Мятеж (fb2)

- Мятеж [litres] (Бремя империи — 3. Сожженные мосты - 5) 1561K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Афанасьев (Александр В. Маркьянов)

Александр Афанасьев
Мятеж

Это наш день, мы узнали его

По расположению звезд.

Знаки огня и воды,

Взгляды Богов...

И вот мы делаем шаг

На недостроенный мост.

Мы поверили звездам,

И каждый кричит – я готов!

Виктор Цой

3 июля 2002 года
Варшава, царство Польское
Старэ Място

Хвала Йезусу, еще не все общественные кабины были разграблены озверевшим быдлом.

Десять гудков – каждый отдается в груди ударом сердца.

– Стрелец.

Мелодия русского гимна – волнующая, величественная. Только Россия может прекратить все это безумие.

– Слушаю вас, Стрелец.

– Здание штаба Висленского военного округа взорвано, похоже на взрыв на набережной, очень сильный, часть фасада обвалилась, но коробка цела. Здание штаба Варшавского военного округа цело, над ним красно-белый флаг.

В трубке – слышимость отличная – раздается скрип пера по бумаге.

– Принято, дальше.

– На мосту Александра Четвертого – пост ВНОС^[1]. Не менее десяти человек, у них приборы наблюдения и как минимум два переносных ЗРК. На основных улицах – бронетранспортеры, боевые машины пехоты, опознавательный знак тот же самый – бело-красный флаг или флажок. Русло над Вислой простреливается, если вертолеты с десантом пойдут там – они попадут под перекрестный огонь. На крышах – посты наблюдения, возможно тоже с ПЗРК. Больше ничего установить не удалось.

– Принято. В городе есть полиция?

– Если где-то и сопротивляется – то я этого не видел. На улицах расстрелянные полицейские машины, повешенные полицейские.

– На улицах много гражданских?

– Достаточно, никто не работает. У многих оружие, раздают спиртное.

– Хорошо. Сообщаю вам пароль – эхо, повторите.

– Эхо^[2].

– Верно. Приказываю воспользоваться паролем, если вы столкнетесь с казаками или частями воздушно-десантных войск. Но будьте осторожны, мы не смогли сообщить этот пароль всем.

– Вас понял, эхо.

– Следующий сеанс связи – завтра в одиннадцать ноль-ноль по вашему часовому поясу. До этого момента – приказываю выжить.

– Вас понял.

Полковник кашлянул.

– Удачи...

– Удача нужна неудачникам. Нам нужна победа, – ответил граф.

Так отвечал обычно на пожелание удачи командир их полка.

Положив трубку на рычаг, он быстрым шагом пошел прочь, свернул во двор, там побежал, высматривая, где бы найти хороший наблюдательный пункт. Нашел его – одна из подъездных дверей старого дома была распахнута настежь, очевидно – после грабежа. Граф, крадучись, держа руку на пистолете, вошел в парадное, поднялся на первый этаж – мутное, из цветного стекла остекление выходило на улицу, глянул – и отшатнулся.

Совсем недалеко от телефонной кабины, откуда он звонил, стоял большой белый фургон. Когда он подходил звонить, его там не было.

Значит, кто-то все же сохранил порядок в этом хаосе и бардаке. Еще немного – и его бы взяли. Надо быть осторожнее.

* * *

В районе Саска Кепа, куда он добрался пешком, граф угнал машину. Это был старый и дряхлый универсал «Фиат-1500» с глухими боковинами кузова, когда-то производившийся здесь по лицензии, настолько старый и дряхлый, что на него никто не обращал внимания. И противоугонки на нем не должно быть, а если и была, то несложная. Кому нужна такая рухлядь? Какое-то время он шатался рядом, осматриваясь. У старых машин этого типа была поворотная форточка, на ней замок, простенький, который приклеивался к стеклу. Чтобы открыть поворотную форточку, достаточно было некоторое время греть это место, хотя бы зажигалкой – а потом сильно надавить. Граф так и сделал, просунул руку, дотянулся до замка и открыл дверь. Здесь, на окраине, народа было немного, все спешили в центр, и на него особо внимания никто не обратил.

Ключи он нашел, как и ожидал, за солнцезащитным козырьком – машина была служебная, принадлежала какой-то фирме, торгующей продуктами. Такие обычно не сильно берегут, страхуют от угона и все.

Двигатель завелся сразу.

Хоть он и мало имел опыта в таких делах – граф все равно сделал то, что и следовало сделать. Пистолет передвинул на живот, заткнув за ремень, чтобы можно было выхватить и сразу стрелять. Автомат со снятым предохранителем – здесь он маленький и менее удобен, чем у калашникова, хотя богемский скопирован с него – граф положил себе на колени так, что ствол опирался на опущенное почти до предела боковое стекло. Левую руку он положил на руль поверх ствола – чуть неудобно, но зато она не дает стволу соскользнуть, и если придется стрелять, левая рука зафиксирует ствол автомата, сделав стрельбу относительно точной. В таком виде – а так ныне в Варшаве многие ездили – он выехал к своему поместью.

* * *

«Фиат» он остановил, когда до поместья оставалось километра три, свернул с дороги и немного отъехал, чтобы не оставлять машину на виду. Тут была лесополоса, потом поле, а потом начинался большой парк.

Перед уходом – он сунулся ради интереса в багажное отделение машины и с удивлением обнаружил там кондитерские изделия. Машина, видимо, принадлежала фирме, которая торговала сделанными вручную пирожными и тортами на заказ и с доставкой их заказчикам. Нормально поесть в последнее время ему никак не удавалось, кусок булки – не еда... Он с подозрением принюхался, мазнул пальцем – вроде еще не испортились. Следующие двадцать минут граф занимался тем, что набивал желудок – военные никогда не отказываются от съестного, потому что черт его знает, когда возможность поесть представится еще. Он умял несколько пирожных с яичным кремом и больше половины торта, предназначенного для какого-то именинника – только тогда почувствовал себя насытившимся. Жаль – но торт это такая вещь, что с собой его взять... затруднительно, но может, придется еще сюда вернуться. С этой мыслью граф тщательно закрыл и запер машину – и бодро пошел лесополосой, не выглядывая ни в поле, ни на дорогу.

Лесополоса была польской, даже европейской – чистенькая, не такая, как в России. Все дело в том, что в Европе топят собираемым валежником, а в России просто рубят деревья на дрова, а валежник никто не убирает. Почти сразу на пути ему попалась лиса – лис здесь было много, они были сытыми и наглыми, потому что выходили питаться к дороге выброшенными объедками и еще умудрялись открывать крышки и растаскивать мусорные контейнеры, тоже в поисках съестного. Увидев человека и учуяв металлический запах оружия и оружейной смазки, лиса недовольно фыркнула и неспешно потрусила прочь. Переждет, отлежится в поле – и опять выйдет к дороге.

Лиса-лисичка, лиса-сестричка.

Старый Бронислав хоть и был охотником и егерем, но он учил молодого графа любить природу и не разорять ничего без необходимости, будь то муравейник в лесу, птичье гнездо или целая страна, где ты живешь. Жаль, что на каждого в детстве не нашлось своего Бронислава.

Лесополоса перешла в парк – и это было заметно, деревья одного роста, посаженные по линейке, уступили место столетним великанам и молодой поросли. За парком никто не ухаживал, у Бронислава и еще двоих слуг хватало сил только на участок перед домом – и парк превратился в лес, росший, как ему вздумается.

С графом Ежи Комаровским в этом лесу не стоило связываться. Даже очень подготовленный человек, скорее всего, проиграл бы схватку – потому что граф вырос в этом лесу, на летних каникулах он жил в нем, знал все его тайные тропы и всех его жителей. А другие люди, кроме Бронислава, – были в этом лесу чужими.

Первого он обнаружил на самом краю леса, тот отошел облегчиться. Граф его никогда не видел – здоровый дурномясый детина, но повязка на рукаве сказала ему все, что он хотел знать.

Прислонив винтовку к дереву, детина снял штаны и присел. Облегчился, подтерся лопухом, протянул руку за винтовкой – а винтовки уже не было. Обернулся, еще толком не застегнув штаны, – и получил страшный удар по голове, отчего свалился прямо в оставленную им кучу.

Стараясь не дышать, граф наскоро обыскал его, пистолета не было, но обнаружились два ножа, оба складные и по виду новые, небольшой светодиодный фонарь, тоже новый, запасная обойма для винтовки и несколько пачек хороших целевых патронов. Конечно же, богемские Селье и Бело, другого ждать глупо. Покончив с обыском, граф отпорол с его штанов достаточной длины и ширины полосу ткани и связал не пришедшему в себя детине руки. Потом оторвал еще одну полосу – и связал ноги. Третьей полосой он завязал ему рот – скверно! – но и так сойдет. Потом он, поднапрягшись, перекатил здоровенную тушу в сторону – все-таки человек, и лежать ему в дерьме не стоит.

Потом он осмотрел трофейную винтовку. Богемская, ZK381, целевая, под русский патрон от «мосинки». Специальная, русского заказа, потому что ложе сделано спортивным, массивным, по типу Драгунова, как сейчас и «токаревки» и «федоровки» переделывают для единообразия. Винтовка была тяжелая, больше четырех килограммов – но это для точной стрельбы и хорошо. Прицел – германский, оптический, остается надеяться, что не сбитый – пристреливать негде и некогда. Обойма на десять патронов.

Да, времени совсем нет. Рано или поздно эти задумаются над тем, куда делся отошедший облегчиться подельник. И пойдут в лес.

С этими мыслями граф побежал влево. Быстро побежал, надеясь, что нужное ему дерево еще уцелело и Бронислав не нарушил его конструкцию, над которой он корпел целое лето. Но нет – старый кряжистый дуб не рухнул, для него десять лет – не время, он все так же стоял, могучий и непоколебимый, и, увидев его... то ли ветерок дунул, то ли это дуб зашевелил листьями, приветствуя молодого хозяина. Там, в переплетении ветвей, было сооружено что-то вроде платформы с крышей, скворечник, только размером на порядок больше обычного. Здесь молодой граф Ежи прятался от отца, когда тот был чем-то недоволен и его пятой точке угрожал широкий солдатский ремень. Здесь же он читал книги – ну, не в пыльной библиотеке же их читать, не так ли? Сюда он привел первую паненку, которая ему понравилась, – а она отказалась лезть на дерево и сказала: «Дурак».

А теперь он пришел сюда с пистолетом, автоматом и снайперской винтовкой. Пришел – чтобы отстоять свой дом от бандитов...

Ноги привычно нашли углубления в коре – Бронислав запретил вбивать в дерево гвозди, и лазать пришлось так, руки привычно подтягивали его к платформе. Она заскрипела – заброшенная, засыпанная листвой и сломанными ветками, но выдержала.

– Вот я и вернулся домой... – сказал сам себе граф Ежи.

Пистолет на животе был совсем не к месту, он убрал его в карман, потом, подумав, засунул за пояс сбоку – из кармана может выпасть. Автомат он так и оставил висеть за спиной – сейчас он ему не нужен. Винтовку угнездил на ветку так, что стрелять придется с колена, отсоединил магазин, попробовал – полон, патрон вроде нормальный, не замятый. Пружина в магазине тоже нормальная, задержки быть не должно...

Поместье, судя по виду, уже разграбили – все окна нараспашку, какие-то и выбиты – но следов пуль и крови на стенах нет. Парадные двери – тоже нараспашку, но не выломаны, а просто распахнуты. У ступеней лестницы пофыркивает мотором тяжелая бортовая «Татра», по виду – загруженная добром. Комаровские вообще-то никогда особо богатыми не были, но если взять иконы... старую мебель... коллекцию оружия еще со Средних веков, обязательную для любого военного аристократа, фарфор, столовое серебро...

Пожалуй, немало наберется.

В прицел он пока видел троих... двое с оружием, такой же, как у него, автомат и небольшой пистолет-пулемет, у третьего оружия не было вовсе. Они стояли около машины и чего-то ждали, двое курили, третий, возможно, самый опасный – посматривал по сторонам.

Машина, наверное, уже загружена.

Интересно, а их поместье, поместье польских шляхтичей, они грабят как чье? Как жидовское? Или как поместье русских оккупантов?

Наверное – все же второе.

Граф Ежи попытался понять, что произошло в доме – но прицел, хоть и увеличивал в восемь раз, не давал возможности заглянуть через стены. О том, что могло произойти, лучше даже не думать...

Загадка, чего ждали эти трое, разрешилась просто – из распахнутых дверей вышли еще двое, оба с оружием. Один из них нес то, что граф опознал как старинную музыкальную шкатулку немецкой работы, остававшуюся у них в семье на протяжении поколений. А что – тоже добыча, на каком-нибудь аукционе антиквариата хорошо пойдет.

Тот, у которого была шкатулка, отнес ее куда-то – граф не мог понять куда, куда-то за «Татру». Потом вернулся оттуда же с ведром и палками. Разобрав палки, грабители начали накручивать на них паклю. Ведро ждало своего часа.

Поджечь хотите, ублюдки? А что там говорил Бронислав – не разоряйте ничего без нужды. Когда вы грабили, я еще думал – стоит или нет. Но вы не просто грабители – вы жжете и разоряете, чтобы люди больше не могли жить в этом доме. Значит – вы заслужили то, что с вами произойдет, по праву заслужили.

Дождавшись, пока грабители соорудят факелы и подожгут их, Ежи выстрелил.

Винтовка толкнулась в плечо плавно, плавнее, чем «драгуновка», она и весит-то больше, изображение в оптическом прицеле на мгновение смазалось – а когда восстановилось, стало понятно, что произошло.

Он целился в грудь тому, которого определил как самого опасного, но незнакомая винтовка снизила, и пуля попала в живот. Согнувшись от нестерпимой боли, пронзившей внутренности, бандит ткнул горящим факелом в ведро – и тут полыхнуло жирным, чадным пламенем.

Поняв, что винтовка низит, граф открыл огонь по остальным, плохо видя, что происходит из-за бушующего чадного пламени. За пять секунд опустошив магазин, он присоединил второй, заранее снаряженный, и взял на прицел распахнутые двери, они еще были видны, дым их не скрыл. Если кто-то рванется с факелом туда – он его срежет на ступенях.

Но произошло то, чего он не ожидал: взвыл на высокой ноте мотор – и без прогрева по дороге рванулся, набирая ход, открытый армейский тентованный внедорожник. Разгонялся он плохо, граф повел винтовкой, прикидывая упреждение. Выстрел – мимо, выстрел... кажется, есть, нет, все еще едет, выстрел...

Готов...

Гул мотора оборвался, машина проехала еще сколько-то по посыпанной щебнем подъездной дорожке, уже неуправляемая, – и остановилась.

Какое-то время светлейший пан граф просто стоял на колене, замерев и внимательно наблюдая за тем, что происходит, в прицел винтовки. Здесь – побеждает терпеливый. Возможно, кто-то засел за машиной и ждет, держа в руках автомат или винтовку, ждет, пока кто-то не шагнет под его прицел. Или кто-то может быть в доме, сколько он будет ждать так? Все равно – или сбежит, или выйдет...

И попадет ему на прицел.

Но никто так и не вышел. Отгорел подожженный мазут – хвала Йезусу, лето было с дождями, трава не высохла, иначе бы полыхнуло и до дома добралось бы. Но самое главное, стали видны тела, в беспорядке лежащие около кострища...

Один, два, три... четвертое было даже не похоже на человеческое, так, черная, дымящаяся, бесформенная груда на подгорелой лужайке.

Плюс пятый в остановленной машине. Все?

Если только никого не оставалось в доме... вряд ли, кстати, ведь они поджигать собирались. И если тот, кто был в том внедорожнике, не сделал вид, что погиб, чтобы подловить его, притаившись в машине с автоматом на изготовку.

Если бы было время, граф Ежи так и сидел бы тут, на дереве, до темноты. Но времени не было...

А потому он распечатал пачку с патронами, неспешно наполнил магазины. Потом снова внимательно осмотрел в прицел все, что было перед домом – окна дома, машины. Потом начал спускаться. Проскользнула нога, когда спускался – оно и понятно, железом обвешан, как...

Все равно не к добру.

Тот, кого он обезоружил и связал, сумел развязать ноги и принять сидячее положение – но дальше развязываться то ли не смог, то ли не захотел. Так и сидел, лупая испуганными глазами на подошедшего графа.

Ежи не сразу решил, что с ним делать. Потом, приняв все-таки решение, перекинул винтовку за спину, взял в руки автомат – у связанного это вызвало новый прилив страха, обошел задержанного, дернул за узел, которым связывался кляп. Руки пока он решил не развязывать.

– Что сидишь?

– Так боязно же, светлейший пан...

– О как заговорил... А когда меня грабил, не боязно было? Когда поджигать решили – тоже не боялись.

– Так не было ж тут никого. А там сказали...

О том, кто и что сказал, незадачливый грабитель решил благоразумно умолчать.

– Тебя как звать-то, каторжник? – ласково спросил граф.

– Та Лехом отец назвал.

– Ну... значит, будем знакомы. А я – граф Комаровский, хозяин этого дома, парка, земель окрестных. Думали – хозяина нету уже? Кто вас навел?

– Та пан Боровичный сказал, тут все на разграбление отдается...

Эта фамилия графу Ежи ничего не говорила.

– Кто такой пан Боровичный?

– Та с Варшавы приехал... голова новый в воеводстве.

– О как! И он тебе лично сказал – вот тебе, Лех, на разграбление поместье Комаровских. Так?

– Да не, не...

– А как?

– Ну... честь по чести. На управе списки вывесили, что конфискуется в пользу Речи Посполитой. Там не один ваш дом был, пан граф.

– Спасибо, утешил. Это значит – теперь пан глава воеводства решает, чьи дома можно грабить, а чьи – можно и погодить. Весело, ничего не скажешь, весело. А старого пана – главу воеводства куда дели?

Лех не ответил, но все было понятно.

– Убили. И полицейских – тоже убили, чтобы грабить не мешали, так? Ну а я вот – офицер лейб-гвардии и по присяге должен за порядком следить, и коли что где к убытку Его Императорского Величества происходит – это предотвращать по мере сил и возможностей. А это все, что вы творите, разве не убыток? Ну и что мне с вами делать, разбойниками?

Лех опустил повинную голову.

– Не убивайте, светлейший пан граф, – только и смог выдавить из себя он.

– Не убью. А ты опять грабить да разбойничать пойдешь?

– Истинный крест, не буду! Истинный крест, не буду, светлейший пан граф!

Если бы мог, Лех бухнулся бы на колени.

– Да ты не божись, не божись... – досадливо проговорил граф Ежи.

Как же легко все-таки люди становятся зверьми! Как дьявол вселяется, не иначе. Вот когда вывесили эти списки на ратуше^[3] – кто что подумал? Что можно поживиться. И многие так подумали и пошли. С оружием, с факелами, с машинами. Листка бумаги, подписанного неизвестно кем и вывешенного на ратуше, – вполне хватило, чтобы люди превратились в зверей.

А что будет дальше – о том не подумали? А не подумали, как придется жить, когда будет разграблено все, что можно разграбить? Не подумали о том, что тогда начнут грабить и убивать друг друга, потому что закон защищает всех, а беспредел не защищает никого? И долго ли можно прожить грабежом? Когда кончится то, что можно грабить в Речи Посполитой, кто куда пойдет? В Австро-Венгрию? В Германию? Может быть, на Россию набегом, как в старые времена? И далеко ли так уйдете?

А никто не подумал, что беспредел, он всегда в две стороны работает? Что, если они взяли машину, чтобы вывозить награбленное, и взяли факелы, чтобы поджигать, то кто-то точно так же может взять в руки снайперскую винтовку, чтобы защитить свой дом? И колебаться не будет, потому что теперь дозволено все и прав тот, кто первым успел выстрелить? Или думали, что беспредел, он вас не коснется?

Да нет, шановны паны! Тот, кто вступил на путь беспредела, тот, кто начал жить по его законам, – тот и сам должен быть готов в любую секунду стать жертвой беспредела! Вот так вот – и никак иначе.

– Ты мне скажи, пан Лех... Убивал ты кого-нибудь? – спросил граф.

– Истинный крест, нет!

– А не брешешь? В глаза мне смотри!

Лех и впрямь смотрел в глаза графа, как побитая собака. Такие люди бывают – это просто дураки, живущие по принципу: все пошли – и я пошел. Все пошли грабить – и я пошел. Все пошли убивать – и я пошел. А потом получается еще, что они во всем и виноваты, потому что ума у них – на грош медный. Если в государстве порядок, то такие люди так и живут тихой законопослушной жизнью. А если нет...

– Не брешу! Истинный крест, никого не убивал, пан граф!

– А женщину? С женщиной вы что сделали? В глаза смотри!

– Какой женщиной, пан граф?

– Тут женщина была! В доме!

В глазах Леха просквозило удивление.

– Какая женщина?

– Молодая! Не прикидывайся!

– Та не было тут никого, пан граф. Дом-то пустой был совсем, никого и не было. Ничего мы не делали ни с какой женщиной, вот вам истинный крест!

Граф Ежи прикинул – следов перестрелки он не видел. А оружие в доме было. Это могло оказаться правдой.

– Сиди тихо. Не дергайся.

Ежи достал один из двух трофейных ножей, заодно подивившись его удобству, полоснул по тряпке, связывающей руки.

– Сколько вас было? Не считая тебя?

– Шестеро... нет, без меня пятеро, пан граф.

– Кто?

– Да местные все... Один только... из Варшавы.

– Вставай. Идешь впереди меня, и ни звука. Если перестрелка начнется – падай и лежи ничком, пока все не кончится. И не пытайся сбежать. Как я стреляю – ты сам видел. А если не видел – то и не приведи Господь тебе это увидеть. Да... и оботрись чем-нибудь. Воняет от тебя... сил нет, хоть не дыши.

К дому они вышли, прикрываясь деревьями. Можно было подойти почти к самому крыльцу, не подставляясь под прицел. Заставив Леха отойти подальше и залечь, граф Ежи, прячась за деревом, долго смотрел на пространство между домом и мирно стоящей груженой «Татрой», пытаясь уловить хоть малейший признак движения. Движения не было.

Граф перешел поближе к Леху:

– Значит... видишь машину?

– Какую?

– Большую, ты совсем дурной?

– Да не...

– Побежишь сейчас до нее. Оружие не хватай, как добежишь – становись у борта с моей стороны. Если схватишь оружие или попытаешься скрыться – стреляю на поражение, понял? Если сделаешь все, как я сказал, – слово чести, отпущу живым. И жди меня, все понял?

– Та понятно, пан граф.

– Тогда... три-два-один... пошел!

По сути, граф Ежи сейчас пользовался пленником, как живой приманкой, – но ничего подлого в этом не было. Во-первых, это не он пришел грабить и поджигать, это к нему в дом пришли грабить и поджигать. Во-вторых, если Лех сказал правду и незваных гостей, считая его, было только шестеро – значит, ему ничего не угрожает. Ну а если он и на этот раз солгал – значит, получит то, что заслужил.

Лех бежал неуклюже, как медведь, шумно, схватить оружие он даже и не пытался. Добежав до машины, он встал около нее и обернулся, словно ожидая приказа, что делать дальше.

Ничего. И никого. Не прогремел выстрел, не полетела граната.

Выждав немного, снова сменив винтовку на автомат, вперед пошел и граф Ежи – осторожно, прижимаясь к стене. И в него никто не выстрелил. День клонился к закату, на лужайке, где обычно праздновали его день рождения, омерзительно воняло солярой и горелым мясом.

– Иди сюда! Иди в дом!

В вестибюле перестрелки не было, значит, почти наверняка Лех сказал правду. Бронислав скрылся, увел с собой слуг и Елену. И правильно сделал – против шестерых налетчиков они не смогли бы ничего противопоставить.

– Пошли обратно!

Вместе они подошли к большой груженой машине.

– Ну, что? Я сам должен все это таскать? Складывай в вестибюле и аккуратно, ничего не сломай!

Пока Лех, надрываясь и сопя, упорно таскал разграбленное обратно в дом, граф Ежи собрал все оружие, какое тут было. Он стал обладателем еще одного автомата, почти такого же, как у него, только с деревянным прикладом, двух пистолетов, «орла» и «кольта», американского, но под наш патрон, русского заказа, пистолета-пулемета, маленького и очень удобного, называющегося «Скорпион» с несколькими длинными магазинами и таким же прицелом, как на его автомате. У последнего была диковинная винтовка – североамериканская М25^[4] с хорошим прицелом, – но под патрон североамериканского же образца, непонятно откуда здесь взявшаяся. Заглянул он и в кабину «Татры» – но все оружие было на руках, там ничего не оставалось. Все то, что ему удалось найти, он оттащил на лужайку, подальше от дома и от Леха, трупы пока решил не трогать и к расстрелянной машине не подходить. Потом он просто сидел, прикрываясь машиной, и смотрел, как Лех таскает вещи обратно в дом.

– Готово... пан граф, – наконец объявил тот, тяжело дыша.

– Это хорошо. Машина – чья?

Лех показал пальцем на одного из застреленных.

– Вот этого.

– А ключи?

– У него же.

– Забирай.

Незадачливый грабитель перевернул труп, порылся в карманах, достал ключи, протянул их графу Ежи.

– Зачем они мне? Машина теперь твоя. Бери машину и сматывайся, пока я не передумал. И помни, какое обещание ты мне дал – не грабить и не убивать. Если нарушишь – рано или поздно ляжешь, как эти. Беги к русской границе, поверь моему слову, теперь там безопаснее всего.

Когда «Татра», фыркая мотором, выехала с поместья и скрылась за деревьями, граф Ежи посмотрел по сторонам, потом на трупы. Горелым мясом воняло нещадно, но лучше их оставить тут. Если кто еще захочет поживиться – пусть знает, чем это может кончиться... да и зверью лесному тоже надо чем-то питаться. Лисы за пару ночей до костей обглодают, а хоронить этих у него не было ни сил, ни времени, ни желания.

Потом он решил посмотреть, что с той машиной, которую он остановил точными снайперскими выстрелами. Держа пистолет наготове, он приблизился и...

Да, безрадостное зрелище...

Третья пуля попала грабителю точно в шею в районе третьего позвонка сбоку, перебив артерию и повредив позвоночник. Кровью было залито все – руль, приборная панель, сиденье, ветровое стекло. На полу, на коврике, скопилась лужа крови, потому что погибший водитель машины навалился на руль и вся кровь стекла вниз.

Граф Ежи вытащил покойника из машины, стараясь не запачкаться... и отметил, что, похоже, это и есть тот тип, про которого Лех говорил, что он из Варшавы. О том же свидетельствовала и его реакция... Прикрывшись дымом, он сумел выйти с линии огня, завести машину и рвануть... если бы винтовка не низила, скорее всего, ушел бы, потому что пригибался как можно плотнее к рулю, а из-за брезента его не было видно, и стрелять приходилось наугад. Об этом говорило и то, что он был в форме без знаков различия и на нем был разгрузочный жилет. Их и в тюрьме разгромленной раздавали, но все же. А еще – наличие рации, единственной на шестерых. Об этом, наконец, говорило его оружие – «Скорпион», на вид почти новенький, но был и прицел, комбинация фонаря и лазера, и глушитель. Самый настоящий, не самодельная банка, а заводской...

Обыскав карманы, граф нашел документы – паспорт на имя некоего Скидельского и удостоверение на то же имя. Удостоверение свидетельствовало, что пан Скидельский служит в безпеке^[5] Армии Людовой. Оно-то и было наиболее любопытным – самое настоящее удостоверение, мало того, что заламинированное и явно отпечатанное в типографии – так еще и с QUERTY-кодом, с помощью которого можно через лазерный сканер прочитать всю нужную информацию. Такое нельзя подделать ни за день и ни за два, это следовало подготовить заранее, и саму Армию Людову, и такие вот удостоверения.

Документы граф Ежи сунул в карман, снял с покойника жилет и забрал оружие – такое ему еще пригодится. Потом отрезал от рубашки покойника чистый кусок и попытался хоть немного навести порядок в машине, в результате этого сам перемазался так, что стал похож на вернувшегося с ночной охоты вампира. Полный крови коврик пришлось просто выкинуть, труп он оттащил с дороги.

Потом Ежи попытался завести машину – и машина завелась «с полтычка», по двигателю он специально не бил. Уже собравшиеся мухи буквально обезумели, лезли в нос, в глаза – но он все же отвел машину туда, куда приметил заранее, замаскировав ее за беседкой. На всякий случай, пусть там будет – с дороги не видно, если специально не искать и... мало ли. Закрыв машину и забрав трофеи, граф пошел обратно к дому, чувствуя, как чужая кровь стягивает кожу на руках и на лице.

* * *

Все оружие он отнес домой и проверил, в каком оно состоянии – пришлось чистить и приводить в порядок, бандиты уходом за оружием себя не утруждали. Все это он проделал в кухне, там же вымыл руки от крови и грязи – жить сразу стало приятнее. «Скорпион» он решил взять себе в качестве основного оружия, поскольку из него можно стрелять с одной руки, второй ведя машину, и на него есть глушитель, что тоже немаловажно. Их у него оказалось два, тот, что был у пана Скидельского, почти новый – девяносто девятый год выпуска. На него он переставил коллиматор и получил почти идеальное оружие для ближнего боя: легкое, скорострельное, бесшумное.

Потом граф прошелся по дому. Все вывернуто вверх дном – искали ценности. Ни в одной из комнат – ни крови, ни следов от пуль. Ни единой вещи Елены. Значит, Лех сказал правду, когда они пришли – Елены тут уже не было.

Интересно... а этот пан Скидельский знал, куда они идут? Скорее всего, знал – пока эти грабили, он мог искать что-то другое.

Вот и нашел – свою смерть.

Зашел в комнату Бронислава – тут не искали, понимали, что это комната слуги, тут ценностей быть не может. Наскоро обыскал сам – ничего, ни записки с указанием, где они есть, ничего. Сунув на всякий случай пистолет под матрац, он вернулся на кухню.

Оружие он распределил по всему дому. Автомат с деревянным прикладом – спрятал на крыше, в тайнике, который был известен только ему. Из него можно будет – если так припрет – вести огонь через слуховые окна: это автомат, далеко достает. «Скорпион» с одним запасным магазином – второй, который ему не был нужен, – оставил в одной из комнат. Еще в одной комнате в ящике старинного комода оставил пистолет. А заодно закрыл и запер все окна и двери, какие ему попадались открытыми.

Североамериканскую автоматическую винтовку он завернул в сорванное с кровати покрывало, вынес из дома и спрятал в лесу, как раз на той самой платформе, с которой вел огонь, прикрыл куском клеенки с кухонного стола, придавил края клеенки, чтобы ветром не сорвало, а потом еще и присыпал листьями и ветками. Пусть будет тут, на всякий случай. Пройдя еще чуть дальше, в известном ему дупле спрятал также обернутый в ткань и клеенку еще один автомат с боезапасом.

Если придется сюда возвращаться – он будет знать, где что лежит. И пусть его кто попробует взять... в этом лесу.

Потом он вернулся в дом, нашел кусок фанеры и карандаш и написал плакат, который повесил на входной двери. На плакате этом он написал по-польски и по-русски то, что обычно пишут на ограждении особо охраняемых объектов:

«Стой! Запретная зона! Ведется огонь на поражение!»

В сочетании с трупами – должно произвести впечатление.

Время клонилось к закату, солнце садилось за деревья, заливая их верхушки оранжево-красным светом, а у графа Ежи только теперь выдалась минутка, чтобы поужинать. Холодильник, слава Йезусу, работал, и кое-что там оставалось. Примитивная еда, хозяева здесь почти не бывали – но другой и не надо. Сыр только зачерствел... ну да ладно. Не до жиру, как говорится.

За едой ему пришла в голову мысль, которую он немедленно реализовал. На куске оберточной бумаги от сыра он написал карандашом: «Я жив и здоров, был здесь», поставил число и отнес это в комнату Бронислава. Подписался не именем, а странным знаком, похожим на крест – он его изобрел в детстве и подписывался так. Кому надо – тот поймет.

В доме он решил не ночевать – мало ли. Лучше в лесу... там спокойнее. Прихватив с собой все оружие, какое он решил взять, граф вылез через окно кухни и аккуратно прикрыл его.

Перед тем как залечь спать на еще одном старом и удобном дереве, он включил рацию, поставил звук на минимум, погонял по частотам. То, что там было, лучше бы не слушать.

Завтра... Будет новый день... будет и дело.

С этой мыслью граф Ежи заснул.

4 июля 2002 года
Рим, Итальянское королевство
Аэропорт Фьюмиччино

Все то время, пока наш «Боинг» пересекал меридианы, приближаясь к Вечному городу, я спал. Спал, чтобы не думать, – думать было бессмысленно, слишком мало исходной информации. Из того, что у меня имелось, невозможно понять, что происходит. Для чего ко мне подползли? Попытка вербовки? Попытка наладить канал передачи дезинформации? Попытка превратить меня в агента влияния? Реальная попытка помочь? Может, они сами хотят предложить свои услуги русской разведке и выбрали такой необычный путь? Почему такая срочность и именно Рим? Короче, могло быть все, что угодно.

Что касается посла Пикеринга, то он сильно нервничал, хотя и старался этого не показывать. Выпил две бутылочки – маленьких, авиационных – калифорнийского «Шардонне» – это только на моих глазах, пока я не заснул. На рейсах североамериканских авиакомпаний вместо нормального вина подавали калифорнийскую кислятину, которую ни один уважающий себя джентльмен пить не станет, но посол не обратил на это внимания. Может, привык.

Проснулся, когда самолет делал круг над аэропортом, находившимся чуть в стороне от Рима. Под крылом тянулись какие-то безликие производственные зоны. Зевнув, я отвернулся от иллюминатора.

– Боюсь летать... – простодушно признался посол.

– Бывает... – неопределенно ответил я. – Когда нам выходить?

– Последними. Когда выйдут все. Нам подгонят машину.

Шасси лайнера коснулись полосы, жестко – именно так учили совершать посадку североамериканских летчиков. Даже тряхнуло...

Все это – и «Боинг» авиакомпании Пан-Америкен со специальным скрытым отсеком в хвосте, который тем не менее имел иллюминаторы, и этот перелет – меня не сильно радовало. Но делать нечего – приходилось играть теми картами, которые лежали на столе. Пусть их расклад был не лучшим.

На переборке, отделявшей отсек от основного пассажирского салона, зеленым огнем светофора замигала специальная лампа. Пора.

– Пора! – подтвердил и Пикеринг.

Прошли уже пустым салоном, в котором не было ни одной стюардессы – видимо, предупредили всех. Все указывало на то, что салон только что был полон – вскрытые упаковки салфеток, недочитанный журнал из тех, что раздают в полете, остатки обеда на откидном столике. Эконом-класс...

– СИМ^[6] будет фотографировать.

– Ай, бросьте! – отчего-то с ноткой раздражения в голосе произнес Пикеринг. – Это обычный гражданский рейс, с чего бы его фотографировать? Кроме того, сейчас полдень и ни одного лентяя-итальянца не вытащишь с его законной сиесты. Вспомните нашего графа Джузеппе Арено. Лентяй и разгильдяй.

– И бабник, – заметил я.

– Увы, и бабник. Несмотря на то что женат – изрядный, совершенно нестерпимый бабник. Я уже имел с ним разговор по поводу моей дочери, которая прилетала на каникулы. Полагаю, я доходчиво объяснил ему, что в итальянском зяте не нуждаюсь, будь он даже и граф. Вы с ним тоже имели беседу? Ах да, у вас же резиденции рядом.

– Я ему просто намекнул. Думаю, он понял. Что же касается бесед, то мы, русские, в таком случае разговором не обходимся.

– Вы всегда слишком полагались на силу...

Можно было накинуть на голову пиджак, но, поразмыслив, я не стал этого делать. Так делают те, кто виновен, а я ни в чем не виновен и ни в чем не собираюсь быть виновным. Просто буду смотреть под ноги, наклонив голову, – вот и пусть опознают меня в таком ракурсе, если потребность возникнет.

Посол Пикеринг заметил это и улыбнулся...

Всего одна машина ждала нас у трапа – серая устаревшая «Ланчия Тема», такие машины еще бегали по дорогам Италии, поскольку итальянцы вообще не слишком-то тянутся ко всему новому. Да и бронированных машин этой серии – как та, которую нам подали, – тоже было немало.

– Приходится пользоваться бронированными машинами, – пояснил посол, – даже обычному дипломатическому персоналу. Война против терроризма, чтоб ее.

– Какая в Италии война против терроризма?

– Здесь полно красных. Анархистов.

Клиника...

Выехав через служебные ворота, не предъявляя никаких документов, мы рванули, как я сумел определить, к кольцевой.

– Где назначена встреча?

– Нигде. Найдем место и дадим знать.

Разумно...

Остановились мы в одном из маленьких, типично итальянских городков – с курами на окраинах, с мощенной булыжниками центральной площадью, с католическим храмом, бог знает какого года постройки, с цветочными горшками на окнах, с веселой перебранкой итальянских кумушек. С тратторией, часть столов которой были выставлены прямо на площади и прикрывались потрепанными, пестрыми, выцветшими от солнца зонтами. Меня особенно порадовало, что посол Пикеринг предоставил возможность выбрать место встречи мне. Он отчетливо понимал, что, если место выберет он, я буду соблюдать особую осторожность, полагая, что все вокруг напичкано камерами и микрофонами. Впрочем, даже если место встречи выбрал и я, это тоже не повод расслабляться.

Заказали пасту^[7] со специями, причем пасту здесь готовили вручную, как и во всех итальянских тратториях, и кувшинчик молодого вина с местных виноградников. Посол Пикеринг позвонил куда-то, и не с сотового телефона, которого у него, как и у меня, не было, а с местного, стационарного, испросив разрешения хозяина траттории. Кстати – в кармане у Пикеринга оказались итальянские лиры, хотя в аэропорту или где-то еще он валюту не менял. Одно это говорило о хорошей подготовке встречи.

Дама припозднилась – появилась, когда мы уже прикончили свою пасту и заказали набор из даров моря. Приехала она на стареньком, пыхающем дымом, лупоглазом «Фиате» и оделась как типичная деловая североамериканка. Здесь это сильно бросалось в глаза и демаскировало встречу.

– Сара Вачовски, – представилась дама, протягивая для рукопожатия руку, как это было принято у североамериканок. Чтобы не нарываться на обвинение в сексуальном домогательстве, я пожал ее, как это было принято у североамериканских мужчин.

Выше среднего роста, средних лет, но следит за собой. Бассейн, фитнес – североамериканцы любят себя. Возможно, лесбиянка – этой категории дам в Североамериканских Соединенных Штатах все больше и больше.

– Князь Александр Воронцов, – негромко представился я и перешел на русский: – Вы владеете русским языком?

– Да, конечно, – она мгновенно перешла на почти идеальный русский.

Я осмотрелся – никому до нас не было никакого дела, соседние столики были абсолютно свободны.

Подошел хозяин, мисс (скорее всего, именно мисс, не миссис) Вачовски заказала салат из даров моря. Следит за фигурой.

– Еле добралась... – пожаловалась она. – Эти ужасные итальянские машины, какой уважающий себя человек станет ездить в таком тарантасе. Джеффри, зачем ты выбрал такое место. Я еле его нашла?

– Место выбирал не я, – сказал посол Пикеринг.

– Простите, мисс, это моя вина.

Судя по тому, что на обращение «мисс» не последовало никаких возражений, и вправду мисс, не миссис.

– Бесплатную экскурсию совершила...– сказала она. – По крайней мере, не зря летала сюда. Будет о чем рассказать.

– На вашем месте я бы как раз не стал никому ничего рассказывать, – заметил я.

– Ничего страшного. Может сумасбродная североамериканка слетать в Рим по собственной прихоти или нет?!

Возможно, этот имидж – «сумасбродная североамериканка» – отлично отработанная маска. Я напомнил себе еще раз, что надо быть осторожнее.

Принесли салат, хозяин траттории с любопытством посмотрел на нас, но ничего не сказал. Это место находилось вдалеке от традиционных туристических маршрутов, и чужие здесь бывали нечасто. Однако своим вниманием хозяин траттории досаждать нам не стал.

– Итак, давайте для начала представимся, – негромко начал я, – меня вы уже знаете, равно как должность, которую я занимаю. Господин Пикеринг и то, чем он зарабатывает себе на хлеб, думаю, это тоже ни для кого не тайна. Таинственной незнакомкой остаетесь для нас вы, мисс Вачовски. Попробую угадать – Госдепартамент?

– Отнюдь. Агентство национальной безопасности. Заместитель начальника русского отдела, ведущий аналитик.

Я многозначительно посмотрел на Пикеринга – настолько многозначительно, что он опустил глаза. Господин Пикеринг только что преступил границы дозволенного в дипломатическом мире. Если бы он притащил на встречу кого-то из Госдепартамента – то есть свое начальство – это одно. То, что он притащил на встречу аналитика спецслужбы, да еще работающего против моей страны, – совсем другое.

Потому что состоявшаяся встреча – если она будет кем-то заснята – дает североамериканцам биографический рычаг^[8] на меня. Тайная встреча в третьей стране с установленным разведчиком, пусть даже и аналитиком, не оперативником – неважно. Попала такая фотография – я в столь приятной компании – на стол контрразведки, и любой контрразведчик начнет меня подозревать в том, что я продался североамериканцам. Ах, так он еще и лечился не один месяц в североамериканском госпитале?! И еще у него какие-то подозрительные дела с североамериканцами, он спас их президента?! Враг, однозначно!

И сама дикость ситуации – посол вербует посла, такого никогда не было – не остановит от того, чтобы начать под меня копать. И доверять мне, как доверяли раньше, после такой фотографии уже не будут.

– Позволю себе небольшой экскурс в историю. Не такую уж и давнюю. Несколько месяцев назад в североамериканских разведслужбах состоялась крупная реорганизация – как результат событий десятого сентября. Теперь русский отдел Агентства национальной безопасности имеет новое и вполне официальное наименование – отдел по борьбе с русской угрозой. У вас есть только три минуты, чтобы убедить меня остаться за этим столом, дамы и господа, – иначе я прямо сейчас встану и уйду.

Вачовски улыбнулась:

– Попробую, хоть это и будет сложно. Насколько я помню, вы никогда не отличались особой враждебностью по отношению к Североамериканским Соединенным Штатам и не только не работали против нас, но и даже едва не получили награду за спасение жизни нашего президента. Я имею в виду Лондон.

– Это было давно. И я не спасал жизнь вашего президента, я охотился за маньяком-убийцей, чтобы доказать собственную невиновность. Время идет.

– Как бы то ни было, мы считаем вас лицом, дружественным по отношению к Североамериканским Соединенным Штатам. И мы хотели бы предупредить вас о серьезной опасности...

– Позволь я, Сара, – вклинился Пикеринг. – Господин Воронцов, мы с вами оба дипломаты, но сейчас нет нужды в дипломатических экивоках. Вы не могли бы охарактеризовать политику Североамериканских Соединенных Штатов последнего времени?

– Безумие, – коротко ответил я.

– А можно поподробнее?

– Пожалуйста. Начиная с событий десятого сентября, вы словно сошли с ума. Так не делают, наш мир слишком хрупок. Официальная версия событий десятого сентября мало у кого вызывает доверие. Конкретно? Пожалуйста, конкретно. Два самолета врезаются в нью-йоркские небоскребы. Оба они рушатся. Сгорает авиационный керосин – десятки тонн. Насколько я помню – в подземных хранилищах в сейфах расплавилось золото. И тем не менее – на развалинах одного из небоскребов находят целехонький паспорт одного из угонщиков, и этот паспорт как назло оказывается принадлежащим мексиканскому анархисту. Ну так же нельзя. Тоньше надо, тоньше. Элегантнее. Из всех ведущих держав вашей версии поверила только Британская империя, ни мы, ни Берлин не восприняли это всерьез. И одновременно вы обвиняете нас в косвенной причастности к теракту. Мы-то тут при чем?! У нас анархисты в свое время Государя убили, в стране едва не произошел коммунистический переворот! Как у вас только ума хватило пристегнуть к этому дурно пахнущему делу нас?

Пикеринг поднял руки:

– Сдаюсь. Разгромили наголову. Сара?

– Напоминаю, что времени у вас мало, – сказал я.

– Видите ли, Алекс... Можно буду я вас так называть, мне так проще? – Не дожидаясь моего согласия, мисс Вачовски продолжила: – Часть из сказанного вами действительно справедлива. ФБР сработало очень грубо – впрочем, они по-другому и не умеют работать. Но часть наших подозрений о причастности вашей страны к террористическим атакам, пусть и косвенной, – не лишена оснований.

– Каких же? Нашли еще один паспорт, на сей раз русскоподданного? Или кто-то выжил в адском пламени? Или кто-то из пассажиров перед смертью позвонил своей бабушке и сообщил, что самолет захватили ужасные русские?

– На вашем месте я бы не рассуждала об этих событиях таким издевательским тоном. Для нас это действительно трагедия.

– Простите.

– Дело не в этом. Да и подозреваем мы не вас. Мы подозреваем какую-то игру, в которую вовлечена ваша страна. И мы подозреваем, что исполнители всего этого безумия прибыли к нам в страну с ваших Восточных территорий либо, что более вероятно, – из Персии. И что шахиншах Мохаммед ведет двойную и очень грязную игру.

– Это слова. Доказательства?

– Наработки ФБР вас не устроят?

– Не устроят. Паспорт они уже нашли. Единожды солгавшему перестают верить надолго.

– Видите ли, Александр... – снова заговорил Пикеринг, – возможно, вы ошибаетесь в отношении нас, меня и мисс Вачовски. Мы не враги вам. Мы считаем, что в нашей стране в двухтысячном году произошел государственный переворот. К власти избранный волей меньшинства, подтасовав итоги выборов в штате, где губернатором был его брат, пришел Джон Томас Уокер Меллон, бывший алкоголик и весьма недалекий человек. Но опасен не он сам, а те, кто стоит за ним. Мы до сих пор сохранили некоторые... позиции в Белом доме и знаем, что там происходит. Там полно евреев. Каждое заседание Совета национальной безопасности начинается с еврейской молитвы. Возвращаются времена Фолсома.

– Вы антисемиты?

– Нет, просто мы люди, которые еще не напялили на глаза розовые очки. Если покопаться в прошлом многих членов президентской команды, открываются удивительные вещи. Многие в молодости были откровенными леваками, троцкистами и анархистами. Сейчас они переметнулись на крайне правые позиции. Скажите, это не кажется вам подозрительным?

– Кажется. Дальше что?

– Дальше то, что эти люди, хотя и качнулись вправо, в душе они такие же анархисты. А правые, пользующиеся методами анархистов, – страшнее вряд ли что-то можно придумать.

– При чем здесь мы? Вам нужна помощь, чтобы с ними справиться?

– Возможно. Но дело не в этом. Люди двух стран, не желающие войны, должны быть по одну сторону баррикад, – сказала Вачовски.

– Вербуете... – с понимающей улыбкой осведомился я, – не слишком ли дешевый подход, сударыня?

– Мы не пытаемся вас вербовать.

– Ой ли?

– Сударь... – Пикеринг тоже изъясняется на хорошем русском, недаром говорят, что в Госдепе русским на том или ином уровне владеет более половины специалистов, – я уже давно догадался, что вы не совсем посол. Верней – что вы совсем не посол. И ваша реакция сейчас на наши слова это подтвердила. Люди, которые работают в разведке, глубоко циничные. Но сейчас – не время для цинизма. Мы должны быть вместе.

– Сударь, – в тон ответил и я, – ваши познания о разведке также превосходят уровень обычного посла. И согласитесь, что цинизм разведчиков вполне оправдан и обоснован. По крайней мере – мне так кажется.

– Мы подошли к опасной черте. Люди Президента всеми силами подталкивают его к очень опасным решениям. Конфронтация между нашими странами вышла на принципиально новый, смертельно опасный уровень. Новые технологии позволяют совершить внезапный пуск ракет с замаскированных носителей из любой точки Земли. Раньше эта технология – я имею в виду систему «Комар» – была только у вас. Сейчас она появилась и у нас – вы слышали о новых разработках BAE^[9]?

– Вы имеете в виду воздушную платформу вертикального старта «Томагавков» на базе «Боинг-747»^[10]? Как же, слышал. Только она неэквивалентна нашей. В нашей технологии баллистическая ракета воздушного базирования прячется в грузовом отсеке совершенно стандартного транспортника. Вы думаете, мы продаем транспортные самолеты по всему миру просто так? Нет, и из-за денег, конечно, тоже. Но не только из-за них. Ракета может быть в любом самолете, в том числе в том, который принадлежит гражданской авиакомпании, вы не сможете отследить пуск до самых последних секунд, когда уже будет поздно. Ни одна система ПРО, которую вы так старательно разрабатываете, не успеет среагировать на внезапный старт баллистической ракеты с разделяющимися головными частями из произвольной точки воздушного океана. Эта точка может быть совсем рядом с вами, с вашими границами – и вы не успеете даже передать сигнал атомной тревоги на свои пусковые. Мы проводили моделирование, даже при полностью развернутой системе ПРО при внезапном массированном пуске БРВБ до девяноста процентов ракет первой волны прорвутся к своим целям. Если не удастся достичь фактора внезапности, этот процент падает до пятидесяти, но все равно это приемлемый уровень поражения, тем более что за ракетами первой волны пойдут более массированные вторая и третья волны – ракеты со стратегических подводных ракетоносцев, ракеты с наземных мобильных ракетных установок, ракеты со стратегических бомбардировщиков. В то же время ваш самолет мы сможем распознать, на экране радара – его сигнатура^[11] хоть немного, но отличается от гражданского «Б-747», что видно с борта перехватчика. Уйти от перехватчика «семьсот сорок седьмой» не сможет ни при каких обстоятельствах. Дальность полета «Томагавков» – не стратегическая, а тактическая, прорваться за пределы наших рубежей обороны вы не сможете. На севере патрулируют дальние перехватчики, ни Сибирь, ни Урал вы не достанете. Достанете Санкт-Петербург – ну и что? Вы же понимаете, что штаб, где будет приниматься решение об ответном ударе, расположен в центре страны, в глубине наших оборонительных порядков, его не достать тактическими ракетами.

Вачовски хотела что-то сказать, но я предостерегающе поднял руку.

– Я еще не закончил. Поведение страны, которую вы представляете, в последнее время напоминает пьяного ковбоя, который вышел из салуна на улицу в поисках неприятностей. Но в наших «кольтах» достаточно патронов, господа. Если вы выбрали Россию в качестве мальчика для битья, то вы серьезно ошиблись. Смертельно ошиблись, так будет точнее.

Пикеринг и Вачовски несколько секунд переваривали сказанное.

– У вас исключительные познания в военном искусстве, господин посол... – ехидно заметил Пикеринг.

– Я контр-адмирал Русского флота, господа, забыли? Я длительное время служил на флоте и этого не скрываю.

– Хорошо. Карты – на стол. Скажу прямо: у нас есть все основания полагать, что группа людей в окружении нашего Президента готовит вооруженное столкновение между Североамериканскими Соединенными Штатами и Российской империей.

Я пожал плечами:

– Заприте их в психушке...

Вачовски побагровела от злости, я примирительно поднял руки.

– Ладно, ладно. Basta. Без шуток. Как говорится в одном вашем дурном фильме про Россию: какие ваши доказательства?^[12]

– Посмотрите внимательно.

Я взял пачку снимков, судя по виду, спутниковых, которые положила передо мной Вачовски, начал просматривать их. Судя по всему, на них был изображен какой-то сильно укрепленный объект в горно-пустыннной местности.

– Что это?

– Это ядерный центр, известный как Екатеринбург-1000. Принадлежит Персии. Там завод по обогащению урана и по производству ядерных взрывных устройств.

Я отложил снимки на стол.

– Придумайте что-то получше. Это не смешно.

– Нам тоже не смешно, – раздраженно произнесла Вачовски, – это положили на стол Президента.

Господи... А ведь и впрямь положили.

– И что сказал Президент?

– Приказал готовить варианты решения этой проблемы.

– Он с ума сошел?!

– Это еще не все.

– Господи... еще что?

– Эти снимки – малая часть Персидского досье, лежащего на столе Президента. Есть и более худшая часть – сведения о том, что шахиншах Мохаммед прямо причастен к терактам десятого сентября и готовит новые теракты на территории Североамериканских Соединенных Штатов, в том числе с применением ядерного оружия.

– И это тоже положили на стол Президента?

– Да...

Впору было и в самом деле задуматься. Североамериканскими Соединенными Штатами я не занимался вплотную, знал только то, что есть в открытом доступе – но и этого хватало. Президент Меллон-младший казался наследником и прямым продолжателем дела Фолсома, кроме того – он был несамостоятельным. Да и как руководителем великой державы может быть алкоголик, обанкротивший собственный бизнес?! Если он разрушил собственный бизнес, то что же он сделает со страной?!

– Я не верю.

– Послушайте! – Вот теперь Вачовски разозлилась окончательно. – Как можно быть таким непробиваемым?! Не я определяю политику Белого дома в отношении Российской империи. Я ведущий аналитик по вашей стране, мне приносят исходные данные, и на основании их я делаю заключения. Понятно? Что мне принесли, то я и анализирую, я не занимаюсь оперативной работой и не строю пустых версий. Вот Екатеринбург-1000, гражданский ядерный центр под контролем МАГАТЭ. Тогда зачем ему такое кольцо ПВО?

– Говорите тише. На нас уже смотрят.

Итальянцы привыкли к бурным выяснениям отношений, с размахиванием руками, иногда и с битьем посуды. Но мы говорили не по-итальянски, и на нас обратили внимание.

– Позвольте... Есть лупа?

Вачовски вынула из сумочки лупу – небольшую такую, на ножках, ее используют обычно библиофилы, протянула мне. Я еще раз пододвинул к себе фотографии...

– Вы умеете анализировать разведснимки?

– Я заканчивал разведфакультет. Не мешайте.

Мда... Что бы здесь ни было – но это и впрямь охраняется, и охраняется очень сильно. Даже больше скажу – никогда не видел противовоздушной обороны такой плотности. Прикрыт пятачок земли в несколько квадратных километров. В основном – ствольной зенитной артиллерией, правда, в чудовищном количестве. От нуля до двух, двух с половиной километров будут работать «Шилки» – их здесь не менее сорока (!!!) комплексов. Половина – самоходки, четырехствольные, вторая половина – буксируемые, двуствольные, но на шасси АМО – получаются тоже самоходные. Какой модификации – не разглядеть, последние модификации двухствольных систем оснащены электроприводами, радарами и ракетными установками ближнего радиуса «Игла». Судя по тому, что к каждой позиции ведет накатанная колея, а запасных позиций втрое больше, чем установок, – они постоянно меняют позиции, чтобы избежать внезапного уничтожения.

Вторая линия обороны – устаревшие, но мощные двухствольные зенитные пушки калибра 55 миллиметров на танковом шасси. Их – около двадцати. Они опасны для объектов, летящих на высоте до пяти-шести километров, а плотность огня тут будет такова, что, пожалуй, свой сектор они перекроют намертво.

Третья линия обороны – еще более устаревшие зенитные пушки калибра 107 миллиметров – они опасны до десяти километров. Устарели они предельно, у нас их даже в запасе нет – но если их собрать на таком пятачке... И тоже насчитал шестнадцать, это очень много.

Последнее меня совсем убило. Ракетные комплексы войсковой ПВО SA-15 Gauntlet, или, по-нашему, ТОР. Наша армейская модификация, на гусеничном шасси, пять штук. Вот чего-чего, а ТОРов тут никак не должно быть, зенитно-ракетные комплексы мы в Персию никогда не поставляли.

Но они тут были.

Напоследок я обнаружил радарные посты, в количестве аж трех штук – получается, основной и два запасных. На каждом – современные антенны дециметрового диапазона, но не только – есть еще и старые лопухи антенн метрового диапазона, которые уже во всех армиях мира под списание намечали, да не списали. Почему? Да все потому, что те, кто машины «Стелс» разрабатывал, они-то как раз на современный, дециметровый диапазон работы поисковых локаторов рассчитывали, а про метровый-то и забыли. А в метровом эти дорогущие машины видно, и видно прекрасно. Поэтому надежной сейчас считается связка дециметрового и метрового поисковых локаторов при синхронной их работе.

– Что скажете?

Я отложил снимок в сторону.

– Предельно плотная противовоздушная оборона. Я так полагаю – вы нашли и дальние радиолокационные посты?

– Совершенно верно. Два кольца, десять и тридцать километров от объекта.

– Такую оборону можно подавить только с предельной дистанции с использованием современных крылатых ракет. У них есть проблема – в связке отсутствует современный ЗРК большой дальности типа «Нева» или «С-300». Нет прикрытия на предельных дистанциях. Поэтому пуском ракет со стратегического бомбардировщика объект можно уничтожить, и они ничего не смогут этому противопоставить.

– Но ведь и SA-15 у них не должно здесь быть?

– Не должно, – подтвердил я, – мы продавали им только ствольную зенитную артиллерию, вы сами понимаете причины.

– Но при необходимости вы можете поставить «зонтик» над этим местом.

– Можем. Черноморский флот с авианосцами и комплексами «Риф» контролирует этот регион. Кроме того, прикрытие можно обеспечить с Восточных территорий, дальность работы «С-300», не говоря уж о «Неве», это позволяет.

– А вертолет. Предельно низкая высота, помехи?

– Не проскользнете. Если вас не обнаружат с авианосца, в чем я сильно сомневаюсь, оборона этого места растерзает вас. Про вертолеты здесь можно забыть, тем более посмотрите на рельеф местности. Укрыться за складками здесь не получится. Но этого недостаточно. Один объект – и что?

– Есть еще кое-что.

– Что же?

Сара Вачовски бросила мимолетный взгляд на посла, тот утвердительно кивнул головой.

– Это часть большого исследования... Гораздо большего, выходящего за рамки Персидского досье. Группа наших ученых из Гарварда, которые одновременно являются добровольными помощниками ЦРУ, проанализировала состояние дел в международном терроризме. Выявлена одна опасная тенденция.

Ведущий аналитик АНБ замялась с продолжением.

– Есть новая тенденция. Очень опасная. Использование при террористических актах смертников.

– Смертников? Сударыня, это далеко не новость. В Северной Индии существуют несколько центров по промыванию мозгов, в свое время мы их накрыли ракетными ударами – или решили, что накрыли. Если нужны смертники, обращайтесь к вашим партнерам по атлантической коалиции. Они у них есть, причем в любом количестве.

– По нашим данным, центры по подготовке смертников-шиитов есть и в Персии. Персия – центр шиизма, крайне опасного течения в исламе. Любой шиит – потенциальный смертник, они с готовностью отвергают жизнь ради загробного воздаяния.

– Откуда эти данные?

Вачовски замялась:

– Агентурная информация. Большего сказать не могу, да и не знаю. Нам дают информацию в готовом виде.

– Это несерьезно. Любой оперативник на линии, подкупленный теми людьми, о которых вы говорите, придумает десяток таких источников, и проконтролировать это будет сложно. Нужно все-таки оценивать реальность получаемых разведданных.

Я поворошил снимки, выбрал снимок всего этого района, начал его просматривать. Пикеринг и Вачовски внимательно наблюдали за мной.

– Не могу понять...

– Что именно?

– Что здесь за объект. Этот объект не может быть крупным.

– Почему?

– Любой крупный объект требует большого объема перевозок как людей, так и грузов. Скорее всего, здесь понадобится железнодорожная ветка. Где она? Я ее не вижу.

– Но ограждение вы заметили?

– Заметил. Хитро поступили – на тридцать километров отнесли.

– Вот именно. Они огородили огромную пустынную территорию. Я уверен, здесь есть и минные поля, и датчики движения. Была проделана огромная работа. Туда же ведет подземный кабель высокого напряжения от ЛЭП.

– Да я увидел... – Я положил снимки на стол. – И чего же вы от меня хотите?

– Мы хотим, чтобы вы выяснили, что это за объект. И только.

– И только? Вы сами себя слышите?! То, что вы мне предложили, называется «шпионаж», «измена Родине».

– Это не ваша Родина.

– Это наше вассальное государство. Забыли? Мы отвечаем за его безопасность. Выяснять что-либо для североамериканской разведки я не буду.

– Мы не представляем...

– Послушайте меня, господа. Вы пригласили меня сюда, чтобы рассказать о том, что вас беспокоит, – и я выслушал вас. Но если вы ищете человека, который предаст – не по адресу. Я русский офицер и дворянин. В нашем роду нет и не будет предателей. Я выясню, что это за объект. И поступлю так, как сочту в этом случае нужным. Перед вами же я никаких обязательств не беру. Честь имею.

Мисс Вачовски хотела что-то сказать, но посол перебил:

– Господин Воронцов, я понимаю вашу позицию и уважаю ее. Но я хочу взять с вас слово, слово офицера и дворянина. Дайте мне слово, что сделаете все, чтобы не допустить войны между нашими народами. Тогда я буду спокоен.

Я утвердительно кивнул:

– Такое слово я могу дать. Война никому не нужна.

Ночь на 3 июля 2002 года
Великая Хорватия
Пожаревац

Наверное, это и в самом деле безумие. Позднее сотник, чудом выживший в мясорубке, вспоминал о том, что они тогда сделали, и удивлялся, как им хватило ума сотворить такое? Впятером, без поддержки, в чужой стране, с которой Россия даже не воюет... Это Австро-Венгрия воевала... готовилась воевать, а Россия не воевала.

Но все-таки они это сделали. Безумству храбрых поем мы песню...

Четверо просто залегли рядом с полотном, накрывшись накидками – два автомата и два пулемета. Пятый – от него зависело все, смогут они сделать то, что задумали, или им придется штурмовать Пожаревац впятером против всех – находился на позиции двумястами метрами ближе к городу. Снайперская винтовка Steyr, неавтоматическая, но с отличной оптикой и глушителем. Нужно было сделать, как минимум, два выстрела во время прохождения состава. Выстрел, перезарядка – затвором, а не автоматически, как привыкли русские казаки-снайперы, – и снова выстрел. Все это почти в темноте, можно сказать, наугад. Если хоть один выстрел окажется неточным – привет. Приехали... воевать впятером против целой части. Ну не части... но рота тут точно есть, скорее даже усиленная рота.

Соболь сказал, что он и четыре раза выстрелит и попадет. А Соболь ни разу не обманывал...

На эту мысль сотника натолкнуло расположение вагонов в составе. Первыми шли пассажирские вагоны с личным составом. Вторыми – крытые полувагоны, совсем такие, как на русских железных дорогах. Третьими – платформы с техникой. Вот и пришел в голову вопрос: а что, если эти платформы отцепить?

По идее, на каждой платформе должен быть стрелок. Охранник. Обязанный следить, чтобы этого не произошло. Но будет ли? Европа все-таки. Пусть и южная, где все не как в «правильной Европе».

Если будет охранник – он умрет. Если нет – значит, все поживут. Пока. Если, наконец, охранник будет, но Соболь не сумеет его чисто снять – тогда умрут они.

Вот такая головоломка.

Божедар, сильно нервничающий, – лучше бы его вообще в стороне оставить, но нужен был буквально каждый – в который уже раз полез к рельсам, положил на них ладонь, чтобы понять, едет ли по ним состав.

– Гудят, аж страшно! – сообщил он.

Сильная рука стащила его с полотна, отвесила добрую оплеуху...

– За что?

– Говорил тебе, не суйся наперед!

Сам сотник думал, что они будут делать, если первой пойдет дрезина. Самая обыкновенная дрезина или автомотриса^[13], несколько автоматчиков, возможно, пулемет и прожектор. Этого уже хватит, не говоря о том, если будут использовать тепловизор или радар. А что – запросто, ситуация здесь далека от нормальной, может быть и то, и другое. Если пустят такой авангард перед основным поездом – им опять-таки хана.

Божедар обиделся, засопел, но ничего не сказал...

– Кажись, и в самом деле идет... – подтвердил Чебак.

– И ты зараз туда же!

Сотник был просто на нервах, но он четко слышал: и в самом деле, идет. Точно идет, такой глухой гул, едва заметная вибрация рельсов, возникающая при передвижении по ним многотысячетонного состава.

– Плюс! – донеслось из рации. Дело сделано.

– Готовность! – Велехов говорил в полный голос, опасаться было уже нечего...

Первым появился тепловоз – большая, темная, неудержимо надвигающаяся масса, он шел по рельсам, как призрак, не включая головного прожектора, лишь тускло светилась в темноте кабина, подтверждая, что это не призрак, это и в самом деле состав. Ни один дурак не стал бы лежать на насыпи рядом с самыми рельсами, если бы не нужда... через их Вешенскую теперь тоже ходили поезда, они пацанами шуровали на путях, на грузовом дворе станции, но такого, лечь к рельсам, им и в голову не приходило...

Грозный лязг, гул накатывал на них, лежащих и прячущихся, и не было от него никакого спасения.

Тепловозов было четыре, прицепленные цугом, они вытаскивали огромный, почти на семьдесят вагонов состав, земля стонала от его тяжести. Сразу за ними пошли вагоны пассажирские, с наглухо задраенными черной материей окнами, с закрытыми тамбурными дверьми. Похоже, здесь озабочены больше не безопасностью, а скрытностью, потому и пошли ночью, потому и задрапированы все окна до единого, потому и нет в открытых тамбурных дверях часовых с фонариками и автоматами. Сами себя обхитрили.

Сотник приподнял голову. Перед ним проплывали колесные пары, одна за другой...

Километров сорок в час. Больше?

– Готовность!

Вагоны прошли, теперь пошли теплушки, крытые полувагоны. Темные, как ночь... и снова никакой охраны.

Тот ли это состав?! А как насчет условного знака Соболя?

Платформы! То, что им нужно... Что-то темное, бесформенное на них... кажется, замаскировали... масксетями завесили, точно.

– Подъем!

Состав, казалось, увеличивал скорость – а может быть, так оно и было.

Запрыгнуть на движущийся поезд не так-то просто, пробовать никому не советую, остаться без ног или без головы легче легкого. Те, кто был с Вешенской, имели в этом деле небольшой пацанячий опыт, потому что жили у станции, конечно, и хулиганили там... не без этого. Но даже для них это было проблемой.

Когда шла платформа – было видно, что последняя, – сотник уже бежал вдоль состава изо всех сил, чтобы хоть немного смягчить рывок. Платформы уходили... он даже не мог обернуться, чтобы увидеть, какая последняя. А ему нужна была именно последняя.

Рывок! – едва не вырвавший руки, его сбило с ног, ныли пальцы... но он вцепился в ржавое грязное железо и не отпускал... ноги волочило по щебню насыпи... если сейчас будет стрелка, то может и оторвать, такое он слышал, запросто...

Тянись...

Попытался подтянуться – на одних руках, хрипя и шипя от напряжения, не получалось. Не получалось, хоть убей, его волочило за платформой, из горла рвался крик...

– А-а-а-а!..

Это был не крик – нечто похожее на звериный рев, каким-то чудом он успел оттолкнуться от насыпи, да так, что показалось – то ли подошву оторвало, то ли ногу. Оторвало, потому что он не чувствовал ногу, не чувствовал, как бьет ее по насыпи.

Оторвало – ну и хрен с ней!

Только через несколько секунд Велехов понял, что он как-то умудрился закинуть ногу на платформу, поэтому и не чувствует, как ноги бьются о щебень. Вот только бы еще сил набраться... вторую закинуть... закинуть всего себя на эту проклятую платформу, трясущуюся и лязгающую... так... оп-па!

Он так и лежал, тяжело, хрипло, как загнанная лошадь дыша, и не мог отцепить руки от ржавого металла. Если сейчас к нему подойдет охранник с платформы, возьмет его голыми руками, он и встать-то не сможет.

Да, не сможет.

Но надо...

Поезд набирал ход.

Так, не вставая, он пополз вперед по-пластунски, туда, где грохотала и лязгала металлом сцепка. По пути он обнаружил, что каким-то образом лишился винтовки...

И черт с ней... Может, какому повстанцу попадется...

Он не знал, что стояло на платформе, но это что-то было большим, тяжелым и гусеничным, и с длинным стволом – а значит, сойдет. Перевалился – и чуть было не полетел под колеса, так закружилась голова, еле схватиться успел. Несмотря на опустившуюся на землю чернь ночи, был отчетливо виден отполированный до блеска стальной рельс и жадно закусывающая его кромка колесной пары. Он видел, что когда-то стало с неосторожным сцепщиком в Вешенской – и энтузиазма это не добавляло...

Тут должен быть рычаг. Сначала надо разъединить магистраль подачи сжатого воздуха, электричества, и чтобы при этом не долбануло... А хотя какое тут, к чертям, электричество, на открытой платформе? Потом рычаг. Рычаг...

А ведь если отсоединить воздушную магистраль, то начнется утечка и будет сигнал тревоги. Как быстро? Сразу? У него из оружия пистолет и нож – против целого состава.

Рука неожиданно натолкнулась на массивный рычаг – примерно такой использовался и на наших вагонах, в Вешенской. Автосцепка называется... была не была.

Он толкнул рычаг сначала в одну сторону – не поддалось, потом в другую – потом отбросил осторожность и рванул обеими руками – так, что чуть опять не свалился на рельсы. И почувствовал, что поддается...

Сначала ничего не происходило, поезд как шел, так и шел. Потом он заметил, что шланг, которым подается воздух, натянулся до предела, как струна. А потом лопнул, хлестанул по платформе со звонким щелком, а сотник снова едва не свалился под колеса. Шипя, как разъяренная змея – это было слышно даже сквозь грохот колесных пар, – состав удалялся, оставляя на рельсах бегущую по инерции платформу...

Платформа остановилась. Они сделали это...

Несколько минут Велехов так и лежал на платформе, пытаясь прийти в себя. Если бы он знал, что все будет происходить так, никогда бы не согласился на эту безумную авантюру. Никогда, ни за какие коврижки.

Потом встал и первым делом обошел платформу, пытаясь найти труп, оружие, что-то в этом духе. Подсвечивал себе фонариком, потому что скрываться уже не было смысла, проявились в полный рост и во всей красе. Но на платформе не было ничего, кроме грязи, кусков какой-то проволоки и свернутого рулона плотной ткани, непонятно зачем.

– Ну и что делать теперь? – вслух спросил сотник сам себя.

Хлопнул себя по карману, ожидая наткнуться на осколки или вообще ничего не обнаружить, но, к его изумлению, рация была на месте, более того – она работала! Включил на прием – и услышал встревоженный голос, шпарящий открытым текстом:

– Старший! Вызываю старшего! Старший, где ты?

– Дело сделано... – устало проронил в рацию Велехов и поморщился – кожу он ободрал с ладоней капитально.

* * *

Он снял и свернул маскировочную сеть с платформы. Посветил фонариком – это было то, что он и хотел – квадратный, с пятидюймовой пушкой «Аустро-Даймлер», лицензионный римский «Демаг Леопард-2», один из последних классических танков, здесь они, видимо, еще состояли на вооружении. Мощная лобовая броня, двигатель – дизель, как минимум, на тысячу сил, прямоугольная, угловатая башня, пятидюймовая пушка, предназначенная, прежде всего, для стрельбы прямой наводкой. Два пулемета – тринадцать миллиметров на башне и семь и шестьдесят два, три линии^[14], спаренные с пушкой. Теоретически танк хорош – но именно теоретически. На современном поле боя, с его управляемыми самонаводящимися шестидюймовыми снарядами, отстреливаемыми на пятьдесят километров, с боевыми вертолетами, ракеты которых бьют по целям с десяти километров – этому танку места не было...

Теперь с этим танком надо что-то делать. Самое главное, вдруг не окажется топлива? Интересно, как здесь принято перевозить технику? По идее – можно перевозить и заправленной, соляра не горит. А если нет топлива? Идти в ближайшую деревню за ведром соляры? Нет, скорее за бочкой. А потом ее сюда катить. А больше поезда тут вообще ходить не будут, подождут, пока они с танком справятся.

Великолепно...

Кстати, еще один вопрос: а как для начала эту вот дуру, весом шестьдесят две, если память не подводит, тонн, сгрузить с платформы? Кран подогнать?

Вопросы, вопросы...

Со стороны Пожареваца кто-то бежал, сотник повернулся – и вспомнил, что потерял свое оружие. Но это был всего лишь Певцов.

– Жив? – задал он дурацкий вопрос, когда подбежал к платформе, схватился за нее руками, тяжело дыша.

– Как видишь. Где остальные?

– Сейчас будут. Какая ляля...

– Мы с этой лялей – намучаемся. Что с ней делать теперь?

– Как что? Заводить и ехать...

– Заводи и едь. Сумеешь?

Певцов взобрался на платформу, как старый дед, цепляясь и руками и ногами. Потом так же залез на танк, на башню...

– Ты что, в самом деле умеешь?

– Есть немного.

– Где научился?

– Да брательник на броне отслужил... Это не сложнее, чем трактор водить. Ага!

Певцов открыл люк – это тебе не машина, никакой противоугонки нет – и полез внутрь танка. Подбежал Чебак.

– Соболя где оставил?

– Там, с Божедаром плетется. Живой, командир?

– Да что вы все меня хороните? До самой смерти не умру.

– Мы смотрели, как ты уцепился, думали, сбросит.

– Держите меня четверо. Батя быка седлал.

– Так то батя. И то быка...

Подбежал Божедар.

– Живой, пан казак?

Чебак посмотрел на Велехова. А Велехов – на Чебака. И оба – расхохотались.

– Казаки! – Певцов вылез из башенного люка.

– Ну что?

– Соляры под пробку! И снаряды загружены!

– Давай потихоньку назад! Только тихо!

Танк зашевелился на платформе, утробно взревел двигателем.

– Давай, давай!

Пушка – самое уязвимое место танка – была поднята на максимальный угол возвышения и повернута на девяносто градусов. Если им повезет – танк не перевернется при такой безумной разгрузке.

– Давай!

Передние колесные пары тележки разгрузились предельно, это было заметно.

– Еще немного!

Сотник, командовавший разгрузкой, толкнул Божедара назад, вечно он лез вперед, хотел помочь, но только осложнял.

– Назад. Не суйся поперек батьки.

В этот момент произошло то, что должно было произойти – платформа не выдержала и встала на попа, танк грохнулся об насыпь и... Не перевернулся! Он не перевернулся, он тоже почти встал на попа, но не перевернулся! Так и стоял.

– Певец, ты живой?

– Живой, что делать?

Сотник, рискуя тем, что вся эта конструкция рухнет на него, подошел ближе, посветил фонариком. Если сейчас вдруг появится поезд... будет очень смешно. Хорватам, им-то будет совсем не до смеха.

– Я буду командовать. Сейчас дай самый малый назад, гусеницы вытолкнут платформу вперед. Готов?

– Да.

Если вся эта конструкция рухнет, то первым погибнет он же. Но Велехов сознательно ставил себя под удар, потому что он все это придумал.

– Давай!

Танк зашевелил гусеницами, чтобы опрокинуться, достаточно было минимальной асимметрии усилий. Одна гусеница провернется вхолостую – и все.

– Ну?

Гусеницы зашевелились, что-то заскрежетало – и он увидел, как платформа пошла вперед. Получалось!

– Давай! Отлично! Вперед самый малый!

Платформа ползла и ползла вперед, пока не ударилась об рельсы.

– Еще назад. Сейчас...

Об рельсы ударился и танк, встав на них. В рации раздался сдавленный крик.

– Певец, что с тобой? Певец?

– Нормально. Башкой стукнулся... е...

Платформу – как только танк «встал на ноги» – они привязали тросом к танку, перевернули и сбросили с путей. Мало ли... может, это даст им хоть немного дополнительного времени.

Стандартный экипаж тяжелого боевого танка Austro-Daimler Pz 80 Ausf cостоит из четырех человек. Это механик-водитель, командир, стрелок-наводчик и заряжающий. Танк спроектирован по классической схеме: отделение управления спереди, боевое отделение в средней части и МТО – в кормовой.

В отделении управления размещается водитель, основная часть боекомплекта и фильтро-вентиляционная установка. Рабочее место водителя смещено к правому борту; сиденье водителя регулируется по высоте и может устанавливаться в два положения: боевое – при закрытом люке и походное – с открытым люком. Для наблюдения за местностью перед люком установлены три перископических смотровых прибора, что позволяет водителю обозревать местность, не открывая люка, как на менее современных танках. Управляется танк не рычагами, а чем-то наподобие штурвала. Усилие на штурвале и на педалях низкое, почти как на гражданском авто.

Основным прицелом наводчика является EMES-12, разработанный фирмой «Цейсс». В прицел интегрированы лазерный и стереоскопический дальномеры. Бинокулярный стереоскопический дальномер имеет базу 1,72 м и 8– или 16-кратное увеличение. Комбинация двух дальномеров, использующих различные принципы для определения расстояния до цели, позволяет повысить достоверность и точность измерения. В качестве вспомогательного наводчик использует монокулярный перископический прицел TZF-1A, аналогичный установленному на танке «Леопард I». У командира панорамный перископический прицел PERI-R-12 со стабилизированной линией визирования. Командир имеет возможность самостоятельно наводить пушку, для чего применяется механизм синхронизации оптической оси прицела и оси ствола орудия.

Для наблюдения в темное время суток используются активные ИК-приборы ночного видения и наблюдательные устройства с электронно-оптическими усилителями. В отличие от танка «Леопард-1», ИК– прожектор «Леопарда-2» установлен стационарно и прикрыт башенной броней. Использование активных приборов ночного видения предусматривалось только в случае невозможности работы приборов с электронно-оптическими усилителями, поскольку излучение ИК-прожектора сильно демаскирует танк.

В башне расположены места заряжающего, наводчика и командира танка. Хранилище снарядов находится в задней части башни, при этом оно защищено хуже, чем на других аналогичных танках того времени, и потому танк считается довольно уязвимым. Второе хранилище снарядов – рядом с местом механика-водителя, добраться до них, да еще на ходу танка, – задача не из легких. Танк может вести огонь стандартными снарядами этого калибра всех типов – бронебойными (включая снаряды с урановым сердечником), осколочно-фугасными, флашетами – снарядами против пехоты с множеством стрелок, дымовыми.

Этот танк был вооружен мощнейшей для того времени танковой пушкой L44 калибра сто двадцать миллиметров, мощнее была только британская пушка такого же калибра, но нарезная. Стандартом для танков в те времена была британская пушка L7 калибра 105 миллиметров, она стала самой распространенной пушкой в истории, лицензию на ее производство закупали все кому не лень, и так получилось, что в семидесятых годах этой пушкой или ее лицензионными копиями оснащались танки Британии, Австро-Венгрии, Германии, САСШ и Японии. Только русская конструкторская школа не пошла по этому пути, приняв за основной калибр сначала морской 107 миллиметров, а потом установила на танк мощнейшую 130-миллиметровую морскую пушку^[15]. Как бы то ни было – германская пушка L44 стала настоящим прорывом в области противотанкового вооружения и сохранилась до сих пор на самоходках-истребителях, лицензию на нее купили САСШ и Япония.

И вот все это – пушку, пулеметы, приборы – предстояло освоить четверым казакам и одному сербскому пареньку меньше чем за час. Да какое там час... полчаса, не больше.

Танк стоял в перелеске, работала только вспомогательная силовая установка, дававшая напряжение в бортовую сеть танка. Оба люка были открыты, пулеметы уже снарядили, оставалась только пушка...

– Открывай и доставай.

– Какой?

– Да любой! Первый попавшийся!

Божедар, выполняющий роль заряжающего, открыл заслонку – там, донцем гильзы к нему ждали своего часа снаряды. Они лежали не в отдельных ячейках, как делают на некоторых танках, а штабелем. На штабеле были какие-то заметки, но что они означали, понять было невозможно – отдельные буквы и все.

– Тяжелый...

– Не урони!

От окрика серб чуть и в самом деле не уронил...

– Да что ты делаешь, сюда клади!

– Да положил я, положил...

Чебак мрачно смотрел на снаряд, лежащий на лотке.

– И что теперь делать? Певец?

– А?

Самое простое взял себе Певец – механиком-водителем. Знай дави на педали да руль крути – как на тракторе. Обзор... так перископы есть, проще простого. Или люк по-походному откинул – и рули.

– Как эту дуру заряжать?

– Как-как... Ты снаряд положил?

– Положил.

– Теперь досылатель. Досылай и затвор закрывай.

– А где тут досылатель?

Певец выругался:

– Сейчас...

Он попытался с места механика-водителя пролезть сразу в башню, не получилось. Механик-водитель сидит в танке низко, как в гоночной машине, – полез, короче, через люк...

– Пусти...

– Да куда пусти, зараз и без тебя тесно.

– Ты так покажи... – сказал Велехов, примеряясь к пулемету. В отличие от германцев, австро-венгры не только заказали крупнокалиберный пулемет вместо обычного на башне – но и хорошо защитили пулеметчика. Само по себе очень показательно – значит, готовили танк к бою не с себе подобными, а с инсургентами, и к городским боям...

Казаки не знали, что снаряды в танке были только двух типов – осколочно-фугасные и флашеты, потому что для охраны Пожареваца другие были не нужны. И точно такое же снаряжение было у оставшихся в городе танков. Захваченный ими танк был практически неуязвим для всех типов оружия, что имелись в Пожареваце.

– Вон, видишь?

– Что?

– Да нажимай ты! Вот так!

Снаряд скользнул в казенник пушки.

– Понял?

– Да. А стрелять как?

Велехов, освоившийся на месте командира, указал на кнопку:

– Эта, наверное.

– А почему эта?

– Красная...

Чебак потянулся рукой.

– Э, э! Ты тут не пальни...

– Да не пальну я... А если не научимся палить, то как?

– Из пулеметов. И гусеницами. Понятно? Вообще – светает, надо двигаться...

Певец выпрямился – и увидел пожилую женщину, стоящую в нескольких метрах от танка и смотрящую на них со страхом.

– Иисусе!

Увидев, что танкист смотрит на нее, она повернулась и опрометью бросилась бежать куда глаза глядят.

– Что там? – спросил Велехов.

– Что, что... Ехать надо, вот что...

* * *

Марко Стадник, офицер специального подразделения охранной полиции, в эту ночь был дежурным. Дежурили по очереди и с дежурства сменялись почему-то в десять ноль-ноль. Время, когда уже совсем рассвело и потемну не заснешь. А дежурили – день через два...

Должность в Пожареваце считалась довольно престижной, это тебе не по лесам за повстанческими отрядами шастать, там никаких дежурств, несколько дней то в сырость, то в жаре, то в холод. Лежишь часами, а то и днями на земле, высматриваешь, что происходит в очередной деревне, населенной никак не желающими угомониться сербами, или у кладбища – на кладбищах почему-то сербы любили проводить сходки и прятать оружие. Так можно и простатит заработать! И почти ни выходных, ни проходных, ни отпусков – не то что здесь...

На должность в комендатуру Пожареваца Стадник попал не случайно. Расценки он знал – пятьдесят тысяч хорватских марок за место. Деньги он, конечно же, копил, как и все остальные офицеры, обирая выявленных террористов и их пособников, но рассчитывал перевестись на непыльную должность примерно через год. Судьба распорядилась иначе – попался на глаза цыганский табор, а у цыган золотишко всегда припрятано. Они как раз сидели в засаде, поджидали связника с территории Польши, когда заметили цыган. Цыгане оказались не «пустые» – в мешке обнаружили около трех килограммов героина, тащили через границу. Через день к нему явилась делегация во главе с цыганским бароном, и вопрос был улажен, а генералу Войко Вучетичу он преподнес не только требуемые пятьдесят тысяч марок, но и массивный мужской браслет из золота, стребованный с цыган. Расчувствовавшийся генерал в долгу не остался, дал направление не куда-нибудь, а в Пожаревац, благо такие понятливые подчиненные попадались редко, их следовало беречь и продвигать по службе. Стадник, естественно, генерала не подвел.

Работа в комендатуре Пожареваца предполагала немалый дополнительный доход. Город обнесен колючкой, в самом городе больше трехсот тысяч жителей и несколько промышленных предприятий. Такса была на все – жители платили за право выйти из города, за свидание, за передачу (это все же была тюрьма, хоть и огромная), за перевод на легкие работы – денежки капали, а собирал и передавал их наверх дежурный офицер. Себе кусочек малый отламывал – но, учитывая масштабы денежного потока... Платили местные купцы, деловары – все заводы показывали минимальную прибыль, а то и убыток, на самом же деле они работали на полный ход, занимались левыми заказами большую часть рабочего времени. Мало кто знал, что Пожаревац производил нелегального оружия едва ли не больше, чем Загорье^[16]. И за все – за въехавшую машину, за выехавшую машину – за все капали денежки...

Времени было уже девять с лишним, деньги майор Стадник уже собрал и поместил их в сейф, сменяясь с дежурства, он вывезет их и встретится с «инкассаторами» – тоже офицерами специальной полиции, группой из Загреба – примерно в километре от Пожареваца. Деньги он собирал за предыдущий день, на разводе постов, причем делал это в открытую. По сути, он и занимался днем и ночью только тем, что караулил собранные деньги, с остальным управлялись офицеры секторов...

Марко Стадник открыл ящик стола, с тоской посмотрел на лежащую там фляжку – в ней была сливовица. Нельзя... нельзя, он еще не сменился, он отвечает за деньги, пока деньги не переданы – он отвечает за них головой, и не только он. Все помнили историю с Борисичем, он сначала брал то, что ему не предназначалось по праву, наглел, а потом, когда понял, что все его махинации раскрыты и загребские генералы знают о его гешефтах – вместо того, чтобы передать очередную сумму по назначению, – смазал пятки салом и... В итоге семью его через несколько дней подчистую вырезали сербские террористы, забросали дом зажигательными бомбами, предварительно подперев двери, а самого Борисича нашли через полгода в Австралии. Без головы.

Надо же, куда сумел убежать... Обычно бежали в Италию, совсем рядом, там даже образовалось что-то типа хорватской общины. А этот до Австралии добежал... но и там достали...

А сливовицы хочется...

Сглотнув слюну, майор Стадник начал готовить кофе.

Вот чего он не понимал, просто хоть застрели, не понимал – так это чего не хватает в жизни сербам. Разве им не предоставили возможность уехать, всем, кто желал уехать? Предоставили... Даже унижение немалое претерпели из-за этого. Разве им не дали все права... даже право голосовать на местных выборах? Дали^[17]. Их ведь сейчас даже не расстреливают, кроме тех, кто непосредственно виновен в терактах, – дают возможность перевоспитаться работой, социализироваться. Проволока, которая окружает город, охрана – она скорее для того, чтобы сербские террористы не проникли сюда извне, а не для того, чтобы держать сербов здесь как заключенных.

Так что же им еще надо-то...

Где-то вдали громыхнуло, майор нахмурился, подошел к окну. Гроза, что ли, начинается? Небо ясное вроде. Только бы не гроза, сдать бы деньги и доехать до дома... а там пусть хоть потоп.

Пока заваривался кофе, майор Стадник лениво листал журнал дежурства. Ничего не произошло... и слава Иисусу. Майор был примерный католик, каждую субботу посещал церковь и старался не совершать того, что в его понимании было грехом.

Новые странные звуки привлекли внимание майора, сначала он почему-то подумал, что эти звуки издает кофейный аппарат, потом прислушался и понял, что нет – это что-то другое. В этот момент снова загромыхало... слышнее, чем в первый раз. И тут майор понял, что звуки, на которые он обратил внимание, – это выстрелы.

Примерно прикинув, откуда они доносятся, он снял трубку, набрал четырехзначный номер. В трубке был сплошной гудок – не прерывистый, когда занято, а сплошной.

Нахмурившись, майор достал из стола рацию – он отключал ее, потому что, если слушать все переговоры по рации целый день, голова будет как чугунная.

– Это майор Стадник, всем тишина в эфире! Вызываю караульный пост номер два! Караульный пост номер два, ответьте главному!

Он переключил на прием – и услышал то, от чего похолодели ноги...

– Слева, слева заходи... Гишек... Гишек, уходи оттуда... Иисус, его не остановить... всем, кто меня слышит, мы под огнем. Мы под огнем, периметр прорван танками, запрашиваем любую помощь! Мы не можем их остановить!

В танк уже три прямых попадания – но все три осколочно-фугасными, а не кумулятивными, и танк оставался на ходу. С каждой минутой его действия становились все более осмысленными – экипаж учился, как говорится, на практике. Танк прорывался к городу, к промышленной зоне, периметр уже прорван.

Какой-то взрыв, треск помех, неразборчивые крики...

Майор бросил рацию, неверяще и испуганно посмотрел на нее, вдруг вспомнив, что идет последний час его дежурства...

Какие, ко всем чертям, танки?!

Майор снова взял в руки рацию.

– Здесь майор Стадник, прекратите панику, доложите, что происходит!

В ответ раздался голос, который он не узнал, хотя голоса всех начальников секторов он знал безошибочно.

– Господин майор, танк прорвал оцепление и открыл по нам огонь! Многие убиты, мы не можем остановить его!

– Что за чертовщина? Кто в танке?!

Майор вспомнил, что ему рассказывали – на Рождество несколько пьяных военнослужащих решили покататься на танке и врезались в железнодорожный состав. Закончилось военным трибуналом...

– Откуда танк? Что это за танк?

– Мы не знаем, там наши эмблемы!

У защитников Пожареваца после того, как большую часть техники они отправили на потенциальный фронт, оставалось всего два танка. Из них на ходу был только один, он и сделал три точных выстрела по взбесившемуся собрату, но остановить его не смог.

– Где сейчас этот танк?

– Он идет к городу, мы бессильны!

Майор Стадник оглянулся на сейф.

– Кто говорит? Кто на связи?

– Это капрал Готовина, господин майор, третий сектор!

– А Норач где?

– Убит, господин майор, танк его раздавил!

– Держите периметр! – отдал приказ майор, хотя понимал, что в этом нет никакого смысла. – Сейчас подойдет помощь.

И отключил рацию, чтобы больше ничего не слышать.

Так... ключ. Где ключ? Проклятие, где ключ... Вот он! Черт, почему он до сих пор не сменил замок... замок заедает... надо было вовремя взять масленку и смазать его, чтобы теперь не... так... надо ногой прижать... если ногой прижать как следует, замок сработает... вот так... еще... получилось!

Майор оглянулся, подбежал к окну, схватил лежащий на подоконнике дипломат. Вытряхнул все, что было в нем, на пол, подбежал к сейфу и начал сгребать деньги. Деньги были не обандеролены, в самых разных купюрах, часть перехвачена резинками, часть скрепками, а часть была просто так. Он как раз хотел разобрать их, отложить свою долю, когда началось...

В дверь постучали, майор нервно оглянулся, достал из кобуры пистолет. Дверь была заперта, он никогда не оставлял открытыми никакие двери.

– Кто там?

– Это я... Митрич!

Черт...

– Подожди минуту!

Деньги не влезали в дипломат... черт, кто придумал собирать такими мелкими купюрами... хотя какие могут быть другие, эти деньги пара тысяч человек сдала, накопилось. Черт, не влезает. Не влезает!!!

Майор выкинул обратно в сейф сначала одну пачку, где было много мелких денег, потом другую. Навалившись, ему удалось-таки закрыть крышку дипломата и защелкнуть замок. Захлопнув дверцу сейфа, с пистолетом в одной руке и дипломатом в другой он прошел к двери.

– Ты там?

– Давай быстрее!

– Сейчас открою.

Поручик Митрич был в полевой форме, с автоматом, висящим не по уставу, но так, чтобы им можно было быстро воспользоваться. Он тоже служил в специальной полиции. И знал, что, если до буквы соблюдать устав, в лесу не выживешь. Майор перетащил его с собой в город, за это Митрич был ему благодарен.

– Где танк?

– Маневрирует в промзоне. Его не остановить. Нечем. Надо уходить...

– Кто командует?

– Никто не командует, господин майор! Мы должны увезти деньги! Нам за деньги голову снимут!

Собственно говоря, именно это майор и собирался сделать. Но все равно приятно, когда твои мысли разделяет еще кто-нибудь.

– Ты прав. Но должен кто-то командовать.

– Божекович пусть командует! Он отвечает за внутреннюю территорию.

– Он жив?

– Минуту назад был жив. Пойдемте, господин майор, пока сербы не поняли что к чему. Тогда нам не вырваться...

Это так... В городе один охранник приходится примерно на тридцать человек «работающего персонала». Не сдержать... должны подойти армейские части, тогда можно будет что-то решить. Пусть военные расхлебывают... это у них, черт возьми, угнали танк, больше неоткуда, пусть теперь и останавливают его как хотят...

– Уходим, – окончательно решил майор.

Вместе они сбежали вниз, там уже занимали позиции немногочисленные солдаты, у них было оружие для борьбы с массовыми беспорядками и винтовки. Ни пулеметов, ни гранатометов – они здесь были просто не нужны. Увидев сбегающего дежурного офицера, они ничего не сказали – бессмысленно. Просто все для себя в этот момент решили, что как только офицер скроется из вида – нечего здесь станет делать и им. Это были не двадцатые, не тридцатые и не сороковые, когда хорваты убивали и умирали с именем Христовым на устах за свою веру^[18]. Тогда все сражались за идею, за Великую Хорватию, и ради этого готовы были умереть. Сейчас... сейчас шел век двадцать первый, и они видели поспешно сматывающегося дежурного офицера с ординарцем и мешком, в котором несложно было догадаться что. За это – они умирать не собирались...

Не те сейчас времена...

На улице майора и поручика ждал закрытый внедорожник «Puch G» с выключенным мотором, водитель зачем-то вышел из машины и стоял на колене, направив ствол автоматической винтовки туда, откуда раздавались звуки стрельбы...

Идиот...

– Ты что делаешь, кретин?! Ты что, собираешься этим остановить танк? Заводи машину, козлина!

– Простите, господин поручик... – растерялся солдат.

– Заводи!!!

Двигатель схватился с полоборота, ровно взревел. Майор, не выпуская кейс из рук, запрыгнул на заднее сиденье, рядом плюхнулся поручик.

– Куда, господин майор?

– Гони к четвертой проходной. Быстрее!

Машина покатилась вперед, набирая ход. Было понятно, что в городе происходит что-то неладное. Кто-то бежал от промзоны, кто-то – наоборот, туда, прямо посреди дороги стоял большой автомобиль, и в нем никого не было. Шофер смылся.

Откуда-то из подворотни хлестко прогремела очередь. Люди были уже на проезжей части, было плохо видно, вооружены они или нет.

– Гони! Дави!!!

Машина прыгнула вперед, люди разбегались. Ровные блоки одинаковых кварталов неслись все быстрее.

За спиной стреляли...

Навстречу проскочил бронетранспортер – сняли с поста, понятно. На броне сидели люди. По современной моде бронетранспортеры оснащали одной пулеметной установкой калибра 13 миллиметров^[19], она была дистанционно управляемой и совмещенной с приборами наблюдения, но танковую броню такие пули могли лишь поцарапать.

– Не останавливаясь, проскакивай. Сигналь!

Внедорожник взвыл клаксоном, замигал фарами. Бойцы узнали машину начальствующего состава, поспешно поднимали шлагбаум.

Проскочили.

Дорога летела под колеса...

– Вырвались, – озвучил майор.

Живы – и слава Иисусу.

– Откуда взялся этот чертов танк? – нервно спросил майор. – На следующем повороте поверни налево.

Надо сдать деньги.

Они свернули с большой дороги на объездную, пустынную – им надо было объехать Пожаревац по большому кругу и оказаться с другой его стороны, там, где будут их ждать посланцы из Загреба, но при этом постараться не напороться на танк. На дороге никого не было – ни единой души. Поручик Митрич пристегивался, майор иронически посмотрел на него:

– Не поздно пристегиваться? Теперь до самой смерти не умрем...

На майора смотрел револьвер.

– Так точно, господин майор.

Хлопнул выстрел. Потом еще один... В салоне запахло перцовым экстрактом, майор взвыл, хватаясь за лицо, капсаицин драл кожу, слизистые. Машина завиляла по дороге, бросилась влево, потом вправо, прямо в кювет...

* * *

«Puch G», прочный армейский внедорожник, сделанный на базе «Даймлера», даже в такой критической ситуации хорошо перенес аварию – кузов хоть и повело, но он остался цел. У лежащей на боку машины открылась дверь, из нее выбрался поручик Митрич. В руках у него был дипломат, отобранный у тяжело раненного майора Стадника. Справа на лице виднелась глубокая, оплывающая кровью царапина, глаза слезились, лицо было красным...

Поручик осмотрелся, втянул носом воздух, как хищный зверь, и улыбнулся. Пахло бензином. То, что надо...

Он наклонился, рукой, затянутой в перчатку, сорвал немного сухой травы, достал из кармана зажигалку, поджег и бросил на машину. Не загорелось. Сорвал еще, зашел с другой стороны. Раненый Стадник – он-то в отличие от Митрича пристегнут не был, и его как следует приложило, а водитель и вовсе погиб – смотрел на него.

– Марко... За что?..

Поручик улыбнулся, бросил горящий комок травы. Полыхнуло жадное, желтое, всепожирающее пламя...

– Не «за что?». А «почему»? – назидательно произнес он.

Причина проста. Деньги. Тот самый чемоданчик – там ой как много!.. Вдобавок еще и то, что он успел скопить... все это тоже пригодится. Он больше не собирается жить в этой безумной стране, не собирается рисковать жизнью, чтобы охотиться на зверей – сербов. Он больше не собирается подчиняться ублюдкам. Finita! Basta!

Все просто. Кто поймет, что на самом деле произошло, когда творится такое. Он давно прицеливался на содержимое сейфа, но, только когда объявили тревогу, понял – вот оно. Единственный шанс, который выпадает в жизни. Имея доступ к командной сети, он специально отдал несколько неправильных и взаимоисключающих приказов, чтобы неизвестно чей танк погулял по территории подольше, а потом взял машину и рванул к зданию комендатуры. Никто не заметил, что, когда они проезжали четвертый блокпост, он специально спрятался за спинкой высокого переднего сиденья внедорожника – кто из солдат разберет, сколько людей было в машине, двое или трое? Его видели только те солдаты, которые готовились занимать оборону в комендатуре – но не факт, что они успеют обо всем рассказать, не факт, что они вообще выберутся из Пожареваца живыми. Похоже, это сербский мятеж... наверняка поддержанный русскими, русские узнали, что против них готовится, и решили нанести опережающий удар. Наверняка это специальные силы русских... не может быть, чтобы это был только один танк. Пока со всем этим разберутся... пока подавят мятеж... он будет уже далеко.

Картина. Машина превысила скорость, водитель не справился с управлением, и машина упала в кювет. Следов от пуль нет – это же капсаицин, перечный экстракт, и не более того. Машина слетела в кювет и загорелась. Кто теперь разберет, где деньги, куда они делись. Может быть... майор Стадник положил их в холщовый инкассаторский мешок, как обычно это делалось, и они сгорели, а возможно – еще что-нибудь.

Надо только пройти несколько километров по лесу, к дорогам не выходить. У него кроме газовых патронов к револьверу есть и настоящие, и есть еще пистолет, хороший пистолет. Он служил в специальной полиции, в лесу он ходить умеет, выживет. Потом надо угнать машину. Недалеко от Загреба есть тайник, там он спрятал еще деньги, одежду, оружие и три комплекта документов, два из них чистые, в том числе паспорт подданного Священной Римской Империи Германской Нации, он отнял его у контрабандиста, похожего на него внешне. Любой нормальный, не щелкающий клювом полицейский за пару лет службы обязательно обзаводится небольшим капиталом, хотя бы одним нелегальным стволом и хотя бы одним чистым паспортом на всякий случай.

А сербы... а нехай этих сербов! Пусть их воюют.

Подобрав дипломат, поручик пробежал несколько десятков метров по каменной насыпи, чтобы не было следа, идущего от машины. Впереди речка, он пошел по ее берегу в лес. Несколько километров – и свободен...

* * *

Сильно побитый пулями, с сорванными экранами и элементами динамической защиты танк, заехав в какой-то заброшенный цех металлургического завода, отвечал огнем из спаренного с пушкой пулемета. Снаряды еще не кончились, а вот к крупнокалиберному все ленты, их было пять по сто плюс та, что в пулемете, вышли. У танка были еще и гранатометы, заряженные осколочными гранатами – на случай, если танк будет подбит и окружен пехотой, но как ими пользоваться, казаки не знали. И хорошо, что не знали...

Они сидели в танке оглохшие, надышавшиеся пороховыми газами, как избавляться от стреляных гильз они тоже не знали, продувка ствола была автоматическая, а вот в гильзах оставалось. Когда по танку бил осколочно-фугасный, им казалось, что они находятся внутри огромного колокола.

Но самое главное – они были живы. Все.

– Что делаем-то? – Чебак закашлялся, он был красный как рак, чуть не угорел. Ладони обожжены от гильз.

– Что-то... Что осталось-то? – крикнул с места мехвода Певцов, уже окончательно в этой роли освоившийся. А что – штурвал и педали, коробка полуавтомат, знай рули. Конечно, если были бы ПТУР – недалеко бы дорулили – но...

– Шесть... Кажется.

– А к пулемету?

– А черт знает. Есть сколько-то...

Сотник Велехов сунулся вниз, он тоже оглох от огня крупнокалиберного пулемета.

– Добиваем БК и уходим...

– Давай вперед!

Рыкнул дизель, танк покатился вперед, попирая гусеницами бетон. Стоило выкатиться из-под прикрытия – по танку открыли огонь.

– Левее! Они за тем строением!

– Певец, давай разворот вправо, примерно двадцать...

– Целься!

Казаки так и не освоили поворот башни, не могли поднимать пушку ни вверх, ни вниз, но как стрелять – освоили. По технике... ее и осколочно-фугасный выбивал, а местные бронетранспортеры были большими уродливыми коробками на колесах. По живой силе... они били по зданиям, и живую силу косило разлетающимися осколками. Помогал и пулемет – им-то можно было работать как угодно, вверх, вниз...

– Огонь!

Ухнула пушка, запахло пороховыми газами. В километре, там, где была железнодорожная станция, встал бурый столб разрыва.

– Соболь проскочил?

– А бес его знает... Кубыть, проскочил...

Оставив и заминировав танк, они перебежками продвигались к центру города. Стрельба была спорадической – то вспыхивала, то стихала, то снова вспыхивала, но уже в другом месте. Что-то уже горело, улицу перекрыли грузовиками, по меньшей мере, в двух местах. Где-то стучал крупнокалиберный пулемет, размеренно, солидно и жутко.

– Давай я прикрою...

Сотник перебежал через дорогу, сверху откуда-то выстрелили, но неточно, пули ударили по асфальту в нескольких метрах, оставили выбоины и отрикошетили. За спиной несколько раз хлопнула винтовка...

– Давай!

Теперь прикрывал уже Велехов, под прикрытием его винтовки дорогу перебежали остальные. Чебак сильно отравился, до сих пор был красным и шатался, как пьяный.

– Как? Добежишь?

Чебак сделал зверскую морду:

– Вас перегоню...

– Тогда двигаемся.

Проулком – здесь не стреляли и никого не было, они перебрались на соседнюю улицу. Здесь было много заборов из сетки-рабицы, они были почти между всеми домами, напоминая, что это все же не обычный город – и путь преграждают, и видно через них, и не скроешься, стрелять можно. Но тут забор кто-то повалил. Если в городе держать оборону – теперь эти заборы станут проблемой уже для самих хорватов.

– Соболь!

Желтый грузовик стоял у одного из домов, около него толпились сербы. То, что привез этот грузовик, было как нельзя кстати – двадцать с лишком тонн груза.

– Козаки! Не пуцать! Не пуцать!

Несколько человек, уже получивших оружие, охраняли раздачу.

– Драганка!

Девушка, увидев Чебака, налетела на него, да так, что он от неожиданности и слабости свалился с ног, и они вдвоем грохнулись на асфальт.

– Ты ранен?!

– Так и здорового сшибешь... – засмеялся кто-то...

– А Радован? – спросил громко сотник, ни к кому конкретно не обращаясь...

– Расстреляли Радована, пан казак... – ответил один из сербов, уже вооружившийся, Велехов видел его раньше, хоть и не знал по имени – он раненый был, всех раненых хорваты добили. Нет больше Радована...

* * *

– Твердо решил?! – Сотник испытующе смотрел на Чебака. Дело было уже в лесу, в нескольких километрах от Пожареваца. Где-то левее кружился, стрекотал вертолет, с разных сторон до них то доносился, то затихал грохот выстрелов. Чебак от чистого лесного воздуха уже оправился, выгнал из легких отраву. Рядом с ним стояла Драганка, сжимая в руках трофейную снайперскую винтовку с глушителем – мощное, точное и убойное оружие. За ними стояли еще несколько сербов, примерно два десятка.

– Твердо, господин сотник. Не отпустите добром – уйду сам, знаете, без воли казака нет. Христом богом прошу, господин сотник.

– Да ты не христобожничай... – раздраженно произнес Велехов, – понимаешь, что, скорее всего, не выйти отсюда? Надо к границе прорываться, сразу, прямо сейчас, иначе конец. Что за вожжа тебе под хвост попала? То с бандюками боролся – а теперь сам стать бандюком хочешь. Разве дело это для казака, что я кругу скажу?

– Так и скажите, господин сотник, – за правое дело, за браты своя и голову сложить не грех. А здесь браты мои. И жена.

Сотник посмотрел на стоящих за ним казаков, Певца и Соболя. И Божедара... с ними были и сербы, те, кто решил прорываться в родную уже Польшу сразу. За Чебаком стояли те, кто решил задержаться в Австро-Венгрии и «погулять» здесь.

– Право, дай дозволу, пан сотник, – улыбнулась Драганка, – не пропадем. Погуляем и выйдем с честью.

– Дело твое... – решился сотник.

– Спасибо, господин сотник. Удачи вам.

– Храни вас Дева Мария и святой Лазарь^[20], – перекрестила их Драганка.

– И вам помогай Господь... – Сотник кое-что вспомнил: – Ты мне только вот что скажи. Когда сюда шли – твой отец к нам в расположение ходил?

– Ходил, пан сотник, – вспомнила Драганка, – было...

– А с кем он из наших гутарил, не знаешь?

– Он никогда о том не говорил. Молчал. Ну...

– Не прощаемся, – отрезал сотник. Потом повернулся и пошел... ему надо было вывести с враждебной территории два десятка людей, и почти без оружия, оружие они отдали тем, кто оставался здесь. Сотник Велехов еще не знал, что там, куда они идут, в Висленском крае, уже взметнулось высоко в небеса страшное пламя рокоша...

7 июля 2002 года
Великая Хорватия
Окрестности Пожареваца

Надменный черный седан-лимузин «Штайр-Даймлер-Пух», сопровождаемый конвоем из бронетранспортера и грузовика с пулеметом и пехотой, остановился возле штабной машины – неуклюжего бронированного ящика на колесах, стоящего прямо на дороге, сейчас закрытой для проезда гражданского транспорта. Рядом с ним стояли пять легких гусеничных транспортеров пехоты типа Steyr, стволы их скорострельных пушек были направлены в лес, зловеще чернеющий метрах в двадцати от дороги. Здесь, на юге Европы, лес никогда не подступал вплотную к дороге, его вырубали.

Грохнули по асфальту сапоги – в австро-венгерской армии до сих пор было принято подковывать сапоги небольшими подковками, бойцы специальной охранной роты рассредоточились, обеспечивая периметр. Только после этого из лимузина вышел среднего роста толстяк – он ходил, переваливаясь, и его лицо было красным от пьянства. В армии, тем более в хорватских частях, Рудольфа Добеля просто ненавидели, и он ничтоже сумняшеся отвечал армии тем же.

Документы у Добеля не проверили, дверь в мобильный штаб он открыл с грохотом, чуть не сорвав.

Офицеры, стоящие у стола над картой, повернулись к главе иностранного отдела всесильной ХауптКундшафтШтелле.

– Вы кто? – резко спросил Добель.

Коротко подстриженный офицер провел ладонью по лбу, стирая пот.

– Генерал Марко Неганович, военный министр Хорватии^[21]. С кем имею честь?

– Полковник Добель, иностранный отдел, Вена. Будьте любезны...

Генерал усмехнулся:

– Немного не по вашей части, господин полковник. Здесь всего лишь мятеж.

– Это не вам решать, по моей или нет, господин министр! Под угрозой важнейшая операция. Я прибыл с секретным поручением Его Величества канцелярии!

– Тогда предъявите, – рассудительно произнес генерал, – предъявите ваши полномочия, господин Добель.

Добель бросил на стол пакет, обвязанный и запечатанный красным сургучом с приложенной печатью Королевской канцелярии.

– Извольте.

Генерал сломал печать, нацепил на нос пенсне, наскоро пробежал текст.

– Можете выйти, покурить и отдохнуть... – предложил он офицерам штаба, ни к кому конкретно не обращаясь...

Офицеры вышли.

– Это наше дело... – сказал генерал, закуривая и сам, что в штабной комнате вообще-то делать было не принято, – мы сами с ним и разберемся.

– Разобрались уже. Королевская канцелярия требует незамедлительного доклада по случившемуся, вопрошает, как такое вообще стало возможным! Целый город разбежался по лесам, это просто немыслимо...

– Ну, не целый город... Убежало процентов тридцать-тридцать пять, остальные сочли за благо остаться и доработать свой срок.

– Успокоили! Сто тысяч человек дали деру! Сто тысяч преступников!

– Не сто, не сто... Примерно треть уже задержана и водворена на место или убита. Местные жители создают отряды народной обороны, мы перекрываем регион согласно плану. Небольшие группы пытаются просочиться, выйти за пределы региона, но мы обязательно это пресечем. Можете так и передать графу Альбрехту.

– Граф Альбрехт желает знать, как такое стало возможным?

– Как такое стало возможным? Для начала это стало возможным вследствие того, что огромное количество личного состава и техники, без какого-либо согласования с военным министерством, бросили на ваши дурацкие учения! В результате план прикрытия важнейших объектов был сорван с самого начала, и у нас совершенно нет резервов. Войска, необходимые мне сейчас, только начинают прибывать.

Добель насторожился:

– То есть? Начинают прибывать?

– То и есть. Я распорядился отозвать все хорватские войска с ваших идиотских учений. Еще надо разобраться, не связаны ли эти ваши маневры и вооруженный мятеж сербов в Пожареваце. Что-то все подозрительно совпадает по времени.

– Как вы посмели нарушить директиву Главного штаба?! – раненым медведем взревел Добель. – Кто разрешил?!

Генерал смотрел на него как на придурка.

– Уважаемый полковник, позвольте напомнить вам, что оперативное использование войск в мирное время находится в исключительной и прямой компетенции министерств обороны стран – участниц Триалистического союза. Только в военное время войска переходят в оперативное управление единого Генерального штаба. Война, насколько я помню, не объявлялась – следовательно, отдав приказ, я действовал в полном своем праве. Не согласны?

Добель задыхался от ярости, прижало сердце.

– Вы нарушили план!

– Какой план, господин полковник? – Генерал теперь говорил презрительно и зло. – О каком плане может идти речь? Мне нет дела до ваших полевых спектаклей. У меня здесь настоящая пороховая бочка, мы сидим на ней годами, и никогда, заметьте, никогда с тридцать седьмого не просили вашей помощи. Наоборот – это мы вам всегда помогали справляться с поляками и прочей швалью. Справимся и сейчас, но вмешательства в оперативную деятельность я не потерплю, можете так и передать графу Альбрехту. Желаете нам помочь – помогите, нет – просто не мешайте. Это все, что я имею вам сказать, господин полковник.

План рушился по швам. Наиболее боеспособными частями австро-венгерской монархии были хорватские, они же обладали максимальным боевым опытом, причем опытом действий на территории, максимально схожей рельефом, климатом и прочими условиями с Польшей и Западной Россией (а чем черт не шутит). Венгры совершенно не желают воевать, а у австрийцев слабый офицерский корпус, да и рядовой тоже... не силен. Власти не могли объявить открытую мобилизацию, потому что Россия узнала бы об этом менее чем через час после такого приказа, это же двадцать первый век... Письмо от шпиона, ранее шедшее неделями, теперь долетает за секунды – зашел в интернет-кафе и скинул информацию по электронной почте. Как только Россия узнает о мобилизации Австро-Венгрии – она введет в действие план прикрытия границы и приведет в готовность части Варшавского и Висленского военных округов, заодно и Киевского – это как раз под мятеж поляков. Мятеж эти части встретят в полной боевой готовности. Допустить подобное нельзя, и потому придумали легенду с учениями, только несколько человек, их количество можно перечесть по пальцам одной руки, знали, что это никакие не учения. Министр обороны Хорватии в это число не входил – и теперь он отозвал войска, лишил ударную группировку основных сил, и при этом он действительно был в своем праве! Добель хорошо знал об обстановке в Хорватии, знал о заигрывании хорватского правительства со Священной Римской империей, знал о том, что Священная Римская мечтает о том, чтобы получить прямой континентальный выход в Средиземное море, чтобы иметь связь со своими африканскими колониями, минуя Атлантику. Она и сейчас пользовалась этим путем... вот только его контролировало другое государство, а, кроме того, Священной Римской империи приходилось платить немалые провозные пошлины, пополняя бюджет своекорыстной и не самой дружественной им страны. По бюджетному соглашению, семьдесят процентов таможенных и провозных пошлин уходило в центральный бюджет, только тридцать оставалось на местах, и полковник Добель был одним из тех, кто знал, насколько сильно недовольны этим обстоятельством в Загребе и насколько искусно это недовольство подогревает Третий отдел Римского Генерального штаба. Намеки из Берлина шли совершенно недвусмысленные – лучше получать пошлины вполовину меньше, но при этом оставлять их себе целиком, ни с кем не делясь. Пятьдесят процентов – лучше, чем тридцать, это верно... а хорваты ничуть не меньшие сепаратисты, чем сербы или... те же чехи. Оттяпали же германцы в свое время Чехию, фактически оружейную и машиностроительную кузницу Европы, в которую столько было вложено усилий и денег, взяли под протекторат. Почему бы им не попробовать и второй раз провернуть нечто подобное...

Нет, с хорватским министром обороны ссориться не стоит. Не дай бог что случится – отвечать потом ему же, Добелю.

– Я вовсе не собирался мешать вам исполнять свою работу, господин генерал, – совершенно миролюбивым тоном произнес полковник Добель, – но у меня тоже есть начальство, и Королевская канцелярия требует отчета. Что здесь такое произошло?

– Черт знает что. Мы пока не можем нарисовать точную картину, но выглядит все так, будто у мятежников откуда-то оказался танк.

– Танк?!

– Вот именно, танк.

Генерал не сказал всей правды – он знал, откуда танк, доложили: в воинском эшелоне обнаружили отцепленную платформу, саму платформу нашли перевернутой у железнодорожной насыпи, тут же были и следы танковых гусениц. Отыскали брошенную машину, судя по тактическому номеру – местная, из охранной воинской части. Получается, что преступники вне периметра каким-то образом проникли на воинский эшелон и захватили танк. Потом направили его на Пожаревац, проломили периметр – еще бы не проломить, с танком-то – и направили его в город. Маневрировали и стреляли, пока не кончились снаряды и солярка, все боеприпасы к пулеметам также были израсходованы. Покуражились, в общем – на танках охраны видны многочисленные следы попаданий, но у охранной части не было противотанковых средств – и остановить захваченный танк не смогли. Всю эту информацию генерал остановил – он не знал пока, какую версию произошедшего он придумает, но это вываливать на стол не собирался. Понимал, что его же и сделают крайним во всей этой дурно пахнущей танковой саге.

– Именно, что танк. Нам его удалось остановить, но было уже поздно, режим безопасности был критически ослаблен, и сербы не преминули воспользоваться этим.

Причин для досады у генерала было более чем достаточно – деньги! Именно он был конечным адресатом части тех денег, которые собирались здесь каждый день. Он так до конца и не разобрался, что произошло с этими чертовыми деньгами. Группа специального назначения полиции «Лучко»^[22] проникла в город и заняла здание комендатуры, разграбленное и подожженное. В здании были следы жестокого боя, наспех выстроенные баррикады, кровь, гильзы. В кабинете коменданта, тоже выгоревшем, обнаружили сейф – но он оказался не запертым, как положено, а захлопнутым, и там, как будто издеваясь, кто-то оставил пару пачек мелких денег. Не похоже, что остальные сгорели – не было пепла.

Потом нашли машину коменданта – сброшенную или просто съехавшую в кювет, обгоревшую. Внутри – ни малейших следов пуль, ни на телах, ни на самой машине, только трупы шофера и коменданта, майора Стадника. Выглядело все так, будто водитель не справился с управлением – настораживало только то, что произошло это довольно далеко от поворота, в который он мог не вписаться. Судя по следам, машину вдруг стало мотать по дороге, и она сошла в кювет, водитель не пытался даже затормозить. Мертвых не спросишь...

И денег нет.

Генерал подумал – стоит ли говорить еще кое-что. Потом решил все-таки сказать – это могло как раз бросить тень на иностранный отдел ХауптКундшафтШтелле. В таких делах нельзя допускать, чтобы виновен был кто-то один, потому что, если виновен кто-то один, то он и есть главный обвиняемый, а если виновны все помаленьку, то получается, что не виноват никто. К этому и надо стремиться всеми силами.

– Мы нашли еще кое-что, господин Добель.

– Что именно?

– Грузовик. Внутри периметра. А там – остатки сигарет в ящиках, промасленная ветошь. Нам кажется, что этот грузовик прорвался в периметр, на нем сюда доставили большое количество оружия. Это сделало мятеж неизбежным и слишком сильным, чтобы он мог быть подавлен сразу.

Добель насторожился. Именно его управление проводило операцию «Подснежник» – назвали методом случайного подбора. В Богемии через подставные фирмы закупалось немалое количество вооружения со складов длительного хранения. Его везли в Брест^[23], где грузили на корабль под нейтральным флагом, и корабль этот шел куда-нибудь на восточное побережье Африки – но по пути заходил в Рагузу и оставлял оружие там. Такой длинный путь нужен был для того, чтобы о поставках оружия не пронюхала русская разведка, при прямых поставках это обязательно бы произошло. Потом все это оружие доставлялось контрабандным путем в Польшу и доставалось там экстремистам. Добель помнил о докладе, что один грузовик со всем товаром взяли казаки, но не придал этому значения – перевозчики работали за деньги, они просто грузили товар, ехали и разгружали его в другом месте, каждый раз в разных. Выдать информацию они не могли, потому что ничего толком не знали. На всякий случай Добель приказал очистить те склады, где была арестованная машина, перепрятать все в другое место. Ну а оружие... его было достаточно, это пусть досталось казакам, зато другое дойдет по назначению. Оружия много...

Так неужели это оружие теперь оказалось здесь?!

– А что за грузовик? – небрежно спросил Добель, скрывая страх. Если это и в самом деле ТОТ грузовик, последствия будут непредсказуемыми. Минимум, это халатность, неполное служебное. Максимум...

В его мире судов не бывает. Только приговоры. И исполнители.

– Большой. Здоровенная фура. Кажется, докладывали, что желтый...

Точно!!!

– Я должен его увидеть. Мы возьмем это дело с грузовиком на себя, не возражаете?

Генерал понял, что попал в цель.

– Помнится мне, что вы не имеете права проводить следствие на территории Империи, за вами только иностранные дела. Увидеть? Поглядите, господин полковник, не возражаю.

Про себя генерал Неганович смекнул, что грузовик он передаст генералу специальной полиции Шкугору, сейчас же позвонит, и пусть его люди забирают грузовик. Генерала Шкугора он знал давно... и, кроме того, он тоже был одним из адресатов пропавших денег. Общая беда сближает...

– Сейчас, я распоряжусь, чтобы один из моих адъютантов проводил вас.

Генерал вызвал адъютанта по рации, вошел подтянутый молодой майор. Старый мужеложец Добель не преминул заметить, что майор весьма привлекателен. Заметил он и то, что генерал со своим адъютантом говорили по-хорватски, а в присутствии посланника Вены это было скрытым вызовом.

– Майор Петачек проводит вас. Честь имею.

– Прошу вас...

Вместе они вышли из штабной машины на дорогу. Совсем стемнело. Тихонько накрапывал дождь.

И тут Добель поскользнулся и начал падать. Майор посмотрел на него – и растянулся на асфальте рядом с ним.

– Пуцают^[24]!

Затылок Добеля был развален, стреляли из винтовки с глушителем, бурая жижа стекала на асфальт. Глава иностранного отдела ХауптКундшафтШтелле, педераст, кокаинист и агент влияния британской разведки, лежал на асфальте рыхлой горой; майор Петачек, плюнув на честь мундира, прикрылся им, не решаясь встать.

В несколько стволов заговорили автоматы и пулеметы, никто не видел вспышки, не слышал выстрелов, стреляли наугад. Разнокалиберный грохот перекрыло солидное «ду-ду-ду» автоматической пушки с бронетранспортера, потом к ней присоединилась еще одна. Трассеры распарывали ночь, били по деревьям, фейерверками взлетали в небо. Кто-то начал стрелять из автоматического гранатомета, султаны разрывов встали в деревьях, нашпиговывая лес осколками.

– Что произошло?! – генерал выскочил из машины – и тут же тяжело рухнул на асфальт. Один из офицеров охраны сбил его подножкой.

– Лежите, господин генерал, не поднимайтесь. Снайпер!

Генерал заворочался. Он сильно ушибся.

– Лежите, не вставайте.

– Что с этим... полковником?

– Он убит, господин генерал. Наповал...

Кто-то догадался бросить дымовую шашку, потом бросили еще одну и еще. Густой белый дым плыл над дорогой, взревели двигатели машин, создавая дополнительное задымление – для этого в выхлоп впрыскивалась соляра.

Генерала буквально на руках втащили обратно, в бронированный кузов мобильного штаба, здесь можно было не опасаться пуль снайпера. Следом под прикрытие брони вошли еще несколько офицеров, все держали оружие на изготовку, как будто сербы могли вот-вот ворваться в штаб.

– Мы должны идти на прочесывание!

Генерал раздраженно посмотрел на говорившего.

– Вы кто? Я вас не знаю.

– Я капитан Маркович, из Специального бюро государственной охраны. Вы должны немедленно отдать приказ об этом.

Рука болела сильно, не успокаивалась. Возможно, вывих, а возможно, и что похуже. Хорошего настроения генералу это не добавляло.

– Капитан Маркач, вы здесь?

– Я здесь, господин генерал!

– Тут слишком опасно. Мы уезжаем отсюда, распорядитесь. И подберите новое место для штаба.

– Но вы должны...

Генерал предупреждающе поднял руку:

– Капитан... я никому и ничего не должен, кроме как подавить мятеж. У меня недостаточно людей, и все по вине игр, которые творятся в Вене. Если у вас есть желание идти и разыскивать ночью по всему лесу сербского снайпера, я не могу запретить вам этого. Но я намерен сделать то, что сказал – сменить место дислокации и продолжить работу. Штабные работники не будут участвовать в поисках снайпера, а в роте охраны нет ни одного лишнего человека, я и так отправил в лес всех, кого мог. Извините...

9 июля 2002 года
Афганистан, Кабул
Дворец Тадж-Бек

Время пришло. И посеявший ветер – да пожнет бурю.

Только последние два года он жил. Жил, будучи в ладу с самим собой, с людьми и с Аллахом. Остальное время он не жил – просто существовал в жутком, полном боли и гнева пространстве, отделенный стенами лютой ненависти от всех людей, от правоверных, от соотечественников. Стены были сломаны, хотя соотечественники не знали об этом. Но остались грехи. Много грехов, таких грехов, после которых ты даже не почувствуешь запаха рая – а ведь священный Коран гласит, что запах рая ты почувствуешь, когда до него сорок лет пути. И эти грехи – пусть он и стал обращенным – все равно нуждаются в искуплении, они вопиют, и голос их не заглушить ничем. Ничем, кроме крови. Своей крови, но главное – крови поработившего страну и правоверных тирана.

Человек в форме полковника Королевской гвардии Афганистана неподвижно стоял на ступенях главной лестницы королевского дворца на холме и думал. Мысли – вот то последнее убежище, куда еще не смогли проникнуть грязными руками ищейки КАМ^[25]. Мысли ведомы лишь всепрощающему Аллаху – и он различит праведников по делам их!

Дело Махди грядет!

Полковник думал о короле. О тиране. О диктаторе, чья кровь нечиста, но еще более нечисты его помыслы.

Как уберечься? Как удержаться на троне, под который мечтает подложить бомбу каждый? Как уцелеть и продолжить династию?

Первый и самый главный вопрос: как разъединить врагов? От того, будут враги разобщены или они будут едины, – зависит твое будущее и как монарха, и просто как человека, живого человека. Король Гази-шах проводил хитрую и тонкую политику: в стране были две параллельные армии – собственно армия и Королевская гвардия, было министерство внутренних дел и была КАМ – служба безопасности. Из армии были выделены войска коммандос, один из спецбатальонов коммандос располагался совсем рядом – в старинной крепости Бала-Хиссар. Все эти силовые структуры возглавляли люди из пяти разных племен и религиозных групп, самых сильных племен в Афганистане. Милиция, например, была отдана бывшим правителям – дуррани, армия возглавлялась человеком из племени джадран, КАМ до того, как его убили, возглавлял генерал Абад – презренный шиит, которому ни один уважающий себя афганец и пуштун не подаст руки. Все они воевали один против другого десятилетиями и испытывали один к другому как минимум глубокое недоверие, а то и ненависть. Ни один из них не понимал и не хотел понимать, что все они – и даже покойный генерал Абад – мусульмане, правоверные и братья в вере своей, и только потом – афганцы и сыновья своих племен. Рука Гази-шаха, ведомая самим Иблисом, непрерывно сеяла вражду среди них, король приближал то одного, то другого, одаривал их землями и привилегиями – и другие тотчас становились злейшими врагами приближенного, мечтая увидеть его падение, как только что наблюдали его возвышение.

Воистину, сам Иблис не мог придумать ничего лучше, чтобы смущать рабов Аллаха и сбивать их с ведущей к Аллаху дороги!

Вторым кольцом безопасности была Королевская гвардия. Как найти истинно преданных людей в окружающем тебя море ненависти? Король Гази-шах решил и эту проблему. Он подбирал мальчиков из мелких, разоренных более богатыми соседями пуштунских племен, а то и вовсе покупал на базаре в британской Индии, когда таковых не хватало. Этих мальчиков – возрастом от семи до девяти лет – отдавали в Королевский военный колледж, где они жили на полном пансионе за счет короля и учились военному делу. Здесь, в Королевском колледже, преподавали британцы, розгами и хлыстами они внушали повиновение и страх. Каждое утро, во время утренней пробежки, мальчики прославляли короля, напевая песню, которую, по слухам, сочинил сам Гази-шах.

В четырнадцать лет каждого ждало посвящение. Каждый из них во время посвящения должен был убить человека. Преступника. Осужденных привозили на базарную площадь, это был базар Шар-шатта, располагавшийся неподалеку от мечети Иджах, главной мечети Кабула. Туда, на базарную площадь, сгоняли правоверных после намаза, сгоняли штыками – а многие, из тех, кто торговал на базаре, шли сами, ибо люди любят кровавые зрелища. Из тайной спецтюрьмы КАМ, располагавшейся где-то в Кабуле, на площадь привозили приговоренных – люди знали, что вся вина этих приговоренных лишь в том, что они почитали Аллаха и осмелились назвать вслух Гази-шаха вероотступником. Там же строили виселицы, и каждый из будущих офицеров Королевской гвардии должен был повесить человека. Они исполняли приговор без масок, чтобы люди видели их лица и запоминали. И каждый раз, когда свершался приговор, умирал не один человек, умирали двое. Просто для одного из них смерть была отсроченной.

Полковник помнил своего приговоренного до сих пор. Это был пожилой человек, с убеленными сединой волосами, более того – это был мулла. Он окормлял народ в одной из мечетей Джелалабада, пока не осмелился публично бросить слова обвинения в лицо брату короля, принцу Акмалю. Прямо в мечети его схватили и бросили в багажник машины принца его нукеры, боевики наркомафии. Потом муллу привезли сюда на казнь.

Он взошел на эшафот, оглядел мертво молчащую толпу. Посмотрел в сторону навеса – там, на плоской крыше одного из домов, окружающих базарную площадь, расположился король с наложницами и наблюдатели из британской миссии – они тоже любили смотреть на казни, эти бледнолицые дьяволы. Потом посмотрел на четырнадцатилетнего мальчишку, который должен был надеть ему петлю на шею и открыть люк под ногами, увидел его дрожащие руки и сказал, сказал тихо, чтобы никто не слышал: «Не бойся. Не ты убиваешь, а они убивают. Делай свое дело, и да помилует тебя всепрощающий Аллах».

Полковник помнил это до сих пор.

Третьей мерой предосторожности были британцы. Британский экспедиционный корпус – сейчас его возглавлял рыжий бородатый гигант МакДжинти, – они стояли базами в Джелалабаде, Кабуле, Баграме и Кандагаре, который был последним рубежом обороны афганского монарха. Именно в расположение британцев он собирался бежать в случае чего – несколько раз отрабатывалась срочная эвакуация. Британцы обладали самолетами и вертолетами – эти небесные колесницы, мечущие огонь и смерть с неба, которые не достать меткими пулями пуштунов. Британцы держали Кабул – эту цитадель власти и подобия порядка в стране. Британцы были хозяевами в этой стране – и король соглашался с этим.

Но даже с такими мерами предосторожности полковник не понимал, как всемогущий Аллах до сих пор не покарал его, этого гнусного вероотступника, этого ренегата, каждый вздох которого является оскорблением Аллаха. Всевышнего...

Король Гази-шах был не просто мунафиком – он был гораздо хуже. Все, буквально все, что он делал, несло на себе отпечаток рук Иблиса и обещало вечное пламя, в котором будут корчиться вероотступники. Король воровал из казны и переправлял это на свои тайные счета, полковник сам не раз сопровождал его в поездках в Швейцарию. Король имел гарем, в котором были как мальчики, так и девочки – он любил помоложе, и иногда в гарем ему дарили восьмилетних! В гневе король убивал, он постоянно носил с собой пистолет, и полковнику дважды приходилось выбрасывать ночью трупы в реку Кабул – это только в его дежурство, а что было в другие? Король покровительствовал наркоторговле – этому бичу Афганистана, мерзкому и богопротивному делу, которое Раббани и его приспешники посмели объявить угодным Аллаху – как только язык повернулся объединить имя Всевышнего и этот мерзкий яд! Король приближал к себе откровенных негодяев – взять того же доктора Раббани^[26], такого же, как и он, любителя маленьких детей, проклятого уммой^[27]. Иногда королю было скучно – он ехал по Кабулу в одной из своих машин, видел идущего по тротуару ребенка и приказывал своим нукерам, в числе которых был и полковник, затащить ребенка в машину. Потом он развлекался с ребенком всю ночь, и если тот к утру еще был жив, отдавал его офицерам Королевской гвардии. Тело выбрасывали в ту же реку Кабул, а несчастная мать рвала на себе волосы и чернела от горя.

Воистину, такой преступник не имеет права на жизнь. Махди прав!

Но король, страшась гнева Аллаха и гнева людского, принимал и самые обычные меры предосторожности – полковник знал их, как никто другой, потому что и его самого учили этим мерам в далекой, полной дождей и туманов стране. Кортеж короля состоял из десяти машин. Первыми шли два бронетранспортера – британские «Сарацины», устаревшие, но модернизированные, оснащенные скорострельными пушками от истребителей и очень надежные. Потом шли один за другим семь одинаковых «Рейндж Роверов» без номеров – в который из них сядет король, становилось известно только перед самым выездом, и выбирал лично король. Замыкал колонну такой же «Сарацин». В любой поездке короля сопровождали не менее пятидесяти человек – отборные офицеры Королевской гвардии, прошедшие подготовку в Великобритании на спецполигоне в Херефорде и каждые два года отправляемые в Великобританию на переподготовку. Возглавлял кортеж старший офицер в чине не ниже полковника. Опасаясь, король почти никогда не пользовался самолетами и вертолетами, хотя и тот, и другой у него были. Если нужно было куда-то лететь, он пользовался не своими вертолетами, а вертолетами британской миссии, и два вертолета, с королем на борту одного из них, сопровождали два боевых вертолета, а все экипажи вертолетов были британскими.

Но сегодня дежурным офицером и руководителем группы охраны был он. Махди благословил его – и возмездие свершится.

Сегодня.

Один из офицеров, майор Нур Шаид, приблизился к тяжело опершемуся на мраморные перила лестницы полковнику:

– Господин полковник, с вами все в порядке?

Полковник вернулся из мира кошмаров, в котором он пребывал. Да, так жить нельзя – только искупительная жертва положит конец всему этому.

– Какого черта?! Все в порядке!

Майор вздрогнул от рыка, но все же доложил:

– Господин полковник, Его Величество изволят одеваться. Скоро поедем.

– Проверь машины!

– Слушаюсь...

...После казни тех праведников курсантов отвезли обратно в казармы и дали джина – проклятого напитка неверных, валящего с ног. Тогда он напился до полного бесчувствия, чтобы забыть, хотя знал, что забыть не удастся. Наутро они узнали, что двоих из них забрал к себе Аллах – видимо, самых достойных, чтобы не дать им совершить еще больше злодеяний и заслужить еще более страшную кару. От остальных Аллах отвернулся...

Долгие годы он поднимался по служебной лестнице. В Гвардии царили волчьи законы – убей, или будешь убит, донеси, или донесут на тебя. Все казни офицеров Гвардии поручались самим офицерам Гвардии – один раз он вынужден был повесить своего лучшего друга, вина которого заключалась всего лишь в том, что он по пьяни осмелился непочтительно высказаться о монархе. Это была самая омерзительная традиция – если кого-то нужно было пытать и убивать, то поручали это всегда лучшему другу, самому близкому человеку, делая так, чтобы офицеры ненавидели не только весь мир, но и друг друга, чтобы никто никому не доверял. И он сделал это, и даже не потерял свою бессмертную душу, ибо нечего было терять. Он пил спиртное, он пытал, он убивал. Когда к ним в казармы спускали из королевских покоев изнасилованного ребенка, он тоже его насиловал, а один раз – по жребию – ему довелось добить ребенка. Все это он делал и в последние два года, но теперь он делал это не просто так, и все жертвы, павшие от его руки, были принесены Аллаху. Все они невинны, и рай отныне будет им домом.

Полковник снова вернулся в реальный мир, когда на ступенях уже раздавались шаги – шел король. Король получил звание полковника одного из британских полков – непонятно зачем. И он с тех пор часто надевал красную, шитую золотом, попугайскую форму чужого государства, чужой армии, чужого народа, пролившего столько афганской крови. О мудрейший Аллах, можно ли еще как-то надругаться над этой бедной страной?!

Полковник успел принять стойку «смирно» и отдать честь королю, когда тот появился на самом верху мраморной парадной лестницы. Не обращая на него внимания, тяжело переваливаясь (в последнее время король очень пополнел), король прошествовал к дверям, которые ему открыл согнувшийся пополам в поклоне слуга.

Надо идти.

Проверив пистолет – он у него всегда лежал в кобуре на правом боку, и еще один, небольшой, в левом кармане, полковник поспешил за королем. Король уже сел в какой-то из «Рейндж Роверов», охрана спешно рассаживалась в остальные. Полковник вскочил в первую машину, поморщился от ужасающей вони выхлопных газов, издаваемых двигателем «Сарацина».

– Первый всем – проверка!

Привычно зазвучали доклады о готовности. Полковник слушал их, пока не услышал искомое, то, что и требовалось.

– Их Величество приказывают ехать в британскую миссию.

Британская миссия! Там будет этот бледнолицый ублюдок, который сам не раз развлекался во дворце с бачами^[28]! Неужели Аллах улыбнулся ему?! Карающая десница Аллаха поразит не только муртада и мунафика, но и бледнолицего бачабоза!

Аллах Акбар!

– Первый всем! Британская миссия! Отправление немедленно. Докладывать обо всех угрозах!

Окутавшись дымным облаком выхлопа, перед ними тронулся «Сарацин» – топливо в Афганистане было неважным, и поэтому двигатели часто выходили из строя. Этот, судя по всему, еще немного – и придется менять.

...Британская военная миссия располагалась в международном аэропорту Кабула – это было доброй британской традицией, все их военные базы и миссии располагались на базе аэропортов. Помимо находящегося на поверхности смысла – британцы сильны авиацией, и им нужны были аэродромы, чтобы максимально эффективно использовать свои возможности в воздухе, – был еще один смысл, который никогда и никем не озвучивался. Наличие британских гарнизонов в крупных аэропортах повышало стойкость местных элит и их готовность бороться с любыми беспорядками. Поскольку они знали, что в случае мятежа воздушный путь – самый короткий и надежный путь, по которому можно сбежать из охваченной мятежом страны, – контролируют британцы, и именно они станут решать, кому будет разрешено покинуть страну, а кто попадет в руки мятежников. И попавшие в капкан элиты, по сути заложники в собственных странах, были готовы на все.

Дорога к аэропорту – она была единственной и довольно длинной, аэропорт находился за городской чертой – хорошо охранялась британскими военными патрулями. На подходе – крупный чек-пойнт британцев, с бетонными постройками в два этажа высотой, с пулеметами, с легкими пушками: у британцев до сих пор не было надежного автоматического гранатомета, и они предпочитали в качестве усилителя огневой мощи мелких подразделений использовать легкие скорострельные пушки. Бронетранспортеры – такие же «Сарацины», уставившиеся стволами своих авиационных скорострельных пушек на Кабул. Чуть дальше, обложенные бетонными блоками, в мощных капонирах, – самоходные гаубицы последнего поколения, стреляющие на пятьдесят километров и накрывающие залпом всю кабульскую зону. Зона безопасности – с минными полями, защищенными от тайного разминирования оградами из колючей проволоки и патрулями на вооруженных двумя-тремя пулеметами «Шерпах». Полковник знал, что дежурная пара боевых вертолетов находится на аэродроме в пятиминутной готовности, еще две патрулируют сектор – вокруг становилось все опаснее и опаснее, русские наращивали поставки бунтовщикам, и теперь даже безопасно взлететь было нельзя.

Кортеж короля пропустили без досмотра, только по звонку командующего миссией генерала МакДжинти. Одна за другой машины, пропетляв через разложенные в шахматном порядке на дороге бетонные блоки, проехали на базу. «Сарацины» конвоя остались на внешнем радиусе, внутрь их не пропускали никогда.

Изнутри, с этой стороны колючей проволоки, база «Кабул» выглядела точно так же, как любая другая британская база в этом регионе мира. Сектора безопасности – сверхпрочная, крупноячеистая сетка на поднятых вверх на высоту семи-восьми метров столбах – вроде как защита от мин. Большие прицепы со скорострельными пушками – это были «Голкиперы», пришедшие с флота системы активной защиты наземных баз, теоретически способные отследить даже падающую мину и разнести ее на куски струей тридцатимиллиметровых снарядов. «Голкиперы» были поставлены на автоматический режим, и полковник сам, своими глазами видел в один из прошлых визитов сюда, как красная струя снарядов разрезала напополам возвращающийся с задания беспилотный разведчик – видимо, случайно его курс пересекся с чем-то, что система опознала как мину. Все солдаты внутри базы вооружены и в бронежилетах – иначе не выплатят страховку в случае ранения или гибели. Две теннисные площадки, на которых сражались в теннис офицеры. Длинные ряды палаток, ангаров, жилых модулей. Все это располагалось рядом с гражданским аэропортом Кабула и превосходило его по занимаемой площади вдвое.

Глава британской миссии находился в оперативном штабе, до сих пор бессмысленно работающем, хотя всем было понятно, что спасательная операция, которая была способна пролить на офицерский состав базы дождь из наград, бездарно провалена. Но все равно временный штаб, разместившийся в нескольких больших модулях и украшенный затащенной на крышу одного из них установкой спутниковой связи, до сих пор работал.

Король не знал последних данных, которые получили британцы и которые повергли их в шок, а потому зашел в основной модуль, где был и генерал МакДжинти, без малейшей задней мысли.

Генерал, окруженный офицерами штаба, поднял голову от стола с расстеленной на нем картой севера Афганистана.

– Ваше Величество... – В голосе его прозвучало почти нескрываемое злорадство, но король не обратил на это высочайшего внимания.

– Генерал?

– Какие новости? Как продвигаются поиски?

– Поиски успешны. Рота моих лучших следопытов взяла след шайтанов, не позднее, чем завтра вечером...

Как все британцы, генерал обожал бокс. Бокс был страстью британских офицеров, бокс был своего рода заменителем дуэли, боксу учили во всех военных заведениях Британии – и свинг генерала, пусть и утратившего с возрастом часть ловкости и силы, был хорош. Пролетев над столом, кулак британского генерала врезался в челюсть короля и отбросил его на самую стенку модуля. Король даже не успел понять, что произошло.

– Вон! Все – вон!

Генерал был в предельно плохом настроении со вчерашнего вечера, и офицеры старались сделаться бесплотными тенями, только чтобы не попасть под начальственный гнев, не стать тем камешком, который сдвинет с места сметающую все на своем пути лавину. Генерал был в плохом настроении уже несколько дней, с тех пор как виртуозный удар русских разнес в клочья несколько объектов на территории Афганистана и полностью парализовал наркоторговлю, но после вчерашней выволочки, которую ему устроил по телефону начальник генерального штаба фельдмаршал сэр Антон Карвер, генерал и вовсе был зол как черт. Слово «отставка» не прозвучало, но было понятно, что от него сейчас ждут именно этого.

Отставка...

Русские взяли в плен августейшую особу, внука королевы! Это позор, больше которого может быть только русский флаг с двуглавым орлом на Букингемском дворце! И хотя русские сами постарались, чтобы позора было как можно меньше – меньше его от этого не становилось.

Генерал знал мало, фельдмаршал сэр Антон был в такой ярости, что сам едва мог говорить. По-видимому, принц, которого они проворонили самым безумным образом, был подобран на земле Афганистана после авиакатастрофы и вывезен из-под самого носа британских и афганских войск силами русских. Скорее всего – спецназ, проклятый спецназ, они чувствуют себя в Афганистане как дома, вербуют пуштунов и поставляют племенам оружие! Это надо прекращать, он два раза только за этот год подавал предложения о полномасштабной операции зачистки, но кто теперь об этом вспомнит?! Кто-то должен ответить – и ответственным сделают именно его.

А что произошло с североамериканским разведчиком?! Один придурок на РЛС, второй придурок за штурвалом самолета, и вот итог – янки просто взбесились и требуют крови тех, кто это сделал! И все уже забыли, что «Леди дракон» пролетал над ними не просто так, он пролетал, чтобы шпионить, и за ними тоже!

Король зашевелился у стены. Генерал молча ждал, потирая кулак.

– Что ... – Король растерянно залепетал по-английски, на языке, который он знал с детства.

– А то, что принц в плену у русских!

– Это не так. Этого не может быть! Мне доложили, что их зажали в одном из ущелий!

– Принц – В – Плену – У – Русских! – раздельно произнес британский генерал. – Понял, сукин ты сын?!

Король был так жалок, так не похож на короля, что генерал брезгливо протянул ему руку, помог подняться.

– Те, кто мне врал, будут повешены! – заявил король. Новость так его потрясла, что он сразу забыл про нанесенное ему оскорбление.

– Какая разница?! Это ничего не изменит! Ее Величество просто забудет о вашей гребаной стране, словно ее никогда и не было. Каждый раз, когда в Генеральном штабе будет произноситься слово «Афганистан», все сразу станут вспоминать о пощечине от русских! Вы будете хуже, чем чума, вот что!

Короля пробил холодный пот – сразу же. Хуже этого ничего не могло быть. Как только станет известно, что британцы отказались от него, его свергнет собственная гвардия или армия. Потому что они повязаны между собой – и они все повязаны перед британцами. Если узнают, что он неугоден британцам, ему отрежут голову и посадят на трон другого монарха, который британцам будет угоден. И он ничего не сможет сделать. Его надежда и вторая опора в этой жизни – брат, принц Акмаль, руководитель Джелалабадского синдиката, под началом которого были крупные отряды боевиков наркомафии и который мог устроить британцам неприятности не только в Афганистане, но и в Индии, погиб под русскими бомбами во время налета на Джелалабад. Оставшиеся в живых после удара вакуумными бомбами по рынку с остервенением схватились друг с другом, в кровавых стычках оспаривая осиротевший трон короля героина. Никто даже не подумал обратиться за советом к Его Величеству. А так недалеко и до мятежа.

– Что же делать? – растерянно произнес король.

– Что делать?!. – Генерал дышал, как загнанная лошадь. – Я сам думал об этом всю ночь! Надо объявить джихад русским! Собрать Лойя Джирга^[29] и объявить джихад!

– Но зачем, о Аллах?! – вскричал король. – Русские нанесут еще один удар, куда более сильный, вот все, что будет!

– Если начнется война с Россией, большая или ограниченная, – неважно, нас никто не посмеет сменить. Это единственный шанс для вас и для меня! Когда начнется война – прошлое забудут!

Король вышел из модуля через час, генерал шел следом. На левой скуле короля наливался синяк, но никто не посмел обратить на это внимание. Британские офицеры с одной стороны и королевские гвардейцы с другой окружили модуль. И король, и генерал были довольны, они совершили обычный для таких визитов ритуал – встав так, чтобы их все видели, они соединили руки в рукопожатии. Все – и британцы, и афганцы – должны видеть нерушимость британо-афганской дружбы. В числе британских офицеров был кинохроникер, он запечатлевал происходящее на полупрофессиональную видеокамеру.

И тут один из офицеров королевской гвардии со знаками различия полковника на мундире достал пистолет и выстрелил – раз, затем еще раз. Первый выстрел был предельно точен – крупнокалиберная пуля разнесла голову короля, войдя в нее чуть выше уха, кровь, мозг, осколки кости брызнули на стену модуля, покрывая ее чудовищным бело-красным узором.

Генерал отреагировал вовремя, он был профессионалом, долго служил в опасных местах и всегда носил с собой оружие. Его револьвер – большой, старый «Веблей-Фосбери» с рукояткой из африканского черного дерева – покоился в открытой кобуре, нужно было только выхватить его, развернуться и встретить опасность лицом к лицу. Но правая рука генерала была занята, уже мертвый афганский монарх сжимал ее стальной хваткой. Генерал чуть развернулся, левой рукой пытаясь нащупать рукоять револьвера, но при этом неуклюжем движении он потерял две секунды. А больше времени у него и не оставалось.

* * *

...Жаль, что подобные моменты коротки... Хотелось бы, чтоб они длились вечность – момент торжества праведности над беззаконием, добра – над злом...

Вечности – над сиюминутным.

Все прошло даже лучше, чем он предполагал. В Гвардии все наблюдали за всеми, и он боялся, что кто-нибудь из офицеров заметит, прочтет, поймет его нетерпение и радость, прочитает его мысли и встанет у него на пути. Но прав Коран – только всеведущему Аллаху дано читать в душах людей, людям, а тем более грешникам, этого не дано. Офицеры окружили модуль, он сам расставил их и встал напротив выхода – он всегда так делал, да никто и не осмелился бы оспорить решение старшего группы охраны. Потом из модуля вышли британские офицеры, сгрудились около соседнего, закурили, переговариваясь и ехидно посматривая на афганцев. Британцы всегда считали афганцев какими-то недоразвитыми, спустившимися с гор, даже не совсем людьми, и то, сколько сынов Британии упокоилось навеки в этих враждебных, плюющихся смертью горах, не изменило их мнения. Раньше он с едва сдерживаемым гневом переносил такие взгляды, но сейчас ему было все равно. Жалкие людишки с жалкими страстишками, неверные, не ведающие о том, что Аллах сегодня даст им возможность стать свидетелями того, как руками одного-единственного праведника вершится история...

Он понял, что произошло в модуле, – отчетливо понял, так, словно Аллах шепнул ему на ухо. Он не удивился – король был жалок и труслив, а поэтому жесток. Он никогда и никого не помиловал, он приказывал казнить – вешать, отрубать головы, расстреливать, забивать женщин камнями – именно потому, что хотел скрыть лик слабости за маской жестокости. Он убивал, чтобы не быть убитым самому. И точно так же он пресмыкался перед британцами, ведя себя не как король Афганистана, а как полковник британской армии, звание, которое ему было брошено, словно медная монета сидящему у мечети нищему.

Потом они вышли – и полковник в последний раз сделал сердцем ду’а, о ниспослании прощения ему и удачи братьям в деле джихада. Воины джихада обязаны совершать намаз, но он не был воином джихада, более того, он был хашишином, а хашишины^[30], те, кто идет на смерть во имя солнцеликого Аллаха, имеют право совершать намаз в любое время или не совершать его вовсе. Он не рискнул – он заступил на дежурство во дворце, а во дворце даже стены имеют уши. Когда он предстанет перед Аллахом – Аллах простит его за это, ведь Аллах – прощающий, кроткий.

Они о чем-то говорили, король и неверный, – а он выжидал, хотя нервы были на пределе. Его черед настал, когда король и генерал пожали друг другу руки – и застыли в лицемерной позе, дабы хроникер успел их запечатлеть. И вот тогда-то полковник выхватил из кобуры свой «Веблей-1911» и выстрелил. Первый раз он выстрелил в короля, пистолет давал очень жесткую отдачу из-за крупного калибра, а он целил в голову, потому что не знал, надел король в этот раз бронежилет или нет. С ликованием в душе увидев, как разлетается от удара пули голова короля – со стороны это походило на то, будто у короля возник нежно-розовый нимб над головой, – он чуть довернул корпус, чтобы стрелять в генерала. Генерал понял, что к чему, неверный был опытен и опасен, но его правая рука была блокирована, он изогнулся немыслимым образом, пытаясь левой рукой вырвать пистолет из кобуры на правом боку. Полковник выстрелил еще один раз, целясь чуть ниже, и насладился зрелищем того, как крупнокалиберная пуля вошла рыжему бородачу в шею и во все стороны брызнула ярко-алая кровь, а сам генерал британской армии МакДжинти начал падать. Он падал медленно, завораживающе медленно – так падает подрубленный лесорубами столетний дуб.

Вот и все.

Он сделал свою работу, он выполнил свое предназначение в жизни. От его руки пало бессчетно праведников и лишь двое грешников – но таких, что это окупит все и позволит ему взглянуть в глаза Всепрощающего, когда он совсем скоро предстанет перед ним. Он выполнил свой долг перед Аллахом и перед своим народом, он освободил их от диктатора и тирана, он принес очистительную жертву – а дальше все в руках Аллаха. Ему теперь остается лишь безропотно принять шахаду.

Остальное доделают другие.

Он не пытался бежать, он просто опустил пистолет и замер на одном месте. Британцы опомнились первыми – сразу две пули врезались ему в грудь, бронежилет задержал их, но сила удара сломала ему два ребра, и полковник задохнулся от боли. Ну же, скорее!

Нет, кое-что он еще не сделал...

– Аллах Акбар! – громко крикнул полковник и с именем Аллаха на устах вознесся на небеса – третья пуля попала точно в голову...

В тот же день в столице Афганистана Кабуле взбунтовались части королевской полиции – вместо того чтобы усмирять массовые волнения, они сами вышли на улицы с оружием, начали нападать на британцев и британские учреждения, поджигать их. К вечеру по всему городу уже шли уличные бои.

9 июля 2002 года
Станица Вешенская, Область Войска Донского
Железнодорожный вокзал

Отгуляли еще вчера, сегодня пришло время провожать. Состав на станцию обещали подать ровно в девять ноль-ноль, но уже в семь к станционному зданию, новому совсем, казаками и выстроенному, стали подтягиваться казаки. Мобилизуемые выделялись серо-зеленым пятнистым камуфляжем, рюкзаками и оружием, казачки надели нарядные выходные платья, то тут, то там – черные с красным парадные мундиры – отцы, а у кого и деды. Собрались на станционной платформе, кто-то магнитофон включил с песнями казачьими, кто-то уже и в рев, хоть силой отдирай, кто-то – с друзьяками стоит, о своем гутарит, в сторонке и старики – у них свой разговор. Шум, плач, многоустый, встревоженный разговор.

Мобилизация...

* * *

– Ты пирожки-то съешь, которые сверху, они с картошкой! А сладкие можешь и потом съесть, они не испортятся....

– Да понял я, понял...

– И с рыбой тоже съешь!

– Ну, вот что... Наказываю наперед, если узнаю, что хвост набок – запорю, как вернусь.

– На себя погляди! Кобелина! Смотри, если пропишут, что ты там с какой... паненкой спутался... вернешься в пустой дом!

– Да ладно тебе...

– Да не ладно! Истинный крест – к родителям уйду и детей заберу! Лучше жалмеркой^[31] жить, чем с таким кобелиной!

– Но, будя!

– И без будя уйду!

* * *

– Гутарят, прошлый раз как было – так казна за несжатый хлеб платила.

– Дурик ты, это боевые платили.

– Ага, а потом на круге из-за них в драку.

– Дураки были, потому и в драку.

– А где справедливость, кто хлеб таки сжал – заплатили, и у кого он под зиму ушел – тоже заплатили.

– Гутарят тебе, чугунной голове, боевые платили. Их зараз не за хлеб платят, дурья ты башка. Кто ходил – тем и заплатили...

– Ага, а где справедливость?

...На самом краю бетонной станционной платформы стоят двое, по виду – отец и сын. Сын – под два метра вымахал, здоровый молодец, открытое, крестьянское лицо, буйная поросль пшеничных волос, лихо закрученные усы, большие крестьянские руки, с которых ничем не смоешь въевшуюся в них смазку да солярку. На добром молодце – уставной казачий камуфляж, десантные прыжковые ботинки, на рукаве – знак гвардии, значит, срочную ломал в гвардейском полку. Большой зеленый рюкзак, тоже уставной, заботливо собранный явно женскими руками, сбоку приторочено короткое, с пистолетной рукояткой помповое ружье – деревянные части уж потемнели от времени, воронение тоже кое-где стерлось. За спину у доброго молодца лихо закинут легкий пулемет, переделанный «РПД» с коротким стволом, складным прикладом и передней рукояткой, пулемет кажется совсем маленьким на могучей казачьей спине.

Отец – кряжистый, с проседью в темных волосах бородатый казачина, в парадной черно-красной форме с лычками старшего урядника – прячет глаза, чтобы сын не увидел в них беспокойства и страха, от нервов похлопывает нагайкой по начищенным до блеска парадным кавалерийским сапогам.

– Ты вот что, сын... – глухо говорит он, подбирая слова, – ты меня послухай...

– Да знаю я все, батя, – служил же.

– А и еще послухай! – вскипает отец. – Много ты понимаешь! Я там еще в восемьдесят первом покувыркался, и Егория^[32] оттуда привез! А как вы сейчас служите – это так, баловство одно! Вот раньше служили так служили, к ночи в койку без ног падали! А вы так и норовите по самоволкам, сукины дети!

– Ну буде, батя... Слухаю я.

– Вот и послухай отцов наказ. Паны эти дюже хитрые, они бой не принимают. Либо на дорогах поймать норовят, магазин выпустят – и в сторону, попали не попали – неважно. Либо в городах, в станицах... пропускают до центра, а потом начинают... со всех сторон долбить. А вы по-своему делайте. Как едете куда, ни в коем разе в тентованную машину не садись, тент снимайте и садитесь лицом к бортам, если в закрытой ехать, там ствол в окно – и зараз готов будь. Как только что – сразу изо всех стволов, плевать на уставы, паны такого обращения не любят и сразу бегут. А если вас куда зачищать пошлют – делай так. Заранее разбейтесь со станичными на команды, человека по четыре в каждой. Как входите – к броне не жмитесь, если начнется обстрел, первым делом броню обстреливать начнут. Если броня по улице идет, вы ее по обе стороны прикрывать должны, каждый дом зачищайте, не ленитесь. Степка Котов с тобой едет, добрый казак, сосед – вот с ним в пару и становись. Двери открывай только с веревкой, потому как растяжка там могет быть, ничего не бери, свет в доме не включай, ежели телефонировать начнет кто – тоже не бери, так в свое время Маныцкова разорвало, телефон взял – и с концами, хоронили в закрытом гробу. Двое чистят, двое прикрывают, на соседнем доме меняетесь, и так пока каждый дом не просмотрите. Понял?

– Да понял я, понял, батя... С кем жать-то будете?

– А Мишка и сядет.

– Ему ж тринадцать. Нельзя.

– Нехай, за рулем сидел уже, ничего не будет. С поля на элеватор доехать – невелика хитрость. А может, и ты поспеешь, хлеб нонче добрячий уродился...

Отец вздыхает.

– Может, и поспею... Ты, батя, я тебе говорил – там с зажиганием что-то не то. Перебрать бы надо.

– Переберем...

Отец хлопает по карману – и снова что-то вспоминает.

– Да... чего не сказал... как приедете – держись вместе со станичными и так и воюйте. Вы с детства друзьяки, без слов друг друга понимаете, на войне это первое дело. И вот еще что... ты, я знаю, казак лихой, но на передок не лезь, не азардуй. Ты стреляешь дюже хорошо, если случится – так ложись, и с дальних дистанций шей, прикрывай остальных. И опасайся – там стрелков толковых дюже много, оружие у них хорошее. Не лезь в пекло, но и труса не празднуй. А с панами, если вас вместе с панами сведут, пусть они вроде как за нас – в одной хате даже не ночуй, и спиной к ним не становись! Нет там друзей!

– Да понял я, понял...

– И вот еще. Ты... если надумаешь сюда шановну паненку какую привезти, так знай наперед – на круге запорю!

Отец хмурится.

– Так дядя Митрий...

– Цыц! – снова вскипает отец. – Старших обсуждать! Дядя Митрий отродясь без царя в голове живет, он младшим был, а я старшим, вот все розги мне и доставались. Зато я человеком вырос! Сравни, как он живет и как мы. Тем более – здесь девки есть, одна другой глаже, вон та же Манька тебе утирку расшила, а ты не взял.

– Да нужна она мне... Она в ширину больше, чем в высоту.

– Зато дочь наказного атамана, понимать должен! Впрочем, если не люба, неволить не буду. Девок много и без нее, да и мы не побираемся... Но с какой паненкой приедешь – запорю, вот тебе истинный крест.

Отец снова о чем-то думает, хлопает плеткой по блестящей коже сапог

– И вот что, сын... Батя твой с того мятежа Егория привез за храбрость, а прадед твой, за Вторую Отечественную да за замирение полный бант^[33] имел. Так и ты... не азардуй... но и не позорь седин стариковских и род наш не позорь. Казаки не отступают.

– Да понял я, батя...

– Вот и не позорь.

Сын украдкой глядит в сторону сверстников, собравшихся небольшой группой у ограды

– Батя, вы вроде со старшиной погутарить хотели.

– А и забыл зараз... Ты не отходи далеко, приду – погутарим еще...

Старый казак идет давать наказ войсковому старшине, старшему отправляемой из Вешенской на войну команды, а сын с облегчением присоединяется к сверстникам. Им тоже есть о чем погутарить – молодежь направляется от родных куреней на войну.

...Пыхая и ворча дизелем, огромный, с прожектором в носу, угловатый локомотив втаскивает на платформу смешанный состав: часть – вагоны третьего класса, часть – открытые платформы, одно– и двухъярусные, с укутанной брезентом боевой техникой. Это не первая станция, где состав собирает мобилизованных, и поезд заполнен уже на две трети. Старики и опытные, отломавшие службу в горячих точках казаки, рассматривают состав...

– Глянь, кум...

– Чего...

– Да вон, под брезентом идет! Это же саперный танк!

– И чего? Что надо, то и придали.

– Э... нет. Если саперные танки расконсервировали, значит, совсем дрянь дело. Готовятся к штурмовым боям в городах.

– Не к добру, Митрич...

– Вот и я за то же.

Ползут на минимальном ходу вагоны мимо платформы, в окнах – калейдоскоп лиц, шумят, волнуются казаки...

– Тю... Это же Леха со сто восьмой десантной, мы срочку вместе ломали! Леха! Леха, это ж я, Митька Буревой!

– Здорово, казак!

– И тебе не болеть!

– С лейб-гвардии Донского земляки есть?!

– Не, я в восьмой бригаде срочку ломал. Восьмая мотострелковая бригада...

Дав последний гудок, лязгнув стальными суставами, поезд останавливается. Казаки – из числа уже собранных – выкатываются на перрон.

– Где штабной?

– Шестой...

– Шестой – штабной, все слышали?! Шестой!

У штабного вагона – шум, гам, суета: стоянку дали только на сорок минут, и то с большим скандалом, потому как военный поезд не единственный. Сразу несколько офицеров мобуправления решают свои задачи – каждый свою.

– Записываемся, записываемся!

– Продовольственный аттестат, денежный аттестат... Да что ты их в карман суешь, ты проверь, все ли правильно вписано, потом намаешься, ежели ошиблись...

– Пункт боепитания в седьмом вагоне. Всем получить по два боекомплекта^[34]. Записываться тоже там.

– Не лезь поперек очереди!

– Казакам с военно-учетными специальностями «механик-водитель», а также с правами на авто или трактор треба подойти и отметиться здесь!

Отдельно, уже в купе, войсковой старшина команды, который теперь становился непосредственным командиром мобилизованных казаков станицы^[35] и отвечал за них, разговаривал с офицером ОМУ^[36], отвечающим за этот сектор...

– Значит, придаетесь седьмой бронебригаде, старшина. От Ростова пойдете на Брест, пункт выгрузки там. Комбриг полковник Голеватый предупрежден. Этот пакет вскроете там, документы вручите полковнику. Дальше – под его команду. Вопросы?

– Котловое довольствие...

– Вот, получите... сколько у вас?

– Тридцать семь.

– Получите по нормам, питание организовывайте сами. Неофициально – в Ростове уже сообщили кому надо, там шесть часов стоянка. Купцы своего не упустят, все будет в лучшем виде, подъедут прямо к составу.

– Но и сдерут втридорога.

– Они тоже нормы знают. Вот, получите...

Поверх пухлой папки с личными карточками одна за другой ложатся ассигнации...

Мобилизация. Тяжко дышит тепловоз, из скамейки спешно делают импровизированную трибуну, на нее с опаской, не упасть бы только, взбирается станичный атаман, кто-то спешно сует ему в руки мегафон, глохнет на полуслове разухабистая казачья песня с магнитофона. Замирает в ожидании пестрая, взбаламученная толпа.

– Казаки! В Висленском крае, на Востоке снова беспорядки, снова злоумышления, снова льется кровь. Это не первый раз, и наверняка – не последний. Я и сам там усмирял... дважды, и свою кровь там пролил... и скажу я вам, казаки, что легко не будет. Там служили ваши прадеды, деды и отцы – настало время послужить и вам. Не осрамите же казачьей чести, не осрамите родную станицу и седые головы ваших дедов и отцов. Пусть Матерь Богородица будет вам в помощь и заступничество. С нами Бог, казаки!

– С нами Бог, за нами – Россия! – в едином порыве кричат все служивые, что сыновья, что отцы, что деды. Ибо формула эта нехитрая, родная для каждого служивого человека, – вечна.

...Мобилизация... Тяжко пыхтит тепловоз, унося казаков от родных станиц в незнакомую и опасную жизнь. По стальным дорогам Империи толчками течет, течет к западным границам взбаламученная серошинельная кровь.

11 июля 2002 года
Украина
Пункт временной дислокации

Наверное, во всем мире не найдется солдата, не-важно какой армии, который бы за все время своей службы ни разу не был в Сочи. Как это не были – были, были, припомните... еще как были! СОЧи – это Самовольное Оставление Части. Вот-вот, вижу, что вспомнили...

Разбирались с этим по-разному, в армии Российской империи, к примеру, не было биотуалетов – не закупали принципиально, чтобы по возвращении была работа для туристов из Сочи. Имелась и другая работа разной степени сложности – влажная уборка в казарме, чистка картофеля вручную, копание окопа для стрельбы стоя в личное время солдата. В общем, особой трагедии из этого не делали, провинился – ведро или лопату в руки и вперед. Трагедия начиналась тогда, когда к воротам части подкатывала целая процессия в поисках коварного соблазнителя...

Ну и казаки... а что, казаки не люди? Всем тридцати нету, только отслужили, выехали, многие неженатые... да нешто ль казак свое упустит, чтобы на чужбине, на стороне не урвать. Да и у женатых была своя традиция – они как только отъехали, собрались, взяли банку с крышкой, налили туда водки и туда все кольца обручальные свои побросали, а банку запечатали. Чтобы не испортились, значит. Так что когда они к пункту сбора прибыли – женатых там не было. Совсем.

Первый день прошел в привычных заботах и хлопотах. Прибыли под вечер, войсковой старшина нашел командование части, которое уже изволило отходить ко сну, и бесцеремонно разбудил его для представления. Умудрился даже сдать аттестаты на все виды довольствия, чему местный начфин был крайне не рад. Оно и понятно – казаки прибыли одиннадцатого, а если бы он принял у них аттестаты двенадцатого – можно было бы довольствие по всем видам за один день прикарманить. Начфины... они такие, честного днем с огнем не сыщешь. Просто кто-то ворует в меру, а кто-то и без.

Стояли они буквально у самой железнодорожной станции, заняли чистое поле, отгородились контейнерами и боевой техникой, поставив внутри периметра палатки и сборные модули. Стреляли в местном карьере, до ближайшего стрельбища было далече. Технику сняли с платформ, потому что была самая граница – дальше они пойдут уже боевым порядком. О том, что в двадцати километрах отсюда рокош – особо ничего не говорило, если не считать сильного движения по дорогам – беженцы – и повышенных мер безопасности. Цены местные торговцы подняли кто процентов на десять, а кто и вдвое – у кого на что ума и совести хватило. Кому война, а кому...

С утра сдали тест. Пробежать десять километров кроссом с рюкзаком весом тридцать килограммов за плечами, двадцать раз подтянуться и пятьдесят – отжаться. Казаки хоть и молодые были, но некоторые сдали с трудом. Естественно, не без шуток, разжирел, мол, на бабских-то харчах.

Потом проверка оружия и заодно проверка самих казаков на предмет обращения с ним. Надо сказать, что казаки оружие покупали сами, и обязателен был только «казенный» патрон, во всем остальном – полная свобода, лишь бы стреляло да в цель попадало. Оружие молодому казаку покупали в двадцать лет, в день призыва на действительную военную службу, многие так с ним потом и жили всю жизнь, у стариков в загашниках и «федоровки», и «токаревки» хранятся. Оружие для призывных казаков особого значения не имело, брали самое дешевое и прочное, потому-то почти у всех были автоматы Калашникова той или иной модели. Выделялся Петр Ткачев с того берега Дона – ему старший брат из Африки прислал автоматическую винтовку «Эрма» русского заказа с оптическим прицелом, да Мишка Головнин – у него был автомат Коробова с оптическим прицелом. Несколько казаков вместо автоматов – согласно военно-учетной специальности – имели снайперские винтовки. Тут – тоже единообразие, две старые, но ухоженные винтовки Токарева с новомодным ложем с пистолетной рукояткой, да Степка Котов привез с собой старую «СВС-115», даже не снайперскую винтовку, а штурмкарабин, считай. По этому поводу даже с офицером цапнулись... но отстрел винтовки все вопросы снял, то ли стрелок хорош, то ли винтовка, но десять из десяти в черный круг с трехсот метров положил. Еще у некоторых казаков, в том числе и у него, казака первого призыва Тихона Лучкова, были ручные пулеметы разных систем, для огневой поддержки мелких подразделений.

Цапнулись несколько раз с офицерами, не без этого. С офицерами всегда напряги, казаки люди вольные, это тебе не действительная, где «разрешите бегом!». Но все конфликты худо-бедно уладили с помощью старшин да наказного, и до мордобоя нигде не дошло.

Кормили хорошо, полевую кухню уже развернули и питались не сухпаем, а кашей с мясом. По традиции первым пробу снял наказной атаман, выехавший «в мобилизацию» с казаками. Ели наскоро, не так, как дома, под крики офицеров – здесь тебе не дом, здесь – армия.

После обеда – выгнали в поле десяток тяжелых бронетранспортеров и несколько раз прогнали весь личный состав в посадке-высадке на них, обычной и экстренной. Взаимодействие с авиацией и артиллерией никто не отрабатывал, для этого в части были специальные корректировщики огня из кадровых.

Ждали приказа...

...Края брезента, прикрывавшего вход, лениво трепал ветер, то и дело доносился перестук колес и гудки тепловозов. Станция жила собственной, почти мирной жизнью – и пассажиры скорых поездов на коротких остановках с удивлением и тревогой вглядывались в выросший по правую руку от станции лагерь временного размещения. Настроение у людей, связанное с частичной мобилизацией казаков и предстоящей силовой операцией по ликвидации бунта, было далеко не мажорным, кто-то встречал безрадостные новости о происходящем в Польше со злорадством, кто-то с тревогой, все – с озабоченностью, но никто – с равнодушием. Как-то так получалось, что очередной мятеж и жуткие картины с улиц польских городов, с расправами над людьми, с беженцами, затрагивали всех людей империи. Происходящее было диким – оно не вызывало злобы, желания расправиться, оно было именно диким, не укладывающимся в голове. Никто не мог понять и осознать, чего хотят те, кто подняли этот рокош, почему они ведут себя именно так и не иначе. Показательно, что в стране не произошло ни одного польского погрома, хотя поляки компактно жили во многих местах империи. Люди воспринимали рокошан, бунтующих, не как поляков, а как сумасшедших, причем опасных сумасшедших, льющих кровь. Был создан и постоянно пополнялся фонд помощи беженцам, которых с каждым днем становилось все больше и больше.

А казаки просто лежали на кроватях, отдыхая после напряженного дня, и лениво обменивались впечатлениями...

– Да... зараз врезали сегодня...

– Я думал, кишки выплюну там, на дистанции...

– Да еще жара, мы-то бегали...

– По такой же самой жаре и бегали. Просто за бабской юбкой отвыкли...

– Гы...

– Ты за себя говори. Я так пробежал – и добре.

– Ты бирюк еще тот... Один и помрешь.

– Не, не один... Он с Наташкой Балакиревой...

– Язык укороти... Если не лишний.

Один из казаков – невысокий, резкий, весь как будто на шарнирах, протянул руку к тумбочке, пошарил там, нащупал привезенный из дома соленый и перченый сухарь. Закусил...

– Нет, а все-таки, браты казаки, не могу я в толк взять. Вот этим полякам что надо? Чего им не живется?

– С баб – на поляков...

– И добре. А то до драки...

– Батя гутарил, как прошлый раз замиряли, стояли они в одном селе. Так, гутарит, там курени – не чета нашим, хоть и мы не бедствуем. По два, по три этажа, все кирпич, гаражи для машин. У кого и забор из кирпича...

– Это сколько же стоит-то... Забор из кирпича.

– Там не бедуют...

– Там спиртягу гонят. А потом продают. Спиртяга сама, если без акциза, знаешь сколько стоит?

– Ну...

– Вот те и ну... В монопольку^[37] зайди – так и выйдешь. У нас батя в монопольку – только по праздникам, кусается. Разве что если событие какое... отметить чинно. А там гонят... целые заводы там стоят.

– Это они спьяну, что ли, такое?..

– Тю... башка дурья. Это они, думаешь, для себя, что ли, гонят? Если для себя так гнать – можно утонуть. На продажу гонят. Продают так, что на рубль десять делают. А разница – только что срок за это, если за руку схватят.

– И обратно не понимаю. Что же им тогда надо?

– Мабуть, думают, что коли граница голой останется, так они и дальше будут гнать, только ловить их никто не станет.

– Граница голая, дали...

– Поди, перекрой...

– Гутарят, царя Польского мятежники вбили...

– Мятежники... А сынок – не хочешь?

– Отца, что ли?

– Его. Сам на трон и сел.

– Вот гад – отца... Погоди, доберемся...

– До него доберешься. Он, поди, сдрыснул уже...

– Офицеры гутарили – Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними.

Австро-Венгрия независимость Польши и в самом деле признала. В Западной Польше уже стояли части австро-венгров, переодетые в новоиспеченных «польских жолнеров» – нашлась и форма, и знаки различия, и все остальное.

– А и брухнемся. Видал, какую силищу к границе подтягивают. Я бы и зараз заполонил так кого, мабуть, Георгия выслужим.

– Как бы тебя не заполонили. У австро-венгров армия.

– Да какая там армия... Смех. Ты эту Австро-Венгрию на карте видел? Плюнуть и растереть.

– А если Германия?

– Вот тогда, братцы... попали, в распыл пойдем.

– А германцам-то зачем? Что им эта Польша?

– Да бес их знает...

– Не будет войны. Германия нашей нефтью правдается. Хлеб тоже покупают.

– А Австро-Венгрия? Тоже правдается.

– Ну, так вот – кран перекроем и поглядим, как жить будут.

– А что, гутарят, в Польше силы много?

– Да какая там сила... Ну эти жолнеры – они что? Казаков выручим, они сейчас в осаде. А дальше – сами замирятся. Гутарят, мы на Варшаву пойдем.

– Не, на Варшаву должны десант высадить. Там аэродром у нас.

– А что, пошли по окрестностям прогуляемся?

– Чего ты тут не видел?

– Ну... на вокзале дамочки есть.

– Ага. Тебя жинка после этих дамочек с база-то сгонит...

– Так не узнает...

– Еще бы... на этих дамочках дурных болезней, как на шелудивом псе блох... Сиди уж... сынок...

– Тю... батя нашелся...

– Не, Степан дело гутарит. На вокзал и я не пойду.

– А что – гутарят, в Польше паненки хороши...

– Еще бы...

– Тихон... а Тихон...

Уже забывшийся Лучков подскочил на кровати.

– А? Подъем?

– Тю... вот дает... Ты нам скажи, друг любезный, у тебя дядя жинку с Польши привел?

– Ну...

– И как там она?

– У дядьки и спрашивайте. Меня-то что трясете?

– Так, мабуть, знаешь чего... по делу молодому...

– Тебе, Петро, зараз баз хорошо подметать – язык до пола свисает.

– Не, а что... я карту видел. Тут село недалеко – большое.

– Недалеко, это где?

– На север. Дорогой... и потом поворот – как раз на него.

– Митяй, что у нас сегодня?

– Воскресение Христово... – издевательским тоном ответил Митяй.

– Значит, танцы там будут. Вот тебе и дамочки, зараз...

– А и любо. Пойдем, значит.

– У меня свояк на втором посту стоит. Пропустит зараз.

– Смотри, если соврал...

– Пошли, пошли...

Пошел со всеми и Тихон – особо ничего не думая, так, за компанию. Конечно, все понимали, что там, где дивчины гарные – там и парубки местные сердитые, а там, где парубки местные – там не избежать драки. Драки с ними никто не боялся – наоборот, некоторые как раз и пошли в расчете на драку. Драка в России была уже национальной традицией, дрались на свадьбах, на танцах, пацаны в городах дрались районом на район, за что потом получали наказание розгами по заднице, но снова дрались. В селах дрались на Масленицу, а в казачьих станицах зимой, как Дон вставал, так каждые выходные драка. Обычно дрались холостые с женатыми, иногда молодые казаки с одной станицы шли в другую, иногда по льду – только чтобы подраться. Все это было не так безобидно, бывало, дрались и до трупов, но как иначе обратить на себя внимание понравившейся дивчины? Только джигитовкой лихой да дракой... это если материальную сторону в расчет не брать.

И потому Тихон, выходя вместе со всеми из палатки, достал из кармана рюкзака заветную свинчатку, кастет, который сам сделал, подбросил его на ладони и сунул в карман...

Смеркалось... В поле горели костры – какая-то из рот после ужина, разжившись где-то мясом, решила поджарить его на углях, возможно, и офицеры к ним присоединились. Наверняка и наказной... солдатам на довольствие от царя чарка водки в день полагается... вот, и решили под водочку да мяско. Но это и хорошо, офицеров в лагере почти не было...

На втором посту – проезде между двумя тяжелыми бронемашинами, стояли двое казаков, один из них, белобрысый, встрепанный какой-то, поднялся со своего стула.

– Володь, ты чего...

– Да прогуляться решили по округе. Пустишь?

– А документ?

– Да какой документ, свояк...

– Без документа нельзя. Отпрашивайся у офицера.

Вместо ответа казачина, который решил их провести, обнял часового по-свойски, отвел его в сторонку, поговорили они о чем-то, потом махнул рукой – проходите...

– Тихо... Тихон, башку пригни – здоровый какой! Через тебя все дело испортиться может.

– Да сам тихо!

Волчьей цепочкой, прокравшись мимо машин – благо у костров в поле в их сторону не смотрели, да и темновато уже было, – вышли на шлях. Пошли к дороге – гудящей, не останавливающейся ни на минуту...

– Как же мы ее маханем?

– Через путепровод. Там должен быть.

– Мабуть, песню затянем?

– Дурак, что ли?

Один из казаков шел, вывернул голову, глядя вверх, на насыпь, потом сказал:

– Братцы... машины-то военные.

– А ты думал...

* * *

В украинском селе казакам, конечно же, не обрадовались.

Как-то так получилось, что хохол для казака, равно как и казак для хохла, – первейший недруг. В свое время немало хохлов на земле казацкой поселилось... хохлы были людьми прижимистыми, хитрыми – вот и скупали землицу. А казакам не любы были чужие люди на их земле, тем более что земля эта была автономией и управлялась Войском, и казаки с полным правом могли сказать, что это их земля. А потом еще, когда казаков на Восток переселяли, так многие туда уехали, благо там обзаведение хорошее давали, а хохлов еще больше на казачьей земле стало. Нельзя, кстати, сказать, что это была «этнически ориентированная ненависть» – как выразился в одном из своих трактатов несколько месяцев проживший на казачьей земле германский корреспондент, от статей которого потом старики плевались. На Западе вообще требуют не замечать национальности друг друга... но казаки исстари друг за друга держались и в обиду себя не давали. Были и драки с хохлами, были и анекдоты разные про хохлов, но стороны чувствовали некую грань. Ту самую, которую поляки так легко и бездумно перешли, а вот на Дону за эту грань не ступали.

Село было большое, гарное, богатое – верно, потому, что приграничное, в приграничье всегда села богатые. Несколько улиц домов – не мазанок из серии «с...а-мазала-лепила», а вполне добротных домов белого кирпича, текущая от села к перелеску дорога, от села, с верхней его точки, хорошо видна светящаяся огнями станция. Казаки не знали, что богатство села обусловлено не близостью границы, а близостью станции, на которой половина мужчин села работала, а вторая половина – промышляла. Были такие асы, что на полном ходу на поезд умудрялись запрыгивать, дабы в контейнерах пошукать.

На самой окраине был магазин, и в том же здании – местная монополька и клуб. Монополька тут постоянно была закрыта, особого дохода казне она не приносила и когда открытой была. А вот из клуба оглушительно бухала музыка да визжали нетрезво дамы, и парубки, все как один одетые в черные рубашки, такая здесь была мода, выходили через заднюю дверь клуба покурить и выяснить отношения. Стемнело уже окончательно, и над селом в «тыху украиньску ничь» уныло висел надкушенный серп луны.

Первый хохол, пьяный в дупель парубок, показался прямо у ограды – и казаки довольно вежливо отодвинули его, дабы пройти самим. Парубок же столь вежливого обращения не понял и с пьяных глаз начал качать какие-то права. Слушать его разговоры не было ни сил, ни желания, поэтому парубка оставили отдыхать в бурно разросшихся нынешним летом зарослях лопуха.

На танцах казаков тоже не ждали, хотя дам свободных было много, парубки больше отношения друг с другом выясняли, нежели дамам уделяли внимание. Но как только казаки шагнули внутрь – все взоры устремились на них...

Даже самодельный диджей, вся задача которого заключалась в своевременной замене дисков в проигрывателе с большими колонками, не сообразил с очередным диском, и музыка заглохла.

– Чу... казаки... – растерянно проронил кто-то.

В этот момент диджей снова пустил музыку – веселую, разухабистую польку...

Дамы, конечно же, уделили казакам внимание – благо те еще на грудь не приняли и вообще статью и выправкой изрядно отличались от местных кавалеров. Да и ситуация как нельзя лучше подходила к тому, чтобы кавалеров местных, больше любующихся на самих себя, расшевелить.

Тихону досталась гарна дивчина по имени Люба – ростом она ему отчаянно не подходила – метр шестьдесят, но была веселой, резвой, с косой до пояса, как принято на Украине. Польку она танцевала тоже отчаянно, с притопом, прихлопом и жаркими взглядами на партнера. Тихону даже как-то... не по себе стало, человеком он был вполне даже взрослым, и на действительной, которую он в Подмосковье ломал, чего только ни случалось... да и в станицах игрища были. Но все равно – станица была своя, а он здесь был чужим...

– А у тебя казак есть? – спросил он у Любы. Та заливисто рассмеялась.

– Ну ты дал... Казак... Здесь говорят «чоловик».

– Так есть?

– Есть... Лежит... поломался...

– Как так?

– А с поезда на ходу сиганул. Башка садовая...

И, прижавшись к Тихону, за танцем:

– Уходите отсюда... Живо!

– А чего? – так же подстраиваясь под ритм, спросил Тихон.

– Мотоциклы слышишь?

Мотоциклы и в самом деле взревывали рядом с клубом, перекрывая даже грохот музыки

– Ну?

– То за вами... Пока успеете, бегите. Через заднюю дверь и к лесу. А то беда будет...

– Сами юшкой умоются...

– Гляди, храбрый... слеза капнет...

– Мое дело... И...э-э-эх!

...Терпением парубки не отличались. Как только собрали достаточно, по их мнению, сил – так и понеслась. В зал вошли сразу четверо, подошли к первому попавшемуся казаку, начали задираться. Среди них был и тот, которого они оставили отдыхать у забора... протрезвел, видать, теперь и предъявляет. Хотя если бы они и не повстречали его на пути и не оставили бы отдыхать в лопухах, повод нашелся бы другой.

Понеслась, родимая!

На дворе взревывают мотоциклы, стоящие плотным строем, мотоцикл здесь первое дело, он позволяет быстро сматываться, с коляски можно намного удобнее, чем с авто, перескочить на идущий поезд. Светят фары, включенные на дальний – мотоциклисты выстроились полукругом возле клуба...

Разговор был, в принципе, типичным для таких ситуаций, разве что с местным колоритным языком, смесью русского и польского. А так...

– Вы чо сюда приперлись?.. Чо наших дивчин лапаете?..

Предъяву делал здоровый «дитынко», наголо выбритый, как здесь это модно, и с длинными, заботливо отращенными усами. Больше всего беспокоила надетая на дитынке кожаная куртка – под ней может быть самодельная защитная справа, здесь любят подраться, и не могло быть, чтобы чего-то подобного не придумали...

Казаки привычно и незаметно для неопытного глаза перегруппировались в оборонительный порядок: три, три и два. Было их всего восемь человек, и такой порядок был наиболее оптимальным.

– А что, тебя должны были спросить? – нагло заявил один из казаков с Вешенской, Митяй Рогов.

– Гы... это наша земля и наши бабы, мы вас сюда не звали.

– А мы пришли. Претензии имеешь? – Рогов сознательно пер на рожон.

– Имею.

– Получай!

От хлесткого удара – впронос по подбородку, дитынко так и грохнулся, где стоял, закатив очи, а через долю секунды понеслась драка...

Казаков было всего восемь душ, а собравшихся их проучить местных – около тридцати. Но это особого значения не имело – те тридцать человек правил боя (не драки, а именно рукопашного боя) не знали и в основном бестолково мешали друг другу, размахивая дрынами и цепями. Казаки же владели искусством боя, причем искусством уникальным, не имеющим аналогов в мировой практике, искусством, выработанным и отточенным в жестоких схватках на берегах Дона – искусством группового боя^[38].

Все боевые искусства мира – что САМБО, что БАРС, что бокс, что сават, что японские боевые искусства – это искусство поединков. Искусство борьбы один на один, ни в одном из них не рассматривают искусство борьбы группы с группой, где каждый член группы борется не сам по себе, а в интересах всей группы. В жизни же получается чаще всего так, что в бой идет группа на группу, и в этом случае подготовленная и призванная действовать слаженно группа может победить вдвое, а то и втрое превосходящего по силе противника.

Тройки, прикрывая друг друга, развернулись на флангах, двойка – в центре, частично ее прикрывали те же тройки. Страховки не было – слишком мало бойцов, если бы кто-то был выведен из строя, пришлось бы перестраивать боевые порядки на ходу. Драка завязалась почти в полной темноте, один из местных завел мотоцикл и попытался врезаться им в одну из троек казаков, как тараном, – но его сбили с мотака и затоптали, сам мотак прокатился по инерции до входа в «танцевальный зал» и заглох. Остальные фары почти сразу же перебили в драке вместе с владельцами мотоциклов, дрались отчаянно, кость в кость, но без ножей. Правила местные знали и пока что их соблюдали: за нож – каторга.

Тихону в самом начале прислали по голове, неслабо так прислали, до шума в ушах и мошек в глазах, но на ногах он удержался и из драки не вышел. А почти сразу же ему удалось вышибить дух из того, кто это сделал: тот атаковал дравшегося рядом Митяя Буревого, атакуя, раскрылся, и Тихон прислал ему от всей души в челюсть с кастета – так, что хрустнуло...

В этом-то и заключается искусство группового боя. Три опытных бойца вполне могут, действуя слаженно, защитить себя от атаки с любого направления и по любому уровню. Количество атакующих тут имеет мало значения, большое количество даже в минус, они будут мешать друг другу. А атаки производятся контрвыпадами, потому что, когда один человек атакует другого, он раскрывается, и если от контратаки атакуемого он еще может прикрыться, то от просчитанного удара соседа уже нет...

Сколько могла продолжаться драка, непонятно, ибо уже полетели стекла, и добрые люди вызвали исправника к месту драки. Казаки не сдавались – всем им досталось, а одному досталось сильно, так что пришлось на ходу перестраиваться в «три-четыре», но нападающие понесли куда большие потери. Уже больше десятка местных «отдыхали» на земле, кому-то повезло – а кого-то затаптывали дерущиеся...

И тут что-то хряснуло... это было похоже на щелчок кнута пастуха, хряснуло совсем недалеко, где-то в перелеске, и все на секунду замерли. А потом – хряснуло еще раз – и на востоке, совсем рядом вспыхнуло болезненно-желтое, яркое зарево, особенно яркое на ночном фоне, и это зарево стало разрастаться вверх и в стороны... а потом дошло и до них, пахнуло горячим ветром, пахнущим дымом и горящим бензином...

– Га... Это шо? – произнес кто-то из парубков, вытирая сочащуюся из носа юшку.

– Братцы... а это ведь поезд...

Новый щелчок – и еще одна вспышка, уже на глазах казаков и хохлов...

– Снайпер! По поезду с горючкой бьет!

– Хана, казаки!

– Давайте в расположение!

– Гы, братва, а на станции-то...

– Поехали!

У местных были собственные заботы. Горящий поезд – это тоже добыча, возможность поживиться хоть чем-то. Скверный тут был народ, скверный. С преступными помыслами.

– За мной бегом марш!

Старшим по званию оказался урядник Ткачев, он-то и подал команду. Надо было добраться до расположения, и как можно быстрее. Сейчас каждое лыко в строку будет, если поезд сгорел – приедут разбираться. Узнают по самоволку – попадет всем по первое число...

– Иван... Бери Митяя и вперед. Поможешь ему! Пошли! Быстрее!

Потанцевали с барышнями, б...

– Братцы... а может, на станции... поможем, – запаленно дыша, выдал кто-то.

– Без тебя помогут... Чем ты там поможешь... голыми руками?

– Голым х...

– Гы...

– Разговорчики! Кто там? Зараз, если весело, пусть Митяя тащить помогает!

– Сам пойду...

– Без разговоров! Взгакались, как бабы!

Темно, только зловещие отблески разгорающегося пожара по правую руку. Под ногами – не пойми что, посадки какие-то, бежать тяжело. Уже слышны рвущие душу надрывные звуки сирен... знак беды. Впереди лес... зловещий лес. Лес, где прячется снайпер, который уже наделал дел и может решиться наделать еще...

Хотя нет... ему тоже сваливать пора...

– Дорога! Братцы, дорога!

И не успели они пробежать по ней и сотни метров, как началось...

Впереди взревела мотором машина, резанули поставленные на дальний свет фары, и хлопнули выстрелы, отрывисто и сухо – раз, другой, третий. Били из пистолета. Казаки шарахнулись, уходя от света, от пуль в спасительную тьму, машина рванула на них... А Тихон, чуть замешкавшись, решил, что терять уже нечего – и изо всех сил метнул свою свинцовую, тяжелую плашку чуть выше осатанелых, горящих желтым огнем фар.

Машина пронеслась мимо, так близко, что едва не задела... но звук ее мотора поперхнулся на высокой ноте и заглох, машина теряла скорость. Светом фар запалило ночное зрение, перед глазами были только плавающие круги да желтое зарево... но машина теряет скорость, он это понял точно. На ходу протирая кулаком глаза, Тихон рванул следом.

Диверсант сам облегчил ему задачу. Открыл дверь и старался выйти, ошеломленный внезапным ударом неизвестно откуда, осыпанный битым стеклом. То ли он увидел приближающегося казака, то ли услышал, но он попытался поднять пистолет и выстрелить. Первым ударом Тихон не сбил его с ног – только сбил прицел, пистолет хлопнул, и пуля улетела куда-то вправо, а вот вторым он врезал от души, со всей мочи. Тут же подскочили и казаки...

– Бей!

– Он Петруху вбил, бей!!!!

– Узы его!

Набросились все, кто уцелел, вбивая, втаптывая в дорогу свой страх...

– Прекратить!

Хлестко грохнул выстрел, казаки остановились. Ткачев добыл-таки пистолет, добрался до него...

– Прекратить! Живьем!

– Он Петруху убил!

– Живьем! – повторил Ткачев. – Назад, убью!

Казаки, сорвав злобу, чуть присмирели, ворча, отошли в сторону от растоптанного на дороге тела.

– Идите, гляньте, что с Петрухой! Берем машину и в расположение!

– Осторожнее!

Тихон сунулся в машину: большая, просторная, пикап с двойной кабиной, взятой от грузовика, очень просторной, такие пикапы в деревнях покупают – и личный транспорт, и тонну везти можно. Удобная машина. Переднее стекло – здесь оно было из двух частей, для удобства замены – наполовину выбито, получается, брошенный изо всей силы свинцовый кастет все же выбил его, водителя осыпало осколками, а может, и тем же кастетом шибануло. Он от неожиданности потерял ориентацию и, видимо, решил остановить машину, выйти и попытаться отбиться из пистолета.

На заднем сиденье лежало что-то, накрытое брезентом...

– Ё...

Перед ним была снайперская винтовка неизвестной модели, но очень большая. Не было никаких сомнений, что они взяли того самого снайпера, который поджег поезд...

...Пожар потушили только к утру, больших человеческих жертв удалось избежать только чудом. Пассажирский состав запоздал... и снайпер ударил по цистерне с топливом тогда, когда тепловоз только втягивал на захолустную станцию длинное коричневое тело пассажирского состава. Он даже не собирался здесь останавливаться, просто снизил скорость, проходя станцию. Увидев вспухающее облако пламени впереди, машинист применил экстренное торможение, и тем самым спас более пятисот жизней. Погибло семеро – четверо железнодорожников, двое пожарных и случайный прохожий, которому не повезло, пьяный улегся спать около путей.

Утром примчалась военная контрразведка, всех допросили. Снайпера передали им же – пока он был здесь, содержался под строгой охраной и молчал, отказался даже назвать свое имя. Потом пришла спецмашина, крытый «черный ворон» – и снайпера, в сопровождении БТР и усиленного конвоя, повезли в Киев, чтобы допросить и повесить.

Ближе к середине дня над казачьим лагерем, превращенным в самый настоящий табор, зависло несколько вертолетов, потом два из них опустились на изрытый, исковерканный гусеницами боевых машин луг рядом, а остальные отправились облетать окрестности.

Оказалось, что прилетел сам командующий Киевским военным округом фельдмаршал граф Головнин. Очень старый, ему было за семьдесят, но еще крепкий дед сразу же собрал офицеров в одной из палаток и битых два часа что-то им втолковывал. Потом фельдмаршал изволил выйти, попросил показать ему того казака, который взял диверсанта. Казаков наскоро построили, к нему подвели Тихона, старый фельдмаршал посмотрел на него из-под кустистых седых бровей, странно, как лошадь, всхрапнул и сказал: «Молодэц, кэзэк». Потом протянул руку назад – и кто-то из адъютантов проворно вложил в нее небольшую, обтянутую красным бархатом коробочку.

В коробочке оказались часы «Павел Буре», золотые, такие, какими нижних чинов не награждают. Офицерские. Тихон крикнул положенное: «Служу России и Престолу!» – взял коробочку с часами, вернулся в строй.

Вопреки ожиданиям, фельдмаршал речь толкать не стал. Просто прошелся, осмотрел строй казаков, технику, о чем-то коротко переговорил с офицерами и пошел вместе со своей свитой к вертолетам...

Наказной атаман подошел к Тихону как раз тогда, когда тот пытался примерить подарочные часы – браслет тут был не привычный кожаный, а какой-то сложный, с хитрой застежкой. Казаки проворно отступили, дав атаману дорогу...

– Ты зачем беспеке сказал, что в самоволке был, дура? – подмигнул атаман, у него вообще была эта привычка, подмигивать по делу и не по делу.

– Так это же... и в самом деле.

– Дура ты дура^[39]... Если бы не самоволка – тебе бы Георгий сегодня обломился. Живым вражеского диверсанта заполонил...

– Так это же... А что сказать-то?

– Сказал бы, что я вас послал на станцию, заплутали – кто проверит? А раз самоход^[40]... Георгия точно не дадут, видишь, часами отделались...

– Так это... боязно врать-то, контрразведка.

– Ладно... Носи и помни... Хоть золотые. Пойдем, тебе все причитающееся отдам. Все оставили тут.

По правилам, введенным еще в стародавние времена, вся военная добыча, которую добыли казаки, им же и оставалась, на казенный кошт не шла – за исключением тяжелой боевой техники, конечно. Тихону достался автомобиль-пикап «Ермак», почти новенький, только с разбитым стеклом, в казацком хозяйстве такая машина в самый раз, пистолет «браунинг» в боевом исполнении, с обтянутой резиной рукоятью, и винтовка. Винтовка была знатная – богемская, сделанная по системе булл-пап, с широким и длинным магазином в прикладе, с тяжелым стволом и ночным прицелом^[41]. Калибр у нее был стандартным для богемского крупнокалиберного оружия – пятнадцать миллиметров. Значит, вот из этой винтовки он и выстрелил бронебойно-зажигательными патронами по цистернам с горючкой. Знал ведь, гад...

– Господин атаман, а этот... ну диверсант. Он – что?

– Молчит как рыба. Документов нет. По виду – не поляк, не пойми кто. Ничего, контрразведчики расколют. Ты мне вот что скажи, казак. Это – твое все, сам знаешь, по старой традиции. Сам забираешь или на кошт отдаешь?

Тихон особо не раздумывал – отец еще наказ дал:

– Не бедуем. На кошт отдаю, пусть круг решает. Да и не один я был – восемь человек нас в деле было.

– Молодец... Добре...

13 июля 2002 года
Пограничная зона, оперативная группа 1-46
Операция «Тайфун»

Диверсионная активность – а нападений на пункты временной дислокации, как выяснилось, было не одно и не два – не только не сорвала операцию, но даже ускорила ее. Если до этого были какие-то мысли, что поляки и их новое правительство одумаются, перейдут от языка ультиматумов к нормальному диалогу, то теперь шансов никаких не осталось. Генеральный штаб дал зеленый свет операции «Тайфун», несмотря на то что лишь семьдесят процентов подразделений подали рапорты о готовности.

Новое польское правительство, возглавляемое князем Радзивиллом, вело себя столь странно, что возникало сомнение в его душевном здоровье. Первым делом новый государь Польши не только не подтвердил своей подписью вечную унию с Россией, но и заявил о том, что Польша независима, а уже на следующий день обратился одновременно к Германии и Австро-Венгрии с просьбой о вассалитете. В коротком обращении, распространенном как по всей Польше, так и по каналам мировых новостных агентств, говорилось, что Польша своими силами вырвалась из пут векового рабства и приложит все силы к тому, чтобы вернуться в семью европейских народов.

А на деле получалось, что Польша меняла одно «вековое рабство» на другое.

Германия ответила на польскую ноту категорическим отказом, заявив, что не признает правительство, образованное во время мятежа. Балльплатцен^[42] родила два просто удивительных документа. В первом – желание Польши войти в семью европейских народов и самой решать свою судьбу осторожно приветствовалось, но на желание Польши стать вассалом Австро-Венгрии прямой ответ не был дан. Судя по реакции австро-венгерского МИДа, дальнейшая судьба Польши должна была решиться в ходе многосторонних консультаций с обязательным участием новых польских властей. Ни слова о незаконности вооруженного мятежа и польского правительства, образованного в результате мятежа, сказано не было...^[43]

На следующий день Австро-Венгрия официально признала независимость Речи Посполитой. Достойные наследники великого Меттерниха^[44], ничего не скажешь.

В эти же дни в Австро-Венгрии вспыхнул мятеж сербов, возможно, именно это и помешало Австро-Венгрии предпринять новые антирусские шаги. Никто не идет поджигать чужой дом, когда занялся твой собственный.

...Все время после пожара на станции казаки готовились к выступлению, ждали, пока подвезут топливо для техники и дополнительные боеприпасы. На боевые машины, которым предстояло на долгое время стать для них одновременно и домом, и транспортом, казаки навьючивали мешки с солеными сухарями, пластиковые канистры с водой, сложенные палатки, цинки с патронами, прочий походный скарб – так что боевые машины стали походить на гусеничные цыганские арбы. На всех было выдано по три боекомплекта.

Подняли их внезапно, утром, в четыре часа. Было еще темно, только на горизонте робкая светлая полоска говорила о том, что ночь заканчивается и уже через час землю осенит рассвет. Гремел горн побудки – старое «По коням!», ревели в ночи моторы боевых машин, выходивших из лагеря и строящихся в боевом порядке. Небо гудело воем реактивных двигателей, хлопаньем вертолетных лопастей.

Проснулся и Тихон – сосед, свалившийся с койки и сейчас прыгающий на одной ноге, надевая сапоги, больно пихнул его в бок.

– Вставай, дело проспишь...

Тревожный рюкзак уже собран, оружие рядом, в шкафчике. Только одеться... черт, как же устал!..

Привычная процедура – на действительной укладываются в сорок пять секунд. Шаровары, гимнастерка... ботинки...

Топот сотен ног по земле, рев моторов, нестерпимый для глаз свет фар-искателей – как песка в глаза сыпануло. Только бы под машину не попасть...

– Шестая рота! Шестая рота, ко мне! Строиться!

– Третья! Вешенские на построение!

Не спасают даже громкоговорители – хотя пробиваешься на зов.

Постепенно все как-то успокаивается, упорядочивается – машины находят свое место в боевом строю, казаки – место в строю войсковом. Развевается знамя полка на левом фланге строя, его треплет неизвестно откуда налетевший легкий ветерок. Кто-то из офицеров полка с мегафоном лезет на ближайшую боевую машину.

– Господа офицеры и нижние чины! Казаки! В который уже раз Польша, мятежная нам и нашим предкам, подняла рокош, свергла и убила законного царя! Весь Висленский край охвачен беспорядками, льется кровь, дороги забиты беженцами – общее число их подходит уже к миллиону! Самозваное правительство Бориса Первого, отцеубийцы и узурпатора власти, объявило день грабежей, присвоив все имущество русских в свою пользу и пользу тех, кто участвует в рокоше. Там, на польской земле, в окружении сражаются наши части и казаки.

Господа! Государь смотрит на нас! Вся Россия смотрит на нас! Покажем же, что мы достойны своих дедов и отцов, своей формы и наград! Сегодня вечером мы придем под стены Варшавы, нашей тяжелой бригаде выпала честь первой достигнуть ее стен. Наступаем под прикрытием авиации, направление – на Радзин Подляску и далее – на Варшаву. Приказываю – в затяжные бои не вступать, при необходимости вызывать на помощь авиацию и артиллерию! В населенные пункты не входить. Двигаться параллельно дорогам, сами дороги могут быть заминированы! Ожидаемый уровень сопротивления – слабый, огонь только по выявленным целям и по установленному противнику, ведение огня на прикрытие запрещаю. Сегодня вечером, господа, я ставлю всем шампанское под стенами Варшавы! Это говорю вам я, полковник Голеватый, седьмая тяжелая бригада! С нами Бог, господа! По машинам!

– С нами Бог, за нами Россия, казаки! – гаркнул атаман.

– С нами Бог, за нами Россия!!! – слитно ухнул строй. Забылось разом все – и самоволка, и разборки с офицерами. Они были единым целым – стальной колун, больше ста боевых машин. Их не остановить, до Варшавы от их расположения – девяносто километров. Да, сегодня вечером они будут пить шампанское за счет их полковника под стенами древней Варшавы...

– И еще! Довожу до всех, чтобы потом никто не говорил, что не знал! Впереди нас будут действовать наши люди, в том числе в гражданском, в польской военной или полицейской форме. Их паролем будет слово «эхо». Повторяю еще раз – «эхо»! Если кто-то назовет вам этот пароль – вы должны будете доставить этого человека ко мне или к любому из офицеров полка, не причиняя ему вреда. Все поняли?

– Так точно!

– По машинам! По машинам! Наблюдателям занять места, готовность! Смотреть в оба!

...Третья рота, в которую попал Тихон, оказалась авангардной. Офицеры разыграли вчера, кому идти в авангарде, и честь эта досталась именно третьей. Опасно – при соприкосновении с врагом они примут удар на себя – но и почетно, потому что именно эта рота первой достигнет Варшавы, а возможно – и первой ворвется в город, если будет получен приказ брать город с ходу. Именно они первыми ступят на землю Польши.

– По машинам, по машинам! Быстрее, занять места! Быстрее!

По уставу, при передвижении на боевой технике казаки должны ехать в боевом отделении, под прикрытием брони. Но устав – уставом, а мины – минами, да и из-под брони хрен чего увидишь, едешь, как в коробке. Поэтому казаки большей частью загрузили десантные отделения машин цинками с патронами да канистрами с водой, а сами расположились на броне, прикрывая каждый свой сектор.

Третья рота – тридцать гусеничных боевых машин – шла строем, напоминающим древнегерманское рыцарское построение – «свинья». Впереди, на самом острие – тяжелая боевая машина, вооруженная двумя скорострельными пушками от вертолета, установкой тяжелых ПТУР и двумя автоматическими гранатометами. Этакий самоходный «комбайн смерти», способный шквальным огнем в считаные секунды развалить по кирпичам сельский курень... или как там они называются. Поскольку бронетехники противника на маршруте продвижения не ожидалось, эту машину поставили вперед для разведки и борьбы с расчетами ПТУР и легкой техникой противника.

Следом, по флангам, уступом, шли две штурмовые артиллерийские установки калибра пять дюймов – сто двадцать пять миллиметров. Эти установки представляли собой те же танки, от которых отказались в семидесятые – и через тридцать лет вернулись к ним же. Та же самая метровая лобовая броня, те же самые средства пассивной защиты. Разница лишь в компоновке, типичной не для танков, а именно для «САУ» – моторное отделение вынесено вперед, далее идет необитаемое артиллерийское отделение, и еще далее – бронированная капсула с двумя членами экипажа: механиком-водителем и командиром. Разница с танком еще и в том, что максимальный угол подъема пушки – пятьдесят восемь градусов, а не двенадцать, как было раньше. Такая пушка могла стрелять даже по вертолетам снарядами с лазерным наведением и контролируемым подрывом. Для самообороны, рядом с основным орудием, установлена одноствольная зенитка калибра 23 миллиметра.

Еще дальше, опять-таки по флангам, шли две новейшие скорострельные артиллерийские установки «Берег». Семикатковое тяжелое шасси и поверх него – модернизованное морское башенное орудие калибра сто семь миллиметров. Орудие было уникально тем, что имело магазин на восемь снарядов и могло выпустить первые восемь снарядов со стационарной позиции очередью. Для того чтобы машина не перевернулась во время такой очереди, у нее по бокам имелись выдвижные упоры, как бывает у крана, и при стрельбе со стационарной позиции она опиралась на них. Это орудие разрабатывалось как скорострельное универсальное, оно имело собственный радар и засекало как наземные, так и воздушные цели. Четыре таких орудия – а они всегда применялись батареями по четыре, стреляя со стационарной позиции снарядами с управляемым подрывом, могли поставить непроницаемую стену осколков и сбить даже крылатую ракету! Два последовательных выстрела – максимум, что позволялось при стрельбе без выдвинутых упоров, – могли разрушить дом или поджечь любой бронеобъект противника, даже такой бронированный, как танк. Эти орудия должны были прийти на помощь, если установка в центре не справится с боевой задачей.

К каждой из головных боевых машин был прицеплен трал, что ограничивало скорость движения двадцатью километрами в час.

Далее, в пять рядов шла основная техника бригады, вся гусеничная – зенитные установки, тяжелые бронетранспортеры, выглядящие как бронированный куб с гранями на гусеницах и вмещающие до восемнадцати бойцов, тяжелые БМП с пятидесятисемимиллиметровыми пушками, снова гаубицы, снова артиллерийские установки. Они проломятся через оборону врага, выйдут к Варшаве, а за ними пойдут уже легкие силы на грузовиках и колесной технике.

Светало...

Тихон сидел на броне тяжелой боевой машины пехоты, прямо на башне, подложив под свою пятую точку свернутый спальный мешок и настороженно держа в руках пулемет. Поскольку он был наблюдателем, на его пулемете было что-то вроде лазерного целеуказателя, но только мощнее. Это намного более опасное оружие, чем сам пулемет. Пулемет может лишь окатить врага ливнем пуль, а такой вот указатель даст наводку на цель любой из боевых машин: и тем, что идут в строю, и тем, что сейчас дежурят над ними, – а вертолеты над колонной висели постоянно, сменяя друг друга, их давящий на уши гул уже действовал на нервы. Нажми на кнопку – и невидимый луч распорет пространство, ткнется в цель, а через минуту на том месте будет уже рукотворный ад, когда десяток-другой снарядов пойдут по следу луча. Рядом с Тихоном сидел Митька Буревой, с которым он ходил в самоволку. Парень счастливо избежал пуль и тоже был назначен в наблюдатели. Он сидел на краю борта идущей машины, опасно свесив ноги вниз, и наблюдал за менее ответственным сектором – «лево-назад». Если Тихон что-то пропустит – следующим это увидит именно он. Больше никакие сектора ими не прикрывались, на это были наблюдатели с других машин.

Над Польшей окончательно встало солнце, колонна еще потемну пересекла ее границу и шла теперь польскими полями и перелесками, отравляя воздух дизельной гарью, подминая под себя некошеный хлеб в полях, перепахивая гусеницами натоптанные фермерскими машинами дороги. Броню чуть покачивало на ухабах. Несмотря на то что, судя по виду нескошенного хлеба в полях, надо было уже убирать, здесь никто не работал. Никто по ним не стрелял, только несколько раз попадались машины, водители которых, увидев наползающую на них бронетехнику бригады, давали полный газ и спешили скрыться. Пока что их даже не пытались обстрелять...

Внезапно головная машина качнулась, выпустила клуб дыма и встала, за ней начали останавливаться другие машины бригады, прямо в поле. В пятистах метрах по фронту была наезженная дорога через поле, ведущая к перелеску, а далее, примерно в полутора километрах, – большая деревня.

– Что случилось? – недоуменно спросил Митяй.

Открылся люк, из люка показалась голова командира экипажа в шлеме и очках.

– Внеплановая остановка. Сечь по секторам.

– Есть...

Мимо колонны, суетясь, пробежали два офицера, потом Тихон повернулся и увидел, что на броне КШМ^[45] в центре колонны, прямо поверх нее, а не под ее защитой, собрались несколько офицеров и развернули терминал связи с антенной.

– Чего это они?..

– Решают, куда дальше идти...

– Что так, приказа, что ли, нет?

– Ты сектор свой секи. Видишь, хлеб какой – в упор по нему подберутся, если ворон ловить будешь.

Митяй перекинул поудобнее автомат.

– А хлеб и тут добрячий уродился.

– Да...

Пошаливал ветерок, было уже жарко. Митяй нащупал где-то в узле, на который опирался, бутылку с водой, открыл, отпил несколько глотков, передал Тихону.

– Че это они в нас не стреляют?

– Не знаю. В штаны, мабуть, надристали.

Загадка с остановкой тем временем разрешилась – прямо над головами, свистя турбинами, промчалась восьмерка реактивных штурмовиков «Юнкерс», и меньше чем через минуту где-то впереди, слабо, но отчетливо, загрохотали разрывы.

– Опорный пункт, видимо, обнаружили. Или засаду...

Через несколько минут колонна снова тронулась...

* * *

Сюрприз ожидал их почти сразу, как только они прошли отметку сорок четыре – один и приблизились к дороге, которую следовало пересечь. Дорога была опасным местом, поскольку проходила по насыпи, и тут враги могли организовать оборону или, по крайней мере, засаду. Опасаясь этого, полковник Голеватый приказал поднять имевшийся у них легкий беспилотник, чтобы получить данные о том, что творится впереди, и выдвинул две артустановки и две зенитки на фланги, чтобы при необходимости подавить выявленные цели.

Беспилотник запускался прямо с КШМ, штабные сноровисто вытащили небольшой вертолет, приделали к нему лопасти, миг – и он уже взлетел, весело треща двухтактным мотором, а на экран терминала пошла черно-белая картинка, расчерченная для понятности перекрестьями.

– Так, давай до насыпи и пройдись по ней влево. Затем пройди за насыпью и вернись вправо! – приказал Голеватый колонновожатому^[46].

– Так точно, господин полковник, – отозвался майор, на груди которого красовался знак колонновожатого – глобус в перекрестье прицела.

– И поднимись повыше, чтобы ничего не пропустить...

Вертолетик, забираясь повыше, бодро полетел к дороге. В объективе телекамеры был самый обыкновенный пейзаж – поле, колосящийся хлеб, белая лента дороги...

– Опустись пониже и помедленнее. Давай над самой дорогой... нет, левее, над обочиной... вот так.

Офицеры напряженно следили за картинкой.

– Кажется, не копали, господин полковник.

– Кажется... А ну еще выше и чуть-чуть правее...

Полковнику что-то не нравилось – он сам не мог понять что. Вроде бы ни проводов, ни раскопок не наблюдается – первый признак подложенного фугаса. Да и кто мог знать, что они будут форсировать дорогу именно в этом самом месте, чтобы подложить фугас или мину? Никто...

– Давай выше, пройди в обратную сторону. Посмотрим, что там.

– Есть...

Все та же дорога – по той стороне нескошенное поле, чьи-то коровы, возможно даже лишившиеся хозяев...

– Стоп! Зависни! Ниже давай!

То, что увидел полковник...

– Что это?

– Это коровьи кишки... – сказал кто-то из офицеров.

Кто-то убил корову и выпотрошил ее – груда беспорядочно перемотанных кишок лежала последи поля, и над ней роилась целая туча мух, ринувшихся на разведывательный беспилотник в бессмысленную атаку. Тут же – буквально лужа подсохшей крови.

– Волк? Ну-ка, повыше...

– Стоп!

Вертолетик завис.

– Господин полковник, это не волк! Он бы кости оставил, а тут просто кишки! Кто-то выпотрошил корову, а мясо утащил с собой! Или увез!

– Господин майор, можно чуть ниже и левее?..

Вертолет опустился ниже, повинуясь командам оператора – и все увидели следы автомобильных покрышек...

– Ниже! Сюда наведи! Увеличение!

А это еще интереснее. Рядом со следом автомобильной покрышки в примятой траве поблескивала гильза...

– Патрон от снайперской винтовки или пулемета. Штатный, – сказал кто-то.

– Да, господа, и след от покрышек знакомый – это армейская машина...

– Военная часть на подножном корме, похоже...

– Вожатый, мы можем пройти по следу машины?

Офицер щелкнул пальцем по левой верхней части экрана, где были какие-то ничего не значащие для непосвященных цифры.

– Господин полковник, еще пять километров, и все. Дальше аппарат потеряет управляемость и упадет.

– Действуй. Пять так пять.

– Есть!

Вертолетик споро полетел по следу, трава еще не успела выправиться, и видно все было отчетливо. Получалось так, что кто-то подъехал на машине, выстрелом из винтовки завалил корову, спустил кровь, выпустил кишки, а мясо увез с собой...

– Господин полковник, выходит на дорогу...

– Замри!

Вертолетик замер – все отчетливо увидели, что машина поднялась на насыпь и повернула налево...

– Похоже, ушли к Варшаве...

– Там голодают, наверное...

– Господин полковник! – крикнул один из офицеров. – Дали картинку с вертолета! По фронту от нас в населенном пункте воинская часть!

– Переключай на меня! Разведчика возвращаем!

– Есть!

Картинка на терминале снова сменилась – разведчик мог вернуться и так, без управления – он помнил начальную точку маршрута и летел к ней кратчайшим путем.

А на терминал командира с одного из висящих над ними вертолетов – пока колонна стояла, они сделали разведывательный рейд – дали картинку. Небольшой городок... улицы... автомобили... костел – и боевая техника. Много...

– Пушечный БТР... грузовик, два... еще БМП, грузовик... БТР...

– Стоп! У костела! Отмотай назад!

Как и в любом польском населенном пункте, центром его была городская площадь с ратушей и костелом. И вот на этой площади, малолюдной, стояли несколько человек в форме, смотрели вверх и махали флагом...

– Что это за флаг?

– Господин полковник, это похоже на простыню с кровати, – сказал кто-то.

– Белый флаг! Они сдаются!

– Хафиз, рацию на прием! Выходи на рабочую частоту!

Для сохранения секретности каждая из бронеколонн, вошедших сегодня на территорию Польши, принуждена была соблюдать радиомолчание. Все необходимые данные колонна получала с вертолетов и собственных разведчиков, при необходимости отдать или получить срочные приказания связь держали только через спутник, по выделенному на каждое подразделение отдельному каналу. Не включали даже рации на прием – современные средства разведки позволяли их засечь.

– Господин полковник, они сдаются! Они хотят нам сдаться.

Нарушая приказ, полковник протянул руку к микрофону.

– Полковник Голеватый, русская армия! С кем имею честь?!

– Я генерал бригады Руммель, мы видим ваш вертолет. Мы хотим, чтобы вы прислали парламентеров для принятия капитуляции.

О как!

– Генерал, вы имеете честь представлять всю Армию Людову?

– Нет, я представляю только вторую бригаду территориальных войск Армии Людовой. Мы не желаем воевать с вами и хотим сдаться! Давайте не будем проливать кровь.

– Тогда выдвигайтесь вместе с боевой техникой на окраину города, я лично прибуду принимать вашу капитуляцию.

– Так точно, выдвигаемся. Конец связи.

Полковник посмотрел на окружавших его офицеров, а они посмотрели на него. Потом полковник сплюнул на пол, хотя в КШМ делать это было нельзя...

До предместий Варшавы ровно тридцать один километр. И четыре часа, чтобы их достигнуть...

...Принимать капитуляцию поляков пошли на нескольких машинах – две гаубицы, две установки огневой поддержки, три бронетранспортера с личным составом, – чтобы принять оружие и технику. В головной машине, прямо на броне, поехал полковник Голеватый, оставив вместо себя за старшего начальника штаба бронебригады, турка по имени Гуль. Еще одна группа, в составе четырех машин, форсировав дорогу и разогнав коров, одной из которых сегодня сильно не повезло, зашла с левого фланга, чтобы в случае обмана ударить по противнику изо всех стволов, в том числе из двух стомиллиметровок. Координаты известны, поставить снаряды на воздушный взрыв над дорогой – ах как хорошо прилетит.

Но поляки и в самом деле собирались сдаваться.

Их было много, но вооружены они были плохо – три пушечных БТР, две БМП и один тяжелый скорострельный миномет поддержки. Все остальное воинство – на грузовиках, частично армейского образца, частично гражданских, реквизированных. Некоторые – бронированы, кустарно оснащены пулеметами и «АГС». Всей этой силы против вертолетов и бронетехники бригады хватило бы ровно на десять минут скоротечного боя.

Как это и полагается при капитуляции, поляки вышли из населенного пункта, выстроились у машин. Среди грузовиков было несколько дорогих внедорожников и даже один роскошный представительский «Даймлер», тоже, вероятно, из конфискованного.

Ну, как же. Польский пан генерал и не на «Даймлере»... сдаваться едет. Это как-то даже... не комильфо.

* * *

Пан генерал оказался молодым, еще крепким, с роскошными кавалерийскими усами. Форма на нем была русской армии, парадной, с генеральскими погонами, что придавало ситуации некий сюр. Полковник русской армии в полевой форме принимает капитуляцию генерала русской армии в форме парадной.

Да, бред...

Едва полковник подошел к группе польских офицеров, пан генерал шагнул вперед, протянул свой роскошный палаш, который полковник не взял, и начал толкать, очевидно, заранее заготовленную речь:

– Пан полковник. От своего имени и от имени второй бригады Армии Людовой я заявляю о том, что мы не намерены оказывать сопротивления русской армии, и прошу принять мое оружие в знак капитуляции нашей бригады. Для нас война закончена!

Голеватый криво улыбнулся:

– А что так, пан генерал бригады? Может, повоюем немого? Хоть для приличия...

Пан генерал недоуменно огляделся, словно ища поддержки у своих подчиненных, но его офицеры сочли за лучшее помолчать.

– Но мы сдаемся! – наконец сказал генерал.

– Это я вижу... А остальные также хотят сдаваться?

Опережая друг друга, «офицеры» закивали.

Увы, такова была польская шляхта – сложно найти дворянство омерзительнее ее. При Екатерине за Польшу и влияние в ней боролись две страны: Россия и Пруссия. Дипломаты каждой из них потратили немалые деньги на подкуп шляхты – шляхта взяла деньги и выбрала двух королей, в результате чего в Польше началась гражданская война. Во время польского мятежа при Государе Александре Втором польские и малороссийские крестьяне сбивались в группы, чтобы убивать... рыскающих по округе шляхтичей-революционеров. После мятежа 1863—1864 годов количество шляхтичей в стране начало возрастать в геометрической прогрессии. Наверное, было ошибкой приравнивать польское дворянство к русскому с предоставлением всех прав и привилегий. В Польше началась настоящая мания перехода в шляхетство. Самые разные люди заявляли о своем шляхетстве, либо не предоставляя никаких подтверждающих документов, мол, во время рокоша все сгорело, либо предоставляя поддельные документы, на изготовлении которых специализировалось сразу несколько еврейских контор в Малороссии, там же изготавливали поддельные паспорта и фальшивые ассигнации. В результате, по переписи двадцатого года, к шляхте относилась пятая часть (!!!) польского населения, притом что в Российской империи в то время потомственное дворянство имели примерно 0,3 процента населения, а личное – от полутора до двух. Ненормальна эта ситуация была еще и тем, что по Польской конституции высшим органом власти являлся сейм, а сейм собирался с участием всей шляхты. Вот и получалось, что для принятия какого-либо решения нужно было привлечь каждого пятого жителя страны, а право «вольного вето» блокировало принятие решений, если против выступит хотя бы один шляхтич.

Ну и как тут управлять такой страной?!

Воевать же «шляхтичи» не желали. Вот ударить в спину, вырезать мирное население – пожалуйста^[47], а воевать, когда в километре-двух от тебя развернулась к бою целая тяжелая бронебригада, – это увольте. Какая, на хрен, неподлеглость – ляжем под любого, даже с удовольствием...

Б...

Полковник Голеватый достал из кармана самый обычный сотовый телефон – вот она, современная война, – не опасаясь перехвата, набрал личный номер командующего сектором. Если поляки и перехватят, нехай перехватывают, пусть знают, как их сородичи в штаны дрищут, едва увидев только русскую армию. Как там было в их песенке? Жолнер саблей свистне, москаль в штаны дристне^[48]. Вот сейчас сразу видно – кто свистне, а кто и дристне...

– Ваше высокопревосходительство, Голеватый, седьмая тяжелая бригада. Вторая бригада Армии Людовой жаждет сдаться, прошу указаний... Так точно... Так точно... Есть...

Как все-таки хочется... хотя бы в рожу дать этому уроду, чтобы с ног долой.

– Басманный! – крикнул полковник.

Подбежал один из офицеров:

– Я!

– Подгоните сюда грузовик! Будете принимать капитуляцию.

– Есть!

Зафырчав дизелем, грузовик ловко развернулся и сдал назад, казаки откинули задний борт, один из казаков запрыгнул внутрь, будто вязанки с сеном принимать да трамбовать дело тут привычное.

– Значит, так... паны... Сейчас подходите к этому грузовику, сдаете оружие и записываетесь у капитана Басманного. Потом по этой трассе продвигаетесь на восток примерно сорок километров самостоятельно, там будет сборный пункт для тех, кто, как вы, решил сдаться. Там представитесь и скажете, что седьмая бригада приняла вашу капитуляцию и вы в статусе военнопленных. Оружие сдаете все.

– Пан генерал... – командир второй бригады Армии Людовой забыл, что перед ним не генерал, а полковник, – нижайше прошу либо оставить часть оружия, хотя бы офицерам, либо сопроводить нас до сборного пункта.

– Боитесь не найти дорогу?

– Никак нет... С местным населением... возможны нежелательные эксцессы^[49]. Они тоже вооружены... а мы будем безоружны.

Ну, вот и что с этими... делать?

– Сударь. Можете оставить при себе холодное оружие. Если оно у вас есть. Думаю, вы вполне с ним управитесь, по крайней мере, на словах управлялись. И... извольте снять погоны, сударь. Таких генералов, как вы, в русской армии просто не бывает.

* * *

...Первые потери у наступающих появились, когда на горизонте уже были видны варшавские заставы. Из-под гусениц головной машины внезапно вырос столб разрыва, и машина беспомощно закружилась на месте. И тут же, с двух сторон, с лесополосы и с возвышающейся над местностью дороги, к колонне рванулись небольшие комки пламени.

Тихон оказался как раз на машине, избежавшей первого удара, двигатели бронемашин взревели, и они стали расходиться широким фронтом, отстреливая дымовые гранаты. Все заволокло дымом... а Тихон, будучи стрелком-наблюдателем, свесив ноги в люк, стал обстреливать тот кусок трассы, откуда по ним выстрелили из ПТРК, забыв включить лазерный целеуказатель, что должен был сделать как наблюдатель. Но и цепочки трассеров из пулемета, бьющих по ограждению шоссе, хватило – наперебой заговорили пушки, их снаряды отбойными молотками кромсали бетон трассы, доставая и то, что было там, что казаки не видели. Потом к дороге, словно лазерный луч, протянулась ярко-алая трасса, и что-то вспыхнуло, загорелось так, что это было видно даже здесь.

– Седьмой всем! Седьмой всем, доложить потери и повреждения.

– Ястреб – Седьмому, на трассе два больших грузовика, в кузовах несколько ПТРК. Цели уничтожены, операторы, кажется, сбежали.

– Операторов обнаружить и уничтожить!

– Есть!

13 июля 2002 года
Гура Кальвария
Двадцать пять километров
юго-восточнее Варшавы

Жолнерство...

Еще одна из легенд, на которой держится такое живучее польское национальное самосознание. Жолнер – от искаженного немецкого Söldner, то есть солдат, наемник. Во время существования Речи Посполитой у нее не было нормальной армии, потому как не было нормального государства и нормальной налоговой базы – а были гусары и жолнеры. Гусария – это панство, те, кто может приобрести и содержать боевую лошадь и комплект снаряжения. Жолнеры – это наемники, которых нанимают паны и магнаты, когда им это нужно. Для войны, для завоевательного набега или для междоусобицы. Усобицы, кстати, были еще те – вплоть до артиллерийских дуэлей.

Последовавшее вторжение шведов, известное в польской мифологии как «потоп», положило конец и величию Речи Посполитой, и в конце концов независимости Польши. Но вот жолнерство – оно осталось...

Франциск Боровский, который сейчас стоял на мосту, пересекающем Вислу и используемом для грузового транспорта, идущего в обход столицы, с автоматом и бело-красной повязкой, и был как раз жолнером. Родился в русофобской семье, поступил в полицию, но через три года выгнали. Он говорил всем, что за антирусские взгляды – на самом деле за взятки. Поскольку делать особо ничего не умел, попытался наняться на Восточные территории охранником – не взяли, пришлось устраиваться охранником здесь, в одну из ордонаций князя Радзивилла. Охранял он не столько саму ордонацию, сколько находящийся там в неприметной «хозяйственной постройке» подпольный винокуренный завод. Приходилось ему охранять и машины, вывозящие продукцию сего завода в ненавистную ему Россию. Жил он бесхитростно и жизнью был вполне доволен.

Потом начался рокош, и Боровский с удивлением обнаружил две вещи. Первая – что он теперь работает не просто на польского магната князя Людвига Радзивилла, а на первого министра страны. Вторая – что он теперь поручик Армии Людовой.

Первое его обрадовало. Близость к власти в Польше всегда хорошо окупалась. Второе – не очень, он думал, что все будет точно так же, только не придется бояться, что придут русские полициянты и всех арестуют за подпольное винокурение. А оказалось, что придется воевать с русскими...

Итак, поручик Армии Людовой Франсиск Боровский, возглавляющий команду из пятнадцати (больше не нашлось, а утром двое сбежали) рокошан с автоматами на пяти машинах (краденых) и одном бронетранспортере, стоял на стратегически важном мосту, пересекающем Вислу в обход Варшавы и способном выдержать движение танков, – и взимал плату за проезд. Инфраструктура здесь уже имелась – шесть будок для сборщиков платы, шлагбаумы, объездная дорога была платной – вот только теперь вместо владельцев дороги в шести будках сидели шесть рокошан Боровского и взимали с беженцев, направляющихся в Западную Польшу от наступающих русских, плату. Какую? А какую хотели, такую и взимали. На глазок определяли, насколько человек богат, и называли сумму. Когда человек бежит из дома, он обычно берет самое ценное, что только может унести с собой, причем это ценное должно быть и легким. Деньги, драгоценности, столовое серебро, картины. Дело близилось к вечеру, и рокошане Боровского набили отнятым у беженцев добром целый грузовик и начали заполнять второй.

Итак, шесть рокошан сидели и взимали плату, еще несколько «руководили процессом», то есть следили за порядком в очереди, гасили недовольство, брали деньги с тех, кто решил проехать вне очереди, и осуществляли общее руководство. Только двое наблюдали за обстановкой – одновременно на реке и на подходах к мосту – и делали это плохо, спустя рукава, потому что от этого им не капало в карман. Сам пан Боровский сидел в кабине грузового «Аннахайтс-дизеля» и сладостно подсчитывал барыш.

Ах да, совсем забыл...

Еще рокошане Боровского должны были взорвать мост при угрозе его захвата. Теоретически все должно было происходить так: русские подходят к мосту, рокошане героически обороняются от наседающих москалей, оружие убитых подхватывают беженцы, которых только что обобрали, и тоже стреляют в москалей, а когда сил противостоять нашествию варваров с востока уже не останется, сам героический пан Боровский, раненый, из последних сил вдавит кнопку детонатора – и мост рухнет прямо перед русской бронетехникой.

И все бы хорошо, вот только пан Боровский, хоть ты убей его лопатой, не мог понять, зачем он должен взрывать мост, на котором он за день заработал столько, сколько зарабатывал за пять лет мирной жизни. Это кто же будет резать курицу, которая несет золотые яйца, а? Это каким же дураком надо быть?

Вот если русские танки появятся... тогда он подумает...

Стук в дверь оторвал пана Боровского от его мыслей. Это был один из его рокошан, Франсиск не помнил, как его звали.

– Цо трэба, глэпец?

– Пан Боровский, вельможный пан офицер требует до вас! Из Варшавы! Кричит!

– Где?

– Там! Там!

Пан Боровский проследил взглядом за направлением вытянутой руки и увидел стоящую у моста красную «Мазерати».

– Матка боска... Того не хватало...

Часом ранее и несколькими километрами южнее случайный охотник, или рокошанин, забредший в лес, мог видеть картину, которую не всякий в своей жизни увидит...

Антрацитно-черный огромный вертолет Сикорского даже не летел, а почти полз по земле, нигде не поднимаясь выше нескольких метров над поверхностью. Местность здесь была довольно безлюдная, здесь был лесной клин и охотничьи угодья Царя Польского, через охотничьи угодья прорубили широкие просеки для прохода машин Двора и против пожаров. Вот по одной из этих просек и крался черный вертолет, едва не состригая лопастями верхушки сосен...

– Одна минута, готовность!

– Минута, готовность!

Оружие и акваланг. Маску – в боевое положение, пристегнуть себя к аппарату, проверить подачу кислорода из общего баллона. Хлопнуть впереди сидящего по спине – готов.

Заброска...

В обширном отсеке вертолета один за другим стояли три аппарата странного вида. Черные, словно облитые резиной, с раструбами водометов и постом управления впереди, они были похожи на лодки – только очень необычные, с низкими и широкими бортами и очень толстым днищем.

Это были аппараты «Бобер», универсальные средства доставки боевых пловцов в зону мелководья. Каждая из таких лодок может двигаться как в надводном, так и в подводном положении на глубине примерно в метр. Запас подводного хода в девяносто морских миль делает ее идеальным средством тайной инфильтрации и эксфильтрации боевых пловцов, а также для действий на реках. Русские амфибийные отряды почти не имели опыта действий в речной зоне, все ограничивалось только патрулированием Тигра и Ефрата, да учениями на Волге и на сибирскихреках. Но и объект был – не из тех, какие следует считать сложными. Так, прогулка по реке, на ночь глядя.

Черный вертолет, принадлежащий спецэскадрилье, обеспечивающей доставку кронштадтских боевых пловцов, достиг наконец Вислы, лихо, как балетный танцор, развернулся, и один за другим три аппарата соскользнули по аппарели в воду, подняв тучи брызг. Вертолет отправился в обратный путь.

Только бы поляк не предал...

* * *

...Это явно был офицер – пан Боровский, хоть и гражданский в последнее время человек, мог отличить привычного к командованию пана. У шляхтича даже выражение лица особенное – надменно-брезгливое.

Пан офицер с красно-белой повязкой на рукаве ожидал его около одного из домиков сборщиков дорожной подати. Очередь стояла – рокошане не знали, что делать, то ли брать мзду, то ли не брать, ждали командира. В Польше вообще было очень ярко выражено чинопочитание и сословность...

– Меня не предупреждали о вашем приезде, пан, э...

– Будьте любезны, светлейший пан граф, сударь. Граф Виленский-Варшавский, – Ежи использовал титул одного из дедов со стороны матери, – полномочный представитель штаба обороны Варшавы и Его Сиятельства пана Мыслевского. Почему этот мост до сих пор не взорван?!

От вопроса и от тона, каким он был задан, пана Боровского прошиб холодный пот.

– Э... любезный пан граф, я принял решение пропустить беженцев и только потом...

– Вы приняли решение? – Офицер смотрел на него так, как смотрел бы на конюха, загнавшего до смерти лучшую в хозяйской конюшне лошадь...

– Пан граф, я с утра не получал никаких указаний...

Офицер огляделся по сторонам. Пан Боровский заметил, какой взгляд кинул офицер на большой короб, стоящий у ног сборщика дорожной подати, и в душе начало оттаивать. Наверное, офицер тоже...

– Балаган, пся крев! Мост заминирован?

– Так точно! – От испуга пан Боровский использовал уставную форму обращения. – Саперы еще утром изволили...

– Когда проверяли?

– Одну годину тому, вельможный пан офицер! – соврал Боровский.

– Показывайте.

Провода к заложенным саперным зарядам сходились в одной точке, к первой кабине сборщика дорожной подати. Электрическая подрывная машинка стояла прямо у ног сборщика, рядом с коробом, полным денег и украшений, черные провода, змеясь, уходили в выбитое стекло и далее – под мост, к саперным зарядам.

Ясновельможный пан офицер со скукой проверил машинку, потом зацепил рукой солидную горсть золота и драгоценностей. Золотые цепочки струились между пальцами.

– Полагаю, Его Высокопревосходительство пан генерал брони Мыслевский будет доволен вашей работой...

Так вот оно что... Ответственный за оборону генерал Мыслевский хочет получить свой кусок...

– Боюсь, Светлейший пан князь Радзивилл, на кого я имею честь работать...

– Заниматься мародерством, пан, говорите яснее!

Офицер жестко смотрел на беднягу Боровского в упор, в кобуре у него лежал солидного вида пистолет, и не стоило сомневаться в том, что могло произойти. Если у этого пана офицера особые полномочия...

– Ясновельможный пан граф, я хотел сказать, что Светлейший князь Радзивилл вряд ли будет возражать...

– Полагаю, вы правы, пан. Вы проверяли заряды внизу? Может быть, их уже смыло водой...

– Никак нет, пан офицер, я...

Ясновельможный пан офицер отсоединил контакты, подводящие провода к подрывной машинке.

– Но, пан офицер...

– Давайте проверим. И заодно все обсудим. А это – для того, чтобы кто-нибудь чего не нажал, когда мы будем внизу. Я не желаю погибать от руки мерзкого быдла...

Пану Боровскому ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Перед ним был шляхтич, а он был быдлом – и этим все сказано...

По узким бетонным ступеням пан Боровский, ясновельможный пан граф Виленский-Варшавский и еще один рокошанин, взятый ими для охраны, спустились вниз, к самому основанию, к поросшим мхом и покрытым слизью бетонным опорам моста. Здесь омерзительно пахло стоялой водой и гнилыми водорослями.

Пан граф выразительно посмотрел на сопровождавшего их рокошанина с автоматом.

– Иди... – поняв, о чем сейчас пойдет речь, сказал пан Боровский, – иди наверх, живо!

Рокошанин пошел наверх.

– И где что установлено?

– А вот там, у самой воды... э...

Пан Боровский осекся на полуслове – огромного мешка, который установили саперы, примотав его к тому месту, где железные конструкции прикреплены к опорным быкам моста, не было.

– А...

В следующее мгновение кто-то крепко хватил пана Боровского по голове, и он потерял сознание...

* * *

– Эхо... Кажется, этим словом следует приветствовать русские войска на польской земле? – иронично вопросил пан граф Комаровский, глядя прямо в дуло автомата «Морской Лев», направленного на него.

– Вы Стрелец? – спросил один из людей в черном костюме для подводного плавания. Эти люди появились здесь словно из-под земли. До этого они скрывались на мелководье, в той самой прибрежной тине и грязи, дыша через трубки.

– Я и есть Стрелец. Я вывел из строя подрывную машинку. Наверху пятнадцать человек.

Один из людей в черном сделал какое-то движение рукой – и шестерка боевых пловцов ринулась вверх по лестнице, прикрывая друг друга.

– И попрошу без лишней крови, сударь.

Человек в черном кивнул, продолжая целиться в него из автомата. Находясь на задании в тылу врага, спецназ не доверяет никому. И никогда.

– Как получится, пан. Война...

– Знаю. И все же попрошу без лишней крови.

...Пан граф Комаровский попал в расположение русской армии ближе к вечеру, когда передовые машины седьмой тяжелой бригады достигли Гуты Кальварии и остановились на самом берегу Вислы, обстреливаемые из города и не имея приказа двигаться дальше вперед. Из ста пятидесяти шести машин, вышедших в этот поход, предместий Варшавы достигло ровно сто пятьдесят, шесть были потеряны в пути по разным причинам, в том числе и по причине огневого противодействия, при этом ни одной машины не было потеряно безвозвратно. За это же время бригада трижды вступала в огневой контакт, достоверно уничтожила четырнадцать огневых точек противника и имела на своем счету бригаду Армии Людовой, которая капитулировала без единого выстрела. Достигнув Гуты Кальварии уже по темноте, бригада разместилась на самом берегу, выставив сильные посты, и была обстреляна из ПТУР и минометов, но ответный огонь и удары штурмовых вертолетов привели огневые точки противника к молчанию. После чего командир бригады, выполняя свое обещание, достал из своей КШМ ящик шампанского, нижним чинам, по случаю успешного выполнения боевой задачи с минимальными потерями, поставили на вечерний стол по чарке – «от Государя». Поскольку русские офицеры друг другу братья, к офицерскому столу пригласили и графа Комаровского, налили шампанского, после чего он кратко рассказал офицерам бригады о том, свидетелем чего ему пришлось стать. Никаких эмоций, кроме горестного качания головой, это не вызвало, поляки снова начали постреливать, и некоторые офицеры из дежурных разошлись по своим боевым постам.

Большего граф Комаровский сделать не успел – за ним прилетел вертолет.

* * *

Оперативный штаб сводной армейской группы «Висла» находился у самой границы, в крепости Брест, и не намеревался двигаться дальше, чтобы не подвергать себя излишнему риску и не тратить время на перемещение аппаратуры. Большинство служб группы оперативного управления войсками и посадочные площадки для вертолетов находились на окраине, в Каменицах, а ставка Верховного главнокомандующего расположилась в старой пограничной крепости Брест, там держал свой штандарт военный министр фельдмаршал граф Раевский, родственник Государя. Он лично решил возглавить операцию по усмирению Висленского края, и неспроста – до предельной выслуги лет ему оставался год, после чего он должен был выйти в отставку. Ну а... Андрей Первозванный лишним точно не будет. К чести сказать, фельдмаршал не очень-то вмешивался в управление войсками, в развернутом мобильном зале боевого управления был лишь с утра, а потом снова изволил отбыть в крепость с сопровождающими лицами, оставив заботу управления восемью бригадами и приданными подразделениями профессионалам Генерального штаба. Вечером господин фельдмаршал изволили благосклонно выслушать доклад о том, что передовые части уже достигли Варшавы и начали маневр по ее окружению, взяты Люблин и Белосток, силы жандармерии, идущие следом за тяжелыми бригадами, начали зачистку местности и проверку паспортного режима, во взятых населенных пунктах спешно организуются временные военные комендатуры. Четвертая бригада под огнем форсировала с ходу Вислу и подошла вплотную к Радому, где наткнулась на серьезное сопротивление. Оно и понятно, учитывая, что там крупная оружейная фабрика. На Варшавском направлении без боя капитулировала целая бригада и некоторые более мелкие части, сопротивление встречено только у самых стен Варшавы^[50]. Вообще, пленные сильно затрудняют продвижение бронебригад вперед, поэтому принято решение сдавшихся в плен сортировать, и нижних чинов, жилища которых находятся на территории, контролируемой Русской армией, отпускать по домам. Дело выглядело куда проще, чем в восемьдесят первом году, когда полыхнуло – так полыхнуло. На допросах многие пленные говорили, что сами не понимали, что заставило их взять в руки оружие, как бес вселился, – впрочем, никаких других объяснений ждать и не приходилось. По словам тех же пленных, наиболее боеспособные формирования и оголтелые фанатики отступают к австро-венгерской границе, намереваясь дать там последний бой. Намерение это встревожило аналитиков, потому что явно просматривалось желание устроить какую-либо провокацию, чтобы втянуть так или иначе в войну Австро-Венгрию, а то, не дай Бог, и Священную Римскую империю. Про царя Бориса Первого никто ничего особо не знал, возможно, он уже бежал.

Небольшой связной «Воробей» заходил на посадку на ярко освещенной и выровненной армейскими грейдерами площадке, где рядами стояли вертолеты, в основном транспортные, и такие же «Воробьи». Передовые аэродромы штурмовой авиации уже ушли вперед, и тут остались только связные и транспортные вертолеты. В темноте, левее, у самого поселка, были видны ровные ряды соединенных переходами контейнеров, где находился зал боевого управления группировкой и автомобили – КУНГи с целым лесом антенн.

У вертолета графа Комаровского ждал открытый автомобиль с нижним чином за рулем, его он знал по имени – значит, прислали конкретно за ним. Про разведку нижний чин ничего не знал, просто сказал, что есть приказ доставить поручика Комаровского в крепость.

И хорошо, что не в Петропавловскую.

Поехали – сначала по проселочной дороге, потом выбрались на Ковельскую трассу, ведущую прямиком в пограничную зону. На трассе, несмотря на ночное время, было море машин, из пяти четыре – военные, в колоннах, грузовики снабжения и подтягиваемая за бронечастями пехота, в основном из мобилизованных казаков. Машины стояли – видимо, впереди были проблемы. Пехота выглядела весело, с одной из машин, несмотря на ночь, жарила гитара, на другой играл магнитофон. Сильно пахло тяжелыми, солярными выхлопными газами.

До Брестской крепости прямого хода не было – оказалось, что следует выехать на мост, через реку Мухавец, а там ждет катер, один из тех, что были мобилизованы для нужд военного ведомства. Катер ходил до самой крепости, внутри крепостного вала был причал. И по этой дороге – до моста – тоже были машины, только на сей раз они медленно, но двигались.

На причале графа Комаровского ожидал не кто иной, как то ли помощник, то ли адъютант самого Раевского аж в генеральской форме, причем парадной, а не полевой. На фоне не слишком-то презентабельной обстановки крепости выглядело это дико.

– Поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка Комаровский? – спросил генерал, глядя на него так, как будто он был в чем-то виноват.

– Так точно.

– Извольте следовать за мной.

Пройдя коридором одного из крепостных зданий, они вошли в комнату, где была сложена... военная форма! Самая разная!

– Извольте привести себя в порядок, поручик, и подготовиться к аудиенции. Гражданское можете оставить здесь, заберут.

Форма и в самом деле была самая разная – как специально.

– Э... господин генерал, я не вижу тут формы моего полка.

– Господин поручик, не до этикета! – раздраженно произнес генерал. – Это для офицеров, прибывающих с передовой в ненадлежащем виде. Извольте выбрать себе форму любого гвардейского полка, соответствующую вашему чину и росту. Времени нет совсем.

Поручик молча стоял и смотрел на генерала. Форму чужого полка надевать не следовало, и оба они это знали.

– Всесвятой Господь! Если желаете предстать перед господином министром в таком виде – извольте! Приведите себя хоть в какой-то порядок, вон там есть щетка и кельнская вода!

Кельнская вода, eau de cologne, – но ни одной нормальной марки, приличествующей лейб-гвардейскому офицеру и потомственному дворянину, представлено в числе имеющихся не было. Все как на подбор – с резким и навязчивым запахом, долженствующим заглушить окопную вонь и амбре от спиртного. Потому граф Комаровский решил воспользоваться самым слабым из всех, и то в минимальной степени. Увы, на косметические процедуры за последнее время времени у него не оставалось.

Генерал-фельмаршал граф Константин Раевский оказался иным, нежели его изображали на портретах, – намного старше, с совершенно седыми бакенбардами, с неухоженными, длинными седыми волосами, находящимися в совершеннейшем беспорядке. Он сидел в большой, с голыми каменными стенами комнате, небрежно, по-кавалерийски накинув на плечи мундир, и пил горячий чай из вместительной керамической кружки. Перед ним на бильярдном столе размещалась карта, с одной стороны придавленная, как и положено, свинцовыми грузиками в форме гробов, а с другой – небрежно положенным на край карты длинноствольным «маузером». Чуть в стороне был еще один стол, с бутылками шампанского «Кристалл-Роедер», очень дорогой маркой, которую подавали к столу в Зимнем и которую предпочитали офицеры большинства гвардейских полков, бутылок было ни много ни мало целых семь. У стола сидел усатый чернявый мужчина средних лет, в штатском, там же был выключенный ноутбук.

Будь это в другое время и при других обстоятельствах, граф Ежи чувствовал бы смущенность, растерянность от того, что его изволил вызвать к себе сам военный министр. Кто он, поручик пусть и лейб-гвардии, с далеко не лучшей репутацией, и кто его пригласил – министр и родственник Государя. Но за прошедшее время он такого навидался... что ему уже было все равно.

– Ваше Высокопревосходительство, господин министр, поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка, граф Ежи Комаровский по вашему приказанию явился! – по полной форме представился он, потому что не знал, как себя вести в присутствии высокой особы, тем более будучи одетым столь неподобающим образом.

Фельдмаршал с шумом втянул из кружки последние остатки чая, потом тяжело поднялся, протопал куда-то в глубь комнаты, в темноту – и вернулся с бутылкой «Шустовской», поставил ее прямо поверх карты. Штатский подсуетился, поставил два стакана, потом, повинуясь взгляду министра, достал еще один. Министр разбулькал драгоценную влагу – себе прямо в кружку, потом по стаканам. Подозвал графа Ежи, третий стакан отставил далеко в сторону, за пределы карты.

Мертвым... Старая традиция, возникла она в период Второй Отечественной: собираясь после боя, офицеры и нижние чины всегда наливали на один стакан больше, чем присутствовало людей. Такова война.

Хватили – шустовская всегда пилась довольно тяжело, забористо, не то что смирновка. Хватило по голове мягко, но сильно, слезы навернулись на глаза – министр пил армейскую, шестидесятиградусную. Осушив кружку до дна, министр со стуком поставил ее туда, где кроваво краснела на карте Варшава.

– Бес бы разорвал... – с ненавистью произнес старый министр, глядя то ли на карту, то ли на кружку, – ну, не живется людям спокойно.

Раевский убрал кружку с карты, и на том месте, где она стояла, появился прозрачный круг – он примерно соответствовал позициям, на которые должна была выйти русская армия при окружении Варшавы. Штурм города планировался только в самом крайнем случае – рассчитывали уговорить его защитников сдаться.

– Твой отец...– министр всхрапнул отчего-то, как лошадь, оперся на стол, – твой отец, поручик, был не патриотом России. Он был патриотом Польши. Он считал, что единое целое лучше малого куска. Он считал, что порядок лучше рокоша. Он никогда не скрывал своих взглядов, что любит не Россию, а Польшу. Когда Государь, многие лета ему, назначал его командующим... давно это было, он ему так ведь потом в лицо и сказал. Государь в госпитале его навещал... он и сказал: эти раны не за Россию, эти раны – за Польшу.

Стоять у стола с картой, да тем более после кружки шустовской, было тяжело, и министр прошагал к своему креслу.

– Детали тебе... Дро Арташесович доведет, слушай его. Армия теперь за тебя отвечает, потому что отец твой погиб на боевом посту. Если захочешь в академию поступать... обращайся ко мне, лично рекомендацию дам.

Голова министра начала клониться вправо, почти незаметно, но неотвратимо, штатский поймал взгляд графа Ежи, показал на дверь. Тот понял, вышел, аккуратно закрыл за собой. Через минуту появился и штатский.

– Азард, – сверкнул зубами он, – хвалю. Габриелян Дро Арташесович, Главное разведывательное управление, начальник разведки армейской группы.

– Поручик граф Ежи Комаровский. Я должен ...

– Кордава ждет в пункте боевого управления, тебя бы сразу к нему переправили, да господин фельдмаршал повелел немедленно доставить пред очи, как только ты выйдешь к боевым порядкам наших войск. Куришь?

– Нет.

– Тогда у входа меня подожди, я сейчас бумаги возьму и поедем. Выход найдешь?

– Так точно.

Стемнело – совсем, и часть огней в крепости погасили. С Буга веяло живительной после дневной жары прохладой, о матовое стекло фонаря билась мошкара. Под ногами часовых хрустел щебень.

Генерал Габриелян появился довольно скоро, со стальным чемоданчиком в руке, пристегнутым к запястью толстым тросиком с замком. На глазах у него, несмотря на ночь, были черные очки.

Военная разведка занимала блок модулей в самом центре построения по старой схеме «каре». Через каждые несколько метров модули разведчиков стерегла полевая система контроля периметра – столбик, испускающий лазерные лучи, стоит только прервать луч – тревога. Но самое главное ждало графа Ежи внутри одного из модулей. Он вошел туда, мечтая только о том, чтобы побыстрее доложиться и поспать, пробежался глазом по казенной обстановке и...

– Елена? – неверяще спросил он...

Генерал Габриелян, начальник военной контрразведки группировки и полковник Генерального штаба Кордава какое-то время смотрели на влюбленных, потом Дро Арташесович деликатно откашлялся.

– Нестор, ты квартиру снял, как положено?

– А как же... – Кордава с ухмылкой протянул ключи. – Проспект Александра Четвертого, двадцать один – семнадцать, все как по инструкции. Для тайных встреч с агентурой, осведомителями и прочих нужд. На цельный месяц, и замки сменил.

Генерал взвесил на руке ключи, потом достал еще одни – от внедорожника, на котором они ехали. Бросил на стол.

– Адрес запомнил, лейб-гвардеец?

– Так точно.

– Тогда дуй туда, джигит, – это северо-восточнее крепости, большой проспект. Найдешь. Ничего там не ломать и за собой прибраться. Завтра в девять ноль-ноль чтобы был здесь как штык. Начинаем работать.

– Так точно... спасибо... господин генерал.

– Не за что... – ответил за генерала полковник Кордава. – Сам таким джигитом был. Кровь горячая... езжай, в общем, и времени не теряй.

14 июля 2002 года
Брест, Российская империя

К девяти ноль-ноль граф Ежи умудрился-таки не опоздать. Хотя сделать это было – затруднительно.

Оказалось, старый Бронислав, не раз видевший рокоши и представлявший, что теперь можно ждать, при первых же признаках ушел из дома и увел за собой Елену, полагая, что ее будут искать. Прикидываясь крестьянами, они пробирались к границе, пока не перешли ее и не наткнулись на русские войска, стоящие лагерем. Там их, как подозрительных, сдали в контрразведку группировки. Елену опросила контрразведка, и это не в последней степени стало одним из аргументов в пользу того, что подозрительный инициативник в Варшаве это и есть граф Ежи Комаровский, по крайней мере Елена опознала его голос. О том, что Елена уже в Бресте – контрразведка утаивала, поскольку молодой граф Комаровский нужен был там, на вражеской территории, и чтобы он ни на что не отвлекался. Потом... как только он вышел в боевые порядки наступающих частей, скрывать смысла уже не было.

Как только он явился в контрразведку, его сразу препроводили в другой модуль, обстановка которого чем-то напоминала военно-полевой трибунал. Длинный стол с тремя стульями – для трех судей, по-видимому, – и чуть в стороне еще один, с аппаратурой. Ни флага, ни портрета Государя, как это полагается в таких случаях, – ничего. Ему предназначалось что-то вроде кресла, от которого шли провода к ноутбуку, стоящему на боковом столике, и еще к какой-то специальной аппаратуре. С трех сторон стояли видеокамеры на штативах. Резиновый коврик перед стулом наводил на совсем невеселые мысли.

– Это что? – спросил граф Ежи.

Сопровождавший его Кордава с серьезным видом пояснил:

– Это детектор лжи. Видите ли... обстоятельства вашей жизни последнего времени заставляют нас испытывать серьезные сомнения. Контрразведка имеет к вам вопросы, которые необходимо прояснить. Кроме того – вопросы к вам имеет и сыскная полиция, представитель которой, титулярный советник Штольц, здесь присутствует. Мы просим вас пройти проверку на детекторе лжи, причем предупреждаю сразу, что результаты этой проверки мы открываем испытуемому только по своему усмотрению. Поскольку вы не являетесь лицом, допущенным к секретной информации, и не давали подписку – мы не имеем права заставить вас пройти детектор. Вы можете отказаться это сделать или потребовать присутствия представителя вашего полка при испытании. В любом случае, командование вашего полка имеет право ознакомиться с результатами этого испытания, и мы обязаны будем их предоставить, с вашего согласия или без оного. Итак?

– А это... насколько точен прогноз?

– Это не совсем прогноз. Скажем так – это не последняя инстанция, но правдивость машина устанавливает весьма точно. В любом случае, устанавливать, виновен или не виновен в чем-либо человек на основании только данных детектора, мы не имеем права.

– А в чем я могу быть виновен?

Полковник Кордава махнул рукой:

– Видите ли, поручик... Мы до сих пор не можем понять ход развивающихся событий, и это очень плохо. Но кое-что проясняется. Первые беспорядки были зафиксированы тогда, когда неизвестное лицо убило профессора Юзефа Ковальчека из Варшавского политехнического. Я понимаю... за последнее время вам не довелось читать газеты, а вот мы их читаем. В британской и австрийской прессе поднята целая буря, в североамериканской тоже. В убийстве Ковальчека обвиняют вас, а потом и нас. Якобы мы, зная о его содомских наклонностях, подвели к нему содомита-соблазнителя, который его совратил, а потом убил.

Граф Ежи помрачнел.

– А содомит-соблазнитель...

– Увы, это вы, граф, и в ваших же интересах отмыть это пятно, докопавшись до истины – ведь Ковальчека же кто-то убил, и это факт. Содомиты всего мира подняли жуткий скандал... вы знаете, что так называемый Король Польши Борис Первый тоже...

– Слышал.

– Иные газетчики доходят в своих измышлениях до того, что именно из-за этого Россия напала на только что родившуюся Речь Посполитую.

– Омерзительно.

– Более чем, пан граф, но иного от содомитов ждать не приходится. А газетчики – те же самые содомиты, только моральные. Не так давно в Санкт-Петербурге один флотский офицер поджег типографию и отхлестал издателя кнутом...

– Князь Воронцов, я слышал.

– Увы, но мы этого сделать не можем. Мы можем только докопаться до истины, если это возможно.

Наверное, другого выхода и не было.

– Давайте докопаемся.

Исследование проводил невысокий молодой мужчина в гражданском, с неухоженной короткой бородкой и очками, типичный аспирант университета. Пальцы его были в пятнах, как будто он химик.

– Меня зовут Виктор, просто Виктор, обращайтесь... – сказал он, устанавливая на голове графа нечто, напоминающее такую штуковину в дамских салонах, для ускоренного просушивания лака на прическе, – обувь снимите, пожалуйста

– Зачем?

– Видите коврик? Там тоже детекторы. Один из примитивных способов обмануть детектор – положить в сапог камешек или иголку, чтобы испытывать боль. Можно так же управлять кровяным давлением через мышцы стопы, есть, знаете ли... кудесники.

– Спасибо, а я не знал... – мрачно ответил граф, снимая сапоги, – теперь буду знать.

– И рукава закатайте до локтей...

Напевая какую-то песенку, Виктор отошел к камерам, начал их настраивать. Граф обратил внимание, что на одной из них какой-то странный глухой объектив. Это была не камера, а термограф, позволяющий в реальном времени составлять термограмму лица опрашиваемого. Она тоже могла подсказать знающему человеку, лжет ли опрашиваемый или нет.

В этот момент за спиной открылась дверь, в модуль вошел еще один человек.

– Все готово, ja? – спросил он с таким германским акцентом, что его можно было резать ножом. Или отправлять его обладателя за решетку как шпиона.

– Все готово, Зигфрид Германович, – обратился к нему Кордава, и из этого обращения граф сделал сразу два вывода. Первый, вошедший, судя по всему, он и есть Штольц – не из сыскной полиции, а откуда-то повыше. Второй, он гражданский, потому что при обращении к военному, тем более вышестоящему военному, Кордава бы использовал другие формулировки.

Штольц прошел к столу, взял какие-то документы, надел на нос пенсне.

– Почему нет подписи? Где порядок?

Да, это точно немец. В русской правительственной машине их было немало, потому что для немца стержнем мироустройства был порядок, порядок и еще раз порядок. Если дать немцу инструкцию на сто пунктов – он ее прочитает, а потом скрупулезно выполнит, пусть это займет массу времени и, возможно, будет неоправданно с точки зрения складывающейся ситуации. Если ту же инструкцию дать русскому, то он дочитает максимум пункта до десятого, а потом ринется действовать – по обстановке.

Кордава поднес графу Ежи формуляр и ручку, подписывать было неудобно из-за проводов на руках и даже на пальцах, но он подписал, в то время как немец с комфортом обустраивался за столом. Все это напоминало средневековую пытку в современном технологическом исполнении. В модуле было жарко, и граф Ежи вспотел.

– Итак, сегодня четырнадцатое июля две тысячи второго года от Рождества Христова... десять ноль две по местному времени, Брест, – заговорил техник в микрофон. – Особая группа в составе полковника Генерального штаба Кордавы Нестора Пантелеймоновича, тайного советника Штольца Зигфрида Германа, исполняя обязанности, возложенные на них директивой военного министра одна тысяча семнадцать от восьмого июля сего года, опрашивают графа Ежи Комаровского, поляка, поручика Его Величества лейб-гвардии Польского Гусарского полка с его добровольного согласия, относительно событий и обстоятельств, имевших место в Варшаве в период второго года и ранее, если в том возникнет необходимость. Материально-техническое обеспечение процесса опроса заключается в фиксации показаний и проверке их достоверности в режиме реального времени с использованием комплекса «Сатурн-1Е», термографа образца «Нева-40», следственного аудио– и видеоконтроля. Контролирует аппаратуру аспирант Санкт-Петербургского политехнического университета Майский Виктор Андреевич, исправность аппаратуры проверена при помощи стандартного тестирования сегодня в восемь ноль-ноль по местному и заверена моей подписью в журнале текущего контроля. О возможности уголовного преследования за злонамеренное искажение результатов технического контроля опроса я, Майский, предупрежден. Десять ноль шесть – опрос начат. Опрашиваемый, пожалуйста, громко и четко назовите свое полное имя и фамилию.

– Граф Ежи Комаровский, – почти крикнул граф, его уже начало раздражать происходящее, и он жалел, что согласился.

– Пожалуйста, не так громко, но все так же четко. Ваше место службы?

– Собственный, Его Императорского Величества лейб-гвардии Польский Гусарский полк.

– Ваше воинское звание?

– Поручик.

– Вы добровольно согласились давать показания?

– Да.

– Вам известно о том, что процесс дачи показаний контролируется аппаратурой, позволяющей со значительной степенью достоверности определить их правдивость?

– Да.

– Вы пили спиртное последние двадцать четыре часа?

– Да.

– Когда, сколько?

– Прошлым вечером, на приеме у военного министра. Стакан «Шустовской», крепкой.

– Кроме этого?

– Нет.

– Вы употребляли наркотики?

– Нет, никогда.

– Хорошо, предварительный опрос закончен. Теперь я зачитаю вам ваши права, а вы должны подтвердить, что понимаете их. Итак, как подданный Его Величества и как гвардейский офицер, вы имеете право отказаться отвечать на любой заданный вопрос, а также и на все вопросы вообще, потребовать присутствия гражданского адвоката или представителя вашего полка, или того и другого вместе. Если вы отказываетесь от права молчания – то все вами сказанное может быть использовано против вас на суде офицерской чести или суде военного трибунала. Данные, получаемые аппаратурой контроля, будут раскрыты вам только при наличии на то согласия военной контрразведки, командование вашего полка имеет право затребовать их и ознакомиться без ограничений. Данные аппаратуры контроля не могут быть использованы как доказательство вашей вины без сбора дополнительных доказательств. Вам понятны ваши права?

– Да, давайте быстрее!

– Не спешите, время есть. Теперь приступаем к опросу. Прошу отвечать только «да» или «нет», если это возможно. Для того чтобы проконтролировать исправность аппаратуры, вы должны дать лживый ответ на вопрос, который я вам задам. Итак, вы бывали на Южном полюсе?

– Да.

– Прекрасно...

Граф Ежи потом заметил, что ни Штольц, ни Кордава не задают вопросов – нужные они подают опрашивающему на бумажке. Смысла этого он не понимал.

– Итак, приступим. Ваш отец Тадеуш Комаровский?

– Да.

– Вы потомственный дворянин?

– Да.

– Вы работали на фабрике Радом?

– Нет, никогда.

– Только «да» или «нет». Вы женаты законным браком?

– Нет...

Через два часа с лишним генерал Габриелян без стука вошел в модуль, занятый военной контрразведкой. Сидевший у стола полковник Кордава разматывал длинный рулон протокола опроса, расстеленный прямо поверх карт, работал красным и зеленым маркером, отчеркивая нужное. Раньше с этой работой мог справиться только профессионал, сейчас, с появлением аппаратуры распознавания голоса и автоматического контроля, – даже обычный офицер.

– Ну, что? – спросил Габриелян

– Деда мухтан траге... – выругался обычно спокойный Кордава.

...Графа Комаровского снова вызвали в контрразведку, когда солнце стояло уже в зените, а он успел пойти и перекусить, потому что утром не успел. Статус офицера гвардейского полка обязывал его обедать в ресторане, но ресторанов в окрестностях не было, с деньгами тоже была проблема, хотя бы потому, что рядом не было банкоматов, да и не слишком богатой была его семья, по подвалам спирт не бодяжили. Пообедал обычным солдатским меню – кашей с мясом, потому как время для картошки еще не пришло. Получилось вкусно. Потом его нашел вестовой, передал, что его ждут в контрразведке.

В контрразведке творилось такое, что попади сюда кто из старших офицеров, не миновать бы скандала. На столе стояла бутылка «Хванчкары», да не фабричная, а старомодная, с оплеткой, видимо, полковник Кордава достал из личных запасов. Рядом стояли стаканы, а генерал Габриелян ходил из угла в угол и бормотал себе под нос что-то по-армянски.

Потрясенный увиденным – посреди бела дня, даже у них в полку такого не было! – граф Комаровский застыл на пороге.

– Проходи, проходи, поручик, – Кордава приглашающе махнул рукой, – вот, вина выпей. У нас тут демократия, б... Сначала господин генерал угощает, потом, как видишь, я.

– Не рано? – осведомился Комаровский, наливая в стакан вино. Налил немного, помотал, поднял на свет – вино стекало по стенкам стакана, густое и насыщенное, почти черного цвета, оставляя на стенках «ножки», один из признаков вина высокого качества.

– Чего смотришь, генацвале... Вино домашнее, не на продажу делается, друзей угощать да самому ... ра квия^[51]... выпить с удовольствием. Наша семья крестьяне почти все, лозой живем, один я служить пошел...

Граф выпил – вино было необычного вкуса, очень насыщенное.

– Хорошее вино. Очень хорошее вино, здесь такого нет.

– Еще бы оно здесь было. Это вино, напоенное грузинским солнцем!

– А-а-а-а! – типично по-кавказски вскрикнул генерал Габриелян. – Вы только его послушайте! У него солнце уже грузинское!

Но разговор этот, типичный разговор ни о чем, графа Ежи только обеспокоил – напряжение витало в комнате, подобно статическому электричеству, только искры не проскакивали. Еще больше ему не нравилось, что с ним работают два человека в таких званиях – начальник разведки и начальник контрразведки группировки. У этих людей должно было хватать проблем и без этого, его они могли перепоручить нижним чинам или просто отпустить на все четыре стороны, или посадить до выяснения, или отправить в расположение полка с требованием не выходить за ворота части без особого распоряжения. Если эти люди работают с ним – значит, он знает что-то, имеющее огромную важность.

Поняли это и офицеры, разведчик и контрразведчик. Вообще профессии эти – две стороны одной медали – учили очень тонко чувствовать людей, буквально читать их мысли.

– Что показал тест? – поинтересовался граф Комаровский, допивая вино.

Кордава отодвинул в сторону бумаги, сгрудившиеся на столе.

– А давайте-ка мы с вами просто поговорим. Без детектор-шмудектор, просто поговорим, как нормальные люди разговаривают. Нас интересует неоднократно упоминавшийся вами полковник Цезарь Збаражский. Вы его давно знаете?

– Да... пару месяцев.

– Как познакомились?

Граф Ежи начал вспоминать: не сказать, что это было приятное занятие.

– В кабинете у отца.

– У графа Комаровского, командующего округом.

– У меня что, два отца?!

– Один, один. Как это было? Вас вызвали, или полковник Збаражский зашел в кабинет, когда вы там уже были?

– Э... Был там. Он был там, когда я зашел, точно.

– То есть отец о чем-то поговорил с ним, а потом вызвал вас?

– Так точно.

– А о чем полковник Збаражский мог говорить с вашим отцом, вы не догадываетесь?

– Нет.

Полковник Кордава покачал головой.

– Сударь, мне, старому и опытному разведчику, и без детектора лжи видно, что вы сейчас солгали. Заминка, граф. Маленькая – но заминка. И глаза.

– Графиня Елена Ягодзинская, – заговорил Габриелян, – состоит на учете в полиции как крайне неблагонадежная особа. Когда ее доставили к нам, вместо того чтобы посадить ее в тюремную камеру до выяснения, мы выслушали ее и даже в какой-то степени поверили. Скажу вам одну вещь, пан граф, о чем, наверное, стоило бы умолчать. То, что могло произойти в Варшаве, когда вы встретились с пани графиней, – детские шалости, по сравнению с тем, что произошло и происходит там сейчас. Думаю, ни разведка, ни контрразведка не будут этим интересоваться, если, конечно, им не дадут повод для этого. И я, и Нестор Пантелеймонович слишком занятые люди, чтобы выслушивать ложь, да еще и ложь непрофессиональную. Так что сказать правду в ваших интересах, пан граф.

Графу это не понравилось, но он был вынужден кратко рассказать историю своего знакомства с Еленой. Правдивую историю. Разведчик и контрразведчик внимательно выслушали его.

– Интересно... Когда произошла эта попытка покушения?

– Я не помню точно дату.

– Хорошо. Через какое время вас нашел, таким образом, полковник Збаражский?

– Несколько дней...

– Конкретнее.

– Дня три.

– Вы давали подписку?

– Какую именно?

– Подписку о сотрудничестве.

– Нет.

– Полковник Збаражский присвоил вам агентурную кличку?

– Черт, нет!

– Не стоит нервничать. Вспомните, какие задания давал вам Збаражский. Что было первый раз, когда вы встретились?

– Первый раз он сказал, что Елена в опасности. Сказал, что я сорвал какой-то вербовочный подход...

– Минутку, – поднял палец генерал Габриелян, – какой именно вербовочный подход?

– Он не сказал. Я его переспросил, а он заявил, что не говорил этого. Хотя он говорил.

– Хорошо, дальше. Он сказал, что вы должны поддерживать отношения с пани Еленой?

– Намеком. И дал билет на бал.

– Какой бал?

– В Константиновском дворце. Он сказал, что пани Елена там будет.

– И все?

– Все.

– Что было потом?

Граф Ежи добросовестно выложил все, что происходило потом, исключая эпизод, когда царь Константин спросил его, нет ли у него послания от Государя. На детекторе об этом не спрашивали, и он не посчитал нужным поднимать эту тему сейчас. Упомянул о своей стычке с наследником, ныне Борисом Первым, о том, как Елена чуть не угробила их на дороге. Что было потом, он рассказывать не стал, но офицерам и так было понятно...

– Хорошо. Как проходила вторая встреча со Збаражским?

Граф Ежи рассказал и об этой встрече – и сразу заметил, словно насторожились оба офицера.

– Кто из вас первым упомянул фамилию Ковальчек, вы или он?

Граф Комаровский немного повспоминал – многое уже забыл, многое, как вихрем унесло.

– Я.

– Точно вы?

– Точно.

– В связи с чем вы упомянули эту фамилию?

– Мы с Еленой были на дискотеке. «Летающая тарелка». Там познакомились с этим паном, он показался очень подозрительным.

– Почему?

– Ну... Елена сказала, что он содомит...

– А откуда пани Елена знала, что он содомит?

Граф недоумевающе посмотрел на Кордаву.

– Пан полковник, вероятно, вы ни разу не были в Варшаве. Там, если ты содомит – скрывать это смысла нет, за это ничего не будет. Это же не армия^[52], тем более не гвардия. Он преподавал в университете, скорее всего, проявлял интерес к студентам, а не к студенткам, может, и жил с кем-то. Об этом быстро становится известно.

– Понятно... – произнес Кордава с брезгливостью, – жили, жили, вот и дожились. Значит, дело было на дискотеке. Вспомните тогда еще вот что – кто из вас предложил пойти именно на эту дискотеку, вы или пани Елена?

– Елена.

– Вы точно уверены?

– Уверен. Я плохо знаю ночную жизнь Варшавы, в отличие от нее.

– Хорошо. Вы пришли на дискотеку и...

– Ну, Елена увидела знакомых, и мы подошли к ним. Там и оказался Ковальчек. Потом мы пошли танцевать.

– То есть получается, что с Ковальчеком вас познакомила пани Елена, так?

– Не совсем... Он сам познакомился... как бы в той компании, она собралась вокруг него.

– Хорошо. А почему вы все-таки заподозрили неладное, ведь это было простое знакомство...

– Потом... Я пошел вымыть руки, голова кругом шла – и этот Ковальчек оказался в мужском туалете. Сказал, что приглашает меня в университет на какой-то дискуссионный клуб.

– Какой?

– Он не уточнил. Сказал, что просто собираются, обсуждают политику.

– А вы?

– Я отказался. Что мне там делать?

– Действительно, офицеру лейб-гвардии там делать нечего, сударь.

– А потом рассказали об этом Збаражскому?

– Да... Елена мне сказала в машине, так, между прочим, что этот Ковальчек – содомит. Я еще больше убедился в том, что идти не следует.

– И Збаражский, как я понимаю, начал требовать от вас, чтобы вы пошли в этот клуб.

– Да.

– И вы отказались.

– Да.

– А он стал напоминать про пани Елену.

– Вы же знаете. Я все уже сказал на детекторе, к чему все это?

– К тому, что мы кое-что не понимаем. Концы с концами не сходятся. Вам это нужно не меньше, чем нам – чтобы сошлись концы с концами.

– Я не понимаю, как это мне может помочь.

– Потом поймете. Пока нам просто надо кое-что выяснить. Получается, вы все-таки пошли в этот клуб?

– Да.

– Почему?

– Хотел кое-кого увидеть... – буркнул граф.

– Не Ковальчека, это точно. Пани Елену? Вы поссорились?

– Да.

– Причина?

Граф Ежи откинулся на стуле, с вызовом посмотрел на сидящих напротив офицеров.

– Наркотики, – сказал Кордава, – пани Елена принимала наркотики, и вы хотели, чтобы она прекратила это делать. Так?

И этого под полиграфом не было.

– Откуда вы знаете?

– Другим бы не сказал – вам скажу. Вы напрасно, кстати, злитесь, пан граф. Вот что я, что Дро Арташесович – мы оба с Кавказа, и иногда тоже распирает. Но есть служба, и есть долг – личное забывается, чьи-то переживания никого не интересуют. До того как начались погромы, варшавская сыскная полиция поделилась кое-какими материалами с петербургской. Был запрос относительно того, не состоите ли вы на оперативном учете как потребитель кокаина. Дальнейшее несложно догадаться, сложить два и два. Как вы узнали, что Ковальчек торгует наркотиками?

– Проследил.

– За ним?

– За Еленой.

– Вы видели, что она покупает наркотик у Ковальчека?

– Да не так все было, Йезус-Мария! Я начал за ней следить, поскольку знал, что она принимает эту дрянь и намерена принимать ее дальше! Заметил, где она ходит, нанял машину, начал ездить за ней! У нее мотороллер, на машине сложно! Потом, когда Ковальчек пригласил меня, я сразу понял, что она ходила к нему, я там ее ждал, меня даже полицейский оштрафовал.

– Полицейский оштрафовал? – мгновенно перебил Дро Арташесович. – За что?

– За неправильную парковку. Она загнала мотороллер прямо во двор, я не решился идти за ней. Темно уже было, это было на Ягеллонов, там постоянно проблемы с парковкой. Встал так, чтобы видеть, если она появится, а там, оказывается, знак. Ну и... полициянт.

Генерал Габриелян встал и вышел из модуля.

– А дальше?

– А дальше. После этого сборища мы поговорили с Еленой. Опять поругались. Потом этот... пристал.

– Почему вы согласились проводить Ковальчека до дома? Как вы попали к нему в дом?

И снова – воспоминания, которые не радуют. Все же вспомнил.

– Он мне сказал, что живет на авеню Ягеллонов, и попросил проводить. А там меня штрафанули, пся крев, я это место хорошо запомнил. Ну и... сложил два и два.

– Хорошо. Вы пришли домой к Ковальчеку. Он предложил вам наркотики? Или что-то еще?

– Да ничего он не предложил, пся крев! Это я ему предложил показать, где он эту дрянь хранит. Ткнул пару раз в унитаз физиономией – он и лопнул.

– И показал.

– Показал...

– А вы?

– А я все это в унитаз у него на глазах спустил.

Внезапно Кордава улыбнулся.

– Верно, он сильно об этом сожалел. А потом вы сказали ему – если еще раз, то я тебя...

– Так точно.

– И ушли.

– Ушел. Ну, я же сказал это, детектор должен был подтвердить.

– Что подтвердил детектор, это неважно, пан граф. Даже если вы говорите правду – обелить вашу репутацию можно только одним способом: узнать имя настоящего убийцы. А сделать это мы можем только здесь и сейчас с вами. Вы все еще не поняли? Подумайте сами – вам не кажется, что все это время вы находились в центре какой-то грязной игры? Что вас просто сталкивали лбами с Ковальчеком. И занимались этим все окружавшие вас люди. Ваш отец пригласил вас в свой кабинет и познакомил вас со Збаражским. Пани Елена познакомила вас с Ковальчеком. Пан Збаражский шантажировал вас, чтобы вы сблизились с Ковальчеком. Потом пани Елена буквально вывела вас на Ковальчека, как на наркоторговца. Кто-то очень сильно постарался, чтобы свести вас вместе. А для чего этот «кто-то» делал это – не задумывались? Может быть, чтобы убить содомита и свалить вину на вас? А может, еще что похуже? А?

– Не хотите ли вы сказать...

– Думайте сами.

– Этого быть не может.

– Может. Вам известна поговорка: предают только свои? Чужой не может предать, вы не повернетесь к чужому спиной. Как думаете, насколько пани Елена увязла в заговорщической организации?

– С тех пор, как мы вместе, она ничего не сделала.

– Уверены? Вы с ней были двадцать четыре часа в сутки? Да тут и делать-то ничего не понадобилось: просто надо было свести вас с ума, затем свести вас с нужным человеком, потом вывести из равновесия, чтобы вы начали делать глупости.

Видя, что граф Ежи еле сдерживается, чтобы не накинуться на него, полковник предупредительно поднял руку:

– Не стоит. У пани Елены нет одного – мотива. Я сильно сомневаюсь, что она способна хладнокровно играть на чужих чувствах ради каких-то целей, пусть даже и неподлеглости Польши. Наркотики... она могла их просто купить. Был кто-то еще. Его мы и должны найти. Докажите невиновность пани Елены – не нам, самому себе.

Ох, как было трудно... Тем более ему, поляку и дворянину. Когда учился в кадетском корпусе – постоянно посещал карцер за драки и считал это не наказанием, а какой-то даже доблестью. В его личном деле было записано совершенно суворовское: «Что в деле, что в непослушании – лих». Но обучение в военном училище и служба в гвардейском полку все-таки научили его сдерживаться. И он сдержался. Хотя внутри – кипел.

– Спрашивайте, – сказал он, откинувшись на спинку стула, как это только что сделал полковник Кордава.

А вот полковнику-разведчику граф Ежи нравился все больше, и он ничего не мог с собой поделать. В нем он видел себя самого двадцать с лишком лет назад, когда он только что выпустился из Тбилисской кадетки и прибыл к первому месту службы. Ох, горяч был! Их было несколько джигитов из Грузии, начинал он, как обычно кавказцы из мелкопоместных дворян, в Дикой дивизии. Все петербурженки были их! Но и о деле не забывали. Потом, после командировки, о которой и вспоминать не хочется, сам подал рапорт в разведку. Так и остался... Поукатали сивку крутые горки, а службу служить надо. Может, и этот... по его стопам пойдет, задатки есть.

– Спрошу. Вы ушли от Ковальчека, что было потом?

– Явился на службу...

– Сразу?

– Нет. Сидел, как дурак, ждал ее. Потом напился... сильно напился. Не знаю... может, и хорошо, что не пришла.

– Явились на службу, и там...

– Там меня ждал Збаражский. В кабинете.

– В вашем кабинете? – насторожился полковник.

– В моем, в каком же еще. Вообще-то он не совсем мой, есть свободные кабинеты, туда пристраивают всякие комиссии, командированных офицеров...

– А как туда попал он? Вы что же, оставляете кабинет открытым, когда уходите?

– Никак нет. Наверное, ключ на охране взял.

– И что он?

– Расспрашивал, что произошло. Сказал, что Ковальчек убит.

– Это он вам сказал?

– Да. Я сразу не поверил. Спросил меня – зачем я это сделал, а я понять не мог, о чем это он.

– Вспоминайте этот разговор, это очень важно. До последней детали!

– Я пришел. Збаражский сразу начал меня обвинять. Я не понял в чем и защищался. Потом Збаражский мне сказал, что пана Ковальчека застрелили. Я вытащил пистолет, положил перед ним, сказал, что из него лет пятьдесят не стреляли, и он может лично в этом убедиться...

– Стоп! Вы сказали, что Ковальчека именно застрелили или Збаражский? Это очень важно!

– То есть как так «убил»? – снова не понял граф Ежи. – Что значит «убил»? Я его просто избил, а не убил.

Теперь недоуменный взгляд бросил на своего агента пан Збаражский.

– Нормально вы его избили. Вы его застрелили, его обнаружили мертвым. Убитым из пистолета!

– Он. Он сказал, что Ковальчек застрелен, убит из пистолета, вот как он сказал, и обвинил в этом меня. Сказал, что надо было его арестовать и вместе с наркотиком, тогда бы полиция могла раскрутить этот клубок и выйти на банду наркоторговцев и самого Ковальчека отдать под суд за наркотики. Я сообщил, что Ковальчек признался мне, кто поставляет ему кокаин. Это какой-то пан Жолнеж Змиевский, полициянт из полиции Варшавы.

– Жолнеж Змиевский?

– Да, Жолнеж Змиевский. Потом я...

– Достаточно, – с прытью даже неприличной для человека столь солидного возраста и звания, Кордава вскочил на ноги, – сидите здесь, пан граф, и ничего не трогайте. Я сейчас вернусь...

* * *

С неприличной прытью полковник Кордава пробежал в модуль, где была их связь по закрытой сети, выгнал из-за терминала одного из нижних чинов, поставил терминал связи под перезагрузку и заменил пароль. В закрытой системе связи пароль не набирался – система представляла собой носитель, недоступный к перезаписи и копированию, на котором содержался код с 2048-битным шифрованием, подобрать его было практически невозможно даже с использованием суперкомпьютера. Там же, на носителе, находился личный алгоритм шифрования Кордавы, у каждого из старших офицеров был личный алгоритм шифрования, подобранный генератором случайных чисел и меняющийся раз в месяц, причем новые носители, каждый из которых был номерным, раздавали при помощи специального барабана-лототрона. Поэтому получить информацию, которой обменивалась русская разведка и контрразведка, было почти невозможно, даже если каким-то чудом удавалось добыть один-два алгоритма шифрования – с их помощью можно было прочесть только ограниченный круг сообщений, касающихся лично этого растяпы-офицера, и не более. Получается, если кто-то садился работать за терминал, он должен был вставить носитель в USB-разъем, иначе терминал не позволял работать.

В ожидании, пока загрузится программа, полковник весь извелся. Наконец на экране появилась заставка его личного кабинета, фоном служила лично им сделанная у себя на родине фотография Куры^[53] на цифровик. Зайдя в программу поиска, он сделал запрос на «Жолнеж Змиевский» и принялся ждать. В последние десять лет работа их очень упростилась, и ту информацию, которую раньше они ждали сутки, теперь можно было получить за несколько минут. Но и работа шпионов облегчилась чрезвычайно. Раньше было золотое правило: семьдесят процентов провалов относятся на провалы через связника. Брали на «моменталках»^[54], на тайниковых операциях. Сейчас ни того, ни другого нет. Любой агент может зайти в первое попавшееся интернет-кафе, зашифровать внешне невинное письмо коммерческой программой шифрования и отправить его в любую страну мира. Поток информации, которой сейчас обмениваются люди из разных стран мира, за это время вырос на два, а то и на три порядка. Если раньше люди писали письма, и они шли неделями – то теперь электронное послание доходит за несколько минут. У каждого в кармане мобильный телефон с цифровым фотоаппаратом, видеокамерой, иногда и навигатором глобального позиционирования. Если десять лет назад спутниковый мониторинг местности был доступен лишь аналитикам Генштаба, то теперь он доступен любому желающему бесплатно. Но и противодействовать всему этому стало намного проще.

Программа выдала результат. Полковник Кордава прочитал справку и выругался матом, теперь уже на великом и могучем. Потом на его плечо легла рука, и он чуть не подпрыгнул.

– Что, генацвале? – спросил его Габриелян.

Кордава выдернул носитель, нарушая процедуру завершения работы, и экран погас.

– Давайте покурим, господин генерал.

– Ты ведь божился.

– А-а-а-а...

Стрельнув у одного из нижних чинов сигаретку, они вышли на воздух, неприятно влажный и удушливый. Над Бугом собиралась гроза.

– Ну что?

– Подтверждается, – сказал Габриелян. – Данные пришли в систему. Данные об этом штрафе были переданы, как полагается, в канцелярию полка, чтобы сумму штрафа вычли из денежного содержания. Передали и протокол, там указано место и время. Подтверждается.

– У меня еще круче, деда шено. Пан Жолнеж Змиевский, по словам Комаровского, именно его имя назвал Ковальчек, когда тот его бил и требовал сказать, откуда в Варшаве берется кокаин. Так вот, Жолнеж Змиевский – один из псевдонимов прикрытия Збаражского, на это имя он получил документы и полицейское удостоверение.

Только сейчас Кордава понял, что у него нет зажигалки. Посмотрел на Габриеляна – тот издевательски улыбнулся, потом смял так и не закуренную сигарету, бросил на землю и растоптал каблуком.

– Что-то складно все выходит, не думаешь?

– Что – складно?

– Вокруг Збаражского. Может, это внедрение?

– Кого – его? – Кордава указал на дверь модуля, где сидел Комаровский. – Ты, генацвале, читал расшифровку его показаний на машине? Восемьдесят один процент.

– Не сто.

– А сто ты видел хоть раз?

– Оно так.

– Одно из двух: либо молодой пан граф невиновен – и тогда он должен работать на нас, либо он гений, способный обмануть восемнадцать датчиков системы, не моргнув глазом, – и тогда он тем более должен работать на нас. Куда смотался Штольц?

– Не догадываешься? В Питер, докладывать. Там у них своя шайка-лейка...

– Думаешь, он уже знал?

– Знал не знал – какая разница. Важно то, что сейчас кому-то за все это придется отвечать.

– Как бы не пришлось нам.

– Не придется. Показания Комаровского – наш козырь, я лично отправлю их в Собственную Его Императорского Величества канцелярию.

Армянин недоуменно посмотрел на Кордаву.

– Ты спятил?

– Отнюдь. Это – наш козырь против Штольца и всего этого дерьма. Тебе не кажется, что надо это сделать?

– За это нас вышибут, без пенсиона.

– Отнюдь. Штольц подсиживает Путилова. Путилов ненавидит Штанникова и его группу, как только у него в руках появятся козыри, он начнет действовать, тем более что он имеет право доклада на Высочайшее имя. Кто-то должен будет ответить за все происходящее. Ни ты, ни я ни при чем – мы по Польше не работали. А Збаражский – из этой камарильи.

Габриелян помолчал, обдумывая возможные последствия.

– Я этого не слышал, – предупредил он.

– Несомненно, господин генерал.

– Как будешь делать?

– Гражданской службой доставки. Лично в руки, я знаю код.

– За это тебя тем более вышибут.

– Не вышибут... – Кордава зло смотрел куда-то вверх, на тучи. – Лично меня тошнит от всего этого. Расплодили, деда шено! Но есть еще одно! Мы уже победители! Но мы будем дважды победителями, если притащим на аркане этого ублюдка Збаражского тире Змиевского тире еще кого-то там.

– Мы даже не знаем, где он.

– Знаем... Знаем... они отступают на запад, собирают все боеспособные части к западу от Вислы. То, что мы взяли, оборонялось лишь арьергардом. Они собираются уйти в Австро-Венгрию, там нужно искать и Бориса, и этого ублюдка Збаражского, и всех остальных. Найдем их – и никто не посмеет нас пальцем тронуть.

– Хочешь использовать его? – Габриелян тоже кивнул на модуль.

– А кого еще?

– Он еще пацан.

– Он выживал во враждебном окружении несколько суток. Он отстоял от бандитов свой дом – с оружием. Благодаря ему захвачен неповрежденным важнейший для переправы войск мост. Этого недостаточно?

– Недостаточно. Ему просто повезло.

– Знаешь, генацвале, что сказал Наполеон, когда ему так сказали про одного его генерала. Он сказал: «Дайте-ка мне побольше таких генералов». Повезло один раз – повезет и другой. Тем более – это не он будет искать, это его будут искать.

– То есть? Кто?

– Збаражский. Комаровский – единственный свидетель, который может изобличить его, он один из немногих, кто хорошо знает его в лицо. Теперь представь, что Збаражский узнает – враг совсем рядом. Как думаешь – он воспользуется возможностью?

– Ты что же, предлагаешь отправить Комаровского в тыл, а потом его сдать?!

– Господь с вами, пан генерал, – я же не подонок какой... Просто мы забросим Комаровского туда, где они точно есть. Не может быть, чтобы Збаражский не узнал о высадке. И дадим ему несколько маяков. Здесь, в Бресте, или уже на той стороне, если появится возможность, будет ждать рота спецназа и группа ударных вертолетов. Цель Комаровского – найти штаб и обозначить его, после чего дело завершит спецназ. Комаровский – живой или нет – эвакуируется вместе со спецназом. А, каково?

– Не нравится. Скверное это дело. Мы заставляем лезть на рожон пацана.

– Он гвардейский офицер. Кем-то надо жертвовать.

Габриелян помолчал, укладывая в сознании предложенное. В принципе, такое бывает, чтобы вывести роту, подставляют взвод, чтобы вывести батальон, подставляют роту. Но такое задание, если уж на то пошло, это верная смерть.

– Хорошо. Куда ты собираешься его забросить?

– Вчера мы смотрели карту. Тебе не показался странным пограничный сектор Ченстохов? Он единственный, где удалось почти сразу уничтожить все казачьи заставы. Как это сделали? В других местах они держатся, где-то удалось эвакуировать, где-то подбросили по воздуху припасы и снаряжение, где-то и подкрепление высадили. Только там – дыра. И у самой австрийской границы. И до того, как все это началось, там неспокойно было.

– Как забрасываем?

– Самолетом. Высотный прыжок. Экипируем по максимуму – он все-таки должен выполнить задачу.

– Думаешь, он прыгал?

– Гвардеец. Должен был.

– Получается, ты хочешь ему раскрыть карты. Все.

Кордава тонко улыбнулся.

– А какая будет разница, если он оттуда не выберется? Лучший агент – тот, который лично заинтересован в задании. А молодой граф Комаровский будет очень заинтересован в том, чтобы поймать пана Збаражского, ох как заинтересован!

Генерал Габриелян хлопнул своего коллегу по плечу, они давно уже поддерживали такой панибратский тон общения, в конце концов, какая разница, армянин, грузин – оба с Кавказа. Давно вместе работали, и напряжения в отношениях, характерного у разведчиков с контрразведчиками, между ними не было.

– Ох, ошиблись со Збаражским. Документы на Змиевского надо было тебе дать. Кто будет его делать?

– Я и сделаю.

– Ну, пошли... генацвале.

* * *

– Смотрите внимательно, отмечайте, кто из тех, кого вы увидите, вам знаком.

С этими словами полковник Кордава развернул ноутбук экраном к графу, нажал на кнопку, пуская изображение.

Снимали, очевидно, из толпы, скрытой камерой. Камера прыгала... нет, это даже была не толпа. Просто кто-то снимал... двор какого-то замка, человек идет, камера прыгает, кто-то ее заслоняет, потом опять идет изображение... остановился.

Господи... это же штаб Варшавского военного округа.

– Штаб Варшавского военного округа.

– Он самый. Не отвлекайтесь, граф, смотрите на лица.

Вооруженные люди, много... Какие-то машины, разномастные... Опять люди, у всех оружие, так...

– Борис!

Король (или царь, кто там разберет) Речи Посполитой Борис Первый шел к машинам, одет он был совсем не по-королевски – в какой-то куртке с капюшоном. Но граф Ежи его узнал.

– Великолепно, еще...

Человек, снимающий это, чуть поворачивается...

– Стоп!

Кордава ткнул по клавиатуре, останавливая запись.

– Вот эти... Этот – Радзивилл, я видел его при дворе.

– Теперь он первый министр. Далее.

– А вот это Збаражский!

– Точно он?!

– Точно! – Граф Ежи ткнул пальцем в жидкокристаллический экран, так что изображение заволновалось. – Это точно он!

– Что и требовалось доказать, – победоносно заключил Кордава.

Помолчали. Потом граф Ежи спросил:

– Господин полковник, Змиевский и Збаражский – одно лицо?

Кордава хлопнул в ладоши:

– Великолепно! Как догадались?!

– Да уж догадался... Когда вы выбежали из комнаты.

– Просто блеск! С вашим умом...

– Да каким умом... Этот... меня вокруг пальца водил, бастард!

– Ну, ну... – Кордава дружески похлопал графа по плечу, – не стоит. Он и в самом деле полковник разведки, это его работа, водить людей за нос. Он и нас обманул – меня, Дро Арташесовича, всех нас. Понимаете?

– Это из-за него?

– Ну... В том числе и из-за него. Понимаете, пан граф... После событий в Бейруте аналитики пришли к выводу, что все это стало возможно в том числе и из-за недостатка информации и проблем с обменом ею. Было принято решение значительно усилить средства разведки и упростить доведение информации до ее... скажем так, потребителей. Была поставлена цель, чтобы любая информация о сложившейся обстановке была доступна командиру взвода в течение максимум пяти минут, чтобы он, находясь на поле боя, мог беспрепятственно получать любую информацию, даже со стратегических средств разведки. И примерно так же начала перестраиваться разведка. А вот Варшава показала ошибочность этого. Я был в штабе, когда все только начиналось, и кое-что могу сказать. Информации было море, мы даже подключились напрямую к полицейским камерам слежения в городе, пока там не оборвали связь. Такое море, что в ней можно было утонуть – но она была противоречивой, и мы не могли принять нужное решение. Информации было больше, намного больше, чем мы могли проанализировать и оценить. А потом стало уже поздно. Немалую роль в этом сыграли Збаражский и такие, как он, – они поставляли в большом объеме ложную информацию, отдавали противоречащие друг другу и не отвечающие требованиям складывающейся оперативной обстановки команды, в общем, делали все, чтоб не позволить нам вмешаться, пока простые демонстрации и беспорядки не переросли в широкомасштабный вооруженный мятеж. Мы уже знаем, что мятежники захватили часть складов, взяли все имеющееся там оружие, тоже явно не обошлось без Збаражского. Теперь он приближенный нового царя Польского, видишь сам.

– Но почему он это делал? – недоумевающе спросил граф Ежи.

– А ты еще не понял, поручик? – удивился Габриелян. – Все это он делал потому, что он – предатель, вот почему он это делал.

– Скорее всего, Збаражский – британский или австро-венгерский агент, выполняющий указания Вены или Лондона. Мы сейчас подняли его личное дело, проверяем все, что только можно, но... уже поздно. Кстати, вы не задумывались над тем, как могло получиться так, что взорвали штаб округа? По нашим данным, он был взорван в тот день, когда вы там были последний раз, вы чудом остались в живых. Там было оцепление? – спросил полковник.

– Да... и демонстрация. Я еле прорвался.

– Вот и подумайте, кто мог провести заминированную машину к самому зданию? Тем более к зданию, охраняемому в соответствии с мерами усиления и оцепленному? Может быть, тот, у кого в кармане удостоверение полковника контрразведки, а?

– Где он? – спросил граф Ежи поразительно спокойным голосом, и полковник Кордава едва удержался от улыбки.

– Мы думаем, что он в пограничной зоне. Сектор Ченстохов, бывали там?

– Да.

Генерал и полковник переглянулись.

– Вот как? И когда же, позвольте полюбопытствовать?

– Недавно. Вылетал вместе с отцом, там обстреляли казаков, очень серьезное нападение было, были «двухсотые». Если меня забросить туда...

– Увы, пан граф... – сказал Кордава, – вынужден вас огорчить, но все казачьи заставы в этом секторе выбиты до последнего человека. Почему-то именно в этом секторе произошло такое. Так что, если вы согласны пойти туда за Збаражским, действовать вам придется в одиночку. Из ваших слов я понял... что вы согласны отправиться за Збаражским?

– Спартанцы спрашивают не сколько врагов, а где они. Не слыхали?

– Слыхал. Похвально... Но, повторяю, вам придется действовать в одиночку, и вам необходимо будет, запомните это хорошенько, граф, – не убить Збаражского, а найти его и дать сигнал нам. Со своей стороны гарантирую... думаю, вы знаете, какое наказание положено за шпионаж и измену.

– Знаю. Когда надо отправляться?

– Вы прыгали с парашютом?

– Да. Восемнадцать прыжков^[55].

– Тогда... сегодня ночью, если вы не возражаете...

– Какое оружие у вас имеется в подразделении, поручик?

– Стандартный набор. Пулемет. «АБ-96», нас на них перевооружили. Снайперские винтовки. Обычное оружие гвардии.

Подполковник – чеченец, с короткой, ухоженной бородкой с проседью, пальцами пригладил волосы, как расческой. Графу Ежи его представили как подполковника Мадаева из командования специальных операций.

Спецназ сейчас располагался на аэродроме в Бяла-Подляска, только что освобожденном от бандитов. Они заняли один из ангаров, проверили и разминировали капониры, саперы столкнули в стороны разбитую технику, которой поляки пытались блокировать ВПП. Аэродром взяли с ходу, наскоком – рано утром, когда наступление только начиналось, несколько вертолетов вынырнули из ночной тьмы и открыли шквальный огонь из всех видов бортового вооружения, а из машин на ангары, на здание аэропорта по тросам уже спускались спецназовцы. Техника вышла к аэродрому только через пять часов, все это время поляки так и не рискнули контратаковать, сначала ограничивались обстрелом с дальних дистанций, такой обстрел называется беспокоящим, но спецназовцев он мало беспокоил. Потом и вовсе смазали пятки салом. К вечеру спецназовцы уже обжились, совершили четвертый намаз и в ожидании приказов даже успели где-то найти барашка и теперь жарили шашлык. Смысла подходить ближе к линии фронта не было, они передвигались на вертолетах, и при необходимости их вертолеты запросто могли достать что до Австро-Венгрии, что до Священной Римской империи.

– Снайперский винтовка знаешь?

– Знаю. Стреляю с детства.

– Охотник?

– И это есть.

Подполковник повернулся к Кордаве:

– Как его планируете выводить?

– С самолета. Высотным прыжком, самолет пойдет по маршруту разведчика, на случай, если секут. Он обозначит цель, с которой разбираться придется вам.

– Разберемся. На куски порежем.

– На куски не надо, – жестко произнес Кордава, – человека, которого мы назовем, надо постараться взять живым. И притащить к нам на аркане. Это обязательное условие задания.

– Значит, притащим.

В том, что притащит, сомнений не было, чеченцы известны по всему Кавказу как разбойники и похитители людей. Просто были тейпы, которые поддерживали власть, они так решили добровольно, и мужчины их служили в армии, а были тейпы, которые доставляли проблемы, и с ними приходилось разбираться. Чеченцы не составляли единого народа и единой общности, единством и монолитностью отличались лишь тейпы, часто свирепо, с кровью, враждующие. Кордава, как грузин, хорошо знал чеченцев.

Подполковник, который, в нарушение уставной формы обмундирования, повязал голову черной косынкой с белыми буквами шахады на ней, отчего стал походить на исламского экстремиста, поднял рацию, настроился на канал.

– Наж, наж^[56], – заговорил он по-чеченски^[57], гортанно и с придыханием, – со берзалой ву! Мух ду обстановк? Суна ган луур дара пхиъ. Дик!

– Сейчас придет человек, – сказал подполковник, положив рацию на место, – он даст тебе оружие и проверит, умеешь ли ты им пользоваться. Но я все равно против того, чтобы забрасывать человека в тыл с подготовкой акции за два часа.

– Выполняйте приказ, подполковник, – отрезал Кордава, – больше от вас ничего не требуется.

«Пятым» оказался совсем молодой пацан, лет восемнадцати на вид, одетый так же, как все спецназовцы – в черную униформу и с черной банданой на голове. Правда, без шахады – на шахаду имели право только командиры и те, кто заслужил. Несмотря на молодость, парень был крепким и сильным, это сразу чувствовалось.

– Я Аслан, – сказал он по-русски, протягивая руку, – из тейпа Беной.

Полковник Кордава не стал делать замечания по поводу столь вопиющего нарушения устава, требовавшего представляться по полной форме, тем более что и он сам был одет не по форме, и граф Комаровский – тоже. Чеченцы, осетины – в армии они были как бы сами по себе, им позволялись некоторые отклонения от устава. Например, они сами у себя поддерживали порядок в подразделениях и служили отдельно от всех остальных. Но зато на Востоке не раз бывало, что, как только проходила информация о прибытии в какой-то район чеченцев, все террористы, кроме откровенных смертников, сразу снимались с мест и давали деру, куда глаза глядят. Чеченцы были известны бесстрашием в бою, особой жестокостью и правилами кровной мести, в плен они старались никого не брать и не сдавались сами. С равнинных тейпов еще более-менее народ был, а вот с горных... Но место в армии находилось и им, тем более что все исламисты знали: убьешь чеченца, и можешь сам идти копать себе могилу, не дожидаясь, пока тебя настигнут кинжалы мстителей. Еще боялись осетин. Осетины, сыны воинственного, в давние времена почти полностью истребленного народа, были христианами и в отличие от чеченцев ислам не приняли^[58]. В Осетии было очень много аристократических родов и очень мало плодородной земли, а служба Белому Царю считалась очень почетной, потому что русские спасли осетин от уничтожения и признали их аристократию вровень со своей. Во многих родах мальчиков готовили к военной службе с самого детства, а военными были все мужчины рода без исключения. Опытные горные охотники, осетины могли и без особой подготовки с легкостью попасть в человека из обычной винтовки с семисот-восьмисот метров. Но и осетины не внушали такой страх, как чеченцы.

– Маршалла ду шуьга, Аслан^[59]! – сказал полковник Кордава, опережая графа Комаровского.

– Нохчо ву^[60]? – мгновенно отреагировал молодой солдат на слова, сказанные на родном языке.

– Со полковник ву^[61], – ответил полковник Кордава.

– Господин полковник, рядовой Аслан Дикаев по приказанию господина подполковника прибыл! – встав по стойке «смирно», отчеканил по-русски чеченец.

Подполковник Мадаев с трудом удерживался от хохота.

– Рад, что вы не забыли устав, рядовой Дикаев.

– Так точно, господин полковник, разрешите обратиться к господину подполковнику!

– Разрешаю.

Подполковник дал рядовому какие-то указания на своем языке, Аслан принял стойку «смирно», потом повернулся к ним.

– Господин полковник, прошу следовать.

Все-таки наличие русских гимназий давало свой результат.

– Рукопашный бой знаешь? Нападай на меня!

Граф попробовал – и через секунду оказался на земле. Он сам не понял, как это вышло – прием не сработал.

– Не знаешь... – довольно констатировал свое превосходство чеченец.

– Ему это не нужно знать, Аслан, – нетерпеливо произнес Кордава.

– Никак нет, нужно, господин полковник. Когда ты к врагу идешь, все нужно знать. С оружием знаком?

– Знаком... – зло сказал граф, отряхиваясь.

– Проверим. Пистолет есть?

Полковник Кордава достал свой – это был армейский «Орел», разведчики обычно предпочитают более легкое оружие. Пистолет этот графу был хорошо знаком, он взвесил его на руке, отодвинул затвор, проверив, есть ли там патрон, потом взял двуручным хватом.

– Вон туда попади! – указал Аслан на здание аэропорта, солнце клонилось к закату, и приходилось стрелять метров с семидесяти. – Вон вывеска, попади в нижнюю часть первой буквы. Сможешь?

Граф Комаровский принял более устойчивую стойку, так называемую американскую, медленно поднял пистолет. Бахнул выстрел – и нижней части первой буквы «в» и так покоцанной вывески не стало. Зато над бетонным поребриком крыши появилось разъяренное бородатое лицо, а рядом – ствол автомата.

– Ты что делаешь, сын осла?! – закричал бородатый по-русски, добавив еще и по-матерному. – Ты же чуть нас не убил! Шайтан тебя забери!

– Бех ма биллалахь, Муса!^[62] – громко крикнул в ответ Аслан, явно довольный собой.

– Хьайна сингаттам ма баккха!^[63] – ответили сверху.

Все это больше походило на банду, а не на регулярное воинское подразделение. Но кто может лучше справиться с бандой, если не другая банда?

– Господин подполковник сказал, что вашему человеку предстоит прыгать с парашютом, а потом действовать в одиночку, это так, господин полковник?

– Да, это так, рядовой. И он не должен обнаружить себя. У вас есть маяки и средства обозначения целей?

– Так точно.

– Неси их тоже.

Аслан вернулся минут через десять на открытой машине, вооруженной двумя пулеметами, за рулем был еще один чеченец, тоже молодой. Махнул рукой, приглашая садиться в машину...

* * *

– Это штурмовой карабин с оптическим прицелом. Тут есть еще... неслышным пулю делает. Хороший карабин, дядя Ваха сам лично его перебирал и пристреливал. К нему есть прицел, вперед ставишь, а можно на каска. Но к нему батарейка нужен, плохо. На, попробуй.

Граф Ежи принял осторожно поданный штурмкарабин – это была гражданская винтовка, но с запрещенным в гражданском обороте глушителем, причем он не накручивался на ствол, а замыкался на нем специальным замком. Длинная алюминиевая планка – рельса, крепящаяся на верхней части цевья и на прикладе, позволяла ставить по два прицела сразу любого типа. Изобрели такое в Северной Америке, для гражданского рынка – но почти сразу переняли и у нас, и в Священной Римской империи. Оно и понятно – требования рынка. Прицел был нестандартный, но, похоже, армейский, со специальными линзами. Такие не засекаются приборами поиска снайперов и не дают бликов.

Вставив магазин, граф Ежи оперся руками о капот, выстрелил несколько раз в сторону леса, пытаясь понять, как идут пули. Винтовка была перетяжелена на ствол, но это понятно и привычно для снайпера, снайперских винтовок с легкими стволами не бывает. Пули шли кучно, а это главное – поняв, что винтовка чуть высит, граф Ежи запомнил поправку и сбил несколькими пулями большую толстую ветку на дереве, примерно в шестистах метрах от них.

– Умеешь, – констатировал Аслан, – ты сильный?

– Да... есть такое.

– Тогда и автомат легкий понести сможешь. Есть у нас. Он такой же, как обычный – только легкий совсем, его несешь и не устаешь, а стреляешь из него – не слышишь.

– А маяки? – напомнил Кордава.

– Маяки... – Аслан достал из перчаточного ящика в машине один, – это проще простого. Они лежат – кушать не просят. Надо – достал, вот смотри – кнопочка тут такой, вот это в сторону сдвинул, кнопочка нажал и бросил во врага. И беги, а то и тебе достанется. А на автомате есть такая штука, с кнопкой, здесь крепится. На кнопка нажал и прицелился туда, где враг. Вот и все. Это проще простого...

Вот и весь инструктаж. Чеченцы вообще к жизни относились просто...

Напоследок Аслан, видимо, проникшийся каким-то уважением к польскому графу, сделал то, чего от него не просили: улучив момент, дал ему общий позывной чеченского спецбатальона. Сказал, что если там что-то будет, то пусть напрямую выходит на них.

В этом все чеченцы. Для них оказаться лучшими, первыми – очень важно, независимо от того, что по этому поводу думает армейский устав. Но и таким... башибузукам в русской армии тоже находилось место.

Общий позывной чеченцев был таким же, как у их командира: Берзалой. Волк.

...Интересная все-таки штука жизнь. А у военного – жизнь интересна вдвойне.

Еще утром граф Ежи Комаровский жил нормальной человеческой жизнью – у него была его женщина, было немного времени, чтобы посвятить его друг другу, и была какая-то иллюзия, хрупкая иллюзия, что все наладилось и жизнь пойдет на лад. А сейчас он сидел один в темном чреве ревущего моторами транспортного самолета, уносившего его в неизвестность. Рядом находился большой транспортный контейнер, он был пристегнут к его ногам длинным и прочным фалом. Он сидел, стараясь отвлечься, не слышать зубодробительного рева моторов и, самое главное, не бояться.

Он солгал, сказав, что у него было восемнадцать прыжков. Их было всего восемь, из них только один с оружием и ни одного – ночью. Семь прыжков с принудительным раскрытием парашюта. Вот так. Почему солгал?

А сами не догадываетесь?

Полковник Цезарь Збаражский обвинил его в убийстве, которое, скорее всего, сам и совершил. Полковник Цезарь Збаражский убил его отца и сослуживцев. Полковник Цезарь Збаражский был предателем, и он был единственным, кто может однозначно и неопровержимо подтвердить невиновность Ежи. Кордава правильно сказал – доказать свою невиновность можно, только найдя настоящего убийцу.

Граф еще не решил, как поступит, когда найдет этого негодяя.

По лесенке из кабины экипажа спустился выпускающий офицер, первым делом пристегнул свой страховочный фал и только потом спустился. Подошел к единственному пассажиру транспортника, дружески хлопнул по плечу:

– Три минуты! Ветер западный, слабый! Начинаем!

Граф Ежи в ответ показал большой палец. Он должен был прыгать с высоты пять тысяч пятьсот метров.

Выпускающий, твердо ступая по рифленому полу грузового отсека самолета, подошел к створкам хвостовой аппарели. Красный свет на «светофоре»^[64] сменился на желтый. Выпускающий показал большой палец, граф Ежи встал и пошел на исходную, стараясь ступать так, чтобы не упасть.

Держась за специально приваренную в том месте рукоять, выпускающий нажал на рубильник – и створки десантного отсека пришли в сложное, до миллиметра выверенное движение, впуская в самолет ревущую тьму. Выпускающий зачем-то выглянул туда, потом повернулся, и граф Ежи снова показал ему большой палец.

Йезус-Мария, спаси и помилуй меня.

Чувство страха, животного страха перед прыжком в ночь, заставляло его послать все куда подальше и сесть на скамейку, сказать – ко всем чертям, ищите другого дурака. Польский гонор и чувство долга толкали его вперед.

Желтый свет на светофоре сменился на зеленый, выпускающий махнул рукой – и граф Ежи, до боли зажмурив глаза, неуклюже побежал вперед. Он считал каждый шаг, а конца все не было, он бежал и бежал, свистел ветер, и дистанция почему-то не кончалась, он как будто бежал по дороге, выстроенной неведомыми силами в небе. Он открыл глаза, чтобы посмотреть, сколько еще бежать – и тут нога провалилась вниз, не найдя опоры, а ревущий ветер со свирепой силой подхватил его и потащил за собой.

14 июля 2002 года
Константинополь

Город Константинополь...

Город двух религий, второй Рим, Царь-Град, в свое время захваченный мусульманами. Бывшая столица Османской империи, давнего и непримиримого соперника России на Кавказе. Город, давший в свое время человечеству наиболее совершенную систему правовых норм – дигесты Юстиниана. Город, являющийся ключом к Черному морю, город, контролирующий треклятые Проливы, веками сдерживавшие военно-морскую мощь России в этом направлении. Город, ставший оплотом византийской цивилизации – цивилизации, духовной наследницей которой и стала Российская империя, самое сильное государство в мире. Город, вспомнивший свое истинное имя после многих веков забвения...

Этот город помнил многое. Он помнил римских правителей и правителей османских, он помнил чеканную поступь легионов и истошный вой орды, он помнил янычар и русских солдат. Он пережил не один штурм, последний – в двадцать первом году морским десантом адмирала Колчака. Он помнил героев и негодяев, трусов и храбрецов. Сейчас русская речь потеснила в городе турецкую, серо-стальные силуэты кораблей Флота Индийского океана сменили на рейде турецкие фелуки и римские галеры. Надеюсь, этот город помнит и меня – ведь немало времени я провел здесь с дедом, а когда-то давно, очень давно, настолько давно, что я даже не помню, как это было, – с отцом. Наверное, помнит...

В Константинополь, город, раскинувший свои древние стены на берегу самого ласкового в мире Черного моря, я прибыл поездом, ночным экспрессом из Багдада. Был такой поезд, он отправлялся из Багдада ровно в полночь и прибывал в Константинополь в шесть часов утра. В поезде еще раз позвонил моей дражайшей супруге, надеясь только на чудо. «Телефон абонента временно недоступен, можете оставить свое сообщение после звукового сигнала». Собственно говоря, ничего другого я и не ожидал.

Так получалось, что поезд приходил на старый вокзал Константинополя, а для того чтобы попасть на него, он должен был пересечь бухту по железнодорожному мосту, по новому железнодорожному мосту, построенному совсем недавно и входившему в число наиболее сложных технических сооружений мира: его центральный пролет поднимался, пропуская под собой авианосцы. Как раз в это время летом начинает светать, и зрелище из окон замедляющего на мосту свой стремительный бег поезда просто потрясающее. Солнце еще за горизонтом, но свечение от него чуть окрашивает мост и воду, и вода становится темной-темной, словно окраска на малых боевых судах, на которых я должен был служить по роду моей профессии. Странно – от света вода становится темной...

У вокзала я еще раз проверился, на всякий случай: при поездках на поезде и на автобусе не спрашивали документов, это тебе не самолет, не корабль и не дирижабль. Серьезнее всего я заметал следы в Багдаде – даже посетил баню, вымылся и полностью сменил всю одежду, надев взамен то, что удалось купить. Выбросил из карманов все, что там было, даже бумажник выбросил, предварительно выложив из него в карман деньги. Оставил только медную мелочь, ключи и все. Сотовый телефон я не просто выбросил – я «потерял» его на улице, дабы он нашел себе нового хозяина. Если кто-то решит меня отслеживать по сотовому телефону – а он дает сигналы о своем местонахождении на ближайшую вышку сотовой связи, даже будучи выключенным, – то пусть отслеживает. После того как я отправил СМС с этого телефона с просьбой о немедленной встрече и получил ответ с координатами, больше он мне не был нужен. СМС был зашифрован шифровальной программой, чтобы ее расколоть, потребуется не меньше двух суток. К этому времени информация утратит актуальность – координаты места встречи, которая уже произошла, и номер телефона, купленного на подставное лицо и никак не ведущего к истинному хозяину. Путилов, с которым я должен был встретиться, работал «на холоде», пусть и в дружественной стране, и как делаются эти дела, тоже знал...

Второй раз я позвонил на тот же телефон с уличного таксофона, предварительно накормив его медной мелочью. Как и следовало ожидать, произошла переадресация на электронный автоответчик, эзоповым языком я сообщил, что прибыл в нужное место и готов к встрече. Осложнений нет.

До встречи оставалось еще два часа, но самым глупым было бы эти два часа провести впустую. Потому я поймал местное такси, шайтан-арбу – здесь, из-за узких и извилистых улиц старого города, в качестве такси используют грузовые мотороллеры с кабиной на двух пассажиров, на таких же мотороллерах доставляют товар в расположенные в старом городе магазины и рынок. Водитель эмоционально матерился на чистейшем русском – любой турок знает русский мат и из-за горячности натуры использует его по поводу и без. Водитель махал кулаком другим водителям и беспрестанно сигналил, одноцилиндровый моторчик весело трещал, пыхал дымом – и мы ехали. Ехали на базар, где можно оторваться от любой слежки и исчезнуть без следа.

На базаре я пробыл целый час, для маскировки купил куртку из тонкой черной кожи, жаркую для этого времени года, но приметную. Прошел все золотые ряды – а это нелегко было сделать из-за подскакивающих со всех сторон зазывал. Куртку я надел поверх рубахи из грубой белой ткани, популярной среди небогатых жителей Восточных территорий – и в таком виде пошел на условленное место встречи.

Место было приметным. В хитросплетении улиц старого города, где иногда не то что шайтан-арбе проехать – двум людям сложно разойтись, есть небольшая площадь. Верней, площадью ее считают местные, для русских это не более чем внутренний дворик. В центре этой площади красуется старинный фонтан с дельфином, льющаяся вода делает чуть свежее воздух в этом месте, а на первых этажах домов, ограждающих площадь по периметру, есть целых три кафе. Вот в одном из них – в каком, я решу только в самый последний момент – и произойдет эта встреча.

Примерно десять минут проведя на площади, я заметил наконец человека, русского, который здесь «не вписывался», так же как я. Заметив мой взгляд, он кивнул и, не поднимая руки, сделал пальцами знак, который знает любой человек, закончивший военное училище – безопасно. Я ответил тем же и направился в кафе, первое, что попалось мне на глаза.

Кафе это располагалось в помещении, которое на исконной российской территории было принято называть полуподвальным. Но изначально его не строили как полуподвальное: просто в Константинополе много старых зданий, а строили тогда турки не самым лучшим образом, в отличие от русских здесь не было принято закладывать под дом мощный фундамент. Да и кроме того – почему-то турки в отличие от русских не любили помещений с высоким потолком, сейчас же приходилось соответствовать: клиент всегда прав, и он не любит ходить, пригнув голову. В итоге – за столетие первый этаж на треть углубился в землю, да еще и пришлось выбирать землю внутри фундамента, чтобы увеличить высоту помещения, как бы «поднять» потолок. Вот и получилось – полуподвал.

Стоило мне только занять место за дальним столиком, мальчишка-турчонок, скорее всего, родственник хозяина, сын или внук, здесь так принято, подлетел ко мне. Обслуживание в Константинополе было на уровне, здесь пять месяцев в году спасался от холодов русский императорский двор.

– Бир бардак чай, – сказал я. Любой человек, проведший детство на побережье Черного моря, знал, как минимум, русский и турецкий на уровне примитивного общения, некоторые знали и армянский с грузинским. Очень жаль, что у рода Воронцовых не было особняка на берегу Каспия – тогда бы я знал фарси. При моей нынешней службе пригодилось бы.

Чай принесли почти сразу: горький, терпкий, в небольших чашках, выставленных на большое медное блюдо. Турки умели готовить чай и кофе, но пить чай они не умели. Если вам надо встряхнуться как следует, то чай следует пить, не разбавляя его водой и без сахара. Турки не клали в чашку сахар – они обычно пили чай со всевозможными сладостями, турки вообще очень любили сладости – и тем самым отбивали вкус чая.

Действительный тайный советник Путилов не заставил себя ждать. Он напялил на нос очки и одет был как небогатый русский турист – просторная рубаха поверх брюк, легкие мокасины. Не самая худшая маскировка, учитывая, что он невысокого роста, как большинство турок, и запросто может смешаться с толпой.

Он заказал плов, сразу две порции. Видимо, проголодался в дороге. Плов в Турции хорош – с изюмом и многими другими специями, а мясо не такое соленое и жесткое, как в Средней Азии. Здесь скотина паслась в куда лучших условиях.

– Проголодался в дороге, – сказал он, подтверждая мои мысли, – из-за экономии теперь даже в самолетах Собственной Его Императорского Величества канцелярии плохо кормят. Министерство уделов заключило договор с какой-то компанией на поставку обедов, в том числе и на борт самолета. Так что блины с икрой теперь в прошлом – летаем, как в эконом-классе.

– Как ее зовут? – спросил я.

Принесли плов, по традиции не в тарелке – а насыпанный горой на блюде. Как уступка современным нравам, к блюду прилагались ложки и салфетки.

– Вы знаете ее настоящее имя, сударь, – ответил Путилов, принимаясь за еду, – мы посчитали слишком опасным легендировать ее имя и биографию. То, что она вам рассказала, это ее настоящее имя и биография.

Я заказал еще чай. Надо было сосредоточиться, а у меня это лучше получалось натощак. Как говаривал один из тех наших домашних слуг, кто, за неимением погибшего отца и занятостью деда, воспитывал меня в детстве, кровь приливает либо к голове, либо к желудку. Так что думать лучше на пустой желудок.

– Сколько ей лет?

Поймал себя на мысли, что едва не произнес «было». Увы, но я подозревал, что «было» – здесь вполне уместно.

– Двадцать семь. Она не сказала вам?

– Сказала...

Ну и что сейчас сказать этому человеку, столь увлеченно уписывающему турецкий плов с бараниной? Спросить – не стыдно ли? Вопрос будет глупым до невозможности – этот человек слова «стыд» не имеет в своем лексиконе. Он просто пользуется людьми, как пешками в стратегической игре, играет увлеченно и, надо отдать должное, – высокопрофессионально, это гроссмейстер высшего класса, если он сумел обмануть даже меня, человека, априори никому не верящего. Меня он «взял» на патриотизм, просто понял, на чем можно сыграть, – и сыграл. Марину он взял наверняка на любви к приключениям. Есть такие дамочки – дамами их нельзя назвать, как подобает настоящим дамам, они себя не ведут: их постоянно снедает какой-то зуд. Если у нее есть муж – она будет ему изменять, не потому, что не любит, а для того, чтобы испытать острые ощущения. Если на нее вдруг свалятся большие деньги, она непременно пойдет в игорное заведение, дабы пустить их по ветру, и тоже ради острых ощущений. Если у нее есть семья, но на ее жизненном пути возникнет роковой брюнет, как в синематографе, – она обязательно бросит все и побежит за ним, даже если головой будет понимать, что брюнету этому она совершенно не нужна. По сути, ей нужен муж и нужны вожжи, чтобы ее как следует учили этими вожжами – по заднице, простите – и после нескольких сеансов такого обучения зуд этот унимается. Так наши предки и поступали раньше, и было все благопристойно – но сейчас женщин бить вожжами нельзя, даже если заслужили. Эмансипация, понимаете ли. Равноправие.

Вот он и поймал ее на этом. Технический отдел – скорее всего, она подавала ходатайства с просьбой о переводе в оперативники. Хотя в оперативном отделе ей как раз и нечего было делать. Внезапно ходатайство удовлетворили: загранкомандировка в Персию, прикрытие – супруга посла, супруг – контр-адмирал флота, да еще и весьма известный в определенных кругах, потомственный дворянин, князь. Ну и заодно – маленькое задание, которое надо выполнить, пока супруг будет заниматься своими делами. Или несколько маленьких заданий. Я бы даже сказал, что в оперативники ее взяли с испытательным сроком, и это как раз и было ее испытание.

– Не глупо? – задал я единственный вопрос, который мог понять и осознать этот человек.

Вопрос пронял так, что Владимир Владимирович оторвался от плова.

– Почему? – недоуменно спросил он. – Как раз не глупо. На Востоке никто не ждет опасности он женщины, у персов и арабов это сидит в подкорке. Женщина – это низшее существо по сравнению с мужчиной и воином. До нашего прихода на Восток мужчина мог безнаказанно убить свою жену – и за это не было никакого наказания. Все внимание противника было приковано к вам – и вы, уж извините, сударь, развязали руки ей.

– Как бы то ни было, она пропала. Выходит, кто-то все же задал вопросы, которые стоило бы задать.

– Не забывайте, там есть аппарат главного военного советника, он не сидит сложа руки. Мы многому их научили за время своего пребывания, там есть очень опасные люди.

– Она выполнила задание?

– Скажем так – почти...

Путилов снова принялся за плов, ел он довольно неаккуратно.

– Кто она по специальности?

– Она? Ядерный физик. Ядерные технологии.

– Военного или гражданского применения?

По мельчайшей заминке с ответом – ответ я понял и без слов.

– Двойного... скажем так.

– Из инкубатора?

– Да...

Программа «Инкубатор» финансировалась полностью Его Величеством и была направлена на повышение интеллектуального потенциала России – но это только официальная трактовка. На самом деле это была программа технического шпионажа, во многом засекреченная. Первым этапом отбора детей в инкубатор было тестирование при поступлении в гимназии. Наиболее способные отбирались уже тогда, их сводили в специальные гимназии, которые были в любом крупном городе и которые специализировались на углубленном изучении нужных империи предметов – математики, физики, химии, биологии. Способным, выявленным в сельской местности, предлагали стипендию с первого класса и интернат в городе – при каждой такой гимназии был спальный корпус, и часть детей жила там. Мало кто знал, что уже тогда информация об этих детях убиралась из всех общедоступных источников, а в базы данных Министерства образования вводились искаженные данные. Потом – ключевой момент программы «Инкубатор» – большинство этих детей посылали на обучение за границу, причем плату вносили родители, на деле же – опять-таки субсидия Его Величества. Задача зарубежной стажировки была двоякой: узнать и понять, чего добились иностранцы в тех или иных секторах науки, завязать полезные знакомства в научном мире – и заодно по возможности разузнать то, что знать простым студентам не положено. Преподаватели Массачусетского технологического, обучая оболтусов со всего света, не знали, что среди них иногда попадаются студенты, которые знают предмет лучше профессоров и задача которых – не научиться, а понять, чего достигли на той стороне. Потом даже те, кто оставался работать там «по политическим мотивам», – были уже нашими людьми.

Ядерная физика и инкубатор. Интересное сочетание.

– Как я понимаю – ядерная физика это не просто прикрытие. Это ее реальная специальность.

– Верно. И она делает в ней большие успехи. По индексу цитируемости она вошла в ТОП-500^[65], под псевдонимом, естественно.

– И какова же была ее задача?

Вместо ответа Владимир Владимирович улыбнулся. Мы понимали друг друга – без слов.

– Баш на баш, – сказал я.

– Интересно. Помнится, вы работаете на меня, в этом случае как-то... некорректно ставить условия, сударь, так не считаете?

Ошибка! Работаете на меня – вот чего никогда, ни при каких обстоятельствах не стоит говорить тому, кого ты завербовал на идее патриотизма. Не надо так говорить! Служите России – вот правильные слова, ложащиеся в контекст и ласкающие слух агента. Нет, уважаемый господин Путилов, проигрываете вы агентуристам из МВД, с коими я имел честь познакомиться через Каху Несторовича, земля ему пусть будет пухом. Родина в опасности и не время торговаться – еще лучше. Но не «работаете на меня».

Значит, заинтересовал. Один-ноль.

– Вы ошибаетесь. Я никогда не работал на вас. И не собираюсь этого делать. Я поступаю так, как считаю нужным, как подсказывает мне моя честь и забота о Родине. Для вас – это пустое слово, сударь, вы просто работаете. Признаю, неплохо работаете, вы переигрывали даже меня – до этой встречи. Но вам наплевать на то, что имеет значение для меня. Вам наплевать на Россию – вам не наплевать на свое, личное место в ней. Вам наплевать на человека, которого вы бросили без достаточной подготовки в пекло, но мне на нее не наплевать. Я не доверяю вам и собираюсь играть в свою игру. Если вы хотите получить информацию от меня, то должны сначала поделиться своей. Таковы отныне будут правила игры. Баш на баш, – повторил я.

Надо отдать должное – Путилов выдержал, я не смог его пробить.

– Это имеет отношение к Багдаду?

– Да.

– В таком случае вам не кажется, что скрывать информацию просто безнравственно? Вы так хорошо говорите о Родине – так помогите ей. Как вы можете торговаться в таких вопросах?

Я покачал головой.

– Я и помогу. Помните Каху Несторовича? С тех пор у меня остались связи в МВД. Им я и передам ту информацию, которая у меня есть. Это козырь, сударь. Он будет вашим – или он будет принадлежать МВД.

А вот теперь – проняло, по сморщенной роже видно, что проняло. Путилов был бюрократ, надо сказать, таких с каждым годом становилось все больше и больше. Для него совершенно неважно общее дело, для него важно свое место в нем. Он воевал не с врагами – большую часть времени он уделял бюрократической грызне, воюя со своими. Если он получит информацию, реализует ее и будет «на коне» – это для него маслом по сердцу. Если информация от его – ЕГО – человека попадет в МВД, они ее реализуют и получат все выгоды от этого, в виде благосклонности Его Величества и новых бюджетных ассигнований – для него это будет надругательством над самым святым, что только может быть, попранием основ.

Как видите, и я умею искать в людях их слабые стороны. И бить по болевым точкам – жестоко, но точно так же ударили и меня.

– Да, кстати... не откажите в любезности, милостивый государь... Как вы ее назвали? Я имею в виду не имя, а оперативный псевдоним?

– Зачем это вам? – с подозрением произнес Владимир Владимирович.

– Всегда приятно знать, как кто-то называет твою жену... Это много позволяет понять в человеке. Кстати – псевдоним, как я понимаю, она выбрала сама?

Путилов помолчал. Но потом решился – и проиграл еще одно очко в невидимом поединке.

– Сама... Мы ее называли Харон.

Вот и второе очко в мою пользу – и всухую. А дело в том, милейший господин Путилов, что если мне еще придется встретиться с моей второй половиной, то я назову ее не именем, а кличкой. И тогда наш разговор пойдет намного содержательнее...

– Харон... Странные ассоциации. Перевозчик через Стикс, реку мертвых. Человек, знакомый как с тем миром, так и с этим. И, вероятно, богатый – каждый платит ему монету за перевоз. Можно стать нумизматом и продать потом коллекцию за огромные деньги, ведь в ней все существовавшие когда-либо монеты мира. Вы никогда не спрашивали, почему именно этот псевдоним?

– Никогда. Может, начнем.

– Начинайте. Вы – первый. Ибо я вам не доверяю, солгавший один раз – солжет и второй, и третий.

– Где и в чем я вам солгал?

– Перечислить? Вся эта командировка в Персию – сплошная ложь. Вы использовали меня втемную, как прикрытие для внедрения настоящего агента. Причем плохо подготовленного – если и не с научной точки зрения, то с оперативной точно. Но так получилось, что я добыл информацию, оправдав свое присутствие, а она где-то провалилась. Не будем терять время, Владимир Владимирович, тем более я уже все понял, в общем-то. Сколько ядерных взрывных устройств на данный момент находится в руках шахиншаха? И они ведь нацелены не только и не столько на Кабул, правда? Кабул – это сладкая и лживая сказочка, чтобы кое-кого успокоить. По-настоящему, эти заряды нацелены на нас? Вопрос – кто заигрался?

А вот теперь Путилов побледнел так, что я начал всерьез опасаться за его самочувствие. Такой цвет лица – преддверие инфаркта. Если он грохнется с инфарктом прямо тут, на глазах у владельца сего почтенного заведения и заполонившей площадь охраны, которые думают, что их никто не видит, будет несколько не комильфо.

– Спокойнее, сударь. Положите руки на стол, закройте глаза, дышите ровнее. Успокойтесь. Пока еще не все так печально, как могло бы быть.

К нам подскочил турчонок, видимо заметивший, что с гостями происходит что-то неладное.

– Уважаемые господа желают еще заказать?

– Да... по две чашечки чая. Моему другу, пожалуйста, немного добавьте... зеленого чая в заварку, ему надо успокоиться.

– Дедушка может заварить уважаемым господам чай такой, как он заваривает себе. С таким чаем можно прожить до ста лет!

– Вот и отлично. Такой чай нам и нужен.

Турчонок убежал.

– Как вы догадались? – Путилов чуть пришел в себя.

– По косвенным признакам. Марина рассказала мне, что училась в Массачусетском технологическом. Чему-то же она там обучалась, верно? Но я, как последний дурак, пропускал это мимо ушей, пока не стало поздно. Потом я обнаружил, что она буквально в хлам уделала машину, которую я ей дал, – так повредить подвеску можно, только гоняя на хорошей машине по очень-очень плохим дорогам. Потом странная нота дипломатического ведомства Великобритании, где Ее Величество протестует против подготовки к войне, которую мы якобы ведем. Потом...

Владимир Владимирович снова начал бледнеть.

– Какая... нота?

– Нота из Уайт-холла. Секретная нота, подписанная Ее Величеством королевой Елизаветой. Там говорится, что британское правительство уличает нас в подготовке к войне и предупреждает о возможных тяжелых последствиях аннексии Афганистана. Постойте-ка, до вас она не дошла?

Выражение лица моего «начальника» было красноречивее всяких слов.

– Куда вы ее направили?

– По инстанции. Дипломатической почтой, на Певческий Мост. Я ведь должен в таком случае действовать по официальным каналам, исполняя обязанности посла. В конверт, помимо ноты, я вложил записку с настоятельной просьбой уведомить вас о содержании ноты и отправил ее с дипкурьером как документ чрезвычайной важности. Ее не получили?

– ...

– Не получили. Интересно стало жить на белом свете. Вернемся к этому позже, а пока последним звеном в моих рассуждениях, последним фрагментом в мозаике стала информация, которую любезно предоставили мне вы, не подозревая, что она – именно то, чего мне не хватало в логической цепочке рассуждений. Вы поручили ей обследовать ряд объектов и по признакам, которые может заметить только специалист по двойным технологиям, определить, насколько шахиншах продвинулся в области разработки атомного оружия?

По глазам я понял – немного не так. Играем дальше...

– Или еще хуже? Или мы дали ему готовые заряды? Кто-то из нас передал готовые заряды и технологию?

Ближе... Лопнет? Нет?

Принесли чай. На Востоке во время любой беседы принято угощать собеседника чаем, и неспроста, – правильно заваренный чай придает ясность мыслям. Правда, в чай можно и другой... травки добавить, которую на Востоке все выводят, а она растет, проклятая, и растет. Или того же – в наргиле.

Лопнул...

– Не все так просто.

– Вы сами усложняете. Ну же, помогите сами себе. Вы знаете закон распространения информации? Если я дам вам одно яблоко и вы мне дадите одно яблоко – у каждого из нас будет по одному яблоку. Если я дам вам один бит информации и вы мне дадите один бит информации – у каждого из нас будет ее по два бита. Не уподобляйтесь тем, кто допустил 9/10 в Штатах. Мы еще можем остановить кошмар.

Путилов отхлебнул чая, блаженно зажмурился.

– Не все так просто, – повторил он. – Все готовые изделия «А» на строжайшем учете, их путь от сборочного цеха и до цеха утилизации отслеживается ежесекундно. Даже те, кто это все устроил, не в силах сделать так, чтобы вывести хотя бы одно изделие «А» из-под контроля и продать его кому бы то ни было.

– Вообще-то при определенных обстоятельствах это можно провернуть, – возразил я.

– Каким образом?

– Сложно, но можно. Для этого мне потребуются гарантированные исходные позиции в одной из частей, эксплуатирующей заряды, и на заводе-производителе. Вы знаете, что такое изделие «И»?

– Нет.

– Изделие «И» – это объект, полностью имитирующий изделие «А» относительно веса, габаритных размеров, порядка приведения в боевое положение, но вместо активного вещества там инертная начинка. Мы имели дело с изделиями «И» на обучении, у нас были только некоторые образцы, ранцевого типа – и я знал людей, которые в особый период должны были занести эту штуку в «Хрустальный дворец», и на базу Оффут^[66], обезглавив таким образом противника. Но я подозреваю, что они выпускаются ко всем имеющимся на вооружении изделиям «А». У тех, с которыми я имел дело, кодовое обозначение то же самое, просто первая буква в шифре изделия не «А», а «И». Заметьте – внешне, по контрольным панелям – они один в один повторяют боевые изделия, нигде на них не написано, что это имитаторы. Если мы берем такое вот изделие «И» и начиняем его схожим по радиоактивности материалом... не забывайте, что на изделиях «А» источники излучения экранированы, потребуется материал с совсем низкой радиоактивностью. А контрольная программа на изделии «И» точно такая же, как и на боевом аналоге, один в один. На вашем месте я бы проверил специзделия, лежащие на хранении более тщательно.

Во время этой моей краткой лекции Владимир Владимирович почувствовал себя весьма неуютно... Заерзал.

– Это маловероятно.

– Но все же проверьте. И не дозиметрами. Я вам советую вот что: объявите от имени завода-изготовителя – основной у нас один – нечто вроде сервисного отзыва для внепланового контроля технического состояния изделий. И посмотрите, кто задергается. Но это на будущее. Итак, какие фотографии с той стороны реки вам привез Харон?

– Не самые лучшие. Мы знаем, что Атомстрой незаконно передал Персии технологии двойного назначения. Вы знаете, какого типа реакторы мы поставляем на экспорт, там невозможно создать ни обогащенный уран, ни оружейный плутоний. Но подданные шахиншаха всех перехитрили. Знаете, что самое важное при получении ядерных компонентов примитивным путем?

– Нет.

– Энергия. Основной инструмент обогащения урана – это центрифуга. Мы в России владеем уникальной технологией центрифугования, при которой внутренняя часть центрифуги крутится не на валу и подшипнике, а в сплошном электромагнитном поле. Тем самым количество потребной энергии для достижения одного и того же результата сокращается примерно в пять раз, и это позволяет нам почти монопольно держать рынок окиси-закиси урана и диктовать на нем цену. Несмотря на то что основные месторождения урана находятся не на нашей территории – на этом рынке мы являемся ключевым игроком. Сама технология является государственной тайной и запрещена к передаче третьим странам, даже союзникам. В конце концов – это наши деньги.

– Но ее все же передали.

– Нет.

– Уверены?

– Человек, известный как Харон, уверен, что нет. У них – обычные центрифуги. Причем не так много.

– У них уже есть изделие?

Путилов отхлебнул чая.

– Харон не уверен. Информации не так много. Возможно, и есть. Но если и есть, то только одно. Не больше. Ограничения тут не в энергии – ее у шахиншаха предостаточно, – а в типе и производительных возможностях центрифуг. Харон уверен, что бомба, которая у них есть или вот-вот появится, не плутониевая, а уранового типа, очень примитивная. Почти как первые взрывные устройства «А», которые появились в мире. Шахиншах вынужден пользоваться ограниченным количеством центрифуг, да и то переделанных из гражданских образцов. У него нет доступа к высокотехнологичным линиям атомной промышленности. Это пока сдерживает его.

– Но одна бомба у него уже может быть?

– Да. Может.

Дел можно натворить и с одной – не отмоемся. Никогда и никому мы не докажем, что распространение по миру ядерного оружия и ядерных технологий не результат государственной политики, а всего лишь частный сговор людей. Тем более если эти люди работают на престол. Особенно – если эти люди работают на престол!

– Теперь вопрос номер два – его, собственно, касается и моя информация. Кто и зачем из русских ввязался в это дело? Что, кому-то захотелось пополнить свой банковский счет? Или тут что-то другое – идейное.

– Боюсь, что другое... Самое что ни на есть – идейное...

* * *

Военное министерство

Российской империи

Главное разведывательное управление

Генерального штаба

Особо секретный фонд

Документ особой важности

«Аргон»

Их превосходительству,

Военному министру

Фельдмаршалу Раевскому К.В.

Главным разведывательным управлением Генерального штаба проведен первичный анализ стратегической ситуации, складывающейся на южном направлении, а также его возможное развитие на десяти– и двадцатилетнюю перспективу. Результаты анализа доложены вам вх. 00-482569/96 и 00-4831109/96, позволю себе напомнить лишь выводы:

В настоящее время как Британской империи, так и Японской империи на южных границах государства Российского удалось создать угрожающую для нас ситуацию. Пока угроза незначительна, но в промежутке десять-двадцать лет она станет определяющей на этом театре военных действий.

Угроза эта состоит в подавляющем численном превосходстве противника на этих направлениях при сокращающемся техническом превосходстве Российской империи. Так, в материковой Японии численность населения уже превысила девятьсот миллионов человек, в Британской Индии она достигла миллиарда человек. При этом численность подданных Его Величества на южном и восточном направлениях не превышает трехсот миллионов человек. Таким образом, по мобилизационному ресурсу противник превосходит нас уже на порядок.

Сокращается разрыв в техническом уровне вооружений, особенно с Японией. Так, если в шестидесятые-семидесятые годы Япония не имела совсем либо имела в незначительном количестве реактивные стратегические бомбардировщики, системы залпового огня большой дальности, дальнобойную артиллерию – сейчас все это производится большей частью в самой материковой Японии. Последние провокационные действия на КВЖД свидетельствуют о сокращающемся разрыве и в качестве легкого стрелкового оружия.

Аналитическим отделом ГРУ отмечается новая тенденция и в стратегии поведения стран-суверенов по отношению к вассальным государствам. Если раньше и Великобритания в Британской Индии и островная Япония в континентальной своей части жестоко подавляли любые националистические организации и группировки, то теперь подавляются только те группировки, которые ставят целью освобождение своих стран от вассального гнета. Иные же группировки, ставящие целью завоевательную экспансию, не только не подавляются, но всемерно поддерживаются и поощряются. Так, в континентальной Японии (Китае) существует т. н. «Общество железного кулака», члены которого призывают к силовому захвату части территории Российской империи до Уральского хребта включительно. В Британской Индии в последнее время резко поменялась риторика некоторых организаций исламистского толка, в частности воссозданной «Аль-Каидой аль-Сульбах». Теперь они призывают к войне против неверных не только на Восточных территориях, но и на всей территории Российской империи, ставя своей целью дестабилизацию Туркестана, Кавказа, Поволжья.

Приведенные во вх. 00-482569/96 расчеты показывают, сколь велик разрыв между рождаемостью на территории Российской империи и на территориях колониальных владений Великобритании и Японии. Так, при средней рождаемости в Российской империи 2,45 ребенка на семью, на Восточных территориях рождаемость выше – примерно 3,3 ребенка на семью, на территории континентальной России она ниже – примерно 2,0—2,3 ребенка на семью в различных регионах. Такой уровень рождаемости выше минимально необходимого для поддержания численности и минимального прироста населения страны – но несопоставим с рождаемостью в Британской Индии (в мусульманских районах примерно 5,0 детей на семью) и континентальной Японии (примерно 4,0 ребенка на семью). В экстраполяции текущего соотношения рождаемости на промежуток «+10» и особенно «+20» эта картина выглядит еще более угрожающей.

При этом ситуация в Британской Индии и в России даже на Восточных территориях отличается кардинально. В Российской империи каждому подданному предоставлен некий уровень жизненных благ, таких как защита закона, в том числе защита от произвола властей, защита от внешней угрозы, защита от произвольного изъятия собственности, определенный жизненный уровень – жилье, работа, в основном, высококвалифицированная, бесплатное среднее образование, частично бесплатная медицина, пользование общественными благами, такими как водопровод, канализация, отопление, электричество. Проще говоря – подданные Его Величества имеют весь набор благ, которые может предоставить развитое цивилизованное общество и сильное государство.

В континентальном Китае, и особенно в Британской Индии, нет и десятой доли перечисленных благ. В континентальном Китае, например, практикуется полурабский, низкоквалифицированный труд, само государство по сути является оккупационным и не предоставляет никакой защиты от произвола. Законодательством закреплено, что максимальное наказание японца за убийство китайца – штраф, в то же время убийство китайцем японца карается смертной казнью. Любого китайца могут произвольно арестовать, пытать, заключить в тюрьму, периодически японская военная полиция «кемпетай» производит массовые зачистки городов от «преступных и враждебных элементов», при этом практикуются казни на месте без суда. В Северной Индии люди живут в ужасающих условиях, вынуждены трудиться на землях британских феодалов за незначительную долю выращенного урожая. Последние восстания в Северной Индии были жестоко подавлены с помощью ковровых бомбардировок и артиллерийских ударов.

В этих условиях что индусу-мусульманину, что китайцу совершенно безразлично – жить ему или умереть. Ему нечего терять, он ненавидит все и вся, у него нет никаких жизненных перспектив – и такой человек, готовый отдать жизнь за те цели, которые ему внушили, становится крайне опасным.

Симптомы новых форм войны уже есть. Первые террористические акты с использованием террористов-смертников, сознательно жертвующих своей жизнью без малейших шансов уцелеть, были отмечены еще в тридцатые-сороковые-пятидесятые годы на Восточных территориях. Но это были именно единичные акты террора, акции отчаявшихся и большей частью ни с кем не связанных людей. В шестидесятые годы смертничество (шахидизм) сошло на нет, чтобы возродиться в новой форме в девяностых. Так, в девяносто четвертом году отмечено использование смертников в двух террористических атаках, в девяносто пятом – в пяти, в нынешнем двухтысячном году смертниками было совершено уже шестьдесят семь террористических вылазок. При достигнутом высоком технологическом уровне развития государства Российского возможна новая, еще более опасная форма шахидизма – внедрение на особо опасные производственные объекты шахидов-смертников, с задачей совершить террористический акт с причинением максимального ущерба. Шахид-смертник за пультом управления крупного нефтеперегонного завода может принести столько же вреда, сколько все остальные террористы, вместе взятые.

Предлагаемые Главным оперативным управлением Генерального штаба крупномасштабные военные операции (на территории Индии – план «Магацитл», на территории континентальной Японии – план «Цунами») считаю нецелесообразными к исполнению по следующим причинам:

1. И в том, и в другом случае военная операция будет означать широкомасштабную агрессию, причем в каждом конкретном случае это будет агрессия против территорий, суверены которых обладают ядерным оружием и средствами доставки. И в этом, и в другом случае агрессия будет сопровождаться тяжелыми потерями. А Российская империя утратит имеющийся авторитет на международной арене как государство-агрессор.

2. И в том, и в другом случае, даже если операции закончатся успехом – мы будем вынуждены либо оккупировать значительную, населенную враждебно к нам относящимися людьми территорию (Северная Индия), либо вкладывать огромные ресурсы в рекультивацию территорий, разрушенных войной и хищническим хозяйствованием государств-суверенов (континентальная Япония, Индия). В то же время ни континентальная Япония, ни Индия не могут дать нам ничего такого, что экономически или геополитически оправдывало бы их захват. На их территориях нет ни образованного населения, ни значительных природных ресурсов, ни выгодного геостратегического положения. Даже в случае выигрыша мы все равно окажемся в проигрыше.

Но и оставлять складывающуюся ситуацию без реагирования – смерти подобно. По данным лондонской, токийской, делийской резидентур ГРУ, определенные силы как в Японии, так и в Великобритании ведут активную работу по подготовке агрессивного блока этих двух стран с возможной целью на будущее – нападение на Российскую империю и отторжение наиболее богатых природными ресурсами ее земель – Сибири, Дальнего Востока, Восточных территорий. Возникающий союз будет превосходить нас по численности населения и, соответственно, по мобилизационному ресурсу примерно в три раза. Индия и континентальная Япония имеют общую границу, а от массированного вторжения на Восточные территории и территорию Персии, как нашего вассала, их будет отделять всего лишь Афганистан. Остановить возможное нападение можно будет лишь с применением тактического, а возможно, и стратегического оружия массового поражения.

Выходом из складывающейся ситуации вижу принятие адекватных мер и дестабилизацию обстановки прежде всего в Британской Индии за счет резкого усиления шиитской общины ислама.

Шиизм – одна из двух ветвей ислама, общая численность шиитской уммы (общины) составляет примерно 10 % от общей численности последователей пророка Мохаммеда. При этом только в двух регионах наблюдается преобладание шиитской ветви ислама над суннитской – это Персия (примерно 90 % от общей численности верующих) и Месопотамия (примерно 50 % от общей численности). В остальных регионах, где распространен ислам, численность шиитов не превышает 10 % (Афганистан – примерно 7 %, Британская Индия – примерно 5 %).

Раскол ислама на шиитскую и суннитскую ветви начался на 61-й год Хиджры со зверского убийства внука Мохаммеда, шейха Хусейна в г. Кербела. С этого времени последователи Хусейна считаются шиитами, последователи тех, кто его убил, считают шиитов еретиками и относятся к ветви суннитов.

Живя веками во враждебной обстановке, под постоянным страхом смерти, шииты создали замкнутые, автономные общины, приобрели ряд полезных обычаев, таких как принцип «такия» – то есть мысленного отречения от того, что ты говоришь, проще говоря – не караемой Аллахом лжи. Последователи суннизма, преследовавшие шиитов долгие годы, считаются последними вероотступниками, убившими внука пророка и заслуживающими мучительной смерти.

Выход из геополитического тупика видится мне во всемерном усилении вассального государства Персия, как государства шиитов и противовеса суннизму и особенно ваххабизму. Руководитель государства, шахиншах Мохаммед Хосейни является истовым мусульманином-шиитом, что он неоднократно публично подчеркивал. Население Персии составляет около семидесяти миллионов человек, рождаемость примерно 4,5 ребенка на семью. Государство довольно развито в промышленном отношении, имеет собственные производственные отрасли четвертого и даже пятого переделов, по лицензии производит автомобили и самолеты, самостоятельно – корабли и железнодорожную технику. Сам шахиншах Мохаммед имеет давний опыт тесных отношений с Российской империей, что неоднократно подчеркивал.

Основной проблемой Персии, в данном случае, является отсутствие армии, но эту проблему легко решить – создать нечто вроде народного ополчения, максимально усилить и перевооружить жандармерию и Гвардию Бессмертных.

Персия должна стать основой возрождения и всемерного усиления шиизма, она должна провозглашать и воплощать в жизнь лозунги освобождения правоверных от оков британской оккупации, выдвинуть идею создания всемирной шиитской уммы на основе великой Персии со включением туда Афганистана и Северной Индии. Возможно также включение в состав Великой Персии некоторых территорий севера континентальной Японии, являющихся местами компактного проживания мусульман.

Персия, в данном случае, станет нашим геополитическим тараном, фактором нестабильности и дезорганизации тыла возможных стран-агрессоров. В случае, если шииты Афганистана и Индии объединятся в намерении дестабилизировать обстановку и создать единое шиитское государство, ни Британия не рискнет активно действовать в Западном направлении, ни Япония не рискнет посягать на Сибирь, при наличии серьезного источника нестабильности на западной границе. В любом случае, шиитский фактор будет серьезным и весомым при принятии решения о возможности нападения на Россию.

В то же время сама Россия не будет нести прямой ответственности за действия Персии, и так имеющей на международной арене не слишком хорошую репутацию. Россия будет участвовать в геополитической игре лишь как гарант ненападения на Персию и как «держатель» шиитского фактора, козыря при переговорах.

Исходя из всего вышеизложенного, предлагаю:

– Принять трехлетний план усиления военной мощи Персидского государства (прилагается).

– Наладить канал оперативной связи с двором шахиншаха Мохаммеда, используя возможности резидентуры ГРУ и аппарата Главного военного советника в Персии.

– Приступить к подготовке запасных позиций шиитского сопротивления в Междуречье, используя оперативные возможности ГРУ.

Провести переговоры с шахиншахом Мохаммедом готов лично.

Докладываю на ваше усмотрение

Начальник ГРУ ГШ

Генерал-полковник

Штанников К. Г.

Я перечитал этот документ два раза. Раз, потом еще раз, пытаясь вникнуть в его смысл. Просто потянуть время, чтобы все обдумать.

На самом деле – план не так плох. Как говорил Каха Несторович, мы должны поджечь их дом, прежде чем они подожгут наш. Но вот тут-то и скрывается дьявол, который, как известно, всегда в деталях. В любых играх нужно знать меру и не переходить грань, какой бы ни была ситуация. Цакае это было легко сделать – он по натуре гражданский человек, контрразведчик, ни дня не служил в армии. Потому и меры, которые он предлагал, были направлены на разъедание противника изнутри, но ни в коем случае не на нападение, прямое или косвенное. А вот тут, в этом плане, дали волю военным. Причем – военным не самым достойным, если судить по тому, к чему все это ведет. Скорее даже не так, неправильно... Просто шахиншах Мохаммед, человек, родившийся и выросший на Востоке, совершивший государственный переворот, умудряющийся в течение долгого времени крепко держаться на плоту, плывущему по безбрежному морю ненависти, просто переиграл тех, кто реализовывал план. И серьезно переиграл. Если хочешь пообедать с дьяволом, готовь большую ложку.

Возможно, он переиграл даже меня. Тот удар по Афганистану – против кого он был направлен? Хотя... скорее всего – против политических противников. В мире Востока террорист и политический противник – одно и то же, а политика делается зачастую террористическими методами. Мы так и не изменили Восток на протяжении нескольких десятилетий, мы вынуждены играть по его правилам, а не своим. Мы доминируем на Востоке только потому, что сильны, а там уважают силу.

Когда же мы ослабеем, они первые набросятся на нас.

– Кому это было доложено?

– Раевскому.

– Его Величеству?

– Нет. Все осталось на уровне Военного министерства.

Интересно... Более чем.

– А вы это получили?

Вместо ответа Владимир Владимирович снова улыбнулся. Понятно, Третье отделение не следит за чужими, оно следит за своими и работает против своих. Собственно говоря... я, кажется, даже знаю, почему и ради каких интересов участвует в игре Путилов. Его задача двойственна – сковырнуть верхушку Военного министерства и удалить от двора лично фельдмаршала Раевского, мужа сестры государя. При возможности – даже сменить военного министра. Допускаю еще одно – у Путилова есть какие-то интересы на Востоке, и ему там наступили на ногу. Думаю, он и сам не готов к игре такого уровня, он готов к обычным бюрократическим интригам и к подковерной возне, но не к войне не на жизнь, а на смерть с заговорщиками и предателями. Я даже не исключаю, что сейчас он испугается и даст задний ход.

Что же у нас за общество такое? Во что мы превращаемся? Дед рассказывал, что в шестидесятые годы была проведена кампания травли дворян – все призывали, чтобы на ответственных постах было как можно больше выходцев из простых, недворянских сословий. Какие-то уступки общественному мнению сделал еще Александр Четвертый, потом и нынешний император поспособствовал. И к чему мы пришли? Вот к этому? Одни помогают диктатору обзавестись ядерным оружием – не поверю, что без денежного интереса. Не поверю! Тот гражданский хлыщ, представитель Атомстроя в Персии – он явно получил, ГВС мог и просто по глупости что-то сделать, а тот точно «принял за пазуху»^[67]. Второй самозабвенно воюет против своих, собирает компромат, расшатывает кресла – просто так, поскольку считает, что у него мало власти. Вот к этому мы пришли – с простолюдинами у власти?

А сам-то я имею право так говорить? Или князь Абашидзе не дворянин? Или я – не дворянин? Имею ли я право обвинять кого-то после того, что произошло?

– Вы собираетесь докладывать государю?

– Прежде чем продолжать разговор, сударь, я бы хотел послушать и вас.

Вот теперь – можно.

– Меня? Извольте. Относительно ситуации в Междуречье – что, собственно говоря, и было одной из целей моего задания. В Междуречье действует крупная группа заговорщиков из Черной Гвардии. Во главе – генерал-губернатор князь Абашидзе. Все, кто возглавляет силовые структуры, – активные участники этой группы. Цель группы – скорее всего, государственный переворот, но точно сказать не могу.

– Откуда у вас такая информация?

– Оттуда, я теперь тоже член этой группы. Не так давно я, Абашидзе и еще несколько людей бессудно расстреляли двоих евреев из Хаганы. Может, они были виновны во взрыве отеля «Гарун аль-Рашид». А может, и нет. Тем не менее мы это сделали. И я подозреваю, что где-то имеется пленка с записью сего действа.

По тому, как вытянулось лицо Путилова, я понял, что и этого он не ожидал.

– Скажите честно, Владимир Владимирович. То задание, которое дали вы мне перед отъездом, – это отвлекающий маневр? Мол, есть человек, уже известный как разведчик, он то и дело мотается в Багдад с непонятными целями. Все внимание контрразведчики, естественно, уделят ему. Вы ведь не ожидали, что в Багдаде творится такое?

– Вообще-то, нет. Наоборот, этот регион всегда был на хорошем счету. Там если и происходили какие-то эксцессы, то они быстро пресекались.

– Ну вот. Теперь вы знаете, какой ценой это пресекалось. Между генерал-губернатором Абашидзе и шахиншахом Хосейни очень мало разницы, хотя ни один из них не признается в этом. Оставим все как есть? Или – будем действовать?

На выработку плана действий у нас ушел почти час. Путилов все же согласился войти к государю с докладом о том, что творится в Персии, – надо было это пресекать тем или иным способом и немедленно. Появление ядерного оружия в руках человека, подобного Хосейни, могло привести к непредсказуемым последствиям.

Что же касается информации о Черной Гвардии, то я предложил, а Путилов с облегчением согласился пока держать всю информацию нереализованной. Мы слишком мало знали о Черной Гвардии. Какие цели они преследуют? Как далеко все это зашло? Сколько еще в стране таких тихих, «находящихся на хорошем счету» омутов, в которых водятся черти? Пока ответов на эти вопросы нет – информация эта не может быть реализована. Привлечем к ответственности одних – останутся другие.

Какое-то время я думал, что к Черной Гвардии относится и сам Путилов. Потом понял – не со стопроцентной гарантией, но все же понял – нет, не относится. Такие там просто не нужны. Это очень талантливый бюрократ, и не более. Не стоит искать великое злодейство там, где есть только мелкая подлость.

Но мы кое-что упустили. Ни Путилов, ни я не были специалистами в атомной отрасли, нахватались по верхам – и кое-что прохлопали. Ни один из нас не знал, что в Афганистане находятся единственные в мире месторождения обогащенного урана, в котором доля оружейного урана-238 составляет более процента, против десятых и даже сотых долей процента в обычной руде, в том желтом кеке, который мы закупаем у Священной Римской империи и у буров с их африканскими владениями. При таком исходном материале процесс обогащения ускоряется в разы, и поэтому Харон ошибся – атомная бомба у шахиншаха уже была.

Но это уже не имело для Мохаммеда никакого значения. Все планы, которые долгими годами лелеял и вынашивал этот выдающийся человек и незаурядный правитель, были повержены в прах. И наши планы – тоже.

14 июля 2002 года
Висленский округ, сектор Ченстохов

Ночной затяжной прыжок, да еще и с грузовым контейнером, привязанным фалом к ногам, – это не шутки. Когда только разрабатывали схему десантирования, подумали десантировать грузовой контейнер на отдельном парашюте, но решили, что не стоит – мало ли куда он попадет. Поэтому контейнер – сорок килограммов – пристегнули к нему. А общий вес всей конструкции – его, парашютов, контейнера – сто семьдесят пять килограммов. И хотя парашют рассчитан на двести... а страшно было не это.

Первые несколько секунд граф просто орал, беспорядочно кувыркаясь в воздушных потоках. Своим истошным криком и ругательствами он хотел вытолкнуть из себя страх, выгнать его, выплюнуть в эти облака и в это звездное небо. Потому что если страх не унять – он убьет тебя.

Одно дело – прыгать днем, в составе группы. Совсем другое – ночью и одному. Совсем другое дело.

Потом он начал вспоминать. Вспоминать то, чему его учили: посмотри на то, как вода обтекает разные препятствия. Воздух в свободном падении – это та же вода. Если ты просто сожмешься в клубок, то так камнем и упадешь на землю, никто тебе не поможет. Твое туловище – это центр, через него проходит ось. Руки и ноги – на сорок пять градусов от оси. Между руками и ногами получается девяносто градусов. Так ты перейдешь в контролируемое падение.

Но это сказать просто, а сделать... Воздух на скорости свободного падения по плотности превосходит воду, ночью ты не видишь, где верх, а где низ, ты просто летишь, кувыркаешься и орешь. И разобьешься, если не сделаешь, что должен.

Каким-то чудом он правильно вытянул одну руку, неконтролируемое вращение во всех плоскостях сразу приостановилось. Потом он сумел правильно расположить ноги и оставшуюся руку, почувствовал, как воздушный поток подхватывает и плотно поддерживает его, он был невесомым и упругим. Вращение прекратилось, и он повис в воздухе в странной, раскоряченной позе, как паук.

Автомат раскрытия был установлен на восемьсот метров над поверхностью, обычно спецы устанавливают на двести – триста, чтобы не маячить в воздухе летучей мышью, пусть и с темным парашютным куполом. Ему сделали восемьсот, чтобы он успел сориентироваться и понять, где нужно приземляться. Но все равно рывок был сильным – таким сильным, что потемнело в глазах, а через долю секунды последовал еще один, не менее сильный рывок, едва не погасивший только что развернувшийся купол парашюта. Это тормозился грузовой контейнер, хорошо, что в составе фала, которым он был пристегнут, имелся специальный амортизатор, растянувший и частично погасивший этот рывок.

Как бы то ни было, граф был жив и висел в тихом, черном небе, подвешенный под стропами парашюта, приближаясь к земле. Самое время осмотреться.

Сектор Ченстохов – это край приграничный, там по вполне понятным причинам немного фермеров. Но они были. Местность – в основном поля, перемежаемые перелесками, небольшие селения, сильно похожие на маленькие городки, с мощеными улицами, площадью, ратушей и костелом – больших городов в этом крае не было, даже Ченстохов сохранил какой-то налет провинциальности, несмотря на полмиллиона жителей. Поля засеяны – поляки в этом смысле аккуратисты и почвенники, пусть контрабанду каждый второй гоняет, а оставшиеся ему так или иначе помогают, но если есть земля – надо ее обработать и засадить. Раньше приграничье патрулировали казаки, ловили контрабандистов – теперь этого не было.

Какие-то огни виднелись слева и сзади, там приземляться не стоило. Огни какие-то странные – костры, что ли, явно не электрическое освещение. А под ним была чернота, оставалось только сориентироваться, чтобы не сесть на лес, там можно было поломаться.

Сориентировался он, когда до земли оставалось метров двести, лес выглядел темной массой, поле было более светлым, хотя хлеб еще не поспел. Как управлять парашютом, он помнил, самое главное – не делать резких движений, чтобы не погасить купол, это точно так же, как управляешь лошадью. Он мягко потянул на себя «вожжи» управляющих строп с правой стороны и почувствовал, что парашют ему подчиняется.

Первым на поле упал большой мешок, граф сгруппировался – и упал в колосья сам. Этот парашют планирующий – он позволял приземляться намного мягче, чем на обычном круглом парашюте, поскольку можно было перевести падение в движение вперед за счет планирования купола до самого последнего момента. Он так и сделал, земля больно ударила по ногам, он машинально пробежал шаг, второй и грохнулся.

Пару минут он лежал, приходя в себя. Похоже, ничего не сломал – ну и хвала Йезусу. Он был жив, он приземлился – и это было самым главным.

Купол парашюта уже погас, он попытался встать, но что-то потянуло его обратно к земле. Фал! Он и забыл про него. У него был маленький фонарик на снаряжении, но он не рискнул его включать, вполголоса ругаясь, нащупал застежку и отстегнул. Потом медленно, как пьяный, встал, чего делать не стоило, осмотрелся.

Приземлился он как нельзя лучше – на поле, засеянное пшеницей, на взгорок. Левее, шагах в ста, начинался лес, не перелесок, а именно лес, самый настоящий. Правее, примерно в паре километров, – темнело небольшое селение, кое-где светились окна – маленькими маячками в ночи.

Рассиживаться здесь, посреди поля – не стоило.

Первым делом он избавился от привязной системы парашюта, собрал искусственный шелк в охапку и подтащил туда, где лежал контейнер. Достал из кармашка монокуляр ночного видения, примитивный, но «долгоиграющий», потребляющий совсем немного энергии, и включил его. Потом в зеленом мареве начал распаковывать контейнер.

Основой контейнера был большой рюкзак десантника, заранее набитый всем необходимым, и чехол с оружием. Чехол был интересный, такой совсем недавно приняли на экспериментальное снабжение – надувной! А что, упаковывают же компьютеры в пленку, в которой есть маленькие, наполненные воздухом пузырьки, играющие роль амортизаторов при ударах и сотрясениях. Вот и тут так же, причем чехол был ровно в три раза легче предшествующей модели.

Первым делом он распаковал оружие самообороны – маленький пистолет-пулемет, сделанный, как ни странно, тем же конструктором, который создал и штурмкарабин, и в честь него же названный – «КЕДР-4», Конструкция Евгения ДРагунова-4. В отличие от обычного, у этого рукоятка и спусковой крючок были отнесены назад, к горловине магазина, как бы обхватывая ее – и получился пистолет-пулемет по схеме знаменитого североамериканского «Инграма»^[68], про который в местах оных говорили, что без него macho не macho^[69]. Для того чтобы уравновесить новый пистолет-пулемет, на стволе был закреплен несъемный глушитель, а под ним – лазерный прицел. Весило все это чудо в снаряженном состоянии примерно два с небольшим килограмма и позволяло уложить все тридцать пуль в цель размером с дверцу машины. Еще лучше был сделанный по классической схеме богемский «Скорпион», к которому граф Ежи уже привык за время своих скитаний по взбаламученной Польше, но у спецов-чеченцев «Скорпиона» не было, и доставить его коллекцию вооружения из расположения седьмой бригады не успели.

Вставив магазин – патрон в патронник он дослал заранее по совету чеченцев, и, сняв автомат с предохранителя, он положил его рядом и занялся винтовкой. Винтовка при десантировании не пострадала, первым делом он убедился в этом. Разложил приклад, присоединил термооптический прицел, осмотрелся по сторонам: если в лесу или где его ждут – то они выдадут себя, от термооптики почти невозможно укрыться. Но никого не было – мир был представлен в серо-черном цвете, разделенный на четыре части тонким красным перекрестьем прицела. Для проверки того, не сбился ли прицел, граф Ежи выстрелил и сбил ветку. Потом выключил термооптику – батарейки не вечные, и положил винтовку рядом. Ее он так и закинет на спину в чехле, чтобы не повредить при падении, а автомат у него будет постоянно при себе.

Распределив боеприпасы по разгрузке, он постарался взвалить на плечи рюкзак. Получилось, но не с первого раза, рюкзак оказался слишком тяжелым. Все-таки он был штаб-офицером Гвардии, а не бойцом Командования специальных операций, и такой рюкзак был ему внове.

Пыхтя, сопя, стиснув зубы, граф все-таки оттащил парашют и все ненужное в лес, там саперной лопаткой выкопал яму, небольшую, только чтобы замаскировать, завалил все туда, засыпал землей, а сверху набросал веток и сучьев. Ежи не знал, что ему следовало действовать по-другому. Чтобы спрятать что-то надежно, нужно было аккуратно подрезать верхний слой почвы саперной лопаткой и осторожно вынуть его, куском или кусками, а потом копать. Когда выкопал и спрятал – сверху посыпать землей, а потом аккуратно положить обратно вырезанные лопаткой куски дерна. Вынутую землю отнести куда подальше и рассыпать, чтобы она не указала противнику место, где было что-то закопано. Поэтому спецназовцы вынутую землю кладут не на землю, а на плащ-палатку или на кусок полиэтилена, который имеет при себе каждый, кто отправляется за линию фронта. Происходило как раз то, что и предсказывал полковник Кордава: граф Ежи не был достаточно подготовлен, чтобы действовать за линией фронта, ни в группе, ни тем более в одиночку. Но сам он этого не знал и считал, что все сделал правильно.

Покончив с маскировкой, граф Ежи взглянул на прибор, который он укрепил на руке – гибрид компаса и устройства приема глобальных координат. Первым делом он должен был выяснить судьбу казачьего лагеря, с которым была потеряна связь, основного в этом секторе. Разведчик уже прошел над этим лагерем, дешифровка снимков показала, что лагерь пуст, а в нем следы сильного боя и есть сгоревшая техника. Но все равно – понять, что произошло, есть ли выжившие казаки, которые могли уйти в леса, могла только наземная разведка. Все то, что было вбухано за последние годы в разведку, воздушную и космическую, все-таки не могло до конца заменить опытного человека на земле, у самого места событий. Снимки могли дать ответ на вопрос «что?» и «где?» – а вот на вопросы «как?» и «почему?» ответ мог дать лишь человек.

Граф Ежи инстинктивно выбрал правильный путь – лесом, но не углубляясь в него и видя дорогу. Все дело в том, что здесь лес был «прибран» крестьянами, приходившими сюда за валежником, и под ногами ничего не хрустело. Если бы он пошел глубже в лес, то мог бы и заблудиться, несмотря на наличие прибора ориентирования, а по дороге... тут понятно, что могло бы произойти. Идти было очень тяжело, рюкзак он пробовал перед взлетом и сказал, что выдержит, но поднять его на руках – это одно, а вот тащить эту тяжесть километр за километром – совсем другое.

Примерно через час он вышел на точку, откуда хорошо было видно одно из сел, до него оставалось метров пятьсот. Просто ради любопытства решил посмотреть, тем более что дальше тепловизор и не брал. Выйдя к самому краю леса, он обвязал ствол дерева лентой, которую взял с собой, с лентой было что-то типа небольшого крючка. Вот на этот крючок он и положил ствол снайперской винтовки, приложив приклад к плечу. Так было принято охотиться в Европе, если не с загона, а со стационарных позиций, теоретически это было неправильно, потому что при стрельбе ствол должен быть полностью свободен, иначе СТП, среднюю точку попадания, «поведет», но он не собирался стрелять. Он собирался просто посмотреть.

А посмотреть было на что.

Прежде всего граф обратил внимание на большой стог сена рядом с селением, и ему он показался странным. Ежи не так хорошо знал крестьянскую жизнь, но полагал, что заготовленное на зиму сено должно складываться так, чтобы стог был выше и уже. Несколько минут напряженного рассматривания подтвердили его опасения – под сеном скрывалась бронетехника! Он не смог определить, какая именно, но там ее было от четырех до шести единиц. Откуда она взялась – было непонятно.

Село было живо, и даже очень. Термооптический прибор давал хорошую картинку, и почти сразу он выяснил, что на обоих концах села имеется что-то вроде постов. На одном постовой дрых, сидя на открытом воздухе в чем-то напоминающем кресло, еще один постовой находился неподалеку в кустах... с паненкой. На другом конце села пост представлял собой казачий БТР, стоящий открыто, был ли там кто в машине – неясно, по крайней мере, у открыто стоящего пулемета никого не было.

В селе, несмотря на ночь, где-то горели фонари, где-то наблюдался народ. В одном месте на открытом воздухе несколько человек отдавали должное местной зубровке или самогону, еще в одном пан отдавал должное своей паненке. Еще одна парочка занималась делом у небольшой речушки, на окраине села.

И все это было бы хорошо, если бы не три сгоревших здания, тоже ратуша, пулеметное гнездо на колокольне костела и танк, самый настоящий танк, явно устаревший, но в опытных руках нарезная пятидюймовка способна на многое. Он был замаскирован под открытым навесом, под которым раньше хранили сено для скота – так, чтобы не было видно с воздуха. Его тоже попытались завалить сеном и завесить маскировочной сетью, но не так тщательно, как на околице. Понадеялись на крышу навеса.

То есть в селе квартирует воинская часть с несколькими единицами бронетехники. Кто против – тех, скорее всего, давно убили или изгнали, но остальные очень даже за, судя по увиденным сценам.

Интересно, что они будут делать дальше?

Отвязав эластичную ленту от дерева, граф Ежи убрал винтовку и продолжил путь.

К утру он вышел на сербскую деревню – это было поблизости от первого пункта его назначения, от полевого лагеря казаков. Сербская деревня привлекла его двумя обстоятельствами. Во-первых, постройкой: строили так, чтобы дома образовывали сплошную линию обороны. Во-вторых, жутким состоянием деревни.

Уже светало, и термооптический прицел можно было не использовать, поэтому он его снял и убрал. Оптический же прицел с просветленными линзами в предрассветном сумраке дал такую страшную картину, что граф Ежи предпочел бы того не видеть.

В деревне отбушевал бой, и бой страшный. Стены – в проломах, явно от крупнокалиберного пулемета, а какие-то – и от чего похуже. Они буквально исхлестаны очередями. Все дома сожжены. Повсюду вороны. Трупы неприбраны – какие-то просто втоптаны в грязь, какие-то висят на столбах, превращенных в виселицы.

Каркают вороны, их просто море. Черные вестницы смерти.

Бойня...

Граф Ежи опустил винтовку, закрыл глаза.

Он был поляком и поэтому был против того, чтобы на польской земле жили переселенные сюда сербы. Он знал, откуда взялась земля, на которой поселили сербов, – ее отняли у поляков за рокоши. Но он знал и другое. Во-первых, многих из тех, кого взяли за рокоши, не посадили в тюрьму, а выселили на Урал и в Сибирь и даже дали им землю и подъемные. Согласитесь, более чем мягкое наказание за злоумышления против престола и вооруженный мятеж. Каждый раз после рокоша вешали, но количество повешенных исчислялось максимум сотней человек, основным наказанием была именно высылка в другие края. Сербам эту землю давали бесплатно, и они здесь жили, это была польская земля, но все равно – это не основание для того, чтобы устроить здесь геноцид.

А это был именно геноцид. Этническая чистка. Целое село расстреляли и сожгли. И за такое, по совести, ответственность должна быть, и ответственность куда суровее, чем высылка в другие края. Государство не начинается с открытых дверей тюрем и геноцида всех, кто не такой, как ты. Если сербы ходят в православную церковь, а не в костел – это не основание для того, чтобы убить священника и поджечь церковь, а тут именно это и сделали.

Немного придя в себя, граф Ежи достал флягу, сделал пару глотков воды, потом разжевал и проглотил несколько питательных таблеток, не бог весь что, и обед не заменяют, пусть и сухпайком, но голод утоляют.

Ему было стыдно за свой народ^[70].

Стыдно не стыдно, но надо готовиться к дневке. Он решил передвигаться только по ночам, а днем отдыхать и вести наблюдение со стационарной позиции.

С этой мыслью граф направился дальше, прошел примерно с полкилометра, прежде чем нашел дерево, которое его устроило. Примерно такое же, на котором он соорудил себе домик в поместье, там была развилка ветвей на высоте примерно десять метров над землей, вполне хватит и для того, чтобы немного поспать, и для того, чтобы вести наблюдение. Ежи снял с ноющих плеч рюкзак, привязал к нему веревку, потом вскарабкался на дерево и на веревке подтянул его туда. Осмотрелся – место как нельзя лучше, дерево на самой опушке, и с него можно не только вести наблюдение, но и простреливать подходы к лесу.

Привязав рюкзак к дереву, чтобы не упал, он достал маскировочную сеть, наподобие рыбачьей, и небольшую, но мощную подзорную трубу от Цейсса. Маскировочной сетью он накрылся, после того как залег, а трубу поставил на максимальное, шестидесятикратное, увеличение, и начал просматривать то, что было впереди – а впереди, километрах в двух, был полевой казачий лагерь сектора Ченстохов.

Увиденное не радовало.

Несколько легковозводимых ангаров с распахнутыми настежь створками, в жилой зоне явно погулял огонь. Две машины, обе сгорели, стоят на ободах – «Выстрел» и небольшой внедорожник. Разгромленные модули, палатки либо снесены, либо сгорели. Не видно ворон – а это значит, что трупов нет.

Граф Ежи отличался наблюдательностью и острым умом, и поэтому он сумел разглядеть то, что ему никак не понравилось, и то, чего не углядели дешифровщики на снимках авиаразведки. Здесь было два поста на въезде, один отстоял от другого примерно на пятьсот метров, и на первом, и на втором имелись капониры для техники и полевые укрепления для солдат. Все было пусто – ни солдат, ни техники – даже пулеметы сняли. Но самое главное – ни на первом посту, ни на втором не было ни следов боя, ни разрушений – вообще ни единого следа от пули или взрыва.

А так не должно быть. При штурме эти посты приняли бы на себя первый удар, там разрушения были бы максимальными. А если не было боя, значит, либо казаки просто ушли, что невозможно, учитывая следы боя в периметре, либо...

Либо их как-то захватили врасплох. Кто-то проник внутрь периметра, беспрепятственно миновав оба кольца периметра – и внешний, и внутренний, и завязал бой уже внутри. Это был не удар и не десант с вертолета: ни крыша ангара, ни крыша навеса для мехпарка не повреждены, а если бы огонь велся с вертолетов, то повреждены были бы именно они в первую очередь. Захватить расположение казаков было бы невозможно, если только...

Если только кто-то из казаков не провел врага внутрь. Кто-то – кому доверяли и перед кем распахнулись ворота.

Предатель!

Граф Ежи сложил трубу и убрал ее в рюкзак – на случай, если придется срочно сматываться отсюда. Привязал себя той же эластичной лентой к дереву, просто передвинув карабин и растянув ее до предела, чтобы не свалиться во время сна. Лучше бы ему это не делать, потому что в случае чего привязанный человек лишается свободы движения – но он это сделал.

И заснул.

Не зная, что его заметили и за ним уже следят.

К чести графа следует сказать, что он не проспал. Переиграл тех, кто решил взять его живьем.

Спецназовцы вырабатывают за время службы особый тип сна, они и спят и не спят одновременно. Каждые пять-десять минут они просыпаются, находясь в этаком полусне, оценивают обстановку и снова засыпают. Обычные люди так спать не могут, а граф был совершенно обычным человеком, пусть и офицером, он не проходил курса специальной подготовки. Но зато ему не раз и не два приходилось ночевать на деревьях и лазать по деревьям – в их имении деревьев было много, лазать по ним с окрестными пацанами, прыгать с них, воевать на них было любимым занятием. И поэтому он даже во сне почувствовал, что по дереву кто-то лезет, а этот кто-то мог быть лишь человеком. Проснувшись, он первым делом осторожно снял с предохранителя пистолет-пулемет, тот был у него под рукой, примотанный ремнем. Предохранитель здесь был удобный, не щелкал, как на «АК», и перевелся в режим огня очередями бесшумно. Теперь надо было решать – либо прыгать и уже в падении попытаться открыть огонь, либо бросить гранату, либо попытаться взять того, кто лезет сейчас к нему. Поразмыслив, граф выбрал третье – если бы его хотели убить, уже убили бы, окружили дерево и открыли бы огонь изо всех стволов, дело нехитрое. Поднимающийся по стволу хочет выяснить, кто он такой, а не убить – возможно, это свой. Хотя... в нынешние времена сложно различить, кто свой, а кто чужой.

Выждав момент, он сделал только одно, но верное движение – дернулся, чтобы повернуться, да так и пристегнутый к стволу схватил одной рукой человека за шиворот, второй – сунул ему под нос дуло оружия.

– Тихо!

У незваного гостя был нож, хороший нож, но они посмотрели друг другу в глаза, и человек понял, что пытаться бессмысленно.

И тут же граф Ежи уловил осторожный шорох шагов внизу, те, кто окружили дерево, поняли, что произошло, и отступали, чтобы не попасть под огонь или разрыв гранаты.

– Эхо, – произнес граф и понял, что на пойманного это не произвело ни малейшего впечатления. Не врубился, что ли?

– Эхо, говорю.

– И что?

Голос у человека был сиплым, сам он – неопрятный, небритый, от него тяжело пахло потом и землей. Нехорошо-с...

– Из казаков, что ли? – наугад спросил граф, пока человек не совершил какую-нибудь глупость, и опять-таки по глазам понял, что попал в самую точку.

– Из них. А ты с какого сословья?

– С дворянского. Граф Ежи Комаровский, лейб-гвардии гусарского.

Такое представление имело двойной смысл – он не знал, кто перед ним. Сказано – из казаков, но и соврать запросто мог. Если повстанцы, то произнесенное имя представителя польского шляхтича, причем не из загонковой шляхты^[71], тормознет их от того, чтобы без разговоров начать стрелять. Если казаки – тоже поостерегутся, дворянин как-никак. В общем, ему надо было выиграть время, чтобы сориентироваться, и он так его выиграл.

– И что будем делать, ваше благородие?

– Сколько вас?

Человек не ответил.

– Поговорим? Не стреляйте.

– О чем нам гутарить, пан?

– О жизни. Ты спускаешься. И стоишь как вкопанный. Брошу гранату – все на небесах окажемся. Ты старший?

– Нет.

– А я со старшим разговор иметь хочу. – Граф Ежи отпустил человека: – Пошел!

Пока тот спускался, граф расстегнул карабин на до предела натянувшейся ленте, обретая свободу действий, достал гранату, разогнул усики и пропустил палец в кольцо. В отличие от этого... незнамо кого, граф не стал спускаться с дерева, он просто спрыгнул с него, не выронив ни пистолет, ни гранату.

Несколько стволов было нацелено на него.

– Так. Кто старший?

Он не думал, что старший сразу выйдет, но тот вышел. В грязном камуфляже, без знаков различия, заросший бородой, с богемской автоматической винтовкой в руках.

– Доброго здоровья, пан граф, – сказал он, не обращая внимания на направленный на него ствол, – не припоминаете?

Что-то было в этом человеке знакомое, хотя похож он был на откровенного бандита.

– Не припоминаю.

– Под настроение попал... Мог бы и огрести и за себя, и за того другого пана, как говорится... – спародировал его самого человек, и тут же снова, подражая теперь уже голосу отца: – Цыц! На действительной не на действительной, какая разница?! Я сказал! Представить к Георгию!

Йезус-Мария...

– Вы сотник... с этого сектора, вы здесь служили. Отец вас к Георгию приказал представить. Обстреляли еще вас...

– Так точно. Перед вами – все, кто остался, казаки сектора Ченстохов, пан граф. И сербы. Остальных уже нет в живых.

Казаки и сербы, а их оставалось к этому времени девятнадцать человек, квартировали прямо в лесу, нашли что-то типа волчьего логова, видимо, от контрабандистов осталось. Расширив эту нору, они вытащили лишнюю землю подальше и разбросали ее, а сам вход искусно замаскировали – не знаешь, что искать, не найдешь. Вниз вел лаз, что-то типа лисьего, но передвигаться по нему можно было пригнувшись.

Внутри – сырой запах земли, что-то вроде полатей, настороженные глаза отдыхающей смены – чужих здесь не ждали. Чуть в стороне какие-то бочонки пластиковые ...

– Свои, – упредил вопросы сотник Велехов, – я его знаю. Прошу, пан, не побрезгуйте такими условиями...

– Не до жиру... – ответил граф.

Стола не было – расположились прямо там, на длинных, застеленных всяким тряпьем полатях друг напротив друга.

– Варшаву взяли? – первым делом спросил Велехов.

– Нет. Добром хотят.

– Напрасно... не выходит с вами добром-то... – подал голос один из казаков.

– Цыть! Поперек атамана не сметь!

Казаки моментально притихли.

– А ты-то как тут оказался, пан граф? – спросил Велехов.

– Что спрашиваешь? Меньше знаешь, лучше спишь.

Казак и польский шляхтич смерили друг друга взглядами.

– Да вот знать хотим, за кого ты. Времена нынче смутные.

– Скажу, легче станет?

Несмотря на то что граф Ежи был моложе опытного казачины раза в полтора, удар он держал и бил в ответ, а это было важно. В такой ситуации прав тот, кому поверят остальные, и словами можно добиться очень многого.

– Да не. Не легче. Веры зараз никому нет. Но и знать... что в спину нож не сунут – тоже надо...

– Так и шел бы мимо. Кой черт на дерево полез?

– Могли бы и по-другому ссадить.

Оно так...

– Ты командованию подчиняешься?

– Была бы шея...

Велехов так и не знал, кому можно верить, а кому нет. Не знал он ничего и про неизвестно как оказавшегося здесь графа, к тому же поляка. Он его помнил, отчетливо помнил по лагерю, но разве не перешла на сторону мятежников большая часть польской аристократии?

Другой вопрос – зачем мятежнику шляться по ченстоховскому лесу со специальным оружием и в одиночку?

– Была бы шея, а хомут найдется... – граф Ежи потянулся к рюкзаку.

– Э, э... – заволновался один из казаков.

– Спокойно. Там рация. Мне нужно связаться с командованием, оно подтвердит мои полномочия, заодно установит ваши. Кого из казаков просить?

– Да все равно. Спроси кого из Донского казачьего войска. Скажи, здесь Велехов.

Рация была наисовременнейшая, размером примерно с полтора мобильных телефона, но могла работать в общей сети, где одновременно идет обмен данными между десятком тысяч абонентов или даже больше. Выход на связь был также простым: граф Ежи вышел на заранее выделенный для него канал, доложил, что находится у казаков и просит связи с кем-то из атаманского состава Донского казачьего войска...

– Наказной атаман Свиридов тебя устроит? – он протянул трубку Велехову.

Велехов коротко переговорил с атаманом, сказал напоследок: «Так точно!» – отключил связь. Казаки да и сам Комаровский напряженно ждали.

Мало ли...

– А что, братцы казаки... – вдруг весело произнес Велехов, – мы снова на службе...

– Под ночь это случилось... Все зараз уже отбой совершили, только часовые на постах остались, как началось. Врезали со всех стволов сразу, по модулям прямо, одних пулеметов было с десяток. Кто сразу не полез – выскочил, у этих – еще и гранатомет был, автоматический. Или что-то в этом роде. Модули сразу накрыло, там всех в мясо. А мы с кумом решили за ангарами пузырь приговорить, благо с Дона гостинцы куму прислали. По первой налили, как началось. Мы бежать к мехпарку, там броня, заведешь ее, а там и видно будет, кто кого и как. Мехпарк не накрывали, кум-то пошвыдче меня тикал. Там как раз его и окликнули, он ответил – очередь ему навстречу, сразу и лег. Тут-то я и сообразил, что тикать надо. А там в поле Митрия уже нашел, тот с самохода шел, шибко шел. Залегли, понаблюдали... Потом эти прочесывание начали, тут-то мы до леса уходить решили. А там и остальных встретили...

– А окликнули кума по-русски? – спросил Велехов, хотя и сам знал ответ.

– По-русски, истинный крест, пан сотник, по-русски.

Казак размашисто перекрестился щепотью, староверчество до них не дошло, в каких-то войсках крестились щепотью, в каких – двумя перстами...

– Значит внешний периметр они тихо прошли... – сказал Комаровский.

– Я таких слов не понимаю, пан офицер, – просто ответил казак, – но напали сразу, никто и охнуть не успел...

Велехов резко встал с полатей, собирая с древесного, уже подгнившего потолка грязь своей шевелюрой, медведем из берлоги полез наружу. Решил выбраться следом и пан граф, оставив рюкзак на попечение казаков.

Стемнело, на стремительно темнеющем небе проблескивал серп луны, звезд еще не было. Сурово и жутковато шумел ченстоховский лес.

Велехов сосредоточенно избивал дерево, он раз за разом бил кулаками по шершавому стволу старого, не меньше чем столетнего великана, как-то болезненно и хрипло выдыхая при этом. Кулаки уже были в крови.

– Ты чего, пан казак?.. – спросил граф Ежи.

Велехов вдруг остановился, начал вытирать сочащуюся кровь о превратившуюся почти в лохмотья форму.

– Да так, – почти нормальным голосом ответил он, – зараз ничего. Что вылез, выходить скоро...

– С базой той, на холме... не все ладно?

– С чего ты взял?

– С того. Я ведь на карту смотрел. Ты знаешь, что дыра – только здесь. Все остальные базовые лагеря выстояли и продержались до получения помощи, даже из соседних с тобой секторов. Дыра – только здесь...

– И что? Всякое бывает.

– Да не всякое. Я по вам сводки помню – пробовали вас на зуб, еще тогда. И обстрел тот – он не просто так. А потом, как штурмовая группа смогла пройти целый километр между внутренним периметром и внешним, чтобы никто не заметил?

– Мабуть, из бесшумок сняли – поди, услышь...

– Разом – посты внутреннего и внешнего периметра? Ведь не просто же схема прикрытия делалась... Может быть, помог кто?

Велехов внимательно посмотрел на графа.

– Ты из беспеки, что ли?

– Нет. Просто размышляю.

– А хочешь чего?

– Да помочь хочу. Вот эти, что с тобой, они откуда?

– Четверо вырвались. Остальные в поле вышли... эти гады, они подгадали ровно так, что те, кто с дня пришел, те уже в лагере были, а те, кто выходил, выйти не успели. Остались только те, кто в поле не на один день ходил, в секреты. Все и легли разом... не травил бы ты мне душу, а...

– А по-другому никак и не выходит. Пока не просечем, кто у нас за спиной, ничего делать нельзя.

– Как просекать предлагаешь? – Велехов понял, что у молодого офицера все же имеется какой-то план.

– А вот как...

Граф Комаровский пояснил. Сотник Велехов выслушал, покачал головой.

– Вот истину говорят, что поляки все...

Граф издевательски поклонился, хотя сказанное было оскорблением, причем не его лично, а всей польской нации.

– Ты предлагаешь сдать группу?

– Видишь другой выход? Кто-то среди ваших – предатель. Ты можешь знать за себя, а я – за себя. Больше мы ни за кого знать не можем.

– А откуда ты знаешь за меня?

– Ниоткуда. Просто, если возьмут нас, значит, предатель либо ты, либо я. В жертву будет принесен только один. А остальные останутся и смогут действовать дальше...

Ночь на 15 июля 2002 года
Виленский округ, город Ченстохов
Резиденция польского правительства

Ченстохов, промышленный центр и крупнейший город Западной Польши, до рокоша был просто городом. В основном здесь производили текстиль, и были еще предприятия тяжелой промышленности – промышленная группа «Гута Ченстохова» берет свое начало именно в этом городе, именно здесь был построен первый ее металлургический завод. Но никто из жителей и подумать не мог, что в Ченстохове разместится первый за долгие годы независимый от России польский монарх.

Монарх разместился в гимназии, в самой обычной гимназии, каких полно в России – здание это пустовало, потому что были летние каникулы, а более подходящего для размещения монарха и его свитских не нашли. Князь Радзивилл и его правительство оккупировали ратушу, создав там нечто вроде координационного центра сопротивления, а Борис Первый отсиживался в гимназии, на втором этаже, в учительской.

Нервничал...

В этот вечер в Ченстохов со стороны границы со Священной Римской империей – она также была недалеко – въехали три машины. Три одинаковые машины «Даймлер G», хорошие и надежные внедорожники, с долей роскоши, в которые не стыдно сесть и солдату, и монарху. Никакого сопровождения не было – только несколько человек в самих машинах из специального бюро государственной охраны. Они сопровождали министра иностранных дел Австро-Венгерской империи графа Альберта фон Чернина.

Граф Альберт фон Чернин, судя по его происхождению, был родом откуда-то из Пруссии и имел, как все прусские аристократы, славянские, а не романские корни. Об этом говорили фамилии местных аристократов – фон Бок, фон Бредов, фон Белов, фон Чернин. Именно прусская аристократия сейчас господствовала над половиной мира, именно прусская аристократия создала огромное государство, превосходящее по мощи даже Британское содружество наций. Из небольшой, раздробленной, разорванной на части ересями и усобицами страны выросла могущественная технократическая Империя. Священная Римская Империя Германской Нации, все слова с большой буквы. Звучит? Именно под ее протекторатом сейчас находится половина Европы – единой Европы, о чем раньше и не мечталось. Под ее протекторатом – половина Африки, именно германцы помогли бурам сбросить с себя господство ненавистных англичан, и теперь на юге Черного континента существует государство белых, а белый человек господствует над Африкой, ведя ее к богатству, стабильности и процветанию^[72].

При этом граф фон Чернин, как и большинство австрийских аристократов, ненавидел Германию (в душе они никогда ее не называли Священной Римской империей). Ненавидел он ее тихо, но злобно, люто.

Все дело в первенстве. До конца девятнадцатого века, до того момента, как приученная к порядку и господству прусская аристократия начала собирать Германию из скопища княжеств, герцогств и графств в единое целое, безусловным лидером германоязычного мира была Австрия. Христианское, в прошлом рыцарское государство, включающее в себя огромное количество ранее независимых графств и герцогств, имеющее значительную территорию и довольно большие ресурсы, Австро-Венгрия за счет хитрой и лукавой политики диктовала свою волю всей Европе с конца наполеоновских войн и примерно до начала двадцатого века. Более того, император Австро-Венгрии носил священный для всего европейского рыцарства титул – короля Иерусалимского^[73]. Но прусские выскочки, называющие себя немцами, хотя в них было совсем мало германской крови, они даже выглядели не как настоящие германцы, были высокими и светловолосыми, подмяли под себя древнейшие германские роды и создали огромное государство, а потом сталью и порохом заставили его уважать себя. Австро-Венгрию, истинную наследницу римской и германской традиции, они унижали, как могли: и тем, что отняли у нее Чехословакию, превратив в Богемию, и тем, что надменно отказались помочь против русских в тридцать седьмом, и тем, что не признавали главенство австрийской аристократии сейчас, называя ее представителей «скопищем зажравшихся педерастов». Хотя для вступления в орден Черного Орла, к примеру, нужно доказать свое аристократическое происхождение в пятнадцати поколениях! В то время как германскому отделению ордена достаточно только трех. Ну и кто кем должен повелевать?

Министр иностранных дел Австро-Венгрии граф фон Чернин, потомственный граф, рыцарь Черного Орла, паладин Мальтийского рыцарского ордена тамплиеров, один из немногих не-британцев, ставший действительным членом британского аристократического «Общества Золотой Зари»^[74], масон тридцать второго градуса посвящения, ехал в Речь Посполитую – он один из немногих называл так эту землю не только вслух, но и про себя – с нелегкой миссией. Он должен был сообщить польскому королю Борису Первому о том, что игра проиграна и нужно бежать из страны, чтобы объявить себя и свой двор в изгнании. Только так можно было бы не проиграть русским всю партию – но свести ее вничью.

Проигрыш польской истории был результатом одновременного воздействия многих факторов. Граф фон Чернин, равно как и другие австро-венгерские аристократы, затевая все это, не знали, что британцы и не надеялись здесь выиграть, все, что они хотели, – это отвлечь внимание русских от направления главного удара, дестабилизировать обстановку в России, расколоть ее общество, способствовать притоку свежих сил в революционные и заговорщические организации, в Делегатуру Варшавску, в иные общества, которые кроме как предательскими и не назовешь. Но настолько быстрые и жесткие действия стали сюрпризом даже для британцев. При проработке операции они рассчитывали, что к проведению зачистки будут привлечены десантники с легким вооружением, с ними можно и нужно было успешно бороться за счет разграбленных складов с тяжелым вооружением, а также за счет частей и соединений австро-венгерской армии. Первых результатов мобилизации в Российской империи – если она вообще будет объявлена – ждали только на девятый день. И для британцев и для австро-венгров стало шоком, что уже через пять дней русские пошли в наступление силами трех тяжелых и трех бронекавалерийских бригад. Сюрпризом оказался и чрезвычайно высокий уровень взаимодействия наземного и воздушного компонентов, это показало, что уроки Бейрута, где с этим возникали проблемы, усвоены, и теперь по уровню взаимодействия русская армия, пожалуй, превосходила армии цивилизованных стран – граф фон Чернин не считал Россию цивилизованной страной. Сюрпризом было и то, что русские не стали штурмовать Варшаву – при разработке операции рассчитывали на тяжелые уличные бои, как в 81–82-м годах, во время последнего рокоша. Аналитики на этот счет дали простое заключение – наиболее вероятным казался сценарий взятия Варшавы блокадой, интронизации русского императора на Варшавский престол и объявление Бориса Первого вне закона. Далее, скорее всего, последовало бы убийство Бориса Первого и объявление русским императором частичной амнистии и помилования мятежников, после чего большая часть Гвардии Людовой разбежалась бы и перешла на сторону русских. Только если удастся сохранить Бориса Первого живым и вне досягаемости рук русских варваров, можно будет вести игру дальше, имея двор польского короля в изгнании. Но для этого требовалось уговорить Бориса согласиться на изгнание. А это не так просто сделать.

Граф фон Чернин имел достаточно материалов на Бориса Первого – Борис длительное время состоял в противоестественной связи с сотрудником австро-венгерского посольства при польском дворе, который получал задания на разработку наследника от ХауптКундшафтШтелле. Согласно досье ХКШ, Борис – среднего интеллектуального развития, жесток, эгоистичен, самонадеян, хитер, циничен, жаден. Как раз такой человек, который запросто пойдет в осведомители к иностранной разведке, продаст все с потрохами. Как оказалось – идея убить отца ему тоже пришлась по душе, равно как и идея поднять вооруженный мятеж против суверена.

Первая часть специальной операции, направленной на отторжение от России Виленского края и создание на его территории агрессивного и враждебного России государства – Речи Посполитой, контролируемой британцами и австро-венграми, прошла как нельзя лучше, а гибель русского императора в авиационной катастрофе вообще стала для австро-венгров, ненавидящих русских, а тем более их правящего монарха, приятным сюрпризом, – но на этом приятные сюрпризы закончились, и все пошло кувырком. Русские отвергли предложенный спешно созданной международной контактной группой план урегулирования и заявили о «подлом вооруженном мятеже, инспирированном теми, кто теперь протягивает испачканную кровью руку в знак дружбы». План ввода ограниченного контингента австро-венгерских сил в Западную Польшу также потерпел крах: в Хорватии очень своевременно начался крупный сербский мятеж, явно не без поддержки извне, и Хорватия отозвала из состава готовящегося «миротворческого» контингента самые боеспособные части. Оставшийся контингент вряд ли бы смог произвести впечатление на донельзя милитаризованную Россию – только разозлить. Поэтому решили, что усугублять не стоит, и австро-венгерские части и впрямь проводили серию учений, как было объявлено. А польские части, несмотря на большое количество добровольцев, показали чрезвычайно низкую боевую устойчивость. Только в нескольких эпизодах поляки вступили в действительно серьезный бой с наступающими русскими, и то только до прибытия авиационной поддержки, обычно не заставлявшей себя ждать.

Граф фон Чернин был зол и на британцев, они чувствовали, что подставили его. Ситуация пошла совсем не так, как это было оговорено, в то же время начались события на Востоке, и граф понял, что их элементарно «кинули», как выражается быдло. Отвлекли внимание русских за их счет, проехались на чужой спине. Поэтому он негодовал – причем граф отчетливо понимал, что Австро-Венгрия сейчас для Британии всего лишь «непотопляемый авианосец на европейском континенте», как для САСШ таким авианосцем является итальянское королевство. Отношения Британского содружества с Австро-Венгерской империей уже давно строились не на принципах сотрудничества, а по схеме «отдание приказа – его выполнение». Сам граф фон Чернин, будучи членом тайной подрывной организации, контролируемой британской разведкой, немало сделал для того, чтобы позиция его страны была именно такой, а не другой, но ему все равно было неприятно. Наверное, это защитная реакция, как у дамы легкого поведения, убеждающей себя, что она всего лишь меняет мужей чуть чаще, чем средняя домохозяйка.

...За тонированными стеклами машины летела дорога, почти ничего не было видно, но граф и так мог сказать, что там можно увидеть. Перелески и поля, только что они выехали из чистенькой, обихоженной, даже кукольной Священной Римской империи и въехали на территорию, которая долгие годы стонет под игом азиатских варваров. Здесь, конечно, дорога получше, а дома, если заехать в любое село, несравнимо привлекательней, чем по ту сторону границы, и не идут ни в какое сравнение с небольшими, аккуратными домиками германцев, которые считают каждый пфенниг, в том числе и расходы на отопление зимой, и не строят огромные хоромы. Но люди здесь по-византийски лукавы, в душе жестоки, особенно к слабому, лживы и коварны. Долгое господство русских несомненно оставило свой след.

– Подъезжаем, – негромко произнес старший охраны, – всем приготовиться! Не стрелять без команды!

Специальное бюро государственной охраны организационно входит в состав дворцовой полиции и подчиняется генералу свиты Его Императорского Величества Императора Австрийского и Апостолического короля Венгерского. Из всех служб государственной охраны эта охрана является одной из самых многочисленных и хорошо подготовленных, но в то же время на ней висят несмываемые пятна позора, такие как убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги и ряд других. Но сейчас агенты бюро намеревались сделать все, что в их силах, чтобы уберечь охраняемого...

Свет фар высветил блокпост Гвардии Людовой – старый бронетранспортер, со стволом крупнокалиберного пулемета, почему-то нацеленным в лес, а не на дорогу, небольшой сельский грузовичок по другую сторону дороги, несколько человек с винтовками и автоматами, небритых и одетых не по форме. Они не выглядели как регулярная армия.

Один из повстанцев с помповым ружьем подошел к головной машине, ничего не опасаясь, постучал по стеклу.

– Не открывай! – резко приказал старший охраны водителю.

– Что вам угодно? – спросил по-немецки начальник охраны конвоя. Официальным государственным языком Австро-Венгрии был немецкий в его австрийском варианте, на территориях имели хождение еще два языка, венгерский и хорватский, но официально они признаны не были во избежание усиления сепаратизма.

Повстанец застучал по стеклу уже кулаком. Он не мог понять, откуда звучит голос, не знал, что специальные автомобили повышенного уровня защиты оснащаются микрофоном и громкоговорителем, чтобы общаться с внешним миром, не открывая окон и дверей. Carat Duchatelet, один из ведущих мировых поставщиков такого рода машин, знал свое дело...

– Мы прибыли сюда по приглашению. Пригласите старшего по званию, – сказал старший по-немецки, потом повторил то же самое по-английски... Никакой осмысленной реакции.

Повстанец понял, что надо как-то общаться, языков он не знал, а стрелять по одинаковым черным, начальственного вида машинам не решался. Поэтому он обернулся, что-то закричал, замахал рукой. К машинам побежал еще один повстанец.

– Что они делают, экселенц... – спросил офицера водитель головной машины.

– Понятия не имею. Будь наготове, двигатель не глуши.

Подбежавший второй повстанец, намного моложе первого, тоже несколько раз стукнул кулаком по стеклу, требуя открыть.

– Мы прибыли сюда по приглашению, – повторил старший охраны по-немецки и по-английски, – свяжитесь с вашим командованием.

– Можно говорить? – на плохом английском спросил второй повстанец.

– Да, вы можете говорить.

– Въезд в город платный. Десять рублей с машины... Десять рублей, золотой червонец, понимаете?

Старший охраны ожидал всего, чего угодно, но только не этого. Требований выйти из машины, подвергнуться обыску – но только не такого вот спокойного заявления о том, сколько стоит въезд в город. Хотя ничего удивительного в этом не было – просто возвращались средневековые европейские нравы, там за проезд через каждую сеньорию брали деньги, за въезд в любой город – тоже. Раньше еще и камень брали на мощение дорог, или специальный «каменный сбор», с тех, кто этот камень не привез. Здесь, судя по всему, о состоянии дорог никто не заботился.

– У нас нет русских рублей.

– Тогда марки или кроны. Двадцать пять римских марок или сорок австрийских крон, понимаете? Богемские кроны мы тоже принимаем, валлонские франки тоже. Любые деньги в уплату за проезд, пан, – платите и проезжайте или ищите другую дорогу.

Удивительно, как русские до сих пор сюда не дошли? Может, они и там так же: платили на дорогах, их и пропускали, так дошли до Варшавы.

Кстати, злотые здесь почему-то не принимали.

Старший конвоя достал бумажник, пересчитал деньги. Свои собственные, потом как-то отчитается. У него было около двухсот австрийских крон разными купюрами и крон пять мелочью. Три машины это... сто двадцать крон, правильно. Только бы не потребовали еще...

Помимо микрофона с громкоговорителем, у этой машины было что-то вроде щели, предназначенной специально для таких случаев, щель эта при необходимости герметично перекрывалась.

– Возьмите. Видите, возьмите. За три машины, австрийские кроны.

Ополченец принял и пересчитал деньги, одну даже посмотрел на свет при помощи фонарика, чтобы увидеть водяные знаки.

– Все правильно. Поезжайте, пан, счастливого пути.

Уму непостижимо!

Вопреки ожиданию, кортеж не пошел сразу в центр города, свернул на одну из тихих улочек жилого пригорода, зеленого, расположенного по розе ветров – чтобы «лисьи хвосты» от металлургического комбината не висели над ним. Здесь, в одном из домов, жил тот, кто был им нужен.

Граф фон Чернин, потомственный, можно сказать, министр иностранных дел – эту должность справлял его прадед, а отец два года был первым министром в австрийском правительстве, – поежился. Ночь, темно и, признаться, чуть жутковато – а идти надо. По условиям – контактер должен был прийти один.

Граф нажал на кнопку переговорного устройства.

– Я хочу выйти, – сказал он.

Особо охраняемые персоны не могут выходить просто так, по своему усмотрению. Решение, можно выйти или нет, принимает начальник службы безопасности, он же дает команду открыть дверь. Бывает и такое, что решение принимает сам охраняемый, но в таком случае нечего удивляться, если в один прекрасный день охрана не спасет его. Здесь отношения работодатель – работник неприемлемы, охрану нужно слушаться, если хочешь остаться в живых.

Офицер безопасности не выпустил бы своего охраняемого, но до того, как отправиться в эту мутную поездку, он имел разговор с куратором службы от ХауптКундшафтШтелле. Тот предупредил его, что такой визит будет.

– Внимание, первый выходит.

Дверь открыли снаружи, охрана занимала позиции, открыто держа автоматы. Ночная улица была пустынна, фонари едва горели – не хватало напряжения в сети.

– Мы должны вас сопровождать, экселенц, – неуверенно произнес офицер.

– Я пойду один, – отрезал фон Чернин.

Дом, к которому он подошел, выглядел заброшенным – ни света в окнах, ни собаки, ничего. Неухоженный палисадник с высокой травой, именно палисадник русского стиля, а не газон или сад, как на Западе.

Граф осторожно открыл калитку, пошел к двери. Никого не видно – но он чувствовал, что за ним кто-то следит. Ощущение чужого взгляда... ледяная тяжесть между лопатками. Может быть – и ствола.

Он постучал в дверь – раз, другой. Ответа не было. Разозлился, постучал в окно, едва его не выбив. Тишина... дом казался брошенным, в Виленском крае сейчас немало таких.

– Я от пана Скотницкого, – вспомнил граф, – от пана Скотницкого.

Псевдоним «пан Скотницкий» имел полковник Добель.

Никто не ответил.

Разозлившись, граф повернулся, пошел обратно к машинам. И уже открывая калитку, услышал, как за его спиной скрипнула дверь...

* * *

Человек, который встретил графа фон Чернина, совсем не был похож на самого себя десятилетней давности. Он располнел, чеховская бородка и усы исчезли, и теперь он носил длинные усы наподобие казака-запорожца, голову теперь брил наголо, как обычно делали это поляки. Одевался теперь не в костюм-тройку, а в джинсы и кожаную куртку, как бандит. Полнота сделала его неузнаваемым. Почти.

В руках у этого человека был автоматический пистолет, но он не целился в графа, а просто держал его в руке.

Графа он пропустил вперед. Дверь запер. Здесь этот человек был известен под псевдонимом «полковник Мусницкий», мятежникам он стал известен только после переворота. До этого – держался в тени.

– Я ждал самого пана Скотницкого, – заявил человек, не зажигая свет. – Почему он послал вас, сударь?

– Пан Скотницкий убит, – коротко ответил граф фон Чернин, – в Хорватии. Мне приходится работать за него. Может быть, зажжем свет?

– Нет, – проронил этот человек, – присядьте сюда. Я люблю темноту. И тишину. Как был убит Скотницкий?

– Во время мятежа.

– Сербов?

– Да.

– Каким именно образом?

– Снайпер. Он не мучился...

Человек, присевший за круглый обеденный стол напротив фон Чернина, помолчал.

– А стоило бы помучиться... – сказал он, – подставил нас всех.

– Послушайте, я...

– Это русские.

– Что? – не понял фон Чернин.

– Русские. Русские убили пана Скотницкого и подняли мятеж. Сербы давно выполняют распоряжения русских. Где-то протекает.

– Простите?

– Где-то протекает. У вас или у британцев. У вас крот.

Граф фон Чернин не знал, как прокомментировать услышанное.

– Вы из ХауптКундшафтШтелле? Вы поняли, что я сказал?

– Я министр иностранных дел австрийского правительства, и прошу...

– Просить будете у себя в Австрии, – проворчал человек. – Нашли, кого послать. Кто сейчас за пана Скотницкого?

– Как вы смеете... – граф разозлился. Ему хамили в лицо.

– Смею. С вами нельзя работать. Вы ищете территориальные приобретения, но при этом даже не озаботились для начала навести порядок у себя. Русские проникли в вашу разведку, они сорвали план еще до его начала, а вы ничего не знаете об этом. Кто сейчас назначен вместо пана Скотницкого? – повторил собеседник.

– Еще не решено, – раздраженно произнес фон Чернин. Он все-таки аристократ в девятнадцатом поколении и не должен выслушивать подобное от хама.

А место Добеля и в самом деле не было занято. Это в условиях фактически ведущейся войны за Польшу! В числе прочих особенностей австро-венгерской монархии значилась крайняя коррумпированность и решение кадровых вопросов в результате длительного закулисного торга. Но и тут имелись свои особенности. Если в обычных странах коррупционный механизм предусматривал использование денег, то есть должность тупо покупалась-продавалась за деньги прямо сейчас, или за обещание «отстегивать наверх», или и за то, и за другое сразу, то в Австро-Венгрии презирали деньги. В Вене было слишком много денег. В начале века здесь говорили: «Если хочешь получить должность, придумай, как понравиться Шраат». Екатерина (Катарина) Шраат, актриса (по другим данным, акушерка) и любовница престарелого императора Франца-Йосифа длительное время держала в своих руках всю кадровую политику государства. Мало что изменилось и сейчас. Студенты – а здесь многие учились до тридцати—тридцати пяти лет – подрабатывали жиголо или «сахарными мальчиками», получали за это деньги, а престарелые мужеложцы брали на работу своих любовников. Про студенток и говорить нечего. Министры открыто делали своим любовницам карьеру в Венской опере. Стоило кому-то получить министерство – он сразу устраивал судьбу всех своих родственников, принимая их в свое министерство, а когда это запретили – стали принимать в чужие по принципу «рука руку моет». Должность главы иностранного отдела ХКШ была не «денежной», здесь не было перспективы значительных взяток, и ее должен был занять кадровый разведчик, но глава иностранного отдела по должности был чрезвычайно осведомленным человеком и имел хорошие шансы продвинуться выше и занять место самого главы ХКШ. Смерть Добеля, если вдуматься, была многим выгодна, потому что на мертвого очень легко свалить все неудачи. Это и сделали, и едва над могилой полковника Добеля отгремели револьверные залпы (на похоронах офицера такого ранга салютовали из револьверов) – как сразу несколько кланов вступили в ожесточенную борьбу за освободившееся место. Постепенно отсеивались слабейшие, но претендентов все еще было многовато, и борьба продолжалась, а место главы иностранного отдела ХКШ оставалось до сих пор вакантным.

– Плохо, что не решено. С чем вы прибыли?

– С посланием.

– И где же оно?

Граф фон Чернин улыбнулся, показал на свою голову.

– Здесь. Оно – здесь. Я приехал, чтобы передать послание Борису Первому, но перед этим мне следовало поговорить с вами. Борис Первый должен покинуть Речь Посполитую и отправиться в изгнание. Только так можно что-то спасти.

– От кого это послание? – спросил человек из темноты.

– От пана Скотницкого.

– Скотницкий мертв.

– И от меня.

– Вот как? – с иронией произнес человек из темноты.

– Именно так. Некто из Лондона просил передать вам привет. И сказать: Ave mater dei...

– Кто этот человек?

– Монах.

Человек в темноте пошевелился.

– Это другое дело...

– Надо ехать, – сказал фон Чернин, – к утру мы должны выехать. Мы думаем, что русские собираются что-то предпринять. Где сейчас Калановский?

Мусницкий усмехнулся:

– Во дворце, где же. Там, где и Борис.

В голосе проскользнуло омерзение. Понятно...

– Он поможет нам уговорить Бориса?

– Еще бы... Он умирает от страха, они все там давно смазали лыжи. Калановский недавно хотел бежать один, да не убежал далеко.

– Надо уходить. Вместе, это приказ. У меня три дипломатические машины, нас нигде не посмеют остановить. Все согласовано.

Человек в темноте помолчал.

– В этом-то и трагедия Польши, экселенц.

– В чем же?

– В том, что храбрейшими из храбрых руководят гнуснейшие из гнусных^[75].

Ночь на 15 июля 2002 года
Средиземное море
Буровое судно «Леди залива»
Hotel Company 26 MEU USMC

Большие города...

Пустые поезда...

Ни берега ни дна...

Все начинать сначала...

Холодная война...

И время, как вода...

Он не сошел с ума...

Ты ничего не знала...

Полковнику никто не пишет...

Полковника никто не ждет...

На линии огня...

Пустые города...

В которых никогда...

Ты раньше не бывала...

«БИ-2 »

Несколько суток назад в Средиземное море вошло относительно небольшое, длиной примерно шестьдесят метров и дедвейтом примерно двадцать тысяч тонн, судно под названием «Леди залива». Портом его приписки была Гавана, довольно распространенный порт приписки среди флота североамериканских буровых компаний, потому что кубинский флаг предусматривал куда меньше налогов, чем североамериканский. Правда, кубинский флаг не слишком-то защищал от посягательств, как это мог сделать флаг Североамериканских Соединенных Штатов, но зачем посягать на мирное буровое судно, что такого с него можно взять? Тем более что Средиземное море – одно из самых цивилизованных на планете, здесь нет никакого морского разбоя, разве что слишком много флотов, на столь небольшой участок водной глади. Считайте – русский флот, итальянский флот с его претензиями на mare nostrum и ведущий себя довольно нагло, австро-венгерский флот и небольшая эскадра флота Священной Римской Империи Германской Нации. Это не считая танкеров, которые идут из Персидского залива к потребителям, контейнеровозов и прочего, это не считая железнодорожных паромов между африканским и европейским континентами, курсирующих чуть ли не цепочкой друг за другом. У побережья Триполитании была нефть, искали нефть и в Марокко, кроме того, здесь шли специализированные корабли для разведки и бурения на морском шельфе в Персидский залив и к побережью Африки... так что «Леди залива» вполне вписалась в этот до предела оживленный трафик, и никто на нее не обращал ни малейшего внимания.

Сама «Леди залива» вела себя довольно тихо, радиообмен не вела, лоцманов нигде не заказывала, исправно выходила на связь по каждому запросу и давала информацию о себе в точном соответствии с нормами международного морского права. У судна был опытный капитан, свежие лоции по всему маршруту и все виды навигационного оборудования, какие только можно представить себе на гражданском судне. Поэтому на «Леди залива» никто не обращал ни малейшего внимания, головной боли при таком напряженном движении хватало и без того. Например, на траверзе севернее Кальяри лег в дрейф сухогруз под германским флагом – случился пожар в машинном отделении. Пожар удалось потушить, но судно потеряло ход и приняло двести тонн воды, теперь его надо было буксировать куда-то и ремонтировать. У Гибралтара скопилась очередь на проводку, на этот день в ней числилось ровно пятьдесят семь судов, и это ненормально, не меньшая очередь ждала своей проводки в Красное море через Суэцкий канал. В общем – головной боли хватало.

«Леди залива» направлялась не совсем туда, куда следовало бы направляться судну, занимающемуся разведкой нефти на морском дне и пробным глубоководным бурением, – на траверзе Мальты оно развернулось и взяло курс nord-ost, в Адриатику. Впрочем, если бы кто-то решил остановить «Леди залива» и поинтересоваться этим обстоятельством, ему бы показали договор с одной из итальянских компаний, согласно которому «Леди залива» должна была взять пробы донного грунта, а при необходимости и провести пробное бурение на итальянском шельфе. Сейчас весь мир охватила лихорадка глубоководного бурения, в конце концов, больше семидесяти процентов поверхности планеты занимала вода, и если рассуждать чисто теоретически, под водной гладью должно скрываться ровно в четыре раза больше запасов нефти и газа, чем до сих пор было разведано человечеством, если принять во внимание предположение о том, что запасы нефти и газа расположены равномерно под толщей земной коры. Бурили сейчас все, нефть и газ, добытые из-под воды, обходились по затратам на добычу дороже, но, учитывая, что запасы на земле быстро таяли, приходилось идти на это. Россия и тут не бедствовала – огромные месторождения нефти и газа были найдены как в Северном Ледовитом океане, так и на востоке. Новым Персидским заливом грозил стать древний Каспий.

За все время прохождения «Леди залива» по Средиземному морю ей только дважды на пути попадались военные суда. Итальянский фрегат североамериканцы встретили у Сицилии, недисциплинированные итальянские моряки криком и свистом приветствовали необычное и несколько уродливо выглядящее из-за вертолетной площадки судно. Новейший русский тяжелый атомный крейсер УРО серии «Аврора», идя полным ходом, обогнал их рядом с Мальтой – североамериканцы с опаской проводили его взглядом. Почти двухсотметровая стальная махина, с четкими обводами надстроек, с шестидюймовой двухствольной носовой пушкой, способной стрелять чуть ли не очередями, внушала уважение, с ней нельзя было сравнить даже новейший североамериканский Zumwalt^[76].

Сама «Леди залива» если чем-то и запоминалась, так только своей уродливостью. Все надстройки были смещены к носу, там же вверху находилась большая посадочная площадка – прямо над надстройками. Вертолет туда подавался краном, довольно длинная палуба была заставлена самым разным оборудованием, в том числе подводной буровой установкой. «Леди залива» имела несколько подводных роботов для самых разных операций, декомпрессионную камеру и люк в днище для выхода аквалангистов, два крана, один из них очень мощный, оборудование для съемки дна, составления лоций и картографирования. Согласно регистру Ллойда, «Леди залива» обладала правом выполнять буксирные и спасательные работы. Имелись на судне и каюты для технического и научного персонала, а корпус у нее был такой, что можно было ходить даже во льдах (не по Северному морскому пути, конечно).

И все это богатство принадлежало СРС.

Вернее – не только СРС. Судном владели на паях Специальная разведывательная служба САСШ и министерство обороны САСШ, хотя судно и числилось как гражданское и даже строилось как гражданское, на частные средства. В регистре Ллойда не был указан радар, позволяющий следить за обстановкой на расстоянии в пару сотен морских миль, и несколько беспилотных летательных аппаратов различного назначения, один из которых выполнял роль своеобразного мини-AWAKS, поставляя информацию группе наблюдения на корабле. Ничего в регистре Ллойда не было сказано и про два вертолета-самолета MV-22 в морском ударном варианте, способных нести самое разнообразное вооружение, в том числе и две торпеды Мк46 или даже две противокорабельные ракеты. Наконец, в регистре Ллойда ничего не было сказано о Hotel Company 26 MEU USMC – штабной роте двадцать шестого экспедиционного корпуса морской пехоты САСШ, в последнее время проходившей в документах под условным наименованием «Яд гюрзы» и считавшейся одним из самых подготовленных специальных подразделений САСШ, ориентированным на активные действия в глубоком тылу противника. Официально их тренировали для освобождения заложников, находящихся во враждебном окружении, но на самом деле они могли исполнять и другие миссии. Командовал специальным отрядом полковник КМП США Тимоти Ругид.

Сейчас отряду спецназа морской пехоты САСШ предстояла чрезвычайно трудная миссия. Где-то на территории бунтующей Польши или на территории Австро-Венгрии находилось некое лицо. Это лицо находилось под враждебным контролем и само по себе также было враждебным. Но это лицо было нужно североамериканской разведке, причем непременным условием этой операции являлся захват этого лица живым. Североамериканскому правительству не нравилось то, что происходило в мире, не нравилось то, что оно опять выполняло роль «комнатной собачки» у британцев, и оно решило играть в свою игру. Одним из этапов этой игры было изъятие данного лица и перемещение его на территорию, подконтрольную Североамериканским Соединенным Штатам. Контроль этого лица являлся важным условием для того, чтобы в будущем претендовать на несколько большие роли в геополитике на европейском континенте.

Учитывая сложность миссии – им предстояло преодолеть всю (!!!) территорию Австро-Венгрии, а потом еще вернуться назад, – вертолеты MV-22 были признаны непригодными для выполнения такого рода миссии. Их место в ангаре занял большой МН-47 фирмы «Боинг», вертолет для специальных операций за линией фронта, им пользовались отряды парашютистов-спасателей ВВС САСШ для спасения сбитых за линией фронта летчиков, ими пользовались и спецотряды североамериканской морской пехоты. Именно такой вертолет вернул в свое время Ругиду полковник русского спецназа на базе в Средней Азии – он должен был его интернировать, а вместо этого приказал отдать вертолет, дозаправить и отпустил восвояси. Сейчас находящийся в зале слежения полковник Ругид был одет точно так же, как этот русский полковник – камуфляж «серый волк», черный берет с серебристой эмблемой батальонов смерти – «череп и кости», русский автомат с подствольным гранатометом вместо привычного М4А2. При проработке операции долго решали, в какую форму вырядить подразделение «Яд гюрзы». Решили, что в русскую – действовать им все же нужно было на русской территории. Хотя североамериканское правительство и приветствовало стремление Польши к «незалежности», но все понимали, что это русская территория. Лететь им предстояло над территорией Австро-Венгрии, существовала вероятность, что вертолет собьют, но решили, что если его собьют, то форма уже никому не понадобится. Тем не менее австрийскую форму, голубую в серых пятнах, им тоже выдали, несколько комплектов.

Хуже было с вертолетом. У него были огромные баки по бокам, из-за чего в профиль он смотрелся комично, как будто человек надул щеки, но и этого могло не хватить. Дополнительные баки установили в самом салоне, они были не протектированные, и морские пехотинцы сидели, считай, на бочках с керосином. Один зажигательный снаряд, попавший в этот бак – и крышка: все сгорят живьем.

Но иного выхода не было.

Сейчас все зависело от агента. Оперативных возможностей в Европе у североамериканской разведки было не так много, внедрить агента в окружение лица, которое интересовало североамериканскую разведку, не удалось. Агент был совсем в другом месте, он был внедрен в окружение лица, которое должно было выехать на встречу с объектом, причем выехать инкогнито, не с территории Австро-Венгрии, а с территории Священной Римской империи. После того как вышеуказанное лицо достигнет места и встретится с объектом, североамериканский агент должен был дать условный сигнал с помощью передатчика одноразового действия. Постоянно отслеживать перемещения агента с помощью передатчика было невозможно, поскольку он находился в окружении высокопоставленной персоны и передвигался на специальном транспорте, с включенной аппаратурой подавления. Эта аппаратура работала для того, чтобы не допустить подрыв кортежа на радиоуправляемом фугасе, но и все другие передачи успешно глушила. Тем не менее североамериканская разведка отслеживала движение кортежа посредством спутника наблюдения типа KH^[77], который специально для этого сменил орбиту.

Данные передавались на «Леди залива» в режиме реального времени, для этого на судне был оборудован специальный зал и имелась антенна для приема передач со спутника. В просмотровом зале находились четыре вспомогательных экрана, каждый из которых представлял собой гражданский телевизор Motorola^[78] с диагональю сто два дюйма, а основной экран был размером десять футов на четыре фута. Сейчас на нем как раз было видно – KH позволял вести наблюдение и ночью, – как три совершенно одинаковых европейских внедорожника (в САСШ они стоили как самый дорогой «Кадиллак») остановились у блокпоста польских повстанцев на въезде в Ченстохов.

– Колонна остановилась, – прокомментировал один из двух операторов, – оперативное время пятьдесят девять-одиннадцать-семнадцать^[79].

– Блокпост, наблюдаю пулеметный бронетранспортер, два гражданских транспортных средства, восемь комбатантов с легким оружием, – прокомментировал второй оператор, – намерения неизвестны.

Это уж точно. Во взбаламученной рокошем Польше сейчас вряд ли о ком-то можно сказать, что его намерения известны. Разве что у русской армии, окружившей Варшаву и почему-то остановившейся. Эти свои намерения ясно и четко продекларировали...

– Похоже, какой-то разговор... Признаков враждебности нет.

Полковник зевнул. Ему все это уже изрядно надоело, а от постоянного созерцания экрана он «посадил» глаза, и они болели.

– Если будет что-то, сообщите мне.

И вышел из зала наблюдения...

Группа спецназа КМП, которой разрешалось выходить на палубу только по ночам и только по двое, расположилась в просторных каютах ниже ватерлинии – судно было широким, и места внутри оказалось неожиданно много. Все спецназовцы переоделись в русскую военную форму и сейчас находились в полной боевой готовности. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то брился, кто-то ухаживал за своим оружием. Русское оружие у тех, кто обучался его применять^[80], пользовалось популярностью из-за своей надежности и неприхотливости, а русский пулемет, которым был вооружен каждый второй боец группы, весил в полтора раза меньше североамериканского и при этом был значительно надежнее.

– Офицер на палубе! – крикнул кто-то.

– Сэр! – Морские пехотинцы мгновенно образовали нечто вроде каре.

– Вольно... – скомандовал полковник, – разойдись!

– Есть, сэр!

Свет в каюте был приглушенным, что для болевших глаз полковника Ругида было как нельзя кстати. Он лег на свободную кушетку – и не заметил, как провалился в сон.

...Колокол громкого боя вырвал полковника из объятий сна, тренированное тело на рефлексах полетело с кушетки, прежде чем включился мозг – как все морпехи, полковник начинал с Пэрис-Айленд и с верхней койки. Громко топая, бойцы спецгруппы «Яд гюрзы» строились между кроватями, никто никем не командовал – некем тут было командовать, в подразделении только сержантский и офицерский состав.

– Готовность минута, – полковник пришел себя, – боевое снаряжение. До моего возвращения никому не отлучаться!

В зале боевого управления, в который чудесным образом превратился зал управления подводными работами, царило оживление, представитель СРС в звании коммандера военно-морского флота действующего резерва нервно курил, сбрасывая пепел в пепельницу – у него всегда была своя пепельница, чем-то похожая на дамскую пудреницу, и он постоянно носил ее в кармане, потому что с курением в армии боролись. В Пентагоне, например, нельзя было найти ни одной пепельницы уже несколько лет, а в туалетных комнатах стояли датчики дыма и сирены. Услышав шаги, эсэрэсник нервно обернулся.

– Что здесь? – полковник не стал отдавать ему честь, потому что был на одно звание старше, в ВМФ звание коммандер соответствовало армейскому подполковнику или старшему майору в некоторых странах.

– Есть сигнал... Агент подал подтверждающий сигнал.

– Город Ченстохов, самый центр. Довольно крупное здание, три этажа, большое... Колледж... больница, что-то в этом роде, сэр, – заговорил один из операторов.

Полковник вглядывался в экран, видно было плохо, компьютерная обработка изображения помогала, но немного...

– Почти ничего не разберешь...

– Сэр, в городе есть крупные силы противника, численность не меньше полка. Мы уже обнаружили шесть артиллерийских установок различного назначения, два устаревших танка, одиннадцать позиций зенитных установок, все мобильные. Только непосредственно возле объекта мы насчитали три вооруженных транспортных средства, семь невооруженных, пятьдесят вооруженных повстанцев.

– Осиное гнездо... – сказал полковник. – Что там? Шестнадцатый квадрат увеличьте, пожалуйста...

Изображение поплыло, система не справлялась с обработкой. Чем больше становилось увеличение, тем сильнее расплывались края объектов.

– Все, сэр, – сказал один из операторов, – лучше уже не сделаем. Дальше система просто не сможет обрабатывать изображение.

– Корриган, что вы видите?

Коммандер всмотрелся.

– Футбольное поле? – неуверенно произнес он. – Кажется, футбольное поле для европейского^[81] футбола, сэр.

– Именно! – просиял полковник. – Типовая операция «Touchdown», к ней готовится любой морпех из экспедиционных корпусов. Мы сядем здесь, и мы улетим отсюда. Проблема только в технике, коммандер, – я надеюсь на вас.

Типовая операция «Touchdown» предполагала экстренную эвакуацию персонала североамериканского посольства из враждебной страны, в том числе под огнем противника. Для этого при каждом североамериканском посольстве обязательно был или сад с большим газоном, или поле для игры в футбол, или что-то в этом роде – короче, готовая посадочная площадка для вертолетов. Исключение делалось только для самых цивилизованных стран, к числу которых относилась и Российская империя – там североамериканское посольство находилось на пересечении Невского проспекта и канала Грибоедова, в здании, построенном в 1904 году по проекту архитектора графа де Сюзора. Здесь – почти то же самое, часть бойцов можно спустить по тросам прямо на крышу здания, часть обеспечивает посадку вертолета и занимает оборону на футбольном поле. Потом, как только задача будет выполнена, – эвакуация.

– Не беспокойтесь, сэр... – сказал Корриган. – Кавалерия уже в пути. Я отдал команду задействовать план прикрытия.

* * *

Несколькими минутами ранее с базы ВВС Итальянского королевства Авиано один за другим поднялись в воздух два беспилотных летательных аппарата MQ-9 Reaper производства компании General Atomics, и каждый из них нес на подкрыльевых подвесках по четырнадцать управляемых ракет типа AGM-114 Advanced Hellfire. Эти беспилотники, равно как и десять других, базировались на базе Авиано по межгосударственному, итало-североамериканскому соглашению и юридически были предоставлены итальянскому королевству в лизинг, потому что продавать такие совершенные системы нападения запрещалось. По этому же соглашению лизинговую технику обслуживал гражданский персонал компании-изготовителя, все – североамериканцы. Наконец, эти беспилотники управлялись особой группой ВВС САСШ, базирующейся на авиабазе Крич в Неваде, так что можете оценить, под чьим контролем и в чьих интересах на Европейском континенте базировались десять сверхсовременных ударных БПЛА. Удивительного в этом ничего не было, Итальянское королевство давно известно как непотопляемый авианосец Североамериканских Соединенных Штатов. Немалую роль в этом играли выходцы с маленького острова на юге Италии – Сицилии.

...Большой кран, способный принимать нагрузку до пятисот тонн, управляемый оператором, использующим прибор ночного видения, в кромешной тьме подцепил выведенный из палубного ангара вертолет «МН-47» и аккуратно перенес его на высоко расположенную вертолетную площадку. Этот вертолет был сделан в специальной «морской» модификации и отличался тем, что в транспортном состоянии лопасти винтов у него складывались. Сейчас, повинуясь действиям авиационных техников, они медленно раскладывались, и вертолет принимал свой обычный вид: неуклюжий, большой, квадратный, уродливый, но из-за четырех пулеметов смертельно опасный.

Морские пехотинцы, вдыхая соленый аромат моря, один за другим быстро поднимались по небольшой узкой лестнице на посадочную площадку, заходили в вертолет. Чем быстрее они уберутся отсюда, тем меньше шансов, что кто-то заметит явно боевой вертолет на палубе гражданского корабля под кубинским флагом. Но они все равно неосознанно медлили, стараясь надышаться этим соленым воздухом – поскольку предполагали, что у кого-то из них, а может быть, и у всех них, вместе взятых, шанса им насладиться больше не будет.

* * *

...Дворец – а именно так называли пристанище Бориса Первого, хотя кроме насмешек это слово ничего не вызывало, – охранялся весьма основательно. Он стоял на углу большой улицы и небольшого переулка. С одной стороны был городской рынок с торговыми рядами, с двух сторон – жилые массивы, с четвертой – дорога, и через дорогу – тоже жилье, в том числе две шестнадцатиэтажки. Гвардейцы Людовы пригнали экскаватор и перекопали дорогу глубоким и широким рвом – кто-то сказал, что на дорогу такой ширины русские могут посадить самолет. Кроме того, дорогу перекрывал танк, старый, но вполне исправный. Несколько зенитных установок, поставленных на автомобили, торчали в разных местах. В основном это были «ЗУ-23-2», «ЗПУ-2» и «ЗПУ-4». Еще несколько автомобилей с крупнокалиберными пулеметами стояли у самого здания бывшей гимназии, а один – постоянно ездил вокруг него, благо была проложена дорога, огибающая все здание, по ней раньше бегали на уроках физического воспитания дети. Весь первый этаж был отдан под казармы гвардейцев – это было ошибкой, потому что русские если бы и пришли, то пришли бы с неба, высадили бы вертолетный десант. На втором и третьем этажах располагался польский монарх с его немногочисленной свитой.

Они подъехали как раз со стороны рва, через него были проложены стальные мостки, и старший охраны опасался, что под тяжестью бронированных машин мостки не выдержат и машина рухнет в яму. Но, увидев проезжающий по мосткам грузовик, успокоился, бронированный внедорожник никак не был тяжелее грузовика. На сей раз их пропустили беспрепятственно, стоило только показаться Мусницкому – видимо, его здесь знали и он пользовался уважением.

На ступенях сидели гвардейцы, ночью они не слишком-то ревностно несли службу. В темноте мирно тлели огоньки сигарет, освещения ночью перед дворцом не было, и это правильно, иначе те, кто несет здесь службу, были бы просто подсвеченными целями. Увидев подъезжающие машины, они вскочили, некоторые даже направили автоматы в их сторону, но короткого разговора Мусницкого, пересыпаемого привычным «пся крев», хватило – их пропустили внутрь.

Король Польши Борис Первый принял их в одном из кабинетов третьего этажа, где он проживал, в кабинете чиппендейловская мебель соседствовала со школьной, но застеленной бархатом и другими дорогими тканями. Все вместе это, в сочетании с чисто выбеленным потолком и стандартными школьными лампами на нем, производило впечатление сюра. Король вышел к ним по-простому – в кожаных, с монограммой тапочках и в халате, небрежно наброшенном на плечи.

Женском халате...

– Я рад вас видеть, фон Чернин, – сказал Борис, тщательно выдерживая голос и вообще стиль разговора правящего монарха, как он его понимал. – Вы принесли мне хорошие вести?

Фон Чернин был опытным карьерным дипломатом, и на его лице ничего не отразилось, оно оставалось бесстрастным. Но про себя подумал: «Убожество. Просто убожество». По должности он общался практически со всеми правящими особами мира и мог кое-что рассказать о них. На первое место он бы поставил злейшего врага его государства и его лично – Императора Александра, самодержца Российского. Несмотря на то что этот человек не первый год возглавлял просто немыслимую по размерам, не имеющую даже исторических аналогий империю, в быту он был довольно простым человеком. Фон Чернина он принял лично после переговоров с Юсуповым и Крамцовым в Александровском дворце. Обстановка во дворце была роскошной, но вместе с тем сдержанной, золота в той части дворца, где жила Венценосная семья, было немного, зато висели картины, естественно, подлинники, почти все – пейзажи, самые разные. Государь обожал пейзажи. Сам Государь в повседневной жизни ходил в форме одного из казачьих или лейб-гвардейских полков, в его кабинете на видном месте красовался штурвал от стратегического бомбардировщика, которым он командовал, и несколько моделей самолетов. В застекленных шкафах из мореного дерева стояли книги – Государь их читал, периодически придворный библиотекарь их менял. Никаких современных средств связи не было, даже телефона – только бумаги на столе в аккуратных папках, старинный письменный прибор, несколько мельхиоровых стаканчиков с карандашами и перьями и, как ни странно, – калькулятор. Самый обыкновенный бухгалтерский калькулятор, который, возможно, говорил о владельце этого кабинета больше, чем все остальное, вместе взятое. Государь Александр умел внимательно слушать, почти никогда не давал обещаний, не вмешивался в деятельность министров, которым доверял, не принимал решения «через голову», но мог заверить собеседника, что внимательно изучит этот вопрос и обсудит его с соответствующим министром. После разговора, занявшего больше двух часов, русский Император пригласил министра иностранных дел враждебного государства отужинать. Ужинали в небольшом обеденном зале, довольно скромно, фарфоровая посуда с вензелями, русский «костяной» фарфор, серебряные столовые приборы, всего восемь перемен блюд. Не было даже никого из свитских, только Августейшая семья, тоже довольно приветливая. И цесаревич, и великая княжна были обыкновенными молодыми людьми, без тени заносчивости и высокомерия. Нигде фон Чернин не ощущал такого присутствия спокойствия и силы, уверенности в будущем, как в Александровском дворце.

На второе место фон Чернин поставил бы Ее Величество Елизавету Вторую, королеву Великобритании. Милейшая женщина, ведущая себя скорее как добрая бабушка, очень участливая и душевная. Британский двор за последнее время сильно изменился, в нем не было присущей ему ранее надменности и чопорности – положительно, долгое женское правление пошло ему на пользу. Там его тоже пригласили за стол, но пища была просто ужасной, британцы совершенно не умеют готовить, тот же пудинг потом полдня ощущался в желудке как тяжелый камень. И все было бы великолепно, если бы не знать, что творят за спиной Ее Величества принц-консорт^[82] Филипп и королевский секретарь. Один отдает приказы, второй их исполняет... и одному богу известно, сколько крови на руках у обитателей Вестминстера.

Третье место фон Чернин поделил бы между императором Японии Акихито и президентом САСШ. Император Японии Акихито, у которого граф фон Чернин удостоился милости аудиенции, был главой величайшей азиатской империи, которую когда-либо знал этот край света, в любой воинской казарме, в любой офицерской кают-компании на почетном месте был не флаг, а портрет Его Величества, он почитался величайшей ценностью и при его утрате полагалось либо погибнуть, либо совершить сеппуку^[83], чтобы избежать позора. В то же время император был относительно молодым и при этом – по глазам было видно – несчастным человеком. Он обладал абсолютной властью над своими подданными, правом жизни и смерти, такой власти, как у него, не было ни у кого из монархов, но при этом по традиции все дела решало правительство, в основном состоящее из военных. Монарх имел право присутствовать на заседаниях правительства, когда этого желал, но опять-таки по традиции он делал это исключительно редко, раз в год или реже. На заседаниях он должен был молча сидеть во главе стола и слушать, вопросы же от имени императора задавал королевский секретарь. Акихито знал все традиции и следовал им, но счастья ему это не приносило.

Наконец, президент САСШ был отнюдь не таким простым, каким хотел бы казаться. Он разительно отличался от любого европейского монарха. Он смотрел тебе в глаза и решал, стоит с тобой иметь дело или нет. И только потом уже слушал, что ты ему говоришь. Такое поведение было для Европы непривычным, но оно не могло не вызывать уважения. Фон Чернин достоверно знал, что слухи о том, что страной фактически правит вице-президент Мисли, бывший топ-менеджер нефтесервисной корпорации, во многом не соответствуют действительности.

Фон Чернин знал и покойного Константина, польского монарха. Ощущение было двойственным. Он безусловно остался русским, хоть в нем была и польская, и германская кровь – мать Бориса тоже была полькой. Он давно простил Михайловичей и своего родственника венценосного Александра, хотя понимал, что при ином раскладе событий мог бы править всей Россией. Увы... он сочетал в себе несочетаемое: любовь к семье, к жизни – и необходимость хоть как-то, но править в своем беспутном и анархичном государстве. Решения он принимал обычно под давлением большинства министров, по принципу «как бы чего не вышло» или «чтобы не было еще хуже». Много давал свободы, причем давал вынужденно, иногда мог узаконить то, что уже по факту случилось. Бежал от своего двора. Вместо того чтобы удалить от него подонков, проходимцев, мужеложцев, кокаинистов, бежал от него сам, искал утешения либо среди дам дипломатического корпуса, либо, и того хлеще, – в варшавских высших учебных заведениях. Фон Чернин был умным человеком и понимал, что так править государством нельзя.

А вот Бориса он не воспринимал как монарха вообще. Жестокий ребенок, развращенный двором, безнаказанностью, происходящими там ежедневно и ежечасно непотребствами, за которые в России немедленно сослали бы пожизненно без права появляться в столичных городах и тем более – при дворе. Масон, авантюрист и последний подонок Малимон, представлявшийся всем итальянским графом (потом выяснилось, что это не так), научил его «любви по-итальянски» – содомии! И за это его только удалили от двора и из Польши, хотя произошедшее непотребство нельзя было смыть ничем, кроме крови. Потом чуть подросший Борис собрал вокруг себя компанию из представителей польского дворянства, таких же распутных и жестоких молодых людей. С ним они нагло, вызывающе кутили по всей Варшаве, творили, что хотели. Потом произошла история с изнасилованием Черневской – отец изнасилованной дочери догадался бухнуться в ноги самому государю Александру, нарушая правило «сеньор моего сеньора не мой сеньор», после чего Александр Пятый написал раздраженное письмо своему дальнему родственнику, где повелел по сеньориальному праву прекратить творящиеся безобразия и привлечь виновных к ответу по всей строгости закона. Борис, конечно же, в этой истории вышел сухим из воды, отчего уверовал, что в жизни ему все дозволено, набрал новую команду бузотеров, а потом не остановился перед убийством отца и вооруженным мятежом.

Самое удивительное, что фон Чернин сейчас понял, чего ждет от него Борис. Он ждет, что Великобритания и Австро-Венгрия придут на помощь Речи Посполитой и вступят в вооруженное столкновение с Российской империей. Он и в самом деле этого ждал!

– Боюсь, у меня не слишком хорошие новости, Ваше Величество, – сказал граф. – Русским на то, чтобы окончательно взять Варшаву, потребуются сутки, не более. Оставленный вами там Мыслевский ведет переговоры с их командованием о сдаче города.

– Но я же не разрешал этого делать! – гневно воскликнул Борис.

– Тем не менее он это делает, экселенц.

– Тогда я прикажу повесить его на виду у русских на воротах Варшавской заставы!

Граф Чернин не стал говорить, что, согласно последним полученным снимкам, заставу уже заняли русские. Похоже, что правящий монарх Польши так и не понял – его приказы в Варшаве стоят не дороже бумаги, на которой они написаны. Крысы уже побежали с тонущего корабля... вероятно, русские не наступают дальше только потому, чтобы все, кто хочет бежать, успели это сделать. Да, это не восемьдесят первый...

– Боюсь, приказ не будет выполнен, Ваше Величество, – угрюмо произнес фон Чернин, – его некому выполнять.

– Найдутся! В этом вы ошибаетесь! В Польше еще остались рыцари! Вот тот же Мусницкий... Если надо, он пойдет и притащит этого предателя Мыслевского на веревке за машиной, правда ведь, Мусницкий?!

Граф фон Чернин внезапно понял еще кое-что. Горящие глаза, не находящие покоя руки, какая-то нахальная и быстрая речь. Все симптомы кокаиниста... есть такой рецепт, кокаин и спирт, его придумали как раз в Польше. Кокаин как стимулятор, спирт, наоборот, успокаивает. Так можно не спать, не есть, активно действовать три-четыре дня... русские в восьмидесятых с этим уже сталкивались... и раньше тоже бывало. Король – наркоман, видано ли! Можно даже по-другому это назвать. Политическая наркомания, вот самое точное определение.

Политическая наркомания...

– Всенепременно, Ваше Величество! – поклонился, не вставая со стула, Мусницкий. – Только прикажите.

– Вот видите, Чернин! Видите?!

– Этого недостаточно, Ваше Величество.

– А что вам еще надо? У меня – целая армия. Достаточно еще нескольких дней – и народ восстанет, вот попомните мое слово! И мы не только вернем захваченное оккупантами, но и пойдем дальше!

На самом деле польский народ не восставал, польский народ торговал с этими «оккупантами». Армейским, жандармским, полицейским частям и соединениям Российской империи требовался постой, требовалось пропитание, и за все это они готовы были платить деньги. Один из постоянно действующих приказов русской армии категорически запрещал реквизиции, провизия всегда покупалась и за постой тоже платили. У русских можно было разжиться бензином и соляркой, это было очень нужно, чтобы убрать уродившийся ныне богатый урожай – платили обычно спиртом. Наконец, при русских не было грабежей, не было разъезжающих по дорогам вооруженных людей, не было сборищ с оружием, с флагами – а потом с насилием и поджогами. Не было даже воров – после того, как нескольких, по закону военного времени, повесили.

– Ваше Величество, у русских на территории Польши сконцентрировано уже семь бригад первого эшелона, две – второго, это не считая казаков и частей специального назначения. Ваши силы исчерпываются пятью дивизиями, вы не имеете ВВС, чтобы бороться за господство в воздухе.

– Вы забываете про польский народ, пан граф! Любой поднимется на защиту неподлеглости, стоит только бросить клич!

То-то поднялись...

Фон Чернин беспомощно посмотрел на Мусницкого – он просто не знал, как дальше разговаривать. Мусницкий немедленно пришел на помощь:

– Вам угрожает опасность, Ваше Величество.

Борис уставился на него:

– Какая же?

– Русские готовят ваше убийство, Ваше Величество. Для этого они хотят забросить сюда группу подготовленных диверсантов.

– Диверсантов... ха! Диверсантов... Для чего тогда меня здесь так охраняют, скажите мне, Мусницкий?

– Ваше Величество, они могут просто навести ракету или авиабомбу. От этого не поможет никакая охрана.

Борис Первый посмотрел на Мусницкого, потом на фон Чернина, а потом сделал то, чего от него никак не ожидал никто. Он...

Заплакал.

– Я давно знаю, что они хотят отнять Польшу. Они не хотят признавать прав нашей семьи, для них мы никто. Понимаете, Мусницкий, никто! Они хотят убить нас, чтобы никого не осталось, чтобы больше не было ни одного претендента на трон, кроме них самих! Это варвары, Мусницкий, убийцы и варвары!

Фон Чернин вдруг понял, о чем идет речь. Вспомнил, кто перед ним сидит. И оттого стало жутко...

Этот «король» в женском халате, размазывающий слезы по плечу одного из своих придворных, бывшего старшего оперативного сотрудника МВД Котовского, – он ведь Романов. Господи, он ведь Романов! Он происходит из царского рода, по идее, если прервется линия Михайловичей, а в живых теперь только Николай Третий и его сестра... Господи, ни у того ни у другого даже детей пока нет! Ведь этот человек в женском халате может претендовать на русский трон!!!

Пресвятой Господь, помоги нам!

Министру стало жутко. От осознания он моментально прокрутил ситуацию дальше. Он знал, как действуют британцы – они могут вести игру десятилетиями. Борис Романов – их козырь! Они убили Александра Пятого – фон Чернин не сомневался, что именно убили. Теперь под прицелом Николай Третий. Если что-то случится и с ним – Борис может на равных спорить за трон с сестрой Николая. Уже давно на русском троне не было женщин, русские этого не поймут – женщину на троне. Да, есть еще претенденты, но они из таких же побочных ветвей, а Борис Романов может стать компромиссной фигурой для всех именно из-за своей слабости! Может быть, поэтому британцы настаивают на том, чтобы вызволить отсюда Бориса Романова во что бы то ни стало?! Может, они хотят... да почему «может» – хотят, однозначно хотят видеть своего ставленника на русском троне и станут делать для этого все.

А что тогда будет с Австро-Венгрией? Ведь британцы... им хорошо плести интриги, сидя у себя на маленьком холодном островке, а для них, для австро-венгров, Россия рядом! Что будет, если на трон встанет вот это вот... существо? Что будет со всеми?

И это существо... оно ведь серьезно. Оно убило отца, подняло вооруженный мятеж, а теперь плачется, что русский царь не хочет иметь с ними ничего общего. Господи, оно ведь и на самом деле серьезно.

Что-то говоря по-польски, Мусницкий встал и вывел из комнаты рыдающего короля. Министр сидел в оцепенении, пытаясь осознать увиденное и услышанное. Было дурно... господи, у него же земля в Карпатах.

Не приведи Господь. Фон Чернин отчетливо понимал: случись что – британцы хладнокровно подставят их под удар, как делали это всегда. У Британии нет друзей – у нее есть только интересы...

Вернулся Мусницкий, глянул на австрийского посланника, ни слова не говоря, протянул фляжку, серебряную, обтянутую черной кожей. Министр благодарно принял ее, отхлебнул – адская жидкость обожгла рот, попала в дыхательные пути, он проглотил большую часть, мучительно закашлялся, слезы брызнули из глаз, если бы поляк не подхватил фляжку, он бы ее выронил. Граф фон Чернин тяжело, как выброшенная на берег рыба, пытался ухватить обожженным горлом хоть немного воздуха.

– Что это? – просипел он.

– Спирт, – коротко ответил Мусницкий, – чистый спирт. Но хороший. Здесь есть спирт, что от одного глотка ослепнешь.

Министр побагровел, но постепенно приходил в себя.

– Здесь что... ничего другого нет?

– Увы... только контрабандный спирт. И водка из него. Зато – хоть залейся.

Безумие...

– Он... что делать?

– Он согласится. Его сердечный друг Калановский... я говорил с ним. Он готов бежать отсюда до границы хоть пешком. Не далее как до утра он Бориса уговорит. Нужно просто немного подождать...

Министр чувствовал себя совершенно разбитым. Спирт его не взбодрил, а наоборот, клонил ко сну.

– Здесь есть свободная комната, милейший?

– Лучше, чем эта, – нет. Я останусь с вами и подожду до утра. Мне тоже здесь больше нечего делать.

Мусницкий-Котовский мрачно усмехнулся и добавил:

– Вам повезло, граф. Вы будете находиться в обществе Бориса Первого примерно сутки и потом избавитесь от такой чести. А вот я не отхожу от него уже больше месяца...

Ночь на 15 июля 2002 года
по европейскому времени
САСШ, штат Невада
AFB Krich
USAF 432d company

Когда-то давно, еще в шестидесятых, один из североамериканских генералов ВВС, когда ему продемонстрировали первый, еще несовершенный БПЛА с дистанционным управлением, созданный на базе летающей мишени Firebee, «Огненной пчелы», сказал: «Какой же ты тигр, если ты сидишь в кресле перед монитором?!»^[84]

История доказала, что он ошибался.

Беспилотные летательные аппараты в девяностых перевернули всю военную науку. Если раньше воздушной разведкой занимались самолеты, на это надо было отвлекать персонал, данные поступали только после возврата самолета из полета, а летчики серьезно рисковали жизнью при выполнении разведывательных полетов, то Predator, первый современный БПЛА (британцы использовали БПЛА и до этого, но передачи данных в реальном времени у них не было) стал новым словом в разведке. Во-первых, он был легким и дешевым, намного легче и дешевле самолета. Во-вторых, при его использовании не подвергался риску высококвалифицированный летный персонал, более того – он вообще мог находиться не в зоне боевых действий, а в безопасности, как сейчас – на территории авиабазы рядом с Невадой. В-третьих, и это самое важное, – теперь командование могло получать информацию от разведывательного БПЛА не после его возврата, а сразу, в реальном времени.

И это первый, Predator – A, MQ-1. Сейчас он заменялся на Predator – B, или MQ-9 «Reaper», способный нести тысячу семьсот килограммов нагрузки, как разведывательной, так и ударной. До четырнадцати ракет Hellfire, до пяти бомб, разовые бомбовые кассеты. Прошли испытания аппарата, вооруженного четырьмя ПРР^[85] AGM-88AE AARGM.

Группа 432 – так она называлась во всех отчетах – была одной из самых престижных в ВВС САСШ – сюда принимали только с дипломом о высшем образовании и здесь хорошо доплачивали за секретность. Группа эта управляла аппаратами, функционирующими за пределами САСШ и официально находящимися в распоряжении других государств – на самом деле это был только предлог для размещения ударных беспилотников по всему миру. Размещение шло успешно, и только за прошлый год численность группы увеличилась с двадцати до пятидесяти человек.

Сейчас в полутемном ангаре особого сектора базы стояли контейнеры, связанные толстыми кабелями между собой и с группой антенн, вынесенных на здание диспетчерской вышки и основного здания базы. В контейнерах поддерживалась постоянная температура – двадцать два градуса, в контраст с раскаленной пустыней Невады, и нагнетался отфильтрованный, почти стерильный воздух. В контейнерах работали люди.

Современный пост управления БПЛА несколько отличается от тех первых, которые использовались для управления «Предаторами» и были похожи на дешевые игровые автоматы «Звездные войны» в Лас-Вегасе – такие автоматы ставят у самого входа, и игра на них стоит один цент. Современный комплекс управления выполнен в виде стандартного контейнера или полуконтейнера на одно или два операторских места, его можно перевозить, перегружать всеми видами транспорта, используемого в армии или ВВС САСШ. Перед каждым оператором – клавиатура, наподобие компьютерной, блок сигнальных ламп, несколько «горячих клавиш» и нечто среднее между ручкой управления истребителя и игровым джойстиком Sega – именно этим джойстиком управляется аппарат. Экран, в отличие от первой модели, большой и плоский, он размечен специальными крестиками, для определения размера изображаемых предметов и точного наведения аппарата. На экране отображается самая важная информация – слева вверху курс, скорость, высота аппарата, справа вверху статус вооружения, внизу – техническое состояние аппарата в целом и его отдельных систем. По мере необходимости вместо этого экрана выводилась карта местности, по ней можно было задать координаты, куда должен прибыть беспилотник – и он туда прибудет без вмешательства оператора. Изображение местности на экран можно было подавать самое разное – обычное, в инфракрасном свете и с использованием тепловизора. Ночью операторы предпочитали последний режим – на фоне остывшей земли отчетливо были видны исходящие теплом люди и техника, видны были и вспышки маяков – «свой» или, наоборот, «цель». Режим обычного ночного видения почти не использовали.

Подняв один за другим оба беспилотника, операторы задали им курс на северо-северо-восток, в сторону Австро-Венгрии и далее Речи Посполитой.Территорию Австро-Венгрии им следовало только преодолеть, желательно вообще без обнаружения, но разрешалось уклоняться от обнаружения, а при наличии угрозы десантному вертолету – применять оружие, прежде всего по выявленным позициям ПВО. Над территорией Речи Посполитой, Польши, Виленского края применение оружия предусматривалось для обеспечения действий десанта и подавления позиций ПВО района.

Сейчас операторы, задав маршрут, просто контролировали полет БПЛА, даже не прикасаясь к ручке управления. Аппараты летели низко, и земля под ними расплывалась, превращаясь в сплошное пятно. Обычно, при применении БПЛА, они летают по кругу, изображение хорошо видно, и даже при полете на высоте от двух километров все отлично видно, а тут не было видно почти ничего.

– Альфа-Чарли главный, тишина всем станциям. Альфа-Чарли один и два, проверка связи, прием.

Операторы переглянулись. Они оба работали здесь бок о бок почти два года и стали больше чем просто buddy^[86] – друзьями. Понимали друг друга с полуслова и готовы были прикрыть друг другу задницу – не только на работе.

– Альфа-Чарли один, принимаю громко и четко, прием.

– Альфа-Чарли два, принимаю громко и четко, прием.

– Понял, Альфа-Чарли один, Альфа-Чарли два, приступаем к фазе два, повторяю, приступаем к фазе два. Обмен через Альфа-Чарли один, подтвердите, прием.

– Альфа-Чарли один, шитхук^[87] в воздухе, позывной «Отель Новембер», идет в режиме молчания, РВП один-девять-зеро майк, направление на новембер-новембер-эхо, контрольная точка Папа через три-зеро майк, как поняли, прием?^[88]

– Альфа-Чарли, вас понял, идем в скрытом режиме, контрольная точка Папа через один-пять-майк, прием.

– Альфа-Чарли один, вас понял, приказываю принять все меры к недопущению захвата аппаратов локаторами ПВО. Непонятная активность противника по направлениям эхо и новембер-эхо, будьте осторожны, прием!

– Вас понял, Альфа-Чарли главный, благодарю, прием.

– Осторожнее, Альфа-Чарли, конец связи.

Второй оператор посмотрел на первого.

– Что там?

– Активность на восток и северо-восток. Обойдем севернее, пойдем на север, потом резко на восток.

– А вертолет?

– Не наши проблемы, предупредят. Наша задача его прикрыть.

В идущем прямо над самым лесом тяжелом транспортном вертолете с позывным «Отель Новембер» было темно – даже тусклый красноватый свет не рискнули зажигать, понимая, что привлечь внимание может и он. Темно было и в кабине, горела только подсветка приборов, пилоты пользовались приборами ночного видения. Выполнять работу, которую сейчас выполняли они, чертовски тяжело. Вертолеты не имеют автопилота, и если пилот истребителя-бомбардировщика может закрыть глаза и подумать о хорошем, пока автопилот пилотирует машину, несущуюся со скоростью тысяча миль в час на высоте десять метров над поверхностью, для них педали и ручка управления будут лучшими друзьями на все несколько часов полета. Помощник у них был – на вертолете установлен радар и термооптическая система, выдающая картинку на большой многофункциональный монитор, но это только помогало летчикам пилотировать, а не выполняло работу за них.

Весь вертолет пропах керосином. Керосин был везде, они взяли столько топлива, что их машина представляла собой огромную, проклятую летающую бомбу. Один зажигательный снаряд и... все.

Пока что им везло. Ночью здесь редко зажигают огни, они прошли над горным хребтом и углублялись в долину. И горы, и долины здесь поросли лесом, мало кто хозяйствовал на земле. Небольшие огоньки или скопища огоньков, свидетельствующие о том, что на земле под ними есть жизнь, они обнаруживали визуально и обходили. Максимальную опасность для них представлял поисковый радар, установленный на одной из горных вершин и «пробивающий» чуть ли не половину Адриатики, но они рискнули. Над морем они шли на высоте десять метров над поверхностью, над землей они нырнули в одно из ущелий, узкое и поросшее лесом, – в таких гуляет ветер, способный в считаные секунды угробить вертолет, швырнув его вниз, на землю или в сторону – винтами на скалы. Они прошли этим ущельем, хотя каждому из пилотов это стоило как минимум год жизни. Теперь они шли по заранее намеченному маршруту, избегая любых населенных пунктов.

– Альфа-Чарли главный, тишина в эфире! Срочно для «Отель Новембер», новое направление новембер, дальше эхо от контрольной точки Гольф. Срочно для «Отель Новембер», новое направление новембер, дальше эхо от контрольной точки Гольф. Не подтверждать, повторяю – не подтверждать. Конец связи.

Маршрутов было несколько на случай различных вариантов развития обстановки, контрольная точка Гольф была на третьем из них. Один из пилотов сработал педалями, посылая вертолет в нужном направлении.

Через несколько минут на экране локатора появилась техника. Самоходная гаубица, два бронетранспортера и несколько грузовых крытых автомобилей. Возле них были солдаты, похоже, это был лагерь или что-то в этом роде. Лагерь обошли...

А еще через несколько минут они почти наткнулись на зенитную установку. Страшная вещь – двуствольный «Эрликон-35» на гусеничном шасси, такой снаряд мог пробить вертолет насквозь. Установка находилась в боевом положении, но почему-то локатор было сложен, только стволы уставились в сторону гор. Зенитку обошли по еще большей дуге, отметили ее местоположение на электронной карте – при возвращении надо будет иметь в виду.

* * *

Управляя беспилотником, североамериканский офицер посмотрел на часы – до конца смены оставалось чуть меньше часа, но сегодня их явно не сменят вовремя. Они работали по странному, разработанному медиками графику – с перерывом через каждые два часа, а всего – не более шести часов в сутки, чтобы не притуплялась внимательность. Но это – когда обычные полеты, на боевом вылете, конечно, никто не рискнет менять знающего обстановку оператора на нового прямо во время полета.

Значит, им как минимум вкалывать еще три часа.

– Кофе есть? – спросил один офицер.

– Ты же все выхлебал.

– Я думал, сменят...

– Сменят... Точка Сьерра на подходе, время принимать управление на себя.

– Расходимся? Кто работает?

– Давай я. Ты смещайся левее и жди.

В этот момент оба беспилотника успешно пересекли австро-польскую границу, на своей рабочей высоте в две с половиной тысячи – оптимально, с точки зрения наблюдения и поражения целей. Картинка начала стабилизироваться...

– Граница, – негромко произнес один из пилотов «Отель Новембер».

Еще неизвестно, где опаснее. Сейчас они переходили с территории, на которой были хоть какие-то законы, туда, где этих законов не было вообще. Русские хозяйничали в этом небе свободно, североамериканская спутниковая разведка засекала активность и штурмовиков, и разведчиков, и истребителей, патрулирующих воздушное пространство в пограничной зоне. Русские истребители – по обнаружении – могли в считаные минуты оказаться на месте и принудить их к посадке.

– Принимаю управление на себя.

– Второй пилот управление сдал.

– Первый пилот управление принял. Где АВАКС?

– Описывает круги на десяти тысячах. На два часа от нас, он нас не видит. Расстояние восемьдесят кликов, его охраняет пара.

Значит, опасности русские не ждут – если бы ждали, то такой ценный самолет, как самолет ДРЛОУ или AWACS, если пользоваться британско-североамериканской терминологией, охраняли бы четыре, а скорее всего, и все восемь истребителей. Наличие работающего самолета ДРЛОУ – ключ к господству над воздушным пространством.

– Воздушные угрозы?

– Чисто.

– Наземные угрозы?

– Картинка пошла. В самом городе множественные цели, в том числе трайпл-альфа^[89]. Доступ закрыт.

* * *

– Альфа-Чарли главный, я Альфа-Чарли один, аппараты над точкой Новембер, в режиме наблюдения. Наблюдаем бронетехнику до два-ноль единиц, зенитную артиллерию – семь единиц. Множественные посты наблюдения на господствующих точках. Район для действий «Отель Новембер» закрыт, прошу санкцию на применение силы, как поняли, прием?

– Вас понял, Альфа-Чарли один, ожидайте, из точки Новембер не уходить, пауза.

Информация – основа современной войны – превращалась в лучики света, неслась по оптоволоконным кабелям через всю страну – из жаркой, сухой Невады, которая знаменита не только казино и ядерным полигоном, на который в пятидесятых приезжали туристы, чтобы полюбоваться наземными ядерными испытаниями. Здесь, например, расположена знаменитая среди авиаторов всего мира, а заодно и сумасшедших, изучающих инопланетян и барабашек, зона 51, area 51, с семикилометровой взлетной полосой. Это на авиабазе Неллис, где расположена «база внутри базы», особый сектор, на котором, как поговаривают, хранятся доказательства существования внеземной цивилизации. Здесь же, у озера Грум Лейк, на базе пятьдесят один, тестирует новые летательные аппараты одна из самых известных конструкторских команд мира – Skunk works компании Lockheed Martin. Много чего интересного происходит в Неваде. А вот в Вашингтоне, верней, не в самом Вашингтоне, а в еловых лесах Мэриленда, где разместилось здание секретной разведывательной службы САСШ, переехавшее подальше от Вашингтона, от казарм Баззард Пойнт, где постоянно не хватало места, там происходят еще более интересные вещи. В просмотровом зале, оборудованном по последнему слову техники, несколько мужчин, в том числе один в инвалидном кресле, не находили себе места, ожидая информации. То, что они затеяли, было «черной операцией», операцией, которой не существует. В принципе, черными операциями СРС занималось еще в шестидесятые, тогда, когда начала расцветать пышным цветом политкорректность и потерял хватку большой мистер Эд^[90]. Но эта операция была дважды черной, она держалась в секрете не только от североамериканского Конгресса, что было привычно, но и от администрации Президента, и от Совета национальной безопасности, что было не только недопустимо, но даже преступно. Один очень влиятельный человек отдал приказ – устный приказ, и началась игра. Игра, в которой все переворачивается с ног на голову, игра, противоречащая политической позиции страны. Для секретности даже финансировалась эта операция не из «черных фондов», а из гражданского сектора, из бизнеса, через подставные фирмы. Эта операция была первой ласточкой, когда группа людей, облеченных властью, решала что-то сделать, и делала, невзирая на государство и на закон. Все собравшиеся в этом зале знали, что если все раскроется – виновными сделают их, и их это не радовало. Но они были профессионалами, специалистами по тайным операциям, тот из них, кто сидел в инвалидной коляске, например, стал инвалидом в Мексике, во время очередного государственного переворота, когда пытался вывезти очередного «законно избранного» президента, чтобы тот не стал жертвой толпы и армии. То, что происходило сейчас, было именно тем, ради чего они жили и работали, ради чего существовало их ведомство. Ослабленное скандалами, ненавидимое либералами, охаиваемое патриотами за слабость, оно все же существовало, и сейчас кое-кому предстояло убедиться, что у Североамериканских Соединенных Штатов длинные, очень длинные руки.

– Сэр, – один из операторов связи подошел к высокому, крупному человеку, самому старшему здесь по должности, – Альфа-Чарли запрашивает санкцию на применение силы.

Джон Уайт, министр безопасности Родины, оглядел собравшихся. Сейчас он давал им урок, как теперь надо отстаивать безопасность своей страны, своей Родины. Безопасность не повышается от того, что ты написал доклад на тысячу страниц, не повышается от того, что ты смотришь на экран и видишь, какую книгу читает какой-то бедолага на другой стороне земного шара. Иногда нужно пойти и кого-нибудь убить.

– Применение силы разрешаю, – чуть рисуясь, произнес Уайт.

– Спасибо, сэр.

– Альфа-Чарли один, у нас есть добро на применение силы, повторяю: есть добро на применение силы. Приступайте, прием.

– Альфа-Чарли главный, подтверждаю, получено добро на применение силы. Приступаю к исполнению, конец связи.

Операторы снова переглянулись.

– Рок-н-ролл! – сказал один из них.

* * *

Тяжелая ракета Hellfire, «Адский огонь», весом сорок семь килограммов, первоначально предназначалась для вооружения вертолетов – конечно же для того, чтобы противодействовать русско-германской угрозе. Потом, когда на средства поражения, применяемые ВВС, стали ставить термобарические боевые части, обнаружили, что с ее помощью можно уничтожать и строения, причем довольно крупные. Преимущество ракеты перед авиабомбой заключалось в ее исключительной точности, ракета была скальпелем, в то время как бомба – ножом. Но как бы ни старались – эту ракету не смогли применять со сверхзвуковых летательных аппаратов, только с дозвуковых, типа Thunderbolt, SABA или Ares^[91]. Лишь появление беспилотных летательных аппаратов – относительно тихоходных, способных оставаться в воздухе до двадцати четырех часов, имеющих сильные ограничения по применению тяжелого ракетного вооружения – вызвали ренессанс Hellfire. Она быстро стала основным вооружением БПЛА, причем если Predator мог нести только одну ракету, то Reaper – все четырнадцать. Для нанесения быстрого и точного удара после длительного патрулирования и разведки лучше и придумать было нельзя...

...А внизу, рядом с танком, обнявшись со стареньким автоматом Калашникова, который ему достался случайно, подобрал с трупа, спал некий Казимир Поклевский, девятнадцати лет от роду, по национальности поляк. Его политические воззрения и убеждения оформила в пять лет, как ни странно, воспитательница из детского сада, которая чуть ли не каждый день рассказывала собравшимся перед дневным сном несмышленышам одну и ту же сказку. Жила-была красавица писаная, и звали ее Польша. И была она настолько красива, что посвататься к ней решили сразу три жениха. Но, не поделив ее, они разрубили ее на три части, и она умерла. Вот и вся сказочка, за которую можно было запросто угодить в жандармерию, если бы кто-то про это узнал. Каждый сражался как мог и как считал нужным, и те, что сражались за неподлеглость, и вспоминать не хотели, как до этого польская шляхта своей анархией, нежеланием всяческого более-менее сильного государства просто развалила страну, и, когда русские, австрийцы и германцы пришли, пришли они, по сути, на руины. Не хотелось это вспоминать – они и не вспоминали, просто травили детям жизнь такими вот сказочками... И Поклевский в числе прочих стал националистом и фанатиком возрождения Речи Посполитой. Детские воспоминания живучи.

Когда начался рокош, он одним из первых в своем селе вступил в Гвардию Людову, а потом вместе с братьями Мархлевскими на глазах у людей повесил исправника, чем отрезал себе все пути к отступлению. За убийство полицейского чина полагалось от пятнадцати до двадцати пяти лет каторги, а за убийство во время мятежа – смертная казнь через повешение. Он это знал, но нисколько не опасался этого.

Сейчас Поклевский, уставший за день – весь день мотались по окрестностям, разыскивали какую-то диверсионную группу, заброшенную русскими, да так никого и не нашли, заодно расстреляли несколько человек из национал-предателей, – прибыл обратно в город вместе со своим отрядом и залег спать. Как деревенский житель, он привык спать на свежем воздухе и потому лег не в казарме, как все, а около танка, но чуть в стороне, чтобы, не дай Йезус, его не переехали. Раскладушка и спальный мешок – и то и другое добыто с мобилизационных складов – что еще нужно...

Сон снился дурной, ненормальный. Сначала Маритка, его любимая девушка, которая осталась в селе: он видел какой-то хоровод, пламя горящего костра отбрасывает на них блики, и они кружатся, держась на руки. А потом... потом он как бы вышел из своего тела и увидел, что это не он держит за руки Маритку, а какой-то здоровенный, под два метра ростом, молодой казачина. Казак – враг любого поляка! И Маритка улыбается ему... смущенно и в то же время порочно.

Потом приснилось еще... бьющий с неба огонь и встающие в темноте разрывы, султаны пламени, какие-то крики... Йезус...

Внезапно Казимир понял, что последнее, что он видел, – это был не сон!

Он открыл глаза, путаясь между сном и явью.

Совсем рядом что-то горело, кто-то кричал, даже не кричал, а выл на одной ноте, обреченно и жутко. Пахло гарью, отблески пламени освещали улицу. Он лежал на земле... и не мог встать, раскладушка перевернулась, и его отбросило взрывом... он не мог встать.

Связан?!

Нет, мешок. Проклятый спальный мешок, не дающий двигаться...

Бешено отбиваясь, разрывая плотную ткань, Казимир Поклевский вырвался из кокона, схватил автомат, который валялся рядом – свой, чужой – черт знает, но это и неважно. Огляделся – было непонятно, куда бежать и что делать.

Просверк – почти незаметный – и на том месте, где стояла вооруженная зенитной установкой машина, полыхнул огонь, пожирая металл и плоть. Раздался треск – рвались боеприпасы.

– С неба бьют!!! – заорал Поклевский изо всех сил, сам не зная зачем, после чего поднял автомат и стал палить в небеса.

Магазин быстро опустел, но Поклевский в безумии своем жал на спуск, пока не осознал, что выстрелов больше не будет. В нескольких местах тоже стреляли, но стреляли заполошно, неприцельно, во все стороны, только чтобы успокоить себя, изгнать грохотом страх. Красные нити трассеров разрывали ночь, врезались в стены домов, рикошетили, рассыпались искрами, взлетали в черное небо...

Со стороны школы подала голос зенитная установка – счетверенный пулемет калибра 14,5, алые трассы распороли небо, но все это длилось секунду, не больше – там, где была установка, что-то полыхнуло, вспышкой осветило небо, и пулеметы замолчали.

– Русы идут!!!

Из казарм, освещаемые светом пожаров, бежали гвардейцы, кто без куртки, а кто и без штанов, с оружием, но большинство имело при себе один-два магазина, только то, что было в автомате, подсумки догадались схватить немногие. Поклевский перевернул магазин – по совету более опытных товарищей он смотал магазины изолентой по два, яростно рванул затвор и бросился бежать вслед за остальными...

Струи трассеров распороли ночь – они были похожи на очень светлые, пульсирующие силовые линии, и это было действительно опасно, не для них, сидевших на базе в невадской пустыне, а для аппаратов, выполняющих задачу. Альфа-Чарли один подвел мигающую прицельную рамку к плюющейся огнем зенитной установке, нажал на клавишу. Ракета рванулась к цели – двигатель на экране выглядел как пульсирующий комок огня – и белое облако вспухло там, где только что вела бой зенитная установка...

– Трайпл-эй уничтожена.

– Оба танка – в истории.

– Левее от здания. Видишь, машина движется.

– Да, она движется...

Один из вооруженных тяжелым пулеметом пикапов как раз двигался, в кузове пульсировавал огонь – пулеметчик вел огонь на прикрытие. Прицельная рамка замерла на нем.

– Огонь! Есть попадание.

На экране расплылось еще одно мутно-белое пятно, было видно, как бегут, стреляя из автоматов, люди.

– Где «Отель Новембер»?

– На подходе, РВП – пять майк, примерно восемь кликов на юг.

– Сколько у тебя осталось?

– Шесть.

– У меня восемь. Прикрывай «Отель Новембер», я займусь оставшейся техникой. Следи за рынком, не нравится он мне.

– Есть.

– Командир... на девять часов!

– Вижу...

В темноте города отчетливо взбухающее огненное пятно в самом его центре было прекрасно видно.

– Контрольная точка Сьерра на девять часов от нас! Угроза с земли!

Работа зенитных установок не прекращалась, стреляли и просто трассерами из легкого пехотного вооружения.

– Альфа-Чарли главный, тишина в эфире! Срочно для «Отель Новембер», вы у контрольной точки Сьерра, есть добро на применение силы, повторяю – вы у контрольной точки Сьерра, есть добро на применение силы. Не подтверждать, повторяю – не подтверждать. Конец связи.

В кабину протиснулся полковник, уже в полном боевом снаряжении, с надетым на голову титановым штурмовым шлемом.

– Что тут у нас?

– Сэр, РВП примерно один-ноль-майк, Альфа-Чарли главный дал добро на применение силы. Сьерра на девять часов. Сейчас канониры откроют огонь, будьте готовы. Заходим через рынок.

Полковник хлопнул пилота по плечу, скрылся в десантном отсеке.

– Всем – готовность! Канонирам – свободный огонь!

Под брюхом «летающего вагона» уже пролетала городская застройка, улицы... света почти не было, но это опаснее всего. Темнота не помешает выстрелить.

– Ухожу ниже, докладывай об угрозах постоянно...

– Ар-пи-джи! Ар-пи-джи на девять часов!

Канонир повернул свой «Миниган» в сторону угрозы – это было опасно, вертолет подставлял борт, но в то же время мог ответить огнем. На скорости проскочить уже не удавалось.

– Наблюдаю цель! – выкрикнул канонир, увидев светлые фигурки людей в рядах рынка, и нажал на клавишу огня. Пульсирующая струя пламени протянулась к земле, разбилась там огненными брызгами, разнося все, чего коснется. «М134» «Миниган» больше походил на какой-то агрегат, строительный, металлообрабатывающий или что-то в этом роде, у него не было отдачи, и при стрельбе он не грохотал, а издавал нечто среднее между жужжанием и ревом. Гранатометчиков, или кто там был, просто смело секундной очередью.

– Минутная готовность! Огонь по любому вооруженному человеку!

Мимо проплыла стена девятиэтажки – вертолет шел ниже нее. Канониру показалось, что там кто-то есть, и он дал короткую очередь. Полетели куски кирпича.

– Машина! Машина под нами!

По полу пробарабанили пули, слава богу, что против пуль бронирование все же было. Автомобиль – пикап – появился прямо в секторе огня, кто-то, встав в полный рост в салоне машины, целился в вертолет.

– Ар-пи-джи слева!

По машине хлестнула очередь, буквально сметая стрелка.

– В истории!^[92]

– Подходим! Готовность!

В секторе прицеливания «Минигана» плыла освещаемая отблесками пожаров детская футбольная площадка с искусственной травой.

– Заходим на высадку! Всем стрелкам – огонь!

Кто-то бежал по улице, очередь смела его, разорвала две секции забора из сетки-рабицы, ограждавшего футбольную площадку, и повалила их. На дороге что-то горело, рвались боеприпасы, искрами летя во все стороны...

– Зона высадки!

Пошла вниз аппарель, впуская в вертолет творящееся внизу безумие, запах гари, смерти и пороховых газов...

Первая группа – двадцать человек, десять штурмовых пар или пять четверок – спустилась на крышу менее чем за минуту, некоторые просто прыгали. Согласно изученным спутниковым снимкам, крыша была не плоская, а покатая, из металлических листов. Поэтому первым делом с вертолета сбросили несколько заранее подготовленных зарядов, пробивших в крыше большие дыры, потом с вертолета на крышу спрыгнули два смельчака, зацепившие тросы. Это был очень опасный момент – теперь вертолет был привязан к крыше и не имел возможности маневра. По тросам оставшиеся восемнадцать бойцов спустились вниз.

– Десант высажен, отходим на точку ожидания! – заорал изо всех сил выпускающий, еле удерживающийся у аппарели. Его слова внутренняя система связи вертолета донесла до командира.

– Понял, отход на точку ожидания!

– Ар-пи-джи по фронту!

Что-то пронеслось прямо перед остеклением кабины вертолета.

– Ублюдки, твою мать...

Дав двигателям мощность, командир машины начал поднимать вертолет, не убирая тросов. Тросы напряглись до состояния струны и... вырвали несколько листов крыши.

– Где они?!

– Перезаряжаются!

Огненная струя «Минигана» хлестанула по земле, разбиваясь на тысячи искр, по вертолету уже барабанили пули – несколько стрелков увидели его и открыли ответный огонь.

– Твою мать!

Одна из пуль ударила по остеклению кабины.

– Ар-пи-джи – в истории!

– Понял, отходим в зону ожидания.

Вертолет начал смещаться назад и чуть влево, командир машины летал на таком больше десяти лет и мог по памяти сдать его назад и посадить на площадку.

– Площадка под обстрелом!

По правому борту вертолета полыхнуло пламя – ракета с беспилотника поразила цель. Ударной волной вертолет даже качнуло.

– Ах ты...

Вертолет завис прямо над футбольной площадкой, ювелирно – над кругом, где идет розыгрыш мяча.

– Посадка! Посадка!

Уже мигали красные огоньки на панели приборов – перегрев двигателя.

Вертолет коснулся земли. Дело еще не сделано, это было только начало, но, черт побери, начало хорошее...

* * *

– Вспышка!

Хлопнуло взрывное устройство, специальное, для проделывания дыр в дверях и стенах – и часть пола... вернее, потолка третьего этажа... провалилась вниз, подняв тучу пыли. Следом полетели две гранаты, внизу грохнуло, раз за разом.

– Пошел!

Внизу какая-то мебель, сломанная и разбросанная, черные глухие шторы на окнах, свет не горит. Стены посечены осколками, в кабинете никого. Остро пахнет сгоревшим порохом.

Десять пар. В каждой паре первый и второй номера. Задача – зачистить этажи здания, захватить нужный объект. Сразу после захвата – немедленный отход, после того как объект окажется в руках штурмовой группы, дальнейшая зачистка теряет смысл. Вооружение одинаковое у всех пар. У первого номера – автомат «АКС-47» с подствольным штурмовым модулем двенадцатого калибра – для вскрытия дверей. У второго номера – пулемет ПК с коротким «штурмовым» стволом, толстым, как лом, и рифленым. На конце – пламегаситель, чтобы не ослепнуть от дульного пламени и не слепить ПНВ. У каждого – по восемь гранат-вспышек и только по две осколочных. Предписано применять только вспышки, осколочные – в самом крайнем случае. Совершенно недопустима гибель объекта при штурме.

Один из штурмовиков устанавливает подрывной контур на стене – по предположениям архитекторов, которые также привлекались при составлении плана, школа новая, и внутренние стены в ней довольно тонкие, они не являются несущими элементами конструкции. Значит, стандартный заряд их гарантированно пробьет.

– Вспышка!

Хлопок, пыль, дым...

– Вспышка!

Мертвенно-белым, ослепительным, почти рентгеновским светом вспыхивает магний, в стене зияет провал, оседает пыль. С той стороны заполошно, неприцельно бьют несколько автоматов, охрана здания ослеплена и просто стреляет, чтобы задержать продвижение. В ответ от пролома короткими бьет автомат, безошибочно находя цели. Они проломились в какое-то большое, заставленное мебелью помещение, то ли столовая, то ли школьный театр^[93].

Вторая группа выбивает дверь, в коридор летит вспышка, затем через четыре секунды – еще одна. Сразу двое пулеметчиков оказываются в коридоре и, развернувшись, открывают огонь. Трассеры летят по коридору в обе стороны, но огонь североамериканских морских пехотинцев сосредоточенный и прицельный, в то время как поляки ошеломлены, да и подготовка их оставляет желать лучшего. Тридцать секунд перестрелки заканчиваются одним раненым у североамериканцев и восемью убитыми у поляков.

Схему русского здания гимназии скачали в Интернете и внимательно изучили – хорошего было мало. Такое здание требует большого количества лестниц – для обеспечения быстрой эвакуации детей при пожаре и еще потому, что дети все одновременно перемещаются с этажа на этаж при переходе с урока на урок. Четыре лестницы – значит, четыре пары бойцов, чтобы их перекрыть, только шесть – на зачистку. Плохо – но ничего другого не остается...

Один из пулеметчиков выбегает прямо на поляков, поднимающихся вверх по лестнице, – их больше десятка. Пулемет в руках разряжается длинной очередью, пули сметают поляков одного за другим. Поляки тоже стреляют в ответ, но почему-то не попадают... или попадают. Только высадив всю ленту, пулеметчик начинает оседать на пол. В него попали семь пуль, пять из них остановили шлем и бронежилет, две достигли цели.

Автоматчик прижался к стене, бросил на лестницу гранату, не дожидаясь, пока бросят гранату оттуда. Грохнуло, запахло горелым, посыпались остатки стекла.

– У... матка бозка!

Пользуясь замешательством противника, автоматчик выскочил на лестничную клетку, ударил длинной очередью вниз, добивая тех, кто не был убит взрывом гранаты...

Потом вернулся к напарнику, оттащил его к стене. Приказ на эту операцию запрещал оказывать помощь раненым до тех пор, пока они не отступят к вертолетам, их было мало, а террористов – много. Но вряд ли кто-то из морских пехотинцев, у многих из которых напарник был бадди еще с учебки, с Кэмп Леджун или с Пэрис-Айленд, серьезно воспринял этот приказ.

Пулеметчик был ранен в обе руки и оглушен – бронежилет задержал пули, но контузило изрядно.

– Иди... Сам перетяну... Иди...

Напарник, не слушая, вколол антишоковое средство из аптечки, потом бросил еще одну гранату – чтобы не мешали. Потом наложил жгуты на обе руки – одна пуля попала выше локтя, другая ниже. По крайней мере – ноги целы, а это значит, что до вертолета раненый сможет добраться сам. И то дело...

Внизу послышался топот, вниз полетела еще одна граната, на сей раз светошоковая.

– На, держи! – напарник напоследок сунул раненому в руку пистолет. – Стреляй, если что. Сможешь?

– Держи... лестницу... убьют.

– Хрен им! Мы выберемся. Черт, мы слишком наглые и тупые, чтобы сдохнуть здесь, понял? Мы выберемся, держись.

– Возьми пулемет. Ленту.

– Сейчас. Сейчас...

Сунувшиеся на второй этаж поляки были встречены длинной пулеметной очередью и дальше не пошли, потеряв одного убитым и другого раненым. Попытались бросить гранату, бросили, предприняли попытку прорыва – и отступили, потеряв еще двоих. Пройти лестницу было невозможно...

* * *

...Царь Борис в эту ночь не спал.

Сначала приехали австрийцы. Точнее, один австриец – наглый и никчемный аристократ, как все австрийцы. Предложил бежать...

Сложно понять, что творилось в душе Бориса... не только в эту ночь, а во все предыдущие. Ему было на всех наплевать – но это только потому, что и на него было всем наплевать. Мать тихо спивалась, отец почти не обращал на него внимания, открыто появлялся в свете то с одной своей пассией, то с другой. Ребенок никому не был нужен, он рос на руках у чужих людей, у бонн и нянек. В Российской империи Николая – он был старше на пять лет – отдали в кадетский корпус, с шести лет он был, можно сказать, в армии. Здесь это было не принято, ребенок рос при дворе, видя немалые мерзости и непотребства, происходящие там, к нему приглашали учителей из Европы, репетиторов. Тогда же к нему приставили мистера Джеббса, преподавателя английского языка, который должен был сделать из Бориса настоящего джентльмена и научить свободно разговаривать на английском языке. Мистер Джеббс учил довольно своеобразно – приносил газеты на английском из посольства, причем среди них непременно попадались крайне консервативные, русофобские издания, Борис читал статьи о кровавых злодеяниях Романовых и обсуждал их со своим учителем. Конечно, он учил язык и по стандартным учебникам, но почему-то на внеклассную работу выпадало чтение именно этих газет. Ему приходилось делать по ним доклады, объяснять мистеру Джеббсу, что означает та или иная статья. Так Борис стал англоманом и русофобом – никем другим он стать при таком образовании не мог, а отец совершенно не интересовался тем, кто и чему учит сына. Наверное, в том, что произошло, была и вина Александра Пятого – все-таки Борис был ему родственником, пусть и дальним, но все же Романовым, и государь мог бы настоять на том, чтобы Бориса отдали в нормальную русскую школу, а то и в кадетку, безо всякого обучения на дому. Но Александр Пятый не любил, когда кто-то вмешивается в его семейную жизнь, и точно так же не вмешивался в семейную жизнь других людей. Вот и выросло... то, что выросло.

Потом при дворе появился Малимон. Пройдоха и авантюрист, он был веселым и нескучным человеком, он единственный, кто заинтересовался Борисом и начал обращать на него внимание. Борис, не получавший никакого внимания от отца, а от матери если что и получал, так только лупонь, обрадовался, что у него появился взрослый друг, и он потянулся к нему. В один прекрасный вечер Малимон предложил посвятить его в мужчины. Что он сделал потом, думаю, рассказывать не стоит.

Малимона изгнали, даже заплатили, чтобы он не открывал рот (хотя стоило бы посадить его на кол), но то, что он сделал, – было уже неисправимо.

Кем был для Бориса отец? Кем должен был стать для него человек, который даже подарки на день рождения сына иногда просто передавал через воспитателей? Кем был для него человек, который жил не с его матерью, а с какими-то женщинами? Наконец, кем должен был стать для него человек, который даже не поговорил с ним, когда ему это так понадобилось?

В шестнадцатый день ангела отец преподнес ему ключи от автомобиля «Порше», а молодая графиня Гогенфельд, родственница австро-венгерского императора, гостившая при дворе, сделала его и в самом деле мужчиной. Но полностью избавить Бориса от пагубной привычки, начавшейся с Малимона, ни она, ни другие не смогли.

Вот Борис и вошел в жизнь развращенным, подростково жестоким, считающим, что ему все дозволено, не служившим Родине и не знающим, что это такое, циничным, посвященным во всю грязь, какая только могла быть вокруг. Обвинять его в этом – все равно что обвинять собаку, которая не получила никакой дрессуры и в конце концов искусала хозяина. Бессмысленно...

Вместе с ним по Варшаве куролесили еще несколько таких же юнцов, воспитанием ничуть не лучше. Подбивая друг друга, подначивая, они, в конце концов, дошли до тяжкого преступления – Борис, пользуясь своей привлекательной внешностью, дорогой машиной и умением красиво говорить, подцепил девчонку и вывез ее за город. Там выяснилось, что общения с женским полом жаждет не только он.

Потом они повторили это еще раз. И еще. Так было до тех пор, пока Император Александр Пятый не написал отцу письмо, повелевающее прекратить безобразия и наказать виновных по всей суровости закона. Вот тогда-то у отца с сыном и состоялся первый серьезный разговор «за жизнь». Да поздно уже было – разговаривали, по сути, два чужих человека.

Полицейские протоколы подправили – насильников оказалось не семеро, а четверо. Заплатили немного денег... четверых сурово наказали, трое, в том числе и Борис, отделались легким испугом. Никаких выводов для себя он не сделал, и тех, кто пошел в тюрьму за совершенное им преступление, ему было не жаль. Дружить он тоже не умел – не было у него друзей, он слишком часто в детстве видел, как предают, и не смог от этого избавиться. Друзей он набрал новых – таких в Варшаве было, увы, достаточно.

В прошлом году, катаясь на лыжах в Вадуце, он встретил мистера Джеббса – русская разведка, увы, эту встречу проглядела. Мистер Джеббс постарел, борода поседела, но держался он так же прямо, словно палку проглотил, и говорил все те же «правильные» вещи.

Вместе с мистером Джеббсом был человек, несколько не вписывающийся в атмосферу горнолыжного курорта. Это был священник. Католический священник – для Польши это очень важно.

Так Борис сделал последний шаг на пути, ведущем в ад, – он стал предателем и заговорщиком. И дал согласие принять трон, залитый кровью отца. Почему – я, кажется, уже объяснял.

Дал он согласие и на то, чтобы поднять мятеж против России. Он не просто ненавидел Россию, он ненавидел лично Александра Пятого, потому что именно из-за его письма отец начал принимать меры, и именно из-за этого письма сам он чуть не попал в тюрьму.

Потом в Польшу прибыл Калановский – от мистера Джеббса и от святого отца. То, что он представлял террористическую Делегатуру Варшавску, Бориса совершенно не смутило. Ему он приглянулся по двум причинам. Первая – Калановский был трусом. Есть два типа трусов – при проявлении трусости одни впадают в жестокость, а другие в панику. Борис впадал в жестокость, а вот Рышард Калановский, умеющий зажигательно и красиво говорить, – в панику. На его фоне Борис смотрелся рыцарем, и это было ему приятно.

Вторая причина – Калановский имел пристрастие к той же пагубной привычке, что и Борис.

Вторым в Польшу, за несколько дней до переворота, прибыл еще один человек, некий Мусницкий. Этот был нужен Борису по другой причине – превосходный, опытный организатор, он прекрасно знал схемы действия русских в той или иной чрезвычайной ситуации, и именно благодаря ему удалось продержаться первый день. День, когда рокош не охватил еще как следует ни Варшаву, ни всю страну и когда совместных действий казаков и полиции хватило бы для его подавления. Передачей по разным каналам огромного количества взаимоисключающей информации удалось не допустить принятия русскими жесткого решения сразу, а когда открылись ворота тюрем, ринулись на волю уголовники, часть жандармерии перешла на сторону новой власти, прорвали границу и с той стороны хлынул поток боевиков, стало уже поздно.

Сюда, в Ченстохов, он отступил по совету Мусницкого. Дело в том, что чем дальше на восток, тем меньше было настоящих польских патриотов. На границах с областями России все давно переженились, торговали друг с другом, помогали друг другу, и местного поляка, в котором зачастую немало было русской крови, нельзя было заставить взять топор и порубать семью русского соседа. А вот здесь, на западе, на пересечении границ, было полно вооруженных контрабандистов, прочего криминального люда, а ненависть к России культивировалась столетиями.

Кроме того, граница в этом секторе была прозрачной, был свободный ход за кордон.

Варшаву Мусницкий посоветовал оставить. Столичный город... сам Борис знал его, как никто другой. Там никто не станет умирать за Польшу, равно и за что-то другое... там всем на все наплевать. Там оставили гарнизон, не очень сильный, чтобы продержался сколько возможно. Самым главным сейчас было – показать миру по ТВ как можно больше русского варварства. Бомбежки, виселицы, штурмовые орудия – все, что угодно. Войны сейчас выигрываются не на поле брани, на поле брани выигрываются битвы. Войны выигрываются в сознании людей.

А вот теперь Мусницкий советует уходить и отсюда. Уходить за границу, за кордон, оставить Польшу и бежать. Бросить все.

Сидящий на краю кровати Борис повернулся, с ненавистью посмотрел на своего «сердечного друга». Тот устроил ему истерику, после того как Мусницкий ушел... в понимании этого придурка вполне можно провести остаток дней в Лондоне, в квартирке недалеко от Гайд-парка. Идиот... он так и не понял... не осознал. Значение имеет только одна вещь на свете – власть. Даже не деньги – власть, власть первична, она порождает и деньги, и все остальное. Пока он здесь, в Польше, – он фигура. Там он – не более чем пешка, марионетка в чужих руках. Нельзя позволять людям играть собой, как пешкой!

От кого пришел австриец? От британцев или от самого себя? Почему австрийцы не оказали помощь, как обещали?

На улице что-то рвануло, глухой, но отчетливо слышимый грохот. Все окна были завешены плотными черными шторами, поэтому видно ничего не было. Борис недоуменно оглянулся, потом встал, чтобы открыть и посмотреть, что произошло. И тут громыхнуло второй раз, на сей раз уже близко. Дрогнули стекла...

– Нет, Ваше Величество!

Борис дрогнул, оглянулся. На пороге стоял начальник его охраны, офицер по фамилии Сикорский.

– Сикорский... что происходит?

Громыхнуло третий раз – где-то за школой – и почти сразу четвертый.

– Русские идут, Ваше Величество. Кажется, над нами их тяжелый штурмовик, он пытается пробить нашу оборону.

– Самолет?!

Калановский проснулся.

– Надо бежать! Надо бежать, я же тебе говорил!

Противно зазвенел звонок – здесь его использовали как средство подачи тревоги, – и тут же громыхнуло еще дважды, почти слитно, причем один взрыв произошел так близко, что посыпались стекла, в комнату дохнуло огнем.

– Они нас убьют! – простонал «сердечный друг».

– Заткнись! – схватившись за голову, заорал Борис.

– Одевайтесь, – решил старший охраны, – быстро. Мы выведем вас отсюда, Ваше Величество...

По коридору, где еще пару месяцев назад бегали дети, грохотали сапогами конвойные из батальона королевской стражи.

Вот это «одевайтесь» и стало последней ошибкой, которую допустили поляки. «Одевайтесь» в армии означает – сорок пять секунд на сборы. Одевайтесь – для человека, который никогда в армии не служил, – не менее пяти минут, ведь ему надо не только одеться. Борис всегда и везде носил с собой небольшой баул, в него он, отъезжая из Константиновского дворца, положил украшения, самые дорогие и ценные, какие только нашел, а также старинную польскую корону Ягеллонов, которая неопровержимо доказывала его права на польский престол. Все это лежало в сейфе, потому как представляло собой немалый соблазн для воров... да и Калановский быстро одеваться не умел. Они потратили больше шести минут, на улице больше ничего не взрывалось, и Борис уже подумал, что русские улетели, как вдруг загромыхало вверху, над самой крышей, а потом шквал огня окончательно покончил с ночной тишиной...

Оглушительный грохот ружейного выстрела, крупная картечь выламывает замок целиком, там, где он только что был, появляется уродливая дыра. Следом в комнату летит светошумовая граната, она дает вспышку в несколько миллионов свечей и звук громче, чем два разрыва шестидюймового снаряда. Только после этого один из морских пехотинцев – чаще всего пулеметчик – входит в комнату. Его задача – проверить комнату на предмет, есть ли в ней кто-нибудь, и если есть – то представляет ли он интерес для группы. По предположениям аналитиков разведки, интересовавший их объект должен быть в гражданском, в то время как охрана щеголяла в некоем подобии военной формы. Североамериканской разведке удалось добыть двести четыре фотографии объекта, ни на одной из них он не был изображен в военной форме, удалось даже найти и просмотреть видеосъемку тайной коронации объекта перед отъездом из Варшавы в Константиновском дворце – там он тоже был в гражданском. Если в помещении находились люди в военной форме, да еще и с оружием, пулеметчик быстро добивал их, пока они не пришли в себя, и выскакивал назад. Оставлять живых за спиной нельзя – противник превосходил десантную группу по численности, по меньшей мере, впятеро, и это если не считать сил, которые были сконцентрированы поблизости. Выходя из комнаты, морпехи чертили на стене условный знак специальным маркером, видимым только в инфракрасном освещении. Пока одни группы вели зачистку, другие пытались всеми силами не допустить прорыва противника на третий этаж здания. О том, что будет, если объект на третьем этаже не обнаружится вообще и придется прорываться на второй этаж, полностью занятый гвардейцами, никто даже не хотел думать...

А на футбольной площадке разгорался бой...

Группа прикрытия вертолета – восемь человек – делала свою работу. Вертолет, опустившийся на площадку, – лакомая мишень для любого врага: пулеметчика, гранатометчика да просто удачливого пацана с гранатой. Укрытий здесь не было, они вынуждены были принимать бой, находясь на голом поле, а противник, из-за городской застройки, мог подобраться почти вплотную. Вооружили группу по максимуму – шесть «ПК» и два североамериканских револьверных гранатомета «ММ-1», которые снаряжались двенадцатью гранатами и были самыми эффективными средствами поддержки в американском пехотном арсенале. Шесть пулеметов и два гранатомета – канониры вертолета, хоть и могли вести огонь из своих адских машинок, напряжение на них было, но по требованиям безопасности огонь прекратили. И у них, и у летчиков имелось оружие, и они были последней линией обороны вертолета...

Самое противное – это, конечно, пули. Свою не слышишь, но противное цвиканье пронимает до глубины души. Тем более когда ты осознаешь, что лежишь на открытой поверхности, и чтобы тебя убить – нужно просто поточнее прицелиться.

– Сэр!

Офицер, координирующий безопасность посадочной площадки – до того, как стать «Ядом гюрзы» эта группа тренировалась для выполнения миссий TRAP^[94] и отлично была готова к таким ситуациям, – на мгновение обернулся.

– Что?

Пуля подняла фонтан земли между ними, стреляли откуда-то со стороны рынка. Если бы у них было хоть еще четыре человека, следовало бы продвинуться вперед и взять под контроль девятиэтажку, примыкающую к школе, хотя бы не допустить входа боевиков в здание. Подъезды располагались с противоположной стороны и не простреливались, а между тем этажа с девятого их можно было расстреливать, как в тире.

Офицер дал короткую очередь из пулемета в ту сторону, больше пока не стреляли.

– Сэр, дайте мне одного человека! Я поднимусь на крышу здания и попытаюсь взять под контроль окрестности!

– Какого, к чертям, здания?!

– Школы, сэр! Там можно забраться, школы!

– Ты разрываешь периметр!

Пуля ударила еще ближе, рядом зашелся пулемет.

– Огонь на подавление! – заорал офицер и стал стрелять сам.

– Сэр, мы не доминируем здесь! Рано или поздно они к нам подберутся! Мне нужен всего один человек, два пулемета – и мы их сделаем! Там мы окажемся на уровне третьего этажа, и у нас будет обстрел на двести семьдесят!

– По красной ракете! – принял решение офицер. – Ждать не будем! Двигай!

– Спасибо, сэр!

С пулеметом в руках морпех побежал, огибая вертолет, плюхнулся рядом со своим бадди, увлеченно бьющим куда-то короткими очередями.

– Есть добро! – заорал он, перекрикивая пулемет.

И они побежали уже вместе.

Здание было выстроено так, что к нему пристроили еще два корпуса, в одном из них находился спортзал, в другом – бассейн, и крыша их на самом деле находилась на уровне третьего этажа здания. А вот между ними имелось что-то вроде перехода, и этот переход был одноэтажным. На этот переход можно легко забраться, а потом на крыши вели лестницы, наподобие пожарных.

Первый из подбежавших морпехов встал у стенки, сцепив руки в замок. Второй вскочил на руки, потом на плечо и сразу оказался на крыше – упражнение для новичков, в Кэмп Леджун есть кое-что похлеще. Затем сбросил пулемет с пристегнутым ремнем для переноски, помог взобраться на крышу своему напарнику.

Дальнейшее не требовало слов – один побежал направо, другой налево...

Крыша, политая гудроном, сохраняла остатки летнего дневного тепла.

Морпех плюхнулся на крышу – отсюда был прекрасный обзор, все небо в трассерах, перестрелка идет сразу с нескольких сторон, а он прикрыт только с двух – небольшими бортиками. Но самое главное, с его позиции отлично просматривались первый и второй этажи главного корпуса гимназии, он был на уровне третьего, и его видеть и обстреливать не могли, а он мог.

Выставив на сошки пулемет, морпех прицелился по силуэтам, мелькающим в коридорах гимназии, дал очередь, потом еще одну. Упали как минимум трое, полетели остатки стекла, по кирпичной кладке защелкали пули, выбивая пыль и куски кирпичей. Пуля ударила откуда-то сверху, морской пехотинец перекатился, чтобы уйти от огня, и одновременно с группой прикрытия, которая осталась внизу, открыл огонь по девятиэтажке – ему это было делать проще, чем группе прикрытия, он был выше них, хоть и ненамного...

Но все равно они понимали – еще минут десять, и все. Дальше – уже не взлететь.

* * *

...Черный цилиндр влетел в комнату, плюхнулся на пол – Борис выстрелил в дверь, но тут цилиндр лопнул ослепительной, выжигающей глаза вспышкой, ударил по ушам громовым раскатом – Борис повалился на пол, сжимаясь в комок, ослепший, оглохший, совершенно не понимающий, что происходит, он уже не представлял опасности.

* * *

– Здесь гражданские! – заорал морпех-контролер, держа комнату под прицелом автомата. – Сэр, это восьмой! Мы в левом крыле, здесь гражданские!

– Иду, – в наушнике послышался голос Ругида, полковник сам участвовал в зачистке, как рядовой боец, просто он не мог себе позволить командовать из глубокого тыла.

Пулеметчик по сигналу «гражданские» занял позицию у двери, встав на колено. Через давно разбитые стекла летели пули, но они летели снизу вверх, попадали в потолок и рикошетировали, оставляя на потолке следы. Опасности это почти не представляло.

У каждого из них на цевье был фонарь, оружейный, а у кого и просто примотанный скотчем, первый номер включил его. Луч света метнулся по комнате, остановился на скрючившемся на полу человеке. В руке у лежащего был пистолет.

– Пистолет! – выкрикнул морпех, как его учили, выбивая оружие из рук лежащего.

И в самом деле гражданские. Кажется... а тут-то кто? Господи...

Штаб-сержанта Корпуса морской пехоты САСШ чуть не вытошнило. При прошлой администрации демократы разрешили принимать в армию людей «альтернативной сексуальной ориентации». Но разрешить – это одно, а на деле в казармах к таким относились крайне враждебно, командиры тоже были не в восторге от подобных «военнослужащих», и если таковые появлялись – старались их вывести из боевых структур любой ценой. В результате «альтернативные» чаще всего служили в тыловых частях, в аэродромных техниках ВВС, в береговых частях ВМФ. Один из адмиралов открыто заявил, что «женщина на корабле к беде», за что получил серьезное взыскание за неполиткорректность.

Пулеметчик у стены хотел окрикнуть приближающегося, но заметил нарисованные тем же маркером на обмундировании звезды.

– Сэр!

– Держи коридор, – бросил Ругид.

– Есть.

Полковник вошел в комнату, посветил фонарем на лицо человека, лежащего на полу. Морпех уже надел на него одноразовые пластиковые наручники и поставил на него ногу, чтобы не трепыхался.

– Это он. Берем его.

– Есть, сэр. – Морской пехотинец, который во время отработки действий операции TRAP бегал кроссы с имитирующим человека мешком весом девяносто килограммов, легко перекинул Бориса через плечо. – Сэр, а с этим что делать?

Полковник посветил фонарем – его луч высветил слабо шевелящегося Калановского...

– Боже... Оставим его здесь, пусть с этим дерьмом поляки разбираются. Или русские. На выход.

– Есть, сэр.

– Медведь-главный всем Медведям. Фаза «три», повторяю – фаза «три». Зеленый свет! Всем прикрывать восьмого! Собраться в левом крыле. Доложить местонахождение, если кто-то не может выйти! Отбой!

– Альфа-Чарли главный – Медведю, – заговорила рация, – прошу подтверждения зеленого света, отвечайте, прием!

Естественно, что тактический канал в штабе тоже прослушивался, современные рации позволяют работать одновременно и в тактической сети подразделения, и выходить в общую сеть.

– Медведь – Альфе-Чарли главному, зеленый свет подтверждаю, повторяю – у нас зеленый свет. Выполняю фазу «три», прием.

– Альфа-Чарли главный – принял. Фазу «три» подтверждаю. У вас только несколько минут, к вам идут несколько медведей-гризли, повторяю – медведи-гризли приближаются к вам, мы не сможем долго вас прикрывать! Выполняйте фазу «три» как можно быстрее, прием.

– Медведь – принял. Конец связи.

Полковник вышел в коридор. Стрельба усиливалась, по стенам то и дело били пули. Если сюда идут медведи-гризли – то есть тяжелая техника, – им и в самом деле надо убираться...

– Фаза «три». Прорыв. Всем приготовить гранаты, пулеметчиков в авангард. Если за пять минут не прорвемся – нас тут похоронят. Вермеер, а это что у тебя?

– Сэр, это гражданский. Он просил взять его с собой.

– Просил? Вермеер, ты что, контуженый?

– Сэр, он сказал, что из русской разведки. Говорил, что хочет быть полезным нам.

Полковник понял, что самое время принимать решение. Место в вертолете было, такие операции всегда рассчитывают с небольшим, но запасом. Одного человека лишнего вертолет точно поднимет.

– Сам его и тащи. Прорываемся, пошли!

* * *

Казимир Поклевский оказался прижатым к земле пулеметным огнем, пулемет работал от спортивной площадки школы. Он даже не сомневался, что атакующие – русские.

Их было несколько человек, двое пошли левее, чтобы пройти вдоль забора и попытаться найти место для проникновения на спортплощадку или хотя бы для обстрела, но шансов было немного. Дело в том, что площадка была выровнена, а сама местность как бы шла под уклон, справа налево. Получалось, что если заходить слева, то площадка окажется выше тебя и вести обстрел будет невозможно, разве что только по кабине и двигателю вертолета. Они уже поняли, что на поле сел вертолет, только не знали какой.

Развязка наступила внезапно – пулемет заглох, пулеметчик, видимо, менял ленту, – и Поклевский бросился вперед, сам не зная, куда он бежит и будет ли у него там укрытие. Он просто поставил свою жизнь на кон – и выиграл: проскочил опасную зону до того, как пулеметчик справился с лентой, и выскочил в «мертвую», непростреливаемую зону до того, как его успели поймать на прицел...

– Сэр! Нам не пройти! Их там человек сорок!

Потеряв третий этаж, они оказались блокированы в холле второго, удерживая еще и коридор. Чтобы выйти туда, они потеряли двоих ранеными, в том числе одного – тяжелораненым. Вниз, по лестнице первого этажа почти непрерывно бил пулемет, простреливался насквозь и коридор, не давая противнику приблизиться. Гвардейцы пытались бросать гранаты через коридор, но коридор был слишком длинным, достать могло только случайным осколком. Однако что-то делать следовало, и срочно – рано или поздно кто-нибудь из гвардейцев рискнет жизнью и догадается садануть вдоль коридора из гранатомета. В здании из гранатомета стрелять нельзя – но при таком длинном коридоре ничего страшного не случится, реактивная струя найдет, куда уйти. Тогда у них появятся потери, и серьезные, – сразу.

Что-то ударило полковника по голове, по титановой штурмовой каске так сильно, что на мгновение погас в глазах свет, остался лишь звон в ушах. И боль. Стремительно разрастающаяся боль.

– Сэр! – кто-то заметил это. – Медведь ранен! Медведь ранен!

– В окно! – закричал полковник, не зная, контузия это или ранение в голову и сколько он протянет. – Быстро в окно, прорываемся на улицу!

Пуля пробила каску, это была бронебойная пуля, но глубоко уйти она не смогла. Каска все же выполнила свое предназначение и задержала пулю. Тем не менее полковник Ругид был ранен и контужен.

Здание сотряс страшный удар – кто-то долбанул по нему из чего-то, напоминающего артиллерийское орудие. Даже пол под ногами пошатнулся...

Что-то сверкнуло, нестерпимо ярко, почти под ногами Казимира Поклевского, а потом раздался взрыв – такой силы, что чуть не погасил сознание. Но не погасил, не погасил, и падая, думая, что уже убит, Казимир Поклевский нажал на спуск автомата, высаживая весь магазин. Не то чтобы не целясь, но и вообще не видя, куда стреляет. А в бою чаще всего находят свою цель случайные пули, таков закон войны, который с полным правом можно назвать законом подлости.

Так получилось и на этот раз. Один из морских пехотинцев собирался прыгать из окна, когда автоматная очередь прошлась по нему. Поклевский стрелял снизу вверх, под очень острым углом, и сразу несколько пуль попали в цель, не помог бронежилет. Морской пехотинец из группы «Яд гюрзы» рухнул вниз, упал рядом с еще живым польским повстанцем Казимиром Поклевским, который просто взял в руки автомат и решил пойти воевать за неподлеглость Польши. Его никто не готовил, не учил, все, что Польша дала ему, – старенький автомат и несколько магазинов с патронами. Тем не менее всем этим он сумел распорядиться с предельной эффективностью, убив морского пехотинца САСШ из специальной группы, в подготовку которого государство вложило несколько сотен тысяч долларов. Поэтому можно посмеяться, когда говорят, что все решает техника и подготовка – да, решает и многое, но не все. Фанатизм и патриотизм, неистовая вера в собственную правоту и готовность умереть, чтобы забрать с собой в могилу хоть одного врага, тоже имеют значение. И часто – немалое...

Автоматная очередь ударила прямо в остекление вертолета, коротко вскрикнул второй пилот.

– Ранен?

– Есть немного... – Второй пилот, кривясь от боли, потянулся за аптечкой.

– Какого хрена! Нас всех тут похоронят!

Крик первого пилота услышал один из канониров.

– Сэр, они уже идут. Им нужно две минуты.

– Козлы! Сбрасывайте емкости! Быстрее!

Емкости с дополнительным топливом были сделаны из армированной резины, их можно было быстро отсоединить и сбросить. Полковник ВВС САСШ, командир специального вертолета, добавил оборотов двигателям, переводя их во взлетный режим...

Морские пехотинцы появились, когда вертолет уже висел в воздухе, тяжко придавливая всех к земле потоками воздуха от винтов, группа прикрытия воевала, как могла, на земле. Морские пехотинцы бежали, спотыкаясь, падая, помогая друг другу, таща на своих плечах убитых и раненых, огрызаясь огнем. Увидев это, группа прикрытия начала бросать дымовые гранаты, все, какие были, чтобы прикрыть зону посадки, но бешено вращающиеся винты разгоняли изрыгаемый гранатами разноцветный дым.

Командир вертолета чуть сбросил обороты на хвостовом винте – вертолет как бы присел, делая возможной посадку, североамериканские летающие вертолеты-вагоны, у которых не было длинной и уязвимой хвостовой балки, позволяли такое. Морские пехотинцы грузили раненых, грузились сами, грузили пленных, пока группа прикрытия открыла бешеный огонь, добивая последние патроны, гранаты и ленты, – везти их в обратный путь было вовсе не обязательно...

– Все?

– Нет!

Красная ракета взлетела над футбольным полем, но нужды в ней не было. От здания гимназии, спотыкаясь, бежал восьмой. На плечах он нес тело своего бадди, еще с Пэрис Айленда они служили вместе. Убитого...

Зенитная установка – это была чрезвычайно опасная шестистволка на танковом шасси, пушка калибра тридцать миллиметров под снаряд от пушки боевой машины пехоты – исчезла, а на ее месте на экране расплылось светлое облако разрыва.

– Трайпл-эй – в истории.

– Чисто, – подтвердил Альфа-Чарли второй.

– Они взлетают.

В левом углу экрана вертолет отрывался от земли.

– Подтверждаю, «Отель Новембер» взлетает, фаза четыре.

– Сколько у тебя осталось?

– Четыре. Топливо на критическом уровне.

– У меня один. Пробивай ему путь, я пойду сопровождением.

– Есть.

Альфа-Чарли второй взглянул на часы. Их так и не сменили, кофе тоже не было – но за превышение продолжительности смены должны заплатить двойное жалованье, с этим строго. Как раз к месту – он собирался сменить машину и уже посетил дилерский салон Форда в Лас-Вегасе. Лишние деньги были бы как раз кстати.

...Граф фон Чернин пришел в себя только тогда, когда отгремел основной бой. До их комнаты добрались одной из первых, от вспышки и взрыва он оглох. Но он был в гражданском – поэтому проверявший их морской пехотинец не решился его убить, хотя фон Чернин совсем не был похож на объект. Он просто надел на него пластиковые наручники – на всякий случай – и оставил лежать в комнате.

Мусницкого они забрали. Мусницкого не было.

Перед глазами плавали радужные круги. Графу это было знакомо: катаясь в Тироле, в австрийских Альпах, он, еще не имея достаточного опыта, упал и ударился головой, очень сильно. Так вот тогда он ощущал то же самое – странный солоноватый вкус во рту, шум в ушах, круги перед глазами и какая-то растерянность. Вдобавок – он почти ничего не видел...

Граф фон Чернин попытался встать, когда кто-то вошел в комнату.

– Экселенц? Это вы?

Луч фонаря ударил в лицо – и он почувствовал боль, режущую боль в глазах. Все-таки он что-то видел.

– Уберите... это.

– Осторожнее.

– Мусницкий, это вы? Что... происходит?

Автоматные выстрелы на улице еще слышались, но больше это походило на потрескивание углей после большого пожара.

– Это Довбор. Пойдемте, экселенц, надо уезжать отсюда...

Все-таки австрийское бюро государственной охраны так ничуть и не изменилось, с тех пор как убили эрцгерцога, и не сделало никаких выводов из этого. Ни один из охранников не настоял на том, чтобы подняться на третий этаж и оставаться с охраняемым. Да, сам фон Чернин категорически запретил делать это, опасаясь лишних глаз и ушей, но кто, в конце концов, лучше разбирается в вопросах безопасности – он или они? Так и получилось, что на мгновение жизнь австрийского министра иностранных дел и владетельного графа оказалась в руках североамериканского морского пехотинца родом из Айовы, и только он решал, сохранить ее или нет.

Опираясь на плечо своего охранника, полуслепой граф фон Чернин спустился вниз по лестнице, засыпанной гильзами, битым стеклом и осколками кирпича. В левом крыле здания был пожар, его пытались тушить, но делали это бестолково. Гвардейцы сочли за лучшее выйти из здания, пытались оказывать помощь своим раненым.

Стараясь не привлекать внимания, они дошли до стоящих неподалеку «Мерседесов», один был выведен из строя, зато один – совсем не поврежден, другой мог ехать какое-то время... только бы выехать из города.

– Эй, а ну стоять! – крикнули сзади.

Довбор запихнул графа в машину, охранники были уже в ней – они пытались пробиться наверх, и после боя осталась лишь половина.

– Поехали!

«Мерседесы» тронулись с места, вслед ударила автоматная очередь, простучала по броне, но не остановила...

* * *

...Вертолет с позывным «Отель Новембер» на последних каплях топлива дотянул до итальянской авиабазы Авиано и сел там. На борту было трое погибших морпехов – один скончался от потери крови в вертолете, еще двоих убили в бою. Австро-венгерские силы, разъяренные действиями североамериканцев, выслали из Рагузы на перехват два фрегата, но «Леди залива» задержать не смогли, ее прикрывал неизвестно откуда взявшийся, но пришедшийся очень кстати итальянский крейсер. Обмен дипломатическими нотами между несколькими странами результатов не дал, кроме того, что отношения между Италией и Австро-Венгрией, и так не блестящие, ухудшились еще больше. Панические британские запросы своим «заокеанским друзьям» результатов не дали. Вертолет и беспилотники с Авиано вывезли прямо в САСШ рейсом огромного «С5 Гэлекси», на всем пути его конвоировали самолеты, поднятые с находящегося в Атлантике авианосца «Коралл Си». Учитывая давление русской, превосходящей по численности и мощи эскадры в Атлантическом океане, угрозу, которую она создавала для атлантического побережья САСШ, столь плотное конвоирование огромного транспортника, количество выделяемых на это сил и средств доказывали, что груз был действительно важный. Авианосцы в Атлантике были и у британцев, но вмешаться они не решились, помня о русской угрозе. Русские, имея в северной Атлантике сильную флотскую группировку, ядром которой были три ударных авианосца, повели себя на удивление пассивно и даже не совершили попытки облета воздушного конвоя.

29 июля 2002 года. Тегеран
Площадь. Парад по случаю Белой Революции
Шах Мат...

Да здравствует Июльская революция!..

Да здравствует вождь Июльской революции, Их Сиятельство, шахиншах Хосейни!

Был очень светлый день. Светлый настолько, что это потом врезалось в память. Очень тихий, с легким ветерком, как раз таким, чтобы чувствовать свежесть, но недостаточно сильным, чтобы поднимать с земли пыль. И небо – прозрачно-голубое и ни единого облачка, омрачающего собой лазурный небосвод.

Собираться я начал с самого утра – парад назначили на утро, начало – в десять часов по местному времени. Тот же самый фрак, в котором я вручал верительные грамоты – до этого не было ни единого повода его надеть. Пропуск – у меня был пропуск на первую трибуну, там собирались командующие всеми родами войск, командующие округами. Первая трибуна считалась самой почетной, выше нее была только трибуна, не имеющая номера, отдельная. Там имел право находиться лишь Светлейший, окруженный офицерами личной охраны.

Как все диктаторы, Светлейший был тщеславен. Будь он хоть немного более умным и предусмотрительным, он встал бы как раз посреди своих военных, он не стал бы возводить для себя отдельную трибуну. Тем самым он сделал бы невозможным покушение на себя на параде со стороны военных, потому что пули сразили бы не только его самого, но и заговорщиков. Но он был тщеславен, этот Навуходоносор нашего времени, он желал выделяться, он хотел быть на трибуне один, и только один.

И за это поплатился...

На трибуне должны были находиться только мужчины, женщины не допускались – поэтому приглашение было на одну персону. Приведя себя в порядок, я вышел из дома, молча прошел к машине. Вали захлопнул за мной дверь, пробежал к своему водительскому месту, аккуратно и плавно отчалил от тротуара.

Если в Зеленой зоне дороги были еще относительно свободными, то чем ближе мы подъезжали к центру города, тем плотнее становился транспортный поток, тем больше приходилось ждать. Увы, но среди персов немало таких, кто не сдавал экзамен на права, а получил их благодаря связям, благодаря тому, что на нужном месте сидит человек из их рода. Проблемы это создавало немалые – предвидя это, я и выехал пораньше...

Стоп...

Кордон, за который не пропускали уже никого, за исключением кортежей высших чиновников правительства и самого Светлейшего, находился примерно в полукилометре от Площади двадцать девятого июля. Там дорога была перекрыта полностью не только переносными полицейскими заграждениями, но и мотками колючей проволоки. Два бронетранспортера стояли по обе стороны дороги, примерно взвод солдат находился у заграждения, вдвое больше полицейских перекрывали улицу, отгоняли любопытных, проверяли документы и помогали припарковать автомобили на специальной стоянке.

– Господин Воронцов! – раздалось за спиной, как только я вышел из машины.

Я оглянулся – посол Североамериканских Соединенных Штатов Джеффри Пикеринг приглашающе махал мне рукой от своего «Кадиллака», припаркованного чуть дальше. Рядом с ним стоял посол Итальянского королевства, мой сосед Джузеппе Арено.

– Господа, вас не пропускают за оцепление? – спросил я.

– Отнюдь. Мы решили идти все вместе, сейчас ждем сэра Уолтона.

– А как же фон Тибольт?

– Он сказался больным. И граф фон Осецки тоже...

И даже тогда, когда мне сказали, что сразу трое послов – Священной Римской империи, Австро-Венерского королевства и Великобритании – сказались больными, я не заподозрил неладное. Хотя следовало бы.

– Я слышал, фон Тибольт совсем нездоров...

– Ай, бросьте, сударь. Фон Тибольт нездоров все время, что я его знаю. Но это не мешает ему плести интриги, – отмахнулся Пикеринг.

– А фон Осецки?

– А фон Осецки невоздержан в своей любви к крепким охотничьим настойкам на травах. В этом и заключается причина его частого нездоровья.

Странно – но отношения у меня сложились именно в этом кругу. Арено, который хоть был и подонком, но простым и понятным подонком, простоватый и честный Пикеринг и все. С теми, кто считался для Российской империи союзниками или нейтралами – фон Тибольт и фон Осецки – отношения категорически не складывались, а сэр Уолтон Харрис в последнее время просто старался меня избегать.

– Говорят, в Багдаде неспокойно... – проронил Пикеринг.

– В Багдаде и в самом деле неспокойно, – любезно подтвердил я, – но не более того. Обычный бандитизм, к сожалению, изжить его невозможно, равно как и преступность.

– Десять минут... – Арено достал из кармана старомодные часы на цепочке. – Если сэр Тимоти не проявляет уважения к договоренностям, думаю, господа, нам можно идти. Десять минут – предел моего терпения.

– Я бы ожидал этих слов от фон Тибольта, но не от вас... – заметил я.

– Ай, бросьте! – легко отмахнулся Арено. – Всю эту чушь про необязательность итальянцев, про то, что они могут опоздать на час и не читают нужным при этом извиниться, – все это говорят про нас немцы, самым наглым образом называющие себя римлянами. Право слово, надо было вовремя прекратить все это, как только они начали величать себя таким образом. Римлянами они никогда не были и не будут, варвары как есть...

– Это так... Думаю, нам и в самом деле стоит поспешить, господа... – взглянул на часы и я.

Легко пройдя сквозь кордон – полицейские, как всегда, больше уважения выказывали иностранцам, чем подданным Их Сиятельства, – мы неспешно пошли на площадь мимо длинных рядов боевой техники, заполонивших улицу...

...Их танк, модернизированный «Богатырь-6», стоял одним из последних в колонне из тридцати танков. Колонна танков выстроилась из расчета три ряда по десять машин в каждом, потому что ширина улицы другое построение не позволяла. Выезжая на площадь, они должны будут принять чуть влево, так что их танк окажется в первом ряду, в том, что пойдет совсем рядом с трибуной.

На месте командира танка был майор Мухаммед Техрани, заместитель командира роты в танковой бригаде. На это дело он пошел сам, поскольку его присутствие, присутствие в танке хоть одного из офицеров, было какой-то гарантией, что это не провокация САВАК, что все это – в самом деле. Майор Техрани не только раньше служил в Гвардии Бессмертных, откуда был переведен по возрасту – с повышением, но и был, и до сих пор оставался осведомителем САВАК. В агентурной картотеке он был на хорошем счету – выдал четверых негодяев, осквернивших свои поганые рты клеветой на Светлейшего. Тем самым он доказал свою преданность персидскому народу и лично Светлейшему и заслужил право присутствовать на параде. Дабы лицезреть и дабы враги Персии тоже лицезрели ее мощь.

На месте наводчика был подполковник Али Бехрузи, заместитель командира танкового полка. Сам он сел в танк, потому что никто другой из заговорщиков не имел такой военно-учетной специальности – наводчик танка, а он имел. Когда-то давно он служил именно наводчиком танка, до того, как его карьера пошла в гору.

На месте механика-водителя был сын подполковника Бехрузи, младший лейтенант Ахмад Бехрузи. Единственный из всех, кому можно было доверять безоговорочно – просто он занимал слишком ничтожную должность – механик-водитель танка, и у него было слишком невысокое звание – младший лейтенант, чтобы им интересовался САВАК. Остальные – и подполковник Бехрузи, и майор Техрани – входили в тройки, и если то, что они задумали, сегодня провалится, тогда конец не только им и их семьям, но и тем, кто находится в одних тройках с ними. За то, что просмотрели. Не разоблачили. Не сообщили.

Но страх не вечен.

Да, страх не вечен, и Светлейший, умный и прозорливый вождь персидского народа, в гордыне своей забыл об этом. Страх и в самом деле не вечен, и мудрейшие диктаторы используют этот инструмент очень осторожно и дозированно. В величайших диктатурах мира на площадях не стоят виселицы, по улицам не разъезжают по ночам черные фургоны, и людей не раскатывают катками по асфальту. Да, казни там есть – но их количество исчисляется десятками в год, но не сотнями и никак не тысячами. Потому что, если страх становится всеобъемлющим, кое-кто может и переступить через порог страха. Сказать самому себе, что лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. И тогда начинается самое страшное. Любая спецслужба мира, занимающаяся охраной первых лиц государства, никого так не боится, как боится людей, перешагнувших порог страха. Боится терпеливого, одинокого человека, не испытывающего страха, годами вынашивающего план мщения, готового отказаться от своей жизни, как от проигранной карты, только для того, чтобы свершить задуманное. Потому что такого человека невозможно вычислить заранее, он обычно ни с кем не бывает связан, никак не обнаруживает своих намерений до последнего момента, его некому выдать. И когда он наносит удар – шансы обычно бывают пятьдесят на пятьдесят. Иногда даже меньше...

Из всех тех, кто находился в этот момент в танке, не должен был находиться там только подполковник Бехрузи, но он-то как раз и оказался на месте наводчика. Если у командира танка есть люк, у механика-водителя тоже есть люк, то у наводчика на танке этой модели люка нет. На этом-то и строился их расчет – перед проездом по площади САВАК обязательно проверит, кто в танке. Но чтобы не рвать парадное построение танков – проверку проведут на ходу, нужно будет высунуться из люка танка, чтобы тебя опознали. И наводчик окажется единственным, кто не станет показываться из люка в этот момент.

Аллах Акбар! Да сгинет тиран!

Вера придавала силы каждому из них. Вера в Махди, в пришествие святого, двенадцатого имама, который сокрушит наконец бесчисленные рати Даджала^[95]. Из всех них только подполковник Бехрузи и майор Техрани лично видели находящегося в сокрытии двенадцатого имама. Но и того, что они увидели, хватило, чтобы обратить к Аллаху их заскорузлые от пролитой крови души.

Будет день, в который Аллах милосердно пошлет на землю двенадцатого пророка Махди, дабы объединил он правоверных под рукой своей и свершил Страшный суд над грешниками. Великие угнетения и притеснения будут ждать правоверных, но каждый, кто верит в Аллаха и в слово его, должен смиренно переносить их, восклицая: «Это – за грехи мои». Потом – сойдет на землю из великого сокрытия Махди и объединит всех, кто праведен, и будет война. А в конце той святой войны не останется на Земле ни единого клочка, не подвластного воле Его, и все, кто сражался и расходовал на пути его, будут сидеть по правую руку его, с радостью вкушая плоды великих побед. Тем же, кого поразят мечи и стрелы неверных на пути святого Джихада, рай будет наградой.

Аллах Акбар! Махди Рахбар!

Каждый из них был грешен. Каждый из них обагрил руки свои кровью праведников. Каждый из них был повязан этой кровью в смертельной игре, ведущейся на древней персидской земле. Но каждый из них, из экипажа их танка, сегодня очистится.

Змеей зашипел, заскрипел эфир:

– Лев-один всем Львам. Доложить готовность к движению!

Лев-один – таков был позывной командира танкового полка Гвардии полковника Джавада. Выходец из семьи священнослужителей, он демонстративно порвал с исламом и с семьей, своей жестокостью он заслужил право командовать одним из самых сильных подразделений Гвардии шахиншаха.

Привычно зазвучали доклады о готовности. Майор Техрани сделал знак «тихо», прижал рукой гарнитуру рации, желая ничего не пропустить. В перекличке экипажей он искал хоть какие-то, хоть мельчайшие признаки того, что САВАК предприняла новые меры безопасности. В каждом из танков был офицер безопасности САВАК, их привезли в часть на автобусе рано утром и рассадили по танкам перед выдвижением на площадь. Танк «Богатырь-6» был рассчитан на четырех человек, в нем не было автомата заряжания, как в современных гаубицах, – и поэтому нужен был заряжающий. Сейчас на месте заряжающего, скорчившись, сидел офицер САВАК, он был даже выше ста восьмидесяти сантиметров и едва поместился в танк. Но САВАК не знает, что в критической ситуации командир танка вполне может заменить заряжающего, они проходили это на учениях. И офицер САВАК, который не учился в военном училище, не знает, что находится в танке, и не сможет найти ни два заботливо спрятанных под фальшполом снаряда, ни находящуюся там же коробку с лентой на пятьдесят – к спаренному с пушкой крупнокалиберному КПВТ. Перед парадом танки обыскивали не только офицеры САВАК, но и командование части – и так случилось, что именно этот танк обыскал не кто иной, как подполковник Бехрузи.

– Лев-четырнадцать, у нас все штатно, готовы к движению.

Доклады бежали по цепочке, каждый из танков докладывал по очереди готовность. Если танк застрянет посреди площади – это будет позор, после которого полетят головы. То же самое произойдет, если танки не смогут держать строй или, к примеру, столкнутся. Поэтому перед парадом они дважды репетировали проход танковых колонн на одном из скоростных шоссе, где специально отгородили кусок трассы.

Что-то – непонятно что, разобрать мешал шум вспомогательной силовой установки танка – в свою рацию докладывал офицер САВАК, его звали Махмуд, но майор Техрани старался не думать об этом. Убить его придется именно ему, для этого у него есть лезвие, которое он спрятал за околышем своей парадной фуражки, утаив от обыска. Он не знал, как именно он это сделает, возможно, лезвие и не понадобится. Возможно, он просто задушит его или сломает шею, у него сильные руки, и он сделает праведное дело, пусть и таким страшным способом. Одним из самых популярных видов спорта в танковом полку было рукоборство, или армрестлинг, если на английском. У майора Техрани были сильные руки, мало кто мог бросить ему вызов. Да, он попытается убить голыми руками, саваковец может заметить, как майор снимает фуражку и заподозрить неладное. Если он успеет передать сигнал тревоги по рации – произойдет катастрофа...

Да, это грех. Страшный грех, потому что тот, кто убил одного человека, – убил всех людей. Возможно, этот офицер САВАК тоже в душе является правоверным и ненавидит тирана, пусть и тайно, – но ведь его нельзя спросить об этом, не так ли? И велик ли этот грех по сравнению с теми грехами, которые он, майор Техрани, взял на себя? Велик ли этот грех по сравнению с тем, когда он сел за рычаги асфальтового катка и направил машину на распятого на асфальте человека, дерзнувшего посягнуть на Даджала? Велик ли этот грех по сравнению с тем, как зачищали они деревни приграничья – да, конечно, там жили контрабандисты и бандиты, но является ли это достаточным для того, чтобы ночью расстрелять деревню из танковых орудий, а потом гусеницами танков додавить тех, кто чудом уцелел в пылающих развалинах?

И достаточно ли будет того, что они сегодня сделают, чтобы посметь взглянуть на Аллаха, когда они предстанут перед ним?

– Лев-главный всем Львам – начать движение! Колонна по четыре, дистанция пять, скорость десять, маневрирование по головным машинам колонн!

Взревела основная силовая установка машины, едва заметная дрожь пробежала по броне, рык дизеля заполнил бронированное чрево тяжелого танка. Саваковец поморщился...

Ни один из них – ни майор Техрани, ни подполковник Бехрузи, ни его сын Ахмад – не надеялись уйти живыми. Это просто невозможно, на площади – тысячи стражников, тайных и явных. Десятки глаз следят за каждым, своры псов бросятся за ними в погоню – но будет уже поздно. Тиран падет...

Ахмад плавно тронул многотонную машину с места, танк шел особенно плавно, потому что на него сегодня надели специальные накладки на гусеницы, дабы защитить городскую мостовую от разрушительного воздействия. Дизель прогрелся, выйдя на режим, и в танке стало тише. Офицер САВАК завозился с люком.

– Давайте помогу... – Майор протянул руку, повернул рычаг. Саваковец с облегчением выпрямился, показываясь в люке и давая знать наблюдателям САВАК, что у них все в порядке...

– Лев-один всем Львам. Тысяча метров! Выровнять ряды!

Саваковец снова пригнулся, ссутулился, опускаясь в бронированное чрево танка, майор протянул руку, чтобы закрыть люк, но в этот момент его левая рука вдруг изменила направление движения и вцепилась офицеру безопасности в плечо.

Офицер что-то крикнул, но этого никто не услышал, дернулся, но было уже поздно, майор крепко держал его на плечо. Голова майора врезалась в подбородок офицера САВАК, правой рукой танкист попытался нанести сильный удар в солнечное сплетение, но не было возможности размахнуться, и удар не погасил сознание обреченного. Взревев от боли, саваковец попытался ударить майора в пах, ему это тоже не удалось, танк двигался, его немного мотало, и ни один из борцов не мог ничего сделать, чтобы быстро и сильно ударить второго – не хватало места. Майор Техрани – его лицо оказалось на одном уровне с искаженным ненавистью лицом саваковца – внезапно подался вперед, схватил что-то зубами, сжал челюсти изо всех сил, ощущая, как что-то хрустит под ногами, и горячая, соленая жидкость заполняет рот. Саваковец начал бить в бок, стараясь пробить печень, майор в ответ попытался ударить коленом в пах. В бронированной ловушке танковой башни не на жизнь, а на смерть сражались два человека – они били, грызли, уродовали друг друга, стараясь убить другого, прежде чем найти свою смерть.

Саваковец вспомнил об оружии. В кармане у него лежал небольшой револьвер, нужно было освободить хотя бы одну руку, чтобы достать его и попытаться выстрелить. Но в этом случае у него будет одна свободная рука против двух, и он не сможет остановить с остервенением атакующего его противника. И тем не менее офицер решился – танк в этот момент качнуло, нога майор соскользнула с фальшпола башни, он на мгновение ослабил усилия – и этого времени саваковцу хватило, правая рука нырнула в карман. Он выстрелил прямо через карман: раз, потом еще раз – револьвер это позволял. Он не знал, во что попали его пули, и ему не суждено было это узнать – с диким ревом майор нанес сильнейший удар лицом в голову, мгновенно выбив сознание из офицера САВАК. Следующий удар был уже добивающим – в горло...

– Лев-один всем Львам. Сто метров! Последний рубеж!

Последний рубеж...

Правая нога словно отнялась, какое-то странное тепло разливалось по ней...

– Целы?

Майор Техрани чуть наклонился, посмотрел на темное пятно, расползающееся на поверхности светлой штанины...

– Ахмад! Ай, Ахмад! Ай, Ахмад!

Первая пуля попала младшему лейтенанту Ахмаду Бехрузи в левое плечо, но он, белый как мел, держал управление машиной. Проклятье.

– Его надо...

– Нет времени!!!

– Отец...

Подполковник Бехрузи привстал со своего места, потянулся к сыну.

– Что? Что, о Аллах, помоги...

– Делайте, что должны... – из последних сил проговорил Ахмад Бехрузи. – Аллах Акбар, Махди Рахбар!

Танк приближался к трибунам...

* * *

Хорошо хоть не догадались устроить личный обыск – иначе, клянусь честью, я пристрелил бы кого-нибудь из этих наглых саваковцев. Верней, не пристрелил, у меня не из чего стрелять. Просто свернул бы шею...

Чем заметнее мы приближались к трибунам, тем плотнее становились ряды оцепления. Здесь был и народ – обычные персы, прибывшие на парад, дабы хоть одним глазком увидеть светлейшего, но одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, в какой степени толпа разбавлена агентами САВАК, полицейскими и жандармами. Они даже не пытались особенно скрыться в своих темных очках.

– Господа, кажется, это посольская трибуна... – сказал Арено, внимательно изучив билет.

– Вероятно, вы правы, сударь. Но у меня пропуск на первую. Честь имею...

Трибуна была большой, длинной, не наскоро возведенной, а капитальной, бетонной. Здесь все было предусмотрено для ежегодных парадов, сама площадь – длинный прямоугольник с трибунами – была специально построена для этого.

При входе на трибуну несколько офицеров проверяли билеты. Очередь была небольшой, дошла до нас быстро. Офицер глянул на мой билет – они были именными – замялся...

– Эфенди Воронцов, посол Его Величества Александра, Императора Российского? – уточнил он.

– Так точно.

– Наследник Светлейшего Шахиншаха, его Светлость, Хусейн Хусейни просит вас оказать ему честь и подняться к нему на пятый уровень. Али, проводи эфенди Воронцова на трибуну.

– Нижайше прошу вас следовать за мной! – поклонился стоящий рядом офицер.

Пятый уровень – самый высокий этаж трибуны – был почти пуст и предназначался только для Наследника и его стражи. На третьем, четвертом этажах стоял генералитет – по рангу и старшинству. Нижние два – приглашенные иностранцы и пресса. В том, что иностранцы и пресса стояли ниже генералитета, был недвусмысленный намек.

Принц Хусейн на сей раз был одет в защитного цвета рубашку с коротким рукавом и брюки от русской военной формы, тоже защитного цвета. Ни одной награды или знака отличия на нем не было, равно как и на сопровождающих его, одетых схожим образом. Чему-то он начал уже учиться, и это радует. Будь незаметным – и останешься цел.

– Я рад приветствовать вас, мой друг, на параде в честь годовщины Белой Революции.

– Я рад видеть вас, Ваше Сиятельство, – кивнул я, пожал протянутую руку. – Но удовлетворите мое любопытство, почему вы не стоите рядом со своим отцом?

– Охотно удовлетворю. Никто не имеет права стоять на одном уровне с Его Светлостью. Я предпочитаю оставаться рядом со своими подчиненными.

– Весьма разумно, Ваше Сиятельство.

Однако на трибуне, где стоял шахиншах, ниже его, разумеется, было полно старших офицеров САВАК и полиции. Получается этакое размежевание – спецслужбы пока за отцом, но жандармерия, а по сути самая настоящая армия, хоть и не самая сильная, но все же – за сыном. Опасное разделение, очень опасное.

Или это ничего не значит?

– А русские части будут принимать участие в параде, Ваше Сиятельство?

– Нет. Русские не принимают участия в наших парадах.

Надо посмотреть, что за техника здесь появится. У меня возникло убеждение, что Генеральный штаб сильно недооценивает то, что происходит в Персии, недооценивает созданную здесь военную силу. Отсюда уже долгое время не исходило угрозы. Генеральному штабу и без Тегерана есть кем заняться, но все равно недооценка, в чем бы она ни заключалась, – не то, что должно быть в планах Генерального штаба.

Да, надо внимательнее приглядеться к технике. Потом написать отчет, дублировать его и выслать и военному министру, и в Генеральный штаб, и Путилову. Пусть думают, что с этим делать.

Внезапно я заметил – краем глаза, – что его Светлейшество шахиншах смотрит в бинокль не на трибуны, не на изготовившиеся к параду войска, а конкретно на нас. Подавать вид, что я это заметил, – не стал.

Парад начался с кавалерии. Кавалерия была чисто туземной, с явно иноземным влиянием, то ли британским, то ли казачьим. Скорее казачьим – от персидской казачьей бригады, первого боевого формирования русской армии, ступившего на землю Персии, причем не с войной, а чтобы поддержать законную власть – нынешним церемониальным кавалеристам достались красные кителя, совсем как в казачьей конвойной страже. Причем оттенок красного цвета был именно наш, а не британский, и выправка была тоже наша. Интересно, где они берут лошадей? Скорее всего, тоже у нас – до принятия масштабной ирригационно-оросительной программы в Персии невозможно было разводить лошадей, их просто негде было пасти и поить. Выправка, экзерсисы с саблями – все позаимствовано у казаков. Кстати, немного отвлекаясь, в двадцатые годы в персидской казачьей бригаде служил цвет персидского высшего света.

После этого пошли современные войска. Вернее, не пошли, а поехали. Пеших не было вообще – подразделения везли сначала на легких транспортерах – открытые длиннобазные «Егеря», потом пошли и машины побольше – длиннобазные АМО. Эти машины раньше явно были гражданскими, потому что военные версии, которые закупает русская армия, идут с более короткой базой для повышения проходимости в сложных дорожных условиях. Но есть машины, которые делают точно такими же, но с более длинной базой – их закупают караванщики, различные компании, занимающиеся добычей полезных ископаемых, и другие, кому нужна предельно прочная, но в то же время вмещающая немалый груз машина. Похоже, эти закупили как гражданские, здесь дооборудовали и перекрасили. Обращало на себя внимание то, что машины были без тента, вместо тента был обвес из толстых труб, а на обвесе закреплен крупнокалиберный пулемет на станке. И... похоже, ответные части для установки пулеметов могут быть и по бокам. Весьма умно – у нас таких машин нет, на армейских монтируют люк в крыше кабины и там можно установить пулемет – и все. Для транспортировки войск в зонах боевых действий и повышенной террористической активности используют «Выстрелы» на гражданском шасси с количеством осей от двух до четырех, и более тяжелые двух– и трехосные «Медведи» с ходовой от БТР и тяжелым бронированием. А тут... молодцы, получается, каждая машина в конвое может отбиваться...

Потом пошли «Выстрелы», которые я упоминал. Здесь они были только двухосные и с пулеметной спаркой...

А вот это – новость. Тот же «Выстрел», но с боевым модулем от боевой машины пехоты! Этот модуль разработан специально для модернизации старой техники, у нас все старье, что у территориалов в последнее время обвешено новыми навесными блоками брони и вместо старой башни с орудием «Гром-1» установлена эта, со скорострельной пушкой, пулеметом КОРД и четырьмя пусковыми ПТУР. Но кто догадался продать это сюда???

«Медведи» – и двух-, и трехосные, – они просто ехали рядами, потому что люков в крыше не было, пехотинцы не могли высунуться и отдать честь. Эта машина вроде бы разрешена к продаже сюда... поэтому, видимо, их так много. Все – бронированы по максимуму, с навесными решетками и пулеметными башенками. Солидная вещь...

– Впечатляет, не правда ли... – заметил принц.

– Вы и впрямь немало сделали, ваша светлость... – совершенно искренне согласился я.

В этот момент над площадью начался и воздушный парад. Первыми шли «Воробьи» – легкие вертолеты. У нас в армии их использовали как разведывательные или посыльные... а здесь – часть с пулеметным вооружением, часть – переделана на британский манер, может нести шесть бойцов на боковых сиденьях. Наш десант категорически против такого способа транспортировки малых групп – ноги в воздухе болтаются, как презрительно заметил на ученьях один генерал. И возможно, напрасно – шпага порой опаснее меча.

А тут, похоже, идут пушкари...

Вассальным договором Персии запрещалось иметь артиллерию калибром крупнее, чем пять дюймов, в то время как в русской армии полковая имела калибр шесть дюймов, а бригадная и дивизионная – восемь дюймов, причем вся ствольная артиллерия была самоходной, на гусеничном или колесном шасси. Поскольку бронированная самоходка – вещь накладная и в производстве, и в эксплуатации, в восьмидесятые годы всю буксируемую артиллерию поставили на ... полноприводные крановые шасси! А что? Крановое шасси – идеальное место для размещения орудия, – оно специально делается с таким расчетом, чтобы выдерживать большие нагрузки, у него в стандарте есть четыре или шесть поворотных опор, чтобы держаться на местности, у некоторых версий сдвоенная кабина – как раз вмещает водителя и боевой расчет орудия. Всего-то понадобится – само орудие, которое нужно просто снять со станка и установить туда же, куда устанавливается кран, потом надо сделать бронированный короб для возимого боезапаса, навесить броню на кабину и поставить приемник-вычислитель для того, чтобы каждый расчет мог принимать данные о целях и рассчитывать выстрелы. Система работает по принципу: выстрелил – сменил позицию, выстрелил – снова сменил позицию. Бритты и римляне сделали специальные шасси для легких самоходок, а мы вот так, дешево – и сердито.

Здесь же на бронированное шасси АМО поставили пятидюймовые гаубицы. Но проблема в том, что похоже... похоже, что они сделаны скорострельными, как на танках. Видимо, конструкцию как раз и взяли от старых моделей танков. Возможно – и от нашей современной тяжелой гаубицы с необитаемым боевым отделением... карусельная система заряжания, пусть они и пытаются это скрыть бронированием, но все равно заметно. Такая зверюга может просто плеваться огнем, она способна выпустить десять снарядов, в то время как наша, пусть и более крупного калибра гаубица на автомобильном шасси, за это время выстрелит только дважды.

И опять кто-то продал это сюда...

В небе легких «Воробьев» сменили более тяжелые транспортные вертолеты, каждый из них волочил за собой хвост из разноцветного дыма – прицепили дымовые шашки. В этот момент все смотрели вверх – и мало кто заметил, что на площадь вошли танки...

Нужно было хотя бы наложить жгут, чтобы остановить кровь, с каждой каплей крови силы покидали майора – но сделать это было некогда. Проклятый саваковец лежал так, что фальшпол невозможно было отодвинуть, чтобы добраться до снарядов. Этого – мертвеца в башне танка – они не предусмотрели.

– Помоги... – прохрипел раненый Техрани.

Подполковник Бехрузи – ему было удобнее всего это сделать – подхватил воняющего кровью мертвеца под мышки, потащил на себя, так, чтобы освободить доступ к снарядам. В кабине страшно разило – мочой, дерьмом и кровью...

– Еще! Давай!

Хрустнула наскоро прихваченная сваркой фальшпанель, открывая тайник с двумя снарядами, осколочно-фугасным и «флашет»^[96]. И коробка – пятьдесят патронов калибра 14,5, ждущих своего часа...

Скользкими от крови руками Техрани подхватил снаряд, удивившись, какой он тяжелый. Вложил в лоток орудия, захлопнул затвор.

– Наводи! Огонь по готовности!

До сих пор не понимаю, как мне тогда удалось остаться в живых. Вероятно, только потому, что я не задрал вместе с остальными голову, как страус, как идиот, пялясь на разноцветные, тащащиеся за вертолетами дымы, – там вертолеты танцевали какой-то сложный воздушный акробатический танец, и дымы пересекались, образуя какие-то красивые, разноцветные, медленно тающие в воздухе фигуры...

Я же смотрел на танки...

Последний танк типа «Богатырь-6» был снят с вооружения Российской империи в восемьдесят втором, немало их хранилось на Урале на специальных базах. Причиной снятия с вооружения была уязвимость танка для современных средств поражения. Его сменила тяжелая штурмовая самоходка (у которой не было изначально ослабленной башни) с просто чудовищной броней. Сейчас же, с принятием «куницы», вернулись к тому, с чего начали. «Куница» – тяжелая САУ с поворотной, сильно бронированной необитаемой башней, в которой установлено морское скорострельное орудие калибра сто тридцать. Башня отнесена назад, обитаемое отделение – командир и механик-водитель – спереди было защищено моторно-трансмиссионным отделением, сзади – механизмами башенной установки. Получился тот же танк, только с расширенными возможностями – предельный угол подъема орудия тридцать четыре градуса против десяти на танках и семидесяти пяти на чистых САУ.

А вот тут были как раз «Богатыри» – видимо, их продали как устаревшие. И кто-то немало потрудился над тем, чтобы довести их до мирового уровня. Новый теплоизолирующий кожух ствола, повышающий точность и ресурс ствола, прицельная система... кажется, даже дублированная. Решетки от «РПГ» и...

И еще совершенно секретная система «накидка», снижающая в несколько раз видимость танка в инфракрасном спектре и ослабляющая возможности радиолокационного обнаружения танка. Положили ее неграмотно – решетки явно местные, и они несколько нивелируют действие «накидки», но все равно «накидка» здесь не должна была оказаться ни при каких обстоятельствах. Это уже не просто запрещенная к экспорту, это совершенно секретная технология. И тот, кто ее сюда передал...

Один из танков внезапно на ходу начал разворачиваться...

Проблемы с ходовой частью? Или...

– Давай!

Техрани нажал кнопку электроспуска танкового орудия – грохнуло, танк покачнулся на гусеницах, в тесном пространстве танковой башни, пропитанной ужасом, остро запахло сгоревшим порохом.

– Аллах Акбар! – крикнул изо всех сил Бехрузи, перекрикивая рокот дизеля.

Шах Мат. Король мертв.

– Заряжай!

Майор посмотрел на оставшийся «флашет» – они должны были уничтожить даджала, так хотел сам Махди, но жизнь утекала из него, и он понял, что поднять тяжелый снаряд и вложить его в зарядный лоток он уже не сможет...

– Разворачивай...

Из последних сил младший лейтенант Бехрузи, тоже истекающий кровью от страшной раны в плече, заблокировал правую гусеницу – и танк начал разворачиваться. Майор Техрани прильнул к окуляру прицела – он был один и на пушку, и на спаренный с нею пулемет. Даджал должен быть там, на соседней трибуне, окруженный своими нукерами, продавшимися шайтану. Он должен быть там – и должен умереть так же, как тиран.

Но его там не было.

– Аллах Акбар!

Пули – маленькие смертоносные снаряды – врезались в бетонную трибуну, лопнули осколками, кромсая и уродуя тела. Весь генералитет, все военачальники несуществующей армии страны скопились там – и кара Аллаха настигала их одного за другим, в виде нескольких десятков граммов стали, имеющих на дульном срезе энергию в тридцать две тысячи джоулей и при попадании в тело человека разрывающих его на куски. Палачи собственного народа, жандармы, обвешанные кровавыми наградами, – ни одна из них не была получена за сражение с равным противником, – разлетались в клочья мяса один за другим, а их нечестивая кровь смешивалась в единстве и равенстве перед смертью.

Аллах Акбар...

* * *

– Ложись!

На флоте в этом случае сначала выполняют команду, потом разбираются, что к чему. Здесь все на мгновение замерли, недоуменно уставившись на меня.

Танк выстрелил – длинный язык пламени ударил из дула, тяжелую машину качнуло – и трибуна, расположенная в сотне метров от нас, исчезла в пламени разрыва осколочно-фугасного снаряда. В этот момент замерли все, казалось, что замер в ужасе весь мир. Разрыв пятидюймового осколочно-фугасного снаряда пришелся как раз на центр верха трибуны – там, где стоял Светлейший, окруженный самыми преданными из своих людей. Что там произошло – видно не было, все сразу заволокло черным дымом. Кто-то закричал и на наших трибунах – осколки долетали и сюда...

Танк начал разворачиваться...

Поняв, что будет дальше – благо мы стояли на самом верху трибуны, – я просто сбил с ног Хусейна и перекинул его через бортик, отправив в полет с двенадцатиметровой высоты. Да, так он неизбежно сломает руку, наверняка и ребра, возможно, получит сотрясение мозга – но все это лучше, чем быть разорванным в куски танковым снарядом. От переломов и сотрясения можно вылечиться. Если в то место, где ты стоишь, попадает пущенный прямой наводкой танковый снаряд, не найдут даже, что похоронить...

Охрана действовала медленно и глупо – они попытались остановить меня, когда принц уже падал вниз, а танк почти развернулся на нас. В голове мелькнула мысль – почему он разворачивается целиком, почему не поворачивает башню, это же будет быстрее. Но думать было некогда – ударив одного из охранников, схватившего меня со всей силы в горло, я приемом самбо стряхнул захват второго и сам прыгнул через парапет.

Приземлился плохо, тяжело – не сломал лодыжку, но боль прострелила подобно молнии. Ожидая разрыва танкового снаряда, я упал, прикрывая голову руками, но взрыва не последовало. Вместо этого словно заработал отбойный молоток...

Пулемет... У них нет снарядов!!!

Рядом зашевелился, застонал принц Хусейн, теперь, похоже, шахиншах Хусейн. Слава Аллаху – он не упал головой вниз, свернув шею, грохнулся на бок, попытавшись сгруппироваться. Но от неожиданности сгруппироваться ему не удалось – и, кажется, он что-то сломал...

Я попытался шагнуть – и застонал от боли. Мы были на асфальтированной площадке за трибунами, к нам бежали несколько солдат Гвардии из оцепления. Если Гвардия в заговоре, если в танке не псих-одиночка, нас просто разорвут на части. Хотя какой, к чертям, псих-одиночка – в танке экипаж четыре человека...

Подбежав, несколько солдат окружили нас, направив пистолеты на меня, командовавший ими офицер в темных очках тряс пистолетом и что-то орал на фарси, который я до сих пор не удосужился нормально выучить. У меня не было ни пистолета, ни возможности что-то сделать, ни даже возможности просто поговорить с ними, а взбесившийся отбойный молоток продолжал бить по трибуне.

– Я русский! Я русский! – догадался заорать я.

Не может быть, чтобы хотя бы офицер не учился у нас....

Хусейн попытался подняться и не смог...

– Я русский!

– Стой, стреляю! Стой, стреляю!!! – заорал командир, видимо, это было то немногое, что он запомнил на русском.

Не знаю, чем бы все это закончилось тогда, если бы не обезумевший танкист на «Богатыре». Отбойный молоток вдруг заглох, потом что-то грохнуло там, за трибуной – да так, что солдаты присели, а потом взревел мотор, и танк пошел на прорыв...

Надо пробиваться к машинам... Надо ехать... в посольство, засесть там, там какая-никакая охрана. Выйти на связь со средиземноморским оперативным соединением, пусть поднимают морскую пехоту и флотский спецназ. Если это заговор, если начнется мятеж – тут все захлебнутся кровью...

– Я русский! Это – принц Хусейн! Надо увезти его отсюда! Надо...

* * *

Что-то ударило по танку с такой силой, что на какой-то момент майору показалось, будто их танк вот-вот перевернется...

– За рычаги! Давай! Давай же! За рычаги, сын шакала!

Страшное ругательство сдвинуло с места оцепеневшего Бехрузи, он полез вперед, туда, где за рычагами танка умирал его сын. Один из танков колонны догадался что-то сделать – ни в одном танке, кроме их, не было боеприпасов, пули, дождем барабанящие по броне, не могли причинить ни малейшего вреда разбушевавшемуся стальному чудовищу – но один из танкистов додумался: развернув танк, он просто таранил изрыгающий огонь танк заговорщиков, чтобы сбить прицел. Но было уже поздно...

Добравшись до рычагов управления, подполковник Бехрузи послал танк вперед. Пусть у них остался всего один снаряд, да и тот некому было положить в лоток, пусть у них совсем не было патронов к пулемету, но сам по себе танк, шестидесятитонная бронированная махина с тысячесильным дизелем и прочной броней, все равно что осадный таран, мало какая стена в современном городе остановит его.

Слабеющими пальцами майор Техрани нажал кнопку поворота башни, чтобы подготовить танк к тарану, чтобы пушка ему не мешала. Потом нащупал аптечку, на ощупь достал оттуда жгут – надо было остановить кровь, иначе шансов не будет никаких, они так и умрут в этом танке, кровь праведников и кровь нечестивцев смешается, и сам Аллах не сумеет ее отличить. А так... шанс еще есть, Аллах свидетель, есть...

Хрястнув, уступил напору стали бетон, стальная коробка танка проламывалась сюда, в парк. За трибунами был так называемый Парк шахидов – высаженный в честь всех тех, кто когда-то отдал жизнь за Персию. Сейчас, учитывая уровень террористической угрозы и то, что произошло на параде, – название казалось более чем двусмысленным.

Солдаты испугались – танк проломился всего в пятидесяти метрах от нас. Они не бросились защищать нового монарха – они бросились наутек. Грех было оставаться здесь и мне, а тем более – принцу, нет, теперь уже шахиншаху Хусейну.

– Поднимайтесь! Быстро!

Хусейн болезненно скривился, я, недолго думая, подхватил его руку, поднял – и закинул к себе на плечо. В учебке мы таскали бревна и большие камни – и ничего с нами не случалось, а человек куда легче камня.

– Кажется...

Не говоря ни слова, я потащил его к выходу из парка, пытаться выбраться на площадь нельзя, если это заговор – то нас растерзают в секунды. За спиной гремели автоматные очереди, стреляли много, но явно не в нас. Каждую секунду я ждал, что загрохочет танковый пулемет и нас сметет, разорвет на части поток пуль. Но танкисты то ли решили, что с нами покончено, то ли просто у них кончилась лента – на нас они внимания не обратили. Никакого.

Тем хуже для них.

Выезд из Парка шахидов должен был быть перекрытым, но никого на местах не оказалось, вместо того чтобы стоять на постах, жандармы то ли разбежались, то ли побежали за танком, стараясь поразить из автоматов бронированное чудище. Тем хуже для них и тем лучше для нас, потому что там стояла пустая полицейская машина. Людей у ограды почти не было, те, что были, – опасливо косились на нас.

Машина была заперта, но я локтем выбил боковое стекло, скривившись от сильной боли. Открыл изнутри две дверцы, свалил принца на заднее сиденье, сам плюхнулся на переднее, начал разбираться с проводкой за рулевой колонкой.

– Армия взбунтовалась... – вдруг четко произнес Хусейн с заднего сиденья.

Я был в этом не уверен – скорее это походило на заговор одиночки. Или очень малой группы офицеров. Но могло быть всякое.

– Едем в посольство. Потом, возможно, переправим вас на авианосец.

Двигатель зачихал, затем уверенно заурчал, приветствуя нового хозяина. Я плохо знал город, не знал, что происходит, есть ли оцепление и что оно будет делать. Но убраться отсюда было необходимо. Поэтому я вывернул руль и поехал по опустевшей из-за оцепления и парада улице. Если повезет – проскочим.

...Танк содрогнулся от нового удара, их раскачивало, как маленький рыбацкий азу в шторм в заливе, двигатель надрывно рычал, но они прорывались вперед. Майор знал, каковы меры безопасности при проведении парадов, тиран не доверял никому, он боялся и армии, и даже САВАК, поэтому ни на одной боевой машине во время парада не должно быть боеприпасов. Их танк до сих пор не получил ни одного критического повреждения, шквальный автоматный огонь не мог причинить ни единой серьезной раны бронированному чудовищу.

Нога, после того как он затянул жгут, онемела, он ее почти не чувствовал. Но кровь перестала идти – и это уже хорошо. На какой-то момент майор поверил, что хоть кому-то из них удастся уйти живым. Ведь человек – каким бы жестоким и фанатичным он ни был – все равно надеется на лучшее. И хочет выжить.

– Ахмад умер! Ахмад умер, о Аллах, помоги!

– Где мы? Где мы, отвечай!

Не ожидая ответа от подполковника, майор прильнул к экрану прицельной системы. Башня была развернута на сто восемьдесят градусов – но то, что он увидел, наполнило его сердце радостью. Они вырвались, выломились с площади – еще были видны развалины там, где проломился их танк, построенный из бетона дом, просто разрушился, не смог их остановить. За танком бежали люди с автоматами, а они куда-то поднимались по насыпи.

Проспект?

– Выворачивай! Выворачивай на проспект! Выворачивай, сын шакала!

Проклятый слабак! Нельзя было брать Ахмада в танк!

Танк тем не менее повиновался. Сминая оставленные в страхе бежавшими водителями машины, – многие уже поняли, что произошло на площади, – танк вырвался на проспект. Собрав последние силы, майор поднял-таки снаряд «флашет» и бросил его в лоток. Почти неслышно в реве двигателя лязгнул затворный механизм пушки. Майор отключил блокировку – в автомате танк не мог вести огонь, если ствол орудия повернут более чем на девяносто градусов от носа танка. Сейчас в этой блокировке не было никакого смысла. Он с садистской радостью наблюдал, как на проспект выбегают, бессмысленно бегут за танком все больше и больше офицеров САВАК и Гвардии Бессмертных. Эти тоже погрязли в грехах...

Целься!

Стальной вихрь вольфрамовых стрелок, энергия каждой из которых превосходила энергию пули, выпущенной из крупнокалиберного пулемета, как метлой, вымел проспект, разом убив не меньше двадцати человек. Еще столько же, жутко искалеченные – такая стрелка отрывала конечность, – остались лежать в лужах крови. Никто не ожидал того, что в танке остался еще один снаряд, бросились с автоматами в погоню, рассчитывая, что танк рано или поздно остановится, они выковыряют из него заговорщиков, бросят их к ногам будущего шахиншаха и тем самым спасут свои жизни, ведь их жизни висели на волоске, после того как все они допустили подобное. Добыча была уже близка, самые глупые бежали за кормой танка, да еще и стреляли в него из автоматов, бесцельно тратя боеприпасы – самые умные чуть поотстали. Кое-кто бежал совсем близко к стволу – их контузило ударной волной выстрела, сбило с ног. Всех остальных смели стрелы, всех.

– Стой! Стой, останавливай машину! Нет, давай направо!

Направо от шоссе – осыпь, их какое-то время не будет видно. Дальше – городские кварталы, если Аллах сегодня с ними, там они встретят братьев. Они принесут им радостную весть – шах мат, тиран мертв, а братья за это укроют их.

Шах Мат!

Нос танка провалился вниз и вбок, майор не удержался, и его бросило на броню, в глазах на секунду потемнело от боли, затошнило. И в этот момент танк остановился...

Собрав последние силы, майор повернул рычаг кремальеры, которая держала башенный люк над местом наводчика. Толкнул его, но люк не поддавался, он весил целую тонну.

Аллах Акбар!!!

Командирская башенка!

Там тоже есть люк! Он совсем рядом! Его проще открыть...

Этот люк поддался сразу – и раскаленный, пропахший бензином воздух Тегерана ворвался в танк. Измученный раненый майор посмотрел на виднеющийся в люке обрывок безжалостно-голубого неба – и понял, что еще жив.

Жив – и может сражаться...

В револьвере саваковца было целых четыре патрона, два надо было оставить для себя – четыре патрона тоже немало. Привычно – от усилия он снова чуть не потерял сознание – подтянувшись на руках, майор вывалился на исковерканную, засыпанную бетонной пылью и обломками бетона броню танка. Растянулся на ней, замер на миг – остро ощущая, какое же это блаженство, просто так лежать под солнцем. Под их солнцем, потому что тиран мертв и что бы ни было дальше, такого, как было, уже не будет.

Надо идти...

Майор заколотил рукояткой пистолета, изрыгая проклятия – по люку механика водителя, опасаясь, что Бехрузи сошел с ума. Почти сразу люк откинулся в сторону...

– Надо уходить! Пошли!

– Надо забрать Ахмада! Мы не можем оставить его здесь!

– Он мертв! Пошли!

– Нет! Я должен спасти сына! Оставь меня и уходи!

– Аллах Акбар!

Револьвер в руке майора плюнул огнем – и в середине лба подполковника Бехрузи появилась черная, потекшая красным точка. Подполковник повалился на сына, пережив его не больше, чем на пять минут.

Аллах с тобой, брат...

Читать молитву было некогда, майор соскочил с брони, и раненая нога предательски подвернулась, в глазах потемнело от боли, он покатился вниз по насыпи, в грязную канаву. По указанию шахиншаха весь Тегеран в нескольких направлениях напрямик пересекали построенные на насыпях огромные, бессветофорные автострады, это позволяло передвигаться по Тегерану быстрее, чем по любому другому городу мира. Вот как раз под такой автострадой и лежал, приходя в себя, майор.

Вставай! Вставай, во имя Аллаха!

Под руку попалась какая-то палка, опираясь на нее, он тяжело поднялся – палка в правой руке, револьвер он перехватил левой и опустил в карман. Надо только дойти вон туда... и все, и он уйдет, смешается с толпой... братья найдут и укроют его.

В последний миг своей жизни майор Мухаммед Техрани обернулся, как будто кто-то подсказал ему: обернись! Солнце было у него за спиной, но он воспаленными, уставшими глазами все же разглядел одинокого стрелка на автостраде, целящегося в него из автомата.

Но это же хорошо! Он выполнил то, что должен был, и попытка спастись – не более чем проявление слабости! Придет время – и имя шахида Мухаммеда Техрани будут знать все, кто придет в медресе, чтобы познать Аллаха и слово его! Они будут помнить его – как праведника, отдавшего свою жизнь за то, чтобы правоверные больше не жили в угнетении и рассеянии. Ведь Махди грядет, и он, ничтожнейший из ничтожных, один из многих, кто вымостит дорогу для пришествия его. Аллах Акбар! Махди Рахбар!

– Да-да-да! – подтверждающее простучала короткая автоматная очередь, и раскинув руки, как птица, майор Мухаммед Техрани стремительно полетел навстречу сияющему в небе солнечному диску.

15 июля 2002 года
Виленский округ, сектор Ченстохов

Поросшая высокой, некошеной травой заброшенная сельская дорога уходила куда-то вдаль, к лесу, чуть в стороне сохранился столб от дорожного указателя, но самого дорожного указателя не было. Только в Европе даже на сельских дорогах есть дорожные указатели, в России не дождешься и на основных.

Небольшой травяной холмик по левую сторону дороги начал шевелиться...

– Пошли!

Поручик Комаровский и сотник Велехов остались одни. Только так можно было быть уверенным, что, по крайней мере, либо в одной группе, либо в другой предателя нет. Та группа, в которой предатель, будет принесена в жертву, хотя и необязательно. Скоро, совсем скоро начнется общее наступление, и тогда кто предатель, а кто нет – значения иметь не будет. Когда говорят пушки – предательство девальвируется...

Высохшая от жаркого лета трава неприятно хрустела под ногами...

Перебежками они добежали до какого-то сарайчика – в таких обычно хранят крестьянский инструмент. Залегли слева.

– Впереди! Трое и собака! Триста метров! Справишься? – зашептал сотник.

– Да. – Граф Ежи поднял автомат.

– Не сейчас. Жди, я подберусь поближе. Сделаем вместе.

– Когда?

– Делай, как я начну. Начинай с последнего. Я – с первого.

– Понял...

Сотник змеей скользнул вперед...

У казаков не было бесшумного оружия, ни единого ствола – и это тоже стало проблемой, ножами много не навоюешь, это тебе не тридцатые. Граф Ежи отдал сотнику бесшумный пистолет-пулемет, сам остался со снайперской винтовкой, у которой тоже был глушитель. На двоих бесшумного оружия вполне достаточно, хотя граф еще раз вспомнил о брошенном «Скорпионе» – вот бы сейчас пригодился...

Похоже, что это был патруль. Он впервые видел патрулирование местности повстанцами, видимо, здесь находилось что-то важное для них, если они применяли патрулирование местности. Три человека, одетые в форму с какими-то странными, наверняка самодельными знаками различия и красно-белыми повязками, спокойно шли по дороге, на поводке у одного из них трусила, высунув от жары язык, немецкая овчарка. Граф Ежи где-то слышал, что в жару собаки частично теряют чутье...

Началось неожиданно – собака вдруг оживилась, рванула поводок. Перекрестье прицела было на последнем из патрульных – каком-то деревенском увальне, он даже не смотрел по сторонам, а автомат нес так, как люди носят охотничью двухстволку. Убивать его было преступлением, но еще большим преступлением было бы не выстрелить, предать того, кто с тобой в одном строю. Поэтому граф Ежи выстрелил, пуля достигла здоровяка меньше чем через секунду и опрокинула его, так и не понявшего, что происходит, в сухую пыль сельской дороги. Изображение в прицеле на мгновение смазалось, а когда восстановилось – лежали уже все. Противно, громко взвизгнула собака – и замолкла...

Все.

Какое-то время оба они – и сотник, и поручик – находились на своих местах, ожидая тревоги, граф Ежи попытался «прощупать» через прицел деревню, предположив, что там может быть снайпер, или пулеметчик, или просто наблюдатель, способный поднять тревогу. Но ничего этого не было – только безоружные гражданские... а, нет. Похоже, в костеле, на колокольне кто-то все же есть. И не просто так там сидит...

Решившись, граф Ежи пополз вперед, за ремень подтягивая винтовку за собой. Ему было противно от того, что он сделал, но иного выхода не было.

Сотник уже успел стащить всех троих и собаку с дороги и даже припорошить пылью кровь. Оружия у него не было – у казаков, которых он встретил, вообще не хватало оружия, и свой автомат Велехов, уходя, отдал в ту группу, будто что-то предчувствуя. А сейчас они разжились гранатами и отличным австро-венгерским пулеметом фирмы Штайр, полупластиковым, с длинным, тяжелым стволом и оптическим прицелом, позволяющим использовать его как снайперскую винтовку. Гранат было много, а в их ситуации гранаты были даже нужнее стрелкового оружия. Пулемет сотник забросил за спину, и они продолжили путь к деревне...

Залегли у самых огородов. Граф Ежи, как менее опытный, остался на месте, сотник пополз вперед. Было непонятно, какое количество сил противника находится в деревне, они не смогли увидеть ни технику, ни людей, кроме того непонятного наблюдателя на звоннице костела, которого заметил граф Ежи.

Сотник вернулся нескоро...

– В доме четверо... Похоже, не местные...

– Откуда знаешь?

– Гутарят странно. Я по-польски немного розуметь стал.

Граф пододвинул винтовку.

– Берем?

– Даже не думай об этом, – отрезал сотник, – надо зараз к костелу...

– В костеле наблюдатель. На звоннице, – сказал граф Ежи и тотчас получил тычок в бок.

– Что раньше не сказал?

– Забыл...

Сотник прикинул.

– Пустое. Сделаем тихо...

Впереди, у дома, к которому ходил сотник, раздались голоса, оба они замерли, стараясь не шуметь. Поручик прислушался – и в самом деле, говорили не на польском.

К дому, видимо, кто-то пришел, вызвал хозяев, которые квартировали здесь, о чем-то поговорили. Потом взревел мотор автомашины, потом машина поехала, звук мотора стал стихать, голосов не было слышно.

– На, держи... – сотник протянул графу повязку на руку, бело-красную.

– Откуда?

– Оттуда... Тоже... забыл. Пошли!

К костелу они подошли через кладбище, небольшое, чуть заброшенное – за многими могилами давно не ухаживали, и там разрослась трава. По-видимому, здесь не хоронили уже давно, потому как места не хватало. Из костела на кладбище вела большая запертая дверь.

– Сделаем так. Я сейчас гляну, есть ли кто в костеле. Если нет – махну. Тогда делай наблюдателя. Понял?

Граф Ежи кивнул, сотник хлопнул его по плечу и нырнул в траву. Он умел передвигаться совершенно бесшумно и незаметно для противника, как змея. К сожалению, графу Комаровскому было до него далеко, и только сейчас он понял, какую глупость он совершил, согласившись отправиться в тыл в одиночку.

Велехов внезапно появился у самой двери костела, он поднялся в полный рост, прижимаясь к стене, прислушался, потом глянул через окно и мгновенно отпрянул. Потом разрешающе махнул рукой.

Граф положил цевье винтовки на ограду кладбища, осмотрелся по сторонам – костел был расположен так, что за ним с одной из сторон только поле и дальше лес – его никто не видел. Стрелять нужно было под очень острым углом, но расстояние скрадывало любые помехи в прицеливании.

Наблюдатель не сидел на месте, он ходил по кругу. Опять-таки повязка, странные знаки различия, на поляка он не был похож совершенно. Белобрысый и курносый.

Винтовка отдала в плечо, и наблюдатель исчез из поля зрения.

Сотник подождал, пока он пройдет кладбище, потом они попытались войти через дверь. Но дверь была заперта, даже не заперта, а задвинута на засов. Это был сельский примитивный костел, и вместо цветных наборных витражей здесь были простые, обычные окна, закрывались они по-деревенски, изнутри на крючок. Сотник пропихнул в щель нож, сбросил крючок, после чего они залезли в костел через окно...

Интересно, где капеллан?

Капеллана не было, а в остальном это был простой деревенский костел. Длинные, некрашеные, только обработанные рубанком скамьи для прихожан, простенький алтарь с иконами. Костел необычно вместительный, но это и понятно – по субботам сюда собирается вся деревня. Поляки говорят, только собака не ходит в костел, а отлучение от церкви с запрещением посещать костел было страшным наказанием...

А как должно наказывать тех, кто превратил дом божий в военный склад?

Перед алтарем все было заставлено одинаковыми ящиками, даже не ящиками, в каких обычно бывают снаряды, а большими кейсами с замками. В таких обычно хранят ценное, требующее специальных условий оборудование.

Граф Ежи подобрался по стене к окну, открывающему вид на поселок, выглянул на мгновение – и отпрянул. Сердце забилось, как сумасшедшее.

У самого костела стояла машина, у машины – трое. У одного из них был пулемет...

Их от этого пулемета отделяла дверь, даже не запертая.

Граф Ежи обернулся, начал бешено жестикулировать, привлекая внимание сотника. Сотник обернулся, граф показал ему на пальцах – три, а потом изобразил, как будто он стреляет от бедра из пулемета, и показал один палец. Сотник кивнул – трое, один пулемет. В свою очередь, жестом подозвал его...

Вместе они открыли замки, осторожно откинули крышку. В сером поролоне лежала длинная труба с какими-то антеннами и рукояткой. Тут же сбоку, запечатанные в пластиковый конверт для документов, лежали бумаги...

Граф Ежи открыл, достал руководство по эксплуатации, отпечатанное на польском языке – заранее.

«Стингер!»

Североамериканский зенитно-ракетный комплекс. И их здесь не меньше двадцати, а ведь в алтарь они и не заходили. Возможно – там есть еще.

Сотник начал прилаживать гранату, граф Ежи вспомнил, что у него есть полтора килограмма пластита и взрыватели. Нельзя, чтобы это здесь оставалось, если повстанцы применят «Стингеры» – будет кровавая бойня.

И надо уходить – и так уже изрядно испытали судьбу, в любой момент могут найти тела патрульных, в любой момент могут заметить отсутствие наблюдателя на звоннице.

Со звонницы что-то тяжело и размеренно капало на пол. Кап-кап-кап... Это было хорошо слышно.

Граф Ежи уже прилаживал комок пластита с воткнутым в него активированным часовым детонатором, когда сотник сильно толкнул его в бок, сделал страшное лицо и показал на дверь костела. Граф недоуменно пожал плечами – сотник показал ему на угол, где надо занять позицию, и одними губами прошептал ругательство...

Вертолет...

Сотник первым уловил приближение низколетящего вертолета – даже не гул, а какую-то низкочастотную вибрацию. Как не вовремя! Сейчас те, кто на улице, услышат, что летит вертолет, и бросятся искать укрытие. Где? Да, конечно же, в костеле, где же еще – ближе всего стоящее здание. Не факт, что их удастся угомонить тихо – скорее всего, хоть один, но успеет поднять тревогу. Одного выстрела хватит, чтобы сюда сбежалось все село.

Гул турбин вертолета превратился в грозный рокот, они замерли справа и слева от штабеля со «Стингерами», направив оружие на дверь.

Но в дверь никто не вошел.

Вертолет прошел над самым костелом, даже стекла начали тонко позвякивать, потом стал удаляться. Никто в костел не зашел, никто не стрелял по вертолету.

Оба они подумали об одном и том же. Если на вертолет никто не отреагировал, никто не стал его обстреливать и не бросился наутек – значит, это польский вертолет. Большой, судя по звуку турбин, и летает он здесь не первый раз.

Сотник подошел к штабелю, проверил, надежно ли установлен заряд с пластитом. Потом махнул рукой – уходим...

Когда они отдалились больше чем на километр от костела и деревни – за их спиной в старом деревенском костеле глухо громыхнул взрыв. Они не обернулись, только ускорили шаг. Через несколько минут лес принял их...

О наличии у повстанцев «Стингеров» и об их уничтожении они сообщили сразу же, выйдя по рации на КП группировки. Получили благодарность.

Примерно через час они поняли, что началось прочесывание местности. Кто-то из тех, кто остался в большой группе, донес.

Первым пролетел вертолет, но они в этот момент были в перелеске, и вертолетчики не имели никаких шансов их заметить, для этого нужен был тепловизор, а на гражданских вертолетах его не было. Вертолет сделал пару кругов, потом начал смещаться восточнее, прощупывая другие секторы поиска.

Потом они пересекали безлесную местность, там была дорога, небольшая, на одну полосу в каждом направлении, было поле, засаженное зерновыми, левее, примерно в километре, было село. Они несколько минут ждали, выйдя к опушке леса, осматривались и только потом решили перейти открытое пространство, до другой лесополосы было километра два. Шли не таясь – глаз много, перебежки заметят и сделают соответствующий вывод, а если они идут не таясь, значит, имеют на это право. Они вышли уже к самой дороге, как сотник вдруг изо всей силы толкнул графа в бок.

– Ложись!

Они едва успели упасть, как на дороге показались грузовики, шли они со стороны Ченстохова, города, к которому и направились граф Ежи с Велеховым. Судя по звуку моторов, грузовики большие, дизельные. Армейские...

Можно было бы подождать, пока грузовики проедут, и идти дальше, но грузовики начали тормозить...

То, что их не обнаружили в самый первый момент, было просто чудом. Головной грузовик остановился меньше чем в сотне метров от них, не глуша мотор. Откинули борта, загрохотали каблуками об асфальт солдаты...

В этот момент сотник – он лежал рядом, пихнул графа Ежи в бок и пополз к машинам...

Именно так. Делай то, что не ожидает от тебя противник. Если противник ждет, что ты будешь отступать – наступай. Если противник ждет, что ты будешь наступать – отступай. Никогда не беги – трус погибает первым...

Солдаты разбегались от машин, образуя периметр, один из них пробежал в паре метров от них, но не увидел. Спасла пшеница, здесь сажали европейскую, с длинной остью пшеницу, она уже выросла и укрыла их. Замерев, они дождались, пока солдат пробежит – и снова поползли.

Граф Ежи так и не помнил, как он оказался под брюхом одного из армейских АМО, надо было быть воистину кретином, с совершенно безумной головой, чтобы такое сделать. Но они это сделали – и граф пришел в себя, только оказавшись под грязной, пахнущей солярой и выхлопными газами машиной.

Это была вторая с головы колонны машина, граф Ежи лежал рядом с кабиной и мог слышать все, что происходит...

Со стороны Ченстохова подошли еще две машины, такой же тяжелый АМО и внедорожник «Егерь», тоже зеленый, армейский. Из АМО начали выскакивать солдаты, они неспешно шли вдоль колонны, образовывая второй периметр. Если бы они не были под машинами – их бы точно обнаружили...

Со стороны внешнего периметра оцепления бежал, придерживая хлопающий по боку автомат, офицер.

Ноги, обутые в офицерские «хромовые» сапоги старого образца, остановились прямо рядом с графом Ежи, около кабины второй машины. Потоптались на месте. Попирая ботинками пыль, к сапогам подбежали ботинки, тот, кто подбежал, притопнул, будто становясь по стойке «смирно».

– Пан генерал!

– В посадочной зоне все чисто?

– Так точно, площадка зачищена!

Голос генерала! Ежи знал, кто это!

– Вертолет будет в течение десяти минут. Потрудитесь выслать патрули, проверить опушку леса по обе стороны сектора. В районе террористы, у них может быть ракетный комплекс. Они уже совершили одно нападение.

– Слушаюсь, пан генерал! Разрешите исполнять?!

– Исполняйте.

Ботинки побежали в поле отдавать приказания, генеральские сапоги остались на месте. Потоптались, потом граф Ежи услышал голос. Говорили, видимо, в рацию.

– Вызываю Бегуна – пятнадцать... Это Змиевский, пся крев! ... Хорошо. Можете приземляться, посадочная площадка готова! Конец связи!

– Господин полковник, Змиевский и Збаражский – одно лицо?

– Великолепно! Как догадались?!

– Да уж догадался... Когда вы выбежали из комнаты.

– Просто блеск! С вашим умом...

– Да каким умом... Этот... меня вокруг пальца водил, бастард!

– Ну, ну... Не стоит. Он и в самом деле полковник разведки, это его работа, водить людей за нос. Он и нас обманул – меня, Дро Аташесовича, всех нас. Понимаете?

Змиевский!!!

– Кто?

– Жолнеж Змиевский. Этот пан, судя по всему, промышляет наркоторговлей, и по-крупному. Профессор работал на него. И более того – по мнению пана Ковальчека, пан Змиевский является сотрудником полиции или спецслужб.

– Он сам вам об этом сказал?

– Да, сам. Вы знаете пана Змиевского?

– Нет, но узнать будет нетрудно. И все равно – вам не стоило убивать Ковальчека, теперь у нас нет свидетелей против этого Змиевского, придется начинать все сначала.

– Простите...

– Нет свидетелей, говорю. Возможно, вы считаете, что беспека может хватать людей, как ей вздумается, – но это далеко не так. Над нами есть надзирающий спецпрокурор, и мы тоже подчиняемся закону. Этот Змиевский – что я ему теперь предъявлю? Ваши слова? Со слов покойного пана профессора Ковальчека? С чужих слов – не примет ни один суд...

...Тот, кто стоял сейчас в метре от графа, и был Жолнеж Змиевский. Он же – полковник Збаражский, новой властью произведенный в генералы.

Вместо здания штаба округа, того самого, где Ежи работал, массивного, пятиэтажного, угловатого, старинной постройки здания, гордо и с непоколебимым достоинством взирающего на реку и на город, остался лишь обгорелый скелет. Часть фасада была вывалена... Господи, это какой же силы был взрыв, там же стены армированные, не в один кирпич... все стекла выбиты. Над зданием лениво реет бело-красный польский стяг – символ победителей.

И точно такой же стяг – на здании штаба Варшавского военного округа, целехонького, ни одного выбитого окна. Эти переметнулись. Господи... там же русский командующий... неужели и он?! Или просто – убили?!

...Это был убийца его отца. Человек, который поднял мятеж. Человек, который припарковал возле здания штаба заминированную машину, и преступника некому было остановить.

Жолнеж Змиевский. Змиевский... подходящая фамилия для предателя.

Не очень-то понимая, что он делает, граф Ежи Комаровский, улучив момент, схватил обеими руками эти сапоги, когда они были рядом с его лицом – и рванул их со всей силы на себя. Навалился на трепыхающегося «генерала», тот был килограммов на двадцать тяжелее него, ткнул в затылок пистолетом...

– Помнишь меня, пся крев? Кричи, чтобы не стреляли, курва, иначе я тебя пристрелю. Сейчас же. Или выстрелю в бензобак, и ты сгоришь.

– Ты тоже... – прохрипел «генерал».

– Только вместе с тобой, пан генерал Змиевский. Только вместе с тобой...

* * *

Еще не зная, куда едут машины, которые он услышал, а бензина в «неподлеглой» было немного и машины просто так по дорогам не ездили, он понял – за ними. Успел только толкнуть молокососа, которого какой-то ублюдок отправил в тыл, да рухнуть в рожь самому. Не исключено, что с вертолета их все же заметили...

Автомобили остановились прямо на дороге, загрохотали по асфальту сапоги солдат. Сотник замер, готовый стрелять – автомат снят с предохранителя, хоть трех-четырех он заберет с собой. Не такой уж и плохой счет...

Солдаты начали разбегаться по сторонам, и он понял, что те не знают об их присутствии. Но если начнется прочесывание – их ничего не спасет...

Если не знаешь, что делать, делай шаг вперед, поэтому сотник и пополз вперед, держа наготове пистолет. Дул ветерок, пшеница была еще незрелой, не пожелтела, по полю гуляли поднятые ветром волны, и он искренне надеялся, что продвижение его никто не заметит. Вот только бы поляк не подвел... ведь сам Велехов был пластуном, а этот...

Ни рыба ни мясо – не пойми что.

Не подвел. Сотник, улучив момент, выглянул – никто не смотрел в его сторону. На четвереньках – быть бы живу, и не так извернешься! – он пересек канаву, плюхнулся между первой и второй машиной, пополз в спасительную, воняющую солярой темноту. Что будет дальше, он не знал, но последнее место, где что-то ищут, – у себя под носом. Место под машинами было самое безопасное...

За спиной кто-то плюхнулся на землю, пополз за ним. Шумно, шумно! Но хоть так – сотник был удивлен, что их вообще до сих пор не обнаружили, что никто не закричал, не схватился за автомат, не дал очередь. Один только крик – и шансов у них нет. Совсем никаких.

Все, что ли?

Сотник замер, прислушался. Трудно было поверить, но их и в самом деле никто не заметил.

Теперь надо было решить, что делать дальше. Во время службы в армии как-то раз он – дураком совсем был – на спор проехал километр, находясь под машиной и держась за ее бампер, потом кто-то все же настучал командованию, и дело закончилось тремя месяцами исправительного батальона. АМО – тяжелая, высоко стоящая на дороге машина, в принципе, находясь под ней, можно зацепиться так, чтобы проехать несколько километров, если не будет трясти. Но это может он, поляк не сможет, а крепость цепи равна крепости самого слабого ее звена, даже если этих звеньев всего два...

Размышления сотника – невеселые – прервал звук моторов, к остановившейся колонне подъезжали еще две машины. Обнаружили?! Нет, кажется, просто встают... солдаты, окружают машины. Хорошо, что нет собак – собаки бы их учуяли сразу, да что там учуяли – просто увидели бы и все...

Топот солдатских ног по асфальту, команды. Да сколько же их здесь!..

Сотник осторожно повернулся на бок – под машиной было тесно, но разместиться можно, да и стрелять в таком положении куда удобнее. Как раз увидел неспешно прошагавшие рядом с тем местом, где он лежал, ноги, обутые в шикарные сапоги. Это явно был офицер, причем офицер старший по званию, в армии только у офицеров может быть такая вальяжная, с ленцой походка, солдаты в армии передвигаются бегом.

Самое плохое, что он не видел поляка. Не то чтобы Велехов не доверял ему – просто сотник уже понял, что такое поляки и чего от них можно ожидать. Совершенно безумный и безответственный народ. Если поляк начнет стрелять...

Он попытался изогнуться так, чтобы увидеть своего напарника, и не смог.

Потом, только он успокоился, случилось то, чего он и опасался, – поляк начал действовать. Раздался удар, как будто на пол грохнулся тяжеленный, в несколько пудов, мешок с мукой, какой-то шум, кто-то закричал по-польски. Их обнаружили...

Дождавшись, пока сбежится побольше – сбежалось четверо, Велехов, не дожидаясь, пока кто-то догадается упасть на землю, полоснул из бесшумного автомата по ногам. Жолнеры с криками, с воем повалились, стоять на изувеченных пулями ногах они уже не могли.

– Повруциць! Ние стшеляць! Повруциць!^[97]

Дурак, что же он делает?!

Завозившись, как медведь в берлоге, сотник каким-то чудом перехватил висящий на ремне за спиной пулемет. Две короткие очереди, одна за другой – по ржи, не целясь, разорвали тишину. До этого никто не слышал стрельбы.

– Ние стшеляць! – раздалось совсем рядом.

Град пуль почти в упор свалил подбежавших к машине жолнеров, они повалились на грязный асфальт, крича и воя...

– Кричи – не стрелять!

– Вшистко едно згинеш, – зло проронил генерал.

– После тебя! Кричи, ну!

Граф Ежи ткнул пленника стволом пистолета:

– Кричи, курва блядна!

– Повруциць! Ние стеляць! Повруциць!

– Еще! Кричи еще, ты их командир, ну!

Гулко, во весь голос саданул пулемет...

– Ние стшеляць!

– Сотник, прикрывай справа! – заорал граф Ежи во весь голос.

Тот, кто подкрался бы к машине с правой стороны и догадался бы упасть на землю, имел бы возможность расстрелять обоих в спину. Правда, и он наверняка успел бы выстрелить.

– Прикрываю!

– Кричи: я генерал Змиевский, не стрелять! Если они не поверят, подохнешь первым.

– Ние стшеляць! Ту Зимиевски, ние стшеляць!

Граф Ежи увидел, как рожь колыхнулась, кто-то попытался рискнуть – только попытался, – и он, прикрываясь телом генерала, послал туда пулю.

– Я его убью! Убью! Не подходить!

Поляки сгруппировались у кромки поля, но сделать рывок и перебраться к машинам не осмеливались. Из тех, кто был у самих машин, четверо убиты, кто-то побежал в поле, кто-то запрыгнул в кузов машины...

Снова ударил пулемет, прочесывая рожь.

– Отпусти. Отпусти и уходи, клянусь честью – пропустим, – процедил Змиевский.

– Не клянись. Нет у тебя чести. Ты убил моего отца!

– Кто тебе это сказал? Ты откуда? Тебя послали сюда за мной?

– Замолчи! Молчать!

– Кто это был? Рихтер? Кордава? Замойский? Бережков? Ты не знаешь, что ты делаешь. Они просто сводят счеты, понимаешь? Просто сводят счеты. Тебя послали сюда на смерть.

– Молчать! Молчать, пристрелю!

Поручик понял, что надо что-то делать. Нельзя просто так лежать до скончания века, рано или поздно мятежники что-нибудь придумают – или просто решатся на отчаянный, чисто польский шаг и попытаются освободить Змиевского.

Граф нащупал в кармане веревку – ее, удобно свернутую, он положил в карман по совету Аслана. Достал, пропустил конец за пояс генеральской формы. Змиевский даже не пытался высвободиться – понимал, что не успеет.

– Зачем тебе это... Ты ведь поляк... против народа идешь...

– Молчи... Молчи, тварь, не тебе говорить про Польшу! У меня граната. Если меня и убьют – она все равно взорвется, убежать не успеешь. Пошел! Поднимаешься и остаешься на месте! Ну, пошел, тварь!

Сотник тоже решил, что должен что-то делать. Он лежал очень неудобно – так, что не мог видеть происходящее, и чтобы видеть, ему пришлось бы повернуться. Но повернуться, не вылезая из-под машины, было невозможно, и поэтому он просто решил ползти назад, лежа на спине. Он не мог видеть, куда ползет, но мог хотя бы выползти и встать в небольшом промежутке между машинами.

Так он и пополз, еле протискиваясь под массивными мостами машины. В ногах, там, где был этот польский придурок, решивший поиграть в героя, кто-то шевелился, довольно шумно – может быть, этот поручик тоже решился выползти из-под машины, может, еще что. Но он полз, полз... и увидел, случайно увидел – массивная рама АМО все же позволила увидеть стрелка-снайпера, спрятавшегося там, где должны быть два запасных колеса, между кабиной и грузовой платформой машины... Сотник уже перезарядил пистолет-пулемет, в нем был свежий магазин... а стрелок настолько сосредоточился на возможности подстрелить того, кто захватил в заложники их генерала, собрался стрелять либо поверх кабины, либо даже через ее стекла, что не услышал шума у себя под ногами, не увидел высунувшуюся руку со стволом...

* * *

– Стой!

Граф Ежи, держа генерала на поводке, осторожно выбирался из-под машины, каждую минуту ожидая выстрела.

– Не поворачиваться! Смотреть в поле!

– Это не я штаб взорвал! Не я, поверь!

– Ты, ты. Ты и Ковальчека убил. Эти – знают?

– Тебя обманули. Они там, в штабе, зажирели, ничего не делают. Им козел отпущения нужен, вот они тебе и наговорили...

Граф Ежи наконец-то сумел встать. Винтовка – длинная, пусть и со сложенным прикладом, – очень мешала.

– Сейчас вертолет приземлится. Садись и улетай.

Вертолет действительно приближался, было слышно.

– Ты так ничего и не понял, Збаражский. Ты хоть и шляхтич, а все равно мразь. Мне без тебя теперь нет жизни. Знаешь поговорку японскую: «Бесчестье – подобно шраму на дереве, с каждым годом все толще».

– Кретин!

– Нет... Это ты дурак. Но я тебе в одном клянусь... пошел! Вот так... Стой... пусть тебя судят, я тебя сдам в штаб, и пусть тебя судят. Пусть все узнают, какая ты...

Что-то с шумом упало, граф дернул генерала, прикрываясь им, стрелок с автоматом вывалился откуда-то из-за соседней машины, как мешок, плюхнулся на дорогу и замер.

– Видишь? Убьют дурака...

Под ногами шумно завозились...

– Сотник?

– Не стреляй!

– Здесь вертолет!

– Слышу... Не стреляй...

Сотнику наконец удалось выбраться из-под этих проклятых машин. Не все так плохо – у него пулемет, в котором он сразу сменил магазин, и у них заложник. Его, правда, пристрелят сразу – заложник был один на двоих.

Поляки сделали то, что пришло им в голову – выстроившись полукругом вокруг машин, взяли их на прицел. Публика было разношерстная, кто-то в гражданском, с карабинами и ружьями, кто-то с автоматами. Но все искупалось численностью – сорок человек только с этой стороны, значит, и с той столько же...

Велехов чуть сдвинулся, чтобы прикрыть ноги мощными колесами. Теперь если кто сверху подберется... то он услышит.

– Геликоптер!

В голосе поляка слышалась паника, пусть и скрываемая.

– Ты вызвал?

– Нет, это чужой.

Сотник перебежал к третьей в колонне машине, открыл дверь со стороны пассажира. Водитель, с глазами, круглыми от страха, целился в него из пистолета.

– Пошел, пан! Беги, стрелять не буду.

Они с паном посмотрели друг другу в глаза, потом пан, не сводя с него ствола, вслепую нащупал ручку двери, открыл ее и вывалился из машины.

Вот в этом и разница между нами и поляками...

Ключ – на месте, ключ поляк оставил, не догадался выдернуть. Захлопнув дверь, сотник повернул ключ, выжал сцепление – и мотор отозвался ровным глухим гулом...

Сотник подал машину вперед, уперся бампером во впереди стоящую машину, аккуратно нажал на газ – и эта машина тоже поползла вперед...

Вот, похоже, и все... Ловите конский топот...

Ревел мотор, машина ползла, толкая перед собой еще две. Вертолет уже сел метрах в трехстах от колонны...

– Садись! Садись, говорю!

– Вертолет!

Сотник пригибался к рулю, делал все, что возможно, чтобы не стать легкой добычей для снайпера.

– Давай в машину!

– Там казаки...

Велехов глянул – и захолонуло сердце. Там и в самом деле были казаки – их выводили из вертолета...

– Садись, пся крев!

Польское ругательство, произнесенное русским казаком, подействовало на молодого графа – он дернулся, схватился рукой за кронштейн зеркала и, пятясь, не поворачиваясь, начал подниматься в машину. И в этот момент громыхнул выстрел! Кто-то все же решился – заскочил в кузов, пока машина двигалась, подкрался и выстрелил по кабине, прорезав брезент тента и целясь наугад по водителю. Но, видимо, бог был на стороне казаков в этот день...

Сотник как раз выворачивал руль, когда осыпалось заднее стекло, по плечу словно хватило кувалдой, потемнело от боли в глазах. Взревев, он рванул здоровой рукой руль, со всей дури нажал на газ – и АМО попер, как стронутый с места загонщиками кабан, таранным бампером он, своротив впереди стоящую машину, в мгновение ока пересек неширокую дорогу и рухнул передним мостом в кювет, распугивая поляков. Стрелок в кузове успел выстрелить еще раз, но промахнулся, и промахнулся сильно. Пуля прошла по центру кабины, никого не задев, разбила лобовое стекло и вылетела.

Канава не остановила тяжелый армейский вездеход – своротив бампером эскарп^[98], машина вырвалась на свободу. Дверь со стороны пассажира была открыта, держа изо всех сил веревку, граф Комаровский не давал вывалиться из машины Змиевскому. Тот вяло трепыхался...

Кто-то их обстрелял – но пули лишь щелкнули по кузову вездехода. Армейская машина, даже небронированная, конструировалась так, что автоматной очередью ее не остановить...

У Велехова в глазах темнело от боли, но он, удерживая рвущуюся из рук баранку, правил прямо на вертолет. Разбегались, беспорядочно стреляли, в основном, вслед уходящей машине польские жолнеры.

Ловите конский топот...

Улучив момент, граф Ежи – он видел, что произошло в машине, – повернулся и четырежды выстрелил из пистолета в заднюю стенку кабины, чтобы если и не поразить, то напугать стрелка в кузове и не дать ему прицельно стрелять.

А в вертолете началась свалка...

...Вертолет – гражданский «С3», спешно переоборудованный в военный – поставили два обычных ПК – грузно плыл над перелесками. От грохота винтов – в примитивном салоне не было никакой шумоизоляции, это был вертолет лесничества – совершенно невозможно разговаривать, разве что только кричать...

В салоне девять казаков – все, кого удалось взять живыми. Двоим удалось уйти, а остальные мертвы – и семеро жолнеров, из них автоматы только у пятерых. Вот такими силами казаков отрезали от перелеска и загнали, как волков, – на засаду с пулеметами.

Разумеется, можно было бы умереть красиво. Гранаты были: «Ф1» – русское харакири, в двадцатые русские офицеры быстро отучили местных брать пленных. Раньше брали – не пленных, а рабов или заложников, на выкуп и на обмен. А теперь поняли... чревато... впрочем, и русские в те времена в плен не брали. Но здесь не было пацанов... здесь были взрослые, тертые и битые мужики, понимавшие, что к чему. Арабам бы они не сдались... тут все понятно, разница лишь в том, как погибнуть, сразу или помучавшись... а с поляками еще будем посмотреть. Короче – командир приказал, и все подняли руки.

Сдались.

Какое-то время их просто держали у дороги, и держали, надо сказать, достаточно грамотно. Посадили в кружок, с одной стороны их контролировал стоящий в тракторном прицепе пулеметчик, с другой – несколько жолнеров. Ни один из них за все время, пока они сидели и чего-то ждали, а это было не меньше двух часов, ни разу не сделал попытку ударить безоружных казаков. Дело тут не в благородстве – просто от плененного противника надо держаться подальше, не подходить и не бить его – слишком часто нога решившего покуражиться подлеца попадала в захват, а следом к пленным перекочевывало и оружие.

Потом вертолет, до этого куда-то улетавший, снова прилетел, под дулами автоматов их стали отгонять в сторону по одному, повторно обыскивать и гнать в вертолет. Вот тут жолнеры – несколько против одного – дали себе волю. Офицер с самодельными погонами безучастно смотрел на это.

Самое страшное, что казаки так и не поняли, каким образом польский вертолет так точно вышел на них, как он засек их в этом изрезанном речушками и перелесками крае. Он определенно не искал их, а подкарауливал в засаде, выжидая удобный момент, чтобы появиться над деревьями, упасть им на хвост, очертить путь бегства свинцовыми очередями и погнать на пулеметы...

Летели недалеко, недолго – по тому, как вертолет стал снижать скорость, как изменился тон работы двигателя, казаки поняли, что машина готовится идти на посадку. В конце концов, они сами слишком часто готовились к высадке, в таком же вот дребезжащем вертолете, часто слышали это... но никогда не сидели на полу под дулами автоматов.

Певцов, сидевший ближе всех к одному из жолнеров и пилотской кабине, скосил взгляд на Петрова. Тот закашлялся...

– Мильчець! Песьи сыны!^[99]

Жолнер не упустил на сей раз возможности поддеть казака тяжелым ботинком

Вариантов было два... либо сейчас, либо когда станут выводить. Сейчас?.. Начнут стрелять в вертолете или не рискнут, побоятся? А если когда будут выводить... надо упасть... да, надо упасть... Соболь сделает. Получится или нет... уже все равно.

Вертолет приземлялся... уже приземлился, когда жолнеры вдруг забеспокоились, один обернулся, посмотрел в иллюминаторы...

– Цо то ест?^[100]

– Цо трапелось?^[101] – нервно спросил командир.

– Проблем, пан коммандер!^[102]

Командир резко встал со своего места, сунулся к иллюминатору, наступая на ноги казакам – сбить его с ног проблемы не было... резко кашлянул Соболь... Певец обернулся... вертолет уже сел, несущий винт крутился по инерции, замедляя ход... Соболь отрицательно покачал головой, но никто из жолнеров на это не обратил внимания, все их внимание было поглощено тем, что происходило за бортом вертолета.

Тишину распороли две очереди, одна за другой. На звук – не привычные «калашниковы», что-то другое.

– Стржеляйа!^[103]

Замысловато выругавшись, командир группы отодвинул в сторону люк десантного отсека – в этот момент раздались новые выстрелы.

– Там козаки! – крикнул кто-то.

– Замкни пасць!

Боитесь...

Командир группы достал рацию, начал что-то панически запрашивать, не соблюдая даже видимость дисциплины связи. Потом обернулся:

– Цягнанць тршех! Шибко!^[104]

Приказ начали выполнять те, кто находился в глубине салона вертолета, потому-то и взяли они тех, кто ближе к ним. Троих казаков, одного за другим, вытолкали из салона вертолета, в нем остались всего три жолнера, да и то один смотрел не на казаков, а в иллюминатор десантного отсека. Там и впрямь происходило что-то неладное.

Где-то далеко взревел двигатель, горохом сыпанули автоматные очереди, стреляли неприцельно, заполошно...

– Козаки! – заполошно крикнул кто-то у распахнутого настежь десантного отсека, и в этот момент Соболь бросился на ближайшего жолнера.

Соболь был сибирским старовером – и напал страшно, с каким-то медвежьим рыком и воем он, со связанными руками, навалился на жолнера, молодого еще пацана, сбил его со скамейки и вцепился в лицо зубами. Раздался визг... похожий на заячий...

Рванулся вперед и Певец... второй жолнер успел поднять автомат и выстрелить Соболю в спину, но больше он ничего не успел. Певец сбил его с сиденья, навалился всем телом, пытаясь бить коленом. Перед лицом у него почему-то оказалось ухо... грязное, и он вцепился в него зубами со всей свирепой силой, с какой только был способен. Его враг завизжал, в рот хлынуло горячее, соленое... а он грыз и грыз это проклятое ухо, как будто мог тем самым освободиться, освободить своих, поднять в воздух этот проклятый вертолет...

На последнего жолнера напали сразу двое, и им же удалось первыми высвободить руки – придурок носил за поясом охотничий кинжал. Высвободившись, один рванул из кобуры третьего пистолет, схватить автомат он уже не успевал... жолнер, только что покинувший десантный отсек машины, сунулся обратно – и отлетел, получив пулю в лицо. Второй казак рухнул за пулемет, чей ствол грозно торчал из блистера и про который жолнеры забыли.

А напрасно...

Пулемет застучал, оглушил, сыпанул гильзами и звеньями ленты в салон, запахло пороховыми газами. Двое жолнеров оказались на пути свинцовой струи, и их буквально перерезало пополам пулеметной очередью почти в упор. Командир жолнеров, понимая, что ничего другого сделать не успевает, дважды выстрелил в спину одному из пленных казаков, которых они вытащили из вертолета, прицелился во второго – и рухнул, получив автоматную очередь в спину...

Один из казаков, вооружившийся пистолетом, подбежал к пилотской кабине, которая не была отделена от десантного отсека перегородкой, ткнул стволом в затылок второго пилота, который лихорадочно пытался отстегнуться от кресла, чтобы сбежать.

– Двигатели на взлетный режим, сука!

– Не розумию, пан! – крикнул поляк.

– Все ты разумиешь! Двигатели на взлет, убью!

В салоне тарахтел пулемет, стегая свинцовыми плетями залегших, перебегающих, пытающихся вести огонь жолнеров. Еще один пулемет кто-то из казаков лихорадочно отсоединял от турели, чтобы бить в ту же сторону через сдвинутую в сторону дверь десантного отсека.

Большой несущий винт крутился все быстрее...

Автомашина остановилась в нескольких шагах от вертолета...

– Сотник! Там Велехов! – крикнул кто-то.

– Помогите ему!

Сотник, теряя сознание, не вышел, а вывалился из машины...

– Пошел, бастард! Пошел!

Один из казаков бежал навстречу машине, в руках у него был богемский автомат.

– Я Комаровский! – крикнул граф Ежи, опасаясь, что в горячке боя влепят по нему...

– А это кто? – заорал подбежавший казак.

– Это генерал Змиевский! Его надо доставить в штаб!

Из кузова машины ударила автоматическая винтовка – раз, затем еще раз. И казак, и граф Ежи упали. Высвободившись, Змиевский бросился прочь, навстречу наступающей жолнерской цепи.

– Стреляйте по ним!!!

Из десантного отсека вертолета басовито ударил второй пулемет – один из казаков, который еще оставался жив, подтащил его и большой короб на двести пятьдесят патронов и открыл огонь. Свинцовая плеть жиганула по ногам Змиевского, и он упал, не пробежав и двадцати метров, ударила по машине, выбивая искры из кузова. Потом пулемет перенес огонь на цепь жолнеров, заставляя ее залечь.

Граф Комаровский попытался ползти, но не к вертолету, а туда, где в поле лежал его враг. Рядом валялся автомат, он подцепил его за ремень и поволок за собой...

– Андрюху ранили! – заорал кто-то рядом.

Он продолжал ползти, не чувствуя ног. Для себя он решил – если и придется умереть, то он умрет, забрав с собой на тот свет убийцу отца. Потому что не должна такая мразь жить на свете. Несправедливо это будет.

Кто-то подбежал и к нему.

– Забираем!

Его потащили назад к вертолету...

– Беглеца... Беглеца... заберите! Предателя!

Его не слышали...

В вертолете весь пол был залит кровью, графа положили рядом с люком, и он увидел, как кто-то тащит Змиевского...

– Взлетаем! Взлетаем, браты!

Генерала Змиевского положили рядом с ним, он смотрел прямо на графа, и в глазах его горел огонь.

– Еще... Польска... не сгинела... – выдавил из себя он.

Вертолет оторвался от земли, покачиваясь, нехотя стал подниматься все выше и выше...

– Топлива на двадцать минут! – заорал казак, дежуривший у кабины. – Не долетим!

– Плевать! Сядем, вызовем помощь!

По вертолету барабанили пули, из пулемета и автоматов вниз били казаки. Вскрикнул раненый.

– Радио^[105]...

Один из казаков повернулся.

– Тебе чего, пан?

– Радио... дай... – повторил граф Ежи.

Хорошо, что руки пока работают. И голова. Неужели инвалидность?

Но и это – лучше, чем бесчестие...

Граф с помощью казака включил рацию – она была выключена, чтобы не выдать себя обменом.

– Нажми... три... три... нажми...

Хуже не будет...

– Вызываю Берзалой! – прокричал граф, когда по сигналу в наушнике понял, что связь подключена, и особо не надеясь на успех. – Вызываю Берзалой!..

– Кто вызывает Берзалой? – почти сразу отозвалась рация. Голос был гортанным, по-русски он говорил, съедая часть букв, как будто говорящий держал во рту горячий чай.

– Это Стрелец. Это Стрелец!

– Кто? Ты где взял позывной?

Граф Ежи не знал, что делать, он запаниковал и начал шпарить открытым текстом. Удивительно, но чеченец, подполковник Мадаев, поверил ему, несущему подозрительный бред.

– Я поляк! Был у вас в штабе перед заброской. Аслан! Меня должен знать Аслан!

– Помню тебя, абрек. Говори, чего хочешь?

– Это ты хочешь! Польского генерала пленить хочешь?

– Спрашиваешь, абрек. Дело...

– Ставлю рацию на прием! Прилетай и забирай!

– Ты где, абрек? Что с тобой...

– За линией... фронта... Нет времени... Прилетай – и забирай, дополковник.

Ничего больше не слушая, граф Ежи переключил рацию на передачу постоянного сигнала на одной частоте. Если он немного разбирался в людях – кавказский дополковник, у которого под рукой вертолеты, не станет ничего ждать и проверять – соберет команду и вылетит. На это – полчаса. Если они успешно сядут, то, можно сказать, спасены...

А тот казак, который стрелял из пулемета, стоявший сейчас у десантного люка, закончил перезаряжать пулемет. Граф Ежи потом узнал, что его фамилия была Огнев.

– Прощайте, браты казаки! – выкрикнул самоубийца и бросился вниз. Высота была – не меньше пятидесяти метров

– Стой!!! – заорал кто-то.

– Братуха!!!

– Назад!

Предатель... Сам решивший свою судьбу...

– Пустите!

– Осторожнее!

Сотник Велехов, несмотря на тяжелое ранение и кое-как остановленное кровотечение, подобрался к блистеру, взглянул вниз. От машин, стоящих цепочкой на дороге, не обращая внимания на жолнеров, на пули, к распластавшейся крестом на пшеничном поле фигурке бежал человек. Женщина.

Эмилия Кристич.

Сотник устало сполз на пол. Сил не было совсем.

– Что же ты наделал, братуха?

* * *

Примерно через две недели русские войска вышли на границы с Австро-Венгрией и Священной Римской империей. Рокош второго года завершился. На польский трон, оставшийся вакантным, вступил Николай Третий.

Примечания

1

Воздушное наблюдение, оповещение, связь.

(обратно)

2

Это слово звучит одинаково на многих языках.

(обратно)

3

Мэрия.

(обратно)

4

В нашем мире тоже была, в конце сороковых.

(обратно)

5

Службе безопасности.

(обратно)

6

SIM (Servizio Informazione Militare) – итальянская военная разведка. В нашем мире реорганизована в СИСМИ после Второй мировой войны.

(обратно)

7

Паста – итальянцы так называют спагетти.

(обратно)

8

Биографический рычаг – повод для шантажа.

(обратно)

9

BAE (British-American aerospace) – крупнейший многопрофильный оборонный холдинг. Есть и в нашем мире.

(обратно)

10

Эта технология разрабатывается и в нашем мире.

(обратно)

11

Профессиональный термин. Отметка на экране радара, радарные системы способны распознавать тип летательных аппаратов.

(обратно)

12

Фраза из «Красной жары». В этом мире подобный антирусский фильм тоже был снят.

(обратно)

13

Наподобие железнодорожного автобуса с дизельным двигателем, применяется на малозагруженных рейсах.

(обратно)

14

В реальности на стандартном «Леопарде» два пулемета MG3.

(обратно)

15

В нашем мире: 100, потом 115, потом 125 миллиметров. Одновременно на флоте существовал калибр 130 миллиметров. Причин, заставлявших держать такой разнокалиберный артиллерийский парк, автор не знает.

(обратно)

16

Существует и в нашем мире, существовало и при Тито. Загорье – центр нелегальной оружейной индустрии Европы, оттуда снабжается весь европейский криминалитет, не имеющий доступа к армейским или полицейским складам и военному черному рынку. Вот почему в нашем мире Хорватия, едва получив независимость, стала одним из крупнейших производителей стрелкового оружия в Европе.

(обратно)

17

Конфликт между сербами и хорватами в этом мире ничуть не менее длителен и страшен, чем конфликт в Северной Ирландии в нашем.

(обратно)

18

Хорваты – католики, сербы – христиане, в то же время это один, по сути, народ, просто часть его сменила веру. Немалую роль в разжигании конфликта и в этом мире и в нашем сыграла Римская католическая церковь.

(обратно)

19

Типично германский калибр. В нашем мире 12,7 – стандарт НАТО.

(обратно)

20

Святой Лазарь – покровитель Сербии.

(обратно)

21

Напомню, что в Австро-Венгрии было три правительства и, соответственно, три военных министра.

(обратно)

22

Есть и в нашем мире.

(обратно)

23

Французский Брест.

(обратно)

24

Стреляют!(сербско-хорв.)

(обратно)

25

КАМ – афганская служба безопасности при короле.

(обратно)

26

Да, да... Тот самый Раббани. И про его слабость к детям – тоже правда. Он учился на теологическом факультете Кабульского университета и в нашей жизни, но потом его выгнали. Он говорит, что за противодействие властям, но на самом деле – за изнасилование детей.

(обратно)

27

Умма – мусульманская община.

(обратно)

28

Бача – мальчик, паренек. Из-за скотского отношения к женщинам и из-за практики гаремов женщины в Афганистане были доступны далеко не всем, и поэтому распространено было сожительство с несовершеннолетними мальчиками. Гомосексуальных педофилов называли бачабозами, но это слово не имело ругательного смысла.

(обратно)

29

Лойя Джирга – собрание вождей всех племен Афганистана, высший орган власти страны. Говоря это, британский генерал обнаруживает свое невежество и незнание местной обстановки. Священную войну – джихад – имеют право объявлять только авторитетные мусульманские богословы, но никак не Лойя Джирга.

(обратно)

30

Хашишины, или ассассины, они же «люди старца горы», – древняя мусульманская секта убийц, фактически одна из первых террористических организаций. Слово «хашишин» имеет корень «хашиш», «гашиш» – потому что вовлеченным в эту секту давали гашиш, чтобы они увидели своими глазами рай.

(обратно)

31

Примерно соответствует понятию «веселая вдовушка».

(обратно)

32

Егорий – Георгиевский крест.

(обратно)

33

Имел полный бант – то есть был кавалером Георгиевского креста всех четырех степеней.

(обратно)

34

Для современной Российской армии это дикость. А в этом мире – дикостью посчитали бы то, что неподготовленных призывников везут к месту боев, там дают незнакомый, непристрелянный автомат, из которого хорошо, если ты девять выстрелов на стрельбище сделал, и бросают в бой.

(обратно)

35

И здесь все по-другому. Никто и подумать не мог, чтобы разбивать станичную команду, станичная команда ценна именно тем, что все друг друга знают, выросли рядом, понимают друг друга с полуслова. Такие вот казачьи команды придавали на усиление вооруженным бронетехникой частям в качестве пехоты или мотопехоты. По этой же, кстати, причине в русской армии не знали дедовщины – попробуй, поиздевайся, зная, что ты вернешься в станицу и тебя там встретят родственники тех, над кем ты издевался.

(обратно)

36

Организационно-мобилизационное управление.

(обратно)

37

Не помню, упоминал ли: в Российской империи спирт продавали только в царских магазинах, так называемых «монопольках», весь доход от продажи шел в казну, продавали дорого, на порядок дороже, чем сейчас, средний работяга мог позволить себе водку только раз-два в месяц. Потому и пили меньше, и налоги были невысокие. В селе и казачьих станицах обычно гнали, но гнали для себя, не на продажу.

(обратно)

38

Автор видел это лично. Искусство группового боя разрабатывалось в армии и до сих пор остается секретным. В принципе, это плохо, потому что секретность не дает никакого развития, а учитывая состояние нашей армии...

(обратно)

39

Почему-то говорили именно так, не дурак – а дура.

(обратно)

40

Солдат в самоволке (сленг.).

(обратно)

41

Трофеем считалось и оружие, казаки брали его себе или продавали, но, конечно, не в зоне боевых действий.

(обратно)

42

На Балльплатцен находилось министерство иностранных дел Австро-Венгрии.

(обратно)

43

В этом мире не было закреплено право наций на самоопределение, провозглашался только примат территориальной целостности государств – участников мирового сообщества. Такое построение международного права было связано с тем, что многие великие империи имели колонии и вассалов, а кроме того – боялись коммунистических мятежей.

(обратно)

44

Величайший министр иностранных дел в истории Австро-Венгерской империи, служил на этом посту несколько десятков лет. Только благодаря ему в девятнадцатом веке Австро-Венгрия во многом определяла судьбы европейского континента. Более того – Вторая Отечественная (1МВ) началась в том числе и из-за того, что Россия не хотела показать, что Австро-Венгрия по-прежнему распоряжается судьбой европейского континента, как ей вздумается.

(обратно)

45

Командно-штабная машина.

(обратно)

46

Этой должности по штату в нашем мире нет, а в армии РИ она есть. Может быть, если бы она была у нас – меньше было бы сожженных колонн.

(обратно)

47

Звериная жестокость польской шляхты хорошо известна, в этом поляки превосходили даже германские айнзац-команды. Полковник Бек, министр иностранных дел Польши в нашем мире, сам писал в воспоминаниях, как поляки вырезали украинские деревни, а перед первым сентября тридцать девятого поляки, желая запугать Германию, вырезали всех немцев в двух городках в данцигском коридоре. Возможно, поэтому при наступлении германской армии большинство польских генералов и все правительство просто разбежались, понимая, что немцы их всех повесят.

(обратно)

48

В оригинале не жолнер, а казак.

(обратно)

49

Когда в тридцать девятом Советская армия брала Западную Белоруссию и Западную Украину – от сдавшихся польских жолнеров поступила аналогичная просьба, они боялись, что, если они пойдут на пункт сбора пленных без оружия, их перебьют местные жители.

(обратно)

50

Если кто-то думает, что поляки стали бы защищать каждый метр своей земли до последней капли крови, – он ошибается. Это в девятнадцатом-двадцатом поляки жировали, пока большевики разрывали на части Россию – да и то Тухачевский их до самой Варшавы догнал. И взял бы Варшаву, если бы управление у Пилсудского не перехватил французский генерал Максим Вейган. А вот в тридцать девятом от Вермахта поляки побежали так, что аж пятки засверкали. И тут – если Россия решила продемонстрировать свою НАСТОЯЩУЮ силу – поляки начали сразу же сдаваться.

Кстати, как думаете, кто организовал второе польское восстание 1861 года? Правильно, британцы, руками своего агента, международного террориста Джузеппе Мадзини. Британия ведет подрывные действия против России еще с тех времен, когда британские агенты годами травили ртутью Ивана Грозного через британского резидента купца Ричарда Ченслора и личного лекаря Ивана Грозного, выпускника Кембриджа Элизеуса Бомелию.

(обратно)

51

Ра квия (груз.) – как это, трудности с подбором слова.

(обратно)

52

Замешательство полковника Кордавы понятно. Если в армии выявлялся содомит, его изгоняли с позором. Если содомит открыто заявлял публично, что он содомит – это заканчивалось гражданской казнью и лишением свободы. В том же Петербурге было немало содомитов, но они таились.

(обратно)

53

Река в Грузии.

(обратно)

54

Моменталка – два человека сталкиваются в дверях и расходятся – но за это время они успели друг другу что-то передать. Примерно так.

(обратно)

55

В русской армии требования по мобильности были намного выше, поэтому прыгать учили не только десантников. А десантники прыгали постоянно, мало кто уходил из десанта без двухсот пятидесяти прыжков за все время службы (не срочной, естественно, кадровой).

(обратно)

56

Дуб, дуб – я Волк. Как обстановка? Пришли ко мне Пятого. Добро! (чеченск.)

(обратно)

57

Кавказцы и другие малые народности России вели радиообмен на своем языке, командованием это поощрялось. Линию мог прослушивать противник – но если и так, попробуй найди на Западе переводчика с чеченского, мордовского или удмуртского языков. В нашем мире, кстати, тоже ОМОНы из республик в командировках старались по связи говорить не по-русски, а на языках малых народностей.

(обратно)

58

Чеченцы несколько веков назад тоже были христианами.

(обратно)

59

Приветствую тебя, Аслан! (чечен.)

(обратно)

60

Ты чеченец? (чечен.)

(обратно)

61

Я полковник (чечен.).

(обратно)

62

Извини, Муса! (чечен.)

(обратно)

63

Не нарывайся на неприятности! (чечен.).

(обратно)

64

Красный, желтый, зеленый – как на дороге. Цвета означают то же, зеленый – можно прыгать.

(обратно)

65

Индекс цитируемости – показатель успеха ученых, количество ссылок в публикациях в соответствующих научных журналах. ТОП-500 – это высокий показатель, это значит, что Марина к двадцати семи годам была в числе пятиста лучших ученых по этой специальности.

(обратно)

66

База ВВС САСШ Оффут, Небраска – штаб-квартира USSTRATCOM, стратегического командования ВВС САСШ.

(обратно)

67

Выражение из Библии, означает «получил взятку».

(обратно)

68

В этом мире не было «узи» – а вот «Инграм» был куда более распространен и выпускался миллионными тиражами. Во всем мире «Инграм» стал любимым оружием бандитов, поскольку его легко прятать под одеждой. Еще был распространен австро-венгерский Mp-81.

(обратно)

69

Это говорили в Мексике. Чтобы стало понятнее: мало кто знает, что в нашем мире в Мексике в 1918 году произошла социалистическая революция, повстанцы взяли Мехико, прошлялись по нему неделю и мирно ушли. В этом же мире они не ушли, потому что с ними был буревестник революции Троцкий! Ленин был уже убит в Швейцарии Черной Гвардией, и Троцкий стал вождем коммунистического Интернационала. Этот переворот открыл в Мексике дорогу к непрекращающейся социальной войне, которая длилась до описываемых времен, оттуда же по всему миру распространялась зараза большевизма. Иногда в этой стране к власти приходили военные – но только для того, чтобы пограбить и потом бежать от очередного переворота или революции. Специфика мексиканской революции заключалась в том, что там революционерами становились откровенные бандиты, поддерживаемые большинством населения, этакие Робин Гуды. Помимо революции они занимались разбоем, наркоторговлей, похищениями людей, набегами через границу. Отличительным признаком мексиканского бандита была кожаная летчицкая куртка – это в жару-то! Дело в том, что под ней можно было прятать «Инграм», с момента своего появления ставший таким же символом Мексики, как «Кольт-1873» – символом Дикого Запада. До «Инграма» обычно пользовались «Кольтом-1911» с длинными магазинами на 12 и 20 патронов и обрезами помповых ружей 12-го калибра, их тоже прятали под одеждой.

(обратно)

70

В нашем мире примерно то же самое сказал маршал Юзеф Пилсудский.

(обратно)

71

Обнищавшей, загонковой считалась шляхта, лишившаяся поместья. Такой было немало, я уже описывал – почему, у многих поместья и не было никогда.

(обратно)

72

Кто хочет, поинтересуйтесь, во что превратилась Африка при господстве черных. Ярчайший пример – Родезия, ЮАР опять же. Один знакомый автору человек поехал в Африку по линии ООН и вернулся оттуда убежденным расистом. Пока сам не посмотришь, не поймешь.

(обратно)

73

Так получилось, что каждый из монархов крупных держав носил какой-то значимый титул из прошлого. Императором Римским был германский кайзер, так получилось, что именно германские племена в свое время завоевали Рим, сняв корону с последнего малолетнего императора. Потом этот титул помотался по рукам, был у Наполеона – пока в конце концов не пришел к германскому кайзеру. Королем Иерусалимским со времен Крестовых походов был император Австро-Венгрии. Наконец русский монарх гордо носил титул Цезаря Рима, и, скорее всего, именно он был правопреемником римского престола, потому что Восточная Римская империя стала правопреемником всего Рима и просуществовала более пятисот лет после падения самого Рима.

(обратно)

74

Существует и в нашем мире. Заговорщики занимаются подрывными действиями, ненавидят Россию. В этом мире прокляты Русской православной церковью и объявлены действующими волей Сатаны.

(обратно)

75

Слова Уинстона Черчилля, седьмого герцога Мальборо, пэра Англии.

(обратно)

76

Перспективный американский эсминец, он же D1000.

(обратно)

77

Keyhole, замочная скважина.

(обратно)

78

Когда-то давно, до того как все производство вывели в Китай, эта фирма производила и телевизоры. В этом мире свободы торговли не было, и поэтому североамериканцы смотрели североамериканские телевизоры и имели нормальную работу.

(обратно)

79

В боевых операциях время отсчитывается непрерывно с момента начала операции, пятьдесят девять-одиннадцать-семнадцать – то есть пятьдесят девять часов, одиннадцать минут, семнадцать секунд...

(обратно)

80

У североамериканской «М16» весьма своеобразная прикладка и очень своеобразный прицел – диоптрический. Поэтому североамериканские солдаты предпочитают «М4» – они просто не умеют целиться из «калашникова», а вот спецназ и частная охрана, которые обучаются применять иностранное оружие, нередко используют именно «АК». В нашем мире в Грозном были случаи, когда солдаты не чистили оружие несколько дней, при этом делали до двух тысяч выстрелов в сутки, и оружие выдерживало. Никакое другое оружие этого не выдержит.

(обратно)

81

Североамериканцы всегда уточняют, о каком футболе идет речь, потому что футбол у них только один, американский, а то, что у нас считается футболом, у них называется словом «soccer».

(обратно)

82

Так называется супруг правящего монарха.

(обратно)

83

За пределами Японии это называется харакири – но это неправильно.

(обратно)

84

Реальный случай.

(обратно)

85

Противорадиолокационная ракета для подавления ПВО.

(обратно)

86

Напарник. Пошло с военных училищ САСШ, там всегда новобранцам дают напарников.

(обратно)

87

Shithook – сленговое название CH-47 «Chinook», «чертова пташка».

(обратно)

88

Стандартное обозначение времени и направления. Один-девять-зеро майк – сто девяносто минут, новембер-новембер-эхо – северо-северо-восток. Отель, Hotel – типичный позывной вертолетчиков, слово начинается на h, так же как helicopter.

(обратно)

89

Трайпл-альфа, AAA Anti-aircraft artillery.

(обратно)

90

Одно из прозвищ Джона Эдгара Гувера, директора ФБР с 1924 по 1972 год.

(обратно)

91

Thunderbolt – это «A9», основной штурмовик армии САСШ. Созданный фирмой Douglas, в нашем мире он проиграл конкурс знаменитому «А10». Сильно похож на «Су-25», в то время как русские штурмовики – лицензионные «Юнкерсы» – похожи на «А10». Ares – экспериментальный (в нашем мире, в этом серийный) высокоманевренный штурмовик MDD с 25-мм пушкой от БМП Bradley. SABA – турбовинтовой британский штурмовик с толкающим винтом, создавался в нашем мире для борьбы с советскими вертолетами. Все эти системы стоят на вооружении, поскольку есть большая потребность в противопартизанских самолетах. Обилие локальных войн диктует свои законы развития боевой авиации.

(обратно)

92

In history – быстро произнести, и все сразу понятно.

(обратно)

93

Так назывался актовый зал, в Российской империи он был в каждой школе и предназначался для развития творческих способностей детей.

(обратно)

94

USMC Tactical Recovery Of Aircraft And Personnel, спасение материальной части и персонала из враждебного окружения. Одна из типовых тактических задач морской пехоты САСШ.

(обратно)

95

Даджал – по преданиям, это двойник имама Махди, только служит он дьяволу. Внимательно запоминайте это, это очень важно для понимания того, что произойдет в дальнейшем...

(обратно)

96

Флашет – снаряд, начиненный стальными стрелками. Предназначен для уничтожения живой силы противника.

(обратно)

97

Назад! Не стрелять! Назад! (польск.)

(обратно)

98

Эскарп – в геологии – крутой откос, утес, поднимающийся над плоской или слегка наклонной поверхностью, в военном деле крутой внутренний откос рва долговременного или полевого укрепления.

(обратно)

99

Молчать! Сукины дети! (польск.)

(обратно)

100

Что это? (польск.)

(обратно)

101

Что случилось! (польск.)

(обратно)

102

Беда, пан офицер! (польск.)

(обратно)

103

Стреляют! (польск.)

(обратно)

104

Вытаскивайте троих! Быстро! (польск.)

(обратно)

105

Рация(польск.).

(обратно)

Оглавление

3 июля 2002 года Варшава, царство Польское Старэ Място

4 июля 2002 года Рим, Итальянское королевство Аэропорт Фьюмиччино

Ночь на 3 июля 2002 года Великая Хорватия Пожаревац

7 июля 2002 года Великая Хорватия Окрестности Пожареваца

9 июля 2002 года Афганистан, Кабул Дворец Тадж-Бек

9 июля 2002 года Станица Вешенская, Область Войска Донского Железнодорожный вокзал

11 июля 2002 года Украина Пункт временной дислокации

13 июля 2002 года Пограничная зона, оперативная группа 1-46 Операция «Тайфун»

13 июля 2002 года Гура Кальвария Двадцать пять километров юго-восточнее Варшавы

14 июля 2002 года Брест, Российская империя

14 июля 2002 года Константинополь

14 июля 2002 года Висленский округ, сектор Ченстохов

Ночь на 15 июля 2002 года Виленский округ, город Ченстохов Резиденция польского правительства

Ночь на 15 июля 2002 года Средиземное море Буровое судно «Леди залива» Hotel Company 26 MEU USMC

Ночь на 15 июля 2002 года по европейскому времени САСШ, штат Невада AFB Krich USAF 432d company

29 июля 2002 года. Тегеран Площадь. Парад по случаю Белой Революции Шах Мат...

15 июля 2002 года Виленский округ, сектор Ченстохов