Уже мертва (fb2)

- Уже мертва [litres] (пер. Юлия Р. Волкова) (Темперанс Бреннан - 1) 1606K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кэти Райх

Кэти Райх
Уже мертва

Посвящается Карлу и Марии Райх, самым добрым и щедрым людям

1

Собирая по кусочкам череп человека, погибшего во время взрыва цистерны с пропаном, я старалась не углубляться в раздумья о его судьбе. Прямо передо мной лежали две части черепной коробки. Третья часть, склеенная из мелких фрагментов, сохла в наполненной песком чаше из нержавеющей стали. Для установления личности человека костей вполне достаточно. Коронеру ничего другого и не требовалось.

Происходило это ближе к вечеру, в четверг 2 июня 1994 го да. Пока клей высыхал, я практически бездельничала. До события, которое перевернуло мою жизнь, а впоследствии коренным образом изменило мое представление о границах человеческой извращенности, оставалось минут десять. Я с наслаждением любовалась рекой Святого Лаврентия. Восхитительный вид из окна — единственное преимущество моего тесного углового офиса. Когда смотрю на воду, особенно на медленное течение, я ощущаю прилив сил.

Мысли плавно переключились на предстоящий уик-энд. Я планировала съездить в Квебек, хотя точно ничего еще не решила. За год работы судебным антропологом в Монреале я ни разу не побывала в столице провинции и потому с нетерпением ждала возможности посетить Квебек.

Я мечтала взглянуть на Авраамовы равнины, полакомиться мидиями и тонкими блинчиками, накупить безделушек у уличных торговцев. Одним словом, почувствовать себя настоящей туристкой и отдохнуть от дел. Мне просто необходимо было провести парочку дней вдали от скелетов, расчлененных тел или только что извлеченных из реки трупов.

Строить грандиозные планы мне всегда было легко, гораздо сложнее все эти планы осуществить. В большинстве случаев от своих задумок приходится отказываться. Они играют в моей жизни роль своеобразного аварийного люка, которым никогда не пользуешься: я с головой погружена в работу, на все остальное мне не хватает ни времени, ни решительности.

О его присутствии я узнала раньше, чем услышала стук в дверь. Для человека столь грузного двигался он очень тихо, но, почувствовав запах выдержанного трубочного табака, я сразу догадалась, кто пожаловал.

Пьер Ламанш возглавлял «Лаборатуар де медисин легаль» — судебно-медицинскую лабораторию — вот уже почти два десятка лет. Ко мне в офис всегда приходил исключительно по делу.

Меня охватило неприятное предчувствие.

Ламанш тихо стукнул в дверь костяшками пальцев:

— Темперанция?

Полная форма моего имени прекрасно рифмуется с Фран цией. Ламанш — единственный человек, который никогда не называл меня Темпе. Возможно, потому, что это слово казалось ему лишенным всякого смысла. Или потому, что он никогда не бывал в Аризоне. Не знаю.

— Что? — ответила я машинально.

Направляясь в Монреаль впервые, я полагала, что говорю на французском довольно бегло. О том, что придется общаться с квебекскими французами, я как-то не задумывалась.

— Мне только что позвонили.

Ламанш уставился на розовый листок бумаги, который держал в руке.

Создавалось впечатление, что на лице у этого человека все вертикальное — и длинный прямой нос, и параллельные носу и ушам глубокие складки. Глядя на него, я непременно вспоминала о бассет-хаундах. Наверное, уже в молодости Ламанш выглядел старым. Я не знала, сколько ему лет.

— Двое рабочих из «Гидро-Квебека» нашли сегодня какие-то кости. — Ламанш изучающе вгляделся в мое лицо — оно не выражало и намека на радость — и опять уставился в розовый листок. — Прошлым летом недалеко от этого места были обнаружены исторические захоронения, — продолжил он на правильном формальном французском.

Ни разговорных сокращений, ни сленга, ни полицейского жаргона я от него не слышала ни разу.

— Вы присутствовали на тех раскопках. Наверняка сегодняшняя находка тоже относится к разряду исторических. Я должен отправить кого-то на место ее обнаружения. Необходимо удостовериться, что она не имеет ничего общего со сферой деятельности коронера.

Ламанш поднял голову, вновь отрывая взгляд от своего розового листка, и из-за изменения угла падения предвечернего света складки и борозды на его лице словно бы стали глубже. Он попытался улыбнуться, и четыре складки на лице искривились.

— Полагаете, эта находка — археологическая? — спросила я, просто чтобы потянуть время.

Отправляться на осмотр места обнаружения человеческих останков в конце недели отнюдь не входило в мои планы. Перед поездкой, намеченной на уик-энд, я должна была успеть забрать из химчистки одежду, выстирать скопившееся грязное белье, докупить лекарства, заправить машину и объяснить Уинстону — работнику, следившему за нашим домом, — как ухаживать за моим котом.

Ламанш кивнул.

— Хорошо, — пробормотала я, хотя совсем не считала, что все настолько уж хорошо.

Он протянул мне листок:

— Распорядиться, чтобы вас отвезли туда на служебной машине?

— Нет, спасибо. Доеду на своей. — Я посмотрела ему в глаза, старательно скрывая злость.

Прочла написанный на бумаге адрес. Недалеко от моего дома.

Ламанш удалился так же тихо, как и пришел. Он неизменно носил обувь на каучуковой подошве, его карманы всегда были пусты, так что ни шелест бумажек, ни бренчание ключей или монет не выдавали его присутствия. Он приближался, подобно речному крокодилу, совершенно бесшумно. На некоторых из моих сотрудников это нагоняло страх.

Я уложила в рюкзак комплект спецодежды и резиновые сапоги, надеясь, что ни то ни другое не понадобится, взяла ноутбук, портфель и вышитую сумку, похожую на буфетную скатерть, — в том сезоне это было модно. Очень хотелось верить, что я не появлюсь в офисе до понедельника, но в мысли настойчиво вклинивался голос интуиции. Он твердил, что мои надежды абсолютно напрасны.

Лето в Монреале похоже на танцовщицу румбы — всю в кружевах, ярких одеждах, с мелькающими перед взглядами зрителей обнаженными бедрами, с поблескивающей от пота кожей. Неуемное, пышное празднество, которое начинается в июне, а заканчивается в сентябре.

Этого времени года ждут с нетерпением, а встретив, смакуют каждую минутку. Летом жизнь здесь перемещается на улицы. После долгой холодной зимы вновь открываются летние кафе, велосипедные дорожки заполняются велосипедистами и роллерами, сменяют друг друга разные фестивали, тротуары от изобилия народа превращаются в людской водоворот.

Лето на реке Святого Лаврентия совсем не такое, как в Северной Каролине — штате, где я родилась и выросла. На моей родине отличить зиму от осени, весны или лета без календаря очень сложно.

Весеннее возрождение севера впечатлило меня куда боль ше, чем суровые морозы. Оно помогло излечиться от тоски по дому, которой я страдала в течение долгих мрачных и холодных зимних месяцев.

Все эти мысли крутились в моей голове, когда я проезжала под мостом Жака Картье, сворачивала на запад, ехала мимо растянувшегося вдоль берега реки пивоваренного завода Молсона, мимо круглой башни комплекса «Радио Канада».

Я размышляла о судьбах людей, заключенных в тиски городской суеты, — об обитателях индустриального пчельника, наверняка, так же как и я, мечтающих о свободе: вот они взирают сквозь темные прямоугольники очков на яркое солнце, погруженные в мечты о лодках, велосипедах и теннисных туфлях; смотрят на часы, завороженные июнем.

Я опустила оконное стекло и включила радио.

Жерри Буле пел «Les Yeux du Coer». Я перевела: «Глаза сердца». И невольно представила крепкого темноглазого человека с рассыпавшимися в художественном беспорядке кудрями. Человека, влюбленного в музыку. Буле умер в сорок четыре года.

Исторические раскопки. Каждый судебный антрополог сталкивается в своей практике с подобной работой. Приходится иметь дело со старыми костями, не вырытыми из земли собаками, строителями, могильщиками, не вымытыми весенними разливами рек. Коронер — смотритель смерти в провинции Квебек. Если ты умираешь не так, как подобает, — не под наблюдением врача, не в кровати, — коронер желает знать, отчего ты умер. Если твоя гибель грозит унести за собой жизни других людей, ему об этом непременно должно быть известно.

Коронер ищет объяснение любой насильственной, внезапной или преждевременной смерти, но участь тех, кто отдал богу душу давным-давно, его не интересует. Быть может, когда-то этих людей убили или их уход из жизни извещал окружающих о начале какой-нибудь эпидемии, но с тех пор прошло слишком много времени. Когда древность останков умерших определена наверняка, они передаются археологам.

Я ехала и молилась, чтобы нынешняя находка оказалась именно такой.

Ловко пробравшись сквозь толпу машин в центре города, я уже через пятнадцать минут подъехала к месту, о котором говорил Ламанш. Гран-Семинер. Остаток от огромных владений, принадлежавших когда-то католической церкви. Приличный участок земли в самом сердце Монреаля. В цент ре. Я живу в двух шагах.

Гран-Семинер — серые мрачные замки окружены обилием зелени, ровными газонами и каменной крепостной стеной со смотровыми башнями. В море цементных гигантов города местечко это — зеленый островок, безмолвное напоминание о некогда влиятельном и важном образовательном учреждении.

В дни, когда церковь переживала свои лучшие времена, сюда приезжали тысячи молодых людей из разных семей, чтобы выучиться на священников. Есть здесь семинаристы и сейчас, но их очень мало.

Здания покрупнее сдаются теперь в аренду, в большинстве других Священное Писание и теологические беседы заменены факсимильными машинами и Интернетом. Возможно, метафора сия прекрасно подходит для описания современной жизни. Мы слишком увлечены общением друг с другом, чтобы задумываться о всемогущем Творце.

Я остановилась на небольшой улочке напротив Гран-Се минер и посмотрела на восток, в сторону Шербрука, туда, где стоят семинарские здания, которые теперь занимает Монреальский колледж. Не заметив ничего необычного, высунула в окно руку, спокойно свесила ее и посмотрела в противоположную сторону. Почувствовав боль от соприкосновения с разогретым на солнце пыльным машинным металлом, я тут же втянула руку обратно, как краб, до которого дотронулись палкой.

И тут мое внимание привлекло нечто бело-синее. Патрульная машина с надписью «Полиция города Монреаль» на боку, загородившая западный вход на территорию семинарии, на фоне средневековой каменной крепости выглядела по меньшей мере неуместно. Прямо перед машиной темнел серый грузовик «Гидро-Квебека». Из его кузова торчали лестницы и трубы, так что машина походила на космический корабль. Рядом с грузовиком стояли, о чем-то разговаривая, офицер полиции и двое рабочих.

Я свернула налево и влилась в поток двигавшихся в западном направлении на Шербруке машин, радуясь отсутствию репортеров. В Монреале столкновение с прессой — двойное испытание, ведь здесь в ходу и английский, и французский. Когда на меня давят при помощи одного-то языка, я не отличаюсь особенной любезностью. А отбиваясь от двойной атаки, становлюсь прямо-таки грубой.

Ламанш был прав. Прошлым летом я принимала участие в работах именно тут. Теперь я вспомнила все в подробностях. Тогда здесь обнаружили человеческие кости во время ремонта водопровода — наткнулись на старое церковное кладбище. Дело было передано археологам и закрыто. Я надеялась, что и на сей раз все закончится тем же.

Подъехав к грузовику, я остановила «мазду» прямо перед офицером. Мужчины прекратили разговор и повернули голову в мою сторону.

Когда я вышла из машины, офицер озадаченно нахмурился. Несколько мгновений он стоял на месте, будто обдумывая что-то, потом зашагал ко мне. На его лице не появилось и намека на улыбку. Возможно, в это время — в пятнадцать минут третьего — подходила к концу его смена и ему совсем не хотелось торчать сейчас у Гран-Семинер. Но мне ведь тоже не хотелось.

— Проезжайте дальше, мадам. Останавливаться здесь запрещено, — произнес он, указывая рукой, куда мне переместить машину.

Подобным жестом отгоняют мух от салата из помидоров.

— Я доктор Бреннан, — ответила я, захлопывая дверцу «мазды». — Из судебно-медицинской лаборатории.

— Вы от коронера? — недоверчиво, будто следователь КГБ, спросил офицер.

— Да. Судебный антрополог, — медленно, как учитель начальной школы, ответила я. — Занимаюсь эксгумацией и обследованием останков. Надеюсь, это дает мне право оставить машину на месте?

Я достала удостоверение, протянула ему и прочла имя на небольшом металлическом прямоугольнике над карманом его рубашки: «Констебль Кру».

Кру посмотрел на фотографию в удостоверении, потом на меня. Ясное дело, моя внешность его смутила. Неудивительно: я планировала сегодня целый день заниматься восстановлением черепа, поэтому и оделась для работы с клеем. Выцветшие коричневые джинсы, джинсовая рубашка с закатанными до локтей рукавами и высокие кроссовки на босу ногу. Бо́льшая часть волос скрыта под беретом. Те, что выбились, мягкими завитками лежали на лице, висках и шее. Я вся была перепачкана клеем и наверняка больше походила на домохозяйку средних лет, оторванную от поклейки обоев, чем на судебного антрополога.

Офицер тщательно изучил удостоверение и без слов вернул.

— Видели останки? — поинтересовалась я.

— Нет. — Жестом, каким подбрасывают в воздух монету, он махнул в сторону двух рабочих, выжидающе смотревших на нас. — Останки нашли вот эти люди. Они же позвонили в полицию. И проводят вас на место.

«Кажется, констебль Кру умеет общаться лишь простейшими предложениями», — отметила я.

— Присмотрю за вашей машиной, — предложил полицейский.

Я кивнула, но Кру этого не увидел, так как уже отвернулся. Рабочие молча смотрели на меня. На обоих защитные очки; когда тот или другой слегка двигал головой, в стеклах отражалось оранжевое солнце. Вокруг рта у каждого перевернутой буквой «U» темнели усы.

Мужчина, что стоял слева, — худой, смуглый, чем-то напоминавший рэттерьера — был явно старше второго. Он сильно нервничал — об этом говорил взгляд, скачущий с предмета на предмет, с одного человека на другого, словно пчела, которая пробует пыльцу распустившихся пионов, влетая в каждый из цветков и тут же из него вылетая. Он смотрел на меня, куда-то в сторону, потом опять на меня — и вновь отводил глаза, будто боялся, что, встретившись взглядами с кем-то, совершит то, о чем впоследствии сильно пожалеет. Мужчина переминался с ноги на ногу, горбился, спохватывался, расправлял плечи и снова сутулился.

Его напарник был гораздо выше, с обветренным лицом и жидкими, прямыми, длинными волосами, затянутыми в хвостик. Когда я приблизилась, он улыбнулся, обнаружив отсутствие нескольких передних зубов. Я решила, что более разговорчивый из двоих именно этот.

— Bonjour. Comment ça va?! — воскликнула я по-французски. — Здравствуйте. Как поживаете?

— Bien. Bien, — ответили рабочие, одновременно кивая. — Хорошо.

Я представилась, спросила, известно ли полиции, что именно найдено. Рабочие опять закивали.

— Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

Произнося эти слова, я достала из рюкзака небольшой, скрепленный пружиной блокнот, открыла его, взяла шариковую ручку, щелкнула кнопкой, выдвигая головку стержня, и ободряюще улыбнулась.

Хвостик с готовностью заговорил. Слова полились из него бурным потоком — так школьники высыпают из класса на перемену. Я чувствовала, что для него происшедшее — необычное приключение.

Он говорил быстро и глотал окончания — наверное, родом откуда-то из верховьев реки. Пришлось слушать предельно внимательно.

— Мы занимались уборкой. — Он указал на линию электропередачи над нашими головами, потом обвел рукой участок земли под ней. — В наши обязанности входит обеспечивать чистоту участков, прилегающих к опорам с проводами.

Я кивнула.

— Когда я спустился в небольшой овраг вон там… — он повернулся в сторону леска на окраине семинарской территории и махнул рукой, — то почувствовал какой-то странный запах.

Слова его застыли в воздухе, взгляд был прикован к деревьям. Некоторое время рабочий стоял не двигаясь, словно загипнотизированный.

— Говорите, странный запах? — спросила я.

Хвостик медленно повернул голову и посмотрел мне в глаза.

— Не то чтобы странный… — Он закусил губу и замолчал, наверное выбирая из своего лексикона наиболее подходящие слова. — Так пахнет смерть. Понимаете, о чем я?

Я продолжала вопросительно смотреть на него.

— Представьте себе, что какой-нибудь зверек забивается в угол и там подыхает… — Рабочий пожал плечами.

Я знала, о чем речь: запах смерти. Кивнула.

— Я подумал, что там померла собака или енот, — опять заговорил Хвостик. — Вот и принялся ощупывать граблями землю в том месте, где запах чувствовался особенно сильно. Думал, найду кучку костей. — Он еще раз пожал плечами.

— Угу, — промычала я, ощущая все больший дискомфорт. Древние кости не пахнут.

— Через несколько минут я позвал Джила…

Хвостик повернулся к старшему товарищу, ожидая от него подтверждения своих слов. Но тот молча смотрел в землю.

— Мы начали осматривать место вдвоем. И скоро кое на что наткнулись. Только, по-моему, это не собака и не енот.

Договорив последнее слово, он скрестил руки на груди, потупил взгляд и принялся раскачиваться с пятки на носок.

— Почему вы так решили? — спросила я.

— Собаки не бывают такими здоровенными.

Не закрывая рта, Хвостик принялся ощупывать языком место на верхней десне, где когда-то был зуб. Кончик языка в дырке между уцелевшими зубами напоминал копошащегося в земле червяка.

— Это все? — спросила я.

Червяк исчез.

— Что вы имеете в виду?

— Может, помимо костей, вы нашли еще что-нибудь? — уточнила я.

— Нет, но… — Хвостик развел руками, показывая размеры чего-то довольно крупного. — Там лежит большой полиэтиленовый пакет, а в нем мы увидели в костях… — Он повернул руки ладонями вверх, а предложение так и не закончил.

— Что? — спросила я, тревожась все сильнее и сильнее.

— Une ventouse, — быстро, растерянно и в то же время возбужденно произнес он.

Джил, судя по всему, был взволнован так же, как я. Теперь он опять смотрел по сторонам, но еще суетливее, чем прежде.

— Что, простите? — переспросила я, думая, что неправильно поняла последнее слово Хвостика.

— Une ventouse, — повторил тот. — Вантуз. Для ванной.

Он изобразил применение приспособления, о котором толковал: наклонился, обхватил ладонями воображаемую ручку, делая руками характерные движения. Сия маленькая пантомима была в данных обстоятельствах настолько неуместной, что подействовала на меня ужасающе.

— Проклятие, — пробормотал Джил по-французски, вновь опуская голову и уставясь в землю.

Я внимательно оглядела его, кое-что добавила к своим записям и убрала блокнот.

— Там сухо?

Мне жутко не хотелось без особой надобности облачаться в спецодежду и резиновые сапоги.

— Ага, — ответил Хвостик и повернулся к Джилу, ожидая, что тот подтвердит.

Но Джил даже не пошевельнулся.

— Ладно, — сказала я. — Показывайте дорогу.

Я очень надеялась, что выгляжу спокойной.

Хвостик зашагал по траве в сторону леска. Мы с Джилом последовали за ним.

Постепенно мы спустились в небольшой ров. Кусты и деревья на его дне росли густо. Я шла вслед за Хвостиком, углубляясь в самые заросли, принимала у него из рук крупные ветки, которые мужчина отгибал в сторону, и передавала их Джилу. Тонкие ветки хлестали по лицу, цеплялись за волосы.

Сильно пахло сырой землей, травой и перегнившими лис тьями. Солнечный свет, проникавший сюда неровными потоками сквозь кроны деревьев, покрывал землю причудливыми узорами, похожими на рассыпанные повсюду части пазлов. Косые лучи тут и там пробирались внутрь сквозь густую листву. В пространстве, залитом светом, в медленном танце кружили пылинки.

Перед моим лицом роились насекомые, я слышала их при глушенное жужжание. В ноги впивались колючки каких-то растений.

На самом дне рва Хвостик остановился, чтобы лучше со риентироваться, потом повернул налево. Я зашагала за ним: хлопала ладонями по пикирующим на меня комарам, отгибала ветки, щурилась, смотря по сторонам сквозь тучи мош кары. Одна букашка так и норовила сесть мне на глаз. По лицу стекали струйки пота, волосы повлажнели, а те пряди, что выбились из-под берета, прилипли ко лбу и шее. Но я не волновалась за свой внешний вид.

Когда до трупа оставалось ярдов пятнадцать, провожатый мне был уже не нужен. Я почувствовала дух смерти — еще слабый, смешанный с суглинистым запахом леса и теп лого предвечернего солнца, однако ясный. Так смердит только разлагающееся тело. С каждым последующим шагом сладковатое зловоние, подобно стрекоту приближающейся цикады, становилось интенсивнее, а вскоре поглотило остальные запахи. Ароматы мха, перегноя, сосны и неба — ничего этого больше нельзя было различить. Чувствовалась лишь вонь гниющей плоти.

Джил остановился, решив, по-видимому, не смотреть на кошмарную находку во второй раз. Запаха было вполне до статочно. Молодой рабочий, прошагав вперед еще футов десять, повернулся ко мне, тоже остановился и без слов указал на бесформенное возвышение, частично покрытое листвой и почвой. Над ним кружила стая жужжащих мух.

Желудок свело. Внутренний голос навязчиво заталдычил: «Я же тебе говорила!» Страх нарастал ежесекундно. Я положила рюкзак у дерева, достала хирургические перчатки и осторожно направилась к возвышению. Приблизившись, сразу заметила свежую траву, что выдернули рабочие из земли. Представившаяся мне картина подтвердила самые худшие опасения.

Из засыпанной листвой почвы выдавалась аркада ребер. Их концы, отделенные от грудины, напоминали шпангоуты корабля. Я наклонилась, тщательнее рассматривая кости. Мухи, тельца которых переливались на солнце сине-зеленым, в знак протеста зажужжали громче. Я смахнула с ребер землю и увидела, что они крепятся к куску позвоночника.

Сделав глубокий вдох, натянула латексные перчатки и начала удалять с костей сухие листья и сосновые иглы. Когда на очищенный позвоночник упали солнечные лучи, из него выскочили перепуганные жуки. Насекомые бросились врассыпную и исчезли одно за другим.

Я не обратила на них особого внимания, продолжая заниматься делом. Медленно и осторожно очистила участок примерно в три квадратных фута. Минут через десять поняла, что́ именно нашли Джил и его товарищ. Убрав волосы с лица тыльной стороной ладони, я выпрямила спину и осмотрела кости.

Туловище, частично превратившееся в скелет: грудная клетка, позвоночник и таз, все еще скрепленные высохшими мышцами и связками. Соединительные ткани прочны, они несколько месяцев, а то и лет могут удерживать кости в суставах. Не то что мозг и внутренние органы, разлагающиеся «с помощью» бактерий и насекомых порой за несколько недель.

Я осмотрела коричневые засохшие остатки мягких тканей, прилипшие к внутренним поверхностям костей в районе груди и брюшной полости. Сидела на корточках, вокруг — стая мух и желтые пятна света. Ясно было, что найденный труп человеческий и что пролежал он здесь довольно недолго.

Еще я понимала, что на территории семинарии кости оказались отнюдь не случайно. Этого человека убили, а от тела избавились, привезя его сюда. Останки лежали на полиэтиленовом пакете — на кухне в такие выбрасывают мусор. В мешке этом, видимо, перевозили туловище. Голова и конечности жертвы отсутствовали, личных вещей или других предметов я тоже не увидела. Кроме одного.

В самом центре таза, прижатый к крестцу боковой частью красного резинового наконечника, с устремленной ровно вверх, к шее, деревянной ручкой, лежал хозяйственный вантуз. Он почему-то напомнил мне перевернутую вверх ножкой церковную чашу. Было понятно, что кто-то поместил сюда эту штуковину намеренно. Я в ужасе подумала, что мысль о церковной чаше не случайна.

Я поднялась на ноги и осмотрелась вокруг, ощущая из-за смены положения легкую боль в коленях. По опыту я знала, что иногда отдельные части трупов вырывают из помойных баков и уволакивают на довольно приличные расстояния животные. Собаки часто прячут подобные находки в низких кустарниках, а норные зверьки растаскивают потом отдельные их фрагменты — кости и зубы — по своим подземным обиталищам. Я отряхнула с рук землю и внимательнее оглядела почву, ища входы в норы, но ничего такого не обнаружила.

Мухи продолжали жужжать. Откуда-то с Шербрука донесся звук сирены. Воспоминания о других лесах, других могилах, других костях замелькали в мозгу, как отрывки из кинофильмов. Я стояла абсолютно неподвижно, предельно напрягая внимание, и продолжала всматриваться в кости. Неожиданно я скорее почувствовала, чем увидела несоответствие. Подобно солнечному лучу, отразившемуся от зеркальной поверхности, это ощущение исчезло прежде, чем мои нейроны сформировали образ. Заметив едва уловимое движение сбоку, повернула голову. Ничего. Насторожилась, хотя уже сомневалась, что вообще что-то видела, и отогнала мух от лица.

Холодало.

«Черт возьми!» — выругалась я мысленно.

Налетел ветерок, сухие листья на земле заколыхались. Внезапно я опять почувствовала нечто похожее на отраженный солнечный луч. Не понимая, чем вызвано это ощущение, сделала несколько шагов в сторону и остановилась. Каж дая клеточка моего существа сосредоточилась на солнечном свете и тенях.

Ничего.

«Конечно ничего, глупая, — сказала я себе. — Что тут может быть? Только мухи».

В это мгновение взгляд мой зафиксировал колебание света в воздухе над куском земли, который освещало солнце и обдувал ветерок. Не было в этом месте ничего необычного, но меня туда словно повлекло. Едва дыша, я подошла и наклонилась. И не удивилась тому, что увидела.

«Вот!» — подумала я.

Между корнями тополя выглядывал уголок еще одного полиэтиленового пакета. И корни, и пакет окружали лютики, растущие меж сорняков на тонких стеблях. Ярко-желтые цветки казались беглянками с иллюстраций к сказкам Беатрис Поттер, их свежесть резко контрастировала с тем, что — как я знала — было спрятано в мешке.

Я шагнула ближе к дереву, под моими ногами затрещали сухие ветки и листья. Взялась за угол пакета, предварительно очистив его от травы, и осторожно потянула. Никакого результата. Обмотала полиэтиленом кисть, потянула сильнее, и пакет сдвинулся с места. Перед лицом закружили насекомые. По спине потекли струйки пота, а сердце застучало, как ударные в хард-роковой группе.

Наконец я оттащила пакет в сторону, чтобы рассмотреть, что внутри. Быть может, подсознательно хотела уйти с ним подальше от цветов миссис Поттер. Что бы ни лежало в нем, весило оно немало, но я догадывалась, что это. И не ошиблась.

Как только я раскрыла пакет, в нос ударил резкий запах гниения.

Я заглянула внутрь.

На меня уставилось человеческое лицо. Спрятанная от насекомых, ускоряющих процесс распада, плоть убитого разложилась лишь частично. Но жара и влага превратили ее в маску смерти, теперь лишь отдаленно напоминавшую человека. Глаза под полуопущенными веками ссохлись, нос сдвинулся набок, ноздри сдавлены и вмяты в раздутую щеку. Губы загнулись внутрь, обнажая в застывшей усмешке два ряда идеальных зубов. Неестественно белое, пропитанное влагой лицо лежало на черепе как обертка. Его обрамляли блекло-рыжие волосы — тусклые спирали, прилепленные к черепной коробке расплавившейся мозговой тканью.

Потрясенная, я закрыла пакет и, вспомнив о рабочих из «Гидро-Квебека», повернулась и посмотрела туда, где мы расстались с Хвостиком. Тот пристально наблюдал за мной с того же самого места. Его напарник так и стоял несколько дальше, ссутулив плечи и глубоко засунув руки в карманы рабочих штанов.

Я скинула перчатки и зашагала назад, к полицейской ма шине. Ни Джил, ни Хвостик ничего мне не сказали, но я услышала шарканье ног и хруст веток у себя за спиной и поняла, что оба последовали за мной.

Констебль Кру стоял, опершись на капот. Когда я вышла из леска, он сразу заметил меня, однако позы не изменил. Прежде я всегда работала с более дружелюбными личностями.

— Можно воспользоваться вашей рацией? — без объяснений спросила я, давая понять, что тоже умею быть крутой.

Констебль оттолкнулся от капота обеими руками, выпрямился, прошел к дверце водителя, через раскрытое окно достал микрофон и вопросительно на меня уставился.

— Убийство, — ответила я.

Констебль явно удивился, мгновенно помрачнел и нажал кнопку вызова.

— Отдел убийств, — сказал он диспетчеру.

Последовала обычная проволочка — сигналы переключений и шумы помех, а спустя некоторое время прозвучал раздраженный голос детектива.

— Клодель, — назвал себя он.

Констебль Кру передал мне микрофон. Я представилась и объяснила, где нахожусь.

— Обнаружен убитый человек, — сообщила я. — Предположительно, женщина. Вероятнее всего, обезглавлена и перевезена сюда намеренно. Советую немедленно прислать следственно-оперативную группу.

Клодель ответил не сразу. Сегодняшняя новость никому не нравилась.

— Что, простите? — спросил он наконец.

Я повторила и попросила его сразу после звонка в морг передать данную информацию Пьеру Ламаншу. Тот все еще, наверное, думал, что делом займутся археологи.

Я отдала микрофон Кру, внимательно прослушавшему каждое мое слово, и напомнила ему повторно допросить рабочих. Он смотрел на меня как человек, которому грозит срок от десяти до двадцати лет. По виду констебля было понятно, что сегодняшнее событие не скоро сотрется у него из памяти. Только вот я не особенно ему сочувствовала.

Итак, о поездке в Квебек придется забыть. Направляясь к своему кондоминиуму, удаленному от места обнаружения трупа всего на несколько небольших кварталов, я размышляла о том, что в ближайшее время многим из нас придется забыть о спокойствии. Как выяснилось позднее, я была права. Но тогда еще даже не догадывалась, с каким неописуемым ужасом мы столкнулись.

2

Следующий день с самого утра был таким же теплым и солнечным. В обычных условиях это непременно подняло бы мне настроение. Я отношусь к тому типу женщин, чье восприятие мира напрямую зависит от показаний барометра. В это утро на погоду я не обратила никакого внимания.

В девять я уже вошла в четвертый кабинет — кабинет аутопсии, самое маленькое отделение «Лаборатуар де медисин легаль», специально оснащенное дополнительной вентиляционной системой. Я часто здесь работаю, потому что большинство дел, которыми я занимаюсь, требуют хорошего проветривания. Хотя и проветривание не особенно помогает. Полностью уничтожить выдержанный запах смерти не может ничто — ни вентиляторы, ни дезинфицирующие средства.

За работу над останками, найденными у Гран-Семинер, я тоже, разумеется, принялась в четвертом кабинете. Вчера вечером, быстро поужинав, я вернулась на место обнаружения костей, и мы тщательно его обследовали. В двадцать один тридцать останки уже были доставлены в морг. Теперь они лежали в специальном пакете на каталке справа. Дело под номером 26704 мы обсудили сегодня утром на планерке. После стандартной первичной обработки найденного трупа им должен был заняться один из пяти патологоанатомов нашей лаборатории. Так как труп почти превратился в скелет, а оставшиеся мягкие ткани слишком сильно прогнили для обычной аутопсии, к делу подключили меня.

Патологоанатом позвонил утром и сообщил, что заболел. Просто ужас — на сегодня было запланировано целых четыре аутопсии! Следовало вскрыть и обработать тела най денных дома мертвыми пожилых супругов, подростка, прошлой ночью покончившего жизнь самоубийством, и человека, изуродованного до неузнаваемости в загоревшемся автомобиле. Я сказала, что буду работать со скелетом одна.

Облачившись в зеленые хирургические одежды, защитные пластиковые очки и латексные перчатки, я очистила и сфотографировала голову. Сегодня утром должны были сделать рентген головы, потом прокипятить для удаления разложившейся плоти и мозговой ткани. Лишь после этого я могла детально исследовать особенности черепа.

Я усердно изучила волосы, надеясь обнаружить в них какие-нибудь волокна или другие трасологические доказательства. Разъединяя влажные пряди, я невольно представляла себе, как жертва в последний раз в своей жизни расчесывается, гадала, что она испытывала в те минуты — удовольствие, разочарование, безразличие? Хорошо укладывались в тот день ее волосы или не очень? Без пяти минут мертвые волосы.

Прогнав из головы посторонние мысли, я положила в пакетик образец волос и отправила его биологам для микроскопического анализа. Вантуз и полиэтиленовые упаковки, в которых лежали голова и туловище, уже передали в лабораторию для проверки на наличие отпечатков пальцев, жидких выделений организма жертвы или убийцы либо каких-нибудь других следов.

Три часа, потраченные нами вчера вечером на ползание по грязи, прочесывание травы и листьев и переворачивание камней и веток, не принесли результатов. Мы работали до темноты, но так ничего и не нашли. Ни одежды. Ни обуви. Ни драгоценностей. Ни личных вещей. Следственно-оперативная группа намеревалась продолжить поиски и сегодня, но я сомневалась, что им удастся что-нибудь обнаружить. Я уже настроилась на то, что ни этикетки или бирки производителей, ни застежки, ни пряжки, ни украшения, ни оружие, ни веревки, ни порезы либо входные отверстия пуль в одежде — ничто не поможет мне в работе. Я была уверена, что найденное тело привезли на место обнаружения уже обезображенным, абсолютно голым и лишенным всего, что связывало его с жизнью.

Я вновь повернулась к пакету с остатками ужасающих костей, собираясь предварительно осмотреть их. Туловище и конечности тоже должны были очистить для полного анализа.

Кстати, руки и ноги мы нашли почти сразу. Убийца аккуратно уложил их в отдельные пакеты и тоже выбросил, подобно скопившемуся за неделю мусору.

Я загнала разгоревшуюся ярость в дальний угол души и заставила себя сосредоточиться.

Достав расчлененные части тела жертвы, разложила их в анатомическом порядке на стальном столе для вскрытия посредине кабинета. Первым делом расположила в самом центре туловище грудной клеткой кверху. Оно сохранилось хуже остального, ведь в отличие от головы, лежавшей в плотно закрытом пакете, туловище было доступно насекомым. Кости довольно прочно крепили друг к другу сухие, походившие на выделанную кожу мускулы и связки. Я только сейчас заметила, что в позвоночнике не хватает самых верхних позвонков, но понадеялась, что найду их прикрепленными к голове, которую уже унесли. Внутренние органы практически отсутствовали.

По бокам туловища я приложила руки, к нижней части — ноги. Солнечный свет на конечности, хранившиеся в плотно закрытом пакете, не попадал, поэтому они не иссохли, как ребра и позвоночник, — их покрывали разложившиеся мягкие ткани. Я старалась не обращать внимания на влажные бледно-желтые дорожки, образовывавшиеся под каждой рукой и ногой жертвы, пока я осторожно переносила их из пакета на стол. Когда на труп попадает свет, из него начинают выползать личинки. Вот и сейчас личинки падали на стол, со стола на пол, прямо к моим ногам, медленным нескончаемым дождем. Блекло-желтые корчащиеся зернышки. Я старалась не наступать на них. Никак не могу привыкнуть.

Я взяла планшет и принялась заполнять форму.

Имя: Inconnue. То есть неизвестно.

Дата проведения аутопсии: 3 июня 1994 года.

Следователи: Люк Клодель, Мишель Шарбонно. Отдел убийств, полиция города Монреаль. Сокращенно КУМ.

Добавляя номер полицейского отчета, номер морга и номер «Лаборатуар де медисин легаль», или сокращенно ЛМЛ, я с уже привычным негодованием размышляла над пренебрежительной безразличностью системы. Когда человек погибает насильственной смертью, он лишается всего личного. У него отнимают не только жизнь, но и достоинство. Тело обрабатывают, обследуют, фотографируют и на каждом этапе обозначают новым набором цифр. Жертва становится уликой, экспонатом для полицейских, патологоанатомов, специалистов судебной медицины, судей и присяжных. Нумерация. Фотоснимки. Образцы. Бирка на пальце ноги. Я — активный участник этой системы и не могу смириться с ее безличностью. Она наводит на мысли о лишении человека чего-то самого сокровенного. Я, по крайней мере, давала бы жертвам имена. И тогда к списку страданий, которые умерший уже перенес, не добавлялось бы еще и обезличивание смертью.

Описание скелета я, вопреки своим привычкам, оставила на потом. В данный момент детективам требовались лишь данные о половой принадлежности, возрасте и расе.

Определить расу жертвы не составляло труда. Ее волосы были рыжими, кожа, судя по всему, светлой, хотя гниение порой вытворяет с трупами невероятные вещи. Для подтверждения своих предположений — о том, что останки принадлежали белому человеку, — мне следовало тщательнее изучить скелет после очистки.

Черты лица жертвы отличались сравнительным изяществом, строение тела — хрупкостью, из чего я сделала вывод, что работаю со скелетом женщины. Длинные волосы ни о чем не говорят.

Я внимательнее рассмотрела таз. Углубление с внешней стороны подвздошной кости широкое и неглубокое. Взглянула на лобковую кость, на место соединения правой и левой части таза. Кривая, образованная их нижними краями, представляла собой широкую дугу. Спереди каждую половину лобковой кости покрывали небольшие бугорки, формирующие в нижних углах треугольники. Типичная особенность женского скелета. Позднее для достоверности нуж ны точные измерения и компьютерный анализ, но я практически не сомневалась, что имею дело с останками женщины.

Я как раз клала на лобковую кость влажную тряпку, когда телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я и не сознавала, что работаю в полной тишине. Или что чрезмерно напряжена. Старательно обходя личинки, прошла к письменному столу и подняла трубку.

— Доктор Бреннан, — проговорила я, поднимая очки на лоб и опускаясь на стул.

На краю столешницы лежала личинка. Концом шариковой ручки я скинула ее на пол.

— Клодель, — послышалось из телефонной трубки.

Дело было поручено двум детективам КУМа: Клоделю и Шарбонно. Я глянула на настенные часы. Десять сорок. Я и не думала, что прошло столько времени. Клодель молчал — по-видимому, считал, что уже в одном его имени достаточно информации.

— Сейчас работаю как раз над ней, — сказала я.

Послышался какой-то металлический скрежещущий звук.

— Я…

— Elle? — перебил меня он.

«Elle» — это она.

— Да.

Одна из личинок на полу сократилась в размерах, сделавшись по форме похожей на полумесяц, перевернулась на другой бок, выпрямилась и вновь сократилась. Отличный маневр.

— Белая?

— Да.

— Возраст?

— Примерные данные предоставлю в течение часа.

Мне представилось, как Клодель смотрит на часы.

— Хорошо. После ланча буду у вас.

Раздался щелчок. Он ни о чем меня не спросил, просто поставил перед фактом.

Вернувшись к даме на столе для вскрытия, я взяла планшет и перешла к следующей странице отчета.

Возраст. Погибшая была взрослой. При осмотре рта обнаружился полный комплект коренных зубов.

Я оглядела верхние части рук. Концевые отделы обеих плечевых костей полностью сформировавшиеся, как у взрослого человека. Правую и левую кисть преступник аккуратно отрезал выше запястий. Их я планировала обследовать позднее. Обе бедренные кости тоже выглядели окончательно оформившимися.

Отсутствие на руках кистей очень мне не нравилось. То, что я испытывала, глядя на срезы на запястьях, выходило за рамки обычной реакции на извращение. Нечто едва уловимое, не совсем понятное. Осмотрев вторую ногу и вернув ее на стол, я вдруг ощутила тот же страх, какой овладел мной вчера в лесу. Прогнала его и велела себе сосредоточиться на поставленной задаче. На возрасте. Мне предстояло определить, сколько жертве было лет. Если возраст точно установлен, несложно узнать имя. А это самое главное.

Я взяла скальпель и удалила плоть с коленных и локтевых суставов — она отошла с легкостью. Длинные трубчатые кости соответствуют остальным — полностью развиты. Предстояло проверить это посредством рентгена, но я и так знала: рост костей завершен. В суставах никаких артрических изменений. Жертва была взрослой, но довольно молодой. Это подтверждали и здоровые зубы — я осмотрела их еще вчера.

Хотелось, чтобы сомнений оставалось как можно меньше. Что-то подсказывало, что и Клодель рассчитывает на бо́льшую достоверность.

Я взглянула на ключицы, там, где они крепятся к грудине у основания шеи. Несмотря на то что правая была от грудины отделена, поверхность присоединения покрывал плотный узел высохших связок и хряща. Я взяла ножницы, отрезала максимальное количество похожей на выделанную кожу ткани, обернула кость другим влажным лоскутом и вновь переключила внимание на таз.

Сняв мокрую тряпку с лобковой кости, я принялась осторожно пилить скальпелем хрящ, соединявший ее половины спереди. Влага размягчила его, упростив мне работу, но тем не менее дело продвигалось медленно и довольно нудно. Одно неверное движение — и повредишь внутренние поверхности. Когда половины лобковой кости наконец разъединились, я разрезала несколько нитей сухих мускулов, скреплявших позвоночник и таз, отнесла таз к раковине, наполненной водой, и погрузила его туда нижней частью.

Потом вернулась к телу, сняла тряпку с ключицы, отрезала от нее максимальное количество ткани, наполнила водой пластмассовый контейнер для анализов, поставила его на грудную клетку и опустила грудинный конец ключицы в воду.

Настенные часы показывали двенадцать двадцать пять. Отойдя от стола, я сняла перчатки и расправила плечи. Не спеша. Казалось, на моей спине только что тренировались участники турниров лиги «Поп уорнер». Я уперла руки в бедра и повращала туловищем. Боль не то чтобы ослабла, но как будто перестала доставлять дискомфорт. В последнее время у меня часто ноет спина, и три часа, проведенные сегодня над столом для вскрытия, естественно, не прошли бесследно. Я не хотела верить — или признавать! — что старею. А недавно обнаружившуюся потребность в очках и, по-видимому необратимое, увеличение веса от пятидесяти трех до пятидесяти шести килограммов я не рассматривала как результат старения. О старении я ничего не желала знать.

Обернувшись, я увидела Даниеля, одного из специалистов по аутопсии. Он наблюдал за мной из наружного офиса. Верхнюю губу Даниеля вдруг свело судорогой, глаза на мгновение закрылись. Напоминая птицу-перевозчика, ожидающую волны, он рывком переместил тяжесть тела на одну ногу, а вторую поджал под себя.

— Когда я тебе понадоблюсь, чтобы сделать рентген, Темпе?

Очки съехали на самый кончик носа, и, вместо того чтобы смотреть сквозь стекла, он смотрел поверх них.

— Освобожусь к трем, — ответила я, бросая перчатки в ящик для отходов.

Ужасно хотелось есть. Утренний кофе, давно остывший, так и стоял на конторке. Я напрочь о нем забыла.

— Хорошо.

Даниель резким движением скакнул назад, развернулся и зашагал прочь по коридору.

Я сняла очки, положила их на письменный стол, прошла к боковой конторке, достала большой лист белой бумаги из нижнего выдвижного ящика, развернула его и накрыла тело. Потом вымыла руки, вернулась в свой офис на шестом этаже, переоделась и вышла на улицу, намереваясь поесть. Чаще всего во время ланча я остаюсь в здании лаборатории, но сейчас мне был необходим солнечный свет.

Клодель был верен своему слову. Когда я вернулась в по ловине второго, он уже ждал в офисе. Сидел на стуле и вни мательно рассматривал воссозданный череп, стоящий на специальной подставке на моем рабочем столе. Когда я вошла, он повернул голову, однако ничего не сказал.

Я повесила пиджак на крючок на двери и прошла мимо него к своему креслу:

— Bonjour, мсье Клодель. Comment ça va?

Я улыбнулась, садясь за письменный стол.

— Bonjour, — ответил он.

До того как обстоят мои дела, ему, по-видимому, не было никакого дела.

А мне не хотелось поддаваться его гипнозу. Я молча ждала.

На письменном столе перед Клоделем лежала папка. Опустив на нее руку, детектив уставился на меня. Его лицо, как-то слишком резко переходящее от ушей к клювообразному носу, напоминало попугая. Рот, подбородок и кончик носа — все в форме буквы «V» — как будто указывали вниз. Когда Клодель улыбался, что случалось не часто, V его рта заострялось, потому что губы при этом поджимались.

Раньше я никогда не работала с Клоделем, но многое о нем слышала. Он полагал, что обладает исключительным умом.

Клодель вздохнул, очевидно желая дать понять, что чересчур терпелив со мной.

— Я узнал несколько имен. Все эти дамы пропали в течение последних шести месяцев, — сказал он.

О приблизительном сроке убийства мы уже говорили. Работа, проделанная утром, лишь подтвердила мое мнение на сей счет. Я была уверена, что жертву убили менее трех месяцев назад, то есть в марте или даже позднее. Зимы в Квебеке холодны и безжалостны по отношению к живым, но мертвых щадят. Промерзшее тело не гниет, его не пожирают насекомые. Если бы труп бросили в лесу Гран-Семинер поздней осенью, перед самым приходом зимы, я обнаружила бы в нем следы вторжения насекомых, тут же уничтоженных морозом. Прошедшая весна обиловала теплом, и избыток личинок в теле, а также степень его разложения вполне соответствовали сроку в два с половиной — три месяца. Мою версию о наступлении смерти в конце зимы или начале весны подтверждали и наличие сочленений, и отсутствие внутренностей и мозговой ткани.

Я откинулась на спинку кресла и выжидающе посмотрела на Клоделя, демонстрируя, что тоже умею быть настойчивой. Он открыл папку и принялся перебирать содержимое. Я молча наблюдала.

— Мириам Уайдер, — прочел Клодель, выбрав одну из заполненных форм.

Последовала пауза, во время которой он пробежал глазами написанное:

— Пропала четвертого апреля девяносто четвертого года.

Еще одна пауза.

— Женщина. Белая.

Опять пауза, довольно длинная.

— Дата рождения: шестое сентября сорок восьмого года.

Мы оба мысленно занялись расчетами. Выходило, что пропавшей сорок пять лет.

— Не исключено, — сказала я.

Клодель положил первую форму на стол и перешел ко второй:

— Соланж Леже. Об исчезновении сообщил супруг. — Он замолчал, пытаясь разобрать дату. — Второе мая девяносто четвертого. Женщина. Белая. Родилась семнадцатого августа двадцать восьмого.

— Нет. — Я покачала головой. — Слишком старая.

Клодель переместил форму на дно папки и взял следующую:

— Изабелла Ганьон. В последний раз ее видели первого апреля нынешнего года. Женщина. Белая. Дата рождения: пятнадцатое января семьдесят первого года.

— Двадцать три. Да, — кивнула я, — возможно.

Клодель положил форму на стол.

— Сюзанн Сен-Пьер. Женщина. Пропала девятого марта девяносто четвертого года. — Он замолчал и одними губами прочел дальнейшее: — Не вернулась из школы. — Выдержал паузу, подсчитывая возраст пропавшей. — Шестнадцать лет. Боже правый!

Я покачала головой:

— Слишком молода, почти ребенок. Не подходит.

Детектив нахмурил брови и достал последнюю форму:

— Эвелин Фонтэн. Женщина. Тридцать шесть лет. В последний раз ее видели в Сент-Иле двадцать восьмого марта. А, да. Она из племени инну.

— Маловероятно, — ответила я. — Вряд ли тело принадлежало индианке.

— Значит, остаются только эти, — сказал Клодель, кивая на две формы на столе — с данными о сорокапятилетней Мириам Уайдер и двадцатитрехлетней Изабелле Ганьон.

Возможно, тело одной из них лежало сейчас внизу, в чет вертом кабинете. Клодель посмотрел на меня. Внутренние концы его бровей поднялись вверх, образуя еще одно V, только перевернутое.

— Какого она была возраста? — спросил он, делая акцент на глаголе и на своем долготерпении.

— Пройдемте вниз, кое-что покажу, — ответила я, добавляя про себя: «Это привнесет в ваш сегодняшний день еще больше солнечного света».

Ничего не могу с собой поделать. Мне было прекрасно известно, что Клодель ненавидит кабинеты для вскрытия, и я хотела его помучить. На мгновение детектив растерялся, и меня это позабавило. Схватив с дверного крючка лабораторный халат, я торопливо вышла в коридор, приблизилась к лифту и нажала кнопку вызова. Пока мы ехали вниз, Клодель молчал. Он выглядел таким несчастным, будто шел на обследование простаты. Клоделю не часто доводилось ездить в этом лифте на самый нижний уровень.

Мы вышли в покойницком отделении.

Тело лежало в том же положении. Я надела перчатки и убрала с трупа бумагу. Клодель остановился у двери — я могла видеть его лишь боковым зрением. Он вошел сюда, по-видимому, только чтобы отметиться, чтобы говорить потом: «Я там был». Взгляд детектива блуждал по поверхности столов из нержавеющей стали, по стеклянным стенам, разделявшим кабинет на отдельные сектора, по пластмассовым контейнерам, по весам… На труп он упорно не смотрел. Я не раз видывала подобные сцены.

Разглядывать фотографии, конечно, не страшно. Смотришь на них и сознаешь, что изображенные ужасы и кровь где-то там, далеко. Посещать места преступлений неприятно, но это недолгое испытание. Расследование похоже на складывание пазла: анализируй себе, размышляй. Совсем другое дело — заниматься обследованием тела убитого.

Клодель придал своему лицу нейтральное выражение, надеясь, что выглядит спокойным.

Я вынула таз жертвы из воды, осторожно развела половины лобковой кости в стороны и при помощи специального инструмента принялась аккуратно удалять с места соединения правой из них студенистое покрытие. Освобождавшуюся поверхность испещряли глубокие борозды и выпуклости, лишь по краям она частично представляла собой сплошную кость. То же самое я проделала и с левой половиной. Та выглядела идентично.

Клодель так и стоял у двери. Я поднесла кость к лампе, выдвинула экстензор и надавила на рычажок включения. Кость озарилась флюоресцентным светом. Я взглянула на нее через круглое увеличительное стекло и увидела множество деталей, незаметных невооруженному глазу, и среди них то, что ожидала обнаружить с обеих сторон на верхних изгибах.

— Мсье Клодель, — проговорила я, не поднимая головы, — взгляните.

Детектив приблизился. Я отошла в сторону и указала ему на неправильность верхней линии таза: подвздошный гребень на момент смерти заканчивал формирование.

Я вернулась к телу с намерением взглянуть на ключицу, хотя уже наверняка знала, что именно увижу. Достав из воды грудинный конец кости, принялась счищать с него размокшие ткани. Когда суставная поверхность полностью открылась, я жестом подозвала Клоделя и без слов указала детективу на нее. Из ее центра выдавался небольшой костяной диск правильной формы.

— И?.. — спросил Клодель.

Славно держится, только вот лоб покрылся каплями пота.

— Она молодая. Скорее всего, двадцать с небольшим.

Я могла бы объяснить Клоделю, как по костям определить возраст, но сомневалась, что он станет внимательно слушать, и потому молча ждала ответа. К перчаткам на моих кистях прилипли частички хрящей, и я стояла, подняв руки ладонями вверх, подобно уличной попрошайке. Клодель держался от меня подальше, словно я инфекционная больная, и был сосредоточен на собственных мыслях. Наверное, вспоминал данные из своих записей — я догадывалась об этом по выражению его глаз.

— Ганьон, — заявил он утвердительно.

Я кивнула. Мы нашли тело двадцатитрехлетней Изабеллы Ганьон.

— Попрошу коронера проверить стоматологические данные этой женщины, — сказал Клодель.

Я опять кивнула. Создавалось впечатление, будто ему приходится вытягивать из меня эти кивки.

— Причина смерти? — спросил он.

— Пока не ясна, — ответила я. — После просмотра рентгеновских снимков появится больше информации. Или я замечу что-нибудь на костях, когда их очистят.

Он ушел. Даже не сказав «до свидания». Вообще-то, я на это и не рассчитывала. Уход Клоделя улучшил настроение нам обоим.

Я стянула с рук перчатки, бросила их в ящик для отходов, заглянула к Даниелю, сказала ему, что на сегодня работу в этом кабинете закончила, и попросила сделать снимки всего тела и черепа, виды А — Р и виды сбоку. Поднявшись наверх, заглянула в гистологическую лабораторию, сообщила главному специалисту, что останки готовы к кипячению, и попросила отнестись к этому делу с особой ответственностью, напомнив, что тело было найдено расчлененным. Вообще-то, Дени в предупреждении не нуждался. Он всегда прекрасно знает, что от него требуется. А я не сомневалась, что через два дня получу скелет чистым и невредимым.

Оставшееся время в этот день я работала со склеенным черепом. Несмотря на то что его пришлось воссоздать из отдельных фрагментов, я нашла достаточно фактов, подтверждающих принадлежность черепа конкретному человеку. Человеку, которому уже никогда в жизни не перевозить цистерны с пропаном.

Когда я вернулась домой, мной вновь овладело предчувствие чего-то неприятного, то же, что и вчера в овраге. Целый день я старательно гнала его от себя, сначала концентрируя все внимание на установлении личности жертвы, потом — на работе с черепом водителя. Во время ланча в парке я с увлечением наблюдала за голубями, клевавшими корм. Серый явно считался у них лидером. Тот, что с коричневыми пятнышками, тоже пользовался уважением. А черноногого никто ни во что не ставил.

Теперь можно расслабиться. Поразмыслить обо всем. Попереживать.

Тревогу я ощутила в тот момент, когда завела в гараж машину и выключила радио. Музыка стихла, а волнение разгорелось.

«Нет, — скомандовала я себе, — этим займешься позднее. После ужина».

Гудок сигнализации, раздавшийся, как только я вошла в квартиру, подействовал успокаивающе. Я оставила портфель в прихожей, опять вышла из дому и направилась в ливанский ресторан, расположенный буквально за углом, намереваясь прикупить к ужину куриный шашлык шиш-таук и шаверму. Вот почему мне нравится жить в центре — в пределах одного кондоминиума можно попробовать лакомства из разных уголков света. Мой вес от этих вкусностей, конечно, не убавляется.

Ожидая свой заказ, я изучала меню. Кибби. Табуле.

«Да здравствует современный мир, мир коммуникаций!» — думала я, читая названия ливанских блюд на французском.

На полке слева от кассового аппарата красовались бутылки с красным вином. В тысячный раз взглянув на них, я вновь почувствовала жажду. Представились характерный вкус, запах, ощущение вина на языке. Я вспомнила, как, попадая в желудок, винное тепло начинает распространяться по телу, как, прокладывая себе дорогу во всех направлениях, оно дарит тебе иллюзию невиданного самообладания. Энергии. Непобедимости.

«Конечно, сегодня я могу доставить себе подобное удовольствие, — подумала я. — Конечно могу. Но кого я обману, получив ложную пуленепробиваемость? И что будет потом? Завтра, например, когда я опять захочу винных иллюзий? Удовольствие будет коротким, а цена непомерной».

Вот уже шесть лет, как я не брала в рот спиртного.

Получив заказ, я расплатилась, вернулась домой и вместе с Верди приступила к ужину, усевшись перед телевизором. Транслировали бейсбольный матч.

Верди наелся и заснул у меня на коленях, свернувшись клубком и тихо мурлыча. «Монреаль экспос» проиграл «Кабзу». Об убийстве в последовавшем выпуске новостей не сказали ни слова.

И правильно сделали.

Я приняла долгую горячую ванну и в десять тридцать легла в кровать. В темноте и одиночестве подавлять навязчивые мысли уже не представлялось возможным. Подобно разъяренному пчелиному рою, они впивались в мое сознание, требуя должного внимания.

Вдруг я вспомнила о другом убийстве. О другой молодой женщине, доставленной в морг по частям. Я думала о ней, а душу переполняли чувства, которые я испытывала тогда. Шанталь Тротье. Возраст: шестнадцать лет. Избитая, задушенная, обезглавленная, расчлененная. Менее года назад ее нашли голой и тоже упакованной в полиэтиленовые пакеты для мусора.

Так хотелось завершить этот день, но мозг отказывался выключаться. Я долго лежала, глядя в потолок. В голове навязчиво звучала единственная фраза. Эта же фраза преследовала меня весь уик-энд.

Серийный убийца.

3

В сон неожиданно вторгся голос Гэбби. Я только что куда-то прилетела. У меня был огромный чемодан, и я не могла спуститься с ним по самолетному трапу. Других пассажиров это раздражало, но никто не вызвался помочь. На одном из передних сидений в салоне первого класса я видела Кэти — она подалась вперед и наблюдала за мной. На ней было то платье, которое мы вместе покупали к окончанию средней школы. Из шелка цвета зеленого мха. Позднее Кэти сказала, что платье ей не очень нравится и что лучше бы мы выбрали какое-нибудь другое. Например, то, в цветочек.

«Почему она нарядилась именно так? — думала я. — И почему Гэбби в аэропорту, а не в университете?»

Ее голос становился все громче и резче.

Я села в кровати. Было утро, понедельник, двадцать минут восьмого. Свет сквозь задернутые шторы почти не проникал в мою спальню.

— …Я подумала, — продолжал голос Гэбби, — что позднее просто не застану тебя дома. Мне казалось, ты раньше просыпаешься. В общем, я хотела спросить, не станешь ли ты возражать, если…

Я подняла телефонную трубку:

— Привет.

Я старалась казаться менее заспанной, чем была на самом деле. Гэбби замолчала на полуслове, потом спросила:

— Темпе, это ты?

Я кивнула.

— Я тебя разбудила?

— Да.

Я еще не совсем проснулась, поэтому и не нашла для ответа ничего более остроумного.

— Прости. Давай я перезвоню позднее?

— Нет-нет. Я уже встала.

Меня так и подмывало добавить, что я встала только для того, чтобы взять трубку.

— Пора. Пора, детка, оторвать попку от перины. Послушай, насчет сегодняшнего вечера. Может, нам…

Раздался громкий сигнал.

— Ой, подожди минутку. Должно быть, автоответчик.

Я положила трубку на столик и перешла в гостиную.

Красная лампочка автоответчика мигала. Я взяла радиотелефон, вернулась в спальню и положила телефонную трубку на место:

— Теперь все в порядке.

К этому моменту я окончательно очнулась от сна и, ощутив страстную потребность в кофе, направилась в кухню.

— Звоню поговорить о сегодняшнем вечере.

Голос Гэбби прозвучал несколько раздраженно, но ее можно было понять: вот уже целых пять минут ей не удавалось закончить фразу.

— Прости, Гэбби. Я потратила на прочтение студенческих работ оба выходных, вчера ужасно поздно легла и спала очень крепко, поэтому и не услышала, как зазвонил телефон. В чем дело?

— Насчет вечера. Может, встретимся не в семь, а в семь тридцать? Этот проект совсем меня измотал.

— Конечно, нет проблем. Мне так тоже удобнее.

Зажав трубку между щекой и плечом, я достала из навесного шкафа банку с кофейными зернами и насыпала в кофемолку три совочка.

— Заехать за тобой? — спросила Гэбби.

— Обязательно. Если хочешь, потом я сяду за руль. А куда мы поедем?

Я чуть было не включила кофемолку, но передумала: Гэбби и так разговаривала со мной слегка обиженным тоном.

Последовала пауза. Я представила, как она играет с кольцом в ноздре, обдумывая, что ответить. Вообще-то, сегодня она могла воткнуть в нос вовсе и не кольцо, а гвоздик. Поначалу эти штуковины сбивали меня с толку. Когда я разговаривала с Гэбби, все мое внимание сосредотачивалось на пирсинге: я размышляла о том, что прокалывать ноздрю, наверное, жутко больно. Теперь я привыкла и не обращаю на ее колечки и гвоздики никакого внимания.

— Сегодня мне бы хотелось по-настоящему отдохнуть, — сказала она. — Можно поесть в каком-нибудь летнем кафе. На улице Принца Артура или на Сен-Дени, что скажешь?

— Отлично, — ответила я. — В таком случае я сама к тебе подъеду. Давай поужинаем сегодня в экзотическом ресторанчике. Придумай что-нибудь подходящее.

Несмотря на то что доверять Гэбби в подобных вопросах было несколько рискованно, мы привыкли проводить вечера вместе. Она знает город гораздо лучше, поэтому я и прошу ее выбирать рестораны.

— Хорошо. À plus tard. Пока.

– À plus tard, — ответила я с удивлением и облегчением.

Обычно Гэбби треплется по телефону до бесконечности, и, чтобы закончить разговор, постоянно приходится выдумывать разные предлоги.

Для нас с Гэбби телефон всегда был жизненно важен. Образ Гэбби — первое, что возникает в моем воображении при упоминании о телефоне. Наша дружба в аспирантские годы так и началась — с долгих-предолгих разговоров. Для меня они были настоящим спасением от меланхолии, которой в ту пору я страдала. Накормив свою дочку Кэти, искупав ее и уложив спать, я могла часами болтать с Гэбби. Мы делились впечатлениями о новых книгах, занятиях, профессорах, сотоварищах и о разных пустяках. В те сложные времена это было единственной слабостью, в которой мы себе не отказывали.

Несмотря на то что теперь, по прошествии пары десятков лет, нам уже не удавалось общаться столь же часто, наша дружба ничуть не изменилась. Вместе или врозь, мы были готовы уделить внимание друг к другу в любой момент — в радости и в беде.

Во времена, когда я состояла в Обществе анонимных алкоголиков, когда страсть к спиртному преследовала меня в течение целого дня, а под вечер заставляла дрожать всем телом и обливаться по́том, именно Гэбби находилась рядом. Мне, а не кому-нибудь другому Гэбби всегда звонила, переполненная счастьем и надеждами, если в жизни ее появлялась новая любовь. А когда любовь уходила, она набирала мой же номер, одинокая и убитая горем.

Сварив кофе, я перешла с чашкой в гостиную и села за стеклянный столик. Мне все еще представлялась Гэбби. Размышляя о ней, я всегда улыбалась. Гэбби на семинаре аспирантов. Гэбби, копающая яму: красный шарф съехал набок, дреды, выкрашенные хной, смешно подпрыгивают на голове.

Гэбби рано поняла, что с ее баскетбольным ростом ей ни за что не превратиться в писаную красавицу. Она никогда не пыталась стать стройной или загорелой, не сбривала волосы под мышками и на ногах. Гэбби была Гэбби. Габриэль Макаулей из квебекской Труа-Ривьер. Дочерью француженки и англичанина.

Мы сблизились, учась в аспирантуре. Она ненавидела физическую антропологию и страдала на тех занятиях, которые нравились мне. Я же не любила обожаемые ею этнологические семинары.

Окончив учебу, я поехала в Северную Каролину, а Гэбби вернулась в Квебек. В течение долгих лет мы виделись очень редко, но благодаря телефону остались близкими подругами. Большей частью благодаря Гэбби в 1990 году меня несколько раз приглашали для чтения лекций в Макгилл. В тот период я уже начала сотрудничать с лабораторией судебной экспертизы, однако неизменно возвращалась в Северную Каролину и продолжала преподавать в университете в Шарлотте. В прошлом же году переехала в Монреаль и с тех пор работаю здесь постоянно. В годы разлуки я сильно скучала по Гэбби и радовалась возобновлению прежних отношений.

Заметив мигающий огонек на автоответчике, я поняла, что перед Гэбби мне звонил еще кто-то.

Не понимая, как я могла не услышать целого сообщения, я прошла к автоответчику и надавила на кнопку воспроизведения. Молчание, щелчок. Затем короткий гудок и голос Гэбби. Тот, кто мне позвонил перед ней, не пожелал говорить. Я нажала на перемотку и направилась в спальню — собираться на работу.

Судебно-медицинская лаборатория располагается в здании, известном как КПП или СК, — зависит от лингвистических предпочтений человека. Для англофона это «Квебек провиншиал полис» — полиция провинции Квебек. Для франкофона — «Ля сюртэ дю Квебек». «Лаборатуар де медисин легаль», подобно судебно-медицинской экспертизе в Штатах, соседствует с «Лаборатуар де сьенс жюдисьяр», центральной криминальной лабораторией провинции, — ЛСЖ. Обе размещаются на шестом этаже и образуют структуру, называемую «Ля дирэксьен де л’экспертиз жюдисьяр» — ДЭЖ, — то есть дирекцию судебной экспертизы. Пятый и три верхних этажа здания занимают тюремные помещения. Подвал — морг и отделение аутопсии. Провинциальная полиция располагается на остальных восьми этажах.

В подобном соседстве есть свои плюсы. Все мы друг у друга под боком. Если, к примеру, мне требуется узнать что-нибудь о волокнах или просмотреть отчеты об анализе образцов почвы, я тут же направляюсь в соответствующее подразделение. Конечно, быть доступным в любой момент — в то же время и минус. Например, следователям или городским детективам, когда они устают от улик и бумажной работы, ничего не стоит для разнообразия заявиться к нам.

Так случилось и в тот день. Клодель ждал у двери моего кабинета с самого утра. Я сразу обратила внимание на небольшой коричневый конверт в руке детектива. Он похлопывал им по ладони другой руки. Выглядел весьма недовольным и нервным.

— Я получил стоматологические данные, — произнес Клодель вместо приветствия, показывая конверт с такой важностью, будто намеревался вручить мне премию. — Сам за ними съездил. Доктор Нгайен, — прочел вслух имя, написанное на задней стороне конверта. — Его офис в Розмоне. Я освободился бы и раньше, не будь у этого Нгайена столь отвратительная секретарша.

— Кофе? — спросила я, открывая кабинет.

Секретаршу Нгайена я не знала, но сочувствовала ей. Клодель наверняка постарался превратить для нее сегодняшнее утро в настоящую пытку.

Клодель приоткрыл рот, чтобы ответить отказом или согласием, но так и не произнес ни звука, потому что в этот момент из-за угла показался Марк Бержерон. Явно не замечая нас, Марк прошел по коридору мимо нескольких черных офисных дверей и, не дойдя до моей, остановился. Я невольно вспомнила о приемах карате, когда, согнув в колене ногу, он положил на бедро портфель, раскрыл его и, ловко удерживая равновесие, разыскал среди вещей связку ключей.

— Марк? — позвала я.

Вздрогнув, Бержерон одним быстрым движением захлопнул портфель и выпрямился.

— Здорово ты это проделал, — сказала я, сдерживая улыбку.

— Merci, — ответил Марк, оглядывая меня и Клоделя.

Теперь портфель был у него в левой руке. В правой поблескивали ключи.

Марк Бержерон обладал запоминающейся внешностью. Высокий и худощавый, в свои лет пятьдесят восемь — шесть десят он слегка сутулился, и создавалось такое впечатление, будто ему ежесекундно хотелось защититься от удара в живот. Волосы — корона из белых завитков — красовались на голове только сзади и по бокам. Стекла его очков в тонкой металлической оправе постоянно покрывали пятна и пыль, и Марк всегда щурился, будто старался рассмотреть написанную очень мелким шрифтом сумму скидки на магазинном ценнике. Короче говоря, на судебного дантиста он совсем не походил, скорее напоминал одно из мультяшных творений Тима Бартона.

— Мсье Клодель съездил за стоматологическими данными по делу Ганьон, — сказала я, указывая подбородком на детектива.

Клодель в подтверждение моих слов поднял руку с конвертом.

В глазах Бержерона за грязными стеклами очков не промелькнуло ни единой мысли. Он уставился на меня в полной растерянности — одуванчик с пушистой белой головой на тонком длинном стебле. Я поняла, что он не в курсе, о чем речь.

Бержерон и еще ряд специалистов — невропатолог, радиолог, микробиолог, одонтолог — работали в ЛМЛ по особому графику. Бержерон обычно приходил сюда всего раз в неделю — в остальное время он занимался частной практикой. На прошлой неделе его вообще не было в лаборатории.

— В четверг двое рабочих обнаружили человеческие останки на территории Гран-Семинер, — пояснила я. — Ламанш решил, что это всего лишь продолжение истории со старинным кладбищем, и поручил мне съездить взглянуть на кости. Он ошибся.

Бержерон поставил на пол портфель и сосредоточился.

— Отдельные части расчлененного тела жертвы преступник разложил по полиэтиленовым пакетам и привез к Гран-Семинер, — продолжила я. — Предположительно, это случилось месяца три назад. Тело принадлежало белой женщине лет двадцати — двадцати пяти.

Клодель захлопал конвертом по ладони с удвоенной скоростью. Потом остановился, многозначительно посмотрел на часы и кашлянул.

Бержерон окинул детектива беглым взглядом и вновь сосредоточил внимание на мне.

— Мы с мсье Клоделем предполагаем, что погибшая — некая Изабелла Ганьон, — опять заговорила я. — По крайней мере, дата ее исчезновения совпадает с вероятным моментом наступления смерти жертвы, а краткие сведения о ней соответствуют тем данным о трупе, которые нам уже удалось выяснить. Сегодня мсье Клодель побывал у доктора Нгайена. Вы знакомы с ним?

Бержерон покачал головой и протянул длинную костлявую руку.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте, этим обязан заниматься я. А Даниель уже сделал снимки?

Клодель отдал ему конверт.

— Да, — ответила я. — Они должны лежать на вашем столе.

Бержерон открыл дверь в свой офис и вошел. Клодель проследовал за ним. Я осталась в коридоре, но сквозь дверной проем увидела еще один коричневый конверт на письменном столе Бержерона. Приблизившись, он взял его и взглянул на номер. Клодель тоже направился к столу.

— Можете позвонить мне примерно через час, мсье Клодель, — проговорил Бержерон.

Детектив замер на месте, шевельнул губами, собравшись что-то сказать, потом передумал, вытянул их в тонкую напряженную линию, одернул рукава и вышел. Я едва сдержала улыбку. Бержерон не собирался позволять следователю заглядывать во время работы через плечо, и Клодель только что понял это.

— Войдете? — Бержерон повернул ко мне худое лицо.

— Конечно, — ответила я. — Кофе приготовить?

Приехав на работу, я еще не выпила ни чашки кофе. Мы часто по очереди варили его друг для друга в небольшой кухоньке в противоположном крыле.

— Да, пожалуйста.

Бержерон достал кружку и протянул ее мне. Я сходила за своей чашкой и зашагала по коридору к кухне. Получить приглашение от Бержерона было приятно. Мы часто работали вместе, изучали разложившиеся, сгоревшие, мумифицированные или превратившиеся в скелет трупы, то есть такие останки, для которых не годятся обычные методы обследования. Мне нравилось сотрудничать с этим человеком. Ему со мной, кажется, тоже.

Когда я вернулась, Бержерон уже разглядывал снимки — две стопки темных квадратиков с изображением отдельных участков челюсти. Зубы выделялись на их общем черном фоне светлыми пятнами: коронки, корни и пульпа окрашены в разные серо-белые тона. Я вспомнила, как безупречно выглядели эти зубы, когда я осматривала их там, в лесу. На снимках, обработанные и подготовленные к обследованию, они смотрелись совсем по-другому.

В правой стопке лежали снимки, сделанные до смерти, в левой — после. Бержерон своими длинными тонкими пальцами принялся ощупывать каждый из квадратов, ища небольшую выпуклость, и раскладывать их лицевой стороной вверх. Вскоре все посмертные и предсмертные снимки лежали на столе справа и слева в одинаковом порядке.

Марк приступил к сравнению. Количество зубов совпадало. Все линии и изгибы на снимках слева точно повторяли линии правых снимков. Но главным, что бросалось в глаза, были ярко-белые пятна, обозначавшие пломбы, — они присутствовали в одних и тех же местах на тех и на других карточках.

Тщательнейшим образом рассмотрев снимки, Бержерон выбрал один из правого ряда, положил на соответствующий из левого и показал мне. Очертания коренных зубов, изображенных на рентгенограммах, сошлись идеально. Бержерон повернулся ко мне.

— С’est positif, — сказал он, выпрямляя спину. — Пока, конечно, неофициально — я должен разобраться еще и с письменными материалами.

Предстояла утомительная возня с записями, несмотря на то что сравнение снимков всегда гораздо более информативно. Но сомнений в том, что картина не изменится, у Бержерона уже не было. Он взял кружку с кофе.

Как хорошо, что не я буду беседовать с родителями этой Изабеллы Ганьон. С мужем. С любовником. Или с сыном. Поприсутствовав при подобных объяснениях, я знаю, какими становятся лица близких умершего. В их глазах мольба. Они заклинают тебя сказать, что допущена какая-то ошибка. Что происходящее всего лишь кошмарный сон. Что ты что-то перепутал. Потом наступает осознание. За доли секунды мир для них меняется навсегда.

— Спасибо, что сделал это сразу, Марк, — сказала я. — И за предварительное заключение спасибо.

— Хотелось бы все побыстрее распутать.

Он сделал глоток кофе, скорчил гримасу и покачал головой.

— Если желаешь, с Клоделем можешь общаться через меня, — предложила я, стараясь говорить бесстрастно.

По-видимому, у меня ничего не получилось.

— Не сомневаюсь, что ты сумеешь укротить мсье Клоделя, — понимающе заулыбался Бержерон.

— Верно, — сказала я. — Вот в чем он нуждается. В укрощении.

Направляясь к себе, я слышала, как Марк смеется.

Моя бабушка постоянно твердила, что в каждом человеке есть что-то хорошее.

— Присмотрись повнимательнее, — мягко говорила она, — тогда и разглядишь это хорошее. У всех свои достоинства.

Бабуля никогда не общалась с Клоделем.

Его достоинство заключалось разве что в быстроте. Через пятнадцать минут детектив уже был тут как тут.

Я слышала сквозь закрытую дверь их разговор с Бержероном. Голос Клоделя звучал приглушенно, это означало, что он сильно раздражен. Ему хотелось узнать мнение Бержерона о снимках от него самого, а не от меня, но Бержерону не было дела до его желаний.

Некоторое время спустя Клодель появился в моем офисе. Ни он, ни я не произнесли ни единого приветственного слова.

— Наши предположения подтвердились, — проговорила я. — Это Ганьон.

Клодель нахмурился, но глаза его заблестели оживленно. Теперь он мог приступать к следствию.

«Интересно, есть в его душе хоть капля жалости к умершей? — подумала я. — Или вся эта история для него — только очередная возможность потренироваться? Всех перехитрить, найти злодея».

Я не раз слышала, как над изуродованным телом добродушно подшучивают, дают ему смешные характеристики. Наверное, посредством черного юмора кто-то мирится с чудовищностью убийства, ограждает себя от ужасающей жестокости реального мира или маскирует свои истинные чувства. Но есть и такая группа людей, которые легко воспринимают насильственную смерть совсем по другим причинам. Во мне возникло подозрение, что Клодель относится именно к таким. В течение нескольких секунд я пристально наблюдала за его лицом. Где-то в дальнем конце коридора зазвонил телефон.

Я питала к этому человеку чистой воды неприязнь, но не могла не принимать во внимание тот факт, что его мнение обо мне для меня важно. Я хотела ему нравиться, хотела, чтобы он меня принимал, соглашался со мной.

Я хотела, чтобы они все меня приняли, все члены клуба. В моем воображении возник образ доктора Ленц, читающей мне лекцию.

«Темпе, — прозвучал у меня в голове ее голос, — ты дочь алкоголика. Ты ищешь внимания, в котором он тебе отказывал. Ты желаешь получить папино одобрение, вот и стараешься угодить всем и каждому».

Она помогла мне распознать в себе проблему, но помочь отделаться от нее не смогла. Пришлось справляться самостоятельно. В итоге теперь некоторые даже находят меня безразличной. Но Клоделю я таковой явно не казалась. Так или иначе, вступать с ним в открытое противоборство мне не хотелось.

Я сделала глубокий вдох.

— Мсье Клодель, а вам не кажется, — заговорила я, тщательно подбирая слова, — что убийство Изабеллы Ганьон каким-то образом связано с другими преступлениями, совершенными за последние два года?

Лицо детектива напряглось, губы сделались невероятно узкими, почти невидимыми, а шея покраснела. Постепенно эта краснота распространилась на все его лицо.

— О чем вы? — ледяным тоном поинтересовался он.

— Например, о деле Шанталь Тротье. Ее убили в октябре девяносто третьего. Нашли расчлененной, обезглавленной, выпотрошенной. — Я посмотрела ему прямо в глаза. — Останки лежали в полиэтиленовых мусорных пакетах.

Клодель поднял руки ко рту, переплел пальцы и прижал их к губам. Идеально подобранные золотые запонки в рукавах изысканной рубашки, соприкоснувшись, приглушенно брякнули.

— Миссис Бреннан, — произнес он, делая ударение на анг лийскую форму обращения, и поглядел мне прямо в глаза, — может, будет лучше, если вы не станете выходить за рамки своей работы? Если бы между этими двумя преступлениями существовала какая-то связь, мы тут же ее распознали бы. Но никакой связи нет.

— Обе женщины были убиты в течение года, — продолжила я, игнорируя его унизительные слова. — На телах обеих следы…

Дамба его завидного терпения, так тщательно сооруженная, неожиданно прорвалась, и на меня стремительным потоком обрушился гнев.

— Merde! — взорвался Клодель. — Да вы хоть знае…

Последнее слово повисло в воздухе. Ему удалось вовремя взять себя в руки.

— Вы всегда настолько остро реагируете на происходящее? Подумайте над моими словами! — выпалила я.

Когда, проводив Клоделя, я закрывала дверь, меня трясло от негодования.

4

Я надеялась, что, размякнув в парилке, окончательно приду в норму, как брокколи после размораживания. Очень на это рассчитывала. Большие надежды я возлагала и на проделанные на беговой дорожке три мили, и на один подход на «Наутилусе». Однако спортзал, как и многое другое в этот день, не оправдал и десятой доли ожиданий. После тренировки я, конечно, немного успокоилась, но нервы мои все еще были взвинчены.

Я знала, что Клодель — настоящий придурок. Да, именно так я называла его мысленно. Придурок. Козел. Идиот. Больше всего мне нравилось называть его двусложными словами. Это я ясно сознавала, а больше не понимала в этом человеке ничего. Некоторое время мой мозг был занят им, потом медленно переключился на убийства. Изабелла Ганьон. Шанталь Тротье. Я повторяла эти имена вновь и вновь, будто вилкой катала по тарелке две фасолины.

Поправив полотенце на деревянной скамейке, на которой сидела, я воспроизвела в памяти события прошедшего дня. Когда Клодель ушел, я позвонила Дени, чтобы спросить, когда скелет Ганьон будет готов для дальнейшей работы. Я намеревалась изучить каждый его дюйм, не пропустить ни единого следа нанесенной травмы. Ни одной трещинки. Ни малейшей царапины или разреза. Что-то в самой манере расчленения сильно тревожило меня. Что именно — я пока понять не могла и хотела как можно быстрее и тщательнее осмотреть поверхности разделения. Дени ответил, что котел неисправен, поэтому к завтрашнему дню тело обработать не смогут.

Затем я направилась в центральный архив и подняла дело Тротье. Всю вторую половину дня просидела над полицейскими докладами, записями о результатах вскрытия, отчетами токсикологов и снимками. Нечто смутное не давало мне покоя: я чувствовала, что два преступления взаимосвязаны. Я силилась вспомнить какую-то крайне важную деталь, которая обещала все разъяснить… Тщетно.

Что-то запечатленное в глубинных пластах памяти твердило мне, что увечье и упаковка тел в пакеты не случайны, но я не могла докопаться до сути.

Я поправила полотенце и смахнула пот со лба. Кожа на кончиках пальцев сморщилась. Все тело покрылось по́том, и я ощущала себя скользким окунем. Нет, двадцати минут с меня вполне достаточно. Больше не выдержу. Еще пять минут, и довольно.

Шанталь Тротье убили менее года назад, в ту осень, когда я начала постоянно работать в лаборатории. Девочке было всего шестнадцать. Сегодня днем я просмотрела все снимки, сделанные с ее тела, хотя они мне и не требовались. Я помнила в мельчайших подробностях, каким доставили в морг ее труп.

Это случилось двадцать второго октября, в праздник устриц, после обеда. Была пятница, и сотрудники лаборатории рано ушли с рабочих мест, чтобы согласно осенней традиции выпить пива и отдохнуть.

В конференц-зале толпился веселый народ. Мое внимание привлек Ламанш, разговаривавший с кем-то по телефону. Свободное ухо он закрывал рукой, спасаясь от шума, а положив трубку, сосредоточенно осмотрел присутствующих, заметил меня и жестом показал, чтобы я вышла в коридор и подождала его. То же распоряжение он отдал и Бержерону.

Пять минут спустя мы втроем спускались на лифте. Ламанш объяснил, что доставлено тело девушки, сильно избитое и расчлененное. Бержерона он попросил взглянуть на зубы. А меня — на линию разрезов на костях.

В отделении аутопсии царила прямо противоположная праздничному веселью атмосфера. Двое детективов стояли на некотором расстоянии от убитой. Двое офицеров полиции в форме фотографировали ее. Специалист по вскрытию в мрачном молчании раскладывал отдельные части тела на стальном столе. Детективы тоже не произносили ни звука. Никто не острил и не отпускал шуточек, никто не разговаривал. Тишину нарушали лишь щелчки фотокамеры, запечатлевавшей свидетельство зверской жестокости, лежащее на столе.

Тело представляло собой шесть кровавых кусков, разложенные в анатомическом порядке. Углы разрезов скошены, и убитая напоминала огромную куклу с гнущимися руками и ногами. Смотреть на нее без содрогания не получалось.

Голова была отделена от шеи прямо под подбородком. Мертвенно-бледная кожа, обрамлявшая уродливую ярко-красную поверхность среза, чуть задралась кверху, как будто испугавшись непосредственного контакта со свежим кровавым мясом. Глаза жертвы были полузакрыты, из правой ноздри тонкой засохшей струйкой сбегала красная извилистая дорожка. Мокрые длинные светлые волосы облепляли голову.

Туловище преступник разрезал на две части по линии талии. На верхней под грудью покоились согнутые в локтях руки. В такое положение складывают руки покойника в гробу, только при этом еще и сцепляют в замок пальцы.

Правая кисть жертвы была отделена от руки частично и крепилась на вытянутых, как электрические провода, кремово-белых сухожилиях. Левую кисть преступник отрезал полностью. Сейчас она со сжатыми пальцами, похожими на лапки паука, лежала возле головы погибшей.

Грудная клетка была продольно вспорота от шеи до живота, а молочные железы свисали по бокам, раздвигая в стороны своим весом разрезанную плоть. Нижняя часть туловища заканчивалась в районе коленей. Голени со ступнями лежали ниже.

С болью в сердце я заметила, что ногти на пальцах ног покрывает светло-розовый лак. Эта незначительная, но столь личностная деталь привела меня в жуткое волнение. Захотелось чем-нибудь накрыть эту девочку, наорать на всех присутствовавших, прогнать их. Но я молча стояла и ждала своей очереди приложить к ней руку.

Я и сейчас могу закрыть глаза и увидеть рваные края ран на ее черепе — следов неоднократных ударов, нанесенных каким-то тупым предметом. Могу воспроизвести в памяти форму и цвет синяков на ее шее, глаза в красных пятнышках, образовавшихся вследствие петехиального кровоизлияния, причиной которого явилось огромное давление на яремные вены, то есть удушение.

Желудок сводило, когда я представляла себе, что еще мог ло произойти в ужасающие моменты перед и после убийства с этой женщиной-ребенком, выращенной на арахисовом масле, летних лагерях и воскресных школах. Я скор бела о долгих годах, которые ей не суждено прожить. О студенческих балах, которых она никогда не посетит. О пиве, которого больше ни разу не выпьет тайком от родителей.

Мы, люди, живущие в Северной Америке в последних годах двадцатого века, считаем себя народом цивилизованным. Мы пообещали этой девочке просуществовать на свете лет семьдесят, не меньше. А позволили — всего шестнадцать.

Я отогнала болезненные воспоминания о той аутопсии, вытерла со лба пот и покачала головой, отлепляя от плеч намокшие волосы. Образы в моем мозгу перепутались, и я уже не могла отличить картинки, запечатлевшиеся в сознании, от того, что увидела в тот день на снимках.

Так все устроено в жизни. Наверное, и большинство моих воспоминаний о детстве — вовсе не воспоминания, а впечатления от старых фотографий. То есть воспоминания эти не что иное, как мозаика фотоизображений, обработанная памятью. Ментальный скачок в прошлое при помощи «кодака». Может, даже и хорошо, что все складывается именно так. Печальные события люди редко фотографируют.

Открылась дверь, и в парилку вошла женщина. Она улыб нулась, кивнула и разостлала полотенце на скамейке слева от меня. Ее бедра, похожие на губку, испещряли рытвины. Я встала, взяла полотенце и направилась в душ.

Когда я вернулась домой, в прихожей сидел Верди. Он выглядел раздраженным.

«Разве котам свойственны подобные эмоции?» — подумала я.

Наверное, я вижу то, чего нет. Я проверила, есть ли что-нибудь в его миске. Корм в ней еще был, хотя и совсем немного. Чувствуя себя виноватой, я наполнила миску до краев. Верди тут же подбежал. Он нуждался лишь в нескольких вещах: во мне, во «„Фрискис“ — океанская рыбка» и во сне. Все эти потребности удовлетворить полностью невозможно: они возникают снова и снова.

До встречи с Гэбби оставался целый час, и я с удовольствием растянулась на диване. Занятия в спортзале и посещение парилки давали о себе знать: бо́льшая часть мышц будто просто отключилась. Но в этом изнеможении имелись и несомненные плюсы. Я смогла расслабиться. Пусть не морально, хотя бы физически. Как обычно бывает в подобные моменты, меня мучила жажда.

Комнату наполняло сияние предзакатного солнца, осветленное белыми муслиновыми занавесками на окнах. Вот что больше всего нравится мне в моей квартире. Здесь, в этом царстве мягких тонов, я нахожу умиротворение. Она — мой остров спокойствия в мире стрессов.

Моя квартира располагается на первом этаже здания, построенного в виде буквы «U». Оно словно обнимает внутренний двор. Моя секция занимает целое крыло, с соседями я практически не вижусь. Из гостиной сквозь застекленные створчатые двери можно выходить во внутренний дворик и в мой личный садик. В нем я выращиваю кое-какие травы. Редкость для города — цветы и трава в самом центре.

Сначала я сомневалась, что мне понравится жить одной. Как только я уехала из родительского дома и начала учиться в колледже, то сразу вышла замуж за Пита и родила Кэти. Единоличной хозяйкой собственного владения быть не пробовала. Как выяснилось, зря тревожилась. Я от такой жизни в восторге.

Я плавала на границе между сном и бодрствованием, когда зазвонил телефон. Вернувшись в реальность и ощущая небольшую тяжесть в голове, ответила на звонок. Какой-то машинный голос пытался убедить меня купить кусок земли на кладбище.

— Merde! — выругалась я, вставая с дивана.

Один из недостатков одинокой жизни — начинаешь разговаривать сам с собой.

Второй недостаток — удаление от дочери. Я набрала номер Кэти, и уже после первого гудка она сняла трубку:

— Мама, ужасно рада, что ты позвонила! Как дела? Прости, сейчас я не могу с тобой поболтать — разговариваю кое с кем по другой линии. Но если хочешь, я перезвоню позже.

Я улыбнулась. Кэти. Как всегда, запыхалась, занятая тысячей дел.

— Конечно хочу, детка. Хотя у меня ничего важного, позвонила, просто чтобы сказать «привет». Сегодня мы собираемся поужинать где-нибудь с Гэбби. Может, завтра созвонимся?

— Договорились. Поцелуй за меня Гэбби. Кстати, по фран цузскому у меня выходит «отлично», если тебя именно это волнует.

— Я в тебе не сомневалась, — ответила я, смеясь. — Поболтаем завтра.

Двадцать минут спустя я уже остановила машину у дома Гэбби. К счастью, как раз напротив входа в ее подъезд нашлось свободное местечко. Заглушив мотор, я вышла на улицу.

Гэбби живет на площади Сен-Луи, у очаровательного маленького сквера, приютившегося между Сен-Лораном и улицей Сен-Дени. Сквер окружен многоквартирными домами невероятных форм с замысловатыми деревянными украшениями — реликтами века архитектурных причуд. Жильцы раскрасили их в эксцентрические тона и насажали цветов, которые летом буйно разрастаются. Теперь эти дома походят на картинки из диснеевских мультиков.

В сквере царит атмосфера капризного непостоянства. Это чувствуешь и когда любуешься фонтаном, с его гигантским, устремленным вверх тюльпаном, и когда переводишь взгляд на маленькую изгородь из кованого железа, украшающую парк по периметру. Удивительно, что викторианцы, столь притворно стыдливые ханжи, в вопросах строительства были так шаловливы. Думая об этом, я успокаиваюсь, поскольку еще раз убеждаюсь, что все в жизни сбалансировано.

Я посмотрела на здание, в котором живет Гэбби. От улицы Анри-Жюлиан оно третье по счету и стоит к северу от сквера. Кэти назвала бы его «полным отпадом» — так она смеется над нелепыми платьями, когда каждую весну мы выбираем ей что-нибудь подходящее для бала в конце учебного года. Архитектор дома Гэбби, украшая свое творение, наверное, не мог остановиться, пока не претворил в жизнь все самые невероятные идеи.

В этом здании из коричневого камня три этажа. Окна нижних выдаются вперед, крыша представляет собой усеченную шестиугольную башню. Она покрыта маленькими овальными пластинками, похожими на чешуйки с хвоста русалки. На самом верху небольшой балкончик с решетками из кованого железа. Нижние части окон квадратные, а верхние — дугообразные и вытянутые, как воздушные шары. Каждая дверь и окно обрамлены резными, покрытыми нежно-лавандовой краской деревянными панелями. От земли к крыльцу на третьем этаже ведет металлическая лестница, балясины ее перил такой же формы, как и столбики ограды в парке. В деревянных ящиках на окнах и в огромных клумбах у крыльца растут цветы.

Гэбби уже ждала меня. Я заметила, направляясь к крыльцу, как колыхнулась кружевная занавеска в одном из ее окон. Спустя несколько мгновений открылась парадная дверь. Гэбби вышла, заперла дверь, потом энергично схватилась за ручку и потянула за нее, проверив, сработал ли замок. И зашагала вниз по железной лестнице — ее длинная юбка, развеваясь, напомнила мне парус идущего по ветру судна.

Приближение Гэбби определить легко: она обожает все, что бренчит и блестит. В тот вечер ее лодыжку охватывало кольцо из маленьких колокольчиков. При каждом шаге колокольчики звенели. В аспирантскую бытность наряд, в котором она вышла, я окрестила бы «новый хиппи». Ей нравится выряжаться во что-нибудь экстраординарное.

— Как дела?

— Нормально, — ответила я.

Я солгала. Но мне до ужаса не хотелось разговаривать сегодня ни об убийствах, ни о Клоделе, ни о провалившейся поездке в Квебек, ни о своем неудачном замужестве — короче говоря, ни о чем, что в последнее время не давало мне покоя.

— А ты как поживаешь?

— Bien.

Гэбби покачала головой, дреды запрыгали. Все как в старые добрые времена. Хотя не совсем все. Я сразу угадала, что Гэбби в таком же настроении, как и я. Ей тоже хотелось разговаривать на несерьезные темы и не затрагивать больных вопросов. Мне сделалось немного не по себе, однако я решила продолжить безмолвно и по обоюдному согласию начатую игру.

— Итак, где мы сегодня ужинаем? — спросила я.

— А у тебя есть какие-нибудь особые пожелания?

Я задумалась. В подобные моменты я представляю, что передо мной на тарелке какая-то еда. Мой мозг определенно предпочитает зрительные образы. Сегодня явно требовалось что-нибудь красное и трудноперевариваемое.

— Я бы съела чего-нибудь итальянского.

— Отлично. — Гэбби прикинула в уме, куда нам пойти. — Как насчет «Вивальди»? Там есть столики и на улице.

— Отлично. Мне это чудесное парковочное место терять не придется. — Я указала подбородком на свою машину.

Мы повернули за угол и пошли через сквер под сенью широколистных деревьев. На скамейках, перекусывая, болтая и разглядывая прохожих, тут и там сидели старики. Какая-то женщина в шапочке для душа кормила голубей хлебом из пакетика, добродушно ворча на них, как на разбаловавшихся детей. По одной из дорожек расхаживали двое полицейских. Руки обоих сцеплены сзади в «замок». Периодически они останавливались, чтобы сделать кому-нибудь шутливое замечание или ответить на чей-то вопрос.

Мы миновали бетонный бельведер, расположенный к западу от сквера. Я окинула взглядом слово «Веспасиан» над его дверью и в который раз задумалась, почему имя римского императора высечено именно в этом месте.

Выйдя из парка, мы пересекли улицу Лаваль и пошли вдоль ряда высоких бетонных колонн, обозначавших вход на улицу Принца Артура. За все это время ни я, ни Гэбби не произнесли ни слова. Странно. Гэбби редко молчит, чаще всего ее переполняют идеи и планы. Я решила, что сегодня она просто угадала мое настроение.

Однако, начав искоса наблюдать за подругой, поняла, что ошибаюсь. Гэбби на ходу пристально вглядывалась в лица попадавшихся навстречу людей и кусала ноготь большого пальца. Я видела, что она нервничает.

В этот теплый влажный вечер народу на улице Принца Артура было видимо-невидимо. Снующие взад и вперед люди окружали нас со всех сторон. Окна и двери ресторанов были распахнуты, столики рядом с ними беспорядочно громоздились, словно кто-то вынес их, а составить ровно забыл. Под яркими разноцветными зонтиками сидели, разговаривая и смеясь, мужчины в легких рубашках и женщины с обнаженными плечами. Многие стояли в очереди, ожи дая возможности сесть на освободившееся место. Приблизившись к «Вивальди», заняла очередь и я, а Гэбби отправилась на угол купить пива.

Когда нас наконец-то посадили за столик, Гэбби заказала феттучине, а я пиккату со спагетти. От чисто красного блюда я отказалась, увидев плавающий в стакане с перье, который мне принесли сразу же, кусочек желтого лимона.

Ожидая заказ, мы с Гэбби завели разговор, но довольно неохотно и, по сути, ни о чем, а вскоре опять замолчали. Молчание это было отнюдь не привычной паузой в болтовне близких, привыкших друг к другу подруг. Мы обе чувствовали себя неловко.

Я отлично знаю Гэбби. В тот день она держалась напряженно. Ее взгляд избегал встречи с моим и по-прежнему беспокойно изучал окружавших нас людей. Она слишком часто брала со столика и подносила к губам бокал с кьянти. В свете вечернего солнца вино горело ярко-красным пламенем, словно закат в Каролине. Гэбби явно что-то тяготило.

Я прекрасно знала это состояние: когда тебя что-то сильно тревожит, ты жаждешь заглушить свою тревогу алкоголем. В свое время я часто прибегала к его помощи. Лед в моем перье медленно таял. Я долго наблюдала за лимонным кругляшом, плавающим между уменьшавшимися прозрачными кубиками.

— Гэбби, в чем дело?

— Ты о чем? — Подруга вздрогнула.

Она коротко и нервно рассмеялась и откинула с лица дред. Глаза ее приняли бесстрастное выражение.

Я заговорила на отстраненную тему, решив, что, если у Гэбби возникнет желание, она сама позднее поделится со мной своими проблемами.

— От кого-нибудь с северо-запада есть вести?

Мы встретились с ней в семидесятых, когда учились в аспирантуре. Я была замужем и завидовала Гэбби и остальным свободным от семейных уз друзьям и подругам. Мне так не хватало сближающих вечеринок до самого утра, коллективных походов прямо с пирушек на философские заседания. Я была их ровесницей, но жила как будто в другом мире. Только с Гэбби мы стали близкими подругами. Понятия не имею почему. Ведь мы с ней настолько разные, насколько вообще могут различаться две женщины. Возможно, дело было в том, что Гэбби нравился Пит. По крайней мере, она делала вид, что нравился.

Воображение перенесло меня в прошлое. Я ясно увидела Пита: по-военному жесткого, в окружении обкуренных травой, напившихся дешевого пива хиппи. Мои аспирантские вечеринки приводили его в страшную неловкость, он ненавидел их, но делал вид, что просто презирал. Из всех моих однокашников только Гэбби удалось найти с ним общий язык.

Теперь я поддерживаю отношения лишь с несколькими из товарищей по учебе. Они живут в разных уголках Штатов, большинство работают в университетах и музеях. А Гэбби все эти годы общалась со многими, возможно, потому, что никто не хотел терять с ней связь.

— Иногда мне звонит Джо. Он преподает где-то в Айове. Или в Айдахо.

Географию Гэбби всегда знала плоховато.

— Правда? — спросила я, желая поддержать разговор.

— Берн продает недвижимость в Лас-Вегасе. Пару месяцев назад он приезжал в Монреаль на какую-то конференцию. С антропологией никак не связан и вполне счастлив.

Гэбби сделала глоток вина.

— А волосы у него все такие же.

Она рассмеялась, теперь вполне искренне. То ли вино, то ли моя компания постепенно расслабляли ее.

— Ах да! Недавно я получила электронное письмо еще и от Дженни. Подумывает вернуться к научным исследованиям. Ты знаешь, что она вышла за какого-то придурка и бросила классную работу в Рутджерсе? — Обычно Гэбби не так отчетливо выговаривает слова. — Теперь наша Дженни — адъюнкт или что-то в этом роде и ждет, что ей предложат заниматься чем-нибудь этаким.

Она опять глотнула вина.

— Если, конечно, благоверный ей позволит. А как у тебя дела с Питом?

Вопрос застал меня врасплох. До этого я изо всех сил старалась избегать упоминаний о своем замужестве. У меня было ощущение, что если я облеку в слова свои мысли о нем, то буду вынуждена взглянуть в глаза правде, а я чувствовала, что еще не готова к этому.

— Он в порядке. Иногда мы разговариваем по телефону.

— Люди порой меняются.

— Верно.

Принесли салаты, и в течение нескольких минут мы занимались добавлением в них перца и других специй. Когда я подняла голову, то заметила, что Гэбби сидит неподвижно, держа вилку над тарелкой. Она опять от меня отстранилась, но на сей раз для изучения не окружающих людей, а собственного внутреннего мира.

— Расскажи же о своем проекте. — Я опять подкинула ей тему для разговора.

— Что? А, о проекте… Все отлично. Я уже вхожу в доверие, и они начинают по-настоящему мне открываться.

Она отправила в рот то, что было на вилке.

— Гэбби, я помню, ты рассказывала об этом исследовании, но я ничего не поняла, объясни еще раз, в чем его цель. Я отношусь к физическому типу, ты ведь знаешь.

Гэбби рассмеялась. Между культурной и физической ант ропологией огромная разница. Наша группа была маленькой, однако весьма разнообразной: одни аспиранты за нимались этнологической, другие лингвистической, археологической или биологической антропологией. Я знала о деконструкционизме так же мало, как Гэбби — о митохондриальной ДНК.

— Помнишь, какие книжки по этнографии заставлял нас читать Рэй? О племени яномамо, о народности семаи? Наш проект — практически то же самое. Мы хотим подробно описать мир проституток и для этого изучаем их жизнь, беседуем с ними. Все очень откровенно и правдиво. Кто они такие? Откуда берутся? Почему выбирают именно этот путь? Чем занимаются, помимо проституции? Как помогают друг другу? Каким образом сосуществуют с системой принятых в стране законов? Как относятся к самим себе? Где…

— Я поняла.

Может, на Гэбби так воздействовало вино или разговор о единственной в ее жизни страсти, но она все больше и больше оживлялась. Несмотря на сгустившиеся сумерки, я видела, как пылают ее щеки. В глазах горело отражение света фонаря. Или то был блеск опьянения.

— Общество просто списывает этих женщин со счетов, — продолжала она. — Их судьбы никого не волнуют, кроме тех, кто мечтает от них избавиться.

Я кивнула, жуя.

— Большинство людей считают, что эти девочки становятся проститутками потому, что кто-то когда-то над ними надругался, или по принуждению. В действительности же все не так. Многие из них занимаются этим просто ради денег. На рынке труда они никому не нужны, так как ничего особенного не умеют делать, потому и принимают решение поторговать пару лет собственным телом, ведь для них это самый прибыльный бизнес. Продавая гамбургеры, много денег не заработаешь. — Она отправила в рот очередную порцию салата. — Кстати, как и любая другая группа людей, они имеют собственную субкультуру. Больше всего меня интересуют их системы взаимосвязи, поддержки и другие подобные вещи.

Официант принес главные блюда.

— А мужчины, пользующиеся их услугами? — спросила я.

— Что?

Мне показались, вопрос охладил ее пыл.

— Я говорю о мужчинах, которые этих женщин покупают и, несомненно, играют важнейшую роль в их жизни. С ними вы беседуете?

Я намотала на вилку спагетти.

— Я… Да, с некоторыми, — ответила Гэбби с запинкой, явно приходя в волнение.

Последовала пауза.

— Хватит болтать обо мне, Темпе. Расскажи, над чем работаешь ты. Над чем-нибудь интересным?

Она смотрела в тарелку.

Я не была готова к такому неожиданному переходу.

— Эти убийства никак не идут у меня из головы, — не задумываясь, выдала я.

И тут же пожалела о сказанном.

— Какие убийства?

Голос Гэбби прозвучал резко, окончание последнего слова смазалось.

— Об одном из них, довольно кошмарном, нам стало известно в прошлый четверг.

Я замолчала. Гэбби не любила вдаваться в подробности моей работы.

— Да ты что?

Она откусила кусочек хлеба и выжидающе уставилась на меня. Наверное, из вежливости.

— Удивительно, что в прессе об этом упомянули лишь вскользь, — продолжила я. — Тело нашли недалеко от Шербрука. Личность пришлось устанавливать. Ее убили в марте или в апреле.

— Но ты постоянно занимаешься подобными вещами, — сказала Гэбби. — Почему именно это убийство не идет у тебя из головы?

Я откинулась на спинку стула и пристально взглянула в ее глаза, размышляя, стоит ли рассказывать подробности. Вообще-то, Гэбби единственная, с кем я в состоянии их обсуждать.

«Может, так будет лучше? — подумала я. — Но для кого? Для меня?»

— Преступник изувечил жертву. Потом расчленил и перенес в лес.

Гэбби молчала.

— Мне это напоминает убийство другой женщины, с ее телом я тоже работала, — сказала я.

— Что ты имеешь в виду?

— Одинаковые… — Я старательно выбрала следующее слово. — Одинаковые элементы и в том и в другом случае.

— Например?

Она взяла бокал.

— Например, обезглавливание.

— По-моему, такое происходит довольно часто. Женщина становится жертвой, ей разбивают голову, ее душат, разрезают на части.

— Да, — согласилась я. — К тому же я еще не знаю причину смерти второй убитой, ее тело сильно разложилось.

У меня возникло ощущение, что Гэбби сделалось не по себе. А может, я ошиблась.

— Что еще тебе кажется странным?

Гэбби поднесла бокал к губам, но не отпила из него.

— Расчленение обоих тел. А еще…

Я замолчала, вспомнив о вантузе. Я до сих пор не понимала, что это означало.

— Значит, ты считаешь, что и ту и другую женщину пришил один и тот же подонок? — спросила Гэбби.

— Да. Считаю. Но не могу убедить в этом кретина, которому поручено расследование дела. Он не желает даже думать о том втором убийстве.

— Не исключено ведь, что эти убийства — дело рук одного из тех психопатов, которые, издеваясь над женщинами, кончают? — спросила Гэбби.

— Да, — ответила я, не глядя на нее.

— Думаешь, он не остановится?

Голос Гэбби опять прозвучал резко, но на сей раз она четко выговорила все слова. Я положила вилку на стол, посмотрела подруге в глаза и увидела в них странно напряженное выжидание. Ее рука слегка дрожала, пальцы крепко сжимали ножку бокала, поверхность вина волновалась.

— Гэбби, прости. Не следовало тебе об этом рассказывать. С тобой все в порядке?

Она расправила плечи и, продолжая пристально на меня смотреть, осторожно поставила на стол бокал, но пальцы разжала и убрала руку не сразу, чуть погодя. Я жестом подозвала официанта.

— Кофе будешь?

Гэбби кивнула.

Мы закончили ужин, побаловав себя трубочками канноли и капучино. Гэбби пришла в себя, когда мы принялись вспоминать годы учебы, шутить и смеяться над самими собой — над теми прежними нами, с длинными прямыми волосами, в джинсах-«колоколах» на бедрах. Над всем своим бунтарским поколением.

Когда, выйдя из ресторана после полуночи, мы шли по улице, Гэбби возобновила разговор об убийствах:

— Каким он может быть, этот парень?

Я удивилась ее вопросу.

— Я имею в виду, ты считаешь этого типа сумасшедшим? Или нет? И сможешь ли его вычислить?

Моя растерянность ее раздражала.

— Ты бы смогла узнать эту сволочь среди толпы? На пикнике? В церкви?

— Ты об убийце? — уточнила я.

— Да.

— Не знаю.

Гэбби помолчала.

— Он ведь не остановится?

— Думаю, нет. Если один и тот же человек убил обеих женщин — а я не могу быть в этом уверена, — значит его действия организованны. Он строит план, продумывает каждый шаг. Многим серийным убийцам удается долгое время дурачить весь свет, Гэб. Но я ведь не психолог и могу лишь разглагольствовать на подобные темы.

Мы подошли к моей машине, и я открыла ее. Гэбби неожиданно схватила меня за руку:

— Давай я кое-что тебе покажу!

В моем мозгу сработал сигнал тревоги.

— Гм…

— Это касается моего проекта. Давай съездим в район «красных фонарей» и ты просто взглянешь на девочек?

Я посмотрела на Гэбби как раз в тот момент, когда сияние фар подъезжавшей машины осветило ее лицо. Оно выглядело странно в этом движущемся свете: некоторые черты выделились, другие спрятались в тени. Глаза Гэбби горели, и я почувствовала, что не смогу ей отказать:

— Хорошо.

На самом деле это было вовсе не хорошо. Я взглянула на часы: восемнадцать минут первого. Хотелось выспаться перед завтрашним днем, но я не желала огорчать Гэбби.

Она села в машину и отодвинула сиденье назад до упора. Пространства для ног прибавилось, но ей и этого было маловато.

Пару минут мы ехали молча. Следуя указаниям Гэбби, я направилась на запад и, миновав несколько кварталов, свернула на юг, на Сен-Юрбен. Мы обогнули восточный край гетто Макгилла — шизоидную амальгаму домов, сдаваемых по низким ценам студентам, высоченные кондоминиумы и благородного вида здания из коричневого камня. Я свернула налево, на улицу Сен-Катрин. Сердце Монреаля осталось у нас за спиной. В зеркале заднего вида я могла видеть затененные очертания комплекса Дежарден и площади Искусств, с вызовом взирающих друг на друга. Ниже красовался Дворец конгрессов.

В Монреале великолепие центра города резко переливается в убогость западной окраины. Улица Сен-Катрин видит и то и другое. Начинающаяся в изобилии Вестмаунта, она тянется через центр к востоку, к бульвару Сен-Лоран или к Мейну — разделительной линии между востоком и западом. Центр застроен высотками и отелями, театрами и торговыми центрами.

С Сен-Лорана начинаются владения проституток и бандитов. Их район простирается на восток, от Мейна до деревни геев, в которой обитают также торговцы наркотиками и скинхеды. Иногда эти места отваживаются навестить туристы и жители пригорода, чтобы, избегая встреч взглядами, поглазеть на оборотную сторону жизни и удостовериться, что они не имеют к ней никакого отношения. Надолго никто из них здесь не задерживается.

Мы почти въехали на Сен-Лоран, когда Гэбби жестом велела мне свернуть направо. Я нашла свободное место напротив секс-бутика и заглушила мотор. С краю на другой стороне дороги у входа в отель «Гранада» толпились женщины. На дверях отеля висела вывеска: «ШАМБР ТУРИСТИК», но я сильно сомневалась, что туристы когда-либо останавливались здесь.

— Вон, — сказала Гэбби. — Это Моник.

На Моник были виниловые сапоги до середины бедра. Зад едва прикрывал растянутый до предела черный спандекс. Сквозь него виднелась полоска трусиков и нижний край белой блузки. Пластмассовые серьги-кольца, вдетые в уши, касались плеч, в до невозможности черных волосах горели ослепляющие розовые пятна. Она выглядела карикатурой на проститутку.

— А это Кэнди.

Гэбби указала на молодую женщину в желтых шортах и ковбойских сапогах, до боли юную. Если бы не сигарета и не клоунская раскраска, эта девочка годилась бы мне в дочери.

— Они называют себя настоящими именами? — спросила я.

— Не знаю. А ты бы как поступила на их месте? — Гэбби указала на девушку в коротких шортах и туфлях на каучуковой подошве. — Пуаретт.

— Сколько ей лет? — спросила я, ужасаясь.

— Говорит, восемнадцать. Но, скорее всего, не больше пятнадцати.

Я откинулась на спинку сиденья, не убирая рук с руля. Гэбби называла мне другие имена, а я, глядя на их обладательниц, не могла отделаться от мыслей о гиббонах. Подобно маленьким приматам, эти женщины стояли на расстоянии друг от друга, разделяя территорию на четко ограниченные участки. Каждая работала на своем: отстраняясь от особей женского пола, старательно привлекала самцов. Из человеческого в них сохранялись лишь позы, гримасы и усмешки, входящие в ритуал обольщения. О воспроизводстве рода явно не думал никто.

Гэбби замолчала, закончив перечислять имена. Она смотрела в мою сторону, но не на, а мимо меня, на что-то за окном. Возможно, на нечто такое, чего в моем мире вообще не существовало.

— Поехали.

Она произнесла это так тихо, что я еле расслышала ее слова:

— Что…

— Едем!

На сей раз ее голос прозвучал жестко, почти свирепо, и я, пораженная, чуть не ответила бранью. Но не стала делать этого, заметив выражение ее глаз.

Мы опять ехали молча. Гэбби сидела, глубоко задумавшись, и мне казалось, ее мысли где-то на другой планете. Я остановила машину рядом с ее домом.

— Они были изнасилованы? — ошеломила меня очередным вопросом Гэбби.

Я быстро воспроизвела в памяти наш последний разговор. Но так и не поняла, о ком речь.

— Кто? — спросила я.

— Эти женщины.

«Какие женщины? — мелькнуло у меня в мозгу. — Проститутки? Или убитые?»

— Ты о ком?

Некоторое время Гэбби молчала.

— Как же меня задолбало все это дерьмо! — выпалила она потом.

Не успела я и глазом моргнуть, как она выскочила из машины и взбежала по лестнице к своей двери. Лишь пару секунд спустя горячность, с которой были произнесены ее слова, обожгла меня хлесткой пощечиной.

5

Следующие две недели Гэбби не давала о себе знать. Клодель тоже не звонил, отстранив меня таким образом от дела. О жизни Изабеллы Ганьон я узнала от Пьера Ламанша.

Она жила с братом и его любовником в Сен-Эдуаре, рабочем районе на северо-востоке от центра. Работала в бутике любовника брата, небольшом магазине под названием «Une Tranche de Vie», специализировавшемся на одежде «унисекс» и аксессуарах. «Ломтик жизни». Придумал это название ее брат, пекарь. Ирония ситуации подействовала на меня угнетающе.

Изабелла пропала в пятницу первого апреля. По словам брата, она была завсегдатаем ряда баров на Сен-Дени. Накануне исчезновения вернулась домой поздно. Он сказал, что услышал, как хлопнула дверь примерно в два ночи. Рано утром они с любовником ушли на работу. В час дня Изабеллу видел кто-то из соседей. К четырем она должна была появиться в бутике, но так и не пришла. Ее останки обнаружили возле Гран-Семинер девять недель спустя. Ей было двадцать три года.

Ламанш пришел ко мне в офис после обеда, чтобы узнать, закончила ли я работу с ее черепом.

— На нем было несколько трещин, — сказала я. — На восстановление ушло немало времени.

Я взяла череп с пробкового кольца:

— По голове жертву ударили по меньшей мере три раза. Вот этот удар был первым.

Я указала на небольшое блюдцеобразное углубление. От его центра к краям, подобно кольцам на мишени для стрельбы, отходило несколько кругообразных трещин.

— С первого раза расколоть череп преступнику не удалось, повредилась лишь наружная его поверхность. Он нанес повторный удар. Вот сюда.

Я указала на звездообразный рисунок линий, окружающий место пролома. Расходившиеся от него кривые круги и лучи переплетались, подобно паутине.

— Этот удар был гораздо более сильным и вызвал обширный осколочный перелом. Череп раскололся.

На воссоздание этого черепа у меня действительно ушло немало времени. По краям трещин блестели узкие дорожки клея.

Ламанш напряженно смотрел то на мое лицо, то на череп. Его взгляд был настолько сосредоточенным, что, казалось, мог пробуравить в воздухе канал.

— Потом убийца ударил ее сюда.

Я провела пальцем по другой паутине, ветви которой, подходя к последнему кольцу первой, резко обрывались.

— Это был последний удар. Новые трещины не пересекают те, что образовались ранее.

— Oui.

Пьер всегда так себя ведет. Отсутствие ответных реплик во время разговора вовсе не означает, что слова собеседника ему неинтересны или непонятны. Пьер Ламанш все слышит и все учитывает. И никогда не нуждается в повторных объяснениях. Если он отвечает сухо и односложно, то только для того, чтобы заставить тебя лучше сосредоточиться.

— Когда по черепу наносят удар, — продолжила я, — он ведет себя подобно воздушному шару: в первую долю секунды кость в месте приложения силы вдавливается внутрь, а с противоположной стороны выпячивается. То есть площадь повреждения не ограничивается лишь непосредственно участком нанесения удара.

Я взглянула на Пьера, желая убедиться в том, что он следит за ходом моих мыслей. Он следил.

— Череп устроен таким образом, что силы, вызванные неожиданным толчком, проходят по нему в определенных направлениях. Поэтому рисунок слома кости может быть примерно предугадан. Если, к примеру, удар нанести в это место… — я указала на лоб, — повредятся глазные впадины или лицо. Если в это… — я провела рукой по задней части черепа, практически не касаясь его, — образуются боковые трещины у черепного основания.

Ламанш кивнул.

— В данном случае мы имеем дело с двумя раздробленными ранами и одной вдавленной на правой теменной зоне. Несколько трещин начинаются на противоположной стороне черепа и направляются к ранениям в правой части. Из этого можно сделать вывод, что удары преступник наносил по голове жертвы сзади справа.

— Три удара, — произнес Ламанш.

— Три удара, — подтвердила я.

— От этого она умерла?

Он знал, что я отвечу.

— Возможно. Точно не знаю.

— Что-нибудь еще?

— Следов пулевых или ножевых ранений я не обнаружила. Обратила внимание на какие-то странные порезы на позвонках, но я не понимаю их происхождения.

— Может, образовались при расчленении?

Я покачала головой:

— Меня смущает их месторасположение. — Я вернула череп на кольцо. — Расчленение было произведено очень аккуратно. Убийца не просто поотрубал конечности жертвы, а отделил их прямо в местах суставов. Помните, например, дела Гана и Валенсиа?

Ламанш задумался, наклоняя голову сначала немного вправо, потом влево, как собака, реагирующая на шелест целлофана.

— Гана нашли примерно два года назад, — подсказала я. — Он был обернут покрывалами и перевязан лентами, ноги отделены и упакованы отдельно.

Тот случай напомнил мне о древних египтянах. Перед мумификацией они извлекали внутренности из тела умершего, чем-нибудь оборачивали их и клали вместе с трупом. Убийца Гана проделал то же самое с ногами своей жертвы.

— А, да. Я помню это дело, — сказал Ламанш.

— Тому парню убийца отрезал ноги ниже колен. Так же обошлись и с Валенсиа — его конечности были отделены на несколько дюймов либо выше, либо ниже сочленений.

Валенсиа убили за чрезмерную жадность. Он был наркодельцом. Его тело поступило к нам в хоккейной сумке.

— В обоих этих случаях преступники поступили просто: отсекли конечности жертв в наиболее удобных местах. С Ганьон же все обстоит по-другому: расчленяя ее, убийца аккуратно разделил суставы. Взгляните. — Я показала Ламаншу схему.

Для ее создания я использовала стандартный чертеж аутопсии с отметками в тех местах, в которых тело было разрезано. Одна линия на схеме пересекала горло. Другие рассекали плечевые, бедренные и коленные суставы.

— Голова отделена в районе шестого шейного позвонка. Руки — в плечевых, ноги — в бедренных, голени со ступнями — в коленных суставах.

Я взяла левую лопатку:

— Видите эти следы?

Ламанш изучающе осмотрел параллельные желобки на суставной поверхности.

Я отложила лопатку и взяла тазовую кость:

— Взгляните. Убийца попал прямо в вертлужную впадину.

Ламанш обследовал глубокое гнездо, в которое когда-то входила верхняя часть бедренной кости, и места срезов. Я молча убрала таз и подала ему бедро.

Он долго разглядывал и эту кость, потом медленно отложил ее на стол.

— Только с руками убийца не стал мучиться: отсек их прямо по кости. — Я показала Ламаншу плечевую кость.

— Странно.

— Да.

— Что более распространено? Первые два случая или этот?

— Первые. Обычно к расчленению прибегают, чтобы от тела было легче избавиться. Берут пилу и отпиливают конечности. Это наиболее легкий и быстрый способ. На разделение суставов, как в нашем случае, требуется гораздо больше времени.

— Гм… И что это означает?

Над этим вопросом я сама долго ломала голову.

— Не знаю.

Некоторое время мы оба молчали.

— Семья хочет получить тело для захоронения. Я постараюсь продержать его в лаборатории как можно дольше, — сказал Ламанш. — Позаботьтесь о том, чтобы у нас остались все необходимые снимки и записи на случай судебного разбирательства.

— Я планирую детально исследовать поверхности срезов. Изучу их под микроскопом, постараюсь определить, каким инструментом убийца воспользовался для расчленения. — Перед тем как произнести последующую фразу, я выдержала паузу и тщательно обдумала слова. — Если некоторые мои подозрения подтвердятся, то я хотела бы сравнить эти разрезы с теми, что я встречала при работе с другим телом.

Уголки губ Ламанша дрогнули. Я не могла понять отчего: то ли он смеялся надо мной, то ли был раздражен. А может, мне вообще показалось.

— Да, я слышал о ваших подозрениях от мсье Клоделя, — произнес Ламанш, помолчав. — Объясните… — он взглянул мне прямо в глаза, — почему вы считаете, что эти два дела взаимосвязаны?

Я перечислила схожие черты между убийствами Тротье и Ганьон: избиение, расчленение тел после смерти, использование полиэтиленовых пакетов, перенос в пустынное место.

— КУМ занимается обоими делами?

— Нет. Только делом Ганьон. Тротье была найдена в Сен-Жероме, ее убийство расследовал СК.

Как и во многих других городах, в правовых вопросах в Монреале нередко возникает путаница. Дело в том, что Монреаль расположен на одноименном острове, омываемом водами реки Святого Лаврентия. Убийствами, совершающимися непосредственно на нем, занимается полиция города Монреаль, а те происшествия, которые происходят за его пределами, то есть на прилежащих островах, рассматривают местные полицейские подразделения либо полиция Квебека. Работа правоохранительных органов не всегда согласована. — Ламанш выдержал паузу. — Боюсь, убедить мсье Клоделя в правоте ваших слов у нас не получится. Действуйте самостоятельно, а если что-нибудь потребуется, обращайтесь ко мне.

Позднее на этой же неделе я сфотографировала поверхности срезов фотомикроскопом под разными углами, с разным увеличением, при разном освещении. А еще удалила небольшие участки кости с поверхностей нескольких суставов, надеясь просмотреть их под растровым электронным микроскопом. Осуществить свои планы в ближайшее время мне не удалось: пришлось переключить внимание на массу других костей.

Первый скелет, частично одетый, обнаружили гулявшие в парке дети. Второй — сильно разложившийся — прибило к берегу озера Сен-Луи. А одна семейная пара, занимавшаяся уборкой только что купленного дома, обнаружила в под вале чемодан с человеческими черепами, покрытыми воском, кровью и перьями. Все находки поручили обследовать мне.

Останки из озера Сен-Луи, по всей вероятности, принадлежали джентльмену, якобы случайно утонувшему прошлой осенью во время прогулки на лодке. Одному из его конкурентов сильно не понравилось, что он задумал стать табачным контрабандистом. Я восстанавливала его череп, когда раздался телефонный звонок.

Я знала, что это произойдет, но не думала, что так скоро. Мое сердце бешено заколотилось, а кровь под грудиной зашипела, словно карбонизированный лимонад во взболтанной бутылке. Меня бросило в жар.

— Она мертва не более шести часов, — сказал Ламанш. — Думаю, вам следует взглянуть.

6

Двадцатичетырехлетняя Маргарет Адкинс жила с мужем и шестилетним сыном в районе, примыкавшем к Олимпийскому стадиону. В то утро, в десять тридцать, у нее была назначена встреча с сестрой, женщины собирались пройтись по магазинам и вместе пообедать. На встречу Маргарет не пришла. И не отвечала на телефонные звонки после разговора с мужем в десять часов. Ее убили в период между этим разговором и часом дня, когда сестра нашла ее тело. Это случилось четыре часа назад. Вот и все, что нам было известно.

Клодель еще не вернулся с места обнаружения убитой. Его коллега Мишель Шарбонно сидел на одном из пластмассовых стульев, выстроенных в ряд вдоль дальней стены в кабинете для вскрытия. Ламанш приехал с места преступления меньше часа назад, тело привезли несколькими минутами раньше. Когда я пришла, производили вскрытие. Я мгновенно поняла, что сегодня нам всем придется задержаться на работе допоздна.

Она лежала лицом вниз, руки сложены вдоль тела ладонями вверх, а пальцы сжаты. Специалист по аутопсии осматривал ее ногти и брал соскоб. На фоне начищенной поверхности столешницы из нержавеющей стали обнаженное тело выглядело восковым. Спину покрывали маленькие кружки — следы от дренажных отверстий стола. Тут и там на коже темнели прилипшие волоски, упавшие с курчавой копны на ее голове.

Затылок изуродован, череп слегка перекошен, как на кривом детском рисунке. Вытекавшая из него кровь, смешиваясь с водой, которой обмывали убитую, стекала вниз и образовывала под телом красную полупрозрачную лужу. На другом столе для вскрытия лежали пропитанные кровью спортивный костюм, бюстгальтер, трусики, туфли и носки. В воздухе резко пахло металлом. В пакете рядом с костюмом я увидела эластичный бинт и санитарную подушку.

Даниель делал снимки полароидом. Перед Шарбонно на письменном столе темнели квадраты с белыми краями. На них проявлялись изображения. Шарбонно, закусив нижнюю губу, внимательно рассматривал один снимок за другим и аккуратно возвращал каждый на место.

Офицер в форме щелкал «никоном» со вспышкой. Когда он обогнул стол и поднялся на табурет, Лиза, пришедшая к нам последней из всех специалистов по аутопсии, подложила под тело старинную ширму — окрашенную краской металлическую раму, обтянутую белой тканью. Такими в незапамятные времена в больницах огораживали пациентов во время выполнения некоторых интимных процедур. Рядом с Маргарет Адкинс эта ширма показалась мне насмешкой, злой иронией. До интимности ей теперь не было никакого дела.

Фотограф слез с табурета и вопросительно посмотрел на Ламанша. Тот шагнул к столу и указал подбородком на царапину на задней части левого плеча:

— Это вы запечатлели?

Лиза поднесла с левой стороны к указанному месту прямоугольную карточку с номером «Лаборатуар де медисин легаль», номером морга и датой: двадцать третье июня девяносто четвертого года. И Даниель, и фотограф сняли плечо крупным планом.

По распоряжению Ламанша Лиза сбрила волосы вокруг ран на голове убитой и несколько раз спрыснула череп водой. Всего ран было пять. Рваные края свидетельствовали о том, что удары наносили тупым предметом. Ламанш измерил их, схематически зафиксировал на бумаге и велел снять крупным планом.

— А теперь опять переверните ее, пожалуйста, на спину.

Лиза шагнула вперед, отодвинула тело к дальнему левому краю стола, аккуратно прижала левую руку трупа к животу и с помощью Даниеля перевернула на спину. Когда затылок жертвы коснулся стола, послышался приглушенный стук. Лиза приподняла голову убитой, положила резиновое приспособление под ее шею и отступила в сторону.

То, что представилось взгляду, заставило мою кровь мчаться по жилам еще быстрее. Будто в желудке встряхнули бутылку с газированной водой, убрали с горлышка большой палец и оттуда неудержимым потоком рванул наружу гейзер страха.

Маргарет Адкинс была распорота от грудины до таза. Сквозь уродливую расщелину в туловище виднелись яркие внутренности. В том месте, где щель была наиболее глубокой, а органы смещены, блестела оболочка, покрывающая позвоночный столб.

Потрясенная, я перевела взгляд выше, не в силах смотреть на ее обезображенный живот. И увидела не менее ужасающую картину. Голова убитой была приподнята, лицо со вздернутым носиком и изящным подбородком напоминало лицо феи. Щеки осыпали веснушки — на фоне мертвенно-бледной кожи пятнышки эти казались невероятно темными. Жертва напоминала бы Пеппи Длинныйчулок, если бы еще и улыбалась. Но ее рот был расширен вовсе не в улыбке — из него торчала отрезанная левая грудь. В нежную нижнюю губу утыкался сосок.

Я подняла голову и встретилась взглядом с Ламаншем. Складки на его лице выглядели глубже обычного. Нижние веки были так сильно напряжены, что провисали и чуть подрагивали. Я увидела в его глазах искреннюю скорбь и что-то еще.

Ламанш ничего мне не сказал — продолжил заниматься вскрытием, переключая внимание то на тело, то на свой блокнот. Он фиксировал каждое повреждение, определял положение и размеры любой царапины, описывал малейший порез. Тело фотографировали.

Мы ждали. Шарбонно закурил.

По прошествии, как мне показалось, нескольких часов Ламанш завершил внутренний осмотр:

— Хорошо. Теперь сделайте рентген.

Он стянул с рук перчатки и сел за письменный стол, склоняясь над своим блокнотом, как старик над коллекцией марок.

Лиза и Даниель подкатили к столу с телом стальную каталку, с профессиональной ловкостью и бесстрастностью переместили на нее убитую и повезли делать рентген.

Я тихо приблизилась к Шарбонно и села на стул рядом. Он приподнялся, кивнул, улыбнулся, сделал глубокую затяжку и затушил окурок.

— Доктор Бреннан, как дела?

Шарбонно всегда беседовал со мной только по-английски и гордился, что может говорить на нем бегло. Его речь представляла собой странную смесь квебекского и южного сленга. Родом он был из Шикутими, два года работал на нефтяных вышках на востоке Техаса.

— У меня все в порядке. А у вас?

— Грех жаловаться.

Он пожал плечами так, как умеют только истинные фран кофилы: чуть сгорбившись, подняв ладони вверх.

У Шарбонно широкое дружелюбное лицо и скрученные в колючки волосы какого-то серого цвета. Когда я смотрю на него, всегда вспоминаю о морских актиниях. Крупный, с толстой шеей. Воротники рубашек всегда обхватывали ее чрезмерно плотно. А узел галстуков, как будто желавших компенсировать этот недостаток, постоянно либо съезжал набок, либо ослаблялся и свисал ниже верхней пуговицы на рубашке. Наверное, Шарбонно сам его ослаблял, просто для удобства. В отличие от большинства детективов КУМа он не пытался гнаться за модой. А может, и пытался. Сегодня на нем были светло-желтая рубашка, полиэстеровые брюки и спортивная куртка в клетку. И коричневый галстук.

— Видели фотографии с места преступления? — спросил он, беря со стола коричневый конверт.

— Еще нет.

Шарбонно достал пачку снимков, сделанных полароидом, и протянул мне:

— Их привезли вместе с телом.

Я кивнула и принялась рассматривать фотографии. Шар бонно пристально наблюдал за мной. Мне показалось, ему хочется увидеть меня напуганной, а потом рассказать об этом Клоделю. Так или иначе, он почему-то был крайне заинтересован моей реакцией.

Фотографии в хронологическом порядке воспроизводили приезд следственно-оперативной группы на место обнаружения трупа. На первой из них я увидела узкую улицу со старыми, но ухоженными трехэтажными домами из красного кирпича. Параллельно домам вдоль дороги в небольших квадратах земли, окруженных цементом, росли деревья. Перед каждым из домов темнели прямоугольные дворы, разделенные пополам дорожками, ведущими к металлическим лестницам с крутыми ступенями. Тут и там на дорожках стояли трехколесные велосипеды.

На нескольких следующих снимках были запечатлены разные виды одного из трехэтажных домов. Мое внимание привлекли несколько деталей. На панелях над дверями на третьем этаже чернели цифры 1407 и 1409.

Впереди, под одним из окон первого этажа, росли цветы. Я разглядела три заброшенных, прижавшихся друг к другу одиноких бархатца с крупными полузасохшими склонившимися головками. Выращенные и всеми забытые. К по ржавевшей металлической ограде, обрамлявшей малюсенький передний дворик, был прислонен велосипед. Из травы торчал, пригнувшись к земле, будто желая спрятать надпись, плакат: «ПРОДАЕТСЯ».

Несмотря на чьи-то явные попытки придать этому дому индивидуальность, он выглядел так же, как остальные на узкой улице. Такая же лестница, такой же балкон, такие же двойные двери, такие же кружевные занавески на окнах.

Я задумалась: почему именно этот? Почему трагедия случилась не в каком-нибудь другом доме? Почему не в 1405-м? Или не в противоположном? Или не в том, который удален на квартал?

Одна за другой фотографии подпускали меня все ближе и ближе к жизни убитой женщины. Я неторопливо рассмотрела внутреннюю обстановку ее квартиры, обращая внимание на каждую мелочь, каждую деталь. Маленькие комнаты. Дешевая мебель. Неизменный телевизор. Гостиная. Столовая. Спальня мальчика с обвешанными хоккейными плакатами стенами. На кровати книга «Как устроена Вселенная». Я почувствовала приступ боли, хотя сомневаюсь, что книга каким-то образом связана с тем, что произошло.

Маргарет Адкинс любила голубой цвет. Все двери в ее квартире и все отделочные деревянные панели были ярко-голубыми. Как небо в Санторини.

Тело нашли в крохотной комнате слева от парадного входа. Одна дверь из нее вела в спальню для гостей, вторая — в кухню. Сквозь кухонный дверной проем виднелись столы и коврики рядом на полу. В тесной гостиной, где Адкинс умерла, стояли только телевизор, диван и сервант. Ее тело покоилось между ними, в самом центре.

Она лежала на спине, ноги широко расставлены. Одежду с нее не сняли, но край застегнутой спортивной куртки задрали, накрыв лицо. Запястья связали рубашкой, подняв руки над головой локтями наружу. Ее кисти безвольно свисали в стороны. Как в третьей позиции у начинающей балерины.

Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не для того, чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.

Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны колен, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.

Я без слов положила фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.

— Ужасающе, правда?

Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмот рел ее и смахнул с пальца.

— Да.

— Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! — Он покачал головой.

Я только собралась ответить, но заметила, что Даниель вернулся с рентгеновскими снимками и начал прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.

Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.

— Проклятье! — воскликнул Шарбонно.

— О боже!

— Merde!

В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уста вились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.

Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.

Это была статуэтка.

Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка — с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой — была изображением какой-то богини.

Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.

— Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, — сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки; его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. — Она… гм… наша Дева Мария.

Мы тщательнее рассмотрели снимок. Присутствие на нем маленькой фигурки усугубляло ужас ситуации, усиливало ее трагичность.

— Этот сукин сын точно больной! — выговорил Шарбонно, позволив эмоциям перехлестнуть холодность детектива из отдела убийств.

Меня его горячность поразила. Вряд ли она была вызвана в нем единственно невиданной формой зверства, с которой мы столкнулись. Наверное, столь сильное впечатление произвела на него статуэтка. Как и для большинства квебекцев, чья жизнь с самого детства пропитана традиционным католицизмом, для Шарбонно незыблемые церковные догмы, несомненно, представляли собой святыню.

Во всех нас живет благоговение перед религиозными символами, хотя от выполнения обрядов и соблюдения церковных правил многие отказываются. Носить наплечник, например, не согласится практически никто, но никто и не посмеет сжечь его. Я понимала Шарбонно. Я сама, воспитанная в другом городе, на другом языке, но тоже являясь членом человеческого рода, не могла заглушить в себе в этот момент обострившихся атавистических эмоций.

Последовала еще одна продолжительная пауза. Ее прервал Ламанш: начал говорить, медленно и тщательно подбирая слова. Я не могла понять, осознает ли он все последствия того, что мы видели, и не знала, осознаю ли их я. Но будь я на его месте, я сказала бы то же самое, только, наверное, громче.

— Мсье Шарбонно, я считаю, что вам и вашему напарнику следует серьезно побеседовать со мной и с доктором Бреннан. Уверен, вы в курсе, что данное дело и ряд других наводят нас на некоторые тревожащие подозрения. — Он помолчал, давая возможность детективу переварить его слова и прикидывая, когда нам лучше встретиться для беседы. — Результаты проведенной аутопсии будут готовы уже сегодня. Завтра выходной. В понедельник утром у вас найдется свободное время?

Шарбонно посмотрел на него, потом на меня. Его лицо ничего не выражало. Было сложно определить, понимает ли он смысл слов Ламанша или нет и знает ли о моих подозрениях, связанных с другими убийствами. Клодель не мог не рассказать напарнику о том разговоре со мной, а значит…

— Хорошо. Я постараюсь найти время.

Ламанш продолжал выжидающе смотреть на него.

— Хорошо-хорошо. В понедельник утром встретимся. А прямо сейчас я приступлю к поискам этого скота. Если Клодель вернется и будет обо мне спрашивать, скажите, что я подъеду в центральное управление часам к восьми.

Его голос слегка дрожал. К тому же Шарбонно, по обыкновению, забыл переключиться на французский, разговаривая с Ламаншем. Я догадалась, что мужчина хочет как можно скорее встретиться с напарником.

Ламанш приступил к заключительному этапу аутопсии, а Шарбонно скрылся за дверью. Последовали обычные процедуры. Грудь убитой рассекли буквой «Y», из нее извлекли органы, взвесили их, разрезали и исследовали. Положение статуэтки точно определили, нанесенные ею повреждения описали. При помощи скальпеля Даниель сделал разрез на темени жертвы, отделил кожу черепа и кожу лица и отпилил верхнюю часть черепной коробки пилой Страйкера.

Вой пилы и запах опаленной кости заставили меня отступить на шаг и затаить дыхание. Мозг выглядел вполне нормально. На его поверхности тут и там, как черные медузы, прилипшие к скользкому серому шару, блестели студенистые капли — субдуральные гематомы от ударов по голове.

Я знала, что напишет Ламанш в отчете о проделанном вскрытии. Жертва была здоровой молодой женщиной. Убийца нанес ей по крайней мере пять ударов по голове, повлекшие за собой кровоизлияние в мозг и множественные повреждения черепа. Затем вогнал через влагалище статуэтку, частично выпотрошил ее и отсек левую грудь.

Я представила себе, как все это происходило, и меня обдало холодом. Ранения, нанесенные убитой в области влагалища, были смертельными. Когда убийца вводил в нее статуэтку, ее сердце еще билось. Она еще жила.

— …дайте Даниелю все необходимые указания, Темперанция.

Голос Ламанша заставил меня очнуться. Он уже закончил вскрытие и предлагал мне взять для исследования фрагменты костей жертвы. Грудина и передние отделы ребер были отделены от тела ранее в процессе аутопсии. Я попросила Даниеля послать их наверх для вымачивания и очистки и, приблизившись к телу, тщательнее осмотрела полость грудной клетки.

По позвонку от брюшной области вверх тянулся извилистый ряд небольших порезов. Я видела их нечеткие следы на плотной оболочке спинного хребта.

— Я хотела бы осмотреть вот эту часть позвоночника и ребра, Даниель. — Я указала нужные мне участки. — Отдели их, пожалуйста, как можно аккуратнее, не прикасаясь к поверхностям, и пошли Дени. Пусть все вымочит, но не кипятит.

Даниель слушал, постоянно кивая и корчась, пытаясь удержать на месте очки. Руки в перчатках он держал вытянутыми перед собой.

Когда я закончила говорить, его внимание переключилось на Ламанша.

— Что делать потом?

— Потом приводите ее в порядок.

Даниель приступил к работе. Ему предстояло отделить от тела нужные мне участки костей, вернуть на место органы, верх черепной коробки и лицо, зашить рассечение на туловище и на голове. Тогда Маргарет Адкинс будет выглядеть почти нетронутой. И будет готова к похоронам.

На шестом этаже никого уже практически не было. Я вернулась в свой офис, намереваясь, перед тем как идти домой, привести в порядок мысли, повернула к окну стул, села на него и, положив ноги на подоконник, уставилась на свою речную отдушину. Комплекс, воздвигнутый на этом берегу, походил на постройку из «лего». Пепельные эксцентричные здания соединяла стальная горизонтальная решетка. Вверх по реке в районе цементного завода медленно плыло какое-то судно, его огни за пеленой серых сумерек были едва видны.

В здании царило устрашающее спокойствие, и я никак не могла расслабиться. Мои мысли блуждали в черноте, подобной речной воде в этот поздний час. На мгновение мне представилось, что на цементном заводе тоже смотрит в окно какой-нибудь усталый человек, такой же одинокий, тоже тревожимый вечерней тишиной.

Я проснулась сегодня в половине седьмого утра и сейчас должна была чувствовать себя утомленной. Но мной владело странное возбуждение. Я вдруг осознала, что рассеянно тереблю правую бровь. Я всегда так делаю, если нервничаю, и в свое время неизменно приводила тем самым в раздражение мужа. Он критиковал меня долгие годы, но так и не смог отучить от дурной привычки. Развод не лишен прелестей. Теперь, по крайней мере, я могу потакать себе во всех своих странных потребностях.

Мои мысли закружились в голове непрерывной чередой. Пит. Наш последний год вместе. Выражение лица Кэти в тот момент, когда мы сказали ей, что расстаемся. Мы думали, для нее это не станет ударом, ведь, начав учебу в университете, она стала проводить дома очень мало времени. Мы ошиблись. Из глаз дочери хлынули слезы, и я чуть было не изменила свое решение.

Маргарет Адкинс, ее сжатые мертвые пальцы. Когда-то, крася двери в голубой цвет, этими пальцами она держала кисточку. И плакаты, развешивая их в комнате сына. Убийца. Где он сейчас? Осознает, что сотворил сегодня? Утолена ли его жажда крови? Или в процессе убийства эта жажда лишь возрастает?

Раздавшийся телефонный звонок звуковым ударом выдернул меня из пещеры раздумий. Я так испугалась, что вскочила на ноги и задела подставку для карандашей на краю стола. Маркеры «Бикс» и «Скрипто» полетели на пол.

— Доктор Брен…

— Темпе. Слава богу! Я названиваю тебе домой, но никто не отвечает. Естественно. — Гэбби звонко и напряженно рассмеялась. — Набрала рабочий телефон на всякий случай, уже не надеясь тебя отыскать.

Я, конечно, сразу узнала ее голос, но мгновенно уловила в нем и нечто такое, чего никогда раньше не слышала. Он словно был пропитан страхом: звучал чересчур громко, быстро, настойчиво и хрипло, как шепот, вырывающийся наружу вместе с затрудненными выдохами.

— Гэбби, ты не звонила мне почти три недели. Почему…

— Я не могла. Я… кое-чем была занята. Темпе, мне нужна твоя помощь.

Раздался приглушенный шум, — по-видимому, она переложила трубку в другую руку. По звукам игравшей где-то вдали музыки, чьим-то голосам и какому-то металлическому стуку я поняла, что она звонит из увеселительного заведения. Я отчетливо представила ее у телефонного аппарата, вглядывающейся в окружающих людей беспокойными, испуганными глазами.

— Где ты?

Я взяла ручку из кучи рассыпавшихся на моем столе письменных принадлежностей и принялась крутить ее в руке.

— В ресторане «Чудесная провинция», на углу Сен-Катрин и Сен-Лоран. Приезжай и забери меня, Темпе.

Шум на заднем плане усилился. Голос Гэбби звучал все более встревоженно.

— Гэбби, у меня был ужасно тяжелый день, а ты всего в нескольких кварталах от своего дома. Может…

— Он собирается меня убить. Я больше не могу держать ситуацию под контролем. Мне казалось, я справлюсь одна, но это невозможно. Я должна спастись. С ним не все в порядке. Он опасен. Он…

Ее голос все повышался, и я поняла, что с Гэбби вот-вот случится истерика. Неожиданно она замолчала, договорив последние слова по-французски. Я перестала крутить ручку и, глянув на часы, выругалась про себя. Было пятнадцать минут десятого.

— Хорошо, примерно через четверть часа я подъеду. Жди. Я остановлюсь на Сен-Катрин.

Мое сердце неистово колотилось, руки дрожали. Я выскочила из офиса и, практически не чувствуя ног, помчалась вниз. Я ощущала себя так, будто залпом выпила подряд восемь чашек крепкого кофе.

7

Я ехала домой взволнованная. Стемнело, но город ярко осве щали огни. Окна домов в районе, окружавшем здание полиции провинции Квебек с востока, сияли мягким светом, тут и там вечернюю тьму разбавляла мерцающая телевизионная синева. Люди сидели на балконах, на ступенях крылечек, на вынесенных во дворы стульях. Болтали, потягивали прохладительные напитки, наслаждаясь обновляющей вечерней прохладой после жаркого дня.

Я завидовала их уюту, жаждала поскорее вернуться домой, съесть вместе с Верди бутерброд с тунцом и лечь спать. Естественно, хотелось убедиться, что с Гэбби все в порядке, но я была бы рада, если бы домой она все же поехала на такси. Меня пугала перспектива наблюдать ее истерику. Я чувствовала облегчение, дождавшись наконец от нее звон ка. Страх за Гэбби. Раздражение, вызванное необходимостью ехать в Мейн. В общем, во мне все смешалось.

Я поехала по Рене-Левеск, затем свернула направо, остав ляя позади китайский квартал. В этом районе почти все магазины были уже закрыты, владельцы последнего открытого упаковывали что-то в коробки и вносили внутрь рекламные щиты.

Передо мной лежал Мейн, тянущийся вдоль бульвара Сен-Лоран к северу от китайского квартала. В Мейне полно магазинчиков, бистро и дешевых забегаловок. Сен-Лоран — его главная коммерческая артерия. Отсюда он лучами расходится в стороны, превращаясь в сеть узких улочек, застроенных убогими домишками, что сдаются по низ ким ценам. Французский по темпераменту, Мейн всегда представлял собой многокультурную мозаику, в которой сосуществуют, но не смешиваются, подобно отчетливым запахам из магазинов и булочных, разные языки и этнические группы. Сен-Лоран от порта до самой горы заселяют итальянцы, португальцы, греки, поляки и китайцы.

Когда-то Мейн считался в Монреале основной перевалочной станцией для эмигрантов. Вновь прибывшие, привлеченные дешевым жильем и близостью соотечественников, поселялись именно здесь для изучения канадских обычаев. Входя в незнакомую культуру, они держались вместе и оказывали друг другу всяческую помощь. Некоторые из них, выучив английский и французский, добивались определенных успехов в делах и переезжали в иные районы. Другие оставались здесь, может, потому, что чувствовали себя увереннее в привычной обстановке или просто были не в состоянии начинать новую жизнь. Сегодня это скопление консерваторов и неудачников пополнилось отрядом разложившихся элементов и хищников — людьми, отверженными нормальным обществом, и теми, кому поиздеваться над другими доставляет удовольствие. Посещают Мейн и аутсайдеры — с разными целями. Кому-то нужно закупить оптом партию какого-нибудь товара, кому-то — съесть дешевый обед, напиться или позаниматься сексом.

Сен-Катрин образует южную границу Мейна. Здесь я повернула направо и подъехала к обочине, у которой мы с Гэбби останавливались вот уже больше двух недель назад. Сейчас было не очень поздно, и проститутки только начинали выстраиваться вдоль дороги. Байкеров я не увидела.

Наверное, Гэбби уже давно меня ждала. Когда, остановив машину, я взглянула в зеркало заднего вида, она, прижимая портфель к груди, чуть не взлетая от страха, бегом пересекала дорогу. Так бегают все взрослые: чуть согнув ноги, наклонив голову. Сумка Гэбби, висевшая у нее на плече, болталась в такт ее неестественно быстрому шагу.

Обогнув машину, она забралась внутрь, закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы не дрожали руки. Ее грудь вздымалась. Было понятно, что прийти в себя стоит ей неимоверных усилий. Я никогда не видела Гэбби такой, поэтому испугалась. Преодолевая многочисленные жизненные кризисы, Гэбби нередко драматизировала ситуацию, но ни одна из предыдущих бед моей подруги не приводила ее в подобное состояние.

Некоторое время я молчала. Было тепло, а меня пробирал озноб. Дыхание сделалось частым и прерывистым. С улицы раздался автомобильный сигнал. Какая-то машина остановилась рядом с проституткой, и та тут же запела обольстительным голосом. Ее речь летела в ночь, словно игрушечный самолет: то плавно повышаясь, то понижаясь, то петляя, то двигаясь по спирали.

— Поехали.

Гэбби сказала это настолько тихо, что я едва расслышала. Дежавю.

— А ты не хочешь объяснить, что происходит? — спросила я.

Она подняла дрожащую руку, но тут же опустила ее, прижимая к груди. Я чувствовала, что с противоположной стороны улицы как будто веет угрозой. От Гэбби пахло сандаловым деревом и по́том.

— Я все объясню. Дай мне отдышаться.

— Я ничего не понимаю, Гэбби! — воскликнула я резче, чем намеревалась.

— Прости. Умоляю, давай поскорее отсюда смоемся, — пробормотала она, опуская голову и прижимая к лицу ладони.

Я решила подчиниться. Ей действительно следовало отдышаться.

— Домой?

Гэбби кивнула, не отрывая ладоней от лица. Я завела мотор и направилась к площади Сен-Луи. Когда мы подъехали к дому Гэбби, она все еще молчала. Теперь ее дыхание было ровным, хотя руки еще дрожали, сцеплялись и расцеплялись, сжимались и разжимались в танце ужаса.

Я припарковала машину и заглушила двигатель, напряженно ожидая начала разговора. Мне не раз доводилось быть советчиком Гэбби в вопросах здоровья, конфликтов с родителями, самоуважения, учебы, верности и любви. Это всегда меня выматывало. А Гэбби забывала о своих бедах довольно быстро. Бывало, на следующий же день после очередного происшествия она веселилась и радовалась жизни так, будто ничего и не происходило. Я вспомнила о ее беременности, которой не было, об украденном кошельке, который спокойно лежал себе между диванными подушками… Но, несмотря на эти воспоминания, нынешнее ее состояние все больше и больше меня волновало. Я по-прежнему мечтала об уединении, однако видела, что Гэбби оставлять нельзя.

— Может, переночуешь сегодня у меня?

Она ничего не ответила. Я проследила за стариком, который, положив под голову узелок, улегся спать на скамейке в сквере. Пауза затянулась. Решив, что Гэбби просто не услышала моих слов, я повернула голову, собираясь повторить свое предложение, и увидела, что она напряженно смотрит в мою сторону — выпрямив спину, слегка наклонив вперед голову, абсолютно недвижимая. Одна рука лежит на коленях, вторую со сжатыми в кулак пальцами она крепко прижимала к губам, глаза прищурены. Нижние веки едва заметно подрагивали. Создавалось впечатление, что в данный момент подруга что-то тщательно обдумывает: просчитывает какие-то варианты и возможные последствия. Эта неожиданная перемена в ее настроении повергла меня в ужас.

— Наверное, ты считаешь, что я спятила.

Ее голос прозвучал совершенно спокойно.

— Я в некотором недоумении.

Я не сказала, что испытываю на самом деле.

— Да уж! Ты очень тактична! — Гэбби ухмыльнулась, насмехаясь над собой, и медленно покачала головой. — А ведь я не на шутку струхнула.

Я ждала продолжения. Где-то неподалеку хлопнула дверца машины. Из парка раздался стук молотка. Вдали прогудела сирена «скорой помощи». В городе властвовало лето.

В темноте я больше почувствовала, чем увидела, что настроение Гэбби опять меняется. Возникло ощущение, что до недавнего момента она шла ко мне по длинной дороге, а в последнюю секунду передумала и свернула в сторону. Ее взгляд скользнул куда-то влево, выражение лица сделалось сосредоточенно-отстраненным. По всей вероятности, она ре шила еще раз посовещаться с самой собой, продумать, как ей лучше поступить, следует ли мне открыться.

— Со мной все будет в порядке. — Она взяла портфель, повесила на плечо сумку и схватилась за ручку дверцы. — Большое спасибо, что подвезла.

«Не хочет объясняться», — подумала я раздраженно.

— Минуточку! — взорвалась я, видимо потеряв остатки терпения из-за жуткой усталости или переживаний последних дней. — Я желаю знать, что происходит, черт возьми! Час назад ты позвонила мне и сказала, что кто-то пыта ется тебя убить! Из ресторана ты летела так, будто за тобой гонится маньяк! Потом тряслась и отдувалась! Твои руки дрожали, будто подключенные к электросети! И после всего этого ты собираешься уйти просто так, ничего не объяс нив, бросив «спасибо, что подвезла»?

Никогда в жизни я еще не злилась на Гэбби так сильно. Я разговаривала с ней на повышенных тонах, едва не задыхаясь от гнева. В левом виске стучало.

Она замерла. Ее глаза стали круглыми и как будто немного впалыми, как у зайца, попавшего в полосу дальнего света фар. Мимо нас проехала машина, и лицо Гэбби побледнело, затем покраснело и напряглось.

Спустя несколько мгновений ее напряжение стало ослабевать, словно утекая в открывшийся где-то невидимый клапан. Гэбби отпустила ручку дверцы, вновь положила сум ку на колени, откинулась на спинку сиденья и опять о чем-то задумалась, уходя в себя. Возможно, ей во что бы то ни стало хотелось уйти и она продумывала, как это сделать, или просто не знала, с чего начать рассказ. Я ждала.

Наконец, набрав полную грудь воздуха и медленно расправив плечи, она заговорила. Я с первого мгновения поняла, что услышу далеко не все. Гэбби решила открыться мне лишь частично, поэтому с особой тщательностью подбирала слова. Я прислонилась к дверце, обхватив себя руками.

— В последнее время я работаю с… довольно необычными людьми.

«Это еще мягко сказано», — подумала я.

— Нет-нет, — продолжила она. — Я говорю вовсе не об уличных людях. Это не столь страшно.

Говорить ей было трудно.

— Я о тех, кто вращается в определенных кругах. Чтобы попасть в эти круги, от тебя требуется не так много. Познакомься кое с кем, усвой некоторые правила и жаргонные слова — и ты там. А дальше все очень просто: главное — не переходить никому дорогу, не мешать мошенникам и не разговаривать с копами. Работать таким образом несложно, если, конечно, не много часов подряд. К тому же я теперь знакома с девочками. Они знают, что меня не стоит бояться.

Гэбби замолчала. Интересно, что она собирается сделать — продумать, что говорить дальше, или отделаться от меня?

— Тебе кто-то угрожал? — решила поддержать разговор я.

Вопросы этики всегда были для Гэбби очень важны. Я догадалась, что имена людей, от которых к ней поступала информация, она попытается скрыть.

— Угрожал? Ты имеешь в виду девочек? Нет. С ними у меня замечательные отношения. Знаешь, порой мне кажется, что им моя компания даже нравится. Я ведь могу выглядеть так же сексуально, как они, вот и провожу с ними сколько угодно времени.

Отлично, подумала я. С девочками у тебя все прекрасно. Я задала еще один вопрос:

— Значит, тебя принимают за одну из них?

— Наверное. Я стараюсь, так сказать, влиться в их массу. В противном случае я не добилась бы никаких результатов. Девочки знают, что я не причиню им вреда.

У меня на языке так и крутился закономерный вопрос, но я не задала его. Гэбби и так на него ответила, как будто прочтя мои мысли.

— Если ко мне пристает какой-нибудь парень, я говорю, что в данный момент не работаю, вот и все. Большинство из них сразу отваливают.

Последовала очередная пауза. Гэбби опять занялась мысленной сортировкой — принялась размышлять, какую информацию мне выдать, какую нет, какую еще раз проанализировать, чтобы, возможно, сообщить позднее. При этом она теребила краешек закладки, торчавший из уголка сумки. В сквере залаяла собака.

Я чувствовала, что Гэбби кого-то или что-то прикрывает, но больше не пыталась ничего из нее выудить.

— Большинство из них отваливают, — повторила она. — А этот — нет.

Пауза.

— Кто он?

Опять пауза.

— Не знаю, но не сутенер, это точно. Любит крутиться возле проституток. Девочки не обращают на него особенного внимания. Как-то раз ему захотелось со мной пообщаться, вот я и разговорилась с ним — об уличной жизни и ее законах ему много известно.

Пауза.

— В последнее время этот придурок меня преследует. Сначала я этого не замечала, но потом стала обращать внимание, что он появляется в самых неожиданных местах: то едет со мной в одном вагоне метро, когда я возвращаюсь домой, то прогуливается здесь, в сквере. Однажды я увидела его у Конкордии, рядом со зданием библиотеки, где у меня офис. Иногда он просто идет за мной по тротуару, как, например, на прошлой неделе на Сен-Лоране. Я решила проверить тогда, не ошибаюсь ли в своих подозрениях, и пошла быстрее. Этот ненормальный тоже прибавил шагу. Я сбавила темп. Он тоже. Я нырнула в кондитерскую, надеясь, что хоть так от него отвяжусь. Ничего не получилось. Когда я опять вышла на улицу, он стоял на другой стороне, делал вид, будто рассматривает витрину.

— Ты уверена, что постоянно видишь одного и того же парня?

— Абсолютно.

Последовала тягостная пауза. Я ждала продолжения рассказа.

— Это еще не все, — произнесла наконец Гэбби, рассматривая свои снова сцепленные руки. — В последние дни он начал заговаривать со мной о каких-то диких вещах. Я попыталась избегать встреч с ним, но у меня ничего не вышло. У него как будто появился радар. Сегодня он заявился в ресторан и опять пристал ко мне с безумными вопросами.

Она вновь ушла в раздумья, а спустя несколько секунд резко повернула ко мне голову, словно о чем-то вдруг догадалась. В ее голосе прозвучали нотки удивления.

— Его глаза, Темпе. У него странные глаза! Черные, бесстрастные, как у гадюки, а белки розовые, в кровавых прожилках. Не знаю, больной он или нет, но таких глаз я ни у кого никогда не видела. Когда он на тебя смотрит, хочется куда-то заползти, спрятаться. Я испугалась, Темпе! Наверное, я слишком много думала о нашем с тобой последнем разговоре, о том чокнутом, с последствиями забав которого тебе приходится возиться. Да-да, в моем мозгу все перемешалось.

Я не знала, что ответить. Выражения лица Гэбби в темноте я не видела, однако язык ее тела красноречиво говорил о страхе. Спина неестественно выпрямлена, руками она прижимала к груди сумку, будто желала от кого-то защититься.

— Что еще тебе известно об этом парне? — спросила я.

— Не много.

— Что о нем говорят девочки?

— Они не обращают на него внимания.

— Он угрожал тебе чем-нибудь?

— Нет. Не явно.

— Может, каким-то образом проявлял агрессию или выходил из себя?

— Нет.

— Наркотики употребляет?

— Не знаю.

— Тебе известно, кем он работает, где живет?

— Нет. О некоторых вещах в тех кругах не принято спрашивать. Это правило, негласная договоренность.

Мы опять замолчали. Я проследила за велосипедистом, проехавшим по тротуару, неторопливо крутя педали. Казалось, его шлем пульсирует: когда он проезжал под фонарем, шлем светился, когда въезжал в темноту — гас. Вскоре его поглотил мрак, и я могла видеть только свет фары над задним колесом его велосипеда. Свет. Тьма. Свет. Тьма.

Я обдумывала слова Гэбби. Виновата ли я в ее страданиях? Я ли разожгла в ней этот страх, поделившись своими опасениями, или же судьба действительно свела ее с психопатом? Может, она сгущает краски, придавая слишком много значения нескольким случайным встречам? Или в самом деле находится в серьезной опасности? Следует ли мне пытаться ей помочь? Стоит ли вовлекать в это дело полицию? Я засыпа́ла себя вопросами и не находила на них ответов.

В течение нескольких минут мы молча прислушивались к звукам из сквера, вдыхали ароматы летней ночи, углубившись каждая в свои мысли. Наконец Гэбби, успокоившись, опустила сумку на колени, покачала головой и откинулась на спинку сиденья. И хотя ее черты были едва различимы, я опять отчетливо почувствовала, что в ней произошла перемена.

— Я знаю, что реагирую чрезмерно остро, — заговорила она гораздо увереннее. — Этот парень просто со странностями. Хочет немного меня подразнить, а я ему подыгрываю. Позволяю себя запугивать, сбивать с толку.

— Но ведь тебе не часто доводится иметь дело с такими, как он?

— Нет. Большинство из моих информаторов в своем уме.

Гэбби безрадостно засмеялась.

— Что наводит тебя на мысль, что этот тип не в своем уме?

Гэбби на несколько мгновений задумалась, кусая ноготь большого пальца.

— Словами это сложно описать. Понимаешь, существует некая… некая черта, отделяющая чокнутых от просто бандитов, хищников. Объяснить, что она собой представляет, трудно, но ее чувствуешь. Может, во мне уже развился какой-то особый инстинкт. Девочки никогда не работают с теми, от кого веет угрозой. Каждая определяет это по-своему — кто по глазам, кто по странным просьбам. Элен, например, никогда не обслуживает парней в ковбойских сапогах. — Гэбби помолчала, опять советуясь со своим внутренним голосом. — Мне кажется, я просто слишком увлеклась думами о серийных убийствах и сексуальных извращениях.

Она вновь на несколько мгновений углубилась в себя. Я попыталась тайком взглянуть на часы.

— Этому типу всего-навсего нравится меня шокировать.

Пауза. Ей хочется успокоить саму себя, подумала я.

— Долбанутый!

Ее голос прозвучал раздраженнее, и я поняла, что поспешила с выводом.

— Черт побери, Темпе! Я не должна позволять этому гаду пудрить себе мозги! Не должна давать ему повода совать мне под нос разные дебильные картинки! — Гэбби повернулась ко мне и положила ладонь на мою руку. — Извини, что я сорвала тебя сегодня. Я паникерша. Ты простишь меня?

Я молча уставилась на подругу, пораженная очередной резкой переменой в ее настроении. Каким образом в течение буквально тридцати минут ей удавалось быть то напуганной, то расчетливой, то злой, то раскаивающейся? Разгадать эту загадку я не могла потому, что чувствовала себя слишком уставшей, и потому, что было ужасно поздно.

— Гэбби, давай завтра обо всем поговорим. Конечно, я на тебя не сержусь. И очень рада, что ты цела и невредима. Если хочешь, приезжай ко мне в любое время.

Она подалась вперед и обняла меня:

— Спасибо, не беспокойся. Со мной все будет в порядке. Я позвоню тебе. Обещаю.

Когда Гэбби поднималась по лестнице, я смотрела ей вслед. Юбка развевалась вокруг ее ног, как туман. Через несколько мгновений Гэбби скрылась за лавандового цвета дверью, и в пространстве между нами воцарился покой. Я сидела одна в темноте, вдыхая едва уловимый запах сандалового дерева. Несмотря на то что ничто нигде не двигалось, мое сердце на секунду сжалось от холода. Это ощущение тут же исчезло, будто тень.

Мой мозг распирало от мыслей, когда я ехала домой. Может, Гэбби разыгрывает очередную мелодраму? Или, потрясенная моим рассказом об убийствах, развивает в себе паранойю? А если этот парень в самом деле сумасшедший и над ней действительно нависла серьезная опасность? И все ли она рассказала мне или что-то утаила? Не пора ли обратиться в полицию?

Я решила, что не должна позволять переживаниям за Гэбби полностью овладеть мной, и, приехав домой, прибегла к любимому с детства способу снимать усталость: наполнила горячую ванну, растворила в ней ароматизированные соли и, поставив альбом Криса Ри, с удовольствием в нее опустилась. Я отмокала, а Ри на полной громкости пел мне про дорогу в ад. Не знаю, как выдержали это испытание мои бедные соседи.

Приняв ванну, я попыталась позвонить Кэти, но попала на автоответчик. Вместе с Верди мы поужинали молоком с печеньем — он, вообще-то, только попил молока, — и, оставив грязную посуду на столе в кухне, я забралась в кровать.

Полностью отделаться от тревоги не удалось. Заснуть сразу — тоже. Некоторое время я лежала, рассматривала тени на потолке и боролась с желанием позвонить Питу. Я ненавидела себя за то, что в подобные моменты остро нуж даюсь в нем, за то, что, выматываясь, жажду его силы. Об этих привычках нужно забыть.

Наконец-то сон, подобно водовороту, затянул меня в свои объятия, освобождая мозг от мыслей о Пите, Кэти, Гэбби и убийствах. Хорошо, что я отдохнула той ночью. Это помогло мне пережить следующий день.

8

Я спала очень крепко до девяти пятнадцати утра. Обычно я встаю раньше, но сегодня была пятница, двадцать четвертое июня, День святого Иоанна Крестителя, национальный квебекский праздник, а в выходные я позволяю себе расслабиться. День Иоанна — один из главных праздников провинции, поэтому почти все учреждения и магазины в этот день закрыты. «Газетт» мне не принесли, поэтому, сварив кофе, я вышла из дому и отправилась на поиски какой-нибудь подобной прессы.

День был ясным и ярким. Все предметы и их тени отчетливо выделялись из общей картины. Разнообразные оттенки кирпича и дерева, металла и красок, травы и цветов гордо заявляли каждый о себе. Небо было ослепительно-чистым и прозрачным и напоминало мне о детстве — о яйцах малиновки, выделявшихся ярко-голубыми пятнами на моих открытках. Я надеялась, что святой Иоанн не сердится на меня за подобное сравнение.

В теплом ласковом воздухе потрясающе пахло петуниями, что росли в ящиках на окнах. В течение всей последней недели температура постепенно, но целенаправленно росла, каждый последующий день был жарче предыдущего. На сегодня синоптики пообещали тридцать два градуса по Цельсию. Я быстро перевела в уме: примерно восемьдесят девять по Фаренгейту. Монреаль располагается на острове, омываемом рекой Святого Лаврентия, и здесь всегда влажно. Сегодняшний день обещал быть как в Каролине. Здорово! Выросшая на юге, я обожаю жаркую сырую погоду.

Я купила «Монреальскую газету». «Французская ежедневная газета номер один в Америке» не погнушалась работой в выходной день в отличие от «Газетт» на английском языке. Возвращаясь домой, я на ходу просмотрела первую полосу. На самом верху, напечатанный трехдюймовыми буквами синего цвета, красовался заголовок:

С ПРАЗДНИКОМ, КВЕБЕК!

Я подумала о параде и концертах в парке Мезоннев, запланированных на сегодня, о поте и пиве, неизменно сопровождающих подобные мероприятия, и о политическом разногласии, разбивавшем людей Квебека на отдельные группы. Перед осенними выборами страсти накалялись. Те, кто ратовал за разделение, горячо надеялись именно в этом году добиться своего. В городе уже мелькали футболки и плакаты с надписями: «В следующем году в собственной стране!» А я мечтала об одном: чтобы день выборов не был отмечен насилием.

Вернувшись домой, я налила себе кофе, смешала в тарелке мюсли с молоком и разложила газету на обеденном столе. Я новостная наркоманка. Если по каким-то причинам мне несколько дней не удается почитать газеты, то ежедневно в одиннадцать вечера я должна принять дозу телевизионных новостей. Если я путешествую, то, поселяясь в гостиничном номере, первым делом нахожу Си-эн-эн, а уж потом распаковываю вещи. Я в состоянии жить без газет в будни — в течение недели все мое внимание сосредоточено на работе; меня успокаивают знакомые радиоголоса «Ут реннего выпуска», а еще осознание того, что на выходных я наверстаю упущенное.

Я не могу позволить себе пьянствовать, не терплю сигаретного дыма и вот уже целый год ни с кем не занимаюсь сексом, но в субботу утром непременно устраиваю себе газетные оргии — часами насыщаюсь мельчайшими подробностями последних новостей. Не то чтобы из них я узнавала что-то новое. Вовсе нет. Я на это и не рассчитываю. Новости похожи на шары в лототроне «Бинго». Вновь и вновь то тут, то там происходят одни и те же события: землетрясения, торговые войны, захват заложников.

В «Монреальской газете» статьи короткие и изобилие фотографий. Но за неимением чего-то другого сегодня я должна была довольствоваться ею.

Верди, прекрасно зная, чем я намереваюсь заняться, расположился на соседнем стуле. Не знаю, что его привлекает: моя компания или перспектива доесть за мной объедки. Он уставился на меня своими круглыми желтыми глазами, будто пытаясь разгадать какую-то серьезную кошачью тайну. Читая, я чувствовала на своем лице его взгляд.

Я нашла эту статью на второй полосе между заметками о задушенном священнике и футбольном чемпионате.

ЖЕРТВУ ИЗУВЕЧИЛИ И УБИЛИ

Обезображенный труп двадцатичетырехлетней женщины обнаружен вчера в ее собственной квартире в одном из восточных районов города. Маргарет Адкинс была домохозяйкой, занималась воспитанием шестилетнего сына. В десять часов утра она в последний раз разговаривала с мужем по телефону. После полудня ее избитое и изувеченное тело обнаружила сестра.

Согласно данным полиции КУМ, следов проникновения в жилище с применением силы на месте преступления не обнаружено. Каким образом убийца попал в дом жертвы, остается неизвестным. Вскрытие трупа произведено в «Лаборатуар де медисин легаль» доктором Пьером Ламаншем. Доктор Темперанция Бреннан, судебный антрополог и специалист по черепным травмам из США, исследует кости жертвы на наличие ножевых порезов…

Рассказ продолжали разглагольствование о появлении человека в этом мире и уходе из него, краткий обзор жизни Маргарет Адкинс, душещипательное описание реакции на ее смерть родственников и заверение в том, что полиция приложит все усилия для поимки убийцы.

Статью сопровождали несколько черно-белых снимков, показывающих отдельные моменты трагедии и ее непосредственных участников. Лестницу перед квартирой убитой, полицейских, работников морга, несущих носилки с уложенным в пакет телом. Россыпь соседей на дороге за пределами огороженной полицией территории, любопытство на их физиономиях, изображенное черно-белыми крупинками.

Среди людей, работавших на месте преступления, я увидела фигуру Клоделя. Он стоял с поднятой вверх правой рукой, как провожатый группы старшеклассников. Имелся здесь и снимок Маргарет Адкинс крупным планом, сделанный при жизни. Я видела это лицо не таким счастливым. В помещении для вскрытия.

На другой фотографии были изображены пожилая женщина с белыми волосами, окружавшими голову тугими кудряшками, маленький мальчик в шортах и футболке «Экспос» и мужчина с бородой и в очках в металлической оправе. Мужчина обнимал женщину и мальчика. Все трое смотрели в камеру с ужасом и растерянностью — выражение, типичное для людей, потрясенных жестоким убий ством близкого. Я привыкла к подобным взглядам. «Мать, сын и муж жертвы» — гласила подпись под снимком.

Переключив внимание на последнюю фотографию, я испугалась. На ней была изображена я. Это фото, сделанное в 1992 году во время одной из эксгумаций и хранившееся в моем личном деле, нередко выуживали и куда-нибудь впихивали. Меня, как обычно, представляли как «американского антрополога».

— Проклятие!

Верди махнул хвостом и окинул меня неодобрительным взглядом. Я не обратила на него особого внимания. Я поклялась себе, что в эти выходные ни разу не вспомню об убийствах, но была вынуждена нарушить клятву. О том, что в сегодняшнем выпуске газеты напечатают статью о событиях вчерашнего дня, мне никто не потрудился сообщить. Допив остатки холодного кофе, я набрала номер Гэбби. Она не ответила. Я знала, что молчанию подруги можно найти миллион объяснений, но оно окончательно испортило мне настроение.

Я прошла в спальню, собираясь одеться и пойти на занятие по тай-ци. Обычно наши тренировки проводились по вечерам в четверг, но раз сегодня, в праздник, никто не работал, то многие изъявили желание собраться и в этот день. Я не испытывала особого желания идти куда бы то ни было, но из-за статьи и Гэбби, не ответившей на звонок, решила, что должна на что-то переключиться. По крайней мере на пару часов.

Я ошиблась. Девяносто минут «глаженья птиц», изображения руками «плывущих облаков» и «иглы на морском дне» ни на каплю не улучшили моего настроения. Я была настолько расстроена, что не укладывалась в ритм все занятие напролет и ушла с него в еще более скверном расположении духа.

Направляясь домой, я включила радио, упорно продолжая попытки улучшить себе настроение. Подобно пастуху, управляющему стадом животных, я старательно пасла свои мысли: несерьезные пыталась задержать, а мрачные вытеснить. Расставаться с надеждой приятно провести выходные мне до ужаса не хотелось.

Мое внимание привлекли слова комментатора:

— …Была убита вчера около полудня. Мадам Адкинс договорилась встретиться с сестрой, но на встречу не пришла. Тело найдено в квартире жертвы на Дежарден, тысяча триста двадцать семь. Следов взлома не обнаружено. Полиция предполагает, что мадам Адкинс была знакома с убийцей.

Я знала, что должна сменить волну, но вместо этого жадно впитывала слова репортера. Они вытягивали из дальних уголков моего сознания то, о чем я упорно старалась не думать, все настойчивее заставляя меня забыть об отдыхе.

— …Результаты вскрытия пока неизвестны. Полиция ведет усиленную работу в восточной части Монреаля, опрашивает всех, кто знал убитую. За текущий год это двадцать шестое из зафиксированных убийств. Любую имеющуюся у вас информацию по данному делу просим сообщить дежурному отдела убийств по телефону пятьсот пятьдесят пять двадцать пятьдесят два.

Действуя почти машинально, я развернулась на триста шестьдесят градусов и направилась в лабораторию. Мои руки словно сами по себе крутили руль, а ноги жали на педали.

Через двадцать минут я была уже на месте, решительно настроенная завершить какое-то задание, только не вполне уверенная, какое именно.

В здании СК царила тишина. Сегодня на работу вышли лишь единицы. Об их присутствии свидетельствовали при глушенные звуки откуда-то сверху. Охранник в холле осмотрел меня с подозрением, но ничего не сказал. Возможно, его смутили мои хвостик и спандекс. Или я приняла за подозрение его угрюмость — торчать на дежурстве в праздники никто не любит. По большому же счету мне не было до этого охранника никакого дела.

На нашем этаже не работал никто. Пустые офисы и лаборатории пребывали в полном покое, как будто набирались сил перед следующей неделей. В моем кабинете со вчерашнего вечера ничего не изменилось: карандаши, маркеры и ручки все еще валялись на письменном столе и на полу. Собирая их, я окинула рассеянным взглядом незаконченные доклады, не внесенные в каталог слайды и бумаги текущего проекта. Пустые глазницы черепов бесстрастно наблюдали за мной.

Я до сих пор не знала, зачем сюда пришла и чем намереваюсь заняться. Я пребывала в странном напряжении и волнении. В моей голове опять зазвучал голос доктора Ленц. Это она помогла мне признать свою зависимость от алкоголя, понять, что именно он все больше и больше отдаляет меня от Пита. Осторожно, но целенаправленно ее слова разрушили коросту, покрывавшую мои эмоции.

— Темпе, — говорила она, — не считай, что только от тебя все зависит. Научись доверять другим.

Ей удалось правильно понять суть моей проблемы. При помощи спиртного я действительно пыталась убежать от вины, которую чувствовала, если какая-то затруднительная ситуация оставалась неразрешенной. Я хотела заглушить в себе ощущение несоответствия, забыть о нем.

Я сознавала, что расследование убийств меня не касается, что это дело детективов, что моя задача — всего лишь помочь им, оказать необходимое техническое содействие, предоставить полную и точную информацию. Я пыталась обмануть себя, твердя, что приехала сегодня в лабораторию просто так, от нечего делать. Но не могла.

Когда все карандаши и ручки были возвращены на место, я уже не сомневалась, что рассуждаю совершенно здраво. Тем не менее меня упорно преследовала странная потребность начать действовать. Она грызла мозг, как хомяк морковку. Казалось, я упускаю из виду какую-то мелкую, но крайне важную для расследования деталь. Я должна была приступить к работе.

Достав папку с документами из шкафа, в котором у меня хранятся старые отчеты, и еще одну из стопки бумаг о текущих делах, я положила их на стол рядом с досье Адкинс. Три желтых скоросшивателя. Три женщины, внезапно выдернутые из жизни, убитые извращенным психопатом: Тротье, Ганьон, Адкинс. Жертвы жили на приличном расстоянии друг от друга и различались по происхождению, возрасту и физическим данным, но, несмотря на это, я почему-то была уверена, что их убил и изувечил один и тот же человек. Клодель видел в этих делах только различия. Чтобы убедить его в обратном, мне следовало найти связующее звено.

Вырвав из тетради лист в линеечку, я от руки начертила на нем таблицу с колонками для внесения характеристик, казавшихся наиболее важными.

Возраст.

Раса.

Цвет и длина волос.

Цвет глаз.

Рост.

Вес.

Одежда, в которой жертву видели в последний раз.

Семейное положение.

Язык.

Этническая группа и религия.

Место проживания.

Место и характер работы.

Причина смерти.

Дата и время смерти.

Увечья, нанесенные после наступления смерти.

Место обнаружения тела.

Я начала было с Шанталь Тротье, но тут же поняла, что по этому делу у меня недостаточно сведений. Требовались полные отчеты полиции и фотографии с места преступления. Я взглянула на часы — без пятнадцати два. Расследованием убийства Тротье занимались детективы СК. Я решила спуститься на второй этаж, надеясь, что не обнаружу в отделе убийств много народу и беспрепятственно получу то, что мне нужно.

Я оказалась права. Огромный кабинет был почти пуст, за серыми письменными столами, составленными в определенном порядке, никто не работал. Я увидела лишь несколько человек. Трое у дальней стены что-то бурно обсуждали. Двое расположились напротив друг друга, сдвинув заваленные бумагами столы.

Высокий парень с чуть впалыми щеками и волосами цвета олова качался на стуле, положив скрещенные ноги на стол. Звали парня Эндрю Райан. Он что-то говорил на искаженном французском англофона, протыкая шариковой ручкой воздух. Края бортов расстегнутого пиджака свободно свисали. Эта картина напомнила мне о пожарных — расслабленных, но в любую секунду готовых ехать на тушение.

Райана слушал напарник. Он сидел за столом, склонив голову набок, как канарейка, изучающая человека у клетки. Невысокого роста, довольно крепкий, с начинавшим выдаваться животом, как у многих мужчин средних лет, он щеголял безупречным загаром. Густые черные волосы были аккуратно уложены назад, а усы, как мне показалось, подстрижены и расчесаны профессиональным парикмахером. Выглядел этот человек как актер, снимающийся в рекламных роликах. На деревянной панели на столе темнела надпись: «Жан Бертран».

На краю стола сидел еще один человек, слушающий Райана и рассматривающий кисточки на собственных итальянских туфлях. Когда я увидела его, мое настроение упало до нуля.

Райан договорил последнюю фразу, и все трое рассмеялись гортанным смехом, каким обычно смеются мужчины, отпуская шутку в адрес женщины. Клодель посмотрел на часы.

«Только не теряй самообладания, Бреннан, — сказала я себе. — И не сходи с ума».

Я кашлянула и, войдя в кабинет, зашагала по лабиринту из столов. Трио замолкло и повернуло головы в мою сторону. Узнав меня, детективы СК заулыбались и поднялись с мест. Клодель продолжал сидеть. Он даже не попытался замаскировать свое недоброжелательное ко мне отношение — еще раз взглянув на часы, опять уставился на кисточки на туфлях.

— Доктор Бреннан, как поживаете? — спросил Райан по-английски, протягивая мне руку. — Когда в последний раз ездили домой?

— Несколько месяцев назад.

Его рукопожатие оказалось довольно крепким.

— Я как раз собирался кое-что спросить у вас, — сказал Бертран.

Я привыкла к их расспросам о Штатах, в частности о Юге.

— Там все еще носят специальные наряды? — поинтересовался Бертран.

— В некоторых крупных отелях, — ответила я.

Из троих мужчин только Райан, как мне показалось, пришел в некоторое замешательство.

Эндрю Райан родился в Новой Шотландии в семье ирландских родителей и был единственным сыном. Его мать и отец выучились на врачей в Лондоне. В Канаду приехали, разговаривая только по-английски. Они надеялись, что сын пойдет по их стопам, и, настрадавшись от собственного незнания французского, поставили перед собой задачу оградить его от подобных проблем.

Несчастья начались, когда он учился на первом курсе в Сен-Франсуа-Ксавье. Жаждущий острых ощущений, Райан увлекся пьянками и наркотиками. На территории кампуса его видели все реже и реже, а в пропахших несвежим пивом притонах в компании алкоголиков и наркоманов — чаще и чаще. Он стал известен местной полиции, ведь с попоек его нередко доставляли в участок, где парня мутило и рвало. Все закончилось тем, что какой-то кокаинщик пырнул его в горло ножом, чуть не повредив сонную артерию, и Райана привезли в больницу Святой Марты.

Перевоплощение Райана произошло быстро и бесповоротно. Темная жизнь все еще привлекала его, поэтому он и решил просто сменить к ней подход — выучился на криминалиста, поступил на службу в СК и со временем дослужился до лейтенанта.

Время, проведенное в низах, не прошло для него даром. Обычно вежливый и спокойный, он обладал репутацией бесстрашного бойца, умеющего разговаривать с бандитами на их же языке и пускать в ход их же трюки. Я никогда с ним не работала, а его биографию знала по слухам. Плохо об Эндрю Райане никто никогда не отзывался.

— Что вы здесь сегодня делаете? — спросил он, длинной рукой указывая на окно. — Вам следовало бы сейчас веселиться на празднике.

Я увидела тонкий шрам, выглядывавший из-под воротничка его рубашки. Поверхность шрама выглядела гладкой и блестящей, как латексная змейка.

— Не люблю бывать в толпе. А магазины сегодня закрыты, вот я и приехала на работу, не придумав, чем заняться.

Произнося эти слова, я убрала со лба челку и, вспомнив вдруг, что на мне надето — я была в том, в чем ездила в спортзал, — почувствовала некоторую неловкость. Все трое мужчин передо мной красовались в безупречных костюмах.

Бертран приблизился ко мне и, улыбаясь, протянул руку. Я ее пожала. Клодель продолжал меня не замечать. Его присутствие мне жутко мешало.

— Могу я взглянуть на документы по одному прошлогоднему делу? Об убийстве Шанталь Тротье. Ее тело было найдено в Сен-Жероме в октябре девяносто третьего.

Бертран щелкнул пальцами:

— Да, я помню тот случай. Девочка, выброшенная на свалку. Мы так до сих пор и не нашли урода, который поиздевался над ней.

Я видела боковым зрением, что Клодель поворачивается к Райану. Жест вроде бы незначительный, но мое внимание он привлек. Я сомневалась, что Клодель пришел сюда сегодня просто так. Наверняка они разговаривали с Райаном и Бертраном о вчерашнем убийстве.

«Интересно, упомянул ли он о Тротье или Ганьон?» — подумала я.

— Конечно, — ответил Райан с улыбкой, однако сохраняя нейтральное выражение лица. — Само собой, мы дадим вам эти документы. А что, вам кажется, мы упустили в расследовании дела Тротье какую-то деталь?

Он достал сигаретную пачку, извлек одну сигарету, взял ее в рот и протянул пачку мне. Я покачала головой.

— Нет-нет, я не считаю, что вы что-то упустили, — сказала я. — Просто я работаю сейчас над рядом других дел и меня постоянно преследуют мысли о Тротье. Даже не знаю, что я хочу найти в отчетах и на фотографиях, но, думаю, мне следует их просмотреть.

— Мне знакомо это чувство, — ответил Райан, пуская из уголка рта струйку сигаретного дыма. — Иногда правильное направление подсказывает именно интуиция. А что она говорит вам сейчас?

— Что все убийства со времен Кока Робина совершает один и тот же преступник.

Произнося эти слова, Клодель едва шевелил губами и продолжал рассматривать кисточки. У меня создавалось впечатление, что он даже не трудится маскировать свое ко мне презрение. Я решила не обращать на него внимания.

— Эй, Люк, перестань. — Райан поглядел на Клоделя и улыбнулся. — Не относись к отличному от твоего мнению так враждебно. Мы ведь не в игру на скорость играем, пытаясь найти этого скота.

Клодель фыркнул, покачал головой и еще раз посмотрел на часы.

— Чего вы добиваетесь? — спросил он меня.

Тут в распахнувшуюся дверь влетел Мишель Шарбонно. Размахивая каким-то листком бумаги, он направился к нам:

— Вот он, этот сукин сын!

Лицо Шарбонно было красным, дыхание прерывистым.

— Дай-ка сюда.

Клодель обратился к Шарбонно как к мальчику на побегушках, от нетерпения напрочь забыв о правилах приличия.

Шарбонно нахмурил брови, но лист протянул.

— Через час после убийства это ничтожество заявилось в магазин и воспользовалось банковской кредитной картой своей жертвы. Не хватило ему, понимаете ли, развлечений! А на банкомат в том месте, куда он явился, была наведена видеокамера. — Он кивнул на фотокопию. — Настоящий красавчик, не находите? Сегодня рано утром я ездил туда со снимком. Сторож не знает имени этого типа, но его лицо как будто вспомнил. Говорит, нам лучше побеседовать с владельцем. Он приходит после девяти утра. По-видимому, наш мальчик там постоянный клиент.

— Тварь, — сказал Бертран.

Райан, возвышаясь над своим невысоким коллегой, молча смотрел на снимок.

— Итак, мы теперь знаем, как он выглядит, — сказал Кло дель. — Давай побыстрее его сцапаем!

— Можно, я поеду с вами? — спросила я.

О моем существовании они, наверное, вообще позабыли. Услышав мой голос, все четверо повернули ко мне голову. На лицах детективов СК читалось нескрываемое любопытство, им явно было интересно, что последует дальше.

— C’est impossible, — произнес Клодель по-французски.

«Это невозможно». Мускулы его челюсти сжались, лицо окаменело.

Пришло время раскрыть перед всеми свои карты.

— Сержант Клодель, — начала я тоже по-французски, продумывая каждое слово, — я заметила явные сходства на телах нескольких жертв, которые обследовала. Если мои выводы не ошибочны, то это означает, что все три жертвы убиты одним и тем же человеком. Неужели вы со всей ответственностью готовы проигнорировать мои предположения и таким образом подвергнуть опасности жизни других невинных людей?

Я произнесла это вежливо, но очень твердо.

— Черт возьми, Люк! Пусть она поедет с нами, — сказал Шарбонно. — Надо как можно быстрее побеседовать с хозяином магазинчика.

Клодель не произнес ни слова. Достав ключи, он засунул фотокопию в карман и прошел мимо меня к двери.

— Пойдемте, потанцуете с нами, — бросил мне Шарбонно.

Меня охватило предчувствие, что и сегодня работать придется допоздна.

9

Поездка предстояла нелегкая. Шарбонно повел машину в западном направлении, вдоль Мезоннева. Я сидела на заднем сиденье, глядела в окно и старалась не замечать раздающиеся из радиоприемника шумы помех. День стоял жаркий. Проезжая вдоль тротуаров, я наблюдала за воздухом, что поднимался мерцающими прозрачными волнами.

Монреалем владела патриотическая лихорадка. Изображение лилий пестрело повсюду: на окнах и балконах, футболках, шляпах, шортах, на лицах людей, полотнищах и плакатах. Улицы в направлении от центра к Мейну были запружены развеселым потным народом. Тысячи людей бело-синими потоками беспорядочно продвигались в основном в сторону Шербрука, на парад. Панки, молодые мамаши с колясками. Демонстранты отправились часа в два дня с Сен-Юрбен в восточном направлении по Шербруку.

Шум вентилятора в салоне машины заглушал раздававшиеся отовсюду громкий смех и обрывки песен. Пока у одного из перекрестков мы дожидались зеленого света светофора, я наблюдала, как какой-то увалень прижимает к стене подружку. Цвет его волос походил на нечищеные зубы. Сверху они торчали ежиком, снизу были длинными. Мы тронулись с места, так и не увидев, чем закончилась эта сцена, но у меня перед глазами еще долго стояло изображение напуганного девичьего лица. Глаза прищурены, рот буквой «О». Вокруг — копия с рекламного постера экспозиции Тамары де Лампики в Музее изобразительных искусств.

«Ирония жизни», — подумала я.

— Дай-ка я еще раз взгляну на этого типа. — Шарбонно повернулся к Клоделю.

Клодель достал из кармана фотокопию. Шарбонно изуча юще осмотрел изображенного на ней человека, переводя взгляд то на дорогу, то на фото.

— Снимок отвратный. Почти невозможно что-то разобрать, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.

А спустя несколько мгновений без слов передал листок мне.

Это была черно-белая распечатка: увеличенная копия снимка, сделанного сверху с правой стороны. На ней я увидела расплывчатую фигуру мужчины, сосредоточенного на извлечении кредитной карты из банковского автомата.

Спереди его волосы были короткими и редкими, на лбу — прямая челка. Практически голую макушку закрывали зачесанные слева направо в попытке скрыть лысину длинные пряди. Нравится мне эта мужская особенность. Почти так же, как купальники «Спидо».

Его глаза закрывали кустистые брови, уши торчали в сто роны, как лепестки анютиных глазок, а кожа отличалась мертвенной белизной. На мужчине были клетчатая рубашка и штаны, похожие на рабочие. Шарбонно правильно сказал: качество снимка оставляло желать лучшего. На фотографии мог быть кто угодно.

Депанерами называются в Квебеке магазинчики, работающие допоздна. В любом месте, где в закрытом помещении есть возможность расположить полки и холодильник, вы найдете депанер. Разбросанные по городу, они выживают за счет того, что обеспечивают покупателей самым необходимым: бакалеей, молочными продуктами, сигаретами, пивом, дешевым вином. Депанеры есть в каждом райончике и образуют капиллярную сеть города. Рядом нет парковочных площадок, а их обстановка не отличается роскошью и блеском. В самых лучших стоят банкоматы. В один из таких депанеров мы и направлялись сейчас.

— Улица Берже, — сказал Шарбонно.

— Тянется на юг от Сен-Катрин. Езжай по Рене-Левеск до Сен-Доминик, затем сворачивай на север.

Шарбонно повернул налево, и мы поехали на юг. От нетерпения он то и дело сильнее давил на газ и тут же жал на тормоза, заставляя «шеви» резко дергаться. Ощущая легкую тошноту, я постаралась сосредоточиться на действиях, разворачивавшихся в бутиках, бистро и современных кирпичных зданиях Университета Квебека, окаймлявших Сен-Дени.

— Ca-lice! — воскликнул Шарбонно, когда его подрезала темно-зеленая «тойота». — Вот гад! — повторил он, нажав на тормоз и приостанавливаясь прямо перед бампером «тойоты». — Ты только посмотри!

Клодель никак не отреагировал на возгласы коллеги, по всей вероятности, потому, что привык к его шальной езде. Мне не становилось лучше. С удовольствием приняла бы сейчас таблеточку драмамина.

Наконец мы достигли Рене-Левеск, свернули на запад, потом — на север, выезжая на Сен-Доминик, и, развернувшись, направились к Сен-Катрин. Я опять находилась в Мейне, буквально в квартале от места работы девочек Гэбби. Улица Берже — это несколько переулков, втиснутых между Сен-Лораном и Сен-Дени. Она лежала прямо перед нами.

Шарбонно обогнул угол и подъехал к обочине перед депанером «Берже». Надпись на линялой вывеске над дверью обещала пиво и вино. Окна магазина украшали поблекшие на солнце рекламные плакаты пива «Молсон» и «Лабатт», покрытые пожелтевшей от времени и облупившейся пленкой. Подоконник внизу устилал ковер из дохлых мух. Стекла защищали металлические решетки. По обе стороны от двери на улице на кухонных стульях сидели два каких-то чудака.

— Владельца этого магазина зовут Халеви, — сказал Шарбонно, заглянув в блокнот. — Нутром чувствую, он ничего особенного не знает.

— Они никогда ничего не знают, но, если немного на них надавишь, их память улучшается. — Клодель вышел из машины и хлопнул дверцей.

Чудаки молча наблюдали за нами.

Когда мы вошли в магазин, зазвенели повешенные на дверь медные колокольчики. В нос ударил запах специй, пыли и старого картона. Помещение разделяли два ряда сдвинутых полок с явно залежалыми товарами в консервных банках и упаковках.

В дальнем правом углу стоял горизонтальный холодильный контейнер с орехами, сушеным горохом и мукой. У задней его стенки были разложены овощи.

Вдоль левой стены располагались вертикальные холодильники с вином и пивом и небольшая открытая камера с пластиковыми шторами для сохранения холода. В ней хранились молоко, оливки и сыр. Справа в дальнем углу стоял банкомат. Если бы не он, я подумала бы, что это место не модернизировали с тех пор, как Аляска присоединилась к Соединенным Штатам.

Прилавок с кассовым аппаратом находился слева у самой двери. Мистер Халеви сидел за ним, разговаривая с кем-то по сотовому телефону. Он постоянно проводил рукой по почти лысой голове, наверное по привычке, оставшейся с молодости. На табличке, прикрепленной к кассовому аппарату, красовалась надпись: «УЛЫБНИСЬ. ГОСПОДЬ ЛЮБИТ ТЕБЯ». Но Халеви не следовал собственному совету. Его лицо было красным, и он явно пребывал в дурном расположении духа. Я отступила назад и приготовилась наблюдать за тем, что последует.

Клодель приблизился к прилавку и прочистил горло. Халеви поднял руку, прося таким образом подождать, пока он не закончит разговор. Клодель показал жетон и покачал головой. Халеви смутился, что-то пробормотал в трубку на беглом хинди и выключил ее. Его глаза сквозь толстые линзы очков выглядели огромными. Он посмотрел на Клоделя, потом на Шарбонно, потом опять на Клоделя:

— Я вас слушаю.

— Ваше имя Бипин Халеви? — спросил Шарбонно по-английски.

— Да.

Шарбонно положил на прилавок фотографию:

— Взгляните. Вы знаете этого человека?

Халеви перевернул снимок, нервно вцепился пальцами в его нижний край и наклонился. Он усердно старался показать, что хочет помочь. Многие владельцы депанеров торгуют в своих магазинах контрабандными сигаретами и другими товарами. Визиты полиции для них примерно то же самое, что налоговая проверка.

— По-моему, узнать человека по этой копии довольно сложно. Снимок сделан видеокамерой. А что натворил этот парень?

Халеви разговаривал по-английски с монотонной интонацией жителя Северной Индии.

— Вы о нем что-нибудь знаете? — спросил Шарбонно, игнорируя вопросы.

— Я практически не общаюсь с покупателями на отвлеченные темы. — Халеви пожал плечами. — И потом, фотография слишком плохого качества. Лица почти не видно.

Он удобнее уселся на табуретке, немного расслабляясь. Теперь, когда выяснилось, что интересуются вовсе не им, что дело, с которым к нему пожаловали, касается конфискованной полицией видеокамеры, его поведение заметно изменилось.

— Он проживает где-то поблизости?

— Я ведь вам сказал, что не знаю.

— Посмотрите на фото повнимательнее и подумайте, не напоминает ли вам кого-то хотя бы отдаленно этот человек.

Халеви уставился на фотографию:

— Возможно, возможно. Впрочем, не уверен. Изображение слишком уж размазанное. С удовольствием помог бы вам, но… Одного человека он мне напоминает, хотя…

Шарбонно смотрел на него пристально, размышляя, очевидно, о том же, о чем и я: «Действительно ли Халеви желает оказать нам помощь или все же что-то скрывает?»

— Кого он вам напоминает?

— Одного покупателя. Но я… я с ним не знаком.

— Чем занимается этот ваш покупатель? Хотя бы примерно вы знаете?

Халеви покачал головой.

— Этот парень приходит к вам в какое-то определенное время суток? С какой стороны? Что он у вас покупает? Во что одет? — Клодель начинал терять терпение.

— Я сказал вам, что не вожу дружбу с покупателями, ни о чем их не спрашиваю, не обращаю внимания на их одежду. Я продаю продукты. А ночью ухожу домой. Лицо этого человека похоже на лица многих других людей. Они приходят ко мне и уходят.

— До которого часа работает ваш магазин?

— До двух.

— Он приходит к вам ночью?

— Возможно.

Шарбонно делал пометки в блокноте с кожаной обложкой. До настоящего момента он записывал не много.

— Вы работали здесь вчера во второй половине дня?

Халеви кивнул:

— Народу было много, — наверное, все думали, что сегодня у меня выходной.

— Вы видели вчера этого парня?

Халеви еще раз рассмотрел фотографию, провел обеими руками по голове, отчаянно почесал затылок, с шумом вздохнул и беспомощно развел руками.

Шарбонно положил снимок в блокнот, захлопнул его, до стал визитку и опустил ее на прилавок:

— Спасибо, что уделили нам время, мистер Халеви. Если что-нибудь вам все же удастся вспомнить, позвоните по этому номеру.

— Конечно-конечно, — пробормотал Халеви, и его лицо впервые с того момента, как он увидел жетон, просветлело. — Непременно позвоню.

— Конечно-конечно, — произнес Клодель, когда мы вышли на улицу. — Позвонит эта жаба, как же! Только после того, как мать Тереза поимеет Саддама Хусейна!

— Что ты хочешь от владельца депанера? — сказал Шарбонно. — У него вместо мозгов кетчуп.

Мы перешли дорогу, приближаясь к машине, и я обернулась. Чудаки сидели на прежних местах у двери. Создавалось впечатление, что они здесь находятся постоянно, как каменные собаки у буддистского храма.

— Дайте мне, пожалуйста, фотографию, — обратилась я к Шарбонно. — На минуту.

Он изумленно округлил глаза, но фото протянул. Клодель раскрыл дверцу машины, и на меня, как из плавильной печи, пахнуло нагретым воздухом. Облокотившись на нее, он приготовился наблюдать за мной.

Я подошла к старику, сидевшему справа. На нем были выцветшие шорты, безрукавка, носки и полуботинки. Белые костлявые ноги покрывала паутина варикозных вен. По плотно сжатым губам было видно, что зубов у него нет. Из уголка рта торчала сигарета. Он глазел на меня с нескрываемым любопытством.

— Bonjour, — сказала я.

— Привет, — ответил старик, чуть склоняясь вперед, чтобы отлепить пропотевшую спину от пересеченной трещиной виниловой спинки стула.

Не знаю, почему он ответил по-английски, — может, слышал нашу беседу с Халеви, а может, угадал по моему акценту, что французский для меня не родной язык.

— Жарко сегодня.

— Я видывал жару и посильнее.

Когда старик говорил, сигарета во рту подпрыгивала вверх.

— Вы в этом районе живете?

Старик махнул сухопарой рукой в сторону Сен-Лорана.

— Могу я кое о чем спросить?

Он закинул ногу на ногу и кивнул.

Я протянула ему фотографию:

— Вы когда-нибудь видели этого человека?

Взяв фотографию левой рукой и прикрыв ее от солнца правой, старик отдалил ее от себя на максимальное расстояние и принялся разглядывать. Перед его глазами плавало облако сигаретного дыма. Я перевела взгляд на кошку с рыжими пятнами, что выскользнула из-за его стула, прошла вдоль здания и исчезла за углом. Старик смотрел на фотографию так долго, что я уже подумала: он заснул.

Со второго стула с приглушенным ворчанием поднялся другой чудак. По-видимому, его кожа когда-то была светлой, но сейчас выглядела так, будто ее обладатель просидел на этом месте сто двадцать лет кряду. Поправив сначала подтяжки, потом ремень, удерживавшие рабочие штаны, он шаркающей походкой приблизился к нам, склонился к плечу сидящего старика, прищурил глаза и тоже уставился на фотографию. Наконец беззубый вернул мне фото:

— Родная мамаша этого парня не узнала бы его, покажи ей эту дерьмовую картинку.

Второй чудак оказался более сговорчивым.

— Этот человек живет где-то там, — сказал он, указывая пожелтевшим пальцем на убогий многоквартирный дом из кирпича.

Вероятно, у него тоже не было одного или нескольких зубов: челюсть, когда он говорил, почти касалась носа. Я с трудом разобрала слова. Чтобы удостовериться, что я все правильно поняла, я указала на фотографию, потом на дом. Чудак кивнул.

— Часто вы его видите?

— Мм…

Он вскинул брови, приподнял плечи, выпятил нижнюю губу и сделал жест руками, означающий «можно сказать, что часто»: повернул ладони вверх, потом вниз, потом опять вверх.

Второй чудак покачал головой и с отвращением фыркнул.

Я махнула Шарбонно и Клоделю, подзывая их, и, когда они приблизились, рассказала, что смогла выяснить. Клодель посмотрел на меня так, будто я назойливо жужжащая оса, внешний раздражитель, с которым остается только смириться. Я с вызовом взглянула ему прямо в глаза. Опросить чудаков должны были они с Шарбонно, он не мог не сознавать этого.

Шарбонно без слов повернулся к парочке и заговорил. Мы с Клоделем слушали, не вмешиваясь. Тот человек, что был в подтяжках, тараторил так быстро и так непонятно — растягивая гласные и глотая окончания слов, — что я практически не понимала смысла фраз и внимательно следила за его гораздо более информативными жестами. Он утверждал, что парень с фотографии живет в конце квартала. Старик с варикозными венами на ногах возражал ему.

В конце концов Клодель повернулся к нам и указал подбородком в сторону машины. Мы зашагали к ней, пересекая дорогу. Я ясно ощущала на себе задней частью шеи жгучие взгляды двух пар слезящихся глаз.

10

Прислонившись к «шеви», Шарбонно достал сигарету, взял ее в рот и зажег. Он был напряжен, как пружина ловушки, и с минуту молчал, по всей вероятности переваривая то, что услышал от чудаков.

— Каковы ваши соображения? — заговорил детектив, едва шевеля вытянувшимися в тонкую линию губами.

— Похоже, они проводят здесь немало времени, — произнесла я.

По моей спине под футболкой скатилась струйка пота.

— По-моему, у обоих этих типов не все в порядке с головой, — пробормотал Клодель.

— Не исключено, что они и вправду видели эту сволочь. — Шарбонно глубоко вдохнул, средним пальцем стряхивая с сигареты пепел.

— Ничего особенного мы от них так и не узнали, — произнес Клодель.

— Да, — ответил Шарбонно. — Фотография действительно слишком плохого качества. И потом, твари, подобные этой, всегда стараются выглядеть неприметно.

— Но второй дедуля определенно его узнал, — вставила я.

— Определенно подобные дедули знают только одно: где располагаются винные магазины. — Клодель усмехнулся.

Шарбонно сделал последнюю затяжку, бросил окурок на землю и затушил его ногой.

— Можно долго гадать, правду они сказали или нет. Лучше всего взять и проверить, там ли живет эта сволочь. Если мы его найдем, я не знаю, что с ним сделаю.

— Что ж, давай проверим. — Клодель пожал плечами. — Но сначала подстрахуемся: я позвоню и скажу, чтоб прислали подкрепление.

Он многозначительно посмотрел на меня, приподнял брови и перевел взгляд на Шарбонно.

— Меня ее присутствие не смущает, — ответил тот на его безмолвный вопрос.

Клодель обошел машину и сел на переднее пассажирское сиденье. Сквозь лобовое стекло я видела, как он достал сотовый, набрал номер и начал говорить.

— Будьте начеку. — Шарбонно повернулся ко мне. — Может произойти что-нибудь непредвиденное.

Я была благодарна за то, что он не посчитал нужным предупреждать меня ни к чему не прикасаться в предполагаемом месте обитания преступника.

Менее чем через минуту Клодель открыл дверцу и высунул голову:

— Поехали.

Я села на заднее сиденье, а Шарбонно за руль. Мы тронулись с места и медленно направились к тому дому, на который указал чудак в подтяжках.

— Только ни к чему не прикасайтесь, когда войдем в дом, — сказал мне Клодель.

— Постараюсь, — ответила я саркастически. — Спасибо, что предупредили. Нам, лишенной тестостерона половине человечества, трудно запомнить подобные вещи.

Клодель фыркнул и отвернулся. При наличии благодарной публики он наверняка еще закатил бы глаза и тупо улыбнулся.

Шарбонно затормозил у кирпичного трехподъездного до ма, и мы принялись внимательно рассматривать его. Здание окружали несколько пустующих участков земли. Сквозь потрескавшийся цемент и гравий у его основания пробивались сорняки. Повсюду валялись разбитые бутылки, куски старых шин и прочий хлам, обычно скапливающийся в неухоженных районах на окраине города. На стене дома кто-то нарисовал козла с торчащими из ушей автоматами, из пасти которого высовывался человеческий скелет.

«Понимает ли кто-нибудь, кроме самого „художника“, смысл этой картинки?» — подумала я.

— Сегодня старик его не видел, — сообщил Шарбонно, барабаня по рулю пальцами.

— А в какое время обычно этот тип является в магазин? — поинтересовался Клодель.

— Около десяти, — ответил Шарбонно.

Мы, все трое, как собаки Павлова, посмотрели на часы: десять минут четвертого.

— Может, он всегда поздно ложится и поздно встает, — предположил Шарбонно. — Или слишком утомился вчера и все еще отдыхает.

— Или живет вообще не здесь, а эти идиоты покатываются со смеху, представляя, что мы ищем его в этом доме, — проворчал Клодель.

— Не исключено.

Участок земли, поросший травой, сбоку от дома пересекла группка взявшихся за руки девочек-подростков. Их шортики образовывали целый ряд квебекских флагов, некий хор эмблем лилий, колышущихся при ходьбе. На голове каждой из девочек красовались залитые ярко-синим лаком косы. Они смеялись и шутливо пихали друг друга локтями.

Я смотрела на них и думала о том, что кому-то ничего не стоит уничтожить эту юную беспечность. Мне стало страшно.

В это мгновение сзади к нам медленно подъехала сине-белая патрульная машина. Шарбонно вышел, переговорил с полицейскими и через минуту вернулся.

— Они нас подстрахуют, — сказал он. Его голос прозвучал резче обычного. — Пойдемте.

Когда я открыла дверцу, Клодель повернул ко мне голову, намереваясь что-то сказать, однако передумал, вышел из машины и направился к дому. Мы с Шарбонно двинулись следом. Я обратила внимание на его расстегнутый пиджак и на положение правой руки — напряженной, чуть согнутой в локте. Клодель к чему-то приготовился. Но к чему?

С южной стороны дом был огорожен ржавой провисшей оградой из металлической цепи. Нарисованный козел смотрел на север.

Три старые белые двери выходили на улицу Берже. Участок земли перед ними, простиравшийся до обочины дороги, покрывал асфальт, когда-то красный, теперь же напоминавший цвет засохшей крови.

С внутренней стороны к одному из заляпанных окон, занавешенных посеревшими кружевными шторами, была приставлена табличка. Я едва смогла разобрать надпись на ней: «Сдаются квартиры». Клодель поставил ногу на ступеньку у среднего подъезда и нажал кнопку верхнего — из двух — звонка на дверном косяке. Ответа не последовало. Он позвонил еще раз и, немного подождав, постучал.

— Дьявол! — прокричал пронзительный голос.

Мое сердце подпрыгнуло к горлу.

Я повернула голову и увидела, кому принадлежит голос. Из окна на первом этаже, удаленного от моего уха дюймов на восемь, на нас смотрело чье-то нахмуренное лицо.

— Что ты делаешь, кретин? Хочешь сломать дверь? Будешь потом платить!

— Откройте, мы из полиции, — сказал Клодель, пропуская мимо ушей «кретина».

— Да что ты говоришь? Тогда ты должен кое-что предъявить!

Клодель поднес свой значок полицейского прямо к окну. Лицо подалось вперед, и я увидела, что оно принадлежит женщине. Красное, жирное, это лицо обрамлял прозрачный белый шарф, завязанный наверху в огромный узел. Кончики торчали вверх, словно заячьи уши. Если бы не отсутствие вооружения и не лишние килограммы, можно было подумать, что художнику, нарисовавшему козла, позировала именно эта дама.

— И?..

Концы шарфа заколыхались, когда, изучив значок, она подняла голову и посмотрела на Клоделя, потом на Шарбонно, потом на меня. Наверное, я показалась ей наименее опасной. Ее взгляд остановился на мне.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, — ответила я по-французски, на мгновение ощущая себя Джеком Веббом.

Фраза, которую я произнесла, и по-английски прозвучала бы настолько же избитой. Хорошо еще, что я не добавила к ней «мэм».

— О Жане-Марке?

— Разговаривать с вами с улицы нам неудобно, — ответила я, размышляя, кто такой Жан-Марк.

Лицо несколько мгновений колебалось, потом исчезло за занавеской. Послышалось лязганье открывающихся замков, и перед нами растворила дверь необъятная женщина в желтом кримпленовом халате. В области подмышек и спереди на халате темнели пятна пота. Пот, смешанный с въевшейся грязью, блестел и в складках на шее дамы. Она впустила нас, закрыла дверь, вперевалку прошагала вперед по узкому коридору и свернула налево. Мы прошли вслед за ней — Клодель первым, я замыкающей. Пахло капустой, кошачьей мочой и застарелой грязью. Температура воздуха в этой квартирке достигала, наверное, градусов девяносто пяти.

Комната, в которой мы очутились, была заставлена старой громоздкой мебелью, произведенной, по всей вероятности, годах в двадцатых — тридцатых. Вряд ли ткань на диване и креслах с тех давних пор кто-нибудь менял. Посредине комнаты поверх потертого ковра — жалкой имитации персидского — лежала виниловая дорожка. Повсюду царил чудовищный беспорядок.

Хозяйка тяжелыми шагами прошла к устланному какими-то тряпками стулу у окна и опустилась на него, задев металлический столик для телевизора справа. Стоявшая на нем бутылка из-под диетической пепси едва устояла. Женщина нервно повернула голову и выглянула в окно.

«Интересно, она кого-то ожидает или просто злится, что мы оторвали ее от наблюдения за событиями на улице?» — подумала я, протягивая ей фотографию.

Глаза толстухи приняли форму личинок. Она рассмотрела фото, перевела взгляд на нас и, только подняв голову, поняла, что, усевшись, поставила себя в менее выгодное положение. Стоящий человек в подобных ситуациях чувствует себя более уверенно. Настроение хозяйки заметно изменилось: ее воинственность превратилась в осторожность.

— Вас зовут?.. — спросил Клодель.

— Мари-Ив Рошон. А в чем дело? Жан-Марк попал в какую-то передрягу?

— Вы консьержка?

— Я собираю деньги за жилье для хозяина, — ответила она, неуютно ежась.

— Вы знаете человека на фотографии?

— И да и нет. Он здесь живет, но мы незнакомы.

— В какой квартире?

— В шестой. В соседнем подъезде, в комнатах на первом этаже. — Она махнула жирной рукой.

— Как его зовут?

Мари-Ив Рошон на мгновение задумалась, рассеянно теребя кончик шарфа на голове. Образовавшаяся на ее лбу капля пота, достигнув своего гидростатического максимума, скатилась по лицу.

— Сен-Жак. Но вряд ли это его имя. Они все здесь называют себя как-нибудь по-другому.

Шарбонно делал записи в блокноте:

— Давно он живет в этом доме?

— Примерно с год. Довольно долго. Здешний народ обычно часто меняет места жительства. Вообще-то, я вижу его редко и не обращаю на него особого внимания. Может, он то здесь живет, то еще где-нибудь. — Она потупила взгляд и поджала губы. — Я ни о чем ни у кого не спрашиваю.

— Не посоветуете, с кем еще о нем поговорить?

Мари-Ив Рошон громко фыркнула и покачала головой.

— К нему приходят посетители?

— Я ведь сказала вам, что вижу его редко. — Она выдержала паузу, продолжая теребить кончики шарфа. От этого узел находился теперь не на самом верху ее головы, а сбоку. — По-моему, он всегда один.

Шарбонно огляделся:

— В этом доме все квартиры такие, как у вас?

— Моя самая большая. — Уголки губ Мари-Ив Рошон напряглись, она слегка приподняла подбородок: даже в такой убогости ей было чем гордиться. — Другие квартиры полуразрушены. В некоторых нет ни кухни, ни туалета.

— В данный момент Сен-Жак находится здесь?

Рошон пожала плечами.

Шарбонно закрыл блокнот:

— Мы должны побеседовать с ним. Пойдемте с нами.

— Я? — удивилась она.

— Нам непременно нужно попасть в его квартиру. При этом, возможно, потребуется ваша помощь.

Наклонившись вперед и положив руки на бедра, женщина округлила глаза. Ее ноздри задрожали.

— Я не могу этого сделать. Вторгаться в чужую личную жизнь никто не имеет права. У вас ведь нет ордера.

Шарбонно пристально уставился на нее. Клодель громко вздохнул, как будто от усталости или разочарования. Я проследила за каплей, стекавшей по стенке бутылки из-под пепси в небольшую лужицу на дне. Некоторое время никто не двигался и не произносил ни звука.

— Ладно-ладно! Но я ни за что не отвечаю!

Несколькими диагональными рывками Рошон перенесла центр тяжести своего тела на край стула, с трудом поднялась на ноги, прошла к письменному столу у противоположной стены, порылась в нем, достала ключ, проверила прикрепленный к ушку ярлык и удовлетворенно протянула его Шарбонно.

— Спасибо, мадам. Будем счастливы в любой момент оказать вам помощь.

Когда мы повернулись, намереваясь уйти, любопытство Рошон достигло предела.

— Эй! А что этот парень натворил?

— Мы непременно вернем вам ключ, — сказал Клодель.

Мы опять почувствовали устремленный нам в спину жгучий взгляд.

Коридор соседнего подъезда выглядел практически так же, как и тот, в котором мы только что побывали. Слева и справа квартирные двери, впереди крутая лестница, ведущая на верхний этаж. Шестая квартира была первой слева. В здании властвовали духота и устрашающая тишина.

Шарбонно встал слева, мы с Клоделем — справа. Пиджаки обоих детективов были расстегнуты, правая ладонь Клоделя инстинктивно легла на рукоятку его триста пятьдесят седьмого. Он постучал в дверь. Никто не отозвался. Вторая попытка закончилась тем же.

Шарбонно и Клодель переглянулись. Клодель, сжав губы, кивнул. Шарбонно вставил ключ в замочную скважину, повернул его и распахнул дверь. Мы напряженно вслушались в тишину, наблюдая за кружащими в воздухе пылинками.

— Сен-Жак?

Ни звука в ответ.

— Мсье Сен-Жак?

Опять ни звука.

Шарбонно поднял ладонь. Я подождала, пока оба детектива не войдут, и проследовала за ними. Мое сердце бешено колотилось.

В комнате практически не было мебели. В левом дальнем углу располагалась импровизированная ванная, отделенная розовой занавеской на полукруглой рейке. Из-под занавески выглядывало основание комода и какие-то трубы, по-видимому подходившие к раковине. Трубы покрывали ржавчина и зеленая слизь — царство каких-то живых организмов. Справа от ванной у задней стены располагался стол, на нем плитка, несколько пластмассовых бокалов и набор посуды.

У левой стены напротив ванной стояла незаправленная кровать, у правой — стол со столешницей из куска фанеры. Роль ножек выполняла пара пыльных козел со штампами «Собственность города Монреаль». На столе — книги и газеты. Над ними на стене пестрела мозаика из карт, фотографий и газетных вырезок. На полу лежал складной стул с металлическими ножками. Единственное окно, точно такое же как в квартире мадам Рошон, располагалось с правой стороны от парадной двери. Из дырки в потолке торчали две лампочки.

— Чудное местечко, — сказал Шарбонно.

— Потрясающее.

Клодель прошел к умывальному отсеку, достал из кармана ручку и осторожно отодвинул ею занавеску:

— Министерство обороны, возможно, нашло бы здесь что-нибудь ценное для создания биологического оружия.

Он убрал ручку и прошел к столу с книгами.

Шарбонно забросил упавший на пол край одеяла обратно на кровать носком ботинка.

Я осмотрела кухонные принадлежности. Два пивных стакана с надписью «Экспос». Кастрюля с помятыми боками, инкрустированная следами от пригоревших макарон. Кусок засохшего сыра в красной жиже непонятного состава на дне грязной миски. Кружка из ресторанчика «Бургер кинг». Несколько пакетиков с солеными крекерами.

Когда я наклонилась к плитке, в моих жилах застыла кровь. От плитки исходило тепло. Я резко повернулась к Шарбонно:

— Он здесь!

Мои слова пронзили воздух в тот самый миг, когда в правом углу комнаты распахнулась дверь, прижав Клоделя к стене. К выходу рванул человек, я услышала его тяжелое прерывистое дыхание.

В какое-то мгновение он поднял голову, и на считаные доли секунды взгляд его темных бесстрастных глаз, блестевших из-под края оранжевой кепки, встретился с моим взглядом. Мне показалось, что на меня посмотрел напуганный зверь. Человек скрылся за входной дверью.

Клодель рывком достал пистолет и выскочил вслед за ним. Шарбонно последовал его примеру. Ни секунды не медля, я тоже подключилась к погоне.

11

Когда я выбежала на улицу, меня ослепил солнечный свет. Я прищурилась и глянула вправо и влево, ища глазами Шарбонно и Клоделя. Парад закончился, и с Шербрука валил народ. Я заметила Клоделя, плечами расталкивающего потных людей. Его лицо было красным и перекошенным. Шарбонно следовал за ним, держа в вытянутой перед собой руке значок полицейского и словно пробивая им себе, как долотом, путь.

Но никто не понимал, что происходит нечто необычное. На плечах какого-то парня покачивалась упитанная блондинка, подняв руку с бутылкой «Молсона». Пьяный храбрец, обернувшийся квебекским флагом, словно супермен в накидке, висел на фонарном столбе, обращаясь к соотечественникам словами патриотической песни: «Квебек для квебекцев!» Я заметила, что голоса звучат резче прежнего.

Забравшись на бетонный блок, я поднялась на цыпочки и оглядела толпу сверху. Но Сен-Жака, если это вообще был Сен-Жак, нигде не увидела. Сориентировавшись в хорошо знакомом районе, этот парень сумел уйти от нас.

Один из офицеров, приехавший нам помочь, сообщил что-то по рации и тоже бросился в погоню. Наверняка он вызвал подкрепление, но я сомневалась, что патрульные машины смогут быстро приехать, — город был запружен людьми. К первому офицеру присоединился напарник, побежав вслед за Клоделем и Шарбонно в сторону Сен-Катрин.

Неожиданно мой взгляд упал на оранжевую бейсбольную кепку в толпе, впереди Клоделя. Тот не мог ее видеть из-за обилия людей, поэтому свернул на Сен-Катрин, на восток. Сен-Жак направлялся на запад. Как только я его заметила, тут же потеряла из виду. Я замахала руками, тщетно пытаясь привлечь к себе внимание. Но ни Клодель, ни полицейские из патрульной машины все равно не увидели бы меня.

Недолго думая, я соскочила с блока и нырнула в толпу. Люди, среди которых я очутилась, источали запах пота, солнцезащитных лосьонов и несвежего пива — некий человеческий смог. Наклонив голову, я помчалась за Сен-Жаком, забыв о привычной вежливости и целеустремленно пробивая себе путь. Жетона, объясняющего мою грубость, у меня не было, поэтому я расталкивала людей, стараясь просто не смотреть им в глаза. Многие воспринимали меня с юмором, а кто-то сыпал в спину ругательства, не забывая упомянуть мою половую принадлежность.

Я уже подбегала к Сен-Катрин, когда чья-то здоровенная лапа, размером с руку чемпиона по большому теннису, схватила меня сзади за горло. Мой хвостик резко прыгнул вниз, подбородок устремился вверх, а в шее что-то щелкнуло. Человек прижал меня к своей груди, и в нос мне ударил отвратный запах пота. К уху приблизилось его лицо, и меня обволокло густым облаком вони — смеси ароматов кислого вина, сигарет и чипсов.

— Эй, красавица, ты хоть знаешь, кого толкнула?

Я ничего не ответила, и человек, придя в еще большую ярость, убрал руку с моего горла, вцепился мне в плечи, с силой меня тряхнул и отпустил. Я врезалась в какую-то женщину в коротких шортах и туфлях на шпильке. Она заверещала, и люди, окружавшие нас, мгновенно расступились. Я подалась назад, пытаясь восстановить равновесие, но у меня ничего не получилось, и я повалилась на землю, сильно ударившись о чье-то колено.

Соприкоснувшись с землей, я проехала немного вперед, инстинктивно закрывая руками голову. Кровь бешено пульсировала у меня в ушах. Я чувствовала, что в правую часть лица впились мелкие камни, а на щеке и на лбу содрана кожа. Желая подняться, я оперлась пальцами об асфальт, и в этот момент чья-то нога в тяжелом ботинке наступила на них. Я ничего не видела, кроме коленей, лодыжек и ступней проходящей надо мной толпы. Меня, по-видимому, замечали, лишь занося надо мной ногу.

Я перекатилась на бок, делая еще одну попытку подняться на руках и коленях. Неумышленные удары прохожих не давали мне возможности выпрямиться. Никто не останавливался, чтобы оградить меня от толпы, чтобы помочь.

Неожиданно до меня донесся чей-то злобный крик, и я увидела, что люди расступаются. К моему лицу протянулась мужская рука, я схватилась за нее и поднялась на ноги, не веря, что опять имею доступ к солнцу и кислороду.

Рука принадлежала Клоделю. Второй рукой он удерживал на расстоянии проходивший мимо народ. Его губы шевелились, но слов я не слышала. Лицо Клоделя, как обычно, искажала гримаса раздражения. Тем не менее мне оно нравилось, как никогда раньше. Он договорил, замолчал и осмотрел меня с ног до головы. Мои разбитые колени и локти жгло. Поцарапанная до крови щека горела, правый глаз начинал опухать.

Отпустив мою руку, Клодель достал из кармана носовой платок и протянул мне. Я смахнула со щеки впившиеся камешки, взяла платок и прижала к ней.

— Следуйте за мной! — наклонившись, прокричал мне в ухо Клодель.

Я кивнула.

Он пробрался к западной части Берже, туда, где толпа была пореже, свернул и зашагал к машине. Я, нагнав детектива на почти не сгибающихся ногах, порывисто схватила его за руку. Резко повернувшись, он вопросительно на меня уставился. Лицо Клоделя в этот момент напомнило мне великого комика Стена Лорела.

— Он там! — заорала я, указывая в противоположную сторону. — Я его видела!

Мимо меня прошел какой-то мужчина, поглощающий красное мороженое на палочке. Его живот был обкапан красными каплями, как будто кровью.

Брови Клоделя разделились посредине.

— Ступайте к машине!

— Я видела его на Сен-Катрин! — повторила я, думая, что, быть может, до него не дошел смысл моих слов. — Он направлялся к Сен-Лорану.

Голос мой прозвучал истерично.

Клодель колебался, осматривая мои ссадины на предмет серьезной опасности:

— Вы в порядке?

— Да.

— Вернетесь к машине?

— Да!

Он развернулся и сделал шаг в противоположном направлении.

— Подождите! — крикнула я и, обойдя на дрожащих ногах скрученную в огромную пружину ржавую металлическую проволоку, забралась на другой бетонный блок и принялась оглядывать море людей.

Оранжевой бейсбольной кепки нигде не было видно. Клодель нетерпеливо переводил взгляд то на ближайший перекресток, то на меня.

— Идите, — сказала я. — Я продолжу наблюдать.

Он двинулся сквозь толпу в том направлении, которое я ему указала. На Сен-Катрин людей прибавилось, и через несколько минут я уже потеряла Клоделя из виду. Его поглотила движущаяся масса. Буквально минуту назад он был отдельным человеком, а теперь — каплей в море.

Я пристально вглядывалась в толпу, пока очертания перед глазами не начали расплываться, но ни Шарбонно, ни Сен-Жака не видела. Через некоторое время в конце Сен-Юрбен патрульная машина с сине-красными мигающими огнями начала медленно врезаться в толпу людей. Мало кто обращал на нее внимание. В какой-то момент я увидела оранжевое пятно, но оно оказалось двигавшейся в моем направлении, попивая «Доктор Пеппер», девицей в костюме тигра.

Солнце нещадно палило. У меня в висках стучало, ссадина на щеке начала покрываться тонкой корочкой. Я продолжала осматривать народ, не желая сдаваться до возвращения Клоделя и Шарбонно, хотя и сознавала, что все это бессмысленно. Сегодняшний день, наверное, потешался над нашими потугами. Сен-Жак ушел.

Через час мы собрались у машины. Детективы сняли пиджаки и галстуки и закинули их на заднее сиденье. Лица обоих покрывали капли пота, тонкие блестящие струйки стекали за воротники. Рубашки под мышками и на спинах были мокрыми, лицо Шарбонно по цвету походило на малиновый торт. Его волосы спереди стояли торчком, и он напоминал мне шнауцера с неудачной стрижкой. Мои тренировочные штаны из спандекса и футболка промокли насквозь: такое ощущение, что я достала их из стиральной машины и напялила, не высушив. Черта мы вспомнили по меньшей мере раз пятнадцать, а вместе с ним и многие другие вещи.

Шарбонно нагнулся, извлек из кармана пиджака пачку «Плеерз», присел на капот, закурил и выпустил дым из уголка рта.

— Этот дегенерат пронесся сквозь толпу как пуля.

— Здешние места отлично ему знакомы, — сказала я, удерживаясь от соблазна ощупать поврежденную щеку. — Потому он и сориентировался так быстро.

Шарбонно затянулся.

— Думаете, это именно тот парень, что на фотографии?

— Черт его знает, — ответила я. — Лица я не рассмотрела.

Клодель фыркнул, достал из кармана еще один платок и принялся вытирать с шеи пот.

Я уставилась на него здоровым глазом:

— А вы успели его опознать?

Он опять фыркнул.

Я долго держалась, но теперь мое терпение лопнуло.

— Вы обращаетесь со мной, мсье Клодель, так, будто я беспросветная тупица. Это начинает доставать!

— Как ваше лицо? — поинтересовался он, скорчив насмешливую гримасу.

— Замечательно! — процедила я сквозь зубы. — Заполучить в моем возрасте целых три бесплатных дермабразии — настоящая награда!

— В следующий раз, когда решите повеселиться, гоняясь за преступниками, не рассчитывайте, что я снова буду отдирать вас от асфальта.

— А вы в следующий раз будьте бдительнее на потенциальном месте ареста, тогда я больше и не рухну на асфальт!

Кровь пульсировала у меня в висках, а пальцы я так сильно сжала в кулаки, что ногти больно впились в ладони.

— Хватит вам скандалить! — воскликнул Шарбонно, делая жест рукой, в которой держал сигарету. — Надо обыскать его логово.

Он повернулся к полицейским из патрульной машины, которые молча стояли рядом:

— Вызовите следственно-оперативную группу.

— Хорошо, — отозвался один из офицеров и тут же направился к автомобилю.

Все остальные проследовали к кирпичному зданию. Мы трое опять вошли, а второй офицер остался у подъезда. Пока нас не было, кто-то затворил дверь, ведшую в левое крыло, но шестая квартира так и стояла открытой. Войдя в нее повторно, мы, не сговариваясь, прошли на те же места, на которых находились до появления человека в кепке, как актеры на сцене во время репетиции.

Я приблизилась к дальней стене. Плитка на столе теперь была холодной, а над одной из сковородок кружила муха. Вид кастрюли ничуть не изменился. Все остальное тоже выглядело по-прежнему.

Я прошла к двери в правом дальнем углу комнаты. На полу возле нее валялись кусочки пластмассы, отбитые от ручки при сильном ударе о стену. Дверь была наполовину открыта, сквозь нее виднелась деревянная лестница, ведущая вниз. Вторая ступенька представляла собой небольшую площадку. Дальше, повернув на девяносто градусов, лестница уходила во тьму. Площадку усеивали консервные банки. Из деревянной стены напротив на уровне глаз торчали ржавые крюки. Слева я увидела выключатель. Защитная крышка на нем отсутствовала, и взгляду представлялись перепутанные, похожие на червей провода.

Шарбонно присоединился ко мне, раскрыв шире дверь при помощи шариковой ручки. Я указала головой на выключатель, и детектив, опять-таки ручкой, надавил на него. Где-то внизу загорелась лампочка, и уходящие вниз ступени осветились тусклым сиянием. Мы прислушались к мраку. Тишина.

Подошел Клодель.

Шарбонно ступил на площадку, помедлил и осторожно зашагал дальше. Я последовала за ним. Мои ободранные ноги дрожали, будто я только что принимала участие в марафонских бегах, но я мужественно подавляла желание прикоснуться рукой к стене. Лестница была узкой, и все, что я могла видеть перед собой, — это плечи Шарбонно.

Внизу нас встретили влага и запах плесени. Теперь моя щека горела, так что прохлада порадовала. Я огляделась. Обычный подвал с задней стеной из шлаковых блоков, наверное достроенный позднее для разделения помещения пополам. Спереди справа стояло металлическое корыто, рядом с ним — длинный деревянный верстак, покрытый об лупившейся розовой краской. Внизу лежала коллекция щеток с пожелтевшей, оплетенной пылью щетиной. На стене висел свернутый в аккуратные кольца черный садовый шланг.

Пространство справа занимала здоровенная печь с круглыми, устремленными вверх трубами, похожими на ветви дуба. Ее основание окружали кучи мусора. В тусклом свете я разглядела сломанные рамки для фотографий, велосипедные шины, обломки садовых стульев и пустые баночки из-под красок.

С середины потолка свешивалась единственная лампочка. Больше в помещении ничего не было.

— Подонок, наверное, все время простоял у самой двери, — сказал Шарбонно, упирая руки в боки.

— Мадам Жирная Задница могла бы и сообщить нам, что ему есть где спрятаться, — пробормотал Клодель, шевеля мусор носком ботинка.

Мои ноги начинали болеть, и с шеей было явно что-то не в порядке.

— А ведь этот гад мог спокойно напасть на нас из-за двери, — добавил Клодель.

Шарбонно и я промолчали. Нам самим эта мысль приходила в голову уже не раз.

Опустив руки, Шарбонно прошел к лестнице и начал подниматься. Я проследовала за ним. В комнате нас опять окутала духота. Я приблизилась к импровизированному столу и принялась рассматривать коллаж на стене.

В центре висела большая карта Монреаля. Ее окружали вырезки из газет и журналов. Справа красовались стандартные картинки из журналов вроде «Плейбоя» и «Хастлера». С них на меня взирали молодые женщины, изогнувшиеся в разнообразных позах, почти или вовсе без одежды. Одни — флиртуя, другие — заманивая, третьи — притворяясь, что блаженствуют в оргазме. Убедительно не выглядела ни одна. Вкус подбиравшего картинки было трудно определить. Наверное, ему нравились и блондинки, и брюнетки, и шатенки, худые и в теле. Каждая из вырезок имела очень ровные края и была на определенное расстояние удалена от соседок.

Слева от карты висели газетные статьи. Некоторые на английском, но большинство из французской прессы. Я заметила, что все статьи на английском языке сопровождают фотографии. Я наклонилась вперед и прочла несколько строк об исчезновении девушки, проживавшей в Сенвиле. Мой взгляд скользнул на рекламу «Видеодрома», заявляющего о себе как о крупнейшем дистрибьюторе порнофильмов в Канаде. Недалеко располагалась вырезка из «Алло, полиция» о каком-то стриптиз-баре. На фотографии рядом была изображена девушка, наряженная в кожаные подвязки и обернутая цепью. В другой статье рассказывалось о человеке, который проник в чужой дом, сделал из ночной сорочки хозяйки чучело, проткнул его несколько раз ножом и оставил на ее кровати. Следующим мне на глаза попалось нечто такое, от чего кровь опять застыла в жилах.

В коллекции Сен-Жака имелись три аккуратно вырезанные и размещенные в ряд статьи о серийных убийцах. В первой говорилось о Леопольде Дионе, «Монстре из Пон-Руж». Весной 1963 года полиция обнаружила у него дома тела четверых молодых мужчин. Все — задушены.

Во второй перечислялись подвиги Вейна Клиффорда Бодена, который с 1969 года душил и насиловал женщин в Монреале и Калгари. Когда в семьдесят первом он попался в руки полиции, на его счету было четыре убийства. На полях кто-то подписал: «Билл-душитель».

В третьей статье описывалась карьера Вильяма Дина Кристенсона, собственного монреальского Потрошителя. В начале восьмидесятых он убил, обезглавил и расчленил двух женщин.

— Взгляните-ка, — сказала я.

Несмотря на то что в комнате было душно, меня знобило.

Шарбонно тоже подошел к столу.

— Ох, малыш, малыш, — протянул он, осматривая картинки справа. — Любовь в широком смысле слова!

— Вот, — сказала я, указывая на статьи. — Прочтите.

Клодель присоединился к нам, и некоторое время детективы молча пробегали глазами по печатным строкам. От обоих пахло потом, выстиранной хлопковой тканью и бальзамом после бритья. С улицы до нас донесся голос какой-то женщины, зовущей Софи. Я на мгновение задумалась, кто такая Софи: кошка или ребенок?

— Скотина, — пробормотал Шарбонно, ухватив основную идею статей.

— Все это еще не означает, что наш парень — Чарли Мэнсон, — усмехнулся Клодель.

— Конечно же нет!

Я впервые уловила в голосе Шарбонно ноты раздражения.

— Возможно, у него просто мания величия, — продолжил Клодель. — Или насмотрелся братьев Менедес и думает, что они весьма остроумные. Или считает себя праведником и мечтает победить мировое зло. А может, просто практикуется во французском и находит криминальную тему наиболее интересной. Откуда нам знать? Несколько газетных вырезок еще не означают, что здесь живет Джек-потрошитель. — Он глянул на дверь. — Где следственная группа, черт возьми?

«Сукин сын!» — подумала я, но вслух ничего не сказала.

Мы с Шарбонно переключили внимание на сам стол.

У стены возвышалась стопка газет. Шарбонно при помощи ручки просмотрел их: приподнимал листы и пробегал по ним взглядом. В основном это были страницы с объявлениями из «Газетт» и «Ля пресс».

— Может, этот гад занимается поисками работы, — произнес Шарбонно сардоническим тоном. — Рекомендацию ему, наверное, дал Боден.

— А что внизу? — спросила я, заметив, как под шариковой ручкой Шарбонно мелькнул какой-то желтый лист.

Он еще раз подсунул ручку под нижнюю из газет и отогнул ею все верхние, прижимая их к стенке.

«Интересно, детективов специально обучают подобным образом манипулировать письменными принадлежностями?» — мелькнуло у меня в голове.

Нашему взгляду представился блок желтых листов в линеечку — подобными любят пользоваться юристы. На первой странице сверху пестрели какие-то записи. Шарбонно придержал стопку отогнутых газет тыльной стороной ладони, а блокнот выдвинул ручкой.

То, что я почувствовала, увидев статьи о серийных убийствах, не шло ни в какое сравнение с ощущениями, наводнившими мою душу сейчас. Страх, которому я долго не позволяла завладеть собой, с невиданной мощью сдавил мое сердце.

«Изабелла Ганьон».

«Маргарет Адкинс».

Эти имена сразу бросились мне в глаза. Они составляли часть списка из семи пунктов, расположенных на листе с краю. Напротив каждого в нескольких отделенных друг от друга вертикальными линиями колонках были вписаны личные данные женщин. Таблица выглядела подобно той, которую составила я, только пять из упомянутых здесь имен я видела впервые.

В первой колонке размещались адреса, во второй — номера телефонов. В третьей кратко описывались условия проживания.

«Кварт., парадн. дв. зап., кондомин., 1 эт., двор зап.».

В следующей колонке напротив некоторых имен были вписаны какие-то наборы букв. Я взглянула на буквы напротив Адкинс — «М. С.» Мысли в моей голове заработали в определенном направлении. Я закрыла глаза, напрягла мозг и тут же поняла, что означают буквы.

— Это люди, с которыми они живут, — сказала я. — Посмотрите на Адкинс. Муж. Сын.

— Верно. А у Ганьон — «Бр. и Сож.» Брат и сожитель, — произнес Шарбонно.

— А что означает «До»? — спросил давно подключившийся к нам Клодель, указывая на последнюю колонку, которую Сен-Жак заполнил только напротив отдельных имен.

Ответа на его вопрос никто не знал.

Шарбонно перевернул первую страницу, и, увидев записи на следующей, мы все затаили дыхание. Страница была разделена на две части: вверху стояло одно имя, посредине — второе. Под каждым располагалось по три колонки, озаглавленные: «Дата», «В» и «Из» — и заполненные цифрами.

— О господи! Он за ними следил! Выбирал их и следил! — взорвался Шарбонно.

Клодель промолчал.

— Этот подонок следил за женщинами! — повторил Шарбонно, словно считал, что небольшая перефразировка поможет ему лучше осознать смысл собственных слов.

— Он как будто занимается каким-то исследованием, — тихо сказала я. — Только начал заниматься.

— Что? — спросил Клодель.

— Адкинс и Ганьон мертвы. Их он убил недавно. А все остальные?

— Дьявольщина!

— Где, черт возьми, спецгруппа?

Клодель прошагал к двери и исчез в коридоре. Я слышала, как он ругается, разговаривая с офицером у подъезда.

Мой взгляд невольно вновь скользнул к вырезкам на стене. Сегодня мне больше не хотелось думать о списке. Я изнывала от жары, усталости и боли, а осознание того, что мои догадки могут оказаться верными и что теперь я смогу продолжить работу вместе с детективами, не приносило удовлетворения.

Я осмотрела карту, желая переключить мысли на что-нибудь отстраненное. Это было довольно подробное изображение острова, реки и районов города. Розовые муниципальные образования пересекали маленькие белые улицы и были связаны между собой красными автомагистралями и синими дорогами. Тут и там их покрывали зеленые пятна, обозначавшие парки, площадки для гольфа и кладбища, оранжевые значки учреждений и ведомств, лавандовые — торговых центров, а промышленные зоны выделялись серым.

Я нашла центр и чуть наклонилась вперед, пытаясь разыскать маленькую улицу, на которой живу. Она состоит из единственного квартала, и, ища ее, я поняла вдруг, почему таксистам всегда так сложно до меня добраться. Я поклялась себе, что в будущем буду терпеливее или постараюсь более подробно объяснять, как меня найти. От Шербрука я проследовала взглядом на запад, к Ги, но поняла, что ушла слишком далеко. В это мгновение в третий раз за сегодняшний день меня охватил безумный ужас.

Мое внимание приковал к себе символ, нанесенный ручкой на оранжевое обозначение Гран-Семинер с юго-западной стороны. Буква «X», заключенная в кружок. Примерно здесь было обнаружено тело Изабеллы Ганьон. Я с замиранием сердца перевела взгляд на западную часть города, ища Олимпийский стадион.

— Мсье Шарбонно, посмотрите, — проговорила я дрожащим голосом.

Шарбонно подошел ближе.

— Где находится стадион?

Он быстро нашел его и показал тупым концом ручки.

— А кондоминиум Маргарет Адкинс?

Ручка замерла в воздухе, когда, проведя ею по улице, тянущейся на юг от парка Мезоннев, детектив заметил обведенный кружком крестик.

— А Шанталь Тротье где жила? — спросила я.

— В Сен-Анн-де-Бельвю. Слишком далеко.

— Давайте тщательно осмотрим всю карту, сектор за сек тором, — предложила я. — Я начну с верхнего левого угла и буду продвигаться вниз, а вы — с нижнего правого вверх.

Шарбонно нашел ее первым. Третью «X». Она располагалась на южном берегу близ Сен-Ламбера. Он не помнил, чтобы в том районе кого-то убивали. Вернувшийся Клодель тоже. Мы обследовали карту еще минут десять, но других «X» не нашли.

Машина следственно-оперативной группы остановилась перед окном, когда мы только приступили ко второму осмотру.

— Где, черт побери, вы пропадали? — спросил Клодель, когда в комнату вошли люди с металлическими чемоданами в руках.

— Народу кругом тьма! Не пробраться, — ответил Пьер Жилбер.

Его круглое лицо обрамляла кучерявая борода и еще более кучерявые волосы. Он напоминал мне какого-то римского бога, но я никак не могла понять, какого именно.

— Что у нас тут?

— Тварь, которая убила вчера женщину и забрала ее кредитную карточку, проживает в этой дыре, — ответил Клодель. — Предположительно. — Он обвел рукой комнату. — Подонок всю свою душу вложил в обустройство дома.

На губах Жилбера появилась улыбка. Вспотевший лоб облепили мокрые колечки волос.

— Сейчас мы вынем его душу.

— Здесь есть еще вход в подвал.

Жилбер кивнул и принялся отдавать распоряжения:

— Клод, спускайся в подвал, а ты, Марси, займись вон тем столом.

Марси прошла к дальней стороне комнаты, извлекла жес тяную коробку из своего металлического чемодана и принялась осыпать поверхность стола, заставленного посудой, черным порошком. Клод скрылся за дверью в подвал. Жилбер натянул латексные перчатки и принялся частями складывать газеты со второго стола в полиэтиленовый пакет. Спустя несколько мгновений я испытала четвертое за сегодняшний день потрясение.

— Кто это? — спросил Жилбер, беря небольшой бумажный квадрат с верхней из остававшихся в стопке газет; примерно половину он уже убрал. — Это же вы!

Я в изумлении увидела, что его взгляд устремлен на меня, без слов приблизилась к нему и взглянула на то, что было у него в руках. Я тут же узнала на картинке свои собственные джинсы, «настоящую ирландскую» футболку и солнцезащитные очки, похожие на летные. В облаченной в перчатку руке Жилбер держал фотографию, которую сегодня утром напечатали в «Монреальской газете».

Второй раз за день я увидела себя на эксгумации, проведенной два года назад. Вырезано фото было с той же аккуратностью, что и картинки на стене, но от них его отличала весьма существенная деталь. Вокруг моего изображения чернело несколько нанесенных ручкой кругов, а на моей груди — буква «X».

12

Я проспала почти весь уик-энд. В субботу утром попыталась встать, но тут же вновь легла. Ноги дрожали, а каждый поворот головы отдавался в шее и у основания черепа безумной болью. Лицо мое покрылось коркой, став похожим на крем-брюле, а глаз превратился в нечто похожее на гнилую сливу. Нынешний уик-энд был для меня уик-эндом мучений, аспирина и антисептиков. Днем я лежала в полудреме на диване, а в девять вечера уже спала.

К понедельнику в голове перестали стучать молотки. Я уже могла осторожно ходить и даже немного крутить головой. Проснувшись довольно рано, я приняла душ и к восьми тридцати приехала в офис.

На моем письменном столе лежало три распоряжения. Даже не заглянув в них, я набрала номер Гэбби. Автоответчик. Я приготовила чашку растворимого кофе и развернула скрученный лист зафиксированных телефоном номеров. Первый принадлежал детективу из Вердена, второй — Эндрю Райану, третий — одному репортеру. Последний я оторвала и сразу же выбросила, а первые два положила перед собой возле телефона. Ни Шарбонно, ни Клодель, ни Гэбби мне не звонили.

Я набрала номер отдела КУМа и попросила пригласить Шарбонно. После непродолжительной паузы мне сообщили, что его нет. Клоделя тоже не было. Я оставила для них сообщение, размышляя, где они.

Набрав телефон Эндрю Райана, я услышала короткие гудки и решила спуститься к нему сама. Вероятно, дело, по которому он звонил, касалось Тротье.

Я спустилась на второй этаж и прошла к кабинету отдела убийств. Сегодня здесь было куда оживленнее, чем во время моего предыдущего визита. Направляясь к столу Райана, я чувствовала взгляды на своем «живописном» лице и ощущала некоторый дискомфорт. Вероятно, все уже знали о том, что произошло в пятницу.

— Доктор Бреннан, — сказал Райан по-английски, встав со стула и протягивая мне руку. Его продолговатое лицо расплылось в улыбке, когда он глянул на корку на моей правой щеке. — Решили попробовать новый тон румян?

— Да, оттенок «багровый цемент». Вы мне звонили?

На мгновение его лицо приобрело недоуменное выражение.

— Ах да! Я достал документы по делу Тротье.

Он склонился над столом, веером раздвинул стопку папок, выбрал из них одну и протянул мне. В этот момент в кабинет вошел его напарник. Сегодня на Бертране были легкая серая куртка, брюки на тон темнее, черная рубашка и черно-белый галстук с каким-то цветочным узором. Если бы не загар, его можно было бы принять за актера из пятидесятых. Он сразу направился к нам:

— Доктор Бреннан, как поживаете?

— Отлично.

— Ого! Потрясающий эффект!

— Спасибо, — ответила я, глядя по сторонам в поисках подходящего места для просмотра документов. — Можно, я… — Я указала на свободный стол.

— Конечно, сегодня этот стол никому не понадобится.

Я села и принялась просматривать фотографии и записи, сделанные во время опросов. Шанталь Тротье. Мне казалось, будто я босыми ногами иду по раскаленному асфальту. Боль, которую я испытала в те дни, вернулась ко мне с той же остротой, и периодически я отводила взгляд, чтобы дать мозгу возможность отвлечься от удушающей скорби.

Утром шестнадцатого октября девяносто третьего года эта шестнадцатилетняя девушка нехотя проснулась, погладила блузку и потратила час на мытье головы и прихорашивание. Отказавшись от завтрака, предложенного матерью, вышла из пригородного дома и направилась на станцию, чтобы вместе друзьями поехать в школу. На девочке была школьная форма и гольфы, в рюкзаке лежали книжки. После урока математики во время ланча она болтала с одноклассниками и смеялась, а вечером исчезла. Тридцать часов спустя ее расчлененное тело обнаружили в пакетах для мусора в сорока милях от дому.

— Что-нибудь интересное нашли? — полюбопытствовал Бертран.

— Не то чтобы. — Я отпила кофе из принесенной с собой чашки. — Ей было шестнадцать, ее нашли в Сен-Жероме.

— Угу.

— Ганьон — двадцать три. Она лежала в центре города. Тоже в полиэтиленовых пакетах, — продолжила я рассуждать вслух.

Он склонил голову набок.

— Адкинс было двадцать четыре года. Ее обнаружили дома. Она жила рядом со стадионом.

— Но ее не расчленили.

— Правильно, но изувечили и вспороли живот. Может, убийце кто-то помешал? Или у него просто было не так много времени?

Бертран отхлебнул из своей кружки, громко причмокивая, и опустил ее на стол. На его усах остались капли кофе с молоком.

— Ганьон и Адкинс есть в списке Сен-Жака.

Я не сомневалась, что всем уже известно о наших открытиях.

— Да, но оба эти случая осветила пресса. Парень вырезал статьи из «Алло, полиция» и «Фото полиции» и о первом и о втором убийствах вместе с фотографиями. Может, он просто ловит кайф, читая о подобных вещах.

— Не исключено.

Я отпила еще кофе. И я знала, что дело обстоит не так.

— Вы ведь нашли у него и другие вырезки? — подключился к разговору Райан. — Придурок помешан на подобном дерьме. Взять, например, статью о чучеле. Франкер, по-моему, ты тоже выезжал на подобные вызовы? — Он обратился к маленькому толстому человеку с блестящими каштановыми волосами, поглощавшему батончик «сникерс», сидя за пятым от моего столом.

— Угу. Два раза выезжал. — Франкер отложил шоколадку и облизал пальцы. — Этот недоделок пробирается в чужую спальню, делает чучело из пижамы или ночной сорочки хозяйки, набивая его какими-нибудь тряпками, на девает на него белье, кладет в кровать и изрезает. — Он лизнул «сникерс». — Потом сваливает, ничего даже не прихватив.

— Следов его спермы в спальнях вы не обнаруживали?

— Не-а.

— Чем он режет эти чучела?

— Скорее всего, ножом, точно мы не знаем.

Франкер сдвинул вниз обертку и откусил кусочек «сникерса».

— Каким образом он проникает в дома?

— Через окно спальни, — жуя арахис и карамель, проговорил Франкер.

— В какое время суток?

— Обычно по ночам.

— И где он устраивал эти дикие ночные спектакли?

Прожевав, Франкер ногтем большого пальца отлепил от коренного зуба кусок ореха, оглядел его и откинул в сторону.

— Один в Сен-Каликсте, другой, по-моему, в Сен-Юбере. Тот, о котором написано в найденной у этого идиота статье, — в Сен-Поль-дю-Нор. — Он провел языком по верхним передним зубам. — Один из таких вызовов, насколько мне известно, поступил в КУМ. Кажется, около года назад.

— Его, конечно, выловят, но это дело не первоочередной важности. Он никому не причиняет вреда, ничего не крадет. У него в мозгу сидит дебильная идея о каком-то извращенном свидании.

Франкер смял обертку от «сникерса» и бросил ее в корзину для мусора рядом со столом.

— Насколько мне известно, те люди из Сен-Поль-дю-Нор, к которым этот ненормальный залез, не настаивают на продолжении расследования.

— М-да, — произнес Райан.

— Наш герой пришлепнул эту вырезку к своей стене, наверное, потому, что у него встает, когда он читает о чьем-то проникновении в чужую спальню. Среди его вырезок нашли и статью о той девочке из Сенвиля, а мы точно знаем, что ее убил собственный папаша. — Франкер откинулся на спинку стула. — Этот тип — извращенец, вот и наслаждается всяким дерьмом.

Я слушала разговор, даже не глядя на беседующих. Мой взгляд был прикован к большой карте Монреаля над головой Франкера. Она походила на ту, что мы увидели в квартире Сен-Жака, только меньшего масштаба и включала в себя восточный и западный загородные районы.

К дискуссии подключились и другие люди, присутствовавшие в кабинете. Кто-то рассказал анекдот о мужчине, подглядывающем за женщинами, затем последовали шутки о сексуальных извращениях. Я встала из-за стола и как можно тише, чтобы не привлекать особого внимания, прошла к карте и воспроизвела по памяти расположение отметин Сен-Жака.

Мои мысли прервал голос Райана.

— Что вы там изучаете? — спросил он.

Я взяла коробку с булавками с полочки под картой. Тупой конец каждой из них украшал крупный яркий шарик. Выбрав булавку с красной головкой, я воткнула ее с юго-западной стороны у Гран-Семинер.

— Ганьон, — сказала я.

Вторую булавку я разместила под Олимпийским стадионом, а третью — в верхнем левом углу, возле озера под названием Дю-Монтань.

— Адкинс. Тротье.

По форме остров Монреаль напоминает человеческую ногу с лодыжкой, повернутой задней частью на северо-запад, пяткой — на юг и пальцами, указывающими на северо-восток. Две булавки, воткнутые мной, находились сейчас на ступне, чуть выше следа, — одна в пятке, вторая восточнее, на полпути к пальцам. Третья располагалась на щиколотке, в западной части острова. Никакой ясной картины не вырисовывалось.

— Сен-Жак отметил только эти два места, — сказала я, указывая сначала на одну из нижних, потом на верхнюю булавку.

Я осмотрела южный берег, прошла взглядом от моста Виктории к Сен-Ламберу и свернула на юг. Найдя то место, где прямо под изгибом ступни на карте Сен-Жака мы увидели третью отметку, я обозначила его четвертой булавкой. Образовавшийся рисунок сделался еще более бессмысленным.

Райан вопросительно посмотрел на меня.

— Здесь он нарисовал третью «X», — пояснила я.

— Что она обозначает?

— А вы как думаете?

— Черт его знает! Может, в этом месте похоронена его дохлая собака. — Райан взглянул на часы. — Послушайте…

— Разве вам не кажется, что было бы неплохо выяснить значение третьей «X»?

Прежде чем ответить, Райан внимательно посмотрел на меня. Я с удивлением отметила, что раньше никогда не замечала, какие у него глаза — неоново-голубые.

Он покачал головой:

— Все это сильно смущает меня. В данный момент в вашей истории о серийном убийстве слишком уж много дыр. Заполните их. Предоставьте больше фактов. Или пусть Клодель обратится к СК с официальной просьбой. Пока это дело нас не касается.

Бертран сделал ему знак рукой, указав на часы, а потом на дверь. Райан кивнул ему и вновь обратил на меня свой неоновый взгляд.

Я молчала, испытующе всматриваясь в его лицо, ища в нем хотя бы намек на одобрение. И ничего не могла найти.

— Мне пора идти. Когда просмотрите документы, положите папку мне на стол.

— Хорошо.

— И… гм… только ничего не бойтесь.

— Что?

— Я слышал, что́ еще вы там нашли. Не исключено, что этот гад и в самом деле опасен. — Он засунул в карман руку, достал визитку и что-то написал на ее оборотной стороне. — Мой домашний телефон. Если потребуется помощь, звоните.

Десять минут спустя я сидела за своим столом, перепуганная и взволнованная. Я пыталась заставить себя сконцентрировать внимание на других делах, но ничего не выходило. Каждый раз, когда где-то в соседних офисах раздавался телефонный звонок, я тут же протягивала руку к своему аппарату, так как страстно желала, чтобы мне позвонил Шарбонно или Клодель. В десять пятнадцать я вновь попыталась связаться с ними.

— Одну минутку, — ответил чей-то голос.

Через некоторое время со мной заговорил Клодель.

— Доктор Бреннан, — представилась я.

Последовала пауза.

— Да.

— Вам передали мое сообщение?

— Да.

Словоохотливостью он походил на бутлегера, к которому нагрянули налоговики.

— Я хотела поинтересоваться, что вам удалось узнать о Сен-Жаке.

Клодель фыркнул:

— О Сен-Жаке?

Несмотря на то что в данную минуту я с удовольствием вырвала бы ему язык, я понимала, что не должна забывать об основном правиле общения с заносчивыми детективами — вести себя тактично.

— Вы полагаете, имя вымышленное?

— Если это его настоящее имя, тогда я — Маргарет Тэтчер.

— Как продвигаются дела?

Последовала еще одна пауза, и я отчетливо представила себе, как Клодель закатывает глаза, придумывая лучший способ побыстрее от меня отделаться.

— Дела никак не продвигаются. Ни оружия, ни видеозаписей, ни признаний, ни частей тела, оставленных на память, мы не нашли.

— А отпечатки пальцев?

— Они ничего нам не дали.

— Личные вещи?

— Этот тип невиданно строг к себе. У него ничего нет: ни украшений, ни личных вещей, ни одежды. Ах да, совсем забыл о свитере и резиновой перчатке. А еще о грязном покрывале.

— Зачем ему перчатка?

— Не знаю, может, он печется о ногтях.

— Что же тогда вы имеете?

— Вы все видели. Коллекцию фотографий «Покажи мне свою задницу, детка», карту, газеты, вырезки, список. Ах да! Еще немного спагетти.

— И больше ничего?

— Ничего.

— А туалетные принадлежности, медикаменты?

— Нет.

Я на мгновение задумалась.

— Похоже, этот парень вообще там не живет.

— А если живет, то он самый грязный из существующих на земле людей: не чистит зубы, не бреется. У него нет ни мыла, ни шампуня.

Я опять пораскинула мозгами:

— Что вы обо всем этом думаете?

— Возможно, подонок использует эту дыру для каких-то темных делишек, например любуется там на свои картинки. Наверное, его даме это хобби не по душе. Она наверняка запрещает ему мастурбировать дома. Откуда мне знать?

— А список?

— Мы занимаемся проверкой имен и адресов.

— Кто-нибудь живет в Сен-Ламбере?

Очередная пауза.

— Нет.

— О том, как у него оказалась кредитная карточка Маргарет Адкинс, удалось что-нибудь выяснить?

На сей раз Клодель молчал дольше, и я как будто ощущала его враждебность.

— Доктор Бреннан, почему бы вам не вернуться к своим делам и не дать нам возможность спокойно заниматься поимкой убийц?

— Вы считаете, что он…

— Что он — что?

— Убийца?

Короткие гудки.

Оставшуюся часть утра я провела, определяя возраст, пол и рост человека по единственной кости — локтевой. Ее нашли дети, утроившие укрепление близ Пуан-о-Трамбль. Скорее всего, она попала туда с какого-то старого кладбища.

В двенадцать пятнадцать я поднялась наверх и купила диетическую колу. Вернувшись в офис, закрыла дверь, достала бутерброд и персик, села в кресло и попыталась заставить себя подумать о чем-нибудь отстраненном. Ничего не вышло. Мои мысли вернулись к Клоделю.

«Он до сих пор не верит в серийного убийцу», — подумала я.

Может, его и в самом деле нет? Может, схожесть последних убийств всего лишь совпадение? Может, связь, которую я усматриваю между ними, — плод моего воображения? А Сен-Жак действительно просто-напросто обожает читать про насилие? Конечно. Продюсеры и издатели миллион раз обыгрывали в своих книгах и фильмах эту тему. Наверное, он вовсе не убийца, а лишь играет, составляя планы уже совершенных кем-то преступлений. А кредитную карточку Маргарет Адкинс нашел или украл еще до ее смерти. Возможно. Возможно. Возможно.

Нет, так не пойдет. Если не Сен-Жак, то кто-то другой в ответе за эти смерти. По крайней мере некоторые из убийств точно взаимосвязаны.

Ждать, что вскоре нам привезут очередное изуродованное тело, чтобы тогда доказать всем свою правоту, я не желала.

Нужно каким-то образом доказать Клоделю, что я не идиотка с чрезмерно развитым воображением. Он упорно не хотел позволить мне вторгаться на его территорию, считал, что я не должна переступать рамки дозволенного, что обязана заниматься только своими делами. А Райан? Райан сказал, в этой истории слишком много дыр. Имеющихся фактов недостаточно. Дыры надо заполнить.

— Я покажу тебе, Клодель, на что способна! Сукин сын!

Я произнесла это вслух, выпрямляя спину и швыряя персиковую косточку в корзину для мусора.

Итак.

Что делать?

Тщательнее обследовать кости.

13

Я пришла в гистологическую лабораторию, попросила Дени дать мне дела под номерами 25906-93 и 26704-94, положила на столе слева планшет и ручку и достала два тюбика винилполисилоксана, маленький шпатель, блок мелованной бумаги и нутромер с точностью до тысячной дюйма.

Дени поставил на край стола две картонные коробки — большую и маленькую, — опечатанные, с аккуратно приклеенными на них ярлыками. Я открыла большую, выбрала необходимые мне части скелета Изабеллы Ганьон и положила их на стол справа.

Хотя останки Шанталь Тротье сразу вернули родственникам для похорон, некоторые сегменты ее костей были оставлены в качестве доказательств. Так принято, когда дело касается убийства и на скелете есть следы повреждений.

Я открыла маленькую коробку, извлекла из нее шестнадцать пакетиков на молнии и положила их на стол слева. На каждом было написано название части тела и указана сторона. Правое запястье. Левое запястье. Правое колено. Левое колено. Шейный позвонок. Грудной и поясничный позвонок.

Я достала все имеющиеся фрагменты и разложила их в анатомическом порядке. Два сегмента бедра легли рядом с соответствующими сегментами большеберцовых и малоберцовых костей в месте коленного сочленения. Запястья образовались из сложенных вместе шести дюймов лучевой и локтевой кости. Срез, сделанный патологоанатомом во время вскрытия, был ровным и гладким. Перепутать его со вторым срезом я не могла.

Я придвинула к себе блок с бумагой и выдавила на верхний лист из первого тюбика голубую ленту, из второго — белую. Выбрав одну из костей рук, я положила ее перед собой, взяла шпатель, быстро смешала голубой катализатор и белую основу до получения однородной вязкой массы, втянула ее в пластмассовую спринцовку и осторожно, словно украшая торт, покрыла ею суставную поверхность.

Отложив первую кость в сторону, очистила шпатель и спринцовку, вырвала использованный лист бумаги и проделала ту же процедуру со второй костью. Когда смесь на первой поверхности застыла, я удалила ее и, обозначив номером дела, указав анатомический участок, сторону и время, поместила рядом с той костью, форму которой она приобрела. На обработку всех костей ушло больше двух часов.

Покончив с этим, я подошла к микроскопу, установила необходимый диапазон увеличения, направила волоконно-оптический осветитель на столик обзора и начала тщательно исследовать каждую мельчайшую зазубрину, каждую царапину на костях Ганьон.

Порезы, оставленные на них преступником, делились на два типа. Поверхность среза каждой кости руки покрывали желобки. Стенки желобков были ровными, а их концы наклоненными. Длина большинства из них составляла менее четверти дюйма, а ширина — примерно пять сотых дюйма. На костях ног я увидела похожие углубления.

Порезы второго типа по форме представляли собой букву «V», но их стенки уже не походили на желобки. Эти отметины вместе с отметинами первого типа покрывали поверхности концевых отделов длинных трубчатых костей, а на суставных поверхностях бедер и на позвонках их не было.

Я схематически изобразила на бумаге положение каждого пореза и зафиксировала их длину, ширину и глубину желобков, затем тщательнее исследовала желобки на костях и сделанных мной формах, в том числе и в поперечных сечениях. Их стенки покрывали мельчайшие ямки, впадины и черточки. Казалось, я разглядываю рельефную карту, только острова и насыпи на моей карте были одного цвета — ярко-голубого.

Конечности преступник отрезал в областях сочленений, длинные же трубчатые кости почти не повредил, кроме ниж них участков костей рук, — кисти он отделил выше запястий. Я внимательнее осмотрела поверхности срезов лучевой и локтевой кости и изучила каждую имевшуюся на них зазубринку. Исследовав останки Ганьон, я детально осмот рела фрагменты останков Тротье.

В какой-то момент Дени спросил, можно ли что-то убрать. Я кивнула, не вникая в смысл вопроса. Постепенно лаборатория опустела, но я не обратила на это внимания.

— Что вы здесь до сих пор делаете?

Я чуть не выронила позвонок, который убирала из микроскопа:

— О боже! Райан!

— Не пугайтесь. Я просто увидел, что тут горит свет, и подумал, что если Дени задержался, значит занимается чем-то сверхинтересным.

— Который час?

Я взяла еще один шейный позвонок и убрала оба в пакетик.

— Без двадцати шесть. — Эндрю Райан взглянул на часы.

Он проследил, как я укладываю пакетики в меньшую коробку, закрываю ее крышкой и приклеиваю отлепленный край ярлыка.

— Выяснили что-нибудь полезное?

— Да.

Я взяла тазовые кости Изабеллы Ганьон и положила их в большую коробку:

— Клодель не придает особого значения отметинам на костях.

Наверное, не следовало мне этого говорить.

— Вероятно, он считает: пила, она и в Африке пила.

Я убрала в коробку лопатки и принялась собирать кости рук:

— А вы что думаете по этому поводу?

— Черт, я не знаю.

— Вы ведь представитель сильного пола — пола плотников и строителей. Кстати, что вам известно о пилах?

— Ими что-нибудь распиливают.

— Отлично. А что именно?

— Дерево. Металл. — Он выдержал паузу. — Кости.

— Каким образом?

— Каким образом?

— Да, каким образом?

Райан задумался:

— Зубьями. Зубья движутся вперед и назад, материал распиливается.

— А если пила радиальная?

— У радиальной пилы полотно вращается.

— А как она режет: ровно или врезаясь в поверхность?

— Что вы имеете в виду?

— Ее зубья прямой или косой заточки? Они режут материал или, так сказать, прорубают свой путь?

— О!

— И в какой конкретно момент происходит распиливание — когда зубья движутся вперед или назад?

— Вы о чем?

— Вы сами сказали, зубья пилы движутся вперед и назад, вот материал и распиливается. А когда он распиливается? Когда полотно идет вперед или назад?

— О!

— И как следует пилить: вдоль волокон материала или поперек?

— А какая разница?

— На каком расстоянии друг от друга располагаются зубья? Какую они имеют форму? В одной ли плоскости с полотном находятся? Каков угол их изгиба? Какая у них заточка: косая или прямая? Как…

— Хорошо-хорошо, расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о пилах.

Я положила последние кости Изабеллы Ганьон в коробку, закрыла ее крышкой, приклеила отлепившийся конец ярлыка и продолжила:

— Существует сотни видов пил: поперечная, продольная, ножовочная, ножовка с узким полотном, ножовка по металлу, кусторез, кухонная пила, пила для резки мяса, пястная пила и пила для костей. Все это ручные пилы. Есть еще пилы газовые и электрические. Полотно некоторых движется возвратно-поступательно, других — циклично, но в одном направлении, у третьих — вращается. Разные пилы используются для распиливания различных материалов. Даже если мы ограничимся рассматриванием только ручных пил — а в данном случае нас интересуют именно ручные пилы, — то увидим, что все они различаются размерами полотна, углом, заточкой и количеством зубьев.

Я взглянула на Райана, чтобы проверить, слушает ли он мою лекцию. Он слушал. Его голубые глаза светились, как пламя горелки на газовой плите.

— Это означает, что на материале, подобном кости, пила оставляет характерные следы. Они бывают разной ширины и разной формы.

— Вы хотите сказать, что по кости можете определить, какой именно пилой ее распилили?

— Нет. Но класс, к которому эта пила относится, могу.

Он обмозговал услышанное:

— А почему вы так уверены, что трупы расчленили непременно ручной пилой?

— Электрические пилы оставляют на поверхности примерно одинаковые порезы. Рисунок волокон на стенках этих порезов и царапины более ровные, чем после ручной пилы. Направлены все они в одну сторону. — Я с минуту помолчала, размышляя. — При работе электрической пилой от человека не требуется больших затрат энергии, поэтому он часто оставляет на материале следы фальшзапилов. Глубокие. А еще из-за того, что электрическая пила довольно тяжелая, и из-за того, что человек надавливает на распиливаемый материал, в самом конце пиления две половины этого материала быстрее переламываются.

— А что, если ручной пилой работает какой-нибудь силач? Разве не такими же будут следы на кости, как от электропилы?

— М-да. Индивидуальные особенности человека, несомненно, играют в подобных вещах важную роль. Важную, но не определяющую. Электрические пилы, в отличие от ручных, — кто бы ими ни работал — обычно оставляют ровные следы уже в самом начале пиления, потому что полотно начинает двигаться еще до соприкосновения с материалом. Такую же форму порезы имеют и в конце пиления. — Я выдержала паузу. — Кстати, электрическая пила еще и шлифует поверхность, а ручная — нет.

Я перевела дыхание. Райан удостоверился, что я не намереваюсь продолжать.

— А что такое фальшзапил?

— Когда полотно пилы только входит в материал, например в кость, в ней образуется углубление. С продвижением пилы это углубление превращается в распил, а следы на поверхностях приобретают определенную форму — форму желобка. Если, начав пилить, человек сразу убирает пилу, в кости остается углубление — фальшзапил. Этот фальшзапил содержит в себе массу информации. По его ширине можно определить, например, шаг зуба пилы. На его стенках иногда остаются какие-то отметины. В поперечном сечении он имеет определенную форму.

— А если пиление равномерное и непрерывное и на поверхности кости вообще нет желобков?

— Чаще всего в том месте, где почти полностью распиленная кость переламывается сама, следы зубьев пилы все же видны. Я говорю о выступе, остающемся в районе излома. На разрезанной поверхности перед этим выступом иногда отпечатывается также и индивидуальная форма зуба.

Я вновь достала лучевую кость Ганьон, поместила ее на столик микроскопа, нашла небольшой фальшзапил перед выступом в месте излома и направила на него луч оптиковолоконной трубки:

— Вот, взгляните.

Райан наклонился, посмотрел в окуляр и сфокусировал объектив микроскопа:

— Да, вижу.

— Обратите внимание на концевую часть распила. Что-нибудь замечаете?

— Какие-то бугорки.

— Правильно. Это костные островки. Они означают, что зубья пилы были отклонены от полотна на кососимметрические углы. Подобное расположение зубьев вызывает феномен, известный как вибрация полотна.

Райан выпрямился, отстраняясь от микроскопа, и посмотрел на меня. Его глаза обрамляли круги от окуляра, как следы от плотно облегающих голову защитных плавательных очков.

— Когда первый зуб врезается в кость, он пытается переместиться в соответствии с направлением плоскости полотна и отыскивает среднюю линию. Полотно идет по этой линии, сдвигаясь в противоположную сторону в поперечном направлении от движения. Второй зуб, входя в кость, стремится проделать то же самое, но расположен он по другую сторону от плоскости полотна. Полотно приспосабливается. Это происходит при входе в кость каждого очередного зуба, так что силы, воздействующие на полотно, постоянно меняются. В результате оно периодически перемещается в поперечном направлении. При очень широком разводе зубьев смещение полотна настолько значительно, что в срединной части пропила остаются выступы — костные островки.

— По этим островкам вы определили, что зубья были сильно разведены?

— Я определила по ним не только это. Так как каждое воздействие зуба вызывается присоединением к работе другого зуба, расстояние между изменениями направления показывает расстояние между зубьями. Следовательно, островки характеризуют наибольшее расстояние от вершины одного зуба до вершины другого зуба, а расстояние от одного островка до другого равно расстоянию между зубьями. Давайте я еще кое-что вам покажу.

Я заменила лучевую кость локтевой, расположив ее в микроскопе таким образом, что свет падал на место среза у запястья, и отступила в сторону.

— Видите извилистые линии на поверхности? — спросила я, когда Райан вновь наклонился к окуляру.

— Да. Похоже на стиральную доску. Только выгнутую.

— Это называется гармониками. Циклическое смещение полотна оставляет на стенке среза вершины и впадины, так же как костные островки на дне пропила.

— Значит, эти вершины и впадины, равно как и островки, можно измерить?

— Вот именно.

— Почему я не вижу ничего подобного на поверхности самого распила?

— Циклическое поперечное смещение полотна происходит в основном в начале и конце распиливания, когда полотно более свободно, не зажато стенками пропила.

— Логично. — Райан поднял голову. Его глаза опять обрамляли круги. — А о направлении вы можете что-нибудь сказать?

— О направлении хода полотна или его продвижения по направлению пропила?

— Разве это не одно и то же?

— Направление хода связано с тем, когда именно происходит пиление — при движении полотна назад или вперед. Большинство пил, производимых в Западной Европе и Северной Америке, режут, двигаясь назад, некоторые из японских — вперед. А есть и такие, которые пилят и в ту и в другую сторону.

— Вы можете определить, пилой какого типа воспользовался убийца?

— Да.

— Так что же конкретно вам удалось выяснить? — спросил Райан, потирая глаза и одновременно пытаясь смотреть на меня.

Я взяла планшет и просмотрела свои записи, выбирая наиболее существенные моменты:

— На костях Изабеллы Ганьон несколько фальшзапилов. Ширина желобков примерно пять сотых дюйма, их концевые части имеют наклон. Гармоники присутствуют, есть и костные островки. И те и другие можно измерить.

Я перевернула страницу.

Райан ждал, что я продолжу. Я молчала.

— И что все это значит?

— Полагаю, мы имеем дело с ручной пилой с кососимметричным расположением зубьев, шаг ее зуба — приблизительно одна десятая дюйма. Заточка зуба прямая. Распил происходит при движении пилы от себя.

— Понятно.

— Поперечное смещение полотна значительное. Сколов на выходе пропила довольно много. Создается впечатление, что это ножовка. Судя по островкам, развод зубьев довольно широкий.

— О чем это говорит?

Я была практически уверена, чем орудовал преступник, но высказывать свое мнение вслух пока не хотела.

— Прежде чем сделать окончательный вывод, я должна побеседовать с одним человеком.

— Поде́литесь со мной еще какими-нибудь соображениями?

Я опять просмотрела свои записи:

— Фальшзапилов больше на передних частях длинных трубчатых костей, мест излома — на задних. Из этого следует, что во время распиливания тело, скорее всего, лежало на спине. Голову убийца отделил от туловища в районе пятого шейного позвонка, руки — в местах плечевых суставов, ноги — бедренных, а нижние их части — коленных, кисти он отсек. Грудная клетка была распорота вертикальным разрезом, который виден на позвоночном столбе.

— Этот парень помешан на пилении, — покачал головой Райан.

— И не только на пилении.

— Что?

— Поработать ножом ему тоже доставляет удовольствие.

Я перевернула локтевую кость и перефокусировала микроскоп:

— Взгляните.

Райан наклонился к микроскопу, и мое внимание мгновенно приковал к себе его симпатичный крепкий зад.

— Прижиматься к окуляру настолько сильно вовсе не обязательно, — сказала я.

Он расслабился, опустил плечи и чуть подался назад.

— Видите продольные желобки, о которых мы с вами говорили?

— Угу.

— Теперь обратите внимание на левую сторону поверхности. Видите узкий разрез?

Райан подкорректировал фокус:

— Вон тот, клинообразной формы?

— Да. Это след от ножа.

Он выпрямился.

— Все ножевые порезы схожи, — сказала я. — Многие из них параллельны фальшзапилам, некоторые даже пересекают их. Кстати, в районах бедренных суставов и на позвоночнике я увидела только такие следы.

— Что это означает?

— Некоторые из ножевых порезов сделаны явно после распиливания, другие — до. Наверное, убийца пользовался ножом, разрезая плоть, пилой распиливал сочленения, потом опять брал нож и завершал работу — разъединял самые крепкие сухожилия и мышцы. Только кисти он почему-то отделил от рук не в месте сочленения, а чуть выше запястий.

Райан кивнул.

— Изабеллу Ганьон обезглавили, ее грудную клетку распороли ножом. На ее позвонках нет следов пиления.

Некоторое время мы оба молчали, раздумывая о том, что я только что сказала. Я хотела предоставить Райану возможность переварить полученную информацию и лишь потом выдать главное.

— Я изучила также и кости Тротье.

Райан пристально взглянул на меня голубыми глазами. Его удлиненное лицо напряглось и сильнее вытянулось. Он приготовился услышать мою следующую фразу.

— На них идентичные следы распиливания и ножевые порезы.

Райан сглотнул, шумно вздохнул…

— По-моему, в жилах этого типа не кровь, — медленно произнес детектив, — а фреон.

В кабинет заглянул проходивший мимо уборщик.

Мы с Райаном повернули голову. Увидев мрачное выражение наших лиц, человек торопливо исчез. Райан серьезно посмотрел мне в глаза:

— Расскажите все это Клоделю. Ваши слова не лишены смысла.

— Сначала мне хотелось бы уточнить некоторые детали.

Он удалился не попрощавшись. Я убрала кости и, оставив коробки на столе, вышла в коридор. Часы над лифтом показывали шесть тридцать. Я планировала решить сегодня еще два вопроса и, хотя понимала, что уже слишком поздно, попыталась это сделать.

На моем этаже в самом конце коридора, с правой стороны, располагался кабинет с надписью: «ИНФОРМАЦИОННЫЙ ОТДЕЛ».

После долгой подготовки осенью прошлого года мы наконец-то достигли желанной цели: процесс компьютеризации работы ЛМЛ и ЛСЖ завершился. Теперь дела последних нескольких лет с отчетами всех подразделений были внесены в оперативную базу данных. Информацию о старых тоже постепенно вводили. Наконец-то мы вошли в век компьютерных технологий. Под предводительством Люси Дюмон.

Ее дверь была закрыта. Я постучала, заранее зная, что ответа не получу. В шесть тридцать вечера даже Люси Дюмон обычно уже дома.

Я устало вернулась в свой офис, достала книгу с телефонами членов Американской академии судебных наук и нашла нужную мне фамилию. Глянула на часы, подсчитывая в уме, который сейчас час в Оклахоме. Четыре сорок. Хотя я могла и ошибиться.

Ответил мужской голос. Я сказала, что хочу поговорить с Ароном Калвертом. Голос дружелюбно и гнусаво объяснил, что это ночная смена охраны, что Калверта нет, но ему с удовольствием передадут сообщение. Я оставила свое имя и номер телефона и повесила трубку, так и не выяснив, с человеком из какого часового пояса побеседовала.

Некоторое время я просто пялилась в пространство перед собой, сожалея, что не подумала позвонить Арону раньше. Потом опять подняла телефонную трубку и набрала номер Гэбби. Никто не ответил. По всей вероятности, в столь поздний час даже ее автоответчик отказывался работать. Я позвонила ей в офис и, прослушав четыре длинных гудка, чуть было не положила трубку, как на другом конце провода раздался голос. Нет, Гэбби в последнее время никто не видел. Нет, она даже не приходила за почтой. Нет, ничего странного в этом нет — на дворе лето. Я произнесла слова благодарности и нажала на рычаг.

— Ни Люси, ни Арона, ни Гэбби, — сказала я пустоте в своем офисе. — Гэбби. Где же ты, Гэбби? Нет. Я не должна позволять себе думать о чем-то гадком. — Я взяла со стола ручку. — Пора активно включаться в игру. — Подкинула ручку в воздух и поймала ее. — Надо сосредоточить на этом деле все свои силы. Все свои силы.

Я еще раз подбросила ручку. Все свои силы. Повертела ручку в руке. Да, все свои силы.

Поднялась с кресла, повесила на плечо сумку и погасила свет.

— Несмотря на твое недовольство, Клодель!

14

Направляясь к «мазде», я воспроизводила в памяти свой монолог в офисе. Мозг в предвкушении того, что я намеревалась предпринять, работал туговато. По пути я заехала в греческий ресторан и купила шашлык из куры.

Придя домой, я, не обращая внимания на упрек в глазах приветствующего меня Верди, достала из холодильника дие тическую колу, поставила ее вместе с пропитавшейся жиром коробкой на стол и взглянула на автоответчик. Он смотрел на меня молча и не мигая. Гэбби не звонила. Меня охватила тревога. Как у дирижера, взволнованному собственной музыкой, мое сердце заколотилось в темпе престо.

Я направилась в спальню и принялась рыться в выдвижных ящиках. То, что мне было нужно, лежало под кучей барахла в третьем из них. Карта. Я взяла ее с собой в столовую, расстелила на столе и открыла коробку с едой. При виде риса в обилии масла и пережаренного шашлыка мой желудок словно попятился назад, как краб. Я отломила кусочек лаваша и открыла бутылку колы.

Отыскав свою улицу на изображенной на карте ступне, я провела пальцем дорожку из центра через реку к южному берегу. Найдя нужный район, свернула карту, оставляя сверху только Сен-Ламбер и Лонгей, и сделала попытку поесть. Ничего не вышло. Желудок категорически не принимал шашлык.

Верди мелькал перед глазами на удалении примерно трех дюймов.

— Налетай! — сказала я, опуская ему коробку.

Верди несколько секунд удивленно колебался, затем двинулся к ней. Послышалось громкое мурлыканье. Я вышла в прихожую, нашла в нише фонарь, пару садовых перчаток и банку средства для отпугивания насекомых и сложила это все вместе с картой, блокнотом и планшетом в рюкзак. Затем переоделась в футболку, джинсы и кеды и заплела волосы в тугую косичку. В последний момент я решила положить в рюкзак еще и джинсовую рубашку с длинным рукавом и написать записку: «Уехала в Сен-Ламбер искать третью „X“». Взглянув на часы, я приписала время — девятнадцать сорок пять — и дату и положила записку на стол в столовой. Возможно, это и ни к чему, но, если возникнут неприятности, у меня будет лишний шанс получить помощь.

Повесив рюкзак на плечо, я ввела цифры кода на пульте охранной системы, но от волнения ошиблась и была вынуждена набрать код заново. Повторно ошибившись, я закрыла глаза и воспроизвела в памяти все слова из «Интересно, чем сегодня вечером занят король», так сказать, элементарным способом привела мозг в порядок. Эту хитрость я осво ила, учась в аспирантуре. Отличный метод. Тайм-аут с «Камелотом» помог мне вернуть самообладание, и, спокойно введя правильные цифры, я вышла из квартиры.

Выехав из гаража, я обогнула квартал, проехала по Сен-Катрин на восток до де-ля-Монтань и свернула на юг к мосту Виктории — одному из трех, связывающих остров Монреаль с южным берегом реки Святого Лаврентия. Тучи, днем висевшие над городом обрывками, теперь сгущались, предрекая серьезное изменение погоды. Горизонт был затянут полностью и выглядел мрачным и зловещим, а река под ним казалась чернильно-серой и враждебной.

Я взглянула в ту сторону, где располагались Иль-Нотр-Дам и Иль-Сен-Элен, на изгибавшийся дугой мост Жака Картье. Оба острова казались сейчас хмурыми и печальными. Во время «Экспо-67» жизнь, наверное, там била ключом. Теперь же они дремали, словно остатки древних цивилизаций.

Внизу по течению реки располагался Иль-де-Сор. Остров монахинь. Когда-то принадлежавший церкви, ныне он был известен как гетто яппи. Небольшой акрополь из кондоминиумов, площадок для гольфа, теннисных кортов и бассейнов, связанный с городом мостом Шамплен. Огни его высоких башен мерцали, будто соревнуясь с проблесками молнии вдали.

Приехав на южный берег, я приостановилась на бульваре Сэра Вильфреда Лорье. Пока пересекала реку, небо окрасилось в устрашающе-зеленые тона. Я достала карту, определилась и отложила карту на соседнее сиденье. В этот миг вечер пронзила молния. Ветер усилился, по лобовому стеклу забарабанили первые капли дождя.

В жутком предгрозовом мраке я двинулась дальше, сбавляя скорость перед каждым перекрестком, чтобы вглядеться в дорожные знаки. Я ехала по намеченному пути: свернула налево, направо и еще дважды налево.

Спустя десять минут остановила машину. Сердце стучало, как шарик в пинг-понге. Я вытерла о джинсы вспотевшие ладони и огляделась.

Тьма сгустилась, превратившись почти в черноту. Оставив позади жилые районы, застроенные одноэтажными домами, я очутилась на краю заброшенной промышленной зоны, обозначенной на карте серым полумесяцем. Поблизости не было ни души.

По правую сторону от меня возвышался ряд пустующих складских помещений. Их освещало тусклое сияние единственного неразбитого фонаря. Строение, расположенное ближе всех к фонарному столбу, зловеще выделялось на фоне окутанных темнотой соседей — очертаний самых отдаленных было невозможно различить. На некоторых висели таблички с предложением о продаже или сдаче внаем, на других, владельцы которых, по-видимому, махнули на них рукой, я не увидела никаких знаков. Оконные проемы складов смотрели на меня черными дырами, парковочные площадки рядом были покрыты трещинами и завалены мусором. Картина напоминала кадры из черно-белых фильмов о Лондоне времен Второй мировой.

Слева я не обнаружила ничего. Лишь кромешную тьму. На карте это место обозначалось зеленым. Именно здесь Сен-Жак вывел третью «X». Я думала, что найду тут кладбище или небольшой парк.

Черт!

Я положила руки на руль и уставилась в темноту.

Что дальше? Следовало тщательнее продумать операцию.

Небо озарилось очередной вспышкой молнии — и на пару мгновений улица осветилась. Что-то выпорхнуло из ночи и подлетело к лобовому стеклу моей машины. Я взвизгнула. Легкое создание задержалось на несколько секунд в воздухе, махая крыльями, и вновь улетело во мрак. Странник, носимый ветром.

«Успокойся, Бреннан, — приказала я себе. — Сделай глубокий вдох и выдох».

Уровень моего волнения достигал ионосферы.

Я достала из рюкзака рубашку, надела ее, сунула перчатки и средство против насекомых в задние карманы джинсов, а фонарик за пояс. Блокнот и ручка остались.

«Делать записи все равно не придется», — решила я.

Пахло дождем и мокрым бетоном. Ветер бушевал: крутил в воздухе бумагу и листья, сгонял их в кучи и тут же эти кучи разрушал. Когда я вышла из машины, ветер принялся хлестать по лицу и отчаянно трепать края моей рубашки. Я заправила ее в джинсы, взяв фонарик в руку. Рука дрожала.

Освещая путь, я пересекла улицу и, перешагнув через бордюр, ступила на траву. А вскоре наткнулась на ржавую ограду. Забор высотой около шести футов окружал принадлежавшую кому-то территорию. Дальше я увидела деревья и кустарники — беспорядочный лес. В свете фонарика разглядеть, каких размеров этот лес и что за ним, было невозможно.

Я пошла вдоль ограды. Свешивавшиеся за нее ветви раскачивались на ветру, в желтом пятне света моего фонарика плясали тени. С листьев на лицо то и дело падали дождевые капли. Я чувствовала, что скоро хлынет настоящий ливень. Меня трясло — не то от холода, не то от навеваемого жуткими сценами страха. Скорее, от всего сразу. Я проклинала себя за то, что взяла средство от насекомых, а не куртку.

Почувствовав, что ступаю на край какого-то склона, я резко остановилась и увидела под ногами дорогу, ведущую к коридору между деревьями. Ворота в ограде были скреплены цепью и висячим замком.

Судя по всему, их давно не раскрывали. На дороге буйно росли сорняки, а уровень мусора достигал нижнего края ограды. Я направила луч фонаря в проход, но практически ничего не увидела во тьме.

Я двинулась дальше, а пройдя еще ярдов пятьдесят, достигла угла и осмотрелась. Улица, вдоль которой я шла, заканчивалась в этом месте Т-образным перекрестком. Я всмотрелась во тьму противоположной стороны, такой же мрачной и пустынной.

Там располагалась покрытая асфальтом площадка, огороженная цепью. Похоже, это парковка какого-то предприятия или склада. Освещала парковку единственная лампочка, свешивавшаяся с изогнутой проволоки на телефонном столбе. Висела лампочка под жестяным колпаком, поэтому ее свет распространялся на территорию футов в двадцать, не больше. Площадка была засыпана мусором, тут и там по ее краям вырисовывались силуэты каких-то будок.

Я прислушалась. Какофония звуков: ветер, капли дождя, отдаленные раскаты грома. Стук моего сердца. Света с той стороны дороги как раз хватало, чтобы увидеть, как дрожат мои руки.

«Ладно, Бреннан, хватит, — сказала я себе. — Довольно заниматься ерундой».

— Неплохая идея, — произнесла я вслух.

Голос прозвучал странно. Казалось, ночь глотает слова раньше, чем они достигают моих собственных ушей.

Ограда поворачивала налево и продолжала тянуться вдоль улицы. Я двинулась дальше. Через десять футов металлический забор закончился, превратившись в каменную стену. Я сделала шаг назад и осветила стену фонарем. Серого цвета, в высоту она достигала футов восьми, а вверху была окаймлена бордюром из отдельных камней. Насколько я могла видеть в темноте, стена шла вдаль параллельно улице, а посредине ее разделяли ворота. По всей вероятности, это парадный вход.

Я продолжила путь, разглядывая промокшую бумагу, осколки стекла и алюминиевые канистры, что валялись у основания стены.

Через пятьдесят ярдов стена опять сменилась ржавой решеткой. Я пошла дальше и, приблизившись вскоре еще к одним воротам, осветила их фонариком. Цепь, которой они были связаны, блестела и выглядела совсем новой.

Я сунула фонарь за пояс джинсов и потянула за цепь. Не поддается. Потянула сильнее. Безрезультатно. Отойдя на шаг назад, я осветила решетку снизу вверх и принялась детально ее рассматривать.

В этот момент что-то коснулось моей ноги. Я инстинктивно схватилась за нее, уронив при этом фонарик. В моем воображении мелькнули чьи-то красные глаза и желтые зубы. Дрожащей рукой я нащупала край полиэтиленового пакета.

— Черт, — пробормотала я, едва шевеля пересохшими губами, и отстранилась. — Испугалась пакета.

Я отбросила полиэтилен в сторону, и он с шумом полетел по ветру. Подняла фонарик, погасший при ударе о землю, и легонько стукнула по нему ладонью. Лампочка мигнула и вновь потухла. Я еще раз стукнула по фонарю. Он включился, но теперь луч был тусклым и дрожащим. Я чувствовала, что скоро останусь вообще без света.

Что делать дальше? Что я надеюсь здесь отыскать? Не лучше ли отправиться домой и принять теплую ванну?

Я закрыла глаза и стала напряженно вслушиваться в звуки, пытаясь определить, нет ли поблизости людей. Позднее я сотню раз воспроизводила в памяти этот эпизод, размышляя, не упустила ли чего-нибудь. Хруста гравия под колесами машины. Скрипа отворяющихся ворот. Гула мотора. Может, в тот момент я слишком устала, а может, помешала надвигающаяся гроза. Так или иначе, я тогда ничего не услышала.

Я сделала глубокий вдох, напрягла плечи и всмотрелась во тьму за оградой. Однажды в Египте, когда я работала в гробнице в Долине царей, неожиданно отключили электричество. Я не просто оказалась в темноте — я была поглощена ею. Казалось, будто наступил конец света. Пытаясь рассмотреть что-нибудь во мраке по ту сторону ржавой ограды, я испытала нечто похожее.

«Где хранятся более темные тайны? — размышляла я. — В гробницах фараонов или в черноте за этой решеткой?»

Та «X» на карте Сен-Жака непременно должна что-то означать. Разгадка здесь. Надо продолжать поиски.

Я шла назад, к первым воротам, раздумывая, как пробраться внутрь, и пристально вглядываясь в лес за оградой, когда последовал очередной разряд молнии, похожий на вспышку фотокамеры. Я почувствовала запах озона и покалывание в голове и руках. Мой взгляд приковало к освещенной молнией табличке на заборе справа.

Это была небольшая металлическая пластинка с надписью. Я направила на нее тусклый луч фонаря. «Entrée inter-dite». Вход воспрещен. Внизу более мелкими буквами были выведены еще какие-то слова. Что-то «de Montreal». Я присмотрелась и разглядела нечто похожее на «эрцгерцога». Эрцгерцог Монреальский? Сомнительно, чтобы таковой вообще существовал.

Под надписью темнел какой-то кружок. Я осторожно поскребла по нему ногтем большого пальца, удаляя ржавчину. Моему взгляду начала открываться некая эмблема, похожая на герб. Что-то в этом гербе показалось знакомым. Неожиданно меня осенило: епархия архиепископа. Епархия архиепископа Монреаля. Конечно. Я находилась рядом с владением церкви, возможно, рядом с монастырем. В Квебеке их полно.

«Отлично, Бреннан, ты ведь католичка, — мелькнуло у меня в голове. — На церковной территории можешь рассчитывать на защиту».

Черт, что еще за мысли? Откуда они? Всплыли из подкорки из-за прилива адреналина в кровь? Или из-за дурного предчувствия?

Приблизившись к первым воротам, я засунула фонарь за пояс, взялась за цепь правой рукой, а левой схватилась за ржавый металлический прут сверху и приготовилась потянуть за цепь, но этого и не потребовалось. От одного моего прикосновения цепь шевельнулась и заскользила между прутьями. Я стала наматывать ее на руку, пока не размотала полностью. Последнее звено застопорилось, лязгнул висячий замок, к которому оно присоединялось. Я рассмотрела замок и не поверила своим глазам. Его верхняя часть — металлическая дужка — была продета в последнее звено цепи, но не закреплена.

Я вытащила дужку из замка, убрала цепь и уставилась на ограду. Только сейчас до меня дошло, что ветер стих и воцарилась тишина. Наступившее безмолвие оглушало.

Я повесила цепь на правую створку ворот и потянула на себя левую. Послышался скрип. Других звуков не было: ни кваканья лягушек, ни стрекотания сверчков, ни гудков мчащихся вдали поездов. Казалось, в ожидании грозы вся вселенная затаила дыхание.

Створка ворот нехотя отворилась, я вошла и прикрыла ее за собой. Деревья за оградой пребывали в зловещем спокойствии. Под ногами захрустел гравий.

Где-то здесь церковь. «И колокола», — в ритме детской считалочки застучало у меня в висках. Я дрожала от напряжения, но чувствовала в себе такое небывалое количество энергии, какого хватило бы, наверное, на перекраску всего здания Пентагона.

«Ты все равно проиграешь эту игру, Бреннан, — предупредил меня внутренний голос. — Вспомни о Клоделе».

«Нет, — возразила я. — А Ганьон, Тротье, Адкинс?»

Я остановилась и осветила деревья, что выстроились по правую сторону от дороги. Возникло такое чувство, будто они уходят в бесконечность. Я повернулась налево и вновь посветила фонариком. Показалось, что я вижу узкий проход между деревьями на удалении ярдов десяти. Удерживая на месте луч фонаря, я медленно двинулась вперед. Никакого прохода. Но этот участок определенно выглядел как-то иначе, чем лес вокруг. Я внимательнее присмотрелась и поняла, что дело вовсе не в деревьях, а в подлеске. Именно здесь он почему-то был скудным и низкорослым, словно начал расти совсем недавно.

Невысокая молоденькая поросль образовывала извилистую полоску. Едва шагнула я на эту полоску, как разразилась гроза.

Морось резко сменилась настоящим кошмаром. Деревья заметались в разные стороны, как стая из тысячи коршунов. Вспышки молний вновь и вновь озаряли небо, от гулких раскатов грома закладывало уши. Возобновившийся ветер с яростью бичевал землю косыми струями воды.

Я мгновенно насквозь промокла. Одежда прилипла к телу, волосы облепили лицо. Раненая щека заныла. Я вытащила из-за пояса край рубашки и накрыла им фонарик, пытаясь защитить от неистовства природы, втянула в плечи голову, отлепила от висков выбившиеся из прически пряди, провела ладонью по глазам и принялась оглядывать землю, как собака на поводке, исследующая дорогу с помощью нюха.

Футов через пятьдесят я обнаружила то, что искала. За миллиардные доли секунды мой мозг, выхватив из памяти запечатлевшиеся в ней картинки из недавнего прошлого, создал перед моими глазами правильный образ.

Пока я наклонялась, а тусклый дрожащий свет фонаря вытягивал находку из лап мрака, мой желудок сжимался в комок.

Сквозь грязь и листву проглядывал коричневый полиэтиленовый пакет для мусора, завязанный на конце узлом. Узел выдавался из земли словно морской лев, поднявшийся на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Дождь хлестал по пакету, превращал покрывавшую его почву в жижу и тут же смывал. Ноги мои едва не подкосились.

Очередная вспышка молнии привела меня в чувство. Я метнулась к пакету, осмотрела его, схватилась за узел и потянула. Пакет не двинулся с места — бо́льшая его часть находилась в земле. Я попыталась развязать узел, но мокрые холодные пальцы едва двигались. Я наклонилась ниже и принюхалась. Пахло полиэтиленом и мокрой землей. Больше ничем.

Тогда я проковыряла в пакете дырку и принюхалась вновь. Запах был слабым, но я узнала его. Сладковато-зловонный запах разложившейся плоти и мокрых человеческих костей. Охваченная яростью, я не успела решить, что делать дальше, когда услышала какое-то движение и хруст веток за спиной. Я попыталась отпрыгнуть в сторону, но в голове блеснула молния — и я вновь очутилась в кромешной тьме фараоновой гробницы.

15

Настолько тяжелого похмелья мне не доводилось переживать уже давным-давно. Я, как обычно в такие моменты, помнила все очень смутно. Когда пыталась пошевелиться, в мой мозг впивались гарпуны острой боли. Открой я глаза, меня определенно вырвало бы. Желудок сводило при одной мысли о движении, но я знала, что должна подняться. Кроме всего прочего, меня ужасно знобило. Холод пронизывал все тело. Я была не в состоянии унять дрожь и страстно желала укрыться еще одним одеялом.

Я села, не раскрывая глаз. Боль в голове была настолько невыносимой, что я отрыгнула немного желчи, наклонила лицо к коленям и подождала, пока не станет чуть легче. Затем, все еще с закрытыми глазами, выплюнула желчь в правую руку, а левой вцепилась в одеяло.

Только в этот момент, трясясь в ознобе, я осознала, что нахожусь вовсе не в своей кровати. Под моей рукой было не одеяло, а ветки и листья. Забыв о боли, я распахнула глаза.

Я сидела в лесу в мокрой одежде, покрытая грязью. Сильно пахло землей и тем, что вскоре должно было тоже превратиться в землю. Надо мной на фоне черного бархатного неба, усыпанного миллионом звезд, висели переплетенные друг с другом ветви деревьев, похожие на лапы паука. Их покрывала густая листва.

Моя память заработала. Гроза. Ворота. Дорога. Я не пила вчера. Но почему я здесь лежу?

Я провела рукой по затылку — и нащупала шишку.

«Здорово, — мелькнуло в голове. — Второй раз за неделю хорошенько получила. Прямо как настоящий боксер».

Но каким образом я заработала эту шишку? Споткнулась и упала? Или меня долбануло падающим деревом? Гроза ведь была нешуточной.

Я осмотрелась вокруг, однако поваленных деревьев не увидела. Я ничего не могла вспомнить, да и не очень-то этого хотела, мечтая только об одном: поскорее уйти отсюда.

Перебарывая тошноту, я нашла фонарик, наполовину уто пший в грязи, вытерла его и включила. Как ни странно, он заработал. На дрожащих ногах я поднялась и, ослепленная россыпью искр в голове, прижалась к ближайшему дереву.

Рот мой наполнился горечью, а в мозгу возникла очередная вереница вопросов. Когда я ела в последний раз? Вчера вечером? Сегодня вечером? Который сейчас час? Как долго я здесь пролежала?

Гроза закончилась, и на небе появились звезды. Было холодно. Это все, что я знала.

Когда желудок немного успокоился, я медленно выпрямилась и посветила вокруг фонариком. В памяти неожиданно возникла отчетливая картинка. Пакет. С воспоминанием о нем пришел приступ удушающего страха. Я крепче сжала в руке фонарик и резко обернулась, проверяя, не стоит ли кто у меня за спиной.

Где пакет? Я медленно поворачивала голову назад. Я помнила, что он был здесь, но на земле не замечала.

В голове стучало, горло сдавливала тошнота. Но в желудке ничего уже не было, и я мучилась, то и дело вновь прислонялась к дереву, вытирая с глаз слезы боли.

Почувствовав небольшое облегчение, я принялась искать пакет. Он лежал футах в десяти от меня. Я вся тряслась, и луч фонаря прыгал по пластиковой поверхности. Пакет был таким же, каким запечатлелся в моей памяти, только теперь больше выступал из размытой земли. Его окружала вода, в складках блестели лужицы.

Не в состоянии что-либо сделать, я просто уставилась на ужасную находку. Я знала, что ее следует обработать с соблюдением всех правил, но боялась, что до приезда спецгруппы кто-нибудь унесет пакет. От беспомощности хотелось кричать.

«Отличная мысль, Бреннан, — издевательски произнес мой внутренний голос. — Пореви. Может, кто-нибудь придет и спасет тебя».

Я стояла, трясясь от холода, боли и страха, пытаясь заставить мозг трезво работать, но он не желал даже слушать меня.

Тогда я внимательно осмотрела место, запоминая приметы, и двинулась прочь из леса. По крайней мере, я надеялась, что выберусь. Хоть и не знала, как пришла сюда. Дорога назад напрочь стерлась из памяти.

Фонарик без предупреждения погас. Очутившись во тьме, разбавленной лишь сиянием звезд, я трясла его и проклинала, но это не помогло.

— Черт!

Я прислушалась, пытаясь уловить какой-нибудь звук. Ничего, кроме стрекотания сверчков.

Всматриваясь во мрак, чтобы не врезаться в дерево, я пошла куда глаза глядят. Невидимые ветки дергали меня за волосы, вьюны путались под ногами.

Лес сгущался. Чутье подсказывало мне, что я иду не в ту сторону.

Я как раз решала, куда свернуть, когда твердая почва под ногами вдруг исчезла… Я полетела вниз и приземлилась на ладони и одно колено. Фонарик выскочил из руки и, ударившись о землю впереди меня, вдруг вновь заработал. Меня осветило его желтым светом. Я взглянула вниз и уви дела, что нахожусь в каком-то углублении.

Ощущая, как сердце колотится где-то в горле, я выкарабкалась наверх — боком, как краб на пляже, — подползла к фонарику и посветила им туда, куда только что упала. Это был небольшой свежевырытый кратер, почему-то напомнивший мне незатянувшуюся рану. По периметру его обрамляла земля, на противоположной стороне возвышался земляной холмик.

Я посветила фонарем внутрь кратера. Глубина фута три, ширина — около двух. Упав в него, я уперлась ногой в один из краев, и земля с поверхности ссыпалась на дно.

«Как орехи из коробки», — подумала я.

Я уставилась на почву, образовавшую в углублении невысокую кучку. Что-то было не так. Догадка пришла тут же: земля здесь была относительно сухой. Даже мой воспаленный мозг смог определить это несоответствие. И сделать элементарный вывод: яму либо чем-то накрывали во время дождя, либо вырыли после того, как он закончился.

Меня бросило в дрожь. Я скрестила руки на груди, чтобы хоть немного согреться в послегрозовой прохладе. Теплее мне не стало, а луч фонаря скользнул в сторону. Я разогнула руку и вновь направила луч на углубление в земле. Кому понадобилось…

В голове моей только сейчас возник закономерный вопрос, и желудок в ответ резко сократился. Кто? Кто приходил сюда, чтобы вырыть или очистить яму? И где этот человек? Резким движением я осветила пространство вокруг себя. Голову пронзила вспышка боли, а сердце заколотилось в три раза быстрее.

Не знаю, кого я собиралась увидеть. Нормана Бейтса с его мамашей? Ганнибала Лектера? Джорджа Бернса в бейсбольной кепке? Вокруг меня не было никого, кроме деревьев, вьюнков и темноты, освещенной звездами.

Что я увидела в дрожащем сиянии фонаря, так это дорогу. Тут в голову мне пришла одна идея. Я вернулась назад к пакету и ногой нагребла на него сучьев и листвы. Человек, принесший сюда пакет, естественно, найдет его и под этим импровизированным покрывалом, но оно укроет мою находку от взглядов посторонних людей.

Удовлетворенная, я достала из кармана банку со средством против насекомых, поставила ее на одну из толстых веток в качестве опознавательного знака и вновь пошла по тропе, отгибая вьюны и ветки. Ноги мои почти не гнулись, словно налитые свинцом, и я двигалась очень медленно. В месте соединения тропы с дорогой я повесила на ветки обе перчатки и побрела к воротам. Я чувствовала себя настолько уставшей, что, казалось, вот-вот упаду. Я знала, что скоро полностью потеряю силы, и хотела к тому моменту находиться где-нибудь вдали от этого жуткого места.

Моя старенькая «мазда» стояла там, где я ее оставила. Я пересекла улицу по направлению к машине, стараясь не думать о том, что кто-то может поджидать меня в ней. На ходу я принялась ощупывать карманы в поисках ключей, а найдя их, мысленно выругала себя за то, что ношу так много в одной связке. Дрожа от страха, я приблизилась к «мазде», выбрала нужный ключ, открыла дверцу и почти без чувств рухнула на водительское сиденье.

Я страшно хотела спать, поскорее забыть о только что происшедших событиях, но сознавала, что должна побороть в себе это желание. Кто-то мог до сих пор находиться поблизости, следить за мной, строить планы…

«Если задержусь здесь еще хоть на секунду, — подумала я, упорно разлепляя глаза, — то допущу непоправимую ошибку».

Перед глазами вновь возник образ Джорджа Бернса. В моих ушах прозвучали его слова: «Меня всегда привлекало будущее. Я намереваюсь провести в нем остаток своей жизни».

Я расправила плечи и почувствовала очередной приступ безумной головной боли.

— Если тебе хочется попасть в будущее, Бреннан, сматывайся отсюда как можно скорее, — произнесла я вслух.

В закрытом пространстве мой голос прозвучал довольно отчетливо. Это помогло мне сориентироваться в реальности. Я завела мотор, и на экранчике передо мной высветились зеленые цифры: 2.15. Во сколько же я выехала из дому?

Все еще дрожа, я включила печку, хотя в том, что она поможет, сильно сомневалась. Озноб, который я ощущала, лишь частично был вызван ветром и ночной свежестью. Более мощный холод сидел в моей душе, а от него при помощи печки не отделаться. Не оглядываясь, я тронулась с места.

Я еще и еще покрывала грудь ароматной мыльной пеной, надеясь, что она поможет быстрее отделаться от впечатлений безумной ночи. Подставляла лицо и тело под тонкие струи теплого душа двадцать минут, пытаясь согреться и заглушить голоса в голове.

Тепло, пар и запах жасмина должны были подарить расслабление, хотя бы частично снять напряжение и боль. Но ничего подобного не происходило. Я, в кошмарном состоянии, постоянно ждала звонка. Звонка от Райана. Чтобы не пропустить его, я принесла в ванную телефон.

Я позвонила дежурной диспетчерше сразу, как вернулась домой, не успев снять мокрую одежду. Она разговаривала со мной неохотно, беспокоить детектива посреди ночи ей ужасно не хотелось. Дать домашний телефон Райана наотрез отказалась, а листок с номером, который он сам мне вручил, я оставила на работе. Трясясь посреди гостиной, все еще изнывая от головной боли и тошноты, я объяснилась с диспетчершей довольно жестко, решив, что завтра извинюсь перед ней. Это подействовало.

С тех пор прошло уже полчаса.

Под мокрыми волосами шишка на затылке на ощупь походила на сваренное вкрутую яйцо и на малейшее прикосновение реагировала болью. Прежде чем залезть в душ, я провела самоосмотр, правилам которого была давно обуче на: исследовала зрачки, резко повернула голову вправо и влево, уколола руки и ноги, проверяя их на чувствительность. Все части моего тела вроде бы сидели на своих местах и исправно работали. Если я и перенесла сегодня ночью сотрясение мозга, то довольно незначительное.

Я выключила воду и вылезла из ванны. Телефон молчал, словно покойник.

— Черт! — выругалась я. — Где он?

Вытершись, я укуталась в старенький плюшевый халат, обернула голову полотенцем и проверила автоответчик. Красный огонек не горел. Я проверила, не сломался ли телефон, поднеся трубку к уху. Естественно, он не сломался. Просто я безумно волновалась.

Я прошла в гостиную, положила телефон на кофейный столик и прилегла на диван, намереваясь передохнуть всего несколько минут, а потом пойти на кухню и чего-нибудь съесть. Но озноб, и напряжение, и усталость, и головная боль тут же слились в единую волну и накрыли меня с головой. Я погрузилась в глубокий неспокойный сон.

Я стояла у ограды, наблюдая сквозь нее, как какой-то человек огромной лопатой копает яму. Когда плоскость лопаты взмывала вверх, я видела вцепившихся в нее крыс. Крысы серым шевелящимся ковром покрывали всю землю. Приходилось то и дело пинками отшвыривать их. Человек с лопатой стоял в тени, и я долго не могла понять, кто это. А когда он повернулся и поманил меня рукой, я мгновенно его узнала. Это был Пит. Я видела, что его губы двигаются, однако не слышала ни единого слова. Неожиданно рот Пита стал превращаться в черный ровный, с каждой секундой увеличивающийся круг. Его черты растворились в этом круге, а лицо обернулось ужасающей клоунской маской.

По моим ступням побежали крысы. Одна тащила голову Изабеллы Ганьон, вцепившись зубами в ее волосы. Я попыталась уйти, но ноги отказывались слушаться. Меня окружала жидкая грязь. Я посмотрела наверх и увидела смотрящих мне в глаза откуда-то сверху Шарбонно и Клоделя. Я хотела что-то сказать… Тщетно. Слова как будто застряли в горле. Я протянула к ним руки, но ни Шарбонно, ни Клодель не обратили на меня никакого внимания. Я увидела, что к детективам приближается третий человек — в длинной мантии и странной шапке. Он взглянул на меня и спросил, разрешено ли мне здесь находиться. Я хотела ответить, но была не в силах выдавить и звука. Человек сказал, что я на территории церкви и должна ее покинуть, что только церковнослужители имеют право входить в ворота. Полы его сутаны развевались на ветру, и я боялась, что его шапка упадет в могилу. Он одной рукой удерживал сутану, в другой у него был сотовый телефон. Телефон зазвонил, но человек не ответил. Телефон звонил и звонил, звонил и звонил.

Точно так же как телефон на моем кофейном столике, который в конце концов выдернул меня из сна.

— Гм… мм… — промычала я сонно, взяв трубку.

— Бреннан?

Англофон. Говорит резко. Кто-то знакомый. Я старательно пыталась привести в порядок свой все еще дремлющий мозг.

— Да?

Я взглянула на руку. Часов на ней не было.

— Это Райан. Надеюсь, не произошло ничего страшного.

— Который сейчас час?

Я понятия не имела, как долго проспала. Наверное, старею.

— Четыре пятнадцать.

— Секундочку.

Я положила трубку на стол, прошла в ванную, умыла лицо холодной водой, спела куплет из «Пьяного моряка» и, на ходу по новой обвязывая полотенцем голову, вернулась на прежнее место. Мне не хотелось приводить Райана в еще большее раздражение, заставляя ждать, но еще меньше я желала разговаривать с ним несвязно и сбивчиво, вот я и решила на минуту отлучиться и, так сказать, подстегнуть себя, чтобы прийти в форму.

— Алло? Я здесь. Простите.

— У вас кто-то только что пел?

— Гм… Сегодня вечером я ездила в Сен-Ламбер, — начала я.

Следовало рассказать ему о самом главном. Вдаваться в подробности в пятом часу утра не стоило.

— Нашла то место, которое на карте Сен-Жака обозначено третьей «X». Это на заброшенной территории какой-то церкви.

— Вы будите меня в четыре утра, чтобы сообщить только об этом?

— Там я обнаружила труп. Сильно разложившийся, судя по запаху, — возможно, уже скелет. Мы должны отправиться туда прямо сейчас, пока кто-нибудь не споткнулся об него или пока им не полакомились собаки из соседних районов.

Я перевела дыхание, ожидая реакции Райана.

— Вы что, чокнулись, черт подери?!

Я не знала, почему он решил, что я чокнулась: потому что сказала, что нашла труп, или из-за того, что одна ездила в Сен-Ламбер. Второе меня саму удивляло, поэтому я постаралась особо сей факт не подчеркивать.

— Я отлично знаю, как пахнут останки. Ошибки быть не может.

Последовала продолжительная пауза.

— Труп лежал на поверхности или был засыпан землей?

— Был засыпан землей, но не полностью.

— Вы уверены, что наткнулись не на старое кладбище?

— Тело в полиэтиленовом пакете.

Как тело Ганьон. И Тротье. Напоминать ему об этом не было необходимости.

— Черт!

Раздалось чирканье спички, затем глубокий выдох. Райан закурил.

— Поедем туда сейчас?

— Еще чего! — (Я услышала, как он делает затяжку.) — И что значит «поедем»? Вы у нас нечто вроде «свободного художника», Бреннан, что лично на меня особого впечатления не производит. Клодель может сколь угодно долго терпеть ваше наплевательское к нему отношение, от меня же не ждите подобного. В следующий раз, когда опять воспылаете желанием повеселиться на месте преступления, будьте добры сначала осведомиться, хочет ли кто-нибудь из отдела убийств с вами связываться.

Я не ожидала услышать от Райана слов благодарности, но и не предполагала, что он ответит настолько враждебно. Во мне начала закипать ярость, отчего боль в моей голове вновь усилилась.

— Спасибо, что связались со мной так оперативно! — выпалила я.

— Хм…

— Где вы находитесь?

Если бы я соображала не так туго, то никогда не задала бы ему этого вопроса.

— У подруги.

«Отлично, Бреннан, — подумала я. — Неудивительно, что ты так зол».

— По-моему, там сегодня кто-то был.

— Что?

— Когда я рассматривала пакет с трупом, услышала какой-то звук. Через мгновение меня ударили по голове, и я отключилась. Происходило это все во время грозы, поэтому я не могу быть уверена, что…

— Вы ранены?

— Нет.

Последовала еще одна пауза. Я будто слышала, как он перелистывает страницы своего мозга.

— Сейчас распоряжусь, чтобы на это место отправили охрану. А утром сам поеду туда вместе со следственно-оперативной группой. Собаки нам понадобятся?

— Я увидела только один пакет, но их там может быть и больше. Кстати, мне на глаза попалась какая-то яма в земле, по всей вероятности свежая. Думаю, собаки пригодятся.

Я подождала ответа. Ответа не последовало.

— В котором часу вы за мной заедете?

— Я не собираюсь за вами заезжать, Бреннан. Тут у нас не «Она написала убийство», а реальные преступления, расследованием которых занимаются специалисты.

Я вскипела. В висках громко застучало, а где-то между ними, в глубине мозга, появилось небольшое горячее облако.

— А кто сказал «заполните дыры»? — выкрикнула я. — Не вы ли, Райан? Я поеду с вами, и точка. Я знаю дорогу. К тому же костями в любом случае буду заниматься я.

Райан молчал так долго, что я подумала, он просто бросит трубку.

Я ждала.

— Заеду за вами в восемь.

— Буду готова.

— Бреннан?

— Что?

— Наденьте на голову защитный шлем.

Он положил трубку.

16

Райан выполнил свое обещание. В восемь сорок пять утра мы уже подъезжали вслед за машиной следственно-оперативной группы к тому месту, где вчера я оставляла свою «мазду». Теперь все здесь выглядело иначе: светило солнце, было людно и шумно. У обоих бордюров дороги стояли машины. Тут и там, разделившись на группки, разговаривали люди — в форме и гражданских костюмах.

Я увидела представителей из управления судебной экспертизы, и из полиции провинции Квебек, и копов из Сен-Ламбера — все в разной форменной одежде. Сборище это напомнило мне стихийный слет птиц многих видов, что щебечут и чирикают, собравшись для демонстрации друг другу особенностей своего оперения.

Чуть в стороне, прислонившись к белому «шеви», стояли и курили женщина с большой сумкой через плечо и молодой мужчина, обвешанный камерами. Типичные представители еще одного биологического вида — прессы. На траве у ограды, тяжело дыша и фыркая, крутилась вокруг человека в синем спортивном костюме немецкая овчарка. Она то сосредоточенно обнюхивала землю, то, виляя хвостом, бросалась к дрессировщику. По-видимому, задержка ее смущала, собаке не терпелось приступить к делу.

— Все уже на месте, — сказал Райан, глуша мотор.

За допущенную во время телефонного разговора грубость я так и не услышала от него слов извинения, хотя и не особенно на это рассчитывала. В конце концов, в четыре утра никто не думает о соблюдении правил хорошего тона. Зато по пути в Сен-Ламбер он разговаривал со мной вполне добродушно, даже с юмором, показывая места, где случилось когда-то то или иное происшествие.

— Вот здесь жена напала на мужа со сковородкой, — рассказывал он, кивая на трехподъездный дом. — А в той хибаре мы нашли голого мужчину, застрявшего в вентиляционной трубе.

Коповские байки. «Может, — думала я, слушая его, — на картах, которыми они пользуются, не обозначения улиц и рек, а отметки о необычных событиях тут или там, зафиксированных когда-либо в отчетах».

Выйдя из машины, Райан увидел Бертрана и направился к нему. Тот стоял в компании офицера квебекской полиции, Пьера Ламанша и какого-то худощавого блондина в затемненных авиационных очках. Я последовала за Райаном через улицу, ища глазами среди присутствовавших Клоделя или Шарбонно. Несмотря на то что официально это дело касалось лишь полиции провинции Квебек, они, подобно многим другим, тоже могли здесь быть. Но не присутствовали.

Приблизившись к компании Бертрана, я сразу заметила, что блондин в очках сильно взволнован. Его руки ни секунды не пребывали в покое: он постоянно теребил пальцами тонкую полоску вытянувшихся вдоль верхней губы усов — взъерошивал редкие волоски и опять приглаживал их. Я обратила внимание на его кожу: безукоризненно чистую и непривычно серую. На блондине были короткий пиджак с присобранными складками на поясе и черные ботинки. Определить возраст я затруднилась. Он относился к тому типу людей, которым можно дать и двадцать пять, и шестьдесят пять.

Я почувствовала на себе взгляд Ламанша. Когда мы с Райаном присоединились к ним, он кивнул мне, но ничего не сказал. Меня начали одолевать сомнения. В организации этого циркового представления я сыграла главную роль — роль постановщика. Если бы не я, все эти люди не съехались бы сюда. Что, если пакет кто-нибудь убрал? Или если в нем действительно не труп очередной жертвы, а останки с какого-нибудь старого кладбища? Вчера было темно, а мое состояние оставляло желать лучшего. Вдруг все, что я увидела, породило мое воображение? У меня сжался желудок.

Бертран поздоровался с нами. Он, как всегда, выглядел укороченным вариантом манекенщика. Земляные рыжевато-коричневые тона его сегодняшнего костюма — полученные, несомненно, без применения химических красителей — идеально подходили для предстоящего мероприятия.

Мы с Райаном поздоровались с теми, кого знали, и повернулись к человеку в очках.

— Энди. Доктор. А это отец Пуарие, — представил нас Бертран.

— Архиепископ епархии.

— Ах да. Простите, я не уточнил. Отец Пуарие — архиепископ епархии. Ведь эта территория принадлежит церкви.

Бертран указал большим пальцем на ограду за спиной.

— Темпе Бреннан, — сказала я, протягивая руку.

Отец Пуарие сверкнул очками и слабо пожал мою кисть.

Если бы за умение здороваться за руку ставили оценки, он получал бы, наверное, одни двойки. Пальцы холодные и без жизненные, как морковки, слишком долго пролежавшие в погребе. Я едва удержалась, чтобы не вытереть руку о джинсы, когда он отпустил ее.

С Райаном они тоже обменялись рукопожатиями, но лицо детектива ничего не выразило. Его веселое расположение духа улетучилось, сменившись напряженной серьезностью. Он вошел в привычную роль копа. Пуарие как будто что-то собрался сказать, но, встретившись с Райаном взглядами, передумал и поджал губы. Хоть никто ничего ему и не объяснил, он почувствовал, что теперь именно Райан несет всю ответственность.

— Кто-нибудь уже был там? — спросил Райан.

— Нет. Камброн приехал около пяти. — Бертран указал подбородком на офицера справа от него. — По крайней мере с тех пор никто не входил на территорию церкви, никто не выходил оттуда. По словам отца Пуарие, здесь бывают лишь два человека: он сам и уборщик. Старику за восемьдесят, работает тут со времен Мейми Эйзенхауэр.^[1]

По-французски Эйзенхауэр прозвучало как Изенхур — довольно забавно.

— Ворота не могли быть незапертыми, — сказал Пуарие, глядя на меня через очки. — Когда я приезжаю сюда, проверяю все замки.

— Как часто вы сюда приезжаете? — спросил Райан.

Очки повернулись к нему.

— По меньшей мере раз в неделю, — ответил их обладатель примерно через три секунды. — Церковь несет ответственность за все свои владения. Мы не прос…

— Что именно здесь располагается?

Еще одна пауза.

— Монастырь Святого Бернара. С тысяча девятьсот восемьдесят третьего года он не действует. Церковь посчитала, что монахов в нем слишком мало, поэтому и решила его закрыть.

Отношение архиепископа к церкви как к некоему существу с чувствами и собственным мнением показалось мне странным. Его французский тоже звучал странно. Разговаривал отец Пуарие не гнусаво и протяжно, как остальные квебекцы, а несколько иначе. Я не могла определить, что у него за акцент. Это был не гортанный французский, не парижский, как его называют североамериканцы, а французский бельгийца или швейцарца.

— Что здесь происходит сейчас? — спросил Райан.

Еще одна пауза. Создавалось впечатление, что звуковые волны доходят до архиепископа дольше, чем до других людей.

— В настоящий момент ничего.

Пуарие вздохнул. Возможно, ему вспомнились лучшие времена, когда церковь процветала, а монастыри были полны монахов. Или он хотел собраться с мыслями, чтобы четче и быстрее отвечать на вопросы полиции. Его глаза скрывали линзы очков. В пиджаке и байкерских ботинках он вообще не походил на священника.

— Сейчас я приезжаю сюда лишь для того, чтобы проверить, все ли в порядке, — продолжил Пуарие. — Уборщик хорошо справляется со своими обязанностями.

— Чем именно он занимается? — спросил Райан, делая записи в небольшом блокноте, скрепленном пружиной.

— Следит за печью, за трубами, расчищает снег. Мы ведь живем в довольно холодном месте. — Пуарие сделал жест худой рукой, словно желая обвести ею всю провинцию. — Еще уборщик осматривает стекла — порой мальчишки бросают за ограду камни. — Он перевел взгляд на меня. — И двери с воротами. Чтобы удостовериться в том, что они закрыты.

— Когда в последний раз вы проверяли висячие замки?

— В воскресенье, в шесть вечера. Все было в порядке.

Я удивилась. На сей раз Пуарие ни на секунду не задумался, ответил моментально. Возможно, Бертран уже задавал ему этот вопрос или он просто догадался, что рано или поздно об этом спросят, вот и подготовился.

— Вы не заметили тогда ничего необычного?

— Ничего.

— А в какие дни этот ваш уборщик… Кстати, как его зовут?

— Мсье Рой.

— Когда он приходит сюда?

— По пятницам, если ему не дают никаких дополнительных заданий.

Некоторое время Райан молча смотрел на собеседника.

— Например, расчистить снег или починить окно, — добавил священник.

— Отец Пуарие, наверняка детектив Бертран уже спрашивал вас о захоронениях на территории монастыря?

Пауза.

— Нет-нет. Нет здесь никаких захоронений.

Пуарие покачал головой, и одна дужка очков соскочила с уха. Очки перекосились, отклоняясь на двадцать градусов вниз. Священник стал похож на танкер, накренившийся на левый борт.

— Тут всегда располагался монастырь, только монастырь, никаких захоронений здесь не делали. Чтобы быть абсолютно в этом уверенным, я позвонил сегодня нашему архивариусу и попросил проверить все старые записи.

Произнося эти слова, он поднял руки и поправил очки.

— Вам известна причина, по которой мы собрались здесь?

Пуарие закивал, и его очки вновь съехали набок.

— Хорошо, — сказал Райан, убирая блокнот в карман. — Как вы предлагаете действовать?

Этот вопрос он адресовал мне.

— Давайте я покажу вам то, что нашла. Потом, когда пакет уберут, нужно будет осмотреть территорию с собакой.

Я надеялась, что голос мой прозвучал уверенно. В голове вновь и вновь звучал вопрос: а вдруг там ничего не окажется? Черт!

— Согласен.

Райан прошел к человеку в синем спортивном костюме. Овчарка тут же метнулась к нему и уткнула в его ладонь нос, требуя внимания. Он погладил ее по голове, переговорив о чем-то с кинологом. Потом вернулся и велел всей нашей компании следовать за ними. Направляясь к воротам, я пристально оглядывала все вокруг в надежде увидеть какие-то следы моего вчерашнего пребывания здесь, но ничего не замечала.

У ворот по сигналу Райана мы приостановились. Пуарие достал невероятных размеров кольцо с множеством ключей, выбрал из этого множества один, взялся за висячий замок и потянул. Утренний воздух наполнило негромкое лязганье.

Неужели я вчера вернула на место замок? Не помню.

Пуарие пожал плечами, раскрыл ворота, и они разъехались с приглушенным скрипом. Вчера ночью этот же скрип показался мне устрашающе пронзительным. Священник отошел на шаг в сторону, уступая мне дорогу. Все напряженно ждали. Ламанш до сих пор не произнес ни слова.

Я поправила рюкзак на спине, прошла мимо Пуарие и зашагала по дороге. В прозрачном свежем воздухе утра лес смотрелся совсем по-другому: не зловещим и мрачным, а приветливым и дружелюбным. Сквозь густую листву и лапы сосен проглядывало солнце, сильно пахло хвоей. Этот запах навевал мысли о домах на берегу озера, о летних лагерях, а никак не о ночных ужасах и трупах. По дороге я пошла медленно, изучала каждое дерево, осматривала каждый дюйм пути, ища глазами следы недавнего присутствия здесь человека: примятую траву, сломанные ветки.

Мое волнение разрасталось. Что, если это не я закрыла ворота? Что, если кто-то приходил сюда после меня? Что он тут делал?

Было чувство, будто я в этом лесу впервые, будто знаю о нем лишь из книг и по фотографиям. Я напрягла мозг, пытаясь вспомнить, куда идти, но картинки прошлой ночи перепутались в памяти, как обрывки сна. В ней ясно запечатлелись лишь основные события, о последовательности же их и продолжительности я не могла сказать ничего определенного.

«Только бы увидеть какую-нибудь подсказку», — молилась я про себя.

Ответ на мою молитву принял форму перчатки. Я совершенно про них забыла. Перчатка висела на дереве слева, глядя на меня пустыми белыми пальцами. Отлично! Я осмот релась по сторонам и отыскала взглядом вторую перчатку, надетую на ветку небольшого, фута в четыре высотой, клена. На мгновение я вдруг перенеслась в воображении в тот момент, когда, дрожащая и изможденная, натягивала перчатки на ветки. Вчера мне казалось, что я вешаю их довольно высоко. Может, деревья были удлиненными, а со мной происходили чудеса, как с Алисой в сказочном лесу? За предусмотрительность я себя похвалила, за забывчивость поругала.

Я свернула с дороги на тропу между деревьями, обозначенными перчатками. Тропинка была едва заметной — просто трава и мелкий кустарник на ней были ниже, чем трава и кусты по правую и левую сторону, и росли реже. Каждый сорняк здесь располагался на некотором удалении от соседей, и сквозь его листья виднелась черная земля.

Я вспомнила вдруг о своей детской страсти — составных картинках-загадках. Мы с бабушкой часами всматривались в россыпь частиц, отличавшихся друг от друга несколькими элементами и полутонами. Следовало сложить головоломку в правильном порядке. Как, черт возьми, я увидела вчера во тьме эту тропу?

Я слышала у себя за спиной треск веток и шаги. Перчатки так и остались висеть на деревьях — я решила дать возможность присутствующим по достоинству оценить мои навыки в ориентировании на местности. Бреннан Следопыт!.. Пройдя несколько ярдов, я заметила банку со средством против насекомых на дереве впереди. Ярко-оранжевая крышка светилась в море листвы, как маяк.

Я перевела взгляд вниз и увидела свой закамуфлированный холм — покрытое листвой, окаймленное полоской земли возвышение под дубом. В земле я заметила углубления — следы своих собственных пальцев. Мои старания привели к обратному результату: холм скорее привлекал к себе внимание, нежели казался неприметным.

Я не раз присутствовала на местах обнаружения трупов. Порой об их местонахождении пробалтываются соучастники убийц, иногда останки находят дети. «Пахло так противно, что мы стали рыть землю и нашли это!» Ощущать себя ребенком, случайно обнаружившим что-то в процессе игры, было странно.

— Вот! — Я указала на засыпанную листьями возвышенность.

— Вы уверены? — спросил Райан.

Я просто многозначительно на него посмотрела. Все остальные хранили напряженное молчание. Я опустила рюкзак на землю, достала из него еще одну пару садовых перчаток и осторожно пошла к холму, стараясь привносить в нынешнее положение вещей как можно меньше изменений. Вчера я действовала порывисто, в чем-то даже нелепо, сегодня должна была строго соблюдать все установленные правила.

Присев на корточки, я аккуратно расчистила небольшой участок. Взгляду представился кусочек полиэтиленового пакета. Было видно, что его содержимое неправильной формы. Я подняла голову в тот момент, когда Пуарие крестился.

— Надо бы сделать несколько снимков. — Райан повернулся к Камброну.

Я отошла в сторону, молча предоставляя Камброну возможность сфотографировать холм с разного расстояния и под разными углами.

— Док? — обратился Райан к Ламаншу, когда Камброн закончил и отступил.

— Темперанция! — Ламанш заговорил впервые с момента нашей с ним сегодняшней встречи.

Я достала из рюкзака небольшую лопатку, опять прошла к холму и принялась осторожно расчищать выдававшуюся из земли поверхность пакета. Он выглядел точно таким, каким я его запомнила. Сбоку в нем чернела дырочка, которую я проковыряла.

Я начала неторопливо выкапывать свою находку из влажной почвы. Она пахла древностью и плесенью и, казалось, содержала в своих молекулах мельчайшие частицы всего, что только рождалось в ней с незапамятных времен ледникового периода.

До меня доносились приглушенные речи оставшихся за оградой полицейских. Люди, наблюдавшие за мной, молчали. Мне аккомпанировали лишь пение птиц, стрекотание насекомых и звук лопатки, врезавшейся в землю. Легкий ветерок раскачивал ветви деревьев. Ночью эти же ветви как будто бы разыгрывали сцену тренировки воинов племени масаи, а сейчас, утром, плавно двигались в «Вальсе победителей». Отбрасываемые ими тени скользили по пакету и по застывшим в мрачном ожидании лицам людей. Я смотрела на движущиеся по полиэтилену причудливые фигуры, и мне казалось, что я в театре теней.

Через пятнадцать минут бо́льшая часть пакета была уже раскопана. Я предполагала, что в процессе гниения первоначальное расположение костей могло поменяться. Если в пакете действительно кости.

Я отложила лопатку в сторону, взялась за узел и осторожно потянула. Пакет не сдвинулся с места, как ночью, словно кто-то удерживал его в земле, играя со мной в жуткое «перетягивание каната».

Камброн расположился с «кодаком» у меня за спиной, еще когда я копала. Сейчас же приготовился запечатлеть на пленке момент освобождения пакета. «Зафиксируйте мгновения вашей жизни, — прозвучало у меня в голове. — И смерти».

Я обтерла руки в перчатках о джинсы, удобнее ухватилась за полиэтиленовый узел и потянула сильнее. Земля с явной неохотой, но начала уступать — я почувствовала движение пакета и незначительное смещение его содержимого. Мне хотелось вытащить свою находку, не повредив ее, не разорвав полиэтилена. Переведя дыхание и приняв более устойчивую позицию, я вновь потянула.

Наконец мой подземный оппонент прекратил сопротивление, и пакет медленно заскользил из углубления. Положив его рядом с ямой, я разжала руки и отступила назад.

Это был обычный мешок для мусора, какие в кухнях и гаражах можно встретить повсюду в Северной Америке. Невредимый мешок. В нем лежало что-то бугорчатое, и весило это что-то весьма немного. Плохой знак. Или, наоборот, хороший? Не знаю, что я предпочла бы в тот момент: обнаружить в пакете останки чьей-нибудь собаки и превратиться в предмет насмешек или же доказать всем свою правоту, найдя в мешке труп человека.

Камброн оживился: принялся делать снимок за снимком. Я сняла одну перчатку и извлекла из кармана свой перочинный швейцарский армейский нож.

Когда Камброн закончил фотографировать, я приблизилась к пакету и опустилась на колени. Руки слегка дрожали, когда я вставляла ноготь большого пальца в полукруглую выемку в клинке ножа и вытаскивала его. На нержавеющей стали заиграло солнце. Для вскрытия пакета я выбрала противоположный узлу край. Я чувствовала, что ко мне прикованы взгляды пяти пар глаз.

Я повернула голову и посмотрела на Ламанша. Из-за прыгавших теней черты его лица как будто постоянно менялись. Я на мгновение задумалась, как на свету смотрится мое собственное измученное лицо. Ламанш кивнул, и я поднесла руку с ножом к пакету.

Не успело лезвие вонзиться в полиэтилен, как я замерла, услышав какие-то звуки.

— Что это, черт возьми? — высказал вслух Бертран мысль, пришедшую на ум всем нам.

17

Раздавшийся шум являл собой какофонию звуков. Лай собаки, смешанный с возбужденными голосами людей. Резкие отрывистые возгласы эхом отдавались где-то вдали, но разобрать, что именно кричат, было невозможно. Этот бедлам разворачивался на территории монастыря, на некотором удалении от нас, слева. Я подумала вдруг, что вернулся ночной визитер и что теперь его преследует целая стая копов провинции и по крайней мере одна овчарка.

Я взглянула на Райана, потом на остальных. Подобно мне, все ошеломленно замерли. Даже Пуарие прекратил дергать свои усы и стоял сейчас, просто прижав руку к верхней губе.

Заклинание нарушил шум мчащегося сквозь листву человека. Все головы, будто по команде, одновременно повернулись в ту сторону, откуда он раздался.

— Райан, где ты? — через секунду послышалось из гущи деревьев.

— Здесь, — отозвался Райан.

— Sacre bleu!

Скрип и треск.

Вскоре, отгибая ветви деревьев и что-то бормоча себе под нос, перед нами появился офицер квебекской полиции. Его мясистое лицо было красным, а дыхание громким и прерывистым. На бровях и на круге волос, обрамлявших его почти лысую голову, блестели капельки пота. Увидев нас, он упер руки в колени и наклонился вперед, чтобы отдышаться. Я увидела красные росчерки на его лысой макушке — следы ударов веток.

Несколько мгновений спустя он выпрямился и резким движением указал большим пальцем в том направлении, откуда появился:

— Лучше тебе пойти туда, Райан. — Его голос прозвучал сипло, словно воздух, проходящий сквозь засоренный фильтр. — Псина будто взбесилась.

Боковым зрением я заметила, как рука Пуарие скользнула от лба к груди. Он осенял себя крестным знамением.

— Что?

Брови Райана в изумлении полезли на лоб.

— Де Сальво завел ее за ограду, как ты и велел, и она заметалась, будто почуяла, что здесь зарыт сам Адольф Гитлер со всей своей армией! — Он выдержал паузу. — Ты только послушай ее!

— И?..

— И?! Эта сучка вот-вот надорвет себе глотку. Если ты не отправишься туда сейчас же и не отдашь соответствующих распоряжений, она закрутится вокруг своей собственной задницы и чокнется!

Представив себе подобную картину, я едва не улыбнулась.

— Подержите ее еще несколько минут. Дайте ей «Милк-Боун» или валиума. У нас важное дело, и мы должны его закончить. — Райан взглянул на часы. — Я освобожусь минут через десять.

Офицер пожал плечами, отпустил ветку, за которую только что взялся, и повернулся с намерением удалиться.

— Эй, Пико!

Пико приостановился.

— Здесь есть тропа.

— Черт знает что такое! — прошипел офицер, сворачивая к дорожке, на которую указал Райан.

Я была уверена, что ярдов через пятнадцать он ее потеряет.

— И еще, Пико… — добавил Райан.

Пико вновь приостановился, поворачивая к нам жирное лицо.

— Следите за тем, чтобы этот Рин-Тин-Тин ничего не испортил.

— Чего вы ждете, Бреннан? — Райан повернулся ко мне.

Пико зашагал прочь, а я принялась разрезать пакет.

Зловоние не шибануло мне в нос, как в случае с Изабеллой Ганьон. Получив свободу, оно выплыло наружу не спеша, заявляя о себе постепенно. Запахло почвой, разложившимися растениями и еще чем-то. Это была не вонь гниения, а дух чего-то более первозданного. В мозгу закружились расплывчатые мысли о недолговечности жизни, о первоосновах и угасании, о перерождении. Подобный запах мне доводилось ощущать и раньше. Он говорил о смерти, но не о смерти недавней.

«Только бы эти кости не оказались собачьими или оленьими», — подумала я, раздвигая края пакета.

Мои руки слегка задрожали, и я тут же взмолилась о другом: нет, пусть это будут оленьи или собачьи кости!

Райан, Бертран и Ламанш приблизились на шаг, когда я отогнула полиэтилен, открывая взглядам содержимое пакета. Пуарие стоял не двигаясь, как вросшее в землю надгробие.

Первым, что я увидела, была лопатка. Не слишком много, но достаточно, чтобы удостовериться в том, что моя находка — не добыча охотника и не захороненное домашнее животное. Я взглянула на Райана. Его глаза чуть сузились, мышцы челюсти сжались.

— Это человек.

Рука Пуарие опять взметнулась ко лбу.

Райан достал блокнот на пружине:

— Что мы имеем? — Голос прозвучал резко и жестко.

Я принялась осторожно переворачивать кости:

— Ребра… лопатки… ключицы… грудина… позвонки… Только грудной отдел.

Окружающие пристально наблюдали за мной. Я засунула руку глубже в пакет, ища кости других частей тела. Неожиданно вверх по ней побежал большой коричневый паук. Я увидела его глаза на тонких ножках — маленькие перископы, безмолвно вопрошающие: «Кто посмел нарушить мой покой?» Ворсистые паучьи лапки были легкими и нежными, как мимолетное прикосновение кружевного платка. Я дернула рукой, отбрасывая паука в сторону.

— Все, — сказала я, поднялась на затекших ногах и отступила. — Здесь только верхняя часть туловища. Без рук.

По моей коже бежали мурашки, но вовсе не из-за паука.

В душе у меня не было ликования. Я пребывала в состоянии заторможенности, как человек, только что переживший потрясение. Все эмоции как будто на время куда-то удалились, ушли на перерыв.

«Опять то же самое, — думала я. — Еще один убитый. Среди нас живет чудовище».

Райан что-то записал в блокноте. Мышцы на его шее вздулись.

— И что теперь? — Голос Пуарие прозвучал комариным писком.

— Теперь следует разыскать все остальное, — ответила я.

Камброн приготовился делать снимки, когда мы вновь услышали шаги Пико, который пробирался к нам сквозь заросли. Выйдя из них и увидев кости, он пробормотал какое-то ругательство.

— Побудь здесь, а я схожу к собаке, — сказал Райан Бертрану.

Бертран кивнул.

— Надо забрать все это, и пусть спецгруппа займется обследованием территории. Я распоряжусь, чтобы ее прислали.

Камброн и Бертран остались, а мы зашагали за Пико в ту сторону, откуда раздавался заливистый собачий лай. Казалось, овчарка действительно обезумела.

Спустя три часа я сидела на траве, осматривая содержимое четырех пакетов с человеческими останками. Солн це стояло уже высоко и припекало мои плечи, но холод, леденящий душу, не исчезал. Собака отдыхала рядом с дрессировщиком на удалении футов пятнадцати от меня, положив голову на огромные коричневые лапы. Сегодня утром ей пришлось попотеть.

Приученные реагировать на запах уже разложившегося или гниющего тела, собаки отыскивают трупы с поразительным успехом. Даже после удаления останков они с легкостью обнаруживают места, где эти останки лежали. Ищейки мертвецов.

Отлично справилась с заданием и наша овчарка, определив местонахождение трех других пакетов с костями. О выявлении каждого из них она объявляла, разражаясь лаем и с удивительным рвением крутясь вокруг своей оси.

«Интересно, все ли натасканные на поиск трупов собаки так любят свою работу?» — думала я, наблюдая за ней.

На раскапывание, обработку и вынос костей из леса ушло немало времени. Теперь предстояло обследовать их более тщательно.

Я посмотрела на овчарку. Она выглядела такой же вымотанной, какой ощущала себя и я, и следила за происходящим, не поднимая головы. Двигались лишь ее глаза: шоколадные круги, две параболические радиолокационные антенны.

Собака имела право на усталость, но и я ведь имела. Когда овчарка наконец подняла голову, из ее пасти как будто сам по себе выпал кончик длинного дрожащего языка. Я сосредоточилась на работе.

— Сколько?

Я не слышала, как он приблизился, но голос узнала сразу.

— Bonjour, мсье Клодель. Comment ça va?

— Сколько? — повторил Клодель.

— Один, — ответила я, не глядя на него.

— Нашли все части тела?

Я закончила писать и подняла голову. Клодель стоял, широко расставив ноги, держал под мышкой пиджак и распаковывал сэндвич из торгового автомата.

Как и Бертран, для сегодняшнего мероприятия он подобрал одежду из натуральных тканей — хлопковые брюки и рубашку и льняной пиджак, выдержанные в зеленых тонах. Зелень разбавляли лишь оранжевые вкрапления на галстуке.

— Вы можете объяснить мне, что мы имеем? — Он сделал нетерпеливый жест рукой, в которой держал хлеб с мясом.

— Да.

— Да?

Прошло не более тридцати секунд с момента появления здесь этого типа, а меня уже распирало от желания выхватить у него бутерброд и вдавить кусок мяса ему в нос. Или в любое другое отверстие. Даже в те мгновения, когда я ощу щала себя расслабленной и отдохнувшей, Клодель пробуждал во мне отнюдь не лучшие эмоции. Сейчас же я была на пределе. Подобно собаке, утратившей остатки энергии и охоты играть в игры.

— Мы имеем отдельные части человеческого скелета, на котором практически не осталось мягких тканей. Тело было расчленено, уложено в пакеты для мусора и закопано в четырех разных местах в этом лесу. — Я указала подбородком в сторону монастыря. — Вчера вечером я нашла один из пакетов. Остальные три разыскала сегодня утром собака.

Он откусил кусок бутерброда и взглянул на лес.

— Каких-нибудь костей не хватает?

Я молча уставилась на Клоделя, размышляя, почему столь обычный вопрос вызвал во мне такую мощную вспышку раздражения, и пытаясь успокоиться. «Воспринимай его таким, какой он есть. Это Клодель. Рептилия. Он знает, что ты была права. Наверняка ему уже все рассказали. Пусть продолжает высокомерничать. Не мотай себе нервы».

— Чего-нибудь не хватает? — Не получив ответа, Клодель повторил вопрос.

— Да.

Я опустила лист с описанием обследования скелета и посмотрела детективу прямо в глаза. Он прищурился, жуя. Почему он не надел солнцезащитные очки?

— Отсутствует голова.

Он перестал жевать:

— Что?

— Голову мы не нашли.

— Где же она?

— Мсье Клодель, если бы это было мне известно, мы нашли бы ее.

Его челюсти сжались и тут же расслабились.

— Что-нибудь еще?

— Что «что-нибудь еще»?

— Отсутствует?

— Ничего существенного.

Его мозг принялся обрабатывать полученную информацию, а зубы опять впились в бутерброд. Начав пережевывать откушенный кусок, Клодель крепко сжал в руке целлофановую обертку, а спустя некоторое время засунул ее в карман и вытер уголки рта указательными пальцами.

— Насколько я понимаю, ничего другого вы мне не расскажете? — произнес он скорее с утвердительной, нежели с вопросительной интонацией.

— Если бы я не была занята… — начала я.

— Конечно.

Клодель развернулся и ушел.

Негромко выругавшись, я застегнула молнии на сумках с останками. Услышав странные жужжащие звуки, собака вскинула голову, уставилась на меня и внимательно проследила, как я укладываю планшет в рюкзак и пересекаю улицу, приближаясь к сотруднику морга. Я сообщила ему, что закончила обследование костей и что их можно увозить.

Мой взгляд упал на разговаривающих в стороне Райана, Бертрана, Клоделя и Шарбонно. Беседа полиции провинции Квебек с полицией города Монреаль. В голове завертелись подозрения. Что Клодель им говорит? Поливает меня грязью? Детективы, подобно обезьянам-ревунам, очень ревностно следят, чтобы на их территорию не вторгся посторонний. Им хочется, чтобы только они занимались происходящими в их районах происшествиями, чтобы только к их мнению все прислушивались. В Клоделе эта особенность была развита чрезмерно. Но ко мне он относился с исключительным презрением. Я не знала почему.

«Не терзайся, Бреннан, — велела я себе мысленно. — Ты доказала этому придурку, что была права. Что еще тебе нужно? В конце концов, его тоже можно понять, он чувствует себя побежденным. Забудь о нем и сосредоточься на работе».

Я приблизилась к детективам, и они резко прервали разговор. Внезапно воцарившееся молчание поубавило пыла, с которым я намеревалась вступить с ними в беседу, но я постаралась не подать виду, что смущена.

— Добрый день, док! — воскликнул Шарбонно.

Я кивнула и улыбнулась ему.

— Итак, каковы наши дальнейшие планы?

— Ваш босс уехал с час назад. Святой отец тоже. Осмотр территории подходит к концу, — ответил Райан.

— Удалось что-нибудь найти?

Он покачал головой.

— При помощи металлоискателя ничего не обнаружили?

— Ничего заслуживающего внимания. — Голос Райана звучал утомленно. — Мы собираемся уезжать. А вы?

— Я сказала ребятам из морга, что кости можно погружать в машину.

— Клодель говорит, вы не обнаружили головы?

— Верно. Черепа, челюсти и четырех шейных позвонков нет.

— Что это значит?

— Это значит, что, расчленив труп жертвы, убийца поместил ее голову в какое-то другое место.

— То есть где-то здесь, в этом же лесу, должен лежать еще один пакет?

— Не исключено. Но он мог избавиться от головы и другим способом.

— Например?

— Например, выбросить в реку, распилить на куски и смыть в унитазе, сжечь в печи. Откуда мне знать, черт возьми?

— Зачем ему столько возни? — спросил Бертран.

— Во-первых, тело без головы гораздо сложнее опознать.

— Думаете, он именно по этой причине так поступил?

— Возможно. Определить, кому принадлежало тело, лег че всего по зубам. Хотя если бы убийца боялся, что труп опознают, то и руки уничтожил бы.

— Руки?

— Да, чаще всего от рук тоже избавляются.

Бертран непонимающе на меня уставился.

— Отпечатки пальцев можно снять даже с сильно разложившихся человеческих рук, если на них остается кожа. Однажды мне пришлось проделать это с мумией, которой было целых пять тысяч лет.

— Ну и как? Вам удалось найти убийцу? — поинтересовался Клодель презрительно-ледяным тоном.

— Я констатировала естественную смерть, — ответила я так же холодно.

— Но у нас-то есть только кости, — сказал Бертран.

— Убийца не мог знать, в какой именно момент труп обнаружат.

«Как и в случае с Ганьон», — добавила я про себя.

На мгновение я задумалась, представляя себе убийцу, привезшего пакеты с частями тела жертвы. Как все происходило? Каким образом этот ненормальный доставил сюда свой жуткий груз? На машине? Где он припарковал ее? На дороге? Или же смог каким-то образом прямо на ней въехать на территорию монастыря? Был ли у него план действий? Он разре́зал и оставил здесь тело второпях или все время чувствовал себя уверенно?

Неужели вчера ночью сюда приезжал именно этот чокнутый? Я ужаснулась, возвращаясь в реальность.

— Или…

Взгляды всех детективов были устремлены на меня.

— Или он до сих пор хранит ее у себя.

— До сих пор хранит ее у себя? — Клодель усмехнулся.

— Вот дьявольщина! — воскликнул Райан.

Я пожала плечами.

— Надо сказать, чтобы пса провели по лесу еще разок. Кстати, то место, где лежала верхняя часть туловища, он вообще не обнюхивал.

— Точно, — подтвердила я.

— Не возражаете, если мы при этом поприсутствуем? — спросил Шарбонно.

Клодель метнул в него укоризненный взгляд.

— Только если пообещаете хорошо себя вести, — ответила я. — Я пойду к дрессировщику. Встретимся у ворот.

Сделав пару шагов в сторону, я услышала, как Клодель прошипел: «Сука!»

«Это он о собаке», — заверила я себя.

Овчарка встретила меня, вскочив и медленно завиляв хвостом. Морду она поворачивала то ко мне, то к человеку в спортивном костюме — по-видимому, ожидала от него одобрения вступить со мной в разговор. На куртке дрессировщика было написано «Де Сальво».

— Готова пройтись по лесу еще разок? — обратилась я к собаке, протягивая ей руку ладонью вниз.

Де Сальво почти незаметно кивнул, и овчарка радостно подпрыгнула, ткнувшись мокрым носом в мою ладонь.

— Ее зовут Марго, — сообщил он по-английски, но кличку выговорил с французским произношением.

У этого человека был ровный низкий голос, его движения отличались неторопливостью и плавностью, как у людей, что постоянно работают с животными. Де Сальво обладал смуглым морщинистым лицом, создавалось впечатление, что вся его жизнь проходит на улице.

— На каком с ней разговаривать? — спросила я.

— Она понимает и тот и другой.

— Привет, Марго!

Я опустилась на одно колено и почесала у Марго за ухом.

Собака завиляла хвостом с удвоенной скоростью. Когда я поднялась на ноги, она отпрыгнула назад, повернулась вокруг своей оси и замерла, склонив голову набок и изучающе вглядываясь в мое лицо. Складка между ее глазами то углублялась, то разглаживалась.

— Темпе Бреннан, — сказала я, протягивая де Сальво руку.

Он пристегнул конец поводка Марго к ремню у себя на поясе и ответил на мое приветствие. Его пятерня была сильной и шершавой, а за рукопожатие я не задумываясь поставила бы пятерку.

— Дэвид де Сальво.

— Не исключено, что где-то в этом лесу лежат еще кости, Дэвид. Марго в состоянии еще раз его обследовать?

— Взгляните на нее.

Услышав свою кличку, Марго навострила уши, пригнулась нижней частью туловища к земле и несколько раз подпрыгнула, не спуская глаз с лица де Сальво.

— По-моему, она в прекрасной форме.

— Но что вам даст повторное обследование? Мы прочесали весь лес, не побывали только там, где вы нашли первый пакет.

— Она могла чего-нибудь не учуять?

— Гм… Вряд ли. — Дрессировщик покачал головой. — Условия для работы прекрасные: нормальная температура, в меру влажно после дождя, дует ветерок. И Марго отлично себя чувствует.

Собака уткнулась носом в его колено, и он погладил ее по голове.

— Она работает превосходно. Ее натаскивали только на трупы, посторонние запахи ей не мешают.

Подобно охотничьим, собаки, приученные находить человеческие останки, реагируют во время выполнения заданий лишь на определенные запахи — запахи смерти. Как-то раз я присутствовала на встрече в академии, на которой нам давали нюхать эти запахи, они были закупорены в бутылочках. Один мой знакомый дрессировщик использовал для тренировки собак — ищеек трупов вырванные стоматологом и выдержанные определенное время в пластмассовых пузырьках зубы.

— Марго, наверное, лучшая собака из всех, с которыми я когда-либо работал. Если бы здесь лежали еще какие-нибудь кости, она бы их нашла.

Я перевела взгляд на собаку и не усомнилась в его словах:

— Хорошо. Давайте сводим ее только на то место, которое она не обнюхивала.

Де Сальво потянул за поводок, и Марго повела нас к воротам, где стояли четверо детективов.

Мы пошли по уже знакомому пути в лес. Марго шагала впереди, обнюхивая каждую ямку, каждую трещинку в земле, подобно тому как прошлой ночью их обследовал луч моего фонарика. Неожиданно она остановилась, с шумом втянула в себя воздух, выдохнула, заставляя сухие листья взмыть вверх, и, удовлетворенная, двинулась дальше.

Мы приблизились к тропе слева от дороги.

— Мы не осматривали только это место.

Де Сальво, указывая рукой в ту сторону, где я нашла первый пакет, сказал:

— Я поведу туда Марго по ветру, для нее так будет лучше.

— Если мы тоже туда подойдем, не собьем ее с толку? — спросила я.

— Не-а. На ваши запахи она не обратит никакого внимания.

Дрессировщик с собакой продолжили путь по дороге, а мы с детективами свернули на тропу, которая теперь была гораздо лучше протоптана. Место, где я нашла пакет, тоже выглядело сейчас совсем по-другому, подобно небольшой полянке. Нижние ветви росших здесь деревьев были обломаны, трава сильно примята.

Темная пустая яма в центре поляны напомнила мне разграбленную могилу. Теперь ее размеры значительно превышали размеры углубления, которое выкопала я своей лопаткой. Участок земли, обрамлявший яму, был голым и изрытым. В стороне возвышался земляной холм со скошенными боками и усеченной вершиной. Частицы, его образовывавшие, казались неестественно одинаковыми. Эту землю просеивали.

Вскоре мы услышали лай.

— Он орет где-то позади, — пробормотал Клодель.

— Не он, а она, — поправила его я.

Клодель приоткрыл рот, собравшись было что-то мне ответить, но, по-видимому, передумал. Я заметила, как на виске у него нервно задергалась венка. Райан окинул меня многозначительным взглядом. Наверное, я и впрямь начала перебарщивать.

Мы безмолвно зашагали назад по тропе. Марго и де Сальво находились где-то слева, оттуда до нас доносился шелест сухих листьев. Менее чем через минуту мы их увидели. Собака крутила головой из стороны в сторону, нюхала воздух, энергично шевеля ноздрями. Она пребывала в сильном напряжении, как натянутая на скрипке струна. Мышцы на ее плечах и груди выделялись рельефным рисунком.

Внезапно она замерла, а кончики стоявших торчком ушей задрожали. Откуда-то из глубины ее нутра раздался звук — постепенно нараставшее полурычание-полувой, что заставило меня вспомнить о ритуалах первобытных людей.

Де Сальво склонился над овчаркой, ослабляя ошейник. В течение пары секунд Марго не двигалась с места, как будто привыкала к тому, что ее шее предоставлено больше свободы. Потом резко рванула с места.

— Вот это да! — воскликнул Клодель.

— Где же… — пробормотал Райан.

— Вот ведь умная тварь! — Шарбонно покачал головой.

Мы думали, что Марго обнаружила кости где-нибудь здесь, а она устремилась вниз по тропе. Мы молча наблюдали за ней.

Пробежав футов шесть, собака остановилась, опустила морду и несколько раз втянула в себя воздух. Резко выдохнув, свернула налево и опять вдохнула. Казалось, каждый мускул ее мощного тела напряжен до предела. У меня перед глазами замелькали картины вчерашней ночи: тьма, падение, вспышки молнии, пустая яма.

Мое внимание вновь переключилось на Марго. Она остановилась у сосны, полностью сосредоточившись на куске разрытой земли перед собой, опустила морду и опять втянула в себя воздух. А в следующее мгновение, словно под влиянием инстинкта, шерсть на холке встала дыбом, а мускулы на груди заиграли. Она подняла нос, еще раз выдохнула и как будто пришла в бешенство: поджав хвост, стала прыгать то назад, то вперед, скаля зубы и рыча на ямку в земле.

— Марго! Ici!^[2] — приказал де Сальво, направляясь сквозь густые ветви к собаке и оттаскивая ее в сторону.

Я могла и не смотреть на то, что нашла Марго. Вернее, чего не нашла. Она просто почувствовала запах. Я отчетливо видела себя на том же самом месте: таращусь в пустую яму и размышляю, для чего она вырыта. Чтобы что-то в нее положить или что-то вытащить? Теперь ответ был мне известен.

Марго лаяла и рычала на то место, где вчера ночью я споткнулась и упала. Я поняла, что́ совсем недавно лежало в яме.

18

Пляж. Набегающая волна. Птицы-перевозчики на тонких ножках. Пеликаны парят, словно бумажные самолетики, потом складывают крылья и бросаются в море. Я мысленно перенеслась в Каролину. Все представлялось мне настолько реальным, что я могла ощутить запах болот, соленой водяной пыли с океана, влажного песка, выброшенной на сушу рыбы и водорослей. Я знала, что к северу от меня располагаются Гаттерас, Окракок и Болд-Хед. К югу — Селливан и Киава. Мне хотелось домой, на любой из островов. Я мечтала увидеть пальмы и лодки ловцов креветок. А не разрубленных на куски женщин.

Открыв глаза, я увидела голубей на памятнике Норману Бетюну. Небо становилось серым. Желто-розовые тона заката отступали перед надвигавшейся тьмой. Уличные фонари и вывески на магазинах неоновым миганием возвещали о приближении ночи. По трем полосам проезжей части двигались потоки автомобилей — стада четырехколесных металлических коробок с двигателями. На углу бульвара Мезоннев и улицы Ги машины неохотно разъезжались в стороны.

Я сидела на скамейке рядом с человеком в рубашке из джерси. Его волосы — не то седые, не то светлые — спадали на плечи. Освещенные сзади машинными фарами, они сияли, как будто окруженные нимбом. Цвет его глаз напоминал застиранную джинсу. Белки их затягивала сеть красных прожилок, из уголков глаз торчали желтые сухие корочки. Он поднял белую руку и выковырял эти корочки пальцем. С цепи на его шее свисал металлический крест размером с мою кисть.

Вернувшись домой под вечер, я переключила телефон на автоответчик и легла спать. Образы знакомых мне людей перемешались в сознании с неопознанными личностями и явились во сне беспорядочным калейдоскопом. Райан в этом сне загнал Гэбби в какое-то сооружение из досок. Пит и Клодель вырыли яму в моем дворике. Кэти загорала на полиэтиленовом пакете на веранде дачного дома и не желала мазаться защитным лосьоном.

Я несколько раз просыпалась, а в восемь вечера поднялась голодная и с головной болью и взглянула на автоответчик. Красный огонек трижды моргал, гас и вновь трижды моргал. Три сообщения. Я прошла к нему и нажала кнопку воспроизведения.

Пит обдумывал, принять ли ему предложение какой-то юридической фирмы в Сан-Диего. Кошмар. Кэти собиралась бросить учебу. Замечательно! Третий звонивший не пожелал сказать мне ни слова. Вестей от Гэбби опять не было. Просто здорово!

Двадцать минут болтовни с Кэти не принесли ни капли облегчения. Она разговаривала со мной вежливо, но очень уклончиво. А закончила беседу длинной паузой и фразой «Перезвоню позже». Потом я закрыла глаза и представила свою Кэти тринадцатилетней. Вот она стоит рядом с жеребцом, прижимается к его темной гриве светловолосой головой. Мы с Питом приехали тогда навестить ее в лагере. Увидев нас, Кэти оставила коня, подбежала к нам и бросилась мне на шею. Ее щеки пылали от радости и волнения. Мы с ней были так близки в те далекие дни! Куда подевалось наше взаимопонимание? Что заставило ее страдать сейчас? Может, наш с Питом разрыв?

Снедаемая угрызениями совести, я набрала номер Гэбби. Трубку никто не взял. Мне вспомнилось время, когда Гэбби исчезла на целых десять дней. Переживая за нее, я сходила с ума. Как выяснилось позднее, она решила тогда уединиться, чтобы лучше познать себя. Может, и сейчас ей просто-напросто взбрело в голову поизучать свой внутренний мир?

Две таблетки тайленола помогли избавиться от головной боли, а фирменное блюдо в «Сингапуре» утолило голод. Как отделаться от дурного настроения, я не знала. Ни голуби, ни незнакомые люди на скамейке в парке не могли отвлечь меня от неспокойных мыслей. Мой мозг одолевали навязчивые вопросы. Кто убийца? Как он выбирает жертвы? Знакомится ли с ними? Втирается в доверие? Адкинс была убита в собственной квартире. А Ганьон и Тротье? Где? В заранее запланированном месте? В месте, специально обустроенном для убийства и расчленения? Убийца ли Сен-Жак?

Я пялилась на голубей, не видя их. Мне представлялись жертвы, застывший в их глазах ужас.

«Шанталь Тротье было всего шестнадцать, — думала я. — Он запугивал ее? Когда она поняла, что умрет? Пыталась ли упросить его не причинять ей зла? Не убивать ее?»

Мне вновь представлялась Кэти. Та девочка значила для кого-то то же самое, что для меня значит она. Мое сердце до боли сжималось от наполнявшего его сострадания.

Я заставляла себя сосредоточиться на настоящем и подумать о завтрашнем дне. С утра займусь в лаборатории обследованием найденных костей. Только бы пореже встречаться с Клоделем. Надо не забыть смазать корку на щеке. Итак, Кэти считает, что ее призвание — быть поклонницей НБА. Все мои доводы она пропустила мимо ушей. Пит, возможно, умотает в Сан-Диего. Я сексуально озабочена, как Мадонна, а утолить свою жажду не могу. Где, черт возьми, пропадает Гэбби?

— Я знаю, что надо делать, — произнесла я вслух, испугав голубей и мужчину рядом.

Я вернулась к дому, не заходя в квартиру, направилась в гараж, вывела машину, поехала к площади Сен-Луи и, припарковав «мазду» на Анри-Жюлиан, пошла к Гэбби. Иногда ее дом напоминал мне мир кукол Барби. Сегодня при виде этого сооружения я вспомнила о Льюисе Кэрролле и даже чуть заметно улыбнулась.

Крыльцо лавандового подъезда освещала единственная лампочка. В окнах Гэбби свет не горел. Они смотрели на меня темными зеркалами, словно твердя: «Алисы нет дома».

Я позвонила в третью квартиру. Никто не ответил. Нажала кнопку звонка еще раз. Тишина. Жильцы из первой, второй и четвертой квартиры тоже не отозвались. Страна чудес закрылась на ночь.

Я вернулась к «мазде», села в нее и медленно объехала сквер, надеясь увидеть где-нибудь машину Гэбби. Напрасно. Я бесцельно направилась на юг, затем свернула на восток, к Мейну.

Проискав в течение двадцати изнуряющих минут место для парковки, я поставила машину прямо на одной из немощеных аллей, примыкавших к Сен-Лорану. Аллею усыпали сплюснутые банки из-под пива, в нос било невыносимое зловоние несвежей мочи. Вверив свою «мазду» невидимым силам парковочного бога, я зашагала к Мейну.

Как в тропическом лесу, в Мейне обитают абсолютно разные люди. Люди, занимающие совершенно разные социальные ниши. Одна часть его жителей активна днем, другая — исключительно ночью.

В период суток между рассветом и закатом Мейн — царство разносчиков пищи, бизнесменов, владельцев магазинов, школьников и домохозяек. В это время здесь разговаривают о коммерции и играх и пахнет вкусной едой: свежей рыбой из «Вальдмана», копченым мясом из «Шварца», выпечкой из «Польской булочной».

С приходом сумерек и включением фонарей и барных огней, с закрытием магазинов и открытием таверн и стриптиз-клубов дневные обитатели тротуаров Мейна уступают место совершенно иным созданиям. Некоторые из них безопасны. Например, туристы и студенты, жаждущие веселья и дешевых развлечений. Другие содержат в себе яд. Это су тенеры, дельцы, проститутки и сумасшедшие. Охотники и добыча, основные звенья в цепи человеческой мерзости.

В четверть двенадцатого, когда я здесь появилась, Мейн заполняла ночная смена. На улице толпился народ, дешевые бары и бистро были забиты до отказа. Я прошла до Сен-Катрин и остановилась на углу, повернувшись спиной к «Чудесной провинции». Начать следовало с этого места. Быстро войдя в заведение, я миновала телефонный автомат, из которого недавно Гэбби в панике звонила мне.

В зале пахло жиром и пережаренным луком. Ужин здесь уже закончился, а ночная пьянка еще не началась. Только в четырех кабинках за столиками сидели посетители.

В одной из кабинок я увидела двух индейцев, медитирующих над тарелками, наполовину заполненными чили. На головах одинаковые перья с чернильным отливом. Обилие выделанной кожи, украшенной гвоздиками.

В дальней кабинке сидела женщина с тонкими руками и облаком платиновых волос на голове. Она курила и пила кофе. На ней был узкий красный топ и брюки, которые моя мама назвала бы «капри». Физиономию искривляла застывшая гримаса женщины, бросившей учебу, чтобы вступить в ряды вооруженных сил.

Пока я за ней наблюдала, женщина допила кофе, сделала последнюю затяжку, погасила окурок о металлический диск на столе, игравший роль пепельницы, и обвела зал скучающим взглядом. По размалеванному лицу было видно, что ночная жизнь давно ей знакома. Создавалось впечатление, что, будучи не в состоянии конкурировать с молодыми, эта особа занимается торопливым обслуживанием клиентов в тени аллей или делает минеты на задних сиденьях машин. То есть доставляет удовольствие припозднившимся гулякам за умеренную плату. Подтянув топ на костлявой груди, она взяла счет и направилась к стойке.

В кабинке у двери расположились трое молодых парней. Один из них растянулся на столе, подложив под голову руку. На всех троих футболки, шорты и бейсбольные кепки — на двоих козырьками назад. На третьем, вопреки моде, бейсболка сидела правильно. Двое сидящих уплетали гамбургеры, практически не глядя на своего товарища. Всем троим было лет по шестнадцать.

В четвертой кабинке я увидела монашку. Гэбби здесь не было.

Я вышла на улицу и посмотрела в обе стороны вдоль Сен-Катрин. В восточной ее части собирались байкеры, выстраивая у обочины свои «харлеи» и «ямахи». Было тепло, но на байкерах, как обычно, тускло поблескивали здоровенные ботинки.

Их подруги сидели на задних сиденьях или примыкали к отдельным женским кружкам. Картина напомнила мне среднюю школу. Однако от школьниц этих женщин многое отличало: они добровольно выбрали жизнь жестокости и мужского доминирования. У байкеров принято контролировать и пасти женщин. А еще — что гораздо омерзительнее и чудовищнее — обмениваться ими, сводить их, с кем душе угодно, покрывать татуировками, колотить и даже убивать. Наверное, этим женщинам нравится такая жизнь. Какое будущее их ожидает и на что они надеются, трудно себе вообразить.

Я перевела взгляд на западную часть Сен-Лорана и сразу увидела то, что хотела увидеть: двух проституток у «Гранады». Обе курили и оглядывали проходивших мимо людей. Одну я узнала, а вторую — нет.

Мне вдруг страстно захотелось вернуться домой, но я поборола в себе это желание.

Может, мне следовало как-то по-другому одеться? Не в рубашку, джинсы и сандалии, а во что-то другое? Черт его знает…

«Хватит смущаться, Бреннан, — приказала я себе. — Ты просто ищешь предлог, чтобы пойти на попятную. В худшем случае эти красавицы пошлют тебя куда подальше. Вот и все».

Я прошла вверх по тротуару и приблизилась к женщинам:

— Bonjour.

Мой голос прозвучал неуверенно, как запись на кассете паршивого качества. Я разозлилась на себя и кашлянула, желая замаскировать свою неловкость.

Проститутки осмотрели меня так, словно перед ними возникло странное насекомое. Ни одна из них не произнесла ни звука. Их лица приняли отстраненное выражение.

Пуаретт качнула бедрами. На ней были те же самые короткие шорты, как в тот день, когда я увидела ее впервые. Она сделала затяжку, втянула дым глубоко в легкие, выпятила нижнюю губу и выпустила его, глядя на меня абсолютно бесстрастно. В мигающем свете неоновых гостиничных огней дым выглядел легким туманом. На смуглых щеках Пуаретт огни отражались голубым мерцанием. Она без слов перевела взгляд своих темных глаз с моего лица на движущиеся по дороге машины.

— Что тебе нужно, дорогуша?

Голос второй уличной женщины был глубоким и дребезжащим, и казалось, что произнесенные ею слова образованы частичками звуков и пустотой. Она обратилась ко мне по-английски с интонацией, заставившей вспомнить о гиацинтах и кипарисах, о бамиях и стрекоте цикад в летнюю ночь. Она была явно старше, чем Пуаретт.

— Я подруга Габриэль Макаулей. Пытаюсь разыскать ее.

Проститутка покачала головой, но я не поняла, что означает ее жест: что она не знает Гэбби или что просто не желает отвечать мне.

— Габриэль — антрополог, работает здесь.

— Дорогая, мы все здесь работаем.

Пуаретт фыркнула и переместила вес тела на другую ногу. Я внимательнее на нее взглянула. На ней были шорты и блестящее виниловое бюстье черного цвета. Она определенно знала Гэбби. В ту ночь Гэбби показывала мне ее. Вблизи эта девочка выглядела еще моложе. Я вновь сосредоточила внимание на второй женщине.

— Гэбби высокая, примерно моего возраста. У нее… — Я сделала паузу, подбирая наиболее подходящее слово для описания цвета. — У нее рыжеватые волосы, она носит дреды.

Безразличное молчание.

— И кольцо в носу.

Мне казалось, я пытаюсь вскарабкаться по кирпичной стене.

— В последнее время я никак не могу до нее дозвониться. Может, ее телефон вышел из строя. Я начинаю волноваться. Вы наверняка что-нибудь о ней знаете.

Я умышленно растягивала гласные, подчеркивая свою принадлежность к южным штатам и обращаясь к ней как к землячке.

Дочь Луизианы с характерной французской плавностью повела плечом.

Я начала отчаиваться, убедившись в справедливости слов Гэбби: в Мейне не принято задавать вопросов.

— Если вы ее встретите, скажете, что о ней спрашивала Темпе?

— У вас южное имя, дорогуша?

Она подняла руку, запустила пальцы с длиннющими красными ногтями в волосы и почесала голову. Ее прическа была так сильно залита лаком, что, наверное, не пострадала бы даже от урагана. Прическа двигалась как единое целое, и казалось, будто череп проститутки меняет форму.

— Не совсем. Может, подскажете, где мне ее поискать?

Она опять пожала плечами, убрала от головы руку и осмотрела ногти.

Я достала из заднего кармана джинсов визитную карточку:

— Если вы все же решите что-нибудь сообщить мне, пожалуйста, позвоните по этому номеру.

Я попыталась заговорить с несколькими другими людьми, попавшимися мне навстречу на Сен-Катрин, но увенчались все мои попытки тем же успехом. Кто-то смотрел на меня с безразличием, кто-то — с пренебрежением, но и в этом пренебрежении, и в безразличии неизменно присутствовало недоверие и подозрение. Я так ничего и не смогла узнать. Если Гэбби и общалась с этими людьми, они ни за что не сказали бы мне об этом.

Я прошлась по барам, мелькая перед лицами ночных людей. Заведения практически ничем не отличались друг от друга. Их оформлением занимался, наверное, один и тот же художник-извращенец. Потолки низкие, стены цементные. Их покрывала настенная живопись, выполненная в кричащих тонах, или панели из искусственного бамбука, или дешевое дерево. Темные и влажные, они пахли прокисшим пивом, сигаретным дымом и человеческим потом. В лучших из заведений полы были сухими, а туалеты чистыми.

На возвышениях в некоторых барах извивались стриптизерши. Их зубы и полоски трусов светились в сиянии ламп фиолетовым светом, а лица выражали скуку. Мужчины со щетиной на щеках, одетые преимущественно в жилетки, наблюдали за танцовщицами, попивая пиво прямо из бутылок. Женщины, старательно пытавшиеся выглядеть элегантно, потягивали из бокалов дешевые вина или безалкогольные напитки, похожие на виски с содовой, и, то и дело бросая взгляды направо и налево, улыбались мужчинам. Им хотелось казаться соблазнительными, но большинство из них выглядели уставшими.

Самое печальное зрелище являли собой женщины, занимавшие в торговле телом пограничные позиции, то есть те из них, кто только-только начинал или уже заканчивал свою карьеру. Первые были до боли юными, еще не окончательно оформившимися — некоторые пришли сюда поразвлечься и между делом заработать, некоторые сбегали в эти притоны из домашнего ада. Истории их походили одна на другую: они стекались сюда якобы ненадолго, лишь для того, чтобы сколотить первоначальный капитал, а потом уйти и начать правильную жизнь. Авантюристки и беглянки, эти девочки съезжались сюда на автобусах из Сен-Терезы и Валь-д’Ор. Их волосы блестели, лица были свежими. Они свято верили, что сумеют сделать свое будущее светлым и достойным. Марихуана и кокаин еще казались им шуткой. Им и в голову пока не приходило, что это первые шаги на пути в пропасть, что, познав все «прелести» этого мира, они рухнут и уже никогда не выкарабкаются.

Вторая группа жалких женщин представляла собой тех, кто каким-то образом умудрился дожить до начала старения. Вылезли из этой ямы лишь самые изворотливые и выносливые, хилые и больные поумирали. Те же, кого природа наделила крепким телом, но слабым духом, остались. Они безропотно ждали финала — смерти на улице, ведь другая жизнь им была неведома. Некоторые до сих пор приходили сюда из-за чрезмерной любви к какому-нибудь мужчине или из страха перед ним — чтобы подзаработать и купить ему травы. Или просто потому, что хотели есть и спать под крышей.

Я обращалась только к женщинам, в основном к молодым или начинавшим стареть. К пожилым, закаленным улицей, не подходила. Я надеялась, что слишком юные и наивные или растерянные и отчаявшиеся в своем увядании женщины более открыты и добры. Я ошиблась. Одна за другой они отворачивались от меня, и мои вопросы растворялись в наполненном дымом воздухе. Продолжать не имело смысла.

В три пятнадцать, когда перед глазами у меня начали плавать темные пятна, волосы и одежда провоняли табаком и марихуаной, сандалии промокли от расплескавшегося пива, я влила в себя невероятное количество «спрайта» и сдалась.

19

Воздух был пропитан запахом росы. Над рекой стоял туман, а уличные фонари усеивали блестящие мелкие капли. Ощущать прохладу и влагу на коже было приятно. Наверное, на протяжении последних нескольких часов я пребывала в слишком сильном напряжении — между лопатками и шеей ощущалась боль, грозившая вот-вот стрелой пронзить все тело. Напряжение это лишь частично было вызвано поисками Гэбби. К проституткам я подошла, предварительно сумев себя успокоить, так что их отказ восприняла вполне нормально, с подкатывавшими ко мне полицейскими объяснялась вообще машинально.

Что действительно серьезно меня вымотало, так это внутренняя борьба. Вот уже несколько часов подряд я пыталась отогнать от себя навязчиво стоявший у меня перед глазами образ давнего любовника. Любовника, освободиться от которого мне вообще, по-видимому, не суждено. Целый вечер я смотрела в лицо искушению, глядя на каштановое свечение шотландского виски со льдом, на янтарные струи пива, льющегося из бутылок. Я вдыхала аромат своего милого, видела его свет в глазах окружавших меня людей. Когда-то я любила этот свет. Черт побери, я до сих пор его любила. Но знала, что это очарование разрушительно. Поэтому и ушла от соблазна. Двенадцатью медленными шагами. Я держалась от любви подальше. Будучи любовниками, мы так и не смогли стать друзьями. Сегодня вечером судьба чуть опять не бросила нас друг к другу в объятия.

Я сделала глубокий вдох. В воздухе пахло смесью моторного масла, мокрого бетона и дрожжами с пивоваренного завода Молсона. Сен-Катрин была почти пустой. Лишь у витрины одного из магазинов маячили старик в вязаной шапочке и тунике и замызганная дворняжка, да в дальнем конце улицы какой-то человек рылся в урне. Быть может, эти люди дежурили в Мейне в третью смену.

Удрученная и обессилевшая, я направилась к бульвару Сен-Лоран. Я сделала все, что смогла. Если люди, с которыми я разговаривала, даже и знали, где Гэбби, они все равно ничего не сказали бы мне. Этот мир для меня закрыт, как мир Лиги юниоров.

Проходя мимо вьетнамского ресторанчика, я рассеянно заглянула в мутное окно, над которым висела вывеска, обе щавшая, что в этом заведении всю ночь кормят блюдами вьетнамской кухни. Я остановилась. За дальним столиком внутри сидела женщина, которая работала рядом с Пуаретт. Ее волосы все еще сохраняли форму пагоды. Несколько мгновений я наблюдала за ней.

Она макнула яичную булочку в какой-то соус вишневого цвета, поднесла ее к губам, слизнула соус, рассмотрела то место, где он только что находился, и, впившись в булочку передними зубами, откусила кусочек. Потом вновь неторопливо макнула ее в соус.

«И долго она будет расправляться со своей едой?» — подумала я, раскрыла дверь и вошла внутрь.

— Привет.

Услышав мой голос, женщина испуганно дернула рукой и в недоумении уставилась на меня. Но, узнав, заметно успокоилась.

— Привет, дорогуша. Все еще гуляете?

Она продолжила неспешно есть.

— Можно присоединиться?

— Пожалуйста. Я ведь ни за что на вас не в обиде.

Я села за столик. Несколько часов назад эта женщина показалась мне моложе. Сейчас, в ярком сиянии ламп, я видела, что ей уже под сорок или даже немного за сорок. Несмотря на то что кожа на шее и лбу была еще гладкой, а под глазами не висели мешки, ее рот окаймляла сеть расходившихся в разные стороны морщинок, а челюсть начинала провисать.

Официант принес мне меню, и я заказала тонкинский суп. Есть я не хотела, но должна была иметь предлог, чтобы остаться.

— Нашли свою подругу, дорогуша?

Женщина потянулась за чашкой кофе, и пластмассовые браслеты на ее запястье съехали к кисти. Я увидела серые полоски шрамов на локтевом сгибе.

— Нет.

Парнишка-азиат лет пятнадцати принес воду и картонную подставку. Мы подождали, пока он не уйдет.

— Я Темпе Бреннан.

— Помню. Джуэл Тамбо вовсе не дура, дорогуша.

Она облизнула булочку.

— Мисс Тамбо, я…

— Называйте меня Джуэл, детка.

— Джуэл, я в течение целых четырех часов пыталась выяснить, все ли с моей подругой в порядке, но никто даже не признался, что знаком с ней. Гэбби приходит сюда несколько лет, и я уверена, что они о ней слышали.

— Возможно, и слышали, дорогуша. Но они понятия не имеют, зачем вам понадобилось расспрашивать о ней.

Она положила булочку на стол и принялась, прихлюпывая, пить кофе.

— Я дала вам свою визитку. Вы знаете, кто я такая.

Несколько секунд женщина пристально смотрела мне в глаза. Пространство вокруг нас заполнял исходивший от нее запах — запах аптечного одеколона, немытых волос и табачного дыма.

— А кто вы такая, мисс, сунувшая мне карточку с именем Темпе Бреннан? Откуда мне знать, что за игру вы затеяли? — Произнося эти слова, она подняла руку от чашки и длиннющим красным когтем указала на меня.

— Неужели по моему виду можно сказать, что я враг Гэбби?

— Все, что о вас можно сказать, так это то, что вы заявились сюда в рубашке Шарлотты Хорнетс и сандалиях яппи и задаете слишком много вопросов, дорогуша. Люди не знают, за кого вас принимать.

Официант принес мне суп, и, пока я малюсенькой фарфоровой ложечкой добавляла в него пасту из красного перца и раздавливала квадратики лиметты, мы обе молчали.

Когда я начала есть, Джуэл продолжила макать в соус свою булочку и облизывать ее.

Я решила испробовать еще один способ:

— Наверное, я все сделала неправильно.

Она взглянула на меня карими глазами. Накладные ресницы на одном из них отклеились с внешнего края и напоминали сейчас приподнявшуюся многоножку. Опять опустив остатки булочки на стол, проститутка отвела взгляд и придвинула к себе чашку.

— Вы правы, — пробормотала я. — Не следовало лезть к незнакомым людям с вопросами. Просто я очень волнуюсь за Гэбби. Я много раз звонила ей домой, на работу. Ни кто не знает, где она. Это на нее не похоже.

Я отправила в рот очередную ложку супа. Он оказался вкуснее, чем я ожидала.

— А чем занимается ваша подруга Гэбби?

— Она антрополог. Изучает особенности людей. Ее интересуют законы царящей в этих районах жизни.

— Достижение совершеннолетия в Мейне.

Джуэл засмеялась, ожидая, как я отреагирую на ее перефразированные слова известного антрополога Маргарет Мид. Я никак не отреагировала, но начала понимать, что Джуэл Тамбо действительно не дура. А еще почувствовала, что она меня проверяет, так сказать, принимает у меня экзамен.

— Может, в настоящий момент ваша подруга не хочет, чтобы ее тревожили.

«Откройте экзаменационные листы», — прозвучало у меня в голове.

— Может.

— Тогда для чего вся эта суета?

«Возьмите карандаши».

— В последний раз, когда мы с ней виделись, она была чем-то встревожена. Даже напугана.

— Чем встревожена, детка?

«Все готовы?»

— Она сказала, что ее преследует какой-то парень. Странный парень.

— Здесь много странных парней, дорогуша.

«Итак, начнем».

Я принялась рассказывать все по порядку. Слушая меня, Джуэл вертела в руках чашку с кофейным осадком и смотрела в нее. Когда я закончила, она продолжала разглядывать коричнево-черную гущу, словно обдумывая мои слова. Потом опустила чашку на стол и сделала официанту знак принести еще кофе.

Я терпеливо ждала, когда она объявит, какую поставила мне оценку.

— Не имею понятия, как его зовут, но о ком именно вы рассказали, догадываюсь. Худощавый тип, мучной червь. Он странный, это точно, болен чем-то серьезным. Но вряд ли его следует опасаться. По-моему, ему не хватит мозгов даже для того, чтобы прочитать этикетку на бутылке с кетчупом.

Я слушала молча.

— Большинство из нас избегают его.

— Почему?

— Сама я никогда с ним не связывалась, однако многое о нем слышала. Когда я на него смотрю, у меня такое чувство, будто передо мной крокодил. — Она скорчила гримасу и передернулась. — Говорят, пожелания у этого типа всегда особые.

— Особые?

Джуэл оценивающе взглянула на меня:

— Он платит, но никогда не трахает.

Я съела лапшу с ложки, ожидая продолжения.

— С ним ходит только Жюли, остальные не хотят. Жюли чертовски умная, хотя это к делу не относится. Она говорит, что каждый раз он устраивает ей одно и то же шоу. Они приходят в комнату, наш герой достает бумажный пакет с ночной сорочкой — обычной, кружевной, — смотрит, как Жюли в нее переодевается, и велит ей лечь на кровать. Она, естественно, ложится. Он подходит к ней, начинает одной рукой гладить сорочку, а второй — свой член, при этом громко хрюкает и вопит. Потом заставляет ее снять сорочку, благодарит, расплачивается и уходит.

— Почему вы решили, что именно этот парень напугал мою подругу?

— Однажды, когда этот придурок засовывал свою тряпку обратно в пакет, Жюли увидела на дне пакета большую рукоятку ножа и сказала, что больше не пойдет с ним, если у него опять будет нож. Он ответил, что это его меч справедливости или что-то в этом духе, начал разглагольствовать о своей душе, об экологическом балансе и о всяком прочем дерьме. Она тогда тоже не на шутку перепугалась.

— И?..

Джуэл ничего не ответила, просто пожала плечами.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Несколько дней назад, но это ничего не означает. Он нерегулярно появляется в наших краях.

— Вы когда-нибудь с ним разговаривали?

— Дорогуша, мы все с ним разговаривали. Этот чокнутый жутко прилипчивый, от него не отделаться.

— Вы когда-нибудь видели его с Гэбби?

Я втянула в себя еще ложку лапши.

Джуэл откинулась на спинку стула.

— Отличный ход, детка, — рассмеялась она.

— Где я могу разыскать этого парня?

— Откуда же мне знать?

— А Жюли?

— Мы работаем в зоне свободной торговли, дорогуша. Люди приходят и уходят, я не слежу за ними.

— В последнее время вы часто с ней видитесь?

Джуэл призадумалась:

— Она давненько не появлялась.

Я изучила лапшу на дне тарелки, перевела взгляд на Джуэл и испытующе на нее посмотрела. Эта женщина как будто приоткрыла передо мной дверь и позволила одним глазком взглянуть на мир, в котором она жила. Следовало ли мне двигаться дальше? Я решила не упускать возможности:

— В нашем городе, по всей вероятности, орудует серийный убийца, Джуэл. Этот человек убивает женщин и расчленяет их трупы.

Выражение ее лица ничуть не изменилось. Она смотрела на меня как статуя. Быть может, потому, что неправильно поняла мои слова, либо потому, что привыкла к мыслям о насилии и боли, даже о смерти. Или же таковой была ее защитная реакция: она не хотела показывать, что напугана, чтобы я не думала, будто произвела на нее своими словами сильное впечатление. Наверное, самой верной была моя последняя догадка.

— Джуэл, ответь: моей подруге грозит опасность?

— Она ведь тоже женщина, дорогуша.

Я шла домой, задумавшись, практически не обращая внимания на дорогу. Мезоннев был окутан пустынной дремотой, его светофоры работали как будто для объятых мраком зданий. Неожиданно я заметила в зеркале заднего вида пару светящихся фар. За мной кто-то следовал.

Я пересекла Пил и отъехала вправо, предоставляя машине возможность обгона. Она продолжала двигаться сзади. Я вернулась на внутреннюю полосу. Мой преследователь сделал то же самое, врубая дальний свет.

— Вот гад!

Я прибавила скорости. Машина не отставала. Меня охватил страх. Я внимательнее взглянула в зеркало заднего вида, пытаясь рассмотреть, кто за мной гонится, но увидела лишь силуэт. Силуэт довольно крупного человека. Мужчина это или женщина, я не могла понять. Свет фар слепил. Я была не в состоянии определить даже марку мчавшейся за мной машины.

Вцепившись в руль повлажневшими от страха руками, я пересекла Ги, свернула налево, не обращая внимания на красный свет светофора, взлетела вверх по своей улице и нырнула в подземный гараж в доме, в котором жила.

Когда электрическая дверь за мной закрылась, я выскочила из «мазды» и прислушалась. Никого.

Войдя в коридор первого этажа, я осторожно выглянула в окно, отогнув краешек занавески. У дальней обочины дороги стояла какая-то машина с включенными фарами, ее водитель выделялся на фоне предрассветной темноты черным силуэтом. Я не знала, та это машина или нет.

Полчаса спустя я уже лежала в кровати и наблюдала за сменой красок за окном. Цвет древесного угля, окрашивавший небо, сменялся сизым оттенком серого. Верди мурлыкал, прижавшись к моей ноге, согнутой в колене. Я была настолько уставшей, что, придя домой, скинула с себя одежду и тут же рухнула на кровать. Подобного со мной обычно не случается. Удалить косметику и почистить зубы перед сном — мое железное правило. В ту ночь мне было на все наплевать.

20

В среду в моем районе убираются. Я спала так крепко, что не услышала ни сигналов мусоровоза, ни требований Верди накормить его, ни трех телефонных звонков.

Проснулась я в четверть одиннадцатого, чувствуя себя вялой и разбитой. Теперь я уже не могу бодрствовать двадцать четыре часа в сутки и, пополуночничав, должна расплачиваться. Сия мысль привела меня в еще более удрученное настроение.

Мои волосы, кожа и даже подушка пахли едким сигарет ным дымом. Я сняла постельное белье и вместе с одеждой, в которой ездила вчера в Мейн, бросила его в корзину. Потом долго мылась под душем.

Телефон зазвонил в тот момент, когда я намазывала на круассан арахисовое масло.

— Темперанция?

Ламанш.

— Да.

— Я уже пытался дозвониться до вас.

Я глянула на автоответчик. Три сообщения.

— Простите.

— Oui. Вы сегодня приедете? Мсье Райан спрашивал, где вы.

— Я приеду примерно через час.

— Хорошо.

Я прослушала сообщения, оставленные на автоответчике. Первое было от одного сумасшедшего аспиранта. Второе от Ламанша. Третье не записано. Разбираться с аспирантскими проблемами я сейчас не могла. Позвонила Гэбби. Никто не взял трубку. Я набрала номер Кэти. Мне ответил автоответчик.

— Оставляю коротюсенькое сообщение. Вот! — прощебетала я как можно более весело.

Через двадцать минут я приехала в лабораторию. Положив сумку в выдвижной ящик и не обратив ни малейшего внимания на приклеенные к столешнице квадратики розовой бумаги с записками, я направилась в морг.

Именно сюда привозят обнаруженные останки. Здесь их регистрируют, раскладывают по холодильным камерам и хранят до официально назначенной процедуры обследования судебно-медицинским патологоанатомом. Кабинет для проведения аутопсии непосредственно примыкает к моргу. В помещениях морга полы красные, в комнатах для вскрытия — серые. Моргом управляет коронер, патологоанатомическими исследованиями — судебно-медицинская лаборатория. Красные полы — коронер. Серые полы — «Лаборатуар де медисин легаль». Первоначальное обследование костей я провожу в одном из кабинетов для вскрытия. Потом их отправляют наверх, в гистологическую лабораторию, и окончательно очищают.

Ламанш занимался разрезанием грудины младенца. Под маленькими плечиками девочки лежала резиновая подпорка, ручки были вытянуты вдоль тельца. Я посмотрела на Ламанша.

— Ужасно. — Все, что он смог сказать.

У другого стола работала Натали Айерз, ей помогала Лиза. Они делали вскрытие трупа молодого мужчины с копной рыжих волос. По выпученным пурпурным глазам и небольшому отверстию в правом виске я поняла, что он самоубийца. Натали работала в лаборатории недавно. Обследовать тела людей, умерших насильственной смертью, ей пока не доверяли.

Даниель отложил в сторону скальпель, который затачивал.

— Хочешь осмотреть кости, найденные в Сен-Ламбере? — обратился он ко мне.

Я кивнула.

Даниель удалился в морг.

На исследование скелета у меня ушло несколько часов. Первоначальные догадки подтвердились: останки, скорее всего, принадлежали белокожей женщине лет тридцати. Несмотря на то что мягкие ткани почти полностью разложились, кости были в хорошем состоянии и даже содержали некоторое количество жира. Жертва погибла от двух до пяти лет назад. Единственным, что приводило меня в замешательство, была форма позвоночной дуги ее пятого поясничного позвонка. Без головы установить личность — задача не из легких.

Я попросила Даниеля отправить кости в гистологическую лабораторию, вымылась и поднялась к себе в кабинет. За прошедшие несколько часов количество розовых листков, приклеенных к моему столу, увеличилось. Я позвонила Райану и кратко рассказала ему о результатах проведенной работы. Он вместе с полицией Сен-Ламбера уже занимался списками пропавших без вести.

В мое отсутствие вчера звонил Арон Калверт из Нормана, штат Оклахома. Я набрала его номер. Чей-то сладкий женский голос ответил мне, что, к большому сожалению, Калверта нет на месте и что ему обязательно сообщат о моем звонке. Очень вежливо и профессионально. Не прослушав остальных записанных сообщений, я направилась к Люси Дюмон.

Кабинет Люси изобилует мониторами, принтерами и про чими компьютерными штуковинами. Вдоль стен тут и там тянутся к потолку или связками лежат на полу провода. Шкафы и полки ломятся от кип каких-то распечаток.

Стол Люси был повернут лицевой стороной к двери. Сзади плотным вытянутым полукольцом ее окружали аппаратура и шкафы. В процессе работы она переезжала на стуле от одного места к другому, отталкиваясь ногами, обутыми в спортивные туфли, от покрытого серой плиткой пола. В моем воображении Люси представляла собой одну затылочную часть головы, вырисовывающуюся на фоне зеленого сияния монитора. Я редко видела ее лицо.

Сегодня у нее были гости — пятеро японцев в деловых костюмах. Люси что-то объясняла им, а японцы, скрестив руки на груди, с серьезными лицами кивали.

Чертыхнувшись про себя, я направилась в гистологическую лабораторию.

Скелет из Сен-Ламбера уже доставили сюда, и я приступила к его детальному исследованию. Подобно останкам Ганьон и Тротье, я описала, измерила и схематично зарисовала на бумаге расположение на костях каждой отметины и пришла к тому же выводу: расчленяя этот труп, убийца пользовался и ножом, и пилой. Микроскопическое исследование дало практически те же результаты, что и в предыдущих двух случаях.

Руки женщины были отпилены в районе запястий, другие конечности отделены от тела в местах сочленений. Живот убийца разрезал так глубоко, что оставил след на позвоночнике. Несмотря на то что череп и верхние шейные позвонки отсутствовали, по метинам на шестом позвонке я определила, в каком месте была отделена голова, — посредине шеи.

Я сложила кости на место, собрала бумаги и вернулась к себе в офис, по пути заглянув к Люси и оставив у нее на столе записку. Ни ее, ни японцев в кабинете не было.

В мое отсутствие опять звонил Калверт. Я сняла трубку и только собралась набрать его номер, как на пороге с прижатыми друг к другу и поднятыми к груди руками появилась Люси.

— Вы заходили ко мне, доктор Бреннан? — спросила она, улыбаясь.

По-английски Люси не разговаривала.

Эта женщина была прозрачной, как суп в приюте для бездомных, и носила очень короткую стрижку, подчеркивавшую продолговатость ее черепа. Бледная кожа и почти отсутствующие волосы усиливали эффект, придаваемый ее облику очками. Порой мне казалось, она работает моделью, демонстрирующей огромные оправы.

— Да, Люси. Спасибо, что заглянули, — сказала я, поднимаясь, чтобы освободить для нее стул.

Усевшись, она оплела ногами передние ножки.

— Не слишком утомились?

На губах Люси возникла и тут же исчезла улыбка.

— Я говорю о господах из Японии.

— А… Это представители судебно-медицинской лаборатории города Кобе. Большинство из них химики. Пообщаться с ними не составило для меня особого труда.

— Сомневаюсь, что вы в состоянии мне помочь, но все же хочу обратиться к вам с просьбой, — начала я.

Взгляд Люси сквозь линзы очков устремился на черепа, выстроенные в ряд на полке рядом с моим столом.

— Это образцы, — пояснила я.

— Они настоящие?

— Да.

Люси повернулась ко мне, и в каждом стекле очков я увидела собственное искаженное отражение. Уголки ее губ подпрыгнули и сразу опустились. Улыбка походила на мигание света, излучаемого лампочкой с нарушенным контактом, и напоминала мне о фонарике в лесу.

Я объяснила, чего хочу. Выслушав меня, Люси склонила голову набок и уставилась куда-то в потолок, будто ища на нем ответ. Я молча ждала. Где-то в конце коридора жужжал принтер.

— Данных до тысяча девятьсот восемьдесят пятого года я вам предоставить не смогу.

Мигающая улыбка.

— Я понимаю, моя просьба не совсем обычная, но хотя бы чем-то вы сможете мне помочь?

— Квебек вас тоже интересует?

— Нет, для начала только дела судебно-медицинской лаборатории.

Она кивнула, улыбнулась и ушла.

Как по команде, в это самое мгновение зазвонил телефон. Райан.

— Возможность того, что женщина была совсем молодой, вы исключаете?

— Насколько молодой?

— Семнадцатилетней.

— Исключаю.

— А если предположить, что…

— Нет.

Молчание.

— Еще одной пропавшей было шестьдесят семь.

— Райан, этот скелет принадлежал не старушке и не девочке.

Он продолжил настаивать на своем с назойливостью сигналов «линия занята» в телефонной трубке:

— А если допустить, что у нее не все в порядке с костями? Я читал о…

— Райан, этой женщине было двадцать пять — тридцать пять лет.

— Ладно.

— По всей вероятности, она умерла в период между восемьдесят девятым и девяносто вторым годом.

— Об этом вы уже говорили.

— Да, еще одно: у нее могли быть дети.

— Что?

— На внутренних областях лобковых костей я обнаружила характерные изменения. Ищите чью-то пропавшую мать.

— Спасибо.

Только я положила трубку, как телефон опять зазвонил.

— Райан, я… — начала я, удивляясь, что он так быстро набрал мой номер.

— Мам, это я.

— Привет, дорогая. Как дела?

— Все в порядке. — Пауза. — Ты не сердишься на меня за вчерашнее?

— Конечно нет, Кэти. Просто я сильно за тебя переживаю.

Длинная пауза.

— Какие у тебя новости? — спросила я. — Кстати, ты так и не ответила, чем собираешься заняться этим летом.

Мне хотелось сказать так много, но еще больше хотелось дать дочери возможность выговориться.

— Не знаю. В Шарлотте, как всегда, скучно. По сути, и заниматься-то нечем.

«О боже! — подумала я, усиленно сдерживая раздражение. — Опять этот юношеский негатив! Только этого нам сейчас и не хватало!»

— Как работается?

— Нормально. Чаевые приличные. Вчера вечером я получила девяносто шесть долларов.

— Здорово.

— Работы много.

— Это хорошо.

— Но я собираюсь уволиться.

Я промолчала.

Кэти тоже.

— Кэти, эти деньги тебе нужны для учебы.

«Кэти, не порти себе жизнь», — добавила я мысленно.

— Я ведь сказала тебе, что хочу отдохнуть от учебы. Годик просто поработаю.

Опять двадцать пять! Я прекрасно знала, что последует дальше, и настроила себя на самый что ни на есть серьезный лад.

— Кэти, дорогая, мы много раз разговаривали на эту тему. Если тебе не нравится университет в Шарлотте, можешь перевестись в Макгилл. Почему бы тебе не приехать сюда и все узнать? Мы устроили бы себе совместный отдых — я тоже взяла бы отпуск. Съездили бы в Мэритаймс, в Новую Шотландию.

«О чем я говорю? — думала я про себя. — Каким это образом именно сейчас я смогу устроить себе отпуск? Вообще-то, ради дочери я сделаю что угодно. Она для меня — самое важное».

Кэти ничего не ответила.

— Надеюсь, ты не из-за плохих оценок хочешь оставить учебу?

— Нет-нет. Оценки у меня хорошие.

— В таком случае перевестись будет не сложно. Мы могли бы…

— Я собираюсь поехать в Европу.

— В Европу?

— В Италию.

Подобного поворота я никак не предвидела.

— Макс сейчас играет в Италии?

— Да, — ответила она уверенно. — И…

— И?..

— Ему там платят гораздо лучше, чем в «Хорнетсе».

Я промолчала.

— Предоставили жилье — дом.

Я ничего не говорила.

— А еще машину. «Феррари».

Я опять ничего не сказала.

— Он не платит налогов.

Ее голос звучал все решительнее.

— Я рада за Макса, Кэти. Зарабатывает хорошие деньги и занимается любимым делом. А как же ты?

— Он хочет, чтобы я приехала.

— Ему двадцать четыре года, и у него уже есть образование.

Она наверняка услышала по моему голосу, что я раздражена.

— Ты вышла замуж в девятнадцать лет!

— Вышла замуж?

— Да, вышла замуж!

Она была права. Я прикусила язык, продолжая страшно за нее волноваться, но сознавая, что не в силах что-либо изменить.

— Только мы с Максом жениться пока не собираемся.

Некоторое время, показавшееся мне бесконечностью, мы слушали шум воздуха между Монреалем и Шарлоттом.

— Кэти, пообещай, что еще подумаешь о переезде сюда.

— Хорошо, подумаю.

— И что не предпримешь никаких решительных действий, предварительно не посоветовавшись со мной.

Молчание.

— Кэти?

— Да, мам.

— Я люблю тебя, милая моя.

— Я тоже тебя люблю.

— Папе передай от меня привет.

— Ладно.

— Завтра я пришлю тебе письмо по электронной почте.

— Угу.

Неуверенным движением я положила трубку на рычаг. Что делать дальше? Разгадывать тайны костей легче, чем тайны собственного ребенка.

Я приготовила чашку кофе, вновь сняла телефонную трубку и набрала номер:

— Мне хотелось бы поговорить с доктором Калвертом.

— Как вас ему представить?

Я сказала.

— Одну минутку.

— Темпе, как поживаешь? — услышала я через некоторое время знакомый голос Арона. — Так долго, как ты, наверное, не висят на телефоне даже продавцы «Эм-си-ай». Связаться с тобой практически невозможно.

— Прости, Арон. Моя дочь собирается бросить учебу и сбежать к одному баскетболисту, — выдала я.

— А он хороший игрок?

— По-моему, да.

— Тогда пусть сбегает.

— Очень смешно.

— Ничего смешного. Приличные игроки заколачивают неплохие деньги.

— Арон, я работаю уже с другим расчлененным трупом.

Я звонила Арону и рассказывала о костях остальных жертв. Мы часто делимся друг с другом новостями.

— И нравится же кому-то резать собратьев! — мрачно усмехнулся он.

— М-да. Мне кажется, один и тот же ненормальный убил нескольких женщин. Нельзя сказать, что их что-то объединяет, но отметины в местах разрезов на телах одинаковые.

— Думаешь, речь идет о серийном убийце?

— Да.

Он на мгновение задумался.

— Расскажи мне все подробно.

Я принялась описывать углубления на костях рук жертв. Время от времени Арон прерывал меня, чтобы задать какой-нибудь вопрос или попросить сбавить темп. Я живо представляла себе его: длинного, сухопарого, делающего записи на клочке бумаги и заполняющего ими каждый свободный миллиметр. Хотя Арону всего сорок два года, из-за мрачного выражения лица и темных глаз индейца-чероки он выглядел на все девяносто. Другим я вообще его не знала. Этот человек обладал острым умом и огромным сердцем.

— Фальшзапилы глубокие? — спросил он деловито.

— Нет, довольно незначительные, — ответила я.

— Гармоники отчетливые?

— Очень.

— Говоришь, видно, что при движении полотно смещалось в поперечном направлении?

— Гм… да.

— Ты уверена, что правильно измерила шаг зуба?

— Да, в некоторых местах царапины и костные островки довольно отчетливые.

— И изломы… — пробормотал он, обращаясь больше к самому себе.

— Их довольно много.

Последовала продолжительная пауза — Арон обмозговывал информацию, которую я только что ему сообщила, и делал соответствующие предположения. Я понаблюдала за людьми, проходившими мимо моей двери. Где-то в других кабинетах звонили телефоны, жужжал принтер. Я повернулась к окну и взглянула на мчащиеся по мосту Жака Картье машины — лилипутские «тойоты» и «форды». Время шло.

— Конечно, мне сложно сказать что-либо определенное, Темпе, — наконец произнес Арон. — Я как будто работаю вслепую. Не знаю, как тебе удалось заставить меня взяться за это. Но свои соображения изложу.

Я повернулась назад и облокотилась на стол.

— Готов поспорить, речь идет не об электропиле. Это какая-то особая ручная пила — может, кухонная.

Точно! Я ударила ладонью по столешнице, сжала пальцы в кулак, энергично вскинула руку вверх и резко ее опустила. Розовые листики затрепыхались.

Арон продолжал, наверное даже не догадываясь о том, какое я устроила тут представление.

— Желобки слишком крупные, значит речь идет явно не о лучковой пиле с мелкими зубьями и не о пилообразном ноже. Скорее всего, это ножовка. Я не видел этих костей и ничего не берусь утверждать, но думаю, что их распилили поварской или мясной пилой.

— Как она выглядит?

— Похожа на большую ножовку. Зубья разведены довольно широко во избежание защемления. Вот почему на фальшзапилах присутствуют островки. При работе такой пилой поперечные колебания действительно имеют место, хотя срез получается достаточно чистым. Такие пилы очень эффективны. Ими режут кости, хрящи, сухожилия… да что угодно.

— Ты просто прелесть, Арон! Именно эти мысли мне самой не раз приходили в голову, но я хотела услышать то же самое от тебя. Если бы ты только знал, как я тебе благодарна!

— А-а-а.

— Хочешь взглянуть на снимки и оттиски?

— Конечно.

Пилы были вторым безумным увлечением Арона. Он заносил в каталог письменные описания и фотоизображения оставленных на кости следов всеми известными типами пил и часами обдумывал дела, которые ему в лабораторию присылали из разных точек земного шара.

По последовавшей паузе я поняла, что он высказал мне не все, что хотел. Ожидая продолжения разговора, я принялась собирать со стола розовые листки.

— Ты сказала, только кисти отделены разрезанием кости?

— Да.

— Все остальное в районе суставов?

— Верно.

— Аккуратно?

— Очень.

— Гм…

Я прекратила заниматься листками:

— Что?

— Что? — повторил он невинно.

— Когда ты произносишь «гм» именно таким тоном, это непременно что-то означает.

— Просто вырисовывается довольно странная картина.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот парень использует для расчленения кухонную пилу и работает ею так, будто четко знает, что делает. Ему известно, где именно расположены суставы, каким образом их распиливать. Он постоянно следует своим правилам.

— Да, я тоже над этим размышляла.

Прошло несколько секунд.

— А запястья он просто отрезает. Почему? — спросила я, не выдержав.

— Этот вопрос, доктор Бреннан, следует задать не специалисту по пилам, а психологу.

— Как поживают твои девочки? — Я была с ним согласна, поэтому сразу же перевела разговор на другую тему.

Арон до сих пор не обзавелся семьей. Я знала его двадцать лет и ни разу с подругой-то не видела. Первой и основной страстью Арона были лошади. За лошадьми он ездил из Талсы в Чикаго и в Луисвилль и вместе с ними возвращался в Оклахому.

— Отлично поживают. Прошлой осенью я купил жеребца на торгах, и все мои девочки как будто помолодели.

Мы обменялись последними новостями, рассказали друг другу, что знали об общих друзьях, и договорились встретиться на академическом собрании в феврале.

— Желаю удачи в поимке этого типа, Темпе.

— Спасибо.

Мои часы показывали четыре сорок. В который раз кабинеты и коридоры здания начинали погружаться в вечернее спокойствие, а я продолжала работать.

Зазвонил телефон. Я подпрыгнула.

«Наверное, выпила слишком много кофе», — мелькнуло в голове.

Трубка еще хранила тепло моей руки, когда я вновь к ней прикоснулась.

— Я видела тебя прошлой ночью.

— Гэбби?

— Больше не делай ничего подобного, Темпе.

— Гэбби, ты где?

— Своими действиями ты только усугубишь ситуацию!

— Черт возьми, Гэбби! Прекрати свои игры! Где ты? Что происходит?

— Это не должно тебя волновать. В данный момент я не могу с тобой видеться.

Мою грудь обожгло приливом ярости. Я не верила своим ушам.

— Держись от меня подальше, Темпе. Держись подальше от моего…

Ее эгоистическая грубость раздула огонь моей ярости. Злоба на Клоделя, ненависть к зверствующему убийце, переживания за Кэти влились в этот огонь как масло. Я взорвалась.

— Кем, скажи на милость, ты себя воображаешь? — проревела я надрывным голосом, сжимая в руке трубку так сильно, что едва не сломала ее. — Я, естественно, оставлю тебя в покое! С удовольствием оставлю! Не знаю, во что ты ввязалась, Гэбби, но больше и не желаю знать! Я выхожу из игры! Матч окончен! Сама разбирайся со своей шизофренией и паранойей!

Каждый нейрон моего тела был словно заряжен усиленным зарядом. Моя грудь высоко вздымалась, а к глазам подступили слезы.

Гэбби бросила трубку.

С минуту я сидела, ничего не делая и ни о чем не думая. Голова моя шла кругом.

Наконец я медленно положила трубку, закрыла глаза, в уме перебрала все знакомые мне песенки и выбрала одну.

— Ограбленная хата в Батон-Руж… — запела я низким хриплым голосом.

21

В шесть утра по окнам забарабанил дождь. До меня донесся звук машины, проехавшей мимо дома по каким-то ранним делам. В третий раз за последнее время я видела момент зарождения нового дня. И радовалась этому так же, как Джо Монтана забитому в свои ворота мячу. Я не люблю спать днем, но и просыпаться на заре не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Тем не менее на этой неделе я трижды наблюдала, как в небе появляется солнце. Два раза я в это время только укладывалась спать, а сегодня ворочалась и терзалась, не чувствуя себя отдохнувшей после одиннадцати часов, проведенных в кровати.

Вернувшись домой после разговора с Гэбби, я решила устроить пир своему желудку: съела кусок жирной жареной курицы, разведенное в молоке сухое картофельное пюре с синтетическим соусом, мягкую булку и кусок плохо пропеченного яблочного пирога. Потом приняла горячую ванну и занялась отковыриванием корочки от правой щеки, что ничуть не помогло мне стать более привлекательной — и без корочки я с этой раной выглядела ужасно. Часов в семь включила телевизор, чтобы посмотреть игру «Экспос», и заснула, как только началась прямая трансляция матча.

Поднявшись с кровати, я включила компьютер. В шесть утра или в шесть вечера — он был готов заработать в любое время суток. Я отправила электронное письмо Кэти с сервера Макгилла. Она могла получить это сообщение при помощи ноутбука и модема и прямо из своей спальни отправить мне ответ. Да здравствует Всемирная паутина!

Я открыла один из документов. Курсор замигал в верхнем левом углу, напоминая, что созданная мной таблица практически не заполнена. Правильно. Я впечатала в нее только заголовки столбцов.

«Когда я начала эту работу? — задумалась я. — В день парада».

Прошла всего неделя, а мне казалось, уже несколько лет. Сегодня третье. Тело Изабеллы Ганьон нашли месяц назад, а Маргарет Адкинс — неделю.

За это время нам ничего не удалось сделать, лишь обнаружить очередной труп. За квартирой в кирпичном доме на улице Берже было установлено наблюдение. Ее жилец так больше и не появлялся. Неудивительно. Наш визит не при нес никаких результатов. О Сен-Жаке никто ничего не выяснил, найденный в Сен-Ламбере скелет до сих пор не опознан. Клодель упорно не верит в то, что все эти преступления взаимосвязаны, а Райан считает меня «свободным художником». Прекрасно!

Я переключила внимание на таблицу и добавила в нее несколько колонок.

Физические характеристики.

Место проживания.

Условия жизни.

Работа.

Друзья.

Члены семьи.

Дата рождения.

Дата смерти.

Дата обнаружения.

Время.

Место.

Вписала в таблицу все, что могло подвести меня к разгадке. Слева в столбец разместила имена:

Адкинс

Ганьон

Тротье

Неизвестная

Последнее слово я надеялась в скором времени заменить фамилией. В семь тридцать я закрыла документ, выключила ноутбук, положила его в портфель и собралась на работу.

Дороги были переполнены, поэтому я свернула в туннель на Виль-Мари. Над городом в это утро висели мрачные, тяжелые тучи, и его окутывал удручающий полумрак. Улицы затягивала влажная пелена, отражавшаяся в огнях оживленного дорожного движения часа пик.

Перед глазами монотонно крутились дворники, лениво разгоняя мутным веером капавшую на лобовое стекло дождевую воду. Я то и дело подавалась вперед и, будто парализованная черепаха, вытягивала шею, вглядываясь сквозь водные струйки в дорогу.

«Пора купить новые дворники», — сказала я себе, хотя прекрасно знала, что в ближайшее время их не куплю. До лаборатории я добиралась целых полчаса.

Мне хотелось сразу просмотреть соответствующие документы и заполнить таблицу детальными данными, однако планы пришлось изменить. На моем столе лежали два распоряжения.

В муниципальном парке, в камнях на дне ручья, нашли тело мальчика-младенца. По словам Ламанша, тельце было усохшим, а внутренние органы практически неузнаваемыми, но в остальном труп нормально сохранился. Ламанш хотел услышать мое мнение о приблизительном возрасте ребенка.

На осмотр мальчика много времени не требовалось.

Я взглянула на полицейский отчет, прикрепленный ко второму документу. «Ossements trouves dans un bois». В лесу найдены кости. Найденными костями я занималась наиболее часто. Это могли быть кости человека, разрубленного на куски убийцей, а могли быть и кости мертвой кошки.

Я позвонила Дени, попросила подготовить рентгеновские снимки младенца и направилась вниз взглянуть на кости из леса. Лиза принесла мне из морга картонную коробку и поставила ее на стол:

— Больше ничего не нужно?

— Ничего.

Она подала мне перчатки, и я извлекла из коробки три крупных куска глины. Из каждого торчали кости. Я потрогала глину — твердая, как бетон.

— Наверное, сначала следует размочить эти глыбы и раз делить при помощи сепаратора. Я вернусь после собрания.

Каждое утро Ламанш собирал у себя всех патологоанатомов и некоторых других подчиненных для проверки их работы и выдачи новых заданий. Если я в это время была в лаборатории, то тоже приходила на планерку. Когда я вошла в офис Ламанша, за его столом для переговоров уже сидели он сам, Натали Айерз, Жан Пелетье и Марк Бержерон. Еще в коридоре я узнала, что Марсель Морин сегодня в суде, а Эмили Сэнтанджело взяла выходной.

Увидев меня, присутствовавшие сразу сдвинули свои стулья в сторону, освобождая мне место. Я приставила к сто лу еще один стул и обменялась со всеми приветственными фразами.

— Марк, а ты почему здесь? По четвергам тебя обычно не бывает.

— Верно, но завтра выходной.

Я совершенно забыла об этом празднике. О Дне Канады.

— Собираетесь на парад? — поинтересовался Пелетье бесстрастно.

Его французский был изрядно приправлен акцентом какого-то отдаленного квебекского района. В первое время я вообще с трудом разбирала его речь, поэтому и не улавливала смысла отпускаемых им едких комментариев. Но теперь, после четырех лет совместной работы, научилась распознавать его слова. Прекрасно поняла, что он имеет в виду, и сейчас.

— Скорее всего, этот парад я пропущу.

— Если передумаете, лучше намажьте лицо краской. Гораздо менее хлопотно.

Все захихикали.

— Или сделайте татуировку. Будет хотя бы не так больно.

— Очень смешно.

Он изобразил святую невинность: вскинул брови, приподнял плечи, развел руками. Потом желтоватыми пальцами засунул в рот оставшиеся пару дюймов сигареты, лежавшей перед ним на краю пепельницы, и с удовольствием затянулся. Когда-то кто-то сказал мне, что Пелетье никогда в жизни не выезжал за пределы провинции Квебек. А ему было уже шестьдесят четыре года.

— На сегодня запланировано всего три вскрытия, — начал Ламанш, глядя в список перед собой.

— Предвыходная передышка, — сказал Пелетье, протягивая руку за своей распечаткой. — Что нас ждет после праздничного гулянья?

— М-да, — отозвался Ламанш, беря со стола красный маркер. — Хорошо еще, что погода прохладная.

Он, по обыкновению, огласил перечень намеченных на сегодня дел. Предстояло обследовать тело человека, покончившего с собой при помощи угарного газа. Умершего в постели старика. И младенца, выброшенного в парке.

— С самоубийцей, по-моему, все понятно. — Ламанш пробежал глазами по строчкам полицейского отчета. — Мужчина… Белый… Двадцать семь лет… Найден за рулем собственного автомобиля… Топливный бак пуст, ключ в замке зажигания в положении «включено».

Он переместил в центр стола несколько фотографий, сделанных полароидом. На них был изображен темно-синий «форд» в рассчитанном на одну машину гараже.

— Глубокая депрессия… — Он взглянул на Натали. — Доктор Айерз?

Она кивнула и протянула руку за документами. Ламанш передал их ей, сделал красную пометку «Ай» в своем списке и перешел к другой стопке бумаг.

— Номер два-шесть-семь-четыре-два. Мужчина… Белый… Семьдесят восемь лет… Страдал диабетом, наблюдался врачами. — Ламанш бегло просмотрел отчет, ища наиболее существенные моменты. — Его не видели в течение нескольких дней… Обнаружила сестра… Следов телесных повреждений нет.

Несколько секунд он читал про себя.

— Любопытно: она обратилась за помощью только по прошествии некоторого времени. Наверное, сначала прибралась в доме. — Он поднял голову. — Доктор Пелетье?

Пелетье пожал плечами и протянул руку. Ламанш поставил в списке пометку «Пе» и отдал ему бумаги вместе с пластмассовой коробочкой, полной больничных рецептов. Пелетье сказал какую-то колкость, но я умышленно пропустила ее мимо ушей.

Все мое внимание сосредоточилось на стопке фотографий с изображением найденного трупа мальчика. Мелкий ручей. Возвышающаяся над ним арка небольшого моста. Детское тельце между камнями, со съежившимися мышцами, желтое, как старый пергамент. Головку младенца обрамляет облако легких волос, ресницы на бледно-синих веках такие же светлые. Раскинув пальчики, ребенок как будто молит о пощаде. Он лежал, наполовину упакованный в темно-зеленый полиэтиленовый пакет, и походил на отвергнутого миниатюрного фараона. К полиэтиленовым пакетам у меня понемногу развилось отвращение.

Просмотрев фотографии, я вновь устремила взгляд на Ламанша, в этот момент делавшего пометку «Ла» в своем списке. Это вскрытие он собирался провести сам. Я должна была определить приблизительный возраст мертвого ре бенка, а Бержерон обследовать его зубы. Все кивнули. Обсуждение закончилось. Планерка тоже.

Я сварила кофе и вернулась в офис. На моем столе лежал коричневый конверт. Я раскрыла его, достала из выдвижного ящика стола чистую форму и принялась рассматривать рентгеновские снимки тела младенца. На каждой из рук я увидела лишь по две кости запястья. Последних участков фаланг не было. Я осмотрела предплечья. На лучевых костях отсутствовали головки. Я составила список присутствовавших элементов, отметила те, которые еще не сформировались, и перешла к тщательному обследованию нижней части тела. Мой кофе остыл.

Ребенок рождается с недоразвитым скелетом. Некоторые кости, например кости запястья, появляются спустя несколько месяцев, а иногда и лет. На некоторых костях нет отростков или головок. Все, чего не хватает, появляется в определенной последовательности, поэтому примерный возраст маленьких детей по костям определить довольно несложно. Этот ребенок прожил месяцев семь.

Я достала еще одну форму, зафиксировала свои выводы, сложила бумаги в желтую папку и поместила ее в лоток для секретарей. На основании моих записей они должны напечатать соответствующие документы, снабдив их необходимыми материалами и схемами, и при этом исправить ошибки, которые я все еще допускала при письме на французском. Я написала отчет Ламаншу и опять направилась в морг.

Кости, найденные в парке, все еще лежали в глине, но она размягчилась, и мне удалось высвободить их. На это я потратила минут пятнадцать. Я достала восемь позвонков, семь фрагментов длинных трубчатых костей и три осколка таза. Было видно, что кто-то разрезал их. Полчаса я занималась чисткой и обмыванием, потом сделала кое-какие записи, а перед уходом попросила Лизу сфотографировать некоторые части скелетов. Они принадлежали животным: двум белохвостым оленям и собаке средних размеров. Вернувшись в офис, я заполнила еще одну форму и, убрав ее в другую папку, положила поверх предыдущей. Как ни странно, данное дело не касалось судебной медицины.

На своем столе я сразу по возвращении увидела записку от Люси.

Она была у себя в кабинете — что-то печатала одной рукой за дальним компьютером, глядя то в монитор, то в раскрытое досье и водя указательным пальцем второй руки по нужным строчкам в документе.

— Я прочитала вашу записку, — сказала я.

Люси подняла палец, что-то еще допечатала, положила в досье линейку и, энергично оттолкнувшись от пола, подъехала к столу:

— Я сделала то, о чем вы меня попросили. По крайней мере, что смогла.

Она принялась просматривать документы в одной стопке, потом в другой, потом опять вернулась к первой и, проглядев ее более внимательно, извлекла откуда-то из середины несколько листов, скрепленных в левом верхнем углу степлером.

— До восемьдесят восьмого года нет вообще никакой информации.

Я взяла бумаги и в смятении посмотрела на них. Мне и в голову не могло прийти, что данных будет так много.

— Сначала в качестве ключевого я выбрала слово «расчленение», — сказала Люси. — И получила длиннющий список, в котором перечислены все случаи разделения тела на части, в том числе случаи попадания под поезд и разрезания конечностей производственными станками. Но думаю, этот перечень вас не заинтересует.

Я просмотрела список. В нем действительно упоминались всевозможные случаи отделения рук, ног и пальцев от человеческих тел, большей частью травматическим путем.

— Потом я добавила слово «намеренное», чтобы отсеять все лишнее и получить исключительно сведения по умышленному расчленению.

Я пристально на нее взглянула.

— И не нашла ничего.

— Ничего?

— Это, конечно, не означает, что за все время не было совершено ни одного подобного преступления.

— Почему же вам не удалось найти никаких данных?

— Сама я не вводила данные в общую базу. В течение двух последних лет эту работу выполняют временные работники. — Люси сокрушенно вздохнула и покачала головой. — Процесс компьютеризации осуществлялся долгие годы, сейчас же всем хочется, чтобы любая задача выполнялась мгновенно. Наверное, описывая не очень распространенные преступления, временные работники действовали по своему уразумению, то есть сами подбирали слова для изложения информации.

— Они могли заменить «расчленение» каким-то синонимом?

— Вот именно. Кто-то использовал, например, термин «ампутация», кто-то — «разрезание» или «распиливание». Чаще всего они переносят в базу куски отчета патологоанатома.

Я рассеянно взглянула на листы в своих руках.

— Я попробовала ввести для поиска все слова, которые перечислила, и не только эти слова. Ничего не получилось. Скажем, перечень происшествий со словом «увечье». — Она подождала, пока я не перелистну страницу и не взгляну на второй список. — Он оказался еще более длинным. Тогда я добавила к «расчленению» уточнение «после наступления смерти», чтобы было ясно, что это случилось после убийства.

Люси подняла руки и сделала царапающие движения пальцами, словно в попытке вытянуть информацию из воздуха.

Я в надежде вскинула голову.

— Все, что мне удалось найти, так это историю о парне, которому после смерти отрезали член.

— Компьютер понял вас буквально.

— Что?

— Это я так.

Шутка была неуместной.

— В конце концов я попробовала ввести «увечье» в комбинации с ограничителем «после наступления смерти». — Люси взяла из стопки еще несколько листов и протянула их мне. — Возможно, кое-что из этих сведений окажется для вас полезным.

Я почти не слышала ее. Мой взгляд с жадностью впился в список. Мне захотелось поскорее очутиться в своем офисе.

— Люси, вы просто умница. Я на подобное даже не рассчитывала.

— Значит, хоть что-то из этого списка вам пригодится?

— Да-да. Думаю, да, — пробормотала я, пытаясь выглядеть спокойной.

— Может, найти документы по этим делам?

— Нет, спасибо. Сначала я просмотрю список, а потом решу, что делать.

Лучше бы я ошиблась, молилась я про себя, глядя как загипнотизированная на шестое имя сверху.

— Хорошо.

Люси сняла очки и принялась протирать стекла краем свитера. Без них она выглядела незавершенной, неправильной, как Джон Денвер, когда перешел на контактные линзы.

— Мне бы хотелось знать, зачем все это вам понадобилось.

Она опять водрузила на нос огромные очки.

— Я, конечно, все расскажу вам, если что-то выясню.

Я зашагала к двери, слыша, как Люси у меня за спиной куда-то поехала на своем стуле.

Вернувшись в офис, я положила распечатку на стол и просмотрела список. Шестое имя сверху. Франсин Моризет-Шанпу.

«Успокойся, — велела я себе. — Не торопись с выводами».

Я переключила внимание на другие имена. Ган, Валенсиа и парочка наркодельцов-неудачников тоже были внесены в этот список, равно как и Тротье. Я узнала еще и имя одной гондурасской студентки из Огайо. Собственный муж застрелил ее, приставив дуло пистолета прямо к лицу, перевез в Квебек, отрезал ей кисти, вырезал свои инициалы на ее груди и бросил в парке. Еще несколько перечисленных дел я не вспомнила. Ими занимались до девяностого года, то есть когда я еще не работала здесь. Я направилась в центральный архив и нашла все эти дела, а вместе с ними и дело Моризет-Шанпу.

Разложив папки в хронологическом порядке на столе в своем офисе, я дала себе обещание, что изучу их последовательно, но тут же нарушила это обещание, взяв в руки дело Моризет-Шанпу. Мысли о его содержимом вызывали во мне приступ тревоги.

22

Франсин Моризет-Шанпу была застрелена и изувечена в январе девяносто третьего. Примерно в десять утра того дня один сосед видел, как она выгуливает своего спаниеля. А два часа спустя муж нашел ее мертвой в кухне. Пес лежал в гостиной. Его голову так и не разыскали.

Я помнила это происшествие, хотя и не принимала в расследовании ни малейшего участия. В ту зиму я приезжала в Монреаль раз в полтора месяца примерно на неделю. С Питом мы часто конфликтовали, поэтому летом я уехала в Квебек на целых три месяца, надеясь, что таким образом сумею сохранить наш брак. Как же!

Нападение на Моризет-Шанпу привело меня тогда в шоковое состояние. Рассматривая сейчас фотографии, я как будто вернулась в те дни.

Франсин Моризет-Шанпу лежала под небольшим деревянным столом, руки и ноги раскинуты, белые трикотажные трусики стянуты до колен. Ее окружало море крови. Потемневшие пятна покрывали стены и столешницы рабочих столов. На одном из снимков ножки перевернутого стула, основная часть которого не вошла в кадр, как будто указывали на нее.

На фоне ярко-красной крови она смотрелась неестественно белой. В животе алел продольный разрез толщиной с карандаш и поперечный внизу в форме широко улыбающегося рта. Сквозь них проглядывали внутренние органы. Между ногами был виден еле различимый краешек рукоятки кухонного ножа.

На удалении в пять футов от убитой, в промежутке между раковиной и рабочими столами, лежала ее правая кисть. Этой женщине было сорок семь лет.

— Господи… — прошептала я.

Я просматривала отчет о проведении аутопсии, когда на пороге появился Шарбонно. Я сразу поняла, что его настроение оставляет желать лучшего. Он не поздоровался, не спросил разрешения, а просто прошел к моему столу, уселся на стул и уставился на меня покрасневшими глазами.

Наблюдая за ним, я вдруг почувствовала мимолетное обострение чувства утраты. Тяжелая походка, небрежность движений, внушительные размеры его фигуры всколыхнули в моей душе нечто такое, что, как мне казалось, я уже оставила в прошлом.

На мгновение я увидела перед собой Пита, и мысли мои отправились в путешествие во времени. Он всегда воздействовал на меня опьяняюще. Я никак не могла понять, что именно мне нравилось в нем: крупное телосложение или непринужденность. Или то, что он постоянно был очарован мной. Так искренне. Я не могла им насытиться. Эротические фантазии посещали меня и раньше, но с того самого дня, когда я впервые увидела его под дождем у библиотеки, в этих фантазиях неизменно присутствовал он.

«Фантазировать можно когда угодно, — подумала я. — Хоть прямо сейчас. О боже! Бреннан! Выброси из головы всякую чушь!»

Я вернулась в настоящее.

Шарбонно теперь рассматривал свои руки. Я ждала начала разговора.

— Возможно, мой напарник и сукин сын, но неплохой парень, — сказал он по-английски.

Я не ответила. Мое внимание привлекли края его штанин. Они были подогнуты внутрь дюйма на четыре и подшиты вручную.

«Интересно, он их сам подшивал?» — подумала я.

— Просто ему трудно привыкать к переменам, к каким-то другим условиям.

— Да.

Он так больше и не смотрел на меня. Я начинала чувствовать себя неловко.

— И?.. — спросила я.

Шарбонно откинулся на спинку стула и принялся разглядывать свой большой палец, все еще избегая встречаться со мной взглядами.

Где-то в другом конце коридора играло радио. Рок Вуазин пел об Элен.

— Он говорит, что намерен подать жалобу.

Рука Шарбонно опустилась на колени, а взгляд скользнул в сторону окна.

— Жалобу?

Я постаралась не выдать голосом волнения.

— Министру. И начальству. И Ламаншу. Он заглянул даже в ваше личное дело.

— Что же мсье Клоделя так сильно не устраивает?

«Только не паникуй», — твердила я себе.

— По его мнению, вы перешагиваете черту дозволенного. Вмешиваетесь в чужие дела. И тормозите расследование.

Шарбонно прищурился, глядя на солнечный свет. Я почувствовала, как мышцы моего желудка сокращаются. Внутри разлилось неприятное тепло.

— Продолжайте.

— Клодель считает, что вы… — он запнулся, подбирая слово, наверняка ища замену тому выражению, которое использовал в разговоре с ним Клодель, — что вы слишком бурно на все реагируете.

— Можно поконкретнее?

Он продолжал смотреть в сторону:

— По его мнению, вы стараетесь превратить дело Ганьон в то, чем оно на самом деле не является, пытаетесь приписать ему всякую ерунду, о которой в данном случае не может быть и речи. Он говорит, что из обычного убийства вы стремитесь раздуть настоящую американскую буффонаду.

— Зачем мне это?

Все же мой голос слегка дрогнул.

— Черт возьми, Бреннан! Не я ведь все это затеваю!

Он таки взглянул в мои глаза. Мне стало его немного жаль. Было очевидно, что находиться здесь ему вовсе не хотелось.

Я смотрела на Шарбонно, почти ничего перед собой не видя. О том, к каким последствиям может привести подобная жалоба, я знала не понаслышке. Сама занималась рассматриванием таких обвинений, когда входила в состав комитета по этике. Независимо от того, каким был результат, жалобы доставляли человеку массу неприятностей. Мы оба молчали. «Элен, все, что ты делаешь, сводит меня с ума», — проникновенно пело радио.

«Шарбонно ни в чем не виноват», — сказала я себе.

Взгляд мой упал на поблескивавшие на столе прямоугольники с изображением белоснежного тела в луже крови. Я еще раз рассеянно просмотрела их и взглянула на Шарбонно. Заговаривать об этом с кем бы то ни было я пока не собиралась, чувствовала себя еще не готовой. Но Клодель вынуждал меня сделать решительный шаг. Проклятие! Все складывалось наихудшим образом.

— Мсье Шарбонно, вы помните женщину по имени Франсин Моризет-Шанпу?

— Франсин Моризет-Шанпу, Франсин Моризет-Шанпу… — Он повторил имя несколько раз, роясь в своем сознании. — Это случилось несколько лет назад?

— В январе девяносто третьего.

Я подала ему фотографии.

Он просмотрел их. Уверенно кивнул:

— Да, помню. И что из того?

— Что об этом происшествии запечатлелось в вашей памяти?

— Мы так и не нашли преступника.

— Еще что?

— Бреннан, скажите, что не пытаетесь и это убийство свалить в общую кучу, умоляю вас. — Он еще раз просмотрел фотографии и покачал головой. — Нет. Ее застрелили. Это совсем другое.

— Но убийца распорол ей живот и отрезал руку.

— Она была старой, по-моему сорокасемилетней.

Я холодно уставилась на него.

— Я имею в виду, старше всех остальных, — исправился он, краснея.

— Во влагалище Моризет-Шанпу убийца вогнал нож. Согласно отчету полицейских она потеряла очень много крови.

Я дала ему возможность переварить мои слова.

— В тот момент она была еще жива, — добавила после.

Объяснять ему, что из раны, нанесенной после наступления смерти, столько крови не вытекло бы, не было необходимости. Когда сердце останавливается, кровяное давление резко падает.

— В случае с Маргарет Адкинс это была металлическая статуэтка. Адкинс тоже была еще жива, когда извращенец впихнул в нее статуэтку.

Я молча взяла папку с документами по делу Ганьон, достала фотографии и разложила перед Шарбонно. На них было изображено освещенное предвечерним солнцем туловище жертвы на полиэтиленовом пакете. К тазу крепился вантуз, его деревянная ручка указывала на изувеченную шею.

— Наверное, убийце пришлось приложить немало сил, чтобы так глубоко вставить вантуз.

Шарбонно долго изучал снимки.

— Модель поведения со всеми тремя убитыми одна и та же, — спокойно произнесла я. — Насильственное введение в жертву инородного тела, пока она еще жива. Нанесение увечий после смерти. Полагаете, все это просто совпадения, мсье Шарбонно? Думаете, вокруг нас ходят стаи подобных извращенцев?

Детектив провел рукой по торчащим в разные стороны волосам и принялся барабанить пальцами по подлокотнику:

— Почему вы раньше не высказали нам эти свои соображения?

— О Моризет-Шанпу я вспомнила только сегодня. А только Адкинс и Ганьон — этого было слишком мало.

— Что по этому поводу думает Райан?

— Я с ним еще не разговаривала.

Я машинально провела рукой по заживающей щеке.

— Черт побери! — воскликнул Шарбонно.

— В чем дело?

— Мне кажется, я начинаю с вами соглашаться. Клодель меня придушит. — Он что-то пробормотал себе под нос. — До чего еще вы додумались?

— Ганьон и Тротье расчленены почти одинаково. Совпадают даже следы, оставленные пилой на их костях.

— Да, Райан нам об этом рассказал.

— И на костях трупа из Сен-Ламбера.

— Пятая?

— Вы сообразительны.

— Спасибо. — Он опять что-то тихо пробормотал. — Еще не выяснили, кто это такая?

Я покачала головой:

— Этим занимается Райан.

Шарбонно провел по лицу мясистой рукой, покрытой серыми спутанными волосами, похожими на волосы на его голове.

— И что же вы думаете о принципе выбора этим придурком жертв?

Я подняла ладони:

— Все они — женщины.

— Прекрасно. Возраст?

— От шестнадцати до шестидесяти.

— Внешние характеристики?

— Разные.

— Местонахождение?

— Вся территория на карте.

— Что же привлекает этого сукина сына? То, как они выглядят? Магазин, в котором отовариваются? Или, быть может, их ботинки?

Я промолчала.

— Хоть что-нибудь объединяет пять этих женщин?

— То, что какой-то подонок их убил.

— Верно. — Наклонившись вперед, Шарбонно опустил руки на колени, сгорбился и тяжело вздохнул. — Клодель дерьмом изойдет.

Как только он ушел, я позвонила Райану. Ни его, ни Бертрана не оказалось на месте, и я оставила для них сообщение. Потом приступила к просмотру остальных дел из архива. Ничего заслуживающего внимания. Двое наркодельцов, которых прикончили и изрезали бывшие дружки. Человек, убитый, распиленный электропилой и отнесенный в подвал собственным племянником. Прибитое к берегу туловище женщины в хоккейной сумке. Ее голову и руки нашли тоже на берегу, но в другом месте. Осудили мужа.

Я закрыла последнюю папку и осознала, что страшно голодна. Еще бы! Уже без десяти два. Купив в кафетерии на восьмом этаже кусок ветчины с хлебом, круассан с сыром и диетическую колу, я вернулась в офис и приказала себе передохнуть. Но тут же наплевала на этот приказ и еще раз попыталась дозвониться до Райана. Он не появился.

«Перерыв так перерыв», — решила я, откусывая кусок бутерброда.

«Гэбби, — прозвучало в моей голове. — Нет уж!»

Клодель. Пошел он к черту!

Сен-Жак. Нет.

Кэти. Как я могу помочь ей? В данный момент никак.

Пит.

В моем животе привычно защекотало. Я вспомнила приятное покалывание на коже, учащенное биение сердца, влагу между ногами. Да, я всегда питала к нему страсть.

«Ты просто сексуально озабочена, Бреннан», — усмехнулся голос моего разума. Я откусила еще кусок бутерброда.

В моем воображении вдруг возник другой Пит. Ночи, проведенные в гневе. Нескончаемые споры. Ужины в одиночку. Холодные волны обиды, остужающие пыл страсти. Я хлебнула колы. Почему мысли о Пите посещали меня так часто?

«Если шанс на восстановление отношений у нас есть…» — прозвучало в моем мозгу.

«Нет уж, спасибо!» — воспротивилась я.

Попытка передохнуть и расслабиться не увенчалась успе хом. Я взяла со стола распечатку, сделанную Люси, и еще раз просмотрела списки, стараясь не капнуть на них горчицей. Меня заинтересовали те строчки, которые Люси, по-видимому посчитав лишними, зачеркнула карандашом. Из чистого любопытства я стерла ее пометки ластиком и прочла написанное под ними. В двух случаях речь шла о телах убитых, засунутых в бочку и залитых кислотой. Это касалось выяснения отношений торговцев наркотиками.

Третий пункт озадачил меня. Дело 1990 года, вскрытие трупа производил Жан Пелетье. Коронер не указан. В колонке «имя» значилось: обезьяна. Других данных, в том числе даты рождения, даты проведения аутопсии и причины смерти, не указывалось. Это дело было включено в список, который Люси получила, введя в качестве ключевых слова «расчленение после наступления смерти».

Съев круассан, я опять направилась в центральный архив и нашла папку с документами по этому делу. Она содержала всего лишь полицейский отчет, единственный лист с пометками патологоанатома и конверт с фотографиями. Я просмотрела все это и пошла искать Пелетье.

— Можно вас на минутку? — обратилась я к его спине.

Он выпрямился, отстраняясь от микроскопа. В одной руке очки, в другой — ручка.

— Входите-входите.

Если преимущество моего кабинета заключалось в виде из окна, у Пелетье был простор. Он пересек свое царство и указал мне на стулья у письменного стола. Перед ними стоял еще один маленький столик.

Засунув руку в карман лабораторного халата, Пелетье извлек пачку «Морье» и протянул ее мне. Я покачала головой. Это повторялось в сотый раз. Ему было прекрасно известно, что я не курю, но он всегда считал своим долгом предложить мне сигарету. Наверное, тоже любил свои привычки, как Клодель.

— Чем могу быть полезным?

— Меня заинтересовало одно дело. Вскрытием занимались в девяностом году вы.

Он закурил.

— Это было так давно, моя дорогая! Я, наверное, ничего уже не помню о том вскрытии. Иногда я забываю собственный адрес. — Лицо Пелетье приняло заговорщическое выражение. — Я всегда записываю его на спичечных коробках, — прошептал он, чуть подавшись вперед и прикрыв рот ладонью. — На всякий случай.

Мы оба рассмеялись.

— Доктор Пелетье, я уверена, что вы помните все, о чем хотите помнить.

Он с невинным видом пожал плечами и покачал головой.

— В любом случае, я принесла с собой документы. — Я раскрыла папку. — Согласно полицейскому отчету труп был найден в спортивной сумке за автовокзалом «Вояжер». Какой-то прохожий приоткрыл сумку, надеясь по ее содержимому разыскать владельца.

— Какой честный!

— Ему не понравился запах, который тут же ударил в нос. По его словам… — Я разыскала соответствующий кусок в отчете, чтобы зачитать дословно. — «Из сумки повеяло духом Сатаны, этот дух мгновенно обволок мою душу». Конец цитаты.

— Поэт. Мне понравилось, — произнес Пелетье. — Интересно, как бы этот парень высказался, если бы увидел мои шорты?

Я не обратила на его шутку внимания.

— Он отнес сумку диспетчеру, а тот вызвал полицию. В сумке обнаружено разрезанное на части и завернутое в скатерть человеческое тело.

— А, да. Помню, — сказал Пелетье, указывая на меня желтоватым пальцем. — Ужасно. Безумно. — Его лицо перекосилось. — Дело терминальной обезьяны.

— Значит, я правильно поняла то, что написано в вашем отчете?

Он вопросительно поднял брови.

— Это и вправду была обезьяна?

— Капуцин, — мрачно кивнул Пелетье.

— Почему же ею занималась лаборатория?

— Она была мертвой.

— Ага. — Комедия. — Но коронер-то тут при чем?

Наверное, он увидел что-то особенное в выражении моих глаз, потому что ответил вполне серьезно:

— Кто-то содрал с обезьяны шкуру и разрезал тело на части. Копы подумали, что это недоношенный человеческий плод или новорожденный ребенок, вот и прислали содержимое сумки к нам.

— Вы не обнаружили тогда ничего странного?

Я сама не понимала, что хочу услышать.

— Не-а. Обыкновенная разрезанная обезьяна.

Уголки его губ дрогнули.

Я знала, что задаю тупые вопросы.

— В том, каким образом обезьяну разрезали, вам ничего не показалось необычным?

— Нет. Обезьян всегда расчленяют одинаково.

Разговор постоянно сводился к шуткам.

— А кому принадлежал капуцин, удалось узнать?

— Да. В газете появилась заметка, и вскоре нам позвонил какой-то тип из университета. Биолог, зоолог или что-то в этом роде. Англофон. А, вот еще что!

Он прошел к столу, выдвинул один из ящиков, порылся в нем, достал стопку визиток, связанных резинкой, вытащил одну из них и протянул мне:

— Вот этот парень. Я видел его, когда он приходил для опознания погибшей.

Я прочла надпись на карточке: «Паркер Т. Бейли, доктор философии, доктор биологических наук, профессор. Монреаль ский университет, провинция Квебек». Ниже были указаны номера телефонов, факсов, электронный и обычный адреса.

— И как же все это произошло?

— Этот джентльмен содержит обезьян в университете для проведения каких-то исследований. В один прекрасный день он, как обычно, явился на работу и обнаружил, что одной подопытной не хватает.

— Ее украли?

— Украли? Освободили? Или она сама сбежала? Кто же вам ответит? Может, обезьяна решила сходить в самоволку.

По-французски последнее слово прозвучало странно.

— Значит, этот человек прочел о найденном трупе обезьяны и позвонил?

— Так точно.

— И куда ее дели?

— Обезьяну?

Я кивнула.

— Мы отдали ее… — Он махнул рукой, указывая на визитку.

— Доктору Бейли, — подсказала я.

— Именно. Других родственников у нее не оказалось. По крайней мере, в Квебеке.

— Ясно.

Я еще раз посмотрела на карточку.

«Она тебе абсолютно ни к чему», — заявил мне голос разума.

— А можно мне оставить визитку у себя? — спросила я неожиданно для самой себя.

— Конечно.

— И еще один вопрос: почему вы назвали это дело «делом терминальной обезьяны»?

— Потому что она была именно такой, — ответил Пелетье удивленно.

— Какой?

— Терминальной. Ее ведь нашли на вокзале — конечном пункте автобусных маршрутов.

— М-да.

Оставшуюся часть рабочего дня я посвятила работе с четырьмя основными папками и заполнению таблицы. Внесла в нее данные о цвете волос. Глаз. Кожи. О росте. Религии. А также имена. Даты. Места. Знаки зодиака. То есть все, что только смогла. Я планировала заняться анализом таблицы позднее, однако не оставляла надежды на то, что какая-то взаимосвязь между убийствами вырисуется сама собой. Быть может, я засела за таблицу потому, что нуждалась в переключении на какую-то механическую работу, подобную составлению картинки-загадки, то есть пазла. Наверное, подсознательно хотела создать себе иллюзию продвижения вперед.

В шестнадцать пятнадцать я еще раз набрала номер Райана. На месте его не оказалось, но оператор сказала, что он приходил, и с неохотой стала его разыскивать. Ожидая, я раскрыла папку с делом об обезьяне и достала из конверта две стопки фотографий — первая состояла из снимков полароидом, вторая — из обычных цветных фото формата пять на семь. Оператор вернулась к трубке и сообщила, что не нашла Райана ни по одному из телефонов, по которым позвонила. Я попросила ее сходить на кухню и взглянуть, не там ли он.

Я принялась рассматривать снимки, сделанные полароидом. Красно-черная нейлоновая сумка, доставленная в морг. Закрытая на молнию. Открытая. С откинутым верхом и просматривающимся узлом внутри. На следующих нескольких фотографиях узел изображен уже на столе для вскрытия — сначала завязанный, потом развязанный. Остальные полдюжины кадров были посвящены непосредственно частям тела. Действительно небольшие, они могли быть приняты за плод ребенка. Плоть на них сильно разложилась, почернела и покрылась какими-то пятнами, напоминавшими испортившуюся тапиоку. Я распознала голову, туловище и конечности. Деталей рассмотреть не смогла: снимки были сделаны с приличного расстояния. Попыталась повертеть их, надеясь под другим углом увидеть что-то еще, но это не помогло.

Оператор, разыскивавшая Райана, вернулась и уверенным голосом заявила, что его нигде нет и что мне лучше позвонить ему завтра. Не дав ей возможности вылить на меня поток заготовленных ею доводов, я оставила для Райана еще одно сообщение и положила трубку.

На обычных снимках формата пять на семь труп был запечатлен уже после очистки. На них я увидела множество деталей, не уловленных полароидом. С тела обезьяны сняли шкуру и разрезали его на части. Фотограф, возможно Дени, разложил эти части в анатомическом порядке и по очереди заснял.

Рассматривая фотографии, я не могла отделаться от ощу щения, что смотрю на изображение тушки кролика, приготовленной для тушения. В картину не вписывался только пятый снимок — на нем я увидела маленькую руку с пятью пальчиками.

На двух последних фотографиях была голова. Без кожи и шерсти она смотрелась по-первобытному, напоминая беззащитный эмбрион, отделенный от пуповины матери. По размерам череп был не больше мандарина. Хотя его лицевая часть выглядела человекообразно, для того чтобы определить, что он принадлежал не человеку, консультации Джейна Гудала не требовалось. Я сосчитала зубы. По три малых коренных зуба в каждой четверти челюсти. Терминальная обезьяна приехала в Квебек из Южной Америки.

«Это всего лишь обезьяна», — сказала себе я, возвращая фотографии в конверт.

Время от времени нам привозили останки разных животных, принимая их за человеческие. Ободранные, отрубленные и выброшенные охотниками лапы медведя, кости коз и свиней, зарезанных на мясо, лишние части их туш, выкинутые на улицу и полусгнившие, выуженные из рек изуродованные трупы кошек и собак.

Почему случай с обезьяной сосредоточил на себе столько моего внимания? Я еще раз достала фотографии пять на семь и взглянула на них. Что здесь странного? Кто-то разрезал обезьяну. Может, ради удовлетворения каких-то ненормальных потребностей, а может, студент готовился к экзамену.

Я уставилась на пятый снимок. Мышцы моего желудка почему-то сжались. Я потянулась к телефону.

23

Не бывает ничего пустыннее, чем здание учебного заведения по завершении занятий. Именно такими я представляю себе последствия взрыва нейтронной бомбы: свет вклю чен, фонтанчики с водой продолжают журчать, звонки звенят по расписанию, компьютерные мониторы светятся… А людей нет. Никто не утоляет жажду, никто не спешит в аудиторию, никто не стучит пальцами по клавиатурам. Царит катакомбная тишина.

Я сидела у кабинета Паркера Бейли в здании Монреальского университета. Закончив работу, я направилась в спортзал, позанималась там, купила кое-что из бакалеи в супермаркете «Провиго», вернулась домой и съела вермишель с соусом из моллюсков. Для продукта быстрого приготовления оказалось довольно вкусно. Даже Верди понравилось. Теперь я с нетерпением ждала Бейли.

Если бы я сказала, что в помещении кафедры биологии тихо, это было бы равносильно утверждению: «кварк маленький». Я сидела в полном одиночестве. Прочла все брошюры, все объявления, все перечни предстоящих докладов. Дважды.

В миллионный раз я взглянула на часы: двенадцать минут десятого. Проклятие! Он уже должен был прийти, его последнее занятие кончилось в девять. По крайней мере так сказала секретарша. Я поднялась на ноги и принялась расхаживать взад и вперед по коридору. Четырнадцать минут десятого! Черт!

По прошествии еще четверти часа я решила махнуть на свою затею рукой, закинула на плечо сумку — и тут откуда-то донесся шум раскрывающейся двери. Спустя мгновение из-за угла появился человек с огромной стопкой тетрадей в руках. Шерстяная кофта на пуговицах и без воротника выглядела ужасно. На вид ему было лет сорок.

Увидев меня, человек остановился. Выражение его лица ничуть не изменилось. Когда я начала было представляться, верхняя тетрадь с его стопки полетела вниз. Мы оба дернулись, чтобы поймать ее. Ему этого делать не следовало. За первой тетрадью, естественно, последовала бо́льшая часть стопки, рассыпаясь по полу, подобно конфетти в рождественскую ночь. На протяжении нескольких минут мы вместе собирали тетради. Потом он внес их в кабинет и водрузил на стол.

— Простите. Я… — произнес он с сильным французским акцентом.

— Все в порядке, — ответила я тоже по-английски. — Наверное, я вас напугала.

— Да… нет. Следовало перенести эти тетради в два захода. Но я всегда беру все сразу и постоянно что-нибудь да уроню.

Его английский был явно не американским.

— Это тетради для лабораторных работ?

— Да. Я только что провел занятие по этиологической методологии.

Мужчина соединял в себе все краски заката. Кожа бледно-розовая, щеки малиновые, усы и ресницы янтарные, а волосы — цвета ванильных вафель. Он производил впечатление человека, который на солнце не загорает, а только обгорает.

— Звучит интригующе.

— Мне бы хотелось, чтобы и всех их это заинтриговывало. Чем могу?..

— Меня зовут Темпе Бреннан, — сказала я, доставая из сумки визитку. — Ваш секретарь посоветовала прийти к вам именно в это время.

Пока Бейли рассматривал карточку, я объяснила, зачем пожаловала.

— Да, я помню этот случай. Я сильно расстроился, потеряв ту обезьяну. Может, присядете? — предложил он неожиданно.

И, не дожидаясь ответа, принялся убирать какие-то книги и бумаги с зеленого винилового стула и складывать их на пол рядом с другими кипами. Воспользовавшись удобным моментом, я огляделась. По сравнению с его каморкой мой кабинет — стадион «Янки».

Каждый кусочек стены, не завешанный полкой, обклеен плакатами с изображением какого-нибудь животного. Я увидела колюшку. Цесарку. Мартышку. И даже африканского муравьеда. Помещение напомнило мне о кабинете импресарио, выставляющего напоказ в качестве трофеев любое доказательство своих связей со знаменитостями.

Мы оба сели: Бейли — за стол, уперев колени в раскрытый выдвижной ящик, я — на только что освобожденный стул для посетителей.

— М-да, я тогда сильно расстроился, — повторил он, тут же переводя разговор в другое русло. — Вы антрополог?

— Гм. Да.

— Часто имеете дело с приматами?

— Раньше часто, а теперь все реже и реже. Я сотрудник антропологического факультета университета Северной Каролины. Время от времени читаю курс по биологии приматов или их поведению, но в последнее время это случается крайне редко. Я слишком занята судебной работой.

— Понятно. — Он махнул в воздухе рукой с моей визиткой. — А на чем вы специализировались, занимаясь приматами?

«Интересно, кто кому должен задавать вопросы?» — подумала я.

— Меня увлекали механизмы возникновения и протекания остеопороза, в особенности взаимосвязь между поведением больного и процессом развития болезни. Животных, а именно макак-резусов, мы использовали в качестве экспериментальных моделей, изучая способы воздействия на социальную группу, создавая стрессовые ситуации и управ ляя ходом разрежения костного вещества.

— В дикой природе вы работаете?

— Только на островах.

— О? — Янтарные брови заинтересованно изогнулись.

— На островах Пуэрто-Рико. На протяжении нескольких лет я проводила занятия и на острове Морган, что у побережья Южной Каролины.

— Говорите, вы используете в работе макак-резусов?

— Да. Доктор Бейли, я хотела спросить, не можете ли вы рассказать мне поподробнее о той исчезнувшей обезьяне?

Бейли проигнорировал мои слова:

— Как так вышло, что вы переключились с обезьяньих костей на трупы?

— И то и другое взаимосвязано. От основной проблемы — биологии скелета — я не ушла.

— Верно, верно.

— Я спросила у вас про ту обезьяну.

— Да-да. Про обезьяну. Собственно, тут почти не о чем рассказывать. — Он потер одной ногой о другую, подался вперед и на что-то посмотрел. — Я пришел однажды утром и обнаружил, что клетка пуста. Возможно, кто-то забыл запереть ее на замок, вот Альса — так звали обезьяну — и сбежала. Она была ужасно умной и феноменально ловкой. Потрясающие у нее были ручки! Мы закрыли все ворота, осмотрели здание, сообщили о пропаже охране кампуса. Но Альсу так и не нашли. А потом я увидел статью в газете.

— А для каких целей вы ее использовали?

— С Альсой работал не я, а одна аспирантка. Меня главным образом интересуют обонятельные системы коммуникации, используемые животными, но я занимаюсь и другими вопросами.

По тому, с какой интонацией Бейли произнес последнюю фразу, я поняла, что о том же самом ему уже доводилось разговаривать сотни раз. Разглагольствования ученых о «моем исследовании» прекрасно мне знакомы. У каждого из нас на случай встреч с новыми людьми, вечеринок и других подобных мероприятий заготовлена упрощенная версия своего проекта.

— Чем занималась та аспирантка?

Я не желала слушать, что интересует самого Бейли.

— Она занималась языком. — Он криво улыбнулся и покачал головой. — Пробовала обучить современного примата речи. Имя Альса мы дали этой обезьяне не случайно. Это аббревиатура от «л’Аперантисаж де ля Лангдю Сэнж Америкэн». Альса. Мэри-Лиз собиралась дать квебекский ответ Пенни Пэттерсону, а Альсу планировала сделать самой знаменитой южноамериканской обезьяной. — Бейли поднял руку, резко опустил ее и саркастически фырк нул.

Я изучающе всмотрелась в его лицо. Оно выглядело не то уставшим, не то удрученным.

— Кто такая Мэри-Лиз?

— Моя бывшая студентка.

— И каких результатов ей удалось достичь?

— Почти никаких, ведь у нее было слишком мало времени. Она не проработала над проектом и пяти месяцев, когда обезьяна исчезла. — Его улыбка сделалась еще более кривой. — А после исчезновения обезьяны она и сама ушла.

— Ушла из университета?

Бейли кивнул.

— Почему?

Он выдержал длинную паузу.

— Мэри-Лиз была способной девочкой. Уверен, она смогла бы стать магистром. Ей нравилось заниматься наукой. Смерть Альсы стала для нее серьезным потрясением, но не думаю, что именно по этой причине она ушла.

— По какой же тогда?

Он принялся рисовать ручкой небольшие треугольники на одной из тетрадей на столе. Я не торопила его с ответом.

— У Мэри-Лиз был жених, которого раздражала ее работа в университете. Из-за него-то она, скорее всего, и ушла. Я видел этого типа пару раз на вечеринках. Он показался мне каким-то жутким.

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю… Было в нем что-то антисоциальное. Цинизм. Грубость. Антагонизм. При встречах с ним у меня возникало такое ощущение, что он своевременно не впитал в себя представление об элементарных… навыках, понимаете? Этот парень производил впечатление человека, выросшего в полной изоляции от остальных людей, не наученного общаться с обществом. Что бы ты ему ни сказал, в ответ он закатывал глаза и ухмылялся.

— А вам не приходило в голову, что исчезновение Альсы устроил именно он?

По продолжительному молчанию я поняла, что приходило.

— По-моему, в тот момент он как раз уезжал в Торонто.

— Вы уверены?

— Мэри-Лиз была уверена. Мы не стали ее разубеждать, она и так очень переживала. Альсу уже все равно никто не мог вернуть.

Прежде чем задать следующий вопрос, я собралась с духом:

— А вы когда-нибудь просматривали проектные записи Мэри-Лиз?

Бейли перестал рисовать треугольники и окинул меня недружелюбным взглядом:

— О чем это вы?

— Может, она захотела скрыть какую-то информацию? Может, не случайно перестала заниматься этой работой?

— Исключено, — с уверенностью заявил Бейли.

Но в его глазах не было уверенности.

— Вы поддерживаете с ней отношения?

— Нет.

— Все ваши ученики после ухода прекращают с вами общаться?

— Некоторые прекращают, некоторые — нет.

Бейли опять занялся рисованием треугольников.

— Кто еще имел доступ к… Мэри-Лиз работала в лаборатории?

— Ограниченное количество людей. На территории кампуса из-за нехватки места не так много животных. Каждый вид следует содержать в отдельном помещении.

— Да?

— Ассоциация установила определенные нормы температурного контроля, разработала специальные диеты, а также ряд правил, касающихся социальных и поведенческих параметров.

— Ассоциация?

— Канадская ассоциация защиты животных, — пояснил Бейли. — Они выпускают специальные руководства по уходу за экспериментальными животными. Это наша библия. Любой человек, работающий с животными, обязан строго соблюдать установленные нормы. Ученые. Селекционеры. Промышленники. Ассоциация следит также и за охраной здоровья и безопасности самих работников.

— А к охране животных она предъявляет какие-нибудь требования?

— Разумеется.

— Значит, украсть обезьяну постороннему человеку не так-то просто?

— В данный момент я изучаю колюшек. Рыб.

Бейли поднял правую руку и ручкой указал на изображение рыбы на стене.

— Установленные правила по уходу за ними, равно как и правила их охраны, довольно простые. О рыбах и грызунах активисты не особенно пекутся. — Теперь скривилось все его лицо. — Помимо Альсы, у нас имелось всего одно млекопитающее, поэтому серьезной охраной мы их и не обеспечили. У Альсы была отдельная комната, запиравшаяся на замок. Естественно, мы закрывали и клетку, и внешнюю дверь лаборатории.

Он помолчал.

— Я тогда тщательно обмозговал случившееся, но так и не смог вспомнить, кто в тот день ушел из лаборатории последним. У меня не было вечерних занятий, и, по-моему, я не задерживался на работе допоздна. Последний обход делал, наверное, кто-то из аспирантов. Секретарь занимается этим только тогда, когда я прошу ее.

Бейли опять выдержал паузу.

— Не исключена и вероятность того, что в лабораторию проник кто-то посторонний. Не на всех аспирантов можно полностью полагаться, — быть может, в тот момент один из них оставил дверь открытой.

— А клетку постороннему удалось бы открыть?

— Запросто. Она закрывалась только на элементарный висячий замок. Мы его так и не нашли.

— А недостающие части тела обнаружили? — Я осторожно перешла к следующему вопросу.

— Недостающие части тела?

— Кто-то… — я замолчала, ища наиболее подходящее слово, — кто-то разрезал Альсу на куски. В узле, доставленном к нам в лабораторию, некоторых из них недоставало. Может, они нашлись позднее?

— А чего именно недоставало?

Пастельное лицо Бейли приняло озадаченное выражение.

— Правой руки. Ее правая рука, доктор Бейли, была отделена от предплечья в районе запястья.

Рассказывать ему о женщинах, изуродованных подобным образом, а соответственно и сообщать настоящую причину своего визита не имело смысла.

Бейли долго не произносил ни звука. Сидел, откинувшись на спинку стула, завел сцепленные руки за голову и глядел куда-то поверх меня. Малиновый цвет его щек сгустился до багрового. Тишину нарушало лишь приглушенное бормотание маленьких часов-радио на невысоком шкафу для папок.

— Если взглянуть на происшедшее отстраненно, что вы обо всем этом думаете? — заговорила я.

Некоторое время Бейли продолжал молчать. Ответил, когда я уже подумала, что так ничего и не услышу:

— Мне кажется, это происшествие связано с «некими мутантными формами жизни».

Его дыхание углубилось. Бейли опять помолчал и что-то добавил шепотом. Я не разобрала слов:

— Что, простите?

— Мэри-Лиз заслуживала лучшего.

Я удивилась, но ничего не сказала. Вновь воцарившуюся тишину без предупреждения пронзил звонок — окончание или начало занятия, — и мое тело опалила сотня огненных стрел. Я взглянула на часы: десять.

Не дожидаясь, когда Бейли поинтересуется, зачем мне понадобилось расспрашивать об убитой четыре года назад обезьяне, я поблагодарила его и попросила позвонить, если он вспомнит какие-нибудь подробности. Когда я выходила из кабинета, его взгляд все еще был устремлен в ту же самую точку. По-моему, он смотрел не на какой-то объект, а в прошлое.

Плохо ориентируясь в этом районе, я остановила машину на той же аллее, на которой припарковывала ее накануне ночной прогулки по Мейну. В моей голове эта прогулка запечатлелась как Великие поиски Гэбби. Казалось, события той ночи случились со мной целый век назад. Хотя с тех пор прошло всего два дня.

Сегодня было холоднее, накрапывал дождь. Я застегнула куртку на молнию и зашагала к машине.

От университета мой путь по Сен-Дени, обилующей пер воклассными бутиками и бистро, лежал на север. Несмотря на то что от Сен-Лорана эта улица удалена всего на несколько кварталов, она кажется другой галактикой. В это царство молодых и богатых приходят, чтобы что-нибудь найти: платье, серебряные серьги, партнера, место остановки на ночь. Это улица грез. Подобная есть в каждом городе. В Монреале их две: Кресент — для англичан и Сен-Дени — для французов.

Ожидая зеленого света светофора перед Мезонневом, я размышляла об Альсе. Прямо и направо от меня располагался автовокзал. Кто бы ни убил обезьяну, он решил не ходить далеко, чтобы избавиться от трупа. Наверное, убийца жил где-нибудь в этом районе.

Я проследила взглядом за молодой парочкой, появившейся со станции метро «Берри». Они побежали под дождем, прижавшись друг к другу, как два носка, только что извлеченные из сушилки.

Может, тот, кто убил Альсу, приехал сюда на метро? Нет, вряд ли. Притащиться в эту часть города, украсть обезьяну, отправиться вместе с ней домой, расчленить ее, потом вернуться сюда, чтобы выбросить на вокзале, — на такое не способен, наверное, ни один ненормальный.

Зажегся зеленый свет. Я пересекла Сен-Дени и пошла по Мезонневу на запад, все еще переваривая беседу с Бейли. Почему-то она не давала мне покоя. Наверное, меня смущало слишком трепетное отношение Бейли к бывшей студентке или же относительное равнодушие к обезьяне. Мне показалось, что о проекте «Альса» он отозвался несколько… негативно. А еще меня приводила в замешательство реакция Бейли на сообщение о том, что одна рука Альсы отсутствовала. Ведь, по словам Пелетье, он приезжал в лабораторию для опознания, а потом забрал обезьянье тело. Неужели не заметил, что одной кисти нет?

— Черт! — пробормотала я себе под нос.

Проходивший мимо мужчина в рабочем комбинезоне повернул голову и окинул меня сочувствующим взглядом. На нем не было ни обуви, ни рубашки. Обеими руками он держал наполненную чем-то хозяйственную сумку. Порванные бумажные ручки торчали в разные стороны. Я улыбнулась и посмотрела на мужчину. Он покачал головой и прошел мимо.

«Отличный из тебя получается сыщик, — внутренне упрекнула я себя. — Даже не спросила у Бейли, что он сделал с телом. Работаешь просто замечательно!»

Устроив себе мысленную выволочку, я решила, что теперь нуждаюсь в утешении, например в хот-доге.

Заснуть я все равно сейчас бы не смогла, поэтому не стала противостоять искушению и направилась к ресторанчику фастфуда на Сен-Доминик, заказала ход-дог, картофель фри и диетическую колу.

— Кока-колы нет, есть только пепси, — сообщил мне похожий на Джона Белуши тип с густыми черными волосами и сильным акцентом.

Я устроилась в красно-белом пластмассовом отсеке и принялась есть, рассматривая приклеенные к стенам туристические плакаты с видами Пароса, Санторини и Миконоса. За окном вдоль влажного тротуара начали выстраиваться машины. Мейн оживлялся.

Спустя некоторое время пришедший с улицы человек занял Белуши громкой болтовней на греческом. Его промокшая одежда пахла дымом, жиром и какой-то специей. В густых волосах поблескивали дождевые капли. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, приподнял бровь и провел языком по губам. Продемонстрировал бы мне еще свой геморрой! Я ответила ему в том же духе, показав средний палец, и отвернулась к мокрому окну.

В магазинах на другой стороне улицы уже не горел свет. Им предоставлялся долгий отдых — завтра был праздничный день.

«Ля Кордонье ля Флер», — прочла я на одном из них. Почему хозяин обувного называет свой магазин «цветком»?

«Ля Буланжери Нан». Я задумалась, что означает эта надпись. Название булочной? Имя владельца? Или это реклама индийского хлеба? Сквозь окна булочной виднелись ряды полок, приготовленные к утреннему урожаю.

«Интересно, булочники и по праздникам пекут хлеб?» — задала я вопрос самой себе.

«Ля Бушери Сен-Доминик». На окнах магазина были перечислены предлагаемые товары. Lapin frais. Boeuf. Agneau. Poulet. Saucisse. Свежая крольчатина. Говядина. Баранина. Цыпленок. Сосиски.

Обезьяна.

Я бросила смятую обертку от хот-дога на картонный поднос. На штуковину, для получения которой люди рубят деревья. Туда же положила пустую банку из-под пепси, выбросила поднос в ящик для мусора и вышла на улицу.

Моя «мазда» стояла на том самом месте, на котором я ее оставила. Я села в машину и завела мотор. В голову опять полезли мысли об убийствах.

С каждым поворотом дворников у меня перед глазами возникал новый образ. Изувеченная лапа Альсы. Поворот. Кисть Моризет-Шанпу на кухонном полу. Поворот. Сухожилия Шанталь Тротье. Поворот. Кости рук с аккуратно отрезанными нижними частями. Поворот.

«Во всех ли случаях была отрезана именно правая или левая кисть?» — задумалась я. Не помню. Надо будет проверить. Но ведь человеческие руки лежали рядом с трупами владельцев, только обезьянья пропала. Может, совпадение? А я и впрямь заболеваю паранойей? Лапу Альсы наверняка забрал себе какой-нибудь коллекционер. Страстный поклонник По. Или поклонница?

Я завела машину в гараж в четверть двенадцатого. Казалось, я устала настолько, что болел даже костный мозг. Сегодня я бодрствовала более восемнадцати часов подряд. Хотелось спать, несмотря на съеденный хот-дог.

Верди не встретил меня. Он спал в деревянном кресле-качалке у камина, а услышав, как я вхожу, приподнял голову и взглянул на меня заспанными желтыми глазами.

Я приблизилась к нему и погладила по подбородку:

— Как прошел твой кошачий день, Верд? Ты хоть ненадолго поднимался с этого кресла?

Верди опустил голову, не то игнорируя мою ласку, не то смакуя. Я убрала руку. Он широко зевнул, вытянул шею, вновь положил голову на лапы и осмотрел меня из-под тяжелых век.

Я прошла в спальню, зная, что рано или поздно кот тоже туда явится, вытащила из волос заколки, сняла одежду и, оставив ее лежать бесформенной кучей на полу, забралась в постель.

Сон пришел очень скоро. Глубокий сон, без сновидений. Ни призрачных образов, ни устрашающих сцен я и не желала видеть. Спустя неопределенное время я почувствовала тяжесть на ноге и поняла, что ко мне присоединился Верди, но продолжила спать, окутанная черной бездной.

Неожиданно сердце мое застучало учащенно и громко. Я распахнула глаза и проснулась. Меня охватила тревога, но я не понимала, с чем она связана. Все произошло так быстро, что я не сразу сориентировалась в пространстве и времени.

В комнате было темно. Часы показывали час двадцать семь. Верди ушел. Я лежала затаив дыхание и пыталась понять, что произошло. Какой сигнал уловил мой мозг и почему заставил меня проснуться? Может, какой-нибудь звук? Наверное, и Верди его услышал, если куда-то пропал. По ночам он никогда не слоняется по квартире.

Я постаралась расслабиться и напрягла слух, но услышала лишь биение собственного сердца. В доме царила мрачная тишина.

Неожиданно до меня донесся металлический стук, а следом за ним звук глухого удара. Я замерла. Прошло десять, пятнадцать, двадцать секунд. Светящиеся цифры часов расплылись перед глазами. В тот миг, когда я уже подумала, что эти звуки породило мое воображение, они опять нарушили тишину. Стук. Удар.

Зубы мои сжались, а руки превратились в кулаки.

«В квартире есть кто-то еще?» — подумала я, леденея от ужаса. Я привыкла к обычным звукам. Ничего подобного я никогда здесь не слышала. Стуки и удары были чужими акустическими вторженцами.

Аккуратно откинув край одеяла, я поднялась с кровати, нащупала на полу футболку и джинсы, мысленно хваля себя за то, что так небрежно бросила их здесь вчера, оделась и как можно более бесшумно прокралась к двери.

Остановившись на пороге, я оглянулась и окинула комнату внимательным взглядом, ища что-нибудь пригодное для использования в качестве оружия. Ничего. Луны на небе не было, но в спальню вливался сквозь окно свет уличного фонаря. Этот свет тускло освещал прихожую.

Я двинулась дальше, мимо ванной, к холлу с дверями, выходившими во дворик, останавливаясь через каждые несколько шагов и прислушиваясь. Звуки раздались вновь, ко гда я приблизилась к кухне. Стук. Удар. Они раздавались откуда-то со стороны застекленной створчатой двери.

Я тихо вошла в кухню и уставилась в ту сторону, где располагался внутренний дворик. Никакого движения. Я не любила оружие и сейчас проклинала эту свою нелюбовь. Осмотревшись по сторонам, я бесшумно протянула дрожащую руку к стене с ножами, выбрала хлебный, крепко обхватила его рукоятку, направила лезвие назад, а руку опустила и напрягла.

Ощупывая голой ступней пол, я на цыпочках прокралась дальше и заглянула в гостиную. Там было так же темно, как на кухне и в спальне.

Я разглядела фигурку Верди. Он сидел в нескольких футах от двери, шевелил ушами, явно прислушиваясь. Кончик его хвоста нервно подрагивал. Кот выглядел напряженным.

Очередные стук и удар заморозили кровь в моих жилах. Они прозвучали оттуда, из-за застекленной двери. Уши Верди приняли горизонтальное положение.

В пять шагов я оказалась рядом с ним. Действуя машинально, нагнулась, протянула руку и коснулась его головы. От неожиданности Верди отскочил в сторону, а в следующую секунду оттолкнулся от пола и перелетел через всю комнату, оставив на ковре два пятна вздыбленного ворса. В темноте они выглядели подобно двум черным запятым.

Его прыжок привел меня в оцепенение. Несколько мгновений я стояла на месте точно парализованная. Будто статуя с острова Пасхи.

«Последуй примеру кота и уберись отсюда!» — приказал мне запаниковавший внутренний голос.

Я сделала шаг назад. Стук. Удар. Я остановилась, крепче впиваясь пальцами в рукоять ножа, будто это был спасательный круг. Тишина. Темень. Да-дум. Да-дум. Я прислушивалась к биению собственного сердца, отчаянно стараясь разыскать в мозгу сектор, еще способный трезво мыслить.

«Если кто-то уже проник в квартиру, он прячется где-то у тебя за спиной. Иди вперед, не назад. Если же человек еще на улице, за застекленной дверью, не позволяй ему войти».

Да-дум. Да-дум.

«Звуки раздаются снаружи», — уверенно заявила я, отвечая голосу разума.

Да-дум. Да-дум.

«Тогда посмотри, кто там. Прижмись к стене возле двери во дворик, отогни краешек занавески и попытайся выглянуть наружу. Может, различишь очертания фигуры в темноте».

Логично.

Вооруженная ножом, я отлепила от пола как будто примерзшие к нему ноги, прокралась к стене и осторожно отодвинула край занавески. Во дворике было темно, но мне удалось распознать силуэты кустов, скамейки, дерева. Ничто не двигалось, лишь ветки на ветру. Я долго стояла на месте. Потом протянула руку и потянула за ручку двери. Она все еще была закрыта.

С ножом наготове я, прижимаясь к стене, пробралась к входной двери. Огонек охранной системы горел, показывая, что попыток взлома не совершалось. Я нажала кнопку проверки.

Тишину пронзил характерный сигнал, я подпрыгнула, а рука с ножом устремилась вперед.

«Глупая! — произнес голос разума — той его части, которая еще функционировала. — Сигнализация исправна, никто не отключал ее! Все двери и окна закрыты! В квартире пока нет непрошеных гостей».

«Значит, он на улице», — ответила я, содрогаясь от страха.

«Возможно, — согласился мой мозг. — Но это еще не катастрофа. Зажги свет, покажи, что ты начеку, и любой нежеланный визитер, если он не круглый дурак, тут же даст деру».

Я попыталась сглотнуть, однако не смогла — слишком сильно пересохло во рту. Резким движением я включила свет в прихожей, промчалась в спальню и тоже щелкнула выключателем. Нигде никого. Я опустилась на край кровати, все еще держа в руке нож, и опять услышала эти звуки. Стук. Удар. Я вскочила на ноги, едва не поранив себя.

Приободренная осознанием того, что в квартире никого нет, я решила, что, как только эта тварь покажется, тут же позвоню в полицию, вернулась в гостиную и бесстрашно прошагала к застекленной двери. Здесь свет все еще не горел. Я выглянула во дворик.

Картина не изменилась. Очертания знакомых предметов. Колышимые ветром ветки. Стук, удар! Я вздрогнула и поняла, что звук доносится не непосредственно от двери, а откуда-то со двора.

Вспомнив о существовании системы прожекторного освещения, я нажала кнопку включения на стене. Мысль о причинении беспокойства соседям даже не пришла мне в голову. Я снова отогнула занавеску и уставилась сквозь стекло на улицу. Освещение было не особенно ярким, но достаточным, чтобы осмотреть дворик.

Дождь прекратился, однако разыгрался ветер. В сиянии прожекторов кружила легкая дымка. Я напряженно вслушивалась в тишину, но ничего не улавливала. Во дворе никого не было.

Я смело деактивировала сигнализацию, открыла дверь и высунула голову наружу. Слева у стены размахивала лапами ель. Под ней ничего.

Стук. Удар. Новый приступ страха.

Ворота, осенило меня. Звуки доносились со стороны ворот. Мой взгляд устремился на них как раз в тот момент, когда они вплотную придвинулись к ограде. Очередной порыв ветра, налетевшего в следующее мгновение, вновь отдалил их на некоторое расстояние. Стук. Удар.

Разъяренная, я прошла через двор к воротам. И почему никогда раньше я не слышала этих чертовых звуков? Я взглянула на скобу и вновь вздрогнула. Замка, который обычно препятствовал ее движению, не было.

«Наверное, Уинстон, подровняв траву, забыл вернуть замок на место», — решила я. Скорее всего, так и есть.

Я как можно более плотно придвинула скобу к ограде, надеясь, что ветер теперь не сдвинет ее с места, и повернулась с намерением вернуться в дом. До меня донесся другой звук — более приглушенный и иного характера.

Я повернула голову и увидела посторонний предмет в своем садике с травами, выдающийся из земли, будто тыква. Звук повторился. Это был шелест пакета, колышимого ветром.

Леденящая кровь догадка ударом молнии пронзила мозг. Не знаю откуда, но я сразу поняла, что в пакете. Мои ноги дрожали, но я подошла к нему и подняла.

Заглянув в пакет, я почувствовала удушающий приступ тошноты, резко повернулась в сторону, и меня вырвало.

Вернувшись в квартиру, я плотно закрыла за собой дверь, подключила сигнализацию, бросилась к телефону, подняла трубку и трясущимися пальцами набрала номер. Ответили на мой звонок после четвертого длинного гудка.

— Приезжайте ко мне, умоляю. Как можно скорее!

— Бреннан? Какого чер…

— Сию минуту, Райан! Сейчас же!

24

С огромной кружкой в руках я сидела в любимом кресле-качалке Верди и рассеянным взглядом смотрела на Райана. Он в третий раз разговаривал по телефону, объясняя кому-то, что ему придется задержаться еще на некоторое время. Судя по его последним словам, этот кто-то остался весьма недоволен.

У истерики есть свои преимущества. По крайней мере, в результате моей истерики Райан явился буквально через двадцать минут. Осмотрев квартиру и внутренний дворик, он вызвал патрульную машину, положил пакет и его ужасающее содержимое в другой, больший пакет, опечатал и принес в гостиную, намереваясь отвезти в морг. Следственно-оперативная группа должна была приехать утром. Мы сидели в гостиной. Я маленькими глотками пила чай, а Райан ходил туда-сюда, продолжая разговаривать по телефону.

Я не понимала, что воздействует на меня более успокаивающе — чай или Райан. Наверное, все же не чай. Чего я хотела в те минуты, так это серьезно напиться. Не хотела даже, а жаждала. Я мечтала влить в себя целую бутылку виски, но сознавала, что не могу позволить себе подобного.

«Забудь об этом, Бреннан! — твердил внутренний голос. — Ты завязала. Завязала».

Я пила чай и смотрела на Райана. На нем были джинсы и джинсовая рубашка. Класс! Голубой потрясающе подчеркивал цвет его глаз. Закончив телефонный разговор, он опустился на диван.

— Мы должны… — пробормотал он, кладя трубку рядом с собой и проводя рукой по лицу.

У него был уставший вид. Да и я, конечно, даже отдаленно не походила в этот момент на Клаудию Шиффер.

«Что должны?» — эхом отдалось у меня в висках.

— Спасибо, что приехали, — произнесла я. — Я чересчур сильно перепугалась.

Я уже не раз сказала ему эти слова.

— Еще бы.

— Обычно я не…

— Все в порядке. Мы поймаем этого психопата.

— Мне следовало просто…

Он подался вперед и облокотился на колени. Два голубых лазерных луча завладели моим взглядом.

— Бреннан, все слишком серьезно. Где-то рядом с нами обитает парень с мутированными мозгами. Психопатологический урод. Хищник. Он похож на крыс, которые прорывают ходы под кучами мусора и неслышно передвигаются по городским канализационным трубам. Теперь ему пришло в голову втянуть вас в свою очередную дьявольскую игру. Но он допустил ошибку, и вскоре мы сцапаем его и прихлопнем. Так поступают со всеми паразитами.

Райан говорил настолько горячо, что я растерялась и не знала, как реагировать. Вспоминать о прежних его высказываниях — насмешливых или издевательских — в данной ситуации было бы просто глупо.

По всей вероятности, он расценил мое молчание как скептицизм:

— Послушайте меня, Бреннан! У этого недоделка голова набита собачьим кормом. Вы должны прекратить выкидывать свои фокусы!

Я мгновенно озлобилась. Я чувствовала себя беспомощной и уязвимой и ненавидела свою беспомощность. И возненавидела ее еще больше, услышав его последнюю фразу.

— Фокусы? — вспылила я.

— Черт побери, Бреннан! Речь не о событиях сегодняшней ночи.

Мы оба прекрасно знали, о чем шла речь. И я сознавала, что он прав, и от этого сильнее раздражалась.

— Эта тварь, судя по всему, следила за вами, — настойчиво, как отбойный молоток, продолжал Райан. — Ему известно, где вы живете, как к вам проникнуть.

— Он не проник ко мне.

— Но оставил в вашем саду эту чертову человеческую голову!

— Знаю! — вскрикнула я, теряя остатки самообладания.

Мой взгляд скользнул в угол, где спокойно и недвижимо, безропотно ожидая, когда его обработают, лежал принесенный из садика круглый предмет. Можно было подумать, что это упакованный в пакет волейбольный мяч. Глобус. Дыня.

Я пристальнее уставилась на него, и перед глазами возникли отвратительные картины. Череп. Пустые глазницы и розовый неоновый свет, отражающийся от эмали обнаженных зубов. Мне представилось, как этот чокнутый взламывал замок, проходил в мой садик и опускал на землю свой кошмарный сувенир.

— Знаю, — повторила я. — Вы правы. Мне следует быть осторожнее.

Я качнула кружку, наблюдая за чаинками в ней.

— Хотите чая?

— Нет, спасибо. Проверю, подъехал ли патруль.

Райан поднялся с дивана и вышел в заднюю дверь.

Я прошла на кухню приготовить себе еще чая.

— Одна машина стоит на аллее через дорогу, — сообщил Райан, вернувшись. — Сейчас подъедет вторая, остановится у фасада здания. Уходя, я дам им соответствующие распоряжения. Теперь ни один человек не сможет приблизиться к вашему дому незамеченным.

— Спасибо.

Я отхлебнула из кружки, прислоняясь к рабочему столу.

Райан вытащил пачку «Морье» и посмотрел на меня, вопросительно поднимая брови.

— Конечно, кури те.

Я не выношу, когда в квартире курят. А ему в этот момент наверняка было невыносимо находиться в моей квартире. В жизни всегда приходится с чем-то мириться. Райан сел на стул и закурил. Я подумала было разыскать единственную в доме пепельницу, но почему-то не сдвинулась с места и продолжила пить чай. Мы оба задумались. Тишину, воцарившуюся в кухне, нарушало лишь монотонное гудение холодильника.

— Я не то чтобы напугалась, увидев этот череп, — пробормотала наконец я. — Я ведь постоянно с ними работаю и уже к ним привыкла. Но… в саду он выглядел настолько неуместно…

— М-да.

— Чувствую себя премерзко. Так, будто какое-то странное существо грубо вторглось в мое личное пространство, укоренилось в нем, а потом ушло, потеряв к нему всякий интерес.

Я крепче сжала в руках кружку, ощущая себя еще более незащищенной и сильнее от этого бесясь. А еще сознавая, что я выгляжу глупо. Разумеется, Райан слышал подобные душевные излияния сотни раз. И поэтому, наверное, уже и не обращал на очередное из них особого внимания.

— Думаете, это Сен-Жак? — спросила я.

Райан взглянул на меня и стряхнул пепел в раковину.

— Понятия не имею. И потом, Сен-Жак — наверняка вымышленное имя. Не знаю, кого вы увидели тогда в той дыре, но он явно никогда не жил там постоянно. Та дама, как выяснилось позднее, встречала его всего-навсего пару раз. Ребята наблюдали за домом целую неделю, но в каморку так никто и не явился.

Он вновь наклонился к раковине, стряхнул пепел и сделал затяжку.

— В его коллекции нашли мою фотографию. Вырезанную из газеты и помеченную знаком «Х».

— Угу.

— Что вы думаете по этому поводу?

Райан с минуту о чем-то размышлял.

— Очень сомневаюсь, — медленно произнес он, — что это просто совпадение.

Я знала это, но не хотела слышать ничего подобного. Не желала верить в его слова и еще больше не желала осознавать, что эти слова означают.

— Наверное, череп принадлежит трупу, найденному в Сен-Ламбере?

— Вот вы и определите.

Он в последний раз затянулся, включил воду, чтобы затушить окурок, и повертел головой, ища, куда его можно выбросить. Я открыла дверцу шкафа в нижней части стола, показывая мусорное ведро.

— Считаете меня сумасшедшей? — Когда Райан выпрямился, я положила руку ему на предплечье. — Полагаете, я просто выдумываю историю о серийном убийце?

— Не знаю. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Не исключено, что вы правы. За два последних года в нашем городе обнаружено четыре изуродованных трупа женщин. Или даже пять. Совпадающие детали в манере их расчленения, а также факт введения в них постороннего предмета, несомненно, наводят на определенные мысли. Но это все, что мы имеем. Других связующих нитей нет. Может, все пять преступлений и взаимосвязаны, а может, и нет. Не исключено, что каждое из них — дело рук отдельного садиста. Или наоборот — одного Сен-Жака. А может, этот парень просто помешан на чтении статей о разных ужасах и не имеет никакого отношения к убийствам и их совершает какой-то другой идиот, который и водрузил череп в ваши петунии. Или это сделал кто-то еще… но кто-то ведь сделал! Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности. Пообещайте, что будете крайне осторожны и больше не затеете никаких экспедиций.

— В петрушку.

— Что?

Резкость в его голосе отбила у меня всякое желание отпускать столь несерьезные комментарии.

— Как я должна себя вести?

— В первую очередь забудьте о своих секретных операциях. — Райан взглянул на часы. — Ого! Три пятнадцать. Вы в порядке?

— Да. Спасибо, что приехали.

Он еще раз проверил телефон и сторожевую систему, взял пакет, и я проводила его до парадной двери. Глянув Райану вслед, я не могла не отметить, что джинсы подчеркивают не только прелесть его глаз.

«Бреннан! — одернула я себя. — Ты влила в себя чрезмерное количество чая!»

Ровно в четыре двадцать семь кошмар продолжился. Сначала я подумала, что сплю и воспаленный мозг играет со мной злую шутку. Но очень скоро осознала, что даже и не засыпала. Все это время я лежала в кровати, пытаясь отделаться от жутких мыслей и расслабиться. Звук, который я слышала теперь, был не сном, а реальностью. Я сразу поняла, откуда он раздается и что означает. Эти гудки издавала сторожевая система. Они означали, что кто-то открыл окно или дверь.

Мое сердце заколотилось в бешеном темпе, а страх вернулся. Сначала удушающий и парализующий, потом — впрыснувший огромную дозу адреналина в кровь, так что я едва не впала в панику. Я крепко вцепилась пальцами в одеяло, а мысли запрыгали в сотнях разных направлений. Что делать? Бежать? Вступать в противоборство? Улететь? Как ему удалось сюда пробраться? В какой он комнате? Нож! Нож я оставила на кухне!

Райан проверил все телефоны, но я хотела спокойно выспаться, поэтому отключила тот, что стоял в моей спальне.

Успею ли я прокрасться к нему, подключить и позвонить? Где стоят полицейские машины? Если я выпрыгну из окна и закричу, смогут ли копы вовремя мне помочь?

Я напрягла слух, готовясь уловить малейшее движение в квартире. И тут же услышала тихий щелчок. Как мне показалось, он раздался в прихожей у парадной двери. Мои верхние зубы впились в нижнюю губу.

Что-то царапнуло по мраморному полу. Такой у меня только в прихожей.

«Может, Верди?» — подумала я, хватаясь за обрывок надежды. Нет, не похоже.

Уши уловили тихий шелест — как при касании рукавом о стену.

В памяти всплыл эпизод из Африки. Ночная езда по шоссе. Леопард, застывший на дороге в свете фар джипа, пригнулся к земле, с раздутыми ноздрями, беззвучно наблюдает за ни о чем не подозревающей газелью.

Неужели мой преследователь так же ловко ориентируется в темноте? И сейчас так же уверенно идет к моей спальне? Почему он вернулся? Как прошел мимо полиции? Что мне делать?.. Что-нибудь! Только не лежать как бревно и не ждать смерти! Что-нибудь!

Телефон! Попробую подключить телефон. Полиция у меня под боком. Позвоню диспетчеру, попрошу с ними связаться. Но этот тип услышит мой голос. А что от этого изменится?

Я медленно откинула одеяло и перевернулась на спину. Шелест простыни отдался в ушах гулким раскатом грома.

Я вновь уловила звук прикосновения к стене. Ближе. И громче. Создавалось впечатление, что с каждым шагом преступник ощущает себя все более и более уверенно и уже не так тщательно соблюдает осторожность.

Чувствуя каждый напряженный до предела мускул, каждое сухожилие своего тела, я придвинулась к левому краю кровати. Зачем я задернула шторы? В мозгу стучала барабанная дробь. Зачем отключила телефон? Захотела подольше поспать? Дура! Дура! Дура! Быстро подключи телефон, набери 911.

Я мысленно составила план действий: сползти с кровати и каким угодно способом успеть позвонить.

Я пододвинулась к самому краю, приподнялась на локтях и огляделась, пытаясь различить очертания предметов. Рассмотреть можно было только дверь. Ее освещало бледное сияние электронных часов. Человеческой фигуры в дверном проеме я не увидела.

Слегка приободренная, я медленно опустила вниз одну ногу. В следующее мгновение она застыла в воздухе, словно схваченная льдом. На дверь легла чья-то тень.

«Это конец, — подумала я, задыхаясь. — Умру в собственной кровати. В полном одиночестве. В присутствии четырех копов, которые даже не подозревают о происходящем».

Перед глазами промелькнули изображения изуродованных тел четырех других женщин: их кости, мертвые лица. Вантуз. Статуэтка.

«Нет! — проорал звонкий голос в моей голове. — Только не меня! Пожалуйста! Только не меня!»

Сколько воплей я сумею издать, прежде чем он перережет мне глотку? Может, достаточно, чтобы всполошить полицию?

Мой взгляд заметался то в одну сторону, то в другую, как у животного, загнанного в клетку. Дверной проем заполнила темная фигура. Фигура человека. Я боялась дышать, боялась шелохнуться, была даже не в состоянии выдавить из себя те последние вопли.

Фигура в нерешительности приостановилась, словно не зная, что делать дальше. Время шло.

«О господи! — подумала я. — Почему у меня нет пистолета? И почему он медлит? Может, не видит меня на самом краю кровати? Думает, что она пуста? У него что, нет фонарика?»

Паралич внезапно разжал свои цепкие объятия, и мой мозг заработал исправнее. Чему нас учили на занятиях по самообороне? Если можешь, беги. Не могу. Если загнали в угол, дерись. Кусайся. Пинайся. Причини противнику боль. Первое правило: не позволяй ему оказаться наверху. Второе правило: не дай прижать себя к полу. Ошеломи его. Точно! Надо только выбраться на улицу. Там копы.

Я осторожно ступила левой ногой на пол и принялась миллиметр за миллиметром приближать к краю кровати правую. Неожиданно фигура в дверном проеме резко двинулась вперед. Меня ослепила вспышка фонаря.

Закрыв глаза рукой, я рванула навстречу вошедшему в отчаянной попытке сбить его с ног и выбежать в какую-нибудь из дверей. Правая ступня запуталась в одеяле, и я полетела на пол вниз головой. Приземлившись, я тут же ловко поднялась на локтях и коленях и повернулась лицом к противнику.

Человек продолжал стоять в дальнем конце комнаты, держа палец на кнопке включения фонарика. Теперь я видела не только его силуэт, но и лицо. Лицо, искаженное страданием. Знакомое лицо. За несколько последующих секунд я пережила десяток разнообразных эмоций: ужас, узнавание, растерянность.

Наши взгляды встретились. Никто не произносил ни слова. Никто не двигался. Мы таращились друг на друга сквозь воздух спальни.

— Черт возьми, Гэбби! — не выдержав, вскрикнула я. — Ты ненормальная! Что ты здесь делаешь? Чокнутая! Чокнутая!

Я села, положила руки на бедра, даже не пытаясь удержать наполнившие глаза слезы и рыдания, что вырывались из груди.

25

Я раскачивалась взад и вперед, крича и плача. Мои слова почти не содержали смысла, а сливаясь с рыданиями, становились вообще нераспознаваемыми. Я слышала свой голос, но не могла его контролировать. С моих губ слетали такие ругательства, которые я не произносила вслух никогда в жизни.

Вскоре рыдания и крик сменились сдавленными стонами. Еще раз качнувшись вперед и назад, я замерла и взглянула на Гэбби. Она тоже плакала.

Одна ее рука до сих пор лежала на кнопке фонарика. Вторая была прижата к груди, высоко вздымавшейся при каждом вдохе. По лицу катились слезы. Гэбби не издавала ни звука и как будто не смела сдвинуться с места.

— Гэбби?

Мой голос сильно дрожал, и ее имя прозвучало как «би».

Гэбби кивнула. Дреды, обрамлявшие ее землистого цвета лицо, подпрыгнули. Она изо всех сил старалась плакать тихо, но теперь была уже не в состоянии удерживать всхлипываний. А говорить, по-видимому, вообще не могла.

— Господи, Гэбби! Ты сошла с ума? — прошептала я, беря себя в руки. — Что ты здесь делаешь? Почему не позвонила?

По выражению лица Гэбби я увидела, что все мои вопросы дошли до ее сознания, однако ответить она попыталась только на второй.

— Я хотела… поговорить с тобой:

Я вытаращила на нее глаза. Три недели я пыталась разыскать в огромном городе именно эту женщину. У нее не было желания со мной встречаться. А сегодня в половине пятого утра она прокралась в мой дом как вор, чтобы поговорить. И определенно укоротила мою жизнь на несколько лет.

— Как ты сюда проникла?

— У меня ведь до сих пор есть твой ключ. — Гэбби всхлипнула еще несколько раз, но тише. — Ты дала его мне прошлым летом.

Она указала подбородком на дрожащую руку с фонариком, и я увидела в ней ключ на коротенькой цепочке.

Меня опалило вспышкой гнева, но я была слишком утомлена.

— Гэбби, не сейчас… — сказала я просто.

— Темпе, я…

Я смерила ее ледяным взглядом. Она смотрела на меня умоляюще:

— Темпе, я не могу пойти домой.

В безумном напряжении, с круглыми потемневшими глазами, Гэбби походила сейчас на отбившуюся от стада молоденькую, загнанную в угол антилопу. Очень крупную, но до ужаса перепуганную.

Я без слов поднялась на ноги, прошла в холл, достала из шкафа полотенца и постельное белье, отнесла их в спальню для гостей и положила на кровать.

— Поговорим утром, Гэбби.

— Темпе, я…

— Утром.

Мы поговорили. Проговорили много-много часов. Мы беседовали над чашками с кукурузными хлопьями и тарелками со спагетти. Потягивая капучино. Забравшись с ногами на диван и во время бесконечных прогулок по Сен-Катрин. Это был уик-энд потока слов, выливавшегося большей частью из Гэбби. Поначалу я думала, что она просто немного тронулась умом, но к воскресному вечеру начала понимать, что это не так.

Следственно-оперативная группа приехала поздно утром в пятницу. Они позвонили заранее, появились бесшумно и выполнили задание быстро и профессионально. Присутствие Гэбби восприняли как нечто само собой разумеющееся, подумали, что подруга приехала поддержать меня после ночи ужасов. Ей я сказала, что кто-то шарил по моему саду. О черепе не упомянула, не желая еще больше ее травмировать.

— Ни о чем не волнуйтесь, доктор Бреннан, — подбодрила меня спецгруппа перед уходом. — Мы поймаем этого гада. Вам советуем не выходить из дому.

Ситуация Гэбби тоже ужасала. Человек, которого она использовала в качестве информатора, превратился в ее преследователя. Он был повсюду. Сидел на скамейках в сквере у ее дома, ходил за ней по улицам. Ночью ошивался на Сен-Лоране. Теперь она отказывалась с ним разговаривать, но отделаться от него не могла. Он постоянно был рядом и не спускал с нее глаз. Дважды ей показалось, что в ее отсутствие кто-то посторонний приходил в ее квартиру.

— Ты уверена, Гэбби? — спросила я. — Что-нибудь из твоих вещей пропало?

— Нет. По крайней мере, я не заметила. Но он рылся в них, в этом не может быть сомнений. Все лежало на местах, но было как будто чуть сдвинуто, чуть смещено.

— Почему ты не отвечала на мои звонки?

— Я перестала снимать трубку. Кто-то названивал мне с одного номера. Я сотню раз его набирала, но там никто не отвечал.

— Почему ты сама мне не позвонила?

— И что я сказала бы тебе? Меня продолжает преследовать тот тип? Я по своей глупости превратилась в жертву сумасшедшего? Теряю контроль над собственной жизнью? Если бы я с самого начала обращалась с ним как с ничтожеством, он сразу отвалил бы, пошел бы искать себе другую дурочку. — Она страдальчески взглянула на меня. — К тому же я знала, что ты мне скажешь. «Ты чокнулась, Гэбби. У тебя паранойя, Гэбби. Ты нуждаешься в профессиональной медицинской помощи, Гэбби».

Я почувствовала приступ стыда, вспоминая наш последний телефонный разговор. Она была права.

— Обратилась бы в полицию…

Не знаю, для чего я это сказала. В помощь копов в ее ситуации я сама не верила.

Гэбби кивнула и рассказала о той ночи, когда пришла ко мне:

— Я вернулась домой в половине четвертого и сразу поняла, что у меня кто-то побывал: уходя, я натянула на замок нитку. Ее не было. Я испугалась. Мое хорошее настроение вмиг улетучилось — я всю ночь радовалась тому, что не видела этого долбанутого, а еще тому, что только-только сменила все замки и могла чувствовать себя более защищенной. Так вот, нитки не было. Это прямо-таки убило меня. Я отказывалась верить, что чертов извращенец опять приходил. И побоялась войти в квартиру. Вдруг он ждал меня там? Поэтому и приехала к тебе.

События, происходившие с Гэбби последние три недели, порция за порцией становились известны мне. К концу уикэнда они выстроились в моем мозгу в хронологическом порядке. Несмотря на то что ее преследователь не допускал по отношению к Гэбби явной агрессии, его поведение постепенно становилось все более и более дерзким. К воскресенью часть ее страха передалась мне.

Мы решили, что ей следует пожить пока у меня, хотя я вовсе не была уверена, что могу гарантировать ей в своем доме стопроцентную безопасность. В пятницу вечером мне позвонил Райан: сообщил, что патрульные машины пробудут здесь до понедельника. Когда мы с Гэбби выходили на прогулку, я кивала копам. Она продолжала считать, что их присутствие связано с тем, что какой-то незнакомец полазил у меня в саду. Я укореняла в ней эту мысль, так как считала своим долгом укрепить ее чувство новоприобретенной защищенности.

Я еще раз предложила Гэбби обратиться за помощью в полицию. Она ответила решительным отказом, так как боялась, что вмешательство копов может навредить «ее девочкам». По-видимому, ее останавливала еще и перспектива выйти у них из доверия. Я не настаивала.

В понедельник я отправилась на работу. Гэбби планировала съездить к себе и взять кое-что из вещей. Она согласилась некоторое время не показываться в Мейне, заняться письменной работой. Для этого ей нужны были какие-то папки и ноутбук.

Я зашла в свой офис в начале десятого. Райан уже звонил. Я прочла записку на столе, написанную каракулями: «Я узнал имя. Э. Р.». Я попыталась связаться с ним, но Райана уже не было на месте, поэтому я отправилась в гистологическую лабораторию с намерением взглянуть на подброшенный мне в сад сувенир.

Череп сох на конторке, очищенный и помеченный номером. Мягкие ткани на нем отсутствовали, кипятить его не имело смысла. Он выглядел точно так же, как сотни других черепов: пустые глазницы, аккуратно выведенный номер ЛМЛ. Я уставилась на него, воспроизводя в памяти тот ужас, в который меня повергло его появление в моем саду три дня назад.

— Местоположение. Местоположение. Местоположение, — обратилась я к пустой лаборатории.

— Что?

Я не заметила, как вошел Дени.

— Однажды один риелтор сказал мне нечто занимательное.

— Риелтор?

— Не сам объект формирует нашу на него реакцию, а то, в каком месте мы этот объект видим.

Дени изумленно округлил глаза.

— Забудь об этом. Ты снял с черепа образцы почвы, прежде чем очистить его?

— Oui. — Он достал два маленьких пузырька.

— Надо как можно быстрее их исследовать.

Он кивнул.

— Рентген уже сделали?

— Oui. Но прикусную рентгенограмму зубов я только что отдал доктору Бержерону.

— Бержерон здесь? Сегодня ведь понедельник.

— Он собирается на пару недель съездить в отпуск, а перед этим должен завершить какие-то дела.

— Удачный денек! — Я взяла специальную пластмассовую емкость и положила в нее череп. — Райану, по-моему, удалось выяснить имя.

— Да? — Брови Дени в изумлении поползли вверх.

— Сегодня он, по-видимому, поднялся на рассвете. На своем столе я нашла сообщение, записанное с его слов еще ночной сменой охраны.

— А чье имя ему удалось выяснить? Скелета из Сен-Ламбера или этого вашего… — Он кивнул на череп в емкости у меня в руках. Очевидно, слухи о моем ночном кошмаре уже расползлись по лаборатории.

— Еще не знаю.

Я направилась назад в офис, по пути заглянув к Бержерону. Он в этот момент разговаривал по телефону с Райаном. Тот сумел раздобыть информацию об одной пропавшей женщине, скорее всего той, чей труп мы нашли в Сен-Ламбере, и ехал сейчас сюда.

— Что-нибудь существенное Райан рассказал? — спросила я, когда Бержерон положил трубку.

— Нет.

— Осматривать череп я закончу еще до перерыва. Если он вам понадобится, приходите.

В последующие два часа я занималась определением пола, расы и возраста человека, которому принадлежал череп: обследовала его лицевую часть, делала измерения и проводила компьютерный анализ. Череп принадлежал белой женщине. Характеристики совпадали с характеристиками скелета из Сен-Ламбера.

Сказать что-то определенное о возрасте было сложно. Все, что я имела, так это черепные швы, а по ним нельзя судить о количестве прожитых человеком лет однозначно. Предположительно, в момент смерти женщине было лет двадцать восемь — тридцать пять, возможно, сорок. Но и столь неточная цифра совпадала с возрастом скелета из Сен-Ламбера.

Я отметила и другие совпадения. Общие размеры. Крепость мускульных соединений. Характер артрических изменений. Состояние костей. Степень сохранности. Я уже не сомневалась в том, что это именно тот череп, который мы не нашли в лесу монастыря Святого Бернара, но хотела отыскать больше доказательств, поэтому перевернула его и осмотрела основание.

На поверхности нижней части затылочной кости, в том месте, где череп присоединяется к позвоночному столбу, я увидела ряд порезов V-образной формы. При свете лампы они выглядели идентично отметинам, обнаруженным мной на длинных трубчатых костях скелета. Следовало в этом удостовериться.

Вместе с черепом я вернулась в гистологическую лабораторию, достала шестой шейный позвонок и рассмотрела порезы, которые неделю назад подробно обследовала и описала, под микроскопом. Потом изучила отметины на нижней части затылочной кости скелета. Контуры и размеры и тех и других идеально совпадали.

— Грейс Дама.

Я выключила оптоволоконную трубку и повернулась на голос:

— Что?

— Грейс Дама́, — повторил Бержерон. — Тридцать два года. По словам Райана, она исчезла в феврале девяносто второго.

«Два года и шесть месяцев назад», — сосчитала я в уме.

— Подходит. Что еще вам известно?

— Пока больше ничего. Райан сказал, что зайдет ко мне после обеда. Сейчас у него какие-то срочные дела.

Бержерон взглянул на кости:

— Выяснили что-нибудь важное?

— Этот череп и скелет, скорее всего, принадлежали одной и той же женщине. Даже порезы на них одинаковые. Надо дождаться результатов исследования образцов почвы. Я почти уверена, что они лишь подтвердят мои догадки. Хорошо бы взглянуть на верхние шейные позвонки, но, думаю, это ничего не изменило бы.

Грейс Дама. Это имя не шло у меня из головы весь обеденный перерыв. Грейс Дама. Номер пятый. Сколько еще трупов нам предстоит найти? Фамилии изуродованных женщин как будто кто-то выжег в моем мозгу каленым железом.

Моризет-Шанпу.

Тротье.

Ганьон.

Адкинс.

Теперь в него врезалось еще одна фамилия.

Дама.

В половине второго ко мне пришел Райан. У Бержерона он уже побывал.

— Что еще вам известно об этой женщине? — спросила я.

— У нее было трое детей.

— О боже!

— Заботливая мать, верная жена. Вела активную благотворительную деятельность. — Он просмотрел свои записи. — Жила на Сен-Деметриус, недалеко от авеню Дю-Парк и Фэрмон. Однажды утром, как обычно, отправила детей в школу. С тех пор ее никто больше не видел.

— Мужа не подозреваете?

— Похоже, он чист.

— Любовника?

— Традиционная греческая семья, — пожал плечами Рай ан. — Для них измен не существует, разве только в разговорах. Она якобы была добропорядочной женщиной. В гостиной они устроили для нее некое подобие гробницы. Отвратительное зрелище! — Он опять пожал плечами. — Может, она и была святой, а может, и нет. Из муженька или мамаши теперь не вытянешь правды.

Я рассказала ему о порезах:

— Они такие же, как на костях Тротье и Ганьон.

— Гм.

— Кисти у нее были тоже отрезаны.

— Гм.

Когда Райан ушел, я открыла документ с таблицей в компьютере, убрала слово «неизвестная» из колонки с именами, вписала вместо него «Грейс Дама» и заполнила немногочисленными данными, которые удалось выяснить Райану, некоторые из других столбцов. Создав еще один документ, я кратко изложила все известные мне сведения о каждой из женщин, расположив их согласно дате смерти в порядке возрастания.

Грейс Дама исчезла в феврале 1992 года. Ей было тридцать два года, она была замужем и имела троих детей. Жила в северо-восточной части города, в районе парка Экстенсьон. Ее тело расчленили и довольно неглубоко закопали в Сен-Ламбере, на территории монастыря Святого Бернара, где оно и было обнаружено в июне 1994 года. Череп появился в моем садике несколькими днями позднее. Причину смерти мы не знали.

Франсин Моризет-Шанпу изувечили и застрелили в январе девяносто третьего. Ей было сорок семь. Тело обнаружили менее чем через два часа неподалеку от центра, в квартире, в которой она проживала вместе с мужем. Убийца разрезал ей живот, отсек руку и вогнал нож во влагалище.

Шанталь Тротье пропала в октябре 1993 года. Шестнадцать лет. Проживала вместе с матерью в Сен-Анн-де-Бельвю. Ее избили, задушили и расчленили, при этом левую кисть отрезали полностью, а правую — частично. Труп был найден в Сен-Жероме два дня спустя.

Изабелла Ганьон исчезла в апреле девяносто четвертого. Жила с братом и его любовником. В июне текущего года ее расчлененное тело обнаружили на территории Гран-Семинер в центре города. Причина ее смерти была нам неизвестна, но по порезам на костях удалось определить, что ей вспороли живот. Кисти преступник отделил от рук, а во влагалище вставил вантуз. Ей было двадцать три года.

Маргарет Адкинс убили двадцать третьего июня, чуть больше недели назад. Она жила с мужем и шестилетним сыном. Ее избили до смерти, вспороли живот, отрезали одну молочную железу, которую затем впихнули в рот. Во влагалище ввели металлическую статуэтку. Ей было двадцать четыре года.

«Клодель, наверное, прав, — подумала я. — Хотя всех этих женщин изуродовали и убили, но изуродовали и убили по-разному. Моризет-Шанпу застрелили. Тротье задушили. Адкинс умерла от побоев. А причины смерти Дама и Ганьон мы вообще не знаем».

Черт!

Я еще и еще просматривала свои записи. Да, истории гибели всех пяти женщин различались. Однако их объединяла одна важная деталь: все они стали жертвами садистской жестокости и извращения.

Тела Дама, Ганьон и Тротье расчленили и уложили в полиэтиленовые пакеты. Всем им разрезали живот. У Ганьон и Тротье были отсечены кисти. Адкинс тоже вспороли живот, а одну кисть отделили от тела. Но ее не расчленили. Во влагалище Адкинс, Ганьон и Моризет-Шанпу ввели инородный предмет. Другим не пришлось страдать еще и от этого зверства. Адкинс отрезали одну грудь. Больше никому. Вообще-то, мы не могли об этом судить, ведь на Ганьон и Дама практически не осталось плоти.

Мой взгляд не отрывался от экрана.

«Что-то должно вырисоваться, — думала я. — Почему же я ничего не вижу? В чем загадка? По каким параметрам он выбрал из огромного множества именно этих женщин? Явно не по возрастным. И не по расовым. Все они белые, а белых в Канаде сколько угодно. Франкофоны. Англофоны. Аллофоны. Замужние. Незамужние. Все не то, не то. Может, попробовать тщательнее рассмотреть географический аспект?»

Я достала карту и обозначила на ней места обнаружения тел всех пяти жертв. Образовавшаяся фигура показалась мне еще более бессмысленной, чем та, которую я отмечала булавками, разговаривая с Райаном. Я поставила знаки в местах проживания убитых. Опять та же картина.

«А чего ты ожидала, Бреннан? — спросил у меня внутренний голос. — Что перед твоими глазами появится стрела, указывающая на Шербрук? Попытайся-ка проанализировать даты».

Дама была убита первой. В начале девяносто второго. Одиннадцать месяцев спустя застрелили Моризет-Шанпу. Тротье задушили через девять месяцев. Ганьон погибла через шесть, а Адкинс еще через два месяца.

Интервалы уменьшались. Это означало, что убийца либо чувствовал себя все более и более уверенно, либо его жажда крови разрасталась. Со дня смерти Адкинс прошла неделя с небольшим. Мое сердце бешено колотилось.

26

Я чувствовала себя пленницей, загнанной в тиски собственной кожи. Мной владела безумная тревога. Как ни пыталась я прогнать настырно вертевшиеся в голове мысли, ничего не получалось. Мне навязчиво представлялся фантик от конфеты, кружащийся во дворике перед окном.

«Этот клочок бумаги — ты, Бреннан, — звучало в моем мозгу. — Ты не в состоянии контролировать собственную жизнь, что уж там говорить о судьбах других людей! О Сен-Жаке больше не слышно ни звука. Никто не имеет ни малейшего представления о том, кто притащил череп к тебе в сад. Придурок Гэбби разгуливает на свободе. Клодель, наверное, уже подал на тебя жалобу. Твоя дочь собирается бросить учебу. Кроме того, в твоей голове прочно обосновались пять мертвых женщин, которые с радостью примут в свои ряды и шестую, и седьмую, ведь согласно результатам твоего расследования аппетиты убийцы все время растут».

Я взглянула на часы: два пятнадцать. Находиться на работе становилось невыносимым. Я должна была что-то предпринять.

Но что?

Взгляд упал на отчет, оставленный Райаном, и мне на ум пришла идея.

«Этой выходкой ты приведешь их всех в еще большую ярость», — подсказал внутренний голос.

Да.

Я нашла глазами адрес в отчете Райана. Он уже был вписан в мою таблицу вместе с номерами телефонов.

«Лучше поезжай в спортзал, приведи себя в норму тренировкой».

Да.

«Расследование в одиночку не улучшит твоих отношений с Клоделем».

Согласна.

«И поддержку Райана ты с легкостью можешь потерять, если сделаешь это».

Верно.

«Упрямица».

Я сделала распечатку таблицы, наметила, кому позвоню в первую очередь, сняла трубку и набрала номер. Ответил мужчина. Мои слова удивили его, но во встрече он не отказал. Я схватила сумку и вышла в летнее изобилие солнечного света.

Жара вернулась. Влажность была настолько высокой, что хотелось рисовать пальцем фигурки в воздухе. Атмосферная дымка преломляла солнечные лучи, распространяя их повсюду, как бескрайний покров. Я ехала к тому месту, где Франсин Моризет-Шанпу жила когда-то вместе с мужем. Их дом располагался почти в центре, минутах в десяти езды от моего кондоминиума. Потому я и выбрала из списка именно этот адрес — если возникнут непредвиденные обстоятельства, я всегда смогу сказать, что направлялась домой.

Отыскав нужное здание, я остановила машину. Улица была застроена кирпичными многоквартирными домами с металлическими балконами, подземными гаражами и выкрашенными в яркие цвета дверями.

В отличие от остальных районов Монреаля у этого нет названия. Процесс урбанизации превратил некогда пустующее место в отдельный квартал города, заменив его проселочные дорожки жилыми домами, решетками для барбекю и грядками с помидорами. Здесь вполне достойно живут люди среднего класса. Этот район, не слишком старый и не слишком новый, располагается рядом с центром, но в уровне развития и в красоте, конечно, уступает своему блестящему соседу.

Я позвонила в дверь. В прогретом солнцем воздухе сильно пахло свежеподстриженной травой и выдержанным мусором. Миниатюрный газон перед домом поливали тонкие дуги воды из оросителя. Воздушный компрессор, приводивший его в движение, приглушенно шумел.

Дверь мне открыл светловолосый седеющий человек со сбившимся на лоб завитком. Подбородок и щеки круглые и пухлые, короткий вздернутый нос, довольно крупный, но не полный. Несмотря на тридцатиградусную жару, одет он был в джинсы и толстовку.

— Мсье Моризет-Шанпу, я…

Он раскрыл дверь шире и сделал шаг в сторону, не обращая внимания на документ, который я ему предъявила. Мы прошли по узкому коридору в небольшую гостиную. Вдоль одной из стен в этой комнате тянулась целая выставка аквариумов. На столе в противоположной стороне я увидела малюсенькие сети, коробочки с кормом и прочие принадлежности для ухода за рыбками. Из гостиной в кухню вела дверь. Я отвела взгляд в сторону.

Мсье Моризет-Шанпу расчистил для меня место на диване и кивком пригласил сесть. Сам он опустился на раскладной стул.

— Мсье Моризет-Шанпу, я доктор Бреннан, работаю в «Лаборатуар де медисин легаль».

Я не стала уточнять, кем именно работаю, надеясь таким образом избежать объяснения своей роли в ведении расследования. По сути дела, я действительно не имела никаких прав в него вмешиваться.

— Вам что-нибудь удалось выяснить? Я… Прошло так много времени. Теперь я запрещаю себе думать об этом подолгу. — Он смотрел не на меня, а на паркетный пол. — Вот уже больше года мне ни разу не звонил никто из ваших.

«Интересно, к кому именно он меня причислил?» — подумала я.

— Я ответил на сотню вопросов, разговаривал со столькими людьми! С коронером. С копами. С прессой. Нанял даже частного детектива. Мне так хотелось, чтобы убийцу поймали! Однако… Время убийства Франсин было определено почти точно. Когда сюда явился коронер, она еще даже не остыла. Какой-то маньяк убивает мою жену, спокойно уходит и бесследно исчезает! — Он покачал головой. — Вам наконец удалось что-то выяснить?

Его глаза выражали мучение и надежду.

— Нет, мсье Моризет-Шанпу, пока, к сожалению, ничего.

«Всего лишь найти тела четырех других убитых этим монстром женщин», — мрачно добавила я про себя.

— Я просто хотела еще раз побеседовать с вами, чтобы удостовериться, что мы не упустили какой-нибудь детали.

Надежда исчезла из его взгляда. Он откинулся на спинку стула в покорном ожидании.

— Ваша жена была диетологом?

— Да.

— Где она работала?

— Можно сказать, везде. Оплачивало ее труд министерство. Ее направляли то в одно, то в другое место.

— Министерство?

— Министерство социального обслуживания.

— Значит, она постоянно передвигалась по городу?

— В ее задачи входило консультирование владельцев и поваров кафе и ресторанов, в основном в различных эми грантских районах. Она объясняла им, какие следует за купать продукты, помогала составлять меню, советовала, как поступить, чтобы блюда, которые они желали готовить, оставались недорогими и не вредили здоровью клиентов. Она все время наведывалась то в тот, то в другой ресторан, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— В каких районах ей приходилось работать чаще всего?

— Во всех. В парке Экстенсьон. В Сен-Анри. В Маленькой Бургундии.

— Как долго ваша жена сотрудничала с министерством?

— Лет шесть или семь. До того она работала в больнице.

— Ей нравилось ее занятие?

— О да. Очень нравилось.

Его голос слегка дрогнул.

— У нее был свободный график?

— Она работала постоянно. По утрам. По вечерам. В выходные. То там, то тут все время возникали какие-то проблемы. Франсин помогала их устранять.

Его челюсти на мгновение сжались.

— У вас не возникало разногласий, связанных с ее работой?

Он помолчал.

— Мне хотелось проводить с ней больше времени. Я мечтал, чтобы она вернулась в больницу.

— А вы чем занимаетесь, мсье Моризет-Шанпу?

— Я инженер-строитель. Только в наши дни практически никто ничего не строит. — Губы мужчины тронула грустная улыбка, и он немного склонил голову набок. — Меня сократили.

— Простите. Вам известно, куда ваша жена намеревалась ехать в тот день, когда ее убили?

Он покачал головой:

— На той неделе мы с ней практически не виделись. В одном из заведений случился пожар. Она пропадала там днем и ночью. Возможно, и в то проклятое утро собиралась поехать туда же. Или в какое-то другое место. Не знаю. Франсин никогда не вела никаких журналов, не составляла списков. Ничего подобного не нашли ни в ее офисе, ни здесь. Накануне она сказала, что должна съездить в парикмахерскую. — Он посмотрел на меня взглядом страдальца. — Вы не представляете себе, как больно это сознавать: я не знаю, чем моя жена намеревалась заняться в день ее убийства.

Нашему разговору аккомпанировал едва слышный шум из аквариумов.

— Она не рассказывала вам в тот период чего-нибудь странного? Например, что кто-то звонит ей и молчит в трубку? — Мне представилась Гэбби. — Или о какой-нибудь неприятной встрече на улице?

Он покачал головой.

— А рассказала бы, если бы подобное с ней произошло?

— Наверное, да. Но в те дни на разговоры нам не хватало времени.

— Это случилось в январе. Было холодно. Все двери и окна в эту пору обычно закрыты. Ваша жена всегда запирала их на замок?

— Да. Ей вообще не нравился наш дом. Переехать сюда уговорил ее я. Некоторые из наших соседей — личности весьма сомнительные. Это всегда ее раздражало. По рабочим делам ей нередко приходилось ездить в неспокойные районы. Она мечтала, вернувшись домой, чувствовать себя защищенной, как жители многоэтажек с мощной сигнализацией и охраной. Ей нравился здешний простор и двор, но она хотела покоя, хотела ощущать себя «неприкосновенной». «Неприкосновенной» — это ее выражение. Вы понимаете?

Я понимала его лучше, чем он мог себе представить.

— Когда вы видели свою жену в последний раз, мсье Моризет-Шанпу?

Он с шумом втянул в себя воздух и выдохнул:

— Ее убили в четверг утром. Накануне вечером она работала допоздна из-за того пожара, поэтому я, не дождавшись ее, лег спать.

Он опустил голову и вновь уставился в паркет. На щеках проступили красные пятна.

— Я проснулся, когда она вернулась, но не захотел слушать, как прошел ее день. — Его грудь тяжело поднялась и порывисто опустилась. — На следующее утро я встал рано и уехал, не сказав Франсин даже «до свидания».

Некоторое время мы оба молчали.

— Вот какую страшную ошибку я допустил. Ее уже не исправишь. — Он поднял голову и медленно перевел взгляд на бирюзу воды в аквариуме. — Из-за моего недовольства ее работой мы отдалились друг от друга. Мне суждено носить на сердце этот груз до конца своих дней.

Не успела я придумать, что ответить, как он резко повернулся ко мне и заговорил — уже более напряженно и горячо.

— В то утро я ездил к шурину. Он пообещал помочь мне с трудоустройством. Пробыл у него несколько часов. Вернулся в… около полудня. Она была уже мертва. Они тут все осмотрели…

— Мсье Моризет-Шанпу, я не…

— Мне кажется, наша беседа не имеет смысла. Дело так и не сдвинется с мертвой точки.

Он поднялся, давая мне понять, что я свободна.

— Простите, что заставила вас мысленно вернуться в тот страшный день.

Моризет-Шанпу молча оглядел меня и вышел в прихожую. Я проследовала за ним.

— Спасибо, что уделили мне время, мсье Моризет-Шанпу. — Я протянула ему свою визитку. — Если вспомните еще какие-нибудь подробности, пожалуйста, позвоните.

Он кивнул. Его лицо искажала страдальческая гримаса человека, бесконечно корящего себя за то, что он не попрощался с женой должным образом.

«Разве у кого-то другого все сложилось бы иначе? — подумала я. — Разве кто-то на его месте смог бы попрощаться с ней должным образом? И как это?»

Направляясь к машине, я чувствовала спиной его взгляд. Было жарко, но внутри у меня гулял ледяной ветер. Я прибавила шагу.

Беседа с Моризет-Шанпу произвела на меня сильнейшее впечатление. Перед глазами так и стояло его лицо. По дороге домой я задавала себе тысячу вопросов.

Какое я имела право усугублять мучения этого человека?

Он очень терзался.

Из-за того, что я разбередила раны в его сердце?

Нет. Просто ему не дают покоя угрызения совести. Раскаяние.

Раскаяние в чем? В том, что он обидел свою жену?

Нет. В том, что пренебрег ею. В том, что накануне последнего в ее жизни дня отказал ей в разговоре, повернулся спиной и заснул. В том, что, уходя утром, не удостоил ее элементарным «до свидания». Она умерла, чувствуя себя отвергнутой им.

Я свернула на север на Сен-Марк и въехала в тень эстакады.

«К чему приведут мои расследования? — спросила я себя. — Занимаясь ими, я только причиняю людям страдания. И смогу ли я докопаться до разгадки чудовищной тайны, если целая армия профессионалов до сих пор не сумела этого сделать? Может, я разыгрываю из себя следователя чисто из желания помучить Клоделя?»

— Нет! — Я ударила по рулю ладонью.

«Нет, черт возьми! — повторила я мысленно. — Моя задача не в этом. Только я убеждена, что все эти убийства — дело рук одного и того же ненормального. И что он продолжит убивать. Если я хочу предотвратить смерти очередных его жертв, значит должна продолжать расследование».

Я выехала из-под эстакады на свет и, вместо того чтобы отправиться на восток, домой, пересекла Сен-Катрин, развернулась и влилась в поток машин на Вест-20. Местные жители называли ее «два и двадцать», но никто не мог мне объяснить, что означает это два и где оно располагается.

Я выехала за пределы города, в нетерпении крепко сжимая руль. Половина третьего, а на дорогах уже пробки. Кошмар!

Спустя сорок пять минут я увидела Женевьеву Тротье, пропалывающую помидоры позади выцветшего зеленого дома, в котором они раньше жили вместе с дочерью. Услышав шум, женщина подняла голову и смотрела, как я выхожу из машины и пересекаю двор.

На Тротье были ярко-желтые шорты и слишком широкий для ее небольшой груди топ на бретельках. Она смотрела на меня весьма дружелюбно. На плечах и спине поблескивали капельки пота, повлажневшие волосы обрамляли лицо прилипшими к коже завитками.

Мадам была моложе, чем я думала.

Когда я объяснила, кто я такая и зачем приехала, ее дружелюбие сменилось глубокой печалью. Поколебавшись несколько мгновений, она отложила в сторону мотыгу, поднялась на ноги и стряхнула с ладоней землю. Нас окутывало облако запаха помидоров.

— Давайте пройдем в дом.

Подобно Моризет-Шанпу, Тротье опустила голову и не спросила, какое я имею право задавать ей вопросы.

Я последовала за ней по дорожке между грядками, внутренне готовясь к предстоящему трудному разговору. Нижний край широкого топа Женевьевы при ходьбе раскачивался из стороны в сторону. По ее ногам хлестала трава.

Фарфоровые и деревянные поверхности в чистенькой кухне, залитой солнечным светом, поблескивали. На окнах висели желто-белые льняные занавески. На дверцах шкафов и на выдвижных ящиках желтыми пятнами выделялись круглые ручки.

— Я приготовила лимонад, — сказала Женевьева, устремляясь к холодильнику.

— Спасибо, не откажусь.

Я села за стол, а она высыпала несколько кубиков льда из пластмассового контейнера в два стакана, наполнила их лимонадом и, поставив на стол, села напротив, избегая встречаться со мной взглядами.

— Мне очень трудно разговаривать о Шанталь, — произнесла она, рассматривая содержимое своего стакана.

— Я понимаю и искренне вам сочувствую.

Она скрестила руки на груди и сильно напряглась:

— Вы приехали, чтобы сообщить мне какую-нибудь новость?

— К сожалению, нет, мадам Тротье. Но и каких-то определенных вопросов не собираюсь вам задавать. Хочу спросить об одном: не вспомнились ли вам по прошествии времени какие-нибудь детали, что-то такое, чему раньше вы не придали значения?

Ее взгляд был по-прежнему прикован к лимонаду. Где-то на улице залаяла собака.

— Может, после последнего разговора с детективами в вашей памяти всплыла какая-нибудь важная подробность о дне исчезновения Шанталь?

Ответа не последовало. Было жарко. Пахло дезинфицирующим средством.

— Знаю, что для вас эта беседа — настоящая пытка, но поймите: для поимки убийцы Шанталь нам все еще требуется ваша помощь. Может, что-нибудь не дает вам покоя? Может, вы постоянно о чем-то думаете?

— Мы поругались.

Опять! Чувство вины, желание забрать назад последние слова, заменить их другими.

— Шанталь отказалась есть, заявив, что начинает толстеть. — (Все это я знала из записей в отчете.) — Наверняка вы ее видели. Она не начинала толстеть, она была красивая. И такая молодая.

Взгляд Женевьевы наконец-то устремился на меня. По ее щекам потекли слезы.

— Мне очень жаль, — произнесла я со всей нежностью, на какую только была способна. — Шанталь чувствовала себя несчастной?

Ее пальцы крепче обхватили стакан.

— В том-то и дело, что нет! Воспитывать ее было легко. Она любила жизнь, всему радовалась, постоянно строила на будущее сотню планов. Даже наш развод с мужем не восприняла как трагедию.

«Интересно, это правда или ретроспективное преувеличение?» — подумалось мне.

Я помнила из отчета, что родители Шанталь развелись, когда ей было девять лет. Ее отец жил где-то в городе.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь о последних неделях жизни Шанталь? Вы не заметили в ней каких-нибудь изменений? Может, у нее появились новые знакомые? Кто-нибудь стал ей звонить?

Женевьева молча покачала головой. Нет.

— Возникали ли у нее какие-нибудь проблемы в общении с окружающими?

Нет.

— Кто-нибудь из ее друзей вызывал у вас сомнения?

Нет.

— У нее был постоянный парень?

Нет.

— Она ходила на свидания?

Нет.

— Может, в учебе у нее что-нибудь не получалось?

Нет.

Беседа не клеилась.

— А о дне исчезновения Шанталь вы не желаете что-нибудь рассказать?

Женевьева взглянула на меня отчужденно.

— Что именно между вами произошло?

Она отпила из стакана, проглатывая лимонад очень медленно.

— Мы проснулись около шести. Я приготовила завтрак. Шанталь ушла. — Женщина сжала стакан так крепко, что он чуть не треснул. — Они с друзьями добирались до города на электричке. Школа, в которой Шанталь училась, находится в центре города. По словам одноклассников, она присутствовала на всех занятиях. А потом…

Легкий ветерок затрепал занавеску на раскрытом окне.

— Я так и не дождалась ее.

— У нее не было запланировано на тот день каких-нибудь важных мероприятий?

— Нет.

— Обычно она приезжала домой сразу после занятий?

— В основном да.

— А в тот день должна была вернуться вовремя?

— Нет. Намеревалась встретиться с отцом.

— Они часто виделись?

— Да. Зачем вы спрашиваете? Я уже рассказывала все это детективам, а что толку? Почему я должна повторять одно и то же вновь и вновь? Тогда никто не смог что-либо выяснить, и сейчас не сможет! — Женщина впилась в меня взглядом, и мне показалось, ее боль вот-вот достигнет такого накала, что станет осязаемой. — Знаете что? В те первые дни, когда я заполняла формы о пропаже человека и отвечала на кучу вопросов, Шанталь была уже мертва. Лежала, разрезанная на куски. Уже мертвая.

Она опустила голову, ее худые плечи содрогнулись.

«Все правильно, — подумала я. — Мы по сей день ничего не выяснили. Эта женщина хочет заглушить боль — сажает помидоры, учится жить дальше. А я своим допросом все только порчу. Пора уходить».

— Что ж, мадам Тротье, если вам не вспомнились никакие подробности, значит они не важны.

Я оставила ей визитку, произнеся при этом обычные слова, хотя очень сомневалась, что она позвонит.

Когда я вернулась домой, дверь в комнату Гэбби была закрыта. Я не стала к ней заглядывать, решив, что не должна нарушать ее уединение, прошла к себе в спальню и попыталась увлечься чтением, но мой мозг занимало совсем другое. В нем снова и снова звучали слова Женевьевы Тротье. Deja mort. Уже мертва. Пять жертв. Леденящая кровь истина. Подобно Моризет-Шанпу и Тротье, я чувствовала себя так, будто на сердце у меня лежит тяжелый камень.

27

Я проснулась под звуки утреннего выпуска новостей. Пятое июля. Вчерашний День независимости уже превратился в историю, а я его даже не заметила. Яблочный пирог, звезды и полосы на государственном флаге, бенгальские огни — ни о чем подобном я вчера даже не вспомнила. Мое настроение омрачилось. Настоящий американец в любой точке земного шара четвертого июля просто обязан хоть раз стоя прослушать государственный гимн своей страны. Я поклялась себе, что при первой же возможности направлюсь на какой-нибудь из монреальских стадионов и от души поболею за любую спортивную команду из Штатов.

Я приняла душ, сварила кофе, поджарила тосты и про смотрела «Газетт». Бесконечные разглагольствования о разъединении.

Я забеспокоилась. Что же станет с экономикой? С коренным населением? С теми, кто говорит только на английском? Волнение усилилось после просмотра объявлений. Никто ничего не желал купить, все что-то продавали.

«Может, и мне сматывать удочки? — подумала я. — Что меня здесь удерживает?»

«Бреннан, успокойся. Ты просто в дурном настроении. А все потому, что сегодня должна отвезти в автосервис свою машину».

Точно. Ненавижу все принятые в нашем техномире, приближающемся ко второму тысячелетию, условности: паспорта, водительские права, допуски, подоходные налоги, прививки от бешенства, сухие чистки, записи на прием к дантисту. Я тяну с подобными вещами до последнего. Но сегодня непременно должна была отвезти машину в автосервис.

К автомобилю я отношусь как истинная дочь США. Без него я чувствую себя неполноценной, неуверенной и уязвимой. Не знаю, что делать, если я без машины и кто-то начал ко мне приставать. Или если хочешь допоздна задержаться на вечеринке. Или съездить за город. Без автомобиля в наше время никуда. Роскошная машина мне ни к чему. Все, что мне от нее нужно, так это чтобы она служила мне более или менее исправно по меньшей мере лет десять.

Гэбби так и не появилась. Я собралась и ушла.

К девяти моя «мазда» уже находилась в автосервисе, а я — в метро. К счастью, час пик миновал, и вагон был полупустым. Я обвела скучающим взглядом рекламные плакаты на стенах: любимые монреальцами спектакли в театре Сен-Дени, духи «Шанель» в «Ла-Бэ», распродажа джинсов в «Ла-Бэ».

Мое внимание переключилось на схему метро. Цветные линии переплетались на ней, как провода на системной плате. Белыми точками обозначались станции.

Мой путь лежал на восток по зеленой ветке от «Ги-Конкордии» до «Попино». Оранжевая ветка петлей окружала Королевскую гору. Желтая ныряла вниз, под реку, и заканчивалась на южном берегу станциями «Иль-Сен-Элен» и «Лонгей». На «Берри» все три ветки — зеленая, желтая и оранжевая — пересекались. Место их пересечения было отмечено жирной точкой.

Состав продвигался по туннелю, колеса стучали на стыках рельсов. Я сосчитала остановки между «Ги-Конкордией» и «Попино». Семь штук.

Взгляд скользнул на север по оранжевой ветке.

«Ты сама превратилась в маньячку, Бреннан!» — сказал внутренний голос.

«Берри», «Шербрук», «Мон-Руаяль» и, наконец, «Жан-Талон», расположенная близ Сен-Эдуара. В этом районе жила Ганьон.

И?..

Я отыскала глазами то место, где располагался дом Маргарет Адкинс. Зеленая ветка. Станция «Пия IX». Я сосчитала, насколько она удалена от «Берри». На шесть станций.

«А „Жан-Талон“, где жила Ганьон?» — возник в моей голове закономерный вопрос. Я вновь взглянула на оранжевую ветку. Тоже на шесть.

Моризет-Шанпу. Оранжевая ветка. Станция «Жорж-Ванье». Шестая от «Берри».

О господи!

Тротье? Мои мысли работали в бешеном темпе. Нет. В Сен-Анн-де-Бельвю нет метро.

Дама? Парк Экстенсьон. Находится рядом со станциями «Лорье» и «Розмон». Третьей и четвертой от «Берри».

Я уставилась на схему. Три из найденных нами жертв жили на шестой станции от «Берри». Совпадение?

— «Попино», — произнес механический голос.

Я схватила свои вещи и выскочила из вагона.

Десять минут спустя, открывая дверь офиса, я услышала телефонный звонок.

— Доктор Бреннан.

— Чем, черт возьми, вы занимаетесь, Бреннан?

— С добрым утром, Райан. В чем дело?

— Из-за вас Клодель теперь имеет на меня зуб! По его словам, вы разъезжаете по домам жертв и мучаете их родственников!

Он подождал ответа, но я ничего не сказала.

— Бреннан, все это время я защищал вас из уважения. Но мириться с вашими выходками я не намерен, зарубите это себе на носу! Если не прекратите вмешиваться в расследование, мы никогда ничего не выясним!

— Я всего лишь задала этим людям несколько вопросов, то есть не сделала ничего противозаконного.

— Вы никому ничего не сказали, никого не предупредили, ни с кем не согласовали свои планы! Вам взбрело в голову пойти по домам — и вы тут же занялись этим!

Я слышала, как тяжело он дышит.

— Не тут же. Сначала позвонила.

На самом же деле я позвонила только Моризет-Шанпу.

— Вы не следователь.

— Эти люди согласились со мной встретиться.

— По-моему, хватаясь за чужую работу, вы принимаете себя за Мики Спиллейна.

— Какой вы, оказывается, начитанный!

— Черт возьми, Бреннан, мое терпение не безгранично!

Пауза. Шум отдела расследования убийств.

— Послушайте, — произнес Райан более сдержанно и край не твердо, — вы должны правильно меня понять. Эти люди и так настрадались.

— Знаю.

— Расследованием по делу Тротье занимаюсь я.

— И каковы же результаты вашей работы по этому делу?

— Брен…

— А по делам остальных жертв? — Меня охватила жгучая злоба. — Расследования этих убийств стоят в расписании наших детективов отнюдь не на первом месте, Райан! Франсин Моризет-Шанпу убили более восемнадцати, а Тротье восемь месяцев назад. Не знаю, что вы думаете по этому поводу, а мне почему-то кажется, что людей, вытворяющих подобные зверства, нужно как можно быстрее отыс кивать и изолировать от общества. Если же мистеру Клоделю удастся осуществить свою мечту и заткнуть мне рот, значит все останется как есть. Вас всех это устроит.

— Я не сказал, что мечтаю заткнуть вам рот.

— Неужели?

— Что касается Клоделя, для него вы действительно как бельмо на глазу. Вы постоянно стремитесь ему насолить. В некотором роде я вас даже понимаю, но боюсь, что своими выяснениями отношений с ним вы все испортите.

— Чего же от меня хотите вы?

Он ответил не сразу.

— Я не требую, чтобы вы забыли о расследовании, но прошу вас учитывать, что ведущую роль в нем играете не вы.

Некоторое время мы оба молчали. По проводам в том и в другом направлении распространялась наша злоба.

— Я кое до чего додумалась, — сказала вдруг я.

— Что?

Он явно не ожидал услышать от меня подобное.

— По-моему, я нашла одно из связующих звеньев.

— Что вы имеете в виду? — Голос Райана смягчился.

Я сама точно не знала, что имею в виду. Может, просто захотела немного его осадить.

— Давайте встретимся за ланчем.

— Надеюсь, вы не сообщите мне какую-нибудь чушь, Бреннан. — Пауза. — Встретимся в полдень у Антуана.

К счастью, новых заданий мне не поручили, и я могла сразу же приступить к делу. До сегодняшнего дня взаимосвязи между преступлениями почти не существовало. Возможно, загадка кроется в станциях метро.

Я включила компьютер и проверила, правильно ли помню адреса. Правильно. Достав карту, отметила булавками станции метро, в районе которых жили жертвы. Три булавочные головки — обозначения мест жительства Моризет-Шанпу, Ганьон и Адкинс — образовали квадрат с центром в «Берри». Квартира Сен-Жака в нескольких минутах ходьбы от этой станции.

«Может, я на правильном пути?» — подумала я, вспоминая все, что когда-либо читала о маньяках.

Он садится в вагон на «Берри», проезжает шесть станций, выбирает жертву, которая выходит, и следует за ней. Люди, страдающие маниакальными отклонениями, на чем-нибудь зациклены: на цвете, количестве, последовательности действий. Они ведут себя строго по определенной схеме. В нашем случае убийства Тротье и Дама не вписывались в выведенную мной модель, но я чувствовала, что просто чего-то не учитываю. Я уставилась на карту, словно гипнотизируя ее. С каждой секундой во мне усиливалось ощущение, что отгадка очень близко.

— Доктор Бреннан?

В проеме двери стояла Люси Дюмон. Я почти не видела ее. Мне казалось, перед моими глазами разъезжается в разные стороны прочная стена.

— Альса! — выкрикнула я.

Обезьянка совсем вылетела у меня из головы.

Мой вопль напугал Люси. Она резко дернулась, чуть не выронив какие-то распечатки.

— Мне зайти попозже?

Я не обратила на ее слова внимания, поглощенная своими мыслями. Да. Конечно. Автовокзал. Он у самой «Берри». Я взяла еще одну булавку и вколола ее в карту в самом центре треугольника.

«Верна ли моя мысль? — гадала я взволнованно. — Является ли и Альса звеном цепи? Она ведь обезьяна. Или на ней убийца только пробовал силы? За два года до убийства Дама».

Об этом я тоже читала. О подростковых фантазиях и под сматриваниях, выливающихся в издевательства над жи вотными, а в конечном итоге в изнасилования и убийства людей. Может, то, с чем мы столкнулись…

Я вздохнула и откинулась на спинку стула, сознавая, что на Райана мое сообщение не произведет особого впечатления.

Люси исчезла. Я решила, что извинюсь перед ней позднее. В последнее время я постоянно принимала подобные решения.

Потом целый час я в который раз просматривала папки из центрального архива. Дама. Моризет-Шанпу. Ганьон. Никаких новых идей. Адкинс. Документы по делу о ее убийстве уже выглядели потрепанными — я изучала их слишком часто. Тротье. Ничего.

Опять вспомнились пазлы из детства. Разрезанные на мелкие кусочки картинки. Обдумывание. Поиск.

Нужно передохнуть. Дать мозгу расслабиться. Я сварила кофе, вернулась в офис, захватив утреннюю «Монреальскую газету», и принялась просматривать новости. Содержанием они практически не отличались от статей англоязычной «Газетт», только что стиль разный.

Я отложила газету и хлебнула кофе. И опять острее почувствовала, будто очень близка к разгадке.

Мой мозг напряженно заработал.

«Если это чувство возникло сегодня, значит оно чем-то вызвано», — принялась рассуждать я.

Чем я занималась с утра? Ничем особенным. Читала газету. Отвезла машину в автосервис. Сюда приехала на метро. Просмотрела папки.

Может, тщательнее проанализировать историю Альсы?

Мозг не отреагировал.

Или как-то увязать расследование с машинами?

«Нет».

Тогда с газетами?

«Попробуй».

Я опять принялась пролистывать «Монреальскую газету».

Новости. Объявления.

Я замерла.

Где я видела объявления? Где только не видела!

В комнате Сен-Жака.

Я неторопливо принялась просматривать страницы с объявлениями.

Работа. Потери и находки. Продажа гаражей. Животные. Недвижимость.

Недвижимость? Недвижимость!

Я схватила папку с документами по делу Адкинс и достала фотографии. Точно. На одной из них была изображена ржавая табличка перед домом: «ПРОДАЕТСЯ». В доме Адкинс кто-то хотел продать квартиру.

И?..

Надо подумать.

Моризет-Шанпу. Ее муж сказал, что ей не нравилось там жить.

Я набрала его номер. Никто не ответил.

«А Ганьон? — продолжила я свой сложный анализ. — По-моему, ее брат снимал ту квартиру. Может, владелец намеревался ее продать?»

Я просмотрела фотографии Ганьон. Ничего не увидела. Черт!

Еще раз набрала номер Моризет-Шанпу. Длинные гудки.

Позвонила Женевьеве Тротье. Она взяла трубку почти сразу же.

— Алло? — произнесла весело.

— Мадам Тротье?

— Oui, — заинтересованно.

— Меня зовут доктор Бреннан, вчера мы с вами беседовали.

— Oui, — со страхом.

— Можно задать еще один вопрос?

— Oui, — смиренно.

— Вы, случайно, не собирались продать свой дом в тот момент, когда исчезла Шанталь?

— Простите?

— Не пытались ли вы продать свой дом в октябре прошлого года?

— Кто вам такое сказал?

— Никто. Просто мне нужно это знать.

— Нет-нет. Я живу в этом доме с тех пор, как развелась с мужем, и никогда не намеревалась куда-то переехать. Шанталь… Я… Это был наш с ней дом.

— Спасибо, мадам Тротье. Простите, что снова вас побеспокоила.

Я вновь доставила ей боль. Непонятно зачем.

Я еще раз набрала номер Моризет-Шанпу. Мужской голос ответил, когда я уже собиралась положить трубку:

— Oui.

— Мсье Моризет-Шанпу?

— Минуточку.

— Oui, — произнес другой мужской голос.

— Мсье Моризет-Шанпу?

— Oui.

Я назвала себя и объяснила, для чего звоню. Да, они хотели продать свой дом. Объявления в газете для них размещало агентство «РеМакс». После смерти жены он отказался от этой затеи. Я поблагодарила его и положила трубку.

Две из пяти. Возможно, я напала на правильный след.

Я позвонила в отделение следственно-оперативной служ бы. Материалы, собранные в квартире на улице Берже, находились у следователей.

Взглянула на часы: одиннадцать сорок пять. Время встречи с Райаном приближалось. Конечно, он в любом случае не укусит меня, но я страстно хотела предъявить ему больше информации.

В который раз я разложила перед собой фотографии Ганьон и принялась внимательно изучать их одну за другой.

— Вот! — вырвалось у меня, когда я увидела то, на что раньше не обращала внимания.

Схватив увеличительное стекло, я, во избежание ошибки, рассмотрела снимок еще и через него.

— Какой ужас!

Я торопливо засунула фотографии обратно в конверт и почти побежала в ресторан.

«Ле Парадиз тропик» расположен прямо напротив нашего здания. Еда там паршивая, обслуживают медленно, но в полдень это довольно тесное заведение всегда переполнено. Его владелец Антуан Жаниве — личность экспансивная и восторженная.

— А! Мадам! Как ваши дела? — приветствовал он меня как обычно. — Безумно рад вас видеть! Давненько вы у нас не были.

Лицо его исказила шутливо-укоризненная гримаса.

— Да, Антуан. В последнее время я очень занята. К тому же не могла себе позволить каждый день питаться в «Ле Парадиз тропик».

— Сочувствую, искренне вам сочувствую. Кстати, сегодня у нас чудесная рыба. Наисвежайшая. Еще пахнет океаном. Съедите кусочек — и сразу почувствуете прилив сил. Пойдемте, я провожу вас к отличному столику. Самому лучшему. Ваши друзья уже ждут.

Друзья? Кто, кроме Райана?

— Пойдемте, пойдемте, пойдемте.

Под яркими зонтиками потели и ели, наверное, человек сто. Я проследовала за Антуаном по лабиринту из столиков к возвышению в дальнем углу. Райан сидел возле нарисованного на стене окна с подвязанными желто-лавандовыми занавесками. Над его головой бесшумно вращались лопасти вентилятора. Он разговаривал с человеком в легкой спортивной куртке. Хотя человек этот сидел ко мне спиной, я сразу его узнала.

— Бреннан.

Райан приподнялся со стула. Увидев выражение моего лица, он предупредительно сузил глаза.

— Детектив Райан, — ответила я на его приветствие.

Клодель просто кивнул мне.

Я села рядом с Райаном. К нам подошла жена Антуана, и, обменявшись с ней любезностями, детективы заказали пиво. А я — диетическую колу.

— Итак, что за открытие вам удалось сделать?

В умении держаться высокомерно Клоделю можно позавидовать.

— Может, сначала сделаем заказ?

Райан-миротворец.

Мы с Райаном перекинулись парой избитых фраз о погоде. Нам обоим казалось, что сегодня довольно тепло. Когда Жанин вернулась, я заказала рыбу, разрекламированную Антуаном. Оба детектива предпочли мясные блюда. Я начала чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ну? Чем вы хотели со мной поделиться?

Райан-посредник.

— Мыслями о станциях метро.

— Метро?

— Им пользуются четыре миллиона человек. Блестящая мысль!

— Не перебивай ее, Люк!

— Франсин Моризет-Шанпу жила на шестой станции от «Берри».

— Интересная новость!

Райан метнул в Клоделя убийственный взгляд.

— Изабелла Ганьон тоже. И Маргарет Адкинс.

— Хм.

Клодель ничего не сказал.

— Дом Тротье удален от «Берри» на приличное расстояние.

— Верно. А Дама жила слишком близко.

— А улица Берже, где обитал Сен-Жак, располагается всего в нескольких кварталах.

Некоторое время мы молча ели. Рыба оказалась сухой, картофель фри и рис — чересчур жирными.

— Я хотела рассказать не только о станциях метро.

— Да?

— Перед смертью Франсин Моризет-Шанпу они с мужем намеревались продать дом. Объявления подали через «РеМакс».

На эти мои слова ни один из детективов не отреагировал.

— У дома Маргарет Адкинс стоял знак «Продается».

Они ждали продолжения. Я достала из сумки конверт с фотографиями Ганьон, выбрала из них одну и положила ее на стол. Клодель наколол на вилку кусочек сушеного банана.

Райан взял снимок, рассмотрел его, перевел взгляд на меня и вопросительно приподнял брови. Я подала ему увеличительное стекло и пальцем указала на едва различимый предмет слева на фотографии. Он долго изучал его, потом, не произнося ни слова, протянул фото и лупу Клоделю.

Тот вытер руки, смял салфетку, бросил ее в тарелку и принялся изучать фотографию.

— Кто-то из соседей продавал недвижимость? — спросил Райан.

— Наверное, — ответила я.

— Тоже при помощи «РеМакса»?

— По-моему, да. На табличке можно разглядеть лишь «Р» и половину «е».

— Прошло всего четыре месяца. Проверить, печатал ли подобное объявление «РеМакс», не составит труда. — Райан достал блокнот и что-то записал.

— А Дама?

— О ней я ничего не знаю.

«По-моему, вам не нравится, что я мучаю родственников жертв», — добавила я про себя.

— Тротье?

— Я поговорила с ее матерью. Нет, она даже не собиралась продавать дом.

— Может, отец хотел куда-нибудь переехать?

Мы с Райаном резко повернули голову и посмотрели на Клоделя. Его взгляд был устремлен на меня, и теперь я не видела в нем и намека на пренебрежение.

— Что? — спросил Райан.

— Она много времени проводила у отца. Возможно, он хотел что-то продать.

Неужели Клодель поддерживает меня? Я не верила своим ушам.

— Я проверю.

Райан записал что-то еще.

— Они должны были встретиться в день убийства, — сказала я.

— Каждую неделю она проводила у него дня по два, — добавил Клодель покровительственно, но не надменно.

— Где он живет?

— В Вестмаунте. В роскошном кондоминиуме. У Шербрука.

Недалеко от моего дома, мгновенно сообразила я.

— Это над Форумом?

— Да.

— Какая станция метро?

— Должно быть, «Атвотер». В паре кварталов отсюда.

Райан взглянул на часы, махнул рукой Жанин и расписался пальцем в воздухе, прося таким образом счет. Мы расплатились и получили от Антуана по горсти конфет.

Как только я вернулась в офис, сразу же нашла на карте станцию метро «Атвотер» и сосчитала, на сколько остановок она удалена от «Берри»: один, два, три, четыре, пять… шесть. Едва я протянула руку к телефону, как он зазвонил.

28

Роберт Тротье заплатил агентству за размещение объявлений о продаже своей квартиры в газетах на полтора года вперед.

— На такие шикарные хатки, как в Вестмаунте, покупателей, наверное, находится не много.

— Не знаю, Райан. Никогда не бывала в том районе.

— Однажды я видел по телевизору, как выглядит изнутри одна из таких квартир.

— Объявления поданы «РеМаксом»?

— Нет. Их давал «Ройал Лепаж».

— В разделе «Объявления»?

— По-моему, да. Мы все выясним поточнее.

— Возле его дома тоже есть знак?

— Да.

— А возле дома Дама?

— Она, ее муж и их трое детей жили вместе с его родителями. Это жилье принадлежало семейству Дама испокон веков. Все они рождались в нем и умирали.

Я задумалась:

— А чем занималась Грейс Дама?

— Воспитанием детей. Вязанием салфеточек для церкви. Временными подработками в разных местах. Кстати, одно время она работала в мясном магазине.

— Отлично. — Кто-то превратил в мясо торговку мясом. — А муж?

— Чистенький. Потомственный водитель грузовика.

Пауза.

— Какие ваши соображения?

— По поводу метро или объявлений в газете?

— И по тому и по другому поводу.

— Черт возьми, Бреннан! Я ничего не знаю. — Он помолчал. — А вы что обо всем этом думаете?

Я пораскинула мозгами:

— Наверное, Сен-Жак читает в газетах объявления о продаже недвижимости, выбирает адрес и начинает крутиться где-нибудь в том районе, ища жертву. Потом следит за этой жертвой, выжидает удобный случай и убивает ее.

— А метро здесь при чем?

Я поразмыслила:

— По всей вероятности, то, чем этот ненормальный занимается, для него своего рода спорт. Он в этой игре — охотник, намеченная женщина — жертва. Та дыра на Берже — его засада. Место его охоты — определенная часть города.

— Территория, ограничивающаяся шестыми по счету станциями от «Берри».

— У вас на сей счет какие-то другие мысли?

— Не понимаю, почему он выискивает жертву именно по объявлениям о продаже жилья?

— Почему? Очевидно, считает, что если дом выставлен на продажу, то женщина остается в нем одна, чтобы показывать потенциальным покупателям. Беззащитная женщина. Может, он звонит по телефону, указанному в объявлении, наводит справки…

— Почему шесть остановок?

— Понятия не имею. Этот парень сумасшедший.

— В городе, по всей вероятности, он ориентируется прекрасно.

Мы оба обдумали это.

— Работник метро?

— Таксист?

— Коп?

Последовала напряженная пауза.

— Бреннан, я не…

— Конечно нет.

— И потом, Дама не вписывается в эту схему.

Я промолчала.

— Ганьон найдена в центре, Дама в Сен-Ламбере, Тротье в Сен-Жероме. Если этот тип ездит по городу не на машине, а в метро по проездному билету, как, по-вашему, ему удалось развезти тела убитых по всем этим местам?

— Не знаю, Райан. Но в четырех из пяти случаев все совпадает. Объявление в газете, станция метро. Дыра Сен-Жака, или как там его, расположена прямо у «Берри», и в этой дыре мы нашли кучу газет с объявлениями. Не принять такие совпадения в расчет просто нельзя.

— М-да.

— Можно изучить газетную коллекцию Сен-Жака, посмотреть, что он для себя оставлял.

— Верно.

Мне в голову пришла еще одна мысль.

— Наверное, будет не лишним проконсультироваться со специалистом по сексуальным извращенцам.

Райан не ответил.

— Сообщать об этом Клоделю вовсе не обязательно, — продолжила я. — Я поговорю на эту тему с одним своим знакомым, пока неофициально.

Минуту спустя я уже набирала код Виргинии. Мне ответили, и я попросила пригласить Джона Сэмюеля Добжански. Его не оказалось на месте. Я оставила сообщение.

Попыталась позвонить Паркеру Бейли. Опять оставила сообщение.

Набрала номер собственной квартиры, надеясь поговорить с Гэбби и узнать ее планы на вечер. Мне ответил мой голос, записанный на автоответчик.

Потом позвонила Кэти. Ее тоже не было.

Я не могла связаться ровным счетом ни с кем.

Оставшуюся часть рабочего времени я разбирала корреспонденцию и составляла рекомендации для студентов. Я хотела поговорить с Добжански. И с Бейли. В моей голове как будто тикали часы, и я никак не могла сосредоточиться. Тик-так. Когда к нам поступит очередная жертва? В пять я махнула на все рукой и поехала домой.

В квартире меня встретила тишина. О присутствии в ней Верди или Гэбби не говорил ни единый звук.

— Гэб?

«Может, отдыхает?» — промелькнуло у меня в голове.

Дверь в комнату для гостей была закрыта. Верди спал у меня в спальне, на кровати.

Я погладила его по голове:

— По-моему, я должна срочно поменять наполнитель в твоем лотке. — Его аромат уже распространялся по всей квартире. — Прости, Верд. Я почти все время на работе. Ужасно много дел.

Простил он меня или нет, я не поняла.

— Где Гэбби?

Безразличный взгляд. Потягивание.

Я поменяла наполнитель в лотке. Верд тут же помочился туда, забрызгав пол.

— Эй, Верд, будь, пожалуйста, поаккуратнее. Гэбби, конечно, не чистоплюйка, но твоя задача не равняться на Гэбби, а следить за собой. — Я осмотрела косметику и моющие средства Гэбби. — По-моему, она навела в своих вещах порядок.

Я попила диетической колы и переоделась в халат. На ужин я, естественно, планировала пойти куда-нибудь с Гэбби.

Автоответчик мигал, давая понять, что звонил всего один человек. Я.

Неужели Гэбби не услышала звонка? Или просто не захотела поднимать трубку? Или отключила в тот момент телефон? Может, она заболела? Или куда-нибудь ушла?

Я приблизилась к ее комнате и осторожно постучала:

— Гэб?

Постучала громче.

— Гэбби?

Я приоткрыла дверь, заглянула внутрь и увидела привычный для подруги кавардак. Украшения. Бумаги. Книги. Разбросанная повсюду одежда. Лифчик на спинке стула. На дне раскрытого платяного шкафа груда туфель и сандалий. И на фоне всего этого аккуратно застеленная кровать. Я удивилась столь разительному несоответствию.

— Паршивка!

Появился Верди.

— Она вообще ночевала здесь сегодня?

Верди взглянул на меня, запрыгнул на диван, два раза обернулся вокруг себя и улегся. Я села с ним рядом. Мой желудок привычно сжался.

— Она опять туда ходила, Верд.

Верди растопырил пальцы задней лапы и принялся вылизывать их.

— Это ужасно.

Верди сосредоточил внимание на углублениях между пальцами.

— Ладно, постараюсь не думать об этом сейчас.

Я прошла на кухню и вытащила посуду из посудомоечной машины. Спустя десять минут я успокоилась настолько, что смогла набрать номер Гэбби. Никто не ответил. Разумеется. Я позвонила ей в офис. Длинные гудки.

Я вернулась на кухню. Открыла холодильник. Закрыла его. Вновь открыла, сознавая, что должна поужинать. Взяла новую банку диетической колы, прошла в гостиную, поставила колу рядом с первой банкой, пустой, нажала кнопку «Вкл.» на пульте дистанционного управления телевизором, попереключала каналы и выбрала какую-то комедию, зная наперед, что смотреть ее не буду. Мои мысли переносились от убийств к Гэбби, к черепу в садике и обратно, ни на чем конкретном не останавливаясь. Диалоги и смех из фильма служили для них фоном.

Злоба на Гэбби. Обида, ощущение, что тебя использовали. Боль. Тревога за ее безопасность. Страх за новую жертву. Отчаяние из-за собственной беспомощности. Я чувствовала себя эмоционально вымотанной, но не могла перестать об этом думать.

Не помню, как скоро я оказалась рядом с телефоном, когда он зазвонил.

Гэбби!

— Алло?

— Могу я поговорить с Темпе Бреннан? — произнес знакомый мне с детства мужской голос.

— Джей Эс! Боже! Как я рада тебя слышать!

Джон Сэмюель Добжански. Моя первая любовь. Лагерь «Нортвудз». Наш роман длился все это лето и следующее, бурный роман. Потом я уехала на юг, а Джей Эс — на север. Я занялась антропологией, встретила Пита. Джей Эс выучился на психолога. Женился, развелся. Дважды. Спустя годы мы вновь повстречались в академии. Я узнала, что Джей Эс специализируется на убийствах, вызванных психическими расстройствами на сексуальной почве.

— Помнишь времена в лагере «Нортвудз»?

— Еще бы!

Мы оба рассмеялись.

— Я не хотел звонить тебе домой, но ты оставила номер, вот я и отважился.

— И правильно сделал. Спасибо.

Спасибо. Спасибо.

— Я собиралась попросить тебя проанализировать кое-какую ситуацию. Мы столкнулись здесь с одним жутким явлением. Ты не против?..

— Темпе, когда ты перестанешь меня расстраивать? — с шутливой обидой ответил он.

Ужиная на встречах в академии, поначалу мы оба чувствовали, что между нами вновь может возникнуть роман. Быть может, чересчур увлеклись воспоминаниями о юности, или наша страсть действительно еще не потухла. В любом случае ни я, ни он вслух об этом не говорили, а со временем и вовсе отказались от безумной затеи нового сближения. Прошлое лучше оставлять в прошлом.

— Год назад ты сказал, что опять в кого-то влюбился. Как у тебя дела в этом плане?

— Все закончилось.

— Прости. У нас тут совершено несколько убийств, я полагаю, что они взаимосвязаны. Если я опишу их тебе, ты сможешь определить, идет ли речь о серийном убийце?

— Я все могу.

Одна из наших любимых фраз в былые годы.

Я рассказала об Адкинс и Моризет-Шанпу, потом — когда и где были обнаружены тела других женщин и каким образом они были изувечены. К этому добавила изложение своей теории о метро и объявлениях.

— Никак не могу убедить копов, что между этими убийствами есть связь. Они продолжают твердить, что определенной модели поведения преступника мы до сих пор не имеем. Их слова не лишены смысла, ведь одну из жертв застрелили, другую задушили, жили они в разных районах города.

— Тпру! Тпру! Остановись.

— Хорошо.

— Поиск схожих моментов в подобных ситуациях, естественно, очень полезен, но серийные убийства вовсе не обязательно должны выглядеть одинаково. Бывает, что в одном случае преступник связывает жертву телефонным проводом, в другом — принесенным с собой шнуром, первую закалывает и разрезает, вторую душит или пристреливает, у кого-то что-нибудь похищает, у кого-то ничего не берет. Один парень в моей практике убивал другим способом каждую свою последующую жертву. Ты слушаешь?

— Да.

— Со временем эти ребята становятся все более опытными, познают с каждым новым убийством, что эффективно, что не очень. Большинство из них постепенно улучшают технику исполнения.

— Ясно.

— Во внимание следует принимать также и сотню внешних обстоятельств, которые, несомненно, влияют на манеру совершения преступления независимо от того, какой бы идеальный план ни был у преступника.

— Угу.

— Ты должна понять меня правильно. Общие черты в манере совершения маньяком ряда преступлений, конечно, очень важны. Мы серьезно над ними работаем. Но различия тоже ничего не означают.

— На что ты ориентируешься в своей работе?

— На ритуальный элемент.

— Ритуальный?

— Некоторые мои коллеги называют это росписью или визитной карточкой, однако увидеть эту роспись можно не всегда на всех местах преступления. В процессе совершения убийства преступники следуют определенной схеме в основном потому, что именно эта схема уже сработала в первом, во втором случае. Они приобретают уверенность в себе и все больше уверяются, что, если придерживаться определенных правил, их никогда не поймают. Что зачастую их выдает, так это неуемный гнев. Этими людьми движет злоба. Злоба порождает в их мозгу фантазии о насилии, и в конечном счете ими овладевает острое желание претворить эти фантазии в жизнь. Чаще всего, выплескивая свою злость, такие люди следуют определенному ритуалу.

— Что это значит?

— Им хочется почувствовать, что жертва унижена, в полном их распоряжении; какие у нее глаза или сколько ей лет, нередко не играет роли. Один из типов, с которым я работал, убивал людей в возрасте от семи до восьмидесяти одного года.

— Так на что же ты обращаешь особое внимание?

— На то, как убийца приближается к своей жертве. Внезапно на нее нападает? Или заговаривает с ней? Насилует? Или делает это после совершения убийства? Увечит ее или нет? Оставляет ли что-нибудь на месте преступления? Забирает ли что-то из ее вещей?

— Но ведь на все это тоже могут повлиять внешние обстоятельства?

— Конечно. Однако самое главное состоит в том, что, убивая, маньяк воплощает в жизнь свою мечту, то есть выполняет ритуал освобождения от злобы.

— Что ты думаешь по поводу тех случаев, которые я описала? В них ты усматриваешь эту роспись?

— Неофициально?

— Разумеется.

— Конечно усматриваю.

— В самом деле?

Я начала делать пометки в блокноте.

— Готов побиться об заклад.

— Ни обо что не бейся, Джей Эс. По-твоему, речь идет о сексуальном садисте?

— Сексуальные садисты не просто убивают, а получают наслаждение при виде страданий жертвы. Это возбуждает их.

— И?..

— Сделать однозначный вывод из того, что ты мне рассказала, я не могу, но предполагаю, что убийца всех этих женщин действительно сексуальный садист. Введение во влагалище или в прямую кишку жертвы различных предметов — один из излюбленных трюков этих извращенцев. Кстати, когда он делал это, женщины были еще живы?

— По крайней мере две точно были живы. О третьей ничего не могу сказать, ее тело мы нашли практически разложившимся.

— М-да, похоже, он и впрямь сексуальный садист. Неизвестно только, возбуждался ли он, мучая женщин. А это очень важно знать.

— Спермы на местах преступлений обнаружено не было.

— Полезная информация, хотя и не определяющая. Один раз мне довелось столкнуться с типом, который кончал на руку жертвы, потом эту руку отрезал и измельчал в миксере. Его спермы на местах преступления тоже не находили.

— Каким же образом вы его выловили?

— Однажды он повел себя не слишком аккуратно.

— Три из пяти женщин были расчленены. Это мы знаем наверняка.

— Но это не подтверждает того, что преступник сексуальный садист. Если, конечно, он не расчленил их до наступления смерти. Все серийные убийцы очень хитроумны. Они планируют каждое последующее убийство с особой тщательностью. Но разрезание мертвого тела не говорит о садизме или сексуальном извращении. Трупы часто разделяют на части просто для того, чтобы от них было легче избавиться.

— А отсечение кистей ни о чем не свидетельствует?

— Присутствие фактора сексуального расстройства это тоже не подтверждает. Иногда преступники проделывают подобные вещи из чистого желания показать жертве, что она абсолютно беспомощна. Но кое-какие выводы из твоего рассказа я сделать рискну. Итак, все убитые не были, скорее всего, знакомы с преступником. Трех из них он избил. Трем ввел во влагалище какие-то предметы. Предположительно, до наступления смерти. Характерная комбинация.

Я быстро записывала все, что говорил Джей Эс.

— Тебе следует проверить, откуда брал убийца введенные в жертв предметы. Возможно, именно это и есть составная часть той самой росписи.

Эти его слова я отметила на бумаге звездочкой.

— Какие характеристики сексуального садизма считаются основными?

— Повторяющаяся модель поведения. Использование какого-нибудь предлога для вступления в контакт. Жажда унизить жертву, заставить ее подчиниться. Проявление чрезвычайной жестокости. Возбуждение при виде страха и страданий жертвы. Сохранение каких-то ее вещей.

— Сохранение чего?

Я писала так быстро, что уже заболела рука.

— Каких-нибудь вещей жертвы в качестве сувениров.

— Сувениров?

— Сексуальные садисты часто что-нибудь берут себе на память с места преступления. Какой-то предмет одежды жертвы, украшение или что-нибудь подобное.

— А если они сохраняют вырезки из газет?

— Нередкий случай.

— А какие-нибудь записи они могут вести?

— Могут. Им нравится делать отметки на картах, в календарях, вести дневники, иногда даже записывать что-нибудь на магнитофон. Они фантазируют далеко не только непосредственно об убийстве, но также и о выслеживании жертвы, а еще перебирают в памяти свои предыдущие геройства.

— Ты сказал, что они очень хитроумные. Зачем же тогда хранят карты, календари и записи? Ведь это для них небезопасно.

— Чаще всего они считают себя гораздо выше и умнее копов. И уверены, что тем их никогда не поймать.

— А части тела?

— Что «части тела»?

— Какие-нибудь части тела жертвы они оставляют на память?

Пауза.

— Иногда. Не слишком распространенное явление.

— А о моих мыслях по поводу метро и объявлений что ты думаешь?

— Фантазии, которыми эти люди живут, порой весьма запутанны и специфичны. Некоторые из них мечтают об определенных территориальных пространствах, другие — о какой-то конкретной последовательности событий. Третьи ждут от жертвы особой реакции, поэтому вынуждают ее говорить те или иные фразы, надевать на себя ту или иную одежду. Но, Темпе, данные поведенческие модели характерны не только для сексуальных садистов, но также и для людей, страдающих другими психическими расстройствами. Не зацикливайся на сексуальном садизме, лучше обрати особое внимание на распознавание росписи, то есть «визитной карточки», которую оставляет, совершая преступление, только данный конкретный убийца. Вот самый верный путь его поиска, будь он сексуальным извращенцем или нет. Определенные станции метро и объявления в газетах, — возможно, это составляющие фантазий вашего ненормального.

— Каков твой общий вывод, Джей Эс?

— Мне кажется, вы столкнулись с поистине серьезным случаем, Темпе. С непомерным гневом. С ужасающей жаждой насилия. Если этот тип и есть тот самый Сен-Жак, то меня сильно смущает его поступок с кредитной карточкой. Либо он тупой, что вряд ли, либо по каким-то причинам был вынужден отважиться на столь небрежный шаг. Может, сильно нуждался в деньгах. Или же настолько уверился в собственном превосходстве над всем и вся. Череп в твоем саду — это знак. Либо насмешка. Либо — что тоже не ис ключено — в какой-то мере он желает, чтобы его наконец поймали. Мне очень не нравится, что ты так серьезно ввязалась в это дело. Череп. Твоя фотография. Судя по тому, что ты мне рассказала, этот тип тебя дразнит.

Я поведала ему историю о своей ночной поездке в монастырь и о машине, которая однажды меня преследовала.

— Темпе, этот парень крайне опасен!

— Если он приходил тогда в лес у монастыря, почему же просто не убил меня?

— Потому что ты застала его врасплох. Убийство не по плану не доставило бы ему должного удовольствия. По всей вероятности, у него даже не было с собой необходимых инструментов. Видеть тебя в бессознательном состоянии, а не парализованную от страха тоже не особенно ему понравилось, вот ты и осталась жива.

— У него не было возможности осуществить ритуал.

— Вот именно.

Мы поболтали о других вещах: об общих друзьях, о прошлом, о тех временах, когда смерть еще не стала неотъемлемой частью наших жизней. Положив трубку, я взглянула на часы: начало девятого.

Я потянулась, разминая затекшие мышцы, и ушла в воспоминания о прошлом. Отвлекло меня от них усиливавшееся чувство голода. Я разогрела замороженную лазанью и заставила себя ее съесть. Потом целый час приводила в порядок записи беседы с Джеем Эс.

В голове назойливо крутились его фразы о том, что преступник становится все более и более уверенным в себе, что он крайне опасен для меня. Я знала об этом и до нашего разговора.

В десять я отправилась в кровать. Лежа в темноте и таращась в потолок, я чувствовала себя одинокой и несчастной. Почему я взвалила на себя груз смертей всех этих женщин? Неужели какой-то психопат живет сейчас фантазиями о моем убийстве? Отчего никто не воспринимает мои тревоги всерьез? Почему я старею и вынуждена есть наспех приготовленные полуфабрикаты перед телевизором, который не смотрю?

Когда Верди свернулся у моего колена и я почувствовала его тепло, слезы, стремившиеся прорваться наружу еще во время нашей с Джеем Эс беседы, хлынули у меня из глаз. Я уткнулась в подушку, которую мы вместе с Питом покупали в Шарлотте. Вернее, это я ее покупала, а Пит стоял рядом, сгорая от нетерпения.

Почему наш брак развалился? Почему я сплю одна? Почему Кэти так недовольна жизнью? Почему моя лучшая подруга в который раз наплевала мне в душу? Где она? Нет, об этом думать не следует. Не знаю, как долго я пролежала с открытыми глазами, остро ощущая пустоту своей жизни и ожидая Гэбби.

29

На следующее утро я пересказала разговор с Джеем Эс Райану.

Прошла неделя. Ничего.

Погода стояла жаркая. Я целыми днями работала с костями. Скелет, найденный в отстойнике в Канкуне, оказался останками туриста, пропавшего девять лет назад. Кости, вытащенные из помойки собаками, как выяснилось, принадлежали когда-то девочке-подростку, убитой ударом по голове тупым предметом. По трупу с отрезанными руками и с до неузнаваемости изуродованным лицом, обнаруженному в деревянном ящике, удалось определить только то, что некогда это был белый мужчина тридцати пяти — сорока лет.

По вечерам я ходила на джазовый фестиваль — толкалась в толпе потных людей, наводнявших в эти дни улицы Сен-Катрин и Жанн-Манс. Я слушала музыку перуанцев — смесь звуков деревянных духовых инструментов и шума тропического леса, бродила по площади Искусств и комплексу Дежарден, наслаждаясь игрой саксофонов, гитар и летним теплом. Диксиленд. Фьюжн. Ритм-энд-блюз. Калипсо. Я постоянно заставляла себя не высматривать в толпе Гэбби. Не испытывать страх за окружавших меня женщин. Я слушала музыку Сенегала, Кабо-Верде, Рио и Нью-Йорка и на время забывалась в ней.

А в четверг мне позвонил Ламанш. Попросил во вторник обязательно прийти на собрание.

Я пришла, теряясь в догадках о том, что меня ждет. За столом в кабинете Ламанша уже сидели Райан, Бертран, Клодель, Шарбонно и два детектива из Сен-Ламбера. Нынешний директор лаборатории судебной экспертизы Стефан Патино расположился в дальнем конце стола. Справа от него сидел представитель службы уголовного преследования.

Увидев меня, все повставали с мест, и моя тревога втрое усилилась. Я поздоровалась за руку с Патино и его соседом. С остальными обменялась приветственными кивками. Лица всех собравшихся ничего особенного не выражали. Я попыталась заглянуть в глаза Райану, но он избегал встречаться со мной взглядами. Опускаясь на единственный свободный стул, я чувствовала, как влажнеют мои ладони, а внутри все сжимается. «Неужели все собрались для обсуждения моего поведения? — думала я в смятении. — Неужели Клодель уже подал на меня жалобу?»

Патино, не теряя времени, начал собрание. Создана специальная следственная группа. Ее задача — тщательнейшим образом изучить возможность существования в городе серийного убийцы. Необходимо поднять и исследовать все дела о преступлениях, вызванных сексуальными извращениями, совершенных когда-либо в прошлом. Шесть детективов должны сконцентрировать на данном расследовании все свое внимание. Райан назначается ответственным. Я обязана продолжать заниматься останками, но в то же самое время становлюсь неофициальным членом спецгруппы. Внизу для ведения расследования для нас выделено отдельное помещение. Все необходимые досье и материалы перенесены туда. Рассматриваются семь дел. Сегодня во второй половине дня состоится первое собрание следственной группы. О проведенной работе мы должны докладывать мсье Гавро.

Вот так-то. Я вернулась в свой офис скорее потрясенная, чем обрадованная. Что произошло? Чем вызван подобный поворот событий? Я ничего не понимала. Целый месяц я тщетно пыталась доказать существование серийного убийцы. Меня никто не слушал. А тут вдруг в это поверили все. И почему он сказал, что рассматриваются семь, а не пять дел?

Очень скоро мне предстояло получить ответы на все вопросы.

В половине второго я вошла в просторный кабинет на третьем этаже. В центре помещения, образуя своего рода ост ров, стояли четыре стола. Вдоль стен тянулись переносные доски для информационных сообщений. Детективы толпились в дальнем конце кабинета перед одной из досок. На ней я увидела две знакомые карты: карту Монреаля и схему метро. На каждой цветными точками выделялись головки нескольких вколотых булавок. На семи других досках, расположенных в ряд вдоль правой стены, было написано по одному женскому имени, под ними размещались фо тографии. Пять имен я знала наизусть, другие видела впервые.

Клодель удостоил меня непродолжительным взглядом, другие детективы поприветствовали весьма дружелюбно. Мы обменялись несколькими фразами о погоде и принялись рассаживаться за столы.

— Все вы знаете, — начал собрание Райан, — для чего мы здесь собрались и что от нас требуется. — Он жестом указал на стопку папок перед собой. — Мне хотелось бы, чтобы каждый из вас подробнейшим образом рассмотрел вот эти документы. Изучите их, запомните как можно больше сведений. Постепенно вся информация, которую мы собираем по тому или иному делу, заносится в компьютер, но происходит это довольно медленно. В данный момент придется работать по-старому.

Все закивали.

Райан осмотрел лица присутствовавших:

— Запомните одно важное правило: мы команда. О геройствах и индивидуальных расследованиях забудьте. Обменивайтесь друг с другом мыслями, делитесь любой информацией. Только так мы сумеем поймать этого мерзавца.

— Если он один-единственный, — произнес Клодель.

— Если даже и нет, Люк, мы должны отыскать их всех.

Клодель опустил уголки губ и начертил несколько вертикальных линий в своем блокноте.

— Не менее важно также и сохранение всей имеющейся у нас информации в строжайшем секрете, — продолжил Райан.

— Патино не собирается сообщать о создании нашей команды другим своим подчиненным? — поинтересовался Шарбонно.

— Нет. Мы будем работать тайно.

— Да уж, — согласился Шарбонно. — Услышь народ, что где-то рядом ошивается серийный убийца, все тут же обделаются.

— Пресса пока тоже не проводила между убийствами никаких параллелей. Патино хочет, чтобы до некоторых пор все так и оставалось.

— У репортеров комариные мозги, — заявил Бертран.

— Это только мы так считаем.

— Но ведь до подобных вещей папарацци никогда не додуматься!

— Прошу тишины! — воскликнул Райан. — Итак, на данный момент мы имеем следующее.

Он кратко изложил содержание каждого из дел. Я молча слушала озвучивание собственных идей, даже фраз, записанных кем-то на бумагу. Еще и соображений Добжански, конечно, но тоже переданных мной.

Увечье. Введение в тела жертв инородных предметов. Объ явления о продаже жилья. Станции метро. Кто-то перепроверил и дополнил мои выводы. Мясной магазин, в котором когда-то работала Грейс Дама, оказывается, располагался в квартале от Сен-Лорана. И совсем рядом с домом Сен-Жака и «Берри». Значит, все совпадало.

После последнего разговора со мной по телефону Райан сразу направился к Патино. Вскоре было принято решение признать монреальское расследование делом первоочередной важности. К Добжански обратились с официальным запросом, Райан заполучил все необходимые бумаги и разрешения и возглавил спецгруппу. Вот так.

Я чувствовала сильное облегчение, смешанное с обидой. Я вложила в это дело столько труда, а они взяли и просто воспользовались результатами. Идя на это собрание, я боялась столкнуться с неодобрением, на молчаливое же принятие своей работы не настраивалась.

— Итак, кого мы должны искать? — спросила я, старательно пытаясь не выдать голосом своего негодования.

Райан вытащил из стопки тонкую папку и раскрыл ее.

— Мужчину, — прочел он. — Белого. Франкофона. Вероятно, с образованием не выше уровня средней школы. Возможно, из числа тех, кого ловили на мелких правонарушениях сексуального характера.

— Как это понимать? — спросил Бертран.

— Подглядывания, непристойные телефонные звонки, обнажение на глазах незнакомых людей определенных частей тела.

— Интересные занятия! — воскликнул Клодель.

— Убийство чучел, — усмехнулся Бертран.

Клодель и Шарбонно фыркнули.

— Что за «убийство чучел»? — спросил Кеттеринг из Сен-Ламбера.

— Один придурок вот уже в течение пяти лет пробирается в чужие дома, делает чучела из дамских ночных сорочек и протыкает их ножом.

— Планирует преступления с особой предусмотрительностью, — продолжил читать Райан. — Возможно, использует какой-то трюк для вступления в контакт с жертвой. Возможно, женат…

— Что? — спросил Руссо из Сен-Ламбера.

— Это прекрасная защита от подозрений.

— Думает, что мы рассудим: не приносит же он жертв своей женушке, — сказал Клодель.

— Возможно, — дальше прочел Райан, — заранее выбирает пустынные места для совершения убийств.

— Подвалы? — спросил Кеттеринг.

— Ребята обследовали каждый сантиметр подвала в той дыре, где мы побывали, — сказал Клодель. — Любое кровавое пятнышко они непременно обнаружили бы.

— Чрезвычайная жестокость предполагает мощнейшую злобу, — продолжил Райан. — Возможно, им движет жажда мести. Возможно, он претворяет в жизнь садистские фантазии, включающие в себя желание унизить, причинить боль. Возможно, отклонение носит оттенок религиозного характера.

— А религия здесь при чем? — поинтересовался Руссо.

— В Адкинс он воткнул статуэтку, Ганьон оставил на территории семинарии, Дама закопал у монастыря.

Несколько мгновений все молчали. Настенные часы громко тикали. Откуда-то из коридора послышался стук чьих-то каблуков по полу.

— Слишком много всяческих «возможно» да «вероятно», — сказал Клодель.

Его упрямство меня взбесило.

— Если мы будем рассматривать эту проблему именно так, то очень скоро получим еще один труп! — выпалила я.

Мышцы на лице Клоделя напряглись, он уставился в свой блокнот, ничего не добавив.

— Каковы предсказания доктора Добжански? — спросила я гораздо спокойнее.

— Весьма неутешительные, — мрачно ответил Райан. — Он подозревает, что преступник теряет контроль над собой, действует все более смело, жаждет все больше крови. И что продолжит убивать.

Он закрыл папку и передвинул ее в центр стола.

Еще одна пауза.

Наконец Райан взглянул на часы. Мы все последовали его примеру.

— Итак, за работу. — Райан указал на папки с документами. — Люк, Мишель, Готье занимались вы, с документами в свое время вы ознакомились хорошо.

Клодель и Шарбонно кивнули.

— Данные о Питр следует перепроверить. Остальные дела заведены не так давно. Наверное, все, что по ним имеется, лежит здесь.

С пятью заведенными не так давно делами я была прекрасно знакома. Поэтому сразу занялась рассмотрением двух других, восемьдесят восьмого и девятого годов.

Полуобнаженное, сильно разложившееся тело Констанции Питр обнаружили в заброшенном доме, в Кахнаваке, индейском поселении вверх по реке от Монреаля. Мари-Клод Готье нашли у станции метро «Вендом», отправного пункта поездов, движущихся в сторону западного пригорода. Обеих женщин убийца жестоко избил и перерезал им горло. Готье было двадцать восемь, а Питр тридцать два года. Обе проживали одни. И в том и в другом случае полиция ничего не выяснила.

Я потратила три часа. По сравнению с остальными пятью папками эти две содержали довольно мало информации. Возможно, потому, что и Готье, и Питр были проститутками. Их использовали в жизни, ими пренебрегли после смерти. Наверное, их кошмарный уход восприняли даже как благо для общества. Я запретила себе развивать эту мысль.

При жизни эти две женщины выглядели совершенно по-разному, но в чем-то были сходны: их лица отличались неестественной белизной и изобилием косметики. Взгляды обеих были холодными и бесстрастными. Мне вспомнились проститутки из Мейна. Тех я видела в жизни. Этих — на фотографиях.

Я просмотрела остальные снимки, зная заранее, что на них увижу. Питр: двор, спальня, тело. Готье: станция метро, кусты, тело. Голова Питр почти отделена от туловища. На шее Готье тоже краснел глубокий порез, ее правый глаз представлял собой кровавое месиво. Жестокость, с которой убили обеих женщин, и послужила причиной того, что расследование этих дел тоже поручили нашей спецгруппе.

Я прочла отчеты полиции, патологоанатомов и токсикологов, детально изучила все записи детективов, проанализировала каждую мелочь о жизни и смерти жертв. Меня не оставляло чувство, что этого недостаточно.

Я слышала, как вокруг разговаривают, ходят, отпускают шуточки детективы, но не придавала их шуткам и словам ни малейшего значения. Когда я наконец закрыла папки и подняла голову, было уже начало шестого. Райан наблюдал за мной. Все остальные, по-видимому, уже разошлись по домам.

— Хотите взглянуть на цыган?

— Что?

— Я слышал, вам нравится джаз.

— Да, но фестиваль уже закончился, Райан.

От кого он это слышал? Когда? И неужели решил куда-то меня пригласить?

— Верно, но городская жизнь продолжает кипеть. В старом порту, например, постоянно играет одна отличная группа.

— Райан, идея кажется мне не вполне удачной.

Я лгала. Она казалась мне удачной. Поэтому-то я и намеревалась ответить ему отказом.

«Не сейчас, только не сейчас, — простучало у меня в голове. — Сначала надо закончить расследование. Выловить этого зверя».

— Ладно, понял. Тогда пойдемте куда-нибудь и просто поужинаем.

Я представила, что если не приму его приглашение, то опять буду вынуждена есть полуфабрикаты в одиночестве.

— Гм…

— Поглощая пиццу, мы смогли бы порассуждать о новых идеях, родившихся в вашей голове.

— То есть это будет деловой ужин?

— Конечно.

Я задумалась. Хотела ли я делиться с кем бы то ни было своими идеями? Да, хотела. В двух добавленных к общему заданию делах что-то сильно меня смущало. К тому же за этим ужином я могла выяснить какие-нибудь подробности о создании спецгруппы и о реальном положении дел.

«Не тяни с ответом», — подсказал мне внутренний голос.

— Ладно, Райан. Куда предлагаете поехать?

Он пожал плечами:

— Может, в «Анжелу»?

Ресторанчик располагался рядом с моим домом. Я вспомнила вдруг, как в прошлом месяце позвонила Райану в четыре утра. Он был у подруги.

«Не дури, Бреннан! — тут же выругала я себя. — Парень всего-навсего хочет пиццы».

— Для вас это удобно?

— Как раз по пути.

«По пути куда?» — промелькнуло в моем мозгу.

— Отлично. Встретимся в «Анжеле» в… — Я посмотрела на часы. — Минут через тридцать?

Я приехала домой, покормила Верди. Поклялась себе держаться подальше от зеркал. Никаких причесок, никакого макияжа. Дело есть дело.

В половине седьмого Райан уже потягивал пиво, а я — диетическую колу, ожидая, когда принесут наши заказы.

Мы поговорили о разных пустяках и плавно перевели разговор в обычное русло.

— Расскажите мне о тех двух случаях. Почему именно Питр и Готье?

— Патино заставил меня поднять все нераскрытые дела СК об убийствах с восемьдесят пятого года. В основном схожих с последними пятью преступлениями. Клодель проделал то же самое с архивами КУМа, другие полицейские отделения занялись тем же на местах. Вот мы и отобрали эти два дела.

— В расчет принимались только преступления, совершенные в Монреале и его окрестностях?

— Не совсем так.

Мы замолчали, увидев приближающуюся официантку. Она поставила на стол дощечку с пиццей, разрезала ее на куски. Райан заказал еще пива. Я немного ему позавидовала.

— Только попробуйте прикоснуться к моей половине пиццы, — сказала я шутливо.

— Не бойтесь: мне ваша половина совсем не нравится.

— Что вы имели в виду, сказав «не совсем так»? — вернулась я к незаконченному разговору.

— Сначала Патино приказал проверить только монреальские дела. А потом отправил распоряжение и в Квебек.

— И?..

— Там ничего не нашли. Похоже, наш мальчик — местный.

Некоторое время мы молча ели.

— Что вы думаете по поводу этих двух дел? — наконец спросил Райан.

Я ответила не сразу.

— Я занималась их изучением всего три часа, но, думаю, они не вписываются в общую картину.

— Потому что обе эти женщины — шлюхи?

— И поэтому тоже. Главное же, что меня смущает… Убиты обе жертвы с особой жестокостью, спора нет, однако…

Всю вторую половину дня я старательно пыталась облечь свое ощущение в правильное слово, но все никак не могла его подобрать. Опустив кусок пиццы на тарелку, я проследила, как нарезанные помидоры и артишоки сползают с его края вниз.

— Мне кажется, эти два преступления слишком грязные…

— Грязные?

— Да.

— Черт возьми, Бреннан! А чего вы хотели? Вы видели, как выглядела после убийства квартирка Адкинс? Или Моризет-Шанпу?

— Я говорю не о количестве крови. Я о том, что убийства Питр и Готье выглядят… — я опять споткнулась, ища наи более точные слова, — неорганизованными. Плохо спла нированными. Остальные пять преступлений совершены как будто бы очень последовательно. Создается впечатление, что во всех тех случаях убийца точно знал, что делает: он каким-то образом проникал в дома своих жертв, расправлялся с ними при помощи принесенных с собой орудий, потом эти орудия уносил.

Райан кивнул:

— А на месте убийства Готье обнаружили нож.

— Зато не нашли отпечатков пальцев. Это тоже можно рассматривать как результат предварительной подготовки преступника.

— Дело было зимой. Возможно, он работал в перчатках.

Я поболтала банку с колой.

— Мне показалось, что трупы этих двух проституток просто бросили. Питр лежала на боку, в разорванной одежде, в спущенных до лодыжек трусах. Тела же Адкинс и Моризет-Шанпу нашли в определенных позах — на спине, с разведенными ногами, трусы спущены до колен. Черт побери! Адкинс с заведенными за голову руками вообще напомнила мне выполняющую пируэт танцовщицу. Их одежда была не порвана, а аккуратно расстегнута или задрана, словно этот гад хотел показать нам, насколько он искусен.

Райан ничего не ответил. Вновь появившаяся официантка спросила, все ли в порядке и не желаем ли мы чего-нибудь еще.

— Когда я рассматривала сегодня содержимое этих двух папок, у меня возникло именно такое ощущение. Вполне возможно, что я и ошибаюсь, — добавила я после ухода официантки.

— Мы обязаны выяснить, ошибаетесь вы или нет.

Райан оплатил чек; подняв руку, он дал мне понять, что спорить бессмысленно:

— Сегодня плачу я. В следующий раз — вы.

Я хотела было воспротивиться, но он протянул руку и легонько прижал к моей нижней губе палец. Потом медленно сдвинул его к уголку моего рта, отвел на некоторое расстояние и с шутливо-строгим видом пригрозил.

Даже если бы мои губы искусали рыжие муравьи, они, наверное, горели бы не так сильно.

Я приехала домой, обнаружила, что Гэбби нет, и даже не удивилась. Моя тревога за нее возрастала, и я отчаянно надеялась, что скоро она все же появится. Конечно, я тут же велела бы ей собирать вещи и уматывать.

Пройдя в гостиную, я легла на диван и включила телевизор. Игра «Экспоса».

Я смотрела на экран до тех пор, пока голос комментатора не заглушил мысли в моей голове. Не обманывает ли меня интуиция с Питр и Готье?

Питр принадлежала к племени индейцев-могавков. Все остальные из семи убитых женщин были белыми.

Четыре года назад индейцы забаррикадировали мост Мер сье, устроив жителям пригорода настоящую пытку. С тех пор отношения между коренным населением и его соседями оставались более чем недружелюбными. Имеет ли это какое-то отношение к совершенному в Кахнаваке убийству?

Готье и Питр были проститутками. Питр несколько раз арестовывали. О других жертвах ничего подобного не упоминалось. Но имело ли это мое наблюдение какое-нибудь значение? Если преступник выбирал жертвы не по определенным характеристикам, две из них вполне могли оказаться шлюхами.

Действительно ли сцены убийств Адкинс и Моризет-Шанпу выглядели настолько продуманными? Или, убеждая Райана, я и сама себя убедила?

А религия? Имеет ли она отношение к этому делу?

Измученная думами, я не заметила, как погрузилась в неспокойный сон. Я была в Мейне. Гэбби манила меня рукой из окна верхнего этажа какого-то полуразрушенного отеля. Комнату, в которой она находилась, освещало тусклое сияние. Я видела очертания двигающихся за ее спиной фигур. Я хотела перейти улицу и подняться к ней, но, как только делала шаг, женщины, выстроившиеся в ряд перед отелем, бросали в меня камни. В их глазах горела злоба. Я увидела, что к Гэбби кто-то приблизился. Я узнала ее. Констанция Питр. Она принялась надевать на Гэбби какое-то платье или сорочку, та усиленно сопротивлялась и все суетнее и неистовее махала мне руками.

Мне в желудок влетел камень, и я раскрыла глаза. На моем животе стоял, внимательно меня разглядывая, Верди.

— Спасибо.

Я убрала его и села.

— Что все это значило, Верд?

Вообще-то, мои сны никогда не были замысловатыми. Подсознание перерабатывает последние из происшедших со мной событий и повторно выдает их, зачастую в довольно загадочной форме.

Метание камней объяснялось просто: прямо перед сном я посмотрела бейсбол. Гэбби. Тоже понятно. Я все время о ней думала. Мейн. Проститутки. Питр. Ее попытка что-то напялить на Гэбби. Гэбби, молящая о помощи. По моей спине пробежал неприятный холодок страха.

Проститутки. Питр и Готье работали проститутками. Питр и Готье уже нет в живых. Гэбби изучала жизнь девочек из Мейна. Гэбби запугивал какой-то умалишенный. Гэбби исчезла. Может, она в опасности?

«Нет, Бреннан. С ней ведь постоянно что-нибудь приключается».

Страх не исчез.

Вспомнилось, как она рассказывала о том парне и какими испуганными глазами смотрела на меня. А потом ее наглый уход без объяснений и записок.

Нет, что-то здесь не так. Надо попытаться хоть что-нибудь выяснить.

Я направилась в комнату для гостей и осмотрелась вокруг, не зная, с чего начать. Рыться в шмотках Гэбби ужасно не хотелось.

Мой взгляд упал на корзину с мусором. Я решила просмотреть сначала его. По крайней мере, эта идея не представлялась мне настолько преступной.

Я высыпала содержимое корзины на стол: бумажные салфетки, конфетные фантики, обрывки фольги, какая-то квитанция, чек из банкомата, три шарика смятой бумаги.

Я развернула первый желтый шарик. Выведенная неровным почерком Гэбби строчка на листке в линейку: «Прости. Я так не могу. Никогда не прощу себе, если…» На этом фраза заканчивалась.

«Что это? — подумала я, пугаясь. — Записка мне?»

Я развернула второй желтый шарик.

«Я не поддамся на запугивания. Ты — раздражитель, который…»

Она опять не закончила предложение. Может, на что-то отвлеклась? Но что означают эти ее слова? Кому они адресованы?

Третий шарик отличался от двух первых белым цветом и более крупными размерами. Как только я его развернула, мое сердце сковало ледяным страхом и мне стало стыдно за все недобрые мысли о Гэбби за последние дни. Дрожащими руками я расправила лист бумаги и уставилась на него.

Моему взгляду предстал карандашный рисунок. Женская фигурка с детально изображенными грудью и гениталиями. Туловище, руки и ноги лишь грубо набросаны, а лицо заменяет овал с затенениями вместо глаз, рта и носа. Из распоротого живота торчат внутренние органы.

В нижнем левом углу листка чернела надпись, написанная незнакомым мне почерком:

«Каждое твое движение. Каждый шаг. От меня не уйдешь».

30

Меня зазнобило. «О боже! Гэбби! — прогрохотало в голове. — Во что же ты ввязалась? Где ты?»

Я внимательнее огляделась вокруг. Это типичный для Гэбби бардак или последствие панического бегства?

Я перечитала незаконченные строчки. Кому она их писала? Мне? Или своему преследователю? «Никогда не прощу себе, если…» Если что? «Ты — раздражитель, который…» Который что? Я взглянула на выдвижной ящик и вдруг ощутила то же самое, что испытывала, рассматривая рентгенограммы Маргарет Адкинс: предчувствие беды. Нет. Только не Гэбби.

«Успокойся, Бреннан! — приказала я себе. — Пораскинь мозгами».

Я прошла в гостиную и позвонила Гэбби домой и в офис. Услышала мужской голос — запись на автоответчике. Да здравствует век электроники!

«Думай, Бреннан, думай».

Где живут ее родители? Кажется, в Труа-Ривьер, 411. Мне ответила пожилая женщина. По-французски. Она очень рада меня слышать. Давно не общались. С Габриэль они не разговаривали вот уже несколько недель. Но это обычное явление. Молодые всегда чем-нибудь заняты. Я пообещала, что скоро их навещу.

Что делать дальше, я не знала. Ни с кем из нынешних друзей Гэбби я не была знакома.

«Может, позвонить Райану?» — пришло мне вдруг на ум.

«Нет, он ведь не твой личный защитник. И потом, что ты ему скажешь? Успокойся. Не паникуй».

Я вернулась в комнату для гостей и еще раз рассмотрела рисунок. Нет, о спокойствии нельзя даже мечтать.

Я вновь перешла в гостиную, взяла телефонную книжку, нашла нужный номер и, подняв трубку, набрала его.

— Алло.

— Джей Эс, это Темпе.

Я усиленно старалась, чтобы мой голос не дрожал.

— Боже мой, целых два звонка за неделю! Признай, ты не можешь без меня жить.

— Прошло уже больше недели.

— Не месяц же! Следовательно, тебя влечет ко мне с непреодолимой силой. Что произошло?

— Джей Эс, я…

Он услышал, как оборвался мой голос, и сразу резко изменил тон: шутливость на искреннее беспокойство:

— Ты в порядке, Темпе? В чем дело?

— По-моему, история с теми случаями, о которых я рассказывала тебе в прошлый раз, продолжается.

— Что? Я ведь написал, что думаю обо всех этих убийствах. Мои документы получили?

— Да. Ты очень поспособствовал продвижению дел. Теперь расследованием преступлений занимается специально созданная группа.

Я не знала, как приступить к рассказу о Гэбби. Злоупотреблять нашей с ним дружбой ужасно не хотелось.

— Можно, я опять задам тебе несколько вопросов? Меня беспокоит и кое-что еще, но мне очень неудобно…

— О каких неудобствах ты говоришь, Бреннан? Скорее говори, что тебя тревожит.

С чего начать? Я понятия не имела. Следовало прежде продумать свою речь, а потом звонить. Мысли мои были разбросаны в мозгу так же, как вещи Гэбби в комнате для гостей.

— Меня еще кое-что волнует…

— Я уже понял.

— По-моему, это связано с мелкими правонарушениями сексуального характера.

— Так.

— К ним относятся преследование человека, телефонные звонки?

— Иногда.

«Расскажи о рисунке», — подсказал мне внутренний голос.

— В прошлый раз ты говорил, что опасные преступники часто делают какие-то записи, отметки в календарях.

— Правильно.

— А мелкие правонарушители?

— Что — мелкие правонарушители?

— Они могут увлекаться записками или, скажем, рисунками?

— Случается.

— По изображению на рисунке ты в состоянии определить степень опасности, которую человек представляет?

— Не всегда. Одни люди выливают в рисунок всю внутреннюю потребность в насилии, другие таким образом только разжигают свою страсть. Или изображают то, что они уже совершили когда-то.

— Я нашла изображение женщины с разрезанным животом и торчащими внутренностями. Что это означает?

— У некоторых скульптурных изображений, дошедших до нас из древности, нет рук или члена. Что это означает? Прелесть искусства? Подавление подсознательных влечений? Сексуальную аномалию?

Я молчала. Что я могла сказать?

— Этот рисунок вы нашли в коллекции Сен-Жака?

— Нет. Я нашла его в мусорной корзине в собственной комнате для гостей. Ты сказал, что жажда насилия нередко прогрессирует в преступниках?

— Да. Поначалу они могут довольствоваться подсматриванием и телефонным хулиганством. Некоторые на этом и останавливаются, другие движутся дальше: начинают оголяться в присутствии незнакомых людей, кого-нибудь преследовать, залезать в чужие квартиры. Для третьих и этого оказывается недостаточно: они насилуют и убивают.

— Значит, некоторые из сексуальных садистов не опасны?

— Опять ты о сексуальных садистах! Верно, не все они причиняют окружающим вред. Некоторые удовлетворяют свои потребности при помощи каких-нибудь неодушевленных предметов, некоторые — при помощи животных, некоторые отыскивают себе подходящих партнеров.

— Подходящих партнеров?

— Таких людей, которые соглашаются принимать участие в воплощении их фантазий в жизнь и которые не прочь почувствовать себя униженными или даже испытать боль. Часто это подруги или жены извращенцев или женщины, получающие от них плату.

— Проститутки?

— И они, конечно, тоже. Большинство проституток стал киваются с подобным в своей практике.

— Значит, присутствие такой подруги в жизни садиста утоляет его жажду?

— Пока эта подруга согласна быть его игрушкой, да. Но когда ей все осточертевает и она грозит ему уйти или даже рассказать кому-нибудь о его отклонениях, он звереет. Убивает ее, находит это занятие приятным и желает повторения.

Слушая его, я все сильнее нервничала.

— А что это за неодушевленные предметы, о которых ты упомянул?

— Картинки, куклы, одежда — да что угодно.

— М-да. Но ответь мне, пожалуйста, еще раз: если человек занимается такими вещами — рисует картинки или использует кукол, — это еще не означает, что он способен на убийство?

— Нет, но в подобных делах все крайне сложно. Кто знает, сработает ли в этом человеке механизм переключения на более серьезные потребности? Сегодня он доволен картинками, завтра их ему уже мало.

— А случается такое, что подобный псих занимается и тем и другим?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, что кого-то он убивает, а кого-то просто преследует?

— Конечно. Бывает, одна женщина играет в его фантазиях одну роль, другая — другую.

— Выходит, даже тот преступник, который уже пробовал убивать, может в будущем вернуться к своим прежним, более невинным развлечениям?

— Да.

— А тот, который на первый взгляд не представляет угро зы, может оказаться гораздо опаснее?

— Естественно.

— То есть нельзя думать, что человек, который преследует женщину, мучает ее звонками, посылает ей жуткие рисунки и при этом держится на расстоянии, безопасен?

— Ты ведешь речь о Сен-Жаке?

— Думаешь, это он?

— Не знаю. Просто считаю, что мы обсуждаем именно того типа, с которым вы встретились в какой-то каморке.

— Джей Эс, я… Я говорю о проблеме личного характера…

— О чем именно?

Я все ему рассказала. О Гэбби. О ее страхе. О том, как она исчезла. О своем гневе, теперь превратившемся в страшную тревогу.

— Черт подери, Бреннан! И как ты умудрилась по уши погрязнуть в этом дерьме? Послушай меня внимательно: чокнутый твоей Гэбби, может, вовсе и не Сен-Жак. Но такая вероятность не исключается. Так или иначе, он преследует женщин. И Сен-Жак преследует женщин. А еще рисует выпотрошенные женские фигуры и носит с собой нож. Сен-Жак, или кем бы этот дьявол ни был, убивает, режет и расчленяет своих жертв. Он крайне опасен. Когда Гэбби впервые обратила внимание на этого типа?

— Не знаю.

— До или после того, как заварилась каша?

— Понятия не имею.

— Что тебе вообще о нем известно?

— Немного. Иногда он крутится возле проституток, платит им, разыгрывает сцены с нижним бельем. Носит при себе нож. Большинство женщин его избегают.

— Тебе самой все это нравится?

— Нет.

— Темпе, я обязан передать информацию ребятам, с которыми ты работаешь. Пусть все проверят. Возможно, тот парень и безопасен, ведь ты сама говоришь, что твоя подруга непредсказуема. Но кто-то угрожал и тебе. Череп. Преследователь на машине.

— Наверное, ты прав.

— Гэбби переехала к тебе. Потом неожиданно исчезла. Непременно следует подключить к этому делу копов.

— Тогда Клодель так рассвирепеет, что тут же мне назло отыщет и арестует убийцу ночных сорочек.

— Убийцу ночных сорочек? Темпе, по-моему, ты слишком часто общаешься с полицейскими.

«Тьфу, — мысленно произнесла я. — Убийца чучел, а не ночных сорочек».

— У нас есть еще один редкий экземпляр. Несколько лет он проникает в чужие дома, набивает тряпьем женские ночные сорочки, протыкает их и уходит. Его называют убийцей чучел.

— Если это длится вот уже несколько лет, значит он отнюдь не глупец.

Чучело. Сорочка.

Джей Эс что-то добавил, но я не услышала его слов. Мои мысли заработали в новом направлении. Чучело. Белье. Нож. Шлюха по имени Жюли, соглашающаяся играть в игры с сорочкой. Рисунок. Газетные вырезки, найденные на улице Берже, одна — статья об убийце чучел, другая — моя фотография, помеченная знаком «X». Череп в моем садике. Лицо Гэбби, перекошенное от страха. Хаос в комнате для гостей.

— Я должна идти, Джей Эс.

— Темпе, пообещай, что последуешь моему совету. Вполне вероятно, что псих твоей Гэбби и есть тот самый Сен-Жак, которого вы встретили на Берже. Он может убить тебя. Ты в огромной опасности. Ты стоишь у него на пути, мешаешь ему. Вы нашли у него твою фотографию. И возможно, череп Грейс Дама принес в твой сад именно он — человек, который знает о тебе все. Ему всегда известно, где ты находишься. Будь предельно осторожна.

Я не слушала его. Мысленно я была уже совсем в другом месте.

На то, чтобы пересечь центр и отыскать в Мейне свою аллею, у меня ушло полчаса. Когда я перешагивала через раздвинутые ноги какого-то пьяницы, что сидел у стены, качая головой, он улыбнулся, поднял кулак и разжал его, протягивая мне ладонь.

Я достала из кармана долларовую купюру и отдала ему, надеясь, что пьяница в качестве благодарности присмотрит за моей машиной.

Мейн заполоняли его ночные обитатели: попрошайки, проститутки, наркоторговцы и туристы. Коммерсанты и торговцы, бесстрашные в хмельном веселье, стояли тут и там отдельными группками. Для некоторых посещение ночного Мейна — шумная игра, для других — безрадостная реальность. Добро пожаловать в отель «Сен-Лоран».

В отличие от предыдущей прогулки по Мейну, на сей раз у меня был четкий план. Я сразу направилась к Сен-Катрин в надежде найти там Джуэл Тамбо. У отеля «Гранада» стояла уже привычная для меня смена, но Джуэл я не увидела.

Перейдя улицу, я оглядела женщин. Ни одна из них не подняла с земли камень. «Уже хорошо», — решила я.

В прошлый раз я четко усвоила, чего здесь делать не стоит. Как поступить сейчас, я не знала.

Я стараюсь придерживаться в жизни одного правила: ес ли сомневаешься, то не покупай, не говори, не предпринимай. Нарушишь это правило, значит обязательно потом пожалеешь. Я вспомнила свое красное платье с кружевным воротником, письмо, написанное и отправленное вице-канцлеру в порыве гнева. Нет, на сей раз я не захотела рисковать.

Поэтому скинула осколки стекла с бетонного блока, уселась на него, вытянув ноги, и уставилась на «Гранаду». И принялась ждать. Ждать. Ждать.

Некоторое время «мыльная опера» вокруг даже занимала меня. Эпизоды из жизни ночного Мейна. Прошел час, другой, третий. Я наблюдала за бесконечным процессом обольщения и использования. Падшие дети двадцатого века. Молодые и безнадежные.

Я играла в игру, придумывая разные названия, но к трем часам у меня пропал интерес ко всем и вся. Я чувствовала себя уставшей, удрученной и измученной. Я предполагала, что работать наблюдателем отнюдь не весело, но не думала, что это настолько изматывает. За несколько часов, проведенных у «Гранады», я составила в уме длиннющие спис ки, мысленно написала несколько писем, которые никому не собиралась отправлять, сыграла в десяток разных мозговых игр-тренингов. Проститутки, их клиенты и сутенеры появлялись и исчезали. А Джуэл Тамбо так и не пришла.

Я поднялась с блока и поплелась прочь. Зад будто онемел.

«Больше никогда не стану сидеть на бетоне», — подумала я.

И проститутку, которая, быть может, работает в эту ночь в другом месте, ждать никогда не буду.

Я уже отошла на приличное расстояние, когда мое внимание привлек звук подъехавшей к «Гранаде» машины. Я оглянулась и увидела выходящую из нее женщину с оранжевыми волосами и знакомым мне лицом.

Джуэл Тамбо захлопнула дверцу, наклонилась и сквозь раскрытое окно что-то сказала водителю. А несколько мгновений спустя, когда машина тронулась с места, уже присоединилась к двум другим женщинам, сидевшим на ступенях отеля. Освещенные пульсирующим неоновым сиянием, они почему-то напомнили мне троицу домохозяек, которые сплетничают на крыльце деревенского дома. Их смех наполнял предрассветный воздух веселым звоном. Я зашагала назад.

Бурная жизнь Мейна стихала. Искатели приключений разбредались по домам, мусорщики только-только появлялись. Я увидела, как Джуэл поднимается со ступени, одергивает мини-юбку из спандекса и неспешной походкой, раскачивая бедрами, направляется мне навстречу.

— Джуэл?

На ее губах появилась озадаченная и разочарованная улыбка. Наверное, она и предположить не могла, что опять увидит меня здесь.

— Маргарет Мид?

— Темпе Бреннан, — улыбнулась я.

— Изучаете жизнь проституток? — спросила она с протяжным южноанглийским акцентом, махая рукой.

— Можно мне с вами прогуляться?

Джуэл пожала плечами, фыркнула и пошла дальше по улице, так же энергично качая бедрами. Я нагнала ее и зашагала рядом.

— Все еще ищете свою подругу, дорогуша?

— Признаюсь честно, сегодня я пришла сюда, надеясь увидеться с вами. Не думала, что вы приедете так поздно.

— Если хочешь оставаться в бизнесе, научись заключать сделки.

— Верно.

Некоторое время мы шли молча. Шум моих шагов практически заглушал металлический стук ее каблуков.

— Вообще-то, я уже и не стремлюсь отыскать Гэбби. Неделю назад она ко мне заявилась, потом вновь неожиданно исчезла. Наверное, когда посчитает нужным, опять придет.

Джуэл пожала плечами и ничего не ответила. Ее волосы то озарял свет фонарей, то поглощала тень. На наших глазах гасли тут и там неоновые лампы — бары закрывались, запирая внутри до следующей ночи вонь сигаретного дыма и прокисшего пива.

— Мне бы хотелось поговорить с Жюли, — произнесла я.

Джуэл остановилась и посмотрела на меня. Ее лицо выглядело уставшим, словно обесцвеченным этой ночью. Этой жизнью. Она извлекла из правой половинки бюстье пачку «Плеерз», достала сигарету, прикурила, затянулась и выпустила вверх дым.

— Может, вам лучше отправиться домой, дорогуша?

— Почему вы так считаете?

— Вы ведь до сих пор гоняетесь за убийцами?

Джуэл Тамбо была далеко не дурой.

— Мне кажется, один из них ошивается в этих краях, Джуэл.

— Думаете, это тот ковбой, с которым играет Жюли?

— Мне нужно побеседовать с ним.

Она смахнула пепел с сигареты и проследила за падающими на тротуар искорками.

— Я ведь сказала вам в прошлый раз: у этого парня вместо мозгов ливерная колбаса. Он ненормальный, но сомневаюсь, что кого-то когда-нибудь убил.

— Вы знаете, кем этот тип работает?

— Нет. Слабоумных кругом как голубиного дерьма. Я уделяю им столько же внимания.

— Вы же сами сказали, что стараетесь его избегать.

— Я многих стараюсь избегать, детка.

— В последнее время он здесь не появлялся?

Она посмотрела на меня, потом переключилась на что-то другое: на всплывший в памяти образ или пришедшую на ум мысль.

— Да, появлялся.

Я молча ждала продолжения. Джуэл в очередной раз затянулась, проводила взглядом проехавшую мимо машину.

— А Жюли я давно не видела. — Сделав еще одну затяжку, Джуэл закрыла глаза и задержала дым в легких, потом медленно выпустила его вверх. — И вашу подругу Гэбби тоже.

«По-моему, она не против, чтобы я продолжила расспросы», — подумала я.

— Где я могу его найти?

— Признаться честно, дорогуша, мне кажется, что без карты вы не разыщете даже собственную задницу.

Прекрасно.

Джуэл в последний раз затянулась, бросила окурок на тротуар и затушила его ногой.

— Пойдемте, Маргарет Мид. Я кое-куда вас отведу.

31

Джуэл целенаправленно куда-то зашагала. Ее каблуки стучали по асфальту, как палочки по барабану. Я не знала, куда она меня ведет, но шла следом.

Мы свернули на восток, прошли два квартала и, оставив позади Сен-Катрин, двинулись наискосок по свободному участку земли. Залитая лаком прическа Джуэл мерно покачивалась, светлым пятном выделяясь в темноте. Я спотыкалась о куски цемента, разбитые бутылки и смятые жестяные банки, недоумевая, как это Джуэл так легко вышагивает на шпильках.

Мы пересекли этот участок, свернули на какую-то аллею и вошли в невысокое деревянное здание без табличек и надписей. Окна изнутри выкрашены в черный цвет. Источник света — лишь нити рождественских гирлянд. Их красный свет создавал атмосферу, как на выставке ночных животных. Наверное, на то все и было тут рассчитано: на пробуждение ночных звериных инстинктов.

Я осторожно осмотрелась вокруг. Стены в зале, где мы оказались, украшали нарисованные ели, — по-видимому, декоратор, оформлявший этот бар, в самом деле любил рождественскую тему. Красные виниловые стулья, бордовые перегородки, отделяющие столики один от другого. Ящики с пивом вдоль ближней стены.

Несмотря на то что бар был почти пустым, воздух пропитывал тяжелый смрад: пахло сигаретным дымом, дешевой выпивкой, блевотиной, марихуаной.

Джуэл и бармен обменялись кивками. У бармена были кофейного цвета кожа и широкие кустистые брови. Из-под них он пристально следил за каждым нашим движением.

Джуэл медленно пошла по бару, скучающим взглядом осматривая немногочисленных посетителей. Я засеменила за ней. Какой-то старик за столиком в углу махнул рукой, приглашая ее присоединиться к нему. Она послала в его сторону воздушный поцелуй. Другой мужчина схватил ее за запястье. Свободной рукой Джуэл разжала его пальцы:

— Аттракцион закрыт, мой сладкий.

У одного из столиков она остановилась и чуть наклонилась вперед, загораживая собой единственного человека, сидевшего за этим столиком:

— Привет!

Я сделала шаг в сторону и увидела молодую женщину с засаленными каштановыми волосами, разделенными неровным пробором на две части. Она сидела, подперев щеки руками, глядя в стакан со светло-коричневой жидкостью. Лицо закрывали пряди волос.

— Жюли, — произнесла Джуэл.

Женщина не шелохнулась.

Джуэл села на стул с противоположной стороны. Я последовала ее примеру. Поверхность стола была залита какой-то гадостью, определять, чем именно, у меня не возникло ни малейшего желания. Джуэл облокотилась на край стола, но тут же отдернула руки, закурила и выпустила дым вверх.

— Жюли! — произнесла она громче и тверже.

Жюли отрывисто вздохнула и подняла голову.

— Жюли? — повторила она собственное имя.

Создавалось впечатление, будто ее неожиданно разбудили.

Мое сердце заработало вдвое быстрее обычного. Я закусила нижнюю губу.

Перед нами сидела девочка лет пятнадцати с мертвенно-бледным лицом, потрескавшимися губами, безжизненными, запавшими глазами, обрамленными темными кругами. Девочка, похожая на человека, давным-давно не видевшего солнечного света.

Она безучастно уставилась на нас, словно еще не осознала, что перед ней кто-то появился. А по прошествии нескольких секунд протянула над столом дрожащую руку. Сгиб ее локтя, освещенный тусклым красным светом, выглядел фиолетовым. Вены на внутренней части запястья пересекали серые полосы, напоминающие червей.

— Угостишь, Джуэл?

Джуэл зажгла еще одну сигарету, протянула ее Жюли. Та затянулась, закрыла глаза, задержала дым в легких и выпустила его к потолку.

— Мм, — блаженно промычала она и в очередной раз затянулась, полностью отдаваясь ритуалу заядлого курильщика.

Я ждала.

Джуэл взглянула на меня и медленно отвернулась. По ее глазам я ничего не могла понять.

— Жюли, дорогая, ты сейчас работаешь?

— Немного.

Жюли втянула в себя сигаретный дым, выпустила две сизые струйки из носа и проследила, как они превратились в светлое облачко, а потом растворились в красном свете.

Пока она курила, мы с Джуэл молчали. По-моему, наш приход не вызвал в Жюли ни тени удивления. Наверное, ее в этой жизни вообще ничто уже не удивляло.

— Я ничего не ела сегодня. — Она загасила окурок и посмотрела на нас.

Ее голос, как и взгляд, был безжизненным и безразличным.

Я взглянула на Джуэл. Та пожала плечами и закурила следующую сигарету. Я осмотрелась по сторонам. Ни меню, ни доски с перечнем блюд.

— Здесь продают гамбургеры.

— Купить тебе?

Я принялась вспоминать, сколько наличных взяла с собой.

— Их готовит Банко.

— Хорошо.

Жюли наклонилась в сторону.

— Банко, — махнула бармену, — сделай для меня гамбургер. С сыром.

Сейчас она походила на шестилетнего ребенка.

— А платить кто будет, Жюли? — крикнул тот.

— Я.

Я тоже наклонилась, чтобы он увидел меня из-за перегородки.

Банко стоял, прислонившись к раковине и сложив на груди ручищи:

— Один?

Я взглянула на Джуэл. Она покачала головой.

— Один.

Жюли придвинулась к стене и обхватила руками стакан со светло-коричневой жидкостью. Ее рот был приоткрыт. Послышался сигнал микроволновой печи, затем приглушенный шум.

Джуэл курила.

Наконец микроволновка издала четыре гудка, а спустя пару минут к нашему столику подошел Банко. Он поставил дымящийся, завернутый в целлофан гамбургер на картонной тарелке перед Жюли и вопросительно уставился на нас с Джуэл. Я заказала стакан содовой, Джуэл покачала головой.

Сдвинув вниз целлофан и оглядев внутренность булки, Жюли удовлетворенно кивнула и откусила кусочек. Когда Банко принес мою содовую, я бегло глянула на часы: три двадцать. Мне начинало казаться, что Джуэл никогда не начнет разговор.

— А где ты работаешь, детка? — спросила она у Жюли, словно прочитав мои мысли.

— То там, то тут.

— Я давненько тебя не видела.

— Я болела.

— Теперь чувствуешь себя лучше?

— Гм…

— Работаешь в Мейне?

— В общем-то… м-да.

— А в сорочку перед тем чокнутым все еще наряжачешься?

Джуэл спросила об этом как будто между прочим.

— Перед кем?

Жюли облизала гамбургер, как ребенок мороженое в стаканчике.

— Перед придурком с ножом.

— С ножом?

— Ну, перед тем парнем, который наглаживает своего дружка, когда ты лежишь перед ним в сорочке его мамочки.

Жюли перестала жевать, замерла, ничего не ответив. Ее лицо — серое и гладкое, как шпаклевка, — не выразило никаких эмоций.

Ногти Джуэл стукнули по столу.

— Ну же, милая! Ты наверняка догадалась, о ком я говорю?

Жюли сглотнула, глянула на нас и вновь сосредоточилась на гамбургере:

— А зачем он вам?

— Нам просто интересно, болтается ли до сих пор этот тип в нашем районе.

— Кто она такая?

— Темпе Бреннан. Подруга доктора Макаулей. Ты ведь знаешь ее, правильно, дорогая?

— С этим парнем что-то случилось? У него СПИД или гонорея? Почему ты спрашиваешь о нем, Джуэл?

Разговор получался бессмысленным. Если Жюли и отвечала на вопросы, то сбивчиво и уклончиво.

— Нет, детка. Я просто хочу знать, приходит ли он сюда в последнее время.

Жюли бесстрастно взглянула на меня:

— Вы с ней работаете?

— Да, работает, — ответила за меня Джуэл. — Она хочет поговорить с этим сорочечником.

— О чем?

— Задать обычные вопросы, — опять сказала вместо меня Джуэл.

— А она что, глухонемая? Почему все время молчит?

Я приоткрыла было рот, но Джуэл жестом велела мне молчать.

Жюли доела гамбургер с таким видом, будто уже и не помнила обо мне, и один за другим облизала пальцы.

— Так что с этим парнем? Кстати, он о ней тоже упоминал.

Страх мгновенно наводнил каждый участочек моего существа.

— О ком упоминал?

Жюли осмотрела меня. Ее рот опять приоткрылся. Казалось, постоянно держать его закрытым она просто не могла или не желала. Я увидела кусочки пищи, прилипшие к нижним зубам.

— Чем вам помешал этот парень?

— Помешал?

— Это мой единственный постоянный клиент.

— Никто ей не помешал, — опять вмешалась Джуэл. — Она просто хочет задать ему несколько вопросов.

Жюли отхлебнула из стакана.

— Что ты имела в виду, когда сказала «он о ней тоже упоминал»? — вновь попыталась выведать я. — О ком этот человек разговаривал с тобой, Жюли?

На ее лице отразилось недоумение, как будто собственные слова давно выветрились у нее из головы.

— Так о ком же, Жюли? — устало спросила Джуэл.

— О той старухе, которая постоянно тут пасется, с кольцом в носу и странной прической. — Жюли заправила за ухо прядь жидких волос. — Вообще-то, она хорошая. Пару раз покупала мне пончики. Вы ведь ее подруга?

Я не обратила внимания на жест Джуэл, означающий, что мне следует помолчать:

— Что он говорил о ней?

— По-моему, что она его раздражает, или что-то в этом духе. Точно не помню. Я никогда не слушаю, что все они болтают. Трахаю их как будто с завязанными глазами и заткнутыми ушами. Так для здоровья полезнее.

— Но ведь этот парень — твой постоянный клиент?

— Вроде того.

— Его ты, наверное, иногда слушаешь?

Джуэл махнула рукой, будто говоря: «Ладно, толкуй с ней сама».

— Почему она задает мне все эти вопросы, Джуэл? — Голос Жюли опять прозвучал по-детски. — Что ей нужно?

— Темпе просто хочет встретиться с этим парнем, вот и все.

— Не знаю, что я буду делать, если его не станет! У него, конечно, не все дома, но он регулярно мне платит, а это главное.

— Понимаю, дорогая.

Жюли поболтала жидкость в стакане и с шумом поставила его на стол. На меня она не смотрела.

— И я буду продолжать его обслуживать, кто бы что ни говорил! Да, он долбанутый, ну и что с того? Мне даже трахать его не приходится. И потом, что я стану делать по четвергам? Запишусь на какие-нибудь курсы? Начну ходить в оперу? Если я перестану с ним работать, кто-нибудь из девочек тут же займет мое место!

Впервые с момента, как мы пришли сюда, она проявила эмоции — по-юношески напускную храбрость, упрямство. Мое сердце замерло от жалости к этой девочке. Но страх за Гэбби взял верх.

— В последние дни ты видела Гэбби? — спросила я как можно более спокойно.

— Что?

— Доктора Макаулей?

Между ее бровями образовались складки, и я вспомнила об овчарке Марго, краткосрочная память которой, кстати говоря, гораздо более развита, чем память этой молоденькой проститутки.

— Старуху с кольцом в носу, — пояснила Джуэл, делая акцент на указателе возраста.

— О! — Жюли на мгновение закрыла рот, но тут же вновь его приоткрыла. — Нет, не видела. Я болела.

«Только не поддавайся панике, Бреннан», — строго сказала я себе.

— Теперь тебе лучше? — спросила я.

Жюли повела плечом.

— Идешь на поправку?

Она кивнула.

— Есть еще хочешь?

— Нет.

— Ты живешь где-то поблизости?

Мне до безумия не хотелось ее использовать, но я была вынуждена.

— Ты ведь знаешь где, Джуэл. За Сен-Доминик.

На меня Жюли не смотрела.

Я получила, что хотела. Вернее, очень скоро могла получить.

Из-за съеденного гамбургера или из-за смрада некоторое время спустя Жюли опять погрузилась в состояние полного безразличия ко всему окружающему: прижалась к стене, уставившись в пространство перед собой. Просидев в неподвижности несколько минут, она закрыла глаза и тяжело вздохнула. Костлявая грудь под хлопчатобумажной блузкой поднялась и опустилась. Было видно, что Жюли измождена.

Внезапно рождественские огни погасли. Помещение озарило ярко-белое сияние ламп дневного света, и Банко объявил, что бар закрывается. Несколько засидевшихся посетителей повставали с мест и, недовольно ворча, двинулись к выходу. Джуэл тоже поднялась, засунула пачку «Плеерз» в бюстье и жестом велела вставать и нам. Я посмотрела на часы: четыре утра. Мой взгляд упал на Жюли, и я почувствовала приступ вины.

Озаренная ярким светом, она походила на мертвеца, на человека, которому смерть уже дышит в затылок. Мне захотелось крепко обнять ее, отвести к себе домой, хорошенько накормить, заказать для нее одежду из каталога «Лендз энд». Но я знала, что этого никогда не случится, что для Жюли закрыта дорога в нормальную жизнь, что рано или поздно она окажется в самом низу.

Я оплатила счет, и мы вышли из бара. Утренний воздух встретил нас влагой, прохладой, запахом реки и пивных дрожжей.

— Спокойной ночи, дамы, — сказала Джуэл. — Не вздумайте отправиться на танцульки! — Она погрозила нам пальцем и быстро зашагала прочь по аллее.

Домашний уют и теплая постель притягивали меня к себе как магнитом, но я должна была заполучить очередную порцию информации.

Я повернула голову в ту сторону, куда направилась Жюли, наивно думая, что проследить за ней не составит особого труда. Я ошиблась: девочка уже сворачивала за угол, исчезая из виду. Пришлось догонять ее.

До старого, покосившегося трехподъездного дома за Сен-Доминик Жюли шла дворами. Открыв ключом зеленую об лупившуюся дверь, вошла внутрь. Рваная занавеска на двер ном стекле заколыхалась и успокоилась. Я взглянула на номер.

«На сегодня все, Бреннан», — сказала я себе.

Через двадцать минут я уже была дома.

Лежа в кровати вместе с Верди, я продумала, что мне пред принять и как я должна себя вести. Не звонить Райану. Не пугать Жюли. Проверить, Сен-Жак ли кретин с сорочкой и ножом. Узнать, где он живет. Или в какой дыре сейчас прячется. Раздобыть как можно больше достоверной информации. А потом выдать эту информацию «сверхумной» группе детективов. Вот, мальчики. Преступник живет здесь. Поймайте его.

Строить планы всегда просто.

32

Всю среду казалось, что меня обволакивает густой туман, настолько я обессилела. Я вообще не собиралась на работу, но позвонил Ламанш — ему потребовался один мой отчет. Приехав в лабораторию, я решила, что останусь на целый день. Раздраженная и вялая, я с самого утра засела за старые дела, которые откладывала на потом вот уже несколько месяцев. В четыре я отправилась домой, а в восемь, поужинав и приняв ванну, легла в постель.

В четверг утром, когда я проснулась, комнату заливал яркий солнечный свет. Я сразу поняла, что проспала долго. Потянувшись, повернула голову и посмотрела на часы: десять двадцать пять. Отлично. Мой изможденный организм отдыхал столько, сколько ему требовалось.

«Итак, приступим к осуществлению первой части плана, — подумала я. — На работу я сегодня не еду».

Неторопливо поднявшись, я воспроизвела в голове список действий, которые собиралась предпринять. Меня распирало от нетерпения, как марафонца перед забегом. Следовало задать себе определенный темп.

«Только спокойнее, Бреннан, — произнес мой внутренний голос. — Будь умницей».

Я прошла на кухню, сварила кофе, налила себе чашечку и погрузилась в чтение «Газетт». Рейтинг квебекской партии Паризо на десять процентов превышает рейтинг партии квебекских либералов премьера Джонсона. «Экспос» уступили «Кабз» первое место в Национальной восточной лиге. Рабочие были вынуждены трудиться в праздник строителя. Подумаешь, несчастье! Я никогда не могла этого понять. Здесь, в Монреале, где благоприятный для строительства период длится всего четыре месяца, в июле всех строителей распускают на двухнедельные каникулы. Очень умно придумано!

Я налила себе еще кофе и дочитала газету.

«А теперь пункт второй, — прозвучало в моем мозгу. — Не умственные, но физические упражнения».

Напялив шорты и футболку, я поехала в спортзал и в течение получаса истязала себя на беговой дорожке и «Наутилусе». На обратном пути заглянула в «Провиго» и накупила столько продуктов, что их хватило бы, наверное, на обед для всех кливлендцев. Вернувшись домой, принялась за вытирание пыли, мытье, уборку и чистку пылесосом. Подумала даже вымыть холодильник, но вовремя отказалась от этой сумасбродной затеи.

К семи вечера мое неистовое желание привести свое гнездышко в порядок было удовлетворено. Квартира провоняла чистящими средствами, на столе в гостиной сохли свитеры, все кругом блестело. Я же, напротив, выглядела и пахла так, будто только что вернулась из продолжительного похода.

Я была готова.

Сегодня весь день стояла жара. Вечер обещал быть таким же. Я напялила другие шорты и футболку и посмотрела на свое отражение в зеркале. Отлично. Конечно, на проститутку я в таком виде не тянула, но вполне могла сойти за некую личность, явившуюся в Мейн в поисках наркотиков или дружка на ночь. Или в поисках и того и другого.

Направляясь на Сен-Лоран, я еще раз прокрутила в голове все пункты своего плана: найти Жюли, проследить за ней, найти сорочечника, проследить за ним. Ни в коем случае не привлекать к себе внимания. Все очень просто.

Я проехала по Сен-Катрин, осматривая тротуары по обе стороны дороги. У «Гранады» уже стояли несколько женщин, но Жюли среди них я не увидела. В это время я и не ожидала ее здесь обнаружить. Я приехала заранее, чтобы притереться к толпе.

Первое препятствие ожидало меня на той аллее, где я обычно оставляла машину. Как только я въехала на нее, перед моей «маздой», будто джинн из бутылки, возникла огромная женщина с макияжем Тэмми Бэккер и шеей бультерьера. Она вылила на меня поток ругани, смысл которой я поняла больше по жестам и интонациям. Не желая с ней связываться, я отправилась на поиски другой парковочной площадки.

Проехав шесть небольших кварталов на север, я увидела узкую улочку с трехподъездными домами по обе стороны, свернула на нее, заглушила мотор и вышла. На меня устремились взгляды мужчин с балконов, их разговоры на некоторое время стихли, а банки с пивом опустились на замызганные колени. Закрыв машину, я быстро зашагала прочь, размышляя, что они обо мне думают и за кого принимают.

Влившись в шумную волну Сен-Лорана, я почувствовала некоторое облегчение. Часы на «Ле Бон-Дели» показывали четверть девятого. Я чертыхнулась про себя. Мне уже следовало быть на месте. Не дай бог, я ее пропущу!

Приблизившись к «Гранаде», я, не выходя из толпы разного сброда, еще раз осмотрела проституток. Жюли не было.

«Проклятье! — мысленно выругалась я. — И почему я не выехала из дому пораньше? В какое время, интересно, она обычно сюда приходит? С какой стороны появляется?»

Я зашагала на восток, вглядываясь в лица встречных жен щин. Толпа с каждой минутой разрасталась, и я все сильнее боялась, что не замечу Жюли и пройду мимо. Свернув на север, я пересекла ту свободную от построек площадку, по которой недавно мы шли с Джуэл в бар. У бара я в нерешительности приостановилась и, не заглянув внутрь, зашагала дальше.

Через несколько минут я находилась уже за Сен-Доминик. Стояла, сгорбившись, возле толстого столба у трехподъездного покосившегося дома Жюли. Вокруг ни души. Окна дома смотрели на меня черными пятнами. Фонарь на крыльце не горел.

Я содрогнулась, измученная жарой.

Время тянулось медленно. Я не сводила глаз с дома. Откуда-то с противоположной стороны улицы появилась старуха с тележкой, нагруженной тряпьем. С трудом затащив тележку на тротуар, она свернула за угол. Вскоре грохот колес растворился вдали, и улица опять погрузилась в дремоту.

Я глянула на часы: без двадцати девять. Сумерки сгустились.

Как долго мне придется здесь стоять? Может, она уже ушла? Черт возьми! Почему я не выехала из дому раньше?

Я начала сознавать, что мой план, который еще несколько часов назад казался настолько простым и эффективным, далек от идеала.

Прошло еще какое-то время. Может, всего минута. В тот момент, когда я уже засобиралась уходить, в одной из комнат на втором этаже зажегся свет. А вскоре на крыльцо вышла Жюли в бюстье, мини-юбке и высоких сапогах. Лицо, живот и бедра выделялись на фоне темноты белыми пятнами. Я неслышно зашла за столб.

Она задержалась на крыльце: подняв голову и скрестив руки на груди, постояла на верхней ступени, как будто пробуя ночь на вкус. Потом стремительно сошла вниз и зашагала в сторону Сен-Катрин. Я пошла за ней следом, стараясь не терять ее из поля зрения и в то же время оставаться незаметной.

На одном из перекрестков Жюли поразила меня: свернув налево, а не направо, где располагался Мейн, она торопливо устремилась сквозь толпу. Ей свистели вслед и выкрикивали всякие непристойности, но Жюли ни на кого не обращала внимания.

«Прекрасно, Бреннан! — мысленно усмехнулась я. — А ты собиралась ждать ее у „Гранады“!»

По мере нашего продвижения на восток толпа редела. Мне приходилось постоянно отставать больше и больше, хотя это было ни к чему. Жюли продвигалась и смотрела вперед настолько целеустремленно, что, казалось, все ее мысли и чувства сосредоточены на том месте, куда она направлялась.

Вскоре я с удивлением обнаружила, что нахожусь уже в совершенно другой среде. Навстречу стали попадаться то выряженные денди, то атлеты в жилетках и джинсах, украшенных цветными пятнами из распылителя, то однополые парочки, то — реже — трансвеститы. Мы шли по обиталищу геев.

Я следовала за Жюли, минуя кафе, книжные магазины и рестораны различных кухонь мира. Наконец девушка свернула на север, потом на восток, потом на юг, на тупиковую улицу, застроенную складами и убогими деревянными постройками. Ко многим из окон этих построек были прибиты жестяные щиты. Некоторые из помещений на нижних этажах кто-то попытался использовать как офисы, но в эти офисы в течение последних года-двух посетители явно не наведывались. Вдоль обочин валялись жестяные банки, бутылки и бумага.

Жюли целенаправленно прошагала к одному из зданий, открыла грязную дверь с защищенным решеткой стеклом, что-то быстро проговорила и прошла внутрь. Сквозь окно справа, тоже с решеткой, я рассмотрела рекламный плакат какого-то пива.

«И что мне теперь делать? — подумала я растерянно. — Наверное, у них здесь назначено тайное свидание, где-нибудь в отдельной комнате наверху или в задней части здания. А может, в этом баре они условились только встретиться и через некоторое время уйдут куда-нибудь вместе? Так для меня было бы гораздо лучше. В противном случае, если, сделав свои дела, они разойдутся поодиночке, мой план провалится. Я не узнаю, за каким мужчиной должна следить».

Открыто стоять перед домом я не могла. Разглядев на противоположной стороне улицы самое темное место, я бесшумно направилась туда. Это был проход между заброшенной парикмахерской и каким-то складом — фута два шириной, мрачный, как склеп.

Едва дыша от страха, я шагнула вглубь этого прохода и прижалась к стене. Прошло несколько минут. Меня обволок тяжелый теплый воздух, тишину нарушал лишь стук моего сердца. Неожиданно послышавшийся шорох так напугал меня, что я подпрыгнула. Я была не одна. Из мусора под моими ногами выбралось нечто черное и устремилось глубже в проход. Несмотря на жару, меня обдало холодом. Грудь сжалась.

«Не бойся, Бреннан, — успокоила я себя. — Это всего лишь крыса. Ну же, Жюли!»

Как будто в ответ на мою мольбу, буквально несколько мгновений спустя Жюли вышла из двери с решеткой в сопровождении какого-то мужчины. Я прочла надпись у него на груди: «УНИВЕРСИТЕТ МОНРЕАЛЯ». Левой рукой мужчина прижимал к себе бумажный пакет.

Мое сердце заколотилось еще сильнее.

«Это он? Человек, которого засняли у банкомата? Беглец с улицы Берже?» — запрыгали в голове вопросы.

Я попыталась рассмотреть лицо, но было чересчур темно, и нас разделяло слишком большое расстояние. Вряд ли я узнала бы Сен-Жака, если бы даже столкнулась с ним нос к носу. Та фотокопия была очень уж расплывчатой, а встреча в квартире на Берже — мимолетной.

Парочка устремилась назад по дороге, по которой мы с Жюли сюда пришли, только на Сен-Катрин вместо запада свернула на юг. Дальнейший путь пролегал через множество улочек — темных и открыто недружелюбных.

Я следовала за ними, отставая на полквартала, чутко реагируя на каждый шорох и ужасно боясь быть обнаруженной. Если они заметят меня, спрятаться некуда. Ни спасительных витрин, в которые можно уставиться, ни магазинов, куда при необходимости легко нырнуть, ни какого-либо объяснения моего здесь присутствия — у меня не было абсолютно ничего. Единственное, на что я рассчитывала, так это с невозмутимым видом продолжать идти вперед и свернуть за первый же угол, если Жюли не успеет меня узнать.

Они не оборачивались.

Мы прошли сквозь бесчисленное множество улочек и аллей, которые становились все пустыннее. Вдруг нам навстречу откуда-то из-за низкого здания вышли двое мужчин, громко спорящих о чем-то друг с другом. Я взмолилась, чтобы Жюли и ее спутник не захотели проводить прохожих взглядами. Бог опять услышал мою мольбу. Ни разу не обернувшись, парочка исчезла за следующим углом. Я испугалась, что потеряю их, и прибавила шагу.

Не помогло. Когда я свернула за угол, ни Жюли, ни ее клиента не было.

Черт возьми!

Я внимательно осмотрела здания по обе стороны улицы: каждую металлическую лестницу, каждый подъезд. Ничего.

Проклятье!

Злясь на себя, я зашагала к следующему углу и вдруг услышала шум раскрывающейся двери. Футах в двадцати справа от меня на ржавый металлический балкон вышел спутник Жюли. Он стоял ко мне спиной, но я узнала его по джемперу. Я застыла, не в состоянии о чем-либо думать или что-либо предпринимать.

Высморкавшись на цементную дорожку внизу, мужчина вернулся в дом и закрыл за собой дверь. Меня он не заметил.

Я стояла на месте, не смея шелохнуться.

Здание, в котором они находились, с обеих сторон как будто подпирали подобные развалюхи. Казалось, убери одну из них, и обе оставшиеся тут же рухнут. Я прочла надпись над подъездом: «Сен-Витус. Комнаты для туристов».

Я опять всмотрелась в здания на противоположной стороне и вновь обнаружила темный проход. Может, мне просто везло. Или я так быстро научилась ориентироваться в подобных местах.

Набрав в легкие побольше воздуха, я шагнула в новое укрытие. Возникло чувство, будто я прыгнула в мусорный бак. В нос шибанула вонь мочи и гнили.

Я стояла, переминаясь с ноги на ногу. Наученная горьким опытом в предыдущем проходе и не желая соприкасаться ни с пауками, ни с другими тварями, к стене я не прислонялась. О том, чтобы присесть на корточки, не могло быть и речи.

Время шло бесконечно долго. Мой взгляд был прикован к «Сен-Витусу», а мысли разбрелись в разных направлениях. Я думала о Кэти. И о Гэбби. Думала о Сен-Витусе, гадая, кем этот святой был и как бы отреагировал, если бы узнал, что в его честь названа подобная дыра.

«Может, это вовсе и не имя святого, — размышляла я, — а название болезни?»

Я думала о Сен-Жаке. Та фотография была слишком плохого качества: разглядеть на ней лицо человека не представлялось возможным. Чудак верно сказал: его родная мать не поняла бы, кто на снимке.

Я старалась не представлять себе, что происходит в тех комнатах. И отчаянно надеялась, что скоро все, что бы там ни происходило, закончится.

Ветер в мое убежище не заглядывал, и кирпичные стены все еще хранили в себе тепло прошедшего жаркого дня. По прошествии некоторого времени моя футболка промокла и прилипла к телу, а голова вспотела, и отдельные капельки то и дело скатывались с нее по лицу и шее.

Я переминалась, наблюдала и думала. Где-то вдали в небе слышался приглушенный гром. Время от времени улицу освещали фары проезжавших машин, потом она вновь погружалась во мрак.

Духота, зловоние и ограниченное пространство в конце концов начали оказывать на меня должное воздействие: в голове, прямо за глазами, возникла боль, а горло стало сводить предрвотной судорогой. Мне уже хотелось наплевать на это все и уйти. Я опустилась на корточки.

Неожиданно на меня упала чья-то тень. Мне показалось, что в моем мозгу взорвалась бомба.

Я повернула голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов и с ужасом обнаружила, что с другой стороны проход заблокирован. Я оказалась в ловушке!

Ко мне приблизился мужчина. Он расстегивал ремень на брюках. Я вскочила на ноги и в панике отступила на несколько шагов вглубь. Человек, увидев меня, тоже в страшном испуге попятился назад. Я заметила, что он азиат, хотя в темноте смогла рассмотреть только зубы и выпученные от страха глаза.

Я прислонилась к стене, ноги подкашивались. Человек еще с пару мгновений пялился на меня, потом покачал головой и торопливо зашагал прочь, на ходу застегивая молнию на брюках и заправляя в них рубашку.

Некоторое время я не двигалась, приводя в порядок дыхание и приходя в чувство.

«Это был всего лишь прохожий, решивший помочиться, — успокаивала я себя. — Он ушел».

А если бы на его месте оказался Сен-Жак? Ты залезла в эту щель, ни на секунду не задумавшись, как в случае возникновения опасности станешь отсюда выбираться! Дура! Хочешь распрощаться с жизнью?

Всего лишь прохожий.

Иди домой. Джей Эс прав. Пусть этими мерзостями занимаются копы.

Они не смогут распутать клубок.

Это не твои проблемы.

Но Гэбби — моя проблема.

Взяв себя в руки, я продолжила наблюдение. Мои мысли вновь сосредоточились на Сен-Витусе. Я вспомнила, как читала о том, как в шестнадцатом веке люди с расшатанными нервами и трясущимися руками шли за помощью к одному из святых. К этому, интересно, тоже ходили?

Я представила себе города, в которых давно мечтала побывать. Абилин. Бангкок. Читтагонг. Это слово всегда мне нравилось — «Читтагонг». Я решила, что непременно съезжу в Бангладеш.

Внезапно мысли о путешествиях испарились. Я увидела, как Жюли спокойно вышла из «Сен-Витуса» и зашагала вверх по улице. Я не сдвинулась с места. Она меня больше не интересовала.

Тот, кто мне нужен, не заставил себя ждать. Тоже вышел буквально спустя несколько минут.

Я подождала, пока он не удалится на определенное расстояние, и двинулась следом. Его движения напомнили мне помойных крыс. Втянув голову в плечи, ссутулившись, крепко прижимая сумку к себе, мужчина шел суетно и быстро. Преследуя этого человека, я пыталась сравнить его с тем, которого увидела на улице Берже. Сен-Жак появился перед нами тогда слишком неожиданно, и двигался он чересчур быстро. Этот тип, естественно, перемещался медленнее, но вполне мог оказаться именно Сен-Жаком.

В третий раз за сегодняшнюю безумную ночь я следила за человеком, пробираясь по грязным неосвещенным улицам. И опять взывала к каким-то высшим силам, прося их направить его прямо домой. Если он вздумает зайти еще в один бар, я не выдержу.

Я зря беспокоилась. Пройдя по лабиринту задних улиц и боковых аллей, человек свернул за последний угол и устремился к зданию из серого камня. Сегодня ночью я прошла мимо сотни подобных домов, только этот был чуть менее грязным и не таким старым, а его лестница чуть меньше нуждалась в покраске.

Мужчина быстро взбежал по ступеням и исчез за резной деревянной дверью. Почти сразу же в одной из комнат на втором этаже зажегся свет. Я увидела, что окна в ней приоткрыты и занавешены сереющим кружевом. Внутри двигалась знакомая мне фигура.

Я перешла улицу и остановилась.

Фигура походила туда-сюда и куда-то пропала.

Я ждала.

«Это он, Бреннан. Смывайся отсюда!» — приказал мне внутренний голос.

А если ему просто пришло в голову кого-то навестить?

«Ты нашла его! Сматывайся!»

Я посмотрела на часы: двадцать минут двенадцатого. Еще довольно рано. Я решила побыть здесь еще минут десять.

К счастью, ждать не пришлось. Мужчина тут же вернулся, раскрыл окна шире, отошел от них, и свет в комнате погас. Он лег спать!

Я подождала еще минут пять, желая удостовериться, что этот тип не выйдет из дому и не отправится еще куда-нибудь.

Потом записала адрес и пошла прочь, надеясь, что отыщу свою машину. Воздух все еще был тяжелым, листья на деревьях и занавески на окнах не двигались, — казалось, последние только что выстирали и повесили сушиться. Неоновый свет Сен-Лорана возвышался облаком над потемневшими домами и улицами, по которым я пробиралась к своей «мазде».

В полночь я уже въехала в гараж.

Сначала я не обратила внимания на странные звуки. Они проникли в мое сознание, когда я уже шла по коридору, выбирая из связки нужный ключ. Я остановилась, прислушалась. Громкие гудки раздавались у меня за спиной, от двери слева от въездных ворот в гараж.

Я развернулась и зашагала в противоположном направлении. Дверь, казалось, была закрыта, но замок защелкнулся лишь наполовину, от этого и сработала сигнализация.

Я открыла дверь и плотнее ее захлопнула. Гудение прекратилось. Я отметила, что должна непременно сообщить Уинстону об этой неисправности.

В квартире прохлада и свежесть раскрыли мне свои живительные объятия. После моей безумной прогулки я ужасно им обрадовалась. Я задержалась в прихожей, смакуя каждое мгновение. Выбежавший навстречу Верди принялся тереться о мои ноги и мурлыкать. Несколько белых шерстинок прилипли к моим потным лодыжкам. Я погладила кота по голове и покормила. Потом проверила автоответчик. Звонили всего один раз, сообщения не оставили. Я направилась в душ.

Втирая в кожу ароматную пену, я прокручивала в голове события сегодняшнего вечера. Чего я добилась? Узнала, где живет чокнутый сорочечник Жюли? И?.. Этот парень может не иметь никакого отношения к убийствам.

Я еще и еще раз подвергала сомнению тот факт, что следила сегодня за Сен-Жаком, но интуиция твердила мне, что это был он. В моей душе все еще жил огромный страх за Гэбби. И я ни капли не сомневалась в том, что найти убийцу — моя задача.

После душа я приободрилась и, сознавая, что сейчас все равно не засну, налила себе имбирного лимонада, взяла апельсин и, закутавшись в стеганое одеяло, растянулась на диване. Дискуссия в моей голове продолжилась.

Почему сегодня я четыре часа провела среди грязи, крыс и пауков? Почему не предоставила копам удовольствие проследить за ненормальным дружком Жюли?

Почему не рассказала все Райану и не позволила ему заняться тем, чем занялась сама?

Я чувствовала, что ответы на все эти вопросы связаны с чем-то более личным, чем страх за собственную жизнь или за жизнь Гэбби. Что-то другое вынуждало меня так рьяно заниматься расследованием, что-то более глубокое и тревожащее. В течение целого часа, шаг за шагом, я разобралась, в чем дело.

Дело было в том, что в последнее время я начала бояться саму себя. Каждый день мне приходилось сталкиваться с насильственной смертью — с трупами каких-то женщин, убитых какими-то мужчинами, мертвыми телами, выброшенными в реку, в лес, на помойку. Я изучала раздробленные кости детей, найденные в водопроводной трубе, в коробке, в пакете. День за днем я вычищала их, осматривала, классифицировала. Потом писала отчеты. И порой при этом ничего уже не испытывала. Была профессионально отстранённа. Хладнокровна. Я видела смерть слишком часто, слишком близко, и мне начинало казаться, что я теряю понимание ее значения. Ведь скорбеть по каждой из этих кос точек я была просто не в состоянии.

А вот смерти этих женщин шевельнули во мне нечто особое. Я как будто пропустила сквозь свою душу их страх, их боль, их беспомощность перед лицом безумия. Я воспылала яростью и злобой и загорелась желанием уничтожить зверя, отобравшего у них жизни. Смерти этих женщин вызвали во мне искреннее сострадание и словно явились спасительным тросом для моих притуплявшихся эмоций. Для моей собственной человечности. Я сочувствовала несчастным женщинам и испытывала по отношению к ним огромную благодарность.

Вот насколько личной была причина, побудившая меня заниматься поисками убийцы. Вот почему я не намеревалась бросать расследование. Вот что заставило меня ехать в лес у монастыря и вливаться в ночные кошмары Мейна. Я чувствовала себя обязанной убедить Райана довести дело до конца. Я должна раскусить клиента Жюли. И найти Гэбби. Все эти истории могут оказаться взаимосвязанными. Или нет. Не имеет значения. Так или иначе, я жаждала найти сукина сына, безнаказанно издевавшегося над женщинами, и изолировать его от общества. Навсегда.

33

Ускорить ход расследования оказалось сложнее, чем я предполагала. Частично по моей вине.

К пяти тридцати пятничного вечера мои желудок и голова уже изнывали от бесчисленного количества выпитых чашек кофе. Мы обсуждали содержимое папок несколько часов подряд. Новой информации собрать удалось крайне мало, и мы были вынуждены снова и снова повторять то, что давно знали, пытаясь выискать какие-то новые взаимосвязи. Дело почти не продвигалось.

Бертран занимался проработкой вопроса с недвижимостью. Объявления о продаже жилья Моризет-Шанпу и Адкинс, а также соседей Ганьон были напечатаны через «Ре-Макс», огромную риелторскую фирму с офисами в трех районах города и тремя выездными агентами. Ни один из них не помнил ни жертв, ни даже недвижимость, которую они собирались продать. Отец Тротье пользовался услугами другой конторы — «Ройал Лепаж».

Выяснилось, что бывший дружок Питр был наркоманом и что несколько лет назад он убил проститутку в Виннипеге. Этот факт мог служить ключом к разгадке дела об убийстве самой Питр, а мог и вовсе не иметь к нему никакого отношения. Клодель настаивал на последнем.

Допрос людей, совершивших преступления сексуального характера когда-либо в прошлом, велся непрерывно, но положительных результатов не давал.

Толпа полицейских чутко наблюдала за районами, в которых жили Адкинс и Моризет-Шанпу. Ничего.

Мы не знали, в каком направлении работать, и от этого постепенно теряли терпение, делались все более раздражительными и угрюмыми. Я была вынуждена раскрыть свои карты. Меня вежливо выслушали. Я рассказала о ситуации с Гэбби, о рисунке, о том, как я разговаривала о нем с Джеем Эс, и о слежке за Жюли.

Когда я закончила, никто не произнес ни слова. Фотографии семи убитых женщин в гробовом молчании взирали на меня. Клодель рисовал в блокноте какие-то сетки или решетки. Он целый день помалкивал, как будто решил отстраниться от всех нас. Мое выступление привело Клоделя в еще более хмурое расположение духа.

Прекр-р-расно!

— Значит, вы не можете сказать точно, Сен-Жак это или нет? — подал наконец голос Бертран.

Я покачала головой.

Прекр-р-расно!

— Я считаю, нам следует сцапать этого дегенерата! — воскликнул Кеттеринг.

— На каком основании? — спросил Райан.

Прекр-р-расно!

— Можно просто надавить на него, взглянуть, как он отреагирует, — предложил Шарбонно.

— Если этот тип и есть наш мальчик, тогда мы просто спугнем его, — сказал Руссо. — Он тут же исчезнет из города, вот и все. А для нас главное — не упустить его.

— Главное, чтобы никто больше не пострадал, — произнес Бертран.

— Может, этот парень импотент?

— Или просто ловит кайф, когда видит эту сорочку на какой-нибудь девке?

Прекр-р-расно!

— А насколько надежный человек эта ваша Гэбби? — спросил вдруг Шарбонно.

Я заколебалась. При свете дня абсолютно все выглядит иначе. Вчера мне казалось, что я добилась самого главного и теперь наведу детективов на верный след. Теперь же понимала, что слишком поторопилась со своим рассказом.

Клодель поднял голову и уставился на меня холодным, как у рептилии, взглядом. Этот человек питал ко мне огромное презрение, мечтал, чтобы я убралась с его дороги. Я до сих пор не знала, пожаловался ли он на меня кому-либо или еще только готовился это сделать. А еще я не знала, насколько верны мои выводы и догадки.

То, что я сделала в следующий момент, навеки будет лежать на моем сердце тяжелым грузом. Наверное, в самых глубинах своей души я все же не верила, что с Гэбби может произойти что-то страшное. Она ведь и в прошлом постоянно выкидывала номера. Или в тот момент я просто решила обезопасить себя. Не знаю. Но я точно помню, что тревога за подругу не достигала во мне в тот день критической точки.

— Гэбби и раньше пропадала.

Прекр-р-расно!

Прекр-р-расно!

Прекр-р-расно!

— Пропадала так же, без объяснений и предупреждений? — повернулся ко мне Райан.

Я кивнула.

Прекр-р-расно!

Прекр-р-расно!

Прекр-р-расно!

На лицо Райана легла мрачная тень.

— Хорошо. Продиктуйте нам ее полное имя, и мы попробуем что-нибудь выяснить. Но особого внимания этому делу придавать пока, разумеется, не станем. Официального приказа мы все равно не получим, информации слишком мало. Мишель? — обратился он к Шарбонно.

Шарбонно кивнул. Мы обсудили еще некоторые моменты и разошлись.

Вновь и вновь вспоминая впоследствии об этом собрании, я все время терзала себя одним вопросом: смогла ли бы я изменить развитие дальнейших событий, если бы повела себя иначе?

Почему я не заявила об исчезновении подруги как о катастрофе? Испугалась змеиного взгляда Клоделя? Или же выработанное в процессе работы хладнокровие в который раз взяло во мне верх над человечностью и мое желание остаться профессионалом в глазах коллег оказалось сильнее, чем страх за Гэбби? Изменилось бы что-нибудь, если бы именно в тот день полиция прибегла к решительным мерам?

В тот вечер мне опять предстояло ужинать дома перед телевизором. Когда в микроволновке приготовилась моя еда, я вытащила поднос и развернула фольгу.

И на мгновение замерла, глядя на синтетический кусок мяса на синтетическом картофельном пюре и ощущая себя одинокой и беспредельно неудовлетворенной. Что ждет меня в ближайшие несколько часов? Еще один вечер с глупой комедией, котом и борьбой с демонами?

— Нет уж!

Я выбросила свой ужин в помойное ведро, отправилась в японский ресторан и заказала суши. Ко мне подсел какой-то коммерсант, мы разговорились о пустяках. Покончив с суши, я отделалась от собеседника и поспешила в кинотеатр на последний сеанс «Короля-льва». Было без двадцати одиннадцать, когда, покинув здание кинотеатра, я прогулочным шагом прошла на прилежащую улицу, опустевшую с уходом уличных торговцев. Маленькая пекарня бубликов, контейнер-холодильник с йогуртом, торговый фургончик «Японская кухня», защищенный раскладной решеткой, мясная лавка с развешанными за стеклом ножами разных форм и размеров — все это погрузилось в сон, попрощавшись до завтра с хозяевами и покупателями.

Мультфильм на несколько часов отвлек меня от мыслей об убийствах. Поющие гиены, африканские ритмы и романтичность молодого льва — это было как раз то, в чем я сейчас нуждалась.

Я пересекла Сен-Катрин и пошла к дому. Стояла жаркая влажная погода. Уличные фонари окружали мутные ореолы, над тротуарами висел густой туман, похожий на пар над горячей ванной, которую вынесли на мороз.

Как только я свернула к своей квартире, то сразу заметила конверт, укрепленный между металлическим ша ромручкой на моей двери и деревянным косяком. В первое мгновение я подумала, что это записка от Уинстона: когда ему требовалось что-нибудь отремонтировать, он всегда предупреждал, что в такое-то время отключит электричество или газ.

«Но в подобных случаях Уинстон вешает объявление», — тут же возразила себе я.

Тогда от кого же письмо? От соседей, которым мешает мяуканье Верди? От Гэбби?

Нет. Письмо не от соседей и не от Гэбби. Это было вовсе и не письмо. В конверте я нашла две вещи. Теперь обе они лежали передо мной на столе, безмолвные и ужасающие. Я пялилась на них, чувствуя, как дрожат руки, слыша бешеный стук собственного сердца. Я понимала, что́ эти вещи означают, но отказывалась признавать, что понимаю это.

Пластиковая карта — удостоверение личности с именем, датой рождения и медицинско-страховым номером Гэбби, рельефно выделяющимися белыми знаками на красном фоне в левой половине. Вверху справа фотоизображение Гэбби — дреды торчат в разные стороны, в мочках ушей что-то блестит.

Небольшой квадрат — вырезка из крупномасштабной карты города. Названия на французском, цветовой код улиц и пространств, обозначенных зеленым цветом, до ужаса мне знакомы. Улица Бошан. Улица Шамплен. Нет, я не знала, что это за места. Может, передо мной кусок вовсе не монреальской карты. На карте не было ни одного названия, которое я бы узнала. Лишь единственный знак — большая черная «X» в самом центре.

Я смотрела на эту «X», не помня себя от испуга. В воображении уже мелькали чудовищные картинки, но я пыталась прогнать их, упрямо отказываясь верить в очевидное.

«Это запугивание, игра, — твердила я себе. — Как череп в саду. Маньяк дразнит меня. Демонстрирует, как он умеет нагонять страх».

Не знаю, как долго я таращилась на фотографию Гэбби, переносясь сознанием то в один, то в другой эпизод из прошлого. Гэбби в клоунской шляпе на дне рождения трехлетней Кэти. Гэбби в слезах вспоминает о самоубийстве брата.

В моей квартире царила оглушающая тишина. Время как будто остановилось.

Внезапно реальность обрушилась на меня всей своей неумолимой жестокостью.

Это не игра. Боже праведный! Гэбби! Бедная, милая Гэбби! Какой кошмар!

Райан поднял трубку после третьего гудка.

— Он таки добрался до Гэбби, — прошептала я, стискивая трубку в руке и усилием воли заставляя голос не срываться.

— Кто? — спросил Райан, чувствуя мое отчаяние и сразу переходя к главному.

— Не знаю.

— Где они?

— Я… не знаю.

Я услышала, как он провел ладонью по лицу.

— Почему вы решили, что что-то произошло?

Я все рассказала.

— Проклятье!

Пауза.

— Я заеду за вырезкой, мы выясним, что это за место, и я немедленно отправлю туда ребят.

— Я сама могу привезти вырезку.

— Вам лучше не выходить из квартиры. За вашим домом надо опять установить наблюдение.

— Не одна я в опасности! — выпалила я. — Этот скот схватил Гэбби! Возможно, уже убил ее!

Мои руки сильнее задрожали, и я сжала их в кулаки.

— Бреннан, я тоже ужасно беспокоюсь за вашу подругу. Я помогу ей, чем только смогу, поверьте. Если этот психопат просто стащил ее сумку, то сама Гэбби, возможно, в полном порядке, где бы она ни находилась. Если же он что-то сделал с ней и показывает нам, где ее искать, значит мы ничего уже не в состоянии изменить. Но подумайте о том, что этот сукин сын принес вам письмо. Он приходил в ваш дом, естественно, знает и вашу машину. Если это и есть убийца, ему ничего не будет стоить добавить к списку своих геройств и еще одно. Об уважении к чужой жизни он не имеет ни малейшего представления. В данный момент все его внимание сосредоточено на вас.

Я все это понимала.

— Я отправлю кого-нибудь и к дому того типа, за которым вы следили, — добавил Райан.

— Как только местонахождение этой проклятой «X» будет установлено, пожалуйста, позвоните мне, — произнесла я медленно и спокойно.

— Брен…

— Это так сложно? — повысила я тон.

Я вела себя безумно и сознавала это, но Райан сдался, очевидно опасаясь, что в противном случае я впаду в истерику. Или я просто ему надоела.

— Не сложно.

Около полуночи Райан заехал за конвертом, через час мне позвонили из полиции. На карточке обнаружили отпечатки пальцев только одного человека. Мои отпечатки. Знаком «X» на карте обозначался незастроенный участок в Сен-Ламбере. Спустя еще час мне позвонил Райан. Патруль осмотрел участок и близлежащие дома и ничего не нашел. Утром туда должна была выехать оперативно-следственная бригада. С собаками. Нам опять предстояла поездка на южный берег.

— В котором часу они прибудут туда? — спросила я дрожащим голосом.

Подавлять в себе боль за Гэбби я была уже не в состоянии.

— Я планирую назначить операцию на семь.

— На шесть.

— Хорошо, на шесть. Хотите тоже поехать?

— Спасибо.

Он помолчал.

— Может, с ней все в порядке.

— Да.

Я начала готовиться ко сну, хотя знала, что не смогу сомкнуть глаз. Чистка зубов. Умывание. Нанесение крема на руки. Переодевание в ночную рубашку. Вместо того чтобы лечь в кровать, я принялась ходить по комнатам, усиленно пытаясь освободить свой мозг от мыслей о фотографиях семи женщин на досках в нашем кабинете. О местах совершения убийств. Об отчетах патологоанатомов. О Гэбби.

Потом я поправила покосившуюся картину на стене, сдвинула к центру вазу на столе, собрала шерстинки Верди с ковра. Мне стало холодно, и я приготовила чашку чая и выключила кондиционер. По прошествии нескольких минут я вновь зашагала из комнаты в комнату. Верди, смертельно устав наблюдать за моим бессмысленным хождением, отправился в спальню и заснул на кровати. Я же не могла остановиться.

Около двух я растянулась на диване, закрыла глаза и попыталась расслабиться. Сосредоточиться на звуках ночи. Отдаленном реве сирены «скорой помощи». Шагам на верхнем этаже. Воде, бегущей по трубам. Скрипе половиц. Едва уловимом треске оседающих стен.

Перед моими глазами поплыли нескончаемой вереницей, как кадры из голливудского фильма, привычные образы. Клетчатая блузка Тротье. Вспоротый живот Моризет-Шанпу. Прогнившая голова Изабеллы Ганьон. Отсеченная кисть. Торчащая из бледных губ отрезанная женская грудь. Убитая обезьяна. Статуэтка. Вантуз. Нож.

Я не могла спастись от своих дум. Я создала в воображении целый кинофильм смерти, раздираемая мыслями, что и Гэбби должна стать участницей этого фильма. Ночная тьма едва начала рассеиваться, когда я поднялась с дивана и оделась.

34

Солнце едва выплыло из-за горизонта, когда мы нашли тело Гэбби. Марго тотчас же определила нужное место, когда ее впустили за фанерный заборчик, огораживавший тот свободный от построек кусок земли. Желто-оранжевое сияние зари освещало все вокруг.

Могила располагалась у превратившегося в груду крошек фундамента какого-то старого здания. Неглубокая, вырытая наспех; ее поверхность украшал ровный овал, выложенный из осколков кирпичей. Теперь труп Гэбби лежал на земле, в застегнутом на молнию пакете. Полицейские оградили территорию пильными козлами и желтой пленкой, хотя в том не было особой необходимости. В столь ранний час народ еще спал, и, когда тело извлекали из земли, никто не глазел на страшное зрелище.

Я сидела в патрульной машине и пила холодный кофе из пластикового стаканчика. Я приехала сюда как профессионал, готовый выполнять свою работу, но обнаружила, что сегодня не в состоянии быть профессионалом. Я пребывала в оцепенении.

Мне не хотелось видеть Гэбби раздувшейся и побелевшей в чертовой яме. Я мгновенно узнала ее серьги. В форме слоников. Мне вспомнилось, как она объясняла, что они означают. Бога Ганеша. Доброго бога. Счастливого бога. Не бога боли и смерти. Где же ты был, Ганеш? Почему не помог своему другу? Почему никто не защитил ее?

У меня начиналась истерика. Я не хотела ей поддаваться.

Я дождалась того момента, когда смогу опознать ее. А потом Райан подошел к Пьеру Жилберу, о чем-то с ним переговорил и направился ко мне.

Теперь он сидел на корточках у раскрытой дверцы машины, положив руку на подлокотник. Было утро, а температура поднялась уже до двадцати семи градусов, поэтому волосы Райана и рубашка под мышками повлажнели.

— Мне очень жаль, — пробормотал он.

Я кивнула.

— Представляю, как вам тяжело.

Нет. Не представляешь.

— Тело неплохо сохранилось, несмотря на жару, — тихо произнесла я.

— Да, но мы не знаем, как долго оно тут лежит.

— Не знаем.

Он взял меня за руку. На подлокотнике осталось небольшое темное пятно — пот с его ладони.

— Нич…

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Почти ничего.

— Ни отпечатков пальцев, ни следов колес, вообще ничего, черт возьми?

Райан покачал головой.

— А те осколки кирпичей обследовали?

Я понимала, что задаю глупый вопрос.

Он молча посмотрел мне в глаза.

— А в самой яме было что-нибудь?

— Только одна вещь, Темпе. Лежала у нее на груди. — Он поколебался. — Хирургическая перчатка.

— Этот парень никогда не допускал подобной небрежности. Может, внутри обнаружим отпечатки? — Я отчаянно старалась держать себя в руках. — Больше ничего не нашли?

— Сомневаюсь, что он убил ее здесь, Темпе. Скорее всего, перевез откуда-то.

— А что это за развалины?

— Бар, закрывшийся много лет назад. Землю эту продали, здание разрушили. Новый владелец ничего не строит здесь вот уже шесть лет.

— А как зовут владельца?

— Вам это так необходимо знать?

— Да, необходимо! — прорычала я.

Райан заглянул в блокнот:

— Его фамилия Бейли.

Я увидела, как двое человек положили тело Гэбби на носилки, подняли их и понесли к машине коронера.

О Гэбби! Как все это ужасно!

— Может, вам что-нибудь принести?

Голубые глаза Райана изучали мое лицо.

— Что?

— Что-нибудь попить? Съесть? Или пусть кто-нибудь отвезет вас домой?

— Нет, со мной все в порядке.

Я только сейчас обратила внимание на его руку, все еще лежащую поверх моей. У Райана были длинные тонкие пальцы, а кисть довольно широкая и мощная. Костяшку большого пальца окружал разорванный в нескольких местах полукруг.

— Ее он не изуродовал, — прошептала я.

— Нет.

— А обломки кирпичей для чего разложил?

— Никогда не мог понять ход мыслей подобных ему мерзавцев.

— Это издевка. Он хотел, чтобы мы ее нашли. В перчатке нет никаких отпечатков.

Райан ничего не ответил.

— Все выглядит совсем по-другому.

— Да.

В машине становилось невыносимо душно. Я вышла из нее и подняла волосы, надеясь почувствовать хотя бы подобие ветерка на коже. Но ничего не ощутила. Я смотрела, как тело Гэбби в пакете укладывают в машину, и с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания.

— Был ли у меня хоть единственный шанс каким-то образом спасти ее, Райан?

— А у всех нас был такой шанс? Не знаю. — Райан тяжело вздохнул и прищурил глаза. — Несколько недель назад — может быть. Вчера или позавчера — нет. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — В чем я уверен, так это в том, что мы непременно выловим эту тварь.

Я заметила приближающегося к нам Клоделя с полиэтиленовой сумкой для сбора вещественных доказательств.

«Пусть только попробует сунуться ко мне, я вцеплюсь ему в морду», — поклялась я себе.

— Очень сожалею, — пробормотал Клодель, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Мы почти закончили, — сказал он Райану.

Райан вопросительно приподнял брови. Клодель качнул головой, безмолвно говоря: «Только не при ней».

Мой пульс участился.

— Что? Что еще вы нашли?

Райан положил руки мне на плечи.

Я заглянула в сумку, которую держал Клодель, и увидела бледно-желтую хирургическую перчатку, испачканную землей. Из нее что-то торчало. Какой-то плоский предмет. Прямоугольный. С белым краешком. Фотография. Райан сжал мои плечи. Я уставилась в его глаза, без слов спрашивая, что это такое. И боясь получить ответ.

— Давайте поговорим об этом позднее.

— Я хочу взглянуть. — Я подняла дрожащую руку.

Клодель нехотя протянул мне сумку. Взяв ее край, я им ухватилась за один из пальцев перчатки и осторожно потянула. До тех пор, пока латекс не сполз с фотографии.

Я уставилась на снимок, не веря своим глазам.

Фигуры двух обнявшихся женщин. Волосы обеих треплет ветер. Позади океан. Меня охватил дикий ужас, дыхание участилось.

Спокойно. Без паники.

Пляж Миртл. 1992 год. Я. Кэти. Эта сволочь похоронила вместе с моей мертвой подругой фотографию Кэти.

Все молчали. Приблизившийся к нам Шарбонно взглянул на Райана, тот кивнул. Трое детективов явно не знали, как себя вести и что говорить. Я ничем не могла им помочь.

— Надо отправиться туда и схватить этого сукина сына, — нарушил молчание Шарбонно.

— У вас есть разрешение?

— Да. Его подписали в тот момент, когда мы нашли… тело. — Он окинул меня беглым взглядом и тут же отвернулся. — В данный момент наш мальчик находится там?

— С того момента, как за домом установили наблюдение, никто не входил и не выходил из подъезда. Думаю, ждать дольше не имеет смысла.

— М-да.

— Судья Тесье дал добро. Очень скоро мы сцапаем того типа, которого вы выследили в четверг вечером. Я довезу вас до…

— Нет, Райан. Я поеду с вами.

— Брен…

— Я только что опознала труп своей лучшей подруги! На нем лежала фотография с изображением меня и моей дочери. Быть может, ее убил какой-то другой псих, не тот, за которым я следила. Я должна это выяснить. Я сделаю все, на что хватит сил, но найду это ничтожество! Я достану его из-под земли, с вами и вашими веселыми ребятами или без вас! — Я навела на него палец, как будто дуло пистолета. — И я поеду к этому проклятому дому! Прямо сейчас!

Мои глаза зажгло, грудь подняло удушающей волной.

«Не плачь, — приказала я себе. — Не смей плакать!»

Усилием воли мне удалось унять приступ истерии.

Долгое время никто не произносил ни слова.

— Поехали, — сказал наконец Клодель.

35

К полудню температура подскочила еще выше, и город как будто вымер. Ничто не двигалось. Деревья, птицы, насекомые и люди, изморенные жарой, пребывали в покое. Почти никого не было видно.

Направляясь к дому того типа, я вспоминала поездку на улицу Берже в День святого Иоанна Крестителя. В салоне автомобиля так же пахло по́том, что разгонял вентилятор. Мои внутренности сковывал тот же страх. Только Клоделя не было. Он и Шарбонно уехали в другой машине.

А еще в этот день, в отличие от того, на улицах мы практи чески не увидели людей. На дорогу ушло меньше двадцати минут. Когда мы прибыли, Бертран, Клодель и Шарбонно были уже на месте. Все трое сидели в машине — обычной, без полицейских опознавательных знаков. Оперативно-следственная бригада расположилась дальше, у следующего дома. За рулем машины сидел Жилбер, один из его помощников стоял, прислонившись к дверце.

Трое детективов вышли нам навстречу. Именно такой и запечатлелась в моей памяти эта улица, только при свете дня она выглядела непригляднее, чем в темноте.

— Где наблюдательная команда? — спросил Райан.

— За домом, — ответил Шарбонно.

— Этот придурок здесь?

— С того момента, как они тут появились, то есть с полуночи, еще никого не видели. Он, наверное, отдыхает.

— Черный ход тут есть?

Шарбонно кивнул:

— Ребята и за ним наблюдали все это время. Патрульные машины стоят на каждом углу. Если наш мальчик внутри, ему не уйти.

— Ордер у тебя? — спросил Райан Бертрана.

Бертран кивнул.

— Пойдемте.

Мы оглядели здание, словно врага. Из-за угла появились два мальчика-негра в широченных штанах. На их футболках красовались картинки на тему смерти: на одной череп с глазными яблоками, на другой — угрюмая смерть с летним зонтиком. Смерть в отпуске. Мальчик повыше держал в руке магнитофон, из которого в унылую летнюю жару лились ритмичные звуки рэпа. Голова острижена почти наголо, только на макушке он оставил круглое пятно волос. Голову его друга покрывали дреды.

Мне мгновенно представились дреды Гэбби, и сердце ударом ножа пронзила боль.

«Подумаю об этом позднее, — сказала я про себя. — Не сейчас».

Мальчики вошли в соседний дом, и, как только подъездная дверь закрылась за ними, рэп стих. Райан посмотрел налево и направо, потом на нас:

— Итак?

— Пойдем поймаем наконец этого сукина сына! — воскликнул Клодель.

— Люк, вы с Мишелем идите к заднему выходу. Если он рванет туда, давите его.

Клодель прищурил глаза, немного склонил набок голову, будто хотел ответить, но просто покачал ею и с шумом втянул ноздрями воздух. Они с Шарбонно уже сделали шаг в сторону, но приостановились.

— Мы обязаны сработать чисто, — сказал Райан им вдогонку. — Без ошибок.

Его голос прозвучал крайне твердо.

Детективы КУМа кивнули и вскоре исчезли за углом.

— Готовы? — обратился Райан ко мне.

— Да.

— Учтите, этот человек, возможно, и есть убийца…

— Я знаю, Райан.

— Вы в порядке?

— Господи, я же сказала вам: да!

— Пойдемте.

Когда мы зашагали вверх по металлическим ступеням, мою грудь сдавило от страха. Парадная дверь оказалась открытой. Мы вошли в нее и очутились на небольшой лестничной площадке. На правой стене висели почтовые ящики. Пол покрывала мрачная керамическая плитка. Бертран взялся за ручку двери в стене напротив. Тоже не заперта.

— Надежно защищенное местечко, — пробормотал он.

Мы прошли в тускло освещенный коридор, наполненный запахом жирной еды. Пол устилала видавшая виды дорожка. Коридор вел к задней части здания и к лестнице, укрепленной металлическими прутьями. На ней тоже лежала потертая дорожка неопределенного цвета.

Мы бесшумно поднялись наверх и свернули направо. Бертран и Райан встали по обе стороны от первой двери из потемневшего дерева — прижавшись спинами к стене, руки на пистолетах. Свободной рукой Райан отодвинул меня к себе за спину. Я сделала глубокий вдох, глотая запах плесени и пыли с примесью пота Райана.

Райан кивнул Бертрану. Тревога поднялась из груди к самому моему горлу.

Бертран постучал.

Никто не ответил.

Он постучал еще раз.

Тишина.

Детективы напряглись. У меня сильно участилось дыхание.

— Полиция. Откройте.

Мы услышали шум медленно растворяющейся на ширину цепочки соседней двери. В образовавшейся щели показались чьи-то глаза.

Бертран громче постучал в первую дверь. Молчание.

— Мсье Тэнгуэя нет дома, — донесся до нас справа чей-то тонкий голосок.

Мы повернули головы.

Райан жестом велел Бертрану оставаться на месте, а сам двинулся к соседней двери, откуда звучал голос. Я проследовала за Райаном. Глаза из щели, увеличенные стеклами очков, внимательно рассмотрели нас. Располагались они на высоте футов трех от пола.

Райан присел на корточки:

— Здравствуй.

— Здравствуйте.

Я не могла понять, кто это: мальчик или девочка.

— Твоя мама дома?

Ребенок покачал головой.

— А папа?

— Нет.

— А кто-нибудь дома?

— А кто вы?

Умница. Запомнил, что на вопросы незнакомцев отвечать не следует.

— Полиция. — Райан достал жетон.

Глаза сделались еще больше.

— А можно это потрогать?

Райан просунул жетон в щель. Ребенок благоговейно изучил его и вернул:

— Вы ищете мсье Тэнгуэя?

— Да.

— А зачем он вам?

— Хотим задать ему несколько вопросов. Ты его знаешь?

Ребенок кивнул.

— Как тебя зовут?

— Матье. Мальчик.

— Когда твоя мама вернется домой, Матье?

— Я живу с бабушкой.

Райан оперся на другую ногу. Какой-то из его суставов хрустнул.

— Сколько тебе лет, Матье?

— Шесть.

— Ты давно здесь живешь?

Мальчик посмотрел на Райана озадаченно:

— Всегда.

— А мсье Тэнгуэй?

Матье пожал плечами.

— Когда вернется твоя бабушка?

— Она наводит порядок в домах каких-то людей. — Пауза. — По субботам.

Мальчик поднял глаза к потолку и закусил нижнюю губу:

— Я сейчас. — Он убежал куда-то вглубь квартиры и менее чем через минуту вернулся. — В половине четвертого.

— Черт…

Райан выпрямился и повернулся ко мне.

— Эта тварь, — произнес он почти шепотом, — возможно, сидит сейчас в своей конуре, а мы возимся с брошенным ребенком.

Матье ни на секунду не спускал с Райана глаз:

— Мсье Тэнгуэя нет дома.

— Ты уверен?

Райан вновь опустился на корточки.

— Он ушел.

— Куда?

Мальчик опять пожал плечами и поправил пухлым пальчиком дужку очков на носу.

— А откуда ты знаешь, что он ушел?

— Я ухаживаю за его рыбками. — Рот Матье расплылся в широкой улыбке. — У него есть даже морские ангелы. Они потрясающие.

— Когда мсье Тэнгуэй вернется домой?

— Не знаю.

— Может, бабушка написала это для тебя в календаре? — спросила я, наклоняясь к ребенку.

Он удивленно рассмотрел меня и вновь куда-то убежал.

— В каком еще календаре? — спросил Райан, задирая голову.

— Наверняка она все записывает. Когда мы спросили, в котором часу бабушка вернется, он задумался, потом, по-видимому, куда-то заглянул и выдал ответ.

Матье вернулся:

— Нет, про это она ничего не написала.

Райан поднялся:

— Что будем делать?

— Если верить ребенку, значит этого мсье Тэнгуэя действительно нет дома. Надо войти к нему в квартиру, все пере трясти. Когда вернется бабушка, порасспрашиваем ее. Ес ли она ничего дельного не скажет, поймаем его, когда он появится.

Райан посмотрел на Бертрана, указал на дверь. Тот еще раз постучал.

Молчание.

— Будем взламывать? — спросил Райан.

— Мсье Тэнгуэй рассердится.

Мы все взглянули на мальчика.

Райан в третий раз присел на корточки.

— Когда ему что-нибудь не нравится, он очень злится, — сообщил Матье.

— Но нам очень нужно поискать кое-что в квартире мсье Тэнгуэя, — объяснил Райан.

— Если вы взломаете его дверь, он рассердится, — повторил Матье.

Я присела рядом с Райаном:

— А рыбки мсье Тэнгуэя живут у тебя, Матье?

Ребенок покачал головой.

— Значит, у тебя есть ключ от его квартиры?

Кивок.

— Может, ты впустишь нас туда?

— Нет. Бабушка не разрешает мне выходить, когда я один дома.

— Все правильно, Матье. Бабушка считает, что так для тебя безопаснее. А ты очень хороший мальчик, раз слушаешься ее.

Ребенок опять расплылся в широкой улыбке.

— Может, ты просто дашь нам ключ от квартиры мсье Тэнгуэя? Всего на несколько минут? Полиция должна найти там кое-что очень важное.

— Ладно, — согласился мальчик. — Вы ведь из полиции.

Он скрылся из виду, потом, вернувшись с ключом, поджал губы и посмотрел на меня:

— Только не ломайте его дверь.

— Обещаем, что будем крайне осторожны.

— И не заходите на кухню. Это очень плохо. На его кухню заходить ни в коем случае нельзя.

— Хорошо-хорошо. — Я взяла ключ. — Закрывайся, Матье. Когда мы найдем то, что нам нужно, постучим в твою дверь.

Мальчик с серьезным видом кивнул и заперся изнутри.

Мы вернулись к Бертрану, он еще раз громко постучал. После непродолжительного колебания Райан подал мне знак, и я вставила ключ в замочную скважину.

Из коридора мы вошли прямо в небольшую красно-коричневую гостиную. Вдоль двух ее стен тянулись длинные ряды полок. Остальные стены были обшиты деревянными панелями, покрытыми лаком. Окна занавешивали красные бархатные шторы и тюль сероватого оттенка. Мы стояли неподвижно, вслушиваясь, всматриваясь в обстановку плохо освещенной комнаты.

Я улавливала только приглушенное жужжание, доносившееся из-за двойных дверей справа. Если бы не оно, в квартире было бы тихо как в могиле.

«Неудачное сравнение, Бреннан», — мрачно усмехнулась я про себя.

Бзззз. Бзззззз. Бзззззззззз. Бззззз.

Я осмотрелась по сторонам. В центре гостиной стоял резной деревянный стол, старый и потертый, как и вся остальная мебель. Его окружали такие же резные стулья. В углублении в стене напротив располагался обшарпанный диван, накрытый мексиканским покрывалом. На деревянном ящике возвышался «Сони-тринитрон».

Тут и там по всей комнате были расставлены маленькие столики и тумбочки, некоторые очень даже симпатичные. Я для собственной квартиры покупала подобные на рынке. Создавалось впечатление, что все эти вещи стоят на своих местах долгие годы.

Пол покрывал старый ковер с бахромой. Главное, что бросалось в глаза в этой комнате, — невообразимое множество растений. Они висели на стенах, зеленели в углах, тянулись вдоль плинтусов, стояли на окнах, на столах, на полках. Казалось, владелец квартиры возмещал растениями недостаток всего, что не мог позволить себе в жизни.

— Настоящий ботанический сад, черт возьми!

В воздухе густо пахло смесью ароматов листвы, плесени и влажной земли.

Коридорчик напротив входа вел к единственной закрытой двери.

Райан тем же движением, что и несколько минут назад в коридоре, отодвинул меня в сторону, прошел вдоль стен к коридору — слегка ссутулив плечи, чуть согнув ноги в коленях, — беззвучно шагнул к двери, помедлил несколько секунд и резким пинком открыл ее.

Дверь с шумом распахнулась, ударилась о стену, вновь вернулась к дверному проему и, отклонившись на сорок пять градусов, замерла.

Мое сердце колотилось как сумасшедшее. Да-дум. Да-дум.

Из-за приоткрытой двери в гостиную устремился поток странного сияния. Я услышала какие-то булькающие звуки.

— Тут у него рыбы, — сказал Райан, проходя в комнату.

Это была обычная спальня. Неширокая кровать, торшер, настольная лампа, будильник, капли от насморка. Комод без зеркала. Небольшой умывальник. Одно окно.

Единственное, что было здесь необычного, так это ряд аквариумов у дальней стены. Матье верно назвал рыбок по трясающими. Голубые, канареечно-желтые, черно-белые по лоски плавали туда-сюда меж розовых и белых кораллов и растений всевозможных зеленых оттенков. Каждую маленькую экосистему освещало зеленовато-голубое сияние.

Я смотрела на это чудо как завороженная, пытаясь ухватиться за мысль, вот-вот готовую оформиться.

Райан обошел меня, авторучкой отодвинул занавеску в душевой, открыл шкафчик с медикаментами, осмотрел корм и сетки рядом с аквариумами. Ящики комода он выдвинул, воспользовавшись носовым платком, содержимое — белье, носки, рубашки и джемперы — обследовал, вороша их опять-таки ручкой.

«Забудь ты про это, Бреннан», — подумала я, чувствуя, что моя неоформившаяся мысль так же неуловима, как пузырьки воздуха в аквариумах.

— Что-нибудь заслуживает внимания?

Райан покачал головой:

— Вроде бы ничего. Но я просматриваю его шмотки лишь предварительно. Сейчас проверим остальные комнаты, и пусть Жилбер берется за дело по-серьезному.

Бертран, оставшийся в гостиной, обследовал телевизор:

— Последнее слово техники.

Райан напряженно огляделся по сторонам, он все время был начеку.

Я прошла к полкам и принялась читать названия на корешках книг, которые, подобно телевизору, выглядели довольно новыми. Разнообразие тем потрясало. Экология. Ихтиология. Орнитология. Психология. Секс. Буддизм. Археология. Искусство маори. Резьба по дереву. Самураи. Вторая мировая война. Каннибализм.

Было здесь и множество книжек в мягкой обложке, включая научную фантастику на английском и французском языке. Многие входили в число моих любимых: Воннегут, Ирвинг, Макмертри. Но большинство книг посвящалось описанию преступлений, жестоких убийств, преследованию людей душевнобольными, психопатами. Их названия говорили сами за себя. А одну из полок заполняли книги исключительно о серийных убийцах: Бодене, Мэнсоне, Банди.

— По-видимому, Тэнгуэй и Сен-Жак состоят в одном и том же литературном обществе, — сказала я.

— Вероятно, эта скотина и есть Сен-Жак, — ответил Бертран.

— Нет, этот тип, в отличие от того, чистит зубы, — произнес Райан.

— Когда он ощущает себя Тэнгуэем, тогда и чистит.

— Судя по книгам, увлечений у него куча, — сказала я, еще раз внимательно осматривая пестрые ряды книг на полках. — Этот тип владеет и английским, и французским и страдает навязчивыми идеями.

— Почему вы так решили? — спросил Райан.

— Взгляните.

Они присоединились ко мне.

— Здесь все книги выстроены в алфавитном порядке по темам. — Я обвела рукой несколько полок. — Внутри каждой тематической группы — по фамилиям авторов. Книги одного и того же автора стоят с учетом года издания по возрастанию.

— Разве это не обычное явление? — спросил Бертран.

Мы с Райаном уставились на него в изумлении. Очевидно, он не любил читать.

— Посмотрите, как четко вписываются книги в полку.

— Кстати, он и трусы с носками так раскладывает — ровно вдоль линии стенки.

— Может, все эти книги он выставил для друзей. Чтобы думали, какой, мол, умный, — предположил Бертран.

— Нет, — возразила я. — Во-первых, на них нет пыли. Во-вторых, сверху видны краешки закладок. Он отмечает какие-то места и, наверное, возвращается к ним. Надо не забыть обратить на эти закладки внимание Жилбера. Весьма любопытный момент, может сыграть важную роль.

— М-да. Какую только дрянь он не читает! — протянул Бертран.

— Это еще что, — ответила я, только сейчас замечая собрание на самой верхней полке. — Взгляните-ка вон туда. Он увлекается не только романами об убийцах, но и вещами посерьезнее.

Оба детектива проследили за моим взглядом.

— Вот это да! — воскликнул Райан. — «Анатомия Грея». «Справочник по практической анатомии». «Цветной атлас анатомии человека». «Руководство по анатомированию». «Организм человека». Бог мой! Вы только взгляните на это! «Законы хирургии». У него этого дерьма больше, чем в библиотеке медицинского колледжа! Как видно, ему хорошо известно, что представляет собой изнутри человеческое тело.

Райан достал рацию:

— Пришлите сюда Жилбера и его команду. Остальным вдавиться в землю и ждать этого скота. Только не спугните его, когда он объявится.

Райан отдал еще какие-то распоряжения. Бертран продолжал рассматривать книги.

Я по-прежнему слышала приглушенное жужжание.

Бзз. Бзззззззззззз. Бзз.

— Эй, а это, кажется, по вашей части! — вдруг воскликнул Бертран. Рукой в носовом платке он вытащил с полки какую-то книгу и положил ее на стол.

«Американский антрополог». Тысяча девятьсот девяносто третий год.

Я могла и не раскрывать эту книгу. Одну из статей, вынесенных отдельным пунктом в оглавление, я знала почти наизусть. Статью Гэбби. Вид этой книги как будто выбил почву у меня из-под ног. Мне нестерпимо захотелось убежать отсюда. От желания очутиться в безопасности и беззаботности солнечной субботы, от желания дождаться звонка своей лучшей подруги, чтобы обсудить с ней совместные планы на вечер, мне стало дурно.

«Воды. Плесни холодной воды себе на лицо, Бреннан».

Я шагнула к двойным дверям и пнула их ногой, ища кухню.

БЗЗЗЗ. БЗЗЗЗЗЗЗЗ. БЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ. БЗЗ.

В этом помещении не было окон. Электронные часы справа освещали кухню зловещим оранжевым сиянием. Я разглядела три белых пятна — раковину, плиту, холодильник. И, нащупав на стене выключатель, щелкнула им, наплевав на осторожность.

Пробравшись нетвердыми шагами к раковине, я крутанула ручку, зажав ее между щекой и тыльной стороной ладони, и сполоснула лицо холодной водой. Когда развернулась, увидела в проеме двери фигуру Райана:

— Со мной все в порядке.

По кухне закружили перепуганные неожиданным вторжением мухи.

БЗЗЗ. БЗЗ. БЗЗЗЗЗЗ.

— Будете? — Райан протянул мне упаковочку мятных леденцов.

Я достала один:

— Спасибо. Слишком уж сегодня жарко.

— Это, надо полагать, кухня.

Прямо мимо его щеки пролетела крупная муха.

— Черт возьми! Чем этот сукин сын здесь занимается?

Наши взгляды одновременно упали на странные коричневые пятна на одном из столов, на два каких-то предмета. На бумажных полотенцах под ними темнели большие жирные круги. Над предметами нервно кружила стая мух: то приземлялась на них, то поднималась в воздух.

Слева лежала хирургическая перчатка, парная той, которую сегодня утром мы вырыли из земли. Мы подошли ближе, спугнув мух.

Я разглядела оба съежившихся предмета и невольно вспомнила о пауках и крысах в тех ужасных проходах. Я вдруг поняла, на что именно смотрю, хотя в реальной жизни ничего подобного никогда не видела.

— Это лапы.

— Что?

— Лапы какого-то животного.

— Вы уверены?

— Переверните какую-нибудь.

Он перевернул. Авторучкой.

— Видите обломки костей?

— Для чего они ему понадобились?

— Откуда же мне знать, Райан?

Я вспомнила про Альсу.

— Господи!

— Проверьте холодильник.

— О господи!

В холодильнике лежали небольшие, завернутые в прозрачный полиэтилен трупики с ободранной шкурой. И многие другие ужасные вещи.

— Кто это?

— Какие-то мелкие млекопитающие. Без шкуры трудно определить точно. По крайней мере, не лошади.

— Большое спасибо, Бреннан.

В кухню вошел Бертран:

— Что вы тут нашли?

— Мертвых животных. И вторую перчатку, — ответил Райан.

— Может, он этих зверей просто ест?

— Может. А из людей делает абажуры для ламп. Надо как следует обыскать это логово. Забрать все, что есть в кухне: ножи, миксеры, все содержимое чертова холодильника. Где, твою мать, застрял Жилбер?

Райан шагнул к телефону на стене слева от двери.

— Подождите, — остановила его я. — На аппарате есть кнопка повторного набора?

Райан кивнул.

— Нажмите ее.

— Наверное, последний, кому он звонил, был его священник. Или бабуля.

Райан надавил кнопку ручкой. Мы прослушали мелодию набора номера — семь нот — и четыре гудка. Затем зазвучал голос, и страх, который до недавнего момента достигал уровня моего горла, с силой шибанул в мозг. Голова пошла кругом.

— Veuillez laissez votre nom et numero de telephone. Je vais vous rappelez le plutot possible. Merci.

«Оставьте, пожалуйста, свое имя и номер телефона. Я перезвоню вам при первой же возможности. Спасибо».

36

Звук собственного голоса долбанул по мне, как молотом. Начали подкашиваться ноги, я стала хватать ртом воздух.

Райан помог мне опуститься на стул, подал воды, не задавая вопросов. Не знаю, как долго я просидела на этом стуле, не ощущая ничего, кроме беспредельного опустошения. Когда самообладание потихоньку вернулось ко мне, мысли заработали сбивчиво и тревожно.

Он звонил мне. Когда? Зачем?

Я видела, как Жилбер надевает перчатки, осматривает содержимое мусорного ведра, что-то из него достает и кладет в раковину.

«Ему понадобилось пообщаться со мной? — думала я. — Или с Гэбби? Что он собирался сказать? Может, хотел просто помолчать в трубку, припугнуть меня?»

По гостиной ходил, делая снимки, фотограф. Вспышка его камеры, будто светлячок, озаряла погруженную в полумрак квартиру.

«В последнее время автоответчик не раз фиксировал зво нок без сообщения, — прозвучало в моей голове. — Это он звонил?»

Человек в перчатках и спецодежде складывал книги в пакеты для сбора вещественных доказательств, наполненные пакеты опечатывал, маркировал и ставил на них свою роспись. Другой посыпал черно-красные поверхности полок белым порошком, третий — освобождал холодильник, складывая его содержимое в пакеты из плотной коричневой бумаги, а затем в контейнер-морозильник.

«Может, он убил ее здесь, — размышляла я. — Может, вот эти стены, эта мебель — последнее, что она видела в этой жизни?»

Райан о чем-то разговаривал с Шарбонно. Обрывки фраз доносились до меня со всех сторон сквозь удушающую жару. «Где Клодель?.. Уехал… Проверить чердак… подвалы… Найти ключи…»

Шарбонно куда-то удалился, вернулся с женщиной средних лет в халате и тапочках. Они опять ушли, а с ними и человек, упаковывавший книги.

Райан снова и снова предлагал отвезти меня домой, осторожно повторяя, что я уже ничем не могу помочь. Я это знала, но не могла уехать отсюда.

Бабушка явилась часам к четырем. Она не проявила ни враждебности, ни желания помочь: нехотя рассказала, что собой представляет мсье Тэнгуэй. Спокойный. С каштановыми редеющими волосами. Среднего телосложения, роста. Похожий на тысячу других мужчин Северной Америки. Она понятия не имела, когда и куда ее сосед ушел. Он и раньше исчезал, но всегда ненадолго. Об этом ей было известно только потому, что Матье кормил его рыбок. К ребенку он относился хорошо, за помощь платил. Больше она ничего об этом человеке не знала, да и виделась с ним довольно редко. Ей казалось, у него есть работа и машина, но это только казалось. Она не интересовалась им и не хотела ввязываться в эту историю.

Следственно-оперативная группа обрабатывала квартиру до позднего вечера. Я уехала раньше. В пять часов мной овладело непреодолимое желание уйти из этого логова. Когда Райан в очередной раз предложил увезти меня, я согласилась.

В машине мы почти не разговаривали. Райан сказал, что я не должна покидать квартиру и что за моим домом установлено круглосуточное наблюдение. Никаких ночных вылазок. Никаких самостоятельных расследований.

— Довольно, Райан, — ответила я, выдавая голосом свое изможденное состояние.

Остаток пути мы оба хранили напряженное молчание. Остановив машину у моего дома, Райан вышел вместе со мной на улицу и посмотрел на меня как-то по-особому:

— Послушайте, Бреннан, я не хочу своими поучениями усугублять ваше страдание. Скажу одно: мы задушим эту мразь, и мне очень бы хотелось, чтобы вы дожили до этого счастливого момента.

Его забота тронула меня сильнее, чем я того желала.

На поимку Тэнгуэя полиция бросила все силы. Каждому копу в Квебеке, полиции провинции Онтарио, полиции штатов Нью-Йорк и Вермонт были разосланы распечатки с его словесным портретом. Но Квебек велик, пересечь его границу и где-нибудь спрятаться — задача вполне осуществимая.

В последующие несколько дней все мои мысли были заняты только одним — гаданием, где Тэнгуэй. Может, затаился в какой-нибудь норе и довольно посмеивается. Или вообще умер. Или сбежал. Серийные убийцы нередко так поступают: предчувствуя приближение опасности, срочно куда-нибудь уезжают. Некоторых вообще не удается найти. Нет. В то, что мы никогда его не поймаем, я отказывалась верить.

Все воскресенье я просидела дома. Мы с Верди как будто спрятались в кокон: я не одевалась, не включала ни радио, ни телевизор. От одной мысли, что я увижу на экране фото Гэбби или услышу описание жертвы и подозреваемого, делалось дурно.

Позвонила я всего троим людям. Сначала Кэти, потом своей тете в Чикаго. С восьмидесятичетырехлетием, тетушка! Всего наилучшего!

Я знала, что Кэти в Шарлотте, просто хотела в этом удостовериться. Она мне не ответила. Неудивительно. Проклятые огромные расстояния! Нет. Спасительные расстояния. Я не желала, чтобы моя дочь находилась где-нибудь в этих краях, под боком у монстра, который недавно держал в своих грязных лапах ее фотокарточку. Она об этом ничего не должна была знать.

Третий звонок — родителям Гэбби. Ее мать, напичканная лекарствами, лежала в постели. Я поговорила с мистером Макаулеем. Похороны были назначены на четверг.

Некоторое время я безутешно рыдала, сотрясаясь всем телом. Демоны, живущие в моей крови, орали, что жаждут алкоголя: «Накорми нас! Заглуши! Утоли нашу боль! Все так просто!»

Да, очень просто. Но я не сделала этого. Выстояла. Если я сдамся сейчас, то потеряю работу, друзей, уважение к себе. И позволю Сен-Жаку — Тэнгуэю с легкостью с собой расправиться.

«Нет, я не сдамся, — решила я твердо. — Ни бутылке, ни маньяку. Ради светлой памяти о Гэбби. Ради себя и дочери».

Абсолютно трезвая, я ждала, сгорая от желания выложить Гэбби все, что творилось в моей душе. Очень часто я подходила к окну и проверяла, не уехали ли копы.

В понедельник около половины двенадцатого позвонил Райан. Ламанш закончил аутопсию. Причина смерти — перетяжка кровеносных сосудов. Несмотря на то что тело уже начало разлагаться, Ламанш нашел на шее Гэбби глубокий след от удавки. Кожа над этим следом и под ним была порвана в нескольких местах.

Райан замолк. Я представила Гэбби, которая изо всех сил пытается дышать, до последнего мгновения цепляясь за жизнь. Стоп. Хорошо еще, что мы нашли ее так быстро. Не знаю, что со мной стало бы, если бы мне самой пришлось обследовать ее останки. Я и так с ума сходила от боли.

— …Были тоже повреждены. Да, еще он сказал, что на той штуковине, которой этот сукин сын ее задушил, были какие-то звенья или петли. У нее на коже остались углубления, по форме напоминающие спираль.

— Следов насилия он не обнаружил?

— Об этом сложно судить. Она довольно сильно разложилась. Но спермы не было.

— Когда наступила смерть?

— По словам Ламанша, самое меньшее — пять дней назад. Самое большее — десять.

— Довольно давно.

— Тело могло разложиться и сильнее, ведь было зарыто неглубоко, а в последнее время стоит жуткая жара.

О боже! Не исключено, что он убил ее в день исчезновения.

— В ее квартире вы побывали?

— Да, ваша подруга явно приходила туда примерно перед самой смертью, хотя никто из соседей с ней не встречался.

— А о Тэнгуэе что-нибудь удалось выяснить?

— Весьма неожиданную информацию. Этот парень работает учителем в небольшой церковной школе на западном острове. — (Я услышала шелест бумаги.) — В школе «Сен-Изидор». С девяносто первого года. Двадцать восемь лет. Холост. В графе «Другие родственники» в форме принятия на работу он написал «нет». Мы проверяем достоверность всех этих сведений. Живет здесь тоже с девяносто первого. Согласно показаниям хозяйки квартиры он приехал откуда-то из Штатов.

— Отпечатки пальцев нашли?

— Много. Сегодня утром их образцы уже отправили на юг.

— А внутри перчатки, которая лежала на тех лапах?

— В ней по крайней мере два отпечатка оказались довольно отчетливыми. И смазанный рисунок ладони.

У меня перед глазами всплыл образ Гэбби, потом — полиэтиленового пакета для мусора. Перчатки. Я машинально написала в открытом блокноте: «Перчатка».

— Бертран сейчас в Ленноксвилле. Клодель пытается что-нибудь выведать в «Сен-Изидоре», но пока почти безрезультатно. У них летние каникулы, на работу выходят только сторожа и уборщики.

— А в его квартире вы нашли что-нибудь? Имена, телефоны?

— Нет. Ни фотографий. Ни телефонных книжек. Ни писем. Этот тип живет будто в социальном вакууме.

Некоторое время мы оба обдумывали сказанное.

— Это, по всей вероятности, и объясняет его странные хобби, — сказал Райан.

— Вы о страсти к убийству животных?

— Да. А еще о коллекции ножей.

— Ножей?

— Их у него больше, чем у ортопеда. В основном хирургические — скальпели и лезвия. Он хранил их под кроватью. Вместе с коробкой хирургических перчаток. Оригинал.

— Одиночка-фетишист. Потрясающе!

— Еще он обожает порнографию. Мы нашли у него целую стопку засмотренных чуть ли не до дыр журналов.

— Что еще о нем узнали?

Опять послышался шелест бумаги.

— У него есть машина. «Форд» восемьдесят седьмого года выпуска. Сейчас ее разыскивают. Сегодня утром мы получили копию с фотографии, вклеенной в его водительские права, увеличили ее и тоже повсюду разослали. Но…

— Что?

— По-моему, бабушка права: его внешность весьма непримечательная. Или же на ксероксных и факсовых копиях он не похож на себя.

— Как вы думаете, это и есть тот самый Сен-Жак?

— Возможно. Или Жан-Кретьен. Или торговец хот-догами с улицы Сен-Поль. Кстати, ему ни разу не выписали штрафа за неправильную парковку. Очень законопослушный мальчик.

— М-да. Хороший мальчик, обожающий порно, хирургические инструменты и разрезанных животных. — Пауза. — Кстати, что это были за зверьки?

— Пока неизвестно.

Я взглянула на слово, которое вывела в блокноте, и сглот нула, смачивая пересохшее горло:

— А внутри той перчатки, которая лежала с Гэбби, что-нибудь обнаружили?

Произнести вслух ее имя далось мне с трудом.

— Нет.

— Мы так и думали.

— Да.

Из трубки доносились привычные звуки кабинета отдела убийств.

— Я завезу вам копию его фотографии, чтобы вы знали, как он выглядит, на случай если столкнетесь с ним. Хотя я считаю, что вам не следует отходить от дома до тех пор, пока мы не выловим его.

— Я сама приеду. Хочу сходить в биологическую лабораторию.

— Я ведь сказал, что…

— Только не разыгрывайте передо мной крутого мачо, Райан.

Райан глубоко вздохнул.

— Вы что-то от меня скрываете?

— Бреннан, я рассказал вам все, что мы знаем.

— Я подъеду через тридцать минут.

Я была в лаборатории менее чем через полчаса. Мне сообщили, что перчатки уже в биологической лаборатории.

Я посмотрела на часы: двенадцать сорок. Позвонила в центральный штаб КУМа, собираясь спросить, могу ли я посмотреть фотографии, сделанные в квартире Сен-Жака на Берже. В штабе уже начался обеденный перерыв. Секретарь записал мое сообщение.

Ровно в час я вышла из своего офиса и направилась в отдел биологического анализа. В просторном кабинете не было никого, за исключением женщины с пышными волосами и пухленьким, как у рождественских ангелов, лицом. Она взбалтывала в пузырьке какую-то жидкость. На столе лежали две латексные перчатки.

— Bonjour, Франсуаз.

— А! Я почему-то так и подумала, что сегодня вас увижу. — Херувимские глаза Франсуаз выразили сострадание. — Мне очень-очень жаль. Даже не знаю, как вас поддержать.

— Merci. Все в порядке. — Я указала головой на перчатки. — Что вам удалось выяснить?

— Вот эта чистая. Следов крови нет. — Она жестом указала на перчатку Гэбби. — К обследованию второй я только приступила. Хотите поприсутствовать?

— Да, спасибо.

— Я взяла соскоб с этих коричневых пятен и обезводила его в солевом растворе.

Она взглянула на жидкость сквозь стеклянную стенку пузырька, поместила его в подставку для пробирок, взяла пипетку и нагрела ее стеклянную часть над пламенем.

— Сначала я сделаю тест на определение человеческой крови.

Достав из холодильника малюсенькую бутылочку, она открыла ее и опустила внутрь трубку пипетки. Как кровь, всасывающаяся в комара, антисыворотка быстро побежала вверх, заполняя трубку. Франсуаз подняла ее и быстро заткнула большим пальцем.

— Кровь прекрасно знает собственные белки или антигены. Когда в нее добавляешь чужие антигены, она стремится разрушить их при помощи антител. Некоторые антитела уничтожают чужие антигены, некоторые вынуждают их сблизиться друг с другом. Это сближение называется реакцией агглютинации. Антисыворотку получают в животных, чаще всего в кроликах или курицах, путем введения в них крови животного другого вида. Кровь кролика распознает чужаков и, желая защититься, вырабатывает антитела. Если к ней добавить человеческую кровь, образуется человеческая антисыворотка, козью — козья, лошадиную — лошадиная. Когда человеческую антисыворотку смешиваешь с человеческой кровью, происходит реакция агглютинации. Взгляните. Если коричневые пятна на перчатке — следы человеческой крови, значит в пробирке, в которой я сейчас смешаю ее с антисывороткой, появится осадок.

Она взяла пузырек, набрала в другую пипетку растворенный в нем соскоб с перчатки Тэнгуэя, выдавила жидкость в чистую пробирку и добавила к ней антисыворотку.

— А сколько времени уходит на подобную процедуру? — поинтересовалась я.

— От трех до пятнадцати минут. Все зависит от интенсивности антисыворотки.

Мы подождали пять минут и рассмотрели содержимое пробирки под люкс-лампой. Никакого осадка не появилось. Прошло еще пять, десять минут. Жидкость оставалась прозрачной.

— Значит, это не человеческая кровь. Давайте проверим, может, это кровь животного, — сказала Франсуаз, направляясь к холодильнику.

— А вы можете определить, какому конкретно виду принадлежит та или иная кровь? — спросила я.

— Нет. Обычно удается установить только семейство: кошачьи, полорогие, жвачные.

Она достала из холодильника подставку с пробирками и поставила ее на стол.

На каждой тонкостенной емкости я увидела название какого-нибудь животного. Коза. Крыса. Лошадь. У меня перед глазами возникли лапы из кухни Тэнгуэя.

— Давайте попробуем собачью антисыворотку, — сказала Франсуаз.

Опять тот же результат.

— Может, беличью или крысиную? — предложила я.

Франсуаз задумалась:

— Да, пожалуй. Возьмем крысиную.

Менее чем через четыре минуты в пробирке, в которой она смешала антисыворотку с жидкостью из пузырька, выпал осадок: желтоватый сверху, прозрачный внизу, туманно-белый посредине.

— Ну вот, — произнесла Франсуаз. — Это кровь какого-то мелкого грызуна: крысы или суслика. Не знаю, поможет ли вам эта информация, но другой я не смогу вам предоставить.

— Поможет, — ответила я. — Могу я воспользоваться вашим телефоном?

— Конечно.

Я набрала внутренний номер кабинета, расположенного на этом же этаже.

— Лакруа, — послышалось из трубки.

Я назвала свое имя и объяснила, что мне нужно.

— Конечно. Подходите через двадцать минут, я как раз освобожусь.

Я под роспись взяла перчатки, проследовала в свой кабинет и занялась проверкой и подписанием документов, скопившихся на столе. А спустя двадцать минут вернулась в отделение биологии и вошла в кабинет с табличкой: «In cendie et Explosifs». «Воспламеняющиеся и взрывчатые вещества».

В кабинете перед огромной машиной, называемой рентгеновским дифрактометром, стоял человек в лабораторном халате. Он повернулся и взглянул на меня своими добрыми, как у диснеевского оленя, глазами — с нависшими веками и загибающимися кверху ресницами.

— Bonjour, мсье Лакруа. Comment ça va?

— Bien. Bien. Принесли?

Я показала ему два полиэтиленовых пакетика.

— Давайте начнем.

Я прошла за ним в небольшую прилежащую комнату с машиной размером с фотокопировальный аппарат, двумя мониторами и принтером. На одной из стен здесь висела периодическая таблица Менделеева.

Лакруа натянул хирургические перчатки, положил пакетики для сбора вещественных доказательств на стол, извлек из каждого по перчатке, которые полчаса назад обследовала Франсуаз, и осмотрел их. Они выглядели идентично тем, которые были у него на руках.

— Перво-наперво определим основные характеристики: вес, плотность, цвет, отделку краев. — Произнося эти слова, он крутил перчатки в руках, изучая их. — Похоже, они одинаковые. Взгляните: края и на той и на другой закручиваются наверх.

Я приблизилась:

— А разве не все перчатки именно такие?

— Нет. Некоторые закручиваются внутрь. Так. Теперь выясним их состав.

Он поднес перчатку Гэбби к машине, положил ее на лоток под поднятой крышкой и нажал кнопку. Аппарат загудел, приступая к работе. В углу загорелась небольшая коробочка: белым на красном фоне высветилась надпись «Рентгеновское излучение». На панели с кнопками зажглись огоньки. Красный — рентгеновское излучение. Белый — питание. Оранжевый — крышка открыта.

Лакруа задал параметры, закрыл крышку и сел на стул перед мониторами:

— Присаживайтесь. — Он махнул рукой, указывая на второй стул.

На первом мониторе появилось изображение пустынного ландшафта: зернистые впадины и выпуклости, покрытые тут и там валунами и затенениями. На эту картинку накладывался ряд концентрических кругов. С правой стороны их пересекали две прерывающиеся в нескольких местах линии.

При помощи джойстика Лакруа сдвинул круги, поднимая их над валунами.

— Это наша перчатка, увеличенная в восемьдесят раз. Необходимо выбрать на ней наиболее подходящий для анализа участок и направить лучи именно на него. — (Несколько мгновений я наблюдала за перемещающимися на экране изображениями.) — Вот. Пожалуй, вот этот.

Лакруа нажал на аппарате какую-то кнопку. Тот загудел как-то по-иному.

— Начался процесс разрежения. Он продлится пару минут. Потом будет произведено сканирование. Очень быстро.

— И мы узнаем, из чего состоит перчатка?

— Oui. Рентгеновское излучение определит, какие элементы присутствуют в перчатке.

Шум стих, и в нижней части правого монитора на голубом фоне повырастали небольшие красные холмики. Спустя мгновение они немного увеличились, а из их верхушек вытянулись тонкие желтые полоски. В нижнем левом углу появилось изображение клавиатуры с названиями химических элементов на каждой клавише.

Лакруа ввел какую-то команду, и на экране высветились буквы. Некоторые из холмиков остались небольшими, некоторые растянулись, превратившись в длинные остроконечные полосы, похожие на гигантские термитники.

— Вот. — Лакруа указал подбородком на полосу справа.

Она выросла аж до верхнего края экрана, ее макушка срезалась. Соседняя полоска была вдвое короче. На обеих темнели знаки «Zn».

— Цинк. Соответствует стандарту. Он присутствует во всех подобных перчатках.

Он указал на две полосы слева, одну — приземистую, другую — поднявшуюся на три четверти экрана.

— Короткая — это магний. Длинная, обозначенная буквами «Si», — кремний.

Правее этих полос располагались две одинаковые, со знаками «S».

— Сера.

Полоса с буквами «Са» достигала в высоту середины экрана.

— Кальция довольно много.

За кальцием следовал пробел, затем ряд небольших холмиков, соседей высоченной полосы цинка. Fe.

— А железа мало. — Лакруа откинулся на спинку стула и что-то прикинул в голове. — Типичный коктейль. Сейчас я сделаю распечатку данных и произведу ряд других проверок.

Еще девять тестов выдали ту же самую информацию.

— Что ж, с этой перчаткой все ясно. Давайте проверим вторую.

Перчатка из кухни Тэнгуэя содержала больше кальция, и в ней вообще не было железа, кремния и магния, но присутствовало небольшое количество калия.

— Что это означает? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Каждый производитель латекса использует свой рецепт, несколько отличающийся от рецептов других предприятий. Конечно, и перчатки, изготовленные одной и той же фирмой, могут отличаться друг от друга количеством того или иного содержащегося в них элемента. Но эта разница довольно незначительна.

— Значит, эти перчатки — не пара?

— Они даже произведены разными компаниями.

Лакруа поднялся со стула и пошел к машине, чтобы извлечь из нее перчатку.

— Может, какой-то другой тест выдаст нам иную информацию?

— Уверяю вас, мы сделали все, что требовалось.

— А что, если они просто из разных коробок?

Лакруа посмотрел на меня:

— Сейчас я кое-что вам покажу.

Он прошел в главную лабораторию, о чем-то переговорил с ассистентом, вернулся с пачкой распечаток с изображением вытянутых полосок и холмиков и разложил их на столе:

— Посмотрите, какими незначительными были бы различия изображений, если бы эти перчатки изготовил один и тот же производитель.

Он придвинул ко мне несколько листов. Я внимательно рассмотрела холмы и полосы. Их размеры не совпадали идеально, но и не различались настолько разительно, насколько распечатки исследования двух перчаток, которые принесла я.

— Вот другие экземпляры. — Лакруа пододвинул ко мне еще несколько листов.

Я перевела на них взгляд и затаила дыхание. Один из рисунков показался мне очень знакомым. Zn. Fe. Ca. S. Si. Mg. Высокое содержание цинка, кремния и кальция. Я взяла распечатки результатов исследования перчаток Гэбби и приложила к этому листу. Изображения практически совпали.

— А вот эти перчатки изготовлены одним производителем, мсье Лакруа?

— Да-да. Именно это я и пытаюсь вам объяснить.

— Когда вы исследовали эту перчатку? — Мое сердце заколотилось быстрее.

— По-моему, несколько недель назад. — Он посмотрел на номер. 327468. — Если хотите, я посмотрю в компьютере, что это за дело.

— Да, пожалуйста.

Я уставилась на данные, высветившиеся на мониторе компьютера. Номер: 327468. Номер ЛМЛ: 29427. Запрос от: КУМ. Следователи: Л. Клодель, М. Шарбонно. Место обнаружения: 1422, улица Берже. Дата обнаружения: 24.06.94.

Старая перчатка в квартире Сен-Жака. Клодель решил, что владелец той конуры просто-напросто печется о своих руках. По его мнению, этот тип занимается в перчатках уборкой. Перчатка Сен-Жака была такой же, как перчатка Гэбби.

Я поблагодарила мсье Лакруа и направилась сдавать перчатки. Мысли неслись с сумасшедшей скоростью. Перчатка с кухни Тэнгуэя отличалась от той, которую мы нашли на теле Гэбби. На ней обнаружили капли крови животного. И его отпечатки пальцев. Перчатка Гэбби была чистой. У Сен-Жака тоже нашли перчатку. Такую же, как в могиле Гэбби. Что же все это значит?

На столе в своем офисе я увидела розовый листок с клеевым краем. Сообщение о том, что фотографии с улицы Бер же отсканированы и хранятся на диске. Я позвонила в штаб и сказала, что через несколько минут за ним заеду.

Направляясь туда, я проклинала час пик и туристов, запрудивших окрестности старого порта. Втиснув свою «мазду» между двумя машинами, я вошла в здание штаба и сразу поднялась по лестнице на третий этаж. Как ни странно, диск, за которым я приехала, уже находился у встретившего меня дежурного сержанта. Я расписалась за него и, вернувшись в машину, засунула в портфель.

По дороге домой я постоянно смотрела в зеркало заднего вида, ища взглядом преследователя. Ища взглядом Тэнгуэя. Сен-Жака. Я ничего не могла с собой поделать.

37

Я приехала домой в пять тридцать и в тишине гостиной стала думать, что еще могу предпринять. Ничего. Райан прав. Тэнгуэй мог находиться где-то поблизости, выжидать удобного момента, чтобы прикончить меня.

Следовало чем-то себя занять. Я решила сходить на рынок и что-нибудь купить к ужину.

Выйдя из подъезда, я посмотрела направо и налево. Двое полицейских стояли на аллее рядом с пиццерией. Я кивнула им и махнула рукой в сторону Сен-Катрин. Они тоже мне кивнули, и один из них медленно зашагал за мной.

Направляясь к рынку, я спиной чувствовала, что сопровождающий меня коп раздражен. Мне было наплевать. В такой чудесный день я просто не могла сидеть дома. Я только вечером заметила, что погода изменилась: жара спала, на ярко-синем небе появились огромные белые облака, землю покрыли пятна тени. Мне стало чуть легче.

Я сразу прошла в отдел «Овощи-фрукты» и с сосредоточенностью нейрохирурга занялась оценкой цвета бананов, выбором авокадо, брокколи, картофеля, брюссельской капусты. Покупкой французского батона в булочной. Шоколадного мусса в кондитерской. Свиных котлет и говядины в мясном отделе.

Когда продавец снял с крючка пилу и принялся отпиливать приглянувшийся мне кусок мяса, мои мысли опять переключились на тему убийств. Я попыталась заставить себя подумать о чем-нибудь другом, но не сумела. Пила мясника? Ее может купить кто угодно. Полиция СК уже проработала этот вопрос, связавшись со всеми точками распространения таких пил в провинции. За последние годы их продали несколько тысяч.

И?..

Я уже давно поняла: если начинаешь выуживать некую идею откуда-то из подсознания, это занятие увлекает тебя все больше и больше и вскоре мысль всплывает на поверхность.

Я заплатила за мясо и пошла домой коротким путем — через улицу Сен-Катрин.

В мое отсутствие кто-то звонил. Я уставилась на мигающую красную лампочку автоответчика, продолжая держать в руках сумки.

«Что, если это Тэнгуэй? — прогремело в мозгу. — Оставил ли он сообщение или просто помолчал в трубку?»

— Не становись истеричкой, Бреннан, — произнесла я вслух. — Позвонить мог и кто-нибудь другой. Например, Райан.

Я опустила сумки на пол, вытерла об одежду повлажневшие ладони и нажала кнопку. Это был не Тэнгуэй. Кое-кто посерьезнее.

— Привет, мама. С тобой все в порядке? Эй! Ты там? — Ее слова сопровождал шум улицы, как будто она звонила из автомата. — Мам, я собираюсь к тебе приехать. Макс оказался последним дерьмом. Он мне больше не нужен.

Я услышала, как кто-то что-то ей сказал.

— Подожди минутку, — ответила она, на мгновение отдалившись от трубки. — Мам, у меня появилась возможность съездить в Нью-Йорк, причем бесплатно, представляешь? Оттуда я направлюсь к тебе. Так что скоро увидимся. Пока!

— Нет! Не приезжай сюда, Кэти! — воскликнула я.

Кошмар какой-то! Гэбби мертва. Психопат, ее убивший, зарыл вместе с ней в землю нашу с Кэти фотографию. А теперь Кэти едет сюда!

У меня громко застучало в висках. Голова закружилась. Я должна остановить ее. Но как? Я не знала, где она находится.

Пит.

Набирая его номер, я вспоминала фрагмент из прошлого. Кэти три года. Мы в парке. Она насыпает песок в пластмассовые ведерки. Наблюдая за ней, я разговариваю с другой молодой мамочкой. Неожиданно Кэти бросает свои ведра и бежит к металлическим качелям-пони. Ее лицо сияет, на нем написано восхищение цветной гривой и уздечкой, летающими туда-сюда в воздухе. Я знаю, что качели вот-вот ударят ее, но ничего не могу сделать.

Сейчас происходило то же самое.

Не дозвонившись до Пита по прямому телефону, я набрала номер его секретарши. Она сказала, что Пит уехал по делам. Разумеется. Я оставила сообщение, положила трубку и уставилась на автоответчик.

А несколько мгновений спустя закрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь хоть немного успокоиться. Мой затылок был словно зажат в тиски. Меня бросало то в жар, то в холод.

— Ничего подобного не случится!

Я открыла глаза и увидела Верди, удивленно рассматривавшего меня из дальнего угла комнаты.

— Ничего подобного не случится! — повторила я, обращаясь к нему.

Кот, не моргая, продолжал смотреть на меня круглыми желтыми глазами.

— Какой-то выход должен быть.

Верди выгнул спину, потянулся, составил все четыре лапки вместе и сел, окружив себя хвостом.

— Я что-нибудь придумаю. Сидеть на месте и ждать, что этот дьявол опять выпустит свои поганые когти, на этот раз в мою дочь, — нет! Я так не могу.

Я отнесла продукты на кухню, положила их в холодильник, вернулась в гостиную, достала ноутбук, включила его и открыла документ с таблицей. Когда началась эта ужасная история? Я взглянула на колонку «Дата обнаружения». Изабеллу Ганьон нашли второго июня. С тех пор прошло семь недель. А мне казалось — семь лет.

Я прошла в кабинет и достала папки с копиями полицейских отчетов, фотографий и остальных документов, на создание которых потратила массу времени.

В течение двух последующих часов я изучала каждый снимок, каждое имя, каждую дату и буквально каждое слово. Просмотрев все, я начинала сначала, надеясь увидеть еще какую-нибудь пропущенную деталь, какую-нибудь мелочь. Результативным оказался третий раз.

Я обратила на это внимание, читая отчет Райана об опросе отца Грейс Дама. Подобно мучительному желанию чихнуть, что с каждой секундой возрастает, сидевшая где-то в подсознании мысль долгое время издевалась надо мной. А в это мгновение вдруг полностью оформилась и перескочила в область осознанного.

Мясной магазин. Грейс Дама работала в мясном магазине. Убийца использовал для расчленения жертв кухонную пилу и неплохо разбирался в анатомии человека. Тэнгуэй разрезал животных. Может, в этом и кроется ключ к разгадке этой головоломки.

Я еще раз пробежала глазами по строчкам отчета, ища название магазина, но оно не указывалось.

Я набрала номер телефона семейства Дама. Мне ответил мужчина.

— Мистер Дама?

— Да.

Английский с акцентом.

— Я доктор Бреннан. Принимаю участие в расследовании убийства вашей жены. Можно задать вам несколько вопросов?

— Да.

— В момент исчезновения ваша жена где-нибудь работала?

Пауза.

— Да.

— Где именно?

— В булочной на Фэрмон. Она работала там лишь по нескольку часов в день, у нас ведь дети.

Я задумалась. Ничего не вырисовывается.

— Как долго ваша жена там проработала, мистер Дама? — спросила я, пытаясь не выдать голосом своего глубокого разочарования.

— Всего несколько месяцев.

— А до булочной где она работала?

— В мясном магазине.

— В каком именно?

Я затаила дыхание.

— На Сен-Доминик. Принадлежит человеку из нашего прихода. Он расположен ближе к Сен-Лорану, может, вы там бывали?

Да. Я вспомнила, как разглядывала этот магазин сквозь мокрое стекло.

— В какой именно период времени она там работала? — Я старалась говорить спокойно.

— Насколько я помню, почти весь девяносто первый год. Если это очень важно, я проверю. Раньше у меня никто не расспрашивал о точных датах.

— Пока не нужно. Мистер Дама, а о некоем Тэнгуэе ваша жена никогда не упоминала?

— О ком? — резко переспросил он.

— О Тэнгуэе.

Мне казалось, мои виски сейчас взорвутся. В горле у меня заскребло.

— Нет.

Я поразилась горячности, с которой он произнес это «нет».

— Спасибо. Вы нам очень помогли. Если мы выясним что-нибудь важное, немедленно вам сообщим.

Я нажала на рычаг и позвонила Райану. С работы он уже ушел. Я набрала домашний телефон. Никто не ответил. Я знала, что следует предпринять. Позвонив еще кое-кому, я взяла ключи и направилась к выходу.

Мясной на Сен-Доминик сегодня выглядел иначе, чем в тот день, когда я впервые его заметила. Надписи на окнах магазина не изменились, но он был ярко освещен и открыт. Из посетителей я увидела здесь лишь какую-то старуху с безразличным выражением лица, медленно перемещавшуюся вдоль витрины. Я проследила, как она остановилась, развернулась на триста шестьдесят градусов, прошла к при лавку и указала на тушку кролика. Маленький замороженный кусок мяса, напомнивший мне о коллекции Тэнгуэя и об Альсе.

Когда старуха расплатилась и вышла, я приблизилась к человеку с прямоугольным лицом и грубыми чертами, стоявшему за прилавком. Его руки были на удивление худыми, но довольно крепкими. На его переднике, как сухие лепестки на белоснежной скатерти, темнели бурые пятна.

— Bonjour.

— Bonjour.

— Сегодняшний вечер не из самых успешных?

— По вечерам у нас всегда мало народу.

Он говорил по-английски с сильным акцентом, как муж Дама.

Где-то во внутренних помещениях гремели посудой.

— Я принимаю участие в расследовании убийства Грейс Дама. — Я достала удостоверение и показала ему. — Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Человек выпучил глаза. Где-то выключили, потом снова включили воду.

— Вы владелец этого магазина?

Кивок.

— Мистер?..

— Плеври.

— Мистер Плеври, Грейс Дама какое-то время у вас работала?

— Кто?

— Грейс Дама. Одна из прихожанок церкви, которую вы посещаете.

Плеври скрестил на груди сухопарые руки и кивнул.

— Когда она у вас работала?

— Года три или четыре назад. Я не помню точно. У меня их тут столько переработало!

— Она сама уволилась?

— Без предупреждения.

— Почему?

— Почем мне знать? В те времена все так поступали.

— Вам не показалось, что в тот период она выглядела несчастной, взвинченной или расстроенной?

— За кого вы меня принимаете? За Зигмунда Фрейда?

— С кем-нибудь из других ваших работников Грейс Дама общалась? Может, с кем-то дружила, была в близких отношениях?

Уголки губ Плеври подпрыгнули в улыбке.

— В близких отношениях?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

Он тоже посерьезнел и отвел взгляд в сторону:

— Здесь работаем только мы с братом, вступать в близкие отношения тут не с кем.

Эти два слова он произнес протяжно, будто юноша, отпускающий грязную шутку.

— Может, кто-нибудь приходил к ней, донимал ее?

— Послушайте, я нанял эту женщину, объяснил, что входит в ее обязанности. Она выполняла свою работу. Ее личная жизнь меня не интересовала.

— Я просто подумала, что вы могли случайно обратить внимание на…

— Грейс отлично работала. Я пришел в бешенство, когда она заявила, что уходит, не стану скрывать. Тогда мы переживали не лучшие времена. Но я не держу на нее зла. Позднее, когда я услышал в церкви о ее исчезновении, сразу подумал, что она мертва. Ее муж порой бывал с ней довольно неласков. Мне жаль эту женщину, честное слово, жаль, но я уже плохо ее помню.

— Вы сказали, муж порой бывал с ней неласков?

Его взгляд сделался холодно-отстраненным. Мне показалось, прямо перед моим носом закрылись ворота шлюза.

— Задайте все свои вопросы Никосу. Он — член ее семьи.

Мне вспомнились слова Райана о том, что из родственников Грейс Дама правды теперь не вытянешь. Я достала из сумки фотографию Сен-Жака:

— Вы когда-нибудь видели этого человека?

— Кто это такой?

— Один ваш сосед.

Он внимательно рассмотрел снимок:

— Качество фото ужасное.

— Это кадр, заснятый видеокамерой.

— Фильм Запрудера тоже снимали видеокамерой, но в нем можно разглядеть лица людей.

Я задумалась, почему он привел в пример именно фильм Запрудера, но ничего не спросила. По лицу мужчины пробежала вдруг едва уловимая тень, нижние веки на мгновение сморщились, потом опять расправились.

— Что?

— Гм…

Он не сводил глаз с фотографии.

— Вы его узнаете?

— Этот тип чем-то напоминает мне еще одного «благодарного» работничка, но, может, я и ошибаюсь. Своими вопросами вы совсем меня запутали. Черт, я ничего не знаю! — Он бросил фото на прилавок. — Если бы вы принесли мне нормальную карточку, я точно ответил бы вам.

— Кем был тот парень, о котором вы упомянули?

— Я же говорю вам, фотография паршивейшая. На ней человек с лысеющей головой. Больше ничего не разглядеть.

— Когда вы сказали, что он напомнил вам еще одного «благодарного» работничка, о ком вели речь?

— О парне, который временно у меня работал и внезапно уволился. Вслед за ним ушла и Грейс, даже «до свидания» не сказала. В ту пору это были два единственных моих помощника. Мой брат жил в Штатах, я целый год со всеми делами управлялся один.

— Как звали этого парня?

— Фортье. Сейчас… Лео. Лео Фортье. Я запомнил имя, потому что у меня есть двоюродный брат Лео.

— Он работал у вас одновременно с Грейс Дама?

— Я нанял его вместо человека, уволившегося прямо перед приходом Грейс. Я подумал, что должен взять еще кого-то. На случай если один ушел бы, можно было бы рассчитывать на второго. А они вдвоем свалили. Для меня начался тогда кромешный ад. Фортье проработал со мной, наверное, с год или полтора. А потом просто перестал являться. Даже ключи не вернул. Вспоминать о том времени тошно.

— Что это был за человек?

— Обычный человек. Увидел вывеску на моем магазине, зашел, спросил, не нужны ли мне работники. Я нанял его. У него был опыт резать мясо, с ним он разделывался действительно ловко. Рано утром приходил, чтобы открыть магазин, вечером — закрыть и навести порядок. Днем работал в каком-то другом месте. Не могу сказать о нем ничего плохого. Спокойный, трудолюбивый, никогда не раскрывал рта. Черт, я даже не знал, где этот Лео живет.

— А с Грейс они ладили?

— Сложно сказать. Когда он уходил, она только появлялась, когда приезжал вечером, ее уже не было. Не уверен, что эти двое вообще были знакомы.

— Значит, вам кажется, что человек на фотографии похож на этого Фортье?

— В общем-то, на него похожи все парни с редеющими волосами.

— Где сейчас находится Фортье, вам известно?

Плеври покачал головой.

— А кого-нибудь по имени Сен-Жак вы, случайно, не знаете?

— Нет.

— Тэнгуэй?

— Странная фамилия.

В голове у меня стучало, в горле дергало. Я оставила свою визитку и ушла.

38

У подъезда своего дома я увидела пышущего гневом Райана.

— Я целый день не могу до вас дозвониться. Никто не может. Вы ведь не индианка! Это им кажется: надень платье, станцуй танец — и станешь пуленепробиваемым. — Его щеки горели, на виске дрожала венка. — На чьей машине вы подъехали?

— Одной соседки.

— Вы находите все эти развлечения интригующими, Бреннан?

Я ничего не ответила. Мою голову сдавливала боль, и хотелось кашлять. Я чувствовала себя отвратительно.

— Хоть один человек на этой планете знал, где вас можно разыскать?

— Может, пройдем ко мне и попьем кофе?

— Кто, черт возьми, сказал вам, что вы имеете право так просто издеваться над всеми нами? По сути дела, никто не обязан трястись за вашу жизнь, Бреннан! Почему вы не позвонили мне, прежде чем уйти? Почему не оставили для меня сообщения?

— Я пыталась вам позвонить.

— Десять минут могли бы и подождать!

— Откуда я могла знать, где вы и когда явитесь домой? И потом, я не думала, что уйду надолго. Черт, я нигде и не задержалась!

— Вы в любом случае должны были оставить сообщение.

— Я наговорила бы вам целый роман. «Войну и мир», не меньше, если бы только знала, что вы так распереживаетесь.

— Распереживаюсь? — переспросил он ледяным голосом. — Позвольте кое-что вам напомнить! В этом городе за последние несколько лет были жестоко убиты и изуродованы пять, даже семь женщин. Последняя распрощалась с жизнью четыре недели назад. — Он последовательно загнул сначала пять пальцев, потом еще два. — Череп одной из них недавно побывал в вашем саду. В коллекции того идиота, который бесследно исчез, нашли вашу фотографию. Отшельник, который обожает ножи и порнографию, кромсает животных и ошивается среди шлюх, зачем-то пытался вам позвонить. Он же преследовал вашу подругу. Теперь ее уже нет в живых. Она лежала в земле вместе с вашей фотографией. Этот отшельник тоже пропал.

Проходившая по асфальтовой дорожке парочка, завидев нас и, очевидно, решив, что мы с Райаном — выясняющие отношения любовники, ускорила шаг.

— Райан, давайте пройдем ко мне в квартиру. Я сварю кофе.

Мой голос прозвучал хрипло, говорить становилось больно.

Райан в отчаянии вскинул руки, широко растопыривая пальцы, но тут же опустил их.

Мы вошли в подъезд. Я вернула соседке ключи от машины, поблагодарила ее и вместе с Райаном направилась к своей квартире.

— Кофе без кофеина?

Не успел он ничего ответить, как запикал его пейджер. Мы оба вздрогнули.

— Да, пожалуй, без кофеина.

Он прошел в гостиную и тут же кому-то позвонил. Я навострила уши, хотя, стуча кружками, притворялась, будто не слушаю его.

— Райан.

Пауза.

— Да.

Пауза.

— Ни в коем случае.

Длинная пауза.

— Когда?

Пауза.

— Хорошо. Спасибо. Немедленно выезжаю.

Он появился в дверном проеме и некоторое время молча смотрел на меня. У меня подскочили температура, давление и участился пульс.

«Спокойно, Бреннан».

Я разлила кофе по кружкам, старательно пытаясь унять дрожь.

— Они поймали его.

Моя рука с кофейником застыла в воздухе.

— Тэнгуэя?

Райан кивнул. Я вернула кофейник на плиту. Очень осторожно. Достала молоко, добавила в свою чашку, предложила Райану. Он покачал головой. Я поставила коробку обратно в холодильник. Осторожно. Сделала глоток.

— Расскажите поподробнее.

— Давайте присядем.

Мы перешли в гостиную.

— Они арестовали его около двух часов назад. Он ехал на восток по трассе. Полиция опознала машину сукина сына и тормознула ее.

— Это Тэнгуэй?

— Тэнгуэй. Отпечатки сходятся.

— Он направлялся в Монреаль?

— По всей видимости, да.

— Какое они выдвинули ему обвинение?

— Пока «распитие спиртных напитков в движущейся машине». Наш герой додумался раздавить бутылочку «Джима Бима» и оставить ее на заднем сиденье. Еще у него конфисковали шкуры каких-то животных.

— Откуда он ехал?

— Утверждает, будто из Гатино, где у него якобы есть дом, доставшийся в наследство от папочки. Ему, понимаете ли, нравится там рыбачить. Туда уже направили спецбригаду.

— Где он в данный момент?

— В участке.

— Вы сейчас туда поедете?

— Да.

Он набрал в легкие воздуха, приготовившись к спору.

Я не жаждала увидеться с Тэнгуэем.

— Хорошо. — У меня пересохло во рту, а по всему телу разлилась сильная слабость. Давно я не чувствовала себя настолько обессилевшей. — Ко мне скоро приедет Кэти.

Я нервно усмехнулась:

— Вот почему… Вот почему я ушла сегодня вечером.

— Ваша дочь?

Я кивнула.

— М-да.

— Я подумала, что смогу разузнать еще хоть что-нибудь… Я… А вообще-то… Забудьте.

Некоторое время мы оба молчали.

— Безумно рад, что этот кошмар закончился. — Райан поднялся. — Хотите, чтобы после беседы с этим придурком я к вам заехал? Возможно, будет уже поздно.

Как бы ужасно я себя ни чувствовала, не узнав, чем завершилась эта история, не смогла бы заснуть. В голове роилась сотня вопросов. Кто такой Тэнгуэй? Что хранит в своем доме в Гатино? Не там ли умерла Гэбби? А Изабелла Ганьон? А Грейс Дама? Или он отвозил их туда уже мертвыми, чтобы расчленить и упаковать в пакеты?

— Да. Пожалуйста, заезжайте ко мне.

Когда Райан ушел, я вспомнила, что забыла рассказать ему о перчатках. Я еще раз попыталась позвонить Питу. Несмотря на то что Тэнгуэя поймали, на душе у меня все еще было неспокойно. Я не хотела, чтобы Кэти появлялась в Монреале. Лучше бы я сама съездила к ней в Нью-Йорк.

Пит ответил на звонок. Кэти уехала несколько дней назад. Сказала, что я предложила ей приехать. Так оно и было. Он не стал возражать, хотя ее маршрут не очень ему нравился. Кэти направилась с подругами из университета в Колумбию, родину одной из них, оттуда они намеревались съездить в Нью-Йорк, домой к другой девочке, и пробыть там несколько дней. Он был уверен, что скоро она позвонит.

Я хотела было рассказать ему о Гэбби и о том, что творилось в моей жизни, но передумала. Что от этого изменится? Все уже позади. Все закончилось.

Пит, как обычно, сказал, что должен готовиться к завтрашнему дню, что с удовольствием поболтал бы со мной дольше, будь у него побольше свободного времени. Как всегда.

Я ощущала себя настолько уставшей и измученной, что не нашла в себе сил даже принять ванну. Последующие несколько часов я просидела, завернувшись в одеяло, глядела на пустой камин, дрожа и мечтая о том, чтобы кто-нибудь приготовил мне отвар, потрогал лоб и сказал, что я скоро поправлюсь. Временами на меня набегала дремота, я клевала носом, смотрела обрывки снов и заставляла себя проснуться.

Райан позвонил в дверь в четверть второго:

— Боже! Вы ужасно выглядите, Бреннан.

— Спасибо за комплимент. — Я тщательнее закуталась в одеяло. — По-моему, я простудилась.

— Отложим разговор на завтра?

— Ни в коем случае.

Он окинул меня странным взглядом, прошел за мной в гостиную, положил пиджак на диван и сел.

— Его зовут Жан-Пьер Тэнгуэй. Двадцать восемь лет. Домашний мальчик. Никогда не был женат. Детей нет. Единственная сестра живет в Арканзасе. Мать умерла, когда ему было девять лет. Отец работал штукатуром, детей воспитывал один. Погиб в автокатастрофе, когда Тэнгуэй учился в колледже. По всей вероятности, это явилось для него серьезным ударом. Он бросил учебу, некоторое время продолжал жить с сестрой, потом отправился путешествовать по Штатам. Самое интересное: однажды, находясь где-то на юге, он услышал зов Бога. Захотел стать иезуитом, но провалился на собеседовании. Они нашли его недостойным чести вступить в их ряды. В восемьдесят восьмом году он вернулся в Квебек и стал священником. Примерно через полтора года закончил учебу.

— Говорите, в восемьдесят восьмом?

— Да.

— Как раз в это время кто-то убил Питр и Готье.

Райан кивнул:

— С тех пор он постоянно здесь живет.

Я сглотнула, прежде чем задать вопрос.

— Как он объяснил наличие в своем доме мертвых животных?

— Сказал, что преподает биологию и из животных изготавливает наглядные пособия для учеников: кипятит тушки, очищает скелеты.

— Это же якобы объясняет присутствие на его полках книг по анатомии.

— Ну да.

Я представила его крадущимся ночью с разрезанным трупом в полиэтиленовых пакетах.

— Он когда-нибудь работал в мясном магазине?

— Не знаю. А что?

— Что Клоделю удалось выяснить у его коллег?

— Ничего такого, о чем бы мы уже не знали. Замкнут. Исправно проводит свои занятия. Ни с кем не сближается. В особое волнение звонок Клоделя никого не привел.

— То же самое нам рассказала о нем бабушка.

— По словам его сестры, он всегда был одиночкой. Она не помнит, чтобы у него когда-нибудь были друзья. Кстати, сообщила нам одну пикантную деталь.

— Какую?

— Тэнгуэй импотент.

— Об этом вам рассказала его родная сестра?

— Она подумала, что это объяснит нам его склонность к уединению. Ей он представляется абсолютно безобидным, просто страдающим от заниженной самооценки.

Я ничего не сказала. Перед глазами возникли строчки из отчетов о проведенных аутопсиях.

— Вот почему ни в одной из жертв не было обнаружено спермы.

— Верно.

— Почему он стал импотентом?

— У него с рождения было всего одно яичко. И этим единственным яичком когда-то в детстве его угораздило напороться на перьевую ручку, которую его одноклассник держал в руке, играя в футбол. Прощай, сперматогенез!

— Значит, именно поэтому он живет как отшельник.

— Возможно.

— Что объясняет и отсутствие повышенного интереса к девочкам.

Я воспроизвела в памяти разговоры с Джуэл. И вспомнила о Жюли.

— Разве не странно, что он занялся преподаванием? — произнес Райан. — Зачем, если тебя напрягает присутствие людей, соваться туда, где ты вынужден общаться с целой толпой? Не легче ли заняться компьютерами? Или работой в какой-нибудь лаборатории?

— Я, конечно, не психолог, но, думаю, для подобных людей учительство как раз то, что нужно. Их постоянно окружают не взрослые люди, а дети, среди которых можно чувствовать себя королем. Они имеют над учениками власть, на занятиях над ними никто не смеет насмехаться. По крайней мере, в открытую.

— Наверное, вы правы. Таким образом им удается удовлетворять потребность во власти днем и подпитывать свои ночные сексуальные фантазии.

— Да, но подумайте о детях, — сказала я. — Только представьте себе, что такой психопат начинает внушать им свои извращенные идеи или, что еще ужаснее, искать с ними физического контакта.

— Да уж!

Некоторое время мы молчали. Райан изучал мою комнату внимательнее, чем гостиную Тэнгуэя. У него был очень усталый вид.

— Наверное, наблюдать за моим домом больше не имеет смысла, — произнесла я.

— Да, — согласился Райан.

Я проводила его до двери.

— Каково ваше общее мнение о нем, Райан?

Он ответил не сразу, сначала о чем-то поразмыслил. Потом очень медленно заговорил:

— Этот тип клянется, что чист как младенец, но безумно нервничает, явно что-то скрывая. Завтра мы узнаем, что он прячет в своем доме, если этот дом вообще существует.

Закрыв за Райаном дверь, я приняла приличную дозу лекарств от простуды и впервые за последние несколько недель сразу же крепко заснула. Если какие-то сновидения и являлись мне в ту ночь, я их не запомнила.

На следующий день я почувствовала себя лучше, но была еще не в состоянии ехать в лабораторию. Или я просто инстинктивно желала от чего-то уклониться, потому и осталась дома.

Я занялась просмотром научной работы одного студента и написанием ответов на скопившиеся за несколько недель письма. Примерно в час дня позвонил Райан. Я сразу поняла по голосу, что дело продвигается не так, как хотелось бы.

— В доме не нашли ровным счетом ничего. Ни ножей, ни оружия, ни удавок. Никаких сувениров, о которых упоминал Добжански: ни украшений, ни одежды, ни черепов, ни других частей тела. Только беличью тушку в холодильнике, больше ничегошеньки.

— Землю вокруг дома проверили? Может, он зарыл все, что могло его выдать?

— Проверили.

— А подвал, кладовые осмотрели?

— Да. Обнаружили в них грабли, мотыгу, несколько деревянных ящиков, старую пилу, сломанную тачку. Стандартный набор садового хлама. А еще кучу пауков. Жилбер, по-моему, нуждается в медицинской помощи.

— Погреб там есть?

— Бреннан, я же говорю: они осмотрели всё!

— И не наткнулись ни на одну газетную вырезку?

— Нет.

— Не нашли ничего, связывающего это место с конурой на Берже?

— Ничего.

— Или с Сен-Жаком?

— Нет.

— Или с убийством Гэбби?

— Нет.

— С убийством хотя бы одной из жертв?

Ответа не последовало.

— Чем же тогда он там занимается?

— Удит рыбу и размышляет о своем загубленном яйце.

— И что теперь?

— Мы с Бертраном собираемся еще раз поговорить с мсье Тэнгуэем. Посерьезнее. Настала пора упомянуть кое-какие имена. Я до сих пор уверен, что он водит нас за нос.

— Думаете, с этого будет толк?

— Надеюсь. Хотя… Может, Бертран и прав. Не исключено, что этот Тэнгуэй страдает раздвоением личности. Одна его половина — законопослушный учитель биологии, которому нравится рыбачить и изготавливать для учеников наглядные пособия. Другая — ярый ненавистник женщин, страдающий комплексом сексуальной неполноценности. Этот ненавистник выбирает жертв, следит за ними, избивает их до смерти. Может, становясь зверем, он идет в какое-то другое место, туда, где наслаждается своими фантазиями и любуется на сувениры. Черт, ведь Тэнгуэй может даже не знать о существовании своей болезни!

— Неплохо. Мистер Пиперс и мистер Криперс.

— Что?

— Да так, вспомнила одну старую комедию.

Я рассказала ему, что смогла выяснить при помощи Лакруа.

— А почему вы раньше не рассказали мне об этом?

— Вас тоже часто невозможно разыскать, Райан.

— Итак, квартира на Берже определенно связана с этим типом. Если вас это утешит, Клодель уже считает Тэнгуэя приговоренным.

— Почему?

— У него спросите. Послушайте, мне пора идти.

— Держите меня в курсе.

Я дописала письма и решила отнести их на почту, а заодно и купить чего-нибудь из продуктов. Котлеты и мясо не годились для встречи Кэти. Я улыбнулась, вспоминая, как, будучи четырнадцатилетним подростком, она объявила, что становится вегетарианкой. Я была уверена, что месяца через три моя дочь опять начнет есть все подряд. Я ошиблась. Вот уже пять лет мяса она не признавала.

Я мысленно составила список. Сыр. Фруктовые соки. Газированную воду Кэти не пила. И как мне удалось воспитать такого ребенка?

У меня опять заболело горло. Следует как можно быстрее прогнать из себя болезнь. Я подумала, что лучше всего прибегнуть к услугам спортзала.

Прозанимавшись десять минут на беговой дорожке, я поняла, что зря приехала в спортклуб. Мои ноги затряслись, а с лица лился пот.

Зато боль в горле ослабла, а со лба и с висков как будто спала стягивавшая их лента. Мысли сосредоточились на Тэнгуэе. Я воспроизвела в памяти все, что рассказал о нем Райан, поразмыслила над теорией Бертрана и предсказаниями Джея Эс. Что-то неясное не давало мне покоя. Я все сильнее напрягалась. Перчатки.

Почему раньше я не придавала им должного значения?

«Неужели сексуальные фантазии и жажда насилия Тэнгуэя действительно порождены его физической неполноценностью? — думала я. — Неужели убийства — единственный существующий для него способ почувствовать себя выше других людей? А разрезая животных, он тоже утоляет какие-то свои потребности, претворяет в жизнь фантазии? А игры с Жюли? Как ведет себя его страсть к насилию? В определенные моменты становится неуправляемой и требует крови? Что явилось определяющим фактором для порождения в нем этой страсти? Потеря родителей? Ущербность? Или что-то еще?»

Зачем ему понадобилась Гэбби? Ее он убил по-другому. Они были знакомы. Она одна из немногих соглашалась с ним общаться. Меня обожгло приступом нестерпимой тоски.

Да. Конечно. Он расправился с ней, чтобы заставить страдать меня. Ведь это я нашла Грейс Дама. Я опознала Иза беллу Ганьон. Я мешаю ему, подрываю его уверенность в собственном превосходстве над женщинами. В осознании его мужской силы. Вместе с убийством Гэбби из него вышла ярость, которую он питал ко мне, и был восполнен нанесенный его самолюбию ущерб. Что последует дальше? Что означает фотография, закопанная вместе с телом Гэбби? Что очередной его жертвой станет моя дочь?

Учитель. Убийца. Любит порыбачить. Обожает увечить. Мозг распирало от дум. Я закрыла глаза и почувствовала жар где-то под нижними веками. Я увидела множество мелькающих красных пятен, подобных рыбкам в пруду.

Учитель. Биология. Рыбы.

Опять надо мной издевалась какая-то мысль из подсознания. Ну же. Ну. Что? Учитель. Учитель. И?.. Учитель. С девяносто первого года. «Сен-Изидор». Да. Да. Мы все это знаем. Что из этого? Моя голова потяжелела настолько, что думать было больно.

Неожиданно меня обожгло: компакт-диск! Я совсем забыла о нем. А он мог содержать какую-то крайне важную информацию. Я схватила полотенце.

39

Я обливалась по́том и еле двигалась от изнеможения, но села за руль.

«Это опасно, Бреннан, — твердил мне внутренний голос. — Микробы выйдут из схватки победителями, не ты. Сбавь скорость. Еще остановят за превышение».

Нет. Я должна очутиться дома как можно быстрее. Просмотреть диск. На нем записано что-то важное.

Я проехала по Шербруку, обогнула соседний квартал и приблизилась к дому. Дверь гаража опять гудела.

«Черт знает что! — выругалась я мысленно. — Почему Уинстон не отремонтирует наконец проклятый замок?»

Я завела в гараж машину и торопливо пошла к своей квартире.

У моей двери лежала сумка.

— А это еще что?

Сумка была дорогой. Из черной кожи. Подарок от Макса Феррари. Его подарок Кэти. Она лежала прямо у моей двери.

Сердце в груди схватило льдом.

Кэти!

Я открыла дверь и выкрикнула ее имя. Никто не ответил. Я отключила сигнализацию и опять позвала дочь. Тишина.

Я вихрем пронеслась по всем комнатам, ища глазами какие-нибудь следы присутствия Кэти и зная, что ничего не найду.

«Наверное, она забыла взять ключи, — размышляла я, заглушая в себе страх. — В противном случае не оставила бы сумку под дверью. Да, должно быть, так оно и есть. Приехав без ключей и не обнаружив меня дома, Кэти положила сумку и куда-нибудь ушла».

Я, дрожа, остановилась посреди спальни — несчастная жертва вируса и испуга. «Думай, Бреннан, думай!» Я пыталась, но это было не так-то просто.

Она приехала, не смогла попасть в квартиру и пошла куда-нибудь выпить кофе, или просто поглазеть на витрины, или найти телефонную будку. Скоро позвонит.

Но если у нее нет ключей, как же тогда она проникла в подъезд? Гараж. Дверь в гараже не закрывается, потому что неисправна.

Телефон!

Я выбежала в гостиную. Автоответчик не мигал.

Тэнгуэй. Это он ее схватил?

Исключено! Тэнгуэй в тюрьме.

Учитель в тюрьме. Но учитель — это не тот Тэнгуэй. Или тот? Его мы видели на улице Берже? Он похоронил перчатку и нашу с Кэти фотографию вместе с Гэбби?

От страха подкатил отвратительный приступ тошноты. Я сглотнула, и опухшее горло застонало от боли.

«Проверь все еще раз, Бреннан».

Трясущимися руками я включила компьютер и, с трудом попадая пальцами по нужным клавишам, открыла таблицу. Даты. Время.

Франсин Моризет-Шанпу убили в январе. Она умерла в промежутке между десятью утра и полуднем. В четверг.

Изабелла Ганьон исчезла в апреле, между часом и четырьмя часами дня. В пятницу.

Шанталь Тротье пропала во второй половине дня в октябре. В последний раз ее видели в школе, в центре, на удалении нескольких миль от западного острова.

Все эти женщины умерли или исчезли в течение дня. В будни, когда работают все школы. Только Тротье под вечер.

Я подскочила к телефону.

Райана не оказалось на месте.

Моя голова как будто налилась свинцом и уже отказывалась исправно работать.

Я набрала другой номер.

— Клодель.

— Мсье Клодель, это доктор Бреннан.

Он не ответил.

— Где находится «Сен-Изидор»?

Последовала продолжительная пауза, и я уже подумала, что опять не получу ответа.

— На Беконсфилде.

— На дорогу туда из центра уходит минут тридцать?

— Если нет пробок и движение не слишком интенсивное.

— Вам известно, в какие часы начинаются и заканчиваются занятия в «Сен-Изидоре»?

— А зачем вам это знать?

— Можете просто ответить?

Я дошла до предела, и он по моему голосу, наверное, слышал это.

— Я могу узнать.

— И еще спросите, пожалуйста, случалось ли, что Тэнгуэй по каким-то причинам пропускал занятия, в частности в дни убийства Ганьон и Моризет-Шанпу. В подобных случаях учителям ищут замену, это где-то фиксируется.

— Я собираюсь поехать туда зав…

— Сейчас! Эта информация нужна мне прямо сейчас!

Я стояла, вдавливая в пол пальцы ног, из последних сил сопротивляясь истерике.

Я практически почувствовала, как напряглись все мускулы лица Клоделя. Ну же! Клодель!

— Я перезвоню.

Я опустилась на кровать и некоторое время тупо наблюдала за танцующими в свете солнечных лучей пылинками. Потом, сознавая, что должна чем-нибудь заняться, чтобы вообще не лишиться чувств, прошла в ванную, сполоснула лицо холодной водой, достала из портфеля компакт-диск с надписью: «Улица Берже. 24.06.94» — и вернулась к компьютеру.

Несколько мгновений спустя на экране перед моими глазами высветился ряд значков. Я нажала на «Альбом», потом на «Открыть», и на мониторе появилась единственная надпись: «Берже». Я дважды щелкнула по ней мышкой, надпись сменилась тремя рядами мелких изображений отдельных фрагментов квартиры Сен-Жака. Из надписи вверху экрана я узнала, что всего в альбоме сто двадцать снимков.

Я кликнула по первому изображению, и оно увеличилось. Улица Берже. Третий и второй кадры — тоже улица. Снимки здания. Виды спереди и сзади. Коридор, ведущий к квартире Сен-Жака. И наконец, сама квартира. Внутренняя обстановка.

Я рассматривала фотографии, изучая каждую деталь. В голове у меня стучало. Спина и плечи были напряжены, как натянутые струны. Мне казалось, я вновь очутилась в этой каморке. Я чувствовала удушающую жару, запах грязи и гниения.

Кадр за кадром я искала. Что? Сама не знала. Все, что было на снимках, я уже видела. В реальности. Вырезки из порножурналов. Газеты. Карта города. Деревянная лестница. Площадка. Грязная раковина. Стол с посудой. Кастрюля с узором пригоревших макарон.

Мой взгляд задержался на сто втором кадре. Запачканная пластмассовая миска. Белые кружочки жира, застывшие на поверхности красного месива на дне. Муха со сложенными, как для молитвы, передними лапками. Выдающийся из всего этого кусок чего-то оранжевого.

Я прищурилась, чуть подалась вперед, пристальнее вглядываясь в оранжевый кусок и не веря собственным глазам. Не может быть! Мое сердце заколотилось громко и часто.

Я дважды щелкнула мышью. Появилась пунктирная линия. Удерживая палец на кнопке, я потянула курсор в сторону. Линия превратилась в прямоугольник. Я переместила его прямо на оранжевый кусок и увеличила этот фрагмент вдвое, втрое, вчетверо — и так до достижения размеров, в восемь раз превышающих реальные.

Наконец парабола, которую я с трудом заметила на этом куске, превратилась в арку из точек и пробелов. Я уменьшила ее и тщательно рассмотрела.

— О господи!

При помощи программы коррекции изображения я отрегулировала яркость и контрастность, оттенок и насыщенность цвета. Сделала четче очертания. Потом втянула в себя воздух, выдохнула, откинулась на спинку стула и уставилась на картинку.

Боже праведный! Я нашла!

Дрожащей рукой я потянулась к телефону.

Запись на автоответчике сообщила мне, что Бержерон еще в отпуске. Предстояло обойтись без его помощи.

Несколько раз я видела, каким образом он выполнял подобную работу. Я должна попробовать сделать это сама.

Я набрала другой номер.

— Камера предварительного заключения.

— Доктор Бреннан. Скажите, Эндрю Райан, занимающийся арестованным по фамилии Тэнгуэй, в данный момент у вас?

— Одну минуточку.

До меня доносились обрывки чьих-то приглушенных голосов на заднем плане. «Скорее!» — молила я про себя.

— Его здесь нет.

— А Жан Бертран?

— Он тут. Минутку.

Опять чьи-то голоса. Стук.

— Бертран.

Я назвала себя и рассказала о своем открытии.

— Вот это да! Что сказал Бержерон?

— Он в отпуске до следующего понедельника.

— Черт! То, что вы нашли, — это просто здорово! Нечто вроде фальшзапилов. Как думаете, что мне делать?

— Найдите кусок обычного пенопласта, и пусть Тэнгуэй укусит его, только не засовывайте пенопласт слишком глубоко ему в рот. Мне нужны следы всего шести передних зубов — нижних и верхних. На обеих поверхностях пенопластовой пластины должно образоваться по дуге. Потом отнесите пластину фотографу Марку Дале. Все поняли?

— Да, конечно. Но как я запихну пенопласт Тэнгуэю в рот?

— Как хотите. Придумайте что-нибудь. В конце концов, если он орет, что не виновен, укусит пенопласт сам.

— Сейчас без двадцати четыре. Где я в такой час смогу раздобыть пенопласт?

— Черт возьми, Бертран! Сходите и купите какой-нибудь бигмак! Пораскиньте мозгами! Мне надо успеть застать Дале.

Дале уже стоял у лифта, когда я позвонила. Его позвала секретарша.

— Мне срочно нужна ваша помощь.

— Oui.

— В течение часа Жан Бертран принесет вам следы укуса арестованного. Вы не могли бы заснять их, отсканировать и переслать мне по электронной почте?

Дале долго молчал. Я представляла, с какой миной он смотрит на часы.

— Это связано с делом Тэнгуэя?

— Да.

— Конечно, я помогу вам.

— Пожалуйста, осветите следы таким образом, чтобы на снимке они были видны максимально отчетливо. И обязательно приложите к ним какие-нибудь линейки.

— Нет проблем.

— Отлично.

Я дала ему свой электронный адрес и попросила позвонить, когда он уже отправит мне файл.

Потянулись мучительные секунды ожидания. Телефон молчал. Кэти не было. На электронных часах светились циф ры. Я слышала, как по прошествии каждой минуты они сменяют друг друга.

Когда раздался звонок, я схватила трубку сразу же.

— Дале.

— Да.

Я сглотнула, испытывая чудовищную боль в горле.

— Я отправил вам файл пять минут назад. Он называется «Тэнг». Я сжал его, поэтому пробуду здесь до тех пор, пока вы не сообщите, что успешно перекачали информацию в свой компьютер. Просто пошлите мне ответ. Желаю удачи!

Я поблагодарила его, повесила трубку, вернулась к компьютеру и проверила почту. Не обращая ни малейшего вни мания на остальные письма, загрузила в компьютер переправленный Дале файл, вернула его в графический формат и бегло осмотрела изображение. На белом фоне красовались отчетливые следы зубов Тэнгуэя, слева и внизу распо лагались линейки. Я отправила Дале ответ, вышла из Сети и занялась анализом следов от укусов Тэнгуэя и Сен-Жака, расположив изображения на экране одно рядом с другим.

При помощи редактора изображения я отрегулировала яркость, четкость, контрастность и цвет на пенопластовом рисунке, так же как недавно — на следах, оставленных на торчащем из кетчупа куске сыра.

Затем проверила расстояние между отметками на линейках с зубами Тэнгуэя. Ровно один миллиметр. Прекрасно.

На фотографии с Берже линеек не было. Я вернулась к полному снимку. Рядом с миской, касаясь ее края, стоял стакан с красно-желтой надписью «Бургер кинг». Отлично.

Оба изображения следовало измерить по одинаковым измерительным шкалам. На приведение размеров следа на сыре в соответствие с дугой на пенопласте у меня ушло несколько минут.

Я внимательно рассмотрела оба снимка. Следы зубов Тэнгуэя представляли собой ровную дугу из шестнадцати составляющих по обе стороны от центра.

На сыре было всего пять отчетливо видных углублений, явно оставленных верхними зубами. Центральными, скорее всего резцами. А небольшая круглая вмятина с левой стороны, по-видимому, клыком.

Я вытерла вспотевшие ладони о футболку, наклонилась ближе к экрану, шумно вздохнула и принялась медленно поворачивать изображение зубов Тэнгуэя по часовой стрелке, желая разместить его под тем же углом к горизонту, что и отметины на сыре. Работу замедляли моя неопытность в подобных делах и страшное волнение. Я долго мучилась, но в конце концов достигла желаемого результата.

Затем, решив принять за активное изображение следы зубов на сыре, я уменьшила интенсивность яркости следов Тэнгуэя на тридцать процентов и при помощи функции «Размещение» наложила отметины зубов Тэнгуэя на отметины на сыре.

Ничего не получилось. Верхний рисунок все равно оставался достаточно ярким, поэтому полностью заслонил собой нижний.

Я уменьшила яркость верхних следов на семьдесят пять процентов, и они сделались почти прозрачными. Я увидела то, что боялась увидеть.

Господи!

Рисунки не совпадали. В том, что укус на сыре и укус на пенопласте оставлены разными людьми, я больше ни секунды не сомневалась.

Арка на пенопласте была гораздо у́же той, что темнела на сыре: картинка на мониторе походила на лежащую поверх полукруга подкову.

Более того, теперь я видела, что промежуток между центральными зубами человека, поглощавшего сыр на Берже, был неправильной формы — смещен вправо от центра, то есть его правый центральный резец, по всей вероятности, имел скол. Прилежавший к нему зуб вообще отклонялся в сторону под углом в тридцать градусов.

Зубы Тэнгуэя были ровными. Сыр в квартире на Берже ел явно другой человек. Это означало, что Тэнгуэй либо принимал на Берже гостей, либо вообще не имел к той дыре никакого отношения.

40

Кем бы ни был тот тип, которого мы встретили на Берже, именно он убил Гэбби. Я знала это по перчаткам. И вероятнее всего, этот человек — не Тэнгуэй.

— Кто же, черт возьми, ты такой? — спросила я вслух, и на фоне тишины, царившей в квартире, мой голос прозвучал хрипло и неузнаваемо.

Страх за Кэти достиг во мне накала. Она до сих пор не появилась.

Я позвонила домой Райану. Никто не ответил. Попыталась еще раз связаться с Бертраном. Он уже ушел с работы. Набрала номер отдела убийств. Длинные гудки.

Я выбежала во двор и огляделась по сторонам. Аллея у пиццерии была пуста. Полицейские больше не наблюдали за моим домом. Я осталась в этот вечер одна.

«Что предпринять? — подумала я, охваченная легкой паникой. — Ничего».

Уйти из дому я не могла, поскольку ждала Кэти. Я отчаянно верила, что дождусь ее.

Я взглянула на часы: десять минут восьмого. Все, что мне оставалось, так это вернуться в квартиру и вновь заняться анализом, засесть за изучение документов и фотографий. Мое убежище превратилось в тюрьму.

Переодевшись, я прошла на кухню. Сильно кружилась голова, но я не хотела принимать никаких лекарств. Мозг и без успокоительных пилюль был достаточно затуманен. С микробами я решила разделаться при помощи витамина С, поэтому достала из холодильника коробку апельсинового сока и принялась искать на ней язычок для открывания.

Проклятие! Где же он?

Больная, измотанная и перепуганная, я нетерпеливо схва тила нож для резки мяса и проткнула им картон. Струя ярко-оранжевой жидкости выплеснулась на стол.

Несколько мгновений спустя я уже сидела на диване, закутанная в одеяло. На столике рядом стоял сок и лежали салфетки. Я теребила бровь, невероятными усилиями удерживая себя в руках.

Грейс Дама. Я опять открыла ее документы и вновь просмотрела названия мест, даты, имена, которые видела десятки раз. Монастырь Святого Бернара. Никос Дама. Отец Пуарие.

Я перечитала информацию, собранную Бертраном о Пуарие, напрягая отказывающийся работать мозг. Святой отец отошел от дел сразу после обнаружения на территории монастыря трупа Дама. Я еще раз пробежала глазами по отчету о первой беседе с ним, обращая внимание на все упомянутые имена, на даты.

Уборщик. Рой. Эмиль Рой. Я принялась искать отчет о его опросе, перерыла все бумаги в папке, но ничего не обнаружила. С ним непременно должны были поговорить. Я попыталась вспомнить, видела ли отчет когда-то раньше. Нет. Почему?

Некоторое время я сидела, глядя в пустоту, слыша только собственное дыхание. Я опять чувствовала, что у меня в подсознании сидит какая-то важная мысль, это ощущение походило на небольшую тяжесть в голове, предшествующую приступу мигрени. Я упускала из виду какую-то деталь, но какую именно, никак не могла понять.

Пуарие сказал, что Рой ухаживает за монастырем: следит за состоянием здания и леса, расчищает снег, чинит печь.

«Расчищает снег? — подумала я. — Это в восемьдесят-то лет? Хотя и такое случается. Джордж Бернс, например, с легкостью справлялся с подобными задачами».

Я перенеслась мыслями в недавнее прошлое. Вспомнила, что со мной творилось, когда, оставив в промокшем насквозь лесу кости Грейс Дама, я вернулась той ночью в машину.

Потом о своем сне с крысами. Питом. Головой Изабеллы Ганьон. Ее могилой. Священником. Что он сказал мне тогда? Что на территорию монастыря имеют право ступать только те, кто в нем работает.

Может, в этом и кроется разгадка? Может, именно пользуясь своими правами, убийца прошел и в монастырский лес, и в лесок у семинарии? Может, он служитель церкви?

Рой!

«Отличная догадка, Бреннан, — усмехнулась над собой я. — Восьмидесятилетний серийный убийца! Здорово!»

Где же Райан, черт побери! Дрожащими руками я взяла телефонную книгу и принялась искать номер Эмиля Роя. Человек с таким именем проживал в Сен-Ламбере.

— Oui, — ответил мне скрипучий голос.

Только осторожно. Без спешки.

— Мсье Эмиль Рой?

— Oui.

Я объяснила, кто я такая и зачем звоню. Он спросил, имею ли я право задавать ему вопросы подобного характера. Имею, мсье Рой. Я поинтересовалась, что входит в его обязанности по уходу за монастырем. Долгое время он молчал. Я слышала сопение — тяжелые вдохи и выдохи.

— Я хорошо справляюсь со своей работой и боюсь ее потерять.

— Понимаю. Вам кто-нибудь помогает?

Его дыхание резко затихло.

— Помощь мне требуется только иногда, но плачу я за нее из своей зарплаты.

Его голос превратился в жалобный вой.

— Кто вам помогает, мсье Рой?

— Внучатый племянник. Очень хороший мальчик. Снег расчищает в основном он. Я хотел рассказать об этом святому отцу, но…

— Как зовут вашего племянника?

— Лео. Только пообещайте, что не доставите ему проблем. Лео хороший мальчик.

Трубка в моей руке сделалась скользкой от пота.

— Фортье. Лео Фортье. Внук моей сестры.

Я вся дрожала. В голове будто стучали молотом по наковальне. Пробормотав необходимые при прощании слова вежливости, я положила трубку.

Спокойнее. Это может оказаться очередным невероятным совпадением. Если человек работает в мясном магазине и в то же время помогает родственнику расчищать снег, это еще не означает, что он — убийца.

Я взглянула на часы, вновь подняла телефонную трубку и набрала номер, твердя про себя: «Пожалуйста, окажись на месте!»

Мне ответили после четвертого гудка.

— Люси Дюмон.

Есть!

— Люси, какое счастье, что вы все еще на работе!

— Возникли кое-какие проблемы с программным файлом, вот я и задержалась. Уже собиралась уходить.

— Я нуждаюсь кое в какой информации, Люси. Это край не важно. Вы единственная, кто в состоянии мне помочь.

— Я слушаю.

— Мне нужно раздобыть как можно больше сведений об одном человеке.

— Но уже поздно и…

— Послушайте, Люси, моя дочь в опасности. Умоляю вас, выполните мою просьбу!

Я даже не пыталась не выдать голосом своего безумного волнения.

— Хорошо, я попробую. Что именно вас интересует?

— Все.

— А какие данные об этом человеке у вас уже имеются?

— Только имя.

— Больше ничего?

— Нет.

— Как его зовут?

— Фортье. Лео Фортье.

— Я перезвоню. Где вы находитесь?

Я продиктовала ей номер своего телефона, положила трубку, поднялась с дивана и принялась ходить туда-сюда по квартире, сходя с ума от переживаний за Кэти.

Кто, кто этот психопат? Фортье? Почему он возненавидел меня? Потому что я мешаю ему? Зачем убил мою по другу? Чтобы выплеснуть ярость? Намеревается ли добраться и до меня? До моей дочери? Как он узнал, что она приезжает? Откуда взял нашу фотографию? Украл у Гэбби? Холодный парализующий страх пробрался в самые глубины моей души. В голову лезли самые чудовищные мысли. Представлялись самые последние мгновения жизни Гэбби, что́ она могла переживать в эти предсмертные секунды. Телефонный звонок ворвался в мои думы как неожиданный взрыв.

— Да?

— Люси Дюмон.

— Да.

Мое сердце заколотилось так громко, что она, наверное, могла слышать этот стук.

— Вы имеете хоть малейшее представление о возрасте вашего Лео Фортье?

— Гм… Тридцать… Сорок лет…

— Я нашла данные о двух Лео Фортье. Один родился девятого февраля шестьдесят второго года, значит сейчас ему тридцать два, второй — двадцать первого апреля в шестнадцатом году.

— Тридцать два! — выпалила я.

— Я так и подумала. Об этом человеке мне многое удалось выяснить. Уголовных преступлений он не совершал, но с юных лет привлекался к ответственности за разные мелочи.

— Например?

— В тринадцать лет подсматривал за женщинами. — (Я слышала, как она стучит пальцами по клавишам.) — Обвинялся в вандализме, не появлялся на работе. Когда ему было пятнадцать, похитил какую-то девочку и продержал ее у себя восемнадцать часов. Серьезных обвинений нет. Вам все это интересно?

— Давайте посмотрим на более поздние даты.

Кликанье мышкой. Еще. Я представляла устремленный сквозь огромные очки в монитор взгляд Люси.

— В последний раз был арестован в восемьдесят восьмом году за нападение на человека с такой же фамилией, как у него, — должно быть, на родственника. Шесть месяцев лечился в «Пинеле».

— А когда выписался?

— Хотите узнать точную дату?

— Да.

— Насколько я понимаю, двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года.

Констанция Питр умерла в декабре восемьдесят восьмого. Мне показалось, что в комнате стало невыносимо жарко. Одежда прилипла к вспотевшему телу.

— А имя психиатра, наблюдавшего его в «Пинеле», в базе указано?

— Указано имя некоего доктора Лаперриера, но психиатр он или нет — не знаю.

— Его телефон вы можете мне дать?

Люси продиктовала номер.

— Где Фортье находится в данный момент?

— После восемьдесят восьмого года его больше ни разу не привлекали к ответственности. Здесь есть его старый адрес. Он вам нужен?

— Да.

Набирая номер и ожидая, что мне ответят с северной окраины острова Монреаль, я едва удерживала слезы.

«Успокойся, Бреннан, — твердил мне внутренний голос. — Лучше подумай, что сейчас скажешь».

— Больница «Пинель», — ответил женский голос.

— Могу я поговорить с доктором Лаперриером?

Я страстно надеялась, что этот человек все еще работает в «Пинеле».

— Одну минуту, пожалуйста.

Да! Он все еще там!

Некоторое время я ждала, потом тот же самый женский голос спросил, как меня представить. Я назвала свое имя.

Прошла еще минута.

— Доктор Лаперриер слушает, — послышалось наконец.

Оказалось, это не мужчина, а женщина. Она явно была сильно уставшей.

— Здравствуйте. Я доктор Темперанция Бреннан, — произнесла я, стараясь не выдавать голосом своего кошмарного состояния. — Судебный антрополог из «Лаборатуар де медисин легаль». Я принимаю участие в расследовании ряда убийств, совершенных в Монреале и его окрестностях. У нас есть все основания предполагать, что к ним причастен один из ваших бывших пациентов.

— Да, — ответила Лаперриер утомленно.

Я объяснила, о чем идет речь, и попросила рассказать, что собой представляет Фортье.

— Доктор… Бреннан? Я правильно запомнила вашу фамилию?

— Да.

— Доктор Бреннан, видите ли, я не имею права предоставлять информацию о своих клиентах кому бы то ни было, если мне не предъявляют соответствующего документа. Я обязана соблюдать правила сохранения конфиденциальности.

«Спокойно. Ты знала, что она ответит именно так».

— Конечно. Вы непременно получите требуемый документ, но позднее. Сложилась критическая ситуация, доктор Лаперриер. Нам срочно нужна ваша помощь. Женщины умирают одна за другой. Их жестоко убивают и расчленяют. Человек, который этим занимается, способен на что угодно. Судя по всему, он наделен довольно острым умом и питает огромную ненависть к женщинам. Мы полагаем, что очень скоро ему потребуется очередная разрядка. — Я сглотнула, смачивая пересохшее от волнения больное горло. — Один из наших подозреваемых — Лео Фортье. Я должна знать, считаете ли вы этого человека способным на проявление подобной жестокости. Если вы ответите мне сейчас, то нам, возможно, удастся предотвратить смерть очередной женщины.

Теперь я чувствовала себя так, будто обернулась еще одним одеялом — одеялом ледяного спокойствия.

— Но я не могу…

Одеяло тут же как будто разорвалось в самом центре.

— У меня есть дочь, доктор Лаперриер. А у вас?

— Что?

— Шанталь Тротье было всего шестнадцать лет. Он избил ее до смерти, расчленил и бросил, упаковав в полиэтиленовые пакеты.

— О боже!

Хотя я никогда в жизни не видела эту докторшу, сейчас почему-то очень ясно представила ее. Среднего возраста, с отпечатком глубокого разочарования на лице. Она работала в системе, которая очень быстро убивает в человеке веру в светлое, — в системе, сосредоточенной на самом отвратительном, что только присуще человеческому обществу. Подростки с безжизненными взглядами и перерезанными венами. Дети с ожогами от сигаретных окурков. Человеческие зародыши в наполненных кровью унитазах. Заморенные голодом старики в собственных испражнениях. Женщины с избитыми лицами и молящими глазами. Ко гда-то этой докторше казалось, что именно она избавит мир от подобной мерзости. Теперь она уверена, что мерзость неискоренима.

Странно, но мои слова все же проникли в ее сердце. Почему? Не знаю.

— Лео Фортье был помещен в больницу на шесть месяцев в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году. Меня назначили его наблюдающим психиатром.

— Вы его помните?

— Да.

Я ждала затаив дыхание. Из трубки послышалось два щелчка — Лаперриер открыла и закрыла зажигалку. И тяжело вздохнула.

— Фортье поступил в больницу, после того как избил собственную бабушку настольной лампой. Ей пришлось наложить около сотни швов. Она сама попросила не заводить на внука уголовного дела. По истечении срока принудительного лечения я настоятельно порекомендовала Фортье продолжить курс. Он отказался. — Она на несколько мгновений замолчала, по-видимому, чтобы подобрать верные слова. — Мать Лео Фортье умерла у него на глазах. Бабушка тоже при этом присутствовала. Именно она своим неверным воспитанием вселила в него чрезвычайно негативное представление о самом себе, что в конечном счете вылилось в его неспособность быть полноценным членом общества. Бабушка очень часто наказывала Лео, но всегда ограждала его от последствий того, что он вытворял вне дома. К подростковому возрасту его психика серьезно нарушилась, и в нем возникла непомерная жажда власти. Эта жажда власти, подавляемые любовь и ненависть к бабушке, а также социальная изоляция привели к тому, что он все чаще и чаще стал переноситься в мир собственных фантазий. Этот человек так и не созрел ни эмоционально, ни социально.

— Вы полагаете, он способен на убийство? — спросила я на удивление спокойно.

Внутри у меня от страха за Кэти все горело.

— В тот период, когда я работала с Лео, его фантазии были повторяющимися и чрезвычайно негативными. Большинство из них состояли из сцен проявления сексуальной жестокости. — Она еще раз тяжело вздохнула. — Лео Фортье — очень опасный человек.

— Вам известно, где он сейчас живет?

На сей раз мой голос дрогнул.

— С тех пор как его выписали, я о нем ничего больше не слышала.

Я уже хотела было попрощаться, но мне в голову пришел еще один вопрос:

— От чего умерла его мать?

— Какой-то подпольный акушер помогал ей избавиться от нежеланного ребенка.

Когда я положила трубку, мысли закружили в голове с небывалой скоростью. Теперь я знала имя этого человека, знала, что он работал когда-то с Грейс Дама, знала, что его следовало опасаться.

И?..

Услышав приглушенный грохот где-то вдалеке, я заметила, что свет в комнате окрасился в какие-то фиолетовые тона, встала с дивана, пошла к дверям со стеклами и выглянула во внутренний дворик. Над городом собирались свинцовые тучи, поднимался ветер, пахло приближающимся дождем.

Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось дело Нелли Адамс — одно из моих первых дел. Об исчезновении этой пятилетней девочки сообщили в тот же день в выпуске вечерних новостей. Была сильная гроза. Я смотрела телевизор, лежа в теплой постели, и представляла себе, как безумно напуган потерявшийся ребенок. Шесть недель спустя я опознала пропавшую девочку по черепу и нескольким фрагментам ребер.

«Пожалуйста, Кэти! — орало мое сердце. — Пожалуйста, приди ко мне».

Небо пронзила ломаная стрела молнии. Я закрыла двери на замок, вернулась к дивану, нащупала выключатель и нажала кнопку. Люстра не загорелась. Я осторожно, вдоль стены, прошла на кухню и попробовала включить свет, но он не зажегся. Не помня себя от страха, я пробралась через стремительно погружавшуюся во мрак квартиру в свою спальню. Цифр на электронных часах не было.

Я замерла на месте, пытаясь объяснить себе отсутствие электричества. Может, все дело в грозе?

Я осознала, что в квартире необычно тихо, и закрыла глаза, прислушиваясь. Электроприборы не работали. За окнами выл ветер. Мое сердце колотилось оглушительно громко. Я уловила какой-то странный приглушенный щелчок и вдруг вспомнила, что давно не видела Верди.

Где он? В комнате для гостей?

Я подскочила к окну и выглянула на улицу. Вечернюю полутьму уже озаряли десятки огней. В домах в Мезонневе свет был. Я выбежала в гостиную и приникла к стеклу в дверях, ведущих во внутренний дворик. Из окон моих соседей тоже лился свет. Только в моей квартире электричество было отключено.

Сигнализация! — вспомнила я. Когда я открывала эти двери, сигнализация уже не работала. Я не слышала гудка.

Я рванула к телефону и схватила трубку. Тишина.

41

Я положила трубку на место, медленно обвела взглядом погрузившуюся в полумрак комнату и не заметила ничего необычного или угрожающего. Но почувствовала чье-то присутствие. Меня бросило в дрожь, потом каждый мускул в моем теле предельно напрягся, и я заставила себя подумать, как могу спастись.

«Только не впадай в панику. Попытайся выскочить через двери в сад».

Но ворота на замке, а ключ от них на кухне. В состоянии ли я перепрыгнуть через ограду? Если нет, то, по крайней мере, позову на помощь. Но кто меня услышит сквозь гром и свист ветра?

Послышался какой-то тихий звук, и меня сковало холодом. Сердце будто прилипло к грудной клетке, как мотылек к стеклу. Мысли разлетелись в сотне направлений. Я одновременно вспомнила о Маргарет Адкинс, о Питр и обо всех других женщинах с перерезанными глотками и застывшими в предсмертном ужасе глазами.

«Делай что-нибудь, Бреннан! Не стой на месте как чурбан! Не дожидайся момента, когда он сделает тебя своей жертвой». Мыслить рационально мешал страх за дочь.

«Что, если я сумею убежать, а этот ненормальный останется и встретит Кэти? — подумала я. — Нет! Ему нужна я. Он уйдет, отложит свою жуткую игру до следующего раза».

Я сглотнула и чуть не вскрикнула от боли — горло пересохло от простуды и испуга. Я твердо решила, что должна выскочить отсюда, вырваться на свободу. Ощущая каждый свой мускул, каждое сухожилие, я рванула с места. В пять шагов пересекла комнату и очутилась у дверей. Я вся горела, поэтому дверная ручка и замок показались невероятно холодными.

Перед глазами мелькнула возникшая как будто из ниоткуда ладонь. Меня схватили за челюсть, вдавливая губы в зубы, и прижали голову к твердой как бетон груди. В ноздри шибанул до боли знакомый запах. Краем глаза я увидела где-то сбоку блеск металла. Страх, овладевший моим мозгом, всем моим существом, был настолько велик, что заполнил собой пространство вокруг.

— Итак, доктор Бреннан, сегодня у нас с вами свидание.

Он сказал это по-английски, но с французским акцентом. Тихо и мягко, словно прочел строчки из любовного стихотворения.

Я сопротивлялась: размахивала руками, извиваясь всем телом. Его хватка походила на тиски.

— Нет-нет. Только не пытайтесь драться со мной. Сегодняшний вечер мы проведем вдвоем.

Задней частью шеи я чувствовала исходившее от него тепло. Его рука и все его тело казались странно гладкими. Я ощущала себя абсолютно беспомощной.

Я не могла ни о чем думать. Не могла разговаривать. Не знала, как себя вести: умолять, бороться или приводить какие-то доводы? Он продолжал крепко сдавливать мою челюсть, прижимая ее к груди. Я уже ощущала вкус собственной крови во рту.

— Вам нечего сказать? Что ж, побеседуем позднее.

Эти слова он произнес как-то странно, как будто облизывая губы.

— Я кое-что приготовил для вас, доктор Бреннан. — (Я почувствовала, что мой ненавистник нагнулся куда-то в сторону, а через мгновение его пальцы разжались, высвобождая мою голову.) — Это подарок.

Послышались какие-то металлические звуки, он вновь схватил меня за голову, притянул к себе, и по моему лицу скользнуло вниз, на шею, что-то холодное. Не успела я сообразить, что произошло, как он дернул рукой, и меня ослепила россыпь искр перед глазами, приступ удушья, тошноты и немыслимая боль. В эти мгновения я была не в состоянии ни о чем-то думать, ни что-либо делать.

Он еще раз резко потянул за цепь, сдавливая мое горло. Меня опять пронзила стрела острой невыносимой боли.

Я хватанула ртом воздух и вскинула руки, инстинктивно желая избавиться от мук. Он схватил меня за запястья, надел на них вторую цепь, рывком затянул ее, взял конец первой цепи в ту же руку и неожиданным резким движением занес эту руку над своей головой. Легкие обожгло огнем, а мозг взмолился дать ему воздуха. Весь остаток сил я сконцентрировала на мысли: только бы не потерять сознание. По щекам покатились слезы.

— Я сделал вам больно? Извините.

Он опустил руку, и я глубоко и прерывисто вдохнула.

— Здорово смотритесь, борясь за возможность дышать.

Мой истязатель шагнул вперед и встал прямо передо мной. Сквозь пелену тумана, застилавшего мои глаза, я увидела его лицо. В нем было что-то звериное. Уголки губ подрагивали. Казалось, он, вспомнив какую-то шутку, сдерживает смех. Во второй руке у него был нож. Он поднял ее и самым кончиком металлического клинка обвел мои губы. У меня пересохло во рту, а язык как будто приклеился к нёбу.

— Я бы… — Сглотнув, я попыталась заговорить.

— Заткнись! Закрой свою пасть! Я прекрасно знаю, что ты думаешь обо мне, что все вы обо мне думаете! Что я — что-то вроде генетического урода, что меня необходимо уничтожить! А я гораздо лучше вас всех, и ты должна мне подчиниться!

Он так крепко сжал пальцы вокруг рукоятки ножа, что рука его задрожала. Она выглядела смертельно бледной в сгущавшейся полутьме, слишком гладкой, костяшки — слишком круглыми.

Перчатки! — догадалась я. Вот что за запах показался мне настолько знакомым!

Он поднес острие ножа к моей щеке и легонько надавил. Я почувствовала, как к подбородку потекла теплая струйка крови. Ситуация была безнадежной.

— Скоро ты попытаешься сорвать с себя трусы, так сильно меня захочешь. Потерпи, доктор Бреннан. Сначала поговорим. Раскрывать рот будешь только тогда, когда я велю.

Мужчина тяжело дышал, играя концом цепи, надетой на мою шею, — то наматывая ее на кисть, то разматывая. Его ноздри белели в полумраке.

— Расскажите же, — он опять разговаривал тихо, — что вы обо мне думаете?

Его глаза были бесстрастными и холодными, как у ящера.

— Наверное, считаете, что я умалишенный?

Я молчала. По стеклу двери за его спиной забарабанили капли дождя.

Он потянул за цепь, приближая меня к себе:

— Переживаете за дочку?

— Что вам о ней известно? — произнесла я сдавленно.

— О вас мне известно все, доктор Бреннан, — сказал он сладко, почти пропел.

А у меня возникло такое чувство, будто я услышала какую-то грубость. Я сглотнула, превозмогая боль. Я должна была что-нибудь отвечать, чтобы не выводить его из себя.

— Вы знаете, где моя дочь?

— Возможно.

Он опять поднял руку с цепью, на сей раз медленно, заставляя меня запрокинуть голову, потом приставил острие ножа к моей шее.

На небе сверкнула молния.

— Как вам?

— Пожалуйста… — выдавила из себя я.

Он ослабил цепь, позволяя мне опустить голову. Я сглотнула и сделала глубокий вдох. Горло было охвачено пламенем, шея опухла и покрылась кровоподтеками.

Я подняла руку, намереваясь растереть ее, но он не дал мне такой возможности — резко дернул за свободный конец цепи на моих запястьях. Уголки его губ опять задрожали.

— Вам нечего мне сказать?

Он впился в меня взглядом. Зрачки были настолько расширены, что заполняли всю радужку. Нижние веки тоже подрагивали.

До смерти перепуганная, я задумалась вдруг о том, как в подобный момент вели себя остальные женщины. Как вела себя Гэбби.

Он поднял конец цепи, окружавшей мою шею, вверх. Ребенок, издевающийся над щенком. Смертоносный ребенок. Я вспомнила об Альсе. Вспомнила о вмятинах, обнаруженных на шее Гэбби. Я попыталась воспроизвести в памяти разговор с Джеем Эс.

— Пожалуйста. Мне бы хотелось поговорить с вами. Может, сходим куда-нибудь, чего-нибудь выпьем и…

— Сучка!

Он рванул за цепь, и петля вокруг моей шеи затянулась. Голову и глотку опалили языки беспощадного пламени. Я машинально приподняла холодные руки, хотя все равно ничего не смогла бы ими сделать.

— Великая доктор Бреннан не пьет. И все об этом знают.

Я видела сквозь затуманивавшие глаза слезы, как нервно дергаются его нижние веки. Он все острее нуждался в выплеске эмоций.

«Боже! Помоги мне!» — в безмолвной молитве обратилась я к высшим силам.

— Ты точно такая же, как все! Думаешь, перед тобой дурак?

В моем мозгу застучало: «Убеги! Найди Кэти!»

Ветер бушевал. Дождь с остервенением хлестал по стеклам. Откуда-то издалека до меня донесся звук сирены.

Запах пота моего мучителя смешался с запахом моего пота. Взгляд остекленевших от безумия глаз был устремлен на мое лицо.

Неожиданно тишину квартиры нарушили какие-то звуки. Веки убийцы растянулись в напряжении, он замер. В проеме двери появился Верди, издавший нечто среднее между визгом и рычанием. Фортье повернул голову, и я воспользовалась моментом: изо всех сил двинула ему коленом промеж ног. Из его груди вырвался оглушительный вопль, он согнулся пополам. Я выдернула концы цепей из его руки и помчалась к прихожей, подгоняемая страхом и отчаянием.

Фортье быстро пришел в себя, а его крик превратился в яростный рев:

— Сука!

Я выбежала в прихожую, пытаясь на ходу освободиться от оков.

— Ты покойница, сука!

Я слышала, что он уже у меня за спиной, его дыхание звучало как звериный хрип.

— Ты моя! Никуда от меня не денешься!

Я обогнула угол, отчаянно стараясь стянуть с рук цепь. В ушах громко пульсировала кровь. Я ощущала себя каким-то роботом, действующим под управлением симпатической нервной системы.

— Дрянь!

Он рванул к входной двери, преграждая мне путь, заставляя меня свернуть в кухню.

Я наконец-то высвободила правую руку.

— Шлюха! Ты моя!

На кухне я успела сделать лишь два шага. За ними последовала новая ослепляющая волна боли. Моя левая рука взметнулась вверх, а голова запрокинулась. В мозгу помутнело от недостатка кислорода.

Свободной рукой я схватилась за петлю на шее, желая ослабить ее, но она лишь сильнее затянулась.

Фортье принялся медленно наматывать цепь на руку, вынуждая меня приближаться к нему все ближе и ближе. Мне казалось, я чувствую запах его бешенства, — от этого мою грудь распирало от тошноты. Я боялась, что в любую секунду лишусь рассудка.

— Ты заплатишь мне за это, сука! — прошипел Фортье.

Мое лицо и пальцы покалывало от удушья, в ушах звенело, а перед глазами запрыгали цветные точки. Очертания знакомых предметов начали расплываться, превращаясь в размазанные темные пятна. Сквозь черноту я увидела, как белеющая поверхность впереди стала медленно подниматься, надвигаясь на меня. Я почувствовала, что уперлась животом в ребро столешницы. Мой мучитель ослабил цепи и навалился на меня сзади, прижимая к столу.

В мою тазовую кость больно впился угол посудомоечной машины, но я не закричала.

Его грудь тяжело вздымалась, каждый мускул тела был напряжен, как тетива лука. Он вновь намотал на руку свободный конец цепи и притянул ее к себе. Моя шея выгнулась дугой.

Прошло несколько бесконечно долгих секунд. Мои руки были расставлены в стороны, абсолютно бесполезные. Мне казалось, я смотрю на происходящее с другого берега широкой реки — сторонний наблюдатель, перепуганный, но не могущий выручить.

Фортье медленно приставил к моей шее нож — и стенка моей сонной артерии застучала по прохладному лезвию. Я чувствовала на щеке дыхание своего мучителя.

Я оперлась правой рукой на поверхность стола в отчаянной попытке приподняться и облегчить свои страдания и в этот момент почувствовала, что мои пальцы касаются какого-то предмета. Нож! Я проткнула им коробку с соком и не убрала на место!

Я бесшумно обхватила рукоятку, издавая стон и начиная всхлипывать, чтобы отвлечь внимание Фортье.

— Молчать, сучка! Сейчас мы сыграем в одну игру. Ты ведь любишь игры?

Я громко засопела, приподнимая нож.

Моя рука нерешительно дрогнула.

Мне опять вспомнились все убитые женщины, все увечья, нанесенные им этой тварью, и сил у меня прибавилось.

«Ты должна сделать это! — сказала я себе. — Если уж умирать, то не с поджатым хвостом. Борись с врагом до последнего вздоха».

Мой мозг заработал яснее, и я мгновенно ощутила себя творцом собственной судьбы. Пальцы плотнее сжались вокруг рукоятки ножа, я осторожно приподняла руку, резко вскинула ее и, вкладывая в удар всю свою ненависть, страх и жажду мести, вонзила нож в убийцу.

Он вошел в кость, соскользнул с нее и углубился во что-то мягкое. Вопль, который Фортье издал в гостиной, не шел ни в какое сравнение с тем оглушающим потоком звуков, которые вырвались из его глотки сейчас.

Он подался назад, выпуская из слабеющих рук смертельные цепи.

Я только сейчас почувствовала, что моя шея горит от боли, и осознала, что она мокрая. Но не особенно испугалась. Единственное, чего я сейчас хотела, так это вдоволь надышаться. Я принялась жадно глотать воздух, пытаясь ослабить петлю и отделаться от нее.

Из-за моей спины послышался еще один пронзительный крик, похожий на предсмертный рев дикого зверя. Тяжело дыша и хватаясь за край стола, я повернула голову.

Фортье, спотыкаясь, отступал назад, одну руку прижимая к лицу, а другой беспорядочно размахивая в воздухе в попытке восстановить равновесие. Из его рта послышались страшные булькающие звуки. Дойдя до стены, он прижался к ней спиной и медленно сполз на пол. Несколько мгновений убийца раскачивал головой, потом приглушенно простонал, безвольно опустил на пол руки и застыл, таращась в пространство перед собой.

Я стояла, будто пригвожденная к месту, слушая собственное дыхание и поскуливание Фортье. Перед глазами начали вырисовываться очертания знакомых предметов. Раковина. Плита. Холодильник. Я стояла в какой-то липкой луже.

Я осмотрела фигуру человека на полу у стены и черное пятно, расползавшееся от его челюсти к левой руке.

Очередная вспышка молнии на несколько секунд озарила результат моей работы.

Тело Фортье обтягивала какая-то гладкая синяя оболочка. На голове нечто похожее на шлем сине-красного цвета. Из его левого глаза торчала рукоятка моего ножа для мяса. Вниз по щеке и шее убийцы текла кровь.

Он замолчал.

Я прижала руку ко рту, и все мое тело пронзила боль, а ноги начали сгибаться в коленях. Я прислонилась к столу и вновь занялась цепью на шее. Руки тут же перепачкались теплой кровью.

О господи!

Я уже направлялась к двери, размышляя о Кэти и о том, что я срочно нуждаюсь в помощи, когда у меня за спиной опять зазвенела цепь. Я замерла на месте. Перед моими глазами запрыгали черно-белые пятна. Слишком измученная, чтобы бежать, я медленно повернула голову. Ко мне приближалась темная фигура.

Я услышала собственный вскрик, увидела тысячу пятен, и меня поглотила тьма.

До меня донеслись звуки сирен. Чьи-то голоса. Моей шеи касалась чья-то рука.

Я открыла глаза и увидела движение и свет. Надо мной склонился человек.

Кто это? Где я? В своей гостиной. Терзаемая смутными воспоминаниями о чем-то ужасающем, я попыталась сесть.

— Она хочет встать!

Руки возвышавшегося надо мной человека мягко коснулись моих плеч и вновь уложили меня.

Внезапно я услышала знакомый голос. Совершенно неуместный в моей гостиной. Совершенно неожиданный.

— Не двигайтесь. Вы потеряли много крови. С минуты на минуту приедет «скорая».

Клодель.

— Где… я?..

— Вы в безопасности. Мы схватили его.

— Вернее, то, что от него осталось, — произнес Шарбонно.

— Кэти?

Я опять попыталась подняться.

— Лягте. У вас на шее серьезный порез. Если будете крутить головой, опять пойдет кровь. Вы и так лишились приличного ее количества.

— Моя дочь?

Их лица как будто плавали надо мной. За окном бушевала гроза.

— Кэти?

Мое сердце было готово выскочить из груди. Я почти не дышала.

— Она в порядке. Мечтает поскорее увидеться с вами. С ней сейчас друзья. — Клодель отошел от дивана. — Когда наконец приедет «скорая»?

Он прошел в прихожую, удивленно посмотрел на что-то на полу в кухне и перевел взгляд на меня.

Вой сирены усилился, заполняя собой всю мою небольшую улочку. Я видела мигание синих и красных огней сквозь стекла в дверях.

— Можете расслабиться, — сказал Шарбонно. — Они приехали. Мы позаботимся о том, чтобы за вашей дочерью кто-нибудь присмотрел. Все уже позади.

42

События двух последующих дней до сих пор отсутствуют в воображаемых документах в папках моего сознания. Я пом ню, что эти дни в моей жизни были, но они запечатлелись у меня в памяти как что-то смутное и беспорядочное.

Часы со светящимися цифрами, напоминавшие о чем-то неприятном. Голоса. Светлое окно. Темное окно.

Лица. Клодель под лампой дневного света. Силуэт Джуэл Тамбо. Райан, перелистывающий страницы. Клюющий носом Шарбонно.

Во мне было так много лекарств, что я не могла определить, когда бодрствую, а когда сплю. В голове бесконечным циклоном кружились воспоминания и сны. Я много раз по прошествии времени пыталась выстроить события тех двух дней в последовательную цепь, но у меня так ничего и не вышло.

Способность нормально воспринимать действительность вернулась ко мне в пятницу.

Я открыла глаза, увидела яркий солнечный свет и медсестру и сразу поняла, где я. Справа от меня кто-то сидел. Я догадалась об этом по раздающимся оттуда приглушенным звукам. Я повернула голову и, почувствовав приступ жуткой боли и пульсацию на шее, осознала, что делать резкие движения мне еще не рекомендуется.

Райан сидел на виниловом стуле и что-то писал в карманном органайзере.

— Я останусь в живых?

Мои слова прозвучали невнятно.

— О! — Райан улыбнулся.

Я сглотнула и повторила вопрос. Мои губы двигались с трудом и были как будто опухшими. Приблизилась медсестра, прикоснулась подушечками пальцев к моему запястью и с сосредоточенным видом уставилась на часы.

— Говорят, останетесь, — ответил наконец Райан. Закрыв органайзер, он положил его в карман, поднялся со стула и подошел к кровати. — Сотрясение, рана на шее и значительная потеря крови. Тридцать семь стежков, аккуратно наложенные опытным пластическим хирургом. Прогноз: будет жить.

Медсестра окинула его неодобрительным взглядом.

— У вас десять минут, — сказала она и вышла.

Обрывок какого-то воспоминания, промелькнувший в моей напичканной лекарствами голове, вызвал ощущение страха.

— Кэти?

— Расслабьтесь. Ваша Кэти скоро будет здесь. Она уже приезжала, но вас не было.

Я вопросительно изогнула бровь.

— Вас в тот момент только-только увезли на «скорой». Сейчас Кэти у каких-то друзей из Макгилла. Она приехала в Монреаль в тот день около полудня. Без ключей. В подъезд вошла спокойно, потому что дверь была не закрыта. Кто-то из ваших соседей не особенно печется о своей безопасности. — Он заткнул большой палец за ремень. — А в квартиру ей попасть, естественно, не удалось. Она позвонила вам в офис, не обнаружила вас на месте, оставила сумку под дверью, чтобы вы узнали о ее приезде, и отправилась к друзьям. Вернуться планировала под вечер, но началась гроза, и ей пришлось где-то переждать непогоду с друзьями. Дозвониться до вас было невозможно. Когда она приехала сюда во второй раз, чуть не упала в обморок, но мне удалось успокоить ее. Один из сотрудников отдела по оказанию помощи пострадавшим постоянно поддерживает с ней связь, поэтому она прекрасно знает, как продвигаются ваши дела. Несколько людей, присутствовавших здесь в тот вечер, сразу предложили ей пожить у них, но она отказалась, сказав, что поедет к кому-то из друзей. Ей ужасно хочется поскорее с вами пообщаться. И вчера и позавчера она приезжала.

Я мужественно старалась сдержать эмоции, но слезы облегчения все же покатились по щекам. Райан подал салфетку и поддержал меня понимающим взглядом. На фоне зеленого больничного одеяла собственная рука показалась мне какой-то странной, как будто чужой. Запястье окружал пластмассовый браслет. Я заметила маленькие кровавые точки под ногтями.

В голове опять мелькнуло что-то жуткое.

— А Фортье?

— О нем позже.

— Нет. Сейчас.

Я чувствовала, что боль в шее усиливается.

— Подонок потерял много крови, однако благодаря современной медицине выжил. Насколько я понимаю, нож, пройдя сквозь его глазницу, врезался в решетчатую кость, ничего другого не повредил. Он теперь, конечно, одноглазый, но только и всего.

— Вы еще шутите, Райан.

— На самом деле мне не до шуток. В ваш дом подонку удалось проникнуть сквозь неисправную дверь гаража. Замок квартиры он открыл при помощи отмычки и, никого внутри не обнаружив, отключил электричество и сигнализацию. Вы не заметили этого, потому что ничего, кроме ноутбука, не включали, а ноутбук может питаться и от аккумулятора. Телефон он отключил, по-видимому, после того, как вы сделали последний звонок. Возможно, в тот момент, когда ваша Кэти приехала и оставила у двери сумку, эта тварь уже поджидала вас внутри квартиры.

Меня опять окатило волной страха.

— Где он сейчас?

— Здесь.

Я вздрогнула и попыталась приподняться. Райан осторожным движением вернул меня на место:

— Он под надежной охраной, Темпе. Ему ни за что не уйти.

— Сен-Жак? — спросила я дрожащим голосом.

— Поговорим позже.

Мне хотелось задать ему еще тысячу вопросов, но я уже начинала проваливаться в тот полуреальный мир, в котором провела последние два дня.

Вернувшаяся медсестра окинула Райана многозначительным взглядом. Как он уходил, я уже не видела.

Когда я проснулась в следующий раз, Райан и Клодель о чем-то приглушенно разговаривали у окна. На улице было темно. Мне снилось что-то про Джуэл и Жюли.

— Сюда приходила Джуэл Тамбо? — спросила я.

Клодель и Райан повернули головы.

— В четверг, — ответил Райан.

— А что с Фортье?

— Он уже не в реанимации.

— Разговаривать в состоянии?

— Да.

— Он и есть Сен-Жак?

— Да.

— И?..

— Может, отложим эту беседу до того момента, пока вы не окрепнете?

— Нет. Расскажите мне все.

Детективы обменялись взглядами и приблизились к койке. Клодель откашлялся:

— Его зовут Лео Фортье. Ему тридцать два года. Живет за пределами острова с женой и двумя детьми. Часто меняет работу. Непостоянен во всем. С Грейс Дама в девяносто первом году у них был роман. Они встретились в мясном магазине, где вместе работали.

— На Сен-Доминик.

— Oui. — Клодель в изумлении взглянул на меня. — Их отношения испортились, она стала угрожать, что позвонит его женушке, начала вымогать у него деньги. Ему это надоело, вот однажды он и попросил ее прийти в магазин после работы, убил и расчленил.

— Рискованный шаг.

— Хозяина тогда не было в городе, магазин пару недель был закрыт. Так вот, разрезав свою любовницу, Фортье отправился в Сен-Ламбер и закопал ее на территории монастыря. Как выяснилось, его дядюшка работает там уборщиком. Может, Фортье попросил у него ключи, а может, взял без разрешения.

— Эмиль Рой.

Опять изумленный взгляд.

— Но это еще не все, — сказал Райан. — В том же самом монастыре он расправлялся с Тротье и Ганьон. Привозил их туда, убивал, переносил в подвал, там разрезал, потом все вычищал, поэтому Рой ни о чем не догадывался.

— Таким же образом он проник и на территорию Гран-Семинер.

— Да. По его словам, идея пришла ему в голову во время охоты за Шанталь Тротье. Ее отец живет совсем недалеко от Гран-Семинер. У Роя в монастыре есть дощечка с крючками, на которых висят аккуратно подписанные ключи от разных церковных владений. Фортье просто пришел и взял нужный. А кухонную пилу Жилбер покажет вам, как только вы поправитесь. Говорит, она начищена до блеска.

— Буду ждать с нетерпением.

Я старалась не уплывать в полузабытье, но чувствовала, что скоро буду уже не в состоянии ему противостоять.

Пришла медсестра.

— У нас крайне важный разговор, это касается дел полиции, — сказал Клодель.

— Merde. — Она скрестила руки на груди и покачала головой.

Ей удалось тут же выпроводить обоих, но буквально через минуту медсестра вернулась. С Кэти.

Дочь без слов пересекла палату, приблизилась к койке и крепко сжала мои руки. Ее глаза наполнили слезы.

— Я люблю тебя, мам, — тихо сказала она.

Некоторое время я просто молча смотрела на нее, меня переполняли чувства: любовь, благодарность, беспомощность… Я дорожила этой девочкой, как никаким другим существом на свете. Я всем сердцем желала, чтобы она всегда была счастливой и защищенной, но не могла гарантировать ей ни счастья, ни безопасности. По моим щекам тоже покатились слезы.

— И я тебя люблю, дорогая.

Кэти ногой придвинула к койке стул и села на него, ни на секунду не выпуская моих рук. Лампа дневного света светила на нее сзади, и голову Кэти окружал прозрачный ореол.

— Я живу пока у Моники. Она на время перевелась в Макгилл. Ее семья относится ко мне очень заботливо. — Пауза. — Верди со мной.

Кэти посмотрела на окно и вновь перевела взгляд на меня:

— Одна женщина из полиции звонит мне два раза в день и готова заехать за мной и привезти к тебе в любое время. Но ты чаще всего спишь.

Она наклонилась вперед.

— Я планирую скоро поправиться.

Кэти нервно улыбнулась:

— Папа тоже звонит каждый день. Спрашивает, как ты.

К бушевавшим во мне эмоциям прибавилось чувство вины и утраты.

— Скажи ему, я в порядке.

Появившаяся в палате медсестра подошла к Кэти и сделала ей знак.

— Я приеду завтра, мам.

Следующую порцию сведений о Фортье я получила утром.

— Он долгие годы совершал несерьезные преступления сексуального характера. Впервые взят на заметку полицией в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. В пятнадцать похитил девочку и насильно продержал ее взаперти почти сутки. Стараниями бабушки постоянно избегал суда. Любимым его занятием было выбрать какую-нибудь женщину, следить за ней, фиксировать на бумаге каждый ее шаг. В восемьдесят восьмом напал на…

— Бабушку.

Клодель опять изумленно оглядел меня. Я обратила внимание на его шелковый галстук точно такого же розовато-лилового цвета, как и рубашка.

— Психиатр, присутствовавший на суде, определил его состояние как параноидное и маниакальное.

— Что еще написал этот врач? — спросил Клодель у Райана. — Огромная злоба, прежде всего на женщин, склонность к насилию.

— Шестимесячный курс лечения в психушке, и можешь быть свободен! — ответила я. — Типичный случай.

Теперь Клодель смотрел на меня долго.

— Если не принимать во внимание избиение бабушки и издевательство над той девочкой, — вновь заговорил он через минуту, — в тот период Фортье не совершал ничего по-настоящему страшного. А вот убивая Грейс Дама, он испытал массу острых ощущений и решил продолжить доставлять себе удовольствие. Именно тогда он впервые снял какую-то конуру. Та, в которой мы побывали на Берже, была последней из них.

— Разделить свои увлечения с семьей не пожелал, — сказал Райан.

— Откуда он брал деньги на съем жилья, если нигде не работал постоянно? — спросила я.

— Его жена работает. Быть может, этот ненормальный брал деньги у нее. Или у него есть еще какое-нибудь хобби, прибыльное. Этого мы пока не знаем.

— Уже в следующем году он начал действовать по определенной системе, — продолжил Клодель деловитым, беспристрастным тоном. — Кстати, ваша догадка о станциях метро оказалась верной: Фортье зациклен на цифре шесть. Он садился в метро на «Берри», проезжал шесть станций, выбирал жертву и следовал за ней. Первой несчастной оказалась Франсин Моризет-Шанпу. Он вышел вместе с ней на «Жорж-Ванье» и дошел до самого ее дома, потом следил за ней в течение нескольких недель и напал.

Я вспомнила, что рассказал мне о Франсин Моризет-Шанпу ее муж, и почувствовала приступ ярости. Она мечтала о безопасности. Хотела в собственном доме ощущать себя «неприкосновенной». Это было ее самым заветным желанием.

— Но входить в любой чужой дом довольно рискованно, — вновь заговорил Клодель, — и Фортье решил ориентироваться на знаки о продаже недвижимости. Первый он увидел у дома Моризет-Шанпу.

— Что вы узнали об убийстве Тротье?

У меня слегка закружилась голова.

— Тротье. На сей раз он решил поехать по зеленой линии, то есть вышел на «Атвотере». И направился куда глаза глядят в поисках знака о продаже жилья. Его внимание привлекла табличка у дома отца Шанталь Тротье. Он не торопился. Терпеливо следил за этим местом, увидел Шанталь, понял, что она приходит сюда несколько раз в неделю, заметил даже нашивку на ее форменной одежде с названием школы «Сакре-Кёр» и несколько раз ездил к этой школе. А потом устроил девочке засаду.

— К этому моменту он уже нашел более безопасное место для совершения убийства, — вставил Райан.

— Монастырь. Отлично, — ответила я. — Как ему удалось заставить Шанталь поехать с ним?

— Однажды днем он позвонил в квартиру ее отца, предварительно узнав, что она в этот момент будет дома одна, и сказал, что хотел бы взглянуть на жилье. Прикинулся потенциальным покупателем. Шанталь его не впустила. Несколькими днями позже он подкараулил ее у школы, подошел и сказал, что договорился встретиться здесь с ее отцом, но тот так и не появился. Она согласилась проводить его до дому, зная, как сильно отец желает продать квартиру. Все остальное нам известно.

Лампа дневного света на потолке приглушенно загудела.

— Закапывать вторую жертву в монастырском лесу Фортье не отважился, — продолжил Клодель, — поэтому отвез труп девочки в Сен-Жером. На дорогу у него ушло прилично времени, и он боялся, что его где-нибудь остановят, вот и решил, что в следующий раз подыщет более подходящее место.

— Следующей была Ганьон.

— М-да.

В этот момент в палату вошла медсестра. Более молодая и добродушная, чем та, которая ухаживала за мной все эти дни. Она проверила мой пульс и температуру:

— Вы не устали?

— Нет.

— Если хотите, можете принять еще одну болеутоляющую таблетку.

— Может, позднее, — ответила я.

Медсестра улыбнулась и вышла.

— А Адкинс?

— Когда речь заходит об Адкинс, Фортье приходит в сильное волнение, — сказал Райан. — Создается впечатление, что, рассказывая о других своих геройствах, он даже гордится собой, а об этом разговаривать вообще не желает.

Мимо моей палаты провезли медицинскую тележку. Я услышала звук резиновых колес по выложенному плиткой полу.

«Почему ему неприятно разговаривать об Адкинс?» — задумалась я. Именно она не вписывается в общую картину.

Из коридора послышался электронный голос, побуждающий кого-то набрать номер двести тридцать семь.

«Почему?»

Из-за двери раздался звук раскрывающегося лифта.

— Быть может, все дело вот в чем, — произнесла я. — Действуя вновь и вновь по проверенной схеме — монастырь, станции метро, знаки, — он перестал испытывать тот же накал эмоций? Вот и решил опять проникнуть в жилье жертвы, как в случае с Моризет-Шанпу.

Я вспомнила фотографии. Задранную куртку от спортивного костюма на Маргарет Адкинс. Огромную лужу крови.

— Мы выяснили, что с Адкинс Фортье предварительно договорился о встрече. Что явилось для него неожиданностью во время этого визита, так это звонок ее мужа. Он испугался и убил ее в спешке, поэтому и не стал расчленять и упаковывать в пакеты, как планировал. К тому же на этот раз не почувствовал всего того, что мечтал ощутить, — не насладился своим превосходством.

— Статуэтка. Отрезанная грудь.

Райан кивнул:

— В его фантазиях убийство как таковое играет далеко не самую важную роль. Наиболее привлекательной для него является возможность властвовать и распоряжаться. Захочу — убью, захочу — позволю жить. Могу закопать твой труп или оставить на всеобщее обозрение. В моих силах лишить тебя половой принадлежности — отсечением молочных желез или увечьем влагалища, — отрезать тебе руки и сделать абсолютно беспомощной. Звонок мужа Маргарет Адкинс нарушил все его планы.

— Кстати, до Адкинс этот гад никогда не пользовался личными вещами своих жертв, — сказала я. — Быть может, заполучив деньги по ее кредитной карте, он еще раз доказал себе, что имеет над жертвой власть.

— Или в тот момент ему срочно понадобилось что-нибудь купить, а денег у него не было, — произнес Клодель.

— Все же странно выглядит этот его жест, — пробормотал Райан.

Мы помолчали.

— А Питр и Готье? — спросила я, продолжая гнать от себя наиболее важные вопросы.

— Он заявляет, что к ним не имеет никакого отношения.

Детективы обменялись какими-то словами, я их не расслышала. Мою грудную клетку заполнил отвратительный холод. Я собрала все свое мужество и выдавила:

— Гэбби?

Клодель потупил взгляд.

Райан откашлялся:

— Вам, наверное…

— Расскажите о Гэбби.

Мои глаза защипало от подкатившихся к ним слез.

— Почему? — спросила я.

Никто не ответил.

— Из-за меня?

Я старательно пыталась говорить ровным голосом.

— Этот человек — сумасшедший, — сказал Райан. — В нем живет безумная жажда власти. О своем детстве он почти ничего не захотел нам рассказывать, но дал понять, что к бабушке питал просто невероятную ненависть. По его мнению, именно бабушка виновата во всех его бедах, он твердит, что из-за нее у него не сложилась жизнь. Насколько мы поняли, она была очень деспотической и фанатично религиозной особой. Его ощущение своего бессилия, скорее всего, порождено отношениями с ней.

— Другими словами, этот парень не умеет общаться с женщинами и винит в этом свою бабусю, — добавил Клодель.

— А при чем здесь Гэбби?

Было видно, что Райан не хочет отвечать на мой вопрос.

— Поначалу Фортье стал удовлетворять свою потребность во власти путем подсматривания за женщинами. Он следил за ними, узнавал подробности их жизни, записывал что-то в своих тетрадках, довольствовался фантазиями, а жертвы даже не подозревали о его существовании. Потом ему захотелось чего-то большего. Он убивает Дама, получает при этом кайф и решает продолжать свою карьеру. Грань между жизнью и смертью. У него появляется право определять ее. Его уже не остановить.

Я уставилась на синие ирисы в вазе на тумбочке.

— И вот на его пути появляетесь вы: опознаете труп Изабеллы Ганьон.

— Я становлюсь для него угрозой, — произнесла я, понимая, к чему он клонит.

— Да, он осознает, что над ним нависла угроза. И что источник этой угрозы — доктор Бреннан. Она в состоянии разрушить мир его фантазий — мир, в котором ему принадлежит роль властелина.

Я прокрутила в голове события последних шести недель:

— Я определила, что найденный в Гран-Семинер скелет принадлежал Изабелле Ганьон, в начале июня. Три недели спустя Фортье убивает Маргарет Адкинс, на следующий день мы появляемся на улице Берже. Еще через три дня я нахожу останки Грейс Дама.

— Да. Он в ярости.

— Конечно. При помощи убийств этот ненормальный остужал свою ненависть к женщинам, а я…

— Или свою злость на бабулю, — сказал Клодель.

— В любом случае вы встали у него на пути как серьезная преграда.

— И я тоже женщина.

Райан достал пачку сигарет, но тут же вспомнил, где находится.

— Он допустил большую ошибку, воспользовавшись кредитной картой Адкинс, однако не захотел этого признавать, стал искать виноватых.

— К тому же ему было невыносимо думать, что за ним самим теперь охотится женщина.

— Но почему Гэбби? Почему не я?

— Кто знает? Может, он ждал вас, а из вашей квартиры вышла она?

— Не думаю, что все было так, — сказала я. — Очевидно, и за мной этот псих какое-то время пристально наблюдал. Ведь это он принес череп в мой сад?

Кивки.

— Что ему стоило в самом начале подкараулить меня где-нибудь и прикончить, как всех остальных?

— От больного не знаешь, чего ждать, — ответил Клодель.

— Гэбби он убил совсем по-другому, не так, как других. Ему было известно, где я живу и что она переехала ко мне.

Я разговаривала скорее с самой собой, нежели с Клоделем и Райаном.

Эмоциональное напряжение, скапливавшееся во мне на протяжении нескольких недель, вот-вот грозило достигнуть предела.

— Он специально сделал это. Чтобы заставить меня страдать.

Мой голос звучал все громче и громче, и я уже не пыталась контролировать себя. Перед глазами возник конверт в косяке моей двери. Овал из осколков кирпичей. Раздувшееся лицо Гэбби, божки в ее ушах. Изображение моей дочери на фотографии.

Тонкие стенки воздушного шарика моего напряжения внезапно лопнули, и долгое время сдерживаемая тоска и страх прорвались наружу.

Боль полоснула лезвием по горлу, как только я закричала, но я не остановилась:

— Нет! Нет! Нет! Проклятый психопат!

Я услышала, как Райан сказал Клоделю что-то резкое, почувствовала прикосновение чьих-то рук к своим плечам, увидела медсестру, ощутила, как в меня вошла игла. Потом все пропало.

43

Райан пришел навестить меня дома в среду. С того адского вечера прошло довольно много времени, и я уже составила для себя официальную версию всего, что произошло, но о некоторых вещах до сих пор ничего не знала.

— Фортье выдвинули обвинение?

— В понедельник. Пять пунктов — совершение преступлений особой тяжести.

— Пять?

— К Питр и Готье он наверняка и в самом деле не имеет отношения.

— Скажите, как Клодель узнал, что в тот вечер Фортье заявится ко мне?

— Он не знал. Но после вашего звонка ему сразу удалось выяснить, что занятия в школе Тэнгуэя проводятся с восьми утра до половины четвертого дня и что в дни убийств Тэнгуэй был на работе. В этот же вечер Клоделю рассказали о перчатках. Он сразу сообразил, что вы в серьезной опасности, срочно помчался к вам вместе с патрулем, увидел, что ваш звонок не работает, и забрался во внутренний двор. Двери, ведущие туда из вашей квартиры, оказались незапертыми. Наверное, вы успели отпереть замок, пытаясь убежать. Вы двое не услышали, как он вошел, — были слишком заняты друг другом.

Клодель. Спас меня во второй раз.

— Что-нибудь новенькое за эти дни вам удалось выяснить?

— В машине Фортье обнаружена спортивная сумка с тремя цепями, парой охотничьих ножей, ящиком хирургических перчаток и комплектом одежды.

Слушая его, я сидела на краю кровати и упаковывала вещи.

— В общем, в этой сумке было все, что для него представляется незаменимым.

— Да. Наверняка перчатки, найденные нами на Берже и в могиле Гэбби, окажутся идентичными тем, что лежат в этом ящике.

Перед глазами возник образ Фортье: гладкого, как Человек-паук, с белеющими во тьме руками, обтянутыми перчатками.

— Отправляясь на охоту, он всегда наряжался в костюм велосипедиста и надевал перчатки. В таком виде являлся даже на Берже. Вот почему мы не обнаружили там ни отпечатков пальцев, ни волос.

— Ни спермы.

— А, да. Еще у него нашли целую коробку презервативов.

— Чудесно.

Я принесла из кладовки старенькие спортивные туфли и тоже положила их в сумку.

— Почему же все-таки его психика нарушилась настолько серьезно?

— Не знаю. Наверное, действительно по вине бабушки.

— Вы так думаете?

— Она была слишком властной и фанатичной, просто помешанной на почве Бога и секса.

— Что вы имеете в виду?

— Во-первых, каждое утро ставила маленькому Лео клиз му и таскала его в церковь — так сказать, очищала его тело и душу.

— Ежедневная месса.

— Один сосед рассказал нам, как однажды Лео играл в коридоре с чьей-то собакой. Его бабуся увидела, что у пса эрекция, и чуть не умерла на месте. А через два дня бедняга сдох оттого, что кто-то накормил его крысиным ядом.

— Лео знал об этом?

— Он отказывается разговаривать на эту тему. Рассказал только о том, что однажды, когда ему было семь лет, бабка застала его, когда он занимался мастурбацией. Она привязала его запястья к своим и целых три дня таскала внучка за собой. Когда речь заходит о кистях и запястьях, его аж трясет.

Я замерла со свитером в руках:

— Запястья.

— М-да.

— Это не конец истории. У Лео был еще и дядя, священник, которому по каким-то причинам пришлось слишком рано уйти на пенсию. Болтался без дела по дому в банном халате. Не исключено, что издевался над племянником. Об этом он тоже не желает разговаривать.

— Где сейчас его бабушка?

— Умерла незадолго до убийства Дама.

— Думаете, ее смерть ускорила развитие событий?

— Не знаю.

Я начала просматривать купальники, но махнула на это занятие рукой и засунула в сумку их все.

— Что с Тэнгуэем?

— Похоже, Тэнгуэй — еще один тип с извращенным представлением о сексе, — покачав головой, тяжело вздохнул Райан.

Я отложила в сторону носок и вопросительно изогнула бровь.

— Он тоже со сдвигом, но, возможно, не представляет для окружающих опасности.

— То есть?

— Этот тип — школьный учитель, собирает коллекцию скелетов животных для своих занятий, вам все это известно.

— Убийство Альсы — его рук дело?

— Он говорит, что нашел ее на улице уже мертвой. Принес домой, разрезал, потом прочитал статью в газете, испугался, сложил все в сумку и отнес к автовокзалу. Возможно, мы никогда не узнаем, кто выпустил ее из лаборатории.

— Именно Тэнгуэй — постоянный клиент Жюли?

— Верно. Он ловит кайф, когда видит женщину в ночной сорочке своей мамаши. Кстати… — Он в нерешительности замолчал.

— Что?

— Тэнгуэй и есть убийца чучел.

— Неужели? Тот самый тип, который проникает в чужие спальни?

— Точно. Вот почему он чуть не обделался от страха, когда мы поймали его и начали допрашивать. Бедняга. Сам во всем признался. Потребность в убийстве чучела, очевидно, обострялась в нем в те моменты, когда у него не получалось подцепить шлюху.

Кое-что еще никак не давало мне покоя.

— А телефонные звонки?

— Позвонить женщине и повесить трубку — к этому трюку наш чокнутый прибегал, если ему не удавалось предаться ни первому, ни второму своему удовольствию.

— Откуда у него появился мой номер телефона?

— Возможно, от Гэбби. Он следил за ней и подглядывал.

— А тот рисунок, который я нашла в мусорной корзине? Кто его нарисовал?

— Тэнгуэй. Его восхищает искусство аборигенов. Эту кар тинку он перерисовал из какой-то книги. Специально для Гэбби. Таким образом ему захотелось попросить ее не исключать его из проекта, над которым она работала в Мейне.

— Выходит, — я подняла голову, — Гэбби преследовали сразу двое придурков.

На глаза навернулись слезы. Я потихоньку начинала свыкаться с тем, что потеряла ее, но еще не до конца осознала это.

Райан поднялся со стула.

— Где Кэти? — поинтересовался он, желая сменить тему.

— Поехала купить лосьон для загара.

Я затянула шнурок на сумке и опустила ее на пол.

— Как она себя чувствует?

— По-моему, нормально. Ухаживает за мной, как персональная сиделка. — Я машинально подняла руку и почесала шрам на шее. — Но мне кажется, что она воспринимает происшедшее гораздо серьезнее, чем дает понять. До настоящего момента насилие представлялось ей чем-то отстраненным, ее не касающимся. Она знала о нем из выпусков новостей. Кого-то убивают в Лос-Анджелесе, в Тель-Авиве и Сараево. Кого-то незнакомого, далекого. Мы с Питом умышленно не посвящали ее в особенности моей работы. Теперь она обо всем узнала, и мир как будто перевернулся под ее ногами.

— А вы?

— Я в порядке. Честное слово.

Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.

Потом Райан взял пиджак, перекинул его через согнутую в локте руку и неестественно небрежным тоном спросил:

— Собираетесь понежиться на пляже?

— На куче пляжей. На Кейп-Коде, Кейп-Мее, на пляжах Виргинии. А к пятнадцатому планируем быть уже в Нэгз-Хеде.

Там нас должен был встретить Пит.

Райан положил руку мне на плечо. В его глазах я прочла отнюдь не профессиональный интерес.

— Вы вернетесь в Монреаль?

Этот вопрос я задавала себе в течение целой недели. А что, собственно, ждет меня здесь? Работа? В состоянии ли я продолжать работать? Выдержу ли столкновение с очередным психопатом? И нападки Клоделя? А моя семейная жизнь? Я оставила ее в Штатах и еще не знала, что почувствую, когда вновь повстречаюсь с Питом.

Я решила, что отвечу на этот вопрос позднее, а сейчас полностью посвящу себя отдыху.

— Конечно я вернусь. Хотя бы для того, чтобы закончить все отчеты и дать свидетельские показания.

— Хорошо.

Последовала напряженная пауза. Мы оба понимали, что Райан спросил о другом.

Он кашлянул, опустил руку в карман пиджака и извлек из него коричневый конверт:

— Клодель попросил меня передать вам вот это.

Я взяла конверт, положила его в карман и последовала в прихожую вслед за Райаном.

— Райан…

Он обернулся.

— Занимаясь день за днем, год за годом тем, чем вы обязаны заниматься, вы еще не потеряли веру в человечество?

Его взгляд сосредоточился на какой-то точке в пространстве между нами. Райан о чем-то поразмыслил и посмотрел на меня:

— Время от времени в человеческом обществе непременно появляются паразиты, питающиеся кровью окружающих. Эти паразиты — не человечество. Они мутанты. По моему мнению, с ними даже кислородом-то нельзя делиться. Но от них никуда не денешься, вот я и помогаю вылавливать этих гадов и упекать за решетку, откуда они никому уже не могут причинить вреда. Я стремлюсь сделать безопаснее и спокойнее жизни тех людей, которые поднимаются утром, идут на работу, выращивают детей или помидоры, разводят рыбок, а по вечерам смотрят дома телевизор. Эти люди и есть человечество.

Я проводила его, еще раз восхитившись его задом, обтянутым джинсой. И его мозгами.

Может быть, подумала я. Может быть!

В тот же день вечером мы с Кэти купили мороженого и отправились на гору, на одно из моих самых любимых мест, откуда видна вся равнина и река Святого Лаврентия.

Я взглянула на панораму залитого огнями Монреаля, ощущая себя участницей невероятных приключений в голливудском духе. Только мое приключение подходило к концу. Возможно, я вижу этот город в последний раз и прощаюсь с ним.

Доев мороженое, я опустила руку в карман за платком и, дотронувшись до бумажного прямоугольника, вспомнила о письме Клоделя.

«Черт, надо бы прочитать», — промелькнуло у меня в голове.

Я вскрыла конверт и достала написанную от руки на английском языке записку. Странно. Я думала, что свою жалобу на меня он оформит в соответствии со всеми правилами.

Доктор Бреннан!

Вы правы. Никто не должен умирать тайно. Об обстоятельствах смерти этих женщин благодаря вам узнали все. А вольная жизнь убийцы — Фортье — опять же благодаря вам завершена.

Мы — последняя инстанция защиты людей от этих извергов: сутенеров, насильников, хладнокровных убийц. Сочту за честь, если вы продолжите работать с нами.

Люк Клодель

На вершине горы мягко поблескивал крест, благословляя всех жителей равнины. Как там говорил Коджак? «Кто-то непременно любит тебя, детка».

Мы с Райаном и Клоделем и вправду были последней инстанцией.

Я взглянула на город внизу. Останься здесь. Кто-то любит тебя.

— A la prochaine, — сказала я, обращаясь к летней ночи.

— Что это означает? — спросила Кэти.

— До следующей встречи.

Лицо дочери вытянулось.

— Поедем-ка скорее на побережье!

~

© Ю. Волкова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Примечания

1

Мейми Эйзенхауэр — жена президента Дуайта Эйзенхауэра, известная своей благотворительной деятельностью.

(обратно)

2

Сюда! (фр.)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

~