой. Только успел он мне это рассказать, как на пороге ближайшего к нам дома показались две фигуры: мужская и женская. Они еще только всматривались в нас, как вдруг слева я почувствовал какое-то движение. Прямо не стал смотреть, но, слезая с лошади, чуть повернул голову. В тени проема ворот сарая стояла еле заметная фигура мужика, пристально изучавшего нас. Мне не были видны его глаза, но при этом я внутренне напрягся, чувствуя его цепкое и холодное внимание.

– Эй! Так это Мишаня! – вдруг воскликнул мужчина, стоявший на пороге дома.

– И правда, Миша, – словно подтвердила стоявшая рядом с ним женщина.

«В сарае кто? Конюх? Охранник?»

На душу легла тень сомнения в том, что на этом постоялом дворе все чисто, с другой стороны, ничего удивительного в этом не было, ведь ехали мы к лошадиному барышнику, а здесь без криминала никак нельзя. Лошадки в это время были ценным и ходовым товаром, а значит, их повсеместно угоняли. Так что вполне возможно, подумал я, что здешние ребята могли развлекаться подобным образом.

Когда мы еще только подъезжали, я попросил Михаила обо мне много не говорить. Егор, старовер, хочет продать лошадь – и все, на этом и договорились. Правда, особой веры у меня к нему не было, да и пообещал он легко, а самое главное, что ему сказал отец, то он и сделает.

– Семен! Здорово! А вы, Настасья Андреевна, все хорошеете! – закричал в ответ сын Дорохова. – Прямо как яблочко наливное, румяное и крепкое!

– Ты это к чему, Мишенька, мне похвалу поешь? – с легкой усмешкой, чисто по-женски изогнув стан, выставив полную грудь, спросила женщина. – Или жениться собрался? Так я не против!

– Не, я еще молодой! Не нагулялся вдоволь! – направляясь к ним, ответил Михаил под смех парочки. – Как у вас? Все живы-здоровы?

– Не жалуемся, а так, как выйдет, потому как под богом ходим. У вас что? Как батя?

Я остался стоять у лошадей, делая вид, что с любопытством оглядываюсь по сторонам. Пока Мишка обменивался любезностями и новостями, я оценивал обстановку. Мужчина, которого я заметил в сарае, пропал. Не вышел, голоса не подал. Раз – и нет его.

– Егор, чего стоишь как не родной! Иди к нам! – позвал меня Мишка. – С хозяевами познакомлю!

Неторопливо подошел, по пути оценивая эту парочку. Женщине было лет тридцать пять, высокая грудь, большие, подернутые голубоватой поволокой темные глаза и крутые бедра. Она окинула меня оценивающим взглядом, чуть улыбнулась, приосанилась, и я понял, почему сын Дорохова просто ест ее своим взглядом. Из этой женщины прямо рвалась наружу животно-чувственная страсть, которая заставляла мужскую душу неистово ее желать.

«Как есть ведьма! – неожиданно подумал я, встретившись с ней взглядом, а затем отведя глаза к ее полному удовольствию. – И ведь не скажешь, что красавица».

Мужчина, стоявший с ней, тех же лет, жилистый и крепкий, смотрел на меня с приветливой полуулыбкой, но при этом его взгляд оставался холодным и острым.

«Тот еще волчара. Насчет конокрадов я не ошибся, а может, здесь и еще чего похуже. Ну, Антип, если ты дурное задумал, пожалеешь».

– Хорошего дня вам, люди добрые. Зовут меня Егор, – я назвался этим именем, решив пока не светить свой документ.

– Меня Семен, – представился мужчина. – А это Анастасия, самая главная хозяйка здесь.

Кивнув головой, я бросил взгляд на Мишку. Тот наконец отвел глаза от прелестей женщины и сказал:

– Мы тут по делу. Поговорить надо.

– Тогда пройдемте в дом. Чайку попьем и по делу покалякаем. – Когда Мишка оглянулся на лошадей, усмехнулся. – Не волнуйся, Мишаня, вещички ваши сейчас принесут. Васька!

– Вы проходите, гости дорогие, проходите, – и женщина пошла вперед.

Разворачиваясь к двери, я еще успел заметить, как из-за угла дома выскочил плотный паренек лет четырнадцати. Спустя десять минут, когда мы уже сидели за столом, он же принес наши седельные сумки и Мишкины мешки. Стоило Ваське убежать, как Семен спросил у Михаила:

– Так что у нас за дела?

– Перво-наперво поговорим за лошадей, на которых мы приехали. Их надо продать.

Семен внимательно посмотрел на Мишу, потом на меня, затем протянул:

– Ну-у-у…

– Они чистые, тут без обмана. Желательно по настоящей цене.

– Так уж и чистые? – усмехнулся Семен.

– Под людьми Вешателя ходили, – солидно сказал Михаил. – Еще четырех дней не прошло. Так, Егор?

Я согласно кивнул головой.

– О как! – натурально удивился мужчина. – Теперь они, значит, им без надобности?

– Постреляли их всех, – веско сказал Михаил. – Если будет интерес, расскажу.

– Отчего же нет, обязательно послушаем. Говорят, у вас там поезд с богатой казной взяли. Левша?

– Левша, – подтвердил сын Дорохова. – Вот только насчет казны ничего не знаю.

– Ладно. Ты чего сам привез?

– Есть меховушка и еще кое-что, но об этом разговор после будет. Как насчет баньки?

– Пару-тройку часов отдохнете, гости дорогие, а там и банька поспеет. Пойду, прямо сейчас распоряжусь, – и женщина поднялась с места.

Не успела она выйти, как я спросил Семена:

– Могу я поспать где-нибудь на свежем воздухе?

– На свежем? – усмехнулся мужчина. – Раз так, пошли, парень.

Забрав седельные сумки, я вслед за Семеном вышел на крыльцо, где на ступеньках сидел знакомый мне паренек. При виде нас он вскочил на ноги. Лицо серьезное, неулыбчивое, совсем как у взрослого, у которого какая-то тяжесть лежит на душе.

– Васька, проводи человека на свое место жительства. Желает он спать на свежем воздухе.

– Пошли, – и паренек зашагал вперед, показывая дорогу.

Обойдя дом, мы зашли за вторую избу, где я увидел приставленную к стене лестницу, ведущую на чердак.

– Лезь наверх, – сказал мне немногословный парнишка. – Когда будить?

– Как банька готова будет.

Он кивнул головой, дескать, понял, и пошел обратно.

На слое сена лежал старый тулуп, от которого шел слабый запах колесной мази, а рядом лежало свернутое грубое солдатское одеяло. Усевшись, первым делом проверил кольт и револьвер. Оружие было завернуто в старый плащ-дождевик, который мне отдал Кац, поэтому прощупать его было весьма сложно, а времени, чтобы развернуть и достать, у подростка просто не было.

Чердак был большой, так что мне без труда удалось найти тайное место, где можно было спрятать оружие. Оглядел, потом подумал: «Если зададутся целью, то найдут».

Отойдя подальше от тайника, расстелил плащ, улегся и почти сразу заснул.

– Эй! Вставай! Ждут тебя уже, – неожиданно раздался чей-то голос, прорвавшийся сквозь сон. Мне снилось что-то хорошее, но что именно, уже не помнил. Приподнял голову, зевнул и только потом спросил:

– Кто ждет?

– Сам увидишь, – буркнул парнишка, стоявший на верхних ступеньках лестницы.

Дождавшись, пока спущусь, он проводил меня к дому. У крыльца стоял и курил папиросу Семен. При виде меня сразу заулыбался:

– Сразу видно, где человек спал. Погодь маленько.

Он кинул на землю папиросу, затоптал, а затем стал стряхивать с меня соломинки, потом сделал шаг назад, оглядел и сказал:

– Вот теперь все. Пошли.

За столом в горнице прибавилось народа. Семен, пройдя вперед, сел за стол рядом с Настасьей. На лавке, стоящей у стены, сидел крепкий в кости, с увесистыми кулаками, молодой, лет двадцати пяти-двадцати семи, мужчина. Черная косоворотка, брюки, заправленные в сапоги. Скользнув по мне взглядом, он продолжил играть с ножом, ловко подбрасывая его в воздух, а затем ловя за рукоять.

«Тот тип из сарая», – мелькнуло у меня в голове.

Напротив Семена и женщины сидел Михаил, а во главе стола сидел крепкий дедок с морщинистым лицом и аккуратно подстриженной бородой. Взгляд холодный и цепкий, словно у хищного зверя перед броском.

«Старый, опытный волчара», – с некоторым уважением подумал я, но тут взгляд съехал на стол, и я почувствовал, как рот наполняет слюна. Сглотнул громко и непроизвольно, что не ускользнуло от старика.

В миске с холодной водой плавало желтое коровье масло, рядом стояли глубокие тарелки со сметаной и медом. В окружении этого изобилия паром исходили гречишные оладьи, которые так и просили: обмакни в сметану или золотистый мед, а затем кидай в рот! Еще на двух расписных тарелках лежали сваренные вкрутую яйца и горка пшеничных калачей. Рядом с ними стояла сахарница, доверху наполненная колотым рафинадом, а посередине стола – пузатый самовар. Его, словно корона, венчал китайский заварной чайник, разрисованный золотисто-красными драконами.

«Непростые люди, причем явно не лошадиные барышники. Банда?» – мелькнуло в голове, после чего я вежливо поздоровался со всеми, перекрестился на иконостас в углу и стал ждать, что мне скажут.

– Меня кличут Терентием Степановичем, – заговорил дед. – Я содержатель этого постоялого двора. Не по чину мне тебе представляться, но к Антипу Тимофеевичу отношусь с уважением, а значит, просьбу его постараюсь уважить. Чем могу помочь?

Сделав простое лицо, я чуть пожал плечами, потом сказал:

– Ну, если только мою лошадку как можно дороже продадите.

Дед залился мелким смехом, а остальные поддержали его, кто смешком, кто ухмылкой.

– Михаил нам сказал, что ты был старовером, да не сошелся с нынешней властью. Получил срок, а потом дернул с кичмана. Все так, обратник?

Перед тем как ответить, посмотрел на Дорохова, но тот отвел глаза в сторону.

– Да, я беглый или обратник, по-вашему, но это мое личное, а потому говорить об этом не желаю.

– Не желаешь, – повторил за мной Терентий Степанович. – Твое право, паря, вот только, не зная ничего о человеке, как ему можно помочь? Или тебе помощь не нужна?

– От помощи не откажусь, если та идет от доброго сердца, а ведь хорошего человека отказом обидеть недолго.

– Ишь как слова закрутил, – старик усмехнулся и покачал головой. – Молодец. Так сколько годков тебе, Егор, стукнуло?

– Девятнадцать.

– Грамоту ведаешь?

– И грамоту, и счет.

– Это хорошо. Мы тут торговое дело задумали, бумаги в городе выправляем, на что красная власть нам добро дала. Помещение нашли, да и в лавку хозяин тож имеется. Прохор Коромыслов. Хвалился, что все о торговле знает. Вот только подозреваю, что, зная все эти дела, воровать он будет не по чину, а значит, пригляд за ним нужен.

– Пригляд? Это про меня? – совершенно искренне удивился я. – Отколь мне такое доверие? Вы меня впервые увидели.

– Так по-разному смотреть можно. На мой взгляд, ты человечек очень даже непростой. Да не зыркай ты на Мишку глазами! Отец велел передать, он сделал. Мы помогаем тебе, ты нам, не сойдемся – иди на все четыре стороны. Держать не будем.

«Точно банда! Кровь на мне, да в тюрьме сидел. Для них лучше характеристики не сыщешь».

– Так я торгового ремесла не знаю.

– Для этого у нас Прохор есть, а ты при нем кладовщиком будешь. Товар по чести возьмешь и так же выдашь.

– Ну, ежели, если только так, – я хмыкнул как бы в сомнении. – Тогда от души стараться буду, Терентий Степанович. Не сомневайтесь.

– Значит, сговорились. В лавке главным будет Прохор, он же деньгам счет вести будет. За прилавком – Ленька. Твой однолеток, только шустер больно, – тут дед Терентий как-то странно хмыкнул. – Твоя задача одна: блюсти товар. Сколько получил, сколько отдал, все под запись. Список дам. Как только в лавку придешь, сразу по нему сверь, что и сколько из товара лежит, а потом сделай свою запись. Если что не так, никому не говори, мне скажешь. Понял, что от тебя требуется, Егор?

– Понял.

– Над лавкой есть комната свободная, жить там будешь. Насчет оплаты пока погодим, поработаешь с недельку-другую, тогда и будет о чем говорить. Как тебе такой расклад?

«Комнату дает. Денежку обещает. Привязать к себе хочешь? Выкуси! Ладно, дед, пока ты в силе, играем по твоим правилам».

– Благодарствую, Терентий Степанович за вашу заботу, – склонил я голову в коротком поклоне. – Вы меня знать не знали, а помогли в трудную минуту так, как близкие люди иной раз не помогут. Благодарю вас от всей души.

– Уважение в тебе есть – это хорошо, – на лице содержателя расплылась довольная улыбка, – поэтому скажу так: работой честной отблагодаришь да доверие оправдаешь, вот и будем мы с тобой в расчете.

Старый урка, понятное дело, мне не очень верил, но при этом старательно показывал мне свою доброту и расположение. Даже намекнул, что я тут человек чужой, никого не знаю, но если буду делать все правильно, то есть беречь хозяйское добро и стучать на своих коллег по работе, то он готов мне помочь устроиться в этой жизни.

Мое будущее рисовалось мне так: сначала ко мне пару недель будут присматриваться, а потом с ласковой улыбкой дед Терентий попросит им помочь в каком-нибудь «хорошем» деле. Например, постоять на стреме при налете на склад, а уже на следующий раз попытаются повязать меня кровью. Дело это не быстрое, прикинул я, а значит, у меня есть надежда забрать деньги за свою лошадку, заодно обвыкнусь, потрусь среди народа, а потом на поезд, и поминай – как звали! А будет возможность, так и кассу этого старого хрена тряхну! За мной не заржавеет!

После принятия на работу началось знакомство «с членами рабочего коллектива». Семена мне представили как торгового человека, который занимается закупкой товара и продуктов.

– Он же, Егор, будет тебе привозить товар в лавку и отдавать под запись.

– Понял.

– Это Кирьян, – указал на мужчину старый вор, который уже спрятал нож за голенищем сапога и теперь смотрел на меня. – Иногда он будет привозить товар.

Встретившись взглядом с Кирьяном, сразу понял, что это их штатный убийца. Взгляд холодный и пустой. Мне доводилось встречаться с такими людьми в прошлой жизни.

– Анастасия у нас здесь главная хозяйка, всем ведает. Про всех рассказал, а теперь можем и за стол садиться. Настя, распорядись.

– Сейчас все будет, – и женщина, вскочив с места, метнулась к двери.

Дальше для нас с Мишкой устроили торжественный ужин, где я, наверно, впервые за весь прошедший месяц наелся, как говорится, от пуза. Стол был простой, но обильный. Две большие глубокие миски, наполненные с горкой дымящейся тушеной картошкой с мясом, свежая зелень, домашний ноздреватый хлеб, порезанный ломтями, две бутылки самогона. За едой почти не говорили, перебрасывались в основном общими фразами и, что меня больше всего удивило: пили все в меру. Когда я отказался от самогона, больше предлагать не стали.

После того как со стола стали убирать, нас с Михаилом аккуратно выставили из избы, а чтобы мы не сильно скучали, отправили с нами Настасью. Сели мы вместе на завалинке, а женщина, усевшись, между нами, сразу засыпала нас вопросами. Что, где, откуда. В основном отвечал Мишка, но пришлось кое-что рассказать и мне.

К этому времени двор стал заполняться крестьянскими повозками, да и сумерки уже были близко. Шумные разговоры, ржанье лошадей, скрип колес наполнили двор. Вскоре Настасья встала.

– Извините, гости дорогие, идти мне надо. Работа сама себя не сделает.

На рассвете (восток только начал светлеть) меня разбудил Васька. Этой ночью я спал в богатой части постоялого двора, в светелке, на железной кровати с матрасом. За занавеской сладко сопел носом Мишка. После того, как привели себя в порядок, попили чаю, мы выехали на телеге, которой правил Семен. В телеге, как он объяснил, везет в мешках выделанную овчину и кое-какие продукты.

– Какие дела у вас, парни, в городе? – первым делом поинтересовался Семен. – Не стесняйтесь, говорите, как попу на исповеди, глядишь, что хорошее присоветую. Может, желаете девочек горячих? Или до картишек азарт имеется?

– Срамота бесовская, – буркнул я, перекрестился и забормотал молитву.

– О, как! – наигранно удивился Семен. – Ты же наш, обратник. Чего тогда людских радостей чураешься?

– Не ваш я, а домзак – это было испытание, посланное мне богом за грехи мои, – продолжал я играть роль старовера, но при этом чувствовал, что перегибаю палку.

Бандиты знали от Антипа и его сына, кто я, но при этом пока видели перед собой молодого парня, который не знает жизни и сейчас пытается спрятаться за верой. Сообразительный, грамотный, а самое главное, наполовину свой. Беглый, да еще руки в крови. Осталось только, не торопясь, обратить в свою веру, и в их рядах появится новый вор и бандит. Вот и сейчас Семен, явно по указке главаря, меня обрабатывал, правда, без особых ухищрений, напрямую.

– А вон Мишка нам рассказывал, как ты убивал. Это как?

– Людей хороших защищал от бесов в человечьем обличье. Знаю, что грех на мне большой, знаю, что не отмолить мне его никогда. Да и не могу я больше быть старовером, теперь стал просто человеком, с любовью божьей в сердце. Мне только и осталось надеяться, что будущими своими делами я смогу искупить хоть часть своих грехов.

– Вон ты как повернул. Ладно, поглядим, куда тебя кривая выведет, – подвел итог нашему разговору бандит.

Судя по тону, мои слова ему не понравились. Михаил, который чувствовал себя виноватым передо мной во время этого разговора все время отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом, вдруг неожиданно вспылил:

– Что ты, Егор, своей верой всем в глаза тычешь?! Ты что, поп, проповеди нам читать?! Ты теперь как мы! Вот и живи как все!

Я промолчал. Несколько минут ехали молча. Разговор снова начал Мишка.

– Слышь, Семен. Ты про салон мамзель Фуко слыхал?

– Не только слыхал, Мишка, но и бывать пришлось. А ты что, парень, туда намылился?

– Так интересно. Мне про него рассказывали. Говорят, там французка голая на столах пляшет.

– Ай, босота! Мамзель ему подавай! А просто девок не хочешь?

– Не, я не против, – пошел в отказ Мишка. – Просто посмотреть страсть как охота на это безобразие.

– Брось! Ежели желаешь, так сведу в одно заведение. Девки там знатные, все при них, не какие-нибудь там курвы. А главное, дуралей, дешевле это дело станет раза в три!

Разговор сразу оживился. Один с увлечением рассказывал, а другой не менее увлеченно его слушал. Я молчал, глядя по сторонам. Мимо нас иной раз проезжали телеги с крестьянами, выехавшие чуть позже нас, так как основная масса подалась в город на рассвете, когда мы еще пили чай.

Сначала показались золотые купола церквей, потом стали видны городские здания. Окраина представляла собой ветхие, покосившиеся домишки с деревянными тротуарами. Дальше все пошло вперемешку: где брусчатка, где деревянный тротуар, где каменные дома в несколько этажей, а где самая настоящая деревянная изба. Народу на улицах, несмотря на утро, было довольно много. Часто встречались женщины-домохозяйки с корзинами, но немало было мужчин совсем не пролетарского вида. Светлые полотняные костюмы, летние шляпы, кто ехал на извозчике, кто шел пешком, помахивая портфелем.

«Нэпманы или совслужащие?»

Ответить на этот вопрос я пока не мог, так как слабо представлял и тех и других. Отметил, что народ в городе одет более разнообразно, чем в селе, что не удивляло: кто в косоворотке и сапогах, кто в пиджаке и белой рубашке с галстуком. Женщины были одеты более ярко и разнообразно, но при этом очень многие из них были коротко пострижены и щеголяли в разноцветных шляпках модели «колокольчик», как мне потом сказали. Женские платья светлых оттенков, чуть ниже колена, резко контрастировали с длинными, почти до земли, широкими, темных оттенков юбками.

По глазам резанула стоящая на перекрестке группка мальчишек, одетых в немыслимое рванье. Трое из них стрижены почти наголо. Уже потом я узнал, что это беглецы из приемника. Во время облав их отлавливали и сдавали в приемники, где мыли, стригли, а одежду пропаривали, после чего отправляли в детские дома, но подростки по дороге или прямо из приемника довольно часто бежали. Прохожие, как было видно, старались их обходить как можно дальше.

Из транспорта на улицах были пролетки и ломовые телеги. Встречались и грузовые автомобили, а из легковых видел всего пару штук, или мне так повезло. Мели мостовую дворники азиатской внешности. Прошел мимо нас с тележкой тряпичник:

– Беру старье! Тряпки! Кости!

В толпе прохожих бегали мальчишки-газетчики, выкрикивая заголовки новостей. На стенах домов и афишных тумбах висели объявления, реклама и плакаты политического содержания. Проехали под транспарантом, натянутом на фонарях, с неопределенной надписью: «Выполним план великих работ». На следующем перекрестке стоял подросток с лотком, на котором лежали пачки папирос и сигарет.

– Зефир! Зефир! Лучшие папиросы – почти даром! – крикнул он, когда мы проезжали мимо. – Наш выбор – папиросы «Ява»! Других курить не надо!

Семен слегка повернул голову в мою сторону, и через плечо бросил:

– Ты как, старовер? Кокаинчику не желаешь?

После этого непонятного мне вопроса, оба весело рассмеялись, словно Семен удачно пошутил. Позже я узнал, что у продавцов папирос без особых проблем можно было купить порцию кокаина.

Глава 6

Телега остановилась около двухэтажного деревянного дома, расположенного на широкой улице. Спрыгнув с телеги, быстро огляделся: все дома на этой улице были крепкие, солидные, словно срубленные на века. Очевидно было даже мне, что здесь когда-то жила зажиточная публика.

Мы спрыгнули с телеги. Лавка не работала, несмотря на то, что ставни были широко распахнуты. Семен подошел к двери, попробовал открыть, а когда не получилось, по-хозяйски, громко, стал стучать кулаком. Редкие прохожие, проходя мимо, с любопытством наблюдали за Семеном. Спустя пару минут дверь открылась, и на пороге появилась фигура человека. Молодой парень, моих лет, с заспанным, мятым лицом. Еще не разглядев, кто перед ним, он хрипло крикнул:

– Я тебе сейчас постучу по голове, мать…

Быстрым и неожиданным движением Семен сильно ударил стоявшего перед ним парня в солнечное сплетение, от удара того сразу согнуло пополам. Он скорчился, выпучив глаза и судорожно хватая ртом воздух. Семен небрежно оттолкнул его и зашел внутрь. Мы с Мишкой подошли ближе. Через проем двери было видно как парнишка с трудом разогнулся, с шумом вздохнул воздух и только тогда заговорил:

– Семен Григорьевич, простите, бога ради! Не рассмотрел с ходу…

– Где Прохор, ракло?! – перебил его Семен.

– Так он… ушел, с бумагами, – растеряно пробормотал парень, скривившись и держась за живот. – Сказал, позже будет.

– Фуфло гонишь, глупарь?!

– Нет. Нет! Как есть правду говорю!

– Гляди у меня! Склад привели в порядок?

– Все в порядке! – боязливо отрапортовал парнишка, стараясь при этом держаться как можно дальше от Семена. – И бумагу Прохор Петрович составил.

– Старовер, ходь сюда! – Когда я перешагнул порог и встал рядом с ним, тот своеобразно представил меня парню. – Смотри на него, фуцан позорный! Он будет тут кладовщиком. Бумагу, что составили, ему отдайте. А теперь давайте живо разгружайте телегу, только то, что под рогожкой лежит, не трогайте.

Таская мешки в лавку, я накоротке познакомился с парнем, который назвался Ленькой. Когда мы все выгрузили, Семен ткнул в корзины и мешки пальцем и сказал:

– Эй, старовер, ходь сюда, – когда я подошел, он продолжил. – Все это запишешь в бумажку. И еще. Прохору передайте: завтра пусть открывает лавку.

– Эй! Чего топчетесь! – крикнул он уже нам с Мишкой, выходя на улицу. – Поехали!

Мы снова сели в телегу. Семен тронул вожжи, и мы неторопливо поехали по улице. Я оглянулся, парень стоял у двери с растерянным лицом и чесал в затылке. Какое-то время ехали, потом наш возница остановился. Бросил взгляд по сторонам: вывески «Аптека» нигде не было.

– Я дальше еду, – объяснил Семен и указал нам направление. – Канайте по той улице. Тут минут десять ходу до той аптеки. Сделаешь дело, старовер, и назад в лавку. Понял?

– Понял, Семен Григорьевич.

– Вот и ладно, а ты, Мишка, как закончишь свои дела, подходи в шалман на Горелой. Как найти его, я тебе объяснил.

На поиски аптеки, закупку и упаковку лекарств у нас ушло около часа. Вышли, а затем попрощались.

– Ну, бывай, Егор.

– Привет бате и Кацу передавай. Ежели кто из них приедет в город, буду рад видеть.

Дорогу с первого раза не запомнил, пришлось спрашивать у дворника-татарина.

– Вот туда ходи! На Гостиную ходи, а там ходи до дома Зельмановича…

– Кто такой Зельманович?

– Большой человека! У него магазины и кондитерская был. Он еще почетный гражданина был. Медал имел.

– Бог с ним. Дальше как идти?

– Там ходи в Покровский мал-мал улица. Дальше…

– Переулок, что ли?

– Ага!

Названия запоминать не стал, главное, уловил направление и, поблагодарив дворника, пошел дальше.

Дверь лавки была закрыта, но не заперта. Зашел. Ленька протирал полки, стоящие за прилавком, какой-то цветастой тряпкой. Увидев меня, насторожился. Он еще не понял, что за тип пришел.

– Ну что, давай по-настоящему знакомиться, – первым протянул я руку. – Егор Аграфов.

– Леонид Шустров. Можно Леней. Раньше о тебе не слышал. Ты откуда?

– Недавно в ваших краях. Мишку видел, что был со мной? Он сын хошего приятеля Терентия Степановича, вот его и отец и замолвил за меня словечко.

– Так-то оно так, а все одно непонятно. Ты, Егор, из каких будешь?

– Хм. Даже не скажу. Наверно, из городских жителей.

– Городской? Ну-ну. А у нас впервой?

– Впервые. Слушай, мне сказали, что у нас тут главный – Прохор Коромыслов. Он где?

– Пришел, а стоило ему услыхать слова Семена Григорьевича, так схватил свой портфель с бумагами и вновь убежал.

– Что, Семен Григорьевич сильно строг? – поинтересовался я.

– Крутой нравом человек. Может и кулаком в морду заехать. Я так понимаю, что ты с ним близко не знаком?

«Прощупывает меня парень. Непонятен я для него. Пытается понять: бандит я или просто так?»

Я еще не знал, что Леонид Шустров попал на работу в лавку благодаря своему дальнему родству с Настасьей. Его мать приходилось ей двоюродной сестрой. Разбитной, вороватый и азартный парень с приятным лицом был жадный до денег и удовольствий, а карты и азартные игры были его страстью. Сначала его намеревались привлечь в банду, но оказалось, что у Леньки непорядок с нервами.

В острые жизненные моменты он просто терял голову и был способен на самые неожиданные поступки. Завалить дело или сесть в тюрьму из-за его дурной головы никто не хотел. Так бы о нем и забыли, да только появилась идея открыть лавку. Бандиты его к своим тайнам и близко не подпускали, но что дело нечисто, догадаться было несложно. Парень их боялся, терпел все издевательства, но терять такое хлебное место не хотел.

– С кулаком ко мне не лез, а так знаком, – ответил я неопределенно. – Так что, Леонид, может, делом займемся? Где та бумага, что вы составили?

– Это не ко мне. Это у Прохора Петровича надо спрашивать!

– Пусть так, а чего тогда товары не выставляешь? Вы же с Прохором Петровичем, наверно, уже наметили, чем торговать в первую очередь будете?

К моему удивлению парень от этих простых вопросов напрягся, а глаза трусливо забегали.

«Что-то нечисто с этой лавкой. Или с парнем?»

– Все у Прохора Петровича. У него все бумаги. Мое дело – покажи, подай, продай.

– У Прохора так у Прохора. Прикрой пока дверь на засов, и пойдем, покажешь мне мою комнату.

Второй этаж здания был когда-то жилой, вот только последнее время тут явно не жили, о чем говорил запущенный вид комнат. Пыль, паутина, следы грязи. В моей комнате стоял и голый топчан, продавленное кресло и стул.

– Это все? – я еще раз осмотрелся, словно надеялся еще что-то увидеть.

– Не с меня спрос, Егор. Сам-то я живу у матери. Ты у Семена Григорьевича, когда приедет, спроси.

– Погоди, а остальные комнаты? Может, там кровати есть?

– У меня ключ только от этой комнаты. Здесь еще одна комната отдана под склад, но ключ от нее только у Прохора Петровича.

– А что там?

– Там я только один раз был, когда мы затаскивали швейную машинку. Ох и тяжелая! Просто неподъемная! Название не русское. Зан… Зин…

– Зингер.

– Во-во! Зингер. Помню, коробки там еще какие-то стояли. Хотел посмотреть, что там, так мне такую затрещину влепили, что голова полдня болела.

– Я так понимаю, главный склад внизу. Сейчас свой мешок кину, и пойдем.

Склад находился на второй половине магазина и состоял из большой комнаты, в которой стояли три полки, заставленные самым разным товаром, а еще часть вещей лежала на полу. Кроме этого здесь было два стола со стульями. На одном из них стояла чернильница с ручкой, лежали две картонных папки, а поверх них лежал листок бумаги со списком.

«Один стол Прохора, а второй, полагаю, мой».

Осмотрелся. Большая часть товаров, такая как рулоны материи и свертки хрустящего хрома, лежала на грубо сколоченных полках, а другая, как конная упряжь и полушубки, просто висела на вбитых в стены гвоздях. На полу стояли две дюжины пар сапог, скатанный в рулон брезент, которым накрывают железнодорожные платформы, и пять самоваров. Рядом с ними стояли мешки и ящики.

– В них что? – поинтересовался я.

– Точно не скажу, а так, по памяти, гвозди, махорка, посуда. Ты у нас теперь кладовщик, тебе и разбираться.

– Разберемся.

Взял список со стола Прохора, потом достал свой и стал их сравнивать. Позиции совпадали, теперь осталось определиться по количеству. Ленька все это время стоял рядом, но стоило мне подойти к полкам и заняться подсчетом, как сделал скучное лицо и ушел в лавку.

Только я дошел до 32-й позиции, как в лавку вернулся Прохор Петрович Коромыслов. Я слышал, как он разговаривал с Шустровым, потом послышались приближающиеся шаги, и на пороге появился мужчина.

Прохор Петрович Коромыслов, мужчина лет сорока, являлся представителем третьего поколения приказчиков и иной профессии для себя не мыслил. Приятный лицом мужчина имел ухоженные усики, был аккуратно, с претензией на моду, одет и, как он любил говорить, «обладал приятным обхождением для женского пола». Оружия в руках никогда не держал, крови боялся, умел играть на гитаре, имел приятный тенор и большой запас трогательных любовных песен и романсов. Любил шоколад, сладкое вино и женщин. Я бы не удивился, узнав, что он увлекается любовными романами, так как в его разговоре нередко проскакивали книжно-пафосные трафареты из подобного чтива. Политики избегал, не касался ее ни в спорах, ни в разговорах. При всех его недостатках торговать он умел красиво, умело определяя клиента при деньгах и раскручивая его на покупки. Да и в людях неплохо разбирался. В этом я убедился прямо сейчас.

Коромыслов вошел и замер выжидающе, не зная, как себя со мной вести, но при этом лицо сделал надменное и попробовал надавить на меня взглядом. В ответ получил скучающе-равнодушный взгляд, в котором читалось: плевал я на тебя, начальник.

– Доброго дня вам, Прохор Петрович. Я кладовщик. Как съездили?

– Здравствуй, Егор. Тебе сказали, кто я?

– Вы отвечаете за магазин и за деньги. Я отвечаю за склад. Вам об этом сказали?

Я специально разделил наши обязанности, говоря тем самым: ты – начальник в лавке, я – на складе. Идти на конфликт Коромыслов не стал, просто принял к сведению, что попытка поставить меня на место не прошла.

– Да, мне Шустров уже сказал.

– Тогда, с вашего разрешения, я займусь дальше ревизией склада, – при этом я добавил холодка в голос.

После слова «ревизия» и изменения моего тона Коромыслов окончательно «сдулся», словно шарик, из которого выпустили воздух, а уже в следующее мгновение его лицо приобрело льстиво-угодливое выражение.

– Тогда не буду мешать. Работай, Егор.

Коромыслов вернулся в лавку, а я продолжил сверку товара согласно бумагам. Закончил все только к пяти часам дня. Сел за свой стол и подбил итог. Не хватало рулона материи, пары сапог, керосиновой лампы и фарфорового чайного сервиза на шесть персон. Не успел я потянуться и зевнуть, как в проеме двери появился Ленька, которого явно прислал Прохор узнать о результатах проверки.

– Ну как, Егор? Закончил?

– Закончил. Слушай, есть здорово хочется. Ты как решаешь этот вопрос?

– Мамка с собою дает. Перекусываю, когда время есть.

– Понятно. Тогда я в свою комнату поднимусь, у меня в мешке кое-что есть. Тоже перекушу. Если что, я там буду.

Ленька проводил меня с разочарованным видом.

Еще спустя полчаса приехал Семен. От него разило спиртным, но пьяным он не казался.

– Все на месте. С кладовщиком познакомились? – когда Коромыслов и Ленька кивнули головой, продолжил: – Что с бумагами, Прохор?

– Почти все согласовано, Семен Григорьевич. Осталось получить одну подпись, а на нее поставить печать, – с выражением угодливости на лице залебезил бывший приказчик. – Завтра к обеду все будет. Обещаю!

– Смотри, Прохор. Мордой ответишь, ежели прогон будет!

– Все будет сделано! Слово даю!

– Чего полки пустые? Товар где?!

– Так новый кладовщик товар проверял. С него и спрос, – перебросил на меня вопросы Коромыслов.

– Проверил?

– Вот бумага, Семен Григорьевич. Тут все записано. Терентий Степанович просил ему прямо в руки передать.

– Передам. Так что с товаром?

– Теперь выдам, что потребуется. Еще мне сказали, что на втором этаже еще один склад. С ним как?

– Не твоего ума дело, старовер. У тебя все?

– Мне бы матрас какой, – попросил я.

– Что, совсем ничего нет? – удивился Семен.

– Только топчан, кресло и стул.

– Хм. Сегодня так перекантуешься, а завтра чего-нибудь привезу. Теперь тебе, Прохор. Буду завтра, привезу продукты, ты знаешь, что с ними делать.

– Все будет в ажуре, Семен Григорьевич.

Уже выходя из лавки, бандит обернулся, обежал нас всех глазами и грозно пообещал:

– Если завтра лавка не будет торговать, пеняйте на себя.

После его отъезда мы занялись раскладкой товара в магазине. Временами я ловил на себе взгляды Леньки или Прохора, но разговаривали они со мной только по делу.

Уже завечерело, когда мы все закончили. На прилавке теперь стояли весы, которые были очень похожи на весы советского времени, с двумя чашками и набором гирек. Только эти были куда массивнее и тяжелее, так как их станина была отлита из чугуна. Да и гирьки были другие, формой похожие на гири, которые поднимают атлеты-силовики. Рядом с весами лежали деревянные счеты и линейка. Заметив мой взгляд, Коромыслов как-то скукожился, лицо стало несчастным, и он нехотя пояснил:

– Это все, что осталось от моего прошлого. Взять этот аршин. Я его на свои деньги купил, как только поступил в приказчики к купцу первой гильдии Пименову Макару Степановичу. Человеком тогда был! Теперь кто я такой?

– Да ладно себя жалеть, Прохор Петрович! Когда торговля развернется, большим человеком будете! – решил я ему польстить.

– Торговля! Ну да! Конечно, развернемся! – в его голосе чувствовалась издевка, видно, и он о чем-то таком догадывался. – Завтра открываемся в половине восьмого. На сегодня все. Егор, закрывай склад.

Не успел он так сказать, как Ленька уже метнулся к двери, выкрикнув на ходу:

– Пока, граждане-товарищи!

Я закрыл склад, потом мы вышли, и Коромыслов закрыл входную дверь. Попрощались, я обошел здание, затем открыл полученным от Прохора ключом заднюю дверь. Войдя, закрыл ее на засов, после чего поднялся на второй этаж. Войдя в свою комнату, снова огляделся. Везде лежала пыль, окно грязное, но тараканов и прочей живности не было. Подошел к креслу. Обивка потертая, а в одном месте так и вообще разорвана. Лак кое-где облез. На спинке и на ручках были латунные накладки в виде женских фигурок с крыльями. Хлопнул по сиденью, поднялось облачко пыли. Сморщился, отошел и сел на топчан.

«Жестко, но все же не в лесу ночевать».

Поужинав кусочком сала и подсохшей горбушкой, запил скудный ужин водой из фляги, затем растянулся на топчане, закинув руки за голову, и стал анализировать события двух последних дней. Несмотря на некоторые сомнения, мои нынешние хозяева представляли собой шайку грабителей и убийц. Основа – Терентий, Семен, Кирьян. Это те, кого знаю. Здесь, в городе, по моему пониманию, должна находиться другая, большая часть банды. Грабят крестьян? Нет. Для них слишком мелко. Думается мне, что они работают по складам и магазинам частников. Вот только брезент на складе… Таким обычно груз укрывают, когда на открытых платформах везут. Вагоны грабят? Хм.

Ладно, это догадки. А вот что интересно. Как старый уркаган смог стать содержателем постоялого двора и фактическим хозяином лавки? Неужели старым ворам подобное разрешалось? Да и черт с ними, с ворами! Я стал прикидывать, что знаю о 1924 годе, и спустя пять минут понял, что ничего не знаю. Единственное, что пока подтверждало ту историю, которую я знал, так это смерть Ленина 21 января 1924 году. Сейчас на слуху у народа был Лев Троцкий, довелось также слышать фамилии Кирова, Буденного и Ворошилова.

С мыслью, что надо будет купить газету и попробовать понять, что происходит в стране, я заснул. Проснулся оттого, что затекло тело. За окном было темно. Несколько минут, так до конца и не проснувшийся, искал новое положение тела, потом снова заснул. Проснулся уже на рассвете. Потянулся, мышцы, застывшие от неудобного положения, заныли, встал, снова потянулся. В небе висели тучи, моросил дождь, а от приоткрытого окна тянуло сыростью. Капли шлепали по стеклу, стекали на подоконник, образовывая грязные пятна.

Передернув плечами от свежего ветерка, подойдя к окну, стал смотреть. Несмотря на разлившуюся над городом серость, сравнительно недалеко тускло блестели позолотой купола какой-то церкви, а над крышами домов кое-где тянулись вверх дымки. Несмотря на ранний час и моросивший дождик по улице уже шли первые прохожие. Проехал извозчик в пролетке с поднятым верхом, за ним, стуча колесами по булыжнику, прогрохотала телега. Ничего интересного, решил я, закрыл окно, затем стряхнул грязную воду с подоконника.

«Интересно, сколько сейчас времени?» – не успел я так подумать, как вспомнил, что среди золотишка, которое я реквизировал у бандитов, были золотые часы. Порылся в мешке. Достал узелок, развязал, а затем разложил все, что было, на подоконнике. Пачка денег была не то чтобы толстая, но и не худая. Начал разглядывать. В глаза бросилось прежде всего то, что деньги были разные. Купюры 1923 года выпуска были от рубля и выше, а от 22 года – только крупные банкноты – одиннадцать червонцев и шесть штук по двадцать пять рублей. Мне на них надпись понравилась: «Банковские билеты обеспечиваются в полном размере золотом, драгоценными металлами, устойчивой иностранной валютой и прочими активами госбанка».

«Что же мы с такими заявлениями в коммунизм не пришли? Видно, не той дорогой пошли товарищи».

Пересчитал. Оказалось, что у меня есть четыреста тридцать пять рублей. Аккуратно сложил купюры, потом сунул их в карман. Взял часы, щелкнул крышкой. В глаза сразу бросилась гравировка: «На добрую память дорогому Коленьке от его любящей жены Наденьки». Накрутил пружину – часы пошли. Подержал их в руке.

«Солидная и красивая вещь».

Щелкнул крышкой и сунул их в нагрудный карман френча. Разворошил пальцем спутавшиеся в клубок золотые украшения. С десяток цепочек, несколько колец, серьги, брошь с камнями, медальон и два золотых нагрудных креста. В стороне остались лежать золотой портсигар и двенадцать монет царской чеканки.

«Интересно, сколько это сейчас стоит? И где хранить?» В соответствии с этими мыслями я автоматически огляделся, саркастически хмыкнул и подошел к креслу. Сунул руку под обшивку в месте разрыва – для золота места хватало, а вот оружие придется оставить в мешке. Так и сделал, оставив себе на всякий случай одну цепочку. Мешок кинул под топчан.

Еще вчера, осматривая верхний этаж, я видел, что в конце коридора есть туалет. Правда, из него все что могли, уже унесли. Ни кранов, ни ванны, ни умывальника, которые выдрали и унесли с собой шустрые пролетарии, тем самым восстанавливая социальную справедливость. Вместо всего этого был прибит рукомойник, а под ним стояло ведро с водой. Отхожее место представлял наскоро приколоченный к полу ящик с выпиленной круглой дыркой посредине. Рядом с ним валялись обрывки газеты. Приведя себя в порядок, насколько позволяли условия, спустился вниз и вышел на улицу. Тучи уже начали расходиться, поэтому дождь едва накрапывал. Дойдя до входа в лавку, огляделся по сторонам и почти сразу заметил вынырнувшего из-за угла Коромыслова. Одет по летней моде. Канотье, пиджак канареечного цвета, жилетка, песочного цвета брюки и двухцветные туфли. Лицо довольное, идет, обходя лужи и помахивая портфелем.

– Доброе утро, Прохор Петрович.

– Доброе, – он оглядел меня с какой-то брезгливостью. – Какой-то ты весь помятый. Ты что, так и спал в одежде?

– Комната есть, а постели толковой нет. Вот такие дела.

Коромыслов ничего не ответил, просто сделал вид, что всецело занят открыванием двери.

Спустя полчаса появился Ленька и сразу же получил нахлобучку от Прохора за опоздание.

– Все! Открываемся! Ленька – за прилавок!

Торжественное открытие магазина заключалось в том, что, выставив на витрине с полтора десятка образцов товара, мы настежь открыли дверь. За последующий час у нас было полдюжины посетителей, все женщины, но они пришли не покупать, а узнать, что продают и почем. Щупали, смотрели, интересовались ценами, после чего уходили.

Еще спустя час Коромыслов отправился получать патент на торговлю. Не успел он уйти, как неожиданно повалили настоящие покупатели. За последующие два часа и был проданы топор, полфунта гвоздей, с десяток свечей, два куска мыла, самовар, галоши и две плетеные корзины. Ближе к полудню приехал Семен.

– Где Прохор? – только он успел задать нам вопрос, как на пороге появился Коромыслов. – Ну что, лавочник? Как дела?

– Все, Семен Григорьевич. Есть патент на торговлю! Все честь по чести! – с довольным лицом отрапортовал бывший приказчик и от полноты чувств даже хлопнул ладонью по портфелю. – Теперь мы официально представляем потребительское общество сельсовета села Торгашино.

– Твое счастье! – недовольно буркнул бандит, затем зыркнул на меня глазами. – Слышь, раскольник! Там, в телеге, матрас с одеялом! Забирай к себе!

– Спасибочки вам, Семен Григорьевич! Я мигом!

Выбежав на улицу, сразу увидел рядом с мешками и корзинками увязанный матрас с одеялом и подушкой. Схватив, отнес его к себе в комнату. Развязал, разложил, потом пару минут полежал для пробы на матрасе, помял одеяло и потыкал кулаком подушку.

«Сойдет на первое время», – подумал я, после чего спустился вниз и замер от увиденной картины. Ленька лежал на боку в позе эмбриона, держась за живот, и тихо стонал, а Прохор стоял, привалившись к прилавку, и держался за челюсть. Догадаться, что сейчас произошло, было несложно. Старый урка решил выказать свое недовольство через Семена, не устраивая лишних разбирательств. Чтобы боялись. Бандит, увидев меня, сразу закричал:

– Чего стоишь, хлебало разинув?! Разгружай телегу, святоша!

Спустя пять минут ко мне присоединился бледный Шустров. После того как мы перетаскали продукты в магазин, Прохор закрыл входную дверь на засов, стал сам доставать из корзин и мешков продукты, осматривать, взвешивать и сортировать. Семен мрачно наблюдал за ним, но при этом ничего не говорил. После осмотра Прохор достал из-под прилавка несколько небольших листков бумаги и начал сверяться, кивая сам себе головой. После чего часть продуктов сложил обратно.

– Все это я заберу, и прямо сейчас можем отвезти. Только сразу говорю: деньги прямо сейчас не отдадут. Два-три дня придется подождать, Семен Григорьевич.

– Ежели что, шкурой ответишь, лавочник! – зло бросил бандит.

– Да как можно…

– Что с остальным? – перебил его бандит.

– Заказа не было, но все равно возьмут! Продукты свежие…

– Пасть захлопни! Говорливый больно!

Затем мы рассортировали продукты под руководством Коромыслова и уложили обратно на телегу. Как только на улице застучали копыта лошади, Ленька облегченно выдохнул воздух, а затем бросил на меня злой взгляд.

– Ты чего? – спросил я его, хотя и так было все понятно.

– Ты еще спрашиваешь?! Это из-за тебя меня чуть не убили!

– Мне что сказали, то я и сделал.

– А по-человечески сказать? Ведь нам с тобой и дальше работать!

– Ты мне сейчас другое скажи. Ты сейчас за дело получил или как?

Ленька только злобно блеснул глазами и отвернулся к окну.

– Вот видишь. Ты сам виноват, – я помолчал, а потом спросил. – Слушай, я с утра не евши. У нас время на обед есть?

– Есть, – не поворачиваясь ко мне, буркнул продавец.

– А когда? – я снова вспомнил про часы, но доставать их при Леньке не стал, поостерегся. Ни к чему мне лишние разговоры.

– Я знаю?! Чего лезешь?! – вдруг неожиданно взорвался криком вроде успокоившийся Шустров.

Ничего говорить я ему не стал, просто ушел на склад и сел за свой стол. То, что произошло, было просто и понятно. Старый вор, хоть и не знал выражения «разделяй и властвуй», но явно действовал согласно этому правилу. Натравив на моих коллег Семена, он выставил меня перед ними стукачом. По большому счету мне было плевать на их отношение, но, с другой стороны, они могли мне сделать какую-нибудь гадость.

«Прохор вряд ли пойдет на подлость, поостережется, мужик себе на уме, а вот Ленька, босяк, вполне может свинью подложить. Да и дерганый он какой-то, нервный. С ним надо будет держать ухо востро».

Из-за приоткрытой двери время от времени доносился звонкий голос Леньки, предлагавшего покупателям товар. Торговля потихоньку шла, а вот бесплатное жилье, что дали воры, мне не нравилось. Надо было с этим что-то решать. В голове всплыл вопрос, который я уже себе задавал. Зачем при таком жидком ассортименте товаров три мужика? Прохор с Ленькой вполне бы справились. Или все-таки бандиты хотят меня таким образом к себе привязать? Вот только думать из-за липкой духоты не хотелось, зато хотелось спать.

«Черт, душно-то как! Может, на улицу выйти? Ветерком продует».

Подойдя к приоткрытой двери склада, ведущей в лавку, я вдруг увидел, что покупателей нет, а Шустров что-то с аппетитом жует. Идти сразу расхотелось; проглотил слюну, затем вернулся на свое место. Чтобы не заснуть, ходил по складу до тех пор, пока не вернулся Коромыслов. Мне было слышно, как он уточнял у Леонида, что было продано и по какой цене, а потом пришел на склад. Судя по его довольному лицу, настроение у него уже было приподнятое.

«Может, за воротник заложил? Хотя… нет. Скорее всего, какое-то дельце денежное провернул, для себя выгодное».

– Семен Григорьевич сказал, чтобы я тебе, Егор, показал второй склад. Вставай, пошли.

– Погодите пока с этим, Прохор Петрович. А как у нас с обедом?

– Хм. Действительно замотался я что-то, – он достал из жилетного кармашка серебряные часы, щелкнул крышкой. – Правда твоя. Иди обедай. У тебя ровно час.

– Так, может, подскажете, где тут можно поесть?

Коромыслов хитро усмехнулся:

– Это, Егор, смотря по каким деньгам.

«Делец – он и есть делец. Точно сегодня что-то провернул. Вон какая рожа довольная, и плевать на то, что по морде дали».

Достал из кармана пачку денег:

– Я пока не знаю местных цен.

– Сколько там у тебя? – он несколько секунд всматривался в разложенные веером у меня в руке деньги, потом хмыкнул. – Удивил. Смотрю, ты не бедствуешь.

В его глазах появилось понимание, словно он только что ответил сам себе на какой-то вопрос.

«Похоже, он прямо сейчас решил для себя, что я на короткой ноге с бандитами. По-другому никак не объяснить, откуда у простого парня такая сумма денег».

– Ого! – неожиданно раздался возглас. – Сколько!

Я бросил косой взгляд на Леньку, который незаметно подошел и сейчас стоял в проеме двери. Меня несколько удивило то, с какой жадностью тот сейчас смотрел на деньги, только что слюна не капала.

«Просчитался с деньгами. Зря все засветил», – недовольно подумал я.

– Так что есть поблизости? – снова спросил я.

– Ты видел, как я утром из-за угла выворачивал? – спросил меня Коромыслов, на что я кивнул головой. – За тот угол завернешь и пойдешь по Екатерининской… Короче, идешь все время прямо, и уже на следующем перекрестке увидишь вывеску «ТРАКТИР». Цены у хозяина, Корнея Севостьяновича, правда, кусаются, но зато у него все вкусно. Ты мне еще спасибо скажешь!

Сглотнув в который раз слюну, я сказал:

– Пойду.

Нашел я трактир быстро. Небольшое количество посетителей на большой зал в полтора десятка столов меня смутили. Чего так мало народа? То ли слишком дорого, то ли невкусно. Несколько секунд колебался, но потом все же решился и сел за ближайший стол. Ко мне сразу подошел половой, мужчина лет тридцати, средней степени облысения, но при этом имевший пышные усы и аккуратную бородку. Косоворотка, белая рубашка в крапинку, белоснежный фартук, в руке записная книжка и карандаш, а с изгиба локтя свисает полотенце.

– Чего изволите… товарищ?

Я заметил его еле заметную заминку. За пару-тройку секунд он сумел оценить человека и сделал вывод.

«Психолог», – усмехнулся я про себя.

– Изволю вкусно покушать.

– С нашей стороны никаких задержек не будет. Все наши блюда высочайшего качества.

Его слова, слегка завуалированные, нетрудно было понять. У нас, дескать, все вкусно, а вот насчет вашей платежеспособности, гражданин-товарищ, имеется некоторое сомнение. Чтобы убрать некоторое напряжение, я достал несколько заранее отложенных банкнот.

Половой, увидев деньги, удовлетворительно кивнул головой, после чего сразу стал перечислять:

– Чего желаете на первое? Есть селянка по-крестьянски, борщ по-московски, солянка рыбная, куриный суп с лапшой, консоме…

– Селянка, – остановил я выбор на этом блюде.

– На второе могу порекомендовать бифштекс по-деревенски или котлету де-воляй. Есть также жареная телятина…

– Бифштекс. Жареный картофель есть?

– А как же-с! Исполним в лучшем виде. Горчица? Хрен? Или что из закусок желаете?

– Из закуски… Пирожки у вас есть?

– А как же-с! С какой начинкой предпочитаете?

– С мясом, а еще… квас или морс ягодный.

– Будет исполнено.

Все блюда я съел с большим аппетитом, причем мною руководило не столько чувство голода, сколько вкус настоящей, хорошо приготовленной еды. Заплатил рубль пять копеек за все удовольствие, причем пятак был оставлен на чай половому.

Узнав в трактире точное время, я подвел часы и теперь, сытый и благодушный, неспешно шел обратно, зная, что у меня в запасе есть еще минут двадцать. Взгляд автоматически отмечал прохожих. Женщина в цветастом платке и длинном, по щиколотку платье. Простое лицо, выдающийся бюст, корзинка на сгибе локтя. Пара мужчин в белых рубахах и парусиновых брюках. Один из них, в шляпе, держал свернутые в трубку чертежи и ругал вполголоса какого-то мастера, запоровшего срочную деталь.

По противоположной стороне улицы двигалась группа молодежи. Все девушки, как одна, имели на головах косынки из кумача, а у парней на рубашках были прикреплены красные банты. Перебивая друг друга, они громко и отчаянно спорили о политическом смысле физкультурной композиции, которую должны были изобразить на каком-то празднике.

– Соединенные и вытянутые вперед руки Таньки и Сереги должны показать нашу устремленность в светлое будущее!

Мне оставалось только покачать головой на столь амбициозное заявление одной из девушек про будущее, но при этом мысленно отметил, что у нее неплохая фигурка.

«Нет, надо все же устраивать свой быт, пусть даже временно, да и женский вопрос заодно решать».

Вернувшись, поблагодарил Прохора от души, после чего мы поднялись с ним на второй этаж. Открыв дверь, он пропустил меня вперед. Зайдя в комнату, я увидел по меньшей мере четыре десятка самых различных коробок и ящиков. И что дальше? Обернулся к бывшему приказчику, который так и остался стоять на пороге.

– Там, вон на той большой коробке, – он ткнул пальцем, – список лежит. Бери и читай.

Подойдя, взял небольшой листок. Одиннадцать позиций товара. Здесь шайка хранила наиболее нежный и ценный товар: зажигалки, дорогие папиросы, одеколон, ароматное мыло, швейные и патефонные иголки и тому подобное. В конце списка уже карандашом было дописано: китайский чай, водка и коньяк, и их количество.

Повернулся к Коромыслову. Мне было известно, что водки государственного изготовления у советской власти еще не было, и народ давно уже пил самогон.

– Водка откуда? – удивленно спросил я.

– Это из старых запасов. Еще Шустовские.

– Так что от меня требуется?

– Я буду отдавать тебе заказ, а ты будешь отбирать, запаковывать товар и отдавать клиенту.

– Я? А как, если я этого заказчика никогда в глаза не видел? – удивился я. – Или он бумагу даст?

– И бумагу даст, и слово тайное скажет.

– Почему я, а не вы?

– Это когда меня тут не будет. Так все понятно?

– Понял. Второй ключ от склада есть?

– Держи.

Глава 7

Следующие три дня я привыкал к графику работы, который установил нам Коромыслов. Начинали мы трудиться в половине восьмого, заканчивали свой рабочий день в восемь вечера, а обед был с часу до двух. Приток покупателей с каждым днем увеличивался, но я бы не сказал, что торговля шла хорошо.

«В 21 веке сказали бы, что фирма убыточна и в ближайшем будущем ее ждет банкротство, но есть одно „но“. Если тут лежит товар с налетов и грабежей, то можно сказать, что торговля себя оправдывает».

Ленька за эти дни освоился со своими обязанностями и уже вполне справлялся с работой без указок и подсказок Коромыслова. Сам Прохор почти половину рабочего времени где-то мотался, объясняя это тем, что обзаводится полезными связями и выбивает договора на поставки.

В субботу снова приехал Семен с продуктами, и Прохор, как и в первый раз, разбил их на партии, после чего они уехали, а спустя пару часов возле лавки остановилась бричка на «резиновом ходу». На козлах сидел незнакомый мне мужчина, а на месте пассажира – старый урка. В это время я сидел за своим столом на складе и дремал, переваривая вкусный обед, поэтому не видел его прибытия. Об этом мне сообщил Ленька, выросший в проеме двери:

– Там Терентий Степанович приехал. Идем быстрее.

Сонная дурь разом слетела с меня, ведь старый вор не просто приехал, а явно по делу, вот только, по моим расчетам, рановато он меня собрался вербовать. Поднявшись, вышел в торговое помещение лавки. В этот самый момент старый вор перешагнул порог лавки и огляделся.

– Здравствуйте, Терентий Степанович, – почти одновременно поздоровались с ним мы с Ленькой.

– Здравствуйте, ребятишки, – ласково улыбнулся дед Терентий. Со стороны это выглядело так, словно дедушка обращается к своим внукам. – День в разгаре, а покупателя нет. Цены задрали или торговать не умеете?

Ленька оглянулся было на меня, но я промолчал, поэтому парню пришлось оправдываться самому:

– Так днем как-то мало идут, Терентий Степанович. Утром и вечером народ поживее будет.

– Ладно. Семен давно уехал?

– Часа два как.

Дед Терентий кивнул, потом, повернув голову, крикнул за спину:

– Силантий, иди сюда!

Спустя минуту в лавку вошел крепкий, плечистый мужчина с обычным, незапоминающимся, лицом, а вот взгляд у него был цепкий и острый. Синяя рубашка в белый горошек, наборный поясок, брюки, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Сразу видно, что человек блюдет себя. Лет сорок пять, прикинул я его возраст. Стоило нам встретиться с ним глазами, как он сразу попытался придавить меня своим взглядом, вот только у него не получилось.

– Вот, Сила, это и есть Егор-старовер, – представил меня своему подельнику Терентий.

– Вижу, – криво усмехнулся мужчина. – Где говорить будем?

– Веди на склад, Егор.

Пропустив их вперед, я закрыл дверь, а когда повернулся, оба сидели на стульях и смотрели на меня так, словно только что увидели, при этом явно что-то у себя в голове прикидывали.

– Скажи, Егор, как относишься к нынешней власти? – вдруг задал мне неожиданный вопрос старый вор.

– Никак, – буркнул я.

– Так не получится, – усмехнулся Терентий. – По крайней мере, по словам комиссаров. Ты или с ними, или тебя ставят к стенке. Так что скажешь?

– Ничего не скажу. Жил столько лет без них, и дальше проживу.

– Не крути, раскольник! – повысил голос старый урка. – Говори прямо.

– Не принимаю я ее! – теперь я уже изобразил злость.

– Ты хочешь им отомстить за свой скит, за родных, за поругание веры?!

– Убивать не буду!

– И не надо! – криво усмехнулся старый вор. – Просто надо помочь хорошим людям.

– Таких красивых слов я в домзаке наслушался, Терентий Степанович, вот сколько, – усмехнулся я, а для убедительности черканул ногтем большого пальца по горлу. – И хорошо знаю, что за ними стоит.

Силантий, все это время наблюдавший за мной, только усмехнулся, услышав мои слова, но говорить ничего не стал. Судя по всему, Терентий все же определил меня на роль вора и теперь решил показать своему подельнику. Только сейчас они сделали мне, правда, завуалированное, предложение вступить в банду, но при этом не настаивали, а я, в свою очередь, не сказал им категорическое «нет».

Я напряженно ждал, что последует дальше, но следующие действия старого вора поставили меня в тупик. Терентий достал из кармана пачку денег, отсчитал три червонца и положил их отдельно на стол. Я вопросительно посмотрел на него.

– Твои деньги за работу в лавке. За две недели.

– Благодарствую…

– Не торопись, а это тебе за лошадку, – и он протянул мне остальные деньги.

– За это низкий полон вам, Терентий Степанович. Век буду помнить вашу доброту, – я наклонил голову в почтительном поклоне, а когда выпрямился, наткнулся на цепкий и колющий взгляд. Старый бандит уже изменил свое мнение обо мне и в молодого старовера, сбившегося с пути, больше не верит.

«Да и хрен с тобой, дед. Мне самому не уперлось играть в старовера».

– Что скажешь, Сила? – обратился Терентий к своему подельнику.

– Смотреть надо, – неопределенно ответил ему тот.

«А ведь они не только за этим приходили, им явно что-то от меня нужно. Только что?»

– Тебе ключ передали от комнаты наверху? – неожиданно последовал вопрос.

– Передали, Терентий Степанович.

– Что там у тебя есть?

Быстро, по памяти, перечислил ему все позиции.

– Ишь ты! Без бумаги. Ну ты хват, – похвалил меня Терентий Степанович – Тогда так. Упакуешь бутылку водки, коньяка… Флакон одеколона, что похуже. Три… нет, две пачки чая… И все. Хватит с него.

Поднявшись наверх, я быстро пересчитал деньги за лошадь, полученные от старого бандюгана. Триста двадцать рублей.

«Считай, не обманул».

Еще вчера я получил нужную мне информацию о ценах на лошадей у извозчика, стоявшего у тротуара. Клиентов не было, ему было скучно, а тема, как профессионалу, интересна. Так что теперь я знал, что за легковую лошадь просили от трехсот до пятисот рублей, а за ломовую цена доходила до тысячи рублей.

Когда я вернулся с пакетом, старый вор махнул рукой:

– Ставь на стол, а сам иди на улицу, пригляди за бричкой. Да дверь не закрывай, а то душно у тебя тут.

Пройдя через лавку, где Ленька торговался с двумя покупательницами, я вышел на улицу. Сегодня действительно было жарко. Запряженная лошадь стояла, опустив голову, только изредка прядала ушами и помахивала хвостом, отгоняя надоедливых мух. Откуда-то из-за домов доносился режущий уши звук – работал точильщик. Шел по своим делам народ. По другой стороне улицы прошла женщина, вся в черном, опустив глаза в землю. Так и не понял, монахиня это или просто траур. Полный мужчина с портфелем в руке, шедший ей навстречу, несмотря на светлую шляпу и легкую рубашку, то и дело вытирал лицо платком и тяжело отдувался. Пробежала стайка босоногих детишек, горланя во все горло похабные стишки.

«Тридцать рублей за две недели. Значит, мой оклад – шестьдесят рублей. Очень даже неплохо по нынешнему времени. Ленька вон от души радуется своим сорока рублям. Не поскупились воры».

Пока у меня все складывалось удачно, я даже стал делать по утрам специальную гимнастику, осваивая и тренируя свое новое тело. Красноярск был для меня трамплином, с которого я собирался прыгнуть в новую для себя жизнь. Здесь я собирался заработать денег, обзавестись достойным гардеробом и документами. Моей первой мыслью было переговорить с ворами насчет паспорта, вот только, понимая их намерение использовать меня в каком-то деле, я на время отложил эту идею. Скорее всего, мне пообещают документы лишь после того, как я сделаю для них какое-то «хорошее» дело. Меня это не устраивало, поэтому оставалось ждать подходящей возможности.

Мысли лениво плыли в голове, но глаза автоматически продолжали фиксировать жизнь улицы, поэтому я сразу отметил появившегося в начале улицы мужчину. По его взгляду, который он бросал по сторонам, было видно, что он здесь в первый раз и ищет указанный ему адрес. Увидев лавку, он пересек мостовую и чуть не столкнулся на входе с покупательницами, выходившими из лавки. Пропустив женщин, зашел, при этом бросив на меня цепкий взгляд.

«Старый дед, – подумал я, – а голова вон как варит. Место для встреч здесь устроил. А что? Правильно. Народ у нас постоянно заходит и уходит».

Спустя пятнадцать минут этот мужчина вышел с бумажным пакетом в руке и пошел по улице дальше. Еще через пять минут на пороге показался Силантий:

– Зайди!

Зайдя вслед за вором, подошел к прилавку. Силантий как раз выложил на прилавок две среднего качества фотографии мужчин.

– Запомните. Как увидите, сразу садитесь на хвост. Нам надо знать, где их лежка, – он ткнул пальцем в одну из фотографий. – Еще. О них никому ни слова, ни полслова. Все понятно?

Ленька быстро мотнул головой, дескать, все понятно. С ним мне все было ясно, он боится воров, боится потерять свое место, поэтому будет соглашаться со всем, что ему предложат. Меня такая информация не устраивала, мне нужно было больше. Вдруг это мой шанс разбогатеть?

– Они кто? – спросил я.

– Какая тебе разница?

– А такая. Я к нему, а он мне ножом в брюхо. Насколько опасны?

Силантий окинул меня оценивающим взглядом, словно видел в первый раз.

– Не те люди, – подумав немного, добавил: – В конторе сидели и бумажки перебирали. Теперь все?

– А адреса? Где они живут?

– Этим без тебя займутся, – бандит положил фото в карман, потом, повернувшись, крикнул: – Терентий, поехали!

Нетрудно было все сложить и получить следующие выводы: эти два парня ограбили банк или финансовое учреждение на крупную сумму денег, после чего подались в бега. Сейчас к бандитам приходил купленный мент или чекист, который дал на них наводку. Единственное, что мне было непонятно, почему органы не подали их сразу в розыск. Впрочем, развивать мысль не имело смысла, так как шансов наткнуться на этих людей в большом городе у меня практически не было.

Не успела бричка тронуться с места, как Ленька подбежал к витрине и посмотрел ей вслед.

– Уф! Уехали, – вздохнул он облегченно, затем повернулся ко мне. – Завтра воскресенье, выходной. Что собираешься делать, Егор?

– По городу похожу, погляжу, как народ живет.

– Чего по нему ходить? Разве интересно?

– Мне сейчас все внове, все интересно.

– По-настоящему развлечься не желаешь?

– Это как?

– Да все просто, – на пороге лавки неожиданно возникла фигура Коромыслова, – играть он тебя тянет.

– Азартные игры, это происки Антихриста. Через них он сначала помыслы людские склоняет к греху, а там и душу загубить…

– Брось! – оборвал мои нравоучения Ленька. – Пти-шво – это можно сказать, даже не азартная игра, а самое что ни на есть настоящее развлечение.

– Ага! Вот только развлечение это за деньги и на деньги! – ухмыльнулся Коромыслов.

– А что это такое? – заинтересовался я, так как в прошлой жизни мне не доводилось слышать о подобной азартной игре.

– Говорить не буду, это надо видеть! – гордо и как-то даже пафосно воскликнул Шустров.

Мое простое любопытство он, похоже, посчитал за жгучий интерес и уже решил, что уговорил меня.

– Хорошо, – согласился я. – Мы как-нибудь сходим и посмотрим, что это за чудо такое.

– А завтра? – уже разочарованно спросил он меня.

– Завтра я просто пойду гулять.

– Вот это правильно, Егор, – поддержал меня бывший приказчик. – Завтра в Летнем саду будет играть военный духовой оркестр. Соберется культурное общество на променад, будут танцы. Сходи, посмотри.

«На променад? Вот ты француз, Проша!» – усмехнулся я про себя.

– Я никогда не слышал, как играет оркестр. Обязательно пойду! – решительно заявил я. – Мне много чего в жизни надо узнать!

– А фильму ты хоть раз видел? – подключился к моему образованию Ленька.

– Нет, только слышал краем уха, – ответил я и сделал заинтересованное лицо. – И как оно?

– Так ты не смотрел фильму «Красные дьяволята»?! Это шикарное синема! – глаза Шустрова прямо загорелись. – Наши там махновцев – раз, раз! И в капусту! Я три раза ходил!

Для парня двадцати лет у Леньки было какое-то детское отношение ко всему. Впрочем, для себя я уже отметил, что у людей этого времени больше открытости и какой-то детской наивности, хотя, может, это потому, что в той жизни я хоть и был авантюристом, но с оттенком практичности, а не налетом романтизма.

После работы Шустров сделал еще одну попытку уговорить меня сходить на механических лошадок, наконец объяснив мне суть этого варианта рулетки. Спустя пять минут я уже знал, что это азартная игра, совмещающая в себе одновременно скачки и рулетку. В ней выигрывал тот, чья лошадка оказывалась возле финишного столба в момент остановки колеса.

Встал рано, сделал зарядку и отправился в баню помыться, а заодно постираться, при этом узнал, что, будь я членом профсоюза, мне была бы скидка целых пятнадцать копеек. Вернувшись, развесил белье сохнуть, после чего отправился завтракать в свой любимый трактир. Обедать в рабочие дни я ходил теперь только туда, а вот ужинал в разных местах, для сравнения. Простые люди ели дома, так получалось намного дешевле, а по трактирам и ресторанам ходили лишь те, у кого были лишние деньги. Как-то я посчитал, что если буду питаться в этом трактире хотя бы два раза в день, то моей зарплаты в шестьдесят рублей, хватит на месяц с небольшим хвостиком. И это ничего другого себе не покупая.

«Развели буржуев на свою голову, – подумал я тогда в шутку. – Вот они и жируют на нашем пролетарском горбу. Вот куды бедному лавочнику податься?»

Можно было, конечно, питаться в рабочих столовых общества «Нарпит». В их меню и был неизменный картофельный или гороховый суп, котлета с водянистым картофельным пюре и свекла со сметаной, а в завершение обеда – компот из сухофруктов. Это весьма сомнительное удовольствие обошлось мне в сорок две копейки, при этом я пообещал себе, что больше моей ноги не будет в этом заведении.

Был еще один вариант. Домашние обеды. В газетах нередко встречались объявления, где рабочим и служащим предлагалось воспользоваться такой услугой, как домашняя кухня. Приходишь в семью в заранее оговоренное время и ешь полноценный обед или ужин. Правда, в этом случае желательно жить поблизости, а не в противоположной части города. «Вкусно, как у мамы!», – печатали в газетах. Интересно было попробовать, тем более что за обед из трех блюд с чаем и домашним печеньем просили семьдесят копеек. Разница с трактиром не то чтобы солидная, но, скажем так, довольно существенная. При этом, несмотря на цены, как я успел заметить, трактиры и рестораны по вечерам были полны народа.

Выйдя из трактира, решил, пока время есть, попробовать решить свой квартирный вопрос. Правда, я не собирался прямо с ходу снимать комнату, просто сначала присмотреться, что сдают и по какой цене. Адреса, которые у меня были, я нашел в газетных объявлениях, правда, самая свежая из этих газет была недельной давности. Мне до чертиков надоело спать на жестком топчане, да и вещи положить было некуда, но при этом обживаться здесь я не собирался. В заявлениях, которые отобрал, писали, что готовы сдать солидному, положительному мужчине без вредных привычек, а вот об условиях и о цене не было ни слова.

Хозяйка, жившая по первому адресу, Авдотья Никифоровна, мне не понравилась с первого взгляда: тощая, как вобла, с поджатыми губами и страдающим взглядом. В квартире было полно икон и пахло лампадным маслом. Цена мне подходила, зато не устраивали правила жития в ее квартире. Не стал даже выслушивать наставления до конца, оборвал ее на полуслове, попрощался и ушел.

За двадцать минут добрался до второго адреса, но там уже взяли квартиранта. Решил, что на сегодня с меня хватит квартирного вопроса, и решил просто прогуляться по городу, которого я практически не видел. Пока добирался до центра, по дороге разглядывал вывески различных фирм и контор. Труднопроизносимые названия, такие как «ДРЕВБУМСБЫТ» и «ТКАЦКОЖПРОМТРЕСТ» разбавлялись нормальными названиями, как, например, булочная-кондитерская «Кооператор» или продуктовый магазин «Красноярский рабочий». Были и смешные названия, такие как «Пивной зал „Красный Пекарь“ артели общества инвалидов». Проходя мимо похоронного бюро, отметил, что помимо гробов и венков там предлагали погребальные процессии трех категорий.

Набрел по пути на государственный магазин посуды, закрытый по случаю воскресенья. Остановившись у витрины, стал рассматривать выставленную продукцию – расписные тарелки с агитационным орнаментом, состоящим из коммунистических лозунгов и символов. «Да здравствует съезд Советов. 1920 год», «Кто не работает, тот не ест», «Кто не с нами, тот против нас». Из всей посуды мне понравился только чайный сервиз «Жница», на котором не было никаких надписей и пролетарской символики.

Я рассматривал не только вывески и витрины, но и людей, которых по случаю выходного дня на улицах было много. Мужчины, женщины, семьи с детьми, молодежь.

НЭП не только дал работу и утраченное за последние годы благополучие, но и позволил простым людям приобщиться к буржуазным благам: театр, рестораны, заграничная мода и стрижки в якобы парижском стиле. Вот только средств на подобные удовольствия хватало далеко не у всех, поэтому благополучие нэпманов вызывало зависть и негодование у пролетариев. У интеллигенции нувориши вызывали раздражение и брезгливость, так как они считали их пошлыми носителями низменной психологии.

Именно это я сейчас и наблюдал. Группы пролетариев, громко разговаривая, шли вразвалку и лузгали семечки, но при этом, как я успел заметить, нередко с завистью смотрели вслед модно одетым коммерсантам. Интеллигенция неторопливо прогуливалась, негромко беседуя, сторонясь шумных компаний и бросая неодобрительные взгляды на новых буржуев. А нэпманы, хоть и кичились своими модными костюмами и перстнями на пальцах, при этом старались обходить подальше компании простого народа. Даже несмотря на общую толпу, можно было разглядеть расслоение людей по социальным признакам.

Мне это быстро наскучило, и я стал разглядывать мужскую часть населения, подбирая себе будущий гардероб. Для начала остановился на пиджаке, рубашке с отложным воротничком, брюках и туфлях. Некоторое время размышлял о том, что покупать: новую одежду или б/у, но потом решил, что мне пока рано выделяться из толпы, а значит, придется обойтись подержанными вещами.

Не успел я об этом подумать, как у меня за спиной неожиданно прозвучал чей-то громкий, молодой и задорный голос:

– Папиросы «Зефир», «Дукат», «Пушка»! Мужчины, не робей, налетай поскорей!

Не успел папиросник закончить свой рекламный спич, как его эстафету перехватил звонкий голос другого уличного продавца:

– Пирожки горячие! С пылу, с жару, покупай сразу пару!

Не успел я сделать несколько шагов, как услышал новые призывные крики:

– Квас! Русский квас! Вкусно и здорово!

Спустя несколько минут отвлекся на упругие формы двух молоденьких барышень, затем с интересом смотрел на их брезгливые мордашки, когда те обходили кучу еще свежего навоза, над которым кружились мухи. Возникла мысль о знакомстве, но развития она не получила, так как отвлекло пение мальчишки, стоящего в компании грязных и оборванных беспризорников:

Купите бублички,

Горячи бублички,

Гоните рублички,

Да поскорей!

И в ночь ненастную

Меня, несчастную,

Торговку частную,

Ты пожалей…

Тут же мечется, тыча кепкой в грудь прохожим, один из его приятелей, чумазый паренек, лет десяти, в рванине:

– На хлебушек! Христа ради! На пропитание подайте!

Близких контактов у меня до сих пор с ними не было, но я сразу обратил внимание, как народ старательно обходит эту компанию по дуге, а некоторые из дам так и вовсе прикрывают носы надушенными платочками. Вскоре и сам скривился от вони, идущей от беспризорников. Кинул попрошайке в кепку десять копеек, но, стоило мне увидеть кровавые расчесы у него на лице и шее, сразу шагнул в сторону и ускорил шаг.

«Вот черт блохастый! – ругнулся я про себя на беспризорника. – Не хватало от тебя еще насекомых нахватать, харя чумазая!»

Через какое-то время мне надоела толкучка, и я завернул в ближайший проулок, где неожиданно наткнулся на здание военкомата Восточно-Сибирского военного округа. У закрытой двери стоял часовой со скучающим лицом. Винтовка со штыком, с ремня свисают подсумки. Рядом с ним на стене висел плакат с мощным красноармейцем, размахивающим винтовкой со штыком, и надписью «Красная армия – защитник завоеваний Октября».

Пройдя дальше, вдруг услышал ровный топот сапог и хоровое пение куда-то марширующих красноармейцев:

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы неудержимо

Идти в последний смертный бой!

«Сжимает властно свой штык мозолистой рукой, – задумчиво повторил я слова песни, как вдруг неожиданно мне пришли в голову пошлые стишки, прочитанные когда-то в интернете. – Что-то мне это напоминает. М-м-м… Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой… Стоп. Это вроде творение Маяковского, местного пролетарского поэта. Или нет?»

Мысль продолжать не стал, так как ни сам поэт, ни его стихи мне были неинтересны. Красноармейцев я так и не увидел, но не успела вдали затихнуть песня, как послышался приближающийся быстрый топот ног и чьи-то веселые звонкие голоса, а спустя минуту из-за угла вынырнула компания юношей и девушек. Не обращая на меня внимания, они торопливо прошагали мимо.

– Да быстрей вы! – подгоняла их одна из девушек. – Они скоро начнут играть, если уже не начали!

– Ну и что! – возражала ей другая. – Они каждый раз все одно и то же начинают играть! Вальс «На сопках Маньчжурии»!

Их разговор напомнил мне слова Коромыслова о духовом оркестре в парке, и я пошел в том направлении, куда умчалась веселая компания.

Уже издалека была слышна музыка духового оркестра. В музыке всегда плохо разбирался, но, проходя мимо пожилой пары, услышал слова, которые под музыку тихим голосом напевала женщина, и сразу понял, что оркестр играет.

– Белой акации гроздья душистые…

На подходах к летней беседке, где расположился оркестр, стоял народ, полукругом окружив площадку, на которой сейчас танцевало несколько пар. Ближайшие скамейки были все заняты – люди сидели и слушали музыку. Среди людей туда-сюда сновали разносчики, продавая пирожки, леденцы, сибирские крендельки – каральки, сладкие и соленые.

Какое-то время слушал музыку и смотрел на танцующие пары, потом развернулся, пройдя сквозь толпу, вышел на широкую аллею. Идя, подумал о том, что, может, мне сходить еще по одному адресу насчет жилья. Желания особого не было, но и делать мне в парке было нечего. Так и не решив окончательно, что мне делать, просто пошел по аллее, как вдруг неожиданно услышал французскую речь и резко повернул голову в ту сторону.

На языке Гюго и Дюма вели беседу две сухонькие старушки в строгих темных платьях с белыми кружевными воротничками, имевшие прямую осанку и живые глаза, в которых до сих пор жило детское любопытство. Именно такими взглядами встретили они меня, когда я, замедлив шаг, подходил к скамейке, на которой те сидели. Говорили они четко, не перебивая, внимательно слушая друг друга, и от их разговора веяло старомодной вежливостью.

Рядом с ними, занимая большую часть скамейки, сидела компания молодых людей. Эти грызли семечки и ожесточенно спорили о какой-то Натке, причем, судя по ожесточенности спора и повышенным тонам вопрос стоял как минимум о мировых глобальных проблемах, но все оказалось проще. Решался вопрос: если у Натки дома стоит пианино, означает ли это, что она мещанка? Если так, то не пора ли ей объявить бойкот всем коллективом? Я даже замедлил шаг, пытаясь понять смысл этого глупого спора.

В этот самый момент со скамейки поднялись пожилые дамы, которым, видно, надоело слушать галдящую молодежь. Я поравнялся с ними.

– В кафе? – спросила подругу одна из старушек.

– А la faim tout est pain, – ответила ей вторая дама. У нее было сморщенное, но при этом правильной формы, со следами былой красоты лицо.

«Голод – лучший повар», – автоматически перевел я в уме фразу с французского языка, а в следующее мгновение меня словно перемкнуло: как-то разом нахлынуло щемящее чувство тоски по той, потерянной навсегда, жизни. Фразы на французском, которые употребляли в разговоре идущие рядом старушки, стали для меня словно ниточкой, протянувшейся из этого времени в мое.

Поддавшись душевному порыву, несколько неожиданно для себя я заговорил с ними по-французски и со всей галантностью, какую смог у себя найти, спросил их, где находится улица Маркса. Они остановились как вкопанные, с минуту удивленно-внимательно оглядывали меня с ног до головы, потом одна из них сказала по-французски:

– Право, не ожидала. Внешность истинного пролетария, а прононс истинно парижский. Натали, что скажешь?

– Молодой человек, если ты, дорогая, заметила, при этом не чужд галантности. Вы не представитесь? – прозвучало это уже на русском языке.

Я вздохнул с облегчением, так как и так позволил себе слишком многое, поддавшись секундной слабости.

– Егор. Если уважаемые дамы не против, то мы потихоньку пойдем, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание.

Старушки понятливо кивнули головами, и мы неторопливо пошли вперед, бросая друг на друга любопытные взгляды.

– Меня зовут Наталья Алексеевна, а мою хорошую подругу – Александра Михайловна. Мы дворянки, а значит, «бывшие», или ссыльные. Сами себя мы называем «декабристками», да, Александра? – та кивнула головой. – Живем в Красноярске уже третий год. Я это говорю, чтобы все было предельно понятно, а то люди разные бывают.

– Я человек простой и отношусь ко всем ровно и без предвзятости, лишь бы люди были хорошие. Сам я попал в эти края случайно. В настоящее время работаю в лавке кладовщиком. Так как в городе проживаю недавно, то решил прогуляться, а заодно присмотреть себе жилье.

Я думал, что меня сейчас забросают вопросами, но нет, этих женщин, похоже, отучили задавать лишние вопросы, хотя любопытство прямо горело у них в глазах. Сейчас для них я был человеком-загадкой.

– Вот только я не помню такое название улицы, – и Наталья Алексеевна обратилась к своей подруге. – А ты?

– Нет. Молодой человек, а вы старого названия не знаете? – обратилась она ко мне.

– Нет. Улица Маркса, шесть.

– Знать бы старое название улицы, может, и подсказали бы, а так… Извините, молодой человек, ничем вам не поможем.

– На нет и суда нет. Я, наверное, пойду… Хотя погодите. Есть у меня еще один вопрос. Где тут воскресный рынок?

– С этим проще, молодой человек. Мы как раз направляемся в ту сторону и немного вас проводим.

– Погуляли, музыку послушали, пора и честь знать, – подвела итог Наталья Алексеевна. – Идемте к выходу из парка.

Мы шли и говорили ни о чем, как незнакомые люди, пытающиеся найти общую тему для разговора, пока речь не зашла о театре. Тут старушки стали наперебой вспоминать классические спектакли и актеров, игравших в них главные роли, но вскоре увидели, что я совершенно не поддерживаю разговор.

– Насколько мы понимаем, классика вас не интересует. Тогда, как человека новых веяний, может, вас привлекает современный театр?

– Извините, но у меня просто нет времени. Работа не позволяет, с утра до позднего вечера сижу на складе.

– Работа. Понимаю. Кто не работает, тот не ест, – эти слова Наталья Алексеевна произнесла с какой-то затаенной горечью. – Ладно, оставим это и вернемся к театру. Мы не знаем ваши вкусы, Егор, но можем поделиться мнением по поводу одного спектакля Новосибирского театра Красного авангарда, приехавшего к нам на гастроли. Это не наше, но после долгих колебаний решили сходить, чтобы иметь хоть какое-то понятие об этом направлении. Может, я многого не понимаю в этой жизни, но назвать это искусством… у меня язык не поворачивается.

– Авангардный спектакль! Да это просто позор какой-то! – поддержала свою подругу Александра Михайловна. – Представляете, у актеров лица раскрашены. Если красной краской, то это значит – пролетарий-большевик, если белой, то враг, а если этими двумя цветами, красным и белым, то это не осознавший себя в политике человек. Все они скачут по сцене чуть ли не в нижнем белье, машут оружием, выкрикивают грубые слова. Ой, даже говорить не хочу про это безобразие!

– Так и не говорите. Лучше расскажите о Париже.

– О, Париж! – и старушка закатила глаза от восторга. – Нет, рассказывать о нем бесполезно, если вы его не видели раньше. Его надо увидеть, прочувствовать всеми фибрами души… Вы молоды, и мне так кажется, если не будете сидеть на одном месте, то сможете увидеть мир, а значит, побываете в Париже.

– Наверно, так и сделаю. Люблю путешествовать.

– А какие у вас еще есть интересы?

Напрямую они у меня не спрашивали, но окольным путем пытались хоть что-то узнать обо мне. Не знаю отчего, хотя, может, потому, что в их глазах читался живой, неподдельный интерес, я рассказал им о своей детской мечте. Ни для кого это не было тайной. В той жизни я нередко рассказывал о ней своим приятелям.

– Знаете, в детстве мечтал стать отчаянным искателем приключений, потом мечта ушла, а девиз остался: риск, приключения, золото. Думаю, это и будет ответом на ваш вопрос.

Обе пожилые дамы смотрели на меня во все глаза. Похоже, я их очень сильно удивил, но при этом, что самое главное, в них читалось понимание, причем не самих слов, а смысла, заложенного в них.

– Знаете, Егор, я уже думала, что в своей жизни больше такого человека не встречу, – эти слова подтвердили то, что дамы умели слушать и понимать. – Вы даже не представляете, как нас обрадовали.

После слов Натальи Алексеевны старушки переглянулись и больше вопросов не задавали. Какое-то время мы шли и молчали, пока они не остановились.

– Ну, вот мы и пришли. Нам налево, а вам прямо. Через две улицы будет Гостиный двор, а перед ним площадь, на ней и будет рынок. Если вам – еще захочется поговорить, Егор, найдите Школу изящных искусств. Мы с Александрой там преподаем и будем рады вас снова увидеть. До свидания, молодой человек.

– До свидания, дамы, – попрощался я, чуть склонив голову в поклоне.

Пройдя в указанном направлении, уже спустя пять минут добрался до рынка, состоявшего (это я определил на глаз), из двух частей. В официальной части находилось с десяток рядов лотков, где сидели или стояли продавцы, торгуя самым различным товаром. В другой его части, на блошином рынке, торговали вещами, разложенными прямо на земле, а рядом с ними расположились крестьянские телеги. Прямо с них крестьяне торговали продуктами своего труда.

Сначала прошелся среди лотков в поисках нужных мне вещей, но цены кусались, и тогда я перешел на дикую часть рынка, где почти сразу наткнулся на то, что мне надо. Пиджак и рубашка с отложным воротничком. Хозяином вещей оказался пожилой мужчина с усталым, отсутствующим взглядом. Из примет, что я отметил, у него на голове была старорежимная фуражка с перекрещенными молоточками. Он настолько ушел в себя, что, похоже, даже не заинтересовался мной как покупателем. Просто мазнул по мне глазами и стал безучастно смотреть, как я рассматриваю и мну рубаху, а затем пиджак.

Примерив и то и другое, я предложил цену, и, к моему удивлению, хозяин сразу согласился. Пиджак мне был чуть великоват, но так даже было лучше, так как я собирался носить за спиной засунутый за ремень кольт.

Решил сделать еще один круг по рынку, вдруг что-то пропустил, как встретил среди лотков интересную парочку. На них продавцы смотрели как на врагов народа. Впереди шел хмурый мужчина с обвислыми усами и с кипой бумаг в руке, а за ним – молодой милиционер со скучающим лицом, пояс милиционера оттягивала кобура с оружием. Они подходили то к одному, то к другому продавцу и что-то от него требовали. Хозяин лотка с кислым видом доставал документы, причем сразу начинал оправдываться или просить. Просветил меня по этому вопросу раздавшийся за спиной чей-то женский голос:

– Маруся, глянь, опять Никифор-фининспектор притащился, чтоб ему ни дна ни покрышки.

Походив еще по рынку, я купил у одной женщины две простыни и наволочку на подушку за четыре с половиной рубля. Не новые, но чистые и крепкие. На другом лотке нашел для себя зубную щетку, а к ней зубной порошок. Походив минут десять, приглядел подходящие по фасону туфли, вот только размер оказался маленький, после чего я решил, что пора идти домой, чтобы положить покупки.

Прошел мимо еще одного похоронного бюро, магазина бакалейных товаров, сапожной мастерской и пивной, возле которой на лавочке сидела пьяная компания и под гармонь недружно выводила грустными голосами песню:

Каждую ноченьку с ним встречалася,

Где кирпич образует проход…

Вот за Сеньку-то, за кирпичики

Полюбила я этот завод.

Идя по улице, вдруг неожиданно подумал о том, сколько надо прожить здесь, чтобы стать своим. Месяц? Год?

«Нет. Столько времени я здесь не протяну – не тот характер и не то воспитание».

Стоило мне обратить внимание на молодую и хорошо одетую пару, идущую по улице, как мои мысли сразу перескочили на другую тему. Сразу подумал о том, почему большевики не остановились на НЭПе, взяв его за основу построения нового общества. Ведь сейчас народ жил согласно формуле «имеешь деньги – хорошо живешь», а затем, спустя восемь десятков лет, после провала строительства социализма, Россия снова вернется к этой формуле.

«Да власть они боялись потерять. Власть! Впрочем, не моя это тема. Политика сама по себе, а я сам по себе».

В следующий миг мои мысли напрочь сбил озорной и лукавый девичий взгляд, каким окинула меня шедшая мне навстречу симпатичная девушка лет шестнадцати, идущая в компании молодежи. Мысли сразу засбоили, и я как-то сразу превратился из опытного мужика в двадцатилетнего парня.

«Тьфу на тебя, вертихвостка! – подумал я, когда компания, весело смеясь, прошла мимо меня. – Интересно, как у большевиков сейчас с сексом дела обстоят? Как-то упустил я совсем этот вопрос».

Глава 8

Я собирался отнести пакет с покупками в свою комнату, а затем пойти куда-нибудь пообедать в новое место. Таких мест в городе было много, и пока для себя я исключил только столовые народного питания. Одного раза мне вполне хватило. В плане у меня еще стояла парикмахерская, вот только тут произошел сбой. У задней двери меня ожидал незваный гость, Ленька Шустров. Если говорить честно, то меня не сильно удивило его появление. Он знал, что у меня есть деньги, а значит, меня можно вытянуть в казино или попробовать занять небольшую сумму.

«Игроман-наркоман. Сейчас врать будет», – подумал я, но при этом сделал удивленное лицо непонимающего человека и спросил:

– Ты чего здесь? Случилось чего?

– Здорово, Егор. Был здесь недалеко, у знакомого. Мы с ним собирались погулять сходить, только мать у него сильно хворая. Грудью мается, так вот ей плохо стало, поэтому приятель с матерью остался, а я ушел. Проходил рядом, дай, думаю, зайду. Уже уходить собирался, а тут ты. Чего-то прикупил?

– Пиджак и рубашку на рынке. Пятнадцать рублей за все отдал. Рубашка почти новая, а пиджак только малость ношеный.

– Егор, так обнову отметить надо, а то носиться не будет! По пиву?!

Отказываться было нельзя, не по-компанейски, поэтому пришлось согласиться:

– Хорошо, только вещи занесу и переоденусь. Жди здесь.

Сняв френч, надел рубашку и пиджак, потом минуту подумал, достал кольт и засунул сзади за ремень, после чего спустился вниз.

– Куда пойдем? – поинтересовался я.

– Есть тут одно место, отсюда недалеко. «Уютный уголок» называется. Кормят там неплохо, да и недорого.

Кафе, действительно, оказалось недалеко, всего в пятнадцати минутах неспешного шага. Пока шли, расспрашивал его о городской жизни, о людях, но тот неизменно сводил разговор к казино и каждый раз пытался убедить меня в том, что кругом серая, скучная, обыденная жизнь, а там идет просто шикарная игра, от которой дух захватывает от восторга!

В кафе было чисто и немноголюдно. Сели за столик, застеленный вместо скатерти белой бумагой. Я взял себе полный обед, а Ленька заказал себе биточки по-польски и пиво.

– Ты чего, Егор, совсем не пьешь?

– Один раз пиво попробовал, так оно мне не понравилось. И водка тоже. А вот настойки домашние нравятся. Мать брусничную делала. Вкусная и сладкая! Тебе еще пиво заказать?

– Давай! – когда принесли пиво, он предложил тост. – Давай опять за твои обновки! Чтобы им сносу не было!

Мы чокнулись. Я поставил на стол наполовину опустошенный стакан с квасом и доверительно сказал: – Знаешь, а мне нравится так есть. Пришел, денюжку дал, и тебя вкусно накормили. У нас там с утра до вечера работа была. Если не охота, так по дому работали. Голову до подушки не доносил, сразу засыпал.

– Так это ж город! А там, у вас, – он махнул рукой, – одни деревья!

Что он хотел этим сказать, я не понял, но переспрашивать не стал. Когда нам принесли счет, я приятно удивился. Полтора обеда на двоих с пивом обошлись мне в один рубль тридцать копеек. Спору нет, в трактире вкуснее, зато и намного дороже.

Двухэтажное каменное здание, где располагалось казино, мне показалось солидным, но при этом с излишней купеческой пышностью. На первом, как, оказалось, находился ресторан, где играл оркестр, и шустро бегали официанты с подносами в руках. Швейцар оглядел нас без особого почтения, но все же пустил внутрь.

Вход на второй этаж был отделен от общего зала тремя пальмами в кадках, стоящими в ряд и широкоплечим молодцем, стоявшим у лестницы.

– Вам чего? – невежливо спросил он нас, оглядев с ног до головы. Судя по его брезгливому взгляду, мы не походили на клиентов игорного заведения.

– На лошадках хотим покататься, – быстро ответил Шустров, потом добавил. – Василий Кузьмич меня знает.

– Ну глядите, если соврали, – невнятно пообещал нам охранник и отошел в сторону.

Поднявшись наверх, мы сразу уперлись в еще двух сотрудников казино. Один из них был охранником, судя по широким плечам, пудовым кулакам и бычьему загривку, а второй являлся администратором. Костюм, галстук-бабочка, лакированные штиблеты и запах парфюма. Лицо мясистое, круглое, глаза чуть навыкате, взгляд наглый и высокомерный.

– Ты смотри, кто к нам пришел! Ты ничего не забыл? – обратился он к Шустрову, проигнорировав меня. – Или решил долг вернуть?

– Василий Кузьмич, мое вам почтение! – лицо у Леонида при виде этого человека стало умильно-угодливым. Волосы только осталось на пробор посередине головы ему расчесать, и вылитый лакей получится, гнущий спину перед хозяином. – Все помню, как и вашу доброту ко мне. Я…

– Ты мне арапа не заправляй! Ну!

– Так я не так просто к вам пришел, а человечка привел. Хороший человечек, денежный. Помните, сами говорили, приводи. Вот я…

Пока он распинался, я сделал глуповатое лицо, рассматривая люстры, заливающие ярко-белым светом большое помещение и столы зеленого сукна, где крутились с дробным стуком шарики на игровом поле, привлекая к себе пристальное внимание игроков. Отовсюду были слышны человеческие голоса, изредка взрывающиеся радостными криками вместе с хлопком вылетающей пробки из-под шампанского, и тогда в человеческий гомон вливался перезвон бокалов. Делая вид, что смотрю по сторонам с удивленно-растерянным видом, словно находился в подобном заведении впервые, я оценивал окружающих меня людей и обстановку. Пока мне непонятно было, насколько нелегально это заведение, а значит, неясна степень опасности.

«Как у них тут с облавами и проверками? Вдруг проверка документов и бежать придется. А куда?»

Пока я делал глупый вид, крутя головой по сторонам, меня оглядели с барской важностью и большой долей презрения, после чего произнесли приговор:

– Денежный, говоришь? Ладно, играйте. Семен, присмотри за ними.

Дюжий парень, стоявший за его спиной, негромко сказал:

– Будет исполнено, Василий Кузьмич.

Никогда и никому не спускал хамства. Именно поэтому, глядя на лощеную рожу управляющего, мне вдруг почему-то захотелось дать ему от всей души по харе, а когда рухнет, хорошо врезать по ребрам. Кулаки сжались, и я неожиданно поймал себя на том, что прикидываю, как лучше вырубить охранника, перед тем как избить это дерьмо в галстуке-бабочке, но тут же взял себя в руки и отключил эмоции. Мне было понятно их хамское поведение. Просто мой пролетарский вид никак не соответствовал образу современного мужчины, требующего к себе уважения.

– Хватит глазеть. Нам туда надо, – негромко и нетерпеливо сказал Ленька и потянул меня за рукав. – Там лошадки.

Мы шли мимо столов, под стук игровых кубиков и фишек, среди дыма папирос и сигарет, который облаками висел над игровыми столами, ловя отрывки фраз крупье, стоящих за столами:

– Игра сделана!.. В банке полторы тысячи рублей!.. Ставок больше нет!

Вокруг нас был английский твид, французский шелк, лаковые штиблеты и тонкие напомаженные усики. Дамы нэпманов, с кольцами на пальцах, с нитками жемчуга на шее, блистали нарядами, сшитыми по самым последним моделям зарубежной моды.

«Вот ты какая, новая буржуазия! – насмешливо подумал я. – Павлины расфуфыренные, да и только!»

Прошли мимо буфета, где продавали шампанское, различные вина, бутерброды и шоколад. Проходя, отметил большой выбор вин и ликеров, а среди них – зеленый «Шартрез» и крепкий «Бенедиктин», которые мне доводилось пробовать в прошлой жизни.

Подойдя к большому столу, стоящему у дальней стены зала, я наконец увидел новую для себя разновидность рулетки, о которой мне столько талдычил Ленька. Десять разноцветных лошадок с жокеями, посаженные на спицы, бежали по кругу, имеющему полтора метра в диаметре и стилизованному под ипподром. Игроков здесь было немного, человек десять, обступивших стол. Крупье кнопкой запускал лошадок, ей же он их останавливал. Ставка здесь составляла всего полтора рубля.

«Действительно, здесь и Ленька может позволить себе играть. Или проигрывать».

Повернулся к Шустрову, который просто прикипел взглядом к зеленому полю, по которому сейчас бежали номерные лошадки, и услышал, как непроизвольно прошептали его губы:

– Зеленая. Тройка. Давай, милая. Быстрее. Ну!

Снова сделал вид, что осматриваюсь, огляделся по сторонам и увидел Семена, стоявшего в пяти метрах от нас. Одновременно отметил хорошо одетого человека, который, в отличие от других игроков, не торчал у столов, а все время передвигался, бросая по сторонам оценивающие взгляды.

«Служба охраны? А что? Вполне. Воров-карманников здесь должно хватать».

Я его не заинтересовал, поэтому он только скользнул по мне равнодушным взглядом, осматривая зал дальше. В этот момент молодой прилизанный крупье, с узкими, словно нарисованными усиками, громко произнес:

– Игра сделана, господа и дамы! Выиграл номер девять. Красный! Господа и дамы, кто ставил на номер девять, получите деньги в кассе!

– Егор, послушай. Ты новичок, а новичкам всегда везет. Попробуй! Я тебя очень прошу! Голову закладываю, ты гору денег выиграешь. А если проиграешь, так это только полтора рубля. Один разок. Только один. Тебе повезет, вот увидишь. Ну пожалуйста.

Я видел, как он сильно нервничает. Глаза горят, сухие губы облизывает языком, пальцы нервно теребят мой рукав. Поломавшись для вида пару минут, я согласно кивнул головой и сказал:

– Ладно, баламут, уговорил. Говори, что надо делать.

Объяснение было коротким, после чего я поставил деньги на желтую шестерку, которую выбрал сам, и, что удивительно, выиграл. Получив деньги, изобразил довольное лицо и только развернулся в сторону входа, как в мой локоть вцепились пальцы Шустрова.

– Ты что, совсем сдурел! Ведь ты только что фарт поймал, Егор. Играй дальше!

– Нет. Не буду. Мне не нравится здесь, – заупрямился я, отыгрывая свою роль бывшего скитника, которому здесь любопытно, но при этом непривычно и неуютно.

– Почему? – искренне удивился Ленька. – Ты же выиграл. Тогда… Тогда одолжи мне денег. Будь другом. Ведь ты все-таки с моей подачи выиграл. Ты меня понимаешь? Пожалуйста, Егор. Я прошу.

Мне было не жалко пяти или десяти рублей, но надо было показать, что я парень практичный. Помявшись, я нехотя достал пять рублей, тяжело вздохнув, протянул Леньке:

– Держи.

Тот резко отшатнулся и невольно бросил взгляд на стоящего недалеко Семена.

– Нет, нет, не давай мне в руки. Ты от меня поставь и сам лошадку выбери.

«Вот даже как. Теперь понятно, зачем здесь Семен».

– А сам чего? – сделал я глупое лицо, а сам подумал: «Интересно, сколько ты тут задолжал, парень?»

– Я… Не могу, – быстро и тихо забормотал Шустров. – Я тут должен, поэтому у меня сразу заберут деньги. Понимаешь?

– Не понимаю. Зачем тогда сюда ходишь?

Парень зло сверкнул глазами:

– Хожу и хожу, тебе что?

– Значит, ты мне не скоро отдашь, – сделал я вывод и снова тяжело вздохнул. – Да?

– Не скоро, Егор. Честно говорю, – парень старался не смотреть мне в глаза. – Но отдам. Обязательно отдам. Так как?

– Ладно. Пойду поставлю.

При этих словах хмурое Ленькино лицо просто осветилось изнутри, а в глазах загорелся огонек азарта. Фиолетовая четверка пришла третьей. Еще одна попытка – и снова неудача. Третья попытка окончилась так же.

– Может, еще разок? – упавшим голосом спросил меня Ленька, при этом стараясь не смотреть мне в лицо.

– С меня хватит. Пошли отсюда.

Парень, видно, сильно рассчитывал, что правило новичка и его деньги принесут ему удачу, вот только ничего не получилось. Выйдя на улицу, я спросил вконец расстроенного Шустрова:

– Куда дальше пойдем?

– Да иди ты куда хочешь! – зло выкрикнул он, резко развернулся и быстро зашагал по улице.

Пару секунд смотрел ему вслед, а затем неспешно пошел, ища глазами вывеску «Парикмахерская», а заодно проводя взглядом по гуляющему народу. Где идет молодежь, лузгая семечки, взрываясь хохотом или жарко споря, где гуляют мужья с женами, чинно идя рука под руку, а где вразвалку, а то и покачиваясь, идут неведомо куда пьяные компании. В одной из таких групп был гармонист и балалаечник, так эта толпа, занимая всю улицу, шла, пела и приплясывала. Народ старательно обходил пьяных: кто прижимался к домам, а кто сходил на мостовую.

Парикмахерскую я нашел на следующем перекрестке. В ней никого из посетителей не было, только хозяин, читавший газету. При виде меня он вскочил с места и жестом указал на кресло:

– Прошу вас, молодой человек. Побрить? Постричь?

– Постригите, – ответил я и огляделся по сторонам.

Зеркало со столиком, на котором стоят два флакона одеколона с пульверизаторами, коробочка с пудрой, помазок для бритья, миска с мыльным раствором, ручная машинка для стрижки волос, опасная бритва. На стене рядом со столиком висит ремень для правки бритвы.

– Значит, постричь. Желаете модную…

– Попроще и покороче. И без одеколона.

– Как скажете. Кстати, у меня есть на продажу английское мыло «Фреко». Из старых запасов. Поверьте мне, такого ароматного мыла вы сейчас не найдете. Очень рекомендую.

– Спасибо. Не надо.

Поправив на мне простыню, парикмахер сказал:

– Говорят, на следующий неделе придет вагон с помощью от Красного Креста. Вы ничего такого не слышали?

– Нет. Не слышал. А что там?

– Вот-вот, мне самому это интересно. Когда в двадцатом году приходила от них помощь, у нас на рынке через пару дней появилась американская тушенка. Мне довелось достать по случаю шесть банок, так скажу сразу: это было вкусно. Правда, надо признать, что тогда все было вкусно, так как с продуктами в те времена было неважно. Впрочем, как и со многим другим. Не то что сейчас. Скажу от души: радуюсь, что большевистские власти наконец взялись за ум. Если вспомнить, что было до этого…

– Скажите, уважаемый, – бесцеремонно перебил я его. – Куда здесь можно пойти вечером?

– Я так и понял, что вы не местный. Смотрите так, словно в первый раз видите, но при этом вам все это уже знакомо, – я удивился наблюдательности этого пожилого человека. – Словно вы когда-то на картинке видели, а теперь – вживую. Впрочем, это я так говорю, для поддержания разговора. Вы спросили, куда можно пойти? Так я вам скажу: не у меня надо спрашивать, а у газеты. Там столько развлечений предлагают, что никаких денег не хватит. Хотя могу кое-что подсказать. У меня есть сосед. Поляк. Эдвард Кислинский. Мужчина собой видный, но, правда, с закидонами. Когда напьется, то по-польски ругается и требует, чтобы его называли пан Кислинский. Но это так, к слову. Так вот он, как есть досуг, ходит по театрам. Спектакли его мало интересуют, а больше всякие дамочки. Как он говорит, очень они клюют на интеллигентного мужчину, даже наживку кидать не надо. Вы меня понимаете?

Я усмехнулся:

– Чего тут непонятного?

Я вышел из парикмахерской с резким запахом одеколона (парикмахер все же уговорил меня) и с газетой в руках, которую тот мне подарил, правда, после того, как я оставил ему пять копеек на чай.

«В театр, говорите, – подумал я, пробегая глазами газетные листы. – Съезд работников… Выступление депутата… Совещание по формам управления… Приглашаем на партийные курсы… Одна политика. Ага! Вот и реклама с объявлениями!»

Большинство объявлений местной газеты занимали сообщения и предложения об услугах коммерческих фирм и государственных учреждений. Немало было рекламы, начиная от продажи оптом кирзовых сапог и ремонта пишущих машинок до уроков музыки и чудодейственных средств по выращиванию волос. Весьма удивила реклама розыгрышей лотерей-аллегри (моментальных лотерей) и… механических ипподромов.

«Внимание! Сегодня, 12 июля, начинает работу механический ипподром на Вокзальной улице, дом № 39. Скачки, бега, тотализатор. Ипподром будет открыт ежедневно с 2-х часов дня».

– Это как понять? – уже вслух удивился я. – Или под это дело власти тоже патенты выдают? Как интересно-то.

«Смотрим дальше. Кино. Названия-то какие! „Луч смерти“, „Ураган в Техасе“, „Куртизанка на троне“. Не-не. Это сами смотрите. Что дальше? Академический театр. „Горе от ума“. Театр Пролеткульта. „Красный Октябрь“. Масштабная фантасмагория с элементами фарса…

Ага. Вот и авангардный новосибирский, про который мне старушки говорили. Мимо. Что еще? Клуб-столовая для людей искусства „Калоша“. Днем – столовая, вечером – клуб. Вино, наливки, пиво. Работаем до 2-х часов ночи. Интересно, там только для своих или со стороны можно зайти? Отметим. Ресторан „Метрополь“… Пусть идут лесом. Что дальше? Клуб-кабаре „Пьяный арлекин“. Выступает известный конферансье и куплетист Миша Сибирский. Поет певица, покорившая Москву, Париж и Вену, Наталья Ставинская. Работает буфет. Холодные и горячие закуски. Прекрасный выбор вин. М-м-м… Заманчиво. Может, туда?»

Сложил газету, достал часы, посмотрел время и задумался. Идти в подобное заведение было еще рано. Половина шестого. У меня остался еще один оставшийся пункт воскресного плана. Ломбард.

Вот только до него я не дошел, увидев на противоположной стороне улицы вывеску часовой мастерской – «Дешево. Качественно. Ремонтируем часы всех марок». Усмехнувшись наглому заявлению, перешел улицу, толкнул дверь и зашел под радостный звон колокольчика. Что меня сразу поразило при входе, так это деревянная стена за спиной мастера, на которой были прикреплены циферблаты будильников. Их там висело, наверное, с полсотни.

Самого часовщика я даже сразу не заметил из-за прилавка, пока тот сам не поднял голову. Хозяином мастерской был еврей, лет пятидесяти, худой, горбоносый. Черные кучерявые волосы окружали наметившуюся лысину.

– Молодой человек, вы таки пришли на меня посмотреть или что-то имеете по делу?

– Мое почтение. Меня невольно отвлекло ваше оригинальное оформление мастерской.

– И мое вам. М-м-м… Вы как-то правильно и странно говорите. Вы из «бывших»?

Я усмехнулся:

– Нет.

– Вы очень молоды. Тогда, может, вы из этих, из нового поколения свободных духом?

Я удивленно на него посмотрел. Вроде нормальный мужчина, а несет какую-то хрень.

– Если нет, я не настаиваю, – слегка пожал плечами часовщик. – Я буду только рад за вас.

– Кто это такие?

– О! Это сущий кошмар! Меня как-то дочь с мужем водили на вечер, посвященный свободному человеческому духу. Деревянный помост в подвале. Занавеска, размалеванная цветными кругами и квадратами. И молодые люди, выступающие с рваными строчками непонятных стихов. Ничего не хочу сказать про них плохого, но у всех этих господ-сочинителей мало того, что глаза дикие, они при этом почему-то истерически и надрывно выкрикивают свои строчки. Я был сильно расстроен, потом у меня сильно болела голова, а дочь и зять в полном восторге! Я даже в какой-то мере могу понять завиральные идеи Фимы-большевика, но эти стихи… Нет, это выше моего понимания!

– У этого Фимы фамилия не Коганович?

Часовщик от удивления привстал и подался вперед.

– Вы хотите сказать, что знаете этого поца?

– Виделись как-то с ним в аптеке Абрама Каца.

В глазах часовщика все еще оставались недоверие и настороженность.

– М-м-м… И где, позвольте вас спросить, это было?

– Село Никольское.

– Ну и как там Кац?

– Не процветает, но и не бедствует.

– Как и все мы. Про Фиму давно уже ничего не слышал, а вот Абрам как-то приезжал. И мы с ним тогда виделись. Еще прошел слух, что у них какой-то страшный налет был, а потом и поезд взорвали. Вы были там в то время?

– Был, но там все закончилось хорошо.

– И это радует, а теперь поговорим о деле. Я уже готов послушать вашу просьбу.

Я выложил перед ним часы. Он внимательно осмотрел их, через лупу посмотрел клеймо-пробу, щелкнул крышкой, крутнул заводную головку, потом сказал:

– Золотые карманные часы Павла Карловича Буре, судя по номеру, изготовленные в 1910 году. Часовой механизм «Lee Cultre», собранный на пятнадцати рубиновых камнях. Хорошие часы. Они будут минуты и часы отмерять еще лет пятьдесят, или вы имеете насчет них другое мнение?

– Да нет. Просто хотел бы иметь что-то по проще.

– Это не ко мне, молодой человек. Я часами не торгую. Это вам в ломбард надо.

– Так я туда и шел, но увидел вашу вывеску, решил зайти и прицениться.

– М-м-м… Без гравировки за них можно было бы просить рублей… семьдесят, а так… сорок пять. Не дадут больше.

– Значит, в ломбарде за них дадут рублей сорок.

– Где-то так, – часовщик задумчиво на меня посмотрел примерно с минуту. – Все-таки я, наверное, рискну сделать вам предложение.

– Слушаю внимательно, – я изобразил предельное внимание на своем лице.

– Я согласен оценить вашего «Павла Буре» в пятьдесят рублей и предложить вам взамен отличные, почти новые часы фирмы «Moser». Это добротные карманные часы с высокоточным механизмом, которые выдавались машинистам железнодорожного состава для обеспечения движения поезда по расписанию. Я их оцениваю в двадцать пять рублей. Как вам?

– Если я все правильно понимаю, то вы мне даете взамен часы «Мозер» и двадцать пять рублей.

– Таки да, но только тут надо сделать одно уточнение. Дело в том, что фирма Мозера была одним из основных поставщиков часов для железных дорог Российской империи, а значит, на всех часах стоят ее клейма. И здесь на задней крышке тоже стоит клеймо ЮЗЖД – Юго-Западная железная дорога. М-м-м… Скажем так, не всем это нравится.

– Мне пойдет.

Хозяин мастерской порылся в своих ящиках, достал часы и выложил их на прилавок:

– Великолепный ход. Не пожалеете. Идут секунда в секунду.

Я осмотрел их. Часы действительно были в хорошем состоянии. Часовщик завел их, я послушал, как они тикают, затем мы обменялись часами, после чего я положил в карман двадцать пять рублей и довольный вышел из мастерской. Мимо меня проехал хлебный фургон, за которым тянулся тонкий шлейф аромата свежевыпеченного хлеба. С удовольствием принюхался и сразу захотел есть. Ничего удивительного не было. Организм мне достался молодой и крепко сбитый, с широкими плечами и крепкими кулаками, выросший на свежем воздухе и вскормленный на натуральных продуктах.

«Его хорошо потренировать, и отличный боец получится», – с этой мыслью я отправился искать место, где меня покормят.

По дороге наткнулся на очередной пивной зал какого-то кооператива и решил зайти ради любопытства. Бумажные скатерти, накурено так, что не продохнуть. В углу сидит гармонист и что-то играет, а за столами сидят пролетарии и пьют пиво. Обычное дело, только вот одно странно: на стене, по центру, висели большие портреты Карла Маркса и Ленина.

«Их-то сюда за что?».

Выйдя, пошел дальше. Я искал заведение попроще, поэтому прошел мимо ресторана, где играла веселая музыка и дверь охранял бородатый швейцар. Судя по разодетой по последней моде парочке, выходившей в этот момент из этого заведения, оно было явно не из дешевых.

Далеко идти не пришлось, скоро я наткнулся на домашний ресторан под названием «Тихая заводь».

Семь столиков, три посетителя, бумажные скатерти, скудное меню, которое мне принесла девочка в белом передничке, лет двенадцати. Было видно, что она устала. Кроме нее еще подавала блюда молодая женщина, видимо, мать. Заказал куриный суп и биточки по-казацки с жареной картошкой. Порции по объему как в нарпитовской столовой, но в целом еда мне понравилось. Оставил на чай десять копеек и ушел.

Достал свои новые часы, покрутил, рассматривая, потом щелкнул крышкой. Без пятнадцати восемь. Пора было идти в гнездо местного разврата, к водке и девочкам легкого поведения. Решив попробовать на вкус местную жизнь во всех ее проявлениях, я приехал к «Пьяному арлекину» на извозчике. Мордоворот на входе внимательно меня оглядел, но препятствовать не стал, правда, и дверь придерживать не стал, как перед вошедшим передо мной молодым нэпманом в легком летнем костюме и светлой шляпе.

Войдя, первым делом увидел гардероб, сейчас пустой, затем широкую лестницу с колоннами, на которой лежала красная ковровая дорожка, удерживаемая медными скобками. Подымаясь вверх по лестнице, прислушался, музыки не было слышно, а войдя в зал, сразу огляделся. Не меньше двадцати столиков, из которых чуть больше половины были уже заняты. У дальней стены находился бар-буфет, где сейчас сидело четыре человека. Чуть дальше находилась небольшая сцена, закрытая темно-красными плюшевыми занавесями. С двух сторон от сцены стояли прожекторы с цветными фильтрами. В зале стоял умеренный человеческий гул, к тому же, благодаря высокому потолку, над головами посетителей висела лишь легкая табачная дымка.

«За столик или сразу в буфет, к закускам?» – только я успел мысленно спросить сам себя, как у меня за спиной раздался женский голос:

– Вы у нас впервые?

Я повернулся. Передо мной стояла роскошная женщина лет сорока, с выдающейся фигурой, которая была весьма эффектно подчеркнута платьем в обтяжку. Коротко подстриженные иссиня-черные волосы обрамляли лицо, заключая его в рамку. В руке у нее дымилась длинная черная папироска, вставленная в мундштук. Довольно красивое лицо женщины портили излишний макияж и толстый слой пудры, делавший его неживым и похожим на маску.

«Хотя, может быть, так было задумано», – подумал я и ответил: – Впервые. Пока мне здесь нравится.

– Даже так? – ненатурально удивилась она, снова внимательно оглядывая меня. Моя одежда обманула ее, внушив, что перед ней случайно забредший пролетарий, решивший покутить. – Вы хотите сказать, что способны оценить подобное заведение?

Я ей явно не нравился, и она не хотела меня здесь видеть. Вероятно, она надеялась поиздеваться надо мной, смутить, как, наверное, уже делала не один раз с клиентами, которые ей не нравились, после чего выставить вон, вот только в этот раз ей не повезло с посетителем.

– Представьте себе, мадам. Так же, как и вас, но, боюсь, вряд ли вам это понравится, – тон моего голоса резко изменился, стал жестким.

Нинон Боргезе, таким был ее старый творческий псевдоним, гордилась тем, что умела просчитывать посетителей, вот только тут она почему-то ошиблась, сделав упор на молодость и внешний вид парня. Ее злой взгляд изменился, стал цепким и внимательным.

«Гость-то, кажется, непростой. Не бандит, не нэпман. Может, из бывших? Но ведь молод. Хотя, может, он из бунтарей с сумасшедшинкой в голове, несущих бред о свободе духа и мировом хаосе, но решающих свои проблемы более чем прозаически – револьвером и бомбой. У таких и язык подвешен, и на руку скоры. Дьявол с ним, просто скажу Даниле, чтобы присмотрел за ним».

– Знаете, давайте не будем спорить. Я распорядительница зала, мадам Нинон, рада приветствовать вас в нашем заведении. Если у вас будут особые предпочтения, обращайтесь. Помогу, если это будет в моих силах, – ее голос был сух и деловит, без малейшего намека на вежливость. – Выступления артистов начнутся через час, а сейчас вы можете сесть за столик или пройти в буфет. Думаю, вы по достоинству оцените нашу кухню и винную карту.

– Непременно, мадам. Только один вопрос. Что там за странная компания? На ряженых смахивают. Они сидят рядом со столиком, где пьют красные командиры.

– Исполины духа, так они себя называют. Когда есть деньги, пьют за вольнолюбивый русский народ, когда нет – говорят о трагедии русского народа. Недоучившиеся студенты и неудавшиеся литераторы. Как вы сказали? Ряженые? – распорядительница усмехнулась краешками губ. – Да, это слово им подходит. Хорошего вам вечера.

– Благодарю вас, мадам.

Она отошла, а я, все-таки остановив выбор на буфете, направился в его сторону. Буфетчик, мужчина лет сорока, с довольно приятным лицом, оценив мой наряд, бросил на меня неприязненный взгляд, в котором легко читалось: приперся мужлан – спеси на рубль, а заказ на копейку.

– Здравствуйте, уважаемый. Что посоветуете? – обратился я к нему.

В ответ бармен начал перечислять скучным голосом:

– Есть судак заливной, бутерброды с красной рыбкой и колбасой…

– Я есть хочу, – перебил я его. – А когда я голоден, на цены не смотрю.

Новый оценивающий взгляд буфетчика, но теперь в нем читался интерес.

– М-м-м… Тогда могу вам предложить расстегай московский с мясом и яйцом. Повар хвалился сегодня, что уж очень они ему удались, а про кулебяку так мне сказал, будешь есть и пальчики облизывать.

– Тогда давай мне расстегаев и порцию кулебяки, а для аппетита сто граммов… Этакого… – при этом я задумчиво посмотрел на бармена.

– Коньяк? – неуверенно спросил он, но понял по моему взгляду, что не то, снова спросил.

– Может, вишневую запеканку?

Мне никогда не доводилось ее пробовать, но при этом я с видом знатока кивнул головой и сказал:

– То что надо. И морса ягодного.

– Куда прикажете подать? Или здесь потреблять будете?

– Сяду за столик. По возможности в одиночестве. Можно?

Бармен замялся:

– Это вам с мадам надо переговорить.

С мадам после того разговора говорить было бесполезно. Или откажет или цену адскую задвинет за отдельный кабинет. Несмотря на то, что с деньгами у меня было очень даже неплохо, я не собирался пускать их на ветер. Как говорится: сегодня густо, а завтра пусто.

– Ладно, пойду сяду на свободное место.

Заведение оказалось популярным, так как уже сейчас, спустя двадцать минут после моего прихода, осталось только три свободных столика, причем за одним из них уже сидел посетитель. Как нетрудно было заметить, одиночек практически не было, сидели компаниями. Рассекая сгустившийся табачный дым, в зале сновали официанты. Предлагали меню, советовали блюда и напитки, приносили заказы, принимали оплату. Я не стал садиться за свободный столик, а решил подсесть к уже сидевшему клиенту.

– У вас свободно?

– Пока да. Прошу, садитесь.

Молодой мужчина, сидевший за столиком, производил приятное впечатление интеллигентного человека. Коротко постриженные волосы, такие же аккуратные усы. Мягкая, располагающая улыбка. На вид лет тридцать пять. Одет в не новый, но вполне приличный костюм-тройку, белая рубашка, галстук, золотой зажим. Было видно, что этот человек явно следил за собой. Перед ним на одной тарелке лежали расстегаи, на другой – пара бутербродов с красной рыбой. Рядом с закуской стоял графинчик с коньяком и уже налитый лафитник. Мужчина заметил мой взгляд и предложил:

– Не желаете? А то когда еще ваш заказ принесут.

– Благодарствую, – непроизвольно вырвалось из закоулка памяти это слово. – Дождусь своего заказа.

– Как хотите, а я проголодался. Поверите, за весь сегодняшний день успел только позавтракать.

С этими словами он выпил коньяк, потом впился зубами в бутерброд. Ел быстро, с аппетитом, но аккуратно.

Спустя короткое время мне принесли заказ. Если расстегаи мне были знакомы, то кулебяка оказалась для меня совершенно новым блюдом. Пока я присматривался и принюхивался, мой визави исподволь наблюдал за мной. Я отрезал и съел кусок трехслойного пирога.

«Мясной фарш, наверно, свинина, капуста, рис, яйцо…»

– Пытаетесь угадать, что придает пирогу оригинальный вкус? – улыбнулся мой сосед по столику. – Куриная печенка.

Кивнул головой, дескать, понял и усиленно заработал вилкой. Съев кулебяку, наконец вспомнил про графинчик с запеканкой. Раньше никогда пробовать не приходилось. Налил, выпил. Вкусно, черт возьми! Пробуя и дегустируя, тем самым отвлекся от окружающей меня обстановки, как вдруг неожиданно почувствовал, что в зале что-то изменилось. Оглянувшись по сторонам, понял, что в возбужденное состояние посетителей привел рабочий, который стал подключать прожекторы, а это означало начало концертной программы.

В этот самый момент к нашему столику подошел один из компании «исполинов духа». Голубой пиджак, ярко-красная рубашка. Лицо детское, полупьяное.

«Ему бы зеленый галстук и нос клоунский приклеить, – подумал я, стоило мне его увидеть, – и можно выпускать на арену цирка».

– Привет, честной компании. Понимаю, помешал, господа, но я на минутку. На одну самую что ни на есть минуточку. Владимир, я знаю, что вы нас на дух не переносите, но все же…

– Вы мне просто неинтересны, и скажу сразу: денег не дам, – последовал резкий ответ, оборвавший речь «клоуна».

Делегат помрачнел, после чего кинул на меня заинтересованный взгляд:

– У меня все же осталась надежда, что, в отличие от вас, Владимир, замшелого ретрограда, ваш знакомый имеет более широкие взгляды…

– По воскресеньям не подаю, – оборвал я его.

– Понял. Вы тоже лишены возвышенности духа. Это печально, незнакомец, но возможно вы просто еще не поняли…

– Мне не нравится, когда мне смотрят в рот во время еды, – при этом довольно выразительно посмотрел на «клоуна».

– Меня не поняли и не приняли, что весьма и весьма прискорбно, – смешной тип вздернул подбородок. – Разрешите откланяться, господа.

Мой визави проводил его насмешливым взглядом, потом повернулся ко мне:

– Извините. Если бы не я, он бы ни за что не подошел к нашему столику. Надеюсь, он вам не испортил аппетит?

– Этот смешной мальчишка? Ну что вы! – и тут я понял, что спорол глупость, так как этот «клоун» был моим ровесником.

– Если вы не против, давайте познакомимся. Владимир Кочетов. Заместитель редактора газеты «Слово и дело» и владелец типографии. Очень надеюсь, что вы не начинающий поэт или литератор.

– Вам очень повезло. Я просто кладовщик. Егор.

– Давайте, Егор, выпьем за знакомство.

Кивнув согласно головой, я поднял свою рюмку. Стоило мне услышать слово «типография», как в голове проскочила логическая цепочка: печать – бланк – документ.

– Вы только свою газету печатаете? – вскользь поинтересовался я.

– Да нет. Нередко берем заказы со стороны. Накладные, визитки и прочая продукция подобного рода. Почему такой интерес?

– Хочу выправить себе трудовую книжку, а хозяин все отнекивается. Думал, может, у вас трудовые книжки печатаются?

– Нет. Нам подобные заказы не поступают. Такие документы государственные типографии печатают, а затем, согласно требованию, отдают их на госпредприятия. Вот такие-то дела, Егор.

Спрашивать дальше я не стал, но зарубку на памяти себе оставил. Как-то возникшая мысль о том, чтобы договориться с ворами по поводу паспорта, продолжения не имела. Тут как в пословице: коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Чего задумался, Егор?

– Да так, не обращайте внимания.

– Слушай, недалеко от рынка есть писчебумажный магазин. Хозяина зовут Исаак Абрамович Зильберман. Попробуй подойти к нему. На меня ссылаться не стоит, так как полгода тому назад мы с ним довольно крепко поругались.

– Премного вам благодарен, господин Кочетов.

Не успел я так сказать, как к нашему столику подошла пара. Он – атлетически сложенный крепкий мужчина за тридцать, а она – весьма симпатичная женщина с приятными глазу формами. Милые черты лица, большие глаза, чуть припухлые губы.

– Здравствуй, Володя.

– Привет труженику пера.

Пара, здороваясь с Кочетовым, обдала меня любопытными взглядами.

– Знакомьтесь. Это Егор. Случайный знакомый, – Кочетов четко обозначил мое положение, тем самым исключая меня из их компании.

Я встал и поздоровался:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Дарья Александровна.

– Привет, Егор. Ерофей Демидов, репортер.

Со мной поздоровались, причем интерес у этой парочки ко мне угас прямо на глазах.

«Эх, хороша Даша, жаль, не наша! Интересно, как она в постели?»

С этими приятными мыслями я приступил к расстегаям. Пока я неторопливо ел, вновь прибывшие гости сделали заказ и сейчас оживленно обсуждали какую-то статью в колонке криминальной хроники. В разговоре мелькали фамилии, клички бандитов, милицейские звания. Не вникая в их жаркий спор, я делил свое внимание между посетителями варьете и Дашей.

Не успели им принести заказ, как раздалась бравурная музыка, и в разные стороны пополз занавес, открывая довольно грубые декорации, расписанные в сумасшедших красках. В зале наступила относительная тишина, а спустя минуту на сцену вышел среднего возраста мужчина, раскрашенный, напомаженный, напудренный, представившийся как Миша Сибирский. Он начал рассказывать посетителям варьете какие-то скабрезные анекдоты, читал куплеты, отбивал чечетку – изо всех сил старался развеселить народ. Мне, честно говоря, было совсем не смешно, но раз народ вокруг смеялся, а кто-то даже ржал, то я тоже стал улыбаться.

Спустя какое-то время на помост вышли шесть девушек в коротких юбочках, сорвав рукоплескания и свист мужской части зала. Они стали вилять попками и махать ножками под известную песенку, которую запел Миша Сибирский: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный». Никогда полностью не знал текста, поэтому меня удивил один из куплетов.

Я не советский,

Я не кадетский,

Я не партийный большевик!

Цыпленок жареный,

Цыпленок пареный,

Цыпленок тоже хочет жить.

«Интересно, как они цензуру с таким текстом прошли», – удивился я, услышав подобную интерпретацию песенки.

Закончив петь, Миша откланялся, и его место заняла ярко размалеванная певичка по имени Сильва. Длинные стройные ноги, открытые короткой юбкой, и сильный, но при этом какой-то резкий, без мелодичности голос. Впрочем, для шлягеров, что она исполняла, подобного вокала вполне хватало, как и для пьяных посетителей.

Ах, шарабан мой, американка!

Какая ночь, какая пьянка!

Хотите – пейте, посуду бейте!

Мне все равно, мне все равно!

Я гимназистка седьмого класса,

Пью политуру заместо кваса.

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчоночка, я шарлатанка!

Подвыпивший народ свистел, улюлюкал, пробовал подпевать. Спев еще пару подобных песен, она ушла. Наступило нечто вроде короткого перерыва. Разогретый подобными выступлениями народ сразу затребовал дополнительного алкоголя, а к нему закусок. По залу снова засновали официанты. В воздух с шумом летели пробки от шампанского, были слышны звон рюмок и бокалов, пьяные выкрики и женский смех. Спустя двадцать минут на сцену вышла певица Наталья Ставинская, средних лет женщина, в длинном темно-синем платье с блестками и наброшенной на плечи белой шали. Вот ее сильный, чистый, хрустального звона голос мне понравился. Особенно ей удавались старые романсы. Ее выступление оказалось довольно коротким, после четырех исполненных песен и романсов она ушла со сцены.

– Как, и все? – непроизвольно вырвалось у меня. Репортер, сидевший по левую от меня руку, пояснил:

– Так это только первое отделение, потом еще второе, а уж затем тех артистов, кто особенно понравился, на бис будут вызывать. Так что обычно этот балаган к половине третьего, а то и к трем часам ночи заканчивается.

– Думаю, с меня этого хватит. Официант!

Подошедшего официанта я попросил подать счет.

Три рубля и пятьдесят копеек. Однако! Дал официанту пятерку:

– Рубль сдачи, остальное на чай.

При этом неожиданно поймал внимательный взгляд владельца типографии и понял, что снова прокололся, так как мой внешний вид никак не тянул на столь шикарный жест.

«Как же, журналист, ему бы только нос во все щели совать! Да и черт с тобой! Встретились – разбежались!» – с легким раздражением подумал я.

Встал:

– Спасибо за компанию. Разрешите откланяться.

– Не торопитесь. Мы тоже уходим, пойдемте вместе, – сказал Кочетов в свою очередь подзывая жестом официанта.

Он рассчитался за всю компанию, и мы все вместе пошли к выходу. Судя по их неожиданно разгоревшемуся спору, они собирались прямо сейчас ехать в редакцию и править какую-то статью. Так как время для завсегдатаев этого заведения было раннее, то у входа сейчас стояло только шесть пролеток в ожидании клиентов.

Мы попрощались. Не успел я подойти к извозчику, как вдруг тронулась с места одна из пролеток, в которой уже сидело два человека.

«Вроде впереди нас никто не выходил, – мелькнуло у меня в голове, но, стоило мне увидеть, как она остановилась напротив другой пролетки, в которую только что уселась компания журналистов, мозг выдал другую версию. – Ограбление?»

Мою версию подтвердил тусклый отблеск на стволе револьвера в руке одного из двоих пассажиров. Тусклый свет фонарей и козырьки кепок не давали хорошо рассмотреть лица грабителей.

– Не дергайтесь, господа журналисты, – вдруг раздался насмешливый голос одного из налетчиков. – А ты, Кочетов, не хватайся за свой пистолетик. Им только твою ляльку пугать, а она у тебя видная. Не поделишься, как она в постели?

– Чего надо? – голос у Кочетова был напряженный, но особого испуга в нем не чувствовалось.

– Приехал сказать: это тебе первое и последнее предупреждение, второго не будет.

– Не боишься, бандит, что я тебя прямо сейчас в милицию сдам?

– Ты, глупарь, лучше помни, что тебе сейчас сказали. Брага, трогай.

Возница щелкнул вожжами, зашуршали по булыжной мостовой обрезиненные колеса, и пролетка укатила в темноту. Наступила тишина. Я еще раньше заметил, что вышибала, стоявший у двери, исчез сразу, стоило прозвучать первым словам. Извозчики, которые до этого оживленно спорили о ценах на овес, сейчас молчали и смотрели в разные стороны.

– Так что, гражданин-барин, едем или как? – негромко спросил меня извозчик, нарушив тишину.

– Едем, – ответил я и ступил на подножку.

Не успели мы тронуться с места, как раздался голос Кочетова:

– Егор, задержитесь, пожалуйста.

– Погоди, – сказал я извозчику.

Тот не обернулся, но своей напряженной спиной выказал мне свое недовольство.

– Вы видели, как все получилось, – сказал мне Кочетов, на что я кивнул головой, соглашаясь с ним. – У меня к вам будет большая просьба: вы не могли бы отвезти Дашу домой?

– Извольте, – я только приподнялся, чтобы вылезти из пролетки, как раздался злой голос девушки.

– Значит, вот ты какого мнения обо мне! Или думаешь, что меня напугали слова какого-то бандита?! Я еду с вами!

– Ты что, не поняла?! Это бандиты Резаного! Даша, не спорь, я так решил!

Под напором его твердого голоса девушка сникла. Было видно, что мужчина ей не безразличен.

Кочетов повернул голову ко мне.

– Я надеюсь на вас!

Подойдя, я помог сойти девушке, затем проводил к своей пролетке. В это самое мгновение тронулась пролетка с журналистами. Кочетов, судя по движению руки, достал из-под пиджака оружие и сейчас осматривал его. Репортер обернулся, криво улыбнулся и махнул нам на прощание рукой.

– Спасибо, – сухо поблагодарила она меня.

– Не за что. Вам куда? – спросил я.

Она назвала адрес.

– Ты слышал? – извозчик нервно кивнул головой. – Поехали!

– Развлекать пустым разговором не умею, Дарья Александровна, да и вам сейчас не до этого, так что помолчим дорогой, – обратился я к девушке.

– Помолчим, – согласилась она со мной.

Вот только молчать нам долго не пришлось. Вскоре нас догнала знакомая пролетка с бандитами, вынырнувшая из какого-то переулка. Не успели они поравняться с нами, как у меня в руке появился кольт. Бандиты не заметили моего движения, а все внимание девушки в этот момент было направлено на них.

– Стой, борода! – крикнул один из них.

Испуганный извозчик так резко натянул вожжи, что задрал голову лошади, которая негодующе заржала. Бандитская пролетка остановилась в нескольких метрах от нас.

– Боже, спаси и сохрани. Боже, спаси и сохрани, – негромко забормотал возчик, при этом было видно, что он крестится.

– Что, граждане и гражданки, не ждали? – усмехнулся один из бандитов.

Сразу отметил, что оружия в руках у них не было, а это значило, что они не видят в нас опасности.

«Теперь осталось дождаться их первого хода и действовать по обстановке», – подумал я, сжимая рукоять кольта.

– Не дрожите, граждане, ничего плохого вам не будет. Так, Бур? Мы чего к вам подъехали? Глядим, дамочка у вас скучает, вот мы и решили ее повеселить! Правда, парни?! – и бандиты все втроем весело засмеялись.

– У этой лярвы ничего так буфера! – неожиданно пробасил Брага.

– Хороши маркоташки, – подтвердил его слова Бур.

– Она не скучает, – сказал я примирительно. – А вы, господа хорошие, как ехали, так и езжайте дальше.

– Слышь, Бур, этот сморкач решил в благородного сыграть.

– Это он сейчас такой храбрый, а если его перышком пощекотать да квас клюквенный пустить…

С этими словами бандит засунул руку под пиджак, доставая револьвер. Я прекрасно понимал: если он его достанет, мои шансы на победу упадут до нуля, а этого нельзя было допустить.

– Ша! Хорош на понт брать, фраера! – с этими словами я направил на них кольт. Воровской жаргон и внезапно появившееся у меня в руке оружие заставило бандитов замереть на мгновение и удивленно вытаращить глаза. – Мне вас уделать вглухую что высморкаться!

– Залетный? – недоверчиво спросил Сыч. – Какой масти? Обзовись!

Тут я заметил шевеление Бура за его спиной и резко скомандовал:

– Какая падла дернется, валить буду сразу!

Стоило прозвучать этим словам в наступившей тишине, как следом щелкнул предохранитель моего кольта. Этот звук услышали все. Наступил момент, когда обратного хода нет, и теперь только от тебя зависит, будешь ты жить или умрешь. Наш извозчик вжал голову в плечи и пригнулся как можно ниже. Время словно замедлило ход. Бандиты еще только тянулись за оружием, я уже был готов нажать на спусковой крючок, как Сыч крикнул:

– Замерли все!

Бандит понял, что ситуация сложилась не в их пользу, а скорее всего, сообразил, что первый получит маслину в лоб, а жить ему, как и любому человеку, очень сильно хотелось.

– Не дергайся, Бур! Брага, трогай! – снова крикнул-приказал Сыч. – А с тобой, сука рваная, мы еще встретимся!

Стук копыт уже затих вдали, а мы все еще сидели – тихо, не шевелясь. Наконец нервное напряжение ослабило свою хватку, и меня внутри начало немного потряхивать.

– Слава тебе, боженька, – тихо заблажил извозчик, приходя в себя. – Не бросил своего раба божьего Михаила, заступился, спас, милосердный.

Дарья молчала, только сильно побледнела и тяжело дышала. Секунду поколебавшись, я спрятал кольт. Наезд (или как его можно было считать) бандитов выглядел, по крайней мере для меня, странным.

«Хотели попугать? Вряд ли, они же не дворовые хулиганы. Тогда что это было? Впрочем, сейчас не время гадать».

– Миша, хватит причитать, трогай давай, – поторопил я «водителя кобылы».

– Едем, господин, уже едем, – извозчик тронул вожжи.

– Спасибо вам, – повернулась ко мне девушка. – Я… Мы… Поверьте, мы не знали, что так получится. Это какое-то ужасное совпадение. Вы не должны были…

– Не надо лишних слов. Кстати, надо признать, что бандиты умело развели вашего приятеля Кочетова. Через вас хотели напугать его, если я все правильно понял.

– Володю трудно напугать. Он не за себя боялся, а за меня, – девушка нервно передернула плечами. – Как бы то ни было, я вам очень благодарна. Вы спасли…

– Не надо об этом. Договорились?

– Хорошо. А спросить вас можно?

– Вы кто по профессии?

– Всего понемногу. Редактор, корректор, пишбарышня.

– Но не репортер?

– Нет, – через секунду ее лицо осветилось слабой улыбкой. – Ах это! Я поняла! Нет-нет, не для газеты, мне просто самой интересно, что вы за человек.

– Начну с самого начала. У меня было голодное детство и пара старых деревянных игрушек…

– Не хотите говорить и не надо!

– Вы правы. Не хочу.

Какое-то время мы ехали молча, потом девушка не выдержала, спросила:

– Вы, случайно, не агент уголовного розыска?

– Откуда вы узнали? Да, я специальный агент под номером 007, выполняю специальные задания партии и правительства по уничтожению всяких разных врагов. Сейчас я на боевом задании…

– Все, хватит! Вы не агент, вы просто болтун!

– Ну, вот так сразу и болтун. Я, может…

– Мы приехали, барышня, – неожиданно раздался голос извозчика, и пролетка остановилась.

Быстро огляделся. Время было уже позднее, поэтому народа на улице не было, да и обстановка в городе, как я успел убедиться, не располагала гулять по ночам. Соскочил с пролетки, потом помог сойти Дарье Александровне, после чего, повернувшись к извозчику, протянул тому рубль.

– Держи, раб божий Михаил. Сдачи не надо.

– Премного благодарен, господин, – при этом в его голосе чувствовалась не просто формальная вежливость, но и нотка уважения. Возчик поклонился, после чего причмокнул и тронул вожжи. По брусчатке застучали лошадиные копыта.

– Вы почему не поехали дальше, Егор? Или вы рассчитывали на мою благодарность иного рода? Если так, то здесь вы ошиблись, – глаза девушки сердито сверкнули.

– Вот как не повезло! А я так рассчитывал, что вы меня домой пригласите, напоите чаем с домашними пирогами, – сказал я насмешливо. – Что, даже страстно не поцелуете меня за совершенный подвиг?!

– Вы невероятный человек! – девушка теперь уже с изумлением смотрела на меня. – Десять минут тому назад вы вступили в схватку с ворами и убийцами, а теперь насмешничаете. Как такое возможно?

– Если у меня получается так, значит, возможно.

– Вы там говорили на воровском языке…

– Кстати, эти неотесанные парни очень хорошо высказались о вашей груди, – я как бы невзначай скосил глаза на ее грудь.

Девушка вспыхнула, глаза ее гневно блеснули. Быстро сообразив, что перегнул палку, я решил закрыть тему.

– Не надо меня бить, я все понял. Чая не будет, страстных лобызаний не будет, – я скорчил грустную физиономию. – Давайте прощаться, а то мне завтра надо рано вставать, чтобы дать двойную выработку, иначе мне не дадут почетное звание «передовик производства».

– Как вы можете быть таким…

Несколько секунд она не могла найти подходящих слов, чем я воспользовался и спросил ее:

– Извините, а где тут можно найти извозчика?

Секунд десять она растерянно смотрела на меня, потом рукой указала направление:

– Пройдете до конца улицы, завернете направо, а там увидите бульвар. Они там часто попадаются.

– Благодарю, и всего вам хорошего.

– До свидания, – в голосе девушки чувствовалась растерянность видно, не так она представляла наше расставание.

Девушка была видная, в моем вкусе, но продлевать знакомство – значит влезать в непонятный мне конфликт с бандитами. Насколько я мог понять, Резаный стоит на уровне Терентия, а урки такого ранга очень не любят, когда кто-то подрывает их авторитет. С другой стороны, они могли действовать по своей инициативе, но на это слишком мало надежды. Конечно, можно прикрыться Терентием, но тогда мне придется отрабатывать долг. Это я сейчас птица вольная, а после этого придется стать ручным соколом, который бьет добычу по приказу хозяина. Не, мне такого не надо.

Идя в указанном направлении, стал вспоминать, что я о себе рассказывал Кочетову.

«Егор. Кладовщик. На этом все. Извозчик, если его найдут, в чем я лично сомневаюсь, укажет адрес Дарьи. Плохо, что бандиты знают меня в лицо, с другой стороны, город большой, а по шалманам и малинам я не хожу».

С извозчиком мне повезло, наткнулся на пролетку почти сразу, стоило только выйти на бульвар, и уже в начале первого я спал на своем топчане как убитый.

Глава 9

Утром встал невыспавшийся и сердитый на весь мир.

«Сейчас бы под контрастный душ! Чтоб вас всех!»

Преодолевая внутреннее недовольство, занялся зарядкой, после чего умылся, привел себя в порядок, посмотрел на часы. Выходило, что я могу сходить на завтрак в трактир и успеть вернуться к началу рабочего дня. Позавтракав, вернулся, подпер стенку и стал дожидаться прихода начальства. За десять минут до начала работы из-за угла вынырнул Коромыслов. Каждый день в одно и то же время, даже на часы смотреть не надо. Поздоровались.

– Как прошло воскресенье, Егор?

Обрисовал ему в общих чертах свою прогулку по городу, умолчав про поход в «Пьяный арлекин», но зато рассказал про Леньку и казино.

– Дурак! Вот какой он дурак! – сердито воскликнул Прохор. – И ты, Егор, его не лучше! Зачем поддался на его уговоры?!

– Так интересно было, Прохор Петрович, одним глазком посмотреть на механических лошадок.

– И что, понравилось?

– Совсем нет. Люди там неприятные и алчные. Нет в них веры божьей, на золотого тельца молятся.

В этот момент появился Ленька. Поздоровался, покосился на меня и юркнул за прилавок под тяжелым взглядом Прохора.

– Чтобы Егора больше не таскал по злачным местам, придурок! – вдруг неожиданно набросился на него тот. – Хочешь сдохнуть босяком под забором?! Давай сам! А человека не сбивай!

– Да я ничего, – поник Шустров. – Мы просто…

– Ничего?! Просто?! То, что я тогда по морде из-за тебя отхватил, это как?! – вдруг взъярился на него Коромыслов. – Ты вещи со склада украл, не я! Правильно решил Терентий Степанович, что твоя месячная зарплата уйдет за недостачу! Запомни у меня! Еще такая недостача наметится, сам на тебя Семену укажу! Пусть хоть до смерти тебя замордует! Ты меня понял?!

– Хоть бейте, хоть режьте меня! – вдруг начал кричать Ленька, которого неожиданно пробило на истерику. – Ничего с собой не могу поделать, и никто мне помочь не может! Почему я такой несчастный?!

Коромыслов растерялся, а у меня остатки утреннего недовольства вдруг превратились в злость на этого глупого и истеричного щенка, и я жестко бросил:

– Живо заткнись, паскудник! Противно слушать!

Коромыслов и Ленька, который сразу замолчал, растерянно посмотрели на меня. Обычно молчаливый, спокойный и набожный парень вдруг взорвался, разом представ перед ними незнакомым и опасным типом.

– Меня так учили, – с ходу принялся я врать. – Когда человек начинает впадать в истерику, надо на него грубо прикрикнуть. Это должно перебить. А если совсем плохо, то и по щеке можно хлестануть.

Коромыслов, не имевший со староверами дел, решил, почему бы и нет? После чего многозначительно кивнул, соглашаясь с моими словами, потом, повернувшись к поникшему Шустрову, строго сказал:

– Ленька, я тебя предупредил! А теперь – все за работу!

В девять часов, когда советские учреждения начинали работу, Коромыслов собирал бумаги в свой портфель и уезжал. Я уже знал, что теперь он полдня будет мотаться по банкам, различным учреждениям и коммерческим фирмам, решая разные вопросы, зато не знал другого, что Прохор поехал пристраивать материю, которую бандиты две недели тому назад вывезли со склада на двух подводах, предварительно убив сторожа.

«Укатил, теперь пару часов до обеда я могу подремать», – так думал я, укладывая голову на руки на своем рабочем столе, но судьба решила по-иному.

В проеме двери возник силуэт Леньки:

– Терентий Степанович приехал!

Меня словно шилом кольнули. Тело напряглось, словно для схватки. Вскочил, а мысли в голове как стая ворон мечутся: на дело старый упырь потянет или про вчерашнее что-то проведал?

Только вышел из помещения, как в лавку зашел старый уркаган.

– Здравствуйте, ребятушки, – слова мягкие, на лице улыбка прорезалась, а у самого взгляд жесткий и острый.

– Всяческого здравия вам, Терентий Степанович. Мое почтение вам, Терентий Степанович, – поздоровались мы с ним.

– Как торговлишка?

– Так уже разворачиваемся, клиентами обрастаем, – ответил Ленька, при этом кося испуганным глазом на меня.

Шустров, похоже, думал, что старый вор приехал из-за его баловства. Еще больше он испугался, когда в лавку зашел Кирьян. Скользнул по сторонам, а заодно и по нам пустым взглядом, прислонился к стенке и застыл статуей.

– Это хорошо, что покупателями обрастаем, там и прибыль пойдет, особенно если сердцем болеешь за дело, – наставительно проговорил Терентий. – Как мать, Леня?

– Спасибо, Терентий Степанович. Живем вашими благодеяниями, – тут Ленька чуть ли не поясной поклон отвесил вору.

– Вот и хорошо. Ты иди, Леня, на свое место, а нам с Егором поговорить надо.

Мы прошли на склад. Терентий опять сел за мой стол.

– Дело у меня к тебе, Егор.

– Слушаю.

– Человека навестить надо. Долг у него передо мной, надобно получить.

– Знатный бобер? – перешел я на воровской жаргон, так как играть роль старовера больше не имело смысла.

– Нет. Барыга.

– Сам по себе или под кем-то ходит?

– Был сам по себе, только теперь сомнение имеется.

– Почему я?

– Если что не так, ты чист во всех отношениях. Адрес попутал или еще что придумаешь.

– Как скажете.

Терентий бросил на меня внимательный взгляд, поднялся, потом сказал адрес, нужные слова и кличку барыги.

– Не тяни, старовер. Иди прямо сейчас, – эти слова прозвучали как приказ.

Дом барыги стоял на окраине, на берегу реки, среди таких же добротных изб, срубленных, казалось, на века. Резные наличники, добротный двухметровый забор, крыша с коньком и жестяным флюгером в виде зеленой рыбки. Все говорило о том, что в доме настоящий хозяин. Стоило мне подойти к калитке, как зло и хрипло залаял пес, потом послышались шаги, и раздался чей-то густой и неприветливый голос:

– Кого там черт несет?

– Нельзя поминать всуе антихристово отродье. Человек рожден для божьего слова.

– Чего ты там несешь, баклан? – раздалось за забором.

– У Терентия Степановича до твоего хозяина слово есть. Впусти.

– Какой такой Терентий?

– Много говоришь. Передай Додону: пришел человек от Терентия по майскому делу.

– Хм. Ладно. Передам.

Через пять минут я вошел в дом. Под ногами цветные тканые половики, на стенах тарелки расписные висят, на подоконниках горшки с цветочками стоят.

«Неужели у барыги жена есть? Не та у него профессия, чтобы женщину близко подпускать».

Хозяин дома оказался мужчиной видным, лет сорока, одетый в рубаху-косоворотку с подпояской и брюки, заправленные в сапоги. Оглядел он меня внимательно и цепко, с особой подозрительностью. Это было понятно, человек новый, со стороны не представленный, пришел в первый раз.

– Не видел я тебя раньше. Лощенок, что ли? Кликуха есть?

– Я не по этим делам, Додон. Терентий Степанович про долг велел сказать и просил передать, что сроки все вышли. Дело в мае было, а навара до сих пор нет.

– Так чего он тебя прислал, если ты не при делах?

– Это он так решил, не я, ему и знать. Так каков ответ будет?

– Хм. Передай Терентию: пускай еще недельку потерпит, а там по-любому с ним рассчитаюсь.

Я выслушал эти слова, не меняя выражения лица, хотя ни фраза, ни тон мне не понравились.

– Мне Терентий сказал забрать должок, а не выслушивать отговорки. Ложь две тысячи на стол!

Барыга набычился, сжал кулаки и шагнул ко мне. Перед собой он видел не авторитетного вора, а наглого посыльного, который при этом сам заявил, что к воровским делам никакого отношения не имеет.

– Ты кто такой, сучонок, чтобы мне грозить?!

Он приблизился ко мне, угрожающе занес кулак, а уже в следующее мгновение, получив удар локтем в челюсть, рухнул на пол. Бил я жестко, но расчетливо, чтобы не покалечить. Дал с минуту прийти в себя, потом, схватив за рубашку, вздернул его на ноги. Он еще плохо соображал, в глазах плавали муть и боль, когда я ударил его несколько раз, резко и сильно, сначала по печени, а потом в живот. Он согнулся, побагровел, пытаясь вздохнуть. С минуту наблюдал за ним, потом помог сесть на лавку. Ждал какое-то время, пока барыга, придя в себя, не прохрипел:

– За эту подлянку я с Терентия спрошу.

– Как насчет долга? – снова поинтересовался я.

Он кинул на меня бешеный взгляд, хотел матерно выругаться, но я его опередил:

– Будешь ругаться, сделаю очень больно. Обещаю.

Додон уже понял, что у этого парня слова с делом не расходятся, закрыл рот, посидев еще пять минут, потом кряхтя добрался до своего стола, долго в нем копался, считал, затем выложил на стол пачку денег. Я их пересчитал, положил в карман, потом сказал: – Вся сумма. Я пойду?

Тот еще раз обжег меня ненавидящим взглядом и кивнул головой. Развернувшись, я почти подошел к двери, как та резко распахнулась. На пороге вырос сторож:

– Додон, там Сыч к тебе рвется!

Вместо ответа барыга выдал матерную тираду. Больше ничего не успел сказать, так как, оттолкнув в сторону сторожа, через порог стремительно шагнул сам Сыч и резко остановился, стоило ему увидеть меня.

– Залетный? Ты?! Ах ты падла! Урою, сука!

Рванувшегося ко мне бандита встретил старый добрый прямой в подбородок, гарантирующий стопроцентный нокаут, и тот рухнул как подкошенный прямо на Бура, который шел за ним. Тот, не ожидавший подобного приема, растерянно отшатнулся, привалившись к притолоке, но я не дал ему опомниться, подскочив, схватил за лацканы пиджака и со всей силы ударил головой в лицо. Бандит дико заорал.

– Стоять всем, суки! – вдруг неожиданно закричал за моей спиной барыга.

Я обернулся – у него в руке был револьвер, ствол которого сейчас смотрел на меня. Лицо у Додона было перекошено злобной гримасой, а рука с оружием чуть вздрагивала.

– Да я вроде и так никуда не бегу, – сказал я как можно спокойнее, чтобы не нервировать распсиховавшегося барыгу.

Стоило мне опустить лацканы пиджака, как Бур съехал спиной вниз по дверному проему. Сыч все так же валялся в беспамятстве.

– Это что было? – нервно и зло спросил Додон, тыча в меня стволом.

– Я как-то с ними маруху не поделил, – ответил я в воровском стиле. – А ты пушку опусти, а то вдруг стрельнет.

– О тебе, баклан, еще будет разговор, – уже успокаиваясь и опуская револьвер, кинул мне барыга угрозу. – Так ты, значит, Залетный?

Усмехнувшись, я отрицательно покачал головой, но объяснять ничего не стал, только спросил:

– Так я пойду?

– Ишь ты какой быстрый! Ты тут дел наделал, а мне разбираться?! Резаный потом мне предъявит за своих парней, а я здесь не при делах. Сначала с ними разберись, а потом уже иди. Эй, Фрол! – крикнул он, а когда сторож показался на пороге, Додон сказал: – Тащи ведро воды, в чувство бродяг приводить будем.

– Я бы сначала пушки у них забрал. Ведь как очнутся, сразу за стволы начнут хвататься.

– И то верно. Забери у них и мне отдай, – при этом ствол его револьвера поднялся на уровень моей груди.

Отдав оружие барыге, я стал смотреть, как Фрол полил водой сначала на Сыча, а потом на второго бандита. Сыч не сразу пришел в себя, а когда понял, что произошло, коротко выругался и сразу сунул руку за пазуху. Бур тоже очухался, но продолжал сидеть, тупо глядя перед собой мутным взглядом и размазывая рукой кровь по лицу. Вор, не найдя револьвера, сразу начал с угроз:

– Суки рваные! Да я вас, падлы…

– Ша! – оборвал его барыга, поигрывая оружием. – Сыч, ваши пушки у меня! Причем сразу говорю: мне здесь ваши разборки без надобности! Если есть что предъявить, как ты его назвал, Залетному, то давай!

Сыч с трудом встал на ноги, окатил меня бешеным взглядом, но, поняв, что он сейчас не боец, неожиданно спросил:

– Что он здесь делает?

Додон замялся на секунду, потом все же сказал:

– Его Терентий прислал. Так что ты ему предъявить хотел?

Взгляд, брошенный на меня Сычом, стал озадаченным. Теперь бандит, в свою очередь, замялся, подбирая нужный ответ.

– Так, ничего особенного. Бабу одну не поде лили.

При этом Сыч хотел ухмыльнуться, но вместо этого дернулся, скривился, ухватившись рукой за челюсть и тихонько застонал:

– Вот ты падла.

– Баб на ваш век хватит. Мировую выпьете да разойдетесь краями. Как вам? – предложил барыга. Он видел, как я уложил двух бандитов, и теперь уже не чувствовал себя таким униженным. Криминальный мир всегда уважал силу.

– Не твое дело, как мы разберемся, – зло буркнул Сыч, снова окидывая меня взглядом, полным ненависти.

– Он точно от Ножа? – снова спросил бандит у Додона.

«О как! Терентий у нас, оказывается, знатную кликуху имеет. Нож».

– Он так назвался, Сыч, и слова правильные сказал. Да и ты, похоже, его знаешь. Что не так? – недоуменно посмотрел хозяин дома сначала на Сыча, потом на меня.

Сыч не стал ему отвечать, а вместо этого повернулся ко мне:

– Передашь Терентию, что Семен Резаный говорить с ним желает. Завтра. В час дня. На малине у Полячки. Все понял?

– Понял. Передам.

Не прощаясь, пошел к дверям. До калитки меня провожал Фрол и лай псины.

– Злой ты, Залетный. Ох злой! Ведь сам мне про божье слово говорил.

– Да не злой я, Фрол, а справедливый.

– Ага, то-то Бур до сих пор башкой трясет, отойти не может от твоей справедливости.

Если до этого я шел к барыге спокойно, не скрываясь, то теперь двигался осторожно, проверяясь на маршруте, так как хата скупщика ворованного могла оказаться в поле зрения милиции. Не обнаружив слежку, зашел в первое попавшееся кафе, где неторопливо поел. За чаем я стал обдумывать сложившуюся ситуацию.

«Зачем дед меня послал? Во-первых, показать, что доверяет, стараясь тем самым привязать меня к себе. Во-вторых, хотел посмотреть, как я буду себя вести, когда барыга откажется отдавать долг. Он ведь знал об этом, старый хрен. Точно знал. При этом намекнул, что не доверяет Додону. Сгустил краски еще больше. Вот только зачем? Может, рассчитывал, что горячий нравом скупщик кинется на меня, а я ему мимоходом шею сверну? Какая-то наивная получается версия. Или я много от воров хочу? Есть тут еще одно но. Странное совпадение. Неизвестно откуда появились Сыч и Бур, мои старые знакомые. Их кто-то специально пригласил? Терентий? Резаный? Хорош гадать, иди работай!»

Еще не переступив порог лавки, я сразу услышал громкие голоса. Войдя, увидел пятерых покупателей – трех женщин и средних лет супружескую пару. Все они, столпившись у прилавка, громко и шумно обсуждали какое-то страшное событие, произошедшее в городе. Шустров, вместо того чтобы разогнать их к чертовой матери или торговать, стоял и слушал этот вздор с изумленными глазами.

– Покойников, говорят, две подводы вывезли! Вот вам крест! – голосом судьи, который объявляет окончательный приговор, заявила крепкая тетка в цветастом платке, расшитом узорами. Ее широкие и мощные бедра, а также большая грудь внушали уважение, вот только при всех ее достоинствах талии у нее совсем не было.

– Сашенька, как жить-то будем, – цеплялась жена за руку мужчины. – Уже по квартирам ходют и убивают. Страсти-то какие.

– Да все это бабьи сплетни, Танечка, – неуверенно опровергал страх своей супружницы муж. – Вечером в газете почитаем и узнаем, что там скажут по этому поводу. Газетчики, однако, поболе этих знают.

– А как их убили-то? – поинтересовалась пожилая посетительница, видно, пришедшая последней.

– Топором всех порубили! – вынесла очередной вердикт плотная тетка.

– А Сима-сапожник сказал, что ножами всех порезали, – неуверенно возразила ей одна из покупательниц, средних лет, с миловидным лицом, которое портили излишне насурьмленные черные брови.

«Да что ж такое страшное в этом городе случилось, раз обыватели так переполошились?» – только я успел задать самому себе вопрос, как вдруг за моей спиной раздался громкий голос Коромыслова.

– Граждане-товарищи, вам здесь что, торговая лавка или базар?! Покупать что-нибудь будем или языки пришли почесать?! А у нас есть что купить! Есть отличные заварные чайники, расписанные красными драконами! Самый последний завоз из Китая! Есть замечательные стеариновые свечи производства Святогорского монастыря! Никто не хочет тульский самовар с медалями?! А галоши?! Уже середина лета и скоро наступит осень! Лучше запастись галошами сегодня, чем бегать с мокрыми ногами завтра!

Голос Коромыслова словно встряхнул людей, заставил жить не надуманными страхами, а своей простой и привычной жизнью.

– Ой! Действительно, что это я! – воскликнула одна из женщин – Я же пришла ситец посмотреть!

В лавке сразу началась деловая суета. Коромыслов присоединился к Леньке и принялся вместе с ним предлагать товар, при этом сыпал шутками-прибаутками. Я прошел через лавку, открыл дверь на склад и добрался до своего стола. Сел и стал слушать, как идет торговля. Через пятнадцать минут на склад зашел Коромыслов. Я покачал головой, как бы в восхищении, и сказал с завистью в голосе:

– Здорово вы умеете, Прохор Петрович. О товарах рассказали, интерес вызвали, а заодно покупателей к порядку призвали. Вот что значит большой опыт в торговых делах.

Мне уже было известно, что наш начальник любит лесть.

– Ничего особенного в этом нет, Егор. Просто любовь к делу надо иметь. Ты мне скажи лучше, из-за чего сыр-бор разгорелся? – спросил он, но тут же сделал отрицающий жест рукой. – Нет! Не говори! Сам догадался! Из-за убийства на Боярской?

– Честно говоря, я про это убийство только сейчас сам узнал, здесь, в лавке. Там действительно так много людей убили?

– Насколько удалось услышать, там убили четырех человек. Что, кого не спрашивай, не знаю, – при этом он внимательно посмотрел на меня. – Мельком услышал.

– Вечером надо будет газету купить, – предложил я.

– И то дело, – согласился он со мной. – Ленька сказал, что тебя куда-то Терентий Степанович услал. Как все прошло?

– Успешно.

Прохор чуть кивнул головой, типа принял к сведению, потом сказал:

– Что-то устал я сегодня. Побегать много пришлось.

Так мы с ним сидели и разговаривали, пока через пару часов не приехали Терентий и Силантий, а за извозчика опять был Кирьян. Именно он заставил меня задуматься о том, что Терентий стал чего-то опасаться. Не успели уркаганы войти на склад, как Прохор вышел и закрыл за собой дверь. Я встал, после чего оба вора сели.

– Ну как там Додон? – почему-то первым спросил меня Силантий.

– Сделал, как Терентий Степанович велели, – и я положил деньги на стол перед Терентием.

– О как! – не смог сдержать удивления старый уркаган.

«Точно знал, урод, что долг силой выбивать придется», – тут же подумал я.

– Весь ваш долг до копеечки. Пересчитайте.

– Ничего добавить к этому не хочешь? – сразу поинтересовался Силантий.

– Сказать-то скажу, а вот по нраву вам будут мои слова, не знаю, – после такого начала воры заметно напряглись. – Очень не хотел барыга отдавать долг, хотя и признал его. Пришлось силой взять. По-другому никак не получалось.

– Погоди-ка! Додона я… лет семь как уже знаю. Крепкий, за себя постоять может. А силой – это как? – спросил меня Силантий.

– Как на духу говорю: три раза всего ударил. Я врать не приучен. Он жив-здоров и даже револьвером своим пугал.

Воры недоверчиво смотрели на меня, пытаясь понять, кто я такой. В обычные рамки их понятий я теперь не влезал. Молодой старовер. Обратник. Крови человеческой не боится. Долги у непростых людей вышибает.

– Ты не прост, парень, совсем не прост, – задумчиво сказал Силантий, рассматривая меня, как товар на витрине. – Я так понимаю, это еще не все?

– Додон еще сказал, что за эту подлянку Нож ему ответит.

Воры переглянулись, потом Терентий сказал:

– Если все так, как ты говоришь, с тебя взятки гладки. Мы были в своем праве. Я долг затребовал, ты его забрал. Пусть лишнее языком не мелет, а то я и укоротить могу. С этим все. Говори, если есть что еще.

Мне пришлось рассказать о моем походе в «Пьяный арлекин», иначе никак не объяснить драку у барыги. Терентий с Силой меня не прерывали, но при этом нередко переглядывались между собой.

– Вот оно как, – задумчиво сказал Силантий после моего рассказа. – Значит, решил по городу погулять. Ну-ну. Только теперь ты, старовер, от толковища не отвертишься. Ты авторитетного вора мордой в дерьмо ткнул. Причем дважды. Не знаю, что у Резаного с газетчиками, но Сыч тебе точно этого не простит.

– Что делать, Терентий Степанович? – спокойно спросил я.

– Завтра встретимся с Резаным, а заодно по тебе узнаем. Тогда и думать будем.

Практичные и умные люди, случись такая ситуация, не стали бы рисковать, а забрали, что имеют, и отправились в сторону вокзала, вот только подобные поступки не в моем характере. Будучи по натуре бродягой и авантюристом, я любил ходить по лезвию ножа. При этом я не адреналиновый наркоман, практичность и расчетливость у меня присутствуют в должной мере, вот только каждый раз, когда я завершаю свое очередное путешествие, меня что-то толкает на поиски новых приключений. Когда я сказал старым дамам, что представляет собой мой девиз, это не было хвастовством, а являлось сутью, основой моей жизни.

На следующий день приехал Семен с продуктами, а заодно предупредил меня, чтобы я был на месте в пятницу после двух. За мной приедут. Моя реакция на это сообщение его несколько обескуражила. Сидит с каменной мордой, и все тут.

Спустя два дня за мной зашел опять Семен. Большую часть пути проехали на извозчике, а затем шли пешком, молча, с оглядкой. Какое-то время петляли между домами, пока не вышли к поселку, находящемуся рядом с железнодорожным мостом. Дома покосившиеся, ветхие, с завалившимися заборами. К виду заброшенности прибавился запах креозота, которым пропитывают шпалы, а стоило нам войти в поселок, сразу появился запах браги. Несмотря на рабочий день, из домов были слышны пьяные крики и песни. Семен не забывал оглядываться и проверяться. В отличие от него, я это тоже делал, только более незаметно, маскируя свои взгляды по сторонам под любопытство. Как-то неожиданно быстро мы свернули в проулок, заросший сорняками, а пройдя еще немного, Семен остановился, открыл калитку, и мы вошли в чей-то двор. На крылечке сидел старик в серых мятых штанах, нижней рубахе навыпуск и босой. На голове – рваная фетровая шляпа. Я не сразу заметил, что он кривой на один глаз.

– Как тут, Косой? – задал вопрос Семен.

– Бог миловал, – последовал ответ.

Мы обошли дом и, пройдя сквозь дырку в заборе, оказались в следующем дворе, на месте, где когда-то был огород. От всего хозяйства, насколько я мог видеть, сохранились только несколько плодовых деревьев и ряд ягодных кустарников, росших вдоль забора. Не успели мы раздвинуть кусты, как перед нами встала пара дюжих молодцов. Плечистые, с большими кулаками и настороженные. Кивнули Семену и покосились на меня.

– Он со мной.

Один из них сказал:

– Проходите.

Охрана отступила в сторону.

Стоило нам вывернуть из-за дома, как сразу открылась интересная картина.

Во дворе под раскидистым деревом стоял стол, за которым сидело четверо жилистых молодых парней. На столе стояли самовар, кружки, тарелка с колотым сахаром и пара глубоких мисок с сушками и печеньем. Парни окинули нас настороженно-любопытными взглядами, после чего вернулись к какому-то спору о шулерских приемах в картах. Во дворе было еще двое охранников. Один стоявший со скучающим видом у калитки, бросил на нас косой взгляд, после чего вернулся к наблюдению за улочкой, другой, верзила, подпирал дверной проем широким плечом. Он единственный здесь занимался делом – подрезал засапожным ножом ноготь на большом пальце левой руки. Окинув нас ленивым взглядом, он легонько мотнул головой в сторону двери.

– Жди здесь, – негромко бросил мне Семен, идя к дому.

Подошел к верзиле и они перебросились словами, после чего здоровяк отодвинулся в сторону, пропуская человека Ножа. Оглянувшись по сторонам, я лениво потянулся и, не найдя места, где сесть, отошел в тень и остался стоять. Все воры были одеты как на праздник. Чистые белые рубашки, начищенные сапоги. Еще только оказавшись во дворе, сразу отметил, что на столе, кроме чая, ничего не было.

Прошло больше часа, а я стоял на прежнем месте, с ничего не выражающим лицом. В той моей, прежней жизни мне иной раз попадались хорошие наставники, научившие меня много чему, в том числе бесконечному терпению и умению находиться долгие часы в полной неподвижности. Чем больше времени я стоял, тем чаще на меня кидали удивленные взгляды находившиеся во дворе воры. Наконец на крыльце показался Семен и повелительно махнул мне рукой. Только я подошел к двери, как верзила подобрался, потом протянул мне широкую как лопата ладонь, крепкую, мозолистую, с короткими пальцами. Подобные индивидуумы, насколько я знал, обычно обладали очень большой силой, что всегда вводило в заблуждение тех, кто считал себя круче всех.

– У меня нет ничего. Даже пилочки для ногтей, – и я выразительно посмотрел на нож в его здоровенной лапе. Думал, не поймет мой намек, но спустя несколько секунд верзила все же сообразил, коротко хохотнул и отодвинулся в сторону.

В помещении, куда я вошел, никакой мебели не было, за исключением стола и стульев. В дополнение к ним из предметов обихода можно упомянуть печь и занавеску, закрывающую дальний угол. На столе стояла водка, закуска и пепельницы, которые были полны окурков, да и под потолком висело облачко клочковатого сизого дыма, несмотря на приоткрытые окна. За столом было семь человек, да у стен на стульях сидело еще с десяток. Среди них был Семен, а вот Силантий, к моему удивлению, катал шарик из хлебного мякиша, сидя за столом вместе с Терентием. Из всех сидящих здесь бандитов и воров только Терентий выделялся возрастом, а так, в основном, здесь были мужчины тридцати – сорока пяти лет.

Поискал глазами иконостас, не найдя, просто перекрестился и сказал:

– Мир вам, добрые люди.

Воровская элита, сидящая за столом, ни слова не говоря продолжила сидеть с каменными лицами, рассматривая меня, а вот среди остальных воров мое появление вызвало большее оживление. Кто-то из них начал переглядываться, перешептываться, а кое-кто и скривился.

– Из каких будешь? – раздался первый вопрос.

Его задал чернявый, с густой гривой волос и такой же бородой, коренастый мужчина с явной примесью еврейской крови.

– Из староверов я. Воровской закон не принимал. Я сам по себе.

– Сам по себе, говоришь, – ухмыльнулся еще один уркаган. Он был гладко выбрит, имел сломанный не раз нос и шрам у левого виска. Еще с десяток секунд он смотрел на меня, потом неожиданно крикнул:

– Петля!

Своим неожиданным выкриком он меня даже удивил в первую секунду, но, когда занавеска в дальнем углу отдернулась, я понял, что это была кличка вора. Остатки памяти прежнего хозяина мне ничего не подсказали, но логика говорила, что появление этого типа надо связывать с домзаком.

– Иван! Давно не виделись! Помнишь меня?

«Назвал меня настоящим именем. Притащили, чтобы подтвердил».

– Помню. Дальше что?

Вор как-то странно на меня посмотрел:

– Ты вроде раньше какой-то другой был. Помягче.

– Был да весь вышел.

– Это он? – спросил его чернявый.

– Да, Черный. Он. Я через неделю откинулся после их побега, – вор снова бросил на меня пристальный взгляд. – Значит, ты, Ваня, один вышел. А остальные как? Шило был мой дружок закадычный.

– Не ко мне вопрос. У тайги спрашивай, – так же спокойно ответил я.

Я знал, что здесь претензий ко мне нет и не будет. Кто идет «на рывок», свою судьбу уже определил сам. Сумел остаться живым – повезло, не сумел – такая у тебя судьба. Сейчас Петлю, насколько я понимал, воры использовали как своеобразную лакмусовую бумажку. Они хотели посмотреть на мою реакцию. Наступившую тишину прервал Терентий:

– Иди, Петля. Мы в расчете.

Когда дверь за вором закрылась, снова наступила тишина, правда, она длилась не более минуты. Это время ушло на встречные взгляды и согласные кивки за столом, после чего Черный снова заговорил, глядя на меня:

– Значит, не хочешь принять воровской закон?

– Нет. Я сам по себе.

– Все слышали? – поднял голос Черный. – Он сам по себе.

– Слышали! – раздались вразнобой голоса.

Это означало, что сдавать властям меня не будут и даже на малине примут, но, если перейду им дорогу, зарежут не задумываясь.

– Резаный, что ты хотел? – спросил спикер воровской палаты у собрата.

– Вот хочу спросить с него по справедливости за своих людей. За Бура и Сыча…

Потом было сказано несколько общих слов о чести вора, о том, что нехорошо ее втаптывать в грязь, а так как этот не наших кровей, то его следует примерно наказать, чтобы другим неповадно было. Например, поставить на перо.

Уркаганы начали разбираться, каждый приводя свою точку зрения, но при этом ни Терентий, ни Сила даже слова не сказали. Я тоже молчал. Наконец решили, что проверить кровью старовера – хорошее решение проблемы.

«Проверили, а теперь решили кровью замазать. Твоя работа, сука старая Терентий, твоя. Ну-ну».

За домом оказалась хорошо утоптанная площадка, скрытая от чужих взглядов разросшимся ягодным кустарником и плодовыми деревьями, чьи ветки низко нависали над забором. Народ, дымя папирос ками, окружил место схватки и теперь оживленно перешептывался, глядя на меня и Бура, стоявших напротив друг друга с ножами в руках.

Бандит, согласно воровским канонам, сначала скорчил зверскую рожу, перебросил пару раз нож из руки в руку, прошелся по мне матом, только потом стал осторожно подбираться ко мне, забирая влево. Хотя у Бура не было ни малейшего понятия о ножевом бое, это не давало повода расслабиться, наоборот, я напрягся в ожидании его атаки, при этом пока ничего не предпринимая.

Не выдержав захлестнувшего его напряжения, Бур кинулся на меня. Рванувшись вперед, он взмахнул рукой с ножом, целясь мне в лицо. Ожидая нечто подобное, резко ушел назад и влево, при этом выбросил вперед руку с ножом, как бы намекая на атаку, на что вор быстро отреагировал, сразу замахал ножом слева направо и обратно. Несмотря на то, что прошло несколько минут схватки, лицо Бура побагровело, на лбу выступил обильный пот, а сам он стал тяжело дышать.

Теперь пришла моя очередь оскорблять противника, тем самым подталкивая его к необдуманным действиям. Бандит от дикой злобы потерял голову, а вместе с ней и осторожность. С криком: «Сука рваная! Убью, падла!» – кинулся на меня, словно бык на красную тряпку. Я достиг, чего хотел.

Легко уйдя от удара в сторону, попутно полоснув вора острием по запястью, я быстро ушел назад и влево. Бур закричал от боли и выронил нож, по запястью его правой руки хлынула кровь. Он попытался зажать глубокий порез на запястье, но кровь продолжала течь между пальцами. Он стоял так несколько секунд, затем подхватил с земли нож и бросился на меня с диким криком.

Подбежав, он просто выбросил вперед руку с ножом, целясь мне в горло, но меня там уже не было. В это самое мгновение я находился сбоку от него, нанося сильный и хлесткий режущий удар ножом в боковую поверхность шеи, затем сразу отскочил, чтобы не попасть под ударившую из раны струю крови. Бур покачнулся, захрипел, вскинул руки к шее, пытаясь закрыть рану, при этом нож выпал у него из руки. В следующую секунду он пошатнулся, не смог удержать равновесие и тяжело рухнул на землю. Тело вора дернулось несколько раз в агонии, а затем застыло в луже натекшей крови.

Бросил взгляд на воровскую элиту. Воры царской закалки (это было написано на их лицах) явно получили удовольствие от схватки, а вот кое-кто из молодых имел бледный вид, но при этом, насколько я мог видеть, явной неприязни ко мне в толпе воров не было. Вот чего я не знал, так это того, что с сегодняшнего дня получил в воровских кругах пусть и неофициальную кличку «Старовер».

– Умыться можно? – спросил я, ни к кому лично не обращаясь.

Раздался голос Терентия:

– Биток, проводи Старовера.

Биток оказался моим старым знакомцем Семеном, который проводил меня к рукомойнику, где я, сняв рубашку, вымылся, но перед этим тщательно вымыл и вытер нож. Заметив это, Семен, подпиравший стену в двух шагах от меня, не сказал ни слова, а только понимающе усмехнулся. Меня снова провели в комнату, где воры уже расселись по своим местам, затем Черный огласил вердикт воровского толковища:

– К тебе претензий нет. Теперь ты сам по себе.

– Так я пойду?

– Иди.

Не успел я добраться до калитки, как меня догнал молодой паренек, один из четырех сидящих за столом во дворе. Одет он был в светло-синюю рубаху, заправленную в брюки, а его сапоги прямо блестели на солнце. Он был на пару лет моложе меня, но иногда я забывался, глядя на людей глазами из той жизни. Вихрастый, курносый, с быстрыми, наглыми глазами. Правда, сейчас он смотрел на меня с определенной долей уважения, насколько можно было понять его взгляд.

– Погодь! Я тебя провожу.

Скользнул быстрым взглядом по двору. Все кто был сейчас провожали меня глазами.

– Пошли, – я толкнул калитку, и мы вышли в заросший бурьяном переулок. – Не доводилось мне здесь бывать. Что за место?

Тот вдруг неожиданно заулыбался во весь рот:

– А чего тут говорить! Одно слово – Таракановка.

Парнишка, явно любящий поговорить, рассказал, что дом, где сегодня собрались на толковище местные уркаганы, находится в поселке Таракановка, а рядом с ним расположен шпалопропиточный завод.

– Сколько здесь людей? – переспросил он меня. – Кто ж его знает. Работяги в основном живут. Как только монету получат, так сразу половину пропивают. Здесь самогон в каждом втором доме гонят. Мильтоны сколько раз приезжали и облавы делали, а все без толку.

– А почему Таракановка?

– Говорят, что местные свою самогонку еще при царях из тараканов гнать начали! – пошутил он и сам же засмеялся во все горло свой шутке.

На обратном пути меня хорошо так потряхивало от скопившегося во мне напряжения. Сойдя с пролетки у своего любимого трактира, я решил, что моему организму срочно требуется восстановление, и заказал себе роскошный обед на полтора рубля, а уходя, порадовал своего приятеля, полового Василия, двадцатью копейками на чай.

Вернувшись в лавку, сразу привлек к себе внимание своих коллег, хотя оба были заняты работой с покупателями. Коромыслов своим личным аршином отмерял ситец какой-то молодке в цветастом платке, причем с приходом, не натягивая материал, о чем-то говоря с ней вполголоса, а Ленька предлагал товар аж двум клиентам. Один из них, мужчина, приценивался к одеколонам и требовал запах, как в Парижу; тем временем средних лет женщина, довольно скромно одетая, растерянно крутила в руках керосиновую лампу. Видно, раздумывала: покупать или не покупать?

Дверь на склад была открыта, поэтому не задерживаясь я сразу прошел на свое рабочее место. Сев за стол, потянулся и только сейчас ощутил, как остатки напряжения окончательно ушли. Теперь мне осталось только дождаться прихода Терентия, который должен был предложить мне какое-то хитрозакрученное дело.

Не угадал я в одном: вместо него пришел Силантий. Сел напротив меня, какое-то время смотрел, потом начал говорить, только начало разговора оказалось для меня неожиданным:

– Знаешь, парень, приходилось мне бывать в разных местах, много всяких людей видел. И староверов тоже. Так вот, ты кто угодно, но только не из них. Крови не боишься, пером владеешь, про то, как ты стреляешь, наслышан. Читать и писать умеешь, говоришь гладко, как по писаному. Думали мы на тебя сначала, что иностранец, так нет, да и молод больно. На белую кость тоже не тянешь. Навидались мы тут всяких-разных господ, уж отличить завсегда сможем, да и кулаками машешь знатно. Мы тут с Ножом было подумали, что заслала к нам тебя уголовка под видом Егорки Аграфова, вот только Петля все подтвердил. И то, что из леса полумертвым приполз, тоже доподлинно верно, Антип Дорохов попусту врать не станет. Значит, к чекистам или чертовой роте ты никакого касательства не имеешь и получается, что ты, Старовер, для нас со всех сторон непонятный человек.

– Поэтому кровью решили замазать? – усмехнулся я.

– А ты как думал? Нам уверенность надобна. Хотим понять: чьих кровей будешь?

– Просто возьмите на веру, что не опасный я для вас человек.

– Так мы тебя и не опасаемся. Знаем, что ты в розыске, да и кровью теперь проверен, только понять хотим, что у тебя за душой.

Если большевики считали уголовников «близкими по духу социальными элементами» в отличие от своих политических противников, то я для местных воров был в этом отношении ближе и понятнее. Беглый преступник, это все что они хотели обо мне знать, а все остальное было им неинтересно. Он сам по себе, так пусть и будет, решили воры, пока не соберется нам дорогу перебежать. Давить на меня никто из них не собирался, а этот разговор Сила затеял из чистого любопытства: вдруг расколется. С другой стороны, столь пристальное внимание настораживало, и я решил прощупать почву:

– Погоните?

Вор задумчиво прищурился, глядя на меня, потом сказал:

– Если так думать, то гнать тебя надо, так как польза от тебя нам малая. Да и опаска есть, неизвестно какой хвост за тобой тянется. Тут ведь как. Мы тебя как бы приветили, а значит, ежели что, нам и отвечать. Нам это надо, Старовер?

Я усмехнулся:

– Понял вас, Силантий Тимофеевич. По записи передавать склад или на слово поверите?

– Не торопись, парень. Лучше скажи: как жить дальше думаешь?

– Собирался уехать, но как скоро, не знаю. Денег надо подкопить…

– Чего тебе уезжать?! Красноярск – город большой, дел тут можно провернуть немерено, главное, подход правильный к ним найти. Ты же полукровка. Воровской мир знаешь, по фене ботаешь, но воровского закона не признал, значит, тебе никто не указ. Собрал нужную тебе казну, сел в поезд и уехал.

– Что предлагаете?

– Было к тебе серьезное дело, только пока его надобно отложить. Про жиганов слыхал?

– Слыхал. Как бы новые воры появились. А что?

– Да не воры они, а суки рваные, – в голосе уркагана сейчас звучала самая настоящая ненависть. – Слыхал про дело на Боярской?

– Читал в газете, что ювелира и его семью убили.

– Яков нашим человеком был, с нашими камушками и золотишком работал. Тайник у него нашли, все забрали, а там много нашего золотишка было. Ясно, что это жиганы сработали, из наших никто бы на такое не решился. Теперь нам надо с этими падлами разобраться, а тут еще черная весточка пришла: через блат в городе узнали, что легавые облаву нам готовят. Так что пока, Старовер, погодим с нашим делом, да и время терпит.

Часть блатного жаргона у меня осталось от памяти прежнего хозяина тела, а выражение «блат в городе» означало, что у воров в ГПУ и милиции есть свои люди.

– Так я никуда не тороплюсь, Силантий Тимофеевич. Только еще скажите: чем Бур ворам не угодил?

– Заметил, значит. Калдырь он и ракло, такого не жалко. Ладно. Поговорили, теперь я пойду.

«Алкаш и пустобрех, такого и списать не грех. О как! Стихами даже заговорил».

Глава 10

Силантий ушел, а я еще раз прокрутил в голове события сегодняшнего дня. Еще на сходке я отметил, что Терентий Нож все время молчит и держится как бы в стороне, хотя сидит за одним столом с главарями. В чем причина такой отстраненности, догадаться было несложно: старый вор ушел на покой и передал полномочия своему подельнику Силантию, с которым он сидел вместе.

Отойдя от дел, Нож занялся хозяйственной деятельностью, если это можно так назвать. Наладил канал поставок через заезжий двор к лесным бандам. Вскоре оттуда через Антипа Дорохова потекли золото, меха, награбленные вещи, еще Терентий пристраивал к делу лесных бандитов, которые по тем или иным причинам уходили из леса. Когда в полную силу вошел НЭП, Терентию подыскали нужного человека, Коромыслова, через которого можно было заняться торговлей. Банда продолжала заниматься налетами, но теперь часть вещей шла не барыгам, а напрямую продавалась в лавке. У Силантия под рукой был десяток лихих ребят, но когда было нужно, к «работе» присоединялись Сеня Биток и Кирьян Мясник, подручные Терентия.

Утром встал, как обычно, с рассветом. Сделал зарядку, после чего привел себя в порядок и торопливо зашагал в трактир завтракать. Несмотря на высокие цены, когда я оказывался поблизости, то ходил есть сюда. Меня здесь уже считали постоянным клиентом, а обслуживал меня каждый раз Василий. По утрам, когда было совсем мало клиентов, хозяин смотрел сквозь пальцы, если Вася задерживался у моего стола, чтобы поболтать.

– Доброго здоровьичка, Егор.

– И тебе доброго, Вася.

– Горяченького? – я кивнул головой, усаживаясь за стол. – Уха нынче отменная, суп по-крестьянски…

– Суп давай.

Половой уже знал, что второго я на завтрак не беру, поэтому сразу начал с перечисления закусок:

– Пирожки, ветчинка свежайшая со слезой, осетрина с хреном, буженина с зеленью…

– Порцию буженины и чаю горячего.

– Хрен, горчица к мясу?

– Горчицу и черного хлеба, а к чаю дай сладкую булку.

Съев буженину, я приступил к супу, при этом отметил краем глаза, что Василий принялся протирать стоящий рядом со мной чистый стол. Судя по взгляду, брошенному на меня, половому явно хотелось со мной поговорить, но подойти к клиенту без вызова он не смел. Мигом штраф получит.

Время до начала работы оставалось прилично, поэтому я поманил его пальцем, а затем негромко спросил:

– Какие новости? Снова кого-то зарезали?

– Ты как в воду глядишь, Егор! Утром вышел из дому, глядь, Колька, сосед мой, только домой заехал. Ну, я с ним словом перебросился, так он мне все и рассказал про ночной разбой.

– Колька – он кто? – спросил я и продолжил есть.

– Так он извозчик! Раньше в «голубчиках» ходил, а вот теперь себе патент выправил.

– В «голубчиках»? Это как?

– Так ранее как было? Подзывали-то их: эй, голубчик! А он не просто так, а постоянным извозчиком работал, зимой и летом, а также место свое имел на извозчичьей бирже. Все чин по чину. Вот «лихачи», скажем…

– Дальше, – прервал я словоохотливого полового. – Что он рассказал?

– В Николаевской слободе, в самом разбойничьем вертепе, бойню устроили. Сказывал, что грохотало там страшно и трупов навалили немерено. Никого там не щадили. Ни мужиков, ни баб. Только непонятно: между собой стрельба шла или кто со стороны напал?

Я сделал большие глаза, прибавил в голосе удивления и отреагировал как нормальный обыватель:

– Да что же такое на белом свете делается?! Вот времена наступили! Люди совсем забыли о страхе божьем и о любви к ближнему!

– Правильно, Егор, говоришь! О вере народ забывать стал, о том, что господь нам завещал. Отвернулся народ от церкви, а Антихрист тут как тут! Ловит души человеков…

Слушая полового, я допил чай, отсчитал деньги, дал ему десять копеек сверху и искренне поблагодарил. Хоть и дороговато, но уж очень вкусно было.

– Егор, ты заходи! Мы тебя всегда ждем!

Идя по улице, я думал о наглой до предела банде, появившейся в городе. Расстрелять воров на их малине. Зачем? Какой им толк от этого расстрела?

С уголовниками в прежней жизни мне приходилось сталкиваться, но историей уголовного мира никогда не интересовался, поэтому понятия не имел о различиях между уркаганами и жиганами.

Жиганы, более позднее поколение «новых» уголовников, являлись в своем большинстве бывшими дворянами и офицерами, лишившимися всего после революции, и имели совершенно другой менталитет. Они были образованны, имели боевой опыт, знали языки и этикет, и именно поэтому, понимая, что терять им больше нечего, не останавливались ни перед чем, проявляя крайнюю жестокость. Вскоре урки почувствовали, что имеют дело с опасным, серьезным, отчаянным противником, который просто так отступать не привык и способен на яростное сопротивление. Налеты бандитов друг на друга, устраиваемые западни, вооруженные столкновения – все это были реалии войны между урками и жиганами.

Всего этого я не знал, поэтому мои вопросы остались без ответа. Вернувшись, подпер стену в ожидании Коромыслова и от нечего делать стал рассматривать проходящий мимо народ. В основном это были мелкие нэпманы, хозяйки, подмастерья, посланные хозяевами по делам. Издалека слышался сильный и тягучий молодой женский голос:

– Молоко! Молоко! Кому молоко?

Через два дома, наискосок от нашей лавки, открылась дверь, из которой вышел крепкий мужчина в брезентовой куртке с двумя рядами надраенных пуговиц и широким поясом с множеством крючков. На голове у него был картуз, а в левой руке он нес за ремешок ярко блестевшую на солнце каску. Будучи незнакомы, но встречаясь каждое утро взглядами, мы стали кивать друг другу головами, после чего бравый пожарный важно шагал на работу.

Прогрохотала колесами по булыжной мостовой телега, за ней прошуршала на резиновом ходу пролетка с хорошо одетым нэпманом. Я уже неплохо разбирался в местной моде, поэтому смог по достоинству оценить пошитый у хорошего мастера костюм. Прошли мимо две женщины, ругая спекулянтов и красную власть, которая посадила им на шею новых буржуев. Не успел проследить за ними взглядом, как появился Коромыслов. Увидев меня, он чуть нахмурился. После того, как я стал общаться с урками напрямую, Прохор, а особенно Ленька, стали сторониться меня, и разговоры на посторонние темы почти прекратились. Впрочем, мне было все равно.

Поздоровались, открыли лавку и склад, стали ожидать Леньку. Не успел тот появиться, как у лавки остановилась телега, и сразу послышался крик: – Эй, лавочники! Выходь на улицу!

«Семен? Какого черта его принесло в такую рань?»

Мы с Ленькой выскочили на улицу и стали разгружать продукты, а Прохор – вешать и делить. После того как аккуратно погрузили заказы обратно в телегу, Семен пропустил Коромыслова вперед, а сам неожиданно повернулся ко мне и тихо сказал:

– На всякий случай присматривай тут, – после чего быстро вышел из лавки. Связать слова полового и Битка было несложно: воры выходили на тропу войны. Сразу поднялся к себе, достал кольт и сунул его в бумажный пакет, который положил у себя на столе, рядом с чернильницей и накладными. Для маскировки рядом положил половинку пряника, чтобы обозначить для постороннего взгляда содержимое пакета. Воевать за бандитские интересы я не собирался, но и умирать просто так не хотел. Судя по двум подобным налетам, эти жиганы представлялись мне полными отморозками, убивающими всех без разбора.

А тут, как назло, один за другим повалили покупатели. Пришлось достать кольт из пакета, встать сбоку от входа на склад, заложить руку с пистолетом за спину и вести визуальный контроль. Со стороны ничего особенного, стоит крепкий парень, которому явно нечего делать, и от скуки с этакой ленцой разглядывает покупателей.

Спустя пару часов приехал Прохор Петрович и с растерянным лицом объявил нам, что мы должны к часу дня закрыть лавку.

«Как в воду глядел. Военное положение ввели», – подумал я, а внешне пожал плечами, дескать, мне все равно. Ленька, как ребенок, открыто радовался неожиданному отдыху. Коромыслов догадывался, что я в курсе происходящего, иначе как понять бросаемые на меня взгляды, в которых стоял вопрос: что случилось? Бывший приказчик явно боялся, что с лавкой может что-то произойти, а ему очень не хотелось лишиться своей работы.

Подошло время, мы закрылись, затем попрощались и разошлись. Обойдя дом, я только открыл дверь заднего хода, как уловил боковым зрением мужскую фигуру. Рука автоматически дернулась к бумажному пакету, и только тогда я понял, что это подходит Семен. Бандит заметил мое движение и одобрительно ухмыльнулся.

– Знаешь? – коротко спросил он.

– Слышал, – так же лаконично ответил я.

– Тогда так. Собирай манатки и съезжай куда-нибудь. В гостиницу или к бабе, если завел. В городе большой шухер будет.

– Не понял. Кто меня здесь искать будет?

– Да кому ты нужен? – криво усмехнулся Биток. – Тут пока другие поживут.

– Ясно. Что с работой?

– Придешь в понедельник, как обычно.

Быстро собравшись, спустился вниз. Биток снова усмехнулся, глядя на мой полупустой заплечный мешок, но ничего не сказал. Отдал ему ключ от входной двери и ушел. Выселили меня неожиданно, поэтому искать квартиру прямо сейчас не было смысла, женщины не было, так что вариант оставался только один – гостиница.

До сих пор я к ним не присматривался, но в центре города видел несколько вывесок, а потом подумал, что там с меня сдерут бешеные деньги и лучше искать гостиницу где-то здесь. Остановился в раздумье и только тут понял, что нахожусь в нескольких минутах ходьбы от трактира. Так как еще не обедал, да и в животе заурчало, я решил совместить приятное с полезным. Поесть, а заодно узнать у половых насчет гостиницы.

После того как Василий пошептался со своими коллегами, мне предложили на выбор две недалеко расположенные гостиницы. «Сибирь» и номера братьев Жмакиных. «Сибирь» оказалась ближе. Аккуратное двухэтажное здание, выкрашенное в две краски, белое с синим, судя по всему, недавно отремонтированное. За гостиничной конторкой меня встретил, как позже оказалось, сам хозяин – нормального сложения мужчина лет сорока пяти, с расчесанными усами и аккуратно подстриженной бородой. Быстро и цепко оглядел меня, определил мое место на социальной лестнице, затем мягко улыбнувшись, сказал:

– Здравствуйте, товарищ. Номер желаете?

– Здравствуйте. Желаю.

– Алексей! – позвал он, и откуда-то сбоку, из-за лестницы, ведущей на второй этаж, появился парень моих лет. – Покажи товарищу два номера на втором этаже, 201 и 207. Вот, возьми ключи.

Мы поднялись на второй этаж. В коридоре чисто, на полу ковровая дорожка, а на стенах светильники в матовых абажурах.

«Стиль а-ля Европа, – усмехнулся я про себя. – И это радует».

Оставил за собой номер 207. На фоне моего топчана он казался очень даже приличным, однако и стоил хороших денег – рубль восемьдесят пять копеек.

Оставив вещевой мешок, я спустился вниз, к конторке для регистрации. Протянул потертую и замусоленную трудовую книжку. Хозяин небрежно и с какой-то брезгливостью взял ее, открыл, пролистал, после чего стал старательно переписывать в журнал регистрации мои данные. Закончив, он протянул мне документ, а я ему – деньги за двое суток.

Поднялся наверх, так как надо было что-то решать с оружием и золотом. Брать с собой или оставить? У меня никак не выходили из головы слова Семена об облаве.

Милиция и ГПУ в первую очередь будут потрошить воровские малины, шалманы и мельницы, затем рестораны и гостиницы. На улицах появятся вооруженные патрули, начнется проверка документов. Я не сомневался, что власти начнут действовать ближе к полуночи, когда кутеж на бандитских малинах достигнет своего пика.

«Вот только будет ли толк, если воры уже знают об облаве?» – усмехнулся я про себя, а затем решил оставить оружие и золото в гостинице.

Выйдя из гостиницы на улицу, я подумал о том, что сейчас самое время зайти в ломбард и узнать цену на золото. Цепочку я до сих пор таскал в кармане.

– Ломбард? – переспросил меня пожилой господин старорежимного вида с пенсне на носу, которого я остановил на улице. – Это вам, батенька, надо… на Дворецкую. Тут недалеко. Идите прямо, на первом углу свернете налево, а там увидите. Большая такая вывеска.

– Спасибо.

– И вам всего наилучшего.

До угла я дошел и даже налево свернул, как мне сказали, только тут мне нагло перегородили дорогу.

– Товарищ, ты сейчас куда идешь? – вдруг неожиданно спросила молодая девушка, отделившись от стоявшей на улице группы молодежи и загородив мне путь. Она имела плотно сбитую, плечисто-мускулистую фигуру и невыразительное круглое лицо с курносым носом и пухлыми губами.

– Куда-куда? Гуляю я тут! – делано возмутился я. – Чего надо?

– Ты комсомолец?!

– Нет.

– Все равно ты должен проявлять активное участие в новой жизни! Вот какой ты ее видишь?!

«Что за ерунда?» – подумал я и оглянулся по сторонам.

Первым, что я увидел, был большой бумажный плакат над входной дверью в подъезд дома, на котором большими красными буквами было написано «РАСКРЕПОЩЕННАЯ ЛЮБОВЬ».

– Кого я должен видеть? – прикинулся я дурачком.

– Свою жизнь!

– Как я ее могу видеть? Проживу, тогда и увижу.

– А любовь? Как ты к ней относишься? – продолжала напирать на меня крепкотелая девушка.

– Не знаю. Я еще молодой и жениться не собираюсь. Пока.

– Ты какой-то совсем несознательный! В профсоюзе состоишь? Где работаешь?

– В лавке.

– Так ты, значит, пособник эксплуататоров трудового класса!

– Сама ты такая! – громко возмутился я. – Обзываются тут всякие гражданки!

– Маруся, погоди! – вышедшая из подъезда девушка приятных форм и внешности направилась к нам. – Ты опять впереди лошади телегу ставишь! Сразу видно, что человек просто не разбирается в текущем моменте, а значит, ему надо объяснить как можно проще и доходчивее самые основы.

Я бросил взгляд на весьма аппетитного размера грудь подошедшей девушки и мысленно облизнулся.

– Вас как зовут, товарищ? – обратилась она ко мне.

– Меня? Вася.

– А меня Нина. Наша группа является молодежной агитмассовой бригадой Пролеткульта. Мы стараемся просто и доходчиво объяснить рабочим и крестьянам трудные и непонятные моменты становления советской власти. Мы, ребята и девушки, выступаем, рассказываем, поем, танцуем. Выражаем наши мысли и чаяния в стихах, в сценках, в сатирических рисунках. Вот если вы, Вася, пойдете с нами на диспут, то увидите маленький спектакль, – тут девушка заметила пристальное внимание молодого парня к своей груди. Улыбнувшись краешками губ, она подняла руку, делая вид, что ей надо поправить волосы. Белая тонкая блузка натянулась, четко обрисовывая нагло торчащие соски на крепкой груди.

«Чтоб тебя! Как бюстгальтера у тебя нет, так совести нет!»

Застоявшееся мужское либидо заржало во весь голос и стало призывно бить копытами, требуя немедленных действий. Нина в это время любовалась собой. Она любила производить впечатление на парней, заводить их, а потом оставлять с носом.

– Спектакль? А буфет будет?

– Буфета не будет, – поскучнела девушка. – Это диспут. Ну… это такое обсуждение… интересного вопроса между людьми. Вот сейчас мы собираемся спорить на тему открытой любви между советскими гражданами. Как ты относишься к свободной любви, Василий?

«Какая шикарная тема! А к ней – симпатичная девушка. Надо попробовать скрестить их между собой».

– Мы же товарищи? – спросил я ее. Девушка в ответ кивнула. – Тогда давай на «ты», Нина.

– Давай. Пойдешь с нами?

– Со всеми вами, может, и не пошел, а с тобой, Нина, хоть на край света! – горячо выдал я.

Девушка бросила на меня заинтересованный взгляд, но спросила о другом:

– Ты не знаешь, сколько времени?

Я щелкнул крышкой часов:

– Без четверти четыре.

Нина обернулась:

– Ребята! Время!

Группа агитировавшей на улице молодежи и жертвы их агитации сразу потянулись к подъезду.

Местом выступления являлась большая квартира без привычного набора мебели, расположенная на первом этаже здания. Помещение было явно нежилым, так как даже на месте люстры, которая должна была освещать этот зал, в потолке торчал только крюк. В глубине помещения стояло убогое сооружение, состоящее из деревянной рамы, занавешенной двумя свободно висящими простынями. Насколько можно было предположить, эта конструкция являлась своеобразной сценой с занавесями. По бокам от нее стояли два кресла, а перед всем этим сооружением торчали три длинные скамьи для зрителей.

С крюка, где когда-то висела люстра, сейчас свисал на двух веревочках большой лист белой бумаги в рамке из тоненьких планочек, на котором была цитата Троцкого: «Любовное угнетение – главное средство порабощения человека. Пока угнетают, речи о свободе быть не может. Семья, как институт, себя изжила». На боковых стенах висели плакаты-лозунги. На левой стороне – «Мы уничтожим чувство стыда! Посмотрите на нас, и увидите свободных мужчин и женщин, истинных пролетариев, сбросивших оковы символов буржуазных предрассудков!» Перевел взгляд на правую сторону – «Каждый комсомолец может и должен удовлетворять свои половые стремления», а чуть ниже – «Каждая комсомолка обязана идти ему навстречу, иначе она мещанка».

Всегда мало интересовался историей, к тому же такого древнего для меня периода, поэтому то, что я сейчас видел, меня даже не просто удивило, а несколько.

«Свободный секс в советской России? Или это тлетворное влияние НЭПа? Хм. Хотя, насколько я понимаю, все это организовано с подачи местной власти. Как она сказала? Пролеткульт. То есть пролетарская культура. Молодцы большевики. Пропагандируют культуру, а нравы, как в борделе».

Пробежал глазами по зрителям. Вместе со мной на лавках сидело одиннадцать человек. Старого дедка и дворника, судя по его фартуку, сюда привлекли любопытство и бесплатное представление. Сидевшая на краю одной из скамеек молодая пара, судя по их смущенным лицам, боязливо шепталась. Кроме них были два разбитных молодых парня с наглыми глазами, похоже, уличная шпана, три девушки-подружки и две женщины среднего возраста. Дед и парни курили, а женщины лузгали семечки, сплевывая шелуху на пол.

Сначала вышла Нина и выдала народу короткое вступление – доклад о теме диспута:

– Мы ищем новый образ гражданина и гражданки молодого коммунистического государства, которые должны стать образцом для подражания по всему миру и доказать преимущества нашего советского строя перед буржуазным. Мы должны быть более раскрыты и раскованны, чем обыватель, показать ему то, что он считал запретным…

После ее выступления парень с девушкой сели в кресла и начали задавать разные каверзные вопросы о любви и сексе как друг другу, так и зрителям, пытаясь их втянуть в спор. Парни тупо ржали, женщины говорили, что это сплошное бесстыдство, но при этом уходить не торопились, парочка молча краснела. Девушка пару раз порывалась уйти, но парень каждый раз ее удерживал.

Я веселился от всей души, а когда меня спрашивали, глупо хлопал глазами и отвечал невпопад. Например, на вопрос о том, как вы будете строить свою жизнь, когда найдете себе попутчицу по жизни, ответил:

– Я Вася. Найду, там видно будет. А ежели баловаться будет, пинка дам, и вылетит она у меня.

Народ мою шутку воспринял как правдивый ответ и ржал до упаду. Спустя полчаса начался так называемый спектакль. Простыни раздвинули, и нашим взглядам предстала большая двуспальная кровать. По ее обоим краям сидели парень и девушка.

– Я Петр Мраморный. Комсомолец и активист, – представился так называемый актер.

– Я Татьяна Зарница. Мещанка, которая только недавно прониклась светлыми идеалами коммунизма, – кратко рассказала о себе девушка.

После короткой паузы начался их диалог, суть которого состояла в том, что Петр все свои силы отдает борьбе за светлое будущее, при этом тянет за собой свою подругу. Она хочет быть с ним рядом в его нелегкой борьбе, но их счастью мешает ее мещанское понимание жизни. Она не хочет просто так лечь с ним в кровать, ей нужна отдельная комната, фикус и пианино.

Тут повеселил всех один из парней, который посоветовал Петру дать ей в глаз, ежели будет кобениться, а потом отодрать ее, как последнюю шлюху. Тут народ разделился. Кто стал возмущаться, а кто свистел или смеялся. Кончилось это представление тем, что они, одетые, легли на кровать, взялись за руки и стали декламировать:

– Мы вместе! Отбросим мещанские взгляды и вместе пойдем к светлому будущему!

Народу это не понравилось, так как они хотели более развратных действий, и стоило им понять, что больше ничего интересного не будет, зрители стали подниматься и уходить, после чего диспут автоматически свернулся. На скамейках остались сидеть три девушки (как я уже понял, эта была группа поддержки) и я. Встав, я медленно пошел к выходу, прорабатывая в голове наметившийся план.

– Ребята! Я сейчас в Пролеткульт, отчет составлю о проделанной работе, – раздался у меня за спиной голос Нины. – Здесь надо убрать, потом можете идти. Кто сегодня дежурный?

– Я! – подняла руку одна из девушек.

– Маша, дождешься меня. Приду, все проверю и сама закрою.

– Нин, ты долго? – недовольным голосом спросила ее дежурная.

– Постараюсь быстро. Часа полтора, не больше. Как только Нина вышла на улицу, я подошел к ней.

– Нина, как насчет того, чтобы провести хороший вечер? Обещаю, он будет достоин такой красивой девушки, как ты.

Девушка, судя по всему, уже составила обо мне мнение как о недалеком парне и собиралась послать меня подальше, как вдруг споткнулась о гладкие, приятные слуху и хорошо составленные фразы. Некоторое время она вглядывалась в меня, потом насмешливо спросила:

– И как это будет выглядеть, Вася?

Судя по всему, она думала, что ей будут предложены лавочка и кулек семечек, а как вершина программы – билеты в кино, но я не оправдал ее надежд:

– Сходим в кафе. Вкусно поедим. На десерт – сладкое вино, конфеты, пирожные.

В ее глазах появилась растерянность: парень неожиданно открылся ей с другой стороны. Гладкая речь, обходительные манеры, при этом сам из себя весь такой решительный и напористый.

– Я… не знаю…

– Вот и отлично. Через два часа я буду ждать тебя здесь.

– Я еще ничего не решила! – в ее голосе прозвучало наигранное возмущение.

– У тебя, Нина, есть время на раздумывание. Целых два часа.

Наконец у меня состоялось слишком затянувшееся свидание с ломбардом, но спустя пятнадцать минут, после ожесточенной торговли, я вышел оттуда и сплюнул от злости. Хозяин ломбарда давал меньше половины от настоящей цены и при этом плакался, что отдает последнее и больше его никто в городе не даст за эту побрякушку. Больше у меня дел не было, поэтому все остальное время я потратил на поиски какого-нибудь близлежащего кафе с приятными ценами.

Придя без десяти семь, бросил взгляд по сторонам, потом на подъезд. Была мысль купить цветы, но потом решил, что они могут считаться признаком мещанских пороков, поэтому решил не рисковать.

«Время есть. Ждем».

Пять минут восьмого девушка вышла из подъезда. Подошла. Короткая прическа очень шла к ее большим карим глазам.

– Что ты так смотришь? – кокетливо спросила она.

– Ты очень красивая, – сказал я, и мой взгляд остановился на широком вырезе блузки.

Девушка чуть-чуть покраснела.

– Кто-то говорил про ужин?

– Я. Васька, – при этом сделал придурковатое лицо.

– Я уже поняла, что ты у нас большой шутник. Вот только где ты так гладко научился говорить?

– Отец землемером был, погиб в войне с германцами. Мать – сельская учительница, сгорела от чахотки. Тетка по матери меня забрала, а потом я уже сам. Сейчас в лавке работаю. И хватит разговоров. Пошли кушать, а то я голодный как… зверь. Надеюсь, ты не собираешься талию беречь?

– У меня, как ты, наверно, заметил, с фигурой проблем нет, – с ноткой игривости заметила она. – Куда идем?

– Тут недалеко есть кафе «Париж». Как тебе?

Она уже более внимательно посмотрела на меня.

– Что не так, Нина? Или надо было предложить лавочку и кулек семечек?

Мне хотелось добавить к этой фразе «и душевную беседу об истинном пути молодого строителя коммунизма», но с этим здесь не шутили. При нынешних простых нравах меня легко могли записать в контрреволюционеры (хотя согласно заведенному на меня делу, я и так был каэром), потом вывести на задний двор и засадить пулю в затылок.

– Ты хорошо зарабатываешь? – вдруг спросила меня девушка.

– Шестьдесят рублей, – гордо заявил я.

– Хорошие деньги, – одобрительно отметила она, затем согласно кивнула головой. – Ладно, уболтал. Пошли в кафе, кавалер.

Видимо, по привычке Нина попыталась наставить меня на путь истинный, социалистический, но вскоре поняла, что мне это не интересно, и мы просто начали говорить о кино, о жизни людей других стран, фантазировать на тему, как здорово будет жить в будущем.

За ужином мы пили сладкое и крепкое вино, а на десерт, как я и обещал, были вкусные пирожные. Официант собрал мне с собой «джентльменский» набор, и мы, веселые и слегка опьяневшие, вышли на улицу. Я повел девушку так, что мы скоро оказались около подъезда, где проходила дискуссия о раскрепощении любви. Остановившись перед подъездом, я предложил:

– Ниночка, радость моя, а если нам еще выпить, а затем сыграть заключительную сцену в вашем спектакле?

Девушка сделала большие глаза, словно не понимая, что я имел в виду, но при этом согласилась с моим предложением. Вторую бутылку вина мы открыли на той самой кровати, которая являлась основным и главным реквизитом спектакля.

Горячая кровь пополам с вином ударила нам в голову. Схватив ее за плечи, начал жадно целовать пухлые губы, вбирая в себя тепло и упругость девичьей груди, потом стал гладить крутые бедра, все больше задирая ее юбку.

Нина почти не сопротивлялась, только перебирала и гладила мои волосы, а затем стала тихонечко постанывать, когда мои пальцы добрались до внутренней части ее бедер. Дальше, как пишут в любовных романах, все слилось в безумстве неистовой плоти и любовных ласк.

Девушка неожиданно оказалась любвеобильной и чувствительной натурой, прикрывая ладошкой рот, она то и дело сладострастно стонала, изгибаясь всем телом, при этом возбуждая меня еще больше. Полночи мы, наслаждаясь, не могли оторваться друг от друга. Когда наконец поняли, что устали, и раскинулись, тяжело дыша, на влажных простынях, девушка тихо сказала:

– Мне никогда не было так хорошо. Ни с кем.

– Мне тоже, радость моя.

Потом мы уснули и проснулись уже поздно, около половины десятого. На завтрак у нас была половина бутылки вина, подсохшие пирожные и конфеты, после чего мы с новой силой занялись сексуальной гимнастикой.

Расстались мы с Ниной в четверть двенадцатого. Мы не давали друг другу обещаний, не назначали новых встреч. Один легкий поцелуй, и разошлись в разные стороны. Просто встретились два человека. Мне нужна была женщина, ей – мужчина.

Вернувшись в гостиницу, привел себя в порядок. Спустившись вниз, я наткнулся на взгляд хозяина. Подошел, поздоровался.

– Ничего ночью не слышали? – поинтересовался хозяин.

Я скромно улыбнулся:

– Скажем так: занят был.

– Понимаю, понимаю, дело молодое, – обозначил он губами легкую улыбку. – А вот мы с супругой плохо спали, выстрелы были слышны. Говорят, на Новослободской разбойничий притон чекисты накрыли. Утром, пока шел по улице, слышал разговор, что убитых в городе много, и даже машину с трупами видели.

– А милиция куда смотрит? – делано возмутился я. – За что им деньги платят? Куда ни посмотри, кругом жулики и бандиты! Намедни картуз почти новый украли. Поверите? Рядом на скамейку положил, чтобы волосы пригладить. На секунду отвернулся! И все! Нету!

Хозяин, видно, увидел во мне родственную душу, потому что подался вперед и негромко сказал:

– Слышал, банду беглых каторжников ищут.

– Мамочки вы мои! Банда беглых каторжников?! – округлил я глаза. – Бог ты мой! Так и на улицу сейчас боязно выйти. А вдруг…

– Да не волнуйтесь вы так, сейчас уже все спокойно, – успокоил меня хозяин гостиницы, при этом он был доволен тем, какое впечатление произвели его слова на легковерного парня. – Идите себе с богом, по своим делам.

– Хорошо вам говорить: не волнуйтесь, – пробурчал я, идя к двери.

Перед тем как выйти, бросил на себя взгляд в ростовое зеркало, висевшее перед самым выходом. Кольт под пиджаком был незаметен.

Бурная ночь мало сказалась на мне, даже, скорее, наоборот, меня сейчас переполняла рвущаяся наружу энергия молодости и здоровья. Мое новое тело совсем юное и не уставшее от жизни, поэтому ему сейчас хотелось отрываться на полную катушку: куда-то бежать, с кем-то драться или заниматься любовью, в крайнем случае, напиться до беспамятства. К тому же память будоражили приятные картинки прошедшей ночи. Девушка оказалась достойной соратницей в борьбе за раскрепощенную любовь. Тут же я подсчитал, сколько раз за эту ночь мы с Ниной сбрасывали с себя оковы прогнившей мещанской морали. Вышло шесть раз.

«Вот что значит раскрепощенная любовь! Это вам не пошлое мещанство! Не фикус с пианино!» – от этих мыслей меня неожиданно пробило на смех, и, поддавшись жизнерадостному настроению, я весело рассмеялся во весь голос, что вызвало неодобрительные взгляды идущих рядом со мной людей.

Через минуту я сам себя одернул, напомнив о том, что я все еще в розыске, причем по расстрельной статье. Хорошее настроение исчезло, оставив после себя легкое сожаление. Вернув на место настороженность, я почти сразу отметил излишнюю напряженность в поведении горожан. Чувствовалось, что люди были излишне возбуждены, меньше слышалось смеха и громких разговоров, зато можно было видеть, как некоторые из них тихо переговариваются, причем делают это с оглядкой.

Вот только чтобы это заметить, нужен профессиональный взгляд, потому что в основном городская жизнь текла своим чередом. Стучали по булыжным мостовым колеса телег и пролеток, тихо шелестели шины редких автомобилей, разноголосо кричали разносчики и зазывалы, где-то играл выставленный на окно патефон, и были слышны пьяные веселые голоса.

Глава 11

Взяв извозчика, я поехал в писчебумажный магазин, хозяина которого, как мне помнилось, звали Исаак Абрамович Зильберман. Сегодня было воскресенье, и в магазине мог сидеть приказчик, но мне повезло, там оказался сам Исаак Абрамович. Поздоровались.

– Мы разве с вами знакомы?

– Нет. Просто в разговоре с одним человеком случайно прозвучала ваша фамилия.

– В связи с чем, позвольте узнать?

– Неважно. Мне можно перейти к сути?

– Все же я вынужден настоять, молодой человек. Моя репутация безупречна, поэтому я хотел бы…

В этот момент за его спиной дрогнула плотная занавеска, закрывающая дверной проем задней комнаты. Кто-то явно хотел меня рассмотреть, но я не дал этого сделать, придав себе сердитый вид и сделав шаг почти вплотную к хозяину магазина. Теперь он закрывал меня от чужого взгляда.

– Извините, Исаак Абрамович. Я человек деловой и не собираюсь с вами словами перебрасываться. Всего хорошего, – после этих слов резко развернулся и вышел из магазина.

«Кто за шторой? Приказчик? Или агент? Странное поведение хозяина. Я все сделал правильно, теперь надо проверить, не идет ли за мной хвост?»

Здешние улицы, расположенные рядом с рынком, я уже неплохо изучил. Идя прогулочным шагом и делая вид, что никуда не тороплюсь, я завернул за один угол, за другой, но никого за собой не заметил. Все же решил еще раз провериться. Зашел в мастерскую, где мастер лудил кастрюли и чинил замки, зная, что у того всегда открыта боковая дверь для проветривания помещения. Войдя внутрь, обогнул прилавок под удивленным взглядом мастера, затем вышел через другой вход, обошел мастерскую сзади, осторожно выглянул и тут же спрятался, стоило мне увидеть знакомое лицо.

Молодой парень, видно, агент наружного наблюдения, был мною замечен в самом начале, но в какой-то момент пропал, и я решил, что это случайность.

«Значит, не случайность. Похоже, органы взяли Исаака за задницу. Раз так, то к нему хода больше нет».

Покрутился по улочкам еще полчаса, при этом дважды проверился и только окончательно убедившись, что хвоста нет, отправился на рынок.

У входа на рынок сразу отметил группу молодых парней, двоих из них мне довелось видеть во дворе дома, в котором проходила сходка воров. Они скользнули по мне взглядом. Один из них ответил мне также кивком головы, второй только скривился в ухмылке. Дойдя до торговых рядов заметил усиленный патруль. Впереди, внимательно оглядывая пространство вокруг себя, шли два опера или чекиста в гражданке, а за ними громыхали сапогами трое красноармейцев с винтовками. Продавцы и покупатели, стоило им пройти, сразу начинали негромко переговариваться. Обойдя патруль по дуге, пошел дальше. Прогуливаясь по рядам, засек краем глаза знакомую фигуру, которая на расстоянии следовала за мной, и с легким раздражением подумал: «У них что, других дел нет?»

Когда за моей спиной раздался знакомый голос, я ничуть не удивился:

– Чего забрел, Старовер? По делу или как?

Я повернулся. Передо мной стоял молодой вор, который показал мне дорогу из Таракановки. В глазах легкая настороженность.

– Успокойся, я тут не по делам. Туфли и брюки решил себе присмотреть.

– А, это… – расслабившись, протянул он. – Бывай.

– Погоди. Еще золотую цепочку надо скинуть. Нужного человечка на рынке нет?

– Как нет, есть. Глянь туда, – указал он направление кивком головы. – Видишь? Будка сапожника, а рядом будка часовщика.

– Вижу.

– К нему подойдешь. Скажешь: дядя Сима, привет тебе от Ржавого.

– Ты, что ли, Ржавый? Может, ты рыжий, но крашеный?

– Завянь, шутник. Бывай.

Идя через рынок, настороженно посматривал по сторонам. Обратил внимание, что помимо обычных продавцов сегодня крутилось много разносчиков с самым разнообразным товаром. Кто берестяными кузовами торговал, кто дверными замками, а один таскал на себе мебельную продукцию. За спиной у него была закреплена этажерка, а в двух руках – по легкому столику, но больше всего позабавил меня продавец счетов. Это был парень где-то моего возраста, у него на боку висел короб, в котором болталось два десятка деревянных счетов. Время от времени он вскидывал руку, в которой были зажаты счеты, тряс ей, привлекая к себе внимание треском костяшек, и кричал:

– Счеты! Кому счеты! Самая нужная вещь в коммерции! Счеты!

Пройдя до конца рынка, подошел к деревянно-фанерной будке с окошечком. Дождался, пока часовщик разобрался с клиенткой, пожилой дамой, которая довольно настойчиво уговаривала его купить у нее будильник, а тот категорически отказывался.

– Он мне не нужен. Мадам, уходите! Следующий!

Женщина почему-то кинула на меня злой взгляд, словно именно я сорвал ей выгодную сделку, затем торопливо зашагала в сторону торговых рядов.

Из окошка на меня смотрела чисто выбритая физиономия мужчины средних лет. На носу очки, а за ними глаза, живые и хитрые. Я произнес пароль.

– Что у вас? – сейчас в его взгляде сквозило любопытство и желание понять, что за новый человек появился.

Подал ему цепочку. Часовщик оценил быстро и дал нормальную цену. Ни слова не говоря, кивнул головой, забрал деньги и ушел. Не забывая оглядываться по сторонам, снова пошел по рынку, рассматривая товар.

Люди толкались, ругались или спорили по поводу цен. Крестьяне, как я заметил, были спокойнее суетливых базарных торговцев, которые чуть ли не за рукав хватали каждого проходящего мимо них человека. Они сидели на своих телегах, молчали или негромко говорили о чем-то с соседом и хвалили свой товар только тогда, когда потенциальный покупатель показывал свой интерес. Только возле одной из телег, где торговала пара, муж и жена, заметил нездоровое оживление. Клиенты к ним шли, чуть ли не косяком, причем только одни мужчины.

«Да они тут самогоном торгуют», – сообразил я и зашагал дальше, выискивая глазами нужные мне вещи. Пройдя на стихийную часть рынка, стал разглядывать разложенный на земле товар. Остановился перед разложенными на куске белой материи фарфоровыми фигурками-статуэтками, которыми торговала пожилая женщина. Пастушка с цветами. Пастушка с ягненком. Пастух и пастушка. Изящные и красочные фигурки.

Посмотрел на торговку. Простое лицо, рабочие натруженные руки, скромная одежда.

– Не мое это, – видно, поняла она мой вопросительный взгляд. – Квартировала у нас барыня, вот только намедни померла. От нее осталось. Может, купите?

– Извини, мать. Нет у меня своего угла.

Она ничего мне не ответила, только грустно покачала головой. Пошел дальше, бросая взгляды по сторонам. Народ вокруг меня двигался, шумел, торговался, ругался. Слышались крики зазывал и разносчиков с лотками, вдруг базарный гам прорезал пронзительный голос какой-то торговки:

– А ну кыш отсюда, гаденыши! Всю торговлю рушите! Пошли вон, говорю!

Повернул голову на крик и увидел двух маленьких ребят, лет пяти-шести, стоящих в нескольких шагах от торговки домашней выпечкой. Их пол разобрать было невозможно из-за чумазых мордашек и бесформенных лохмотьев. Люди, проходя мимо, старались держаться от них подальше, хотя и бросали на них жалостливые взгляды. Только малыши не обращали ни на кого внимания, их взгляды, словно магнитом, притягивали сложенные в горки пирожки и сладкие булочки.

Никогда не замечал в себе жалости, так же как не считал нужным помогать бедным и несчастным. У каждого своя жизнь и свой выбор, но это касалось только взрослых людей, а тут налицо явная несправедливость.

В той жизни одна красивая и набожная женщина по имени Мариана, с которой мы были очень близки, в одном из разговоров как-то мне сказала: «Исправь хоть крошечную несправедливость этого мира, но сделай это сознательно, от всей души, тогда бог обязательно оставит частичку себя в твоем сердце». Тогда я еще пошутил, что в моем сердце есть место только для нее, а на следующий день ее убили два молодчика из экстремистской организации. Почти месяц я их искал, а когда нашел, убил. Хотя она давно умерла, ее слова до сих пор живут в моей памяти.

В этот момент к малышам подошла девочка лет двенадцати, с грязными разводами на лице и в бесформенном платье.

– Я что вам сказала! Ждите меня на месте! А если бы вы потерялись?!

В ее голосе не было злости, а только беспокойство и радость, что ей удалось найти своих маленьких подопечных.

«В своей жизни надо исправить хоть одну частичку несправедливости этого мира? Так, Мари?»

– Эй, девочка, погоди.

Она обернулась, а за ней повернулись и малыши. Я подошел к ним, стараясь не морщиться. Скучавшие торговцы и покупатели с удовольствием наблюдали за бесплатным спектаклем.

– Держи, – я достал из кармана деньги и отсчитал им пять червонцев.

Вместо того чтобы быстро их схватить, она настороженно спросила:

– Чего надо?

– Держи, – повторил я. – В баню сходите да горячего похлебайте.

Девочка осторожно протянула руку и, все еще не веря, взяла деньги, прижала их к груди и замерла, глядя на меня и все еще не веря, что это произошло.

Я усмехнулся:

– Чего стоишь? Иди.

Только после моих слов она, выйдя из ступора, неуверенно кивнула мне головой и, схватив малышей за ручки, быстро повела их за собой. Какое-то время шел за ними, не выпуская их из поля зрения. Время жестокое, люди озлобленные, а деньги по нынешним временам большие, мало ли кто за ними увяжется. Убедившись, что дети исчезли за какими-то сараями и их никто не преследовал, я постоял немного, потом развернулся и снова зашагал вдоль лотков.

Пройдя до самого конца официальной части рынка, наконец нашел то, что искал. У разбитной молодки в цветастом платке на лотке лежали подходящие по размеру и цвету светло-коричневые брюки, а в соседнем ряду обнаружил коричневые туфли. Торговался с обоими продавцами я минут двадцать, но все же скинул цену, после чего забрал пакет с вещами и направился к выходу с рынка. Теперь мне нужна была мастерская по ремонту одежды или нечто подобное, чтобы подогнать брюки в по размеру.

Не прошло и пяти минут, как увидел нужное мне заведение. Вывеска «АТЕЛЬЕ. ПОШИВ и РЕМОНТ ВСЕХ ВИДОВ ОДЕЖДЫ» горела золотыми буквами. Рядом с боковой дверью висела реклама-объявление «Европейская мода. Только у нас парижские модели 1923–1924 года». Можно было, конечно, найти мастерскую попроще, но сегодня я решил шикануть.

«Гулять так гулять», – и под эту мысль бодро зашагал к большой стеклянной двери. Открыв дверь, шагнул внутрь. В ателье царил легкий полумрак, несмотря на солнечный день и большую витрину. Впрочем, как только глаза привыкли, все можно было спокойно разглядеть. Напротив входа я увидел деревянный прилавок, за которым сейчас никого не было, а в двух шагах от входа – милую девушку, которая передавала объемистый, но сразу было видно, что легкий, сверток клиентке при этом говорила:

– Если пани Ядвига уже определилась с моделью, то пусть подходит. Если нет, то у нас в конце недели ожидается новый журнал мод. Сразу предупреждаем: на руки сначала давать не будем. Приходите и смотрите.

– Вот радость-то хозяйке! – воскликнула женщина. – Передам обязательно! Спасибо, побегу.

Не успела женщина выйти, как наступила моя очередь.

– Вы, – меня в который раз быстро обежали глазами, определяя статус, – товарищ, что желали? Сшить хотите или ремонт уже купленной вещи произвести? У нас большой выбор материи…

– Я вам верю. У вас все самое лучшее. Об этом говорят на каждом углу, и поэтому я здесь.

Девушка насмешливо улыбнулась.

– Так вы по делу пришли, мужчина, или так, от нечего делать поболтать?

– По делу, но и поговорить с красивой девушкой совсем не прочь.

– Мне недосуг, потому говорите, что вам надо, – уже недовольно произнесла девушка.

Похоже, у нее не было желания выслушивать любезности или был очень строгий жених, так как кольца на ее пальце я не увидел.

– Брюки в поясе надо ушить, ну и остальное, что потребуется.

– Хорошо. Кладите ваши брюки на прилавок, а я пока Александру Владимировну позову. Она и по деньгам вам все скажет.

Простучав каблучками, девушка скользнула за плюшевую портьеру. В этот момент входная дверь открылась, и в ателье стремительно вошли двое мужчин, подтянутых, крепких, в хороших костюмах-тройках. Быстро оценили обстановку, затем подошли и встали так, что один из них контролировал пространство мастерской, а другой – меня. Все их четкие, с особым смыслом передвижения мог заметить только опытный человек.

– Гражданин, вы за заказом пришли? – неожиданно обратился ко мне стоявший в шаге от меня мужчина.

– Нет. Брюки свои в ремонт сдаю, – я сделал вид, что растерялся.

– Пшел отсюда! Живо! – вдруг неожиданно скомандовал мне второй мужчина, с четким чеканным профилем, стоявший ко мне боком.

«Чего он такой дерганый? Да и вообще, что тут происходит?» – терялся я в догадках, прокручивая ситуацию.

– Вы это… не имеете права меня оскорблять, – промямлил я, придавая себе испуганный вид.

– Николай, прошу, выкинь это дерьмо…

В этот момент из-за плюшевой шторы вышла девушка. Стоило ей бросить на нас взгляд, как она побледнела и замерла, прижав руки к груди.

– Серж?! Ты?!

– Я! Настя, я приехал за тобой! Идем со мной!

В этот самый момент Николай схватил меня за плечо пиджака и так дернул, что послышался треск ниток. Он явно хотел развернуть меня и дать хорошего пинка, но не преуспел в этом, так как я не любил хамства в любом его проявлении, и уж тем более по отношению к себе. Тело напряглось, готовое к схватке, а благодушное настроение моментально сменилось боевым азартом.

Жесткий тычок кончиками пальцев в основание глотки, и невежа, выпустив меня, захрипел, схватившись за горло. Второй посетитель продемонстрировал хорошую реакцию – разворачиваясь ко мне, он сделал шаг назад, одновременно пытаясь выхватить оружие. Но я уже находился в движении – стремительный рывок завершился ударом кулака по его виску. Вот только в последний момент он успел отдернуть голову, и удар пришелся по касательной, но и этого хватило, чтобы противник пошатнулся, что дало мне возможность быстро достать кольт.

Все же он успел выхватить браунинг. Но ведь его еще нужно вскинуть, нацелить и нажать на спусковой крючок, и для этого тебе нужна всего одна секунда, но у тебя ее нет, так как в твою переносицу уже смотрит ствол вражеского пистолета. Мой противник замер, понимая, что эту дуэль он уже проиграл, но при этом было видно, что он не из тех людей, кто так просто сдается.

– Дернешься, получишь пулю в лоб, – чтобы избежать ненужной перестрелки, решил я его предостеречь, чтобы избежать ненужной перестрелки. – Потом я уйду, а тут останется твой хладный труп, над которым, возможно, будет плакать эта девушка.

По лицу мужчины было видно, как ему хочется убить меня, но он все же сумел удержать себя в руках, при этом стиснув зубы так, что на щеках появились желваки. Мне был совсем не понятен смысл столь жесткого противостояния, к тому же наше хрупкое равновесие могла нарушить любая мелочь, хотя бы случайный посетитель, поэтому я решил поторопить события:

– Пушку брось. И ногой ко мне толкни. Живее!

Глухо стукнув, упал на пол его пистолет, а в следующую секунду носком туфли он отправил его в направлении меня. Не выпуская мужчину из поля зрения, я подобрал браунинг, после чего сунул в карман пиджака. Так же осторожно, держа его на прицеле, забрал свой пакет и стал медленно отступать спиной к входной двери. За мной, не сводя глаз, наблюдал мой противник, а еще чуть дальше, за его спиной, смотрела девушка с широко раскрытыми глазами.

– Не буду вас отвлекать. Думаю, будет лучше, если я зайду к вам в другой раз, – только я успел так пошутить, как девушка вдруг неожиданно сорвалась с места, обогнув своего знакомого, и стремительно помчалась к выходу. Мне оставалось сделать до двери пару шагов, как мое внимание вынужденно раздвоилось между бывшим офицером и бегущей на меня девушкой, только поэтому я не сразу отреагировал на быстрое движение Сержа, выхватившего второй пистолет. В подобных случаях не имею привычки медлить, поэтому сразу нажал на спусковой крючок, посылая пулю в цель, а в следующий миг, одновременно с девичьим криком, за моей спиной раздался треск разлетевшихся во все стороны осколков стекла входной двери.

Я не собирался получать пулю в спину и был готов снова нажать на спусковой крючок, но в это время мой противник, глухо застонав, пошатнулся и схватился за плечо. Добивать его – значит терять время, поэтому, быстро развернувшись, толкнул от себя ручку двери и пулей вылетел наружу, затем бегом пересек проезжую часть, и только на другой стороне улицы перешел на ускоренный шаг. Впрочем, вряд ли кто заметил мои маневры, потому что все люди, которые были в тот момент на улице, сейчас с криками разбегались в разные стороны.

Недавняя облава, страшные слухи и военные патрули на улицах создали тревожную, грозовую атмосферу в городе – вот-вот ударят молнии. Вот и сейчас – стоило прозвучать выстрелам, как народ с ходу ударился в панику. Бросил быстрый взгляд по сторонам, но ничего подозрительного не заметил, за исключением того, что в сторону ателье промчалась пролетка.

Пистолет я продолжал держать в руке, готовый пустить в ход в любую секунду, но при этом он был не виден, спрятанный за узлом с вещами, который я прижимал к своей груди, быстро шагая по улице, изображая своим видом испуганного горожанина.

Свернув в ближайший переулок, я спрятал кольт за ремень сзади, поправил пиджак и пошел дальше уже прогулочным шагом, слегка помахивая пакетом. Никого не трогаю, иду себе, гуляю, свежим воздухом дышу. Правда, так выглядело только внешне, а на самом деле лихорадочно пытался понять, что сейчас произошло. Два каких-то непонятных фраера, Серж и Николай, с плохими манерами, вооруженные до зубов, пришли в ателье, чтобы повидать знакомую. Девушка, вместо того чтобы обрадоваться встрече, вдруг срывается с места, и бежит…

«Love story? Ну и ради бога. Только я здесь при чем?»

Вот только додумать мне не дала вынырнувшая из-за угла тройка воров, перекрывших мне дорогу. Один из них был Ржавый. Судя по их потным лицам и тяжелому дыханию, им пришлось долго и быстро бежать.

– Чего надо? – недовольно буркнул я, понимая, что в перестрелке воры обвиняют меня.

– Что за кипеж ты устроил, Старовер?! – зло спросил меня Ржавый.

– Был там, признаю, но это не моя работа.

– Кто тогда стрелял?

– В меня стреляли, я стрелял.

– Кто? Мы тебе с рынка хвост прицепили, так Тимоха прямо там тебя срисовал. Говорит, ты зашел, потом женщина оттуда вышла, а спустя пять минут в ателье зашла пара франтов модного вида.

Тут у меня в голове словно что-то щелкнуло, факты и детали сложились в единую картинку:

– Слушай, Ржавый, а могли это быть те самые жиганы, которые шорох в городе навели?

– Ты нам баки не заколачивай, – усмехнулся один из воров, чернявый, чем-то похожий на цыгана. – Что им там брать?

– Да они не грабить пришли, а к знакомой девушке, которая там работает. Кстати, ее Настя зовут.

– Ты сам что там делал? – все еще с недоверием спросил меня Ржавый.

– Не поверишь, купленные штаны пришел ушить.

– Так с чего стрельба пошла? – спросил до этого молчавший третий вор.

– Да наглые они больно… – только начал я объяснять, как Ржавый перебил меня:

– Не тут. Черному все скажешь, пусть сам решает, кто прав, а кто виноват.

Спустя десять минут мы дошли до старого двухэтажного каменного дома и спустились в полуподвальное помещение. Еще на подходе я увидел вывеску «ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ». Сойдя вниз по ступенькам и открыв тяжелую дверь, мы попали в большой зал. С левой стороны расположилась стойка с буфетчиком, с правой стороны – столы и стулья для клиентов. В зале было не так много народа, но пустым его не назовешь. Сидели компаниями, где три, где пять и больше человек. Над потолком висел табачный дым, смешанный с запахом пива и жареного лука. Не останавливаясь, прошли через зал под внимательными взглядами половых и деловых ребят, завернули за стойку, и тут шедший впереди Ржавый открыл дверь в заднюю комнату. Двое воров, которые нас сопровождали, дальше не пошли, а остались стоять у стойки.

Задняя комната этого заведения была складом, а заодно штаб-квартирой Черного. У дальней стенки громоздились ящики и корзины. Перед ними стояли два стола с лавками, за которыми сейчас сидел Черный с тремя урками. Перед ними на столе стояли две початые бутылки самогона, стаканы и несколько тарелок с разными закусками.

– Я вроде тебя в гости не звал. Зачем ты здесь?

– У своих босяков спроси. С них спрос.

– Не с них, а с тебя, – криво улыбнулся уркаган. – Чего в ателье полез?!

– Можно, я покажу? – теперь усмехнулся я.

Воры переглянулись. Один из них, блеснув металлическими фиксами передних зубов, сказал:

– Ну, показывай, ежели что есть.

Подойдя к столу, развязал бечевку, затем развернул бумагу. Глазам воров предстали свернутые брюки и пара туфель, после чего их взгляды сошлись на мне.

– Пришел, чтобы брюки под меня подогнали. Я их на рынке купил.

– Стрелял кто тогда? – спросил меня другой вор, с костистым лицом.

Я быстро обрисовал им ситуацию и свои соображения, потом замер, в ожидании решения.

После минуты молчания, высказался вор с фиксами:

– Черный, так и та девка говорила.

– Может, так, а может, не так. Так ты, Старовер, думаешь, что это жиганы?

– Черный, они же не ваши. Так? – последовал кивок головой. – Выправка у них военная. Это раз. Обращаются они к людям, как к скоту, так что белая кость. Это два. Умеют обращаться с оружием. Это три. Отсюда вывод: бывшие офицеры. Воевали, не боятся крови. Могу даже предположить, что служили в контрразведке.

– Почему так решил?

– Больно наглые и злые.

– Ты, я смотрю, приметливый, паря. Полный расклад дал, – похвалил вор, который до этого молчал.

– Девушка, о которой тут говорили – та, из ателье? – спросил я.

– Ага. Тимоха ее сразу прихватил. Только она толком ничего не могла рассказать, поэтому за тобой послали. Выпить хочешь?

– Нет. Я пойду?

– Погоди. Тут один человечек должен прийти, может, он еще что скажет. Послушаем его, а там решим, что к чему.

– Тогда схожу поем?

– Фомке-буфетчику скажи: от меня.

Взял я себе супчика куриного и тушеного мяса с картошкой, жаренной на сале, а на третье – ягодного морса с печеньем домашней выпечки. После того как поел и со стола убрали, наступила психологическая разрядка. Меня стало клонить ко сну, глаза сами закрывались.

В этот самый миг дверь распахнулась, и по залу почти пробежал, быстро семеня ногами, невысокого роста плешивый мужичок с быстрыми глазами и суетливыми движениями. Он еще по дороге зацепил меня взглядом. Не успел он скрыться в задней комнате, как меня сразу позвали. Войдя, встал у двери.

– Не стой. Садись, Старовер.

Мужичок уже сидел за столом, я присел рядом. Снова бросил взгляд на меня, а он у него был неприятный, цепкий и колющий, затем повернулся к ворам.

– Нальете?

Ему налили половину стакана самогона. Медленно, с удовольствием, тот вытянул, выдохнул воздух, затем быстрым движением выхватил из миски соленый груздь и кинул его в рот. Прожевал, сел за стол и начал говорить:

– Легавые допросили Таиску Мордину, которая швеей там работает. Она все слышала из-за занавески. Энтот, – мужичок ткнул в мою сторону пальцем, – пришел с брюками…

Все, что он рассказал, не только подтвердило мои слова, но и дополнило их кое-какими подробностями. Оказалось, что я только ранил Сержа, потому что оба жигана сумели добраться до двери в тот момент, когда ко входу подлетела бричка, и выскочивший из нее извозчик сначала помог своим подельникам забраться, а затем птицей влетел на облучок и погнал лошадей. Милиция и солдатский патруль прибыли на место происшествия спустя пару минут, как те уехали, а еще через двадцать минут на место происшествия прибыла дежурная бригада. Начались расспросы.

– Народ сейчас перепуганный, как только раздались выстрелы, порскнул в разные стороны. Им не до того было, чтобы кого-то рассматривать. Так что тех человечков, которые там были, легавым вовек не сыскать. Мне так и шепнули, что у чертовой роты об том, что произошло, никакого понятия нет. Теперь легаши ищут портниху, которая сбежала. Это все.

Урки переглянулись, потом снова уставились на меня.

– Старовер, ты подробнее скажи: как те падлы выглядят? – спросил меня фиксатый вор.

Как мог, подробно, я описал жиганов.

– Все? – спросил я.

– Все, Старовер. У нас к тебе ничего нет. Обидно только, что не пристрелил этих сук рваных.

– Черный, деваху отпускаем?

– Пусть идет, только хвост за ней пустите. Так, на всякий случай, – подтвердил его слова Черный.

Выйдя из комнаты, я подошел к стойке и спросил Фому насчет пошивочной мастерской. Он мне подсказал, где найти небольшую мастерскую, которая, как оказалось, была расположена совсем недалеко от трактира.

– Мастерицу зовут Варвара Сергеевна. Душевный человек.

– Благодарствую.

Это был опять полуподвал. Спустившись по шести ступенькам, толкнул дверь, но только шагнул за порог, как раздался строгий женский голос:

– Я не работаю! Зайдите завтра!

Я бы так и сделал, если бы не увидел девушку из ателье. Она тихонько плакала, одновременно что-то рассказывая, сидя рядом с полной и пожилой женщиной. Женщина нахмурилась при виде меня, а девушка тихонько сказала:

– Ой. Это он.

– Да что это такое! – притворно возмутился я. – Куда ни придешь, везде знакомые лица, а со штанами никто помочь не хочет.

Женщина посмотрела на девушку, но та не высказала никаких возражений против моей особы, потом на меня и, немного поколебавшись, все же решила меня пригласить:

– Заходите. Только дверь на защелку закройте, а то опять кто-нибудь придет.

Хозяйка мастерской действительно оказалась очень душевной и весьма общительной женщиной. Первым делом она вытащила из меня подробности событий, которые ей до этого рассказала Настя.

Только теперь мне удалось толком рассмотреть девушку. Это была «тургеневская» девушка моих лет, стройная, с приятным лицом, чистая и открытая.

Варвара Сергеевна сразу поинтересовалась моим социальным статусом, а также насчет моего оружия. Я поклялся, что в жизни никого не убил, а насчет своего пистолета сказал, что выполняю обязанности кладовщика и ночного сторожа, поэтому мне начальство выдало оружие для служебной надобности. Врал много, сочно и красиво. Теперь в ход пошел папа-инженер и мама – воспитанница института благородных девиц.

Мне верили, сочувствовали и переживали. Настя перестала вздрагивать и при каждом шорохе бросать боязливые взгляды на дверь, а между делом мне починили пиджак и наконец разобрались с моими штанами. Я за ширмой переоделся, затем сложил сапоги и галифе в матерчатую сумку, которую мне дала хозяйка мастерской, при этом взяв с меня клятву обязательно ее вернуть.

Постепенно девушка оттаяла и разговорилась, так мне стало известно, что Сергей Мерцалов и Анастасия Зарецкая были обручены, потом началась Гражданская война, он воевал у Колчака, вернулся, потом снова пропал, причем надолго. Теперь опять вернулся. Вот только кое-что изменилось в их отношениях. Дело в том, что около года тому назад у них останавливался старый друг отца и рассказал, что года два назад видел Мерцалова, о котором говорили, что тот был одним из палачей в контрразведке, а спустя пару месяцев родители девушки погибли при странных обстоятельствах. После их смерти она переехала на новое место, нашла себе работу по душе, да и прошлое постепенно стало забываться, пока Серж снова не возник из небытия.

Мне это было неинтересно, поэтому я постарался свернуть разговор, расплатился за работу и уже был готов попрощаться, как на меня уставились две пары глаз с каким-то немым вопросом. Чтобы не выходить из образа хорошего человека, пришлось поинтересоваться, что у них за проблемы. Оказалось, что Настя боится возвращаться на работу и в комнату, которую сейчас снимала. Подвела итог ее лепету Варвара Сергеевна:

– Егор, вы не проводите Настю к ее знакомым? Мы вам будем весьма признательны. Одна она идти боится, а из меня, сами видите, какая защитница.

– Провожу, куда только пожелаете.

Повесив на плечо сумку, я вышел со своей спутницей на улицу. Пару раз осторожно оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.

Стоило нам выйти на улицу, как девушка напряглась, стала крутить головой по сторонам и постоянно оглядываться. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы увлечь ее разговором. Постепенно она втянулась в беседу, даже пару раз бледно улыбнулась на мои шутки, и когда мы пришли к концу путешествия, ее лицо уже не выглядело, словно мраморная маска.

Трехэтажный красного кирпича дом оказался расположен в неплохом месте, совсем недалеко от центра. На первом этаже были парикмахерская Жана Одульяна, кондитерская-кофейня и школа изящных искусств.

– Мы пришли, – с легкой улыбкой сообщила мне Настя. – Я здесь раньше работала.

При этом она пальчиком указала на вывеску «ШКОЛА ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ. ЭТИКЕТ. ТАНЦЫ. ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК».

«Французский язык. Школа. Наталья Алексеевна и Александра Михайловна. „Декабристки“. Блин, да это не город, а большая деревня».

– Преподавали французский язык?

– Всего понемногу. Мы устраивали сценки для слушателей. Была партнершей для танцев. Ну и французский тоже.

– И много слушателей? – с усмешкой спросил я.

– Не смейтесь. Есть два класса. Для взрослых и для детей. Взрослые ходят по-разному. Когда десять человек, а когда и двадцать приходит. У них все от работы зависит, так как в основном это советские служащие и партийные работники. Зато дети ходят постоянно, как в школу.

– Я понял. Куда теперь вас проводить?

– Здесь на третьем этаже сдаются комнаты. Одно время я снимала тут комнату с Танечкой Ростовцевой, а когда нашла работу, переехала. Танечка до сих пор здесь работает и пока живет одна, это я знаю точно, так как недавно была у нее в гостях. Я зайду, поговорю с ней, а вы меня здесь подождите. Хорошо?

Сейчас я выглядел намного лучше, чем час тому назад. Светлый пиджак, белая рубашка с отложным воротником, светло-коричневые брюки и туфли в тон. Девушки, проходя мимо, бросали озорные взгляды, покачивая бедрами, перемигивались между собой, смеялись, а их кавалеры хмурили брови и бросали на меня вызывающие взгляды.

Много было совработников с женами или любовницами. Причем у основной массы мужчин одежда подогнана под какой-то стандарт. Это белые картузы, светлые пиджаки и брюки. У каждого второго на шее галстук. Зато женщины, в отличие от своих кавалеров, были одеты намного ярче и моднее. Правда, стрижки у них были короткие и шляпки модели «колокольчик», зато платья были всевозможных фасонов и расцветок. Многие из них курили черные папироски на длинном мундштуке.

Нэпманы щеголяли в хороших костюмах, дразнили глаз простого человека золотыми цепочками, перстнями и лакированными штиблетами. Помахивая тросточками, они вальяжно шли в театр, в ресторан, в кино, осознавая свою значимость, но при этом не чувствовали себя хозяевами жизни. Компании подпитых пролетариев они старались обходить по дуге и отмалчивались, делая вид, что не слышат похабных шуток, которыми те их осыпали.

Среди людей, идущих по улице, шныряли мальчишки-газетчики, выкрикивая заголовки передовых статей, а на углу, метрах в пятидесяти, торчал подросток, торгующий папиросами. Его звонкий голос, рекламирующий папиросы и махорку, разносился далеко вокруг.

Насти не было минут двадцать, я уже начал беспокоиться, да и скучно было стоять. Когда я в очередной раз повернул голову в сторону входных дверей, то увидел вышедшую Настю, с ней была Наталья Алексеевна. Они, увидев меня, улыбнулись.

– Егор, здравствуйте. Вот мы с вами и увиделись. Честно говоря, не ожидала, но так даже лучше. Зайдете к нам?

– Даже не знаю, – замялся я, пытаясь решить вопрос: мне это надо?

С другой стороны, делать мне было совершенно нечего. Так почему бы не посмотреть?

– Не раздумывайте, Егор! Идемте-идемте.

Как я понял позже, основной состав школы состоял из трех человек. Двух пожилых дам, с которыми я познакомился в парке, и одной особы, которая вела уроки французского языка. С ними работали полдюжины помощниц – все исключительно девушки и женщины, они занимались тем, о чем мне уже рассказала Настя. Вся эта творческая работа оплачивалась. Школа состояла из двух помещений-классов и небольшого зала для танцев. Других помещений не было. Преподавательский состав собирался в соседней кофейне для обсуждения своих планов и решения трудовых споров. Была в их составе еще одна женщина – бухгалтер, но они ее видели только в те дни, когда получали зарплату, полностью переложив на нее все бумаги с подсчетами и разговоры с фининспекторами.

– Урок французского сейчас закончится, и я вас познакомлю с Татьяной Владимировной, – с каким-то загадочным видом сообщила мне Наталья Алексеевна, затем подошла к столику, стоящему в коридоре. На нем стоял колокольчик. Посмотрела на часы, взяла колокольчик и позвонила.

В классах раздался шум, распахнулись двери и сразу из двух дверей стал выходить народ. Многие из слушателей прощались с Натальей Алексеевной. Она вежливо отвечала, кивала головой, улыбалась. Когда основная масса схлынула, из дверей одного из классов вышла вторая «декабристка», Александра Михайловна. Увидев меня, она, улыбнувшись, подошла:

– Здравствуйте, Егор, а мы, честно говоря, и не ждали вас. Какими судьбами?

– Здравствуйте, Александра Михайловна. Как говорится в одной толстой книге, пути господни неисповедимы.

В этот момент из второго класса вышли три человека, двое мужчин и девушка, о чем-то оживленно разговаривая. Оба мужчины явно пытались привлечь ее внимание к себе, и я их понимал. Она выглядела как женщина со старинной гравюры: высокая, стройная, с темными волосами, стянутыми на затылке в узел, с тонким лицом и большими черными глазами, в светлом платье и белых туфельках. Ее нельзя было назвать красавицей, но в лице и фигуре было столько изящества и обаяния, что не каждый мужчина мог устоять перед ее чарами.

Мне было проще. У меня была только внешность молодого парня, а сознание и жизненный опыт – человека, в два с половиной раза старше, и все равно мне пришлось побороться с собой, чтобы оторвать взгляд от ее высокой груди и изящных лодыжек. Судя по громкому и оживленному разговору, мужчины наперебой предлагали цветы, коробки конфет, рестораны и лучшие места на театральных премьерах в обмен на свидание.

– Ну как? – спросила меня Наталья Алексеевна, причем в ее голосе скользнула легкая насмешка.

– Вы это о чем? – сделал я вид, что не понял вопроса.

– Не притворяйтесь, что вас не поразила стрела Амура. Я же видела, как вы смотрите на нашу Танечку.

– Красивая девушка, отрицать не буду, но я только туповатый кладовщик, поэтому мне недоступны такие слова, как «грация» и «изящная красота».

– Александра, ты посмотри, как он выразился. Молодой человек, вы еще больше разожгли интерес к своей особе. Но все это потом. Настя, – обратилась она к девушке, – как только Татьяна Владимировна освободится от своих назойливых ухажеров, она проводит тебя к себе. Ничего не бойся, девочка, мы с тобой!

– Спасибо вам большое, Наталья Алексеевна.

В той жизни мне редко приходилось общаться с пожилыми людьми, так как я все время был окружен крепкими парнями и молодыми симпатичными женщинами, и нас объединяли общие интересы или личные симпатии, вот только здесь мне было интересно общаться с этими милыми старушками. Они, как это ни странно звучит, понимали меня того, из прежней жизни.

Таня попрощалась со своими поклонниками и подошла к нам, после чего я представился девушке, и мы познакомились. За нами какое-то время следили два ее кавалера, причем мне доставались почему-то недружелюбные взгляды.

После знакомства и нескольких общих фраз, я сказал:

– Милые дамы, приглашаю вас всех в кондитерскую. Нашу встречу надо достойно отметить. Сразу говорю: возражения не принимаются.

Все согласились с моим предложением пойти в кафе-кондитерскую, за исключением Насти, которая заявила, что у нее болит голова, поэтому она совсем не в настроении чего-то праздновать. Таня пошла с ней, чтобы открыть дверь в комнату. Александра Михайловна закрыла на ключ тяжелую дубовую дверь школы с резными завитушками, после чего мы отправились в кафе-кондитерскую.

– Дамы не желают выпить по рюмочке ликера или коньяка? – спросил я, когда мы сели за столик в углу, за колонной.

– Дамы желают коньяка, – сказала как отрезала Наталья Алексеевна.

– Отлично. Все остальное заказываете вы сами, на свой вкус. Только мне хочется есть, поэтому, дорогие дамы, давайте закажем что-нибудь существенное помимо воздушных пирожных.

Спустя пять минут перед нами стояли налитые рюмки с коньяком, рыбное заливное, нарезанная ветчина и пирожки двух видов: с мясом и рисом с яйцами.

– Где наша Танюша пропала? – с укором спросила Александра Михайловна. – Всего-то дел: взять ключ да открыть комнату Насте. Вот и все дела.

– Николай! – неожиданно позвала Наталья Алексеевна официанта, который нас обслуживал.

– Слушаю вас.

– Голубчик, пожалуйста, выгляните на улицу. Там где-то Татьяна Владимировна должна быть. Мы беспокоимся.

– Сию минуту, мадам.

Пройдя через зал, он открыл дверь кафе и вышел наружу, но спустя минуту вернулся. Подойдя к нам, негромко сказал:

– Там машина стоит. Видно, большой начальник. С шофером. Это он Татьяну Владимировну задержал, разговаривает с ней.

Старушки переглянулись и нахмурились. Заметить их перемену настроения было нетрудно.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– Да повадился тут один нежеланный и нелюбезный мужлан к Тане ходить.

– Важная персона?

– Хуже. Опасная. Он из чекистов. Какой-то большой начальник. Егор, у меня к вам просьба. Вы не могли бы выйти и позвать нашу Таню.

– Сейчас сделаем, – сказал я бодро и весело, но на самом деле не имел желания вступать в прямой конфликт с карающим органом советской власти.

Не из страха. Я собирался исчезнуть из Советской России невидимкой, не оставляя следов. Хватит с меня и того, что я и так беглый преступник, причем с контрреволюционной статьей. Впрочем, наверное, я должен сказать большевикам спасибо, что меня не шлепнули на месте за вооруженное сопротивление и по молодости лет дали только четыре года тюрьмы. Не знаю насчет прежнего хозяина тела, но у меня чувство благодарности пока не появилось.

Выйдя, я сразу увидел черный блестящий автомобиль, шофера за рулем, сидевшего с надутым лицом, и девушку, стоящую рядом с видным, атлетически сложенным мужчиной в костюме от хорошего портного.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался я, не обращая внимания на враждебный взгляд водителя и недовольный, хозяина автомобиля. – Извините, но мы ждем Татьяну Владимировну. Разрешите мне ее увести.

– Всего хорошего, Григорий Степанович, – попрощалась девушка. – Мне действительно надо идти.

– Надо так надо, – покорно согласился мужчина. – Жаль, конечно, но, думаю, мы не последний раз видимся. До свидания, Татьяна Владимировна.

Меня он проигнорировал, словно меня здесь не было, даже не посмотрел в мою сторону. Открыл дверцу и залез на заднее сиденье, а вот его шофер окинул меня напоследок откровенно враждебным взглядом. Двигатель взревел, а затем мимо нас мягко прошуршал шинами автомобиль.

Настроение у девушки после встречи с очередным ухажером было, мягко говоря, неважное, поэтому я не стал ничего говорить, а просто проводил ее к столику. Зато старушки сдерживаться не стали. Они заставили девушку выпить рюмку коньяка, хотя та при этом слабо сопротивлялась, а потом закусить, после чего приступили к допросу.

Из слов девушки стало понятно, что он специально приехал пригласить ее провести следующие субботу и воскресенье на его даче. Она отказывалась, но он был очень настойчив и только приход Егора помог ей оборвать разговор. После этой новости все как-то разом загрустили, и тогда я предложить выпить еще по рюмке коньяка. «Декабристки» меня поддержали, а затем уговорили Таню.

– Давайте выпьем за все хорошее, что было в нашей жизни, – предложил я тост.

Все выпили, закусили и принялись за кофе с пирожными. Сладкое хоть немного, но подняло настроение женщинам. За пирожными мы немного поболтали на французском языке, чем весьма удивили Таню. Потом старушки пытались разгадать мою загадку, а я снова повторил свое вранье про папу-инженера и маму, погибшую от горячки. За разговорами мы просидели до восьми часов вечера, после чего я проводил женщин до подъезда. Как оказалось, все они жили в этом доме, на третьем этаже, затем распрощался. Стоило мне направиться в свою сторону, как я ощутил давно забытое чувство – меня провожал чей-то упорный взгляд.

Глава 12

Будучи наемником, я как-то поучаствовал в одной партизанской войне, где выживал тот, кто первым ловил в прицел своего врага. Там я научился терпению и выносливости. Работа телохранителем выработала во мне принятие молниеносных решений на уровне нервных рефлексов и готовность не задумываясь вступить в схватку. Служба егерем в частном заповеднике и непрерывная, предельно жестокая война с браконьерами отточили до совершенства мое чутье на опасность.

Вот и сейчас я чувствовал, что меня ведут. Связать топтунов с чином из ГПУ труда не составило, и пока для меня было лишь одно непонятно: меня собираются брать или только проследить до места проживания.

Изображая никуда не торопящегося человека, сначала остановился перед первой попавшейся афишной тумбой и сделал вид, что заинтересовался рекламным плакатом «Трудящиеся, не страшны дороговизна и нэп, покупайте дешевый хлеб!» Мимо меня медленно проехал извозчик, а затем остановился, начав о чем-то спорить с пассажиром.

«Похоже, они, – подумал я, отметив, что их спор излишне затянулся. – Проверим».

Оторвавшись от изучения плаката, повертел головой по сторонам, словно решая, куда идти, а затем, перейдя улицу, вошел в пивную. Табачный дым, пепельницы, полные окурков, осклизлые от пролитого пива столы, кислая физиономия буфетчика. Сделал вид, что не понравилось, развернулся и вышел.

Извозчик уже развернулся и ехал по моей стороне улицы, а вот второго агента я не заметил. «Неужели ошибся?»

Но уже в следующую секунду удовлетворенно хмыкнул. Нужный мне тип оказался за афишной тумбой и старательно делал вид, что изучает какой-то плакат. Было еще светло, поэтому мне хватило быстрого взгляда, чтобы запомнить их личности. Честно говоря, мне было непонятно желание чина из ГПУ найти меня. Как-то уж больно мелко.

«У меня сегодня просто день незабываемых встреч. Сначала господа офицеры-налетчики, теперь пролетарский барин, страдающий манией величия».

Ехидничать я мог сколько угодно, вот только сложившуюся ситуацию нужно было быстро разрешить, так как теперь она касалась не только меня одного.

Уйти от наблюдения, после того как вычислил агентов, я мог вполне профессионально, но стоит им это понять, как об этом будет доложено начальству, и я окажусь в разработке у чекистов. Меня будут искать, причем начнут с «декабристок». Придумают контрреволюционный заговор со ссыльными дворянками и присланным к ним белым эмиссаром из-за границы. Может, еще кого-нибудь пристегнут к этому делу, после чего отправят победную реляцию в Москву. Кстати, в этом случае у чекистского начальника будут развязаны руки в отношении Татьяны, даже ухаживать не надо.

Подставлять женщин под удар мне очень не хотелось. Значит, что-то надо придумать. Впрочем, стоило мне услышать вдалеке пьяные голоса, певшие под гармошку, как решение пришло само собой.

Идя прогулочным шагом с видом довольного человека, я перемигивался с гуляющими девушками, а сам пытался уловить буйные звуки какой-нибудь пьянки.

Прошел мимо двух пивных залов, но здесь, кроме пьяных танцев под гармонь, ничего нужного мне не наблюдалось.

Я зашел уже далеко от центра, когда услышал выкрикиваемые угрозы и отборный мат. Голоса были хриплые, злые. Сразу направился в их сторону. Судя по всему, хорошо выпившие хозяева и гости решили устроить танцы под выставленный на подоконник патефон, но в результате кто-то что-то не поделил, и забияки выкатились со двора на улицу выяснять отношения. Судя по ругани и толчкам в грудь, до решительных действий оставалось чуть-чуть. Я придал себе вид осторожного и испуганного человека, который не хочет неприятностей, но надо же было такому случиться, что нарвался на мужика, горящего желанием кому-нибудь врезать.

– Я тебя не знаю! Ты, сволочь, чего тут трешься?! – и попытался ударить меня в челюсть.

Пришлось разрешить ему это сделать, но при этом я слегка уклонился, чтобы удар прошелся по касательной, правда, тут же показательно покачнулся и закричал дурным голосом:

– Ты чего, падла, делаешь?!

Толпа сразу пришла в движение, и мужики, под мат и бабьи крики, принялись месить друг друга.

Размахивая руками, краем глаза я отметил стоявшего в начале улицы агента, который обеспокоенно наблюдал за дракой. Извозчика не видел, впрочем, ничего удивительного в этом не было, так как здесь проживала не та публика, чтобы ездить на пролетках. Пару раз удачно отбивал наскоки пьяных драчунов, но вскоре чувствительно получил по уху и на автомате врезал противнику. Тот хрюкнул и завалился на спину. Кроме хозяев и гостей здесь было немало и любопытных зрителей, которые стояли у своих заборов или смотрели из открытых окон.

– Смотри, Гришке в глаз сунули! – неслось от одного забора, а из окна напротив язвительно кричали.

– Танька, гляди, твово Федьку харей в грязь положили!

Поднырнув под размашистый удар одного драчуна, затем оттолкнув со своего пути другого, я наконец оказался позади дерущейся толпы. Не успел выбраться, как раздались милицейские свистки, а затем топот сапог. Под командные окрики: «Стоять, сукины дети! Стрелять будем!» – я помчался по улице. Для стороннего зрителя картина должна была выглядеть достаточно достоверной: случайно втянутый в драку человек при виде милиции спасается бегством.

– Эй, трус, ты куды побежал?! – раздалось откуда-то из-за забора.

Это народные массы заметили мое позорное отступление.

– Так ведомо куда! Портки стирать! – отвечали с другого двора под общий громкий хохот.

Свернул в очередной проулок, при этом с удовлетворением отметил, что пролетка пройдет здесь с трудом, остановился и прислушался. Ни топота погони, ни пьяных криков здесь не было слышно. Осторожно огляделся, бросил взгляд по сторонам. На окнах висят задернутые занавески, а во дворах нет людей. Почти не касаясь рукой полутораметрового забора, перебросил свое тело во двор, затем, пригнувшись, затаился в невысоком кустарнике.

Прошло несколько минут, послышались стук копыт и фырканье лошади. Пролетка остановилась метрах в тридцати от того места, где я спрятался. Было слышно, как на землю соскочили два человека и сразу разбежались в разные стороны.

Спустя пять минут оба вернулись к пролетке. Я прильнул к щелке в заборе. Несмотря на сумерки, на фоне неба я довольно отчетливо видел обоих.

– Сука! Как сквозь землю провалился! – послышался голос извозчика.

– Похоже, он где-то здесь живет, – предположил второй агент.

– Ты уверен? Он так драпал, что только пятки сверкали, так что может быть где угодно.

– Ты лучше скажи, что делать будем, Саврасов? Вязигин ведь теперь нас с дерьмом смешает, – раздался голос извозчика.

– Я знаю, что ли? – голос Саврасова был злой и растерянный.

– Так как докладывать будем? – никак не мог успокоиться агент. – Может, скажем, что он умело ушел от слежки, а?

– Ага! А этого чудилу рано или поздно прихватят да выяснят, что это Вася Пупкин из деревни Грязь, а никакой не каэр. Что с нами потом будет, сказать?! Хорошо, если только вышибут из органов, а то ведь могут под статью подвести. Забыл Федоркина?

– Такое не забудешь, – буркнул извозчик. – Ладно. Доложим, как есть. Поехали.

Пролетка долго разворачивалась в узком проулке, но спустя какое-то время чекисты все же уехали. Выждав для верности еще пять минут, снова перемахнул забор и бодро зашагал в сторону центра. В гостиницу я вернулся, когда уже совсем стемнело, около одиннадцати часов вечера.

В положенное время я стоял у входа в лавку, немного раздраженный, так как не рассчитал время, а значит, не успел позавтракать. Спустя пять минут пришел Коромыслов, с которым мы открыли лавку, немного посплетничали о последних событиях в городе, после чего я ушел на склад. По традиции, с опозданием прибежал Шустров, соврав, что мать заболела, встал за прилавок. До обеда все шло как обычно, а потом приехали Терентий с Силой.

Новости уже разошлись среди воров, и они хотели лично от меня знать, что произошло в ателье. Рассказал им, все как было, только о слежке чекистов умолчал.

– Значит, ты проводил ту девку до дома и там оставил?

Мне уже было понятно, что я сделал большую ошибку, рассказав о том, что проводил девушку к ее знакомым.

«Впрочем, Черный, если пустил за ней человека, и так должен был знать, куда мы пошли», – при этом сразу оправдал я себя.

– Ее сейчас ищут легавые, а возможно, и чекисты, – попробовал предупредить их я. – Не дело сейчас туда соваться.

– Глянь, Кастет, сявка советы нам дает, – кинув на меня злобный взгляд, неожиданно взъярился Нож. – Кто кипеж на весь город поднял?! Пасть закрой, ракло, дольше проживешь!

После сходки, где все встало на свои места, урки перестали прятать свое истинное обличье.

– А сам ты, Нож? Утерся и пошел бы? – неожиданно встал на мою сторону Кастет.

– Ладно, проехали, – недовольно пробурчал Терентий. – Я что говорю: след за девкой надо ставить, а там, глядишь, на этих сук рваных выйдем да кровушку им пустим.

– По-другому никак, – согласился с ним Силантий. – Значит так, Старовер. Сидишь здесь и ждешь Муху. Как только покажешь ему деваху, сваливай оттуда.

– Сказать можно?

Силантий усмехнулся, Терентий зло зыркнул на меня из-под нахмуренных бровей.

– Говори.

– Есть у меня одна мыслишка, как с жиганами все порешать, только тут вопрос напрашивается: есть у вас свои люди в уголовке и у чекистов?

Уркаганы быстро переглянулись, потом посмотрели на меня.

– Под верное дело найдем, – заверил меня Кастет.

Мой план был прост: рассказать и тем и другим о любви жигана к девушке. Менты с чекистами должны будут понять, что им дают реальный шанс выйти на банду, после чего ворам останется издали наблюдать, как карательные органы разгромят их врагов. Даже если жиганы сумеют выскочить из ловушки, у воров будет неплохой шанс стать на след и выйти на их малину. После моих слов воры сначала задумались, потом стали прикидывать, а в конце решили, что план может сработать.

– Если сегодня что и получится с легавыми, так только ближе к ночи, и там еще неизвестно, как дело закрутится, а этих паскуд надо уже сегодня стеречь. Жди Муху, Старовер.

Муха оказался невысоким мужичком, похожим лицом и фигурой на подростка, но при этом жилистым и мускулистым. Как он мне потом рассказал, начинал форточником, а нынче – вор-домушник, по-блатному – скокарь. Одет он был по воровской моде, неброско, но аккуратно. Пиджак серый, в елочку, отглаженные штаны, «шкары», заправлены в сверкающие сапоги, на голове кепка-восьмиклинка с маленьким козырьком.

– В миру Петром Ивановичем кличут, а так Муха. Ты зови меня Петей, будет в самый раз. А ты, значит, Старовер. Мне уже рассказали, как ты Бура подрезал.

– Будем знакомы. Меня Егором звать.

По пути мы с ним немного поговорили за жизнь, из чего можно было сделать вывод, что мужик он битый жизнью, хитрый и жесткий. Имеет за спиной две ходки и недавно разменял тридцать три годика. Отгулял так, как он сказал, что небо и земля местами поменялись. Что будем делать, решили на месте определиться, и правильно сделали. Не успели мы вывернуть из-за угла, как Муха потянул меня назад за рукав рубашки.

– Стой. Менты уже здесь. Пролетку рядом с домом видел? – я кивнул головой. – Тот, что извозчика изображает, это легавый из уголовки. Он чуть не повязал меня на одном деле. Похоже, опоздали мы. Что делать будем?

Я осторожно выглянул из-за угла.

– Может еще, кто есть? Глянь. Вон двое у афишной тумбы стоят.

Я имел в виду двоих рабочих, в кепках, сапогах и серых фартуках. Один из них сейчас счищал старые афиши, а второй держал ведерко с клеем и трубку новых афиш и рекламных плакатов. Если тот, кто работал скребком, был занят делом, то второй рабочий бросал взгляды по сторонам. Может, от скуки, а может, наблюдал за обстановкой.

– Может, и есть так я не всех знаю, – бросил на них взгляд вор. – Это они нас в свою картотеку пишут, а не мы их. Знаю одно: хату обложили, если будем здесь еще торчать, нас точно заметут.

Он был прав, сейчас рабочий день, а значит, народу на улице было немного, да и тот торопился по своим делам.

– Тогда сделаем так. Обойдем дворами и подойдем к дому с другой стороны. Туда, кстати, и окно их комнаты выходит.

– Ладно, пошли, – с явной неохотой буркнул вор, которому очень не хотелось находиться рядом с милицейской засадой.

Мы сделали приличный круг, стараясь обойти как можно дальше милицейскую засаду, как вдруг Муха толкнул меня в плечо и кивком головы показал на белое трехэтажное каменное здание. Я увидел закрепленное на балконе третьего этажа название этого учреждения, написанное крупными буквами: «Государственное политическое управление». У входа кто-то садился в пролетку.

– Тебя там принимали? – неожиданно спросил меня домушник, а его губы при этом расползлись в ехидной улыбке. Он откуда-то знал, что у меня статья не уголовная, а политическая. В ответ я только пожал плечами.

Не успели мы пройти и ста метров, как я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянулся и увидел знакомого мне мужчину, едущего в пролетке. Лично я никогда его не видел, но при этом знал и ненавидел всем сердцем. Вот такой парадокс попаданца! Он пристально смотрел на меня, даже наморщил лоб, пытаясь меня вспомнить.

Рубленое угловатое лицо. Жесткий, немигающий взгляд. Его никак нельзя было забыть простодушному мальчишке из скита, Ивану Микишину. Это он был командиром карательного отряда, а позже дал показания, на основании которых молодой парень получил контрреволюционную статью, а вместе с ней четыре года тюрьмы. До этой встречи, казалось, что память бывшего хозяина тела выгорела дотла, не оставив и пепла, но стоило мне встретиться взглядом с этим человеком, как мозг словно обожгло пламя ярости.

Сидевший в пролетке мужчина неожиданно крикнул извозчику:

– Стой!

Стоило пролетке остановиться рядом с нами, как я стремительно рванувшись с места, в два прыжка оказался стоявшим на подножке, а спустя какие-то мгновения мой заклятый враг уже хрипел, держась за горло. В это самое мгновение мой мозг словно раздвоился. Мы были вдвоем: я и призрак Ивана Микишина, столь неожиданно воскресшего из мертвых и пылающего местью. Он был судьей, я стал его палачом.

Муха ничего не понял, но при этом не растерялся, прыгнул вслед за мной в пролетку, при этом сильно ткнув в спину извозчика, который, похоже, замер от испуга.

– Езжай, если жить хочешь!

Извозчик испуганно дернулся всем телом, словно стряхнул с себя оцепенение, тряхнул вожжами, и лошадь понеслась. Муха бросил взгляд на извивающееся у него под ногами тело, затем спросил:

– Куда едем?

– В тихое место, – ответил я.

– Понял. Борода, гони сейчас прямо. Как дальше ехать, скажу!

Несмотря на стремительность действий, я отметил парочку проходящих мимо людей, отметил чей-то удивлено-испуганный взгляд, брошенный в нашу сторону. Я не сомневался, что свидетелей будет больше, вот только не все поймут, что произошло, да и, скорее всего, разойдутся они в разные стороны до того, как забьют тревогу.

– Здесь влево сворачивай! Влево, борода! – командовал Муха.

Спустя какое-то время мы оказались на окраине, возле разрушенных и обгоревших развалин каких-то бараков или казарм. Сгрузив дергающееся в припадках удушья тело, я подошел к извозчику, который дрожал мелкой дрожью и умоляюще смотрел на меня.

– Никто тебя не тронет. Держи, это тебе за беспокойство, – и я протянул ему пять рублей, затем, отвернувшись, сказал Мухе: – Прокатитесь как можно подальше, там посиди с ним полчасика, и пусть едет.

– Ты…

– Езжай.

– Держи, – вор достал из кармана пиджака, а затем протянул мне небольшой клубок просмоленного шпагата.

Пролетка уехала, а я быстро прикинул в уме возможные меры, которые могут предпринять карательные органы. Когда начнется тревога, то в лучшем случае чекисты могут послать агентов в направлении, которое им укажут возможные свидетели. Так что пара часов чистого времени у меня было в запасе.

Размотал шпагат, после чего связал за спиной руки чекисту, который к этому времени почти пришел в себя.

– Что глазами хлопаешь? Или ты, Богатырев, до сих пор меня не узнал? Или все же узнал?

– Узнал, сучонок! Узнал, паскуда! – прохрипел он. – Ванька… Сволочь! Пожалели тебя тогда, а зря! Вон в какую матерую контру вырос, падла!

– Моих родных ты тоже пожалел? – спросил я и посмотрел ему в глаза. Вот только не было в них ни страха, ни боли, ни раскаяния. Может, этот чекист не был самым плохим человеком, возможно, даже любил стихи и детей, но при этом он производил впечатление оголтелого фанатика.

– Вас всех давить надо! Всех до одного! Через вас, поганых раскольников, в народные массы идет разброд и шатание! Вы подрываете… – вот только смятое горло не дало ему выговориться. Стоило ему повысить голос, как он поперхнулся на полуслове, захрипел и закашлялся.

Молодой старовер Иван Микишин незаметно исчез еще в дороге, оставив на меня свою месть. Для начала я обыскал чекиста. Извлек из его карманов удостоверение, сложенный вчетверо лист бумаги, кошелек и небольшой браунинг.

– О как! Значит, ты у нас теперь Сергей Васильевич, начальник следственной части. Тоже контру ловишь?

– Ловлю таких, как ты, гадов, и к стенке ставлю! Жаль, что тебя тогда не пришибли, паскуду! Ну ничего, не я, так мои товарищи тебя к стенке поставят! Недолго тебе ходить по земле, гнида церковная!

Развернул лист. Это был мандат, владелец которого мог требовать от гражданских и военных властей полного содействия. Документы и кошелек я засунул ему обратно в карманы.

– Браунинг я заберу себе, Сергей Васильевич. Ты не против?

Богатырев не успел завершить матерной тирады, как захрипел сломанным горлом, затем, дернувшись в агонии пару раз, умер.

Оглядев развалины, я почти сразу заметил, что левый угол барака сильно завалился вперед и держался на честном слове. Перетащив туда труп, качнул стену раз, другой, пока та не рухнула, подняв облако пыли. Спустя минуту угол представлял собой кучу мусора пополам с битыми кирпичами.

Вернувшись к себе, стал ждать воров, не сомневаясь, что Муха обо всем доложит. Правда, думал, что придет Терентий, но вместо него явились Силантий и Семен Биток, в сопровождении Пети Мухи.

Когда я объяснил, как и почему так произошло, Кастет и Биток посмотрели на Петра.

– Старовер все верно говорит, – подтвердил Муха. – Узнал тот парня.

Силантий задумался, пытаясь понять, какие меры предпримут чекисты за убийство их человека.

– Чего извозчика не кончили? – вдруг спросил меня Семен. – Раз! – и все концы в воду.

– Он-то здесь при чем? Пусть живет человек, – ответил я. – Когда время придет, сам за все отвечу. Да и чего вы головы себе ломаете? Ясно же, что чекисты сразу подумают про месть недобитых белогвардейцев.

– Сила, а он дело говорит. Чекист-то – большой начальник, так они сразу на каэров подумают, – подхватил мою мысль Биток.

– Точно, – влез Муха. – Тут чистая политика.

Уркаган немного подумал, потом качнул головой, дескать, принимаю ваши доводы, после чего спросил у меня:

– Взял что-то у чекиста?

– Браунинг забрал, себе оставлю.

В это самое время у заместителя председателя уездного ГПУ Вязигина уже час как шло совещание. На нем присутствовали начальники отделов и подразделений, начальник милиции Дударев и заместитель начальника уголовного розыска Дровин. За это время все уже успели высказаться под хмурым взглядом зампреда, теперь пришла очередь самому хозяину кабинета подвести итоги.

– Где ваши стукачи и осведомители, я спрашиваю?! Почему нет четких планов действий?! Где отчеты по результатам уже выполненной работы?! Мало времени прошло?! Шесть часов прошло, и этого вам мало?! За это время можно весь город перетрясти! Где результаты, я вас спрашиваю, товарищи?! Похищен ответственный работник ГПУ! Наш, советский, пролетарской закваски человек, душой и телом преданный делу коммунизма! Вы это понимаете, товарищи?! Похоже, что нет, раз ничего не делаете для спасения своего товарища! Я понимаю это так, что мне придется самому взяться за это дело! Мишкин! Не вставай! Ты, Петр Семенович, недавно уверял меня, что у тебя везде глаза и уши, что мимо твоих сотрудников ни одна белогвардейская сволочь не проскочит! А теперь что ты скажешь?!

– Скажу, что все еще продолжаю считать, что это нападение не акт недобитой контры, а попытка ограбления или чего-то такого. Сотрудники Богатырева утверждают, что он уехал, оповестив их за несколько минут о своем отъезде, а это значит, что его не могли ждать по пути следования. Это какая-то нелепая случайность. Мне пока больше нечего сказать.

– Садись! Дровин, твои опера первыми приехали к месту похищения! Где их хваленые навыки? Мне передали свидетельские показания, которые они собрали. И что? Из них даже непонятно, сколько было бандитов, какие приметы. Это как понять? А может, они просто не хотят работать? Я же могу расценить их расхлябанность как саботаж и пособничество врагу! Где извозчик, который их вез?! Почему его до сих пор не нашли и не допросили?! А если он мертв, где его труп?! Антон Иванович! Я тебя спрашиваю?!

– Все мои люди на ногах и делают все, что в их силах! Я даже отозвал нескольких сотрудников с отдыха, сейчас они ищут извозчика.

– Не нескольких, а всех! Снимай своих людей с дел и кидай на поиски! Никаких возражений не принимаю! У тебя, Дровин, все воры и бандиты как на ладони должны быть! Почему твои люди прямо сейчас не шерстят малины и притоны?! Хватай всех, допрашивай, а если надо, ставь к стенке! Да, так! У нас нет времени для церемоний с этим отребьем! Дударев, тебя это тоже касается! Всех отправляй! Пусть с ног валятся, но все равно ищут! Ты, Сипягин, и ты, Бергман, доложили, что след оборвался в Александровской слободе. А я вас хочу спросить: что, там не советские люди живут? Послать туда людей! Берите всех сотрудников! Пусть прочешут, просеют через мелкое сито местных жителей! – зампред резко, со скрежетом отодвинул кресло и поднялся на ноги. – Товарищи, это дело большой политической важности! Вы и сами это знаете, но подумайте о том, какие завтра слухи пойдут по городу! Сразу хочу всех предупредить: если до меня дойдут сведения, что кто-то рассказал журналистам о том, что случилось, пусть прощается с должностью. И это самое малое, что ждет такого сотрудника. Также хочу довести до вашего внимания, что, если завтра не будет результатов, я сам приму меры в отношении каждого из вас! Вы меня знаете! Теперь транспорт. Заведующие ведомственными гаражами уже получили соответствующий приказ. В помощь и усиление вы также получите роту красноармейцев 21-го пехотного полка! Командир полка в курсе, согласуйте с ним свои действия. Телефон дежурного возьмете у моего секретаря. На этом у меня все. У кого есть вопросы?

– Товарищ Вязигин, я не могу сейчас выделить людей. Мы получили сведения по банде гастролеров…

– Ты что, опер, не понял?! – глаза зампреда ГПУ гневно блеснули. – Мы сейчас на войне! Тебе дан приказ, Дровин, выполняй! Не выполнишь, под трибунал пойдешь! Ты меня понял?!

Сотрудники уголовного розыска, уже просидевшие сутки в засаде, вдруг узнали, что замены не будет. Сейчас агентов было двое: один находился в подъезде, а другой изображал извозчика, стоявшего недалеко от дома. На него возлагались обязанности караульного, при появлении подозрительных лиц он должен был засвистеть, а затем действовать по обстоятельствам. Вот только случилось непредвиденное: молодой парень не выдержал бессонных суток и случайно заснул.

Агента разбудил резкий окрик клиента, которому нужно было ехать.

– Эй, человек, царство божье проспишь! Ты свободен или ждешь кого?!

Оперативник встряхнулся, с трудом выходя из крепкого сна, и еще мутными глазами увидел, как от подъезда отъехала пролетка. Еще не сознавая, что случилось, он соскочил с облучка, выхватил револьвер, кинулся бежать к дому, со страхом и болью понимая, что произошло непоправимое. А еще через полчаса к подъезду подъехала дежурная группа. «Извозчик», обезоруженный, с поникшей головой, был отправлен под охраной сотрудника в управление.

Воры, в свою очередь, тоже упустили жиганов. Человек, правивший лошадью, похоже, отлично знал город. Накручивая петли, он ушел от преследования, и последний след, ведущий к банде, был обрублен.

После того как в городе снова начались облавы, ко мне неожиданно переселился Петя Муха, при этом объяснил это так: здесь, в лавке, вора никто искать не станет.

– Спать на полу будешь? – усмехнулся я.

– У тебя на складе тулупы висят. Дашь?

От него мне стало известно, что большая часть банды свалила из города, найдя пристанище на постоялом дворе Терентия. Муха, как неожиданно выяснилось, обладал талантом рассказчика, так что я с удовольствием слушал его побасенки о воровской жизни. Днем он где-то пропадал и появлялся ближе к вечеру, когда по булыжной мостовой начинали топать сапоги красноармейских патрулей.

В Красноярск он попал около трех лет назад, выйдя на свободу после второго срока, да так и прижился у Терентия. Не курил, кокаин не употреблял, в карты играл, как он говорил, без азарта, а его подлинной страстью была игра на бильярде.

От него я много узнал об отношениях урок и жиганов. Он подтвердил, что большинство «новых» бандитов обладают дворянскими замашками и военными навыками. Их ненависть к ворам объяснил тем, что жиганы отвергают воровской закон, а когда их принуждают его выполнять, начинают мстить. Так и здесь получилось. Убили ювелира, работающего на воров, затем расстреляли малину, на которой в основном собирались деловые ребята Резаного. Откуда они пришли и чего выжидают, никому из воров не было известно. Единственное, что было ясно, так это то, что у заезжих жиганов есть везде свои люди. Как среди воров, так и в уголовке.

– Ну, воры – это понятно, а уголовка здесь каким боком?

– Тут все просто, – усмехнулся он снисходительно. – У легавых стукачей хватает, а о жиганах ни одна падла не знает. Как такое может быть? Только в одном случае – у залетных имеется свой блат в уголовке!

От него я узнал, откуда у Терентия и Силантия появились их клички. Нож, как оказалось, получил свою кличку еще на царской каторге, где по воровскому приговору зарезал двух заключенных, которых признали стукачами. Зато Кастет заработал свое новое прозвище сравнительно недавно, в девятнадцатом году, когда убил чекиста и забрал у него, кроме оружия, кастет, который оказался наградным и имел дарственную надпись «За беззаветную храбрость и пролетарскую бдительность».

– Тогда на всех малинах только об этом и говорили. Правда, еще говорили, что он его этим кастетом и добил, но тут врать не буду, не знаю.

Про Семена Битка он ничего не мог сказать, за исключением того, что за ним два срока и несколько убийств числятся, а вот насчет Кирьяна слухи ходили страшные. Оказалось, что резал этот молчаливый убийца людей беспощадно, не щадя никого, ни старого, ни малого, поэтому и кличку получил такую – Мясник.

Глава 13

Через два дня после прошедших событий на городской вокзал прибыл поезд, в составе которого был особый вагон. В нем находился специальный груз, присланный московским казначейством в Красноярск.

Он заключал в себе шестьдесят пять миллионов новых, недавно напечатанных червонцев, которые должны были заменить часть старых денежных знаков, и золотой груз – тридцать килограммов свежеотпечатанных золотых монет, получивших название «Сеятель». Отправка денег из Москвы происходила в строгой тайне. Кроме двух сотрудников московского казначейства, деньги и золото охраняли шестеро агентов ГПУ, вооруженные до зубов. За час до прихода поезда на вокзал были отправлены полдюжины агентов в гражданской одежде с задачей выявить и обезвредить всех подозрительных лиц, если такие там найдутся.

На секретном совещании, где обсуждалась приемка ценного груза, было решено не выставлять оцепление на вокзале из-за накаленной атмосферы в городе. Вагон просто отцепили от состава, после чего перегнали на другой путь, поставив рядом с разгрузочной платформой у железнодорожных пакгаузов. Выбрали это место еще из-за того, что сюда мог подъехать бронеавтомобиль, который был задействован вместе с группой бойцов специального отряда ГПУ для охраны груза.

Приемка несколько затянулась из-за частичного нарушения одной из пломб, но в конце концов банкноты и золото были уложены в грузовой автомобиль с укрепленными бортами, за которыми сидели сотрудники спецотряда ГПУ, держа оружие наготове. Взревел двигатель броневика, и тяжелая машина, чуть покачиваясь, стала набирать скорость. За ней двинулся грузовик с ценным грузом. При выезде с территории железнодорожных пакгаузов к ним присоединился грузовик с отделением красноармейцев и пулеметом «максим».

Маленькая колонна уже проезжала последний пакгауз, как под броневиком что-то рвануло. Двигатель заглох. В следующую секунду раздался выстрел, и водитель специального автомобиля бесформенной массой обвис на руле. На месте его левого глаза чернело отверстие, проделанное пулей. Потеряв управление, автомобиль ткнулся капотом в остановившийся перед ним бронеавтомобиль. В следующую секунду с крыши пакгауза ударил ручной пулемет, заставив чекистов и красноармейцев прекратить стрельбу и пригнуться за бортами автомобилей, а следом в машины полетели гранаты. Охрана груза снова открыла огонь, застрелив одного из гранатометчиков, но это был временный успех, так как после этой атаки большая часть охраны была убита или ранена.

Под короткие очереди из пулемета и меткие выстрелы снайпера часть налетчиков, спустившись вниз, с револьверами в руках бросилась к грузовикам. В этот самый момент до этого бесполезный пулемет бронеавтомобиля неожиданно развернулся, ударила хлесткая очередь, и один из бандитов, вскрикнув, упал, заставив остальных кинуться под прикрытие грузовиков. В следующую секунду на крыше броневика разорвалась брошенная граната. Осколки бессильно простучали по броне, не нанеся никакого урона, но пулемет вдруг замолчал. Добив раненых, бандиты загрузили часть денег и золота в подъехавший хлебный фургон, затем возчик щелкнул вожжами, и лошади резво взяли разбег.

Первыми на место налета прибыли стрелки железнодорожной охраны и сотрудники транспортного ГПУ, которые обнаружили только четырех раненых из всего отряда сопровождения. Контуженые, и мало что соображающие водитель и стрелок броневика, а также два тяжелораненых красноармейца, сумевшие притвориться мертвыми. Прямых свидетелей бойни не было, но после опроса кое-кто из жителей близлежащих домов показал, что видели хлебный фургон, а еще спустя четыре часа разыскиваемый фургон был найден со следами крови.

Напряжение в городе сгустилось до предела. Подобного события не случалось со времен лихого налета на банк среди белого дня банды Пети Лапы. Вот только это было полтора года назад, и там были не такие масштабы ограбления, к тому же спустя пару дней Лапу взяли мертвецки пьяного на одной из малин. Сейчас город гудел, как рой рассерженных до предела пчел.

Руководство центрального банка подсчитывало убытки и требовало расстрелять всех виновных, вот только кого считать виновными, никто не знал. По самым первым подсчетам финансистов, налетчики забрали два пятикилограммовых мешка с золотыми монетами и около двадцати миллионов денежными купюрами, что составляло треть ценного груза. Об ограблении почти сразу телефонировали в Москву, а еще через полчаса поступил звонок председателю уездного ГПУ. Ему предлагалось принять все меры по поиску преступников, а также ждать на днях приезда специальной комиссии. В городе снова начались повальные обыски и проверка документов.

Об этом ограблении я узнал от Мухи, который неожиданно появился в середине дня у меня на складе. Прохора не было, а Ленька занимался покупателями. Петр закрыл дверь, а затем, подойдя ко мне, присел на краешек стола.

– Ты слышал? – спросил он меня.

– Что именно? – поинтересовался я.

– Жиганы кассу госбанка сняли. Говорят, тех денег и золота перевозили немерено, а жиганы раз! – и на гоп-стоп их взяли! Во дела!

– Значит, они из-за этого в город приехали.

– Дело говоришь. Только теперь их уже не сыскать! Сразу ноги из города сделали. Эх, мне бы такую казну!

– И что? – насмешливо спросил я его.

– Что-что! На теплое море поехал бы!

– Ты?! – я удивленно вытаращился на Муху. – Что ты там забыл?!

– А я что, не человек? – неожиданно обиделся вор. – Другим можно, а мне, значит, туда ни ногой?

– Погоди. Чего не в Москву или на Кавказ, а обязательно на теплое море?

Обычно словоохотливый, вор неожиданно замялся, потом нехотя буркнул:

– При случае расскажу.

На следующий день после того, как произошло «ограбление века», ко мне на склад пришли гости, Терентий и Силантий. Кастет, вошедший последним, плотно закрыл за собой дверь, потом повернул ключ в замке. Поднявшись со своего места, я поневоле напрягся: похоже, мне предстоял разговор, который так долго откладывался:

– Присаживайтесь, гости дорогие.

Воры уселись.

– Хотели мы тебя, парень, до одного дела приладить, да, видно, не судьба, – начал разговор Терентий. – Только, если то дело не сладилось, у нас другое подвернулось.

– Слушаю.

– Ведь мы тебя хорошо приняли, Старовер. Не обидели. Ведь так? – я кивнул головой, соглашаясь с ним. – Теперь и ты нам помоги. Тебе же довелось быть в банде Левши, не так ли?

Честно говоря, старый вор сумел меня удивить этим вопросом.

– Ну… как довелось. Я там и пару часов не провел, как меня отвезли на пасеку.

Уркаганы переглянулись.

– Чего так? – спросил меня Кастет. – Доверия у атамана не вызвал?

– Если бы так, то меня там, на огороде, и закопали бы. Просто они налет в тот день готовили, а посторонние глаза были им ни к чему!

– Пусть так, но кого-то ты все же видел.

– Тех, кто во дворе был, когда меня к атаману вели, если увижу, может, и вспомню. А что?

Терентий с Силой снова переглянулись, после чего старый уркаган продолжил:

– Дело в том, что после того, как Левша взял казну с поезда, он с большей частью своих людей ушел. По слухам, решил податься в Китай, в Харбин, а может, и куда подалее. Вот только нам тут одна птичка напела, что в том вагоне казна золотая была.

– Птичка по имени Антип? – спросил я.

На лицах обоих урок сразу появились кривые ухмылки.

– Он. Теперь слушай дальше. Как оказалось, не все лесные разбойнички ушли с Левшой, кое-кто решил остаться. Атаман выделил им долю, как полагается, предложив самим между собой делить. Так как туда красные войск нагнали, задерживаться ему не с руки было, он сразу и подался в сторону Китая. А как он уехал, так среди тех, кто остался, дележ начался, да такой, что выжило три человека. Двое из них были подранены в той схватке и поэтому до поры до времени сидели в лесу, зализывали раны. Один из них – твой приятель, Федька Оглобля. Никто бы ничего не прознал еще долгое время, вот только Мишка с Федькой старые дружки-приятели, тот и не удержался, по пьянке лишнее сболтнул.

Старый вор умолк и теперь уркаганы пристально смотрели на меня. Я усмехнулся:

– Значит, не удалось Антипу перехватить их на лесных тропках, и он прислал Мишку сюда, с весточкой. Дескать, все трое сейчас в городе с богатой казной на руках. Я все правильно понял?

– Так и есть, Старовер, – подтвердил мои выводы Силантий. – Вот их нам и надо найти.

– А что Антип и Мишка?

– А то ты Антипа не знаешь! – усмехнулся Терентий. – Он сказал, что себя уважает, а потому не след ему бегать по кабакам и борделям. Мишка бы рад, только отца боится, а тот строго-настрого запретил ему встревать в это дело.

– Понял. Надо проехаться по казино и борделям и найти Федьку, вот только город большой, где его искать? Да и уехать они отсюда могли.

– Да понимаем мы! Все понимаем, парень! – как-то странно возбудился Терентий. – Только как не попробовать ухватить жирный кусок, когда его мимо твоего рта несут. Ведь до конца жизни потом будешь жалеть, что не попробовал его схватить!

– Они не местные, знакомых нет, и город знают плохо, – стал сухо и деловито излагать Кастет свой план, – поэтому крутиться будут только в тех местах, о которых наслышаны, а таких десятка два в городе. Искать не один будешь, а с Мухой и Кирей. Обрисуешь им Федьку. Когда найдешь его, покажешь, а там уже их дело будет.

– Что я с этого буду иметь?

– Долю свою получишь. Не обидим.

– И паспорт тебе сделаем. Слово даем, – поддержал Силу Терентий.

– Кстати, как там с жиганами! Нашли кого-нибудь?

Уже после рассказа Мухи, прошлым вечером, когда ужинал в трактире, мне довелось услышать кое-какие подробности налета. Если раньше я только подозревал, что это бывшие царские офицеры, то после того, что услышал, у меня никаких сомнений не осталось. Стоило мне узнать подробности, как в голове всплыл куплет, так как другие, как и автора песни, я просто не помнил:

Господа офицеры,

Голубые князья,

Я, конечно, не первый,

И последний – не я…

Господа офицеры,

Я прошу вас учесть:

Кто сберег свои нервы,

Тот не спас свою честь.

Реакция на мой вопрос была предсказуемой: урки не смогли сдержать свои эмоции. Правда, кричать и ругаться не стали, зато физиономии изрядно перекосило. Еще бы, крупное дело провернули у них под носом, да еще богатую добычу унесли. И кто? Жиганы! Позор ворам!

– Не нашли сук рваных. Легавые с чекистами весь город прошерстили, а все без толку, – зло буркнул Силантий.

– Да не про них мы сейчас толкуем, – зло сверкнул глазами Нож, – а про наше дело. Ты как?

– Я что? Согласен. Только как с деньгами быть? Рестораны и казино, они ведь трат требуют.

– Держи, – Силантий протянул мне пачку банкнот. – Сто рублей. На ветер не кидай, в меру трать.

– Ты парень понятливый и исполнительный, уж постарайся, – в голосе Терентия неожиданно прорезались просительные нотки.

«Похоже, добычу Левша взял весьма изрядную, иначе чего этим уркам суетиться из-за ее части».

– Постараюсь, – обнадежил я их. – И еще. Их точно трое?

– Если Антип не врет, то это два родных брата Рохлины, Василий и Степан, а Федька – их двоюродный брат.

– Дождусь Муху, и поедем. Тряхнем мошной да гульнем всласть, – озорно подмигнул я ворам.

– Но-но! – строго прикрикнул Силантий. – Сначала дело, гулять потом будешь!

– Да ладно, я просто шутковать люблю! Только опять вопрос: зачем нам Кирьян? Что мы с Мухой не справимся?

– Он с вами ходит не будет, на облучке посидит. Ежели уйти придется по-быстрому или где туго придется, тут он и пригодится. И последнее. Ни Мухе, ни Кирьяну знать об этом деле не надобно. Они знают только, что ты ищешь одного человечка. Только ты его знаешь, а больше никто. Ты все понял?

– Да понял я, понял. Когда поедем?

– Завтра. Пусть легавые малость поостынут, тогда и делом нашим займетесь.

Руководил поисками Муха, так как из нас троих он оказался единственным знатоком городских злачных мест. Мы с Мухой, приодетые (ради этого случая нам даже достали приличные костюмы), с перстнями на пальцах и золотыми заколками на галстуках, изображали нэпманов средней руки, которые решили поразвлечься. Судя по тому, как щедро воры подошли к обеспечению нашей операции, я еще раз убедился, что золота у этой троицы должно быть очень много.

Если Кирьян все время молчал, то Муха пару раз как бы между прочим интересовался, ради чего или кого мы мотаемся по городу. Я отмалчивался, а Муха хмурился. Было видно, что ему явно не нравилось, что его используют втемную.

Если вначале мне понравилось так проводить время, то уже к вечеру первого дня поисков, сидя в «Пьяном арлекине», я почувствовал, что полностью выдохся.

Следующий день ничем не отличался от предыдущего – все тот же папиросный дым, звон бокалов, подобострастные лица официантов в ресторанах, липко-сладкие запахи дешевой парфюмерии в борделях, дробный стук шарика, хлопанье пробок шампанского и выкрики крупье в казино. Поздним вечером мы приехали в танцзал «Эльдорадо», который был последним на сегодня в нашем списке.

Трехэтажный белый дом стоял на границе городского центра, с его широкими улицами, бульварами и парками и улиц с частными аккуратными домами и палисадниками, но стоило нам подъехать ближе, как стало видно, что все это в прошлом, а теперь глаз нередко цеплялся за выломанные доски в заборе, заросли бурьяна или завалившуюся калитку.

Окна заведения были широко раскрыты, поэтому звуки игравшего оркестра мы услышали издалека. Муха уже бывал тут несколько раз, но ему здесь не очень сильно понравилось. Рассказал, что вышибалы здоровые и наглые, чуть что, хватают за шиворот и выбрасывают на улицу, а народу столько, что не протолкнуться, и толчется он, как на вокзале, зато баб – море разливанное.

– Все городские бабенки сюда прутся. Одежку модную показать и себя любимую. Да и мужикам здесь раздолье. Тут и выпить можно, и девку на вечер снять.

– Так чего тебе здесь не понравилось?

– Так местные ракло компаниями ходят, а что не так, толпою бьют.

При входе нас оценили глазами сразу трое: швейцар, администратор и вышибала. Оценили по достоинству, потому что напомаженный и пахнущий дорогим парфюмом администратор с ходу предложил нам пройти в ресторан, при этом вскользь намекнул, что через час мест уже может не быть. За пять рублей, которые мгновенно исчезли в руке напомаженного хлыща, мы получили заверение, что два места за столиком будут ждать нас в течение часа. Пока мы разговаривали, я для себя отметил, что проходящий мимо нас народ, идущий к лестнице, был одет в основном бедно и невзрачно.

– Могу вас заверить, господа, оркестр здесь не хуже того, что в танцзале. Все наши посетители – приличные люди, и кухня у нас отменная! – продолжал зазывать нас администратор. – Пальчики оближете. Также можем предложить вам отдельные номера с приватными услугами. Так как?

– Пока нет. Спасибо.

– Второй этаж – буфеты. Третий этаж – танцзал, – уже скучным голосом сообщил нам администратор. – Ждем вас у себя.

Кивнув головами, что все поняли, мы направились к лестнице, ведущей на второй этаж. Везде были зеркала, отражавшие свет ярко светящихся люстр. Большинство посетителей, как я заметил, здесь оставляла молодежь, но встречались мужчины и женщины в возрасте, так называемые короли жизни. Серьги с бриллиантами в ушах, золотые перстни с драгоценными камнями на пальцах, дорогие костюмы, пошитые на заказ, туфли, привезенные из Европы.

Впрочем, большинство из них сразу исчезали в дверях ресторана, около которого стояли еще двое плечистых вышибал, но кое-кто поднимался вместе с основной массой наверх. Мы как раз шли с одним таким типом. Невысокого роста, с изрядным животиком и плешью, но с тремя перстнями на пальцах, он пытался на ходу познакомиться с весьма симпатичной девушкой.

– Милая, будь раскованной. Спеши жить сегодня, потому что завтра может быть поздно. Мы все заложники у этой жизни, которую нам дали в аренду комиссары.

Что любопытно, та с интересом слушала этот бред, при этом глядя на крупный бриллиант в золотом зажиме его галстука.

На втором этаже по обе стороны помещения расположились два буфета, а между ними стояли столики. Около зеркал толкались, пудрились и причесывались женщины, пока их кавалеры заказывали, расплачивались и несли на столики закуски и выпивку. Здесь царила легкая, непринужденная атмосфера, народ постоянно двигался, перекрикивался, смеялся, весело болтал. Здесь, подражая буржуазным привычкам, отрывался простой народ.

Только я начал присматриваться к людям, как Муха толкнул меня локтем в бок:

– Глянь туда, Старовер. Верзилу в синем пиджаке в белую клеточку видишь? Его кликуха – Филин, а рядом с ним Весло. Рожи у них вон какие красные. Видно, неслабо уже приняли.

Мы старались избегать таких встреч, так как надо было врать, почему мы не хотим посидеть в их компании. Мне было проще, меня мало кто знал, поэтому в такие объяснения всегда пускался Муха.

– Разделимся. Если они тебя заметят, то обязательно позовут. Ты иди к ним, а я сам тут покручусь. Уж больно народа много, тут смотреть и смотреть. Если что, я потом пойду на третий этаж, а после спущусь в ресторан.

– Заметано, – согласился со мной Муха и отошел в сторону.

Вору очень хотелось выпить в компании с приятелями, но при мне он не стал этого делать. Дело есть дело. А вот если заметят и позовут…

Минут пять я прогуливался по залу туда и обратно, но тех, кого искал, здесь не было. Стоило мне окончательно в этом убедиться, как я пошел к лестнице, чтобы подняться наверх. Дойдя до ее середины, я услышал, как звуки старого аргентинского танго сменились резкой и манящей музыкой тустепа. Поднявшись, я увидел, как длинная линия танцующих пар несется по залу, стуча каблуками по навощенному паркету. Душный, тяжелый воздух, несмотря на открытые окна, прямо струился в раскаленной атмосфере танцевального зала.

Обвел глазами помещение. Кого здесь только не было! Нэпманы с жирными пальцами, унизанными перстнями, красные командиры, затянутые в скрипящую портупею, заводская молодежь, советские служащие в белых рубашках и полотняных брюках, скромно одетые студенты. Наконец тустеп закончился. Потные, взмокшие музыканты отложили инструменты в сторону. Стоило раздаться крику: «Антракт!» – как большинство людей кинулось к лестнице, это кавалеры тащили своих смеющихся спутниц в буфет, но были и другие, которые подходили к настежь открытым окнам, доставали папиросы и с наслаждением затягивались дымом. Отойдя в сторону, я встал у стены, просеивая глазами толпу.

– Егор, здравствуйте, – неожиданно раздалось за моей спиной.

Я резко обернулся. Передо мной стояла улыбающаяся Таня, учительница французского языка из школы изящных искусств. За ее спиной торчал атлетически сложенный мужчина, явно недовольный вниманием девушки к моей персоне.

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна. Не ожидал вас здесь увидеть.

– Мы здесь с моим напарником Данилой два-три раза в неделю выступаем, как говорят наши музыканты, «на разогреве». В начале вечера выступаем с двумя-тремя экзотическими танцами. Хозяин «Эльдорадо» неплохо платит, а деньги никогда не бывают лишними. Особенно в наше время. Вы-то как здесь оказались?

– По делу. Как у вас дела? Никто не пристает?

– Похоже, моему страшному ухажеру сейчас не до меня. Краем уха я слышала, что после того ужасного ограбления к нам приезжает комиссия из Москвы. Один ответственный товарищ, который учит у нас французский, сказал, что такие ошибки не прощаются. Кстати, у меня есть еще новость. К нам на днях приезжает миссия французского Красного Креста. Мы будем ее встречать!

– Хорошие новости, просто отличные. Не хотите спуститься в ресторан?

Она оглядела меня.

– Вы сегодня по-другому одеты. Только я скажу вам прямо: тот Егор мне больше нравился. У вас все хорошо?

– Так вы принимаете мое предложение? – ответил я по-еврейски вопросом на вопрос.

– Принимаю, – согласилась девушка и тут же оглянулась на своего спутника. – Данила, я останусь с Егором. Ты иди.

– До свидания, Таня, – попрощался ее спутник и, мазнув по мне недружелюбным взглядом, стал спускаться по лестнице. Мы пошли за ним вслед.

– Вы меняете внешность, словно тайный агент из криминального романа, – наклонившись ко мне, тихо сказала девушка. – Может, вы на задании?

Честно говоря, я не был готов к такой неожиданной и внезапной встрече, поэтому даже не знал, что соврать.

– Не совсем, – замялся я. – Если потом у меня будет такая возможность, я легко все объясню.

– Ладно. Кстати, Наталья Алексеевна вчера вспоминала вас. Похоже, она хочет о чем-то с вами поговорить.

– Обязательно поговорю с ней, как только выберу время.

Я не стал заходить на второй этаж, поэтому мы сразу спустились на первый, в ресторан.

– Татьяна Владимировна, рад вас снова видеть. Проходите, пожалуйста, – узнавший ее администратор в легком поклоне наклонил голову.

Не успели мы переступить порог, как к нам со всех ног бросился официант.

– Семен, обслужи гостей! – раздался за нашей спиной командный голос администратора.

– Сколько раз здесь была, а в ресторан ни разу не заходила, – сказала Таня, пока мы шли по проходу между столиков.

Не успел официант подать нам меню, как у нашего столика оказался Муха. Мазнув по девушке взглядом, наклонился и тихо прошептал:

– Легавые хазу обложили. Надо ноги делать.

Бросив быстрый взгляд по сторонам, я сразу заметил нервозную суету в зале. Вскочил на ноги:

– Извините, Таня, мне надо срочно уходить. Прошу простить мою бестактность, но обстоятельства…

Вдруг из бокового кабинета, вход в который был закрыт черной бархатной шторой, выглянуло очень знакомое лицо. Память мгновенно перебрала десятки лиц, с которыми мне пришлось встречаться… Это он! Пулеметчик из банды Левши! Тогда он был в одежде матроса, в клешах и в тельняшке, накрест опоясанный пулеметными лентами. Еще он придерживал одной рукой стоящий прикладом на земле ручной пулемет.

Я замер, не зная, что предпринять. Девушка растерянно смотрела на меня, мне в ответ только и оставалось, что пожать плечами. Муха, пошептавшись с официантом, дернул меня за рукав:

– Уходим. Через черный вход.

Резко выдернул из кармана деньги, сунул две десятки официанту:

– Девушку накормить и отправить на извозчике! Шкуру спущу, если что не так! – затем кинулся вслед за Мухой. Несмотря на начавшуюся панику, я успел заметить мелькнувший впереди белый пиджак пулеметчика.

Свет, упавший из двери ресторана, вырвал из сгустившихся сумерек пять человеческих фигур с оружием в руках.

– Всем стоять! Проверка документов! – выкрикнув, оперативник вскинул руку с револьвером над головой, а за его спиной грозно клацнули затворы винтовок. Если бы у красноармейцев были штыки, то у патруля был бы шанс сдержать толпу, а так два десятка пьяных, в равной степени испуганных и злых мужчин, кинувшись в едином порыве, прорвали жидкий заслон, несмотря на удары и угрозы. Со всех сторон слышались крики, стоны и отборный мат. Кто-то лежал на земле, сбитый с ног, кто-то несся во весь опор, слыша за своей спиной истошные крики патрульных:

– Стоять, сволочи! Стоять, вашу мать!

Только я успел уйти от удара винтовки патрульного, как у меня за спиной раздался выстрел, придавший мне ускорение. С первых секунд я потерял из вида Муху, но при этом не упустил из поля зрения пулеметчика. Держась за бок (видно патрульные ему приложили), бандит сейчас бежал по улочке, залитой сиреневыми сумерками. Я бросился вслед за начавшей растворяться в темноте фигурой пулеметчика. Крики и ругань за моей спиной еще были слышны, но погони явно не было.

Так как получилось, что в этом направлении бежали мы вдвоем, бандит сразу услышал топот моих туфель и отреагировал на свой лад. Его рука нырнула во внутренний карман пиджака, но доставать оружие он не торопился, пытаясь сначала разглядеть и понять, кто перед ним. Лунного света было недостаточно, а еще на узкую улочку падала тень от деревьев, еще больше сгущая наступившие сумерки.

Сделав вид, что тоже его увидел, первым делом надвинул шляпу на брови, перешел на шаг, а потом негромко крикнул:

– Эй! Я не легавый. Тоже из «Эльдорадо» еле ушел, – при этом сделал пару шагов вперед и остановился, чтобы бандит оценил мой костюм и перстни на пальцах.

– Ты как? – неожиданно спросил он.

– Мне что, слегка отдышусь и дальше пойду, – говоря это, я одновременно прокручивал в голове варианты дальнейшего развития событий. «Надо завязать знакомство, а затем узнать, где он живет. Только почему он один? Разделились они, что ли?».

– Повезло. Мне эта сволочь сиволапая под ребра винтовкой заехала. Теперь болит – спасу нет.

– Э-э… – я сделал вид, что растерялся. – Так тебе к доктору надо. Ну, я пошел.

– Стоять, сука! – бандит хоть и скривился, но при этом довольно резко выхватил из-под пиджака оружие. В руке он держал короткоствольный револьвер, скорее всего, «Бульдог».

– Ты чего? – я придал себе испуганный вид и для большего антуража даже руки поднял вверх.

Наверно, я настолько смешно выглядел, что пулеметчик даже усмехнулся.

– Да не трясись ты и руки опусти. Просто помоги мне до дому добраться, а там иди хоть на все четыре стороны!

– Я бы и так помог! Чего револьвером тыкать! – недовольно, но с явным облегчением буркнул я, подставляя плечо.

Бандит оперся на меня, кривясь от боли в сломанных ребрах и ругаясь вполголоса, после чего мы пошли по тихой улочке. В таком положении, даже если он меня узнает, я легко мог его нейтрализовать. Сколько мы шли, трудно сказать, так как ни он, ни я здешних мест не знали, но все же сумели выбраться на довольно широкую улицу, где услышали спокойную, мерную поступь лошадиных копыт.

– Эй, голубчик! – крикнул я.

Бандит, до этого державший оружие в руке, поспешно убрал револьвер во внутренний карман.

– Никак, господа, хорошо погуляли, – сказал остановившийся перед нами извозчик, стоило ему увидеть повисшего на мне бандита. – Пожалте, господа хорошие! Доставим в лучшем виде!

Коляска слегка качнулась на рессорах, стоило нам сесть на сиденье.

– Куда ехать?

Бывший пулеметчик назвал адрес, и мы поехали. Разговаривать нам было не о чем, поэтому всю дорогу мы молчали. Спустя десять минут пролетка наконец добралась до частного дома. Мой попутчик попытался слезть, но охнул, потом, не сдержавшись, матюгнулся, но все же со второй попытки сумел вылезти из пролетки и, не оборачиваясь, заковылял к калитке частного дома.

Всю обратную дорогу я думал о том, что мне теперь делать. Самому прижать бандитов или все же сдать их ворам? Все-таки стал склоняться к первому варианту, так как зная Ножа и Кастета, я понимал, что вместо доли получу ножом в бок. Вернувшись к себе, застал там уже пришедшего Муху. Он уже переоделся, костюм нэпмана валялся на полу. На подоконнике стояли бутылка самогона и закуска, состоящая из нарезанного сала, огурцов и хлеба. Увидев меня, вор неподдельно обрадовался.

– Ушел? Молодец! Выпить хочешь?

– Не хочу.

– Представь, Старовер, а меня тот легавый, у входа, признал! Кинулся ко мне, а я в сторону – и рванул со всех ног! Отбежал, оглянулся по сторонам, а тебя нет. Ты-то как ушел?

Когда я прикидывал плюсы и минусы возможного развития событий, то сразу отметил, что, работая в одиночку, не смогу все потянуть. Мне был нужен, как минимум один помощник. Хотя бы такой, как Муха.

– Петя, ты все еще хочешь на теплое море поехать?

Вор насторожился:

– Ты это к чему?

– Ты знаешь, кого мы ищем?

– Нет.

– Людей, у которых много-много золота. Погоди, я еще не все сказал. Сила и Терентий запретили мне кому-либо об этом говорить.

– Погоди! Ты это про жиганов?

– Нет. Это совсем другое дело. Об этом золоте знают только Кастет, Нож и я. Теперь ты.

Муха молча смотрел на меня и думал. Я видел, что он лихорадочно пытался понять, как ему правильнее поступить. Сейчас у него все перемешалось в голове: воровское братство, золото, теплое море. Домушнику уже приходило в голову, что здесь не все чисто, а тут вдруг неожиданное откровение Старовера.

Муха, дожив до тридцати трех лет, давно не верил в воровскую честь и знал, что большие деньги даже праведного человека с пути собьют, что тогда говорить про воров. Вот только половину своей прожитой жизни он жил по воровским законам и так просто отрешиться от того мира, в который врос душой, ему было непросто. Да и Старовера он почти не знал, но его чуйка битого жизнью человека говорила, что он другой, вот только какой, ни понять, ни осознать своим умом был не в состоянии. После того случая с чекистом, Егор открылся Мухе, рассказав, что это была месть за сожженный скит и смерть его семьи. Петр тогда решил, что парень поступил правильно. Да и на сходке ребята рассказывали ему, что Старовер вел себя как правильный пацан. Так поверить или нет?

– Хочешь кинуть всех и один поднять это дело? Так, Старовер?

– Не так. Во-первых, не всех, а Терентия с Кастетом. Во-вторых, не один, а с тобой.

– Как слам кинешь?

– Долю? Половину дам. Хватит?

– Хватит, если касса приличная. Что там, бабки или рыжье?

– Знаю только одно: это казна из поезда, который захватил Левша. Слышал?

– Слышал, – задумчиво ответил вор, начиная понимать, откуда появились эти сведения, так как о связи Терентия с лесными бандитами знали многие.

Муха снова задумался. Прошло несколько минут, пока он наконец не сказал:

– Ладно, я в деле. Что делать?

– Я нашел дом, который сняли лесные бандиты.

– Сколько их?

– Трое. Где остальные, не знаю, а один сейчас точно в доме. У него, похоже, ребра поломаны. Не смотри на меня, это солдат патруля ему винтовкой саданул. Ты можешь найти прямо сейчас Терентия или Силу?

– Погоди! Разве мы не сами пойдем туда?

– Ты забыл, что они знают о золоте?

– И что?! Поговорим с этими бакланами как следует, все расскажут! Заберем золотишко и сразу исчезнем из города!

– А если это золото закопано в лесу или находится в городе, но в разных местах? Сколько времени на это уйдет? Да и мало ли что произойдет? А так их убираем, и больше никто ничего не знает, а мы, не торопясь, занимаемся этим делом дальше.

– Так-то оно так… – Муха какое-то время колебался, а потом все же решился. – Ладно! Знаю хату, где может быть сейчас Кастет.

– Сейчас скажу тебе адрес, привезешь его туда. Буду ждать вас там.

После того, как он ушел, я переоделся, взял кольт, закрыл дверь и вышел на улицу. Меня сейчас интересовал только один вопрос: сдаст домушник меня Кастету или нет?

«Пусть попробует», – подумал я, ощущая спиной прохладную тяжесть кольта.

Извозчика я отпустил, не доезжая до нужного мне дома, а остаток пути проделал пешком. Света в окнах у них не было, как, впрочем, и у соседей. Окна дома были притворены, а закрыты или нет на задвижку, в темноте не разглядеть.

Дожидаться мне пришлось долго, больше часа. Увидев в темноте две фигуры, я не сразу вышел из своей засады, а несколько минут выжидал, не появится ли еще кто за ними. У Силантия было заметно помятое лицо, да несло от него перегаром, но при этом глаза и голос были как у трезвого человека.

– Он там один? – сразу поинтересовался Силантий. – Федька Оглобля?

– Один, – подтвердил я. – Но не Федька. Другой. Я его видел во дворе, на месте стоянки…

– Да понял я. Понял, – перебил меня Кастет и задумался. Он явно колебался, не зная, на что решиться, но страх, что богатая добыча может уйти, если промедлить, придала ему решимость.

– Муха, давай.

Домушник осторожно подошел к невысокому забору и – раз – перемахнул его, причем так тихо и ловко, словно кот прыгнул. Замер на какое-то мгновение, потом неслышно подошел к окну, чуть толкнул его, но, видно, оно было закрыто, потому что он пошел к следующему. Мы остались на месте, оставаясь в темноте и в густой тени дерева, нависшего над забором; сейчас мы были невидимы для тех, кто мог пройти по переулку, не говоря о людях, живших в соседних домах. Где-то невдалеке затявкала собака, видно, спросонья, потому что почти сразу смолкла.

Спустя какое-то время Петр появился в поле нашего зрения и слегка махнул нам рукой: идите. Я легко бросил тело через невысокий забор, почти не касаясь его рукой, а Силантий, осторожно, с оглядкой, зашел во двор через калитку и подошел к входной двери.

Идя вслед за Мухой, я видел, как тот осторожно провел рукой по подоконнику, потом еще больше отодвинул створку окна, напрягся и одним неуловимым кошачьим движением скользнул через окно внутрь дома. Напрягшись, я прислушивался к звукам. Спустя несколько минут что-то стукнуло и раздался легкий скрип.

«Дверь открылась».

Спустя пару минут я переступил порог и оказался в полной темноте. Замер, вслушиваясь. Где-то впереди, в комнате, должны были находиться Муха и Кастет.

– Кто здесь?! А! Суки! Мать… – вдруг раздался громкий голос пулеметчика, сразу резко оборвавшийся.

– Муха, лампу. Старовер, дверь запри, – тихо скомандовал Силантий, при этом у него был какой-то неестественный, сдавленный голос.

Спустя пару минут комната осветилась неярким светом керосиновой лампы. Я не сразу понял, что случилось, увидев стоявшего у стены Силантия, держащегося за бок. Под его пальцами, зажимавшими рану, расплывалось кровавое пятно, а на кровати лежал мертвец с проломленной головой. В руке у него был зажат штык-нож. Видно, пулеметчик неожиданно проснулся и ткнул немецким тесаком Силу, а тот, вместо того, чтобы просто оглушить, со всей дури ударил его кастетом в висок.

– Как ты? – спросил я Силу с перекошенным от боли лицом.

– Бок пропорол, падла. Перевязать надо.

Мы с Мухой быстро нашли среди вещей лесных бандитов несколько нижних рубашек, порезали на ленты, после чего перевязали вора. Кастет осторожно сел на табурет, опершись спиной о стену, бросил злобный взгляд на тело мертвого пулеметчика, наполовину свисавшее с кровати.

– Те двое теперь ваша забота. Живыми их берите, – он чуть повысил голос. – Поняли? Живыми.

– Они кто? Залетные? – поинтересовался у главаря Муха.

– Когда надо будет, скажу. Теперь ждем.

Кастет не догадывался, что только что подписал себе приговор. Если у Петра и оставались какие-либо сомнения в отношении меня, то они прямо сейчас исчезли. Чтобы не сидеть просто так, начали обыскивать дом. Нашли в одном из матрасов пачку денег, девятнадцать тысяч рублей, а из печи вытащили шкатулку с различными золотыми вещами – мужскими и женскими ювелирными украшениями. Добыча была богатая, но на сундук с сокровищами явно не тянула.

Перед самым рассветом в дверь громко, по-хозяйски постучали. Судя по шуму и пьяным голосам, хозяева дома вернулись после ночной гулянки. Разобраться с ними проблем не составило, а еще через пятнадцать минут, связанные, они сидели спинами друг к другу. Окна и дверь были тщательно закрыты.

– Федька, привет, – поздоровался я с бандитом, когда привел его в сознание. – В город приехал, а в гости не заходишь. Нехорошо.

Тот бешено зыркнул на меня, потом скосил глаз на труп с проломленной головой, оббежал нас всех глазами и криво усмехнулся:

– Золотишка захотелось? Только хрен вам всем… Дальше полился поток бессвязного мата. Когда он закончил, Кастет нехорошо, криво улыбнулся, не торопясь достал из-за голенища сапога нож, затем тяжело поднялся с табурета.

– Положите его на кровать и крепко держите! – сказал он нам.

Пару раз, в той жизни, мне приходилось присутствовать при полевых допросах, так вот сейчас происходило нечто похожее. Он пытал Федьку излишне жестоко, с какой-то внутренней дикой злобой, но стоило тому прохрипеть: «Я скажу… Здесь…» – как уркаган прижал окровавленное лезвие к его губам.

– Погодь, – он повернулся к нам. – Муха, метнись к Кондрату на подворье. Возьмешь у него телегу – и назад.

Вор кивнул головой, скользнул по мне взглядом, затем развернулся и вышел. Спустя десять минут мы уже знали, что люди Левши сильно облегчили нам задачу, закопав золото на заднем дворе дома.

– Иди, копай! Я пока за этим прослежу, – кивнул головой Кастет на последнего оставшегося в живых пленника, снова тяжело усаживаясь на табурет.

Выйдя во двор, прошел до указанного места. Только-только начало светать. Оглядевшись по сторонам, всадил лопату в мягкую землю, а спустя десять минут металлический штык ударился о деревянную крышку. Расширил яму, а затем втащил в дом, один за другим, два деревянных ящика. На их крышках до сих пор были видны полустертые орлы царской империи.

– Это все? Больше нет? – спросил меня Кастет, а после моего кивка головой, быстро, одним росчерком перерезал последнему пленнику горло и сразу оттолкнул от себя, чтобы не запачкаться кровью.

– Чего сморщился, Старовер? – радостно оскалился Кастет, пьяный от крови. – Все закончилось! Золотишко-то – вот оно! На всю жизнь хватит! Открывай ящики! Хочу посмотреть на него! Ну, давай!

Он явно торопил меня, не давая подумать и понять, что он задумал. Я уже оценил его позицию и знал: стоит только мне наклониться над ящиком, как сразу потеряю его из вида. Дальше все просто. Он бьет меня ножом либо в бок, либо в шею.

– Золото! Мы богаты! – подыгрывая ему, радостно воскликнул я, при этом начиная резкий поворот и одновременно стремительно выбрасывая вперед правую руку, а уже в следующее мгновение ребро ладони смяло кадык на горле Кастета.

Он захрипел, пытаясь вдохнуть, лицо начало багроветь. Нож с глухим стуком упал на пол, когда Силантий инстинктивно вскинул руки к горлу.

Где-то спустя полчаса перед домом застучали копыта и послышался скрип плохо смазанных колес телеги. Не успел вор переступит, порог, как я крикнул:

– Дверь закрой.

Муха настороженно вошел в комнату, держа в руке револьвер, что стало неожиданностью для меня.

«Где взять ухитрился?»

Веры у меня к домушнику не было, но, пока наши интересы совпадают (я исходил из этого) он изо всех сил будет стараться довести дело до конца. К тому же я заткнул рот его жадности, предложив ему пятьдесят процентов добычи. Вот только это были мои выводы, основанные на коротком знакомстве с Мухой, а как на самом деле поведет себя вор, предсказать было сложно, поэтому я его ждал, держа под столом руку с пистолетом. Вор бросил быстрый взгляд на золото в открытых ящиках и труп Кастета. Сейчас для него наступил момент истины.

– Значит, все правда, что ты сказал, – голос у вора был хриплый и напряженный.

– Правда, – подтвердил я его слова. – Что дальше делать будешь?

Муха пробежал глазами по богатству, лежавшему на столе:

– Половина моя?

– Как договорились, – подтвердил я.

Домушник немного расслабился, убрал наган, засунув его за ремень. Следом встал я, демонстративно засунув кольт на место. Муха подошел к одному из ящиков, взял слиток, покрутил перед глазами, положил на место и снова посмотрел на меня, при этом его губы сложились в довольную улыбку.

– Вот это фарт, Старовер! Золотой фарт!

Я пожал плечами.

– Дербаним и разбегаемся? – тут же предложил вор.

– Нет. Делаем, как договаривались.

– Зачем?! Канаем на вокзал – только нас и видели!

– Я свою часть работы сделал, теперь твоя очередь, – я прибавил жесткости в свой голос.

Предложение домушника было правильным и логичным в этой ситуации, тем более что его, как и меня, ничего не держало в этом городе, за исключением собственного самолюбия и твердого принципа доводить все дела до конца. Бежать? Какой я после этого рисковый парень? Зато вор считал, что у него уже все есть. К чему ему лишний риск? Ведь после исчезновения Кастета первым делом будут искать его, а уже потом Старовера. Это и была причина, по которой он хотел как можно быстрее исчезнуть из города. С другой стороны, Муха понимал, что Старовер сделал все, что обещал. Людишек нужных нашел, золотишко выкопал, да Силантия на тот свет отправил. Вором просто так не становятся, так что подлости в Мухе хватало, но при этом он привык уважать силу, а также инстинктивно понимал, что этот молодой парень такой же хищник, как и он, только более сильный и удачливый, а значит, такому лучше поперек дороги не становиться.

– Лады. Кончим Терентия, а после каждый сам по себе, – и он подошел к столу. – Сколько тут золота?

– Думаю, больше пуда будет.

В одном из ящиков находились золотые царские десятки, разложенные по отделениям в полотняных мешочках-колбасках, а в другом – золотые и платиновые слитки.

– Ох и богатая казна! Что тут скажешь! – вор в радостном азарте даже ладони потер, после чего повернулся ко мне. – Что дальше?

– Это ты мне скажи! Ты же Терентия лучше меня знаешь.

Муха думал недолго, после чего изложил свой план.

«Логично и просто», – подумал я и согласился с ним.

Уже светало. Мы дождались того момента, когда улицы заполнятся торопящимся по делам народом: тогда наша телега не будет резать никому глаза.

– Слушай, Егор, а ты взаправду был старовером? – вдруг неожиданно спросил меня домушник.

– Был. А что?

– Да странный ты какой-то. Крови не боишься, но не душегуб. Говоришь грамотно, фасон держишь. Может, ты из дворян, белая кость?

– Не угадал. Я просто человек.

– Врешь. Да и ладно. Помнишь, я тебе про теплое море говорил?

– Ну, было такое.

– Никому об этом не говорил, таил в себе. А тебе… – он выдержал паузу, – скажу. На пересылке, еще при царе, довелось мне познакомиться с банковским чиновником-растратчиком. Даже фамилию и имя его запомнил. Николай Иванович Лесковский. Вот он и рассказал мне про свой домик-дачу в Крыму. Говорил, что там всегда тепло, фрукты есть всякие, ласковое море и нежные девушки. С тех пор запали его рассказы мне в душу, а вместе с ними появилась мечта, что, возможно, и у меня когда-нибудь будет свой домик у моря.

– Хорошая мечта. Мне она нравится.

– Так поехали вместе, кореш!

– Нет, Петя. У меня своя дорога.

Глава 14

Загрузив драгоценный груз на телегу, затем закрыв дверь на ключ, я спросил Петра:

– Значит, к тебе едем?

– У бана, за железнодорожными мастерскими, у меня лежка есть. О ней ни одна душа не знает, там и скинем кассу. Ну а дальше, как договорились, – ответил мне вор, понукая лошадь.

Лежкой домушника оказалась комната в частном доме на краю рабочего поселка, которую тот снимал у старушки. За домом шли пустыри, на них местные жители разбивали огороды, а еще дальше находилось кладбище. У этого места было два больших плюса. Во-первых, через окно, выходившее на пустыри, можно было легко раствориться среди домиков рабочего поселка, а во-вторых, старушка была подслеповата и глуха как пень. Здесь вор хранил немного денег, оружие и документы на случай бегства. К тому же от дома до вокзала можно было добраться за пятнадцать минут быстрым шагом.

Выгрузив в комнате ящики, мы разделили и запаковали золото, а уже потом расстались. С работой в лавке я закончил, осталось только забрать деньги и вещи, а затем в условленном месте встретиться с Мухой. Местом встречи вор назначил бильярдную на улице Карла Маркса.

Бросив осторожный взгляд по сторонам, я вошел в бильярдную. Над столами висели оранжево-желтые абажуры, освещая только зеленое сукно и скрывая все остальное помещение в легком полумраке. Фигуры игроков то появлялись в кругу света, то растворялись в тени, за его границей. Пахло табаком, пивом и еще чем-то, но чем именно, я понял, стоило мне пройти вглубь помещения и увидеть в углу пузырившийся в жестяной банке столярный клей, стоявший на примусе. Рядом стоял мужчина в рубашке с закатанными рукавами и прямо сейчас, подцепив осторожно щепочкой немного тягучей массы, мазнул ей по кончику кия, который держал в другой руке. Затем, отложив орудие производства, наложил на клей кожаную нашлепку и плотно прижал ее рукой. Я пошел дальше. Стоящий в глубине зала стол обступили полтора десятка человек, которые напряженно и внимательно наблюдали за игрой.

– По-крупному, видно, играют, – неожиданно раздался у меня за спиной голос Мухи.

– Как дела? – повернулся я к нему.

– Как только Нож окажется в городе, ему сразу цинканут, – вор замялся на несколько секунд, потом спросил. – Ты уверен, что он с собой всю кодлу не прихватит?

– Не прихватит. Если только Семена и Кирьяна возьмет, так как раскрываться перед другими ему резона нет, ведь тогда золотишком делиться придется, да в общак отстегнуть.

– Сам так подумал, но все же… Ладно, поехали.

Долго разговаривать с Терентием никто не собирался, но сценарий разговора с Мухой я обстоятельно проработал. Для антуража на стол были выставлены полупустая бутылка самогона, стакан, закуска. Это было сделано для того, чтобы убедить Терентия и подручных в том, что домушник находится один в комнате. Ставя этот незатейливый спектакль, я исходил из опыта общения Петра с уркаганом: Петр утверждал, что тот не только подозрителен и жесток, но и жаден до безобразия. Стоит ему узнать, что Силантий неизвестно куда уехал с Мухой, он сразу заподозрит, что дело заключается в золоте. Он начнет искать всех троих и узнает, что появился Муха и у него для Терентия есть сообщение.

Исчезновение Силантия и Старовера всколыхнуло в душе старого уркагана злобу, замешанную на самых грязных подозрениях. В воровское братство ни он, ни Семен давно не верили, жизнь человеческую разменной монетой сделали, да и жили только по своему закону: чужими руками взять побольше, а самому в стороне остаться. Мысли у Терентия кружились как стая черных ворон, все больше разжигая его подозрения: «Кастет, сука… Сколько там золотишка-то… Предать вздумал… Если все так, урою падлу! Пришью, рука не дрогнет!»

Оставив пролетку за несколько домов до нужного адреса и приказав извозчику дожидаться, троица бандитов быстро пошла по улочке в поисках нужного дома. Стоявший на отшибе дом затронул в душе строго урки неясные подозрения: не ловушка ли это? Шлепнут их здесь – и концы в воду!

Вот только кто? Кастет, как и он, к золоту никого не подпустит, себе все постарается загрести. Старовер? Умом не обделен и крови не боится, но при этом у него свои принципы. Все чистеньким хочет быть! Муха? Он свой, воровской крови пацан!

– Кирьян, Биток, посматривайте!

Подойдя к нужному дому, они увидели, что дверь не заперта. Кирьян выхватил из-за пояса наган и первым шагнул через порог. За ним, чуть погодя, вошел Терентий, а уже в шаге за ним – Биток. Оглядываясь по сторонам и поводя стволами, они прошли мимо что-то бормочущей бабки, которая сидела за столом и что-то ела.

Первым в комнату Мухи вошел Мясник с револьвером в руке, бросил быстрый взгляд по сторонам и сразу шагнул в сторону, освобождая дорогу.

За ним переступил через порог Терентий, а Биток, задержавшись, быстро проверил остальную часть дома, после чего встал за спиной Ножа, на пороге комнаты.

– Муха, где Кастет?! – выкрикнул Нож, стоило ему войти в комнату.

– Не ко мне твой вопрос, Нож! – вскинулся с недовольным видом, домушник. – Это ты с Кастетом мутишь какое-то дело, а чего с меня спрашиваешь?!

«Если Муха здесь, то Кастет с золотишком… У, падла! Порежу суку!» – мгновенно промелькнуло у Терентия в голове.

– Отвечай, когда спрашивают! – выкрикнул он, еле сдерживая душившую его злобу.

– Так вчера Старовер засек какого-то типа и сразу потребовал найти Силу. Я съездил за ним, потом мы все вместе поехали в один дом, где жили какие-то фраера. Мы их взяли в ножи, двоих кончили, но при этом они Кастета слегка задели. Тот крепко разозлился и принялся резать на ломтики оставшегося в живых, но стоило ему развязать язык, как Кастет отправил меня за телегой к Кондрату на подворье. Когда я вернулся, он сунул мне малость деньжат и сказал, чтобы залег на сутки. Я что? Сказано – сделано. Приехал сюда, поспал малость, а потом подумал и кинул весточку для тебя. Это все.

– Поедешь с нами! – прорычал взбешенный Нож, ведь то, что рассказал домушник, подтвердило самые худшие его подозрения. – Где Старовер?!

– А я знаю? – ответил вопросом на вопрос Муха. – Он там остался, с Кастетом.

Все это я слышал, стоя сбоку от открытого окна. Смысл этого разговора состоял в том, чтобы усыпить бдительность подельников уркагана и заставить спрятать, а в худшем случае, опустить оружие.

– Чего сидишь?! Сказано: пошли!

Стоило мне услышать брошенный злым и напряженным голосом приказ Ножа, как я понял: пора действовать.

Бандиты просто не успели сразу отреагировать на фигуру, которая беззвучно выросла в проеме окна, тем самым подарили мне пару секунд форы. Расстреливал я их не как живых людей, а как мишени в тире. Первая пуля ударила Кирьяна в грудь, заставив закричать от боли и выпустить из руки наган, который он успел выхватить из-за пояса. Следующие мои три выстрела слились в один, так как Битка наполовину прикрывал Нож. Раненый Семен только успел вскинуть руку с револьвером, как дважды нажал на курок Муха. Биток и Терентий были убиты сразу, а вот Мясник еще пару минут хрипел, выдувая кровавые пузыри. Еще перед тем, как влезть в окно, бросил настороженный взгляд по сторонам:

– Вроде тихо. Ты как?

Домушник какое-то время смотрел на меня, потом криво усмехнулся и вдруг сказал:

– Ну и фартовый ты пацан, Старовер! И золотишко взял, и Терентия с Кастетом завалил. Далеко пойдешь.

– Ты лучше глянь, что там на улице?

– И то верно, – и перешагивая через трупы, вор вышел из комнаты.

Вернувшись через несколько минут, сказал:

– Все тихо. Уходим.

Захватив золото, мы вышли, затем вор закрыл дверь на два оборота, после чего мы прошли мимо бабки, которая все так же продолжала есть.

Выйдя на улицу, вор снова усмехнулся:

– Подкинули мы работы легавым. Опять трясти всех начнут, но это уже не моя забота. Не передумал ехать со мной?

– Нет. Слушай, Петр, есть вопрос. Сейчас в городе воры начнут искать…

– Плюнь и разотри! – перебил меня вор. – Ты же на их дела не завязан, так какой с тебя спрос? Вот я – другое дело. Меня найдут – цацкаться не будут. Строго спросят, затем перо в бок сунут – и прощай, Петя Муха!

Шли пустырями, по окраине рабочего поселка, в сторону вокзала. Не доходя до железнодорожной станции, расстались. Ни пожеланий, ни напутственных слов, просто кивнули друг другу головами и разошлись в разные стороны. Муха с солдатским мешком за плечами и чемоданчиком пошел в сторону вокзала, чтобы уехать ближайшим поездом, я с большим дорожным саквояжем – в сторону центра.

Только я остановился на краю тротуара, ища глазами извозчика, как мимо меня, распугивая гудками шустрые пролетки и неспешные ломовые телеги, пронеслась колонна из пяти легковых автомобилей. В первой и последней машинах ехала охрана. Это было видно по крепким фигурам, кожаным фуражкам со звездами и цепким взглядам, бросаемым по сторонам из-под лакированных козырьков. В других трех машинах ехало какое-то начальство. Сразу вспомнились слова Тани, что в Красноярск приезжает комиссия из Москвы, чтобы как следует взгреть местное начальство. Мысли сразу переключились на девушку. Таня мне нравилась, но сердце при воспоминании о ней у меня не билось. Достал из кармана часы, щелкнул крышкой. Сейчас была только половина второго.

«У них сейчас занятия, а я до сих пор не удосужился узнать расписание, – попенял я сам себя. – Может, мне повезет… Или не повезет. К тому же не ясно, как она восприняла тот мой внезапный уход. Ведь могла и не простить…»

Решив не гадать, а выяснить этот вопрос на месте, я подозвал извозчика и уже спустя десять минут был на месте. Сойдя с пролетки, только успел сделать несколько шагов к входной двери, как за спиной раздался знакомый голос:

– Егор!

Я обернулся. Из-за угла выехала и остановилась недалеко от меня пролетка. В ней сидела Таня.

– Добрый день, Татьяна Владимировна. Сразу отвечаю на вопрос: жду вас.

– Здравствуйте, Егор. Я так понимаю, вы решили извиниться за свое неожиданное бегство?

– И это тоже, а еще я беспокоился за вас. Времена нынче неспокойные, а вы девушка красивая и ладная.

Таня улыбнулась, встала, затем я помог ей сойти на землю и дал извозчику рубль.

– Премного благодарны, барин, – кивок головой, и извозчик трогает поводья.

Я не отпускаю ее руку. От девушки мягко и ненавязчиво приятно пахнет тонкими духами. Неожиданно возникло желание обнять молодую женщину.

«Интересно, как бы она отреагировала? Пощечина?»

– На занятия, Татьяна Владимировна?

– Как ваше отчество, Егор? – вдруг неожиданно спросила меня девушка.

– Просто Егор.

– Тогда и меня зовите просто Таня.

– Вот и хорошо! Вы меня извините за вчерашнее бегство. Я обещал вам все объяснить, так?

– Так.

– А можно не объяснять? Или вы обидитесь?

– Еще не решила, – и она выдергивает свою ручку из моей ладони.

– Как там, в ресторане? Все хорошо?

– Официант, несмотря на полное смятение персонала из-за бегства клиентов, бегал вокруг меня как заведенный, предлагая то одно, то другое, то третье. Потом лично проводил, посадил в пролетку, заплатил извозчику и просил приходить почаще.

– О как! – непритворно удивился я. – Значит, все хорошо прошло.

– Можно и так сказать, если не считать того, что кавалер взял и сбежал от дамы.

– Ради бога, еще раз извините, – и я принял покаянный вид. – Вы прямо сейчас идете на занятия?

– Нет, сегодня у меня другие дела. Помните, я вам говорила, что приезжает французская миссия Красного Креста? – я кивнул головой. – Так вот, я нахожусь в составе встречающей группы. Потом по плану в честь французских товарищей будет торжественный прием в исполкоме, а затем ужин в ресторане.

– Наши милые старушки тоже будут участвовать в этих мероприятиях?

– К сожалению, не будут. Они же ссыльные, к тому же под надзором, но зато завтра французов пригласят посетить нашу школу. Им покажут, как проходят занятия, которые будут вести наши «декабристки».

– Так вы сейчас куда?

– Мне надо переговорить с Натальей Алексеевной, а потом поеду на вокзал. Поезд придет через полтора часа. Она, кстати, вспоминала вас.

– Вы говорили, я помню.

Мне повезло, у Натальи Алексеевны только что закончился урок, а следующий по расписанию должен состояться только через час. После короткого разговора со старушкой Татьяна попрощалась с нами и уехала на вокзал. Я проводил ее взглядом, затем повернулся к «декабристке».

– Вы что-то хотели, Наталья Алексеевна?

– Хотела, Егор. Вот только не знаю, как это сказать. Понимаете… Нас, бывших, здесь, в ссылке, более сотни человек. Все мы друг друга знаем, правда, не все дружны. Ведь все мы люди, со своими обидами и страстями, не так ли? – она замолчала, при этом виновато посмотрела на меня. – Извините, не с того начала говорить, а вообще, давайте поднимемся ко мне в комнату. Мне бы очень не хотелось, чтобы мои слова стали достоянием чужих ушей.

Поднявшись наверх, старая женщина пропустила меня вперед, потом закрыла дверь на ключ. Сев в старое кресло, она пригласила меня присесть.

– Извините меня, Наталья Алексеевна, но перед тем, как начать разговор, у меня есть к вам вопрос особого свойства: вы не могли бы подержать у себя пару дней этот саквояж? Если откажете, вы меня ничуть не обидите. Клянусь!

– Динамит? Оружие? Планы офицерского заговора?

– Золото и оружие.

Какое-то время она изучала мое лицо, потом сказала:

– Судя по вашему невозмутимому лицу, вы не шутите. Ограбили государственный банк?

– Никакой уголовщины. Нашел пиратский клад. Кстати, я не прочь поделиться с вами частью сокровищ. По крайней мере, вы сможете намного чаще посещать кафе-кондитерскую. Если вы боитесь…

– Да что вы такое говорите! В моем возрасте чего-то бояться? Это так романтично, а тут еще и пиратский клад! Где мои двадцать лет?! – старая женщина тихонько засмеялась. – Конечно, оставляйте, Егор.

После того как следуя указаниям хозяйки комнаты, спрятал саквояж, я сел на стул.

– Слушаю вас внимательно.

– У меня к вам вопрос, Егор. Как вы видите свою дальнейшую жизнь? Причем не далекое будущее, а скажем… в ближайшие полгода-год.

– Интересный вопрос. Думаю, что уеду в Европу.

– Такой ответ от искателя приключений я и хотела услышать! – радостно воскликнула Наталья Алексеевна.

– Наталья Алексеевна, вы как-то издалека заходите. Может, скажете, о чем речь?

– Егор, вы очень похожи на одного хорошего знакомого из моего далекого прошлого. Воин, дуэлянт, картежник, любитель женщин, но при этом он был сильным, мужественным человеком, умевшим отвечать за свои слова. Вы отчасти на него похожи, но при этом, если можно так выразиться, от вас веет какой-то дикой, звериной силой.

– Никогда не думал, что услышу нечто подобное про себя.

– Знаете, я не хотела вам это говорить… Мне случайно пришлось стать свидетельницей вашей… схватки с Богатыревым. Да-да. Я узнала его и вас, Егор. Читаю в ваших глазах вопрос: откуда я его знаю? Когда наша партия ссыльных прибыла в Красноярск, именно он держал перед нами речь, только тогда он еще был не начальником, а заместителем. То, что он нам тогда сказал, никогда не изгладится из моей памяти. Еще тогда я подумала о том, что такие, как он, не должны жить среди людей.

– Даже не знаю, что и сказать, Наталья Алексеевна, – я не растерялся, но при этом не знал, как объяснить все произошедшее.

– Не надо ничего говорить. Я считаю, что вы все правильно сделали, и больше мы не будем об этом говорить. Теперь я хотела бы… Хотя нет, сначала я хотела бы прояснить для себя один вопрос. Таня мне рассказала о вчерашнем вечере, о человеке с грубым, неприятным лицом и вашем внезапном бегстве. Вы как-то связаны с уголовным миром?

– Не скрою, был связан с ними некоторыми обстоятельствами, но теперь уже свободен.

– Знаете, молодой человек, мне не хотелось бы считать себя на исходе жизни старой дурой, но мне очень не хотелось бы в вас обмануться. Правда, все то, что я о вас знаю, мне вполне импонирует. Именно поэтому я решилась обратиться к вам с не совсем обычной просьбой.

– Внимательно вас слушаю, Наталья Алексеевна.

– Вы сказали, что думаете уехать в Европу. Что, если я вам помогу с документами и безопасным проездом?

– Заманчиво, но что в таком случае вы хотите от меня?

– Французскую миссию, что сегодня приезжает, возглавляет сын моих давних и хороших друзей, которые задолго до злополучных событий семнадцатого года уехали во Францию.

Ее слова меня заинтересовали, и я почти догадался о том, что она мне скажет.

«Она хочет уехать, и ей нужен человек, который поможет ей перебраться через границу. Вот только почему она так издалека заходит?»

– Вижу в ваших глазах интерес, Егор. Мне продолжать?

– Продолжайте, пожалуйста.

– Мне нужен сильный и верный данному слову человек, который мог бы помочь хорошим людям уехать из России.

– Не вам?

– Нет, речь идет не обо мне. У меня больное сердце. Я просто не переживу треволнений этой поездки.

– Мне очень жаль…

– У меня нет привычки перебивать людей, но и слушать слова утешения нет ни малейшего желания. Лучше давайте перейдем к делу. Красноярск – последняя точка их маршрута. Французы пробудут здесь три-четыре дня, затем поедут обратно в Москву. К чему я вам все это говорю: у вас есть шанс, Егор, начать новую жизнь.

– Я согласен.

– Тогда я познакомлю вас с людьми, которых вам нужно будет опекать. Они должны быть сейчас дома. Идемте.

Выйдя из комнаты старушки, мы подошли к двери, находящейся в конце коридора. Пожилая женщина аккуратно постучала. Дверь открылась почти сразу, словно за ней кто-то стоял. На пороге появилась девочка лет десяти-одиннадцати, вот только взгляд у нее был не детский – серьезный и внимательный. Впрочем, стоило ей взглянуть на Наталью Алексеевну, как он сразу изменился, стал легким и радостным. Тоненькая, большеглазая, с чуть вьющимися волосами, в белом платьице, она была похожа на маленького ангела.

– Бабушка Наташа, здравствуй! А мы тебя все ждем и ждем! Дядя Лука, бабушка Наташа пришла!

– Здравствуй, моя милая. Пожалуйста, не стой на пороге, пропусти нас в комнату.

– Ой! Извините меня, пожалуйста! Проходите!

Пропустив вперед Наталью Алексеевну, я прошел следом. Стол, два стула, шкаф, металлическая кровать для взрослого и диванчик для ребенка. На одном из стульев сидел худой мужчина с лицом аскета. Стоило старушке появиться в комнате, как он вскочил со стула и согнулся в поклоне.

– Матушка-княгиня…

– Сколько раз я тебя просила не называть меня так, Лука Никитич. Все осталось в прошлом.

– Прошу прощения, Наталья Алексеевна. Только, как вы изволили заметить, я только и живу этим прошлым.

«Слуга или камердинер. Болен. Бледный, лицо отечное. Сердце, почки или печень? Девочка-ангелочек. Проблемные клиенты, но где наша не пропадала».

Несмотря на то что комната была залита солнечным светом и в ней было тепло, на мужчине, помимо рубашки с длинными рукавами, был надет жилет. Когда я с ними знакомился, в глазах девочки появилось радостное любопытство, а вот мужчина даже не скрывал своего недовольства.

– Озадачили вы меня всерьез, Наталья Алексеевна, выбрав нам такого молодого человека в спутники. В его возрасте не серьезные дела исполнять, а за девками бегать, уж извините за мою прямоту. Через всю Россию-матушку поедем. Насколько у него серьезности хватит?

– Хватит, да еще останется. А ты, Сашенька, что скажешь?

– Мне кажется, что Егор хороший.

– Лука, вы купили то, что я вам сказала? – строго спросила «декабристка» мужчину.

Лука стушевался перед строгим взглядом.

– Матушка-княгиня…

– Я же просила!

– Ради бога, извините! Купил, но не все. Цены больно кусаются.

– Если я буду вашим спутником, то разрешите мне взять на себя часть расходов, – в комнате наступило неловкое молчание. – Назовите, пожалуйста, сумму.

Мужчина бросил вопросительный взгляд на Наталью Алексеевну, но та ушла от ответа:

– Это вы решите без меня. Теперь последнее. Мне неизвестно, когда Мишель меня навестит, поэтому я хочу, Лука Никитич, чтобы вы сегодня вечером, а также в первой половине завтрашнего дня были у себя. А вы, Егор, постарайтесь быть у меня завтра к одиннадцати часам. Я пошла. Не провожайте.

За пожилой женщиной захлопнулась дверь. Лука Никитич выжидательно посмотрел на меня.

– Наверно, я тоже пойду, только сначала скажите сумму.

Мужчина замялся.

– Хорошо. Ста рублей хватит?

– Вполне! – только сейчас в его голосе за все время нашего знакомства прозвучали довольные нотки. – Вполне хватит!

Я поднялся. Отсчитал деньги, положил на стол.

– Александра, – обратился я к девочке, – был рад нашему знакомству. До свидания.

– До свидания, Егор. Попрощавшись с мужчиной, я ушел.

«Странно, конечно, но пока складывается все удачно, а это значит, как пишут в книгах, фортуна повернулась ко мне лицом. Вот только она дама со странностями, в любой момент может показать свой ослепительный зад».

Глава 15

Тем временем события в городе разворачивались с невероятной быстротой. Местные власти понимали, что комиссия прибыла для того, чтобы принять кадровые решения в отношении местного руководства, но при этом не ожидали столь быстрых и жестоких действий от москвичей.

– Открывая наше совещание, я хотел бы поприветствовать…

– Здесь не совещание! Здесь штаб военных действий! – резко оборвал оратора вставший со своего места москвич с бритой головой. – Запомните, товарищи, теперь вы все живете по законам военного времени! Оплошность – трибунал, ошибка – расстрел! Запомните мои слова, больше повторять не стану! О себе. Меня зовут Янис Озолиньш. Я бывший латышский стрелок, состоял в охране Владимира Ильича Ленина. Работал в органах ЧК, сейчас являюсь начальником отдела ГПУ и главой специальной комиссии. Теперь по составу комиссии. По тем сведениям, что мы уже получили, наша работа будет вестись по двум направлениям. Три наших товарища, Лесницкий, Бондарев и Драч, усиленные группой оперативников из МУРа, вместе с милицией и уголовным розыском займутся местными ворами и бандитами. Вместе с товарищами Воронцовым и Тимошкиным я возглавлю оперативный штаб по борьбе с контрреволюцией. Мы займемся выявлением белогвардейских недобитков и прочего контрреволюционного отродья в городе. Это товарищ Лазарь, у него особые полномочия, он будет работать с городскими партийными органами. Надеюсь, товарищи коммунисты и беспартийные, вам не нужно объяснять, что всем партийным и городским структурам надлежит всячески оказывать помощь в нашей работе. Теперь, товарищи, начнем заслушивать ваши рапорта. Говорить кратко и только по делу!

Во время заслушивания кратких отчетов глава московской комиссии мрачнел прямо на глазах. Не успел сказать свое последнее слово заместитель начальника уголовного розыска, как резко вскочил на ноги бывший латышский стрелок:

– Я правильно понял вас, товарищ Дровин, что зампред Вязигин сорвал вам операцию по задержанию белогвардейской банды?

Заместитель начальника уголовного розыска понимал, что Озолиньш не просто назвал жиганов белогвардейцами, тем самым переведя их из разряда обычных уголовников в политических врагов, а зампреда ГПУ Вязигина – в их, пока еще косвенного, пособника. Дровин невольно бросил взгляд на сидевшего зампреда и поразился, как тот изменился за эти несколько минут сейчас его лицо словно было застывшая маска из белоснежного гипса. Чувство злобы на него как-то разом пропало, но что-либо менять Дровин не хотел, да уже и не мог. Он не хотел рисковать ни своей карьерой, ни своей жизнью ради какого-то Вязигина, вообразившего себя большим начальником, поэтому, вытянувшись, как на строевом смотре, отчеканил:

– Так точно, товарищ Озолиньш!

– А почему вас не поддержал начальник милиции Дударев? Разве он был не в курсе?

– Он присутствовал на том совещании, товарищ Озолиньш!

– А где ваш начальник товарищ Лапоткин? Почему его нет в этом зале?!

– Лежит в госпитале. Чахотка.

– Хорошо. Тогда вернемся к нашему делу. Если бы ваша засада сработала, то налета на ценный груз, как я понимаю, не было бы? Так, товарищ Дровин?

Бледные Вязигин и Дударев сидели, замерев, под скрестившимися взглядами десятков людей. Если зампред сидел с бледным лицом, глядя застывшим взглядом куда-то в пространство, то толстый Дударев постоянно вытирал платком красное и вспотевшее лицо. Оба уже поняли, что именно они стали закладными жертвами, которых пустят под топор, но при этом в них жила маленькая надежда, что гроза пройдет мимо.

– Так точно, товарищ Озолиньш! – понимая, что он только что подписал приговор своим, уже бывшим, коллегам, снова отчеканил замнач уголовного розыска.

– Мне известно, что перед приемкой ценного груза было собрано секретное совещание, на котором присутствовали Вязигин и Дударев. – То, что он их назвал по фамилиям, без упоминания должностей, говорило о том, что по ним Озолиньш для себя уже все решил. – Еще мне известно, товарищ Дровин, что до сих пор так и не выяснено, кто передал информацию белогвардейским сволочам.

– Мы прилагаем все усилия, товарищ Озолиньш, чтобы выйти на предателей! – подтвердил его слова Дровин, который чувствовал себя марионеткой, за чьи веревочки прямо сейчас ловко и со знанием дела дергал москвич.

После этих слов на несколько секунд в зале наступила тишина, потом послышался легкий шум. Собравшиеся здесь представители городских властей, до этого застывшие в напряжении, сейчас приходили в себя, облегченно вздыхая, понимая, что на этот раз гроза прошла мимо.

– Вязигин и Дударев, встаньте! – Когда те вскочили, Озолиньш продолжил. – На время расследования вы оба отстраняетесь от работы и переходите в распоряжение следователей. Сдать оружие и удостоверения! Увести их! – отдал следующий приказ бывший латышский стрелок.

Если бывший начальник милиции с поникшим видом дал безропотно себя разоружить и вывести из зала, то Вязигин пытался оказать сопротивление, крича, что он не виноват.

Заседание продолжалось еще около часа, пока с места не встал глава московской комиссии.

– Товарищи! Мы не для того утверждали власть народа, чтобы дать разным контрреволюционным гадам делать все, что им вздумается! Мы переживаем тяжелое время, у нас есть внутренние и внешние враги! Вы сами убедились, как хитро и подло действует белая сволочь! Тут и похищение начальника следственного отдела ГПУ, и налет, в результате которого нашему советскому государству был нанесен значительный финансовый урон! Что это, как не подрывная работа белогвардейского подполья?! Как же вы, товарищи, смогли допустить подобное безобразие! А бандитская вольница, которую развела местная милиция?! В большом городе стреляют среди белого дня! Это как понять?! Как все вы, которые сейчас сидят в зале, можете смотреть в глаза рабочему пролетариату и колхозному крестьянству?! Впрочем, мы приехали не за тем, чтобы вас стыдить, а чтобы заставить работать в полную силу! На сегодня все, товарищи!

Идя по улице, я своим видом не выделялся из толпы. Вид приличный, но пиджак слегка не по росту, брюки и туфли явно не новые. Кольт остался в саквояже вместе с револьвером, поэтому сейчас у меня в кармане пиджака лежал только небольшой браунинг.

В свое время Коромыслов дал мне хороший совет: сходить на биржу труда и обзавестись справкой, что стоишь на учете. Какая-никакая, а бумажка с печатью. Не поленился, сходил и встал на учет. Теперь у меня кроме трудовой книжки была еще одна бумага, заверяющая, что я без пяти минут пролетарий, который вот-вот устроится на завод.

Пересчитал деньги. Девяносто пять рублей – полторы-две месячных зарплаты. Хватит на все и еще останется. В лавке мне теперь делать было нечего, прощаться ни с кем не собирался, к тому же не сегодня завтра найдут трупы Терентия с подручными, и тогда начнутся крупные разборки между бандами, новый дележ территории. У меня и сомнений не было, что по малинам и шалманам уже начали ходить самые разные слухи о непонятном исчезновении Кастета, и это притом что я еще не знал о непонятной смерти Резаного и исчезновении Сыча.

Прошел мимо афишной тумбы, где рабочий сдирал скребком афишу, сообщавшую о гастролях Новосибирского театра красного авангарда, который, закончив гастролей, вчера уехал из города. Так я никогда и не узнал, что вместе с ним уехали оставшиеся в живых члены банды жиганов, которые играли второстепенные роли в спектаклях, а также занимались административными и хозяйственными вопросами, монтажом и установкой декораций. Банда из восьми офицеров, воевавших у Колчака и дико ненавидевших советскую власть, последние два года ездила «на гастроли» по всей Сибири, совершая налеты и грабежи, при этом не оставляя никого в живых. Идею использовать театр как прикрытие подал бывший капитан Лужин Аркадий Ипполитович, страстный театрал. Он нашел нескольких любителей, которые составили актерское ядро театра, а затем для постановки спектаклей пригласили одного из пролетарских сценаристов Василия Савраскина, которого им предоставил Новосибирский городской комитет по культуре и агитации. Таланта у него не было никакого, зато он обладал бурной фантазией и верой в свою гениальность. Именно он составил пролетарский репертуар для нового театра, который был утвержден специальной комиссией. Так появился новый театр, который, как считали некоторые критики, вполне соответствовал духу времени.

За эти годы банда обросла многочисленными связями и информаторами в самых разных слоях общества и органах советской власти. Бывшие офицеры, а теперь налетчики и убийцы, прекрасно понимали, что рано или поздно их везение закончится, поэтому последние несколько месяцев искали дело, которое позволит им уйти на покой.

Два молодых человека, фотографии которых мне в свое время показал Силантий, работали в банке и были в числе информаторов, работавших на жиганов. Когда они запаниковали, их пришлось убить. Это сделал Сыч, в прошлом царский офицер, штабс-капитан Сычев Андрей Станиславович. Убийство ювелира с семьей и расстрел вора на одной из малин было просто вызовом ворам и карательным органам советской власти. Вот, смотрите, какие мы, никого не боимся!

Театр приехал на гастроли за две недели до прибытия ценного груза. Общий план нападения уже был, осталось только привязать его к местности. В этой операции также принимал участие Сыч, который за сутки до налета убил Резаного для того, чтобы еще больше запутать и запугать воров. После налета бывшие офицеры похоронили погибших товарищей, отыграли вечерний спектакль, а на следующий день уехали с театром и награбленными деньгами.

Остановившись, я попытался решить, куда лучше пойти обедать, как вдруг вспомнил о приезде французской миссии Красного Креста.

«Таня вроде сказала, что поезд придет через полтора часа, – достал часы, щелкнул крышкой. – Еще есть… двадцать минут».

– Эй! Извозчик! – крикнул я, завидев пролетку.

Комиссию по встрече французской миссии я увидел сразу. Два крепких парня держали плакат, на котором было написано на двух языках «Да здравствует русско-французская дружба». За ними стояли музыканты и наяривали торжественный марш, но стоило мне подойти поближе, как оркестр замолк, и начал произносить речь какой-то ответственный товарищ. Таня, стоявшая рядом с ним, вела синхронный перевод.

Французский Красный Крест, как я понял, представлял собой группу из пяти человек: двое мужчин и три женщины, всем от тридцати до сорока пяти лет, по моим возрастным оценкам. По окончании торжественного приветствия глава французской миссии произнес ответную речь о важности русско-французской солидарности, после чего французы разделились. Мужчину и двух женщин под звуки вновь заигравшего оркестра встречающие повели к выходу из вокзала, а двое французов, мужчина и женщина, остались и вернулись в вагон вместе с двумя товарищами из встречающих.

«Наверное, пошли пересчитывать то, что привезли товарищи французы», – решил я, продолжая наблюдать.

Спустя короткое время вагон с французами отцепили от состава и маневровый паровоз отогнал его к железнодорожным складам, а спустя двадцать минут туда прибыло отделение красноармейцев с командиром для охраны. Наблюдая издалека, я видел, как командир представился, а после того, как получил соответствующие указания, оставил двух красноармейцев для охраны, а остальных повел, очевидно, на вокзал.

Все, что мне надо было, я увидел, а теперь можно было поесть и поискать себе гостиницу, подальше от центра города, а заодно подумать, что дальше делать с семью килограммами золота и килограммом платины. Это была моя половина добычи, не считая девяти с половиной тысяч рублей, трех десятков золотых ювелирных изделий и бархатного мешочка с двумя десятками драгоценных камней.

«Везти с собой или закопать где-нибудь за городом?» – в который раз спросил я сам себя, но так и не нашел правильного для себя ответа.

Вечером, выходя ужинать, я увидел на улице солдатский патруль, проверявший документы, а чуть позже слышал разговор людей, сидевших за соседним столиком, говоривших о каком-то приказе и военных мерах, которые предприняла местная власть для установления порядка в городе. У меня даже сомнений не было, что с прибытием столичной комиссии в городе начнется бурная деятельность по выявлению врагов народа.

«Очередной виток наведения порядка, или, как говорят испанцы: когда появляются новые святые, старые уже не творят чудес».

На следующий день в половине одиннадцатого я подошел к зданию, где жила Наталья Алексеевна. По дороге мне довелось услышать, что эта ночь, как и предыдущие, прошла беспокойно, где-то слышалась стрельба, а кого-то арестовали. Насколько верны были эти слухи, я не знал, но при этом был настороже.

С беззаботным видом пройдя мимо школы и не заметив ничего подозрительного, вернулся, вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и постучал в дверь комнаты Натальи Алексеевны. Послышались тяжелые, шаркающие шаги, и дверь открылась. Пожилой женщине было явно нехорошо. Бледное лицо и тени под глазами.

– Здравствуйте, Наталья Алексеевна. Извините, я не вовремя?

– Нет, Егор. Просто я переволновалась, но уже выпила лекарство, и минут через десять все будет хорошо. Вы проходите.

Пройдя в комнату, я увидел сидящего за столом мужчину, в котором сразу узнал француза, главу французской миссии Красного Креста. При виде меня он встал, а хозяйка квартиры, наоборот, тяжело опустилась в кресло.

– Извините меня, господа. Ноги не держат. Знакомьтесь.

– Здравствуйте. Егор Аграфов, – начал я разговор на французском языке.

– Добрый день. Мишель Мориньи. Я ожидал, что вы будете старше.

– Что есть, то есть, господин Мориньи. Рад нашему знакомству.

– Мне тоже очень приятно. У вас хороший французский, только вы как-то интересно говорите. Впрочем, это неважно. Наталья Алексеевна ручается за вас, но, несмотря на это, у меня к вам будет несколько вопросов. Вы не против?

– Нет. Давайте присядем.

– Скажу сразу: хочу получить от вас предельно честные ответы, – на это я согласно кивнул головой. – Вы воевали на стороне советской власти или белой армии? Или, может, где-то служили?

– Нет. До семнадцати лет я жил в скиту, до того самого дня, пока его не сожгли, а всю мою родню не убили. Меня захватили раненого, затем был суд и четыре года тюрьмы. Бежал и теперь я здесь. Еще добавлю. Лет десять назад к нам прибилась пара, муж и жена. Кто они, не знаю, сами не говорили, а я не интересовался, только это от них моя грамотная речь и французский.

– Из всего сказанного можно сделать вывод: вы в розыске и вас ищут власти. Так?

– Да.

– Меня уже поставили в известность местные власти, что в городе предприняты дополнительные меры по наведению порядка. Надеюсь, это не из-за вас поднялся переполох в городе?

Я весело рассмеялся, потом сказал:

– Нет, меня здесь еще не удостоили такой чести.

Француз задумался, потирая подбородок.

– Я так понимаю, вы человек риска. Вам уже приходилось убивать?

– Да, – ответил я твердо. – Приходилось.

– Мне нравятся подобные вам люди, которых не сумели сломать ни жизненные обстоятельства, ни выпавшие на их долю несчастья. У вас есть цель в жизни? Не мелкая, вроде накопить денег и купить магазин или кафе, а большая, серьезная, за которую можно и жизнь отдать.

– Не знаю, наверно, нет. Сейчас я просто хочу посмотреть мир, – схитрил я, не понимая, чего от меня хочет француз.

– Мне тоже когда-то было девятнадцать лет, я был полон жизненных сил и мечтал покорить мир, – француз грустно улыбнулся. – Хорошо, Егор. Я возьму вас с собой и дам паспорт, но это все, что могу для вас сделать. Думаю, вы и сами понимаете, что в нынешнем положении границу вам официально не пройти.

– Мне большего и не требуется. Большое вам спасибо, господин Мориньи, за участие в моей судьбе. Что от меня требуется?

– Я выпишу вам паспорт на то имя, которое вы мне скажете. Вы готовы назвать его прямо сейчас?

– Паспорт ведь должен быть выписан на основании каких-то документов. Не так ли? Их не будут требовать для подтверждения?

– Это нансеновский паспорт. Если вы не знаете, то скажу, что этот документ был разработан в 1922 году норвежцем Фритьофом Нансеном, комиссаром Лиги Наций по делам беженцев. Вначале он выдавался русским мигрантам, а теперь и другим беженцам, которые не могут получить обычный паспорт. Этот паспорт выдается при двух обязательных условиях. Если есть документы, удостоверяющие личность человека, или при наличии документа, подтверждающего, что человек является эмигрантом. Только в нашем случае все проще. Тут только я решаю, выдать такой документ человеку или нет. И последнее. Подтверждающий документ лучше всего иметь, но, думаю, вам он не нужен. В любом случае вам придется нелегально перебираться через границу, а вот в Европе паспорт вам здорово поможет. Так как?

Я задумался. Замусоленная трудовая книжка явно не подходила для подтверждающего документа, даже наоборот, она вызовет подозрение.

«Тогда, может, взять свое настоящее имя и фамилию? Из той жизни? Александр Станиславович Доморацкий. Собственно, почему и нет?»

– Александр Станиславович Доморацкий.

Только я произнес, как княгиня с французом переглянулись, но говорить ничего не стали. Господин Мориньи записал карандашом на листочке мои данные.

– Кроме паспорта вы получите бумагу, в которой будет сказано, что вы наняты французской миссией Красного Креста в качестве волонтера. Теперь по поводу отъезда. Сегодня и завтра мы будем развозить по детским домам все, что привезли с собой. После того как полностью завершим свою работу, утром в день отъезда мы собираемся закупить продукты на дорогу, а в полдень состав тронется в путь. По крайней мере, нам так обещали местные власти. Думаю, что вам будет лучше присоединиться к нам в день отъезда. После того, как мы привезем продукты, власти снимут охрану, и тогда, как говорят, милости прошу к нашему шалашу.

– Меня все устраивает.

– Отлично. У вас есть два дня для решения личных дел. У вас есть какие-то вещи, на которые стоит обратить внимание?

– Оружие.

– Я так понимаю, что вы не шутите. Гм. У нас есть официальные разрешения на два браунинга, но при этом нас ни разу не проверяли и не досматривали, только на границе. Думаю, нам это и в дальнейшем не грозит… Хорошо. Берите оружие с собой.

Про золото, естественно, я промолчал. Незачем этому французу знать обо мне лишнее.

– Мне что-то надо приобрести? Например, постельные принадлежности?

– Да, это было бы хорошо, также купите полотенце и предметы личной гигиены. Еще вопрос, Егор. Вы не стеснены в средствах?

– У меня есть деньги. Что надо, куплю.

– Отлично. От вас потребуется тридцать рублей. У нас есть возможность готовить пищу в вагоне, а эти деньги будут вашей долей в закупке продовольствия.

Достав деньги, я отсчитал тридцать рублей и положил их на стол, затем посмотрел на хозяйку. Ее бледное лицо слегка порозовело и глаза больше не выглядели мутными стекляшками.

– Наталья Алексеевна, может, вам нужны лекарства? Только скажите, схожу и принесу все, что надо.

– Ничего не надо. Мишель мне все принес. Спасибо за заботу.

Француз поднялся. Вслед за ним и я вскочил на ноги.

– Прошу прощения, княгиня, у меня еще масса дел, но как только освобожусь, обязательно вас навещу. Думаю, это будет в день отъезда.

– Мишель, дорогой, я вас благодарю за участие в судьбе моих хороших знакомых.

– Не за что. До свидания.

За французом закрылась дверь. Я только открыл рот, чтобы попрощаться, как Наталья Алексеевна сказала:

– Александр Станиславович, пожалуйста, задержитесь на несколько минут.

– Слушаю вас, княгиня.

– Вам это имя лучше подходит, и мне даже кажется, что это ваше настоящее имя, а не выдуманное. Впрочем, я не для этого вас остановила. Если правда все то, что вы рассказали, то лучшего телохранителя для нашей милой Сашеньки и не сыскать.

– Все, сказанное мной, правда. Только я вас не совсем понимаю, Наталья Алексеевна. Ей угрожает опасность?

– Не в прямом смысле. Только вот мысли о том, чтобы повлиять через девочку на ее родных, у некоторых людей вполне могут возникнуть.

Сложить два и два нетрудно для человека, знающего арифметику, так же как сделать вывод из только что сказанных слов. Похищают детей только маньяки или те, кто знает, что это ребенок богатых родителей, вот только сложившаяся ситуация однозначно говорила о втором варианте.

– Наследница. Я правильно понял?

– Правильно. Наше милое дитя, Сашеньку, очень сильно, с большим нетерпением, ждут за границей. Это все, что я могу вам сказать.

– Да мне больше и не надо. Вот только непонятно одно: почему не поручить господину Мориньи официально перевезти девочку за границу? У него, мне так кажется, намного больше возможностей.

– Тут не все просто, Александр Станиславович. Даже не знаю, вправе ли я вам это говорить, – княгиня замолчала, было видно, что она колеблется. – Впрочем, скажу. Мишель из тех людей, которые думают, что еще не упущено время и историю России можно повернуть вспять. Такие, как он, сидят в Париже и Берлине и думают, что комиссарам уже недолго осталось быть у власти, раз они ввели такую экономическую политику. Они думают, что надо только выждать момент, а затем подтолкнуть народ, и здесь снова воцарится новая, обновленная Россия. Вот только им для этого нужны люди, очень много денег и оружия. Вы следите за моей мыслью, Александр Станиславович?

«Значит, этот француз, спрашивая меня о великой цели, таким образом прощупывал меня. Занятно».

– Да, Наталья Алексеевна, вот только перестаньте величать меня по имени-отчеству. Саша, этого достаточно. По вашим словам, если я все правильно понял, господин Мориньи является представителем эмигрантских кругов, которые занимаются подготовкой подобного восстания. А ваши опасения основаны на том, что, узнав, кем является девочка, он может пойти по пути шантажа.

– Вы удивительный молодой человек. Вы не только все правильно поняли, но и верно расставили акценты.

– А вы сами во что верите, княгиня?

– В Россию, которая когда-нибудь вернет себе свое истинное могущество! Только, думаю, это будет очень нескоро. Сейчас у меня такое ощущение, что наше отечество с каждым годом погружается все глубже в черную трясину, – она тяжело вздохнула. – Впрочем, не будем говорить о грустном, Саша. У меня к вам только одна просьба: надо будет – выручите, спасите, защитите Сашеньку.

– Не волнуйтесь, сделаю все, что будет в моих силах. Теперь у меня к вам вопрос. Сколько вам нужно денег, чтобы хорошо жить и не работать?

– Вы, молодой человек, неправильно ставите вопрос. Мне моя работа нужна для души, для ощущения, что я кому-то еще нужна!

– Не сердитесь на меня, Наталья Алексеевна. Я был неправ. Просто мне хотелось сделать вам перед отъездом подарок.

– Озадачили вы меня, Александр. На меня тратили деньги, дарили драгоценности, возили в Ниццу, на Ривьеру… Как давно это было, – ее глаза сверкнули. – Бросьте! Вам деньги нужнее!

– Я вам оставлю тысячу рублей. На пирожные.

Глаза пожилой женщины повлажнели.

– Что-то я расчувствовалась. Все, Саша. Ухо дите.

Все же ненадолго, но мне пришлось задержаться, чтобы взять часть золота, с которым я направился к знакомому часовщику, чья будка находилась рядом с рынком. Стоило мне появиться у окошечка, как хозяин будки меня сразу узнал.

– Никак, Старовер пришел? – насмешливо поинтересовался часовщик. – Опять бимбер принес?

«Кличку знает. Ржавый, скотина, донес. Не нужно ворам знать, что у меня есть золото, – с неудовольствием подумал я. – Ладно. Рискну».

Вытащил из сумки, висящей на плече, слиток в двести граммов с царскими орлами и пробой. Часовщик приподнялся со своего места, но при этом не касаясь слитка, внимательно его осмотрел, потом снова сел. Какое-то время смотрел на меня, облизывая губы, потом сказал:

– Серьезно. Еще рыжовье есть?

– Есть. Еще два таких слитка и три десятка рыжиков.

– Десятки какие, царские?

– А ты какие хотел, советские? Так берешь?

– Беру, конечно.

Мы договорились с ним о цене и месте новой встречи. Новый знакомый меня не подвел: ни в засаду не привел, ни на рубль не обманул. Судя по всему, у воров обо мне осталась память как о фартовом пацане, которого не стоит обманывать.

Мне было неизвестно, как и что будет со мной, где придется жить и с какими людьми сведет судьба, а потому мне нужна полная свобода и у меня должны быть развязаны, а как об этом может идти речь, если у тебя в руке саквояж, набитый золотом. Мысль о том, чтобы положить золото в банк, как пришла, так и ушла. Я бы оставил часть золота «декабристкам», вот только они ссыльные, да еще под надзором, пусть даже номинальным, и если власти найдут у них золото, то большой беды не миновать. К тому же княгиня наотрез отказалась брать золото, и мне с большим трудом удалось уговорить ее взять тысячу рублей.

За сутки до отъезда у меня состоялся с Натальей Алексеевной разговор. Говорили о будущем России, о Париже, куда я обязательно должен съездить, потом зашел разговор обо мне.

– Саша, вы меня извините, но вы выделяетесь среди всех, кого я когда-то знала и кого сейчас знаю. Я не верю, что вы старовер или беглый преступник. Вы какой-то другой.

– Спорить не буду. Другой так другой, – я видел, что своими словами разочаровал княгиню, явно рассчитывавшую на другой ответ.

Какое-то время мы сидели молча. Княгиня о чем-то думала, потом достала свернутый листок и протянула мне:

– Возьмите. Там имена двух человек и два адреса. Один из них Моисей Львович Фейсман. Он антиквар, но при этом хорошо разбирается в драгоценных камнях. Коллекционер, собирает марки. С того дня, когда мы с ним виделись в последний раз, прошло три года. У меня нет о нем сведений, но он тот еще хитрый проныра, который выплывет при любой власти. О полном доверии к нему и речи быть не может, но, если вы предложите ему нечто выгодное, он будет биться как лев за свою прибыль. Если у него возникнут какие-либо сомнения в отношении вас, напомните ему про колье с изумрудами. Это было перед самым отъездом в Красноярск. Мне нужны были деньги, и я была вынуждена продать дорогую для меня вещь. Это был подарок… Впрочем, это уже не важно. По второму адресу раньше жила Гришутина Авдотья Васильевна. Добрейшей души человек. Несколько лет, до моей ссылки, она была моей компаньонкой. Судя по тому, что я слышала, Москву сейчас расселяют и уплотняют, поэтому не могу твердо сказать, что вы найдете ее по этому адресу. Человек, который ездил в Москву полтора года назад, нашел Авдотью по моей просьбе и узнал, что она сейчас работает в Цветковской галерее, смотрителем. Я хочу, чтобы вы передали ей письмо.

– Сделаю. Найду Гришутину и передам ей ваше письмо.

Несмотря на выход на московского антиквара, я не передумал и расстался с большей частью своих богатств. Оставил себе мешочек с драгоценными камнями, несколько слитков золота и платины и с полсотни царских десяток, а остальное зарыл. Только вот что странно. Всю жизнь мечтал о сундуке с сокровищами, а стоило его найти, как раздаю их налево и направо, причем без особого сожаления, да еще часть закопал, при этом зная, что, скорее всего, сюда больше не вернусь.

Дальше разговор перешел на наш отъезд, и я неожиданно узнал, что с нами едет Татьяна Владимировна, у которой, как оказалось, родная тетка проживает в Москве. Она давно хотела ее навестить, а тут все так удачно сложилось с поездкой.

Затем Наталья Алексеевна рассказала мне о приходе Мишеля Совиньи и о том, что французской миссии Красного Креста предложили, в связи с осложнившейся обстановкой в городе, сдать все то, что они привезли, государственным органам опеки, которые сами займутся их распределением. Он дал согласие, а приходил специально, чтобы сказать, что паспорта и бумаги на всех выправлены, а кроме того, если есть желающие, то они могут уже сегодня перебраться жить в вагон. Для нас четверых выделено два двухспальных купе. Девочка будет жить с Татьяной Владимировной, а я разделю купе с Лукой Никитичем.

Наш разговор закончился поздно вечером.

– Прощайте, Наталья Алексеевна.

– С богом, Александр.

Флибуста

Старовер (fb2)

Виктор Иванович Тюрин
1924 год. Старовер
Роман

* * *

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Оглавление

Флибуста

Старовер (fb2)

Виктор Иванович Тюрин 1924 год. Старовер Роман

* * *

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Оглавление

Виктор Иванович Тюрин
1924 год. Старовер
Роман