Дорога императора (fb2)

- Дорога императора [СИ] (Воля императора - 8) 801K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Васильевич Шалашов - Олег Валентинович Ковальчук

Евгений Шалашов, Олег Ковальчук
Дорога императора

Глава 1
Точка приземления

Очнулся я рывком. Все тело ломит, а голова болит так, что даже побоялся открывать глаза, чтобы не спровоцировать вспышку еще одной порции боли.

Я лежал, причём, как-то очень не удобно. И явно, что на холодной земле. Успел так замёрзнуть, что меня сотрясало от дрожи. В спину, в области поясницы, уперлось что-то твёрдое. Ощупав руками, понял, что это дерево, причём довольно толстое. Как оно подо мной оказалось? Кое-как отжался и разлепил глаза, причём левый глаз открывался с трудом, его будто залепило грязью или не грязью… Ух ты, больно-то как!

Потёр рукой. Засохшая кровь. Видимо, голову рассадил. Оно и немудрено, после такого-то взрыва.

С трудом ворочая шеей огляделся по сторонам. Значит, меня все-таки чем-то долбануло? А был взрыв или нет? Если он был, то почему я остался жив?

Рядом какие-то обломки, но они почему-то не горят. Я ведь помню, что наша машина загорелась, а тут даже дыма нет. И людей нет поблизости, даже тел. Всех вывезли, а меня оставили? Быть такого не может.

Интересно, ребята успели спастись? Я ведь пытался открыть заклинившую дверь, чтобы они выскочили. А где автомат-то мой? Хотя машины тоже и в помине нет.

Нет, взрыв был, это я помню. Хотя отчего взорвалась машина — тоже не понятно. Видимо, снаряд попал. А здесь ни дыма, ни огня, да и машины нет, даже обломков или сгоревшей рамы.

Удивительно, что я сам при этом выжил. Тем более, что в кузове лежали боеприпасы и ящик с гранатами. И чудо, что меня не посекло осколками. Ну ладно, об этом потом буду рассуждать. Главное, спаслись ли ребята?

Огляделся по сторонам. И тут до меня стало что-то доходить. Что-то явно не то. Местность абсолютно другая. Вокруг должно быть открытое поле и дорога, а здесь лес. Да и холодно. Лето ведь было, и солнечно, а сейчас вот поздний вечер и будто поздняя осень или какая-то тёплая зима. Можно предположить, что меня так сильно отбросило из-за взрыва, но не было лесов поблизости в радиусе двадцати километров. Имелись редкие кусты вдоль дороги, лесополоса, и все. Да и опять же, куда делась хорошая погода? И время года другое. Было лето, а тут зима.

Отдуваясь, ещё раз оглядел окружающую обстановку, теперь уже новым взглядом. Вокруг обломки, но они явно принадлежат не машине, и они не горят, даже подпалин нет. Вон большой обломок, похож на… что это? Это что, крыло самолёта, что ли?

Поискал глазами и нашёл полуразваленный корпус. Похож на самолёт образца не то 20-х, не то 30-х годов. Я такие в кино видел. В подобном самолете Есенин с Айседорой Дункан в Европу летел. Немецкий, шестиместный, марку не помню.

Глупость какая-то… Это что же, на машину самолёт упал? Тем более старый… Но то, что осталось от краски, старой не выглядит. Таких самолетов ни у них, а уж тем более у нас, давным-давно нет. Бред какой-то!

Попытался выпрямиться. На меня тут же нахлынула острая головная боль, да такая, что аж затошнило. Не иначе, сотрясение мозга. Посидел, стараясь не делать резких движений.

Потом боль стала понемногу отступать, и я оглядел себя. Что это на мне такое? Вместо удобного камуфляжа какое-то рваньё, правда, обшитое золотом. Материал на ощупь хороший. Сукно. Правда, в нем больше дыр. Сбоку висит оборванный погон, да такой, что положен по чину генералам, а никак не мне — сержанту. А на втором плече вместо погона дыра.

На ногах только один сапог. Второй лежит рядом. Обувь в целости, причём начищенная до блеска. Да я уже сто лет так не чистил!

Кстати, откуда здесь взялись сапоги? Да ещё и начищенные. когда я их чистил? Да откуда сапогам взяться, их уже лет двадцать, как отменили. У меня ведь берцы были.

Боль в голове стала понемногу утихать, а следом на меня нахлынул целый поток воспоминаний и информации.

Стоп! Кажется, нечто подобное уже было. Видимо, хорошо я головой приложился, раз у меня выветрился год жизни. Я когда-то и вправду попал под удар артиллерии и тогда я как раз и погиб.

Ну да, погиб, с кем не бывает? Кто-то на поле боя, а кто-то попал под трамвай. И я погиб. А потом очнулся в другом мире, в совершенно другом времени и иной реальности. И теперь я не сержант, не замкомвзвода и не бывший учитель истории и обществознания, а император всея Руси — Александр IV.

На миг проскользнула мысль: а что, если всё, что происходило со мной в прошлый год, было лишь галлюцинация, а сейчас я как раз очнулся? Но нет, не сходится. По крайней мере, генеральский погон говорит об обратном.

Удивительно, но, когда я вспомнил своё имя, причём и настоящее, и имя императора, чью роль я играл в последний год, вспомнить всё остальное стало гораздо легче. И то, что было перемешано в моей голове, стало потихонечку систематизироваться и приобретать порядок.

Видимо я хорошенько стукнулся головой и это вызвало кратковременную амнезию. Я не раз слышал такие истории, когда люди вообще забывали свою жизнь. Если честно, я немного испугался. Принялся вспоминать, а что было?

Помню, что попал в тело совсем молодого парня, студента Павла Кутафьева, который был похож, как две капли воды, на наследника престола. Родители мне очень понравились. И мать Павла очень напоминала мне мою матушку.

А да, кстати, в Россию я попал в непростой период 1941 года. Причём не просто в Россию, а в Российскую империю, ведь здесь не было революции, и в стране до сих пор царит монархия. А на престоле восседал император Николай II, который не был расстрелян в 1917 году и вполне себе здравствовал, да ещё и страной правил. Ну, в тот момент. Да и правил так, что другим странам следовало было только завидовать, а не смотреть с надменностью.

Так, вроде сходится. По крайней мере, это уже не кажется таким бредом как раньше, когда я в первый раз узнал об этих всех новостях. Ведь столько было мнений по поводу Николая Александровича и Первой мировой войны, которая косвенным путём и повлекла за собой революцию. Но нет, Николай Александрович сначала победил в Русско-Японской войне и сохранил весь флот. У него не было необходимости вступать в войну на стороне Антанты. Даже связь с сербами не заставила его втянуться в войну, он лишь погрозил пальцем, и всё как-то само рассосалось.

Правда, Первая мировая война всё равно случилась между немцами и французами, но несколько по другой причине. Причём, что примечательно, в Первой мировой войне этой реальности немцы таки победили, Османская империя не распалась, Австро-Венгрия тоже целехонька… Обиженными остались только французы, лишившиеся Эльзаса и Лотарингии, а еще кое-каких колоний, вроде Алжира. И на этом моменте история взяла совсем иной оборот. И можно было бы посокрушаться о том, что почему же Николай II из нашей реальности вёл себя так необдуманно, но тут всё было довольно просто. Оказывается, что в этом мире есть сверхъестественные способности, и у Николая II была дар предвидения, который не позволил ему совершить ряд роковых ошибок. Вот такие дела. И неизвестно, что было бы, если бы Николай II не обладал подобным даром.

Я помню, как попал в этот мир, и только-только свыкся с мыслью о том, что теперь меня зовут Павел, и что жизнь теперь у меня новая, как на меня вышли сотрудники Министерства внутренних дел и пригласили (а если по правде, то попросту похитили) для важного разговора и вербовки на роль наследника престола. Как оказалось, настоящий наследник Александр при смерти и уже не один год пребывал в коме, без надежд на то, что он когда-то выздоровеет.

Наследник, кстати, внук Николая от дочери Ольги Николаевны, которая в моей реальности разделила судьбу отца и прочих членов семьи.

А император Николай Александрович, опираясь на свою способность определять будущее, понимал, что скоро умрёт, и поэтому решил доверить судьбу империи мне, попаданцу из будущего. И пускай я, по сути своей, кукушонок — попросту подкидыш, которого подкинули в чужое гнездо, да ещё и неоднократно, сначала в чужой мир, а потом и на чужое тёпленькое местечко. Но так уж вышло, что я как две капли воды был похож на молодого Александра

Итак, в настоящий момент я целый император Российской империи. Да и какой империи! На момент моего попадания в России проживало больше 400 миллионов человек. Такого я не припомню в наше время ни в какой период. И экономика у нас развивается не просто хорошо, а супер! В сельском хозяйстве используются машины, промышленность превосходит промышленность Европы. А базируется наше благополучие на энергетике, и на кристаллах Вернадского, позволяющих переносить энергию без проводов.

Я женился на прекрасной турецкой принцессе, что, если честно, даже сейчас не укладывается у меня в голове. Чтобы русский император да на турецкой принцессе? Ну, как уж получилось. Причём скоро моя Сонечка родит мне ребёнка.

Да уж… Мысли еле-еле ворочаются, и по мере того, как я вспоминаю всё произошедшее, сам себе удивляюсь. Я, как историк, часто любил приговаривать одну фразу: «Хорошо об истории рассуждать, но не дай бог кому-то жить в период исторических событий». Правда сейчас смело могу сделать небольшую ремарку: «но совсем неплохо, когда эту историю вершишь ты».

Самое печальное, что, несмотря ни на что, Великая Отечественная война, всё-таки случилась. И напали на нас в этот раз не только немцы, но и французы. Россия дала хороший отпор, и война закончилась меньше, чем за год… Почти закончилась. Я как раз летел на подписание мирного договора, как самолёт упал. Сначала меня попытались захватить террористы, а потом самолет попал под обстрел ПВО. Хотя какое, к чертям, ПВО? Помню лишь, как заметил, что самолёт отклонился от курса, и решил осведомиться у пилотов, всё ли там в порядке. И тут завертелось. И в меня стреляли, и моих людей перебили. А потом штурман сначала застрелил пилота, а следом застрелился и сам. Вот такие дела.

В итоге до Копенгагена я не долетел. И мирный договор не подписан. И раз уж по мне стреляли ПВО, скорее всего я оказался где-то на линии фронта. Этого ещё не хватало. Чувствую, мирный договор с Германией и Францией пока откладывается. Не знаю, сможет ли его подписать мой премьер-министр? Не уверен, что это в его полномочиях. Поэтому рассчитывать на то, что всё поправится само собой, не следует. Значит, нужно порадоваться тому, что я, слава Богу, выжил, и срочно искать возможности возвращаться обратно, наводить порядок. И чувствую я многие головы полетят из-за того, что на борту оказались террористы.

Если честно, здравые мысли пришли ко мне уже опосля. А первым делом, вспомнив про встречу с месье де Голлем и генералом Паулюсом, я подпрыгнул на месте и принялся озираться по сторонам, борясь с головной болью и пытаясь понять, куда мне бежать, чтобы поскорее оказаться в Копенгагене.

В том самом Копенгагене, в котором «русалочка сидит почти нагая, ты мне за это бы устроила скандал».

Помотал головой. Это ещё откуда? Песня какая-то в голове всплыла…

Нет, в Копенгаген я пешком не добегу. Сейчас мне следует думать не о высокой политике, а о чём-то более приземленном. В прямом и переносном смысле. Сейчас первый день весны, и зима ещё не успела отойти на задний план. И раз уж я спасся, то сейчас надо подумать о том, как самому не сгинуть от холода или от голода. Вокруг хоть и прохладно, но не прям чтобы мороз, однако замёрзнуть вполне можно.

Первым делом нужно понять, как выжить. Нужно найти тёплую одежду и еду. На трясущихся ногах принялся ходить по округе, искать хоть что-нибудь. Наткнулся на два тела, причём настолько обезображены, что на них страшно было смотреть. Надо бы похоронить ребят, но сделаю это попозже. Сейчас в приоритете я. Мёртвым-то уже спешить некуда, а живым нужно не забывать о выживании.

Считаю своим везением, что пассажирский салон остался цел. Да, сильно деформировался, но был разбит вдребезги и его не раскидало по лесу.

Под одним из покореженных сидений я нашёл комплект лётного обмундирования: штаны и куртку без знаков отличия. Ещё большую радость доставила лётная меховая куртка, которая нашлась в кабине пилота. Видимо, во время полёта лётчик или штурман её снял, раз не было необходимости — в салоне-то не так холодно.

Быстро переодевшись, перешёл к следующей насущной проблеме — надо поискать еду. Наверняка у лётчиков есть какой-то «НЗ». Поковырявшись полчаса среди обломков, нашёл в пассажирском салоне металлический ящик, правда сильно покорёженный. Замок на нём был сломан, а крышка деформирована, и так просто открыть ящик не получится.

И как открыть? Нужна «болгарка». Но тут же обругал себя. Голова все ещё тяжёлая, и вспоминать о чём-то довольно сложно. Вот и вспомнил только сейчас, что, благодаря способности моей жены (обмениваться способностями с другими одарёнными), во мне теперь живёт сила грузинского кузнеца и физически я очень силён. А значит, металлический ящик для меня — как скорлупка от арахиса.

В общем, вскрытие ящика труда не составило. Внутри обнаружилось: 4 банки мясных консервов, (по два килограмма каждая), 2 банки рыбных консервов (по килограмму) и 2 бутылки коньяка, вернее осколки от бутылок коньяка. Теперь осталось понять, как открыть эти консервные банки, при этом не раздавив их в своих руках. Ложку нашел, а консервного ножа нет.

Коньяк — то, что осталось на донышке, я решил использовать по-своему. Отыскав кусок тряпки, смочил остатками жидкости, протер лицо, шею и все, до чего дотянулся. Все-таки, хоть немного, но привел себя в порядок. Бритву бы еще, кусочек мыла и теплой воды. Или хотя бы нож заточить.

Нож отыскался у одного из мёртвых телохранителей. Там же обнаружил и пистолет с двумя обоймами. Искал другие пистолеты, но не нашёл. Видимо где-то потерялись. Зато разжился ещё тремя магазинами, вернее обоймами. (В этом мире ещё не называют обоймы магазинами). Жаль не отыскалось автомата, но всё равно, пистолет и нож, это лучше, чем ничего.

С бритьем пока подожду. Воды бы. И не для бритья, а для питья. Можно, конечно, напиться из лужи, но рисковать я не собираюсь. Наберу воды в банку из-под консервов, а потом в ней воду и вскипячу. Хотя, если учесть, что я до сих пор живой, бацилл и бактерий можно не бояться. Однако, я всё же император, (да и брезгливый, по сути своей), пить из лужи мне всё же не по чину. Так что сделаю котелок из консервной банки.

Борясь с приступами тошноты, обыскал все тела, которые удалось найти. Нашёл ещё пару ножей и аж три зажигалки. Также там были сигареты и другие мелочи, из серии золотых часов, но всё это мне сейчас не пригодится. Был бы компас — другое дело. Но лишние бирюльки без надобности. Мне бы каких-то полезных вещей.

Наконец, наломав веток, разжёг небольшой костерок, пытаясь понять, как действовать дальше.

Хотелось разжечь огонь посильнее, чтобы согреться, но решил поостеречься. Ведь непонятно, где я нахожусь. Если меня сбило ПВО, то, скорее всего, нахожусь поблизости линии фронта или на вражеской территории. А значит, привлекать к себе внимание не нужно. Да, возможно, это поможет поисковым отрядам, что однозначно скоро выдвинутся на поиски, (хотя бы тела императора), но уверен, они не поспеют найти меня раньше, чем возможные вражеские разведчики или солдаты, что однозначно находятся где-то рядом. В этом у меня почему-то сомнений не было.

Вот ещё задачка: как понять, где я нахожусь, не разыскивая при этом людей? Ведь деревья-то не разговаривают. Ага, «Я спросил у тополя, где моя любимая. Подскажи, где скрылась, и знаешь ли, где она». Угу…

И как ориентироваться на местности? На деревьях мох растет гуще… Там, где север? Ага, везде мох одинаковый. Солнце? А солнца уже нет, смеркается.

Можно было, конечно, где-то затаиться и просто переждать это время, но, боюсь, уж очень долго ждать придётся. Нет, я не сомневаюсь. Со мной летело ещё три самолёта: один со свитой и два истребителя. Уверен, что они место падения императорского самолёта зафиксировали. Но опять же вряд ли ко мне на помощь прибудут так быстро. Соответственно, мысль о том, чтобы развести сигнальный костёр, я тут же отбросил.

А ведь мне казалось логичным подписать мирное соглашение на нейтральной территории. Теперь-то разумеется я жалел об этом. Надо было требовать, чтобы президент франции де Голль и регент германского императора Паулюс, прибыли ко мне в Санкт-Петербург. Вполне возможно, что я хотел поступить благородно, но еще исходил из того, что каких-то правил, где положено принимать капитуляцию не было.

Скажем, в моей реальности, мирные договора подписывались где угодно. После поражения в Крымской войне, мы подписывали мир в Париже, в столице враждебного государства. Но капитуляцию фашистской Германии принимали в Берлине. Капитуляцию Японии, американцы и вовсе принимали на борту корабля в открытом море.

А может быть имелось еще одно моё глупое, совсем не императорское, увидеть старинный Копенгаген. Еще не испорченный новейшей архитектурой.

Эх, рано я наверное стал императором, но этому делу учиться и учиться.

Ну что ж, снявши голову по волосам не плачут. Нужно думать не о том что не учёл, а о том как действовать дальше.

Глава 2
Планы и реальность

Наконец урегулировал бытовую часть. Ух, я даже думаю иной раз «казенными» фразами. Ну что, еду я себе нашёл, одежду тоже. Где обустроить место для ночёвки, тоже определил. Решил, что буду спать в салоне самолёта, который довольно неплохо сохранился.

Ополовинив двухкилограммовую банку с мясными консервами, хотел пойти поспать, так как уже темнело, и и устал я до одури. В общем, пора укладываться на ночлег. Но не стал, потому что вспомнил про тела ребят, которые лежали повсюду. И понял, что так просто заснуть я точно не смогу. Поэтому пошёл искать подручные инструменты и копать могилы. Ну или могилу. В зависимости от того, как пойдёт процесс. Всё таки не хотелось бы тратить на похороны драгоценное сейчас время, хоть без этого и не обойтись.

В итоге, после недолгих поисков нашёл сначала покорёженный кусок металла, который вполне можно было бы использовать в качестве лопаты. Но он был уж очень неудобный. И если бы не моя неуязвимость, я бы изрезал себе все руки. Но потом обнаружил обломанный винт от двигателя и принялся с остервенением долбить им промороженную землю.

Земля поддавалась плохо. И если бы не моя суперсила, я бы провозился дня три. Но благодаря силе, доставшейся мне от горца-кузнеца, справился я всего за пару часов, выкопав довольно глубокую яму. Хоть мне и не нравилась эта ситуация, но сложил я всех умерших в одну могилу. Да, это совсем неправильно. Кто-то из них был из честных людей, кто-то предатель. Но сортировать, кто есть кто сейчас не рационально. Опять же, многие тела были сильно обезображены, и пытаться определить личности погибших, мне совсем не хотелось. Да и я, кроме Ильи, в лицо никого не помню.

Это ещё сильнее подпортило бы и без того не лучшее настроение.

Поэтому, я сложил всех в выкопанную могилу и насыпал высокий холм. Причём на насып холма ушло чуть ли не больше времени, чем на выкапывание ямы.

Когда закапывал братскую могилу, почувствовал, что из глубины леса на меня смотрят чьи-то глаза. И они были явно не человеческими. Сам не пойму, как это определил и как вообще почувствовал взгляд, раньше за мной такого не водилось. Видимо, это особенности одного из даров.

Я ведь, благодаря Соне, получил аж три дара взаимодействия с животными. Как меня учили мастера по работе с дикими зверями, я мысленно потянулся в глубину леса, пытаясь понять, кто же это на меня так смотрит. Но тут же отпрянул, потому что мысль моя уловила присутствие чужого разума. И этот разум явно был хищным. И он очень хотел есть. Одно радовало, что находился источник сигнала далеко.

Сон не шел, поэтому я просто сидел, посматривая на пламя костра и размышлял. Гнал от себя мысли о Соне, и о том, что мои спецслужбы проморгали очередное покушение.

Но все равно, мысли лезли. Вот, сколько на меня уже совершалось покушений? Не помню, сам не считал. Кутепов с Мезинцевым должны знать. Думаю, по количеству покушений на свою царственную особу я уже перещеголял рекордсмена в этой области — покойного императора Александра Второго. Но, вроде бы, до Шарля де Голля и Фиделя Кастро еще далеко. Так что, есть куда расти.

Что же такое происходит? Уже и такая мысль: может, здешняя реальность, ощутив во мне чужака, сопротивляется и пытается меня выдавить обратно, в небытие? Что же, в этом мире, где существует магия, это вполне реально.

Реальность вполне реальна. А если так, то почему бы ей не ощутить чужеродный предмет, вроде залетевшего сюда «попаданца», поселившегося в теле Павла Кутафьина и ставшего вначале двойником императора, а теперь, смею думать, уже и самим императором.

Но это из серии тех вопросов, на которые мне пока не ответить. Возможно, как-нибудь потом. Если останусь жив после выхода из этого леса.

И сижу тут, как не император, а бродяга. Бомжара. Царь, без определенного места жительства и работы. Нет, работа-то у меня имеется, только не здесь. Хотя стоит смотреть на вещи позитивно. Можно вполне представить что это мой первый отпуск. Да, такой вот хреновый отпуск.

Так, я пока буду бродить по лесам и болотам бескрайней Польши. Нет, край-то конечно у нее есть, но как бы мне выйти за этот край? А как без меня? По моему указу, на время отсутствия императора вся власть переходит к премьер-министру. Наследник престола пока не родился, а справится ли Джугашвили с властью? Надеюсь, военная верхушка не станет противодействовать.

Елки-палки, а ведь как все хорошо задумывалось! Заключаем с немцами и французами мирный договор, получаем контрибуцию, за расходы, что понесла Россия во время войны. Экономисты, которые предварительно просчитывали общую сумму выплат, что нам должны были Франция и Германия, тихонечко потирали руки и говорили, что за такие деньги всем подданным империи можно не работать лет пять. Мол, это все доходы двух государств за сорок лет. Шутили, разумеется, потому что если раскинуть «военные доходы» на четыреста миллионов, то получается не так уж и много. Не то по десять тысяч рублей на душу, не то по двадцать.

Я, посмотрев на цифры, приказал урезать их раза в два, потому что нельзя загонять своего вчерашнего врага в угол. Имеются, знаете ли, печальные прецеденты в моей истории. И франко-прусская война, в результате которой Франция была поставлена на колени, лишилась двух богатейших провинций, и выплатила огромные суммы немцам, потом принялась мечтать и о возвращении земель, и о компенсации уплаченных денег. И что в результате? Первая Мировая война, по итогам которой теперь уже Германия была унижена, загнана в угол и связана по рукам и ногам. И что получили? Вот-вот… Обиды, рост национального самосознания, принявший уродливую форму и образование тоталитарного государства. И, как следствие, Вторая Мировая и Великая Отечественная…

Нет, противника загонять в угол нельзя. Мы планировали отторгнуть у Германии ее часть Польши, Восточную Пруссию, зато денег с них взять поменьше, а вот с Франции, с которой нам и взять-то нечего — в смысле территорий, денег возьмем побольше.

Но средства, которые планировались «выколотить» из поверженных врагов, я не собирался полностью «вбухивать» в экономику России. Инфляция — штука вредная, но дефляция — это еще хуже. А уж попытаться совершить такую хрень, как раздать полученные от врагов деньги — немыслимо. Даже пять тысяч, да что там — тысяча рублей, полученная «запросто так» приучает людей к потребительскому отношению и к иждивенчеству. Опять-таки, в моей истории, не так давно, произошел такой случай. Государство предложило ежемесячно выделять своим гражданам некую фиксированную сумму, которая позволяла бы если не жить безбедно, но существенно поправить свои дела. И вот, мудрые граждане подумали и отказались.

Чтобы действительно жить хорошо, нужно вкалывать.

Нет, разумеется, что-то вложим, потратим на восстановление зданий и железной дороги Смоленска, других приграничных городов, а еще — Польши и на прочее, но основные суммы вернутся обратно. Да-да, именно так. Ах ты, если мы отберем у немцев Прибалтику, так еще и Кёнигсберг придется восстанавливать. Или уже не стоит? Ладно, пусть специалисты посмотрят, оценят — а есть ли смысл? Если там море плещется, так и ладно. Что там интересного было, в моей реальности? Вроде, остатки крепости, да и то, она новодельная. И могила Канта.

Могилы великого философа, конечно жалко, но тоже не смертельно. Вон, могилы Аристотеля с Платоном неизвестны, не говоря уже о казненном Сократе и, ничего. Философия Канта не пострадает из-за отсутствия у него могилы, а философ, наверняка уже обосновавшийся в собственном Зазеркалье, о ней и не вспомнит. Скорее всего, рассуждает с Барухом Спинозой о материализме, или спорит с Бердяевым о сущности коммунизма. Шучу. Вряд ли Бердяев в этой реальности писал о коммунизме, как о болезни, которой придется переболеть.

В общем, прикинем, а там видно будет.

Значит, надо помочь нашим бывшим врагам.

Для начала наладить туда поставки зерна. Первые партии совершенно бесплатно, в пропагандистских целях, а потом пусть начинают платить. Если мы в Европу зерно не поставим, то США и Канада подсуетятся.

А потом Франции и Германии нужно восстанавливать собственную экономику. Мы же за время войны старались, уничтожали их порты и прибрежную инфраструктуру, взрывали заводы. Вон, Судоплатов в Германии поднял на воздух какой-то завод, так заодно и городок, что стоял неподалеку, разлетелся вдребезги.

И военные предприятия им придется закрывать, что означает безработицу. А чтобы не было безработицы — придется открывать гражданские объекты. А это деньги.

Значит, мы одной рукой получаем деньги, а другой возвращаем их обратно бывшим владельцам. Разумеется, не в качестве подарка, потому что подарок — это вещь, которую передают безвозмездно, чтобы получатель, простите за тавтологию, получил удовольствие. Мы, конечно же, дадим немцам и французам удовольствие, но… Вот именно. Удовольствие будет им стоить определенных процентов, которые они станут отчислять нам ежегодно, а еще — полный наш контроль над промышленностью Франции и Германии. Мои финансисты уже придумали — Германия и Франция выпускает облигации внешнего займа под семь процентов, а мы эти облигации покупаем.

Американцы, в свое, то есть, в мое время, поступили очень мудро, предоставив после Второй мировой войны Европе огромные средства, но с оговоркой, что они станут контролировать вложение средств. Но за все приходится платить. Вот, в моей истории Европа и платит. До сих пор.

Опять-таки — русские деньги они станут получать по условиям мирного договора, чтобы деваться было некуда. А иначе… Да, иначе деньги отыщутся в другом месте.

Само-собой, армии французов и немцев сократят количество «штыков» раза в два, среди командования будет проведена фильтрация.

И что теперь? А нынче, значит, что мы имеем? Русский император до Копенгагена не долетел, мирные переговоры сорваны, а второй этап, который может провести Джугашвили от моего имени, состоится не скоро. Стало быть, продолжаются боевые действия.

В итоге, просидев обуреваемый недобрыми мыслями до утра, не способный заснуть — так сильно меня взбудоражило всё происходящее. Однако, ближе к утру я всё-таки смог расслабиться, хотя и чувствовал, как в округе сновали дикие хищники, которые бродили тут и там в поисках пропитания. Может, они рассчитывали на то, что найдут трупы. Но это было бы слишком. Всё-таки волки — это животные, а животные вряд ли свяжут падение самолёта и появление мяса. Хотя кто их разберёт, что у этих волков в головах. Весь этот мир, на самом-то деле, не такой, как мой. И утверждать что волки могут быть обычными, было бы глупо с моей стороны.

Понимая, что вряд ли усну, решил понять столько времени, и достал те самые золотые часы, которые всё же решил взять. Ведь время нужно как-то определять. Однако часы стояли. Сам я их завести не догадался, а батарейки для часов ещё не придумали. Вот и посмотрел время…

Отчего-то эта новость ещё сильнее испортила мне настроение, я разозлился на себя, и снова сна не в одном глазу. А скоро уже по ощущениям начнёт светать.

Под утро я вдруг почувствовал, что меня будто кто-то ищет. Пытается отыскать не может найти. Ощущение было странное. Я подумал, что это снова хищники, но вдруг где-то на грани слышимости расслышал, как кто-то тихонечко говорит:

— Саша, милый, ты где?

Может, это из-за того, что головой стукнулся, и совсем видимо умом повредился, потому что голос был Сонин. Но что ей делать посреди леса, среди обломков самолёта?

Но потом вспомнил про ещё одну способность, которую передала Соня. Надо будет, кстати, сделать отчёт и припомнить, что ещё есть в моем распоряжении. Это ведь будет тем, что поможет мне повысить мои шансы на выживание.

Видимо, Соня воспользовалась той самой способностью, которая помогает налаживать связь между двумя людьми с одинаковым даром.

А стоило мне это понять, как я завопил:

— Соня, я здесь!

Глава 3
А вот и волки

Однако Соня продолжала меня звать, будто не слышала.

— Саша, я тебя не могу услышать. Помнишь, ты тогда в кабинете смог подать мне какой-то сигнал? Подумай о чём-нибудь таком, о чём можем знать только мы с тобой. Я думаю, что должно получиться. Если ты действительно там, и меня слышишь, попробуй подать сигнал, я пойму.

Без подсказки Сони, сам собой, вдруг вспомнил, как на корабле, когда Соня, ещё будучи дочкой султана, разливала кофе и чуть не упала. А я её подхватил и не дал упасть. А у нее был горячий кофейник!

Воспоминание заставило меня улыбнуться, и вдруг я почувствовал, как на том «конце провода» Сонечка будто воспряла духом.

— Саша, я тебя чувствую! Ты вспомнил про нашу первую встречу? Почему-то у меня это воспоминание, само собой, всплыло в голове. Похоже, ты можешь передавать мне воспоминания. По крайней мере, я верю, что это именно ты мне послал. И хочется верить, что ты жив и здоров, и на месте, хоть и далеко от меня.

Небольшая пауза, словно бы помехи…

— Я сегодня весь день, как на иголках, — произнесла Соня. — Не знала, что и делать, а потом вдруг вспомнила про нашу способность, и сразу же тебя позвала. А ты откликнулся. Вот же радость! — продолжала говорить София, будто от этого зависело что-то. — По крайней мере я надеюсь что это действительно ты, а не моё воображение. Попробуй передать мне информацию о том, где ты находишься сейчас. Вдруг получится? Александр Павлович сказал, что о месте крушения самолёта известно, и что туда уже отправлены поисковые отряды. Но вдруг они ошиблись, а ты сможешь передать точное местоположение, и это ускорит твои поиски.

— Передать, где я нахожусь… — пробормотал я.

Ещё бы знать, где оказался. Скорее всего, где-то за линией фронта. Но это и так ясно, с самого начала. Судя по тому, какая вокруг зима, это, наверное, Польша. Но вот как узнать точно? И Польша, она ведь не маленькая, а быть я могу где угодно. Хотя, если так подумать, самолёт пролетел над фронтом всего ничего и наверняка улетел не очень далеко за границу. Но опять-таки, старательно попытался представить лес вокруг и передать его Соне, но не почувствовал никакого отклика. И сам уже понял, что не смогу отправить ей никакое сообщение.

Всё-таки эту способность мы со временем отбросили и перестали заниматься, когда поняли, что Софья может мне передавать какие-то сообщения, а я ей не могу. Только небольшие импульсы, которые она едва чувствовала.

Я тут же отправил ей импульс и почувствовал отклик.

— Саша, я, поняла. Ты кроме этих импульсов, можешь передать мне только наши совместные воспоминания. Вернее, чувства, что ты испытывал когда-то. Но общаться, наверное, ты всё-таки не сможешь. И не сможешь передать мне, что происходит у тебя сейчас, к сожалению. Но и это неплохо. Главное, что у нас есть с тобой хоть какая-то связь, а я знаю, что ты жив. И значит, надежда на твоё возвращение есть. Признаться, я ни на секундочку не сомневалась в том, что ты жив и здоров, и с тобой всё в порядке. И ни чуточку не сомневаюсь, что ты скоро вернёшься и окажешься дома с нами.

Соня говорила, и голос её почему-то слышался всё слабее, или мне так казалось. Но с каждым её словом мне становилось чуточку легче. И её голос действовал на меня волшебным образом, придавая сил и уверенности в положительном исходе ситуации.

Я попытался сосредоточиться на своём даре и вспомнить ещё хоть что-то, чтобы передать Соне послание. Раз уж получается передавать ей ощущения связанные с какими-то воспоминаниями о событиях прошлого, почему бы не поэкспериментировать?

На ум пришла ситуация, когда ещё до знакомства с Соней, я делал разнос генералу Кутепову из-за того, что он пытался прижать меня к ногтю и показать кто есть кто. Тогда я ещё не был императором, а лишь двойником настоящего наследника. И Александр Павлович пытался показать мне, где моё место, и что я должен служить ему и слушаться каждого его слова. Ага, не тут-то было. Идти у него на поводу я не собирался. А то знаю я, как обычно такое заканчивается. И давать слабину было нельзя. Воспоминание было сильное, и эмоции тогда были сильные. Я сосредоточился на той ситуации изо всех сил.

Но Соня ничего даже не почувствовала. Да и я сам понимал, что у меня не вышло. Не было отклика, который я ощущал каждый раз, когда удавалось Соне хоть что-то передать.

Что ж, выходит, что даже если бы я с точностью знал до доли градуса, где нахожусь, или был бы в населённом пункте, то я всё равно не смог бы передать информацию своей жене. Получается, что у нас налажена односторонняя связь, а в обратную сторону я могу отправлять только короткие импульсы и воспоминания, которые связаны с моей супругой. Ну, это уже что-то.

Интересно, додумается ли она внести какую-то сигнальную систему, чтобы можно было хоть как-то общаться. Пускай ответами на вопрос — да или нет, но это больше, чем ничего.

Я потянулся к ней, и София тут же отреагировала.

— Ты меня зовёшь? Тебе плохо? — спросила она.

Я отправил ещё два импульса.

София, видимо, не поняла, что я имею в виду.

Затем отправил ей три импульса.

— Я не понимаю, что это означает, — тут же ответила она. — Что ты хочешь мне сказать, Саша?

А я же ничего не хотел ей сказать, а хотел, чтобы она начала думать и попыталась использовать мою возможность отправлять такие вот импульсы. И приурочить их к каким-то словам, например, «да» или «нет».

— Сашечка, я так ничего не пойму. Возможно, ты передаёшь что-то при помощи азбуки Морзе, но я её не знаю. Я позже, когда все проснутся, попрошу, чтобы мне выделили кого-то, кто эту азбуку знает. Но давай пока упростим наше общение. Я буду задавать тебе вопросы. А ты отправляй один импульс или два. Один импульс будет означать «да», а два импульса — «нет». Понял?

Ты ж моя умница! Я сразу же расплылся в улыбке. И тут же сосредоточился на ответе «да». Но Софья, конечно же, ничего не услышала. Поэтому я лишь отправил импульс в качестве подтверждения.

На том конце послышалось что-то пропитанное грустной радостью.

— Теперь мы можем с тобой общаться. И это радует. Ты главное ты цел? С тобой всё в порядке?

Я отправил один импульс.

— Это хорошо. Я рада, что теперь ты можешь меня слышать. Не падай духом. Знай, тебя уже ищут. Я передам всем твоим военным и господину Джугашвили, и всем, кто причастен к твоим поискам, что ты жив и ждёшь спасения. Держись там. Лучше всего оставайся на месте, за тобой обязательно скоро кто-нибудь прибудет. Мне сказали, что видели то место, где упал твой самолёт, и что там скоро будут наши люди. Мне сказали, что неизвестно, выжил ли ты. А я ни на секундочку не сомневалась. Ох, что-то я повторяюсь… Но ты главное знай, что душой я с тобой.

Я понял, что София сейчас пытается больше подбодрить меня, но из-за прилива чувств не знает, что говорить. И от этого мне стало на душе только радостнее.

Я всеми силами пожелал ей, чтобы она скорее пошла спать. Ведь, во-первых, она беременна, а во-вторых, сейчас уже утро. И даже представить не могу, какие чувства она испытала, узнав, что мой самолёт упал. И такие переживания ей сейчас точно ни к чему.

Будто почувствовав моё послание, она тут же сказала:

— Надеюсь, с тобой всё будет в порядке, а я пойду спать.

Вот, всё-таки жена у меня молодец и всё понимает.

— Я немного устала, — вдруг пожаловалась она. — Я потом с тобой поговорю, а сейчас мне что-то нехорошо.

Я нахмурился, а потом до меня стало доходить. Ведь использование способностей тоже не даётся даром. Между нами всё-таки большое расстояние, поэтому способность забирает много сил. Если честно, я себя тоже чувствовал, как выжатый лимон. Впрочем, если вспомнить всё, что сегодня происходило, это может быть и не из-за способностей. Нервы. Чисто физическая усталость.

Хотя учёные мне так и не сказали, где источник нашей магии. Если он в организме человека, то и так всё ясно. Ведь способности на таком расстоянии должны забирать огромное количество сил. А у Сони сейчас ещё и ребёнок. И ей нужно думать не только о себе, но и о малыше. Ведь сейчас она забирает силы не только у себя, но и у моего будущего наследника. Если будет тратить много энергии, то это может быть опасно для них обоих.

Наконец Соня ушла. А я удручённо понял, что как бы я не устал, всё-таки сегодня уснуть не смогу. И поэтому лежал, смотрел вверх, ворочая свои мысли так и сяк.

Думал, что и вправду самое разумное — попробовать отсидеться на месте и не дёргаться. Наверное, командующие фронтов, генерал Жуков и генерал Толбухин, уже разворачивают свои порядки в сторону Польши. А ещё отправляют группу, а то и целые отряды разведчиков на мои поиски, чтобы исследовать место падения самолёта. Поэтому, очень скоро можно ждать сюда моих людей. Только главное, чтобы меня раньше них не нашёл ещё кто-то. Те же самые волки, которые на деле всё не успокаивались.

В итоге, смирившись с тем, что не усну, поднялся и пошёл жевать опостылевшую холодную тушёнку, а то в животе стало бурчать. Видимо, это от нервов. Пытался найти иную ёмкость, чтобы вскипятить воды, помыться и побриться. И в итоге провозился до рассвета, а потом меня сморило и я таки уснул.

Примерно, ближе к обеду, очнулся — опять каким-то рывком, почувствовав что-то неладное. Кто-то приближался. И мысли у этого кого-то были не самые добрые. Существо, что приближалось к моей лёжке, было очень голодное и, во что бы то ни стало, хотело есть.

Вообще в лесах Польши, как мне помнится, самые опасные хищники — это волки. По-моему, медведей здесь нет. Или все-таки есть? Но медведи должны пребывать в спячке. Вот и пусть спят.

А волки? Но если с одним волком я ещё справлюсь, то против стаи могу и не сдюжить. Хотя сейчас весна, а весной волки должны образовывать пары и разбегаться по сторонам. И это хоть как-то радовало. Всё-таки два волка против меня не особо серьезная сила. Опять же, у меня имеется пистолет. Пистолет против волка оружие неважное, но хоть напугаю.

Сначала кто-то завыл, причём очень близко. После, такие вот завывания раздались ещё три раза, при этом звук приближался.

Немного подумав, решил, что до конца постараюсь пойти с волками на мировую. Ведь, пускай у меня и есть супер сила, и я могу их попросту убить, но отчего-то мне так делать не хотелось. Да, волки хищники, но они, как говорят умные люди — санитары леса, а учитывая некоторые мои особенности, вряд ли они мне враги. Они просто хотят есть. Поэтому вскрыл ещё одну банку тушёнки и, отойдя в ту сторону откуда должны были прибыть незваные гости, нашёл лист металла, оторванный от самолёта и чуть в сторонке вывалил всё содержимое банки на импровизированную посудину. Жалко, конечно, сам бы все съел, но делиться надо с братьями меньшими. Хотя вряд ли это чем-то поможет волкам. Как мне помнится, волки за раз едят очень много. Читал, что серые хищники способны до четырнадцати килограммов мяса съесть за один присест. Интересно, на двоих волков сколько потребуется мяса? Мея им хватит дня на два. Но надеюсь, что моё подношение примут и ко мне не полезут. По крайней мере, во мне есть сила дрессировщика и на то, и я уверен что мне удастся с ними договориться. Ну а уж если не поймут, придётся надавать шерстяным под их зады, да промеж ушей.

Приготовив подношение, я бы даже сказал — царский стол для гостей, я отошёл в сторону и накинул на себя полог невидимости. Всё-таки хорошо, что не стал тогда отбрыкиваться от Сони и позволил ей заняться той передачей даров. Я ведь даже не знаю, что именно спасло меня от падения самолёта. Это может быть всё что угодно. Но уверен, что это дары. Возможно, неуязвимость, а может что-то другое. Тем не менее главное, что я жив. И сейчас, возможно и волкам эта одна из способностей спасёт жизнь. Ведь если они меня не увидят, то и не полезут ко мне.

В следующий миг из-за кустов появилась здоровенная волчья морда. Зверь быстро обежал глазами поляну, поднял голову и потянул носом воздух. Его глаза тут же сфокусировались на листе металла, на котором было разложено угощение.

Он осторожно потрусил к жестянке и обнюхал её и чихнул, видимо из-за того, что мясо остро пахло специями. Затем что-то рыкнул, и следом из-за кустов появилась его подруга.

Волк посмотрел на неё, а та появилась сама и кокетливо повела хвостом. Причём, живот у волчицы был раздут, видимо беременна. Волчица подбежала к угощению, тут же понюхала угощение и в два приёма умяла всю тушёнку.

Вот и молодец, девочка, не стала привередничать. А теперь всё, ребята, я с вами поделился, а больше ничего вам не дам. Мне и самому мало. Так что бегите, авось какого-нибудь зайчишку слопаете. Главное, чтобы на меня не зарились.

Волк, тем временем, снова поднял голову и потянул носом. Видимо по запаху пытаясь найти ещё угощение или источник откуда эта еда появилась, и есть ли поблизости ещё.

Я потянулся разумом к волку, на этот раз не стал одёргивать. Волк вдруг напрягся, низко опустил голову, при этом стреляя глазами из стороны в сторону, и гулко зарычал.

Нет, всё-таки надо было больше уделять внимание занятиям со своими способностями. Я попытался отправить ему послание: «Я друг, я не враг. Я поделился своими едой. Но это не значит, что я жертва. И со мной лучше дружить. Иначе могу им и надавать. Но сам нападать не буду. Это моя территория, я буду её защищать. Сейчас вы мои гости, но вам пора уходить».

Волк перестал рычать и поднял голову. Однако не уходил, то и дело оглядываясь по сторонам, видимо пытаясь понять, кто это с ним вышел на контакт.

Немного подумав, снял с себя полог и вышел к волкам, на всякий случай взяв в руку пистолет. Всё-таки мирные переговоры — мирными переговорами, но о безопасности тоже не стоит забывать.

Волк задумчиво посмотрел на меня. Я повторил:

— Это моя территория. Я вас угостил, но теперь вам пора уходить.

Волк неуверенно кивнул, чем очень меня удивил.

Хотя, возможно, мне это показалось, потому что кивок был едва заметен. Затем зверь развернулся на сто восемьдесят градусов, оглянулся на меня и махнув хвостом, юркнул в кусты.

Его подруга тоже постояла, недоумённо посмотрела сначала вслед своему ухажёру, потом посмотрела на меня и тут же скрылась в кустах вслед за ним.

А я облегчённо выдохнул, но спрятал пистолет лишь тогда, когда почувствовал разумом, что волки удаляются. Всё-таки поняли мой намёк и не стали лезть на рожон. Хорошо, что не попытались меня съесть. Теперь даже не сомневаюсь, что смог бы их с лёгкостью убить. Но радости бы мне это не доставило. Всё-таки мне понравилась эта парочка. Благородные звери.

Кстати, оценил, что волк благородно уступил еду своей подруге, не стал сам насыщаться. Но это не мудрено. Всё-таки волчица беременная, и ей требуется забота. Вот он и заботится. А это показатель хорошего будущего отца.

На этой радостной мысли, я снова поплёлся к самолёту, в надежде еще хоть сколько-нибудь поспать.

Глава 4
Люди из захолустья

До встречи с волками, я поспал от силы, часа четыре. И подумал о том, что раз уж с волками разобрался, то можно пробовать ещё покемарить.

Есть не хотелось, да и вообще, если честно, ничего не хотелось. Хотелось просто отдохнуть и восстановить силы.

Однако стоило снова устроиться на ночлег, как тут же услышал отдалённые звуки, а потом понял, что ко мне снова кто-то приближается.

И это точно были не волки.

Ко мне кто-то приближался, при этом совсем не скрывался, и эти гости были двуногими. Людей невозможно спутать с животными. Они, конечно, особо себя не обозначали, не кричали, не шумели, но и не прятались.

Причём люди шли сразу с нескольких сторон.

У меня не было сомнений, что они сюда шли, чтобы исследовать место крушения самолёта. И на всякий случай решили окружить место падения.

А я обругал себя последними словами от того, что заранее не подумал о таком варианте, послушал Соню и не догадался свалить отсюда подальше. Ведь вероятность такого исхода была значительная. А теперь вот думай — враги сюда придут или друзья.

То, что друзья — это вряд ли, потому что не успели бы они за такой короткий срок прибыть.

А вот если не друзья, то кто же сюда идёт? Поляки, немцы, какие-нибудь анархисты или повстанцы? В любом случае вряд ли они с радостью помогут русскому императору.

В общем, на то что здесь сейчас появятся русские войска я не надеялся.

Конечно, учитывая мои дары, можно было бы поиграть в Конана-варвара или Рембо, ведь у меня и сила огромная, и неуязвимость, да и вон спрятаться могу. Но плохим бы я был императором, если бы рассчитывал только на свои козыри.

Да и опять же неплохо бы разобраться в ситуации, да послушать, вдруг они что-то эдакое скажут, что позволит понять где я. А ведь информация мне сейчас очень нужна. Конечно, не стоит рассчитывать, что они сейчас в простом диалоге всю правду матку мне выложат. И расскажут, где я очутился, кто они такие, и всё такое прочее. Но чем чёрт не шутит.

Хотя, если честно, хоть с кем-то мне поболтать мне хотелось, пускай даже и с врагами. Всё-таки, казалось бы, я здесь два дня, а уже и истосковался по простому человеческому общению. Ведь раньше у меня в день было минимум десять встреч с различными людьми, а теперь вот только волки за два дня.

Но сначала хочется понять, кто это. А значит, самое оптимальное решение — затаиться и послушать.

Снова набросил на себя накидку невидимости, которая позволяет скрываться от лишних глаз, и принялся быстро искать место, где я смогу затаиться, и где на меня, например, случайно не наступят.

На дерево взбираться не стал, оттуда, при неблагоприятном случае ещё надо будет быстро слезть.

Немного порыскав по округе, нашёл удобную развилку между двумя деревьями. Специально там пролезать никто не станет, очень уж узко. И мне там с моим пологом будет укрыться в самый раз. И на меня там точно никто не наткнётся.

Спустя пять минут к самолёту, с разных сторон, вышли люди, почти все в гражданской одежде. Кто-то в пальто, кто-то в тулупчике, а кто-то и вовсе в меховой безрукавке. Пара человек были одеты в немецкие шинели, но заметно, что это одежда с чужого плеча, да и без знаков различия.

Разговор мне сначала показался непонятным, потому что люди говорили не так уж и громко. Но постепенно вслушиваясь в их речь, понял, что они говорят по-польски, по некоторым знакомым словам, которые слышал когда-то. Опять же, стал работать мой дар, полученный от Омара Фарука — турецкого султана, понимать чужие языки. Снова Сонечка пригодилась, всё-таки золотая у меня жена.

Значит всё-таки поляки. Понятно.

Мои предположения подтвердились. Значит, упал я именно на территорию Польши (для точности — той ее части, что входит в состав Германской империи), потому что, где бы ещё я мог встретить отряд вооружённых поляков? Впрочем, в нашей Польше вооруженные поляки тоже пока бродят. Надеюсь, недолго осталось.

К слову, с поляками я в этом мире особо не разговаривал, разве что Сангушко, но тот говорил по-русски. Ну а некоторые типичные польские словечки из серии «курва» я почерпнул ещё из прошлой жизни.

Ещё раз оглядел взглядом людей. Выглядят собранными, но усталыми, небритые, и с оружием. При этом говорят друг с другом уважительно и спокойно, обращаясь на вы. Тихонько рассуждают, что и как собирать, какие полезные вещи здесь могут находиться на месте крушения самолёта.

Присмотрелся. Что это у них за оружие такое? Ага, винтовки системы Маузер. Видимо, утащили у немцев. Несмотря на то, что эта винтовка разработана в конце XIX века, она всегда славилась надёжностью и отметилась во всех войнах XX столетия. Вроде как наша винтовка Мосина. А вот у одного из неизвестных, (пока так будем их называть), на шее висел автомат, причём, до боли знакомый. Это же наш ППС. Спрашивается, откуда у поляков наш пистолет-пулемёт Судаева взялся? Буду надеяться, что сняли его не с русского солдата. Скорее всего, немецкий трофей, что поменял хозяина. По крайней мере, думать о том, что они убивали русских солдат, мне пока не хочется, чтобы заранее их не начать ненавидеть. Но очаровываться я тоже не буду. В этой жизни всё может быть.

ППС у поляков… Нет, надо лучше о людях думать, а я опять размышляю — нет ли какого-нибудь ушлого прапорщика (фельдфебеля), который сплавлял автоматы полякам?

Бывали случаи во время Чеченской войны моего времени, когда наши оружейники продавали чеченцам наше оружие, из которых потом убивали наших же солдат.

Повстанцы тем временем исследовали поляну, которую я уже именовал своей, и остановились у самолёта. А я всё внимательнее прислушивался к их разговорам.

Наконец, они собрались у опушки, недалеко от меня, и принялись подводить итоги.

— Похоже, здесь уже никого нет. Все мертвы, — сказал один из поляков.

Человек с автоматом на шее — лет пятидесяти, вероятно предводитель, ответил:

— Ага, никого. Все умерли, потом сами выкопали себе могилу и похоронились. Ещё, чтобы всё красиво было, насыпали себе холм.

Тот поляк, который высказал предположение, что никого не осталось, тут же принялся озираться по сторонам. До него дошло, как он опростоволосился со своим заключением.

А предводитель с автоматом тем временем обратился к другому поляку:

— Пан Тадеуш, — повернулся предводитель к самому пожилому из повстанцев. — Что скажете?

Пожилой потянул носом, как до этого делал волк, и принялся по новой обходить поляну.

Предводитель шагал следом. Сначала он прошёлся вдоль разбитого самолёта, забрался в салон, постоял там какое-то время, при этом что-то рассказывая предводителю.

Потом подошёл к могиле, потрогал землю, из которой был сложен холм. Снова принялся что-то объяснять предводителю, но что именно я не услышал, слишком уж он тихо говорил.

А предводитель в ответ на его слова лишь кивал.

Затем старик подошёл ближе к тому месту, где был тот металлический лист, из которого недавно принимали угощение волки. Даже присел на корточки, что-то там понюхал, и, покивав своим мыслям, продолжил доклад:

— Вот здесь волки были. Ели тушёнку. Не знаю, кто это, но они его рвать не стали. Приняли угощение и подобру-поздорову ушли. Не знаю, кто здесь, но, возможно, у него дар дрессировщика, либо просто он опытный умелый воин, либо хорошо прячется.

При этих словах он отчего-то хмыкнул, а у меня мурашки побежали по спине, потому что мне показалось, что этот старик стрельнул глазами в мою сторону. Неужто обнаружил? Что называется — мы с ним «зацепились» взглядами. Увидел? Вро бы нет.

Закончив осмотр местности, Тадеуш выпрямился и в полный голос доложил:

— Пан гетман, как я уже говорил, здесь в общей сложности семь человек, все мертвы. И умерли они плохо. Все лежат здесь, — кивнул он на могилу. — Один из них остался жив. Вон там костёр, собственно, значит он оставался здесь на ночлег. Причём, если и ушёл, то вряд ли далеко, потому что угли всё ещё тлеют. Да и мы бы на него наткнулись.

— Пан Тадеуш, как ваше мнение, искать этого человека будем? Человек, конечно, мог мимо нас пройти. Но он же где-то и мог спрятаться. Сможете его отыскать?

Тадеуш своим поведением стал напоминать охотничью собаку. И я удивился, заметив, как он стал шевелить ушами. Затем покружил по поляне и вышел к тому месту, где я укрывался.

— Пан гетман, возможно, он где-то здесь. Но где именно? Ума не приложу. Хотел бы помочь, но пока не пойму как. Предлагаю действовать дальше по плану.

Предводитель лишь кивнул.

— Уверен, что не надо его искать? У тебя ведь способность соответствующая. Что-то мне не верится, что кто-то тебя сможет в этом лесу обмануть.

— Да где же его искать, — демонстративно пожал плечами старик. — Вдруг он на дерево залез, — указал он на ветку у себя над головой.

Все повстанцы дружно подняли головы. Один даже зачем-то прицелился из винтовки в еловую шишку. У меня даже проскользнула мысль, что мне порядком надоело это представление и не следует ли мне появиться на свет Божий. А то уж очень волнительная (тьфу ты, как же я не люблю это слово!) ситуация. Да и этот старик глумливый. Что-то мне подсказывает, что он знает, где я нахожусь, а вот на нервы специально капает.

Даже поймал себя на мысли, что не проще ли мне их перестрелять. В принципе, воспользовавшись неожиданностью, вполне смогу. В пистолете пуль хватит на семерых, плюс запасные обоймы. Да и стреляю я неплохо. А даже если они начнут отстреливаться, у меня есть неуязвимость. Глядишь — сдюжу. Но это совсем крайний выход.

Если попробовать их всех ранить, то тут уже меньше вариантов. Всё-таки, я не Рэмбо из фильма, и не агент 007. Попасть в каждого таким образом, чтобы он не смог оказывать сопротивление? Маловероятно. А добивать раненых? Нет.

Поэтому, стиснул зубы и продолжил ждать, пытаясь понять, как будет дальше развиваться ситуация.

Глядишь, успокоятся поляки, да уйдут подобру-поздорову. А я пока потерплю. Конечно, холодновато, и пока я стою на одном месте, мороз нет-нет, да берёт своё, но я пока держался. Куртка, она хоть и меховая, но все равно, не май месяц.

Поляки уходить не торопились. Для начала они отыскали мои запасы еды. Но есть их не стали, а сунули в один из мешков, который расположили в центре поляны.

Потом стали методично и вдумчиво исследовать остатки разбитого самолёта. Притом настолько тщательно обыскивали, что мне оставалось только дивиться, сколько всего интересного я пропустил при обыске.

Они отыскали ещё два пистолета, запасные обоймы. Странно, что я их так и не смог найти. Вроде внимательно всё обыскивал.

Я вспомнил про способность, о которой говорила мне Соня, искать то, что спрятано или что потеряно. И посетовал на то, что не проявил должного энтузиазма и ту способность не получил. Вот бы она мне сейчас пригодилось. Ну ладно уж, как есть.

Кроме пистолета, вытащили из самолёта все находящиеся там тряпки. Начали их сортировать. Причём, не брезговали даже рваным окровавленным тряпьем. Что ж, в хозяйстве всё сгодится. Не удивлюсь, если завтра-послезавтра эти поляки вернутся сюда с пилой по металлу и начнут разбирать по частям весь самолёт. Дюралюминий вполне сгодится, чтобы сделать из него забор или, например, курятник. Сиденья, например, тоже для чего-то сгодятся. Они вполне удобные.

Моему удивлению не было конца, когда они вытащили откуда-то сумку с бумагами. У меня аж холодный пот по спине покатился. А что это за бумаги там могут быть? Неужто проект Мирного договора? Это я себя сейчас с потрохами раскрою, и они перероют весь лес, лишь бы найти императора Российской Империи. Но договор должен находиться в самолёте со свитой. Быть может, там полётные карты?

— Точно русские, — заключил гетман. — Вон все карты и полетные документы составлены на русском. Жаль, никто русского не разумеет.

Я выдохнул.

Про себя подумал: хорошо, что я летел на обычном самолёте и не стал когда-то тратить деньги на то, чтобы заказать для себя индивидуальный дорогой самолёт. Хотя мне и предлагали, и даже матушка настаивала. Но я все отбрехивался, что мол, сейчас не до него. Тут у нас война, и лучше бы на эти деньги танки заказать. Не подумайте, что я жадный. Я просто бережливый. Да и польза теперь какая? Будет спокойная жизнь, закажу себе «Борт номер один». А так даже и лучше. Вот самолёт упал, польские повстанцы перерыли весь самолёт, и даже не догадываются, чей это самолёт и кто на нём летел.

Другое дело, если бы это был мой личный самолёт. А то, глядишь, они бы и могилы принялись разрывать, чтобы понять, погиб ли я или нет. Потому что даже тело мёртвого императора стоит многого. И кто знает, на что бы эти поляки пошли. Жизнь-то у них не шибко хорошо складывается, по ним это видно.

Но как вышло, так вышло. И остаётся только порадоваться.

Осталось понять лишь одно. Поляки, хоть и говорили между собой, но мне так и не удалось понять, друзья они или враги. А по каким-то косвенным признакам определить кто они я так и не смог. Поэтому узнать это можно только познакомившись. Но рисковать мне не хочется. Такая вот патовая ситуация.

И теперь самому даже стало интересно, что наступит быстрее: поляки как-то себя проявят или я потеряю терпение и сам к ним выйду. А пока что буду сидеть и ждать развития событий.

Тем временем поляки, окончательно разрушив все мои надежды, принялись готовиться на ночлег.

Обалдеть, это что же мне, между этими двумя деревьями теперь всю ночь придётся стоять? Да уж, не такого «отпуска» я ожидал…

Глава 5
Плен по доброй воле

Я до последнего надеялся на чудо и рассчитывал, что поляки просто собирают вещи — можно сказать, мародерствуют, а костёр разожгли для того, чтобы поужинать. Но нет, они действительно собрались обустроиться на ночлег.

Тем временем уже стемнело, и я успел изрядно замёрзнуть. А поляки, как назло, запалили уютный костёр и что-то обсуждая, разлеглись перед ним. Кто-то затянул песню.

Один из молодых бойцов начал готовить на костре кашу, причём, из моих же консервов! Удушил бы!

Гетман что-то обсуждал с Тадеушем. Ополченцы тоже что-то своё обсуждали, над чем-то смеялись. Наверное, рассказывали друг другу анекдоты. И было им там хорошо, тепло и сыто. А мне тут холодно, противно, ещё и тело затекло. Но несмотря ни на что, я не рисковал выходить из своего убежища. Я не знал, как хорошо работает мой полог невидимости, и не выдам ли я этим себя.

А учитывая, что провёл день не в самых комфортных условиях, не горел желанием с кем-то сейчас драться.

Вскоре все и впрямь разбрелись спать. У костра остался только Тадеуш. Странно. Должны бы оставить кого-то помоложе, а не старика, пользующегося авторитетом. но может, у него бессонница?

Тадеуш сидел спиной ко мне, а я рискнул выйти из своего укрытия. Собрался направиться в лес, куда глаза глядят, авось выйду к дороге.

Но неожиданно тепло костра поманило меня, да так, что я решил всё-таки дать себе возможность чуть-чуть отогреться рядом.

Я осторожно обошёл костёр по кругу, чтобы между мной и стариком оставалось пламя и было меньше вероятности, что он меня увидит.

Ругал себя всеми словами за то, что не удосужился раньше проверить, как работают мои способности. Соня только и занималась тем, что изучала полученные дары и как это можно приспособить. А я же занимался государственными делами и на такие мелочи внимания не обращал. А теперь вот, за это и расплачиваюсь.

Подходил к костру осторожно, уселся так, чтобы не выдать себя лишними звуками. Тем более у старика, как мне стало понятно, есть способность к распознаванию скрытого. И он способен меня увидеть. Можно подумать, что он находит по запаху или ещё как-то, но костер, издающий тепло и запах дыма, должны меня скрыть. По крайней мере, на это я надеялся. Но и идти в тёмный лес, не согревшись, мне тоже не хотелось.

Пока крался, поставил себе пометку: как вернусь, надо будет дать задание Софии найти Одарённых, которые не чувствуют холода. Уверен, такие существуют. Ведь способность к поиску воды, которая актуальна в Турции, я с Сонечкой согласовал. А вот защиту от российской лютой зимы, которая у нас очень даже актуальна, не предусмотрел.

В итоге, усевшись у костра, едва не охнул от наслаждения, почувствовав, как обдало щеки теплом. А потом оно начало растекаться по всему телу.

Сейчас совсем чуть-чуть посижу и пойду.

Как назло, прямо перед костром стоял котелок, в котором оставалась каша, причём много. М-да… Заманчиво-то как. И кушать хоттца.

Посмотрел на Тадеуша. Тот сидит как вкопанный и глядит прямо перед собой. Мне даже показалось, что он уснул, потому что почти не шевелился. И лишь грудь его вздымалась, показывая, что хотя бы дышит.

С одной стороны, брезгливо есть чужую еду, да и как-то неправильно. Но они ведь взяли мою тушёнку, из этой тушёнки готовили ужин, так что свою совесть я успокоил.

Потянулся за котелком и едва не зашипел от того, как тот раскалился. Горячий зараза! Пришлось ухватить за ручку собственным носовым платком. Он все равно грязный. Еще бы дар, предохраняющий от ожогов получить. Или от голода.

Вытащил из кармана ложку, которую до этого взял в самолёте (не руками ведь есть), принялся наворачивать кашу. Может, меня потом и раскроют, но это уже будет утром, а я надеюсь, к тому времени буду далеко. А сейчас я очень хочу есть. Сейчас тут поем и двинусь подальше отсюда.

То и дело поглядывал на старика, который по-прежнему глядел перед собой и не обращал внимания на то, что содержимое котелка уменьшается. На каком-то моменте я так расслабился, что даже перестал смотреть.

А вот именно в этот момент он дал о себе знать.

— Что, русский, замёрз? Проголодался?

Я не ответил. То ли от неожиданности, то ли еще на что-то надеялся.

— Да не таись уже, я давно знаю, что ты здесь. И там, у деревьев я тебя заприметил. Не стал шумиху поднимать. Да у тебя оружие имеется.

Я слушал, продолжая наворачивать кашу, а пан Тадеуш продолжадл монолог:

— Мы ведь не бандиты какие. Я тебя прекрасно понимаю. Ты опасаешься нас, так и мы опасаемся любого незнакомца. Мы ведь не знаем, что ты за человек. А раз решил не показываться, так я уважил твоё желание. Но вот ты у костра нашего погрелся, еды нашей поел. Может, покажешься? А то страшно смотреть, как котелок скачет, до ложка из пустоты появляется. Тут впору и в лешего поверить.

Да, всё-таки, я не учёл тот момент, что котелок остался видимым. А я, забыв про осторожность и наплевав на то, что котелок горячий, придерживал его рукой, чтобы он не завалился. Вот и погорел на мелочи.

Единственное, что удивило, так это то, что ложка оказалась видимой. Я-то думал, что она, будто часть меня, должна быть под пологом. Но нет. Представляю, что этот старик подумал бы, не будь он готов к нашей встрече. Прямо из воздуха появилась ложка и ныряет в котелок, уменьшая содержимое. Да уж, то ещё зрелище.

Немного подумав, прикинув все за и против, решил снять полог. Ведь на меня, пока что, никто не нападает. Тадеуш шумиху не поднимает, да и признался, что изначально меня раскрыл. Хотя, это и так можно было понять. Ведь он прямо передо мной стоял и специально громко говорил, чтобы я его слышал. В то время, как до этого, говорил совсем тихо. Причём, как я понял, это была его обычная манера поведения. Громко он говорил именно для меня. С другой стороны, старик знал, что может получить пулю. Весомый аргумент сделать вид, что никого не нашел.

Несмотря на то, что полог с себя я снял, кашу есть не перестал. И продолжил глядеть на Тадеуша в упор, ожидая развития событий.

Какое-то время мы посверлили друг друга взглядами. Я не торопился брать инициативу. Мне, в принципе, было незачем. А вот старик мялся.

— Вооружён? — наконец, спросил он.

Я кивнул. Решил пока не подавать голоса, а то мало ли кто услышит посторонний.

— Стрелять в нас собрался?

Я отрицательно покачал головой. Да и зачем мне это? Старик сидит, тревогу не поднимает, хотя мог бы позвать своих. Так, подождём, посмотрим, как диалог повернётся.

Да и не душегуб я, даже в бытность свою в прошлом мире, когда воевал, с содроганием думал о том, что приходилось стрелять в других людей. И пускай это были враги.

— Как звать-то тебя? — спросил пан Тадеуш.

Немного помолчав, ответил:

— Александр, — негромко произнёс я

— Кто будешь, лётчик? — спросил он. — Комбез-то на тебе лётный, как я погляжу.

Я посмотрел на себя. Ну да, лётный, не поспоришь.

Но пока ничего не отвечал.

— Видели мы лётчиков русских, — продолжил тем временем старик, — которые немцам в плен попадали. Комбинезоны точно такие же были, только драные.

Наконец я всё-таки решил ответить:

— Не лётчик, — произнёс я, покачав головой, — и не штурман.

— А кто тогда? — с любопытством спросил он.

Да уж, если скажу, всё равно не поверишь, — про себя ухмыльнулся я.

— Да говори уже, — произнёс он. — Я и так вижу, что человек непростой. Но мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Я так, чтобы беседу поддержать, да понимать, что ты за человек передо мной, и на какие темы с тобой можно поговорить. Если ты простой кочегар, — он усмехнулся, — то про уголь поговорим. В моей жизни всякое было. А если какой-нибудь офицер, то мне и про военную службу есть что с тобой обсудить. Это я так, мосты налаживаю. Нам ведь нужно как-то наладить контакт.

Старик вдруг посмотрел куда-то вверх, поверх моей головы. А я вдруг почувствовал, что мне в спину что-то упёрлось. И каким-то шестым чувством я понял, что это ствол автомата. Уж сам не пойму, как определил.

— Руки в гору, — услышал за спиной голос пана гетмана.

Тадеуш качнул головой, продолжая смотреть на предводителя.

— Пан гетман, не торопился бы ты. Вон присядь с нами рядом, да поболтаем. Парень-то он интересный. Тем более я чую, что этой пукалкой ты ему ничего не сделаешь. А впечатление о нас испортишь. Поберегись лучше. Да присядь.

— Ты, пан Тадеуш, меня не учи, — заявил гетман. — А ты давай разоружайся. И без резких движений.

Меня такой поворот дела не устраивал. Сам не понял, как сработал мой телекинез, а в руках оказался автомат гетмана.

Сам гетман покатился кубарем. А когда выпрямился, принялся баюкать свою руку и потирать шею.

Я вдруг понял, что автомат оказался у меня в руках с оборванным ремнём. Сильно, видать, ему досталось. А руку чего баюкает? Неужто палец на курке держал? А если бы выстрелил? Нельзя в людей целиться из оружия, да ещё и палец на курке держать. Можно было сказать, что это примета плохая, но нет, это правила элементарной безопасности.

Пан Тадеуш даже не дёрнулся, и, не поведя взглядом, продолжил тем же тоном:

— Я же говорю тебе, сядь, гетман, и не тычь автоматом в кого ни попадя. Это тебе здоровья не добавляет.

Я подумал, не стоит ли согнуть ствол автомата в качестве назидания, ну и чтобы силу супер демонстрировать, да охолонить на будущее такие вот попытки. Но нет, не стоит. ППС — штука ценная. Да и не хочется кощунствовать над легендарным оружием.

Вместо этого спокойно произнёс:

— Я не враг вам, — с этими словами я вынул рожок, проверил патрон в патроннике и, сунув рожок в карман, вернул оружие гетману. — Рожок потом верну.

— Не потеряй, — насуплено заявил гетман, затем вполголоса проворчал: — А то у нас и так боеприпасов не хватает.

Он наконец-то выпрямился, приблизился к костру, не сводя при этом с меня глаз.

— Вот к винтовкам есть, — хмыкнул он. — А к этим машинкам нету.

Неудивительно. К «Маузеру» патроны можно прикупить у немецких солдат, а где взять боеприпасы к русскому автомату? Вот в этом-то беда партизанских отрядов. Разнокалиберное оружие мешает операциям.

Тут, краем глаза, я заметил ту самую винтовку, с которыми у них всё было в порядке. Стоит ли добавлять, что ствол этой винтовки тоже был направлен на меня. Держал её в руках один из поляков. Думаю, что он не один такой. За моей спиной, наверное, ещё парочку таких стрелков стоят.

— Ну все, ребята, — громко произнёс Тадеуш.

Я подивился силе его голоса.

— Здесь вроде разобрались. Русский агрессию не проявляет. Не враг он нам. По крайней мере, убивать нас не собирается. И драться с нами тоже не хочет. А раз дурного не замышляет, так давайте-ка все к костру соберёмся, да поболтаем.

Пока я невозмутимо продолжил уминать содержимое котелка, а у костра собрались все участники их невеликого отряда.

— А ты Ежи, куда уселся? — вдруг рявкнул гетман на одного из парней. — Ты иди караул неси, а то немцы к нам выйдут и возьмут нас тёпленькими и разогретыми у костра.

Я, наблюдая за их отрядом, с усмешкой подумал: интересно, что будет, если я этим полякам представлюсь чин по чину.

Так и вижу, как скажу — мол, я император всея Руси. А они падают на колени и отдают мне все почести. А потом доведут до ближайшего города, занятого моей армией… А может навалятся на меня дружненько, да повяжут. И того гляди, как бы на суку ближайшем не вздёрнули. Вдруг это какие-нибудь анархисты. Они ведь до сих пор себя никак не проявили.

От этих поляков, которые натерпелись за последний год, ждать можно всего. А как узнать, кто они и чего от них ждать, не поймёшь. Не спрашивать же напрямую.

Это ещё хорошо, если они меня от греха подальше прибьют. А то могут и немцам сдать. Вот будет подарок генералу Паулюсу. Русский император в плену у немецкой армии. Та ещё комедия будет.

Пожалуй, чтобы вернуть меня живым и здоровым, мои генералы немцам не только те территории, которые мы отвоевали, отпишут. Заключат мир на любых условиях, которые только немцы пожелают.

Нет уж, такой расклад меня не устраивает. Тут я лучше сам себе пулю в лоб пущу.

Пожалуй, следует придумать какой-то более нейтральный вариант. Чтобы опередить возможные вопросы, произнёс:

— Меня зовут Александр Борисов.

Причём сказал истинную правду. Хотел сказать, что я сержант и замкомвзвода, но вспомнил, что такого звания здесь ещё нет.

— Я унтер-офицер, — но дальше решил приврать. — Я должен был обеспечивать охрану его императорскому величеству.

— Это в Копенгагене, что ли? — поинтересовался вдруг один из партизан, за что удостоился недовольного взгляда от гетмана. — Ну а что, — начал тут же оправдаться он. — Я по радио слышал. Если он императора охранял, то зачем они ещё на самолёте летали?

— И что ещё там говорят, по радио вашему? — решил уточнить я.

— Знаю, что в Копенгагене должен был быть подписан мир. Говорят, что российский император в последний момент передумал и приказал повернуть самолёт обратно.

Ага, подумал я. Значит, мои министры не стали обнародовать тот факт, что самолёт императора сбит и упал за линией фронта. То есть, официально государь император пребывает сейчас в Санкт-Петербурге.

Что ж, это, пожалуй, даже и хорошо. По крайней мере, не будет лишней паники. Да и на фронте ничего не поменяется. А такая информация может легко сломать весь боевой настрой нашей армии и мгновенно снизить мораль наших войск. Подобного лучше не допускать.

— А почему император развернул самолёт, не говорят? — спросил я.

— А нам почём знать? — ответил поляк. — Ты же унтер-офицер в охране. Сам должен быть в курсе.

— Да вот, как видите, меня подбили, — усмехнулся я. — Видимо, потому он самолёт-то и развернул, что нас сбили, — кивнул я на обломки. — Более того, какие-то злоумышленники перепутали и решили захватить наш самолёт, подумав, что это борт императора.

Часть поляков принялась смеяться.

— Да брешешь ты, — заявил один из молодых.

— Да вот истинную правду говорю, — без тени улыбки, ответил я. — Кстати, возможно, и не зря они перепутали. Про меня говорят, что я похож на нашего императора.

— Ну-ка, Александр, повернись-ка к свету, — тут же заявил гетман.

Я напрягся. Но тот достал из кармана серебряный кругляш, в котором я узнал наш рубль, и стал сравнивать со мной, глядя то на рубль то на меня.

Откуда в этой части Польши русские деньги? Впрочем, серебро и золото везде в цене.

— Не, парень, — заключил наконец он. — Врёшь ты все. Тебе до императора как ослу до статуи Иакова из костела. Нисколько ты на императора не похож. Тем более, у вашего Александра вон и вид поцарственней, да и выглядит он помужественнее. А ты пацан пацаном.

— Скажи-ка лучше, Александр, — спросил вдруг один из пареньков. — А что русский император с Польшей собирается делать? Может, император делился с тобой? Вы же там, наверное, с ним общаетесь? Перебрасываетесь парой слов?

Я едва не усмехнулся от такой наивности. Однако спросил:

— С какой Польшей? С русской, прусской или австрийской? Наш император Царством польским правит.

Поляки напряглись.

— С русской, — холодно ответил гетман, который, к слову, инициативу парня не оценил и окинул того недобрым взглядом.

Я тяжело вздохнул.

— Как я знаю, император сказал так: после победы поляки пускай сами решают, с кем хотят дружить. Они вон хотели от нас отделиться. И к чему это привело? К тому, что немцы и французы выгребли из Польши всё до крохи, что там оставалось. Император обижен на поляков, потому что Польша от России за всё время только хорошее видела. Но ей была мало, и смотрела она в сторону Европы, которая с ней никогда не считалась. Поэтому, война закончится, немцы и французы восвояси уйдут. А там пускай поляки сами решают, с кем им лучше. Самим или с нами. А нам, пожалуй, такие субчики в составе империи не нужны. Мы — не захватчики, чтобы истреблять поляков, обворовывать их, или искоренять народ и населять своих людей на территории Польши. А земли у нас и так вдоволь.

Поляки завозились. Мои слова им явно не понравились. Они то и дело переглядывались.

Но гетман, снова окинув всех взглядом, в корне подавил весь ропот. Видимо, хороший он командир, раз взгляда хватает, чтобы солдат приструнить.

А я же, правду, по простоте душевной, говорить не перестал.

— Вы, в первую очередь, между собой разберитесь. У вас самих единства нету. Вот когда ваши паны придут к единству, тогда и у вас мир появится. А после этого уже можно и с Россией договариваться о чём-то.

— Ты наших панов не трожь. Я сам урождённый шляхтич, — вдруг взвился один из парней.

И выглядел он так забавно: взъерошенный, как воробушек, худющий, с растрёпанными соломенными волосами и тонкой шеей. А глаза голубые. И выглядит отчего-то не злобно, а как-то даже комично.

— У вас тех шляхтичей, как блох на собаке, — хмыкнул я, видимо, от стресса, да и от накопившейся злости на этих вот народных бойцов, совсем дипломатичность растерял. — И все на себя одеяло тянут. Считают себя королями.

От моих слов паренёк вдруг взвился, лицо его стало совсем полубезумным. И он тут же бросился на меня.

— Ах ты, пся крев! Да я тебя! — и пошёл на меня.

Красный весь, как помидор. Раздулся, будто и вправду томат.

Я тоже выпрямился и с этакой ленцой и, лишь бы не зашибить, не дожидаясь, пока парень набросится, дал тому звонкий щелбан в лоб.

Не так и сильно, кажется, но шляхтич потерял равновесие и кувыркнулся через голову.

— Ах ты, кур-рва! — завопил ещё один.

И на меня бросились сразу двое. Тоже из шляхты?

Один после несильной оплеухи улетел прямо в костёр. Второй распластался на земле перед гетманом.

Предводитель с любопытством глядел на меня.

— Смотрю, хорошую охрану император себе подбирает, — оценил пан гетман.

— Да уж, немцы зря к вам сунулись, — поддакнул ему сидящий рядом мужик.

Как я заметил, в драку полез только молодняк. Те, что постарше были, так и остались сидеть на месте. Их мои слова, может, и тронули, но к действию не побуждали.

— Да уж, и вправду зря. Если у вас унтеры такие, что же ваши полковники могут? — произнёс третий. — Про генералов вовсе молчу.

— Многое могут, — хмуро ответил я, глядя на сидящих сверху вниз, ожидая, что ещё кто-то кинется.

Но нет, не кинулись, хотя и смотрели недобро. И вправду, серьёзные мужчины остались. Эти в драку не полезут, потом, наверное, попытаются навалиться, когда буду не ожидать.

Рядом постанывали незадачливые бойцы.

Я покосился на того, которого отправил в костер — не обгорел бы. Но он уже вылез и сидел, мотая башкой. Брови опалило да чуб дымился. Ему-то хорошая плюха прилетела. Но жить будет, и это главное. Я, помня прошлый опыт, старался не усердствовать, чтобы не зашибить никого. А тут вот хорошо приложился. Щелчком, блин. Видимо, шляхтича слегка оглушило.

И как из этой ситуации исходить? Сейчас я в лес двинусь, так они меня из винтовок и расстреляют. А неуязвимость моя, как помню, вовсе не бесконечная.

Я посмотрел на гетмана в упор и заявил:

— Раз уж переговоры у нас не удались, товарищи поляки, я, как русский солдат, беру вас в плен.

Глава 6
А кто кого взял в плен?

После моего заявления, гетман так и вылупился на меня.

— Ты, парень, конечно, мастак руками махать, но на нас здесь десятеро. И мы вооружены. Сейчас Ежи тебе в ногу стрельнёт, после этого мы тебя скрутим, а потом и немцам сдадим. Нам такие ретивые да проблемные не нужны. А немцы там тебя уже уму-разуму и научат. Слышал я, что они творят с русскими солдатами. Они на вашего брата очень злые.

— Вы сначала попадите в меня, а потом попробуйте скрутить, — ухмыльнулся я. Ежи сейчас не в меня, а в гетмана угодит.

— Так, стоп, — вмешался пан Тадеуш. — Все хороши. Давайте-ка начнём сначала. Мы тебе, парень, зла не желаем. Ты нам тоже обидное не говори. И не будем ссориться впредь. Мы за Россию стоять не собираемся, но и враждовать не спешим. Мы вон, свои земли хотим отстоять, прусаков с нашей земли прогнать. Да вас желательно не пустить, как новых хозяев. В остальном у нас свои дороги, и они разные.

— И какие предложения? — спокойно спросил я, приняв непринужденную позу.

— Уходить надо, — заявил гетман. — И побыстрее.

— Куда уходить? Вы же на ночлег расположились, — удивился я.

— Это мы тебя приманивали, — ответил он. — А сюда не только мы намылились. В пятидесяти километрах немцы. Думаешь, они самолет не углядели? И углядели, и определили куда упал. Мы-то недалеко живем, поэтому быстро пришли. Ночью немцы точно не пойдут, а вот утром вполне могут пожаловать. Дорога здесь недалеко, километрах в пяти. Если хочешь, можешь с нами пойти. А то в лесу сгинешь зазря. Обидно будет после такого-то, — гетман кивнул на самолёт. — К тому же, сейчас звери неспокойные. С парой волков ты договоришься, а если рысь выйдет? или медведь раньше времени из берлоги вылезет? С голодными медведями даже бывалые охотники не связываются.

— А что потом?

— А потом пойдёшь своей дорогой, мы тебя удерживать не станем. Ну, или прибьёшься к нашим. В принципе, если мы с тобой общий язык найдём, будет славно, я хороших людей вижу. Ты парень не промах. Нам такой в хозяйстве не помешает. Деревня у нас хорошая. Правда, после последних стычек много домов опустело. Найдём тебе жилье. Подумай.

— Да уж, заманчивое предложение, — ответил я, едва не усмехнувшись. — Но вообще я так и планировал. Хотел уйти отсюда подальше. Вот только вы мои припасы присвоили.

— Мы тебе ужин приготовили, — без затей ответил гетман. — А остальное взяли в оплату. За услуги, так сказать.

Он усмехнулся и кивнул на опустошённый котелок.

— Каша вкусная, — не стал я кривить душой. — За это спасибо. Но мне бы до города добраться, да со своими как-то связаться. А ещё лучше к русским выйти.

— Э-ка ты замахнулся, — вмешался пан Тадеуш. — Тут везде немцы, паря. Если хочешь в Варшаву, это триста километров. Через линию фронта, сам понимаешь, лучше не соваться. Другие варианты — это непролазные леса да болота, куда мы сами не суёмся. На дорогу лучше тоже не высовываться. Там всюду либо патрули немецкие, либо отряды вроде нас. И скажу я тебе, не все такие добрые, как мы.

Я прикинул. Видимо я действительно где-то в Прусской Польше. Да, непростое место. И наших войск поблизости нет.

— Можно ещё к морю, — продолжил гетман. — К Данцигу. Там я тоже слышал ваши войска стоят. Но это тоже сто километров, и там полно остатков немецких войск, которым только дай русского солдата в руки. Там, говорят, страшные дела творятся. Не любят немцы нынче вашего брата. Да и с чего бы им вас любить?

Поляки несмешной шутке недобро посмеялись.

— Да уж, нигде нас русских и не любят, — пробормотал я. — А вы сами куда пойдёте? — спросил вдруг я.

— Мы в деревню нашу возвращаемся, — заявил гетман. — Мы уже неплохо повоевали, нам хватит. Немало своих потеряли, русский. Но если потребуется, снова выступим. И немцев со своей земли прогоним. В общем, если хочешь, давай с нами, так ты точно в лесу не сгинешь. А там, чем чёрт не шутит, захочешь, — вдруг передумаешь, девку себе польскую найдёшь. Ты парень крепкий, нам такие не помешают. Повоюешь за нас с немчурой.

— Я вам, конечно, за предложение благодарен, но мне бы домой вернуться, — покривился я. — А там поговорю с командованием, чтобы вам помощь какую выделили. А пока что я, как русский солдат, буду воевать с немцами на стороне России, как с врагами русской империи. Но я пока не готов участвовать в национальной обороне Польши.

— Ну, на нет и суда нет. А в целом, предложение наше остаётся в силе. А там, как решишь.

— Деревня ваша где находится? — спросил я.

— Не так далеко отсюда. Гораздо ближе, чем города.

— А если конкретнее? — спросил я.

— Конкретнее? Деревня Дрязга, — ответил гетман. — Находится рядом с городом Тухоль.

Я призадумался. Всё-таки вариантов у меня не так уж и много. Соваться в лес, не зная местных троп, да и не имея нужной амуниции — это верная смерть, особенно зимой. Ладно, здесь весна, но это еще хуже. Скоро должны разлиться реки, ручейки. А еще и болота должны быть. Навыков выживания у меня не особо много, ориентироваться на местности не умею. А остатки моих консервов благополучно осели в мешках «аборигенов». Что стану есть в весеннем лесу? Белочка поделиться запасами? Сомневаюсь.

В общем, не факт, что я смогу самостоятельно выбраться из этой передряги.

На месте стоять и подождать эвакуации?.. можно попробовать. Но опять же, как показывает практика, если нагрянут немцы, долго под пологом невидимости я вряд ли выстою. А даже и выстою, то без провизии мне хана. Выживать лучше рядом с людьми.

— Ладно, — махнул рукой я, — пойду с вами.

Гетман лишь пожал плечами и глянул на старика.

Партизаны спешно затоптали костёр и приняли собирать вещи. Я ожидал, что огонь потушат «пионерским» способом (то есть, все дружно пописают в костёр), но тут люди были солидные, поэтому тлевшие угольки засыпали землёй. По крайней мере, это способ, который и угли скроет, и от возможного пожара обезопасит. Хотя какой пожар в весеннем лесу, но да ладно.

В целом, справились довольно быстро. Я окинул взглядом поляну. В принципе, легко понять, что люди здесь были, но учитывая факт, что костёр засыпан землёй, вряд ли смогут определить, как давно. И, не исключено, что ночью может пойти снежок.

Мои новые «товарищи» были загружены барахлом по самое не хочу. Они вознамерились за раз вытащить всё, что собрали в разбитом самолёте. Я углядел, что кроме кресел, выдранных из салона, они несли с собой металлическую массивную аптечку, а также все тряпки, которые удалось найти. Даже прихватили с собой пустые консервные банки. Ну да, у хорошего хозяина и верёвочка пригодится.

Тряпки, например, можно постирать, порвать на полосочки, и связать коврики. Бабушка у меня вязала, помню.

Я в действе сборов не участвовал, но не мешал и не комментировал. Хорошо хоть приборы не стали выдирать, высотомеры и манометры вряд ли нужны в хозяйстве.

Дюралюминий тоже не стали срывать, хотя я этому подивился. Металл всё-таки ценный и полезный в хозяйстве. Но тут я их понимал, тащить на себе ещё и металл — это уже слишком.

Однако уверен, что мужики вполне могут за ним вернуться. И тут я народ тоже понимал. Хоть и считалось, что немцы относились бережно к полякам на присоединенной территории, но во время войны высасывали всё, что только можно из крестьян, повергая их в нищету. Пусть они в открытую и не грабили поляков, всё-таки эта часть Польши является территорией Германской империи, но к полякам относились как к людям второго сорта.

Польское зерно наверняка реквизировано для нужд армии, а если и не реквизировано, то выкуплено за очень смешные деньги.

При возвращении в деревню мне было доверено одно из кресел, вырванных из самолёта, чтобы порожняком не шёл. Мол, а что, здоровый лоб, физическую силу показал, вот буду теперь отдуваться. Но я не роптал, с пониманием отнёсся, и без лишнего гонора, без споров взвалил кресло на плечо. Да и не так скучно. Пошёл бы пустой, на меня все новые «друзья» смотрели исподлобья. Более того, я даже умудрился увидеть металлические ящики с инструментами, которые до этого пропустил. Хотя, откровенно говоря, с трудом себе представляю, зачем в самолёте нужен ящик с инструментами? Вот как во время полёта ремонтировать самолёт?

В ящике углядел несколько отвёрток, пассатижи и пару ключей. Этот ящик нёс с собой гетман. В любом случае, инструменты в хозяйстве пригодятся. На крайний случай можно дать местному кузнецу, чтобы тот выковал косу или серп.

На душе слегка заскреблась невидимая кошка. Все-таки, растаскивают имущество Российской империи, считай моё собственное. Но утешил себя тем, что пусть уж лучше оно достанется бедным польским крестьянам, чем немецким оккупантам.

В конце концов сборы закончены, и мы отправились в путь.

Я думал, что мы выйдем на какую-нибудь дорогу, но пан Тадеуш повёл нас по лесу, по одному ему ведомой тропке, так как я вообще не понимал, как они здесь ориентируются. Однако поляки шли уверенно, будто по старой протоптанной тропинке, продираясь через сугробы и снежный наст.

Пока шёл, то и дело вертел мысли, и так и сяк. Несмотря на принятое решение, всё-таки возвращался к мысли: а правильно ли я сделал, что ушёл с места крушения? Можно было переждать приход немцев… Но ведь немцы могут прийти и с собаками. Уж они-то не будут миндальничать, как Тадеуш и гетман. А с этими парнями я, глядишь, и сумею договориться о помощи. Найду проводника или чем чёрт не шутит, на ту деревню, где я буду находиться, наткнутся наши разведчики. А может я смогу найти другой способ выйти на связь со своими и дать им знать, где я нахожусь.

Как жаль, что у нас с Соней только односторонняя связь, иначе я просто назвал бы деревню. Как там её — Дрязга? И туда бы направились наши солдаты, тогда всё было бы гораздо проще.

Я понимаю главное, одному мне отсюда не выбраться, и лучше быть вместе с людьми, пускай даже я до конца не понимаю, кто они такие, что из себя представляют и что от них ждать. Вроде бы не крестьяне, которые просто пытаются выжить, прокормить свои семьи. Но где та грань, когда они и сами об этом позабудут.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей, решил распределить задачи, которые нужно решить, по степени важности.

Первое — естественно выжить, и дождаться спасения.

Второе — не попасть в лапы немцев. Далеко не факт, что немцы опознают во мне русского императора. Но русский солдат — это тоже неплохая добыча. Мало ли что они, зачем им нужны пленники. Это такой товар полезный.

Задача номер три — связаться со своими. Дать им знать, или самому выйти в расположение войск хоть Толбухина, а хоть и Жукова.

Всё-таки, моя неспокойная натура вряд ли даст мне отсиживаться на месте и не погонит м вперёд. Уверен, что если найду себе чем заняться, буду сам искать способы выбраться к своим, но рисковать всё-таки я не буду, а действовать стану осмотрительно.

Пока шагал, пребывая в своих мыслях, даже умудрился ни разу не стукнуться о какую-нибудь ёлку. Молодец, что и говорить.

Мы шли по лесу не меньше двух часов, как вдруг Тадеуш поднял руку, призывая отряд остановиться.

Народ сразу же принялся скидывать с себя трофеи и расходиться, прячась за стволы. По примеру прочих, я тоже скрылся за ствол ближайшего дерева. Пистолет пока вытаскивать не стал, нет смысла.

Гетман отчего-то хмуро на меня посмотрел, но, ничего не сказав, пошёл вперёд. А я вдруг вспомнил, что у меня остался магазин к ППС. Но, видимо опасности серьёзной не предвидится, иначе и Тадеуш бы так себя не вёл, да и гетман отнял бы у меня свой магазин. Он почему-то даже не пытается вернуть боеприпасы обратно.

Хотя кто знает, из-за чего он так себя ведёт? Я пока инициативу не проявлял, пусть будет так как будет.

Народ спрятался, но Тадеуш и гетман остались стоять на открытой местности. Оказалось, что навстречу нам, по той же лесной тропе, которую я так и не разглядел, двигался ещё один отряд. Тоже человек десять, но вооружение у них было не в пример хуже. Четыре охотничьих, ружья и два обреза.

Обрезы — излюбленное оружие наших кулаков и итальянской мафии, — хмыкнул я про себя.

— Приветствую, пан Гжесь, — помахал наш гетман рукой ихнему предводителю.

— И ты здравствуй, пан Стась.

Я себе сделал мысленную пометку — значит, нашего гетмана зовут Стани́слав, — догадался я.

Угрюмо посмотрев на барахло, сваленное в кучу, да на стволы винтовок, которые торчали из-за деревьев, Гжесь грустно вздохнул.

— И что, вы уже всё обобрали? — заключил он.

— Спать надо меньше, — отозвался довольный Стась.

— Неправильно ты делаешь, не по-соседски, пан Стась. Бог заповедовал делиться со своим ближним, — глубокомысленно заметил его собеседник.

— Всё правильно я делаю, — ответил Стась. — Всё лучше, чем немцам досталось бы. Да и не знали ведь мы, что вы тоже пойдёте. А теперь уж и поздно. Да и делиться-то особо нечем, пан Гжесь. Ничего путного. Так, по мелочи.

А я подумал, что что бы изменилось, если бы гетман Стась знал о том, что их соседи тоже выдвинулись помародёрствовать? Да ничего. Тут правила простые: кто первый встал, того и тапки.

— И что, там вообще ничего не осталось? — хмуро поинтересовался Гжесь.

— Как ничего? Железо осталось от самолёта, причём много. Только вам с собой пилы нужно брать и зубила. Да и поторопиться, немцы скоро должны нагрянуть.

Пан Гжесь покривился, а Стась ему назидательно порекомендовал:

— Ладно, неча лясы точить. Мы своё дело сделали и получили, что заслужили. А вы клювами не щёлкайте впредь. А то и того, что осталось, лишитесь. Всё, пока. Некогда мне.

Стась скомандовал своим собирать вещи.

И под грустными взглядами соседей, наш отряд подхватил трофеи и зашагал дальше.

Глава 7
Польская деревня

Польская деревня, в которую меня привели (я отметил, что по лесу дорога заняла часа четыре, но может и больше) меня чрезвычайно удивила. Во-первых, своими размерами. На вскидку, я насчитал здесь домов пятьдесят, если не семьдесят, да еще хозяйственные помещения — сараи, помещения для скота. По нашим меркам, это не деревня, а скорее село. Вон, даже посередине стоит храм. Как он у поляков называется? Кирка? Нет, польские католики именуют свои храмы костелами. Читал. Во-вторых, я удивился стройматериалам. Я-то ждал, что здесь будут глинобитные мазанки, вроде малороссийских, или деревянные домики, а то и каменные жилища. Но эта деревня была застроена фахверковыми зданиями. Показалось даже, что я не в Польше, а где-нибудь в Германии, или в Чехии, типа Крумлова. Нет, до Крумлова деревня не дотягивается по масштабам, но все равно, архитектура, скорее немецкая, чем славянская. В Германии порой сложно определить — где тут город, а где деревня? Порой, дело всего лишь в статусе, а не в количестве домов или жителей. Но кое-что выбивалось из «немецкости» фахверковых жилищ. Крыши были крыты соломой, а не красной черепицей. Впрочем, в английских сериалах часто показывают старинные дома, покрытые сеном. Так что, все может быть. Кто знает, не покрывали ли в сороковые годы в том же Крумлове или в Талле крыши соломой, а теперь перешли на черепицу?

А третье, или в-третьих, что меня удивило, так это забор, окружавший деревню. Понимаю, если бы это была изгородь, сколоченная из жердей, какой-нибудь дощатый забор, а тут имелась именно ограда, сооруженная из бревен, вкопанных вертикально.

На картинках именно так изображают поселения древних славян. Но там, ко всему прочему, имеется какой-нибудь естественный рубеж обороны — река там, болото, а само поселение стоит на холме. Но тоже, как показывает практика, ограды, если за них принимались всерьез, долго не держались.

Нет, скорее всего забор от кого-то другого. Это они от медведей хоронятся или от волков?

Нет, судя по тому, что на входе имеется вышка, а там часовой, а еще торчит ствол пулемета, ограда предназначается против лихих людей. От какой-нибудь банды?

Но серьезного натиска ограда не выдержит. Мне бы моих ребят из той жизни, даже не весь взвод, а пару отделений, да БМП, то взяли бы эту деревню… Нет, все-таки, лучше взвод. Если брать двумя отделениями, так лучше эту деревню сжечь, вот и все.

Может, такая ограда послужила бы препятствием в средние века? Пожалуй, что и нет. Ворота хлипкие, высадить их каким-нибудь тараном, а внутрь потом влетает конница и устраивает рубку.

Или — производим отвлекающий маневр именно на входе, где ворота, а в это время основные силы просто перемахивают забор в другом месте.

Беда любой оборонительной линии, что ее придется кем-то удерживать. Ну, построили бревенчатую ограду, а что дальше? Удерживать оборону по всему периметру — тут рук не хватит. Сколько бойцов может выставить деревня в полсотни дворов? Максимум сотню, а минимум — пятьдесят. Немало, но и немного. Конечно, если поставить в строй и женщин, и стариков, и подростков, то наберется и сотни две, но имеется ли у пейзан достаточно оружия? А боеприпасы? С косами, поставленными на древко вертикально, да с вилами уже давно не воюют.

Я бы, на месте пейзане, выкопал вдоль забора окопы, на расстоянии примерно метров десяти от бревен, по углам разместил «лисьи норы», а еще пару-тройку пулеметов. И кусты, вместе с прилегающим к деревне лесом, стоило бы вырубить, а иначе враг подойдет незаметно.

А еще недурственно бы перед окопами натянуть колючую проволоку. И банки консервные нацепить. А уж совсем шикарно — если всю деревню окружить минными полями. Блеск!

Но опять-таки, все упрется в оружие. Три пулемета — это сколько же патронов понадобится? А против солдат и четыре пулемета в руках селян — несерьезно.

Гетман, оказавшийся еще и сельским старостой, отзывающийся на пана Станислава, или Стася, указал мне на один из домов:

— Вот, тут ты пока и станешь жить. Устраивайся. Тута у нас Войцех жил, но он в прошлом году помер. Не бойся, привидений тут нет, а сам Войцех на кладбище.

Мертвых поляков я не боялся, призраков тоже. Уж насмотрелся я на призраков, на всю деревню хватит.

— А поесть мне принесут? — поинтересовался я.

— Принесут, — кивнул гетман. Потом усмехнулся. — Ты же полкотелка каши съел, неужели не наелся?

Это он так шутит? Когда это было, полкотелка каши? И не половина, кстати, а гораздо меньше.

Я уже повернулся, чтобы пойти в «свой» дом, как пан Стась меня окликнул:

— Александр, ты бы мне обойму-то вернул.

Точно. У меня в кармане куртки до сих пор лежит рожок от ППС. Возвращая хозяину боеприпас, спросил:

— Пистолет-то мне свой оставить, или отдать?

Принимая магазин, гетман усмехнулся:

— А вот ты сам решай, нужен тебе тут пистоль, или нет.

М-да, интересная постановка вопроса. А ведь мне, похоже, доверяют. И вообще, за все время во мне ни разу не сработал мой внутренний полиграф. Пока гетман был со мною честен. И что я стану делать один, против полусотни бойцов? А пистолетом, по большому-то счету, в деревне только сахар колоть. Вздохнув, вытащил из-за пояса оружие и отдал старосте.

— Как он тебе понадобится, верну, — пообещал староста.

Домик старого Войцеха состоял всего из одной комнаты. Прямо посередине — печь, занимавшая добрую треть жилища, обстановка самая скудная — стол, табурет, да деревянная лежанка. Даже нет ни матраса какого-нибудь, не говоря уже о подушке или одеяле. И прохладно в этом доме. Вроде, я за дверью видел охапку хвороста? Сходить, что ли, притащить, да затопить печь? Нет, вначале надо трубу почистить. Если домик пустует с прошлого года, то внутри трубы творится черт-те что. Ладно, если вороны гнезда не свили.

Скрипнула дверь и в мою лачугу вошла симпатичная девушка. Не робея, она подошла к столу и поставила на него корзину.

— Олесь, отец велел тебе поесть принести, — сообщила барышня, вытаскивая из корзины гостинцы — увесистый кусок пирога, шматок сала, штук пять вареных яиц и крынку с каким-то напитком.

О, еда пришла! И почему я в последнее время постоянно голодный? Скорее всего, огромная сила, таящаяся во мне, требует подпитки.

— Спасибо, красавица, — поблагодарил я девушку. — Имя-то можно узнать?

— Меня Асей зовут, — ответила та, с любопытством поглядывая на меня.

— Ася — это Анастасия? — поинтересовался я.

— Нет, полное имя Иоанна.

— Ясно, — кивнул я, потом спохватился. — А я почему Олесь?

— Так отец сказал, что тебя Александром звать, — пожала плечами девушка. — Но полным именем тебя еще звать рано, значит — Олесь. Был бы ты девочкой (тут Ася прыснула), так звали бы Олей.

Вон оно как. Я-то думал, что Олесь Бузина — он Алексей, а он, оказывается, Александр. А вот про то, что девочка Александра в Польше зовется Олей — новость.

— А как тебя дома звали, в России? — поинтересовалась Ася.

— Жена Сашей звала, — не задумываясь брякнул я.

— Так ты женат?

Показалось мне, или нет, что в глазах барышни мелькнуло разочарование? Неужто я такой неотразимый, что девушка на меня сразу запала? Быть такого не может. Скорее всего, простое женское любопытство.

— Не рановато ли ты женился?

— А у меня родители строгие, — соврал я. — Сказали — женись, мол, а не то станешь по девкам бегать, а это плохо.

— А детки есть?

— Нет, пока Бог не дал.

В принципе, я нисколько не соврал. Детей у меня пока нет. Рассказывать случайной девушке о том, что жена беременна, я не буду. Я вообще не понимаю пристального внимания общественности к беременности Сони. Понимаю, что я не частное лицо, император, а моя маленькая жена целая императрица, но все равно, хвастать о беременности супруги не хотелось. Вот, как родит, тогда и говорить стоит, а пока рано. Наверное, я суеверный человек. И в той жизни считал, что пока не появится ребенок — покупать для него «приданое» не стоит.

— А кольцо обручальное где, если ты женат? — настойчиво спросила девушка. Ухватив меня за левую руку, потянула ее на себя. — Вон, даже следов от кольца нет.

— А зачем мне врать-то? — усмехнулся я, осторожно высвобождая свою лапу. — Обычно, женатые врут, что они холостые. А еще — ты не ту руку смотришь. У нас обручальные кольца носят на правой руке. Но у меня работа была такая, что кольца носить опасно.

Признаюсь, что я не носил кольцо совсем по другой причине. Оно мне постоянно мешало, натирало палец, цеплялось за все, включая бумагу, казалось, что вот-вот свалится с пальца и я его потеряю. Причем, это отношению к обручальному кольцу у меня имелось еще и в той жизни. Но кому и что мне скрывать? В моей реальности мне говорили, что никакого кольца и носить не нужно, на лбу написано — женат. А здесь, тем более нелепо было что-то скрывать. Вот, поэтому и Соня не возражала, а мое обручальное кольцо хранила среди своих драгоценностей, а иной раз даже цепляла на пальчик два кольца — и свое, и мое.

— А, отец говорил, что ты у русского царя служил, в охране. Наверное, кольца нельзя носить, чтобы за оружие не цеплялись.

Умная девушка, все на лету схватывает.

Чтобы убежать от дальнейших вопросов, спросил:

— Не подскажешь, где бы мне инструмент взять, чтобы трубу почистить? Или трубочистов звать?

— А какой тебе инструмент? Вон, за порогом метла стоит, привяжи ее к какой-нибудь палке, залазь на крышу и чисти. У нас слуг и трубочистов нет, сам справляйся.

Сам так сам. Я раньше и не то умел делать. Трубы, правда, ни разу не чистил, зато видел, как это дядя Витя в деревне делал.

Ася мне помогать не осталась, хотя, наверное, я бы не возражал. Но нет, не надо. Справлюсь сам, а то мало ли как обернётся.

Вот и ладно. Оставив еду на потом, я решил засветло прочистить трубу. Метелка была, палка тоже, а вот лестница мне не понравилась. Старая, под стать покойному Войцеху, скрипела, да и крыша грозила провалиться под моими ногами.

Но как говорят — если что-то захочешь, то обязательно сделаешь. И вот, дымоход пробит, хворост закинут, а я с удовольствием наслаждаюсь теплом, поедая принесенную пищу.

Кто бы из моих подданных посмотрел, как русский император сам чистит дымоход! Так и ладно, напишу потом в мемуарах. Может, какой-нибудь режиссер фильму снимет про блуждания государя Всея Руси по Польше.

Дверь опять отворилась, но на сей раз Ася пришла в сопровождении отца. Я как раз приканчивал крынку вкуснейшего молока. Странно, обычно я не великий почитатель молочных блюд, а тут выпил в удовольствие.

А мне на сей раз притащили старый тулуп, шерстяное солдатское одеяло (вон, в углу даже штамп какой-то немецкой комендатуры можно прочитать) и ватную подушку. Что же, жить можно.

— Аська, собери грязную посуду и геть отсюда, — скомандовал пан Стась и дочка вышла из дома. Или у поляков хата?

— Спасибо за ужин, — поблагодарил я.

Пан гетман, дождавшись, пока дочка уйдет, сказал:

— Вот, девку хочу замуж выдать.

— Девку замуж отдать — дело хорошее, — с умным видом кивнул я. — Главное, чтобы зять хороший попался.

Хотел сказать — вроде меня, но не стал. Боюсь, может не так понять.

— Я тебе что хочу сказать… — посмотрел на меня гетман.

— Наверное, хочешь предупредить, чтобы я на твою девку не заглядывался, — догадался я.

— Да нет, глядеть-то гляди, сколько хочешь, только вот, если что не так, не взыщи, — грозно глянул он на меня.

— Я человек женатый, — сообщил я.

— Фи, женатый он, — хохотнул староста. — Все вы женатые одним миром мазаны. Только от жены ушел, так под чужую юбку полез. Но я тебя предупредил.

— Считайте, что я вас услышал, пан гетман, — с самым серьезным видом кивнул я. — К тому же, строить какие-то шашни мне нельзя. Я православный, а дочка твоя католичка.

— Ладно, с этим разобрались, — махнул рукой староста. — Я теперь о другом хочу поговорить. Вот ты, что ты делать умеешь? Понимаю, что ты человек военный, воевать сможешь, а еще? Война закончиться, что собираешься делать?

— Так я же всегда на войне, — усмехнулся я. — Император царствует, а мы его верные слуги, своего повелителя охранять должны.

— А ты думаешь, что сможешь к русским вернуться? — прищурился гетман. — А коли вернешься, так считаешь, что тебя обратно на службу возьмут?

Ох ты, умен староста. А ведь зрит в корень. Предположим, рядовой сотрудник моей охраны, попавший в подобную ситуацию, мог бы рассчитывать на восстановление? А ведь к нему и у Пегова, да и у Мезинцева возникли бы вопросы. Самый первый — а как же так получилось, что все погибли, а ты жив остался? А не имеешь ли ты отношения к аварии самолета? А не был ли ты знаком с террористами?

А следом бы имелись вопросы и у армейской контрразведки. Скажем — а с кем ты по прусской Польше шлялся? А не завербован ли ты? Все-таки, охрана государя — очень лакомый кусок для любой разведки и, неважно, мир нынче или война.

Разумеется, честный парень доказал бы свою невиновность, ни в какие казематы или лагеря его бы не отправили. Только — восстановили бы его в качестве сотрудника охраны? Скорее всего, что и нет. Конечно, парня бы не бросили, подыскали бы ему какую-нибудь должность, только такую, где нет ни секретов, ни доступа к телу императора. А еще, за ним бы установили негласный надзор. Просто так, на всякий случай.

Сельский староста, он же гетман, следил за выражением моего лица. Крякнув с довольным видом, сказал:

— Вот видишь, ты сам все понимаешь.

— Допустим, я понимаю.

— Ты сам-то, из каких будешь? Из шляхты, или из простых?

— Мать из шляхты, а отец из купцов, — ответил я, выдавая правду. Все-таки, тело-то мое принадлежало Павлу Кутафьину. — Но не пойму я твоих вопросов, пан Стась.

— Так простые вопросы-то. Тадеуш, человек старый, но очень умелый. Не зря столько лет ведуном слывет. Он же сказал, что ты с животными договариваться умеешь. Верно?

— Умею, — кивнул я. — Это, к слову, еще одна причина, почему я в охране императора оказался.

— А теперь подумай. Уж коли ты умеешь с дикими зверями общий язык находить, так уж к коровам да к лошадям с волами тоже подход отыщешь.

А на кой хрен мне искать подход к домашним животным? Мне что, свинью учиться дрессировать? Нет, здесь что-то другое.

— Пан Стась, а ты не ветеринаром ли мне предлагаешь стать? — догадался я.

— Вот-вот, именно что ветеринаром. Раньше к нам звериный доктор из города приезжал, но он берет дорого, да и как его вызвать, коли что-то срочное?

— Нет, роды я точно принимать не стану!

— Фи, а чего тут такого? — удивился староста. Пожав плечами, сказал: — Ничего сложного, если корова растелиться не может, а у теленка копыто торчит, так просто веревку накидываешь, да и тянешь. Но у нас и коровы, да и кобылы, сами телятся, да жеребятся. Но другое бывает. Иной раз захворает скотинка, а отчего хворает, не понять? Может, травы какой-то поела, может — болит где, у нее не спросишь. А спросишь — так ведь корова не скажет. А ты бы мог и понять — что не так?

Все мои познания в ветеринарии начинались и заканчивались прочитанными некогда книгами Джеймса Хэрриота и Ника О’Донохью. Но Хэрриот-то хотя бы реальных зверей лечил, а героиня О’Донохью — мифологических, вроде единорогов и кентавров. Помнится, моя знакомая девушка, прочитав цикл «Перекресток», назвала свою собаку Бидж, по имени главной героини.

— Ну, понять-то я допустим пойму, а что потом? Тут ведь и лекарства надо подобрать, или травы какие целебные.

— А ты главное разбери — что не так, а уж лечить-то мы сами обучены, от дедов-прадедов. А со временем и ты обучишься. Книжки есть, почитаешь, а что еще? Выучишь, какие лекарства от чего помогают, неужели сложно?

Вот оно как. Типично крестьянский подход. Голимый практицизм. Но что-то в этом есть. Сельский староста должен мыслить большими категориями, чтобы его люди были при деле. Пожалуй, в этом он сродни со мной, только масштабы поменьше. Но поучиться у гетмана есть чему, безусловно.

Я невольно улыбнулся, а староста, приняв мою улыбку за знак согласия, сказал:

— Вот, видишь, все не так-то и сложно. Домик мы тебе отстроим, но пока ты один, так и тут поживешь. Глядишь, со временем мы тебе и девку сосватаем, чтобы на чужих баб не глазел, да под чужими юбками не шарил. Парень ты видный, таких бабы любят, но мужики обидеться могут, так тут тебя и твоя сила не спасет.

— Так я же женат, какие девки? Какая невеста?

— А здесь надо с паном ксёндзом потолковать. Ты же схизматик, стало быть, придется нашу веру принять. А если с женой по вашим обычаям венчан, так у нас оно и не считается.

Ну нифигасе заявочки! Да и меня пан, похоже, и вовсе спрашивать не собирается.

Глава 8
Тусклые зеркала

Проснувшись с утра, услышал разговор мальчишек. Один из них хвастался, что ходил в старый дом в лесу и видел там привидение. Дескать, приведение вылезло из старого потемневшего зеркала.

Его друзья хохотали. Похоже, парню не поверили.

Один даже заявил: что если бы тот увидел приведение, то помер бы.

А вот я рассказом заинтересовался и выйдя на крыльцо, расспросил о каком доме идёт речь.

Мальчишки с недоверием посмотрели на меня, однако один и них, смело шагнул вперёд и заявил:

— А чего не рассказать, пан московит, там этот дом, — он указал пальцем куда-то в чащу. — Только там призраки. Я их не боюсь, а ты бы поостерёгся, призраки нас не трогают, а пришлых могут и не привечать.

Узнав у мальчишек где дом, направился в ту сторону.

Мне довелось узнать, что в этом мире, существует целое зазеркалье, в котором можно повстречать давно умерших монархов. Уж не знаю, находятся там только лишь монаршие особы, или есть такие же потусторонние миры и для простых людей. Но если есть возможность пообщаться со своей роднёй, это может мне помочь. Глядишь чего посоветуют.

По пути наткнулся на пана Тадеуша.

— Ты куда это путь держишь, Александр? — спросил он.

— Да вот услышал про старинный дом, посмотреть хочу, что за памятник культуры.

— Давай, сначала позавтракаем, а там я тебя сам провожу, да дом покажу.

Завтрак у старика был простым, но достаточно обильным — вареная картошка, сало. Правда, хлеба было мало, да и тот черствый. Зерно еще по осени почти подчистую выгребли немцы.

Пан Тадеуш за завтраком рассказал, что в этом Охотничьем домике и правда обитают привидения, иной раз выходившие из старинного зеркала. Вреда, вроде бы, призраки никому не причиняли, но все равно — страшно.

Старинное зеркало. Подтвердились слова мальчишек. Вот тут я сразу же навострил уши. Если там такое же зеркало, как у меня в Зимнем дворце, или в Царском Селе, то почему бы не попытаться пройти через него домой? В сущности, что я теряю? Не пройду, так вернусь обратно, какие проблемы?

Домик охотничий, в три этажа. Да в таком домике разместится среднестатистическая семья олигарха, с любовницей и прислугой.

— Пан Александр, худой это дом, — сказал Тадеуш, а потом сплюнул. — Я туда ни за какие злотые не пойду. Лучше уж этот дом бы и вовсе снести. — старик опять сплюнул перед собой.

— Ладно, тогда стойте здесь, — ответил я.

— Вы уж засветло вертайтесь, пан Александр. А то ребята будут переживать.

— Ага, отмахнулся я, — проверяя на прочность дверь.

Открылось с первого раза, даже петли не заскрипели. Смазывают их, что ли?

Удивительно, что из помещения ничего не украдено, не вынесено. Вот только пыль везде такая, что нога утопает по щиколотку. Не пыль, а настоящий культурный слой.

А тут, прямо в вестибюле, имеется и зеркало.

Зеркало было и на самом деле старинным, а еще тусклым, словно засиженное мухами. Пожалуй, за ним — то есть, в Зазеркалье, тоже не очень приглядно. Мне померещилось или нет, что внутри кто-то есть?

Все, пошел в зеркало.

Хаживал я в Зазеркалье, всегда обращал внимание на некую пышность обстановки. Если уж пол, так непременно паркетный, стены убраны золотыми обоями, а мебель из лучших образцов. Чистота и порядок.

Здесь же я двигался по запыленному полу, а украшением стен служила только паутина. Зато какая! Если ее собрать, можно сплести рыболовную сеть. Интересно, никто не пробовал плести сети из паутины? Надо будет запатентовать. Но, опасаюсь, себестоимость такого изделия зашкалит и желающих приобрести не будет.

Удивительно, что мои следы, что отпечатывались пыльном «ковре», сразу же пропадали.

Я бы вообще решил, что эта часть Зазеркалья необитаема, но из соседней комнаты доносились человеческие голоса и шлепанье, напоминающее звуки ударов карты об стол.

И точно, я не ошибся. Посреди небольшой комнаты стоял карточный стол, обитый зеленым сукном, за которым седели двое мужчин. Первый — грузный, одетый в польский кунтуш, стриженый в кружок, с вислыми седыми усами. Второй — рослый, в европейском платье века восемнадцатого, в парике, спадавшем ниже плеч. И что за люди? Настроился, что сейчас услышу что-то вроде: «А я вашу даму по усам!», но услышал другое.

— Пас, — помотал головой усатый, сбрасывая карты на стол.

Второй, в парике, радостно оскалился:

— У меня флеш-рояль, ваше величество.

— Вы, господин курфюрст, опять мухлевали, — с обидой сказал усатый. — Только что ваш туз пик был битым, а тут он опять в деле. Не иначе, прятали в рукаве.

— Полноте, Ян, — развел руками его напарник. — Мой туз был убит в прошлой партии, а в этой он живехонек. Посмотрите, в рукавах ничего нет.

— Август, я тебе много раз говорил — женщины и мухлеж при игре в карты до добра не доводят. Понял, величество?

Я уж подумал, что сейчас игроки подерутся, а дядька в кунтуше начнет бить напарника канделябром по парику, но нет, не подрались. И канделябра не видно, играют на голом столе. Света, вроде достаточно, хотя никаких осветительных приборов не видно. А что за игра-то такая? Какой-нибудь покер или еще что? Но не «бура», и не «подкидной дурак», это точно. Но я только эти две игры и знаю, играл когда-то, когда родители отправляли на лето в детский оздоровительный лагерь. А что еще делать в палате в непогоду, если воспитатели уходили куда-то на целый день?

Была еще игра в «очко», я о ней слышал, много читал, но в чем там суть, до сих пор не знаю. Кажется, нужно получить двадцать одно очко? Или двадцать? Не помню.

Впрочем, неважно, что за игра, интереснее, что здесь за люди. Коль скоро они обращаются друг к другу «ваше величество» и «курфюрст», так они короли. А что за курфюрсты могут быть в Польше? Стоп. А ведь один был, чтобы и курфюрст, и король.

Я присмотрелся, понапрягал память и узнал рослого дядьку в парике. Это же Август Саксонский, что параллельно был курфюрстом, то есть, почти королем в своем государстве, а заодно выбран и королем Речи Посполитой. Точной даты не упомню (да где ж запомнить всех августейших особ Европы?), но это было во времена Петра Великого. Видел я портреты Августа и в Дрездене, и в наших музеях. Похожи, кстати.

Что я помню об Августе Саксонском? Кажется, имел прозвище Сильный, потому что мог скатать в трубочку серебряную тарелку.

Чем он еще прославился? Ну да, конечно же своими любовными похождениями. До французского короля Генриха четвертого ему далеко, но преуспел в этом деле немало. Ни одну юбку не мог пропустить. Даже за нашей русской девчонкой Санькой Бровкиной увязывался, но наша боярыня не уступила. Нет, Санька Бровкина литературный персонаж. Реальная особа, скорее всего, отдалась бы.

А если верить писателям, то шведский король Карл Двенадцатый запустил в постель Августа свою бывшую любовницу, а та отвлекала саксонского короля от насущных дел. Еще была графиня Козел, или Козельская. С той вообще темная история. Кажется, когда у нее от Августа родился внебрачный сын, король решил сделать его своим наследником, подписав соответствующую бумагу. Но когда родился законный наследник, то эту бумагу отобрал. Козельская, разумеется, документ возвращать не хотела, тогда ее замуровали в башне и вынудили расстаться с мыслью о том, что станет королевой-матерью.

А еще Август знаменит как создатель мейсенского фарфора. Забавно — не сам король является первооткрывателем драгоценной глины, а какой-то алхимик, которого Август запер в лаборатории и велел искать золото. Как-никак, траты у великого бабника были огромными. Алхимик, мучился-мучился, философский камень открыть не смог, зато создал фарфор. Фарфор, кстати, шикарный. Даже ночные горшки теперь считаются произведениями искусства и выставляются в музеях. Я, кстати, такие горшки видел в музее фарфора, что рядом с Дрезденской картинной галереей.

А еще Август Саксонский знаменит тем, что именно он «перенацелил» нашего государя Петра Алексеевича с южного направления внешней политики на западное. Именно он убедил юного царя, отправившегося в Европу искать союзников против турок, что интересы России лежат на Западе, а прежде чем отвоевывать выход к Черному морю, неплохо бы подумать о выходе к Балтийскому. У Августа, в тот момент короля Польши, были свои интересы к России — воспользоваться русскими солдатами как пушечным мясом, вернуть себе владения, отторгнутые шведами, а потом с русскими можно было и распрощаться. Но вышла слегка по другому. Петр, увлекшись «западным проектом», в результате Северной войны отвоевал нам и выход к морю, и часть Прибалтики, а вот Польша осталась ни с чем.

А вот кто второй, именуемый Яном? Ах, так это же Ян Собесский. Пожалуй, один из наиболее достойных королей в истории Польши. Наступление Османской империи на Европу остановил. Говорят, именно тогда, отыскав в лагере турок мешки с черными зернами, европейцы и приобщились к кофе.

Правда, с нами, то есть, с Московским государством он воевал, но это ему в вину ставить не буду. Вон, гетман Хмельницкий от польского короля Владислава получил за поход на Москву саблю, а мы его считаем едва ли не национальным героем, товарищ Сталин в его честь орден утвердил трех степеней, да не простой, а самый высший, полководческий. Пониже, нежели орден «Победы», но все равно, очень престижный.

Ишь, расселись, делают вид, что меня тут нет. Типа — мы тут ясновельможные господа, а ты москаль и быдло. Да я с Петром Великим на равных разговаривал, что мне какой-то Август?

— Господа, а у вас не принято приглашать гостей сесть? — миролюбиво поинтересовался я.

— Сидай, хлопчик там, где ты стоишь, — посоветовал Ян Собесский. — Носом не вышел, чтобы рядом с владетелями Речи Посполитой сидеть.

Подумал — а не вытряхнуть ли со стула польского короля, но решил малость повременить. Кажется, есть еще один стул. Вон, стоит с противоположной стороны столика.

Ухватив стул, потрогал ножки — не хлипкие ли, потом уселся.

— Вы, господин Собесский, не очень-то вежливы, — заметил я, а потом назидательно сказал. — Гость в дом — так и бог в дом. А если учесть, что я император Российской империи, так я и не гость, а хозяин.

— А вот здесь, юноша, вы не правы, — заметил Август Саксонский. — Вы находитесь в той части Польши, которая России не принадлежит. Его величество и я правили всей Польшей, от моря до моря, так что, здесь мы хозяева.

— Да и в той части моей Польши, которую Московия под себя подмяла, вы уже не хозяева, — фыркнул Собесский. — Ухо тебе от селедки, а не Польша.

«Ухо от селедки». Ишь, словно банкир Крамер, из фильма «Ва-банкт». Правда, Крамер все рано остался без денег.

Если честно, эти двое меня изрядно стали раздражать своей заносчивостью. Очень уж мне захотелось сбить с них спесь.

— Отчего же? — удивился я. — Немцев на территории русской Польши осталось немного, вопрос времени — когда мы их выбьем. А эта часть, где мы с вами изволим пребывать, пока в составе Германской империи числится, только поверьте — и это лишь вопрос времени. А Польша «от можа до можа», как у вас говорят, станет лишь частью моей империи. Ладно, если ее название сохранится. А вот ежели вы, господа короли, меня разозлите, так вместо царства Польского здесь одни лишь губернии останутся, с русскими губернаторами, с русскими названиями, а польский язык, вместо с католицизмом, я просто возьму, да и запрещу.

Разумеется, запрещать польский язык или веру поляков я бы не стал. Но мои собеседники-то об этом не знают, правильно?

Курфюрст Саксонии искоса посмотрел на меня, потом вытащил из кармана серебряную монеты, величиной, этак, с серебряный рубль восемнадцатого века, подкинул ее, ловко поймал и принялся скручивать в трубку.

А вот оно что. Август не серебряные тарелки сворачивал, а серебряные талеры! И на кой это? Серебряный талер нынче приличных денег стоит, а уж если какая-то редкая разновидность — так вообще, по цене дорогого авто. И что он тут мне демонстрирует? Свою силу? А смысл? Впрочем…

— А еще один отыщется? — поинтересовался я.

— Извольте.

Надеюсь, грузинский кузнец, сидящий во мне с его силой, не заснул? Ан, нет. Я взял монету двумя руками, а потом, с некоторой натугой, сумел надорвать талер. Врать не буду — пополам порвать не получилось, выскальзывает из рук, но пусть кто-нибудь хотя бы сумеет сделать так, как я. Аж сам удивился. А круль Ян и курфюрст Август удивились еще больше.

Надо отдать должное двумя королям. Ян Собесский приложил одну ладонь к другой, изображая аплодисменты, а Август склонил голову в легком поклоне:

— Впечатлен, — признал он. Подумав, сказал: — Последний раз я такое видел двести лет с лишним назад. Не то двести сорок, а может и двести тридцать? Кто же в нашем мире года считает?

— Это не Петр ли Алексеевич монеты рвал? — догадался я.

— Он самый.

Мысленно отдав дань уважения своему далекому предку — Петр-то Великий такого дара, как у меня не имел, пользовался исключительно своей силой, спросил:

— Ваши величества, как я понимаю, я вам очень не нравлюсь? Тогда, не будете ли вы так любезны подсказать мне дорогу в свою страну, а еще лучше — в мой собственный город.

— В вашу страну? Да еще и в ваш город? — с издевкой в голосе поинтересовался Собесский. — В мое время из Зазеркалья не было пути ни в Московию, ни в Москву. Слышал, что одному из ваших царей удалось отыскать этот путь, но думаю, что это враки.

Это он не про Иоанна ли Васильевича? Понимаю, что Собесский мужчина воинствующий, битвы выигрывал. Глянуть бы, как Иван Грозный его уму-разуму учит. Но король Ян заговорил со мной на вы. Ишь, начинает уважать.

— Ваше величество, — качнул париком Август. — Нынче эпоха другая. И вы же прекрасно знаете, что у московитов нынче империя, а столицей стал Санкт-Петербург.

— А хоть бы и так, — хмыкнул Собесский, поглаживая длинный ус. — А кто же вам сказал, маленький император, что мы должны вам что-то указывать, или показывать? Вас, император Александр, сюда никто не звал, сами пришли. И мне, очень отрадно, если император московитов останется здесь. Императора не станет, так и Русь вся развалится.

Курфюрст ничего не сказал, но посмотрел на меня с усмещкой — дескать, влип ты, парень.

Ух ты, как страшно! Они что, всерьез думают, что смогут задержать меня в этом захолустье? Я же все равно отсюда выберусь.

Разумеется, глупо с моей стороны было лезть в Охотничий домик, но любопытно же. Да и рассчитывал, если честно, своих встретить. Потерял нюх. Думал, что в Зазеркалье у меня лишь друзья. Ага, а про Павла Петровича-то забыл? А кроме своих неприятелей, можно встретить еще и чужих королей. Если буду во Франции, то ни в какие зеркала точно не полезу. Там еще Наполеон встретит. А мне хоть с Наполеоном первым, хоть с третьим, встречаться нежелательно.

Странно, но на Яна Собесского я почти не злился. А вот на Августа… Я ведь еще кое-что помню из истории. Помню, как король Польши заключил с моим предком Петром договор о союзе, а потом сам же Петра Алексеевича и предал, втихаря заключив такой же договор с Карлом двенадцатым.

А ведь не знаю, как я отсюда выберусь. Это я вначале решил, что все равно выскочу, а вот как? Ни окон не видно, ни дверей. А если покричать, позвать на помощь? Наверняка же прибегут и спасать. Так себе и представил, что набегут толпой меня вызволять. Впереди, наверняка, будет Петр Алексеевич с дубинкой, за ним Николай Павлович.

Стыдобушка… Прибегут спасть, словно заблудившегося и описавшегося от страха ребенка.

Посмотрев на двух польских королей, уже откровенно ржавших надо мной, словно два жеребца, я пришел в ярость.

А если так?

Не задумываясь, ухватил Собесского одной рукой за шиворот, а второй за край кафтана (ладно, за полу кунтуша), приподнял и куда-то кинул. Нет, не куда попало, а в ту сторону, с которой я зашел. Там как раз дверь была, но сейчас ее нет.

Вона как… И дверь появилась!

Август, у которого силенок было побольше, попытался сопротивляться, но недолго, потому что полетел следом за крулем Яном.

Вместо затхлости старого дома потянуло мартовской стылостью, холодом, непонятный свет сменился вечерними сумерками, а голос пана Тадеуша спросил из темноты:

— Пан Александр, а что тут такое мимо меня просвистело? Один раз, потом второй? — Удивленный голос старого ведуна сменился тревогой: — Пан Александр, скорее ко мне. Охотничий дом рушится!

И впрямь, за моей спиной раздался какой-то треск.

Двумя прыжками я выскочил из рушащегося дома, подскочил к Тадеушу.

Обернувшись, увидел, как сначала провалилась внутрь крыша, потом этажи принялись заваливаться друг на друга. Буквально через минуту перед нами был уже не дом, а руины. Если бы я не знал, что на этом месте только что стоял дом, решил бы, что руинам этим не меньше ста лет, а то и больше.

Значит, вот что бывает, если из старинного дома выбросить парочку королей. Правда, королей этих давным-давно нет на свете, но это детали. Так, похоже, что и дом этот существовал только для того, чтобы там обитали два призрака. А дом без человека — это уже и не дом, а именно что руины.

— Тьфу ты, — опять сплюнул старый ведун. — Я ж говорил, худой это дом.

— Не жалко? — поинтересовался я.

— А чего его жалеть? Стоял он тут, никому не нужен, всех пугал. А теперь пылью занесет, землицей, опять-таки, травка какая-нибудь прорастет, а там и кусты вырастут. Козы станут пастись, листья объедать. Все польза.

Глава 9
Гонец

Признаться, после неудачи с зеркалом, настроение у меня было ни к чёрту. Не то, чтобы я надеялся на какой-то лёгкий выход или на то, что удастся встретить кого-то из своих старых знакомых, которые помогут выйти, но и такого приёма тоже не ожидал. Польские короли изрядно меня разозлили. Кажется, они уже давным-давно ушли в «иные» места, а спесь и гонор никуда не делись.

Пока шёл обратно, перебросился парой слов с паном Тадеушем. До этого нам было как-то не до разговоров, а тут он охотно принялся мне рассказывать о том, как сейчас обстоят дела в прусской части Польши.

А живётся полякам очень тяжело. Нищета, продовольствия всё меньше и меньше, и ладно бы, если бы неурожаи были. Так нет же, немцы забирают всё подчистую, а в последний месяц так и вовсе как с цепи сорвались. Они принялись эвакуировать в Германию своих крестьян, которых едва ли не насильно перевозили в прошлом веке, и сами уходить к границам этнической Германии, оставляя Польшу беззащитной. И ладно бы просто уходили, так они тащат с собой всё, что не попадя. Всё, что плохо лежит, начиная с продовольствия, заканчивая инструментами и всем, что представляет хоть какую-то ценность. А ведь чисто формально — эти края остаются частью империи. получается, что немцы грабят сами себя?

Видимо, Паулюс понял, что вполне может потерять Польшу из-за этой войны. Либо Польша присоединится к России, либо вовсе отделится и станет независимой. И признаюсь, если так рассудить, оба варианта справедливы, потому что вряд ли немцы смогут удержать поляков, если те встанут на дыбы. А учитывая то, что описал пан Тадеуш, такой исход был вполне вероятен. Поляки негодовали, их ведь обрекали на голодную смерть. И так зима была непростой. Война высосала из страны все соки. Так немцы решили забрать последнее.

Но все равно, выкачивание из прусской Польши ресурсов помогает мало. В центральной Германии каждый месяц снижают выдачу хлеба по карточкам. Вон, уже на день положено четверть фунта. А что дальше?

Что я думал по поводу отсоединения Польши в самостоятельное государство, или присоединения к России? Здесь вопрос сложный. Большая объединенная Польша между Россией и Германией — одновременно и плюс, и минус. Поляки — не тот союзник, которого бы хотелось иметь под боком. Не зря же в восемнадцатом веке три могущественных государства решили, от греха подальше, просто разделить Польшу на три части.

Но и в составе России такая большая Польша нам, наверное, тоже не нужна. Ведь если треть Польши нам доставляла столько проблем, то сколько доставит территория, в два раза больше?

Можно было бы рассмотреть вариант, где российская Польша остаётся с Россией, а часть Прусской Польши останется независимой и станет этаким буфером между Россией и Германией. Но тут тоже много своих минусов. Ведь поляки спят и видят, чтобы объединить Польшу в прежних границах и снова стать Речью Посполитой. И попыток этих они не оставят. Скорее всего, будут пытаться разевать рот на наши территории.

В своё время, кстати, задумывался именно такой вариант. Российская империя не будет трогать австрийские земли. Понятно, что свою часть Польши тоже никому отдаём. Бывшую немецкую Польшу себе брать не станем, но создаём маленькое независимое государство между Германией и Российской империей. Разумеется, скажут, что русский император придерживается старой тактики «Разделяй и властвуй», придуманной еще римлянами. Так все равно станут болтать. Но на сегодняшний день, наверное, это самое лучшее решение и его я пока что буду придерживаться. Но это потом. Для начала нужно домой вернуться.

И всё равно конкретики пока никакой. Потому что поляки при любых раскладах — это сплошная головная боль для Российской империи. И пускай сейчас непростой период в моей жизни, я всё-таки рад, что этот вопрос мне предстоит решать не сейчас, а когда-нибудь потом.

Но думается лучше всего не в тиши кабинета, да и кабинета у меня нет, а за каким-нибудь физическим трудом. Поэтому, добравшись до «своей» избы и, окинув её придирчивым взглядом, решил навести там порядок. Пол был давно не метён, по углам разрослась паутина. Нужна метла, какая-нибудь емкость для воды, тряпки.

Так что, объявив сам себе ПХД, я этим и занимался. Вытащил кучу мусора (а изба казалась пустой!), отмыл и отскреб, все что мог. Добрался даже до стен. Жаль, похвалить меня некому, но как-нибудь да переживу.

Занимался наведением порядка полдня, почти до обеда. Задумался — чем бы еще заняться? Но тут со мной вдруг заговорила Соня.

— Сашенька, Сашенька, ты меня слышишь? — спросила она.

Я тут же отправил ей импульс.

— Приходил господин Мезинцев. — Я старался слушать очень внимательно, но уловил не все. — Рассказал, что обнаружилось такое… Я даже не знаю, как тебе такое рассказывать. Оказалось, что на борту твоего самолёта было пятеро чужаков. Причём, он узнал об этом только сегодня, и то случайно. На аэродроме были обнаружены трое людей, связанных и избитых. Поднялся переполох, а когда их развязали и привели в чувство, оказалось, что это стюарды и штурманы, которые должны были сопровождать самого императора. Или пилот и штурман, а еще бортпроводники. Как-то так, я не все запомнила.

Я аж прервался от этих новостей. Хотя, что тут удивительного? Я всё ломал голову, как это на мой самолёт смогли проникнуть чужие шпионы, ведь персонал по десять раз проверяют и перепроверяют, прежде чем допустить к такой работе. А тут вон как вышло. Видимо, опять какой-нибудь одарённый гад, способный менять личины, причём не только себе, но и другим. Да такой сильный, что смог обмануть мою службу охраны. Что ж, стоит только поаплодировать, но с крепко стиснутыми зубами. Понять бы ещё, кто этот молодчик, что это всё затеял.

От этих новостей во мне стало ещё больше злости, и работа пошла более споро. Чувствую ещё одна такая «добрая» весть, и я этот дом до блеска натру.

В обед ко мне пришла Ася, дочь пана Стася, которая принесла немного варёной картошки, два варёных яйца, краюху хлеба и крынку кваса.

— Обед тебе, пан Алесь, — произнесла она, ставя кувшин с квасом на стол.

— Благодарю, красавица, — с довольной улыбкой ответил я, оглядев дело рук своих.

Изба хоть и осталась по-прежнему до крайности скромной, но явно стала куда чище, чем была до моего приезда. А скромность, она украшает. И пыли негде копиться.

— Беда, беда! — вдруг раздалось с улицы. — Совсем беда.

Мимо двора, где стояла изба, кто-то пробежал, истошно вопя. Я переглянулся с девушкой, затем вышел на крыльцо. Внутри нехорошо похолодело от предчувствия чего-то недоброго. Надеюсь, это не немцы идут.

На деле ситуация оказалась неоднозначной.

В деревню прибежал гонец из соседней деревни — совсем молодой мальчишка, лет четырнадцати, веснушчатый и худой. Прибежал он из той самой деревни, где старостой был незадачливый пан Гжесь, что опоздал на сбор трофеев на месте падения самолёта. Пан Стась повёл его к себе, а я двинулся следом. И ещё несколько мужиков из деревенских увязались за нами. Стась на меня глянул, но возражать не стал. Мы зашли в его избу, к слову, довольно светлую и чистую. После чего расселись за столом, и гонец принялся рассказывать.

Паренёк рассказал, что мужики, которые отправились за трофеями, так и не вернулись. И в итоге было принято решение отправить к ним гонца, чтобы понять, чего они так задержались, ведь жёны беспокоятся, да и другие деревенские ждали отмашки, нужна ли будет их помощь. Снарядили небольшой отряд. И этот отряд обнаружил на месте крушения трупы старосты и товарищей — часть расстрелянных, часть повешенных. При том, что пана Гжеся явно перед смертью пытали, после чего тоже повесили.

А я слушал эту историю, и на душе заскреблись кошки. Я переглянулся с паном Стасем. Картина, в принципе, была понятная. Видимо, пан Гжесь со своими людьми совсем потерял осторожность и решил разобрать самолёт до винтика. Вот только, видимо, подзадержались и наткнулись-таки на немцев. Вернее, немцы наткнулись на них.

Да, всё можно понять. И злость немецких солдат, и крестьянскую жадность. Но убивать-то зачем? Ну, допросить мужиков, надавать по зубам. Но это ведь не какие-то там инсургенты. Это подданные германской империи. Да, у них было оружие в руках. Но оно ведь было гражданское. Может, конечно, пан Гжесь и потерял самообладание, но мне не верится, что он полез в бой против немецких солдат. Не настолько же они отчаялись.

— Да, совсем немцы распоясались, — заявил один из мужиков, стукнув кулаком по столу.

— И не говори, — поддержал второй.

— А вы слышали? — заявил третий. — Слух-то какой пошёл… Немцы решили все польские деревни пожечь, детей, а особенно молодых и красивых девок в Германию согнать, а нас или по миру пустить или вовсе на тот свет отправить.

— А ещё немцы вывозят всё своё имущество, — поддержал второй.

— Не только своё, но и наше, — добавил третий. — Совсем нас здесь оставят голыми, от голода да холода помирать.

Пан Стась только слушал. Лицо его стало жёстким, а губы вытянулись в тонкую линию.

Я интересные истории у крестьян — одна другой чуднее — о злокозненных немцах, которые решили во что бы то ни стало уничтожить поляков. И какое-то зерно правды в их словах было, но в основном не верилось, что немцы будут жечь какие-то деревни и истреблять польский народ. Все-таки, одно дело, когда Германия «онемечивает» поляков, насаждая свой язык, а совсем иное — если уничтожают. Такого даже в средние века не было, когда крестоносцы воевали против язычников.

Хотя крестьяне-то поверили. И, чует моё сердце здесь недалеко до паники.

— Хорош галдеть! — наконец произнёс пан Стась, окинув тяжёлым взглядом мужиков. — Нечего тут панику разводить.

— А как панику не разводить? Что нам есть дальше, чем детей кормить? — возмутился один из мужиков. — Пан Стась, как мы выживать-то будем?

— Кстати, — вдруг произнёс один из мужиков постарше. — Стась, что там по твоей информации?

— Какой информации? — заинтересовался один из мужичков, самый молодой.

Стась недовольно глянул сначала на мужика, который упомянул о какой-то информации, потом на молодого.

— Завтра поедут, — ответил Стась.

— Кто завтра поедет? — не унимался молодой поляк.

А Стась принялся рассказывать.

— Из отдалённых немецких хуторов повезут зерно да кое-какое сельскохозяйственное оборудование. Немецкие хуторяне уезжают из Польши, вот и везут с собой всё. А завтра эта самая колонна поедет недалеко от нас.

— Так это же всё равно немецкое, — махнул рукой молодой.

— Да, немецкое, — заявил пан Стась. — Но выращено оно на польской земле.

Я припомнил, что немцы, ещё в прошлом веке стали заселять польскую землю своими работниками, постепенно вытесняя поляков с их земель. Часть земель была конфискована у дворян, которые выступали против германской власти перед немецким переселенцем. Сколько той земли было — неизвестно, но думаю, как бы не львиная доля. Немцы не разделяют идей о многонациональном народе, и всегда стремились к полной ассимиляции. Были ведь всякие проекты, чтобы изжить польский язык, и все немецкие поляки говорили только на немецком. В принципе, раньше им прекрасно удавалось «ассимилировать» славянские племена. А ведь их проживало на территории нынешней Германии изрядно.

— И что ты думаешь по этому поводу? — спросил наконец один из мужиков у Стася.

— Предлагаю забрать это зерно себе, а немцам ничего не оставлять, — заявил Стась.

— Так как же мы это сделаем? С этими караванами немецкие солдаты ходят. Это же верная смерть.

— А нам и так, и так верная смерть. Либо от немецких пуль, либо от голода, — заявил один из мужиков, что постарше. — Да, рискованно. Но уж лучше я рискну своей жизнью, чем буду смотреть, как мои дети умирают от голода, — заявил он.

В небольшой комнатушке поднялся ропот.

— Решим, решим, — принялся успокаивать их Стась. — Завтра они поедут поутру. Надо только понять, что с этим делать.

Стась глянул на меня.

— А ты что сидишь, уши греешь? — спросил он. — Не хочешь поучаствовать? Мне страсть как человек, сведущий в военном деле нужен.

Глава 10
Тактика нападения

Как я понял, у нашего гетмана имелись какие-то свои осведомители среди немцев. Более того — осведомители среди одной из воинской частей Германской империи, расквартированной неподалеку. Кто это был — повариха, работники из обслуживающего персонала, уборщица, наш пан-воевода не говорил, но понятно, что кто-то из земляков. Так вот, по данным «разведки», немцы планировали перевезти на железнодорожную станцию десять машин с посевным зерном. По нынешним временам, когда прусская Польша была ограблена до ниточки и до зернышка, это целое богатство.

Гетман уже начал прикидывать, что зерна хватит не только для их деревни, но и для соседей. Нет, дарить он не собирался, а вот продать — тут уж святое дело. Или обменять на что-то полезное, например — на новую молотилку. Я уже успел обратить внимание, что несмотря на то, что каждое семейство имело собственный дом, свой участок земли, крестьяне образовали нечто вроде кооператива. Сеют и убирают урожаи самостоятельно, а вот обмолачивают и продают излишки зерна уже сообща. Не наш колхоз, но нечто близкое.

Десять машин с зерном — очень хороший куш, вот только, куш этот взять непросто, потому что повезут зерно в сопровождении целой роты солдат. А рота — это человек шестьдесят (они нынче усеченного состава, не мирное время) с пулеметами и даже минометами. Гетман прекрасно понимал, что все его воинство — сорок пять мужиков с разнокалиберным оружием, бой против целой роты не потянут. Я не стал говорить, что его ополченцы и против взвода регулярной армии не потянут, а в чистом поле — так и супротив отделения.

Гетман ломал голову — как бы так сделать, чтобы и зерно отбить, и людей сберечь? Лучшим вариантом было бы обратиться за помощью к соседям. С трех деревень собрали бы человек сто бойцов, тогда и ротой бы можно разобраться. Но делиться добычей ужасно не хотелось. В конце концов гетман решил посоветоваться с единственным профессиональным военным в деревне — то есть, со мной. Я, конечно, тоже не тактик и не стратег, но когда воевода поделился своей мечтой, да взгрустнул, то принялся думать. А еще потребовал карту здешних мест и старого Збышека, который, давным-давно, еще в ту войну, служил в саперах.

Карты, разумеется, не нашлось, пришлось рисовать ее от руки, по памяти, но крестьянская память цепкая, она помнит все извилины, да все препятствия на своей дороге. А старый Збышек — вот он. Глухой, правда, как тетерев, но если ему написать задание, то он сможет все сделать. А еще у него имелась настоящая немецкая авиабомба, из которой можно получить кое-что интересное. Еще у старого сапера нашлось с десяток гранат. Тех самых немецких «колотушек». Говорит, что хранил их в сухости, как положено. Авось и не врет и граната не взорвется в моих руках. Еще из оружия у меня имелся пистолет, да саперная лопатка. Лучше бы, чтобы до лопатки дело не дошло, хотя меня и учили когда-то ею пользоваться (и для копания ячейки, и еще кое для чего), но как знать.

Гетман, услышав мой план, поначалу отбрыкивался, а потом согласился. Дядька-то он неглупый, только тугодум. А еще меня волновало — а не боится ли он карательной экспедиции? Но гетман уверил, что год, а то и месяца три назад, он бы пойти на такое дело не отважился. Немцы бы нагнали дивизию, все прочесали, а потом расстреляли бы каждого десятого. А нынче у немцев силы не те, чтобы карательные отряды слать.

Что ж, селянам виднее.

Для любой империи дороги имеют важное значение. Еще в Древнем Риме осознали, что если иметь широкие (такие, чтобы две повозки быков могли разминуться) и мощеные камнем пути сообщения, то из одной точки, где находится на постое легион, перебросить солдат в другую точку, где вспыхнуло восстание, гораздо проще, нежели вести их по лесным тропам. А кроме чисто военного значения, хорошие дороги важны и для торговли, и для простых людей. Не зря же говорят, что становлению Европейской цивилизации помогли именно дороги, оставшиеся в наследство варварам от Рима.

В этой части Польши римских дорог не имелось, но все равно, Германская империя, считавшая себя наследницей и Священной Римской империи (германской нации) и просто Римской, дороги строила отчаянно. Пожалуй, даже в моей стране, таких темпов пока не имелось. Но в моей империи и расстояния иные, и климат гораздо суровей.

Здешняя дорога, хотя и шла через лес и была грунтовой, но находилась в приличном состоянии. Плотно утрамбована, да настолько, что со стороны можно было бы и за асфальтированную принять.

Мотоцикл с коляской, где сидел пулеметчик, благополучно миновал опасный участок, легковой автомобиль тоже проехал без затруднений, а вот идущей следом грузовой машине, с солдатами на борту, повезло меньше. Как только правое переднее колесо попало на небольшую дощечку, лежащую на дороге, раздался грохот, а само авто пошло юзом, слегка развернулось, но пострадала лишь шина.

— Ахтунг! — раздался зычный голос фельдфебеля.

Услышав первое слово, я сразу вспомнил немецкий язык. И уже знал, что помощник командира роты отдал приказ занять оборону, выдвинуть пулеметы по флангам и приготовиться к отражению атаки. Минометчикам пока приказано не суетится, а ждать команды, чтобы накрывать цели, до которых не дотянутся пулеметы. Впрочем, опытные солдаты и без команд командиров знали, что им делать — выпрыгивали через борт и занимали круговую оборону.

Тоже самое происходило и во второй машине, и в третьей.

Вот уже установлены пулеметы по флангам, минометчики расчехлили свои орудия, а пассажиры легкового автомобиля устраивались на корточки возле колес, озираясь по сторонам, потому что пока неясно — откуда начнется атака? Справа или слева, а может и с двух сторон сразу?

По логике боя, сейчас со стороны леса должны раздастся выстрелы, а в атаку на немцев должны ринуться польские партизаны, которых немцы станут снимать, словно умелый охотник куропаток.

Но отчего-то нападения не последовало ни через пять минут, ни через десять.

Фельдфебель крадучись, но не ползком, подошел к легковой машине, чтобы получить инструкции от офицеров. Но те и сами не очень-то понимали, что случилось. Подождали еще минут десять, а потом, на всякий случай пулеметчикам дали команду обстрелять лес и справа, и слева.

Пулеметы принялись поливать лес свинцом, а тот, естественно, на огонь не отвечал.

Подождав еще минут десять, немцы успокоились. Уже не укрываясь, они встали и начали перекур, а водитель, поминая шайзе, и польских швайнов, принялся менять колесо.

Умелый водила возился с колесом недолго — минут двадцать, и скоро колонна двинулась дальше.

Двинулась, чтобы проехав километра два, опять нарваться на микро-мину.

На этот раз не повезло мотоциклистам. Взрыв, правда, был совсем слабенький, наехала бы машина на мину, то в худшем случае повредила бы колесо, а может — только тряхнуло. А вот мотоцикл, как легкая техника, подскочил вверх, а потом упал набок. Кажется, никто из экипажа особо не пострадал, разве что получили ушибы.

Зато солдаты, сопровождающие зерно, «развлеклись» по полной. Опять заняли круговую оборону, приготовились к бою.

Часики тикали, минуты шли, напряжение росло, но опять-таки никто не нападал. И снова пулеметчики напрасно потратили патроны, сражаясь с деревьями, которые даже листьями не могли отбиваться — весна, чай, листья еще не выросли.

Прождав целый час, немцы успокоились, закинули поврежденный мотоцикл в одну из машин, усадили туда же солдат, оказавшихся без средства передвижения, двинулись дальше.

Не сомневаюсь, что отцы-командиры, следующие в легковом авто, задумывались — а не пустить ли вперед пеший патруль, чтобы осмотреть все подозрительные предметы, проверить все бугорки, попадающиеся на пути, но вот беда — немцы ребята точные, а если они получили приказ доставить зерно на станцию, то им указано и время доставки, потому что железные дороги в Германии работают, как швейцарские часы.

Через километр легковой автомобиль остановился, потому что на дороге оказался подозрительный предмет, прикрытый обычной мешковиной. Короткая команда — и один из солдат, приблизившись к объекту, осторожно снимает тряпку, а потом изучает предмет. Убедившись, что на дороге снова нашлась микро-мина, солдат просто выбросил ее в сторону от дороги, не соизволив даже обезвредить.

Но что характерно — на сей раз, хотя солдаты и покинули грузовики, но не торопились занимать позиции для боя, а минометчики вообще не соизволили оторвать задницы от своих мест. Понятно дело — миномет, он тяжелый, чего его каждый раз таскать туда-сюда?

И какая сволочь накидала на дороге столько маленьких мин? Толку-то от них, кроме досады и злости?

Четвертая мина обнаружилась еще через километр, и она также была едва прикрыта. Видимо, польские партизаны посчитали, что немцы — совсем дураки? Нет, это поляки дураки, а были бы умными, то поставили бы одну или две мины помощнее, чтобы рвануло, так уж рвануло!

Зато теперь ни один из солдат не покинул свою машину. Они сидели и ругались. Возможно, если бы на них рявкнул фельдфебель или офицер, выскочили бы, как миленькие, но ведь и те, несмотря на свои чины, всего лишь люди.

Случилось то, что я ожидал увидеть. Сработала усталость и некий стереотип — уж коли никто не напал, так и теперь не нападет. В общем, тот самый эффект, прописанный в детском рассказе о мальчике и волках. Если несколько раз покричать «Волки-волки», а когда прибегут спасать и волков не обнаружат, то в следующий раз на помощь не придут, решив, что опять обман.

Прогремели два направленных взрыва — рухнуло дерево спереди, рухнуло сзади, и немецкая колонна попала в классическую засаду, когда отрезают пути отхода.

— Хлопцы! — вскочил со своего места гетман. Верно, намереваясь повести своих людей в самоубийственную атаку. Сдурел? Немцы через полминуты опомнятся, сделают нам козью морду.

— Сидеть, — шепотом прикрикнул я на командира, поймал его за штанину и потянул на себя. Так, чтобы никто не слышал, сказал: — Отдавай мне начальствование, дурак старый, давай быстро, пока нас не положили!

Гетман — курва польская, ведь обговаривали же мы порядок сражения, так нет, на подвиги потянуло. Пся крев. Вслух, понятное дело, я всех этих слов не произнес. Надо же беречь авторитет командира.

гетман только кивнул, а я рявкнул, вспоминая и учебку, и недолгий срок своего замкомвзводства:

— Рота, слушай мою команду! По немецким оккупантам — огонь! Пулемет — пли по легковушке!

Гонта — наш пулеметчик, с наслаждением засадил по черному боку командирского авто, а я, успев заранее сдернуть со спины мешок с гранатами, лихорадочно свинчивал колпачки и принялся бросать их в машины, где солдаты уже начали выскакивать на землю.

Не имей я той силы, которая засела во мне, хрен бы сумел добросить гранату на расстояние двести метров. А тут сумел. Пожалуй, кинул бы и на все триста.

Первая граната ушла слегка мимо, не попав в кузов, зато вторая легла хорошо, а третья вообще прекрасно.

— Гонта — огонь по солдатам! — выкрикнул я новую команду.

Пока немцы выскакивали из машин, я успел бросить штук шесть гранат. Если бы сидели кучно, эффект был бы куда убойный, но и так ничего. Убитых, скорее всего, немного, а вот подраненых и контуженных — половина.

Немцы все-таки сумели организовать хоть какую-то оборону. Но время было упущено, миномет разбит, а пулеметчика Гонта снял своей очередью. Ну а я бросил оставшиеся гранаты.

А вот теперь, когда враг деморализован и почти сломлен, можно и в атаку. Если останемся на месте, затеем перестрелку, то немцы организуются, а солдаты стреляют гораздо лучше, чем крестьяне.

— Гетман, теперь можешь нас и в атаку вести, — кивнул я пану-воеводе.

— Давай ты сам, — вздохнул гетман. — Считай, что я тебе свой пернач уступил.

Пернач, это вроде бы, булава, символ власти? Ладно, берем пернач.

— Рота, слушай мою команду! В атаку!

А вот что происходило дальше, даже рассказывать не хочу. Рукопашная схватка — это самое поганое, что я когда-то видел в своей жизни. А когда у тебя в руках только саперная лопатка, которая с хрупом входит в голову твоего врага, а кровь, что брызжет из человека, еще не успевшего стать мертвецом, попадает тебе прямо в лицо, заливает глаза… В общем, ну его нафиг, такие воспоминания.

Когда бой закончился, я отошел в сторонку. Присев, откинул голову. Вот ведь, некурящий, а сейчас бы с удовольствием закурил. Или бы опрокинул грамм двести, а лучше поллитра, да так, чтобы упасть, и позабыть весь тот кровавый кошмар, что только что был вокруг.

— Ну, Александр, знал, что ты воин, но что бы так… — услышал я голос гетмана.

— Ты не обиделся, что я тебя от командования отстранил? — вяло поинтересовался я.

— Да уж какие обиды? — хмыкнул гетман, усаживаясь рядом со мной. — Во мне какая-то дурость взыграла, хотел в атаку пойти. А ты молодец. И людей сберег, и меня от позора избавил. Если бы ты на меня накричал, ударил, вот тогда бы я сильно обиделся.

— Есть закурить? — неожиданно попросил я.

— Вот, трофейные, у офицера мертвого взял, — радостно сообщил гетман, протягивая пачку сигарет.

Я взял одну, засунул в рот, потом попытался раскурить от заботливо протянутого огонька зажигалки.

Мать твою польскую! Как же люди этим дышат!

— Э, сигарету не выбрасывай, я ее сам докурю! — завопил гетман, отнимая сигарету, которую я хотел выбросить.

Откашлявшись и попив водички, что нашлась у хозяйственного воеводы, я спросил:

— У нас потери большие?

— Двое убитых, да четверо раненых. Эх, хорошие парни были.

Двое убитых? Четверо раненых? И всего-то? Да по всем законам воинской науки, из сорока пяти человек убитых и раненых должно быть не меньше половины. А коли учесть уровень нашей подготовки — так и того больше. Вообще удивительно, что у нас что-то получилось.

— А что там с немцами? — поинтересовался я.

— Да что с немцами? — пожал плечами гетман. — Сам понимаешь, нам пленные не нужны. Ребятам противно, но что поделать? Но тех, кого ты лопаткой посек — их даже и добивать не надо.

М-да… На душе стало еще поганей. Одно дело в бою убить, совсем другое — добивать раненых и пленных. Но тут гетман прав, пленные крестьянам не нужны. А я, вроде бы, остался в сторонке, весь такой чистенький.

— Скажи-ка, пан Александр, — впервые за наше знакомство гетман назвал меня паном. — Ты же у русского царя не простым унтером был, верно?

— А с чего ты решил?

Гетман хитровато посмотрел на меня и принялся загибать пальцы:

— Вот, первый палец — дерешься ты знатно, но это ладно. В охранники царя кого попало не возьмут. Ты же сегодня половину немцев один побил — кого гранатами, а кого лопаткой. Человек пять — а то и больше. Второй палец — командовать ты умеешь. Я, как тебя услышал, едва в штаны не наложил. А главное — ты военные операции умеешь планировать. Понимаю, что открываться не захотел. Но теперь-то ты уже свой.

Умен гетман, он же сельский староста. Впрочем, был бы дурак, старостой бы не стал.

— И кем же я у русского царя был? — насмешливо поинтересовался я. — Генералом?

А я ведь почти открылся. Мое воинское звание и на самом деле было генерал-майор.

— Ну, для генерала ты слишком молод. Да и для полковника тоже. А вот гауптманом вполне мог бы быть.

Гауптман, если не ошибаюсь, по-нашему капитан? Но капитан в императорской армии соответствует немецкому майору.

— Штабс-капитан, — отозвался я. Император я или нет? Захотел — присвоил себе звание ниже имеющегося.

— Вот, коли ты капитан, так совсем другое дело, — обрадовался гетман. — Если ты капитан, так и мне не стыдно, что ты мной командовать начал. Я теперь тебя вместо себя назначу. Унтер — это маловато будет.

Ну вот, новый виток карьеры. Из императоров стал сельским воеводой, местным гетманом. А сельский староста, покряхтев, встал:

— Ну, ты тут пока посиди, а я пошел. Сейчас подводы пригонят, надо все добро в надежное место везти. В деревню-то это пока не стоит тащить.

Я оглядев машины, заполненные зерном, прикинул, что имеется еще и оружие, включая минометы, разное барахло, имеющееся у солдат, спросил:

— А лошадей хватит?

— Наших не хватит, пришлось у соседей занимать. Эх, теперь зерном придется рассчитываться, а то и оружием. Ну да ладно, зато все основное добро наше.

А я поднялся и побрёл в сторону наших раненых.

— Куда это ты? — спросил вслед гетман.

— Ну ты же сказал что я зверушек могу лечить, вот теперь попробую и людей, на ноги поставить.

— Так я ведь пошутил, — округлил он глаза.

— А я вот вспомнил, что действительно людей лечить могу.

Глава 11
Знаток польской литературы

Деревня Дрязга, хотя и носила такое странное название, дрязгами и ссорами подвержена не была. А если и была, так я этого не видел. И не все время пейзане ходили на большую дорогу. Да что там. Как раз на большую-то дорогу (не с кистенем, а с винтовкой!) они выходили редко, а больше занимались привычным крестьянским трудом — сеяли и пахали. Ранней весной, вроде бы, пахать рано, но народ себе дело нашел — принялся вывозить из хлевов, а еще из куч на задних дворах, скопившийся за зиму навоз и развозить его на поля. Старики ворчали — мол, весна нынче поздняя, снегу уже пора бы стаять. Хм… И чего они ворчат? Пожили бы в России, осознали бы, что у нас снег порой лежит до середины апреля, а то и позже. Но тут Европа, тут теплее, и менталитет иной. Читал как-то, почему русские «долго запрягают, но быстро ездят». Оказывается, все просто. Как раз все и зависит от нашего климата. Если у вас длинная зима, да очень короткое лето, то поневоле приходиться большую часть года сиднем сидеть, а потом наверстывать и вкалывать. Вот это все и отложилось на наше сознание. Скажем, если иностранному (европейскому) студенту дают на подготовку к экзамену три дня, а нужно выучить шестьдесят билетов, то будьте уверены, что он в день станет учить по двадцать билетов. А как поступает наш студент? Правильно. Примется учиться в последний день перед экзаменом, а скорее всего — займется билетами вечером, накануне. И, заметьте, не он в этом виноват, а национальное самосознание.

Так что, поляки, будучи европейцами, работали не суетясь, не спеша. Вывозили себе навоз в поля, и вывозили.

В сельской общине бездельников не бывает. Даже старики, которые по немощности уже не способны работать физически, заняты каким-нибудь делом — плетут корзины, чинят старые грабли, меняют зубья у борон.

Словом — каждый отрабатывает свой хлеб. И я тоже не исключение. Разумеется, честь и хвала пану Олесю, который помог заполучить зерно, а еще множество полезных в хозяйстве вещей, но работать все равно придется.

Мне развозить навоз не доверили, но я не переживал. Как-нибудь справятся без меня. Я же занимался другим делом. Уж коль скоро я теперь воинский начальник, то мне поручено следить за нашим арсеналом, что пополнился после последней нашей «вылазки». Поэтому, в погребе, под домом гетмана, был оборудован склад оружия, а я теперь старательно чистил и приводил в порядок винтовки и два пулемета.

Кстати, тот пулемет, что стоял на вышке при входе в деревню, оказался прекрасно исполненным муляжом! У кого-то в деревне золотые руки. Посмотришь со стороны — испугаешься. Надо бы предложить, чтобы где-нибудь за околицей поставили деревянную «трехдюймовку». Точно тогда все медведи будут деревню стороной обходить.

Пан Стась поначалу предлагал поставить на вышке настоящий, но я его отговорил. Все-таки, деревня не находится в зоне боевых действий, так что не стоит вытаскивать раньше времени боевое оружие.

Жаль, еще два пулемета и оба миномета пострадали (вот тут я не виноват, граната упала!), да так, что ремонту уже не подлежали. Возможно, попади они в руки армейскому оружейнику, то можно бы как-то отремонтировать — заменить погнутые стволы, починить разбитые механизмы, но не уверен. Даже опытный оружейник предпочтет такое отправить в переплавку.

Посоветовавшись со мной, староста отправил оружие кузнецу, на перековку. Сумеет ли тот или нет создать нужную температуру для размягчения стали — другой вопрос. А вот как хранить патроны, тут сказать сложно. Допустим, оружие я смажу, оберну в старые тряпки, кто-то станет регулярно проверять, (не буду же я ведь здесь вечно торчать), а вот не попортится ли наш боезапас? Цинков у нас нет, а патроны и в нормальных-то условиях хранятся год-полтора, потом их предпочитают отстреливать, а тут даже не знаю. Нет, конечно же, я их смажу, переложу чем-нибудь, но как сохранить все от сырости? Раздать все по хатам, где потеплее? Но у пейзан и так хранится собственный боезапас, да и винтовки в каждом доме имеются. И винтовки крестьяне старательно прячут, мало ли что.

А я перестраховываюсь. Патроны и оружие и так дразнят детишек, особенно подростков, мечтающих о подвигах (а то и просто желающих похулиганить), так что не стоит увеличивать «домашние склады». Одна надежда, что здешние детки — люди дисциплинированные и играться с оружием не приучены. Но детки, они везде детки и к оружию ручки тянуть будут.

Так что, арсенал на виду не оставишь, приходится прятать. И от детей, да и от властей тоже. Подвал у старосты вроде сухой, проветривается.

Нет, все-таки, я пребываю в немом изумлении. Под боком у немцев существуют деревни, где имеется оружие. Совсем, видимо, у гансов плохи дела, если они до сих пор не прибыли, не поставили всех владельцев незаконного оружия на четыре точки! Хотя, ведь могут, времени еще навалом.

Все-таки, война рано или поздно закончится, явится «твердая» власть. Пока не знаю, кто это будет — опять ли Германская империя, самостийная Польша, а то, чем черт не шутит, и Российская империя, но кто-нибудь да будет. Это пока сюда власть не суется, а потом?

Вот-вот. Какая власть позволит, чтобы у крестьян хранилось боевое оружие, да еще и в таком количестве? Вот я, коли стану управлять этим краем в составе своего государства, точно отдам приказ своим силовикам, чтобы изъяли оружие. Знаю, что в моей истории и после гражданской войны изымали, да и после Отечественной.

Но пока я живу в деревне Дрязги, у меня имеется прямой интерес, чтобы все это было спрятано. Ну, а еще и сохранилось. Так что, тружусь.

В свою хату (пусть так) я вернулся под вечер. Дел еще много — начать и кончить. Может, поработал бы и дольше, но в подвале имелся лишь один источник света — керосиновая лампа, а от нее уже болели глаза.

Я уже прожил в деревне неделю, и все это время мне приносили еду кто-нибудь из селян. Читал, что именно так в деревнях раньше кормили пастухов — всем миром. Но пастухи ходили есть по домам, а мне оказана честь — кормили, так сказать, с доставкой на дом.

Сегодня, как оказалось, меня кормил сам староста, а ужин притащила его дочка. Ася, кажется?

— О, спасибо! — возликовал я, увидев на столе горшок с кашей, изрядно сдобренной кусочками свиного сала, кусок хлеба и крынка кваса. — Составишь компанию?

— Нет, мы уже кушали, — степенно отозвалась девушка, усаживаясь напротив меня. — Ты ужинай, пан Лесь, а не то остынет.

С чего это она меня стала паном звать? Наверное, из-за моего «подвига».

Может, так оно и лучше. Девчонка красивая, конечно. Но меня дома жена ждет.

Я принялся за кашу. Что за зерно, так и не разобрал, но вкусно.

— Лесь, а у тебя жена красивая? — вдруг спросила девушка.

— Угу, — кивнул я, не отрываясь от приема пищи. Ишь, опять просто по имени.

— А что в ней такого красивого, чего бы во мне не было?

Я чуть было ложку не проглотил. С чего это она? Ася — красивая девушка, но Соня все равно лучше, да и не в красоте дело, как минимум она принцесса.

От ответа на вопрос меня спас стук в дверь. Вроде, в мою дверь и стучать-то не принято. У меня даже внутреннего запора нет. Все равно тут никаких вещей нет, выносить нечего. Да и нет в деревне воров.

— Ты кушай, я открою, — метнулась девушка к двери.

— Во имя отца и сына, и святого духа, — услышал я. Кто это ко мне пожаловал? Никак ксёндз? И точно.

— Благословите, святой отец, — тихо попросила Ася.

— Благословляю, дочь моя.

При появлении местного священнослужителя я встал, и вежливо поклонился. Может, тоже стоило бы встать под благословение, но не знаю — положено ли православному просить благословления у католического священника? Решив, что императору это не с руки, ограничился приветствием:

— Здравствуйте батюшка.

— Добрый вечер, сын мой, — ответно поклонился мне священник. — Разрешите присесть?

— Прошу вас, святой отец, присаживайтесь, — радушно пригласил я.

Ксёндз уселся. Настало тягостное молчание, прерванное Асей:

— Пан Лесь, коли вы покушали, так я пойду.

— Да, спасибо, — засуетился я, помогая девушке убирать в корзинку опустевшую посуду.

Дочка старосты ушла, а мы остались и принялись рассматривать друг друга. Здешнего священника, настоятеля храма, то есть, костела святого Иакова, я видел пару раз. В моем представлении католические священники — жизнерадостные немолодой толстяки, а этот был крепким и сильным мужчиной, лет так сорока — сорока пяти. И взгляд у батюшки был не приторно сладкий, а жесткий.

— Вы прекрасно говорите по-польски, пан Александр, — заметил ксёндз. — Если бы пан Станислав не сказал мне, что вы русский, то я бы вас принял за поляка откуда-нибудь из-под Варшавы.

Вроде бы и комплимент, но я немного расстроился. Я-то считал, что я говорю по-польски с тем говором, на котором говорят здешние жители. А тут — из-под Варшавы.

— Русский и польский языки — родные братья, — улыбнулся я. — Равно как и пращуры наши — Лех, Чех и Рус.

— А где вы изучали польский язык? — поинтересовался священник.

— Я давно увлекаюсь польской культурой, литературой, — пожал я плечами. — А чтобы понимать литературу, то лучше всего читать ее на языке носителя. — Посмотрев на патера, улыбнулся. — А вы, святой отец, решили, что я служу в разведке?

Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Священник и на самом деле скривил бровь (но не глаз), немного помедлил и кивнул:

— Не стану врать, пан Александр, я и на самом деле так решил. Староста сказал, что вы служили в охране русского императора, умеет говорить по-польски. Я удивился. Наши хозяева (слово хозяева пастор произнес с горькой усмешкой) немцы, польский язык не учат. Австрийцы, как я знаю, тоже. А тут русский. Думал, что старосте показалось — знаете отдельные слова, да ругательства, специально сходил, чтобы посмотреть на вас и услышать ваш голос и был поражен — вы разговариваете как урожденный лях. Говор, правда, слегка отличается, но это ерунда. Потом подумал — зачем человеку из охраны царя знать польский? Немецкий там, французский — куда ни шло. А вот разведчику, который работает в Польше, он может быть необходим.

Вот ведь, особист в рясе. То есть, в сутане. Все-то он видит.

— А вы, святой отец, раньше в контрразведке не служили? — вкрадчиво поинтересовался я. — Или какое-нибудь учебное заведение закончили, для разведчиков?

— Я закончил коллеж во имя Иисуса Сладчайшего, — слегка надменно ответил священник.

Ох ты, так он еще и иезуит! Впрочем, он мог только закончить учебное заведение иезуитов, их в Европе много. Да и в России иезуитские училища имелись. Вроде бы, после восстания декабристов мой предок Николай приказал все позакрывать. Или раньше? Точно, пораньше. Но все равно, человек десять будущих мятежников его успели закончить. И располагался коллегиум иезуитов на канале Грибоедова. Ну, у меня-то это канал имени Екатерины.

А про то, что священник в контрразведке не служил — не врет. У меня ничего не щелкнуло и нигде не кольнуло.

— Так вы говорите, что интересуетесь польской литературой? — прищурился ксёндз. — А какие авторы вам нравятся?

Ишь, он меня решил проэкзаменовать. Типа — если разведчик, то язык-то выучил, но книги-то он точно не читал. Плохо он себе представляет подготовку разведчиков.

— Очень мне нравится Казимиж Тетмайер, — сказал я чистую правду. — Особенно люблю «Легенду Татр», про атамана Яносика.

— Да, пан Тетмайер очень большой мастер, — закивал священник. — Жаль, что он жил в Варшаве, но его книги и к нам приходили. Драма у него прекрасная — про Завишу Черного.

Драму про Завишу я не читал. Но помню, что это был рыцарь, участвовавший в Грюнвальдской битве. Воевал с крестоносцами, молодец.

— Еще Генрик Сенкевич хорош, — продолжал я. — Особенно «Крестоносцы», «Потоп», «Пан Володыёвский»

Правда, роман про Володыёвского я не читал, зато смотрел старый фильм. Замечательный фильм.

— Да, хотя Сенкевич и происходит из татар, но прекрасный писатель, — снисходительно согласился ксёндз.

Генрик Сенкевич татарин? Да он всегда казался самым полячистым из всех поляков. Сенкевич так изобразил старинную Польшу, что все до сих пор верят, что она сплошь состояла из прекрасных дам и благородных рыцарей! Но что поделать. Историю Франции мы тоже узнаем по романам Дюма, а не по трудам историков. Впрочем, русские писатели тоже из кого-то да происходят. Лермонтов ведет род от шотландцев, Бунин — от татар, а Пушкин, тот вообще по материнской линии из арапов. А самый русский из всех писателей — Федор Михайлович Достоевский вообще из польского рода. И, ничего.

— Еще мне очень нравится Анджей Сапковский, — признался я.

— Сапковский?

Упс. Я чего-то не то смолол. Точно, не то. Сапковский, который писал о ведьмаке Геральте из Ривии и сагу о Рейневане, еще даже и не родился, а коли родится, так не факт, что станет писать фэнтези. А жаль. Вообще-то, мог бы Сапковский написать не три книги о Рейневане, а штучек пять. Мне, например, «Башня шутов» и ее продолжение понравились даже больше, чем цикл о ведьмаке. Ну что с ведьмаков взять? Бегают себе по лесам и полям, уничтожают существ, которые порой ничего и никому плохого не сделали. Спрашивается, зачем уничтожать мифологических существ?

А приключения Рейневана происходит в историческую эпоху, там масса интересного. И чувствуется, что описатель основательно поработал с историческими источниками.

— Сапковский, святой отец, он хоть и поляк, но пишет на русском языке, живет у нас, под Рязанью, — выкрутился я. — Но он очень любит похвастаться, что происходит из ляхов, да не из простых, а из шляхты. Подозреваю, что из «загоновой» шляхты, но все равно. А сам пишет разные сказочные повести, в которых добрый волшебник сражается со злыми колдунами, да еще уничтожает всякую нечисть.

— А, тогда понятно, — успокоился ксёндз.

Интересно, достаточно ли священнику моих познаний? Кто там еще из польских писателей имеется? Джозеф Конрад, он же Коженевский? Слышал, но не читал. А, еще есть Станислав Лем и Иоанна Хмелевская. Правда, эти тоже пока ничего не написали, но пересказать их произведения (не все!) сумею.

И кто-то ведь написал «Четыре танкиста и собаку», по которым поставлен многосерийный фильм еще в шестидесятые годы. Отцу этот фильм очень нравится, да и я несколько серий глянул.

Но кажется, пану ксёндзу достаточно.

— У вас имеется дар, пан Александр, — задумчиво изрек священник. — Вы можете оставаться невидимым, вы сильны.

И не только. Вон, умение научиться иностранному языку — тоже дар. Но вот в это умение поверить трудно, потому что им обладает всего несколько человек, включая моего тестя и Соню.

А ксёндз, между тем, продолжал:

— Дар в человеке — явление редкое. И не всегда понятно, от кого этот дар — от Господа Бога, или от дьявола.

Уже хорошо, что наш священник колеблется. А иначе сразу определил бы меня в слуги дьявола, да потащил на костер. Что, костры нынче не палят? Так все можно повторить. Властей тут нет, а староста, как я понимаю, подчиняется священнику.

— А у вас, святой отец, какой дар? — невинно поинтересовался я.

— Все делается по воле Божьей, — туманно сказал священник. — И нам, скромным служителям, не пристало иметь дар, свыше того, что отмерил Господь.

Вот ведь, умеет уходить от ответа. И не сказал, что имеется дар, и не сказал, что его нет. Может, стоит поднажать?

— Вы, пан Александр, человек хороший. И польским языком владеете, и нашей деревне помощь оказали. Как я думаю, вы можете стать хорошим поляком. А не желаете ли отринуть неправильную веру и перейти в истинную?

И вечный спор

Вечный спор между католиками и православными. Длится он уже тысячу лет, а конца и края не видать.

Ну вот, чего-то подобного я и ждал! Католический священник, он в деревне и за особиста, и за комиссара. То есть — за идеолога. Тоже показатель «свой-чужой». Свои — это те, кто католики, а чужие — все остальные.

А настоятелю храма положено быть еще и миссионером. Завлекать, так сказать, в лоно правильной церкви заблудшие души, вроде язычников и схизматиков, вроде меня.

Откровенно говоря, я не слишком-то понимаю — в чем глобальная разница между католиками и православными? Да, безусловно, настоящему наследнику престола должны были излагать отличия в вероучении, приводить цитаты из священных книг, давать сравнительный анализ. А что я? Пусть и историк, но и мне преподы в универе разъясняли, и я детишкам в школе рассказывал, что прежде всего: католики молятся по-латыни, а мы — на церковнославянском языке; у нас есть иконы, а у них нет, у них статуи; нас имеется «белое» духовенство, которое имеет право жениться, а у них целибат, безбрачие. А целибат, насколько я знаю, не отменяет того, что у некоторых священников имеются собственные дети. Здесь другое. Запрещают патерам (или пасторам?) вступать в законный брак не из-за моральных соображений, а из сугубо практических. Законные дети требуют наследства, а зачем дробить церковные земли?

У нас ведь было иное. До девятнадцатого столетия сын священника наследовал сан отца и это считалось нормой. В девятнадцатом веке стало иное — церковное начальство следило, чтобы подобного не происходило. А еще у нас очень долго настоятеля храма не назначали, а выбирали из своей же среды.

У католиков глава церкви папа римский, а у нас Собор, потому что наш патриарх, на самом-то деле может быть смещен, а у них нет.

А что там еще? Филиокве? Святой дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Это у них. А у нас — только от Отца и сына. А что такое Святой Дух, я имею смутное представление.

Вот, только скажите, кто из тех, что читает этот текст, разбирается во всем этом?

Еще. У католиков имеется чистилище, в которое душа, имеющая незначительные грехи, после смерти очищается, чтобы затем попасть в рай. А у нас либо рай, либо ад.

Увы, я человек двадцать первого века и хотя считаю себя верующим, но до сих пор имеются сомнения, что существует загробная жизнь. Конечно, хотелось бы верить, что загробная жизнь есть. Причем, мне-то самому, оказавшемуся в чужом теле, положено не просто верить, а знать. Но вот, понимаете ли, до сих пор все понимаю как-то отвлеченно. Словно бы и я это совсем не я.

Непорочность святой Девы. У католиков она признается. А у нас? У православных, вроде и нет, но у нас, с развитием науки, тоже да. Может женщина забеременеть и без мужчины, с помощью ЭКО.

Так что, если я сейчас вступлю в дискуссию с католическим священником, то точно потерплю поражение. В эти споры должны вступать кто-нибудь поумнее, нежели я. Я-то, еще и в какой-то мере агностик, потому что считаю, что и верующие и атеисты все равно никому ничего не докажут.

— Благодарю вас, святой отец, очень лестное предложение. Но я, родился со своей верой, — улыбнулся я. — А веру, ее как отца и мать, как родину — ее не выбирают.

— Так ведь и язычники рождаются со своей верой. Пусть она и ложная, но они в нее верят. И ученики Иисуса Христа не родились христианами, а пришли к вере благодаря своему Учителю.

— А я разве спорю? — пожал я плечами. — Истинная вера, которую Христос принес, она у нас, у православных. И, откровенно-то говоря, мне трудно поверить, что католичество лучше православия. Давайте, каждый останется при своем.

— Не настаиваю, — сказал священник, поднимаясь со своего места. — Пожалуй, уже поздно, а мне завтра утром служить. Буду рад видеть вас в храме.

Пан ксёндз не выглядел ни огорченным, ни смущенным. Понятное дело, ни один схизматик сразу не переходит в лоно католической церкви. С ним нужно работать настойчиво и упорно.

Глава 12
Ночная гостья

С приходом весны работы в деревне становится невпроворот, а весенний день всё ещё короток и не радует солнцем. А в апреле уже придет пора пахать.

Но всё равно, селяне нашли время, чтобы после работы собраться и потолковать о последних событиях. Как ни крути, важное дело следует обсудить. Устроить, так сказать, производственное совещание. Все мужчины деревни собрались в местной школе. Думал, что чужака, вроде меня, не позовут, но нет. Я теперь почти полноправный член общины. Почти — потому что не католик, и не женат. Как я понял, в этой школе раньше велись уроки для детей, но всех учителей забрали в армию, и занятия вести стало некому. В итоге здание так и пустовало. Разве что ксендз проводит свои занятия. Большие помещения классов подходили для таких вот собраний лучше всего. Или, применительно к Польше это будет называться сеймик? Это мне поначалу казалось, что наш староста, он же гетман здесь царь и бог. Ан, нет. Очень многие вопросы, если не большинство, должны решаться коллегиально.

Собралось немало мужчин, были и женщины — видимо, вдовы, однако, как я понял, раньше народа было куда больше. Теперь же, часть молодых мужчин служит в немецкой армии.

А как иначе, если этот край часть Германской империи? У меня ведь тоже служат солдаты разных национальностей. Ну а польские солдаты в немецкой армии.

Когда понял это, осёкся и призадумался. Ведь все эти военнослужащие немецкой армии польского происхождения воюют с Россией. И, по идее, их товарищи и родня тоже мои враги. От этих мыслей стало как-то нехорошо на душе. Можно подумать, что я раньше этого не знал. Знал, разумеется, просто не задумывался глубоко. Ну, служат и служат, а что такого?

На миг даже напрягся: а не приходила ли эта мысль в голову и деревенским? Нет ли у них желания покарать российского солдата, который, возможно, до этого стрелял в их родных и близких?

Хотя, с другой стороны, поляки сейчас сами не поддерживают немцев и вовсю воюют с Германией. А ещё, как я слышал, в округе довольно много солдат-дезертиров. Те поляки, которых призвали в немецкую армию, не горят желанием проливать кровь за чужую империю и защищать немцев. Но и домой возвращаться боязно. Понятное дело, как немцы поступят с дезертирами. Да и родственникам принимать беглецов пока не с руки — мало ли, как Германская империя обойдётся с теми деревнями, которые будут покрывать дезертиров. Ведь в отместку могут не только беглецов в штрафбат отправить, но и родне навредить. И деревню вполне возможно, что спалят. От немцев, в последнее время, уже всякое ожидают.

Я вспомнил фильм, который смотрел когда-то давно, ещё в моём мире. Назывался он «Четыре танкиста и собака» и рассказывалось о польских танкистах, воевавших на стороне красной армии. В том фильме один из танкистов, звали его Гуслик (актер, который Гуслика играл, еще в какой-то сказке снимался и в нашем фильме «Освобождение»). Так вот, сам персонаж, перед тем как попасть в польскую часть, что сражалась с фашистами, умудрился послужить и гитлеровской армии. Правда, недолго. При первой же возможности дезертировал, перешёл линию фронта и стал танкистом на стороне Красной армии. Очень каноничный персонаж выходит.

Интересно, а в нашей армии есть такие вот перебежчики? Хотя, если учесть то, как поляки в последнее время относились к Российской империи, вряд ли. Наверное, дезертировать — дезертируют, но и воевать на другой стороне не спешат.

Хотя, с другой стороны, есть ведь и этнические поляки, что служат Российской короне, считают себя частью Российской империи и готовы за неё умирать. Ярчайший пример — мой главнокомандующий, генерал Рокоссовский. Чистокровный поляк, между прочим. И ничего, воюет. И не он один такой. Сколько у меня генералов-поляков? Не считал, но десятка два наберется. А уж про офицеров и солдат вообще промолчу.

Ну, это я уже отвлёкся. По крайней мере, косых взглядов, полных ненависти на себя не ловил, да и разговоры велись несколько на иную тему. И, как ни странно, меня всё чаще упоминали в положительном ключе.

Главной темой, что обсуждали Мужики были итоги недавней вылазки. Те всё чаще возвращались к вопросу, что неплохо бы поделиться с соседями, но как это сделать правильно, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание? А ещё, чем именно делиться?

Сельчане сразу же выросли в моих глазах. Помню, что изначально они не хотели задаром отдавать зерно соседям. А тут, вишь, надумали.

По посевному зерну дружно решили, что делиться однозначно стоит, потому что здесь речь идёт не о личной выгоде или о личном выживании. Зерна-то хватит. Здесь речь идёт о выживании всего польского народа. И это к общности и поддержке друг друга, чувстве, так сказать, соседского, товарищеского плеча. И это всё очень важно.

И, опять же, ты сегодня помог своему соседу, завтра сосед тебе поможет. И этот вопрос в негативном ключе даже не обсуждался. Ну, разве что поспорили — так просто отдавать зерно или запросить за него хоть что-то в будущем. Нет, не материальные ценности, а какие-нибудь преференции, вроде той, что деревня Дрязги станет на следующий год центром ярмарки, вне очереди.

Опять же, в хозяйстве много чего нужно. Но пан Стась был голосом разума в этом споре. Да, им всем сейчас живётся тяжко. Много чего не хватает. Но у соседей точно такая же ситуация.

Да, пан Стась проявил смелость и смекалку, и смог заполучить бесценное, на сегодняшний день, зерно. И вполне может заявлять любую цену за него. Но один в поле не воин, и одна деревенька не выстоит. А поддержать соседей надо. И пытаться выменять у них последнее, или схитрить вряд ли хорошая идея. Лучше поддержать соседей, а там они как-нибудь расплатятся.

Так что большинством голосов постановили, что зерно отдадут просто так. И ничего просить за это не станут. Мол — дар, он дар и есть. А коли за него что-то просят, пусть даже слова благодарности, это уже некрасиво.

При том, решили, что зерно следует отправлять как можно раньше, потому что уже скоро потеплеет, а нужно пахать и сеять. Время так упустят. Пока то, сё — так, как и посевная пройдёт.

Потом стали обсуждать вопрос — надо ли делиться оружием? Как бы невзначай, взгляды присутствующих сошлись на мне. Вопрос задал гетман:

— Пан Александр, как считаешь, следует нашим соседям оружие дать? Ты у нас теперь типа воевода, да и за оружие отвечаешь. Стоит ли?

— Да, стоит ли? — поддержали его все, как один.

А я про себя усмехнулся. Пару минут назад думал о том, не решат ли мне эти поляки распнуть, как русского солдата, а они вон мне предлагают их оружием распоряжаться, да воеводой стать. Да уж, ирония судьбы, что не говори.

Это они ещё не знают, кто я такой на самом деле. Кому расскажешь, не поверят. Прям шутка юмора.

Однако, над данным вопросом я всерьёз призадумался. Оружие, откровенно говоря, было жалко, но прикинув и так и сяк, подумал, что и оружием поделиться тоже следует. К тмоу же, это снимет вопрос о хранении излишков.

— Что ж, — ответил я. — Десяток — другой винтовок, думаю, мы выделить сможем, — ответил я, окинув глазами присутствующих. — У нас не убудет, оружия сейчас вдоволь, а соседей укрепить — почему бы и нет? Но боеприпасов много не дадим. Скажем, если штук по пятнадцать-двадцать на ствол, то вполне достаточно. Серьёзного сражения крестьяне все равно не выдержат, а для спокойного боя им вполне хватит. Конечно, если не примутся в белый свет палить.

Селяне запереглядывались. Раздался одобрительный гул. Пан Стась согласно покивал.

— Да, мы и так им большое отложение делаем, причём за так. Удочку мы им дадим, а рыбу, то есть, боеприпасы пускай уж сами добывают. Немцев ещё много, есть где разжиться.

Его слова снова поддержал согласный гул голосов.

Да уж, — подумал я, — боеприпасы вообще всегда самое больное место. Кто-то считает, что если имеется оружие, то ухватил бога за бороду. Фигня. Имеются боеприпасы — можно придумать, из чего стрелять, а ствол без патронов, он как дубина.

А я тем временем продолжил:

— А вот пулемётов ни одного не отдадим. У нас их всего два. Поэтому что отдай пулемёт, что не отдавай — толку никакого. Огневая точка с двумя пулемётами — это серьёзная боевая единица. А отдавать соседям и разделять — дело не совсем благодарное. И толку я в этом не вижу. Да и опять же, боеприпасов не так много. Плюс, пан Стась, — я посмотрел на гетмана, — нам бы среди ваших земляков найти двух старых солдат, что умеют обращаться с пулемётами, пускай даже ветеранов. Думаю, старый конь борозды не испортит. Думаю, среди вас должны найтись люди с боевым опытом. Думаю, с Первой мировой должен был кто-то остаться.

— Где же нам таких достать-то? — развёл руками пан Стась.

— Ну как где. Вон ваш подрывник какие классные мины смог сделать, — парировал я. — Думаю, он ещё и не то сможет. Жаль, конечно, что у вас оружейника нет и все повреждённые пулемёты мы уже не восстановим. Да, и миномёты безнадёжно испорчены, но хоть что-то есть.

— А ты что же не справишься с починкой поломанного оружия? — спросил Гетман.

Спросил он это ради порядка, отчего-то я это сразу почувствовал. И так понятно, что я не специалист. Собрать одну винтовку из трех поломанных еще можно, но коли у двух пулеметов погнуты стволы, то проще их выбросить, чем возиться. А уж минометы с треснувшими стволами… Может, кто и сумеет починить, но не я. А искать специалиста среди деревенских… Думаю, если бы такой был, он бы уже давно был на моём месте.

Кстати, остались боеприпасы к минометам. Но что с них толку? Не швыряться же минами в немцев, из пращи, например. Правда, на эти мины старый подрывник сразу же наложил лапы. Я хотел было повозмущаться, но потом передумал. Что я сам-то с ними буду делать, без миномёта? А он, что-нибудь да сотворит… Хотя, если честно, я абсолютно не знаю, что он с ними будет делать. Как интересно, эти мины смогут послужить без миномёта? Но это ладно. Мне их не солить. Главное, чтобы этот умелец ножовкой по металлу снаряды не пилил. А там, думаю, опыт у него есть, что-нибудь выдумает. Если сможет ещё наделать противопехотных мин, почему нет? Глядишь, ещё пару обозов встретим, помешаем немцам грабить польское имущество.

Единственное, что меня смущало во всей этой благотворительности, что пан гетман себя рассекретит. Ведь шило в мешке не утаишь. Глупо будет надеяться, что деревенские не раструбят, что у пана Стася вдруг появилось много посевного зерна и боевого оружия, аккурат после того, как подобный немецкий обоз посевным зерном и сопровождением немецких солдат был буквально истреблён, а всё имущество разграблено.

Хотя, как я уже говорил, шило в мешке действительно не утаишь. Ведь лошадей и подводы для этой операции жители деревни Дрязги одалживали у своих же соседей. Да ещё и рассчитались за эти самые подводы тем же самым зерном. Так что, теперь вся крестьянская округа знает. А если даже не знает, то догадывается. По крайней мере, уверен, что новости о подорванном немецком обозе уже разлетелись по округе. Остаётся только надеяться, что об этом немцы не узнают. Хотя и на это тоже надеяться глупо. Если у пана Стася среди немцев есть информаторы, то и у немцев обязательно сыщутся информаторы среди деревенских. Немцы умеют обзаводиться агентурой. И было бы нелепо считать, что среди поляков такой агентуры нет.

Как бы беды не случилось, а то операция была рисковая и смелая. И немцы могут серьёзно насторожиться.

Кстати, я до сих пор удивляюсь, что немцы не пожаловали к нам с «ответным визитов». Почему, интересно? Да, у них сейчас и своих проблем хватает. И, быть может, на фоне всего, что происходит сейчас в Германии, обоз с посевным зерном и почти рота погибших солдат немецкую верхушку не заинтересует? Хотелось бы в это верить. Но держать уши востро всё же стоит. Надо будет об этом с паном Стасем поговорить. По крайней мере, предпринять какие-то меры предосторожности на случай карательной акции от немцев.

После того, как обсудили обстановку и судьбу трофеев, принялись обсуждать то, как проходил бой и как перепугались немцы при виде доблестных польских рыцарей. И пускай эти рыцари даже брони не имели, а что уж говорить о рыцарских мечах и верных конях. Всё охотничьи ружья да старые винтовки.

Обсуждали то, как лихо привели план в действие, не забыв упомянуть о том, кто этот план разработал. О том, как немцы потеряли бдительность, и как я умело повёл в бой доблестных поляков.

Причём, как ни странно, пан Стась, несмотря на частичную утрату власти, хвалил мою доблесть больше всех, и мое умелое командование. О том, как я в рукопашную свалил едва ли не добрую половину немцев. Как не испугался. И что он несколько раз видел, как мне пуля прямо в грудь влетала, да так и пролетала мимо или попросту от груди отскакивала. Потому что настоящего молодца никакая пуля не возьмёт.

Часть мужиков, которые были с нами в том бою, радостно галдели и поддерживали Стася. Другая же часть похохатывала, хлопала пана Стася, как искусного рассказчика. А потом и меня, мол, как я ловко в их коллектив влился, что даже пан гетман про меня такие басни сочиняет. А я, если честно, даже и не знаю, действительно это басни или нет.

После упомянули о том, что я ещё и лекарским талантом обладаю. Ведь четверых раненых на ноги поставил, да так, что они теперь на своих ногах ходят и вполне себе способны работать. Может, ещё и не бегают, но за два дня после тяжелейших ранений такого ни один самый учёный доктор не сможет сделать. А прошло-то ведь всего два дня.

Похвалили меня, похвалили, пора бы и честь знать. Пан Стась принялся призывать селян к порядку.

— Ну всё, ребята, полно. Будет вам распаляться. Надо расходиться. Завтра трудовой день. Навоза много. К полям уже почти всё привезли. Надо теперь землю удобрять. Зерна много. Надо готовиться к посевной.

— Дело, говоришь, пан Стась, — поддержал какой-то старик. — А то скоро солнце припекать начнёт.

— Да, — поддержал его ещё один старый поляк, лихо подкрутив усы. — Скоро лёд с рек сойдёт, земля прогреваться начнёт. Давайте, мужики, и вправду расходиться. Утро вечера мудренее. А поутру в труде так и вовсе только светлые мысли приходят.

Все двинулись к выходу. Один из мужиков, нагнав меня, похлопал по плечу и вручил мне корзиночку.

— Пан Алесь, жена велела передать вам на ужин. Ты её брата вылечил. Она теперь, говорит, в неоплатном долгу перед тобой. Брата своего очень уж любит. А ты его на ноги поставил. Считай, семью его от голодной семьи спас.

Я кивнул, даже не думая отказываться или скромничать, а пожал в ответ мужику лопатоподобную руку. Какой здоровяк! Интересно, был ли он с нами в атаке? Не припомню его лица. Такой богатырь, думаю, и сам бы вторую половину немцев перебил, оставив пана Стася без работы.

В приподнятом настроении я направился в хату. Надо было и правда спать ложиться.

Пока задумчиво шагал, по привычке отправил мысленный импульс Соне, чтобы чувствовала, что я где-то рядом, что помню о ней.

Зашёл домой, окинул избу придирчивым взглядом. Чистенько, меня устраивает. Ай да я!

Стал выставлять на стол съестное, решив подкрепиться. И только разломил краюху хлеба, как по двери раздался стук.

Тяжело вздохнув, поднялся из стола, подошёл к двери, раскрыл её.

За порогом стояла Ася — дочка пана Станислава.

— Привет, — произнёс я.

— Здравствуй, пан Алесь, — ответила она, глядя мне в глаза.

Помолчав секунду, спросила:

— Может, впустишь на порог?

— Проходи, — пожал я плечами и посторонился, пропуская девушку внутрь.

Почесав затылок, снова направился к столу, всё очень уж есть хотелось.

— Зачем пожаловала? — спросил я, возвращаясь к хлебу.

Откусил и взглянул на девушку, которая задумчиво оглядывала избу, и, то и дело искоса поглядывала на меня. Странно как-то смотрит. Вроде бы, и стесняется и что-то хочет сделать. Затем вдруг выпрямилась и уверенно произнесла:

— К тебе я пришла, пан Алесь, — она вдохнула полную грудь воздуха, отчего её пышная грудь поднялась.

Эх, хороша девка!

Затем продефилировала к моей кровати и уселась на неё, в упор глядя на меня.

— Я хочу у тебя остаться, — заявила она, оглядев мою хату по-хозяйски, будто уже жила здесь в качестве моей жены.

— Прямо-таки остаться? — вздёрнул я бровь.

Можно было бы, конечно, сделать изумлённый вид, спросить, зачем ей у меня оставаться, или позадавать иные глупые вопросы. Но тут и козе понятно, зачем она пришла.

Я оглядел девушку с ног до головы. Да уж, что греха таить? Красивая, статная. Бёдра широкие, высокая грудь, большие синие глаза. При этом смотрит цепко и остро. Нет в ней какой-то бабьей дурости. Умная девка. И умная, и красивая. А это всегда гремучая смесь.

— А чего ты удивляешься? Ты — парень видный. За тобой любая девка пойдёт. Любая захочет женой твоей быть. Но только, думаю, ты не всех привечать станешь. А лучше меня ты вряд ли кого-то найдёшь. Вот и буду с тобой. Я ведь себя тоже не абы где нашла. И я заслуживаю достойного мужчины.

— Так я и не ищу жену, — парировал я.

— А я и не свататься пришла, — хмыкнула она, призывно поглядев мне в глаза.

Я тяжело вдохнул. Где-то я подобную ситуацию уже видел. Нет, это было не в моей жизни. Кажется, это было в книжке «А зори здесь тихие». Вот точь-в-точь такая же ситуация. Когда статный военный приехал в деревеньку, где жила Лиза Бричкина.

Там девушка увидела этого самого военного и влюбилась с первого взгляда. Как же он ей тогда сказал?..

— Скучно тебе, Асенька? — спросил я, глядя в её ясные глаза.

Она хмыкнула и ответила:

— Очень скучно.

— Милая Асенька, глупости не надо делать даже со скуки.

Её бровки тут же сошлись на переносице.

— Какие глупости? — возмутилась она.

— Ничего у нас с тобой не получится. А портить тебе и себе жизнь я не стану. Найдёшь ты себе ещё достойного жениха.

— Прогоняешь? — разозлилась она.

Я тяжело вдохнул. Можно было бы подобрать более дипломатичную формулировку. Я не стал заморачиваться и так же в упор посмотрел на неё.

— Да, прогоняю. Тебе здесь делать нечего. Иди к отцу.

Губы девушки сжались в тонкую ниточку. Она порывисто поднялась. Её грудь вздымалась от частого дыхания. Она метнула в меня молнию глазами, затем развернулась и порывисто направилась к двери.

— Пожалеешь ты, пан Алесь. Больше я к тебе ведь не приду. Даже если звать станешь.

— Не стану, — грустно ответил я. — Прощай, Асенька.

И решив не растягивать сцену, подошёл к ней и распахнул дверь.

— Мне уже спать пора.

Девушка ещё раз на меня взглянула, затем развернулась на пятках и зашагала прочь из моей хаты. А я прикрыл за ней дверь и, тут же усевшись за стол, принялся уминать ужин.

Хоть где-то глубоко в душе и грыз червячок досады, ведь девушка-то очень красивая. И надо быть круглым дураком, вроде меня, чтобы отказываться от такого. Но я жену люблю. И мысли о том, что она где-то далеко, беременная моим ребёнком, перевешивала все остальные мысли и любые сомнения. И кем я буду, если я так поступлю? Даже будь я простым солдатом, такого бы себе не позволил. А я — не простой солдат. Даже не просто офицер, не просто генерал. Я — император. Если уж император будет себе позволять такие слабости, то у страны, которой этот император будет править, будет мало шансов на выживание. По крайней мере, я свято в это верю.

Если уж в таких мелочах в себе слабину допускать, то такой император и в больших делах постоянно будет малодушничать.

И даже если кто-то вздумает сказать, что я дурак, мол, отказался от такой красавицы, так пусть себе говорит. Я лучше знаю, что мне делать. Главное, чтобы у девчонки ума хватило не слишком обидится на меня и не решиться на месть, а то и просто на какую-нибудь пакость. Бывает, что отвергнутая женщина становится опасной.

Глава 13
Передовой полк

С каждой минутой, с каждым часом меня обуревали сомнения: а всё ли я правильно делаю? Некое внутреннее чувство гнало меня куда-то вперёд, навстречу своим войскам, чтобы оказаться в собственной столице. И, в то же время я понимал, что если помчусь, сломя голову, то многократно повысится шанс, что я разминусь с поисковой группой, отправленной мне на помощь. А то, что меня ищет не одна группа, даже не две, я даже не сомневался.

А если я самостоятельно двинусь вглубь Польши, то, где вероятность, что я не наткнусь на какой-нибудь отряд анархистов или немцев, которые попытаются взять меня в плен или убить? Тут ещё вопрос: куда двигаться? Карту Польши я до сих пор не нашел, а коли бы и нашел, то мне это мало бы что дало. Я же совершенно не знаю расстановки собственных войск. А как спросить эту информацию у Сони, я не представлял.

Да, логичнее всего оставаться в этой деревеньке и ждать, что мои солдаты на меня выйдут. Всё-таки, как я понял, эта деревня была одной из наиболее близких к месту падения самолёта. Заодно можно расслабиться и попытаться принести пользу хоть кому-то, пускай на местном микроуровне, раз уж не могу ничего поделать со своей империей.

А ещё, хоть я и думал о том, чтобы сделать эту часть Польши самостоятельным государством, я стал смотреть на этих селян как на своих потенциальных подданных. Признаюсь честно, они мне нравились. Работящие. Есть, конечно, авантюристы среди них, но что тут поделать? И католики. Но просто надо было найти с ними общий язык.

В общем, бросаться опрометью, куда глаза глядят — это точно не выход, и ни к чему хорошему это меня не приведёт. Но есть и другой момент, который не давал мне спокойно сидеть на месте, ведь здесь я тоже не в безопасности. И не верил я, что немцы так просто оставят нападение на свой отряд. Да, разграбить тот караван решил гетман Стась. Но уж если смотреть правде в глаза, не будь меня рядом, то селяне просто бы полегли, а немцы вернулись бы к себе. Но тут вмешался я, и ситуация развернулась в ином ключе.

Селяне убили немцев, обзавелись зерном, ещё и оружием, уничтожили немецкую технику и больно щелкнули по носу военных. И этот поступок хоть и достоин высших похвал, но в глазах немцев это дерзкое преступление, которое будет пресечено и пресечено будет жёстко. И в этом сейчас виноват я.

Да, селяне бы погибли, но вследствие моего вмешательства, вероятнее всего, их погибнет куда больше. Ведь разозлённые немцы не будут щадить невиновных и не будут разбираться, кто участвовал в нападении, а кто нет. Попросту перебьют всех, и благо если не тронут женщин и детей. Если уж они группу пана Гжеся расстреляли, просто так, из-за обломков самолёта, то, что уж говорить о мести за своих же бойцов?

И пускай косвенным образом, но я в этом буду виноват. Вероятнее всего немцы раззадорятся. Ведь если бы не я, этого бы не произошло. Значит и решать предстоящую проблему предстоит мне. Что ж поделать? Придётся взять эту ответственность на себя.

Сейчас немцы уходят восвояси, спешно перевозя своё имущество. Такого факта, что они разоряли деревни, пока не было замечено. По крайней мере, это не афишировалось, и были лишь предположение да слухи. Но сейчас ситуация изменилась. Они потеряли роту солдат вместе с техникой и со стратегическим запасом зерна, плюс в руках крестьян появилось немецкое оружие. Эта ситуация из ряда вон выходящая, и я тут немецких военных понимаю. И они обязательно начнут искать виноватых, с целью как минимум отомстить. И скорее всего найдут.

Тут вариантов-то не много. Как бы свои же поляки и не сдали соседей, желая отвести подозрения от своей деревни да от своих людей. Может, конечно, и миновать, авось пронесёт. Но я предпочитаю надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. И, вероятнее всего, окажусь прав. По крайней мере, уверен, что спасу хоть кого-то.

Коль скоро меня тут назначили воеводой, как бы это смешно не звучало, я теперь несу ответственность за людей. И от ответственности открещиваться не привык. Можно было бы действовать на опережение и просто покинуть деревню, не дожидаясь, когда за нами придут. Но селяне на это вряд ли пойдут. Они не оставят свою землю даже под страхом смерти. И, даже зная о том, что немцы могут прийти, будут до последнего тянуть и думать, что всё обойдётся. В этом отношении польские крестьяне ничуть не отличаются от русских. Авось опасность пройдёт мимо, авось пронесёт. Да и работа стоит. Кто её делать будет? Кто будет землю пахать? Кто будет удобрять? Кто будет сеять? А то они сейчас свои земли покинут, немцы рано и поздно уйдут, а потом что? Голодная смерть? Так что крестьяне и шагу не ступят от своей земли, пока немцы на горизонте не появятся. Но меня-то это не касается. Я всё равно буду готовиться. И всё равно буду гнуть свою линию.

Каких-то результатов я всё-таки достиг. Например, удалось убедить крестьян перевести самое необходимое, в том числе часть зерна, в лес, где условились скрываться в случае нападения на их деревню. Землянки там пока рыть не стали, но построили несколько шалашей, а также принесли какую-то утварь, провизию, чтобы можно было выживать хоть какое-то время, даже в стылую погоду.

Нет, я всё понимал. Сейчас весна. Скоро начнутся пашня, рабочих рук не хватает, да и работу никто не отменял. Но это ведь не будет иметь значения для выжженной деревни с мёртвыми крестьянами. Мне рисковать не хотелось. И думаю, крестьяне за внешней сварливостью и сетованием на молодёжь, что не желает впрягаться в работу, тоже прекрасно осознавали приближающуюся угрозу. И их это пугало. Но они старались, как могли, не поддаваться панике. И за это их тоже следовало похвалить. Хоть и действовали они бездумно.

Вопросы поднимал неоднократно. И, наконец гетман, откликнувшись на мои взывания к здравому смыслу, выделил мне людей: пятерых стариков и трёх подростков. Настоящие доблестные бойцы. Про себя я наш отряд обозвал передовым полком. Поэтому наша задача — встретить противника на дальнем рубеже и дать возможность остальному народу… Нет, не подготовиться к обороне, а удирать, что есть сил. И главное — остаться живыми.

Вопрос: сколько реально может продержаться девять человек перед опытными солдатами? Ну, если хотя бы минут 15–20 — это уже хорошо. Но на большее рассчитывать не следовало. Осталось лишь мне смириться с мыслью, что я готовлю не бойцов, а потенциальных смертников. И пускай они при этом умрут как герои. Меня эта мысль не греет.

Неожиданно, к этому отряду присоединился и сам пан Стас, сказав, что навоз развезут и без него, а когда придёт пора пахать, он своё вспашет.

Так и начались наши тренировки. Хоть на душе у меня и было погано, но дело надо делать.

Старики с молодёжью, да и пан Стась с энтузиазмом отнеслись к подготовке, и казалось, даже не думали о том, что им предстоит и к чему они готовятся. А вот я об этом не забывал. Но и хандрить себе не позволял. К тому же, нечестно это было. Я сам был уверен, что спасусь в любом случае. Что мне сделают немцы, когда я буду прикрыт огнём товарищей? Да ничего. Я был уверен, что смогу справиться с любым их отрядом. Правда вот, вряд ли прощу себе своё спасение после того, когда узнаю сколько людей погибнет. Но не стоит хоронить живых раньше времени.

На ум пришла одна мысль, услышанная когда-то в молодости. Смерть одного человека — это трагедия. Смерть тысяч человек — это статистика. Ведь на протяжении войны русских парней умерло немало. И все они были хорошие. За всех них стоило пролить слезу. Но я, будучи императором, раздавал указания, продолжая спокойно мыслить и рассуждать. И шёл вперёд напролом, не поддаваясь хандре. И это было легко, ведь я видел строчки в сводках о потерях, а не живых людей. Не видел всех тех парней, что за этими строками скрывались.

А здесь же я всех этих парней видел вживую, сам их готовил, и душа рвалась от мыслей о том, что они могут погибнуть. И для меня смерть каждого из них будет трагедией. Хотя успокаивал себя мыслями, что может быть, и вправду ничего не произойдёт. Не зря говорят ведь, что самое худшее, что можно сделать, — это сожалеть о прошлом и тревожиться о грядущем. Надо жить настоящим. А сейчас мне нужно подготовить из них оборонительную силу.

Хотя тягостные мысли всё равно возвращались. Ведь у меня был и другой долг. Да, деревенских жалко, но за мной стоит вся империя. И за империю у меня душа куда сильнее болит. И хоть есть у меня целая гора способностей, что могут уберечь меня от смерти, но я не бессмертный. И меня тоже могут убить…

Эх…

Но, опять же, зачем тревожиться о лишнем? Раз уж я здесь оказался, искать другую деревню не стану. Эти люди стали мне в каком-то роде своими, пускай не родными, но двоюродными. С ними принимал бой и шёл в рукопашную. Ребята, хоть и были со мной на разных уровнях, но смело шли в атаку, прикрывали меня и не жалели собственную шкуру.

Да, можно поругать меня за то, что я променял какую-то там деревеньку с недружественными поляками на Российскую империю, где живут 400 миллионов человек, нуждающихся во мне. Ну, а какие у меня ещё сейчас есть варианты? Других я пока не вижу. Знаю лишь, что даже перед лицом опасности не хочу поступать подло и малодушно, пускай и к польским крестьянам.

Я принялся обучать новобранцев. Было бы времени побольше, провёл бы им полный курс молодого бойца. Но многое сейчас без надобности. Не до строевой подготовки сейчас и не до штудирования уставов.

Для начала мы выкопали две линии окопов. Справились за день. Подходы к деревне украсили табличками с большой красной надписью «мины» на немецком языке. Ещё в нескольких местах поставили колья и натянули между ними колючую проволоку. Её в деревне было мало, нашли метров двадцать, растянули перед окопами первой «линии обороны». Эта линия располагалась примерно за полкилометра до деревни. Там наше воинство должно было встретить противника и основательно пошуметь.

В идеале бы подальше, но в случае тревоги не добежим. Еще бы хорошо создать патрули, чтобы докладывали о появлении супостатов, а еще «секреты». М-да… Из девяти человек при всем желании не наладишь толковую оборону, но что могу — то сделаю.

Вторая линия уже за 50 метров от деревни. Она, по сути, представляла собой два небольших окопчика. В этих окопах, за мешками с песком, будут стоять имеющиеся у нас пулемёты. Вот сюда-то и должно примчаться все «ополчение», пока женщины и дети уходят.

Конечно, будь у нас возможность, я бы устроил на дорогах завалы и засеки, перекопал бы дорогу, ведущую к селу от основного тракта. Но это я бы сделал в том случае, если бы был на 100 % уверен, что немцы явятся карать нашу деревню. А пока уверенности в этом не было, делать подобные мероприятия — это ясно заявлять: «Мы здесь, и мы ждём нападения».

Ещё надо освоить огневую подготовку. Разрешил своим бойцам израсходовать каждому по 5 патронов для того, чтобы пристрелять оружие, привыкнуть к нему. А мне посмотреть, кто как стреляет, и кому что можно поручить. К моему удивлению, у подростков оказались откуда-то собственные боеприпасы. Где они их взяли — непонятно, но тем не менее на безрыбье и рак — рыба. В общей сложности у них нашлось 29 патронов. Где уж они нашли патроны к «Маузеру», так и не признались. Но парни честно поделились ими с остальными, и таким образом пристрелочных выстрелов у нас оказалось побольше.

Результатами стрельбы я был вполне доволен. Предупредил только, чтобы, когда прицеливались, целились в живот. Ведь рука всё равно дрогнет, да и цель движется. Пуля скорее всего уйдёт выше или куда-нибудь в сторону, а когда целишься в живот, вероятность попасть гораздо больше. Если выше, то попадёт в грудь или в голову, а если ниже, то в ноги. А если целиться только в голову, то пуля вероятнее всего уйдёт куда-нибудь выше и вовсе цель не поразит. Такая премудрость.

А ещё мои новобранцы попросили научить их рукопашному бою. В данном случае я их разочаровал и объяснил, что для нас самый лучший вид боевых единоборств — это здоровый быстрый бег.

Не годилась немецкая винтовка Маузер для рукопашной. Она лёгкая, хлипкая. Штыков у нас к ней тоже не было. Поэтому, с мудрым видом поведал им первый приём самбо, который звучит следующим образом: «В ухо дал и убежал».

Солдаты серьёзно меня выслушали, лишь спустя пару минут принялись дружно ржать. Но зато мудрость уяснили. И я очень надеялся, что они не будут геройствовать. Ведь подростки и старики в рукопашной схватки против солдат — это примерно, как котята против ротвейлера. Да, у котят есть когти. Но если те их применят, то потом последует неминуемая кара, которую котята вряд ли переживут.

Теперь оставалось составить график дежурства и держать ухо востро. Немцы, скорее всего, ночью не придут, слишком педантичные. Да и опасно ночью. Опять же, по ночам надо спать. Да и если брать все вводные данные, немцы пойдут не в атаку на врага, а в карательную экспедицию. Чего им рисковать и идти по темноте? Они завалятся нагло, посреди белого дня. Поэтому решили, что ночью будет один дозорный. А днём — все остальные. Чтобы днём быть в полной боевой готовности, а ночью, хотя бы так, для порядка.

И всё-таки я ошибся. Немцы пришли не ночью, не днём. Они пришли ранним утром, когда только-только стал задаваться рассвет.

Глава 14
Каратели

Сон у меня всегда был крепкий, даже в прежней жизни, но при этом я всегда тонко чувствовал, когда что-то случается что-то серьёзное, когда что-то меняется. Например, Соня придёт встревоженная, стоит только к двери подойти, — я тут же просыпался.

Или в тот момент, когда волки пришли, я ведь их задолго почувствовал. Они даже и не близко были, я их услышать не мог, а вот какое-то шестое чувство сработало, — и я проснулся.

Вот и сейчас, вроде бы спал и крепко. А чем ещё заниматься до рассвета? Солнце еще не скоро, пока даже самые рьяные «раноставы» спят. Но в какой-то момент меня прямо-таки подкинуло в кровати. Я, даже не задумываясь о том, что перемещалось мне или что-то приснилось, без всяких сомнений запрыгнул в одежду, обулся, схватил винтовку, а потом побежал наружу к нашим укреплениям.

На улице была тишина и весенняя свежесть. Солнце только-только начало подниматься, и небо на востоке едва окрасилось светло-жёлтым. Ещё спать бы да спать, но я, не мешкая ни секунды подбежал к висевшему на столбе рельсу и несколько раз с силой ударил в него молотком, висевшим рядом. Лучше бы, конечно, сразу ударить на колокольне костёла, но для этого надо будет будить священника. А пока он проснётся, пока придёт в себя, — там столько времени пройдёт… Нет, время терять нельзя.

Разбуженные шумом, из домов, между тем, стали выскакивать полураздетые люди. Они, выпучив глаза, озирались по сторонам и спрашивали друг у друга:

— А что случилось? Пожар, никак?

Затем все взгляды устремились на меня.

— Боевая тревога! Бойцы — в окопы, женщины и дети — в лес! — воскликнул я на бегу, уже направляясь к выходу из деревни и отслеживая взглядом, где там мои бойцы.

Когда мы выбежали за ворота деревни, я тут же увидел свет фар и характерный скрежет танкового двигателя. Он пока что ещё был приглушён из-за дальнего расстояния, но вполне возможно, что его я каким-то образом и услышал, когда проснулся. Непонятно только, что там случилось с нашим дозором. Скорее всего, старики, которые должны были сегодня дежурить, попросту заснули. О том, что их прирезали сонных, я старался не думать.

Бегло оценив обстановку, я резко скомандовал:

— Занять боевую оборону!

К нам присоединился гетман Станислав.

— Уводи людей, — приказал я ему, обращаясь к старосте. Потом громко скомандовал: — По местам, ребята!

У нас заранее были расписаны роли: кто занимает окоп и начинает сражаться с врагом, а кто должен срочно уводить женщин и детей, а хорошо бы ещё и скот в ближайший лес.

Танк, который появился вблизи, спутал все наши планы. А я ведь расспрашивал местных. Они говорили, что танков здесь быть не должно. Здесь их и в помине не было, да и откуда им появиться? Ну да, их уже и на фронте-то считают поштучно. Заковыка. Но что уж теперь.

А вот если танк всё-таки есть, то убежать от немцев попросту нет времени. Если бы я знал об этом и предусмотрел, то совсем по-другому бы готовил оборону. Заминировал бы все на хрен, вот и все. А так стоит лишь рассчитывать, что я поверил на слово крестьянам и не приготовился к такому развитию событий. Но сетовать буду потом, а сейчас время действовать.

Танк тем временем совершил первый выстрел. Не знаю, куда попал снаряд. И попал ли он вообще куда-то.

Вторым выстрелом танк разбил вдребезги и нашу «сторожевую вышку» на входе, и макет пулемета. Ладно, хороший макет, а вот снаряды на него не стоило тратить.

И прет, зараза. Но хорошо, что прет на минималке, все-таки чего-то опасается. Зато видна вражеская пехота. Правильно, кто же пускает танки без поддержки пехоты?

Эх, сейчас бы пару гранат… Ещё миномет бы этот, не уцелевший. Думаю, если бы он сохранился, можно было бы неплохо им ответить. Но ничего нет, а мины просто так не пошвыряешь, миномет нужен. Я принялся лихорадочно думать: а что же нам, собственно, делать-то в этой ситуации. Против танка винтовки и пистолеты не играют роли. Однако я шагал вперёд, пытаясь унять хаотично мечущиеся мысли, чтобы принять хоть какое-то решение и понять, как мне спасти людей.

Я почувствовал, как моя правая ладонь начала наливаться тяжестью, а затем вдруг потеплела. Это что-то новенькое… Никак какая-то из моих способностей даёт о себе знать?

Я перекинул винтовку из правой руки в левую и уставился на свою ладонь, будто впервые её увидел. В голове сразу появилось понимание, что нужно делать, будто эта самая способность сама мне рассказывала, как её применить и что нужно делать.

Вместе с тем пришло понимание, что все, что предлагает мне моё собственное подсознание, даром для меня не пройдёт, я вполне даже могу погибнуть. Но в тот момент мне в этом думать не хотелось, главное — спасти людей.

Аккуратно положив винтовку на землю, чтобы не мешала (авось, потом подниму), я на долю секунды расслабился, сосредоточился. И бросился вперёд, прямо на танк.

— Куда⁈ — закричал мне в спину гетман.

Я в ответ лишь отмахнулся, но затем бросил через спину:

— Людей уводи! — рявкнул я, не замедляя бег.

Кажется, по мне стреляли, причём, неоднократно. Что-то такое этакое стегало, словно крапивой. И из одежды отлетали клочки.

Но во мне сейчас так бурлила кровь, что я не заметил бы попаданий, даже если бы у меня не было неуязвимости. Я нёсся изо всех сил, лёгкие уже начало жечь, давая понять, что я взял слишком быстрый темп.

Я подбежал к танку метров на 100, и вдруг ладонь снова стала горячей. Я понял, что смогу дотянуться до машины смерти. Припав на колено и, выставив перед собой правую руку, ощутил сопротивление под ладонью, будто обхватил что-то металлическое и твёрдое.

Металл? Нет, дуришь. Какой же ты металл? Так, пластик, вроде того, из которого в моем мире производят бутылки.

Я резко сжал ладонь, а затем произошло и вовсе невероятное. Не знаю, кто больше всех удивился: я, пехотинцы, которые увидели, как ствол танка вдруг задирается в небо, сминается, словно бумага или танкисты, решившие в этот момент произвести выстрел. Хотя вряд ли они успели чему-то удивиться, потому что снаряд, который взрывается в стволе танка, да ещё внутри башни — это страшное дело.

Судя по мощности взрыва, снаряд рванул рядом с боеукладкой, а боезапас детонировал, вырвав башню с корнем. Немецкую пехоту расшвыряло в разные стороны, и вряд ли кто-то из них останется без серьёзных ранений. Я же это видел мельком, заваливаясь прямо на землю лицом. Только бы башня на меня не свалилась!

Нет, отлетела назад.

Сознание помутилось, видимо, я использовал все свои резервы. И те, что подпитывают разум, и те, что питают мышцы. По крайней мере, я даже пальцем сейчас пошевелить не мог. Поэтому, когда почувствовал, что меня кто-то схватил и оторвал от земли, мог лишь злобно сопеть. И кто же меня так? Гады, я же вам не мешок с картошкой, а император!

Я лишь потом понял, что это гетман и пара тех самых молодых ребят, которых я тренировал последние дни. Но даже не мог наорать на них, чтобы они меня бросили, и занимались эвакуацией.

Меня уронили, потом волоком тащили по земле, потом взвалили на чью-то спину. Я видел, как немцы справились с охватившей их паникой — но не сразу, и снова перешли в атаку. Где-то за спиной рокотали два наших пулемёта, трещали винтовочные выстрелы. Всё-таки, пускай у нас и не самый опытный отряд, но ребята были в укрытиях, в то время как немцы как на ладони. И стрелки, и пулемётчики выкашивали их, будто косарь молодую траву. Нет, это я так считаю, а как было на самом деле, не знаю.

Я нашёл в себе силы открыть рот и скомандовал гетману, чтобы он отзывал ребят, но тот меня не услышал или проигнорировал. По крайней мере, бежать они не перестали, а ребята по-прежнему отстреливались от немцев.

Мы как раз вошли в деревню. Краем глаза я увидел вереницы людей, что спешно покидали деревню. Кто-то успел запрячь поводы, но в основном уходили пешими и угоняли скот.

А затем я услышал характерный свист. Кажется, немцы пришли в себя окончательно после нашей атаки и перешли в наступление. А свистел снаряд, выпущенный из миномёта. Этот звук мне слишком хорошо знаком.

Раздался звон и грохот. Я увидел, как во все стороны летят кирпичи, а медный колокол, выдранный с корнем из колокольни, покатился на землю. Я испугался, что сейчас кого-то придавит, но, благо людей рядом не было.

Но кого-то зацепило обломками кирпича. Тут же закричали женщины и дети. Началась паника, и народ попросту побежал, бросая пожитки.

Меня бросили на деревянный пол телеги. Или это днище? Не знаю. Затем кто-то свистнул кнутом, и телега двинулась. Гетман где-то рядом надрывал глотку, раздавая приказы. Но вскоре склонился надо мной и пошептал в самое ухо:

— Ну всё, пан Александр, теперь ты главный, а я к своим пойду, отход прикрою.

А я только и мог злобно сопеть, да костерить гетмана последними словами. А чего ж греха таить? Себя тоже костерил. Главный я, видите ли. Да мне бы лучше остаться в том окопчике, и прикрывать отход. Авось, что-то бы и сотворил. Если бы силы вернулись.

Я ругал себя, на чём свет стоит, за своё бессилие, за свою неумелость, за то, что не настоял на создании более серьезной линии обороны. Наконец — что я не заставил народ уйти в лес, выкопать там земляники и поселиться.

А самое главное — что в данный момент ничем не могу помочь этим людям. Да, они без меня ничего не сделали бы против этого танка. Но я мог поступить как-то иначе и остаться на ногах. Пока не знаю как, но обязательно что-то придумал бы. А теперь вот, потратил все силы и валяюсь кулём. И совершенно ничего не могу предпринять, никого не могу защитить. И меня попросту куда-то везут, словно безногого инвалида.

Наш пулемёт ещё какое-то время продолжал рокотать. Правда, только один. Но вскоре к нему добавился и второй, видимо, сменился пулемётчик. Надеюсь, это была просто перезарядка, а не пуля, настигшая бойца. Но вскоре, после очередного свиста и взрыва мины, затих один пулемет. Потом и второй… Насовсем.

Надо хоть как-то оценить обстановку. Пытался понять, сколько вокруг людей, есть ли оружие, но всё вокруг мельтешило, считать кого-то было невозможно.

Одно радовало, что в тот момент, когда пулемёты заглохли, мы отошли довольно далеко от деревни и вошли в лес, что подступал к Дрязге. Разглядеть что-то более подробно — где находятся немцы, как далеко мы ушли, я не смог. Хотя и пытался шевелиться и поднимать голову.

Я не знал, спасся ли пан Стась или кто-то из моего воинства, вообще из мужчин, но видел только женщин и детей, слышал их вой и плач.

Надо бы сказать, чтобы они успокоились, а то если немцы двинутся в погоню, они нас по этому плачу и найдут. Впрочем, отыщут и без плача, по следам. Хотя, думаю, у немцев сейчас есть занятие поинтереснее. По крайней мере, вряд ли они бросятся в погоню. Скорее всего добивают наших. От этого становилось только противнее на душе.

Я стиснул зубы и уставился на весеннее небо. Солнце встало, окрашивая небо в тёмно-голубой свет. А небо такое ясное, и день какой поганый начался.

Глава 15
Сожженная деревня

Не знаю, сколько я провалялся без сил, однако медленно, но верно я восстанавливался. Сначала потихоньку стал шевелиться, потом уже смог привстать на локтях и оглядеться. Затем, осторожно повернулся на живот и принялся потихоньку сползать с телеги. Держась за бортик встал на ноги.

Первое, на что обратил внимание, — что моя одежда, тот самый лётный костюм, что я отыскал в самолёте, был порван не менее чем в десяти местах. И сквозь три таких отверстия в одежде просвечивали даже не темно-синие, а чёрные кровоподтёки. Видимо, неуязвимость на каком-то из выстрелов начала ослабевать и давать сбой. Уж не из-за этого ли меня вырубило? Может, и хватило бы сил, если бы я так буйно на танк не пёр? Кто же его теперь разберёт. По крайней мере теперь, когда страсти поулеглись, понимаю, что, удачно подорвав бронемашину, я серьёзно замедлил немцев и заставил их призадуматься. Хочется верить, тем самым выиграл достаточно времени, чтобы спасти хоть кого-то. Иначе не спасся бы попросту никто из деревенских. И сейчас для меня это очевидно. Стало быть, не зря я на танк лез.

Мне бы сейчас себя полечить, а то чувствую, что нога почти не гнётся, да и плечо ноет. Но для этого нужны силы, а их у меня как раз не было. Нет, подлечусь, разумеется, только это будет гораздо медленнее, нежели в обычной обстановке. И поесть бы неплохо. Еда — лучший способ добавить сил.

Из жителей деревни женщины и дети уцелели почти все, а вот из мужчин осталось не более процентов тридцати. Я насчитал человек десять, в то время как до этого было сорок пять душ.

Увидел знакомое лицо и сразу на душе стало светлее.

— Пан Тадеуш, — обрадовался я, позвав старого знакомого.

Хорошо, что старик остался жив, хоть и не совсем здоров. Его правая рука висела на перевязи и была замотана какой-то грязной окровавленной тряпкой. Эх, мне бы сейчас поесть чего-нибудь и я бы занялся лечением не только себя, но и раненых. Словно услышав мои мысли, пан Тадеуш указал на котелок, кипящий над костром.

— Присоединяйся, пан Александр, тебе подкрепиться надо, а то у тебя вид такой, будто неделю не кормили. Беда бедой, а кушать иногда надо, а иначе ноги протянем…

Да уж, несмотря на всё пережитое, люди уже старались обустраиваться, вокруг горели костры, надо было согреться. Детишек кормить.

Я, было, испугался, что немцы придут, а крестьяне сами себя выдают. Не стоит ли отойти поглубже? Еще хотя бы километров на пять, а то и на семь?

Но пан Тадеуш меня успокоил:

— Немцы сейчас в деревне, — он стиснул зубы от злости.

— Грабят? — спросил я.

— Да, — кивнул пан Тадеуш. — Выносят всё подчистую, все мало-мальски ценное. Свиней, которых не успели угнать, постреляли, потом за кур принялись. Кур да свиней никто забрать не успел, коров бы спасти, да коней. И то, не все успели.

— Откуда вы знаете? — спросил я, напрягшись.

— Да у нас там паренёк стоит, наблюдает, глазастый. У него, говорят, даже дар есть — глаз зоркий, словно у орла. Трудновато парнишке с таким даром — не стоит все видеть, но нынче он нужен.

— Понятно, — покивал я, пытаясь приподняться и направиться к кострам. — Не боитесь, что они нас по этим кострам найдут?

— Да им сейчас не до нас, — заявил пан Тадеуш. — Да и за кем тут гоняться, за бабами? Почти всех мужиков положили, никого не пощадили, — произнёс старик и с досадой покачал головой.

— Да уж, гады. Нас не преследовали? — спросил я.

— Да куда уж там. Вы там шороху наделали. Немцы ещё с полчаса постреливали по деревне, не решаясь приблизиться. Ожидали, что на них кто-то нападёт. Но нет, потом двинулись в деревню, а мы уже уйти успели.

Я сел у костра, зябко поёжившись, достал из нагрудного кармана ложку — ту самую, что забрал когда-то из самолёта. А в ложке прямо посередине дыра. Или отверстие, как оно правильно? Но не просверлена, а словно пробито чем-то. Видимо, винтовочная пуля попала. Вон, кусок ткани тоже отсутствует. Тяжело вздохнув, отбросил ложку в сторону.

— Мне бы черпачок какой-нибудь, — попросил я. — А то руками горячую кашу несподручно есть.

Пан Тадеуш кивнул и куда-то побрёл. Вернулся он спустя пару минут.

— Сейчас, сейчас, — покивал он и выдал мне деревянную ложку.

Я принялся поглощать обжигающую кашу. Неуязвимость неуязвимостью, а губу я себе всё-таки обжёг. Ели молча. Рядом с нами сидело ещё двое мужчин и трое женщин. Все смотрели перед собой. Может, я отключался и засыпал, и не помню, когда женщины и дети перестали плакать. Сейчас же вокруг была тишина. Думаю, это мужики порядок навели, успокоив баб.

Спустя час прибежал какой-то парень.

— Пан Тадеуш, пан Тадеуш! — воскликнул он. — Деревня горит. Немцы деревню подожгли.

Народ тут же повскакивал, а пан Тадеуш зашипел на него:

— Тихо ты!

Но было уже поздно. Все были готовы рваться и тушить свои дома.

— Стоять! — рявкнул я, благо к тому времени сил прибавилось и зычный голос на крестьян подействовал отрезвляюще. Я повернулся к парню.

— Немцы ушли? — спросил я.

— Нет, — заявил парень, — стоят неподалёку. Ждут чего-то.

— Стоять на месте, — снова повторил я, — не сметь рваться. Когда немцы уйдут, тогда и пойдём. А сейчас фрицы только того и ждут. Подожгли деревню и встали поодаль, чтобы расстреливать всех людей, которые побегут спасать добро.

Однако голос разума подействовал не на всех. Слухи о том, что деревню подожгли, разносились быстрее, чем мой голос. А что страшнее для крестьянина, чем пожар?

И от одного из дальних костров отделилась группа людей, которые спешно побежали наперерез.

— Стоять! — закричал я.

Пан Тадеуш басовито заорал мне в унисон:

— Постреляют же вас немцы. А ну стоять, дураки!

Кто-то остановился сам, кого-то задержали земляки, но одна женщина, не став нас слушать, лишь махнула на нас рукой и, причитая, что, мол, погорит же всё, побежала вперёд.

— Стой, дура! — кричали ей земляки, но женщина никого не слушала. Одну из девок, которая преградила дорогу, она просто снесла с дороги.

— Ванда! Ванда! — кричали вслед, но женщина словно обезумела.

— Задержать её! — рыкнул я, а потом увидел, что она уже практически добежала до опушки и задерживать бесполезно, сказал: — Нет, пускай бежит.

Потом посмотрел на парня.

— Обойди деревню по кругу, чтобы фрицам на глаза не попасться и возвращайся на свою наблюдательную позицию. И наблюдай за всем, потом расскажешь людям, к чему такая безголовость приводит.

Мне это было тяжело говорить, потому что я знал, что последует дальше. Но также знал, что, пусть и высокой ценой, но это поможет удержать остальных деревенских от глупостей и не допустить ещё больших жертв.

Люди выли как белуги, но сидели на местах, придавленные моим тяжёлым взглядом и моей волей. Спустя пару минут послышался хлёсткий выстрел, а потом прибежал тот самый парень, и доложил:

— Деревня вся полыхает, — трясясь всем телом, произнёс он, — а тетку Ванду… её застрелили.

Сказал это, и у него слёзы брызнули из глаз, покатились по щекам крупными каплями.

— Вот видите, если бы побежали, то там бы все и полегли, — осипшим голосом произнёс я.

К вечеру немцы наконец ушли, убедившись, что деревня сожжена дотла. В этот момент я их ненавидел. Когда я вернусь и настанет момент подписания договора, я им эту деревню припомню. И что-то мне подсказывает, условия договора несколько изменятся. По крайней мере оставлять просто так такие вот дела, поощрять действия немцев, которые столь подло глумились над польскими крестьянами, которые лишь хотели спастись от голодной смерти, я забывать не собираюсь.

Я решил, что в деревню вернёмся утром. Ночью на пепелище делать нечего. Народ что-то побурчал, но признал, что это правильно.

Ночью никто не спал. Бабы подвывали, рыдая навзрыд, им в унисон плакали дети. Мужики были хмурые и молчаливые. Они сначала пытались успокоить баб, но ничего не добились.

— Что теперь делать-то будем? — спросил один из мужиков, усевшись рядом со мной и с паном Тадеушем.

— Что делать? — пожал плечами старик. — Станем возвращаться, хоронить погибших, да и хозяйство пытаться восстанавливать. Жить надо.

— А если немцы вернутся? — спросил он.

— Не вернутся, — покачал я головой. — Зачем им это всё уже? Всё, что хотели, они сделали. А гоняться за бабами они вряд ли станут.

Я устало смотрел в костёр. Ещё раз подумал о том, что зря я не остановил гетмана, когда тот решил разжиться зерном. Всё-таки не та весовая категория. Крестьяне, пусть даже они объединились бы всеми хуторами да деревнями, не сила против немецкой армии. Да, нам повезло один раз, повезло второй раз, но каждое такое везение оканчивалось смертями. А повезло нам лишь в том, что мы смогли побольнее ужалить немецких солдат, хотя на деле лишь раззадорили их.

Хотели разжиться зерном, но в итоге лишились крыши над головой, скота и остальных пожитков. Я уже не говорю о тех, кто погиб. Наверное, в том, что деревня сожжена, есть и моя вина, пускай и косвенная. Остаётся надеяться, что потеря танка не заставит немцев начать новую карательную миссию и пройтись по другим деревням, а то решат, что крестьяне слишком уж боевитые, да и оружие у них интересное появилось, что они, мол, вон даже танки могут останавливать. Как бы эта моя акция не привела к ещё более тяжёлым последствиям.

Кстати, а ведь ещё они могут захотеть эвакуировать тот танк. Может, не захотят оставлять гнить технику. Хотя, конечно, следует оценивать повреждения, которые танк получил. Если он пригоден к восстановлению, но это надо ещё посмотреть. Как правило, если взрывается боеукладка, то машину восстановить довольно сложно, и немцы на вероятно не будут пытаться что-то с ним предпринять. Опять же, нужно будет пригонять тягач и тратить лишнее горючее, которого у немцев, благодаря усилиям наших диверсантов, тоже не хватает. Поэтому пока ждём здесь, окапываемся, роем землянки. Потом вернёмся, оценим ситуацию. Но жить пока будем в этом лесу, безопасности ради. А потом, когда убедимся, что немцы уже точно не вернутся, тогда и начнём снова восстанавливать деревню.

Повертев эти мысли и так и сяк, объявил о своём решении селянам. Одна женщина попыталась возразить:

— А ты кто такой, что здесь нами командуешь?

Но мужики на неё прикрикнули:

— Не смей перебивать старосту!

А я лишь горько усмехнулся. Сам не заметил, как из меня как-то сам собой получился настоящий деревенский староста. Ну вот, народ слушается. С другой стороны, староста — тот же царь, только масштабы поменьше.

Так я и сидел, пока не почувствовал, как меня кто-то приобнял сзади и уткнулся мне в спину лбом. Не нужно было объяснять, кто это, поэтому я продолжил так же сидеть. А девушка, которая обнимала меня со спины, затряслась и заплакала.

— Конец, похоже, пан Олесь, — прошептала она. — Нет больше нашего батюшки, ты теперь только у меня и остался.

А мне захотелось завыть от досады. И как мне теперь с этим всем быть?

Глава 16
Пепел и люди

Я стоял на границе пепелища, что некогда было деревней Дрязги, и молчал. Не мог найти слов, как описать свои чувства, которые навеяло на меня увиденное.

В юности я читал книги, посвящённые сожжённым деревням, во времена разных войн. О том, как возвращаются на руины бывшей жизни уцелевшие люди.

Это зрелище мне напоминала село после набега монголо-татар: вокруг головёшки да гарь. Разве что фахверки завалены внутрь, а не наружу.

Единственное уцелевшее здание — это костёл, и то потому, что он был каменным. Видимо, специально его жечь не стали, а пламя от сожженных домов не перекинулось.

На пороге лежал убитый ксёндз, который держал в руках распятие, словно надеялся защититься крестом от немецких пуль. Да вот только немцы, видимо, были атеистами или просто не имели ничего святого, как, впрочем, и их пули.

Я нарочно выбежал вперёд, хотел первым оценить обстановку и понять, что происходит? Если вдруг здесь остались немцы, то вернуться и приказать крестьянам разворачиваться. Ну или, если картина совсем уж нелицеприятная, как-то подготовить их.

А тут вот сам застыл и смотрю на пепел, на разорённые дома, в которых раньше жили люди, что теперь превратились в лишь почерневшие обугленные брёвна, да на тела, проглядывающие там и тут из гари.

Надо бы предупредить людей, что зрелище не для слабонервных. Вот только я сам замер в нерешительности и потерял дар речи. И даже не знаю из-за чего: от горя или от злобы, которая стала меня снедать изнутри.

Всё-таки в нас, русских, есть какая-то нелюбовь к немцам. Генетическая. Что-то передалось нам от предков. И сейчас, похоже, во мне эта злоба стала оживать.

Не было необходимости в этих жертвах, не было смысла убивать стольких людей, которые не были причастны к преступлению против Германии. Да, что поделать. Пускай Стась и был относительно в своём праве, пытаясь вернуть зерно, выращенное на его земле, но и немцы тоже были в своём праве, как бы это противно ни звучало. Всё же эта часть Польши принадлежит Германии.

Вот только солдаты — они на то и солдаты, их призвание — воевать, защищать Родину и биться с врагом. Но не крестьян же убивать, чьё призвание — землю пахать. Не баб и детей, не простых мужиков, которые лишь хотели накормить свои семьи. Не их же расстреливать и оставлять без крыши над головой, без еды и без хлеба. И не ксёндза, который по определению не способен вреда людям принести, он ведь Богу служит, а не воюет с немцами.

Вскоре меня начали нагонять другие деревенские, и, как и я, так же застывали на границе пепелища и долго, молча глядели на открывшуюся картину, а приятного там было мало.

Только вчера похоронили ту самую женщину — Ванду, которая бросилась защищать свои пожитки, не испугавшись грозных немцев.

Люди только-только успокоились, а тут вон ещё одно потрясение, да какое.

Хотя, чего они ожидали?

Пожар и так все видели, вот только издалека. Не видели они обгорелых останков собственной прошлой жизни и не чувствовали запах смерти, исходящий от развалин.

Постояли-постояли, но надо было дело делать. Я пришёл в себя первым.

— Ладно, глаза боятся, а руки делают, — произнёс я громко, чтобы меня все услышали. — После будем оплакивать умерших, а сейчас нужно им последние почести отдать. Надо завалы разобрать, да похоронить тех, кто погиб.

Мужики, с хмурыми лицами, переглянулись, затем посмотрели на меня, молча кивнули и двинулись вперёд. Женщины с потерянными глазами какое-то время ещё стояли рядом.

Детей решили оставить пока в лесу, нечего им глядеть на то, что род человеческий творить может.

Провозились практически весь день, но отыскали всех убитых. Пропавших не было. Разве что, не все мои бойцы из передового полка пока обнаружены, но я знал, кого не хватало, и знал, где они могли находиться. Я за ними потом вернусь.

Одним из последних нашли тело убитого старосты. Он, хоть и сильно обгорел, но угадывались множественные попадания от немецких пуль. К слову, у других мужчин тоже угадывались ранения. Видимо, все, кто остался, пытались оказывать сопротивление и погибли как воины, а не как крестьяне. И это делало им великую честь, пускай и посмертно.

Пока мужики решали, как и где организовать место погребения, я на негнущихся ногах пошёл по дороге, в сторону танка.

Дошёл до окопа, где должны были находиться караульные. Поглядев на два тела, глубоко вдохнул и присел на край окопа. Вот и узнал, почему караульные не подали сигнал. Стариков попросту зарезали. Как я и думал — они действительно заснули, а им сонным попросту перерезали глотки.

Жалко стариков. Они хоть и пожили своё, но, как и молодые, рвались в бой, а повоевать им не довелось. Можно б бы посетовать, что плохо они свою службу несли. Но они ведь не солдаты, а крестьяне, которые готовы были защищать свою землю.

Этих двоих я перенёс в деревню сам. И, как назло, только они и были не обгорелыми и выглядели совсем как живые, только уснувшие, если не обращать внимание на подтёки крови и перерезанные шеи.

Когда я вернулся с двумя телами на плечах, мужики уже принялись копать могилы.

Кладбище находилось в километре от деревни. Будь моя воля, предложил бы похоронить всех здесь, чтобы могилы напоминали о случившемся постоянно и ежечасно. Но на кладбище земля освещена, там лежат деды и прадеды погибших. Поэтому, начали перевозить тела.

Сначала хотели выкапывать могилы для каждого, но быстро поняли, что вряд ли смогут. Очень много времени это займёт, а его и так мало. Опять же, крестьяне, хоть и горевали, но не забывали про работу, а тратить драгоценное время на полсотни могил — это всё равно что подписывать смертный приговор выжившим.

Поэтому было решено похоронить 36 мужчин, 4 женщин и 2 детей в братской могиле. Когда хоронили, сделали довольно большой курган в метр ростом, а я, походив по округе, нашёл приличный булыжник, который подходил в качестве надгробного камня. Его всей мужской половиной деревни и тащили до холма. Хотя какая там половина? Едва ли четверть мужиков осталась.

Вместо священника молитву за упокой читал наш старый пан Тадеуш. Люди слушали его с тёмными лицами и стиснутыми челюстями. Каждый смотрел перед собой и думал горестные думы. Глаза женщин были полны слёз, но они плакали беззвучно, чтобы не перебивать старика.

Пан Тадеуш хорошо знал каждого из погибших селян, и про каждого у него нашлись добрые слова, которые он решил произнести после молитвы. Тем самым он будто обещал крестьянам, что их товарищи обязательно попадут в рай, потому что хорошие люди, не заслужившие жестокой смерти, всегда заслуживают лучшего посмертия.

Когда ритуал был завершён, люди попросту направились в костёл, где решили сегодня переночевать. Надо было бы чем-то поужинать, но ни у кого попросту не было сил, даже чтобы поесть. Люди ложились прямо на пол и, казалось, засыпали мёртвым сном.

Я взял буханку хлеба и принялся зазывать мужчин и остальных, чтобы поужинали остывшей едой, но практически никто не откликнулся на мой зов.

— Да уж, — присел рядом со мной пан Тадеуш. — Не дело это в костёле ночевать. Как бы не покрал Бог нас за такой грех.

— Он и так вас уже достаточно наказал, — пробормотал я. — А народ пускай спит. Грех грехом, но лучшего места для ночлега нет. Ничего, Бог вас простит.

Кое-как съев небольшой кусочек хлеба, вышел из костёла и направился в сторону наших окопов.

— Ты куда это, пан Олесь? — кивнул мне Тадеуш.

— Да пойду, постою на карауле, — ответил я. — Так спокойнее будет. Пускай народ поспит, а я прослежу, чтобы немцы снова не вернулись.

— Может, ты тоже отдохнёшь? Немцы-то вряд ли сунутся.

Я лишь отмахнулся.

— Нет, так людям будет спокойнее. И скажи всем, что я нынче дозор несу, чтобы могли спать и не переживать. Уж я-то никого не пропущу.

Да, я хотел точно знать, что никто ночью не потревожит сон моих нынешних земляков, а еще не хотелось слушать плачь женщин и детей. Мне до сих пор казалось, что это я виноват в гибели их отцов и дедов.

Добрёл до первой линии обороны, поравнялся с танком.

Сначала подумал, что неплохо бы прямо на броне устроиться на ночлег. Всяко лучше, чем на холодной земле.

Кстати, танк при ближайшем осмотре оказался раскручен полностью, так что, вряд ли немцы за ним станут возвращаться. Его будто наизнанку вывернуло. Видимо, там что-то хорошо шандарахнуло. Ну да, боеукладка-то может здорово рвануть.

Походил вокруг танка, походил, а потом понял, что вряд ли на нём или даже рядом с ним спать смогу. От него очень уж ощутимо пахло смертью. Да, тел, или ошметков тел там уже не было, солдаты забрали своих погибших. Но всё равно, прямо-таки смердело от него чем-то таким тёмным и страшным, безжизненным. Даже касаться его не хотелось.

Поэтому развернулся и зашагал к тому самому окопчику, где убили моих старичков.

Почему-то там было спокойнее. Да и тянуло меня к этому месту. Уж сам не знаю отчего. Но хотелось отстоять свой последний дозор в этом месте.

Присел на дно окопа и глаза прикрыл. Нет, не для того, чтобы поспать. Просто как-то погано на душе стало. Хотелось хоть чуть-чуть глаза прикрыть, чтобы не видеть ничего вокруг, да голову освободить.

Как вдруг услышал голоса. Не сразу разобрал, кто это говорит, и насторожился. Однако не стал дёргаться, отчего-то понимал, что хоть голос и раздаётся где-то рядом, но говорившие не представляют опасности.

Прислушавшись, разобрал слова отдалённо на грани сознания, и только сейчас понял, что слышу не ушами.

Раскрыл глаза и увидел перед собой светящийся образ. Вот только что это за образ был, разглядеть было сложно.

— Ты поспал бы, пан Александр, — услышал я, — а мы уж покараулим. Второй раз не ошибёмся. Прости ты нас и попроси, чтобы другие простили. Или, нет нам уже прощения?

Уж не знаю от чего, но у меня по щекам потекли слёзы. Сами собой. Видимо, это ветром надуло.

Всё-таки я уснул. Правда, судя по тому, как сместилась новорожденная луна, спал совсем недолго, едва ли час.

Сначала напрягся. Не просто же так я проснулся. Может, мертвые старики что учуяли? Так ведь могли и сказать, я бы понял.

Засуетился и поднялся в окопе, согнувшись в пояснице.

Выложив винтовку на низенький бруствер, начал оглядываться по сторонам, пытаясь разглядеть подступающих врагов, но никого не было.

— Саша, ты меня слышишь? — услышал я в голове.

Это же Соня! У меня сразу отлегло от сердца, и я радостно выдохнул. Послал ей импульс: мол, «да, Сонечка, я тебя слышу».

— Сашенька, это очень хорошо. Где бы ты ни был, оставайся на месте. За тобой уже очень скоро придут. Мне доложили, что несколько поисковых групп уже прочёсывают территорию в том месте, где самолёт потерпел крушение. Рокоссовскому доложили, что отыскали остатки самолета, а рядом с ним могилу. Могилу раскопали, установили, что императора в ней нет. А я им говорила, что ты живой!

Саша, осталось недолго. Осталось только дождаться. Пожалуйста, потерпи. Очень скоро ты вернёшься домой.

Я улыбнулся от её слов. На душе стало очень светло и тепло. А окоп вдруг стал для меня по-домашнему уютным. Так, будто я сейчас был не в грязном окопе и не был перемазан землёй, а был рядом со своей женой на кровати и лежал, уткнувшись ей в родное плечо.

— Сашенька, а слово «дрязга» тебе о чём-нибудь говорит?

Я сначала не поверил услышанному, ведь Дрязга — так называлась деревня, в которой я находился и которая не пережила знакомство с немецкими солдатами.

Я тут же сосредоточился на импульсе, стараясь сделать его как можно более ощутимым, чтобы Соня поняла: да, деревня Дрязга мне и вправду знакома, я нахожусь именно в ней.

Однако Соня вдруг меня оборвала:

— Саша, я больше не могу с тобой говорить.

В этот момент связь с ней прервалась. Если раньше я ощущал её присутствие, то сейчас я не чувствовал ничего.

Больше я уснуть не смог. Так и глядел по сторонам, пытаясь высмотреть хоть что-то в темноте.

Спустя пару часов я услышал неровные шаги. Вот только доносились они из-за спины. Я тут же развернулся в ту сторону и прислушался.

Я увидел тонкую фигурку, что неровной походкой шагала в мою сторону и явно что-то несла. Пускай я не разглядел лица, да и вообще сложно было разглядеть что-то в такой темноте, но я точно знал, что это Ася.

Выдохнув и покачав головой, я негромко окликнул:

— Стой, кто идёт?

— Это я, Ася! — ответила девушка. — Я еды тебе принесла.

Я терпеливо дождался, когда она доберётся до меня и опустится в окоп.

Посмотрела на меня долгим грустным взглядом, затем принялась развязывать небольшой свёрток.

— Подумала, что ты здесь голодный совсем. Мы ведь весь день работали, а не ели ничего. Да и сама заснуть не могла. Всю ночь ворочалась, о тебе думала. Ещё и дети плачут. Вот я и не выдержала, ушла в лес. Вот сварила тебе похлёбки немного.

Это она рассказывала, развязывая узел. Затем и вправду выставив передо мной небольшой чугунный котелок, из которого повалил пар.

От вида тёплой еды у меня аж слюни потекли.

— Я знаю, что ты очень пострадал, тебе нужно восстанавливать силы, — продолжала приговаривать она.

— Ты бы тоже поела, — заявил я. — Тут и на двоих вполне хватит, — кивнул я на котелок.

— Я не хочу, — произнесла она, но я твёрдо посмотрел на неё. — Не спорь, ложка у нас одна на двоих, так что есть будем по очереди. Ты первая.

Мы очень быстро справились с содержимым котелка, потом так и сидели молча, друг на друга не смотрели.

— Плакать уже не могу, устала, а слезы текут. А небо красивое, звёздное, — произнесла она, посмотрев наверх.

Я молча покивал.

— Пойдём, что ли, на звёзды поглядим, раз уж друг на друга глядеть не желаем, — произнесла она.

Выбравшись из окопа, она легла прямо на землю и устремила взгляд куда-то в глубину чёрного неба. Я лёг рядом. Надо бы хоть что-то подстелить, земля холодная, но холода я не чувствовал.

Я так и не посмотрел на девушку. Не было неловкости, просто не хотелось. Я знал, что она плачет, но не было сил её успокаивать, да и слов утешения никаких не было.

Внутри была и радость от слов Сони, а еще и какая-то пустота, точно такая же, что нависла над нами, вот только без звёзд.

— Алесь, — произнесла вдруг она, — мне очень страшно.

— Я знаю, — покивал я.

— Ты мне очень люб, Алесь. Но поняла я, что ты не сможешь быть со мной рядом никогда. Ты так же далёк, как эти звёзды.

А я лишь промолчал. Мне было нечего ответить. Она была абсолютно права.

Глава 17
Наши!

Несмотря на то, что вчера я почти весь день работал, а ночью почти не спал, утром был довольно свежим и готов был трудиться дальше. Во мне было много энергии, хоть я и отдавал себе отчёт, что это злая энергия, дремучая, готовая уничтожать, но не созидать. Однако я ещё давно в прошлом мире научился использовать её во благо. Не выпускать своих демонов наружу, а заставлять их крутить шестерёнки, придавая мне сил. Тут главное действовать, не останавливаться. Глядишь, что-то хорошее и получится.

Вот мы и работали, продолжая разгребать завалы, оттаскивать с сторону куски спекшейся глины. Позже, когда в весенних работах возникнет пауза, можно все это вывезти куда-нибудь подальше, а пока просто свалим все в кучи, чтобы не мешало.

Вскоре появились первые гости. Увидев фигуры вдалеке, я вначале обругал себя за беспечность, что покинул пост и никого не поставил вместо себя, но потом вдруг понял, что это не солдаты. Это явно были обычные люди, такие же селяне, как и жители этой деревни.

Соседи пришли на помощь землякам. И приходили не с пустыми руками. Они тащили с собой кто что мог: несли еду и тёплые одеяла, старую одежду и лишние сельскохозяйственные инструменты. Одна бабуля принесла целое ведро горячей варёной картошки. Ну, это с её слов. Видимо, картошка была горячей, когда бабушка вышла к нам, да вот только остыло лакомство, путь-то не близкий. Стоит ли говорить, что картошка ушла на ура? Люди успели изголодаться.

Соседи приходили сразу с нескольких деревень, причём и те, кому досталось добытое у немцев зерно, но и те, кому зерна не досталось. Они помогали разбирать завалы и, если находили хоть что-то целое, складывали это в специально отведённое место. Помогли починить раскуроченные двери храма, а выбитые окна забили досками. Стекла нынче не найти, хоть бутылочные донца вставляй, так не наберется в деревне столько бутылок.

Притом соседи работали не покладая рук, будто это была их земля. Вскоре я и вовсе перестал различать, где свои, а где пришлые.

Те мужчины, что постарше, пообещали, что когда начнётся пахота, то обязательно придут и не одни, чтобы помочь. Несколько молодых неженатых парней и вовсе решили остаться в деревне. Поглядывали с интересом на наших девок, хоть при этом и работали, не разгибаясь. А один парень высокий, чернобровый, то и дело пялился на Аську.

Я вовсе не ревновал. Девка красивая, и дай бог ей отыскать своё счастье. Уж кто-кто, а она точно заслужила. И семью нужно создавать. Матери давно нет, отец погиб.

Ещё предстояла одна важная работа. Надо было спихнуть с дороги тот самый покорёженный танк. Сначала думали, а не запрячь ли коней в это дело? Но животных решили пожалеть. И уцелевшим волам, и коням ещё землю пахать. Поэтому танк обмотали сохранившимися верёвками, а там, кто как мог, тот так и работал. Кто-то тащил, кто-то толкал.

С невероятным трудом люди стащили с дороги покореженную груду железа и сбросили в кювет. Может, со временем его удастся распилить, а там либо отправить в металлолом, либо потихоньку перековать на какие-то полезные инструменты в хозяйстве.

Когда танк тащили, я почти не участвовал. Нет, впрячься-то впрягся, но тащил в меру самых обычных сил, не стал рвать поджилки. У меня была мысль применить свою суперсилу, но подумав, решил этого не делать. Во-первых, ни к чему давать лишних поводов для рассуждений. И так народ на меня косится, а многие даже опасаются лишний раз словом перекинуться в моём присутствии, не говоря уже о том, чтобы поговорить со мной лично. Всё глаза отводят. Да и сложно их не понять. По всем понятиям, после стольких пуль, что в меня выпущены, я должен быть мертвецом. Причём как минимум четыре раза. Опять же, крушение самолёта пережил.

Ещё переживал из-за того, что такое сверхусилие может вычерпать тот запас энергии, что я потихонечку успел накопить.

Поначалу, когда не удавалось сдвинуть танк, была даже мысль оставить его на дороге, как препятствие для немцев в случае чего. Но немцы придут уже вряд ли. А эта махина мешала сейчас соседям, которые везут по этой дороге еду. Им приходится объезжать преграду, а это неудобно.

В итоге, к полудню танк-таки забросили в кювет. После этого отправились на обед.

С приходом соседей люди как-то оживились. Поняли, что они не одни в этом мире. Тёмная тягучая тоска стала потихонечку отступать.

Люди хоть и были грустными, но обречённость из их взглядов пропала. Надо жить дальше. А жизнь — это движение. Не зря старики говорят, что работа — она от любых горестей исцелить может.

После обеда люди споро отправились в поля. И если не оглядываться за спину и не глядеть на уничтоженную деревню, то можно было бы представить, что всё как прежде. Жизнь продолжается, люди работают, земля пашется, и скоро жизнь вокруг забурлит вместе с приближающимся летом.

Я же на поле не пошёл. Решил ещё разок сходить в дальний окопчик. Не отпускала меня мысль, что те два старика так и остались там. Я, конечно, не верил во всякую там мистику, но это в прошлой жизни. В этой в неё сложно не верить, она просто происходит.

Видимо, те старики так и остались там, потому что чувствовали вину за собой и думали, что раз не сделали они своё дело исправно, пропустили врага, то так и должны нести свой дозор. А я же решил сказать спасибо старичкам за их службу, да отпустить их с добром. Вдруг услышат. И с чувством выполненного долга отправятся дальше. Ведь необходимости нести дозор больше нет, а их уже, наверное, ждут где-то там, на той стороне.

Отчего-то я был уверен, что тем старичкам попросту стыдно из-за того, что они проспали. Вот только они ведь ни в чём не виноваты. За свою долгую жизнь они давно заслужили отдых. А то рвение, с которым они взялись за тренировки, уже стоит похвал. Так что пусть уж идут с миром туда, куда ушли их друзья и соседи. Допустим, они бы не спали, то что бы это изменило? Крикнуть бы не успели, сопротивляться солдатам смогли бы недолго.

К тому же всё, считай, обошлось. И наши усилия были оправданы. Да, это с большой натяжкой, но большую часть жителей деревни мы всё-таки спасли. А это уже что-то. Ведь если бы не наши усилия, скорее всего, живых бы и вовсе не осталось.

Самое интересное, что из-за всей этой истории изменилось моё отношение к полякам. Я ведь, хотя и с уважением относился к польской культуре — фильмы польские очень люблю, книги, но к самим полякам относился без уважения. Горлопаны и хвастуны. Но здесь понял, что одно дело польская шляхта, или политики, что важно топорщит усы и считает себя пупами земли. И другое дело простой народ — тёплый, честный, открытый друг другу, и готовый делиться последним, даже когда совсем тяжело и ничего не осталось.

Глядишь, и вправду стоит побороться за этих людей, за их будущее. Убрать так называемую шляхту, что не привечает москалей, а с простыми людьми мы всегда сможем договориться. А уж я постараюсь, чтобы им здесь стало житься куда проще, чем при немцах.

Подойдя к окопу, я принялся внимательно его осматривать. Затем оглядываться по сторонам, будто действительно хотел отыскать кого-то глазами. У меня были мыслишки, что быть может это всё мне вчера просто приснилось, но дело есть дело. И как бы это глупо со стороны не выглядело, я пришёл сюда именно за тем, чтобы отпустить стариков. Поэтому и сказал им всё, что думал. Речь моя была довольно длинная, и если уж они могли меня услышать, то всё бы прекрасно поняли. И со спокойной душой отправились бы дальше по своему пути.

Пускай я и не католик, но я помазанник божий, и уж имею право чуть больше, чем простой человек. Не важно, что я православный, Бог-то у нас один.

Я уже хотел было возвращаться обратно, но в этот момент вдруг заподозрил неладное. Принялся оглядываться по сторонам и обратил внимание на небольшие заросли кустарника. Что-то с ним было не так. Кто-то там сидит. Волки? Нет, не похоже. Ну, сейчас узнаю.

— Эй, парень, — услышал я вдруг.

Я напрягся, но дёргаться не стал. Лишь сощурившись посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос.

— Эй, хлопчик, к тебе обращаюсь, — снова донеслось из кустов.

Разговор шёл по-польски, но отчего-то я понял, что польский язык для говорившего неродной. Слишком уж грубоватый акцент. Язык хоть и славянский, но каждый язык по-своему уникален и отличается от всех остальных.

Я же хоть и пребывал в определённых сомнениях, но решил рискнуть:

— Бойцы, а чьи вы будете? — спросил я на чистом русском языке, повернувшись к кустам.

Там наступила короткая пауза. Снова раздался голос:

— А ты сам-то, кто будешь?

На этот раз говоривший использовал русский язык. И здесь уж стало ясно, что этот язык для него родной. А я внутренне расслабился и едва держался, чтобы не расплыться в улыбке.

— А вот сейчас на тебя посмотрю и решу, представляться тебе или нет. А то сидите в кустах, как сычи, вопросы странные задаёте.

Говорил это, а у самого сердце едва из груди не выпрыгивало.

— Я здесь один, — продолжил я, — а вас…

Я сделал небольшую паузу, пытаясь понять, сколько там человек скрывается. Уловил по дыханию, что их там трое. А чуть поодаль, метрах в тридцати, заметил какое-то шевеление. Причём почувствовал его, будто шестым чувством. Любой другой человек вряд ли бы разглядел.

— И один снайпер вон там прячется. Всё верно говорю?

После этого повисла пауза. А я же встал, сложив руки на груди и уставился в кусты. Видимо, русские солдаты — в этом уже не было сомнений, — о чём-то переговаривались.

— Больно уж ты парень глазастый, — раздался голос из кустов.

— А вы слишком много болтаете. Будьте добры, господа офицеры, выйти и доложиться по всей форме. И не говорите, что у вас с собой нет фотографии императора Российской империи или что вам её не показывали. В крайнем случае — на серебряный рубль гляньте. Правда, я на нем слишком важный, но узнать можно. Есть рубль в хозяйстве?

Из кустов тут же выскочил, как чёртик из табакерки, бравый мужичок. Он сначала порывался выпрямиться и встать по стойке смирно, но всё-таки мы были не на плацу. Он огляделся по сторонам и быстро подошёл ко мне, так и не разгибаясь:

— Ваше величество? — наконец спросил он.

— Моё, моё, величество! — хохотнув, ответил я.

Тут же раздалось радостное сопение из кустов, и оттуда появились ещё двое солдат.

— Ваше императорское величество! Мы все ноги стоптали, пока вас искали. А как узнали, что деревню сожгли, которую мы пытались разыскать, так сначала…

Я поднял руку, пытаясь их прервать:

— Всё, полно. Нашли уже императора.

Я окинул ребят взглядом. Одеты они были по-простому, в крестьянскую одежду. По движениям и цепким взглядам было сразу видно, что это не крестьяне. Сколько бы они ни пытались соответствовать образу, но хоть табличку на лоб вешай, что это опытные матёрые бойцы. Обнять бы их, но не буду. Я, конечно, безумно рад появлению своих, но нужно соблюдать строгость и невозмутимость.

Наконец все трое выпрямились как на параде, в ожидании приказов.

— Я тут, понимаете ли, с немцами чуть ли не в одиночку сражаюсь, а вы тут прогуливаетесь, воздухом свежим дышите, за природой наблюдаете.

— Виноваты, ваше императорское величество. Готовы приступить к эвакуации.

— А что там с четвертым? — поинтересовался я, кивая в сторону снайпера.

— А он нас страхует, ваше величество, — пояснил один из бойцов. Потом, видимо, догадался представиться: — Поручик Вострецов и офицерская группа поступает в ваше распоряжение.

Вот и ладно. Коли поступает, распоряжусь.

Глава 18
Прощание со славянкой

Офицерская группа, оказавшаяся здесь, была лишь одной из групп, направленных моими генералами на мои поиски. Вот эта входила в состав диверсионной бригады полковника Ефимовского, которую Толбухин едва ли не в полном составе отправил искать потерю. Они как раз выполняли какую-то очень важную миссию, но их выдернули чуть ли не в самый ответственный момент и отрядили для розыска самого императора Российской империи.

Мы с ребятами уселись возле окопчика. Я задавал им вопросы, а они, по мере сил, отвечали. Хотя знали-то они, по сути, всего ничего. Что касаемо новостей из России, они тоже практически ничего не знали. Доходили какие-то обрывки, но не больше, а самим следить за новостями было некогда. А уж что творится за пределами России — темный лес. Франция воюет с Италией, Германия сосредотачивает силы на обороне, потому что непонятно дальнейшее будущее — вот и все.

Во главе группы был поручик Вострецов — мужчина лет 35 с виду, с вислыми усами и залысиной. Кажется, немолод для такого чина, но человек мог оказаться офицером, вытащенным на службу из запаса.

Бойцы сразу же доложили о готовности отвести меня до ближайшей базы, которая находилась в 100 километрах от бывшей деревни Дрязги. А там имеется и радиостанция, и запас продовольствия.

Правда, путь предполагался непростой. Как я понял, они не раз встречались с вражескими отрядами, причём не всегда понятно, что это там за враги — не то немцы, не то поляки. Но каждый раз им удавалось уходить незамеченными.

Однако поручик Вострецов обмолвился, что изначально группа состояла из 7 человек. За эту информацию я зацепился. Как оказалось, не всегда им сопутствовала удача, и один раз они всё-таки столкнулись с какими-то бандитами. Это точно были не немецкие солдаты, а скорее дезертиры либо какие-то разбойники. Они все были в немецкой форме, но без знаков различий. Оружие разнообразное: были и немецкие винтовки, но хватало и обычных обрезов, и охотничьих ружей. К тому же бойцы из них оказались аховые. Воевать они совершенно не умели. Даже несмотря на значительный численный перевес — их было около четырёх десятков, — наш отряд всё равно смог дать им достойный отпор и уйти, несмотря на практически на шестикратный перевес.

Однако и стоит смотреть правде в глаза — всемером против такой массы не повоюешь. Пускай на той стороне были неопытные бойцы, но, как известно, пуля-дура и всегда цель найдёт. Да и патронов на всех не хватит. Вот и решили отходить. Правда, не всё шло гладко. Двоих солдат в той перестрелке убили. Одного ранили, и тот остался прикрывать отход основной группы. Всё-таки в приоритете было не боестолкновение с польскими бандитами или немецкими солдатами, а освобождение императора, и об этом никто не забывал. Поэтому поступок прапорщика Болешевского был воспринят хоть и с недовольством, но без споров. Группа продолжила путь, а прапорщик Болешевский отстреливался ещё минут пять, а потом подорвал себя вместе с наступающими врагами.

Рассказав о подвиге Болешевского, который дал своим товарищам уйти, бойцы умолкли, будто отдавая почести своему боевому товарищу. Я, тоже немного помолчав, произнёс:

— Достойный был воин. Я лично прослежу, чтобы его и представили к награде за доблесть, чтобы он получил все положенные ему почести, пусть и посмертные. Думаю, вы знаете, как я не люблю терять бойцов, но не сомневаюсь, что каждый, кто погиб, погиб с достоинством и честью.

Поручик Вострецов коротко кивнул.

— Да, ваше императорское величество, так и есть. Нам бы выдвигаться, — произнёс он. — Места здесь неспокойные, и, как я вижу, здесь в любой момент может всё полыхнуть. Да и в округе много недобрых людей ходят. Столкновение с теми бойцами было сравнительно недавно, и, если честно, я побаиваюсь, как бы не пришлось снова с кем-то воевать. Поэтому я бы не ждал. Да и не хотелось бы на немцев напороться, — он кивнул в сторону раскуроченного танка. — Как я понимаю, здесь недавно тоже была бойня?

Я покивал.

— Деревни Дрязги больше нет. Кое-как удалось спасти часть жителей.

Солдаты переглянулись.

— Мы перехватывали одного мальчишку, поляка. Он рассказал, что здесь происходило. Что сначала немецкий отряд смогли уничтожить, а потом и целую роту немцы потеряли, штурмуя деревеньку.

Я поморщился. Уже всё стало обрастать привычными слухами да небылицами. Рота — это уже перебор. Ладно, если из немцев погибло два отделения.

— Немцы и вправду были, да, но не так много. Всё равно они деревню сожгли, а люди кое-как спаслись. Все мужчины, что встали на защиту, погибли. Их как раз вчера похоронили, — сказал я солдатам.

Бойцы оглядели меня, и начали вздыхать. Понимаю. Я бы тоже, увидев главу государства в лохмотьях, вздыхал.

Ну да, весь мой лётный костюм был изрешечён пулями, и в таком виде особо не походишь по лесам. Так немудрено простудиться, а то и вовсе насмерть замёрзнуть.

— Ваше императорское величество, холодно ведь на улице, а у вас одежда не по сезону, — немного помявшись, произнёс поручик.

— Это да, — произнёс я. — Как понимаю, у вас запасной одежды нет? — хмыкнул я.

— Ваше императорское величество, готов свою одежду отдать, — заявил поручик Вострецов. — или мы сейчас скинемся…

Ага, один снимет с себя штаны, другой рубашку. Лучше не надо.

— В этом нет необходимости, — остановил его я. — Я пойду попрощаюсь с деревенскими, а то нехорошо это… Уходить не попрощавшись. А заодно, может быть, какие-нибудь щтаны отыщу.

Поручик посмотрел на меня.

— Они ведь не знают, кто вы на самом деле? — спросил он.

— Нет, не знают. Для них я обычный русский гвардеец, — заявил я, хотя покривил душой, ведь я представился как гвардеец личной охраны императора.

Договорившись с бойцами, что они будут дожидаться меня рядом с тем самым окопом, я развернулся и направился в сторону деревни. Всё-таки, даже если бы у меня была сменная одежда, я бы не ушёл, не попрощавшись. Несправедливо это. Опять же, крестьяне бы меня потеряли, начали искать. Да и пан Стась поручил деревню мне, а надо её кому-то перепоручить. А то мало ли, как оно повернётся.

Не то чтобы я рассчитывал найти в деревне себе новую одежду. Понимаю, что крестьяне потеряли почти всё. Может, каким-то чудом у кого-то сохранилось хотя бы какие-нибудь штаны. Куртка, изодранная в клочья, это ещё ладно. Можно как-то пережить, хоть и поддувает со всех сторон. Но когда русский император ходит в дранных штанах по лесу, а из этих дыр торчит рваное нижнее бельё, это как минимум неприлично. Да ещё и жутко холодно.

Пока шагал посмеялся, вспомнив какое выражение лица было у поручика Вострецова, который принялся оправдываться, что они не подумали о запасной одежде для императора. Но это ладно. Наверное, когда вернёмся, я представлю ребят к какому-нибудь кресту, а ещё и к медали. Крест за спасение моей персоны, а медаль чтобы не болтали лишнего.

Хотя, конечно, эти парни болтать не будут, но это я так шутки шучу. И вообще, я ведь не сам эти штаны изорвал из-за неосторожности или неряшливости, а вражеские пули. В конце концов, я мог бы оказаться и вовсе в одном нижнем белье. Вон мой царственный предок во время бунта Стрельцов ускакал ночью из села Преображенского в Троице-Сергиеву лавру в одном нижнем белье. И ничего, главное, что жив остался. Да и слава Петра Великого от этого меньше не стала.

А у меня, все-таки, хотя бы драные штаны на месте.

Зайдя в деревню, практически сразу наткнулся на старого пана Тадеуша. Ходил он хмурый, о чём-то думая.

— Доброе утро, пан Тадеуш, — поприветствовал старика я.

— Доброе утро, пан Александр, — окинул он меня взглядом, и отчего-то нахмурился ещё сильнее.

Я посмотрел на его перевязанную руку, которую тот баюкал, и вспомнил, что так и не успел его подлечить. Старик устало уселся на крыльцо костёла, глядя на меня снизу вверх.

Рядом стояли два молодых паренька — уже не дети, но ещё и не взрослые, так лет по 13. И почему не в поле? Пан Тадеуш зыркнул на них, затем скомандовал:

— А ну, шантрапа, брысь отсюда! Дайте-ка я с паном Олесем перемолвится парой слов.

Парни что-то проворчали, а пан Тадеуш прикрикнул:

— И не ворчите мне тут! Вас на обед отпустили, а не языками молоть. Пора снова на поля.

Я же, усмехнувшись, подошёл к пану поближе.

— Пан Тадеуш, а можно мне вашу руку? — попросил я.

Старик подал мне её, будто для рукопожатия, и я её пожал, одновременно с этим активируя дар исцеления. Глаза пана округлились, и он сначала хотел вырвать ладонь от неожиданности, но не тут-то было. Из моей хватки не вырвешься, и со мной в силе лучше не тягаться. Но потом он вдруг понял, что я делаю, и что рука его больше не болит. По крайней мере, он так уставился на свою перевязь, что едва глаза из орбит не полезли. Потом уставился на меня.

— Ты вылечил, что ли? — спросил он недоумённо.

— Так я ведь говорил, что лечить умею. Неужто позабыл уже? — усмехнулся я.

— Да нет, пан Олесь, помню. Я ведь сам видел, как ты лечил. Просто думал, что не до меня тебе с моими стариковскими болячками.

— Да нет, — отмахнулся я. — Просто сил не было, — произнёс я, усевшись с паном Тадеушем рядом на крыльцо.

Я оглядел деревню, вернее, остатки. Было здесь пусто, как вчера утром, когда я только-только попал на пепелище. Людей не было. Мальчишки уже убежали в сторону поля, оставив пепелище снова пустынным. Только мы вдвоём с паном Тадеушем и разговаривали.

— Ну что, пан Александр, — тяжело вздохнул он. — В путь-дорогу собрался? — вдруг неожиданно спросил он.

Я тихонько покивал.

— Да, собираться надо. Пришёл вот дела завершить незавершённые.

Про себя подивился. Как-то пан Тадеуш всё подмечает и всё узнаёт. Всё-таки, как видится, кое-что он ведал в этой жизни.

— Какие же у тебя дела здесь остались? — спросил старик.

— Да, хотел узнать, остался ли ещё кто-то с тяжёлыми ранениями. Я ведь лечить могу. Вот и думал, надо ли кого-то на ноги поставить.

Пан Тадеуш призадумался.

— Да, пожалуй, что нет таких, — ответил он. — У кого серьёзные ранения были, те уже умерли. А что до остальных, так всё до свадьбы заживёт. Тебе бы, пан Александр, портки сменить. А то в путь дорогу пускаться с подранными штанами — это не дело, — произнёс он, оглядев меня с ног до головы.

А я едва не рассмеялся. Вот точно ведун! Только хочу какую-то тему завести, а он уже и сам о ней говорит. Тем временем пан продолжил:

— Я тут в ризнице штаны пана ксёндза видел. Ксёндз у нас был человеком здоровым, в теле, так что тебе его штаны будут великоваты. Но я думаю, это меньшее из того, что тебя беспокоит. Так что пойдём со мной, посмотрим. Думаю, подойдут тебе.

Мы вошли в костёл и последовали в сторону ризницы. Там и правда отыскалась кое-какая одежда — штаны да чистая рубаха.

— Вот и обновки тебе, — хмыкнул он. — Хотя бы не пустой в дорогу пустишься, какое-то добро на память от нас останется. Давай-давай, — поторопил он, — не теряй времени, переодевайся.

Я тоже долго мяться не стал. Рубаху надел под продырявленную куртку. Всяко лучше, чем без неё. А штаны, которые и впрямь оказались очень уж мне велики, надел прямо поверх своих старых драных штанов. Так теплее будет. А вот сапоги у меня, похоже, неубиваемые, будто заговорённые. И падение самолёта выдержали и целых два боя. Хоть бы что им, как новенькие. Только почистить и блестеть будут, как в первый день. Вот вернусь и обязательно передам сапожнику монаршую благодарность.

— Скажи мне, пан Тадеуш, — переодеваясь, спросил я, — староста ваш перед тем, как остаться в деревне, прикрывать наш отход, назначил меня старшим. Понимаю, что хранить вашу деревню очень важно. Но ты пойми, что у меня имеется более важное дело, которое я оставить ну никак не могу. Да и, кроме всего прочего, какой из меня сельский староста? Я в сельском хозяйстве ничего не понимаю. Вот воевать я умею. Но, как я думаю и надеюсь, воевать вам больше не придётся. Я посмотрел на ваших мужчин и думаю, что лучше, чем тебя, кандидатуры не отыщется, пан Тадеуш. Ты здесь и всех знаешь, и опыта тебе не занимать. О людях печёшься, да и ведаешь всякое. Так что считай, что я тебе свою должность передал.

Пан Тадеуш молча покивал.

— Скажи, надо объявить всем, чтобы не было у вас лишних споров?

— Нет, Александр, мы сами справимся. Ты иди. У нас всё в порядке будет. Мы, в принципе, уже всё порешали. Вон, маленьких детей у нас соседи обещали забрать. Кого-то даже уже забрали. Старухи и немощные старики тоже пока по соседним сёлам будут жить. В остальном справимся. Быт быстро наладим и лучше прежнего заживём. Так уже было, на моей памяти, и не раз.

Он попытался сделать голос бодрым, но меня он обмануть не смог. Я спросил:

— Ну, значит, теперь ты главный, пан староста Тадеуш, — произнёс я.

Пан Тадеуш хитро улыбнулся, посмотрел на меня.

— Нет, — качнул он головой. — За старшего, пан Александр, ты и останешься, раз пан Станислав тебя назначил. А я пока просто за тебя поработаю. А ты дай мне слово, что когда-нибудь сюда вернёшься.

Я нахмурился. Всё-таки вряд ли я мог дать такое обещание.

— А ты не отнекивайся. Вот подожди. Война закончится, немцы отсюда уйдут. Вернёшься вот, посмотришь, как мы деревню отстроили, глядишь, ещё передумаешь.

Мне нечего было сказать, поэтому лишь промолчал.

— Ну, в любом случае, на всё ваша царская воля, ваше величество, — вдруг посмотрел он мне прямо в глаза.

Я слегка опешил, но опровергать его или подтверждать слова старого ведуна не стал. Как уж он догадался, я не знаю. Хотя, если всё припомнить, то, наверное, как-то можно логически сопоставить факты.

Где-то на грани сознания мелькнула предательская мысль: «А не донесёт ли старик обо мне кому-нибудь?». Всё-таки сейчас это будто мне на пользу не пойдёт.

Но тут же отбросил эти мысли. Доносить-то ему некому. У них вокруг одни враги. Разве что соседи помогают. А соседям нету дела, кто я там, император или простой солдат. Незачем ему мне вредить.

К тому же, если он догадался, то догадался давно. И если раньше не рассказал, то сейчас и подавно не станет. Я просто молча приобнял старика, а затем ответил:

— Обещать не буду, но постараюсь навестить вас.

Похлопав его по спине, я развернулся и направился к выходу. Ещё раз встал на пороге, оглядел местность и окрестности. Хотелось, чтобы эта картина поглубже отпечаталась в моей памяти.

Услышал шаги за спиной. Затем рядом со мной на пороге встала Ася. Она постояла рядом молча, ничего не говоря, затем спросила:

— Всё-таки уходишь, пан Олесь?

Я лишь усмехнулся. Может, конечно, она и подслушала, только вот я её не видел нигде. Похоже, что они здесь все экстрасенсы в этой деревеньке.

— Ухожу, — подтвердил я. — Как догадалась? — всё-таки решил поинтересоваться я.

— Так вон одежда на тебе новая. И вид такой, будто ты со всеми нашими и с этой местностью проститься решил.

Она вдруг повернулась ко мне и уткнулась лбом в плечо.

— Жаль, Олесь, что ты со мной не остался тогда, — вдруг произнесла она.

Мне захотелось закатить глаза. Ох уж эти женщины…

Тем временем она продолжила:

— Может быть, у меня от тебя бы сын родился. А если бы сын стал таким, как его отец, я была бы самой счастливой матерью.

И что мне тут ответить?

Я осторожно приобнял девушку. Затем осторожно поцеловал её в лоб.

— Будь счастлива, девочка, — благословил её я. — Будет у тебя ещё и муж хороший, и дети, которыми будешь гордиться. И своя хата лучше прежней.

Не знаю, отчего вдруг у меня накатило этакое предвидение, но почему-то я не сомневался, что у Аси в этой жизни всё сложится очень хорошо.

Приобняв девушку, я направился к выходу из деревни и больше не оглядывался. Надо было проститься с этой мимолётной частью своей жизни и уже поскорее возвращаться к старой.

Глава 19
Император в дороге

Разведчики-диверсанты из группы поручика Вострякова ориентировались на местности гораздо лучше меня. А если уж быть совсем честным, то они это делали прекрасно, как и положено людям их профессии, а я, увы, никак.

Нет, на картах я все прекрасно понимал, с топографическими обозначениями проблемы не было. А вот самому использовать карту, если меня закинут куда-то в густой лес — все, сразу же пропаду.

Спортивное ориентирование вообще не самая моя сильная сторона, да и не было никогда такой необходимости. На «гражданке» можно воспользоваться навигатором, а в армии мне всегда указывали дорогу старшие по званию.

Теперь же я решил признать старшинство своих спасителей. Или пока спасателей? Ладно, когда выйдем к «цивилизации», так станут парни спасителями, а пока пусть остаются спасателями.

Поручик Востряков говорил, что нам предстоит пройти сто километров. Эх, если бы на машине, то проделали бы этот путь за час, а то и меньше. А вот пешком, тут придется потратить дня два, а то и три. Но по польскому лесу, пусть и не такому дремучему, как тайга, но все равно, без дорог и троп, не меньше недели.

Но кое-что меня в нашей «навигации» огорчило. Оказывается, сто километров от деревни до базы, это по прямой и если по карте. А в реальности все немного похуже, потому что даже дороги, даже железные, редко следуют по прямым линиям. Им, этим дорогам, приходится встраиваться в рельеф местности, в особенности природы и всего прочего, включая такой факт — позволяет ли собственник земли прокладывать по своим владениям дорогу? Впрочем, здесь все еще не так трагично, а вот в Британской империи дороги такие извилистые, что создается впечатление, что их прокладывала змея.

— Ваше величество, — обратился ко мне старший группы. — До нашей базы имеются два пути. Один — он подлиннее, верст сто, а другой покороче, не больше восьмидесяти.

Ишь ты, Востряков оперирует верстами, а не километрами. Сделав мысленное усилие, перевел родные метрические единицы в общемировые. Ну, сто верст — это примерно сто шесть километров. Не бог весть какая разница. А восемьдесят верст — это восемьдесят пять километров. Если на машине — так и ладно, мы бы и не заметили. А своими ножками, двадцать лишних верст отмахать по лесу — это существенно. А база — она уже неподалеку от линии фронта, там и связь, и какой-никакой аэродром. В том смысле, что может принять небольшой борт.

— А в чем подвох? — с подозрением поинтересовался я, понимая, что есть какой-то «подводный камень», а иначе бы поручик сразу повел по короткому маршруту.

— Тот, что в восемьдесят, он идет по болоту, — вздохнул поручик.

Дальше можно не продолжать. Восемьдесят верст по весеннему болоту, которое начало заполняться талой водой — ну его нафиг. И проводника, судя по всему, у группы нет. Может, если бы летом, когда болота высыхают, появляются безопасные пути. Но и высыхают-то далеко не все. А тут…

Даже если пойдем не по пояс в болотной жиже, а лишь по колено, то осилим за день не больше десяти верст. Ладно, пусть двадцать. А ночевать где станем? Тоже в болоте? Нет уж, нет уж. Как там в мультике про поросенка Фунтика? «Болото дом для бегемота, но мне сидеть в нем неохота». Но там еще и болото было поприличнее, да и теплое. А тут… Бр-рр.

— Понятно, — кивнул я. — Понял, что болото это не наш вариант. А в чем трудности длинного маршрута?

— А трудность, что нам могут встретиться э-э…скажем так, дезертиры либо еще кто. Тут у поляков деревни кругом, пройти незамеченными сложно. Придется двигаться по ночам.

Ночью по лесу? Получше, чем днем по болоту, но тоже не айс. Но парни разведчики, думаю, знают, о чем говорят. А может, у них имеется дар «ночного зрения»? Или «ночного видения»? У меня-то такого дара нет, стану запинаться за каждый пенек, спотыкаться о каждый сучок. Но поручика надо слушаться. Он не хуже меня понимает «прелести» ходьбы в темноте.

— Ваши предложения? — деловито поинтересовался я. Видя, что Вострецов немного смущается, подбодрил поручика. — Ваше благородие, вы старший группы. Вам и решение принимать. Я в данном случае — пусть и ценный, но только груз.

— Идти по длинному. Он, пусть и длиннее, в чем-то и опаснее, но более предсказуем. А нас пять человек…

— Шесть, — скромно уточнил я.

— Шесть, — согласился поручик, хотя, если судить по его взгляду, своего императора он за боевую единицу пока не считает. — Пять автоматов, еще по шесть обойм к каждому, и с десяток гранат. В боестолкновения лучше не вступать. А вы, ваше величество, безоружны? Могу вам свой пистолет одолжить.

— У меня свой имеется, — сообщил я, слегка досадуя, что не взял у Тадеуша какой-нибудь «Маузер». Вернее — какую-нибудь, коли это винтовка, а она женского пола. В деревне винтовок вдоволь, (из тех что перед нападением унесли в лес), а не додумался. Вернее — думал об этом, но все равно, подвело чувство «защищенности», появившееся после встречи со своими бойцами. Привык, понимаете ли, что о моей драгоценной шкурке заботятся другие люди, а носить с собой оружие — это не лучшее, что может придумать монарх. Даже пистолет-то считал излишним. Куда годится, чтобы цари оружие с собой таскали? А вот, теперь осознал, что лопухнулся. Но обратно в деревню возвращаться не стану. И примета плохая, да и вообще… Ну, ушел и ушел, пора двигать дальше.

— Так вот, ваше величество, сделаем все, чтобы избежать столкновения, но все может быть. Мы станем вас прикрывать, двойками, а прапорщик Истомин выведет. А пистолет…

Поручик не договорил, но я и сам знал излюбленную фразу профессиональных военных о том, что в бою пистолетом только сахар колоть. Ну, еще можно застрелиться. Но в лесу пистолет можно использовать с не меньшим успехом, нежели автомат или винтовку. Я уже немного понимал, что в лесу, иной раз, теряется представление о расстоянии, а близкая дистанция может оказаться еще ближе, нежели ты о ней думаешь. И пистолет, в этом случае, окажется опасней длинноствольного оружия.

— А пистолет, ваше благородие, это лучше, чем ничего, — улыбнулся я, давая понять, что я все прекрасно понимаю.

Мы двинулись в путь, когда навалились сумерки. Вначале на путь пролегал по дороге. А по дороге, даже в темноте ходить легче, чем впотьмах по лесу. Но пройдя километра два, Вострецов, разглядев какую-то только ему понятную примету, махнул рукой, указывая на лес.

Я был третьим в цепочке, почти в середине. Удивительно, идущие впереди меня двигались ровно, будто они шли светлым днем, а не вечером. Нет, определенно у этих людей имеется дар. Надо бы прошерстить эту бригаду, уточнить — а не комплектуется ли она людьми, имеющими определенные магические навыки? Если так, то почему я об этом не знаю? И, почему Кутепов, отвечающий у меня за всех обладателей дара это дело вдруг проворонил? Впрочем, есть у меня определенные подозрения. Федор Иванович Толбухин, он не подчиняется министру внутренних дел, поэтому докладывать о своих умельцах совсем не обязан. Не исключено, что командующий Прибалтийским фронтом решил и сам воспользоваться «магическими умельцами». А доложи начальству, так того и гляди, что отберут. Дело-то такое, житейское. Умный начальник старается удержать при себе талантливых подчиненных, не отдавать их чужакам ни под каким видом. Может, это и объясняет возраст Вострецова? Призвали из запаса, где его таланты были никому не нужны, а тут бац, все раскрылось — и в глубокой разведке. Или в диверсантах. Выйду, то вначале скажу комфронта большое спасибо, а потом устрою небольшую головоймойку за местечковый подход к такому важному делу, как создание, скажем так, общей базы талантов.

А с другой стороны, если бы Толбухин отдал своих магов, то кто бы меня искал?

Но пока думал, то шел и ждал — когда же начну спотыкаться? Но не спотыкался. Более того — я отчего-то видел и старый снег, не успевший растаять, и упавшую ветку, и какую-то корягу-выворотень. С чего бы вдруг?

А сумерки, между тем, сгущались, превращаясь в полноценную ночь.

Кажется, что впереди меня бежит какая-то подсветка, слегка красноватая. Напоминало… А что это мне напоминало? А, точно. Есть у меня приятель, слегка сдвинутый на старых фотографиях. И ладно, если бы он собирал фото, а он как-то приобрел потертую «Смену — 8М» (я такие даже в кино не видел!), купил фотоувеличитель, бачки, а еще — красный фонарь. Для меня слово «красные фонари» ассоциируются сами, понимаете, с чем, а оказывается, что в комнате с красным светом, можно проявлять фотографии и фотопленки. Я-то думал, что фотопленки и фотобумагу уже никто и не выпускает, а вот, поди же ты.

Так что, «подсветка», которая указывала мне верное и безопасное направление, имела красноватый оттенок.

Наверняка это какая-то хитрость разведчиков, или их очередное умение. Ладно, сам допытываться не стану, если нужно — сами расскажут. Но на заметочку я это дело возьму, и фамилии парней запомню. Потом, после войны, можно будет и побеседовать.

Мы шли всю ночь и захватили еще часть утра. Когда уже совсем рассвело, Вострецов скомандовал:

— Группа, стой. Привал.

Кажется, можно упасть и слегка отдохнуть. Но упал только я, потому что остальной народ принялся за дело — обустраивал небольшой костерок, вытаскивал из мешков банки с консервами и какие-то брикеты. Да, сухие брикеты с супом и кашей в нашей армии уже есть. Кстати, а существовали ли такие в моей реальности? Консервы были еще в гражданскую, а вот брикеты? Не помню.

— Ваше величество, не побрезгуйте, — вручил мне поручик котелок с ароматным варевом. Пахло горохом и тушенкой! Божественный аромат.

— А вы? — поинтересовался я, прежде чем взять посудину.

— А я с товарищами похлебаю. У нас маленький котелок — это для вас, а мы из большого, — бодро отозвался поручик, а потом спохватился. — Ваше величество, так у вас же ложки нет.

Вострецов, верно, собирался уступить мне свою ложку, но я его успокоил.

— Не беспокойтесь, господин поручик, ложка у меня имеется.

Ложка у меня не одна, а целых две. Одна металлическая, вторая деревянная. Ишь, а я как хомяк теперь, засовываю своё добро в карманы.

А чего металлическую-то храню, которая с дыркой?

— Ваше величество, разрешите глянуть? — попросил Вострецов.

Ишь, глазастый какой.

Я протянул ему свою пробитую ложку, а сам принялся наворачивать суп деревянной, которую мне подарили в деревне. Эту ложку я потом в сокровищницу помещу. Пусть лежит рядом с короной.

А старший группы изучал мою собственную ложку. Слышал, что есть такая шутка — новичкам, которые идут в учебную разведку, дают ложку с дыркой, на которой написано «учебная». Те из молодежи, кто посмекалистее, свою посуду без внимания не оставляют, а тем, кому не повезло, придется есть «учебной» ложкой. Кашу, положим, есть можно, а вот с супом возникнут проблемы.

— Семь девяносто два, — вдумчиво сказал Вострецов, возвращая мне ложку. Посмотрев на меня, на мои дырки и лохматившуюся кое-где одежду, поручик вытаращил глаза. Кажется, он что-то начал понимать. По крайней мере то, что я не за сучки цеплялся.

— Вы бы позавтракали, господин поручик, — любезно предложил я, кивая на костер, где народ уже истомился в ожидании своего старшего.

— Ага, — кивнул поручик.

Растерян человек. Думает — как это его император, которого так основательно постреляли, до сих пор жив?

— Ваше величество, а там, — кивнул Вострецов на мою грудь, — все в порядке?

— Все в полном порядке, — отозвался я, доедая суп. — Было бы не в порядке, я бы здесь не сидел.

— Это точно.

Вострецов пошел-таки есть, а я почему-то задумался о том, о чем раньше как-то не думал. Вот, разведгруппа, которая вынуждена таскать все на собственном горбу — и боеприпасы, и провизию. Нет, я о том и раньше знал, но одно дело знать, а другое дело увидеть все своими глазами.

Я и сам служил в армии, приходилось таскать на себе грузы. Да, приходилось, но не в таком объеме! Зачем себя утруждать лишними рожками к автомату или гранатами, не говоря уже о сухом пайке, если всегда под боком имеется транспорт? А тем людям, которые уходят на две недели, а то и дольше, в глубокий вражеский тыл, приходится рассчитывать лишь на себя.

Пожалуй, в этом отношении разведчиков можно сравнивать с воинами древности. Римские легионеры, кроме оружия и доспехов, тащили с собой еще и провизию на полмесяца, разные инструменты для копки рвов, а еще колья для создания ограды.

Интересно, а я что-нибудь могу придумать, чтобы облегчить жизнь своим солдатам? Причем — элитным. А ведь, пожалуй, что нет. Максимум, что могу сделать, так это дать команду создать сублимированные продукты, которые станут весить в разы меньше, нежели жестяные консервные банки или брикеты.

Разведчики разложили на земле какие-то подстилки, устроили меня в серединке, где потеплее, улеглись сами, накрывшись своими крестьянскими армяками.

Я слегка удивился тому, что Вострецов не выставил караульного. Хотел, было, задать вопрос, но поручик меня опередил:

— Ваше величество, мы с Истоминым опасность за версту чуем.

— И на опасность, и на врагов, чутьё имеем — дополнил командира Истомин, а потом сладко зевнув, сообщил. — За нами пара каких-то волков идет, но они не опасны.

Интересно, это не та ли парочка, с которыми я встретился в свой первый день, как попал сюда? И чего это они идут? Меня провожают, или тушенка понравилась? Нет, серые друзья, нет у меня тушенки. А суп вы есть не станете, да нам и самим мало.

Глава 20
Ночные странствия

Так мы и продвигались по лесу, согласно плана поручика Вострецова. Спали днём, охраняемые даром Вострецова и Истомина, чувствовавших опасность и врагов. А выдвигались в путь лишь после захода солнца. А в марте дни становятся все длиннее и длиннее.

На вторую ночь, примерно спустя три часа, мы услышали где-то неподалёку звуки выстрелов, причём, били автоматы. Бойцы тут же принялись встревоженно прислушиваться, пытаясь определить расстояние и уровень опасности.

— Примерно пятьсот метров, — заявил Вострецов, поглядывая в ту сторону.

— Оружие незнакомое, — заметил один из бойцов, так и не запомнил фамилию. — Точно не ППС и не немецкие пукалки.

Подпоручик Вострецов кивнул.

— Да, что-то третье. А вот что? Может английские автоматы?

— Кто его знает…

Затем Вострецов кивнул одному из бойцов.

— Сходи на разведку, посмотри, что там. Мы пока будем ждать тебя здесь. Если будет что-то опасное, поухай три раза, как филин. Мы будем уходить восточнее, потом нагонишь.

Получив приказ боец, очень быстро растворился в темноте.

— А вы опасность здесь чувствуете? — спросил я Вострецова.

Тот покачал головой.

— Нет, Ваше Императорское Величество, бой какой-то есть, но опасности я не чувствую. Если такая и есть, она не для нас.

— Есть вероятность, что это наши? — спросил я.

Вострецов пожал плечами, но затем качнул головой.

— Оружие не наше. Наши стали бы ППСы использовать. Или ППШ. Или, на худой конец «мосинки». Но никак не что-то чужое.

Так мы за разговорами сидели и ждали новостей. По крайней мере, опасности не предвиделось. Ведь несмотря на то, что Вострецов договорился со своим разведчиком о системе сигналов, то почувствовал бы опасность гораздо раньше и острее благодаря своей способности. Поэтому, это была лишь условность. А раз мы сидели на месте, значит и опасности не было.

— А что, если наши дерутся с поляками? — предположил один из бойцов. — Вдруг им помощь нужна?

— Ну тогда бы наши автоматы звучали, — качнул головой Вострецов. — Да и опять же, — он поглядел на меня, — у нас задача не в бою кому-то помогать, а императора вытаскивать. А сейчас нужно понять, что впереди, по ходу движения, безопасно.

Я лишь покивал, а про себя подумал: в принципе это логично и правильно. Всё-таки даже если бы недалеко погибал целый русский батальон, мне бы это вряд ли понравилось. Я бы скорее всего, может даже и поймал бы себя на мысли, что хочу им помочь. И даже быть может действительно рвался бы в бой. Но вряд ли бы Вострецов мне это позволил. У него-то задача более важная — спасти самого императора Российской империи в моём лице.

Да и к чему нам в бой вступать? От нашей пятёрки никакого бы толку не было. Зато ценный груз, то есть сам я, оказался бы в опасности. А как я уже говорил, потеря императора — это гораздо страшнее, чем потеря нескольких армий. Не бахвалюсь, а констатирую факт. Поэтому не спорил. Просто сидел и ждал.

Тем временем выстрелы умолкли. И спустя минуту вернулся и наш разведчик — поручик, если не ошибаюсь. А я-то все говорю — боец да боец.

— Недудко, докладывай, что там? — негромко позвал его Вострецов.

По правилам поручик должен был испросить разрешения у вышестоящего по званию, чтобы обратиться к непосредственному командиру. Но я отмахнулся. Мол — давай без подходов.

Но Недудко сначала кивнул непосредственному начальнику, потом повернулся ко мне:

— Ваше императорское величество, видел на поляне чей-то лагерь. Несколько палаток. Не то дезертиры, не то бандиты. Причём форма у них немецкая, но без опознавательных знаков. Зато оружие непонятное — не немецкое, но и не наше. Магазины сбоку, да с прикладом каким-то неудобным, будто труба какая-то.

Мне даже показалось, что у него от волнения трясутся руки. С чего бы это он?

— Так и что, что поляки-неполяки? — поторопил его поручик Вострецов. — С кем они дрались-то? Между собой, что ли?

— Да как сказать… — набрал полную грудь воздуха Недудко. — Я сначала сам не понял, с кем они сражаются, а потом как увидел, так и сбежал оттуда. И если честно, самому сложно описать, что же такое это я там увидел.

Вострецов начал заводиться.

— Поручик, так ты постарайся сформулировать. Чай не рядовой солдат, а офицер!

— Да монстр там был самый настоящий! Да такой, что я едва не поседел от страха. Никогда ничего подобного раньше не видел.

— Так, что за монстр? — сразу посерьёзнев, спросил командир группы. — Опиши детальнее.

— Ростом выше меня головы на три.

Сам поручик Недудко ростом был под метр восемьдесят пять, никак не меньше. Если на две головы, то почти что два метра. Ничего себе монстр.

— Дальше продолжай, — поторопил его Вострецов.

— Руки длинные, как у гориллы или орангутана. И плечи широченные, раза два шире меня. Сам весь шерстяной, шерсть торчит клоками. И челюсть огромная, как у акулы! И такое чувство… — тут он засмущался.

— Да говори уже, — в нетерпении продолжил Вострецов.

— Да кажется, что это баба… — он вдруг осёкся и посмотрел на меня. — Виноват, ваше величество. Не баба, а женщина.

— Это ты с чего взял? — спросил Вострецов.

— Грудь была женской. Представляете? Вот как у молодухи какой.

— И что это, поляки по ней стреляли?

— По ней. Вот только… — он снова замялся. — От неё пули отскакивали, будто она заговорённая. Ну или бронированная, как танк немецкий.

— Что-то ещё заметил? Какие-то приметы? — спросил Вострецов.

Причём, несмотря на фантастический рассказ, тот даже и не подумал подвергать слова поручика сомнению.

— В лапище своей она сжимала то ли дубину, то ли… — его передёрнуло.

— То ли что? — надавил на него Вострецов.

— Да поляка она за ногу держала и размахивала им, будто дубиной. Даже нескольких солдат этим мужиком раскидала. Я такого ужаса никогда в жизни не видел. Боюсь, теперь неделю не усну, а может и больше. Где ж такое видано? Я всякое видел в этой жизни, но чтобы такое! Одним человеком других людей убивать. А в неё все стреляют, а ей хоть бы хны. А вы ведь слышите, выстрелы утихли? Это значит, что та монстра всех поляков уделала. По крайней мере, все поляки уже закончились, вот и не стреляют. Не думаю, что они с ней справились. Раз тогда преуспеть не могли, хотя их было под три десятка, то и потом вряд ли сдюжили.

Мы призадумались.

— Лучше место боя это стороной обойти, — наконец произнёс Вострецов.

— Там припасы могут быть ценные. У нас ведь ни одежды, ни еды запасной, — предложил вдруг один разведчиков. — А государь-император вон, в крестьянской рванине. Не дело так. Не дай бог ещё заболеет его императорское величество.

Вострецов призадумался.

— Может разделимся, — предложил он. Посмотрев на подчиненных, сказал. — Я пойду посмотрю, что там произошло. Может соберу каких вещичек. Да и посмотрю, что же там такое.

Я едва сдержал ухмылку. Всё-таки любопытство — великая вещь, даже у таких бравых офицеров. Но сам покачал головой.

— Нет, господин поручик, разделяться мы не станем. Мы без вашей способности вряд ли сдюжим. А то, что там случилось у поляков — это дело поляков. Вами рисковать я не согласен, так что продолжаем путь. Я уж как-нибудь и в своей рванине, — я хмыкнул, — похожу. Потерплю уж как-нибудь.

— Да, ваше императорское величество, вы правы, — закрутил ус поручик Вострецов. — Наша задача — до базы идти. В принципе, всё верно. А что там за лесные русалки бегают с дубинами или с поляками наперевес — это можно будет как-нибудь потом выяснить. Сейчас ноги в руки и уходить надо безопасным маршрутом. Движемся дальше.

Так мы и двинулись.

Прошли мы ещё от силы полтора километра, как Недудко, который шёл чуть-чуть впереди нас, сначала застыл на месте, а потом с распахнутыми глазами принялся жестикулировать, чтобы мы замедлились и вели себя тихо.

Мы так и не поняли, что произошло, но осторожно приблизились к нему. И перед нами открылся вид на ещё один лагерь. При том, что было видно, что люди, находящиеся в нём, улеглись на ночлег сравнительно недавно.

Да сколько же тут лагерей-то этих? Они сами-то друг на дружку не натыкаются? Или это одна команда, которая разбила не один бивак, а два? Такое возможно.

Вострецов указал куда-то в сторону. Я пригляделся и увидел караульного. Как удачно мы шли, что часовые нас пропустили и смотрят в другую сторону. А мы вот тут как тут, глядим на их лагерь. А если бы были какие-то разбойники, мы бы сейчас могли всех солдат здесь перерезать, а караульные бы даже ничего не заметили. Да уж…

— Господин поручик, — шепнул я на ухо Вострецову, — а где же ваше чувство опасности? Что оно вам ничего не говорит-то?

Вострецов потёр лоб.

— Ваше Императорское Величество, тут такое дело… А я опасности-то здесь не чувствую.

— Как это не чувствуешь? — прошипел я. — Вон у них автоматы, — указал я на одного из солдат в военной одежде, который держал в руках винтовку с обоймой, торчащей в бок.

— Кстати, — я повернулся к Недудко и зашипел уже на ухо ему: — А как ты понял, что в том отряде поляки?

Тот слегка пожал плечами.

— Да они все курву звали. Думаю, немцы так бы выражаться точно не стали, — заявил он, а затем показал куда-то в сторону. — А вон ещё один часовой. Чудом на него не наткнулись.

— Значит так, — заявил Вострецов, — сейчас отходим аккуратно. Я хоть опасности не чувствую, но к ним лучше не выходить. Сейчас отходим от них метров на сто, огибаем их лагерь по большому кругу и идём дальше.

Я вдруг подумал, что чудно: мы вот по лесу шли, причём впотьмах, а шли-то мы тихо, и под нашими ногами ни одна веточка не хрустнула. Никак у кого-то из отряда Вострецова тоже есть какая-то способность, помогающая тихо по лесу передвигаться.

— Кстати, а вы уверены, что это не наши? — спросил вдруг я. — Да, вроде оружие не русское, но всё-таки у них немецкая одежда без знаков отличия.

Спросил, скорее, для порядка, ведь после заданного вопроса уже и сам всё рассудил. Ведь, несмотря ни на что, даже если это русские солдаты, одетые в немецкую форму и вооружённые неизвестным оружием, выходить к ним всё равно не стоит, потому что это слишком неоправданный риск.

— Нет, это точно не наши. — покачал головой Вострецов. — По крайней мере, у наших никогда бы не было таких автоматов. Это, судя по всему, английские Стэны. Только у них так обоймы расположены. Я поначалу не понял, что имел в виду Недудко, когда рассказывал про обойму сбоку. А тут вот до меня дошло.

Я тоже вспомнил про такие автоматы. В музее видел. Англичане их наштамповали поменьше, чем мы ППШ, но тоже изрядно.

И стоило нам сделать пару шагов назад, как вдруг с противоположной стороны поляны раздался жуткий треск, после чего кто-то очень гулко и низко зарычал, да так, что у меня мурашки по спине пробежали. А судя по тому, как замерли все участники отряда, думаю, не у меня одного.

В следующий момент на поляну выпрыгнула огромная гориллоподобная тварь. И, что удивительно, я подивился тому, как точно описал это существо поручик Недудко. А это был никто иной, как та самая тварь, что раскидала поляков в прошлом лагере. По крайней мере, в такие совпадения я не поверю.

Первым погиб караульный. Кажется, монстр просто махнул лапой, а человек улетел куда-то с разбитой головой.

Тварь взревела, а затем, выпустив из лап длиннющие когти, прыгнула на первую палатку и принялась топтать ту и драть когтями. Из палатки сначала послышались беспокойные крики, которые сменились хрипами и стонами.

Брызнула кровь, а тварь продолжала скакать на палатке, будто на батуте, и потрошила всё содержимое когтями.

К тому времени поляки с громкими вскриками «Курва!» довольно быстро пришли в себя и, поднявшись на ноги, принялись стрелять по твари.

Я внутренне испугался, что они ведь шальными пулями могут и нас задеть, но члены отряда уже распластались на земле, прикрывая головы.

Вострецов бросился ко мне, попытавшись прижать меня к земле, но я ему не дал. Всё-таки у меня неуязвимость, а действие, развернувшееся на поляне, меня завораживало и оторваться я от него отчего-то не мог. А если даже в меня угодит шальная пуля, то неуязвимость меня убережёт.

Тварь же, будто не замечая выстрелов, очень быстро разделалась со всеми живыми в палатке, по крайней мере оттуда больше не доносилось никаких звуков, и бросилась в гущу матерящихся по-польски врагов. Ей хватило двух взмахов здоровенными лапами с жуткими когтями, чтобы семеро солдат разлетелось в разные стороны поломанными и посечёнными куклами. Причём было ясно, что те уже не жильцы, по крайней мере, с такими ранами не живут.

Кто-то из наших клацнул затвором.

— Не стрелять! — прошипел сквозь зубы поручик. — Не выдавать себя!

Тварь же принялась резвиться вовсю, уничтожая налево и направо солдат, которые в свою очередь тоже не отличались пацифизмом и высаживали очередь за очередью в монстра.

— Ваше величество, — потянул меня за куртку Вострецов, — уходить надо срочно!

Я же не шелохнулся. Отчего-то чувство внутреннее возникло, что нельзя сейчас уходить.

Вострецов же не успокаивался, пытаясь тянуть меня назад. Мимо просвистело несколько пуль. И, если честно, я понимал поручика, но что-то меня останавливало. Будто какое-то шестое чувство подсказывало, что нельзя сейчас уходить. Сейчас должно что-то произойти, и это что-то очень важное. Если я это не увижу, то потеряю всё.

Тем временем тварь разделалась с большей частью отряда и сейчас набросилась на последнюю группку людей, которые на самом деле уже и не думали о бое, они помышляли о побеге и спасении. Вот только понимали, что шансов уйти у них нет, как, собственно, и выжить. И те решили продать свою жизнь подороже. Хотя что значит подороже? Просто выпустив как можно больше пуль. По крайней мере, несмотря на то, как метко стреляли бойцы, толку от этого не было никакого. Твари они причинить никакого вреда так и не смогли.

Наконец, битва была закончена.

Тварь огляделась по сторонам, тяжело дыша. И на каком-то моменте у меня перехватило дыхание. Я очень надеялся, что она не заметит меня в зарослях и не учует.

Она потянула носом воздух, затем запрокинула голову к небу и заунывно, жутко взвыла. В следующий момент её силуэт стал плыть, уменьшаться. Тварь встала на колени. Шерсть её тоже стала пропадать, а скорее будто втягиваться в тело. А уже через минуту на поляне вместо твари под светом луны на коленях стояла девушка. Она застыла на миг, запрокинув голову, а затем завалилась на бок.

Я вдруг понял, что она совершенно голая. А земля-то холодная. Отчего-то я первым делом подумал о том, что она может простудиться, напрочь забыв о том, что она не просто девушка, а жуткая тварь, которая только что убила огромный отряд вооружённых людей.

— Ваше величество, — продолжал теребить меня Вострецов. Он так и не перестал пытаться утащить меня, да только куда ему против моей силы. Так у него ничего и не получилось.

Тем временем, наш командир уже паниковал. А я, ещё больше распаляя его панику, не то, что не поддался, а ещё и двинулся вперёд, прямо на поляну.

Кажется, у Вострецова началась истерика. Понимаю, что в данном случае он был прав, но и у меня имелась своя правда.

— Подождите, — рявкнул я. — Сидите на месте, я сейчас подойду, — заявил я и, выпрямившись, осторожно направился к поляне.

Я огляделся по сторонам. Картина вокруг и вправду была удручающая. И в свете луны она выглядела ещё более жутко, чем если бы это был день. Вокруг валялись разорванные на части люди. И что-то мне подсказывало, что среди них не осталось ни одного живого. Тварь убивала всех наверняка. Да уж, их участи не позавидуешь.

Я осторожно подошёл к девушке, хоть страшно было до жути. Вдруг она сейчас снова превратится в тварь и накинется на меня. Но у меня хотя бы была неуязвимость, а ещё и сверхсила.

Главное, чтобы команда Вострецова сюда не полезла. Им-то точно не выжить. Хотя удивительно, почему этот Вострецов так и не почувствовал никакой опасности?

К слову, кроме огромной силы и неуязвимости у меня был ещё один аргумент. У меня никак из головы не выходил тот недавний случай, когда я силой своего телекинеза загнул ствол от танка и тем самым его разрушил. А ведь ствол от танка металлический, причём сталь там довольно толстая. И уж каким бы страшным монстр ни был, думаю, его позвоночник куда более хрупок, чем танковое орудие. И уж даже если эта тварь на меня кинется, я-то ей шею свернуть смогу. И для этого мне даже к ней подходить не придётся.

Хотя, о чём это я? Пока рассуждал, я уже почти к ней подошёл и встал прямо над девушкой.

А та лежала без движения и смотрела прямо наверх. Мне казалось, что она сознание потеряла. Но нет. Она лежала обессиленная, тяжело дыша, смотрела куда-то в небо.

Она вдруг заметила меня и скосила взгляд в мою сторону, при этом её глаза испуганно расширились. Она охнула, попыталась прикрыть голую грудь руками, но руки явно её не слушались и попросту опали.

Её нижняя губа задрожала, а глаза вдруг наполнились слезами. Она ещё раз меня оглядела, а затем вдруг произнесла на чистом русском:

— Помогите! Пожалуйста, спасите меня!

И так это жалостно прозвучало, что у меня аж сердце упало.

В следующий миг девушка потеряла сознание.

Глава 21
Монстр по имени Анна

— Ваше императорское величество, — наконец догнал меня Вострецов.

Он шипел, как рассерженный кот, и было видно, что страшно ему до потери пульса. Причём, я-то понимал, он боялся далеко не поляков, которые, впрочем, уже давно затихли и не представляли никакой опасности. Боялся он того самого монстра, которого увидел лишь краем глаза. Да и понятно его опасение, в нём ведь был не только страх за свою жизнь, но и страх за мою жизнь и за свою честь, если он вдруг потеряет безрассудного императора.

Но бояться здесь уже некого. И Вострецов это пока что не понял, хоть и продолжал шипеть рассерженно, но при этом, как ни странно, соблюдая почтительность и уважение. Хотя, расскажи мне о том, что кого-то можно окликать рассерженно, но при этом сохраняя почтительность, я бы ни в жизнь не поверил, если бы сам своими ушами не услышал это. От этого мне захотелось только рассмеяться.

Вострецов тем временем оглядывался, поводя по сторонам своим оружием, оглядывая растерзанные тела поляков, будто ожидая, что сейчас они поднимутся и начнут в нас стрелять. При этом глаза его стреляли по сторонам, видимо выискивая ту самую тварь.

Он, как заведённый, повторял:

— Ваше Императорское Величество, назад! Ваше Императорское Величество, назад! Надо уходить!

Тут он встал рядом со мной, и его взгляд упёрся в лежащую передо мной обнажённую девушку. Он так и застыл, раскрыв рот. Затем захлопнул с глухим стуком, потом снова раскрыл, будто рыба, выброшенная на лёд. Глаза у него округлились и выпучились.

— Это что же это? — пробормотал он. — Ваше императорское величество? А как же это? Это что же поляки учинить-то хотели? А тварь где? Ваше величество?

Наконец он опомнился и снова заводил:

— Уходить вам надо, уходить! А девушка здесь откуда? — снова спросил он.

Эх, вроде бы он разведчик, должен обладать сильным духом, а вот к монстрам, стреляющим полякам и голым девушкам оказался не готов. По крайней мере, не единовременно.

Если честно, я и сам такому не готов и сам не понимаю, как сохраняю хладнокровие. Но я ведь император, и должен подавать пример.

— Так, — скомандовал я, — твари больше нет. Пропала она.

— Как пропала? — удивился Вострецов.

— А если вернётся?

— Не вернётся, — заявил я. — Быстро прикажи своим найти какую-нибудь одежду в палатках, — я поморщился, — ну, если что-то уцелело. Надо девушку закутать. Берём её и уходим отсюда. И это, прикажи, чтобы подобрали мне какой-нибудь автомат с боезапасом. Мне вооружиться не помешает, — немного подумав, попросил я.

Вострецов лишь кивнул и, так же оглядываясь и водя автоматом по сторонам, попятился назад кусты. Там он, видимо, раздал указания бойцам, потому что уже через секунду на поляну выбрались трое бойцов, которые, точно так же повторяя Вострецовым, подозрительно осматривали окрестности и мёртвых поляков, будто ожидая, что это хитроумная засада и на них сейчас бросятся все скрывающиеся в этом лесу войска.

Несмотря на обстановку и напряжённую ситуацию, бойцы справились довольно быстро. Они сошлись на одной из палаток, которая оказалась не сильно повреждена.

Видимо, к тому моменту, как тварь закончила с первой палаткой, вернее, не тварь, а русская девушка, которую, видимо, кто-то очень разозлил. В общем, та палатка почти не пострадала. И оттуда достали рюкзак, в котором оказался комплект зимней одежды и чей-то офицерский плащ. Я помог Вострецову одеть девушку. Единственное, с чем была проблема, это с обувью. Всё-таки обувь вся была очень большого размера. Поэтому, обмотав её ноги нательным бельём для увеличения объёма, довольно споро отыскали ботинки с самым малым размером, и в итоге благополучно её одели.

— Ну всё, ваше императорское величество, — наконец произнёс Вострецов. — Девушку одели, оружие вам нашли, — он указал на автомат, висевший у меня на шее. — Даже вас приодели.

Недудко действительно нашёл довольно толстый бушлат, который оказался очень кстати. Всё-таки прохлада серьёзно ощущалась. Хоть я и не поддавался, но давно замёрз. А бушлат оказался очень даже кстати.

— Все, идёмте.

— Да, идёмте, — кивнул я, наклоняясь и подняв девушку на руки.

— Ваше Императорское Величество, вы что это? Её здесь надо оставить. Нам не до спасительных миссий.

— А как это не до спасительных миссий? — спросил я. — Вы ведь спасатели. Пришли вот меня спасать. А здесь ещё вот девушка русская. Её тоже спасти придётся.

Говорить о том, что тварь, которая убивала поляков пачками, это и есть та самая девушка, я естественно не стал. Иначе Вострецов точно бы взбунтовался.

— Ваше императорское величество, а как же мы её по лесу-то понесём?

— Я и понесу, — заявил я. — По крайней мере, мне это будет несложно, — заявил я.

— Но, ваше величество, вам же нужно продвигаться по лесу, это довольно непросто, даже просто пешком. А ещё с таким грузом на руках и вовсе невозможно.

— Я, как-нибудь разберусь, — произнёс я.

Всё-таки в словах Вострецова была правда, и обычному человеку, даже пускай подготовленному солдату, идти с таким грузом по лесу было бы практически невозможно. Но я-то непростой человек. И дело не в том, что я император, а в том, что во мне живёт сила кавказского кузнеца, для которого эта девушка всё равно что пушинка.

Так я и поднял девушку на руки и скомандовал Вострецову:

— Ведите.

В итоге мы прошагали ещё километров пять, после чего Вострецов спешно скомандовал укладываться на ночлег.

— Не рановато ли? — спросил я. — Прошли-то всего ничего.

Вострецов хмуро посмотрел на меня.

— А как мы так вот пойдём с этой девушкой? — произнёс он. — Я надеялся, что она в себя придёт, а она всё не просыпается. Сейчас мы вот её в чувство приведём, узнаем, что с ней поляки делали. А там, глядишь, с нами пойдёт своими ногами. Так и быстрее получится. А вот так вот с ней на руках, это никуда не годится. Мы бы её сами понесли, вон, носилки бы соорудили. Но вы ведь не даёте. А перечить императору тоже не положено. Поэтому пока что отдыхаем. Пробуем привести девушку в чувство.

Ну да, справедливо. Идти с бесчувственной девицей на руках, хоть и не тяжело для меня, но как-то неудобно. Да и неправильно это что ли, чтобы император девушек таскал. Хотя, если честно, пока шагал по лесу, об этом даже как-то не думал. Думал я о другом. Что русская девушка, пускай даже в обличии монстра, делает посреди польского леса. Да ещё и о помощи просит. Тут невольно и вправду задумаешься о старых русских сказках да всяких красавицах. Правда, к чему её приурочить — ума не приложу. Вот и пытался сообразить. Точно она не русалка, не кикимора болотная, и не Василиса Премудрая. Да и на царевну-лягушку она никак не походит. По крайней мере, та самая лягушка вооружённых поляков пачками не раскидывала. Да уж, загадка. И эту загадку мне очень хочется разгадать. Хотя и эту девушку будить боязно. Вдруг она очнётся и за старое примется.

Да уж, дела… И как быть?

Тем временем разведчики, искоса поглядывая на меня и на девушку, принялись обустраивать лагерь. На этот раз решили выкопать ямку и зажечь небольшой бездымный костерок, чтобы хоть как-то разогреть воды и сделать горячей еды.

Спустя пару минут девушка зашевелилась и раскрыла глаза. Она вздрогнула, затем испуганно огляделась. Тут её глаза встретились с моими. Она, помогая себе руками и ногами, отползла в сторону, будто боясь, что я сейчас на неё наброшусь. В следующий миг она вдруг остановилась и принялась ощупывать себя. Ощупала одежду, принялась себя оглядывать. Затем снова посмотрела на меня.

— Кто вы? — спросила она снова по-русски.

— Русские солдаты, — ответил я спокойно. — А ты, красавица, кто такая будешь? — спросил я.

— Русские солдаты? — с придыханием спросила она. — А я Анна Петрова. Из Минска я. Нас немцы в плен взяли и к себе утащили.

Она вдруг откинулась на землю и принялась плакать. Слёзы катились из её глаз.

— Вы же пришли спасать нас, да? Правда? — спросила она. — Наконец-то! Так только где же вы раньше были? Что ж вы раньше не пришли? Что ж вы пришли, когда уже поздно, когда уже назад пути нет?

Так она и плакала, и причитала, говоря что-то своё непонятное.

— Почему же поздно? Ты же спасена. Мы вот тебя вытащить хотим, вернуть обратно домой.

— Да нельзя мне уже домой. Нельзя. Такой мне назад уже точно нельзя. Я же теперь опасность для людей представляю. Я же теперь даже не знаю, чего от себя ждать.

Она плакала, размазывая слёзы по щекам, так и лёжа прямо на земле.

— Ты бы, Аннушка, легла обратно на подстилку, — предложил ей я. — Так и застудиться недолго. А как успокоишься, мы с тобой поговорим. Ты и расскажешь, как ты оказалась в Польше, что за немцы тебя увели и где тебя держали столько времени. Ведь Минск-то давно освобождён.

От моих слов девушка ещё сильнее разрыдалась. Однако, послушав мои увещевания, она поднялась и действительно перелегла на подстилку. Там она свернулась калачиком и продолжала рыдать.

Поручик Вострецов и остальные бойцы, которые были свидетелями этой не самой приятной сцены, молча наблюдали за нами.

Поручик Недудко налил в металлическую кружку горячего варева из котелка и подошёл ко мне, протянув эту кружку.

— Ваше императорское величество, это вам.

Затем он снова сходил к котелку и принёс ещё одну кружку.

— А это вот девушке Анне. Пускай она горяченького попьёт, вдруг ей легче станет.

Я благодарно покивал и поставил кружку рядом.

Девушка не успокаивалась ещё около часа. Потом, уже придя в себя, держа перед собой обновлённую металлическую чашку с чаем, который, казалось, дымил в темноте, она принялась рассказывать.

Её вместе с другими женщинами и детьми увели почти сразу после взятия Минска. Было их очень много. Она даже сосчитать не смогла, сколько людей в тот день уводили. И потом ещё было немало пленных. Спустя несколько дней их пересадили на грузовые машины и везли ещё несколько дней. Потом они оказались на какой-то базе, где с ними проводили какие-то, как я понял, опыты. Им делали какие-то уколы.

Их содержали в камерах по 30 человек. И почти каждый день из этих камер выводили по одной женщине или ребёнку, и те уже никогда не возвращались, и больше их не было видно.

Иногда из соседних камер или ещё откуда-то слышались человеческие крики. Кто-то кричал, кто-то плакал и выл. Кто-то звал маму или родных. И во всём этом ужасе они и жили долгие месяцы, ожидая, за кем же следующим придут беспощадные душегубы.

И вот в один прекрасный или, правильно сказать, ужасный день пришли и за Анной. Её увели и потом для неё начался сущий кошмар. Её пытали, пытались что-то узнать. При этом кололи какими-то препаратами, её били, истязали. Задавали странные вопросы. Всё это смешалось в какую-то безумную круговерть. И она даже не знала, сколько времени это продолжалось — день, неделя, месяц, год и целая жизнь прошла.

И вот в один прекрасный день она поняла, что всё, конец и что скоро она умрёт, потому что больше просто не выдержит. И именно в тот день она поняла, что лучше она сама умрёт и попытается убить хоть кого-то из своих мучителей, чем вытерпит ещё хоть день. И так её эти чувства обуяли, что обрела она силу нечеловеческую. Разорвала цепи, что её сдерживали. Она показала свои запястья, на которых и правда виднелись следы будто от оков или от наручников. Затем разорвала на части всех тех, кто был рядом. И само это хоть было и страшно, и жутко, но в то же время она уже не чувствовала жалости и не жгло её сердце от того, что она убила людей. Не потому, что это были совсем не люди, а демоны в человеческих обличьях. А просто потому, что себя она больше не жалела. И даже душу свою она больше не жалела. Даже если она за свои злодеяния попадёт в ад, то это уже ничего не меняет. Единственное, что могло её спасти, это смерть всех её мучителей, потому что только так она сможет спокойно умереть — после того, как всех их убьёт, либо в попытке всех их убить. Тогда она будет отомщена и будет чувствовать себя снова свободной и живой.

От её рассказа у меня разрывалось сердце. Вострецов, уже заподозрив неладное, сидел белый как мел. Его, как и других солдат, сотрясала нервная дрожь, но в то же время они крепко держали в руках оружие, готовые в любой момент его применить, ведь они действительно стали догадываться о том, кто на самом деле эта девушка.

А та тем временем продолжала историю. То, как она вырвалась из подземной базы и, обуреваемая яростью, убивала всех, кто попадался на её пути. Как в первый раз за долгие месяцы увидела небо и луну. Как за ней гнались солдаты.

Она сначала испугалась, что её вернут обратно и побежала. Но потом вдруг поняла, что бегать всю жизнь нельзя. Поэтому развернулась и убила всех преследователей и всех тех, кого отправили за ней следом.

И вот потом она почувствовала такую смертельную усталость, что захотелось просто упасть и умереть. Больше не хотелось ей бегать. А ещё до неё вдруг стало доходить, сколько людей она погубила. И вот тогда её и нашёл Александр.

Глава 22
Подготовка к бою

Анна так и сидела, будто пребывая в анабиозе. Видимо, вспоминала всё то, что было в последние дни. Я её старался пока не трогать.

Офицеры из группы Вострецова тоже обходили девушку стороной, разве что принесли кружку с дымящимся чаем да несколько галет. Девушка тихо поблагодарила, глядя при этом в пространство.

Я подошёл к Вострецову узнать, как они дальше планируют действовать.

— Ну как, сейчас пару часов передохнём, — ответил он, — а потом дальше в путь двинемся.

— Так скоро рассветать начнёт, — подметил я.

— Начнёт, — ответил он, — но мы так, чувствую, вообще никуда не продвинемся. Мы сегодня малый путь поделали. Я думаю, нужно подальше отойти от этих мест. Вдруг ещё кто-то за нами следом пойдёт. А позже, уже где-то после обеда, встанем на дневку.

Приняв информацию к сведению, вернулся к девушке. У той снова на глазах навернулись слезы. Не удержавшись, погладил её по спине. Девушка вздрогнула от прикосновения и сначала испуганно заозиралась, но потом, поймав мой взгляд, успокоилась и снова ушла в свои размышления.

Я же, немного подумав, вложил в свои поглаживания своё лекарское умение. Моя ладонь слегка засветилась. Девушка, может, и не ранена, по крайней мере не физически, но вот душа у неё изранена, это факт. Ведь, может, душу я полечить не смогу, а вот нервную систему подправить, почему нет?

Девушка действительно будто расслабилась, а её щёки приобрели здоровый румянец. Я только сейчас понял, насколько до этого она была бледна.

Попытался вложить ей желание поспать. Всё-таки время у нас есть, пускай девчонка немножко передохнёт. Не знаю, что она там пережила за последние дни, но отдых ей сейчас необходим. Особенно, если учитывать то, что нам предстоит ещё сколько-то часов топать.

К моему удивлению, девушка и вправду стала клевать носом. А я, сняв с себя бушлат, подложил ей под спину, помог улечься.

— Ты подремли пока, — шепнул я девушке, — у нас есть пару часов для отдыха. А потом снова в путь двинемся. Как раз сейчас ребята еду приготовят, кашу сварят. Вот поедим, сил наберёмся и двинемся.

Девушка сонно кивнула и, прикрыв глаза, почти сразу засопела.

Кашеварил поручик Недудко. Он довольно быстро организовал небольшой бездымный костерок и, ловко примостив котелок, принялся кашеварить. При том, что каждый в лагере, видимо, чувствуя неловкость, без дела не сидел. Все суетились, что-то делали, а на девушку старались не смотреть. Ну, случился у монарха каприз, бывает.

Спустя какое-то время ко мне подошёл поручик Вострецов. Другие офицеры на него то и дело поглядывали. Видимо, они успели что-то обсудить.

— Ваше императорское величество, — спросил он меня, затем замялся, кивнул на девушку и продолжил: — Это не опасно?

— Что именно? — невозмутимо спросил я.

— Ну… — пытаясь подобрать слова, пожевал губами он. — Как мне кажется, да и парням тоже, это непростая девушка. И она напрямую связана с той монстрой, что поляков истребила.

Я отпираться не стал.

— Да, это она и есть.

Вострецов тяжело выдохнул, немного помолчал.

— Ну, а как же? А на нас она не нападёт? — спросил он наконец.

— Не беспокойтесь, господин поручик, не нападёт, — покачал я головой. — Её похитили. И она сбегала от похитителей. Вот и разозлилась, и вышла слегка из себя.

— Слегка разозлилась… Угу… — хмыкнул Вострецов. — Главное, ей ничего обидного не говорите. Хотя… — он поймал на себе мой взгляд, — кого я учу. Простите, ваше императорское величество. Я парням тоже скажу, чтобы они к ней даже не подходили.

— А что, если девушка подумает, что она вам не понравилась? — решил пошутить я.

Вострецов мою шутка не оценил и нахмурился, видимо, всерьёз раздумывая над моими словами.

— Да ладно, шучу я, — махнул я рукой. — Занимайтесь своими делами. Только предупредите заранее, когда девушку надо будет разбудить, чтобы она в себя пришла. У неё и так последние месяцы были нелёгкими. Её аж из самого Минска пригнали. А там уже и двинемся в путь-дорогу. А если идти не сможет, то не переживайте. Я её на руках понесу. Как вы уже поняли, для меня это не проблема.

Вострецов лишь покивал.

Недудко вскоре приготовил свою кашу, я разбудил Анну, и мы поели.

Начали было неспешно собираться для дальнейшего пути, но Вострецов вдруг напрягся и забеспокоился.

— Идти надо, — вдруг заявил он. — Давайте быстро. Собирайтесь, — начал командовать он своим ребятам.

Потом подошёл ко мне.

— Ваше императорское величество, что-то предчувствие нехорошее. Думаю, выдвигаться надо.

— Это ваша способность? — спросил я.

Он кивнул.

— Да, способность. Говорит, что за нами идет не опасность, а беда.

— Ну, тогда действительно, не будем мешкать. Анна, вы готовы продолжать путь? — обратился я к девушке.

Та с уверенностью кивнула и тоже поднялась на ноги, оглядываясь по сторонам, видимо, пытаясь понять, чем она сможет быть полезна.

— Откуда опасность идёт? — тут же спросил я.

Он кивнул мне за спину.

— Оттуда идёт. Прямо по нашим следам.

Я нахмурился. Вроде бы мы довольно далеко ушли от тех мест, где располагались разгромленные лагеря, да всё равно, недостаточно.

Мы быстро собрали вещи и направились вперёд.

Спустя пару часов хода Вострецова догнал Истомин.

— Враги, — безапелляционно доложил он. — Позади нас. Сколько человек не чувствую, но серьёзные.

Как я помнил, у Истомина тоже была способность, и она как раз была направлена на ощущение опасности, исходящей от какого-то живого врага.

Я тоже прислушался. Вдруг какие-то звери? И, как ни странно, тоже ощутил чьё-то присутствие, причём знакомое.

Кажется, где-то здесь охотятся мои знакомые серые друзья, с которыми я встретился ещё на месте падения самолёта. Далеко же их занесло. Видимо, куда-то мигрируют.

На каком-то моменте Вострецов вдруг переполошился и скомандовал:

— Бегом! Давайте, давайте, быстро, быстро, быстро!

Мы пробежали буквально метров двести, после чего Вострецов замедлился и развернулся к нам.

— Нет, смысла нет бежать. Все равно не уйдём, — заявил он. — Догонят и застигнут нас врасплох. А так у нас есть время засаду организовать, — он оглядел своих бойцов. — Вы знаете, что делать.

Очень скоро Недудко нашёл удобный овраг. Вокруг были поваленные деревья.

Ещё чуть-чуть поодаль нашли ещё один овраг. И принялись разрабатывать план.

— Так, мы спрячемся здесь, — принялся пояснять Вострецов. — У нас позиция будет удобная — чуть-чуть, но выше. А вы, ваше императорское величество, с Анной и поручиком Истоминым отправитесь дальше. А мы постараемся задержать их. Ваша задача… — он повернулся уже к Истомину. — Вывести его императорское величество и спасти. Теперь ты один будешь идти.

— Это ещё что за новости? Вы меня спросить не забыли? — возмутился я.

Вострецов лишь нахмурился.

— Ну и что, уйдём мы сейчас. И останется вас трое. Против… сколько там бойцов?

— Не могу знать, — заявил Вострецов. — Но думаю мы их закидаем гранатами и значительно снизим их численность. Ну и задержим. Всё-таки, думаю, раненых среди них будет немало.

— Ну, выиграете вы минут пятнадцать-двадцать и что толку? Вас троих сначала положат, потом нас троих. Нет, так дело не пойдёт. Сейчас нас пятеро, это в два раза больше. А наша боевая мощь и вовсе в геометрической прогрессии вырастает. Не забывайте, что я тоже кое-что могу. И в случае чего смогу прикрыть.

Я не стал говорить о своей неуязвимости и суперсиле, но, если придётся, они сами всё увидят. К тому же, как по мне, это совсем нечестно. Я в бою стою гораздо больше своих офицеров. Так что это ещё я, быть может, их всех спасу.

Вострецов, хотя и изобразил недовольство, но с императором спорить не стал. Было принято решение встать полукольцом в предполагаемой точке выхода противника и просто закидать гранатами, после чего обстрелять. Выбранные позиции позволяли вполне успешно скрыться от ответного огня.

Я настоял на том, чтобы мне тоже выделили позицию и дали возможность сражаться. Но рядом поместили Истомина, который в случае чего должен был заняться моей эвакуацией. Иными словами, он был назначен телохранителем императора.

Вострецов и Недудко то и дело поглядывали на Анну. И что-то мне подсказывало, глядели они на неё не просто так. Наконец, Вострецов набрался смелости и, как бы ненароком, пройдя мимо, спросил вполголоса:

— Ваше императорское величество, что-то мне подсказывает, противников там немало. А ваша новая знакомая не сможет нам помочь в обороне?

Я задумчиво посмотрел на поручика, прекрасно понимал, чего он ожидает. Но отрицательно покачал головой:

— Нет, не надо девушку трогать. Неизвестно, что она может выкинуть. Лучше девушке вообще отсидеться в сторонке.

Сама Анна испуганно смотрела по сторонам, не совсем видимо понимая, что происходит. Я решил-таки объяснить ей сложившую ситуацию, если она вдруг что-то не поняла.

— За нами погоня, как вы уже поняли. Будем встречать врага. Вот засаду готовим.

На лице девушки промелькнуло много эмоций, в основном испуг, злость и горечь.

— Я к ним не вернусь, — вдруг холодно сказала она, да таким голосом, что у меня мурашки по спине пробежали.

— А мы вас не отдадим, — уверенно ответил я, в упор глядя ей в глаза.

— Дайте мне оружие, — попросила она.

— А стрелять-то вы умеете? — ответил я вопросом на её просьбу.

— Нет, но… — она замялась.

— Себя решила убить? — напрямик спросил я.

Девушка ничего не ответила, но отвела глаза.

— Пока я здесь, тебя никто не заберёт, — ответил я.

— Я знаю, — ответила она. — И вы меня неправильно поняли. Я ведь не этого боюсь. Они вряд ли смогут меня вернуть к себе и продолжить свои опыты. Это я не хочу больше убивать людей, даже таких дрянных, способных на такие преступления. Я на них хоть и зла, но это слишком даже для меня. Я ведь обычная девушка. Я училась, у меня был жених. Он сейчас в армии. Потом война, немцы, а потом каких-то два месяца, и вот я уже жуткий монстр, способный убивать голыми руками. Я боюсь не того, что меня могут забрать снова в плен, а того, что я могу ещё натворить ради того, чтобы не вернуться.

Я же призадумался. Надо будет потом, когда будет поспокойнее, провести долгую беседу с этой девушкой по поводу чувства её вины, а также по поводу того, о чём стоит беспокоиться, а какие деяния следует забыть.

Да, на её долю упала такая ноша, которую не всякий взрослый мужчина выдержит. Но жизнь такая штука, что не готовит никого заранее к тем испытаниям, что им предстоят. Но раз уж так вышло, то стоит ей понять, что многие люди могут быть пострашнее самых жутких монстров. И даже закон ратует за то, чтобы таких монстров в человечьей шкуре лишать жизни за их злодеяния. Но если уж нет для них шеренги солдат с ружьями, чтобы их расстрелять, то может и вот такой монстр, который разрывает их на части, тоже подойдёт, как бы бесчеловечно это не звучало.

Возможно, во мне сейчас говорит гнев, поэтому этот разговор я отложу чуть на попозже, когда голова будет ясной, мысли придут в порядок, но обязательно ей всё расскажу о том, что об этом думаю. Пока что принялся проглаживать её по спине, напитывая своей лечебной энергией.

— Аннушка, нам подготовиться надо, а ты лучше вздремни пока. И ни о чём не переживай.

Я подложил ей под спину свой бушлат и помог улечься. Девушка благодарно кивнула, а затем снова уснула.

Да уж, моя способность открывается с новой стороны. Так могу, получается, ещё и бессонницу лечить. Потом посмотрел на её спящее, милое личико и поймал себя на мысли, что если уж совсем будет хреново, то от помощи такого монстра я бы конечно не отказался. Такой засадный полк нам будет очень кстати. И в то же время надеюсь, что до этого не дойдёт. Я бы не хотел, чтобы ей прибавилось груза к тому чувству вины, что она на себе несёт. Хотя тут тоже палка о двух концах — как бы она, разойдясь и уничтожая своих врагов, нас заодно на ремни не порвала.

Убедившись, что девушка уснула, я отправился к Истомину, который внимательно оглядывал обстановку. Все бойцы уже заняли позиции, хотя согласно ощущениям Истомина, которые он испытывал благодаря своей способности, враг появится не раньше, чем через 10–15 минут.

Я тоже огляделся. В лесу было довольно темно. Погода была пасмурная, да ещё и лёгкий туман поднялся. Сквозь него можно было что-то разглядеть, но обзор он всё равно ограничивал.

Немного подумав и ещё раз оглядев «экспозицию», решил, что вряд ли оставаться здесь с Истоминым — это достаточно продуктивно.

— Господин поручик, — обратился я к нему. — Я пойду тогда к Анне, с ней побуду. Действительно, если буду находиться с вами, буду только заставлять вас дёргаться и лишь отвлекать от основной задачи.

Истомин посмотрел меня, приподняв брови, однако, немного подумав, кивнул.

— Хорошо, вы будете в том овраге, где Анна?

— Да, я буду там. В случае чего, буду готовиться к эвакуации. Вы уж здесь не плошайте. И желаю вам победы.

А я наложил на себя полог невидимости.

Истомин заозирался, удивлённо выпучив глаза. Он такого явно не ожидал, а я своей способности не афишировал.

— Без паники, — шепнул я заволновавшемуся офицеру. — Это способность у меня такая, чтобы не было видно. Вы здесь будьте, а я, как говорил, отойду.

Истомин лишь удивлённо покивал и снова принялся оценивать обстановку.

Я же двинулся сначала назад, как и обещал, но изначально я задумал, конечно же, другое. И принялся обходить нашу засаду по большой дуге, чтобы не побеспокоить никого и не вызвать подозрений у офицеров.

На ходу убедился, что обоймы вынимаются из карманов достаточно удобно и приготовил свой автомат. Английский «Стэн» — это не наш ППС, но сойдет. Я уже подметил для себя удобную позицию, где и под пули своих и не попаду, и всё поле будущей битвы буду видеть, как на ладони. А когда бой начнётся, ударю преследователей в спину из той позиции, где они будут этого совсем не ожидать.

Кстати, сапёрную лопатку я тоже из лагеря прихватил, хоть у меня к ней и предубеждение — не очень-то я люблю кровавую рукопашную. Но и от рукопашной схватки порой не уйдёшь. Главное, чтобы у противника не нашлось кого-то с даром обнаружения невидимок, а то мне тоже придётся не сладко, даже с моей невидимостью. Всё-таки неизвестно, сколько там бойцов. Истомин что-то говорил про 2–3 десятка. Ну вот и посмотрим. Всё-таки тогда, когда в жилой деревне мы схлестнулись с полноценной ротой немецких солдат, хорошо вооружённых, обученных, да ещё и с пулемётами, я себя неплохо показал и немало врагов положил собственноручно.

Ещё раз оглядев облюбованное место и заняв позицию, я принялся ждать. А ждать осталось совсем немного. Прошло по ощущениям ещё 5 минут, после чего на небольшую поляну вступили солдаты в немецкой форме без знаков отличия.

Было заметно, что это не мародёры и не дезертиры, а профессионалы своего дела. Шли они цепью, страхуя друг друга, да оглядывая кусты и посматривая на ветки деревьев — не угнездился ли где снайпер?

Вострецов медлил, не давая команду открыть огонь. Понимаю, наш командир оценивал ситуацию, пытаясь понять какова же реальная численность противника и оценивая их боевую мощь.

Не похоже, что среди преследователей был человек с даром. Это или опытные разведчики, или охотники. Почему так? Очень уж ровно шли они по нашим следам. А вот засаду, которая их поджидала, они пока не почувствовали. Значит, людей ощущать не умеют, а вот следы читать — это пожалуйста.

Я насчитал сначала 15 человек. Обрадовался было, но решил, что это ещё не вся группа. И интуиция не подвела, потому что за замыкающими на поляну выступила ещё одна пятёрка бойцов.

И как только вся группа преследования вышла на поляну, Вострецов подал условный знак, и в преследователей полетели гранаты.

Глава 23
Скоротечный бой

Я насчитал пять разрывов гранат. Когда мы готовились к бою, я слышал, как офицеры подсчитывали гранаты и боеприпасы. Гранат было 15 штук.

Почти одновременно со взрывами застучали автоматы, поливая градом пуль выступивших на поляну немцев (или кто это был в немецкой форме и с английскими автоматами?).

Несмотря на внезапность и потери, немцы не впали в ступор и не запаниковали, а показали себя как опытные и очень умелые бойцы. Как только случился первый разрыв, они мгновенно рассредоточились и принялись укрываться за деревьями, попутно открыв ответный огонь.

По воздуху поплыл кислый запах пороха, а к окружающему поляну туману прибавился ещё и сизый пороховой дым.

Слаженные действия немцев я видел со стороны и как раз выбирал удобный момент, чтобы вступить в бой. Но для этого нужно было подождать, когда немцы займут укрытие, а потом уже действовать последовательно, помогая своим.

Несколько человек из преследователей получили ранение. Кто-то держался за ногу, из которой толчками била кровь. Ещё один, укрывшись за деревом, перевязывал себе раненое плечо. Самому себе оказывать помощь сложно, а вот, приходится. Ранение, стало быть, несерьёзное, но он точно не боец. Ещё один держался за голову и лежал ничком, уткнувшись лицом в землю. Видимо, получил контузию.

Пара солдат и вовсе лежали без движения — либо без сознания, либо убиты. Ещё двое вражеских бойцов упали после того, как застучали автоматы. Итого выведено из строя семеро.

Преследователи, заняв позиции, и здесь показали высокую сноровку. Они не растерялись, не стали беспорядочно палить, куда глаза глядят, а сразу разобрались, откуда ведётся огонь. А их командир уже отдавал отрывистые команды, ориентируя своих людей бить по вспышкам. Да, умелые бойцы. Бить на короткую вспышку очень трудно.

Я посетовал на то, что он находился дальше всех от меня и дотянуться до начальника непросто. А так, если вывести из строя офицера (или здесь какой-нибудь унтер?), то сопротивляться станет сложнее.

По моим прикидкам, в бою осталось ещё человек тринадцать. По крайней мере, из тех, что были боеспособными.

Двое из бойцов-преследователей, пытаясь уйти из-под нашего огня, очень удачно направились в мою сторону и спрятались за поваленное дерево. И оказались они прямо передо мной, прямо как на ладони. Очень удачно. Ну как же таким подарком не воспользоваться?

Тут я и понял, что мне пора вступать в бой. Я осторожно поднял автомат, намереваясь в упор расстрелять этих двоих, но остановился. Не стал стрелять. Вспомнил, что ведь можно было и бесшумно их убрать. Например, порубать лопаткой. Но этот путь мне не очень нравится. До сих пор вспоминаю неприятное чавканье и кровь, брызжущая во все стороны.

А вот воспользоваться своим телекинезом, отчего нет? Я подгадал момент, когда оба солдата окажутся на одной линии, приподнял их в воздух примерно на метр, а потом с силой столкнул их головами. Можно бы и повыше подкинуть, метра на два, тогда бы и удар был убойнее, но чревато — не стоит привлекать внимание.

Сквозь шум выстрелов, крики раненых немцев до меня доносились и выкрики наших. Кажется, кто-то стонал.

Наблюдая за врагом, я то и дело замечал несогласованность в рядах противника. Всё-таки, как я понял, некоторые до сих пор не поняли, с кем сражаются и откуда ведётся огонь.

Тем временем бой продолжался. Кто-то где-то кричал, но разобрать что кричали и кто кричал — наши или нет, было практически невозможно.

Один из преследователей, не разобравшись, в чём дело, с перепугу заметив тех двоих, которых я столкнул головами, принялся стрелять по ним. И очень уж удачно прострочил — те явно не жильцы.

Думал, бескровно с ними разобраться. Надеялся, что удастся взять языков и допросить их. Но нет, не вышло.

Однако, я отчаиваться не стал, тем более что «новая игрушка» — умение бросаться живыми людьми, мне понравилась. Я аккуратно потянулся к стрелку и, резко приподняв его в воздух, хорошенько саданул об растущую рядом сосну. Сосна, к слову, выдержала…

Бой был в самом разгаре. В метрах в сорока от меня раздался очередной взрыв. Я увидел, как разлетаются в разные стороны три тела. Видимо, кто-то из вострецовских удачно подловил тройку противника и подорвал их гранатой.

Из тех бойцов, что я видел, получается минус ещё шестеро — троих обезвредил я, и ещё троих только что подорвали. По моим подсчётам, должно остаться семь бойцов.

А парень молодец! Хорошо гранату бросил, метко, да ещё и на большое расстояние. Если так прикинуть, до наших позиций немало пространства.

Я подметил ещё парочку бойцов. Правда, те были далековато от меня. Дотянуться до них телекинезом я бы не смог. Во-первых, что-то мешало. А во-вторых, далековато они. Нет, можно было бы напрячься и попытаться до них дотянуться, но побоялся, что опять лишусь сил. А мне этого сейчас не надо. Да и подходить ближе тоже не вариант. Зачем мне сейчас лезть под пули своих же людей? Обязательно попаду под дружественный огонь.

Не стал мудрить, поднялся во весь рост, передёрнул затвор автомата и принялся поливать врага свинцом со своей позиции, тем самым подавляя всех немцев, что оказались поблизости.

Расстреляв первый рожок, быстро перезарядился, игнорируя взрывающуюся кору деревьев над своей головой.

Быстро определил стрелка, выпустил в того очередь, прострочив ему живот, грудь, а потом и голову.

Вдруг я увидел, как на меня направил ствол один из врагов, укрывавшихся за деревом неподалёку от меня. Видимо, я в пылу боя растерял полог невидимости, либо он просто смог определить мое местонахождения по вспышкам.

У меня как раз закончились патроны и перезарядить оружие я явно не успевал. Надо было уходить в сторону, чтобы уйти из-под огня. Но меня, если честно, это не беспокоило. Пускай он хоть застреляется. Моя неуязвимость меня спасёт. А потом уж я до него доберусь и на части порву при надобности.

Но не успел я сообразить, что происходит, как мимо меня мелькнули две серые тени.

Волки⁈

По спине прибежали мурашки. Это они что, у меня за спиной всё это время были? Хорошо, что на меня не напали.

Потом до меня стало доходить, что это не те хищники, которых стоит бояться. Я знаю эту парочку.

Причём, нужно отдать должное и вражескому автоматчику. Как не были быстры волки, он успел перевести огонь на животных.

Одного волка снесло очередью. Зато второй, вернее, вторая — у неё был круглый живот (и куда лезут-то, ей ещё ведь рожать) рванулась вперёд и, повалив солдата на спину, вцепилась тому в горло.

Волчица, сотворив свое дело в пару секунд, зарычала и отошла в сторону, подзывая своего друга.

А что там с волком-то? Убит? Или только ранен?

Я хотел броситься вперед. Если серый жив, то нужно его подлечить Но он уже сам поднялся и похромал к своей подружке. Ну, значит, здесь всё в порядке и к нему я вернусь чуть попозже. По крайней мере, думаю, какое-то время он потерпит.

Отходя со своей позиции, ещё раз оглянулся на бойца с перегрызенным горлом. Везучий он. Быстро умер.

И тут повисла тишина. Кажись, бой уже окончен.

Пользуясь случаем, оглядел в себя. Обратил внимание на несколько дыр в куртке. Ишь, умельцы! Я же ведь лишь пару очередей дал, а меня выцелили и неплохо так расстрелять успели, тут же сориентировались. И правда, достойные бойцы попались. Если бы не моя неуязвимость, я бы землю не коптил. Скорее всего, сейчас в том овраге, где бился, свою смерть бы и встретил.

Но это уже в прошлом. Бой окончен. Теперь надо подводить итоги. Надо возвращаться обратно.

Я осторожно, и снова по дуге вернулся к прежней дислокации и, сняв с себя полог невидимости, огляделся.

М-да… Из наших в строю остались только Вострецов и Недудко. Истомин был убит выстрелом в голову. Ещё один офицер — Неделин, поймал очередь в грудь, но он был ещё жив. Я бросился к нему, на ходу подумал о том, что раны-то я залечу, а вот как быть с пулями, если они не вышли? Но мои размышления оказались бессмысленны. Когда я приложил ладони к груди бойца, тот лишь поглядел на меня, а в следующий миг его глаза остекленели, и он уронил голову на грудь.

Я опоздал. Лечить-то я умею, а вот воскрешать умерших уже нет.

Ко мне подошёл подозрительно глядящий на меня Вострецов. За ним следом плёлся Недудко. Он отчего-то прятал глаза, видимо боялся выговора за то, что во время боя таки упустил императора.

— Ваше величество, ну зачем вы… — начал Вострецов, но я лишь поднял руку. Упираться смысла не было. И так ясно, что в бою я поучаствовал.

— Потому что могу, — ответил я, — и могу куда больше, чем вы. Хоть чем-то пригодился. Вы мне оба нужны живыми. А мне бы они всё равно ничего не сделали. А вот если бы всех вас перестреляли, как бы я один выбирался? Ещё и с девушкой, не зная дорогу. Нет, господин поручик, всё я сделал верно. Истомин бы меня всё равно не остановил.

Вострецов помялся, помялся, но лишь кивнул, соглашаясь.

Я оглядел поле боя.

— Надо бы павших похоронить, — пробормотал я, хотя и сам понимал, что идея не самая лучшая.

— Нет, — покачал головой Вострецов, — хоронить мы никого не будем. Надо просто идти. Мы так провозимся очень долго.

Я не стал его отговаривать, но разумное зерно в его словах было. Не факт, что эти двадцать человек — это все преследователи. Вполне возможно, что к ним идет подкрепление. И чем быстрее мы покинем это место, тем лучше.

Я увидел, что Вострецов держится за левое предплечье и, приглядевшись, понял, что он ранен. Не тратя лишнего времени и слов, подошёл к нему и схватил за руку.

Вострецов сначала не понял, в чём дело, но потом с удивлением посмотрел на предплечье, осознав, что ранения больше нет. После этого я решительно направился в ту сторону, где находились волки, что так самоотверженно бросились мне на подмогу.

Надо бы помочь серому, всё-таки пулю за меня принял.

Искал недолго. Вот, тот немец, которому волчица перегрызла глотку, а метрах в пяти, в кустах и тело волка. Недалеко ушел серый. Ничего, сейчас помогу.

Нет, уже не смогу. Зверь не дышал. Видимо, недооценил я рану. Подойдя ближе, увидел несколько ран от попаданий в шею и в грудь. А я думал, что он в порядке. И в этот момент раздался заунывный вой волчицы, потерявшей любимого.

— Вот чёрт! — только и прорычал я.

Опустив голову, я побрёл обратно к своим. Попутно присмотрел одного из бойцов с похожим Стеном, как у меня, охлопав его карманы, забрал три обоймы. Лишними они мне не будут.

Вернувшись на позицию, нырнул в тот самый овраг, где мы прятались с Анной. К моему удивлению, девушка по-прежнему спала.

— Ну что ж, пора просыпаться, спящая красавица, — по-доброму усмехнулся я и принялся тормошить девушку.

Глава 24
Бешеные валькирии

Война — это всегда потери. И мне опять пришлось думать, что оба погибших офицера пожертвовали жизнью ради меня. Ну не привык я до сих пор к тому, что кто-то отдает свою жизнь ради своего императора, и считает, что это вполне нормально. Нет, не за меня они жизнь положили, а за Родину, и за други своя. Вот так мне легче пережить очередную потерю.

Конечно, как вернемся, то прикажу парней посмертно представить к ордену «Отечественной войны» Первой степени. Кажется, согласно статута ордена, семьям погибших полагаются какие-то льготы? Не помню, но уточню. Если нет, то назначу пенсии семьям из своего личного кошелька, то есть, из сумм, что зарабатывает для меня Титов. Дети, понятное дело, пойдут учиться на «казенный кошт», а если есть девки — так им приданное из казны. Жалко лишь, что парней это не вернёт.

После короткого боя Вострецов хотел сразу же отправиться на базу, думаю, что он был полностью прав. Его задача — спасать императора. Но я едва ли не силой заставил задержаться. Что ж, мнение императора может не соответствовать мнению его солдат. А мое мнение таково — никто не должен остаться непогребенным.

Раненым немцам — их тут целых пять штук осталось, добивать не стали, оказали первую помощь (лечить я их не буду, но перевязки помогал накладывать), оттащили в сторонку, вражеское оружие привели в негодность, патроны, на всякий случай, разбросали по лесу. Жалко, конечно, увечить хорошие автоматы, но тащить на себе лишнюю тяжесть не стоит.

А наших ребят похоронили неподалеку от места их последнего боя. Мне даже не пришлось применять свою «медвежью» силу. Две саперные лопатки — это само по себе сила. Выкопали яму, хотя и не такую, как положено — не в два метра глубиной, а поменьше, положили туда тела двух поручиков. Уцелевшие офицеры покосились на меня и я, без слов поняв, что от меня требуется, прочитал заупокойную молитву. Краем глаза отметил, что окончательно проснувшаяся девушка-монстр повторяет слова. На душе отчего-то стало легче. Все-таки, я немного сомневался — не обернется ли девочка из разрушенного Минска страшным чудовищем? Но если ее губы шепчут молитву — значит, все в порядке.

Вернемся, отдам приказ — перенесем их прах в более достойное место. Или как уж их семьи решат. Поручик Истомин, если не ошибаюсь, из известной фамилии происходит. Не потомок ли адмирала, погибшего в Севастополе во время Крымской войны?

Рядом с офицерами Российской армии похоронили и погибшего волка. Глупо, наверное, но оставлять его без погребения не позволяла совесть. Он ведь тоже погиб как солдат. А что заставило волка забыть о своей беременной подруге и броситься на помощь человеку — совсем непонятно? Вот, теперь еще из-за погибшего зверя гложет совесть. А ведь волк не мог знать, что вражеские пули мне не причинят вреда.

Называется — накатило. Теперь начну вспоминать собак, погибших при разминировании или при подрывах вражеских танков, коней, которые спасали людей тысячи лет, а люди отвечали им неблагодарностью.

Тряхнул головой, отгоняя лишние и ненужные мысли, думая, что нужно думать о государстве, о его бедах. И нужно думать о будущем.

Убитых врагов оставили поверх земли. Те, кто остались живы, пусть позаботятся о своих мертвецах.

В общем, потратили лишних два или три часа.

После того, как все было готово, Вострецов развернул карту:

— Ваше величество, — ткнул он в коричневую змейку, обозначавшую дорогу, а перпендикулярно ей еще одну. Стало быть, перекресток. — Вот этого перепутья не миновать. От него, если на северо-восток, сорок пять и три с небольшим градуса — но там и градусы не нужны, дорогу знаю, как раз останется семь верст до базы. Там уже безопасно.

— Да, господин поручик, — поинтересовался я. — Вы все про базу, а не могло так быть, чтобы ее немцы захватили?

— Никак нет, ваше величество, — помотал головой Вострецов. — База, в сущности, это уже наш плацдарм. Мы, когда уходили, то численность там до полка была, а нынче, думаю, что и дивизия наберется. Если бы бои шли, так мы бы канонаду услышали, да и бомберы бы летали. А так, получается, что мы на плацдарме свои силы и средства сосредотачиваем, но пока в наступление не идем. Ох, простите, ваше величество, — спохватился поручик, — вы же это и без меня знаете. А я тут с вами, словно со шпаком каким. Простите еще раз, одежда в заблуждение вводит и возраст ваш.

Можно бы обидеться, сделать каменное лицо — дескать, а что это какой-то поручик учит генералов тактике? Но это будет глупо. А вообще, надо бы поддержать парней морально.

— Ничего, господин штабс-капитан, — усмехнулся я, — со всеми бывает. — Подумав, хмыкнул. — И не штабс-капитан даже, а капитан. И подпоручик Недудко…

Недудко, растопыривший уши в ожидании императорского заветного слова, не удержался:

— Неужели поручик? Второй год мимо чина пролетаю, словно кто-то наколдовал.

— Так чего уж там, и подпоручик пусть станет поручиком, — усмехнулся я. — Хотя, тоже несправедливо. Пусть подпоручик Недудко станет штабс-капитаном. Вернее, сделаем так. Считайте, что я вас вначале произвел в поручики, а потом в штабс-капитаны, — перевел взгляд на счастливого новоиспеченного капитана Вострецова, сказал и тому: — И вас, господин капитан, это тоже касается. Сегодня, в три часа по полудни я вас произвел в штабс-капитаны, в три часа две минуты — в капитаны. Это чтобы никто не считал, что вы через звание прыгнули. Примета плохая. Как прибудем на базу, — пообещал я, — отыщите мне лист бумаги, я собственноручно указ о присвоении званий напишу. Командующий фронтом вас потом включит в приказ, вот и все.

Можно, разумеется, сделать еще проще. Дать «отмашку» Толбухину, и приказы оформят и без меня. На то писаря имеются. Но коли уж сорвалось с языка, придется писать.

Про ордена, которые должны пролиться на грудь обоих офицеров, я даже и говорить не стал. Это само-собой. И, коль скоро они теперь штабс-капитан и капитан, так и ордена должны быть повыше, нежели офицерам, но чином поменьше.

Капитан и штабс-капитан вскочили, вытянулись по стойке «очень-очень смирно» и вполголоса рявкнули:

— Рады стараться, ваше величество!

Мне стало и грустно, и немного смешно. Грустно, потому что уж слишком малая цена за мое спасение. А народ-то, пусть и призванный из запаса, как Вострецов, возрастной и сидеть им в подпоручиках и поручиках вроде бы уже и неприлично.

Ладно, пусть меня еще не спасли, но должны же в конце-то концов выйти к базе? Там, где безопасно.

— Так что, господин капитан, какие еще у нас трудности? — спросил я, возвращая офицеров к суровой действительности.

— А трудность, ваше величество в том, что у этого перекрестка могут быть валькирии, — скривившись, сообщил Вострецов.

— Валькирии? — переспросил я. В моем понимании, валькирии — это воинственные девушки, которые уносят в Валгаллу души воинов, павших на поле брани. Так, по крайней мере, написано в «Эдде». Правда, саму «Эдду» я не читал — ни «Старшую», и ни «Младшую», но неоднократно читал различные пересказы скандинавских саг. Понимаю, что в здешней реальности я уже встретил немало мистического и волшебного, но появление девушке — помощниц Одина, это уже перебор.

— Это они себя называют валькириями, — пояснил капитан Вострецов. — А на самом-то деле — это женский вспомогательный батальон, сформированный из здешних немок. У некоторых отец немец, а мать полька, или наоборот. Как их там правильно? Фоксдойч или фельксдойч…

— Фольксдойче? — уточнил я.

— Именно так, ваше величество, — обрадовался Вострецов.

Ишь, а я-то считал, что этот термин принадлежит только моему времени. Фольксдойче — немцы, проживавшие за пределами Германии, чью принадлежность к «арийской расе» приходится отслеживать на основании принадлежности к ней кого-то из родителей, или языку. Кажется, его приписывают самому Гитлеру. Но тут-то территория, принадлежащая Германской империи, а сам несостоявшийся фюрер пишет картины. В моей истории фольксдойче были еще более агрессивными, нежели те, кто проживал в самой Германии.

— Так вот, эти бабы — прошу прощения, женщины-полукровки, объявили, что они станут преследовать всех врагов Германской империи. Дескать — если их на фронт не пускают, так станут искать врагов в своем тылу. Вот, им командование и поручило охрану кое-каких важных объектов. Железнодорожных станций, некоторых перекрестков. Ну, на сколько у них народа хватает. Вот тут у нас как раз и перекресток, а недалеко имеется железнодорожная станция. Значит — точно валькирии стерегут. Когда сюда шли, чудом прошли. А вот сейчас вполне возможно, что наткнемся.

— А стреляют они как?

— Стреляют, ваше величество, отлично, — вступил в разговор Недудко. — И в рукопашную ходят, как бешеные. Я как-то в группе был, которая эшелон должна была под откос пустить. Напоролись на такую охрану. А вроде — в женщин и стрелять-то совестно. Пока думали, они двоих наших положили. Пришлось отвечать. А на сближение пошли, так тоже — рука не поднимается, чтобы бабу ударить…

— А пришлось?

— Пришлось. А куда деваться? — вздохнул штабс-капитан. — Если женщина взяла в руки оружие, с нее уже спрос другой.

— А если нам перекресток обойти? — спросил я. Ужас, как не хотелось воевать с женщинами, пусть они и валькирии.

— Если обходить, так и некуда. Вот тут болото, а там — железная дорога, она тоже под охраной.

Я махнул рукой, показывая, что чему быть — тому не миновать. Значит, придется пройти этот клятый перекресток. Как там писали партизаны в своих воспоминаниях? Что самым сложным для них было «форсирование дорог», так? А чем мы нынче отличаемся от партизан?

Да, а где наша девушка, что была монстром? Опять спит? Вот это да. Надо будить, и в путь.

Переходить опасный участок все-таки решили ночью. Выйдя к перекрестку, залегли за деревьями. Вострецов, вооруженный биноклем, вглядывался в местность, потом хмыкнул:

— Кажется, чисто… И опасности не чувствую.

Капитан предложил глянуть в бинокль и мне, но я отказался. Что там смотреть-то? Вышку, вроде блок-поста, стоявшую как раз на пересечении дорог. И кто тут ее поставил? Впрочем, ответ очевиден.

И мы двинулись неторопливой трусцой, словно волки, идущие друг за другом. Но как только вышли на перекресток, с вышки по нам ударил мощный луч света. Не иначе, там стоял прожектор, вроде тех, которые ставят на кораблях. Мысленно я материал Вострецова, с его «чувством опасности», которую он чует за километр, а сам пытался привести в порядок мгновенно ослепшие глаза. Но проморгаться, или хоть что-то разглядеть при таком мощном свете не стоило и думать.

Прикрыв глаза, я накинул на себя полог невидимости и едва не на ощупь вышел из освещенного круга.

А ведь мощный удар по сетчатке! Мне понадобилось какое-то время — секунды три, может и пять, чтобы восстановить зрение. Надеюсь, мои товарищи успели зажмуриться?

Когда я мог все видеть нормально, то разглядел, что вокруг моих соратников стоят женщины — человек десять, с оружием, в полувоенной форме — черные, но явно гражданские юбки и военные кителя с нашивками. Головные уборы — пилотки.

— Фрау капрал! Их только что было четверо, — завопила одна из «валькирий»

Капрал — мощная тетка с автоматом ППШ (откуда взяла?) растерянно оглядела мое воинство, которое еще не успело прийти в себя:

— Где же он?

— Да здесь я, здесь, — примирительно сказал я по-немецки, а потом, отдав приказ по-русски: 'Ложись! дал короткую очередь по прожектору.

Звон разбитого стекла, лязг осколков, осыпавших нас острыми кусочками, но главное — прожектор погас, а разведчики, пусть еще и не успевшие оклематься, дружно повалились на землю, увлекая за собой Анну.

А немки, ошарашенные случившемся, сделали то, что ни в коем случае нельзя делать — открыли беспорядочную стрельбу, не разобравшись — куда палить. Нет, не изучали женщины тактику боя. Нельзя стрелять, если кто-то из ваших товарищей находится на линии огня.

— Прекратить огонь! — орала капральша, но ее возглас сменился криком боли. Кто-то из раздухарившихся подчиненных всадил своей командирше пулю в живот.

В общем, четыре «валькирии» были либо убиты, либо тяжело ранены, еще две ранены легко. Но четверо вооруженных женщин — это не десять.

Вострецов и Недудко, ориентируясь только на звук, принялись драться. Свою лепту внесла и Анна, накинувшаяся на ближайшую женщину. Ну и я, по правде сказать не стоял без дела. Увидев, что капральша, превозмогая боль тянется к своему автомату, просто отобрал оружие.

Через несколько минут все было закончено. Кого-то из «валькирий» убили, кого-то просто «оглоушили».

— Никого не задело?

— Никак нет, — бодро отозвался Вострецов. — Только глаза ни хрена не видят.

Глаза, это да. Но я сейчас всех быстренько полечу и в путь-дорогу. Сколько осталось-то? Километров семь? Ну, это ерунда, по сравнению с тем, что уже пройдено.

Глава 25
​​Наша база

Семь километров — это ерунда. А там уже и свои. А свои — это еще и баня, чистое белье, а еще котелок с горячей кашей или похлебкой.

Вот о чем думает русский император, а не о судьбах своих подданных и своей страны. Мне даже стало стыдно за такие мысли, но что поделать, если я еще и человек? А человек, он нуждается и в еде, и в чистоте, и в одежде. Желательно не такой драной, как у меня. Вроде бы, штаны ксендза были целехоньки, а теперь тоже превратились в лохмотья. И, что особо обидно, один из моих сапог запросил каши. Как мог замотал отваливавшуюся часть тряпочкой. А я так радовался, что у меня «особо прочная» и «неубиваемая» обувь. Нет, правы те, кто уверяет, что вечного в этом мире ничего нет.

Но если сказать правду — то мне уже изрядно осточертели и эти холодные леса, и сырость, надобность куда-то бежать, в кого-то стрелять, лупить или резать горло саперной лопаткой.

Нет, я не жалуюсь. Так, стенаю. Понимаю, что многим моим подданным приходится куда труднее. И спят на сырой земле, и едят не пойми что, и воюют. Вот, остался бы в шкуре Павла Кутафьина, пошел бы вольноопределяющимся на эту войну, тоже бы жил не лучше.

Впрочем, лучше не думать о том, что бы было, если бы было.

Семь километров идти не пришлось. Вернее — идти-то пришлось, только уже не по чужому лесу, а по территории, занятой русской армией, потому что когда мы прошагали полторы версты, потому что из-за деревьев выскочили сумрачные фигуры в пятнистых маскировочных халатах, наброшенных поверх формы императорской армии и дружненько взяли нас на прицел, а потом разоружили, отобрав и автоматы, и даже мой пистолет.

— Братцы, мы свои, — попытался объяснить ситуацию капитан Вострецов, но его никто не слушал. — Мы из разведки, бригада полковника Ефимовского… Нам нужно передать важное сообщение.

— Шагай, — подтолкнул его стволом автомата один из бойцов, чье звание было невозможно определить из-за отсутствия погон. — Сдадим вас командиру роты, пусть разбирается.

Судя по манерам и выражению лица, это был командир отделения. Звание, не выше унтер-офицера.

— Руки держать за спиной! Не разговаривать! — строго сказал унтер. — За попытку побега стреляем по ногам. Попытка наброситься на нас — стреляем на поражение. Все ясно?

Вострецов растерянно посмотрел на меня, показывая взглядом — мол, он тут не виноват, на что я только улыбнулся — фанфар при встрече никто не ожидал, а то, что нас встретили «по одежке», так это нормально. Если здесь простые солдаты, то разговаривать не о чем. Нижние чины все сделали правильно — задержали подозрительных личностей, изъяли оружие, а обо всем остальном должна болеть голова у отцов-командиров.

Не застрелили на месте, так уже здорово. Еще спасибо, что нас не заставили тянуть руки вверх, или не обрезали пуговки на штанах. Слышал, что такой способ передвижения военнопленных наши солдаты использовали во время Великой Отечественной. А что, очень удобно. Пуговки срезаны, попытаешься напасть на конвоира — штаны спадут. Поэтому один боец с винтовкой мог вести не меньше десяти-двадцати пленных немцев.

Ладно, не буду подсказывать, а не то и на самом деле срежут пуговицы, придется позориться. Мало того, что штаны драные, но, если станут спадать с императорской задницы — стыдобушка.

Так вот мы и шли гуськом. Впереди Недудко, потом Анна, затем Вострецов, а государь-император шел замыкающим.

Когда мы пришли в распоряжение части, что выказывало наличие техники под маскировочными сетями, сборные домики, множество палаток и часовые, которые уже не скрывались, то унтер-офицер передал нас прапорщику.

— Ваше благородие, — бодро доложил унтер. — Задержаны три подозрительные персоны, а с ними девка. Тоже подозрительная. Документов при них нет, оружие — два автомата ППС, автомат незнакомой конструкции и пистолет. Оружие передано на хранение.

Прапорщик, в отличие от нижних чинов был при погонах.

— Кто такие? — поинтересовался он.

— Разведгруппа, выполняющая особое поручение. Поручик, то есть капитан Вострецов, командир специальной группы. Бригада полковника Ефимовского, — доложился командир нашей группы. Капитан приготовился сообщить чины-звания и прочее, но прапорщик прервал старшего по званию:

— Пусть каждый сам ответит.

Недудко ответил уже более уверенно:

— Капитан Недудко.

— Анна Петрова, вольнослушательница Минского императорского университета, — сообщила девушка.

А я и не знал, что она вольнослушательница. А почему не студентка? Надо будет помочь девушке.

Прапорщик перевел взгляд на меня, ожидая доклада.

— Александр Романов, — сообщил я. Подумав, добавил. — Звание — генерал-майор.

Брови прапорщика превратились в домик.

— Ни разу не слышал о таком генерал-майоре, — хмыкнул прапорщик.

Врет ведь, и не краснеет. Как же так? Прапор не слышал о собственном императоре? Но самое странное, что меня нигде не кольнуло, и не торкнуло. Парень и на самом деле не может связать императора Всея Руси, что носит звание генерал-майора и оборванца, вышедшего из леса. А то, что это Александр Романов, так что такого? Я, в своей жизни (той) был знаком с целой кучей Романовых, среди которых имелась и парочка Александров.

Но говорить какому-то прапорщику, который мне активно не нравился, что я император, пока не стоит. Тем более, что официально я нахожусь в своей резиденции. Не то в Царском Селе, не то в Зимнем дворце. Надеюсь, его уже восстановили после пожара?

— Нет, нет в нашей армии генералом по фамилии Романовы, — твердо заявил прапор.

Интересно, а он моего отца не считает? Тот, который муж Ольги Николаевны? А есть еще парочка великих князей, обладающих генеральскими званиями. Или эти звания не считаются за генеральские?

— Я тоже не слышал о прапорщике с такой фамилией… Как, кстати ваша фамилия? Неприлично задавать вопросы генералу — пусть даже вы ему и не верите, не представившись, — усмехнулся я.

— Фамилия, моя, положим, Багрюков, — снизошел-таки прапор. Но ответил он как-то лениво, без огонька. Ладно, не настаиваю, чтобы прапор отдавал рапорт неизвестному субъекту, но мог бы быть и повежливее.

Капитан Вострецов, между тем, продолжал настаивать:

— Прапорщик, нам нужно немедленно дать сообщение полковнику Ефимовскому. Оно сверхважное.

— Свяжемся, — кивнул прапорщик. — Как только я доложу господину штабс-капитану, так и свяжемся. Но он сейчас пребывает за пределами расположения части, а других начальников здесь нет.

Я чуть не завыл. Все правильно. Прапорщик — не самая большая птица. Да и штабс-капитан тоже не слишком далеко от него ушел. Вот, теперь нас станут передавать по команде, пока мы не попадем к тому человеку, что принимает решение. Неужели у Вострецова нет какого-то пароля, с помощью которого можно ускорить весь процесс? Может, прапорщик Багрюков собирается нас в контрразведку сдать? В принципе, я бы на его месте так и сделал. Вылезли из леса какие-то люди, все драные, без документов. Надо сначала допросить, а уже потом доверять.

Но вначале стоит дождаться появления более высокого начальника и связаться со штабом разведбригады.

Впрочем, я столько времени ждал, могу подождать и еще. Вот только — кушать хочется, и помыться.

— Господин прапорщик, а вы не могли бы распорядиться о бане? — поинтересовался я. — А еще о чистой одежде и еде?

— Распоряжусь, — пообещал прапорщик Багрюков. Потом, обратившись к Вострецову, спросил: — А вы, господин капитан, потрудитесь объяснить — почему вы вначале сказали, что вы поручик, а потом назвались капитаном? А отчего штабс-капитан пропущен?

— Оттого что оный капитан произведен мною прямо из поручиков, минуя промежуточный чин, — пояснил я, потом искренне посоветовал прапорщику: — Господин прапорщик, не все вопросы следует задавать.

Кто в русской армии имеет право присваивать чины таким образом? Только один человек — государь-император. Но и он таким правом пользуется нечасто.

Не знаю, может быть прапорщик и стал что-то понимать, потому что брови домиком не пошли, а глаза начали приобретать осмысленное выражение.

Ну да и черт с ним, с этим прапорщиком. Надеюсь, скоро Вострецову предоставят рацию и он сумеет доложить собственному начальнику о выполнении важного задания. А пока будем ждать. Все-таки, самое худшее уже позади. Если что, то нас прикроют от врага подчиненные прапорщика, который мне так не понравился. Может, сделать так, чтобы этот прапорщик никогда не смог стать подпоручиком? В принципе, мне это сделать несложно. Только и всего, что дать отмашку чиновникам из Военного министерства, и станет Багрюков вечным прапорщиком.

Но нет, я это делать не стану. И мелоковато для императора, да и не заслужил офицер такого к себе отношения. А если допустить, что на нашем месте не разведчики с государем-батюшкой, а вражеские диверсанты? Вот-вот…

Все-таки, прапорщик отдал распоряжение солдатам. Первым делом нас накормили. Без разносолов, но выдали по котелку с гречневой кашей, заправленной тушенкой, по огромному куску хлеба и по кружке чая. Кажется, я уже давно не ел ничего вкуснее. Даже яства, что приносила эта замечательная девочка Ася, не дотягиваются по своему вкусу до самой простой солдатской каши. А чая я такого давно не пил. Еще бы для полного счастья мне дали чашечку кофе, но кофе у солдат точно нет. Придется терпеть до дома. Все равно такой кофе, что варит Сонечка, никто не сумеет сварить. Значит, зачем портить себе желудок эрзацами, если можно потерпеть до подлинника?

И нас отправили-таки в походную баню. Первой, разумеется, пропустили туда Анну.

Девушка мылась очень долго. Думаю, что не меньше двух часов. Мы за это время успели и подремать, и немножко поболтать с нашим конвоиром (Багрюков же не имел пока права предоставить неустановленным лицам полную свободу), и еще раз поспать.

Девушку мы торопить не стали. Понимали прекрасно, что она сейчас пытается отмыть не только свое тело, но и вымыть все воспоминания о вражеском плене, об этом лагере, где из людей делают «живые машины смерти».

Вот только удастся ли? Нет, с девушкой нужно заниматься опытным психиатрам, психологам. Или же попытаться отыскать лекаря, обладающего даром, который способен «выгнать» из тела Анны ее способность превращаться в монстра, а из души — все, что связано с этими превращениями? Не знаю, есть ли у нас такие. Вот, Сонечка, как мне кажется, она могла бы. Но не сейчас. У нее и так переживания из-за мужа, и она беременна. Не стоит. Да и не может такого быть, чтобы в великой империи не отыскались такие люди. Если поискать, то отыскать можно.

А вот этим лагерем по производству «биомашин» надо заняться немедленно. Монстры могут представлять опасность для империи. Установить — кого похищали, сколько. Ну и все прочее.

Вот, как только прилетит какой-нибудь начальник, признавший во мне императора, такой приказ и отдам. Пусть Фраучи поднимает своих разведчиков, пусть теребит агентуру и в Германии, и в Англии. И к Великобритании имеются вопросы. Например — как на территории Германской империи, где проживают этнические поляки, появились «Стены»? Знаю, что в моей истории бритты наштамповали этих автоматов огромное множество, но тогда шла Мировая война. А нынче-то что? И разведке устроить «разбор полетов». Отчего не выяснили — случайно ли автоматы сюда попали, или это целенаправленная политика наших э-э… партнеров с Туманных островов?

Ну вот, кажется и девушка наконец-то вымылась. Вышла из бани счастливая. А солдатская гимнастерка и самые маленькие по размеру шаровары, что удалось найти на фигурку девушки, ей даже идут.

— Ваше величество, давайте-ка вы первый, а мы потом, — предложил Вострецов.

Ага, капитану неловко мыться с самим императором.

— Ничего, капитан, в бане и в клозете все равны, — улыбнулся я.

Ну-с, где мое мыло, мочалка? И кто-нибудь озаботился чистым полотенцем для императора? Так, нижнее белье есть, чистенькое. Вот и славно. И штаны с гимнастеркой. Без генеральских погон, ну да сойдет.

Но тут мы услышали топот. Нет, это был не взбесившийся жеребец (но похоже!), а прапорщик Багрюков.

Наш строгий начальник, подбежавший к нам, попытался что-то сказать. Но вот, беда, очень запыхался и не смог выдавить ни фразы. Слегка отдышавшись, прапор сказал:

— В-вашше вв-величество, я приношу свои извинения. Можете меня наказывать, но я действовал в соответствии с должностными инструкциями. Только что сообщили по рации — за вами вылетел самолет. Он прибудет через полчаса.

Прибудет через полчаса? Прекрасно. У меня еще куча времени, чтобы вымыться и привести себя в порядок. Впрочем, почему полчаса? Вот, как намоюсь, тогда и полетим. Император я, или кто?

Дорогие читатели, с наступившим Новым годом! Хороших историй Вам в этом году!

Глава 26
Возвращение императора

Что там происходит, если государь въезжает в свою столицу? Ну да, народ бурно радуется, толпа выстраивается вдоль дороги, девушки бросают в сторону государя цветы, а в воздух трусики (э-э…чепчики), мужчины аплодируют, старушки падают под копыта коней, старики умирают от счастья или от инфаркта, а дети старательно машут флажками и запускают в небо воздушные шарики.

Всем хорошо, кроме охраны, которая сбилась с ног, чтобы обезвредить потенциальных злоумышленников и охранять августейшую особу во время пути. А он, зараза такая, останавливается, чтобы поприветствовать свой народ, сбивая старательно выстроенную схему сопровождения. И ведь материться можно лишь про себя.

Поэтому, в толпе будут находиться переодетые охранники, на крышах дежурить снайперы, а все балконы и окна будут взяты под контроль, а еще лучше — проверены заранее. Охране дай волю, она бы все окна и балконы, выходящие на путь императорского эскорта, позаколачивала бы нафиг.

Может, по окончанию войны и подписания мирных договоров с Францией и Германией я и устрою нечто подобное, а пока рано. И народу во время боевых действий следует делом заниматься, да и я еще не заслужил триумфа.

Так что, не стоит пока устраивать торжества по случаю возвращения в Санкт-Петербург, тем более, если я официально из него и не выезжал. Самолет, на котором государь вылетал в Копенгаген, был вынужден вернуться в Пулково из-за изменившейся погоды. Ну, а потом, его императорское величество пребывал в инспекторской поездке по стране, причем, он посещал военные заводы, участвовал в запуске каких-то там промышленных предприятий. Подозреваю, что не один губернатор поседел, ожидая неожиданного визита императорского поезда, но этот поезд, словно «Летучий голландец» умудрялся проехать почти половину России, а между тем, его никто ни разу не видел.

Нет, определенно мой премьер-министр гений. Господин Джугашвили сумел так мастерски организовать «дымовую завесу», что даже вездесущие (или вездесучие?) журналисты из оставшихся кое-каких оппозиционных газет, ни о чем не догадались. А проправительственные газеты ежедневно печатали информацию, касающуюся поездок государя. И даже регулярно публиковали фотографии тех мест, где побывал мой поезд. А что портреты царя строго официальные, сделанные во время коронации или на параде — так кто на такое обратит внимание?

Но сегодня я и на самом деле возвращался домой. Тайно, только в сопровождении охраны. Тайна, разумеется, так себе, потому что я еще при подлете к Пулкову увидел из иллюминатора плотные серые цепи, состоящие из нескольких рядов солдат, а между ними — бронетранспортеры, окрашенные в зеленоватый цвет. А неподалеку — казачья сотня.

Не иначе, решили перестраховаться мои генералы с министрами, и оцепили все, что можно оцепить. Да тут минимум дивизия!

Во мне начал подниматься сгусток монаршего гнева. У нас что, на фронте людей избыток, если сюда дивизии подгоняют, да еще и с техникой? А казачки? Кутепову их что ли отдать? Пусть организует «сотню быстрого реагирования».

Но гнев, как поднялся, так и притих. На фронте, насколько я знал, и на самом деле затишье. Часть армий, за ненадобностью, отводят в тыл, на переформирование и на отдых. Пока, правда, демобилизацию не объявляли, но кое-кого из нижних чинов и возрастных офицеров уже можно отправлять домой. И им хорошо, и нам не нужно тратить лишние средства на содержание.

Французы уже ушли, оставив нам всю Галицию, немцы покидают, если еще не совсем покинули, свои польские территории, ну а у нас армии постепенно идут вперед. А ведь нужно уже принимать решение — идем мы дальше, чтобы установить флаг над Берлином, или возобновить переговоры и получить все то, что я и хотел получить?

Ладно, как говаривала незабвенная Скарлет: «Я подумаю над этим завтра». В крайнем случае — послезавтра. Приеду, увижу Соню, малость отдохну, а потом стану беседовать со своими министрами, устрою Военный совет. Послушаю мнение сведущих людей, оценю общую ситуацию, а потом и приму решение, как быть дальше.

Ну вот, наш самолет делает круг, заходя на посадку. Удар шасси о бетон. Сели.

А ведь еще этой ночью я только мечтал, что вернусь.

С безымянного аэродрома, в сопровождении пары истребителей, я вылетел в Россию. Не мудрствуя лукаво, прихватил с собой и капитана Вострецова, и штабс-капитана Недудко. А еще — девушку, которая несколько раз была монстром.

Анна хотела ехать в Минск, искать родителей, но пришлось ей сказать, что Минск пока подождет, а розыском ее родственников озаботятся специальные люди. Нет, пусть пока девушка залечивает душевные раны.

(Ну и присмотреться к ней нужно. Оценить, так сказать, уровень воздействия на девушку.)

Капитана со штабс-капитаном беру к себе. И пусть Ефимовский, а хоть бы и Толбухин ворчат (про себя, вслух не скажут), но верные люди мне в охране нужны.

Мой верный Семен Пегов, укорявший себя за «потерю государя», наконец-то вздохнул спокойно. Вот уж теперь-то я никуда не денусь от его взора.

Когда он встретил меня у трапа, то первым делом оглядел с головы до пяток, потом вздохнул. Пересчитывает конечности? Мол, не пропало ли что-то? Верно, Семен Иванович считает, что если бы он оказался со мной в одном самолете, то никакого инцидента бы не случилось? Нет, тут он зря.

— Как государыня? — строго поинтересовался я.

Пегову поручалось охранять государыню-императрицу в мое отсутствие. Вишь, примчался, видите ли.

— Государыня в Царском Селе, — доложил Семен Иванович. — Охрана надежная, люди проверены. Ее императорское величество очень хотела поехать на аэродром, но ее императорское высочество Ольга Николаевна отговорила.

— Хорошо, — кивнул я Пегову. Потом, указав подбородком на сходивших по трапу Вострецова и Недудко, сказал: — Вот этих господ — они нынче без формы, но все документы с собой, возьмете к себе. У того, что постарше — капитана, имеется точно такой же дар, как и у вас.

— Отлично, — обрадовался начальник службы охраны. Семен Иванович давно говорил, что хорошо бы заполучить еще одного человека, обладающего чувством повышенной опасности, а тут сам в руки идет.

Проследив взглядом, что моих боевых товарищей вместе с девушкой усадили в одну из машин сопровождения, продолжил:

— У второго подобного дара нет, но он фронтовой разведчик. Возможно, тоже обладает чем-то таким, полезным и нужным, но он о том сам не знает. Поэтому, пока рекомендую его использовать, чтобы отыскивал прорехи в нашей охране.

— Простите, ваше величество, не понял? — нахмурился Семен. — Как понять — искать прорехи?

— А так и понимать. Он станет действовать, как мог бы действовать вражеский агент, или террорист. Найдет что-то этакое, вам польза.

В моей реальности, насколько помню, имеются такие специальные люди, которые отыскивают «прорехи в багах» или уязвимые места в компьютерных или охранных системах. Им еще и деньги неплохие платят.

Пегов призадумался на краткий миг, потом кивнул. Все-таки он был опытным офицером, а мою охрану возглавляет уже год.

— Возьмете офицеров под свое крыло, подберете жилье, ну и все прочее. Пока не трогайте — пусть отдохнут, получат свои ордена, новые мундиры и погоны обносят, в отпуск съездят, а потом в строй поставите. Ну, что я вам объясняю.

Действительно, кому я это объясняю? Пегову не впервой забирать людей у армейцев, а потом их обустраивать. Разумеется, сам начальник охраны такие вопросы решать не станет, но у моего главного охранителя-телохранителя канцелярия имеется и лоботрясы, которые всем займутся — от оформления документов о переводе Вострецова и Недудко из состава действующей армии в СОИ, до выдачи им мундиров и всего прочего со склада службы охраны. Правда, мундиры они все равно носить не будут, не та специфика, но положено так, чтобы в шкафу висел китель при погонах и при орденах.

— Будет исполнено ваше величество, — кивнул Семен Иванович, открывая дверцу моей машины. Забираясь внутрь, с удовлетворением покачался на упругом сиденье и прикрыл глаза.

— Прикажете выезжать? — поинтересовался Пегов, повернувшись ко мне в ожидании приказа.

— Трогайте.

Машина тронулась с места, я приготовился немного подремать (в последние дни толком не спал), как мою дремоту прервал вопрос Пегова:

— Ваше величество.… ой, прошу прощения…

Вот ведь, разбудил.

— Н-ну, что такое? — лениво поинтересовался я.

— Виноват, ваше величество, — покаялся Семен Иванович. — Не заметил, что вы спите. Не стану мешать.

— Так уж все равно разбудил, — усмехнулся я. — Говорите, что там у вас?

— А у меня здесь термос с кофе, — радостно объявил Семен. — Его для вас государыни сварила, собственноручно. И сама мне термос вынесла.

Кофе? Да еще сваренной ручками Сонечки? На военной базе ни одна зараза не обеспокоилась, что император не пил кофе… Сколько я его уже не пил? А почти месяц и не пил. Могли бы что-то спроворить. Хорошо, когда есть любимая жена, которая знает о пристрастиях мужа.

— И чего молчал? — проворчал я, забирая у Семена крошечный термос. — Вот, как рассержусь, и к генералу тебя не представлю. Будешь в полковниках еще сто лет ходить.

— Да это уж как вашему величеству угодно, — деланно вздохнул Пегов, старательно пряча улыбку. — Прикажете сто лет в полковниках ходить, буду ходить. Прикажете — так и все двести.

Вот ведь, охранничек. Знает, что по срокам выслуги ему бы и в полковниках-то рановато пребывать, а уж на генерала он и в мечтах бы замахиваться не смел. А теперь я сам проговорился, что считаю должность начальника свой охраны генеральской. Надо будет соответствующий указ издать. Или пусть начальник СОИ будет не воинский, а гражданский чин? Действительный статский советник Пегов. Звучит? А ведь пожалуй, что и нет. Служба охраны императора должна быть военизированной организацией, а перевод ее сотрудников на гражданские чины это и для послужного списка не очень красиво, да и для самой службы не здорово. Дисциплину лучше всего блюдут люди в погонах, даже если эти погоны никто не видит.

А Сонино кофе (вернее, если по правилам, так Сонин кофе) был просто божественен. Никто так не умеет варить кофе. Вон, коли мой тестюшка, который турок, тоже предпочитал пить именно тот напиток, что сварен руками дочери, а уж турки-то в таком деле понимают.

Тесть у меня турок, значит, жена тоже турчанка. М-да… Все время об этом забываю. Вот, не увязывается у меня в сознании, что моя любимая женушка — восточная девушка. Впрочем, какая мне разница, если она родная и любимая?

Одно плохо, что пить горячий кофе в двигающейся машине не очень удобно. Тут бы поилка нужна, или такой стаканчик с крышкой, который из моего времени. Но пить из пластиковых стаканов кофе — не комильфо. Вкус сразу же становится противным.

И термос Сонька мне маленький приготовила, потому что кофе там на пару глотков. Но глоток настоящего турецкого кофе не просто вернул меня к жизни, а заставил и проснуться, и опять я начал что-то соображать.

— Семен Иванович, в армии должны быть люди, обладающие даром, подобно вашему, — сказал я. — Поговорите с Мезинцевым, чтобы аккуратненько пошерстили военных. Возможно, найдете еще что-то полезное.

Снова подумал о своих генералах, укрывающих от недремлющего взора полицейской службы талантливых людей. Ишь, Федор Иванович, гусь хрустальный… Целую бригаду умудрился создать. Ну, пусть в этой бригаде таланты не у всех, но роту, а хоть бы и взвод, вполне отыскать можно. В офицерской группе, которая на меня вышла, имелось аж два человека с повышенным чувством опасности. Скорее всего, в других группах тоже подобные люди имеются.

Нет, сколько раз говорил, что людей, имеющих магические таланты, нужно искать, систематизировать их способности, и пристраивать к делу. А коли к делу пристроить не удастся, то хотя бы брать под контроль соответствующих органов. Пожалуй, Кутепов плоховато с справляется с порученным делом. Он, разумеется, молодец, вон сколько «магов» сумел собрать.

Но все равно, таким важным для государства делом нужно заниматься специально, а не от случая к случаю, выкраивая время от основных дел. Вон, коли армия смогла укрыть от полиции «даровитых» людей, то не тянет Александр Павлович, не тянет. И здесь, пожалуй, не к министру внутренних дел претензия, а ко мне лично. Не стоит загружать верных людей делами, которые их перезагружают сверх меры.

А научный институт, что я пытаюсь создать для изучения способностей, тоже не выход. К «научникам» у военных отношение еще хуже, чем к полиции.

Но и «министерство магии» создавать рано, потому что я пока не понимаю — какие имеются таланты, к какому делу пристраивать. Министерства должны служить какому-то конкретному делу, а не существовать ради своего собственного существования.

Мои размышления были прерваны покашливанием Семена, пытавшегося привлечь мое внимание.

— Семен Иванович, вы не заболели ли часом? — поинтересовался я.

Пегов слегка смутился.

— Никак нет, ваше величество.

— А если нет, так чего кашляешь? Вы о чем-то спросить хотите?

— Так точно. Девушка, которую вы с собой привезли, с ней-то что делать?

Хороший вопрос. Если бы я сам знал, что с ней делать. Пока был на базе, то думал передать ее под опеку либо Соне, либо матушке. Пусть те пристроят девушку в какой-нибудь пансионат для благородных девиц, приставят врачей, поищут магических «целителей». А сейчас вот подумал — а не будет ли девушка представлять опасность для нас, для империи?

Ага, сначала девушку с собой притащил, а теперь думаешь — что с ней делать? Если смотреть строго с точки зрения государственных дел, то Анну Петрову, вольнослушательницу Минского императорского университета, побывавшей в экспериментальном лагере, следует поместить в какой-нибудь изолированный от всего мира уголок, лучше всего в лечебницу с крепкими дверями и надежными запорами.

Пока мы были в пути, я не чувствовал никакой исходящей от Анны угрозы. Но могу ли я доверять своим ощущениям?

Вспомнились мне некогда читанные книги о том, как поступали с подобными «феноменами» в далеком будущем. И на каких-то островах содержали, а то и просто убивали. Не потому, что эти существа (не знаю, какой термин подобрать) представляли реальную угрозу для мира, но даже потенциальная угроза должна быть пресечена..

Наверняка среди моих советников отыщутся те, кто предложит просто-напросто уничтожить девушку-монстра. Если ее пуля не возьмет, то можно использовать взрывчатку, огнемет. Или еще что-то… Есть, знаете ли, методы.

А ведь черт возьми, эти советники будут правы. Неведомая опасность гораздо хуже, нежели опасность настоящая.

И вот еще что… Пока я был в Польше, мелькнула у меня мысль — а не стоит ли и нам попытаться создать таких монстров? А что? Создаем десятка-полтора «Ань», запускаем их на вражеские позиции. Этак можно сэкономить средства на две, а то и на три дивизии. А вот сейчас понял, что создавать «биологические машины для убийства» я не стану. Чревато, знаете ли. Это как с биологическим оружием, что создается в секретных лабораториях. Насколько имеется вероятность того, что это оружие не обернется против вас? Вот-вот…

Но самое скверное, что государство обязано создавать у себя подобные лаборатории, потому что не зная сущности какого-нибудь особо опасного вируса, противовирусное лекарство не создашь, а гарантий, что соседи не попытаются использовать биооружие против тебя нет.

Стало быть, придется девушку куда-то пристроить, но не во дворец.

— Семен Иванович, девушку тоже пока пристроите у себя. Есть у вас какое-нибудь женское общежитие, или казарма?

— Своей казармы нет, но могу устроить девушку в лагере для женского вспомогательного батальона. В Павловске развернули такой для барышень, изъявивших желание поработать водителями санитарных машин. — Глянув с пониманием, добавил. — В лагере есть медицинская часть, а при ней очень удачно расположен карантинный блок. На всякий случай — мало ли, кто из девушек тиф подцепит. Но он пока пустует.

Глава 27
Как прожить без Кирилла?

Осторожно, чтобы не разбудить Сонечку, принялся выползать из-под одеяла. Но все равно, разбудил. Мы, хотя и спим рядом, но в разных постелях — малыш в животике уже ручками-ножками стучит.

— Куда пошел?

Ишь, начальница выискалась. Я повернулся, потянулся, чтобы чмокнуть жену в носик, но меня ухватили и вернули обратно. А ручка-то у маленькой женушки цепкая, да еще и сильная. И сопротивляться не станешь, не дело это с любимой женщиной спорить, тем более, если она ждет моего ребенка. Врачи, разумеется пожимают плечами, не в силах определить — мальчик будет, или девочка, зато какие-то сведущие тетушки, присланные вдовствующей императрицей, а еще фрейлины, только посмотрев на живот царицы, в один голос твердят, что будет мальчик. Без УЗИ, вообще-то, это не определить, но за неимением большего…

Есть у меня подозрение, что сама Соня знает, кого вынашивает, но любимая помалкивает. А я… А что я? Мне, вообще-то, все равно, кто родится. Мальчик — прекрасно, будет наследник престола, а девочка — тоже замечательно. Девочку я давно хочу. Бог даст — будут и нас и мальчики, будут и девочки. Если что — издам Указ о наследовании по женской линии, вот и все.

— Саша, тебе что доктор сказал? — недовольно сказала Сонечка. — Доктор тебе велел не меньше двух недель отдыхать, и спать побольше. Вон, еще и пяти нет, а ты скачешь!

И на самом деле. Вчера, когда я приехал в Царское Село, были не только слезы радости, но и горя. Наобнимавшись, помывшись, переодевшись, я был водворен в столовую, где меня наконец-то как следует накормили.

Затем начались ахи и охи. По общему мнению — и жены, и матушки, а еще и бабушки, которая отчего-то явилась, чтобы полюбоваться на внука, государь-император изрядно отощал (то есть, похудел), спал с лица и все прочее. Поэтому, в спешном порядке был вызван доктор, который явился, провел полный осмотр, но не нашел ничего опасного, кроме сильного «истощения», нервного расстройства и прописал мне покой, какие-то капли, а еще пожелание есть почаще, но порции поменьше.

Про нервное истощение — это он зря. Нервы у меня, словно стальные тросы. Но мои женщины докторам верят больше, нежели мужу, сыну и внуку. А доктора, если не знают. Чем болен пациент, говорят — мол, нервное истощение.

А вот про то, что я отощал — сущая правда. Десять килограмм скинул, если не больше. Из штанов уже вываливаюсь, пришлось на ремне лишние дырки колоть.

Вот, теперь даже и не знаю, как жить дальше. Не то ждать, пока вес наберет норму, не то дать команду пошить новые мундиры. Ушить там, так это не вариант. Вчера надел китель — болтается, как на корове седло.

Я сделал еще одну попытку выбраться на волю, но тут к Соне пришло подкрепление в лице Василия и двух его деток. Детки, кстати, изрядно подросли.

Сегодня хвостатое воинство вело себя сдержанно. А вот вчера, по случаю моего прибытия, глава семьи ходил кругами вокруг меня, неистово мявкал, выражая свою досаду на исчезновение, терся о ноги, а его потомство поддерживало отца басовитым мурчанием. Нет, выросли ребята. А кто из них мальчик, кто девочка, я до сих пор и не понял, а заглядывать как-то не по-императорски.

Да, а мне опять показалось, что один из хвостатиков ревел по медвежьему? Он так в образ вошел, или все-таки унаследовал медвежью силу? Нет, не надо мне котенка-медвежонка.

Хвостатое воинство дружно запрыгнуло на постель, взяв меня под усиленную охрану.

— Если ты спать не хочешь, то сейчас будем завтракать, — категорично сказала Соня.

Супруга спустила с постели свои чудесные ножки и, придерживая себя за спину, виновато улыбнулась:

— Прости, я сейчас не очень-то…

Я попытался вскочить, чтобы помочь супруге, но она уже встала. Смерив меня строгим взглядом, кивнув Василию и его банде — мол, держите государя, направилась к двери. А можно было взять колокольчик (лежит на тумбочке!) или позвонить (телефонный аппарат на туалетном столике), чтобы вызвать прислугу, но Соня сама пошла распоряжаться о завтраке.

— Сонь, ну прикажи, чтобы хоть газеты принесли, — взмолился я. — Я же здесь озверею от скуки!

Супруга остановилась, посмотрела на меня взором не то строгой докторши, не то суровой — но любящей мамаши.

— Доктор сказал, что тебе нельзя волноваться.

— Так я же без новостей ошалею, — забурчал я.

— Вчера Иосиф Виссарионович и Александр Павлович были, новостей у тебя воз. Вот, сиди и перебирай.

Откуда у девочки-турчанки такие русские выражения? Воз новостей, видите ли.

— Да, могу тебе одну новость сказать — почти безобидную. Медведь наш, что в подвале сидит, недавно на улицу выбрался. Там два наружных запора, их изнутри не открыть. Но прислуга не признается — кто Мишку вывел. Задрать никого не задрал, но народ из дворцового парка сломя голову удирал.

Хотел сказать — а нечего праздношатающимся по царским паркам бродить, но поинтересовался другим:

— А как его потом загнали?

— А вон, Василий привел, — кивнула Соня на котика. — А ему его детки помогали.

Я с подозрением посмотрел на Василия. Может, это вообще его работа? Просек, что медведю сидеть в подвале скучно, открыл запоры, вывел косолапого друга погулять, а потом вернул?

— Вась, это твои шуточки? — поинтересовался я.

Василий склонил голову набок, хитренько посмотрел на меня, а потом начал вылизывать бархатную шкурку. Дескать — я тут совсем не при чем, а если даже и я, то все равно не докажете, а сам не сознаюсь.

— Так он это, кто же еще, — хмыкнула Соня, погладив своего (и моего тоже) любимца по головке.

Жена опять направилась к двери, а я снова заныл.

— А я от безделья стану волноваться еще больше, — грустно заявил я. — Куда годиться император, который не знает, что твориться у него дома? Или что там вытворяют мои соседи?

Супруга задумалась, прикидывая, что лучше, а что хуже? Но решив, что материалы в газетах безопаснее, нежели тяжкие думы и метания мужа, кивнула:

— Хорошо, я прикажу прислать газеты. Но читать ты станешь не более получаса.

Соня ушла, а я, рассеянно принялся поглаживать одного из котят-подростков. Второй начал отчаянно завидовать, подошел под вторую руку.

Так вот, лежал, поглаживая котят, а их отец наблюдал за нами с видом божества, наблюдающего за деяниями смертных.

Соня права. Кое-какие новости я узнал еще вчера. Например — что там у меня с Зимним дворцом? Специально приказал Пегову, чтобы тот проехал по Дворцовой площади. Семен был не очень доволен отклонением от маршрута, но вида старался не показывать.

Зато я убедился, что символ нашей династии (ладно, один из символов) приведен в божеский вид. По крайней мере, внешне все выглядит почти пристойно — стены отремонтированы, стекла вставлены, крыша перекрыта. Облупленный, правда, какой-то дворец стал, но красить станут, когда потеплеет. Возможно, внутри еще требуется что-то делать, но останавливать машину, идти внутрь, проверять и кого-то инспектировать не стал. Как только все сделают — тогда и приеду смотреть.

Александр Павлович Кутепов и Иосиф Виссарионович Джугашвили стали единственными, кого впустили в Екатерининский дворец. Генералы бы тоже желали увидеть государя, но им пока некогда. Рокоссовский, вместе с Генеральным штабом, готовят решающее наступление и разрабатывают план оккупации Германии. Но это на тот случай, если немцы не пожелают возобновить переговоры на наших условиях. Если их наши условия устроят — милости просим. А нет — пусть не обижаются.

Подозреваю, что Рокоссовский и Шапошников уже имеют планы наступления на Францию. Все правильно. Их доклады я заслушаю позже, как я успел заметить — на фронте все нормально. Было бы что-то сверхсрочное, мне бы уже доложили.

Джугашвили докладывал очень коротко. Работа идет, промышленность потихонечку готовится перестраиваться на мирный лад. Неспешно так, потихоньку, но все-таки готовится. Ну и все прочее. К войне готовятся в мирное время, а к миру — в войну.

Начали снижать количество выпускаемых боеприпасов (склады-то переполнены), обдумывается вопрос — стоит ли перепрофилировать танковые заводы на выпуск мирной техники? Предприятия авиастроения, судостроения пока не трогаем. Возможно, что и трогать не станем. Самолеты и корабли могут понадобиться очень скоро.

Ну, я-то хотел верить, что не понадобятся, но все может быть.

Нужно вместе с Генштабом разрабатывать план демобилизации, но так, чтобы железная дорога не встала от переизбытка пассажиров, и к возвращению солдат домой их ждали рабочие места. А тем, кто какое-то время останется безработным, необходима государственная помощь.

Никто, разумеется, пока не собирается начинать демобилизацию. Но планы уже должны быть, потому что под них потребуются деньги, люди.

Кутепов в своем докладе тоже не злоупотреблял моим временем. Сообщил только самое главное — можно больше не беспокоиться о моем дядюшке Кирилле Владимировиче. Как бы он не бегал, но его выследили, обложили, и попытались арестовать. Увы, успел старая каналья пустить себе пулю в лоб.

Александр Павлович был особо горд тем, что Кирилла отследили не люди Мезинцева, а уголовная полиция Пскова. А «вычислил» интригана и заговорщика самолично полицмейстер, потому что имеет дар обнаруживать особо опасных преступников(а вернее тех, на ком лежит грех свершённых злодяний). Вот как уж конкретно полицмейстер выслеживал бывшего великого князя, неизвестно.

— Надо бы полицмейстера наградить, — сказал Кутепов. — Я уже на ваше имя представление подготовил — чин статского советника дать, и крест святого Владимира третьей степени. Медалью министерской я его уже наградил. У меня тут чиновники бучу подняли — дескать, кому-то ничего, а кому-то сразу кучу наград.

— Скажите чиновникам, пусть они кого-то вроде князя Кирилла отловят, им тоже царские щедроты отсыплют, — усмехнулся я.

Вообще, за Кирилла можно дать награду и повыше. Только вот, точно ли это Кирилл? Этот мерзавец столько раз умудрялся уходить, что даже не верится.

— А это точно Кирилл?

— Так точно, ваше величество, — кивнул Кутепов. — Опознание провели самое тщательное. И тех, кто бывшего великого князя знал задействовали. Даже его родинки рассматривали, вместе с двумя бывшими любовницами. Да что там — его личного зубного врача привлекли.

Конечно, самым лучшим было бы сделать тест ДНК, но нынче и слова-то такого не знают.

— Полицмейстеру статского советника дам, а вот орден не Владимира третьей, а второй степени, — решил я. — Представление не переписывайте, я просто своей рукой резолюцию наложу.

Вот это я сейчас вспоминал, в ожидании Сони и газет. А еще вспомнилось, что Александр Павлович Кутепов, улучив момент, сказал мне, едва ли не на ухо:

— Ваше величество, врать не стану. Год назад я бы рад был, коли бы вы пропали. А нынче, все из рук валилось, работа вставала.

И что мне, порадоваться этим словам? Дескать — оправдал доверие господина министра? Нет, перебьется Кутепов. Я его ценю, уважаю, но кое-чего так и не смог простить. Вернее — простить-то смог, а вот забыть — нет. Не забыл я, как меня похитили, как сломали мне только что начавшуюся новую жизнь, угрожали. Нет, жаловаться грех, все к лучшему. Правлю, жену себе любимую нашел, ребеночек будет. Но все равно, осадочек-то остался…

А еще, мне стало почему-то скучно. Как же я теперь без великого князя Кирилла жить-то стану? Привык уже, что он мне постоянно угрожает. Ладно, придется привыкать к спокойной жизни, если таковая существует.

Ну вот, наконец-то пришла супруга с газетами.

— Завтракать станем через полчаса, — сообщила Соня. — Тебе заказана овсяная каша.

— Сонь, а может яичница с салом? Или хотя бы с сосисками? — взмолился я. — Соскучился я по яичнице.

Но Соня была неумолима. Типа — яичницу есть тяжело, особенно после долгого голодания. Но самая страшная весть была впереди.

— Да, кофе тебе тоже не будет. Доктор сказал — можно какао, можно чай. А кофе тебя бодрит. Я уже пожалела, что тебе кофе сварила, которое Семену Ивановичу отдала.

Да что же такое-то! Император я, или нет⁈

Кажется, в данный момент я только муж, которого супруга считает больным.

Соня пошла прихорашиваться для завтрака, а мне, на правах больного, разрешалось есть в постели (не буду. Очень неудобно). А я пока читал газеты.

Так, что у нас в моем царстве-государстве происходит? А ничего такого, сверхвыдающегося. Армия стоит на позициях, немец продолжает отступать, а мы его постепенно преследуем.

Так армия на позициях или преследует неприятеля? Или это такой журналистский язык? Все, вроде сказано, а ничего непонятно.

Обо мне написано несколько строк. Мол — государь император вернулся из дальней поездки. Куда я ездил не сказано, зато имеется фотографии Пулковского аэродрома, а также я собственной персоной стою рядом с Пеговым. Не помню, чтобы фотографы были.

Стоп. Я разве вчера был в парадном мундире? С погонами генерала, при орденах? Я же из Польши прилетел в той гимнастерке, что мне дали? И еще была теплая куртка. Кто это у нас такой умелец?

Но в принципе, фотографию несложно и смонтировать, была бы основа.

А что у нас в Зарубежье?

Батюшки-святы. А Франция всерьез сцепилась с Италией. Генерал де Голль заявил, что если король Италии желает вспомнить было величие Римской империи, то и Французская республика заявляет об отказе от всех договоров, что ранее заключала с теми государствами, из которых состоит Италия, а также договоры, заключенные со Священной Римской империей..

Так-так. Франция, значит, успела занять Милан и Флоренцию, мотивируя это тем, что некогда французский король Франциск первый отказался от этих городов, и прилегающих территорий, под нажимом извне.

Я, хоть и историк, но не настолько силен в истории Западной Европы, тем более не помню — что там случилось в Италии? Вернее, в пятнадцатом — шестнадцатом веках единого государства еще не было. Воевали французы с итальянцами, это помню.

А что там с Франциском-то? Кажется, он проиграл битву при Павии, был в плену. Значит, это и называется «нажим»?

Весело будет в Европе, если Италия начнет вспоминать, что она наследница Древнего Рима, которому принадлежала почти вся Европа. А Франция вдруг возьмет, да и напомнит, что и она когда-то почти всей Европой владела, а в империю Карла Великого входила не только Франция, но и Германия, Италия, Австрия, не говоря уже о государствах поменьше. Но, все-таки хочется верить, что здравый смысл восторжествует. Или нет?

Теоретически, кому может быть нужна большая война в Европе? Самой Европе, после нынешней войны России против Германии, вкупе с Францией, точно не нужна. Великобритании? Соединенным штатам?

Вот нам она точно не нужна. Придется дать команду министерству иностранных дел. Пусть давят и на Италию, и на Францию, чтобы те государства восстанавливали статус-кво.

Так, что там еще? Ага. Немцы эвакуируются из Алжира, военно-морской министр Столетов от имени государя пообещал, что гражданские корабли мы топить не будем.

Я такого права Столетову не давал, но адмирал прав. Гражданские суда мы и на самом-то деле топить не станем. И претензии к адмиралу я предъявлять не стану. Напротив, нужно похвалить, что выбрал правильную позицию, да и меня еще привлек. Авторитет, так сказать, поднял.

О, а тут о моем тесте. Султан Омар Фарук пообещал алжирской аристократии, что все ее права, в случае вхождения в состав Османской империи, будут сохранены.

Та-так-так… А вот здесь мне не нравится. Я, разумеется, очень люблю и уважаю своего тестя, но допустить усиления Османской империи я не хочу. А коли я этого не хочу, так этого и не будет.

Значит… Поможем алжирской аристократии выбрать правильную позицию. Алжир — свободное государство, никаких Турций. А тестю мы подкинем Египет. Пусть он его очищает от англичан. Не сам, разумеется, а руками египтян. С оружием мы поможем.

Кстати, об оружии. Срочно поручить разведке — откуда в Польше взялись английские автоматы? Есть у меня предположение, что это не частные закупки и не сами поляки их закупали.

Значит — все выяснить, а египтянам отдать все немецкие автоматы, которые у нас есть. И, разумеется, патроны к ним.

И уже пора прицениваться к Индии. Не засиделась ли Британская империя на Индостане? Пора бы ее оттуда убирать. Но это пока не горит. Можно подождать полгода, даже год. А там уже и сделаем англам маленькую бяку.

Глава 28
Миру — мир!

Постельный режим я сумел выдержать только три дня. Точнее — два с половиной. И даже Соня признала, что нельзя, да и не нужно держать в постели императора, если вокруг столько дел. Да мне от безделья гораздо хуже, нежели от работы. А отдыхать можно прямо на месте. Вон — откинешься на подголовник кресла, спи-отдыхай.

Первым делом, разумеется, встреча с военными. А первый доклад сегодня не младшего по званию, а самого Рокоссовского. Стало быть, господа генералы уже все успели обсудить, пришли к единому мнению, а теперь станут ждать высочайшего решения. Моего, то есть.

— Ваше величество, армия готова идти вперед, — сообщил Главнокомандующий. — Можем начать наступление по трем фронтам: Украинским, Белорусским и Прибалтийским. Франция отвела свои подразделения, австрийская армия угрозы для нас не представляет.

Заманчиво, разумеется. Ударить по Германии с трех сторон, а потом оккупировать всю страну. Вот только, во что это нам выльется?

— Насколько серьезную угрозу представляет немецкая армия? — поинтересовался я.

— Паулюсу удалось остановить развал армии. Генерал-фельдмаршал, являясь еще и регентом, сумел провести еще одну мобилизацию и под ружье в Германии поставлены все мужчины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти пяти лет. В настоящий момент строится три линии обороны. Мы, разумеется, сможем пробить все три, но это нам обойдется слишком дорого. Примерная оценка потерь — около миллиона погибших, два миллиона раненых.

Миллион погибших, два раненых, из которых, вполне возможно, выживут далеко не все. Нет, это очень много.

— Ваше мнение, господин главнокомандующий? Стоит ли нам вести наступление?

— Как прикажете, ваше величество, — сказал Рокоссовский, старательно отводя глаза в сторону.

— А все-таки? — слегка нажал я.

— На мой взгляд, а также на взгляд командующих фронтами, а также Генерального штаба, вести наступление можно, но оно станет губительным для нашей армии. Либо нам придется уничтожить Германию, стерев ее с лица земли. Я бы не рекомендовал наступать. Нам постоянно идут сигналы от наших немецких э-э… коллег, скажем так, о том, что Германия, чтобы прекратить войну, готова выполнить все ваши условия.

Сигналы им идут от немецких коллег. Так бы и сказал, что около десятка немецких генералов уже сдались в плен. А то ведь можно бы расценить, что Рокоссовский и его помощники обмениваются информацией с врагом.

В общем, генералы считают, что войну продолжать не стоит, но вслух о том не желают сказать. Точнее говорят очень обтекаемо. Типа — «я бы не рекомендовал». Кажется, в моей истории Рокоссовский говорил более четко.

— Константин Константинович, а теперь попросту, своими словами, — попросил я. — Какой приказ, как Верховный главнокомандующий я должен отдать?

— Нужно заключать мир, — твердо сказал Рокоссовский. — У нас сейчас очень выгодная позиция, мы готовы продолжать войну, но лучше, если эта война будет прекращена.

Кивком головы я позволил генералу сесть, потом обратился к остальным:

— Господа, имеются ли еще мнения?

— Разрешите? — поднялся с места начальник Генерального штаба, генерал-фельдмаршал Шапошников. — Ваше величество, я тоже согласен с генералом Рокоссовским. Нам нужно начинать переговоры о мире. Вернее — продолжить прерванные переговоры.

Что ж, мнение военной верхушки понятно. Да я и не сомневался, что так оно все и будет. Мир мы собирались заключать еще месяц назад, а нынешнее совещание — скорее дань уважения генералам со стороны спасшегося (или спасенного) императора.

— Что ж, господа, я полностью с вами согласен, — склонил я голову. — Мы заключим мир. Я отдам соответствующие приказы дипломатам.

На самом-то деле, отдавать приказы не нужно, они уже отданы месяц назад. Нужно теперь лишь скорректировать время и место для ведения переговоров, и определить главу нашей делегации.

— Надеюсь, — осторожно поинтересовался генерал от инфантерии Жуков. — Ваше величество не полетит куда-нибудь подписывать пак о капитуляции Германии?

Я только улыбнулся. Мне уже доложили, как генералы чуть с ума не сошли, узнав о крушении самолета императора. Но они правы. Делегацию пусть возглавит Пылаев. Министр иностранных дел получит соответствующие полномочия, а больше ничего и не нужно. А место… Ну, пусть будет Псков, что ли. И город наш, и от Европы недалеко. Хотя нет, пусть будет Брест-Литовск. Никто, кроме меня такого выбора не поймет, но это неважно.

— Итак, господа, — сказал я, подводя итоги совещания. — Мы приступаем к переговорам о мире. Армия пока остается на своих позициях, но резервы в нее можно уже не отправлять. Все резервисты, призванные на службу, остаются на территории России. Ну, за исключением тех, кто ранен, болен. Этих можно возвращать домой. Но повторю — официально война не завершена, поэтому все остаемся на своих местах.

— Даже те дивизии, которые нынче занимают Галицию и Волынь? — спросил Говоров.

— И Галиция, и Волынь остается под нашим протекторатом, — твердо заявил я. — Я пока не решил, в какой форме это будет, но Австро-Венгрия должна быть наказана.

Назвать Австро-Венгерскую империю двуединым государством можно только с натяжкой. Она уже начала превращаться в Австрию, потому что почти все входившие в нее страны объявили о независимости. Кто-то скажет, что некрасиво подталкивать падающего, но я напомню, что именно по коридорам, предоставленным императором Австрии французские войска подошли к нашим границам, в результате чего погибли тысячи моих подданных, поэтому я сожалеть ни о чем не стану.

— Да, мы ничего ни у кого не отбираем, а только возвращаем свое, — сообщил я. — Территория австрийской Польши — наши древние земли. Это Галицко-Волынское княжество, которым правили Рюриковичи, а я, как наследник Дома Романовых, получивших власть по праву преемственности от прежнего царствования, объявляю себя его правителем.

Кажется, генералам моя идея понравилась. У них тоже имеются претензии к Австрии. Что ж, теперь мы свои претензии удовлетворим.

А Галиция в хозяйстве сгодится. Там и дороги, а там еще нефть имеется, а в перспективе и разработка газовых месторождений.

А может, взять кого-нибудь из потомков Рюрика, торжественно возвести его на престол, а он принесет мне вассальную присягу по всей форме? Нет, не стоит. Появятся какие-нибудь юридические казусы, начнутся сепаратистские дрязги.

Кем мне себя объявить-то? Галиция одно время даже королевством была. Стать, что ли королем? В императорском титуле станет звучать красиво «король Галицкий и Волынский». Но много чести для королевских титулов. Обойдусь и княжеским. Все равно полный титул императора Всея Руси никто не помнит, кроме солдат-новобранцев, которых заставляют этот титул заучивать.

— Немецкая Польша, а также Восточная Пруссия будут отторгнуты от Германской империи, — сообщил я, хотя эта идея была генералам знакома. — С Польшей вопрос пока не решен — остается ли она самостоятельным государством, или будет присоединена к Царству Польскому, а Восточная Пруссия отныне часть Российской империи, а вы, Федор Иванович, назначаетесь военным губернатором. Да… генерал-губернатор Прибалтийский. Возьмите под свою опеку не только Восточную Пруссию, но и Курляндию и прочие наши губернии, которые успели побывать под властью немцев. Тем более, что вы там все равно уже командуете.

Генералы с некоторой завистью посмотрели на Толбухина. Назначение военным губернатором — взлет даже по уровню командующего фронтом, со всеми вытекающими. А это и получение звания генерал-фельдмаршала, и возможность получить еще и орден святого Андрея Первозванного. А зря, между прочим завидуют. Никого не обижу. И генерал-фельдмаршалами у меня все станут, и кавалерами высших орденов. А если так уж генералам погубернаторствовать хочется, так почему бы и нет? Мне все равно на новые территории, которые присоединятся к империи, нужны наместники. Проще сказать — управляющие. Что в Галиции, а что в Прибалтике пока все равно оставим военное положение, а лучше самих военных никто не справится. Пока, по крайней мере. Пусть и военная и гражданская власть будет сосредоточена в одних руках.

— Леонид Андреевич, — обратился я к Говорову. — Соответственно вы становитесь генерал-губернатором Галицкими и Волынским, а вы, Георгий Константинович — Польским.

Генералы радостно запереглядывались. Эх, господа, рано радуетесь. Не поняли, что на ваши плечи свалились новые обязанности. Вам же теперь придется не просто поддерживать на новых территориях порядок, а восстанавливать там хозяйство, заниматься бытом и всем прочим.

А начать придется с восстановления городов. Больше всего досталось Кенигсбергу. После «визита» моего шамана вместо города там лишь руины. Но, как мне докладывали — остался кусок старой крепости и… могила Канта.

А мне уже предлагали переименовать Кенигсберг в Александрополь, но не буду. В моей реальности его все равно Кеником называют, пусть и здесь так будет.

Вот и пленные немцы кстати будут. Не хватит — пусть братья-китайцы помогут. Французских военнопленных нужно де Голлю вернуть, пусть отправляет их воевать с Италией. Надо позволить французам и итальянцам еще пару недель порезвиться, а потом все это дело пресечь. Все, господа, навоевались. Пора к мирной жизни возвращаться, все восстанавливать.

А восстанавливать Прибалтику станем на немецкие деньги.

Вон, генерал-майор Джугашвили (что-то мой премьер сегодня в военном мундире пришел) уже все понял и сидит, хитренько улыбается в усы. Он уже примеряет — как озадачит новых генерал-губернаторов, как заставит их вписать экономику своих регионов в общую структуру экономического развития России.

— Еще одно сообщение господа, — заявил я. — Должность Главнокомандующего упраздняется. Генерал-фельдмаршал Рокоссовский с сегодняшнего дня назначен на пост военного министра империи.

Вот так вот. Рокоссовский фельдмаршальский жезл заслужил, пусть теперь армию укрепляет. И своих генералов застраивает будучи в новой должности. А в мирное время от военного министра очень много зависит.

Генералы откланялись и ушли. Скорее всего отправились «обмывать» свои новые должности. Пусть себе. А в моем кабинете остался лишь Джугашвили.

Я жестом пригласил его сесть поближе, потом позвонил секретарю, чтобы тот распорядился приготовить нам с премьер-министром по чашке кофе. Кофе, конечно, не того качества, что варит Соня, но ничего.

— Не опасаетесь, ваше величество, что ваши генералы возьмут себе слишком много власти? — поинтересовался Джугашвили, замочив в чашечке усы.

Хороший вопрос. У меня у самого были сомнения. Отдать в одни руки и военную, и гражданскую власть бывает чревато. Вон, еще в Древней Персии цари разделяли правителей на военных и гражданских, да и в Древнем Риме прокураторы не вмешивались в гражданские дела. Но с другой стороны — если не доверять своим людям, как и быть? Чем закончилась Персия? А Римская держава?

Командующие фронтов за время войны приобрели огромную власть. Фронты будут ликвидированы, зато назначение на высокие должности нивелирует потенциальное недовольство. Нужно еще пошерстить командующих армий, заместителей командующих фронтов — кто из них годится на должности губернаторов внутри страны? Не все мои управленцы проявили себя с должной стороны, кое-кого придется менять. Не так и много — человек пять, но такие есть. Опять-таки, энергичный генерал во главе губернии может быть как полезен, так и опасен.

Но, разумеется, я не такой наивный простак, как может показаться со стороны. Поэтому сказал своему премьеру так:

— Вы станете контролировать генерал-губернаторов со своей стороны, Рокоссовский со своей.

— А генерал государственной безопасности Мезинцев — со своей, — усмехнулся Иосиф Виссарионович.

Я только пожал плечами. Премьер у меня человек догадливый, но и генералы, как только эйфория пройдет, поймут, что удельными князьями они не станут. А кое-кто, вроде умницы Говорова, это уже понял.

А плюс ко всему, в канцеляриях генерал-губернаторов будут сидеть еще и мои люди, которые станут докладывать обо всех странностях или отклонениях своих начальников непосредственно мне.

Возможно, что я и перестраховываюсь, создавая некое полицейское государство, но исторический опыт учит, что по завершении войн в стране начинается брожение, требование перейти к реформам и прочее. Я и сам не против реформ, только пусть они идут сверху, от меня, а не по требованиям «широкой общественности».

— Ваше величество, мои люди подготовили проект будущего министерства, — сообщил Джугашвили, выкладывая из кожаной папки стопку бумаг. На вид — листов пятьдесят, если не больше. Мысленно я скривился. Читать все это? Ну, придется читать. Новое министерство должно включать в себя разные департаменты, отвечающие за будущее развитие как промышленности, так и науки в нашей стране. Пора приступать к освоению ядерной энергетики, созданию компьютеров, освоению космоса, Северного морского пути. А еще — изучение и использование магии. Министерство первое время будет громоздким и неуклюжим, потому что слишком разные сферы науки и промышленности оно станет охватывать. Но постепенно в нем появится и система, и внутренняя стройность. Что-то можно перебросить в другие ведомства, а что-то «выльется» в какую-нибудь госкорпорацию, вроде «Росатома» или «Роскосмос».

Подтаскивая себе бумаги, которые без моей подписи не превратились еще в документы, спросил:

— Кого-нибудь видите на пост министра?

— Есть у меня кандидат, но пока присматриваюсь, — сказал Джугашвили.

— А кто такой?

— Вы о нем вряд ли слышали. Берия. Лаврентий Павлович.

Я чуть бумагу не начал есть. Вишь, не слышал я о Берии, видите ли? Впрочем, о здешнем Берии я и на самом деле не слышал.

— По отцу из крестьян, а по матери из княжеского рода. Сам он по образованию инженер-нефтяник, собственным трудом накопил средства, перекупил несколько нефтяных месторождений в Баку, активно ведет разведку в Поволжье. Человек очень интересный. Использует достижения науки. У него даже свои училища есть для низшего звена управленцев.

— А перейдет на государственную службу? — поинтересовался я. — Если станет министром, то о собственном бизнесе придется забыть. И не на подставное лицо его переоформлять, а продавать либо государству, либо частному лицу.

Джугашвили задумался на краткий миг, потом хмыкнул:

— Понятное дело, что там у него доходы несравнимые с министерским жалованьем. Но у Лаврентия Павловича есть одна слабость — титул он хочет. Как я уже говорил — он по матери к княжескому роду принадлежит, но это родственники Дадиани отказываются признавать. Мол — выскочка он, и все прочее. Он уже дворянство имеет, так как орден святого Владимира получил, но все равно, мечтает о титуле. А где ему титул взять?

— Если станет хорошо работать, то с титулом нет проблем, — заявил я. — Княжеский, положим, я ему сразу не дам, даже графского много, а вот барона — вполне.

— Барон Берия, — хохотнул Джугашвили. Посерьезнев, сказал: — А ведь пожалуй, что начнем и не хуже, чем барон Шафиров, или Строганов. Поначалу удивляться станут, а потом все привыкнут. Если я от вашего имени пообещаю Лаврентию Павловичу титул барона, то на службу пойдет.

Не помню у кого-то из классиков я читал, как парижский богатенький буржуа по фамилии Батон получил титул барона. Все поначалу смеялись — мол, барон Батон, потом привыкли. Герцог Бульонский же не вызывает усмешек.

— Но вы его предупредите, что титулы на деревьях не растут. Чтобы бароном стать, его министерство должно что-то серьезное совершить. Например — создать атомную бомбу, человека в космос отправить.

— Лаврентий Павлович и бомбу создаст, и человека в космос отправит, — кивнул премьер-министр. — И не за титул даже, хотя это ему и важно, а просто из интереса.

— Да, а вы сами-то, Иосиф Виссарионович, титул не хотите? Вы уже даже не графский, а княжеский заработали.

— Боже меня упаси, — отшатнулся Джугашвили. — Не надо мне никаких титулов. Вот, когда в отставку отправите, тогда можно и князя давать, и графа. Но с условием, чтобы я титул свой не мог детям передавать.

— А что так? — удивился я. Насколько я знал, дети премьера — очень достойные люди. Старший работает в Министерстве путей и сообщений, уже занимает должность директора департамента, младший — трудился простым инженером на автомобильном заводе. Как война началась, ушел вольноопределяющимся на фронт и без всякой протекции, всего за год, стал поручиком. Недавно подписывал представление на награждении его орденом святого Владимира четвертой степени.

— Пусть сами себе карьеру строят, — сказал Джугашвили. — Разумеется, деньгами и советом я им обязан помочь, а во всем остальном — только сами. Не должны генеральские дети звание генерала наследовать. Так же и с титулом.

Все бы так считали, как мой премьер, тогда бы царство небесное на земле началось.

— Значит, Иосиф Виссарионович, убедите Берия пойти на службу. Если нужно — то можно его сразу каким-нибудь орденом наградить. За что — сами придумаете, я подпишу. Чин ему можно дать статского советника, на генеральский сразу будет жирно. Но на министра сразу его не ставьте. Пусть новое министерство пока за вами числится, а Берия поработает замом. Потом поставите его самого. Да, а как министерство назвали?

На титульном листе и на самом деле был пропуск в названии.

— Так мы не придумали. Решили, что пусть царь-батюшка название даст.

Вот, как всегда. Все самое сложное приходится мне. А ведь известно, что как вы яхту назовете, ну и так далее. Подумав, произнес вслух:

— А как вам — министерство экономического развития?

Кажется, в моей реальности есть такое. Или нет? Можно бы «министерство промышленного и научного развития», но так громоздко.

Джугашвили кивнул:

— Хорошее название, подойдет.

Вот и ладно. Я сразу же собственной царственной рукой записал название, чтобы не забыть.

— Проект я прочитаю, — сообщил я. — Не сомневаюсь, что все подпишу. Финансирование сами продумайте. Если от военного министерства четверть забрать — хватит? Вам все равно дела Рокоссовскому передавать, заодно и с деньгами решите.

— Четверть, на нынешнее время это даже и много. У военного министерства по случаю войны бюджет огромный. Можно пока даже сотую часть взять — на начало организации хватит.

— Что-то еще?

— Вот, здесь еще одна бумажечка, — вытащил Джугашвили лист из своей папки. — Просит Академия наук денег на организацию экспедиции.

— А почему они у вас просят? — удивился я. Академию финансирует мой Кабинет, а не госбюджет.

— А потому что глава вашего кабинета денег на это давать не хочет. Говорит — ерунда это, и глупость.

Я взял прошение императорской Академии наук. Что там хотят? Землю Санникова открыть? Нет, господа ученые желают отправить экспедицию на поиски «боковой ветви человека разумного, именуемого неандертальцем». По их мнению, неандертальцы до сих пор существуют, только научились хорошо прятаться. И они йети отыщут, если им дадут пятьдесят тысяч рублей.

Проще говоря — ученые хотят создать экспедицию для поиска «снежного человека». А камергер Титов денег дать не хочет. Я его понимаю. Я бы тоже не дал.

— Не давать, — резюмировал я. — Пусть сначала дадут теоретическое обоснование существования этого существа, прошу прощения за тавтологию. Или, пусть организовывают за свой счет. Если отыщут — я им все компенсирую.

Вот все у нас так. Нет бы деньги на расщепление атома просить, а ученые их на поиски йети просят. Нет уж, даже если и существует «снежный человек», так пусть себе существует и дальше. А не то отыщут, так и его не будет. И еще одной загадки у нас не станет.

Глава 29

Эпилог

— Прошел ты свою первую дорогу, хвалю, — раздумчиво сказал Петр I, доброжелательно поглядывая на меня.

— Это вы о моем путешествии из Польши? — поинтересовался я.

Я так и не смог перестроиться — называть своих коронованных предшественников на ты, поэтому обращался на вы. Но зато и меня перестало задевать их «тыканье». Что ж, принято было в ту эпоху обращаться на ты ко всем.

— Он, Сашенька, не о Польше, и не о мытарствах твоих говорит, а о твоей первой дороге, как императора Всея Руси, — вмешалась императрица Екатерина II. Потом уточнила: — Ты нынче свою первую войну выиграл, вот это твоя первая дорога и есть.

— А выиграл? — засомневался Николай Павлович.

— А тебе, внучок, нужно было, чтобы наш потомок тысячи русских жизней погубил? А чего ради? Русское знамя над Берлином или Парижем водрузить? — хмыкнула императрица. — Так водрузили бы, а дальше-то что? Солдат губить, чтобы свои амбиции потешить? Ведь в конце концов, было бы тоже самое. Подписываем мирный договор, земли берем. Так что еще-то нужно?

— Согласен, — поддержал Екатерину Великую еще один Великий монарх в нашей истории. — Европу наш Александр образумил, денег он с нее получил, землями империя приросла, людей он сберег, а что еще нужно? Считай, что он за тебя поквитался.

— Так Британия-то еще не наказана, — покачал головой Николай I.

Николай Павлович по-прежнему переживает о проигранной Крымской войне. Но что уж сейчас переживать? Сам виноват, что начал войну против Османской империи, не просчитав возможные действия Европы. Вернее — просчитал, но ошибочно. И свои силы и средства переоценил.

— Так бриттов, вроде, пока и наказывать-то не за что, — пожал я плечами.

Именно так. Посланник Англии клятвенно обещал выяснить, кто стоит за поставками «Стенов» полякам, уверял от имени своего правительства, что это частная инициатива, а виновники будут наказаны. Причастность англов к созданию биологического оружия тоже пока не удалось доказать. Разведка работает, Анна Титова всю свою агентуру на уши поставила, но пока безрезультатно.

— Бриттов можно наказывать уже за то, что они бритты, — засмеялась Екатерина. — Спроси любого из нас, из государей, так скажем — за каждой гадостью, которую европейские державы России делают, английские уши за версту торчат.

Ну, «англичанка гадит» — это уже такой штамп. Вроде бы и смешно верить штампам, но я отчего-то в них верю. Какую войну не возьми, всегда натыкаешься на Англию. И даже те войны, в которых мы с Британией были союзниками, то русским была уготована роль пушечного мяса во имя «цивилизованных» государств. Так было и во времена наполеоновских войн, и в Первую мировую, да и во Вторую, по правде-то говоря.

Да мне самому от Европы много что нужно. Самое главное — чтобы она нам не пакостила. Как говорят — лучшая помощь, если не мешают.

Мы снова сидели в Чудесных чертогах. И я сюда прошел не через зеркала, а из больничной палаты своего «двойника» — великого князя Александра, пребывающего в коме. Матушка Ольга Николаевна сказала, что ее первый сын по-прежнему без сознания, но он очень хотел бы, чтобы я его навестил. Вот я и решил съездить до Медицинского центра, благо, что от моего дворца до него недалеко, а не прыгать по зеркалам. Что-то у меня после Польши к зеркалам слегка отношение изменилось. Может, стал бояться, что шагнув за край рамы, окажусь не в Чудесных Чертогах, а в каком-нибудь склепе, где сидит Лжедмитрий или Василий Шуйский?

Но, скорее всего, Ольга Николаевна передала просьбу своих старших родственников. Кажется, великая княгиня тоже умеет ходить в Зазеркалье? Да, точно, она же мне говорила. Еще говорила, что Сашенька-старший теперь не один, а с Мариной. А вот это интересно. Марина, моя бывшая невеста, по крови никак не принадлежит к царствующим династиям, но сумела после гибели пройти в Чертоги. Видимо, кто-то за нее попросил. Впрочем, мне ведь не жалко.

Вот я и брата навестил, а заодно и прочих. Тех, кто соизволил прийти на встречу. А пришли, как всегда, только трое.

— Планы-то у тебя какие, император Всея Руси? — вмешался в мои размышления Петр Великий.

А какие планы? У меня жена ребенка ждет. Вот это сейчас главное. Но про ребенка, пусть это и наследник Дома Романовых, говорить не стану.

— Какие у меня планы? — пожал я плечами. — С последствиями войны покончить, все то, что разрушено было по новой отстроить. А потом дальше идти. Науку развивать, промышленность.

— А армию? Флот? А что с Британской империей станешь делать? И Америка Северная голову подняла. Глядишь, скоро и она тебе палки в колеса вставлять станет.

— Армия и флот — это само-собой. Без нее у нас ничего не будет. А что касается бриттов, да североамериканцев, то если Россия сильной станет, то мы этих палок и не заметим. Британская империя сама развалится. Поспособствуем, разумеется, чтобы это скорее случилось. А что до палок… Палку можно в плохое колесо засунуть, тогда она ехать помешает. А если в прочное, а уж тем более, если кто попытается совать ее в танковую гусеницу… Переедем, и палки этой не заметим. А заодно и руки отдавит тому, кто палку засовывает.

От авторов:

На этой славной ноте мы завершаем историю об императоре Александре IV.

Мы очень благодарны вам, наши читатели, что оставались с нами всё это время, активно комментировали, оставляли лайки и покупали книги. Именно благодаря вашему вкладу, у серии не три книги, а целых восемь.)))

Опережая вопрос о продолжении и дальнейших планах. Через неделю у нас стартует новая серия о попаданце из нашего времени в древнюю Русь. Планируем большое внимание уделить не только племенам, быту и общему укладу, но и мифологии. (поэтому подпишитесь на авторов, чтобы не пропустить)

Что касаемо продолжения истории нашего императора, оно вполне возможно, если у авторов появится непреодолимое желание продолжить историю, а это, как правило, происходит из-за активности читателей.

Будем благодарны за обратную связь в комментариях или рецензиях(особенно под первой книгой), помогите новым читателям тоже пройти путь с Александром.

А пока вы ждёте новую серию, обратите внимание и на другие серии авторов.

Олег Ковальчук https://author.today/u/oleg4eloveg/series/edit

Евгений Шалашов https://author.today/u/eshalashov/series

Оглавление

Глава 1 Точка приземления

Глава 2 Планы и реальность

Глава 3 А вот и волки

Глава 4 Люди из захолустья

Глава 5 Плен по доброй воле

Глава 6 А кто кого взял в плен?

Глава 7 Польская деревня

Глава 8 Тусклые зеркала

Глава 9 Гонец

Глава 10 Тактика нападения

Глава 11 Знаток польской литературы

Глава 12 Ночная гостья

Глава 13 Передовой полк

Глава 14 Каратели

Глава 15 Сожженная деревня

Глава 16 Пепел и люди

Глава 17 Наши!

Глава 18 Прощание со славянкой

Глава 19 Император в дороге

Глава 20 Ночные странствия

Глава 21 Монстр по имени Анна

Глава 22 Подготовка к бою

Глава 23 Скоротечный бой

Глава 24 Бешеные валькирии

Глава 25 ​​Наша база

Глава 26 Возвращение императора

Глава 27 Как прожить без Кирилла?

Глава 28 Миру — мир!

Глава 29